Глава 11
Деньги в море
В обширной романтико-сентиментальной литературе о Полинезии атоллы Туамоту называются Жемчужными островами. Это название, бесспорно, было оправдано лет сто тому назад, но в наши дни оно не более верно, чем если бы, скажем, Швецию по-прежнему величали Янтарной страной. Давно прошли те времена, когда ныряльщик был недоволен, если на каждый десяток раковин не находил по меньшей мере одну-две крупные жемчужины. Теперь такое сокровище попадается редко. Дело в том, что раковины стали добывать главным образом из-за перламутра, и жемчужины просто не успевают развиться. Торговля перламутром неизмеримо выросла за последние годы, зато туамотуанский жемчуг почти совершенно исчез с рынка.
Впрочем, даже несколько более скромное, но вполне удовлетворяющее романтиков название «Перламутровые острова» тоже утратило свою меткость. На большинстве атоллов Туамоту очень мало, а то и вовсе нет раковин; лишь на пяти-шести островах из семидесяти восьми они попадаются в таком количестве, что есть смысл нырять за ними. Столь неравномерное распределение объясняется тем, что жемчужницы — своеобразные и очень чувствительные организмы, могущие жить и развиваться только в идеальных условиях, а их можно встретить далеко не везде. Пожалуй, это легче всего понять, если проследить за развитием жемчужной раковины.
В отличие от зародыша устрицы личинки жемчужницы не развиваются в материнском теле, а свободно плавают в воде. Длиной всего в один миллиметр, они вначале ничем не защищены и являются легкой добычей для рыб, которые пожирают их в огромном количестве. Итак, первое условие успешного размножения жемчужниц в лагуне — чтобы в ней не было слишком много рыбы. Но еще губительнее действуют приливно-отливные течения, которые уносят свободно плавающие личинки далеко в море, где они гибнут. Поэтому только на атоллах с непрерывным коралловым кольцом можно быть уверенным, что найдешь жемчужниц; наиболее богаты перламутровыми раковинами лагуны, не соединенные протоками с морем.
Еще одно преимущество таких лагун — отсутствие акул.
Личинка, оставшаяся в лагуне, при благоприятных условиях постепенно обрастает раковиной и опускается на дно. Если оно твердое, коралловое, то она присасывается к нему и начинает быстро расти. На песчаном или илистом дне личинка гибнет. Таким образом, многие атоллы оказываются непригодными для жемчужниц. Но и замкнутая лагуна с коралловым дном не всегда богата перламутровыми раковинами. Дело в том, что им необходима постоянная циркуляция воды и определенная глубина. Многие рифы слишком высоки, чтобы волны даже в прилив могли пополнить лагуну свежей водой. В таких условиях жемчужница не будет развиваться. Далее, если глубина воды в лагуне менее пяти метров, разница между дневной и ночной температурой оказывается чересчур резкой для нежных моллюсков.
Лагуна раройского атолла богата рыбой, пролив соединяет ее с океаном, и в довершение всего здесь песчаное дно; таким образом, лагуна не отвечает ни одному из трех важнейших требований, и не приходится удивляться, что атолл беден жемчужницами. Зато на соседнем острове Такуме условия для них оптимальные, и многие раройцы перебираются туда на весь промысловый сезон, длящийся с мая по август.
Так и на этот раз, когда подошло время, раройцев охватила лихорадка и они побросали все остальное. Мария-Тереза и я, верные своему намерению изучить все стороны жизни наших друзей, решили составить им компанию.
Кратчайшее расстояние между Рароиа и Такуме — шесть-семь километров, но фактически путь через раройский пролив до деревни на Такуме значительно больше — около двадцати километров. Так как самые крупные суда, которыми располагают островитяне, — это легкие лодки длиной от пяти до восьми метров и шириной в метр, такое путешествие представляет собой рискованное предприятие, и раройцы выходят в море только в благоприятную погоду. Нам пришлось целую неделю прождать подходящего ветра.
Мы и на этот раз предпочли плыть с нашим верным другом Тетоху; когда маленькая флотилия покинула деревню, мы, как обычно, сидели на балансире желто-голубой лодки «Араимоана»; сам хозяин правил, а его жена лежала на носу, высматривая коралловые рифы. Игриво всплескивали небольшие волны, лодка уверенно скользила по чуть тронутой рябью поверхности лагуны. Но едва мы вслед за флагманом, быстроходной «Туриа», на которой плыл Тухоэ, вышли из пролива, как наша «Араимоана» стала плясать и прыгать, словно одержимая. Нас подхватило стремительное течение, идущее с внешней стороны рифа, и долгое время лодка вертелась, как наклонившаяся карусель, пока мы наконец с помощью весел не выбрались из опасного места.
Теперь лодка летела вдоль рифа на почтительном расстоянии от прибоя и течений, но плавание оказалось далеко не таким спокойным и безопасным, как мы ожидали. Правда, ветер по-прежнему был умеренным — мы шли под прикрытием острова, — но волнение было гораздо сильнее, чем в лагуне, а кроме того, время от времени с океана накатывались огромные валы.
Суденышко поминутно захлестывало; внезапно сорвало крышку одного из люков, и не успели мы задраить его, как в лодку набралось немало океанской воды. Тетоху только смеялся и объявил, по-видимому желая нас успокоить, что по сравнению с тем, что ждет нас в открытом море, это сущие пустяки!
Увы, он оказался прав! Едва мы очутились в проливе между двумя атоллами, как лодка накренилась так сильно, что мы чуть не свалились. Волны вздымались вровень с мачтой, то и дело обрушиваясь на нас. Мне стало не по себе, а тут еще в промежуток между двумя солеными душами я ухитрился заметить, что Тетоху направляет лодку на северо-восток прямо в океан.
— Ты куда? — завопил я. — Разве ты не видишь, что Такуме намного севернее?
— Вижу, — крикнул он в ответ. — Но здесь между островами сильное восточное течение.
Я долго взвешивал все обстоятельства, стараясь сообразить, куда нас занесет, случись, что мы не выйдем к Такуме, однако карта архипелага Туамоту недостаточно четко запечатлелась в моей памяти. Наконец я сдался и, уловив промежуток между двумя волнами, спросил Тетоху, что же будет с нами, если мы промахнемся.
— Лучше не промахиваться, — сказал он. — Хоно и Нуи зазевались однажды и попали в сильное течение. Не успели они опомниться, как их лодку отнесло далеко в океан. Вскоре Рароиа и Такуме скрылись за горизонтом. Порыв ветра сломал мачту, и лодка превратилась в игрушку волн. Два дня носило их, потом они увидели какой-то остров, прыгнули в воду и поплыли. Полдня пришлось плыть!
Тетоху был прав. Лучше уж не промахиваться, если нет особого желания два дня носиться по волнам, а потом еще полдня плыть до берега. Мы уцепились за противовес так, что суставы побелели, и положились на искусство Тетоху. Не знаю как, но после двух часов полоскания и тряски, словно в стиральной машине, он привел лодку к Такумскому рифу. Три лодки уже пришли туда, остальные были на подходе.
— Разве это волнение? — заметил Тетоху, когда мы шли уже вдоль рифа. — Вот я помню один случай, когда шел с острова Такуме на Рароиа в непогоду. Всю семью вез. Такумцы пророчили беду, но я все равно поплыл. Ветер дул такой, что пришлось всем лечь на палубу. Нас чуть не смыло волнами, в конце концов я сказал жене и ребятишкам, чтобы лезли в трюм, а сам прыгнул за борт и уцепился за руль. К счастью, ветер нес лодку прямо на Рароиа, и нас выбросило на риф. Когда я открыл люк, жена и дети лежали в обмороке. Должно быть, просто воздуха не хватило, потому что на берегу они скоро пришли в себя.
— Бог дураков хранит, — попытался я произнести по-туамотуански, но Тетоху не понял меня. Тогда я просто спросил, чего ради он отправился в такое безрассудное плавание.
Расколотые ореха кладут для сушки выпуклой стороной вверх; таким образом можно предохранить мякоть от дождя.
Прежде чем расколоть орех, его очищают от кожуры с помощью обыкновенной палочки, воткнутой в песок.
Высушенную мякоть — копру — легко отделяют кривым ножом от скорлупы.
Лодки рыбаков очень малы, и только противовес позволяет им сохранять устойчивость. Копье, которое держит юноша, значительно длиннее лодки. Но полинезийцы, не задумываясь, пускаются на таких суденышках в плавание по лагуне.
В наше время, когда на остров стали привозить строительный лес, ничего не стоит сколотить лодку из досок. Раньше строить лодки было не так-то просто.
Угри здесь крупные, но их труднее добыть копьем, чем обычную рыбу, — они очень юркие.
Чтобы бить рыбу острогой или копьем на рифе, нужна твердая рука и верный глаз.
Раройцы отличаются поразительной меткостью.
Вся деревня участвует в ловле рыбы камене. Нужны сильные руки, чтобы тянуть рена — стометровый «невод», сделанный из пальмовых листьев.
Рыба прячется в листьях, но женщины быстро находят ее и убирают подальше от собак.
Хороший улов — около двух тысяч камене.
Забавную рыбу держит Мария-Тереза.
Черепаху поймать просто: взял за щит и перевернул.
Только что выловленные перламутровые раковины неприглядны.
Нужна обработка и полировка, чтобы перламутр заиграл всеми своими красками.
Типы островитян Рароиа.
Последовал типичный для полинезийца ответ:
— Ты понимаешь, один наш приятель на Рароиа пригласил меня на пир, и мне, конечно, жаль было пропустить такой случай.
Мы отыскали в рифе расщелину и проникли в лагуну, оседлав гребень могучей волны. В тот самый миг, когда лодка ударилась о коралловое дно, мы соскочили и крепко ухватились за борта, чтобы не дать течению унести ее обратно. Затем пошли вброд к берегу и вытащили лодку на сушу.
Неподалеку, ожидая нас, сидел под кустом Паэа, родственник нашего доброго друга Хури. Хотя мы раньше никогда его не видели, он приветствовал нас, как долгожданных друзей, и повел в деревню, чтобы помочь устроиться.
Со времени нашего предыдущего посещения здесь произошли поразительные перемены. Когда мы заходили сюда на «Моане», то видели захудалую деревушку с полусотней сонных полинезийцев. Теперь на улицах кишел народ, повсюду среди пальм стояли лавки и бары. На открытой площадке пестро одетые мужчины и женщины танцевали под патефон, чуть поодаль вращалось колесо счастья, из палаток и шалашей доносились хриплые звуки радио. Под пальмами лежали навалом велосипеды, у берега на волнах качалось около сотни лодок и четыре моторных катера. Но самым поразительным зрелищем оказался новый деревянный дом с террасой, на которой стояла мебель конца прошлого столетия — обитые красным плюшем стулья, резные шкафы, изящные столы, покрытые вязаными чехлами диваны. Какой-то торговец-ловкач придумал новый способ быстро разбогатеть за счет туамотуанцев. По его собственным словам, спрос на эту мебель был так велик, что он ежегодно отправлялся (I Париж скупать старье на аукционах.
— Как видите, сборище довольно пестрое, — заметил Паэа, улыбаясь, когда мы закончили экскурсию и уселись за «ресторанным столиком» (перевернутым пустым ящиком). — Да еще не все подоспели, потому что сезон начался всего две недели тому назад. Сейчас на острове собралось человек триста ныряльщиков, а обычно их бывает около пятисот. Большинство — не профессионалы, а обыкновенные туамотуанцы и таитяне, мечтающие быстро разбогатеть. Они загребают немалые деньги, которые тут же пропивают или тратят до последнего сантима, и возвращаются домой такими же бедняками, какими приезжают.
Помимо ныряльщиков сюда стекается множество предприимчивых людей — лавочники, проститутки, скупщики, вербовщики, владельцы катеров, их родственники и помощники. Всех объединяет одно стремление — быстро разбогатеть, что кое-кому и удается. Но среди предпринимателей мало полинезийцев. Мы насчитали десять лавок, и все они принадлежали китайским купцам. Булочники, которых собралось десятка полтора, тоже были китайцы. Вербовщики — в основном европейцы — это авантюристы и бывшие моряки; они заблаговременно объезжают архипелаг, уговаривая островитян плыть с ними на Такуме и другие атоллы, где добывается перламутр. Вербовщики оплачивают ныряльщикам проезд в оба конца, а те обязуются продавать найденный перламутр только своему вербовщику. Наконец, скупщики, венчающие эту пирамиду, — все без исключения французы, а так как многие из них одновременно являются судовладельцами, то они, по сути дела, заправляют местным промыслом.
Рынок сбыта перламутра очень неустойчив — ведь речь идет о предмете роскоши, зависящем от прихотей моды. Так, сразу после первой мировой войны спрос был огромен, зато в тридцатых годах даже после окончания кризиса невозможно было найти покупателей. В годы второй мировой войны придумали изготовлять из перламутра сувениры, которые в огромном количестве сбывали американским солдатам. Интерес к этому материалу возродился и держится до сих пор. Сейчас спрос на перламутр хороший и даже превышает предложение. Скупщики буквально дерутся из-за дневного улова — и не зря. Они платят тридцать франков за килограмм, а продают по пятидесяти.
Мы прибыли в Такуме уже под вечер, когда рабочий день ныряльщиков окончился, поэтому мы решили назавтра прямо с утра отправиться с раройцами к месту добычи.
Едва рассвело, как с залива донеслись нетерпеливые сигналы сирены. Мы наскоро перекусили и поспешили на берег, где нас ждали Тетоху и Тахути. У Тетоху еще с прошлого сезона оставалась здесь гребная лодка; теперь мы отыскали ее. Правда, она немного рассохлась и текла, но все же держалась на воде, а это было самое главное.
Множество лодок окружило моторные катера; полинезийцы, весело болтая, крепили буксиры. Мы подгребли к ближайшему катеру; скоро и нам подали конец. Через четверть часа все собрались, капитан нашего катера дал отвальный гудок, и караван двинулся в путь. Я сосчитал лодки — оказалось целых двадцать семь штук.
— Сколько ты платишь за буксировку? — спросил я Тетоху.
— Тридцать перламутровых раковин.
— Тридцать раковин! А деньгами сколько пришлось бы платить?
— Хозяин катера не берет денег, он требует раковин.
Ничего удивительного, подумал я. Тридцать жемчужниц — это самое малое пятнадцать килограммов перламутра или четыреста пятьдесят франков. Иначе говоря, буксировщик получал с владельцев двадцати семи лодок 12 150 франков (свыше тысячи крон) в день. Недурно!
Через полчаса мы подошли к двум большим банкам в южной части лагуны. Здесь моторный катер оставил нас и возвратился в деревню. Лодки быстро разошлись в стороны; каждый ныряльщик отыскал свое любимое место. Наши друзья тоже выбрали место и зачалили лодку за камень.
— Для начала лучше быть поосторожнее, — сказал Тетоху. — Многие сразу опускаются на большую глубину, но это глупо. Они быстро устают, а иных и судороги схватывают. Я всегда сначала ныряю за раковинами по краям отмели. Получается легкая и приятная разминка.
Разговаривая, он надел очки, привязал к поясу сетку и надел брезентовую перчатку на правую руку. Затем скользнул за борт и нырнул. Немного погодя голова его показалась из воды возле лодки.
— Раковин много, — сообщил он радостно. — Ныряйте все, здесь не больше восьми-десяти метров.
Мы последовали совету и прыгнули за борт. Медленно погружаясь на дно, я видел, как легко Тетоху и Тахути передвигаются под водой. Сам я был беспомощен и неуклюж до предела, и когда они уже собирали раковины, находился еще только на полпути к ним. Хотя давление почти не ощущалось, у меня вдруг зазвенело в ушах. Я решил дальше не погружаться, тем более что ничего не терял. Чистая, прозрачная вода позволяла мне отчетливо видеть моих друзей.
Левой рукой они держались за кораллы, а правой, одетой в перчатку, отрывали большие, обросшие раковины и складывали их в сетки. Проще простого! Я заметил перед самым носом у себя большую раковину и решил попытать счастья. Памятуя совет Тетоху не совать пальцы между створками, я крепко ухватился за нижнюю часть раковины и попытался ее оторвать. Увы, раковина не шелохнулась, зато я отлетел в сторону. Собрав все свои силы, я снова набросился на упрямую раковину — и снова без толку. Сделал еще несколько попыток, но каждый раз только отлетал все дальше. Это было все равно, что заколачивать гвозди воздушным шаром.
Внимательно присмотревшись к движениям Тетоху и Тахути, я обнаружил, что они упираются левой рукой пониже раковины. Вот в чем дело… На этот раз мне удалось немного расшатать раковину. У меня уже не оставалось воздуха в легких, но я твердо решил не возвращаться на поверхность с пустыми руками и упрямо пошел в атаку. Чтобы действовать вернее, я уперся ногами в расщелину и взялся за раковину обеими руками. Наконец-то она поддалась! Посинев, чуть не задохнувшись, я всплыл на поверхность, крепко сжимая трофей. Несколько секунд спустя вынырнули Тетоху и Тахути — каждый нес по десятку раковин! Я решил в дальнейшем ограничиться чисткой добычи.
Нырнув еще несколько раз, наши друзья сочли, что можно перейти и на более глубокое место, где раковины крупнее и попадаются чаще. Мы отгребли метров на пятьдесят и отдали якорь. Он лег на дно на глубине тридцати метров, но это ничуть не смутило Тетоху и Тахути. Они спокойно достали два свинцовых грузила и надели свои очки.
— Нырять на тридцатиметровую глубину просто так не годится, — объяснил Тетоху. — Слишком много времени уйдет. На глубоких местах мы всегда пользуемся грузилами. А чтобы облегчить работу, мы не выносим наверх каждую раковину в отдельности, а складываем их вот в такую корзинку. Она лежит на дне. Как наберется полная, тогда и вытаскиваем.
Он показал нам корзинку, также снабженную грузилами, и бросил ее в воду, привязав к ней веревку. Тем временем Тахути уже отдохнул и полез за борт. Тетоху подал ему грузило, и Тахути нырнул. Я следил по часам. Четырнадцать секунд прошло, пока размоталась веревка. Стрелка продолжала свое движение. Полминуты. Минута… Минута пятнадцать секунд. Внезапно поверхность воды взбугрили пузырьки, и Тетоху выскочил, как ракета. Минута двадцать три секунды!
Тахути со свистом выдохнул воздух и влез в пирогу. Долго он сидел, весь расслабившись и не произнося ни слова. Потом вдруг ожил, снова стал болтать и смеяться. Тем временем Тетоху успел вытащить грузило и приготовить свое. Теперь они нырнули вместе. Дальше оба погружались и поднимались с такой регулярностью, точно пользовались лифтом. Мария-Тереза и я уже не успевали чистить раковины.
В перерыве Тахути рассказал, что многие ныряльщики остаются под водой гораздо дольше, но тогда приходится и больше отдыхать между погружениями. Сам он считал наиболее правильным такой график: минута под водой, две на поверхности. И действительно, оба они проводили под водой около минуты, однако отдыхали больше двух минут. Я посчитал общее число погружений, и получилось в среднем двенадцать в час.
Вокруг нас качалось на волнах около сотни лодок; смуглые ныряльщики постепенно наполняли их раковинами. Большинство искателей перламутра обладало могучим телосложением — настоящие Тарзаны, которые украсили бы любой кинофильм о Полинезии; мы заметили и женщин, нырявших с таким же усердием, как мужчины. Я спросил мнение Тетоху о ныряльщицах. Он ответил, не задумываясь:
— Они ныряют лучше мужчин. Женщины жирнее, а толстый человек не так зябнет на глубине, как худой, и быстрее поднимается на поверхность. Правда, добыча у них все равно не больше, потому что у женщин половина времени уходит на разговоры.
Если ныряльщики были в основном мужчины и женщины в расцвете лет, то среди тех, кто чистил раковины, преобладали старики и дети. Из санитарных соображений власти запретили очищать раковины в деревне, и эту операцию производят прямо в лодке на месте добычи. Даже опытному чистильщику трудно поспевать за ныряльщиками, а нам с Марией-Терезой приходилось совсем туго. Как ни торопились мы опоражнивать раковины от содержимого, гора неочищенных жемчужниц непрерывно росла.
Как это обычно бывает с новичками, работа показалась нам вначале чрезвычайно увлекательной. Каждый раз мы ожидали найти большую блестящую жемчужину, однако чем дальше, тем слабее становилась надежда, и мы мечтали уже не о жемчуге, а об освежающих кокосовых орехах. Солнце и вонь с каждой минутой становились все невыносимее, и когда наконец часов около одиннадцати показался катер, нам все уже так осточертело, что мы охотно променяли бы эту работу на заготовку копры. Но Тахути и Тетоху, несмотря на значительно более тяжелый труд, чувствовали себя превосходно и весело перебрасывались шутками с другими ныряльщиками.
Пока катер тащил нас на буксире в деревню, мы подсчитали улов. Итог получился неплохой: двести одиннадцать раковин, из которых многие величиной с тарелку и весом около двух килограммов. Мы постарались вычистить их получше, чтобы можно было продать раковины сразу по возвращении. Наша предусмотрительность оказалась уместной. Едва мы подошли к берегу, как целая толпа «оптовиков» набросилась на искателей перламутра. Каждый хватал одну или несколько лодок и тащил за собой, всячески убеждая ныряльщиков продать улов именно ему. Двое таких дельцов одновременно подскочили к нашей лодке и стали тянуть к себе. Мы, разумеется, не стали мешать — пусть вытаскивают нас на берег!
А на берегу ждали скупщики рангом повыше. Они разложили прямо тут же велосипеды, патефоны, одежду и другие соблазнительные вещи. Превосходство такой тактики перед лобовой атакой не замедлило сказаться.
Наши друзья, подобно большинству ныряльщиков, не устояли и отдали предприимчивому дельцу весь перламутр, хотя только что перед этим торжественно обещали продать улов другому.
Отдохнув несколько часов, мы снова отправились на промысел. На этот раз работа длилась не так долго и было добыто только девяносто четыре раковины. Весы скупщика показали шестьдесят семь килограммов. Итого, вместе с первым уловом в сто сорок два килограмма получилось двести девять килограммов. Считая по тридцати франков за килограмм, наши друзья заработали в этот день по 3135 франков на каждого — вполне удовлетворительный куш!
Легко заработанные деньги, скажет иной, но это не так. Частые погружения на большую глубину неизбежно сказываются на здоровье. Большинство ныряльщиков рано или поздно становятся калеками, и каждый сезон несколько человек погибают. Судороги, головокружения под водой чаще всего поражают новичков. Нередки кровоизлияния, а некоторые становятся жертвами самой коварной опасности — гигантских моллюсков.
На отмелях и на глубинах часто прячутся в расщелинах огромные тридакны: если кто-нибудь ступит ногой между створок — он обречен. Моллюск захлопывается, как капкан, а раскрыть его невозможно.
За наше недолговременное пребывание на Такуме — немногим больше трех недель — мы наблюдали четыре несчастных случая, из которых один — со смертельным исходом. Последний произошел, когда мы случайно оставались в деревне.
При серьезных происшествиях добывание раковин сейчас же прекращается, и поэтому мы сразу поняли, в чем дело, когда увидели, что вся флотилия плывет обратно раньше обычного. Местные жители собрались на берегу испуганные, притихшие. Вдруг тишину нарушил женский плач, и в следующий миг все стали причитать. Каждая женщина была уверена, что беда случилась именно с ее мужем или сыном. Они выкрикивали родные имена и горько рыдали.
Когда флотилия приблизилась, с пальмы донесся звонкий мальчишеский голос:
— Это Паива, Паива! Он умер!
Затем мы различили зловещий сигнал: на одной лодке висел на мачте красный пареу. Окружающие узнали лодку Паивы.
Внезапно картина резко изменилась. Словно по мановению жезла, рыдания и крики прекратились. Люди кучками возвратились в деревню, и мы остались на берегу одни. У Паивы явно не было ни родных, ни друзей на Такуме… Вот уже чей-то хриплый патефон играет популярную американскую мелодию, зазвучал смех, послышались веселые возгласы…
Флотилия причалила, и на берег вынесли погибшего ныряльщика. Пораженный судорогами, он утонул прежде, чем кто-либо подоспел на помощь. Как обычно, примчались скупщики, но они даже не посмотрели в сторону утопленника. Совершив сделки, они сразу исчезли. Ныряльщики тоже спокойно отнеслись к случившемуся: большинство отправилось в деревню поесть и повеселиться. Лишь несколько человек с одного из катеров да мы с Марией-Терезой проводили покойного на кладбище, где его сразу же похоронили, совершив простой обряд. Вскоре и те, кто хоронил покойного, отплясывали вместе со всеми.
Видимо, всеобщее уныние и плач были вызваны исключительно опасением, что пострадал кто-нибудь из родных. Сама по себе смерть человека не может произвести большого впечатления на видавших виды ныряльщиков. Уж такая это профессия, что каждый сознает неизбежный риск.
Другая опасность, подстерерающая ныряльщиков, — так называемая таравана.
Однажды, когда мы возвращались с лова, я обратил внимание на полинезийца, который с необычной энергией вычерпывал воду из лодки. Присмотревшись получше, я обнаружил, что он черпает впустую — в лодке не было ни капли воды.
— Что это с ним? — спросил я Тетоху.
— А, это Каоко, — ответил он. — У него таравана.
— Таравана?
— Ну да, он столько нырял, что помешался. Это со многими бывает. Недавно и на моего отца нашла таравана, он стал делать все наоборот. Если я звал его рыбачить, он надевал выходной костюм и доставал псалтырь. Если я говорил ему, чтобы он оделся получше и собирался в церковь, он надевал рабочую одежду и отправлялся заготовлять копру. Но хуже всего, что когда мы садились есть, отец вдруг начинал лить кофе на рыбу или заталкивал мясо в стакан!
— Какой ужас, — вымолвила Мария-Тереза с истинно женским участием.
— Почему же? — удивился Тетоху. — Нам было очень весело, и мы даже жалели, когда он поправился. Но здесь, на Такуме, есть несколько человек, которые так и не выздоровели. Один, как увидит подушку, сразу принимается дергать из нее перья, чтобы сварить суп. Другой целыми днями звонит в церковный колокол. Решили сделать его звонарем, уговаривали звонить только утром и вечером, но ничего не вышло. Так что теперь вместо этого ему в определенные часы не дают звонить. Как колокол замолчит — значит, пора идти на молитву.
— И никакого средства нет против этой болезни?
— Только одно — пить много рома. Иногда помогает, иногда нет.
Я обратился к своей излюбленной теме и попытался убедить Тетоху в преимуществах водолазного снаряжения. Увы, ничто не могло поколебать его; он уверял, что куда опаснее нырять в скафандре, чем без него. В подтверждение Тетоху напомнил, что на Таити многие лавочники завезли водолазное снаряжение, но все, кто им пользовался, погибли.
Позднее я спросил Паэа, так ли это.
— Что верно, то верно, — сказал он. — Чаще всего попытки нырять в водолазном костюме кончались несчастным случаем. Но виновато в этом не снаряжение, а ныряльщики. Мы провели как-то опыт здесь, на Такуме, да только получилось то же, что и на других атоллах. Как мы ни разъясняли правила пользования, все равно ныряльщики нарушали инструкцию. Некоторые устраивали даже соревнование — кто дольше высидит под водой. Помощники наверху вели себя не лучше. За смехом и разговорами они то и дело забывали качать воздух или же ломали насос. Но это еще не самое худшее. Водолазу нельзя нагибаться быстро и слишком низко. А они совсем не считались с этим, и у многих произошли кровоизлияния, часто серьезные, со смертельным исходом.
— А почему не привлечь водолазов-европейцев? — продолжал я расспрашивать.
— Многие скупщики пробовали это делать, но островитяне боятся конкуренции и каждый раз срывали такие попытки. Поэтому пришлось вернуться к старине. Сейчас во всей Океании нет острова, где бы пользовались современным водолазным снаряжением. Конечно, старый способ нельзя назвать рациональным, да ведь ничего не поделаешь, если, конечно, не перейти на разведение жемчужниц.
— Разводить жемчужниц? Это как же?
— Пойдем ко мне, выпьем стаканчик, и я расскажу кое-что интересное, — ответил Паэа с загадочным видом.
Я не заставил просить себя дважды.
Паэа привел меня в большой бетонный дом, стоящий в гордом уединении на мощных сваях — таких высоких, что с открытой веранды, идущей вдоль фасада, можно было рвать плоды с хлебного дерева. Вокруг дома раскинулся хороший сад: на земле, доставленной с Таити, росли банановые, лимонные деревья, папайя и инжир.
Паэа достал из роскошного старинного буфета хрустальные бокалы и велел принести две бутылки шампанского. Он явно не только изучил все, что имеет отношение к перламутру и его добыче, но и умел извлекать доход из своих познаний. Усевшись поудобнее в кресле, Паэа приступил к рассказу, я слушал его с величайшим вниманием.
— Мой отец попал сюда почти сто лет тому назад. В то время на Туамоту белому было опасно жить, но он каким-то образом ухитрился поладить с наиболее могущественными островитянами и даже женился на дочери жреца. Как только сюда стали приходить торговые шхуны, он начал добывать раковины. Ему удалось увлечь островитян, и они зарабатывали неплохо, потому что тогда еще было много жемчуга. Такуме быстро прославился своими «месторождениями» жемчуга и перламутра. Мой отец оказался здесь одним из самых богатых людей. Однако постепенно жемчуг стал попадаться все реже, и несколько лет спустя сокровища лагуны оказались исчерпанными. Количество раковин так сократилось, что к концу восьмидесятых годов нырять за ними стало уже невыгодно. Почему так получилось? Да потому, что дно покрылось толстым слоем ила и песка, раковинам не к чему было прикрепиться. Затем промчались опустошительные ураганы 1903 и 1906 годов. Атолл Такуме был затоплен, как и многие другие. После этих катастроф от отцовских богатств ничего не осталось… Погиб дом, построенный из красного дерева и обставленный старинной мебелью, которую отец купил в Париже. Но главное — исчезли ящики с серебряными монетами и жемчугом, которые хранились в его кабинете. Отец построил обыкновенную хижину и стал, как все, заготовлять копру. Прошло несколько лет. Однажды, когда отец ловил рыбу, он вдруг увидел на дне большие жемчужницы. Он нырнул — оказалось, что все дно покрыто камнями и обломками пальм, на которых поселились и отлично прижились тысячи моллюсков. Вскоре на Такуме началась новая пора расцвета. А отец призадумался. Кокосовые пальмы и камни, заброшенные циклоном в лагуну, образовали на дне твердый покров, благоприятный для роста моллюсков. Таким образом, сейчас все в порядке, но сколько времени пройдет, пока древесина сгниет, а камни снова покроются илом? Ведь тогда кончится и вторая пора расцвета Такуме. Островитян это ничуть не заботило, но отец решил основательно изучить жемчужниц и дно лагуны, чтобы доискаться ответа. Он умер перед самым началом первой мировой войны, но я продолжал его исследования. Вас интересует результат? Пока еще все выглядит утешительно, однако поверьте мне — через десять лет в лагуне Такуме не останется ни одной раковины. Но я нашел выход. Разумеется, невозможно очистить дно от ила и песка. А почему не последовать примеру самой природы? Ураганы усеяли дно стволами деревьев и камнями и таким образом преобразовали его. Если всем дружно взяться за дело, то не так уж трудно сделать новое дно, набросав в лагуну коралловых обломков. Достаточно каждому ныряльщику, отправляясь на лов, брать с собой один-два камня; в несколько сезонов все будет сделано.
— Замечательно придумано, — перебил я его, — но вы, кажется, говорили о разведении раковин?
— Погодите, — улыбнулся Паэа. — Когда я пытался убедить ловцов подумать о будущем, мне пришла в голову новая, мысль. Если свободно плавающие личинки присасываются к камням и дереву на дне, то, может быть, они с таким же успехом могут присасываться к предметам, подвешенным в воде? Я сделал буй и привязал к нему на веревке кусок коралла. Длину веревки рассчитал так, чтобы обломок висел на расстоянии нескольких метров от морского дна. Месяц спустя я проверил свое устройство — на коралле ничего не было. Но я не сдался, выждал еще два месяца и опять вытащил веревку. Коралл был усеян множеством личинок жемчужницы, и они чувствовали себя отлично. Я перенес половину личинок на другой камень, который подвесил подобным же образом, но они погибли через несколько дней. Постепенно я установил, что если выждать, пока раковины достигнут восьмимесячного возраста, то их можно «пересаживать».. Затем последовал следующий этап моего опыта: я привязал камни вдоль всей веревки, сантиметрах в двадцати-тридцати один от другого. Таким путем я выяснил, на какой глубине лучше всего развиваются личинки. И тут я подумал, что ведь не обязательно привязывать только камни. Стал испытывать все, что попадалось мне на глаза. В конце концов оказалось, что лучше всего подходит мелкая проволочная сетка. С ней очень легко управляться, и к бую, выдерживающему только один камень величиной с поднос, можно подвесить несколько квадратных метров сетки. После многих лет опытов я смог собрать первые искусственно разведенные раковины. Они были такими же большими и красивыми, как остальные жемчужницы в лагуне, и ни в чем не отличались от них. До сих пор я ограничивался экспериментированием, но убежден, что на площади в один гектар практически можно вырастить около двухсот пятидесяти тысяч раковин и за четыре года они достигнут нормальной величины. Остается самое трудное: получить жемчуг! Пока единственный, кому это удалось, — японец Микимото. Но я прочитал все, что написано о получении жемчуга искусственным путем, и проделал кое-какие исследования, которые сулят успех. Одну минуточку, я покажу.
Паэа вышел в соседнюю комнату, вернулся с маленьким мешочком в руках и осторожно высыпал его содержимое на круглый полированный стол из темного дерева пурау. Перед нами лежали пять-шесть жемчужин поменьше горошины, но очень хорошей формы. Казалось, они излучают собственный свет: солнце уже заходило, и комнате сгущались тени, а жемчужины мерцали волшебным переливающимся сиянием.
Паэа и я молча смотрели. Хозяин дома погрузился в мечты, а у меня в голове вертелся вопрос: почему он рассказывает мне все это? Насколько я понимал, у Паэа не было никаких оснований выдавать свои секреты постороннему. Напротив!
В конце концов я нарушил тишину:
— Но если вы уже знаете, как разводить раковины, почему не приступите к делу немедленно? За несколько лет можно сколотить целое состояние и одновременно продолжать опыты по получению жемчуга.
— Я понимаю ваше удивление, — Паэа лукаво прищурился. — Да только все это не так просто. Я уже стар, детей у меня нет. Может быть, я смогу продолжать это дело еще год-два, а впрочем, кто знает… Давно уже я подумываю о том, чтобы нанять рабочих и десятника. Но, по правде говоря, здесь, на Туамоту, рабочих не найдешь. Местные жители не привыкли к постоянному труду, и я их понимаю. Зачем им работать на кого-то, когда у них есть собственная земля, есть возможность самим добывать перламутр и они зарабатывают более чем достаточно? Пробовал нанимать таитян из числа тех немногих, которые имеют разрешение находиться на Туамоту, но они — как и все таитяне — мошенничают, крадут и через несколько недель совсем теряют интерес к работе. Что касается белых и других иностранцев, то вы сами знаете, что доступ сюда им закрыт. На моей памяти вы — первый белый, первый иностранец вообще, кому разрешили жить здесь длительный срок.
Паэа помолчал, затем пододвинул свое кресло поближе ко мне и продолжал вполголоса:
— Когда я увидел вас, то подумал, что вы знаете особый подход к губернатору и администратору. Может быть, останетесь здесь и поможете мне? Если у вас есть друзья, которых заинтересует моя идея, вызывайте и их, работы хватит на всех. Мне кажется, на вас можно положиться. Доходы — пополам. Ну, что скажете на мое предложение?
Конечно, это было исключено, и я вежливо отказался. Однако в дальнейшем, пока мы находились на Такуме, не проходило дня, чтобы Паэа не пытался убедить меня, при каждой встрече он многозначительно подмигивал…
Пока я беседовал о перламутре с Паэа и бродил вместе с Марией-Терезой по деревне, изучая жизнь островитян, наши раройские друзья продолжали нырять за раковинами. Правда, как мы и предвидели, первое увлечение быстро прошло, и многие прекратили добычу уже через две недели. К тому времени каждый заработал больше тридцати тысяч франков; можно было позволить себе отдохнуть и поразвлечься. Как именно они ухитрились в течение одной бурной недели спустить все до последнего сантима — не знаю, но подозреваю, что большая часть денег ушла на вино и азартные игры. Один лишь Тетоху попытался последовать нашим дружеским советам купить что-нибудь полезное (о том, чтобы сберечь деньги, не могло быть и речи). Однажды он пришел к нам сияющий и объявил, что приобрел замечательную вещь, которая много лет будет служить всей семье. С этими словами он развернул сверток из грязной газетной бумаги и показал образцы сервиза на двенадцать персон, включающего суповую миску, тарелки четырех видов и прочие предметы. Не так уж плохо, и мы не жалели слов в похвалу Тетоху, пока не услыхали, сколько он заплатил. Оказалось, что сервиз обошелся ему в десять тысяч франков!
Перед отплытием с Рароиа наши друзья говорили мне, что останутся на Такуме весь сезон — три месяца, но когда кончился семидневный пир, а с ним и деньги, все сочли, что пора и честь знать. Как ни соблазняли их лавочники и скупщики игрушками, бритвенными приборами, цветистыми тканями и даже качалками, раройцы решительно отказывались возобновить лов. Разумеется, они были не прочь еще погулять, но денег не было, и в конце концов все приняли мудрое предложение Тахути: ехать домой, отдохнуть, а потом совершить новый заход на Такуме. Что касается нас, то здешняя сутолока нам порядком надоела, и мы мечтали поскорее возвратиться на Рароиа.
Итак, начались сборы в обратный путь.
Многие — не всегда приятные — обстоятельства сделали это путешествие незабываемым. Только мы начали укладывать в лодку свое имущество, как пришла шхуна, капитан которой сообщил, что намерен сразу же возвратиться в Папеэте с заходом на Рароиа и несколько других островов. Наши друзья, конечно, не смогли устоять против такого соблазна и немедленно решили плыть на шхуне.
— Да ведь у вас денег не осталось! — возразил я недоуменно.
— Подумаешь! Какое это имеет значение? — ответил Тухоэ. — На Рароиа у нас есть копра, которую мы можем отдать капитану, а если этого окажется мало, займем денег у кого-нибудь из лавочников.
— Гм… А с лодками что будет?
— Как что? Возьмем с собой!
Я недоверчиво глянул на шхуну. С десяток лодок уже лежало на палубе, а на берегу ждали погрузки еще столько же. Капитан руководствовался похвальным стремлением никого не обидеть: радушно смеясь, он принял на борт не только все лодки ныряльщиков, но еще сто тонн перламутра и изрядное количество копры.
Сидя на опрокинутой лодке на юте, мы могли наблюдать все, что творилось на палубе. Компания собралась поистине смешанная. Помимо шумного скопища ныряльщиков, авантюристов, торговцев и проституток, севших на судно в Такуме, с нами плыл отряд мормонов; они возвращались с другого острова, где освящали церковь.
Я посчитал пассажиров — сто сорок три человека! Что и говорить, многовато для шхуны водоизмещением в двести тонн, на которой разрешается перевозить не более двадцати пяти человек. Да еще тридцать одна лодка, не говоря уже о несметном количестве ящиков и сундуков. Понятно, что на палубе было тесновато; мы не могли даже ноги вытянуть. Впрочем, другим приходилось еще хуже: некоторые сидели, скорчившись, на вантах, озабоченные тем, как бы не свалиться за борт. Уборная и умывальник, разумеется, отсутствовали; в отношении еды каждый был предоставлен самому себе.
Но никто не жаловался, напротив, всем пришлась по душе такая обстановка коллективности. Смех, крики, разговоры доносились со всех сторон. Мормоны без передышки пели псалмы, подыгрывая себе на струнных инструментах. Они первыми сели на шхуну и прекрасно устроились под двумя большими столами, которые предусмотрительно захватили с собой. Сверху на этих столах заняли место ярые картежники; они отлично ладили с соседями внизу и время от времени даже подпевали им.
Тут и там шла азартная игра на последние деньги, ветераны вспоминали старину, матери кормили грудью младенцев. Время от времени отчаянно ревела сирена и капитан высовывался из своей рубки, чтобы усердной жестикуляцией указать рулевому новый курс.
Но все это еще куда ни шло, если бы не качка. Только что вышли в пролив между Такуме и Рароиа, как шхуна принялась валяться с борта на борт и зарываться носом в волну. Нам повезло — мы сидели у шлюпки и могли за нее держаться, зато бедняги, занявшие места посреди палубы, беспомощно катались взад и вперед. Ящики и сундуки тоже сдвинулись с места, а столы на юте внезапно с такой энергией рванулись вперед, что картежники повалились на поющих мормонов, временно нарушив стройность псалмопения. Вот было смеху! Однако качка усиливалась, и скоро уже никто не смеялся.
Это может показаться странным, но далеко не все полинезийцы невосприимчивы к морской болезни. Многие пассажиры внезапно посерели и поспешили перегнуться через борт. Впрочем, из-за тесноты, которая только возросла от всей суматохи, кое-кто не поспел к борту, и мы в конце концов тоже полезли на ванты, где и оставались несколько часов, пока шхуна не вошла в более спокойные воды.
После Такуме с его сутолокой, сребролюбием и лжецивилизацией как приятно было вновь увидеть мирные берега Рароиа и приветливую деревушку Нгарумао. Мы скользили взором по берегу и чувствовали глубокую радость, что есть еще на свете такой нетронутый райский уголок. Конечно, и в тот далекий день, когда мы впервые прибыли сюда на «Моане», остров произвел на нас сильное впечатление, но была все-таки существенная разница. В тот раз мы могли только гадать, как нас встретят, теперь же мы подплывали к Рароиа веселые и счастливые, с таким чувством, словно после многолетнего странствия наконец-то возвращались домой.
