Имя Бенгта Даниельссона знакомо широкому кругу советских читателей: он был участником знаменитого плавания на плоту «Кон-Тики», и о нем не раз упоминает Тур Хейердал в своем увлекательном описании смелой экспедиции.
Еще до своего участия в плавании через Тихий океан на плоту Даниельссон совершил научное путешествие по Южной Америке, изучая индейские племена.
Рейс «Кон-Тики» закончился высадкой на коралловом островке Рароиа (в архипелаге Туамоту), где Даниельссон и его спутники познакомились с гостеприимными островитянами. Знакомство, как будто случайное, послужило началом многолетней дружбы. Правда, вторая встреча с островитянами, по рассказу самого Даниельссона, произошла тоже почти случайно: пригласительное письмо, полученное с острова, и ревматизм, которым страдала жена, побудили его вновь поехать на Рароиа. Но действительные причины лежали, конечно, глубже: дело шло о серьезном научном исследовании быта островитян. И в самом деле, за второй поездкой на остров Рароиа (ноябрь 1949 г. — апрель 1951 г.) последовала третья поездка (июнь — сентябрь 1952 г.), а результатом их была солидная этнографическая монография «Work and life on Raroia, an acculturation study from the Tuamotu group, French Oceania» (Uppsala, 1955).
Книга «Счастливый остров» — популярное и сокращенное изложение тех же научных материалов и выводов.
Научное лицо Даниельссона и его мировоззрение читатель легко определит сам. Автор — прогрессивный, демократически настроенный буржуазный ученый, конечно, не марксист и не революционер, но весьма гуманно и вдумчиво относящийся к изучаемому им народу. Посетив несколько раз маленький островок в Полинезии, он искренне подружился с его жителями, оказывал им посильные услуги, медицинскую помощь, а они платили ему большим доверием и привязанностью. Доверия он не обманул, своих друзей островитян Даниельссон описывает со всеми их недостатками, однако дружески, с симпатией. Свой рассказ он ведет нередко в тоне мягкой иронии, подсмеиваясь над слабыми, порой отрицательными чертами характера и привычками островитян. За этой иронией не всегда видно правильное понимание того, что описывается. Этнограф-марксист не ограничился бы добродушной насмешкой, а показал бы корни тех особенностей характера туземцев, которые порой приводят Даниельссона в веселое настроение, глубже показал бы очень серьезные социальные бедствия, которые принес островитянам колониализм. Но, во всяком случае, дружески-иронический тон автора ничего не имеет общего с тем ханжески наигранным пренебрежением, с каким многие реакционные буржуазные этнографы-колонизаторы третируют описываемые ими народы колониальных стран.
О своих научных взглядах Даниельссон в этой популярной книге не пишет. Но он излагает их в упомянутой выше монографии, посвященной тому же острову. Взгляды эти довольно эклектичны. Даниельссон старается взять что можно от разных направлений современной буржуазной этнографии. Он во многом согласен с принципами «функциональной» английской школы, но решительно расходится с главой этой школы Брониславом Малиновским, когда тот отрицает исторический подход к этнографическому материалу. Подобно американским этнографам, он ставит вопрос об «аккультурации» (то есть об усвоении европейско-американской культуры населением колоний) и даже применяет выработанную этими учеными программу исследований, но с законной насмешкой относится к заумным рассуждениям американских теоретиков по этим вопросам. Конечно, искать у Даниельссона марксистских взглядов не следует, но в ряде мест он, как добросовестный исследователь, чисто стихийно приближается к правильному материалистическому пониманию описываемых им фактов.
Отношение автора к системе колониализма вполне отрицательное. Хотя и эти вопросы он излагает в своем излюбленном стиле мягкого юмора и снисходительной иронии, но хорошо видно, что он отнюдь не одобряет расхищения природных богатств колонизаторами, системы торгового обмана, невежества, на которое колониализм обрек островитян (на атолле читают только церковные книги; медицинская помощь отсутствует). Он искренне радуется тому, что его друзья, островитяне Рароиа, благодаря редкому стечению обстоятельств до сих пор в какой-то мере избегали прямого воздействия колониализма, которое сказалось разрушительным образом на всех других архипелагах Океании, и прежде всего на Таити, центре французских колониальных владений. Само собой разумеется, что Рароиа может быть назван «счастливым островом» с очень большой натяжкой, лишь по сравнению, например, с Тасманией и рядом других островов Океании, на которых аборигены совершенно вымерли, точнее, истреблены колонизаторами. Коренное население острова Рароиа под влиянием европейской «цивилизации» тоже катастрофически сократилось с нескольких тысяч до сотни человек.
Однако именно ничтожная численность населения, изолированность острова и его относительная бедность природными ресурсами (вывозится только копра, жемчужниц в лагуне атолла нет) пока сдерживали развитие здесь капиталистической эксплуатации в ее наиболее тяжелых формах. Но в условиях колониализма это не более чем временная отсрочка.
Очень красноречиво говорит об этом сам автор в разных местах своей книги, а особенно в заключении.
«Естественно, трудно предсказать, — пишет Даниельссон, — через сколько лет… придет конец исключительному положению Рароиа. Но, во всяком случае, нет никакого сомнения, что детей раройцев ждет гораздо более трудная, суровая, грустная и сложная жизнь, чем та, которая выпала на долю их родителей. Уже сказывается влияние Таити, и оно будет расти по мере развития сообщений. Новые, вредные для здоровья продовольственные товары вытеснят из меню раройцев те старые блюда, которые еще сохранились. Все больше и больше островитян окажется жертвами алкоголя.
Постепенно придет конец простым и идиллическим условиям жизни».
«С какой стороны ни смотри, — заключает автор, — приходишь все к одному и тому же выводу: даже если мы в будущем снова попадем на Рароиа, нам уже не суждено увидеть наш счастливый остров».
Ясно видя недолговечность той островной идиллии, какая сохранилась почти чудом до наших дней среди колониальных владений империализма в Океании, Даниельссон, конечно, даже и не пытается указать какой-то правильный выход, путь спасения для туземцев. Он мрачно смотрит на их будущее, не видит того, что близкий крах всей системы колониализма приобщит угнетенные народы и племена к мировой культуре и прогрессу.
Читатель, однако, скажет спасибо автору уже за одно то, что он правдиво описал порядки и нравы на своем «счастливом острове».
А это имеет очень большое значение, и вот почему.
Одна из важнейших задач этнографической науки состоит, как известно, в изучении первобытно-общинного строя, его развития и разложения. Высказывались разные взгляды на эту древнейшую эпоху человеческой истории. Одни ученые и мыслители склонны были идеализировать эту эпоху, рисуя ее каким-то золотым веком, так смотрели на вопрос, например, французские просветители XVIII в., создавшие идиллический образ «доброго дикаря». Другие, наоборот, изображали в самых мрачных красках дикарское прошлое человечества, как период людоедства, постоянных войн, зверских нравов; таком был взгляд некоторых буржуазных эволюционистов XIX в.
Льюис Морган и особенно Фридрих Энгельс первыми дали верную оценку людям общинно-родовой эпохи, показали и положительные и отрицательные черты этого строя. Основой такой оценки послужило главным образом изучение быта индейских племен Северной Америки (ирокезов и других). Морган и Энгельс заложили начало серьезному научному изучению проблемы первобытно-общинного строя, дальнейшее его изучение требовало привлечения нового, более обширного и разнообразного сравнительного материала. Между тем по мере развития науки о первобытности как части этнографической науки все более сокращался пригодный для этого фактический материал: наиболее отсталые племена внеевропейских стран, сохранившие у себя больше всего черт общинно-родовых порядков, быстро исчезали под натиском колонизаторов, а те, которые выживали, неизбежно утрачивали свой самобытный социально-экономический и культурный уклад. В наши дни этнограф-марксист, желающий уточнить и расширить на новом материале учение о первобытно-общинном строе, располагает лишь очень немногими, прямо единичными кусками такого материала. Только в самых укромных, малодоступных уголках земного шара поныне сохранились мелкие племена, не испытавшие или сравнительно мало испытавшие тлетворное воздействие колониализма и капиталистической «цивилизации».
Но немногочисленные остатки древних укладов очень трудно изучать. Некоторые сохранившие еще свои обычаи племена Южной Америки — ауки, гуаяки, ширишуана и другие — всячески уклоняются от соприкосновения с «белыми» людьми. Во внутренние области Новой Гвинеи, где тоже остались племена, почти не затронутые европейским влиянием, очень нелегко проникнуть. В некоторые области сами колониальные власти запрещают по тем или иным соображениям въезд посторонних лиц. К таким «закрытым» областям принадлежит архипелаг Туамоту, в том числе островок Рароиа.
Б. Даниельссону необычно повезло, когда он, и по счастливому стечению обстоятельств и благодаря собственной настойчивости, сумел поселиться как раз на этом островке, — да еще поселиться в качестве желанного гостя и друга островитян. Если он хотел серьезно изучить народ, почти нетронутый гнилым духом капиталистической наживы, обладающий собственной, по-своему развитой культурой, он не мог бы отыскать лучшего места для такого изучения.
Конечно, влияние капиталистической системы и европейской культуры сказалось, и заметно сказалось, на экономике и быте островитян Рароиа. Они втянуты в товарные отношения, продают скупщикам копру и жемчужные раковины, покупают разные привозные товары и высоко ценят их. Они подчинились порядкам, установленным французскими властями. Они крещены, посещают католическую церковь, читают библию. Все это верно. Но все это, как хорошо увидел Даниельссон, остается лишь поверхностным налетом, еще не разрушившим ни экономического уклада, ни народных традиций, ни психического склада жителей острова Рароиа. Они продают продукты своего труда на деньги, но цены Деньгам не знают и покупают на них ненужные вещи. Подчинение начальству — лишь формальное, потому что для самих колониальных властей этот крошечный островок особой ценности не представляет и они поэтому передали управление местным вождям. Католическая религия воспринята островитянами с чисто внешней стороны: им нравится праздничное богослужение, колокольный звон, занятные рассказы в библии… По существу же традиции общинно-родовой эпохи сохранились на острове доныне.
Автор рассказывает обо всем этом в живой, занимательной форме, хотя и весьма несистематично.
Прочные навыки коллективизма в производстве и распределении; полнейшая нерасчетливость в потреблении; архаические формы брака и семьи — «парная» семья по терминологии Моргана и непризнание моногамного брака, который старались привить миссионеры, независимое положение женщин в семье и в обществе; коллективное воспитание детей и общераспространенный обычай приймачества — усыновления; необычайное радушие и гостеприимство; жизнерадостность и беззаботность; полное отсутствие преступлений — все эти характерные черты говорят о наличии остатков общинно-родового быта. Здесь еще сохранились простые, естественные отношения между людьми, исчезнувшие всюду, где господствует буржуазия, которая «не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного „чистогана“» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 426). На этом фоне особенно ярко выступают пороки капиталистического строя, доведенные до крайности в современную эпоху империализма.
Имущественное расслоение на острове Рароиа, конечно, весьма заметно, и оно порой сочетается с примитивными формами эксплуатации (см. стр. 166, 168 и др.), но это еще не классовый общественный строй. И вот этот-то своеобразный переходный общественный порядок обрисован автором книги ярко и наглядно, со всеми его хорошими и дурными сторонами.
Читатель встретит, пожалуй, с недоверием то, казалось бы, слишком идеализированное изображение быта и нравов островитян Рароиа, какое дает наш автор. Но в основе их лежат порядки, унаследованные от общинно-родового строя. Вспомним глубоко сочувственную оценку, какую давал этим порядкам Энгельс, — имевший в виду, правда, в первую очередь не полинезийцев, а индейцев Северной Америки. Энгельс писал по этому поводу:
«И какая чудесная организация этот родовой строй при всей ее наивной простоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворянства, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без процессов — все идет своим установленным порядком. Всякие споры и недоразумения разрешаются коллективом тех, кого они касаются, — родом или племенем, или отдельными родами между собой… Хотя общих дел гораздо больше, чем в настоящее время, — ведь домашнее хозяйство ведется у ряда семейств сообща и коммунистически, земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование для домашнего хозяйства, — тем не менее нет и следа нашего раздутого и сложного аппарата управления… Бедных и нуждающихся не может быть — коммунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отношению к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны и свободны, в том числе и женщины…»
Конечно, на большинстве архипелагов Полинезии уже в XVIII в. складывались иные, более суровые условия жизни, частыми становились войны, аристократическая верхушка племени захватывала землю и держала власть в своих руках. Но на таких уединенных, мелких и сравнительно бедных островках, как острова Туамоту, архаические патриархальные порядки удерживались гораздо прочнее, в какой-то части они сохранились и поныне. Это своеобразие условий на острове Рароиа подчеркивает Даниельссон (стр. 59–62).
В наши дни мощного подъема освободительного движения в колониях, пробудившего национальное сознание всех угнетенных народов, представляется, однако, более чем сомнительным, что островитяне Рароиа не только остались полностью в стороне от событий, волнующих весь мир, но даже ничего о них не слышали. Очевидно, здесь сказалось присущее автору стремление уйти от политики, замолчать наиболее острые вопросы, несколько упрощенно представив своих «счастливых островитян».
Читателю захочется, конечно, узнать о жителях атолла Рароиа больше, чем рассказано в этой книге. Вот некоторые сведения об острове и его населении, приводимые тем же Даниельссоном в других работах или извлеченные из иных источников.
Остров Рароиа расположен в центральной части архипелага Туамоту, насчитывающего всего около 80 островов (без мелких и необитаемых). Это коралловый атолл размером 44 X 14 км, с окружностью около 90 км и площадью 400 кв. км (вместе с лагуной; без нее, то есть поверхность одной земли составляет всего 21 кв. км). При крошечных размерах атолл незначительно возвышается над уровнем моря (как все коралловые островки) — всего на 6 метров.
Открыт остров Рароиа русской экспедицией Беллинсгаузена («Восток») в 1820 г. Природные ресурсы архипелага Туамоту бедны, и он долго не привлекал к себе внимания торговцев и колонизаторов. Около 1830 г. там появились скупщики жемчужных раковин; в 1845–1879 гг. вырос жемчужный промысел, вскоре приведший к истощению запасов жемчужниц. С 1880-х годов промысел пришел в упадок. Вывоз кокосового масла начался в 1840 г. — особенно с западной части архипелага Туамоту; с 70-х годов здесь стали применять введенный немцами новый способ — сушку копры и вывоз ее в сухом виде, в результате экспорт стал быстро расти. В тех же 1840-х годах возникла и третья статья вывоза — трепанг. Появление на островах скупщиков-колонизаторов, закабаление жителей торговыми сделками — все это привело к тому, что в 1880 г. архипелаг Туамоту оказался под французской властью; он вошел в состав «Etablissements français en Océanie» — французских владений в Океании. Архипелаг был разделен на административные округа, были введены французские законы и порядки. Правда, как уже говорилось, из всех французских владений острова Туамоту, с сильно сократившимся населением и бедные естественными ресурсами, с отсталой экономикой, меньше других были затронуты европейским капиталистическим влиянием, и власть французской администрации оставалась в значительной мере номинальной. Как бы то ни было, с конца XIX в. все более заметной становилась ломка старого патриархального уклада: коллективное землевладение сменилось частным, натуральное хозяйство — товарным.
Первая мировая война мало отразилась на жизни островитян Рароиа, как и всего архипелага, но последовавший за ней мировой экономический кризис лишил их рынков сбыта копры. Население вынуждено было временно вернуться к натуральному хозяйству.
Во время второй мировой войны архипелаг оказался изолированным от Франции, но возникли связи с Австралией, Новой Зеландией, Америкой.
Форма земельной собственности на острове Рароиа, как и на всех других островах, в настоящее время преимущественно мелкокрестьянская. Но буржуазное представление о коммерческой стоимости земли отсутствует, как отсутствует и понятие о купле и продаже земли. На Рароиа всего насчитывается 921 га культурной площади, и она разделена почти на 1000 мелких владений; у каждой семьи по нескольку таких мелких наделов, в том числе есть участки по 2 га и более, но таких сравнительно крупных участков всего 20–30; подавляющее большинство — крошечные клочки земли. Границы участков, впрочем, установить трудно, и размеры владений определяются по количеству производимой копры. Отдельные семьи производят копры от одной до 13 т в год. Так как копра — главный предмет вывоза, то и большая часть земли засажена кокосовыми пальмами (587 га).
Культурный уровень островитян в результате проводимой в колониях политики крайне низок. Единственный материал для чтения, имеющийся в их распоряжении — библия и церковные книги. Французские власти не хотят открыть населению доступ к образованию и подлинным благам современной культуры, искусственно тормозят этот процесс. Своих же культурных сил у жителей архипелага пока еще мало.
Бенгт Даниельссон заканчивает книгу глубоко пессимистически. Он убежден, что капитализм неизбежно развратит и окончательно погубит населяющий архипелаг небольшой, но способный и жизнерадостный народ. Так и должно было случиться, если бы в мире все оставалось по-прежнему. «Но ни горы, ни океаны, — сказал в своем докладе на XXII съезде КПСС товарищ Н. С. Хрущев, — не служат преградой для идей свободы». Колониализм обречен, и ничто в будущем не помешает островитянам Океании занять свое полноправное место в семье культурных и свободных народов мира.
С. Токарев