Если считать частое посещение церкви признаком благочестия, то раройцы самые благочестивые люди, каких нам приходилось встречать. В будни они ходят в церковь два раза, а в воскресенье — не меньше трех. Но дело не только в посещении храма божия; религия накладывает свой отпечаток на все их представления, на всю жизнь. Единственные книги у островитян — библия, псалтырь, катехизис; из них они черпают все свои познания и идеалы. О здравоохранении и гигиене они ничего не слыхали, о земном шаре большинство имеет самое туманное представление, зато священное писание чуть не все знают наизусть и говорят о пророках, царях, апостолах и прочих библейских персонажах с такой непринужденностью, словно лично их знали.

Раройцы внимательно следят за всеми святыми по календарю и не пропускают ни одного церковного праздника. Один из самых чтимых праздников на острове — день Жанны д’Арк, и некоторые островитяне изучили ее житие настолько подробно, что ухитрились даже обнаружить ошибки в посвященном ей фильме, когда его показывали в Папеэте.

Но еще более красноречивое свидетельство увлечения священными книгами наблюдали мы однажды, когда Руита пригласила нас посмотреть танец, который разучила с девочками. Это был сложный танец, с многочисленными фигурами; больше всего он напоминал полонез. Девочки выступали в длинных белых платьях и держали в руках венки. После каждой фигуры они выстраивались в два ряда и грациозно приветствовали друг друга венками. Полинезийским этот танец назвать было нельзя, да и французским вряд ли. Поэтому в перерыве я тихонько обратился с вопросом к Руите. Она страшно удивилась:

— Неужели ты не узнаешь? Это же танец дочери фараона!

— Дочери фараона?

— Да, которая нашла Моисея в камышах!

— О, — произнес я совершенно уничтоженный. — Где же ты научилась этому танцу?

— На Таити. Я знаю и танец о Евстахии.

Я благоразумно воздержался от вопроса, кто такой Евстахий.

Нет ничего удивительного в том, что религия так повлияла на раройцев, — ведь здесь учителями почти всегда были миссионеры. Правда, власти несколько раз присылали учительниц-таитянок, но они не отличались ни глубиной знаний, ни любовью к своему делу и редко оставались на острове больше двух-трех месяцев.

Взять хотя бы учительницу, которую мы застали. Она приступила к исполнению своих обязанностей за полгода до написания этих строк; к тому времени остров уже четырнадцать лет оставался без школы. Как всегда, когда затевается что-то новое, островитяне загорелись энтузиазмом и первые дни буквально осаждали школу. Всех местных жителей в возрасте до двадцати лет немедленно зачислили в дети, и даже многие отцы семейств взгромоздились на парты. Но этим дело не ограничилось: раройцы направили к учительнице делегацию, чтобы выяснить, не устроит ли она еще и вечернюю школу. Когда эта школа открылась, в помещение набилось столько мужчин, женщин, стариков, старух, ребятишек и собак, что не хватило скамеек. На первой же торговой шхуне островитяне скупили все тетради и карандаши, — а их в трюме было немало!

Несколько дней наши друзья прилежно чертили буквы на песке, а таблицу умножения твердили с таким увлечением, будто речь шла о старинном заклинании. Неделю спустя, зайдя в вечернюю школу, мы обнаружили, что нескольких учеников уже недостает. Они отправились на ночь ловить рыбу, сославшись на необходимость заботиться о семье… Постепенно учеников становилось все меньше и меньше, а на четырнадцатый день занятий осталось только трое сонных мужчин, которые откровенно признались, что их выгнало из дому отсутствие света.

Мы не раз видели, как проходили занятия, и потому не очень удивились, что раройцы так скоро утратили интерес к просвещению. Урок начинался с того, что учительница писала на доске французские слова и предлагала ученикам переписать их в тетрадки. Она сама была не очень сильна в языке и все время заглядывала в учебник. Но это, конечно, еще не беда, если бы только учительница выбирала нужные и понятные слова. Увы! Однажды она предложила ученикам заучить длинный список мебели и предметов домашнего обихода, начиная с буфета, шезлонга, люстры и солонки и кончая мясорубкой, пылесосом и метлой. Большинство этих слов, естественно, не поддавалось переводу, а в ряде случаев учительница не могла даже объяснить, как выглядит тот или иной странный и незнакомый предмет. В другой раз она исписала доску названиями животных, которые обитают во Франции и Северной Европе, но совершенно неизвестны в Полинезии.

И по второму предмету, арифметике, преподавание велось не блестяще. Что надо считать раройцам? Кокосовые орехи и деньги. Однако вместо того, чтобы решать примеры на знакомом им материале, учительница пичкала их старыми, набитыми задачками о землекопах, обгоняющих друг друга поездах и делящих яблоки мальчиках. За две недели островитяне, по сути дела, только и узнали, что в одном литре — тысяча граммов, из чего вытекало, что лавочники десять лет подряд обманывали их…

Дети выдержали дольше, чем взрослые. Их удерживал страх: посещение школы (теоретически) обязательно, и прогульщикам грозит строгое наказание. Но и тут конечный результат был не лучше. В конце концов учительница сдалась, закрыла школу под предлогом, что вышел весь мел, и вернулась на Таити.

В отличие от учительниц-полинезиек европейские миссионеры всегда проявляли большую выдержку, находчивость и трудолюбие. Вот уже семьдесят пять лет на Рароиа по нескольку месяцев в году действует миссионерская школа. Раройцы, как и другие жители восточной части архипелага Туамоту, — католики; миссионерскую деятельность ведут здесь пятеро монахов ордена Святого Сердца. За каждым из них закреплено от пяти до десяти островов, поэтому они могут находиться на одном острове лишь ограниченное время. Когда мы прибыли на Рароиа, миссионер только что уехал, и прошел почти год, прежде чем он вернулся и мы смогли познакомиться с ним и его работой.

Когда стало приближаться время приезда миссионера, Этьен, один из самых ревностных прихожан и знатоков священного писания на острове, принялся то и дело бегать к проливу, высматривая шхуну с патером Бенуа. Понятно, что именно он первый обнаружил патера на шхуне «Тагуа» и объявил деревне великую новость. Восторженные крики Этьена всех переполошили, и пока мужчины поспешно прятали бутылки со спиртным, женщины торопились более основательно прикрыть свою наготу. Как известно, жизнь не всегда соответствует заповедям…

И когда «Тагуа» бросила якорь в лагуне, все островитяне уже выстроились на пристани и нестройно гнусавили псалом, мы с Марией-Терезой стали поодаль, в тени дерева тиаре. Еще издали можно было различить среди ярких рубах и платьев матросов и пассажиров черную сутану патера Бенуа, а когда шлюпка подошла ближе, оказалось, что это совсем молодой человек с приветливым лицом, наполовину скрытым рыжей бородой.

Едва он ступил на берег, как прихожане затянули церковный гимн, и чтобы с самого начала показать себя с лучшей стороны, они отмахали ни больше ни меньше как четырнадцать строф, не считая припева. Патер Бенуа терпеливо вынес эту пытку, хотя был полдень и стояла адская жара. Затем он поздоровался с каждым в отдельности и поручил нескольким островитянам свой багаж — три видавших виды сундучка.

Выйдя на деревенскую улицу, он внезапно увидел нас и, ошеломленный, замер на месте. Особенно его поразила, должно быть, моя борода, потому что он несколько раз погладил свою собственную и выпятил подбородок, словно вызывая меня на соревнование.

Наконец патер резко произнес:

— Я очень сожалею, что мы одновременно оказались на острове.

— Это почему? — оторопел я.

— Потому что всегда достойно сожаления, когда начинается конкуренция из-за душ.

— Конкуренция из-за душ? — еще больше удивился я.

— Вот именно. Ведь вы миссионер-адвентист?

Я принялся доказывать свою невиновность, но патер Бенуа продолжал сомневаться. Чтобы окончательно успокоить патера, мы немного погодя навестили его. Дом священника был построен в разгар религиозного рвения островитян, сразу после их обращения в истинную веру, и является поэтому одним из самых больших зданий на острове. К тому же это единственный каменный дом здесь, если не считать церкви.

В комнате стояли посреди пола сундучки патера Бенуа. Стол и стул — вот и вся мебель; выбеленные стены и цементный пол были совершенно голы. Несмотря на жару на дворе, в доме сыро и холодно. Мы чувствовали себя неловко.

— А на чем вы спите? — спросил я.

— Ничего, скоро принесут кровать или циновку.

— Но что вы едите? Кто вам готовит? Здесь и кухни нет.

— Прихожане обычно поочередно кормят меня. И на этот раз без еды не оставят.

Мы спросили, не можем ли мы помочь чем-нибудь. Патер чуть улыбнулся и предложил вместе с ним разобрать сундуки. Скромное желание, если учесть, что на эту работу ушло не больше пяти минут. В первом лежало облачение и церковные книги, во втором — лекарства и медицинские справочники, в третьем — личное имущество патера, кое-какая одежда.

— У меня было пять сундуков с лекарствами и врачебными инструментами, когда я два года назад покидал Папеэте, — объяснил патер Бенуа. — К сожалению, четыре из них очутились на дне моря. Если вы видели прибой на Такуме, то поймете почему. Из всех атоллов моей округи только на Рароиа есть проход в рифе. На других приходится высаживаться со шлюпки прямо на риф. Как вы знаете, при этом они часто опрокидываются. Таким образом я потерял немало имущества.

Мы взяли у лавочника пустые ящики и сколотили полки для лекарств и инструмента. Патер привез несколько баночек аспирина и сульфопрепаратов, мазь от парши, вату, несколько бинтов, нож, пинцет, шприц и три иглы.

— Хвастаться нечем, — улыбнулся патер Бенуа. — Но все же лучше, чем ничего; мне не раз удавалось излечивать островитян. Особенно трудно приходилось в начале, когда я еще не знал всех болезней. Но справочники и собственный опыт научили меня, как врачевать наиболее распространенные недуги. Мне бы побольше лекарств…

— А разве ваш орден не присылает то, что необходимо?

— Шлют всё, что могут. Но этого мало. Мой орден очень беден. Мы вынуждены в основном обходиться пожертвованиями прихожан. Раройцы вносят еженедельно около шестисот франков, и этого было бы более чем достаточно для приобретения лекарств и учебных пособий, а также для ремонта церкви, но на других островах моего округа прихожане не так щедры, и я вынужден экономить здесь, чтобы помогать другим.

На следующий день патер открыл школу; занятия проходили три раза в неделю, для детей и взрослых. К нашему удивлению, никто не решался прогуливать и дисциплина на уроках царила образцовая.

Но это составляло лишь малую часть работы патера Бенуа. Каждое воскресенье он читал прихожанам катехизис, через день принимал больных, два раза в день руководил молитвой, а в остающееся время навещал поочередно все семьи, чтобы обсудить их проблемы.

Патер не относился к разряду так называемых священников современного склада. Он не любил собраний «за чашкой кофе», приходских праздников, женских клубов и не терпел веселья и игр. Патер Бенуа требовал строгого послушания и следил за соблюдением обрядов, но самым главным считал искреннее благочестие и кротость души. И его очень заботило то обстоятельство, что состояние душ раройцев далеко не отвечает идеалу.

Мы очень скоро прониклись уважением к патеру Бенуа, а познакомившись поближе, стали хорошими друзьями. Хотя ему исполнилось всего лишь тридцать пять лет, он был ветераном миссионерской деятельности и успел немало сделать. До войны он пять лет работал в Конго, в лесистом крае, где от ближайшего белого человека его отделяло пятьсот километров. Он вернулся на родину, чтобы лечиться от целого букета опасных тропических болезней, как вдруг разразилась война. Патер Бенуа находился во Франции во время хаоса, начавшегося летом 1940 года; ему приказали остаться в стране. После пяти лет работы среди военнопленных и беженцев он в 1946 году получил направление во французскую Океанию, где ему сразу поручили самый трудный район — восточную часть Туамоту.

По нашей просьбе он часто рассказывал нам о своих впечатлениях об остальных островах, на которых побывал. Вот что мы узнали:

— Я надеялся вернуться после войны в Африку, в ту же часть Конго, где работал раньше и с которой успел освоиться. Но там был уже другой человек, а так как в Океании не хватало миссионеров, мои начальники отправили меня на Таити. Тамошний епископ сразу назначил меня сюда; он посоветовал расспросить обо всем моего предшественника и побыстрее отправляться на место. А предшественник оказался старым чудаком и единственное его напутствие гласило: «Захвати мешок сухарей, если не хочешь помереть с голоду, остерегайся болезней и не пытайся строить церкви — все равно на островах Туамоту циклоны раз в год сносят все начисто». Но меня ждали трудности совсем иного рода. Жители Пукапука, первого острова, на который я попал, вели себя не то чтобы враждебно, но во всяком случае отчужденно. В церковь они ходили утром и вечером, однако убедить их помочь в уходе за больными было невозможно. Стоило мне отвернуться, как больные в один присест глотали все порошки или выбрасывали их. Меня кормили только рыбой, причем часто сырой. Много времени прошло, пока я сумел к ней привыкнуть. Но хуже всего было то, что я не знал языка. На острове, разумеется, никто не говорил по-французски. Постепенно я кое-что стал понимать, однако островитяне толковали мои слова, смотря по настроению. Если то, что я говорил, им не нравилось, они поступали по-своему, и так было почти всегда. Конечно, со времени моего первого посещения мы научились лучше понимать друг друга, но, к сожалению, я и сейчас не могу сказать, чтобы жители Пукапука превратились в настоящих христиан. Здесь, на Рароиа, дело обстоит лучше — не знаю уж, чем это объяснить. Я радуюсь каждой поездке сюда. Раройцы не только аккуратно посещают церковь и хорошо относятся ко мне, они с увлечением учат катехизис и новые псалмы. Само собой, этого мало; хуже всего, что за внешним благочестием нет подлинной кротости души. Они не видят связи между религией и моралью, думают, что достаточно почаще ходить в церковь и чтить всех святых. Вы и сами видели, как они идут в церковь сразу после выпивки или прелюбодействуют и тут же поют псалмы… И все-таки на Рароиа дело обстоит гораздо лучше, чем на других островах моего округа. Вам посчастливилось, что вы попали сюда: на Рароиа вы видите золотую середину между двумя крайностями — лжецивилизацией и варварством. В западной части архипелага положение примерно такое же, как на Таити, дух коммерции пронизывает всю жизнь, а на самых восточных островах жители еще грубы, дики и суеверны.

Хуже всего обстоит дело на Напука, где я только что побывал, — продолжал патер Бенуа. — Там еще настолько сильно суеверие, что островитяне в любом недуге видят одержимость злыми духами. Если кто-нибудь серьезно заболел, его покидают, вместо того чтобы помочь. Вот и на этот раз: когда я прибыл на остров и пересчитал, как обычно, всех жителей, оказалось, что одного мужчины не хватает. Они изобразили недоумение, заявили, что не знают, куда он делся. Наконец кто-то из родственников исчезнувшего проговорился, что его высадили одного на островок в лагуне, потому что он «одержим злыми духами». Я спросил, как же они могут поступать таким образом, неужели совесть не заставила их вернуться и забрать несчастного обратно в деревню. Нет, никто не страдал угрызениями совести; правда, двое из родни все-таки один раз навестили больного. Убедившись, что он жив, они поспешили вернуться. Пригрозив вождю тюрьмой и штрафом, я добился того, что он посадил меня на свою пирогу и перевез через лагуну. У больного оказался менингит, температура сорок, и мне едва удалось спасти его.

Или вот другой случай, еще ярче свидетельствующий о суеверности напуканцев. Однажды ночью я проснулся от страшного шума и крика в деревне. Я выскочил из дома и увидел на берегу толпу людей. Подошел поближе — в толпе стоит молодой человек. А в свертке — его новорожденный сын, бледный и безмолвный. Я послушал сердце младенца — не бьется. Отец, обливаясь слезами, рассказал мне удивительную историю. Среди ночи он услышал плач мальчика, встал вместе с женой и обнаружил, что деревянный ящик — колыбель сына — пуст. Не успели они опомниться от этого неприятного открытия, как снова услышали крик мальчика откуда-то снаружи. Они выбежали из дому и увидели, что злой дух уносит их ребенка. Родители поспешили вдогонку, но дух скользнул над водой и исчез во мраке. Отец прыгнул в лодку. Посреди лагуны он уловил плеск воды и обнаружил своего сына уже мертвым. Конечно, в действительности отец сам убил ребенка, но он отлично знал, что это наказуемо, и потому сочинил целую сказку. Однако самое удивительное то, что он искренне надеялся провести всех. И надо сказать, что островитяне все до единого поверили ему, поверили в козни злого духа. Лишь после того, как убийца сам на суде признал свою вину и был приговорен к тюремному заключению, его земляки поняли истину. Одного они не могли постичь: как власти ухитрились заподозрить и разоблачить обман. Единственный способ помочь туамотуанцам избавиться от суеверий и предрассудков — просвещение, но это дело трудное и неблагодарное. Занимаются им главным образом миссионеры, и поэтому на нас, миссионеров, в первую очередь обращается недовольство островитян. Вы, может быть, не поверите, но в одном из моих приходов в 1940 году убили миссионера. Таким образом, так называемая цивилизация еще отнюдь не утвердилась здесь, хотя французы управляют островами больше пятидесяти лет. Мало кто знает все подробности исчезновения патера Станислава, но я расскажу вам об этом случае, так как он характерен для обстановки, которая царит на многих островах.

Патер Станислав был одним из самых молодых и деятельных членов нашего ордена. Острова Туамоту пришлись ему по душе, с первых же дней он почувствовал себя как дома. Он часто ходил с островитянами ловить рыбу, любил большие прогулки, подолгу плавал. Чтобы не зависеть от шхун и по своему усмотрению посещать острова, патер Станислав решил построить небольшой катер. Денег и судостроительного опыта у него не было, но упорство и находчивость помогли ему осуществить замысел. Два года ушло на работу, и еще год потребовался, чтобы изучить мореходное искусство. Затем патер Станислав построил новый катер, больше и лучше первого. Теперь он мог регулярно навещать прихожан. Часто он доставлял больных и раненых на Таити. Как и все миссионеры ордена, он направлял отчеты своим начальникам в Папеэте. Вдруг отчеты перестали поступать. Прошло несколько месяцев и стало ясно, что случилось что-то серьезное. Администратор пытался выяснить, в чем дело, но почти ничего не добился. Последними патера Станислава видели жители острова Пукаруа. Все дружно уверяли, что несколько месяцев тому назад он покинул остров вместе с тремя мужчинами и одной женщиной, направляясь на своем катере на Вахитахи. Однако до Вахитахи они не добрались. Как раз в то время на море бушевал шторм; было решено, что катер потерпел крушение и все погибли. А год спустя в одну из лавок Папеэте зашла женщина, которая заявила, что хочет уплатить долг патера Станислава — триста пятьдесят франков. Лавочник, понятно, поспешил вызвать полицию, женщину тут же допросили. Она охотно сообщила следующее. В числе пассажиров на катере патера Станислава она плыла с Пукаруа. В первую же ночь разразился страшный шторм. Не успели они опомниться, как могучий вал смыл патера за борт. Они видели, как он погрузился в воду, но потом вдруг голова патера показалась над поверхностью, и он крикнул: «Вы не можете меня спасти. Я умираю. Не забудьте уплатить мой долг в Папеэте». И снова ушел под воду. Никто из мужчин не умел править катером, поэтому вместо Вахитахи их принесло к неизвестному необитаемому острову, где на рифе катер разбило в щепы. Только через год к острову пристала шхуна, которая доставила рабочих для заготовки копры. Потерпевшие кораблекрушение не замедлили сесть на шхуну и попали на Таити. Еще до отплытия с Пукаруа патер дал женщине для передачи лавочнику конверт с деньгами, так как она не собиралась задерживаться на Вахитахи. И теперь она, едва прибыв в Папеэте, прямо из гавани пришла в лавку. Полиции вся эта история показалась странной. Как могла волна смыть патера Станислава за борт, не тронув никого другого? Постепенно удалось разыскать троих мужчин, которые плыли на катере. Их допросили порознь и убедились, что показания не совпадают. Единственное, на чем все сходились, — что патер Станислав перед лицом смерти вспомнил о долге. Припертые к стене, они признались в конце концов, что убили патера, решив, что что он вызвал шторм, чтобы покарать их за грехи…

Проведя меньше двух месяцев на Рароиа, патер Бенуа собрался отправиться дальше. Мы с сожалением прощались с ним, и слезы, которые проливали в тот день наши друзья-раройцы, показались нам искренними.

Перед самым расставанием он еще раз пожал мне руку и сказал:

— Мне радостно видеть, что ваша борода отросла, как у доброго католика. Маленькие бородки миссионеров-адвентистов всегда раздражают меня. Если бы не конкуренция адвентистов, я был бы совсем счастлив.

Вскоре нам представился случай увидеть адвентистов и действии, и мы поняли причину такой неприязни.

Рано утром, спустя месяц после отъезда патера Бенуа, с моря внезапно донеслись звуки сирены. Поспешив на берег, мы увидели, к нашему удивлению, ослепительно-белую увеселительную яхту; она покачивалась на волнах у самого рифа. Прибывшие явно нуждались в лоцмане: они усиленно размахивали руками и указывали в сторону прохода. Тахути и Тавита, не долго думая, прыгнули в воду и поплыли к яхте. Никто из раройцев не видал ее раньше; строились самые различные предположения, кто бы это мог явиться сюда на таком роскошном судне. Вдруг Курануи осенило:

— Да это, наверное, Дуг! Ну, конечно, Дуг! — закричал он радостно, поддержанный остальными.

Не сразу до нас дошло, что они имеют в виду Дугласа Фербенкса! Он посетил Рароиа в начале тридцатых годов, охотился с гранатами на акул, стрелял по тарелочкам, устроил несколько фейерверков и продемонстрировал раройцам гимнастические упражнения на турнике и брусьях. Не удивительно, что Дуглас был так популярен на острове. На память о его визите кое у кого остались пожелтевшие фотографии с автографом артиста.

Однако чем ближе подходила яхта, тем яснее становилось, что она доставила во всяком случае не Дугласа Фербенкса. Из громкоговорителя на мачте доносился бодрый псалом, а на большом плакате, вывешенном на баке, издали можно было прочесть слова: «Христос с нами!»

Мы с любопытством наблюдали, как из шлюпки вышли пять-шесть человек, одинаково одетых в полотняные костюмы, красные галстуки и тропические шлемы. Один из них быстро подошел к кучке заинтригованных раройцев и объявил, дружелюбно улыбаясь:

— Мы представляем Общество адвентистов седьмого дня. Давайте заснимем наше прибытие.

Островитяне оторопели: какие-то неизвестные попаа сами, ни с того ни с сего предлагают исполнить их самую заветную мечту! Сняться в кино! Может быть, впоследствии даже удастся увидеть себя на экране в Папеэте?! Раройцы немедленно вызвались сделать все, что будет приказано.

Один из миссионеров быстро установил камеру, а остальные сели опять в шлюпку, отгребли немного назад и повторили сцену прибытия. На этот раз островитяне уже не колебались — с радостными воплями они ринулись на пристань и набросились на гостей с таким восторгом, точно это были знаменитые кинозвезды, а сами раройцы — исступленные собиратели автографов.

После того как встреча была запечатлена под всевозможными углами зрения, адвентисты собрались в тени таману и весело спели на таитянском языке приветственную песню, в которой рассказывали о себе и своем путешествии. Затем они разбились по двое и устремились в деревню. Каждое «звено» было оснащено портативной кинокамерой, фотоаппаратом, сундучком с лекарствами, кипой американских журналов, коробкой конфет для детей и распылителем ДДТ. Их принимали, разумеется, с величайшей радостью; раройцы плотным кольцом окружали гостей. Правда, миссионеры предусмотрительно опрыскивали все вокруг из своих распылителей, прежде чем начинать разговор, но островитянам это только нравилось.

Одно из «звеньев» неожиданно для себя натолкнулось на Марию-Терезу и меня. Не успели мы сказать «здравствуйте», как нас взяли в плен и вывели на солнышко. Один миссионер молниеносно извлек из футляра кинокамеру, второй нацелился фотоаппаратом, и одновременно на нас обрушился целый поток слов:

— Какая приятная встреча! Ваши темнокожие друзья столько о вас рассказывают. Посмотрите вправо. Улыбнитесь немного. На всем архипелаге Туамоту вы — единственные белые. Возьмите друг друга за руку. Как вам здесь нравится? Сделайте серьезное лицо. Вот так! Это как раз то, что нужно на здешних островах: несколько европейцев, которые могут служить примером. Пожмите руку пастору Джонсу. Снимок должен быть живым. Хорошо, хорошо, хорошо. Мы можем вам чем-нибудь помочь? Все портят тени. Мы снимаем, конечно, на цветную пленку. Подумать только, вы здесь уже так давно! Острова очень симпатичные, но вы, должно быть, соскучились по овощам. У вас есть сухое молоко и консервированные соки? Мы, конечно, пришлем вам несколько отпечатков. Какой размер вы хотите? Идите медленно вдоль улицы. Сделайте вид, будто заметили друга. А мы впервые на Рароиа! Замечательно, что мы встретили вас! Улыбнитесь еще. Поговорите с пастором Джонсом. По-моему, снимки выйдут удачные. Долго ли вы собираетесь здесь оставаться? Спасибо. Всё! Извините, язабыл представиться — пастор Уайт.

Мы пригласили пасторов Джонса и Уайта зайти к нам и выпить по стакану сока: они честно заслужили его. Меня интересовали планы их миссионерской деятельности, и я стал расспрашивать гостей.

— Наша цель — обратить в истинную веру всю французскую Океанию, да и вообще все население земного шара, — объяснил пастор Уайт. — Однако власти, к сожалению, ставили нам раньше столько препятствий, что почти невозможно было что-либо сделать. Одно время нам приходилось посылать миссионеров, переодетых туристами, и они работали тайком. Но после того, как на пост вступил нынешний губернатор, нам разрешили действовать свободно, и мы, конечно, воспользовались случаем развернуть широкое наступление. Яхту предоставил в наше распоряжение один из сторонников нашей веры. Благодаря этому мы смогли посетить все острова Туамату гораздо быстрее, чем если бы нам пришлось ожидать грязные торговые шхуны. Для дальнейшей работы мы заказали на верфи такую же яхту, ведь лучше, когда миссионерское общество располагает собственным судном. На нем будет двенадцать кают с душем, салон-библиотека, столовая с холодильником и вентиляцией.

— Прекрасно! А вы не собираетесь создать такие же удобства на всех островах, где вы оставляете миссионеров? — спросил я с надеждой.

— Нет, да и незачем, — рассмеялся пастор Уайт. — Мы нигде не задерживаемся на длительный срок. Ограничиваемся агитационными рейсами, а на островах оставляем пасторов-таитян. Лучше, когда пастор туземец. Он живет на острове как свой, женится на прихожанке и ведет работу, так сказать, изнутри. Белый миссионер никогда не может рассчитывать на такой контакт, к тому же ему труднее с языком.

— Простите, — заметил я, — но мне кажется, что вы все поразительно хорошо говорите по-таитянски. Вы давно работаете в французских владениях в Океании?

— Два месяца, как и мои коллеги. Но мы изучали язык в своем миссионерском училище в США. Чтобы работать на французских островах, миссионер должен два года изучать таитянский язык, этнологию и географию.

— Превосходно, но разве вы не учитесь, скажем, лечить больных? — осторожно спросил я.

— Разумеется, учимся, но этот курс мы заканчиваем до начала специальных дисциплин, связанных с будущим местом работы. Я, например, прошел санитарные курсы, у меня всегда с собой походная аптечка. Так что если здесь есть больные, вы только скажите.

К тому времени у нас у самих образовалась довольно солидная аптечка, но игла для инъекций немного затупилась, и мы спросили энергичного пастора, не может ли он дать нам одну. Пастор Уайт немедленно вытащил из сундучка два пакета — один побольше, другой поменьше.

— Вот, — сказал он, — в маленьком пакете шприц, в большом — иглы.

— Спасибо, — ответил я, — но нам нужна только игла.

— Одна игла? Уж не хотите ли вы сказать, что каждый раз кипятите иглу! Это очень непрактично. Я использую иглу только один раз. Здесь пятьдесят штук. Все они стерильные. Выбрасывайте по мере использования. Если нужно еще — скажите!

Не успели мы и глазом моргнуть, как пастор выложил целую груду лечебных средств, от пенициллина до мозольного пластыря.

Тем временем остальные пасторы с огромным успехом продолжали свою пропагандистскую деятельность среди островитян. Успех объяснялся не только тем, что адвентисты щедро раздавали лекарства и конфеты, но и тем, что они интервьюировали всех подряд, обещая поместить интервью в журнале, выходящем на таитянском языке. Однако решающую роль играло фотографирование. Двое снимали камерами новой конструкции, которые позволяют меньше чем через минуту получить готовый отпечаток сухим проявлением. Таким образом раройцы, к своему удивлению и восторгу, немедленно получали отличные фотографии — даром!

Столь приятный для обеих сторон день завершился собранием на веранде у Техоно. Мы с Марией-Терезой тоже ощущали потребность в духовном наставлении и потому присоединились к остальным. И снова нас подстерегала неожиданность — мы услышали не проповедь и не чтение библии, а концерт! Сначала пасторы спели несколько негритянских душеспасительных спиричюэлс. Слушатели были очень довольны и дружно аплодировали. Затем последовала ковбойская песня. Бурные аплодисменты. Гавайская песня. Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. В заключение был исполнен гимн Таити «Маурууру а вау», встреченный, естественно, бурей восторга.

Короткий антракт — и бригада пасторов мигом превратилась в оркестр. Из загадочных футляров, на которые островитяне давно уже поглядывали с любопытством, появились флейты и саксофоны, и зазвучала зажигательная джазовая музыка. Раройцы никогда не видели саксофонов, а флейты знали только бамбуковые, и невиданные инструменты до того их поразили, что они на какое-то время забыли свою антипатию к джазовой музыке. Тем больше был их восторг, когда пасторы стали исполнять попурри из полинезийских мелодий, за которым последовали популярные псалмы.

Восхищенные слушатели кричали «бис!». Пасторы играли, обливаясь потом, и пели. Потом отдохнули немного и продолжали концерт. Что и говорить, их выступление пришлось островитянам по душе, и когда мы наконец незаметно удалились, пасторы в четвертый раз подряд затянули «Тихая ночь, священная ночь» под аккомпанемент саксофона.

Утром, когда адвентисты покидали остров, все население со слезами умоляло их поскорее приехать опять. Миссионеры отвечали веселой песенкой, припев которой гласил:

Троекратный сигнал судовой сирены — и яхта двинулась в путь. Островитяне не уходили с берега, пока она не исчезла из виду.

Как обычно, несколько человек задержалось у нашего дома, чтобы на тенистой веранде обсудить последние события. Я не удержался и задал им вопрос, который занимал меня еще со вчерашнего дня: почему они, называющие себя добрыми католиками, с таким энтузиазмом встречали адвентистов?

— А что тут такого, — весело ответил кто-то. — Сам патер Бенуа не сказал бы о них ничего плохого! Да они и не говорили совсем о религии…

Я представил себе беднягу Бенуа в его поношенной сутане, вспомнил три деревянных сундучка и понял наконец, почему он так опасался конкуренции со стороны адвентистов. Самому искусному душеспасителю на свете было бы трудно конкурировать с такой организованной бригадой увеселителей!