На следующий день после встречи с "Пайонир Стар", первый раз после того, как мы вышли из Кальяо, пошел дождь, мелкий и приятный, но такой кратковременный, что мы не смогли пополнить уже иссякающие запасы воды. И все же мы были рады ему, так как почли его за любезное напоминание богов погоды о том, что они о нас не забыли и скоро пошлют нам много хороших ливней. Потом подул ровный и сильный попутный ветер, он дул несколько дней подряд, и мы могли идти со скоростью два - два с половиной узла. В субботу 31 мая мы сидели на корме за рюмкой аперитива в приподнятом настроении и вели оживленный разговор о том, как торжественно нас будут встречать на Таити.

Ночью ветер усилился. Сначала мы только радовались этому. Но к утру из-за сильного давления ветра на паруса нос плота стал зарываться в воду на целых 10 сантиметров. Это немного встревожило нас, и мы поспешили перенести самые тяжелые бочки и ящики с носовой части на кормовую. Такое размещение груза помогло, но нижнюю часть палубы все же заливала вода. Мы были убеждены, что плот выровняется и снова примет горизонтальное положение, если спустить или зарифить паруса. Однако предпочитали стоять по колено в воде, только бы не снижать скорости. 2 июня выяснилось, что мы поступили правильно, ибо за минувшие сутки прошли 80 морских миль, побив, таким образом, на несколько миль свой прежний рекорд.

Даже в нашем состоянии блаженного неведения можно было сообразить, что это плохо кончится. Так и вышло. Внезапно дело чуть было не приняло трагический оборот. В ночь с 4 на 5 июня, когда на вахте стоял один Хуанито, плот от сильного порыва ветра вдруг развернулся и резко накренился.

- Убрать все паруса! - быстро скомандовал Эрик, он сразу проснулся и понял, что произошло.

Шлепая по воде, мы выскочили на палубу и стали ловить скользкие шкоты и развевающиеся паруса. Не успел я с большим трудом развязать узел шкота, как услышал тяжелый всплеск на другой стороне каюты и пронзительный крик:

- Человек за бортом!

Я бросился на ту сторону палубы и чуть было не сбил с ног Жана, метавшегося в поисках спасательного линя. За бортом оказался, конечно, неприспособленный, неуклюжий Ганс, его хлестнуло большим парусом. Надвигался шторм. Небо совершенно заволокло черными тучами, море ревело и стонало. Ни зги не было видно. Положение Ганса казалось безнадежным. В отчаянии смотрел я на бушующее море. Жан, страшно ругаясь, нашел наконец линь и начал его распутывать.

Какой-то жалобный стон около моих ног заставил меня посмотреть вниз. Это был Ганс. Еле живой, весь в синяках, он судорожно цеплялся за край борта. Видимо, он не растерялся и успел ухватиться за первое, что ему попалось под руки. Набежавшая огромная волна вдруг приподняла его и ударила о борт плота. И скорее благодаря счастливой случайности, чем нашей ловкости, в самый опасный момент, когда Ганс уже отцепился, нам. с Жаном удалось его втащить на плот. Ганс совершенно обессилел и потерял сознание. В каюте он мало-помалу пришел в себя и пожаловался на сильную боль в ноге, но перелома, к счастью, не было. Мы дали ему большой глоток виски из последней бутылки и сами подкрепились, чтобы поскорее забыть этот неприятный эпизод.

Горький опыт научил нас быть осторожней. Мы свернули основной парус и подняли значительно меньший парус - бизань. А чтобы легче было держать курс, снова подняли фок. На наше счастье, скорость упала незначительно - до 50-60 миль в сутки.

Через несколько дней, точнее 7 июня, с наступлением сумерек нам снова пришлось спешно убрать все паруса, но на этот раз совсем по другой причине. На вахте у руля опять стоял Хуанито. Мы же все улеглись спать. Я совсем засыпал, когда он вдруг крикнул:

- Огонь, огонь! Совсем рядом, слева по борту!

По его дрожащему, взволнованному голосу мы поняли, что это не шутка. Мы выскочили на палубу - кто одетый, кто полуодетый, а кто и голый. Хуанито верно сказал - с наветренной стороны, совсем рядом, самое большее в 300 метрах от нас, был виден белый сильный огонь. Мы спустили все паруса, чтобы уменьшить дрейф. Я достал карманный фонарик и начал сигналами передавать название плота и наши координаты. И хотя ответа не последовало, я продолжал сигнализировать, а плот в это время медленно приближался к таинственному огню. Теперь мы видели, что он был почти на воде. Вряд ли это мог быть судовой огонь. Судно наверняка было бы лучше освещено. Может быть, это была парусная лодка? Мы кричали изо всех сил, но никто не откликнулся. Как я уже говорил, мы не могли плыть против ветра. Велико было наше огорчение, когда мы прошли всего в 30 метрах от огня, но уже с подветренной стороны, так и не разгадав загадки. Неохотно подняв паруса, снова двинулись мы на запад.

У нас разгорелся спор. Ганс утверждал, что это был огонь какой-нибудь дрейфующей лодки. По его мнению, бедняги, потерпевшие кораблекрушение, настолько уже обессилели, что не смогли ответить на наши сигналы, а может быть, уже умерли от голода и жажды.

Я склонялся к менее романтичному предположению Эрика, считавшего, что это было японское рыболовное судно. Правильность его мнения подтвердилась, как только мы увидели еще несколько таких огней, а затем на более далеком расстоянии - освещенное судно, очень похожее на японские суда для лова тунцов. Я хорошо знал, что японцы интенсивно занимались рыбным промыслом в международных водах в западной части Тихого океана. Но для меня было новостью то, что они могли, проделав такой длинный путь из Японии, расставить сети в самом центре восточной части Тихого океана, за 2 тысячи морских миль от ближайшей земли. Значит, у них было гораздо больше смелости и предприимчивости, чем я думал. Решились бы Соединенные Штаты, Колумбия, Эквадор, Перу или Франция, располагающие многочисленными портами в этой части Тихого океана, последовать их примеру? У меня снова появилось желание осуществить свою старую заветную мечту - стать капитаном на рыболовном судне с таитянским экипажем. И я самодовольно улыбнулся, представив себе эту соблазнительную картину.

Не успели мы как следует прийти в себя от ночных происшествий, как на нас свалилась одна малоприятная неожиданность: во время утренней вахты раскололся руль. Сделать новый было проще, чем ремонтировать старый (который, к тому же, был мал). Мы втащили на плот три выдвижных киля из носовой части и начали сбивать их гвоздями. У нас ушло полтора дня, чтобы сделать и установить новый большой руль весом примерно 50 килограммов. По величине он был почти вдвое больше прежнего. Новый руль нас порадовал - плот повиновался управлению значительно лучше, чем прежде. Кроме того, чтобы облегчить труд рулевого, мы соорудили весьма замысловатую систему управления из талей и канатов, которая действовала почти безотказно. Из нескольких лишних выдвижных килей мы построили площадку для рулевого. Теперь можно было не опасаться, что нас смоют волны, заливающие корму в последнее время все чаще и чаще.

Мы по-прежнему находились только на 4° южной широты, но чтобы попасть на Таити, лежащий на 17° южной широты, необходимо было немедленно круто повернуть на юго-запад. Казалось, что плот должен был бы сделать это сам по себе. По данным всех морских карт и лоций, экваториальное течение поворачивает на юг сразу же после 120-го меридиана. В этом месте и пассаты делают дугу в том же направлении. Но по каким-то причинам мы все еще находились в течении, направлявшемся на север, хотя давно уже миновали 120-й меридиан. Так же ненормально вели себя ветры, все время менявшие направление. Пробовали положить руль влево. Но и это мало помогло. Опуская паруса, как только дул юго-восточный ветер, и снова поднимая их, когда он менял прежнее направление на северо-восточное, мы добились некоторого успеха и спустились на несколько градусов к югу. Однако этот способ требовал больших усилий и страшно утомлял. Всем нам приходилось работать круглые сутки, и мы совсем не высыпались. А между тем плот продолжал медленно, но неуклонно погружаться все глубже и глубже.

Нас немного развлекло появление китовой акулы величиной с плот. (Китовая акула, как известно, самая большая из всех акул - она часто достигает такой же длины, как кит.) Это бурое чудовище следило за плотом и долго с любопытством обнюхивало его своим отвратительным рылом, а потом пренебрежительно вильнуло хвостом и с неимоверной скоростью исчезло где-то на западе. Я не мог удержаться от улыбки. По-видимому, у нас было все, как на "Кон-Тики", кроме плавучести плота.

В середине июня уровень воды в каюте поднялся почти на 20 сантиметров. Поэтому примерно на столько же нам пришлось приподнять нижние койки. Вскоре нам пришлось перебраться на крышу каюты. Это было единственное сухое место. На сей раз товарищи не скупились на похвалы в мой адрес, и я сам был доволен, что мне пришла неожиданно удачная мысль построить плоскую крышу. Размер ее не превышал 4 метров в длину и 3 метров в ширину, но мы страдали не столько от тесноты, сколько от сильного ветра, который, как ни странно, был по ночам неприятно холодным. Особенно пагубной оказалась перемена температуры для Эрика", здоровье которого к этому времени начало снова сдавать. Еще во время плавания с острова Таити в Чили он казался усталым и слабым, хотя ни на что не жаловался. Мы основательно его обследовали и расспросили, однако так и не смогли найти ни одного симптома какого-либо заболевания. Но нам было уже известно, что стоило ему простудиться или промокнуть, как его состояние резко ухудшалось. Поэтому мы соорудили для него из куска парусины маленькую палатку и теперь, несмотря на жажду, даже радовались, что не было дождя.

20 июня стало ясно, что до Таити мы сможем дойти только в случае, если появится сильный северный ветер и будет дуть в течение двух-трех недель подряд. Но на такую сказочную удачу не было почти никаких надежд. До Маркизских же островов оставалось всего лишь 400 миль. На крыше нам было неплохо, настроение пока было бодрое, и даже под бизанью и фоком мы по-прежнему шли со скоростью 50 миль в сутки. Однако положение резко изменилось. И без того капризный ветер подул с нарастающей силой с ненужной нам стороны, то есть с востока. Пришлось убрать все паруса и поднять только маленький штормовой фок над форштевнем. Но, несмотря на это и на маневрирование рулем, толстая карандашная линия, означавшая наш маршрут на морской карте, быстро ползла прямо на запад - мимо Маркизских островов.

Так шел день за днем, а курс нашего дрейфа почти не изменялся. В ночь с 26 на 27 июня я впервые серьезно забеспокоился. Я стоял на скользкой площадке вахтенным у руля, тревожно посматривая на компас, и, все больше и больше убеждался, что изменений не было: по-прежнему дул юго-восточный ветер. Неужели мы пройдем мимо Маркизских островов? Я и подумать не решался о последствиях. Вдруг я почувствовал, как; плот быстро и резко начал опускаться в воду. В следующий миг на мою площадку обрушилась волна. Я ухватился за каюту и ждал, пока она схлынет. Но она почему-то не убывала. Постепенно до моего сознания дошла страшная истина. На этот раз плот под напором огромной массы воды не только погрузился в море, но и по какой-то причине в значительной степени потерял плавучесть. Судя по площадке, плот опустился почти на метр. Невольно вспомнилось замечание одного из владельцев верфи в Конститусьоне, где строился наш плот. Увидав однажды, как я застилаю палубу плетнями из чилийской ивы, он посоветовал:

- Не забывайте регулярно смачивать палубу водой. Эти плетни будут крошиться, если долго останутся сухими.

Какой иронией звучали его слова теперь!

Сначала мне хотелось созвать всех товарищей. Но через секунду я подумал, что куда милосердней будет дать им выспаться. Надо полагать, что завтра днем они воспримут катастрофу гораздо спокойнее, чем теперь, разбуженные среди ночи. Ранним утром они один за другим начали сползать с крыши, и действительно все показали образец необыкновенной выдержки. После долгих и очень обстоятельных обсуждений возможных причин, по которым плот потерял плавучесть, мы решили, наконец, осмотреть кипарисовые бревна. С большим трудом мне и Жану удалось отрубить часть бревна. Оказалось, что оно было пропитано водой не больше, чем в день нашего отплытия из Кальяо. Мы поняли, что поступили правильно, выбрав кипарисовое дерево. Но это было слабым утешением. Обрубок был весь пробуравлен корабельными червями. Мы бросили его в море, и он камнем пошел ко дну. Все остальные осмотренные нами бревна тоже оказались источенными. Мы вошли в каюту, воды в ней было по колено и она напоминала плавательный бассейн. Тут же выяснилось, что часть съестных припасов и снаряжения смыта водой. Пришлось спешно собрать уцелевшие ящики, пакеты и аппаратуру, сложить все на верхние койки или подвесить к потолку.

Мало того, что плот сразу опустился почти на целый метр, он еще хуже стал управляться. Некоторые товарищи даже сомневались, стоит ли тратить на это силы. К моему удивлению, с ними согласился Эрик и привел основания, весьма типичные для его жизненной философии.

- Я считаю, что бороться против сил природы - значит попусту тратить свои силы. Природа всегда сильней нас, людей, - сказал Эрик, благодушно улыбаясь. - Что делали полинезийские морские волки, когда попадали в шторм? Они просто ложились спать, полностью полагаясь на помощь своего бога морей Таароа. Поэтому давайте по примеру полинезийцев побережем свои силы до лучших времен, когда они нам будут нужнее, а плот пустим по воле волн. Может быть, и нам Таароа поможет...

Я чуть было не согласился с предложением Эрика. На первый взгляд, оно казалось разумным. Но когда я основательно взвесил все за и против, то решил выступить против него. Я опасался, что праздное ожидание какого-то конца может сделать нас безвольными и апатичными. В конце концов, мы станем совершенно равнодушными к своей судьбе. Философия полинезийцев была безусловно превосходной для них самих, но нам, жителям Запада, для поддержания бодрости духа нужна была дисциплина и регулярное несение вахты, как в армии или на флоте. Я старался говорить убедительно и настоятельно требовал, чтобы мы по мере возможности держались самого южного курса: еще не все было потеряно, еще оставались кое-какие надежды достигнуть Маркизских островов. В заключение я сказал:

- Допустим, что мы не попадем на Маркизские острова, но ведь можно добраться до какого-нибудь из северных атоллов архипелага Туамоту или одного из западных островов Товарищества, если мы действительно попытаемся идти юго-западным курсом. Но пустить плот по воле волн - значит наверняка оказаться вынесенными в открытое море.

- Я хорошо понимаю тебя, и пусть будет по-твоему, - ответил Эрик утомленным голосом после того, как я высказал свое мнение. - Я стар, устал и болен, и с моей стороны было бы неправильно навязывать вам свою волю. Поэтому передаю командование тебе, Алэн, и с настоящего момента все важные решения будешь принимать ты. Это большая и серьезная ответственность, вот почему я так долго не хотел ее перекладывать на тебя. Но думаю, что с моей стороны будет куда безответственнее продолжать играть роль, для которой у меня нет больше сил.

Откровенно говоря, я предпочел бы получить Должность капитана в более благоприятных условиях и на более мореходном судне. Но я единственный среди остальных членов экипажа знал навигационное дело, и ни у меня, ни у Эрика не было иного выбора. Я подчинился его воле и, заканчивая наш корабельный совет, еще раз напомнил всем о необходимости нести вахту, Никто со мной не спорил, но вскоре Хуанито выразил свое недовольство этим решением самым недостойным образом: во время его вахты у руля плот неоднократно разворачивался. При этом каждый раз он так накренялся, что мы чуть не оказывались за бортом. Мы часами раскачивали руль и боролись с развевающимися парусами, чтобы возвратить плот в прежнее положение. Когда же мы начинали ругать Хуанито, он равнодушно отвечал, что не считает себя виновным, так как он делал все, что мог. Понятно, что это нас еще больше злило. И в довершение всего он отказался от обязанностей кока. Несмотря на наши попытки его вразумить, он не изменил своего решения. Тогда Жан согласился взять на себя неблагодарный труд кока. Из боязни еще больше нарушить устойчивость плота мы оставили тяжелую газовую плиту в каюте, где было не только мокро и сыро, но и ужасно тесно, так как она была загромождена различным скарбом. Приготовление пищи не помешало Жану продолжать рыбную ловлю. С удивительной энергией прыгал он в море, как только появлялось у него свободное время между вахтой и приготовлением еды. Но все его старания ни к чему не приводили. Золотые макрели и другие съедобные рыбы совершенно исчезли. Зато огромная бурая акула преданно сопровождала нас, Мне казалось, что я был прав, когда возражал против бездействия, ибо через три-четыре дня после нашего решающего корабельного совета, на котором обязанности капитана были возложены на меня, мы, по-видимому, благодаря направлявшимся на юг морским течениям снова приблизились к Маркизским островам, что меня крайне обрадовало. Но уже 29 июня стало ясно, что мы пройдем мимо них и, если не будет благоприятного ветра, не достигнем ни одного из островов архипелага Туамоту или Товарищества.

Следующей группой островов на нашем пути были три далеко отстоящих друг от друга атолла: Каролайн, Восток и Флинт. До них оставалось примерно 600 миль. Если мы минуем их, придется идти по меньшей мере еще 1 200 миль до островов Самоа или... Нет, о том, что будет дальше, мы даже думать боялись. Во всяком случае, надо было готовиться к длительному плаванию. Но как?

- Увеличить плавучесть плота, сделать его более остойчивым, воду и продовольствие выдавать определенными порциями, - вдруг послышался из палатки слабый голос Эрика.

Каждый из нас уже думал о том, что так ясно и кратко высказал Эрик. И на сей раз среди членов экипажа царило полное согласие. Посовещавшись, как сделать плот легче и остойчивее, мы единодушно решили, что лучше всего срубить бизань-мачты (я сказал во множественном числе, потому что у нас была двойная мачта, по принципу перевернутого латинского "V"), с которых уже давно были убраны паруса, перемещенные на передние мачты. Мы благополучно закончили эту работу и принялись подсчитывать и распределять съестные припасы. У нас было еще много риса, муки, макарон. Точно определить, сколько оставалось продовольствия, мы не могли - у нас не было весов. Но, прикинув на глазок, можно было сказать, что всего этого хватит по крайней мере месяца на два. Кроме того, у нас было 30 банок сгущенного молока, 30 пакетов изюма, 7 банок меда, 12 банок мясных консервов, столько же банок консервированного компота, несколько килограммов чечевицы, несколько килограммов сахара, немного шоколада и совсем мало чая. И наконец, кофе: из 500 полученных в подарок банок у нас оставалось еще так много, что мы не стали их даже считать.

Съестных припасов вполне хватало, и только некоторые надо было экономить, но с питьевой водой дело обстояло хуже. Из 400 литров, взятых перед отплытием из Кальяо, осталось всего лишь 40. Против всех ожиданий, за два с половиной месяца плавания не выпало ни одного хорошего дождя. Наших запасов воды могло хватить не больше чем на неделю, если мы будем расходовать, как и раньше, по пяти литров в день. Положение осложнялось из-за Эрика: у него была высокая температура, и он постоянно хотел пить. Волей-неволей пришлось дневную порцию воды сократить до 2/3 литра для Эрика и до 1/3 литра для всех остальных. Жан перерыл почти все свои многочисленные ящики в поисках стеклянных трубок и еще каких-то предметов, из которых можно было бы соорудить аппарат для дистилляции воды. Он нашел множество различных трубок для всевозможных исследований и массу других странных предметов, но все попытки соединить их так, чтобы вышел аппарат для дистилляции, не увенчались успехом.

1 июля мы находились всего лишь в 35 милях от Эиао, самого северного из Маркизских островов. Стая белых морских птиц, которые, наверное, выводили птенцов на необитаемом скалистом острове, несколько часов кружила над нами, а с наступлением сумерек, с прощальными криками, как бы дразня нас, возвратилась на остров. Многое отдали бы мы, чтобы последовать их примеру, но плот - беспомощная жертва ветров и течений - медленно плыл дальше на запад.

Вечером, чтобы разогнать мрачные мысли, я стал перелистывать замечательную книгу о первом дальнем плавании Эрика и Тати в Тихом океане, изданную в 1938 году французским писателем Франсуа де Пьерфе с разрешения и при содействии обоих путешественников. Внезапно мой взгляд упал на следующую фразу: "Путеводная звезда Эрика мерцает над Маркизскими островами. С ранних юношеских лет ему было известно, что настоящее его место там и что в один прекрасный день судьба приведет его туда, как это предсказывали Норны 5. Но, прежде чем наступит этот далекий день, с ним произойдут всевозможные страшные приключения и происшествия в разных краях земного шара, далеко от того места, где десятая параллель пересекает 140-й меридиан и где окончательно решится его судьба".

Как можно было так точно предсказать судьбу Эрика за двадцать лет вперед? Что ожидало его, а может быть, и всех находившихся сейчас на борту тонущего плота? Снова и снова с тяжелым чувством перечитывал я эти пророческие слова. В конце концов я захлопнул книгу и поспешил на палубу посмотреть, не рыскает ли плот у Хуанито.

Днем 2 июля ветер постепенно начал стихать. Мы медленно скользили по легким, спокойным волнам впервые за многие недели под совершенно безоблачным небом и палящими лучами солнца. Наш рацион воды в 1/3 литра равнялся двум чашкам в день, и, хотя мы смешивали ее со все большим и большим количеством морской воды и пили небольшими глотками, этой порции было недостаточно для утоления жажды. Я посоветовал товарищам надевать на себя мокрые рубашки и брюки и время от времени окунаться в море, чтобы тело теряло меньше влаги и чтобы таким косвенным путем уменьшить жажду.

Все это время Жан пытался соорудить дистилляционный аппарат. Но у него не было необходимых инструментов, и он мало чего достиг.

Прешло два таких же жарких дня, и я снова собрал корабельный совет. Жан, Ганс, Хуанито и я чувствовали себя сравнительно хорошо, и можно было надеяться, что мы продержимся еще две-три недели, пока есть вода. Но состояние Эрика быстро ухудшалось, теперь он не мог без посторонней помощи съесть даже немного меда или сгущенного молока, свою единственную пищу. Трудно было сказать, сколько еще плот продержится на воде, расстояние же до любого из малочисленных островов оставалось огромным. Поэтому мы решили, прежде всего ради Эрика, еще раз испробовать радиоаппаратуру, пока находимся в зоне оживленного судоходства и какое-нибудь судно, услышав наши сигналы SOS, может прийти нам на помощь. Узнав из радиосправочника, что сигналы SOS принимают все радиостанции мира каждый час в течение десяти минут, я вытащил на крышу оба радиопередатчика и около семи часов вечера завел мотор, который, к счастью, был еще в хорошем состоянии. Но стрелки большого передатчика, как и раньше, не сдвинулись с места. Убедившись, что передавать сигналы по испорченному радио - пустая трата времени, я достал наш маленький, сконструированный Роланом д'Ассиньи передатчик Морзе, который уже однажды спас наши жизни у островов Хуан-Фернандес. Я включил его, и меня здорово дернуло током. "Ура! Значит, батареи в порядке. Полный надежды, я начал выстукивать наши координаты - 7°20' южной широты, 141°15' западной долготы - три коротких, три длинных, три коротких.

И, хотя в наушниках слышался только треск, нам казалось, что кто-то принял наш сигнал бедствия. С неменьшим энтузиазмом повторил я SOS в восемь часов. Жан и Ганс, сидевшие около керосиновой лампы, также казались полны надежд и радости. (Эрик спал в противоположном углу крыши в своей палатке, а Хуанито стоял на вахте.) Внезапно лица товарищей исказились от ужаса, и они ухватились друг за друга. В следующую секунду я почувствовал необычайное головокружение и упал навзничь. Я уже почти сполз с крыши, но, придя в себя, успел ухватиться за поперечину. Плот так накренился, что я с большим трудом вскарабкался обратно на крышу, привязал аппаратуру и другие вещи, а затем в ярости бросился искать Хуанито. Несомненно, он был виноват в том, что мы чуть было не опрокинулись. Но, как и прежде, когда он по своей небрежности чуть было нас не утопил, Хуанито только молча пожимал плечами. Я крепко выругал его, и товарищи меня поддержали. На всякий случай мы сменили рулевого. А затем Жан и я до самого утра продолжали через каждый час посылать сигналы SOS, но не получали никакого ответа.

Утром мы заглянули в каюту, желая выяснить, все ли там в порядке. То, что мы увидели, нас буквально потрясло. Не только продовольствие и наши личные вещи (мы-то думали, что они лежат в надежном месте, на верхних койках), но и кинокамера, секстан и большая часть подвязанного к потолку оборудования Жана - все кружилось в воде. Среди пакетов с макаронами и одежды плавала без затычки 50-литровая бочка с питьевой водой. Это нас больше всего огорчило. Пресной воды в ней осталось меньше половины, и каким-то чудом она не смешалась с морской. Я снова выбранил Хуанито, и после этого он наотрез отказался нести вахту.

Теперь, когда на плоту был один больной, один бастующий и запас воды только на неделю, мы больше, чем когда-либо, нуждались в помощи. Еще два дня и две ночи мы с Жаном отчаянно взывали то по одному, то по другому передатчику. Наконец мы вынуждены были открыто признать то, что так долго и умышленно пытались скрыть друг от друга: передатчики не работали.

Что же делать? Жан и Ганс советовали построить лодку и плыть под парусами или, в худшем случае, грести назад к Маркизским островам. Я сразу же отклонил этот неразумный совет, сказав, что у нас нет ни инструмента, ни материала, чтобы построить лодку. А если бы даже нам и удалось построить какое-нибудь судно, мы все равно ни под парусами, ни на веслах не смогли бы идти к Маркизским островам против ветра и морских течений. Но на наших сухопутных моряков эти прописные истины не произвели почти никакого впечатления, и бессмысленный спор продолжался. Наконец вмешался Эрик, и мы замолчали. В его голосе чувствовалось раздражение. Он повторил свой прежний совет:

- Еще увеличить плавучесть и остойчивость плота, еще строже экономить воду и съестные припасы. Чтобы предупредить глупые возражения, он сделал ряд подробных указаний:

- Сначала надо выбросить все ненужное за борт. Затем срубить передние мачты и установить небольшую фок-мачту.

Глубоко благодарный Эрику за этот отвлекающий от споров маневр, я сразу же повиновался и начал выбрасывать в море ненужные личные вещи. После некоторых колебаний моему примеру последовали и остальные. Когда были срублены передние мачты, плот, к нашему великому удивлению, стал настолько легче, что бак снова показался из воды.

- Хорошо. Теперь пустите плот по воле волн и отправляйтесь спать, - сказал Эрик. - Вы совершенно обессилели за последние бессонные ночи.

Я решил уступать Эрику только в отдельных случаях, но тем не менее уступил ему и в этом. Впервые за пять месяцев со времени отплытия из Конститусьона мы были свободны от вахты и спали всю ночь. Это

подействовало на нас благотворно, мы проснулись полные сил и бодрости, но всем нам очень хотелось пить и есть.

Сколько мы ни высматривали какую-нибудь рыбу, нам на глаза попадалась только подозрительно тяготевшая к нашему обществу акула. Она казалась такой же голодной, как и мы. Но мы забыли об обеде и о жареном рыбном филе, когда Жан во второй половине дня объявил, что ему наконец удалось сделать дистилляционный аппарат. Мы предоставили в распоряжение Жана и подозрительно легкие газовые баллоны, и шведский примус, и оставшийся керосин. Примус был заброшен в угол каюты с самого отплытия из Конститусьона, но он сразу же начал работать. Стеклянные трубочки дистилляционного аппарата быстро запотели, и образовавшиеся в них тяжелые капли воды начали с приятным звоном падать одна за другой в жестянку. Газовая плита, также не переставая, гудела и гудела, пока жестянка не наполнилась до краев. Вода была невкусной и сильно отдавала жестью, но нам казалось, что это был самый приятный напиток из всех, какими нам когда-либо приходилось утолять жажду.

Пока дела шли на лад. Но, хотя у нас было весьма смутное представление о том, сколько же нам надо горючего, мы пожалели, что оставшихся 30 литров керосина хватит ненадолго. Это было тем более печально, что наше плавание на плоту, казалось, продлится целую вечность. Вот уже несколько дней мы шли курсом на запад-северо-запад. Впереди - самая пустынная часть Тихого океана, где маленькие, малочисленные и в основном необитаемые атоллы отстояли друг от друга на таком большом расстоянии, что можно было пройти и не увидеть ни одного из них.

Неопределенность нашего положения вынудила нас, хоть нам и очень не хотелось, еще раз урезать продовольственные пайки. Во второй раз за две недели я произвел тщательный учет всех запасов. В прошлый раз я составил подробный список имеющейся провизии и ежедневно отмечал, сколько и каких припасов нами было израсходовано. Таким образом, я точно знал, сколько должно было остаться, и сразу же обнаружил, что не хватает пяти банок сгущенного молока. Все во мне закипело, и только ценой огромного усилия мне удалось овладеть собой. Товарищам я и виду не подал, только Эрику сообщил об этом неприятном событии, когда остался с ним наедине.

- Искать виновного - значит еще ухудшить положение, - твердо сказал Эрик после некоторого раздумья. - Никто не сознается, а последствия - шум, спор и недоверие друг к другу. Поэтому давай лучше будем следить, чтобы подобные вещи не повторялись. Запри все припасы в большой сундук с висячим замком. Ежедневную порцию выдавай сам. И вот тебе еще один хороший совет. Останавливай на ночь дистилляционный аппарат. За сутки он должен давать больше воды, чем мы теперь расходуем. Я наблюдал последние дни и заметил, что ночью, когда все спят, воды образуется значительно меньше, чем днем. А это также подозрительно.

С тяжелым чувством последовал я его совету, и нетрудно было заметить, что все эти меры оскорбили товарищей. Но я был согласен с Эриком, что иного выхода нет, тут придется страдать вместе и виновным и невиновным.

Затем я приказал установить небольшую временную мачту, поднять парус и возобновить вахту у руля, так как по-прежнему считал, что сидеть сложа руки просто вредно. А кроме того, держась определенного курса, можно было помешать плоту рыскать и ложиться боком к волне, что, по моему мнению, полностью оправдывало бы все затраченные усилия. С этим наконец-то согласились не только Жан и Ганс, но даже Хуанито, правда равнодушно и неохотно. Жан совсем упал духом, хотя до сих пор был бодрым, старательным и услужливым. Он еле держался за румпель и почти не напрягал сил, когда управлял плотом. По правде говоря, у меня и самого было неважное настроение.13 июля у нас у всех было очень тяжело на душе, казалось бы, по пустячной, но, если поразмыслить, по очень понятной причине. На Таити пользуются любым случаем, чтобы повеселиться. Празднование национального дня Франции 14 июля там начинается уже накануне, и, конечно, мы думали о том, как провели бы этот день, если бы наше путешествие шло по намеченному плану. Эрик долго, с явным удовольствием смотрел на наши кислые физиономии, а после обеда кивнул мне головой - он был слишком слаб, чтобы крикнуть, - и тихо сказал:

- Поднять флаг!

Он воображает, подумал я, что развевающийся на топе трехцветный флаг поднимет настроение товарищей, и хотя я отнесся к этому без всякого оптимизма, все же выполнил его желание. На следующее утро, едва начало светать, нас всех разбудил громкий крик Ганса, стоявшего на руле:

- Пароход! Пароход!

Протирая спросонья глаза, мы начали всматриваться в ту сторону, куда указывал Ганс. Случилось невероятное. Большое грузовое судно перерезало курс плота под прямым углом, на расстоянии не более трех миль. Я удивленно посмотрел на Эрика, и он ответил мне загадочной улыбкой. Было, конечно, чистой случайностью, что судно появилось после того, как мы подняли флаг. Но такие странные случайности повторялись время от времени в течение тех двух лет, что я провел вместе с Эриком. Если бы я верил во всевышнего, то давно пришел бы к заключению, что Эрик состоит с ним в союзе, - мелькнуло у меня в голове; как и все мои товарищи, я сорвал с себя таитянскую набедренную повязку и принялся ею размахивать. К Жану вернулась вся его прежняя энергия и находчивость. Он с быстротой белки вскарабкался на мачту и начал размахивать флагом. Однако на торговом судне никто не обращал на нас внимания, хотя оно было теперь настолько близко, что мы узнали в нем новозеландский пароход, регулярно заходивший в Папеэте во время рейсовых плаваний между родиной и Канадой.

Скоро мы поняли, что можно махать сколько угодно набедренными повязками и не быть замеченными. Хуанито и я предложили разжечь костер. Жан и Ганс стали тут же нам помогать. Хорошо, что у нас оказался небольшой противень, в котором Хуанито растапливал жир в те счастливые времена, когда он был еще добрым и веселым коком. Мы поставили противень на крышу, каюты и стали искать, что бы такое зажечь.

Нам попались под руку обрывки старых канатов. Мы бросили их в противень, облили горючим и подожгли. Но увы, ветер разгонял густой дым. Вдруг Эрик, лежавший в полубессознательном состоянии, пришел в себя и начал пускать карманным зеркалом солнечные зайчики; скоро все мы словно одержимые занялись тем же. Но на пароходе по старому хорошему морскому обычаю, видно, здорово кутнули во время захода на Таити и были слишком сонными и усталыми, чтобы обратить внимание на низкий плот, заливаемый волнами. К нашему огорчению, те, на кого мы рассчитывали, как на своих спасителей, постепенно исчезли за горизонтом в северо-северо-восточном направлении. В самом мрачном настроении спустился я с крыши на утреннюю вахту и угодил почти по колено в холодную воду. Не было никаких сомнений - плот по-прежнему погружался в воду.