Весак (Вишакха Пуджа, Дончод-хурал, Сага Дава) — День Рождения, Просветления и Ухода в Нирвану Будды.
Весак считается самым важным из всех буддийских праздников, длится он неделю. В это время во всех монастырях проводятся торжественные молебны, устраиваются процессии и шествия. Храмы украшаются гирляндами из цветов и бумажными фонариками, — они символизируют просветление, пришедшее в мир с учением Будды. На территории храмов расставляются масляные лампадки — вокруг священных деревьев и ступ. Монахи всю ночь читают молитвы и рассказывают верующим истории из жизни Будды и его учеников (даршаны).
Миряне тоже совершают медитацию в храме и слушают наставления монахов в течение всей ночи, подчеркивая тем самым свою верность Учению Будды (Дхарме). С особой тщательностью в дни праздника соблюдается запрет на проведение сельскохозяйственных работ и другую деятельность, которая может причинить вред любым живым существам. После окончания праздничного молебна миряне устраивают обильное угощение членам монашеской общины и преподносят им подарки, чем свидетельствуют о своей верности наставлению Будды чтить монашескую общину (Сангху) как одну из Трех Драгоценностей.
Этот общебуддийский праздник отмечают в день полнолуния второго месяца лунного календаря, он выпадает на конец мая — начало июня календаря григорианского. Может совпадать с православной Троицей. В 2009 году, например, совпадает.
Юлия Боровинская. За две полушки
Монета бойко звякнула в глиняную чашку для подаяний, но одетый в замызганный желтый балахон старик, казалось, даже не заметил этого, продолжая монотонно бормотать что-то себе под нос.
— И охота тебе, Петр Каримыч, зазря деньги выкидывать! — возмутился молодой приказчик Федька. — На всякого басурманина полушек не напасешься!
— Ничего-ничего, — ухмыльнулся купец. — Как по мне, так и басурманская молитва хороша, лишь бы от чистого сердца. Убогому завсегда подай, не то барыша вовек не видать. Христос делиться наказал, а к тому и праздник нынче, Пресвятая Троица. До храма далече, хоть так отметим!
— Так этот пень старый, небось, и не слыхивал про Троицу-то, — не сдавался Федька. — Живут в лесу, молятся колесу, одно слово, буряты! Эй, малец, — ткнул он кнутовищем в бок тощенького мальчишку, на голове которого нелепо торчал облезший до последней степени треух, — кому он молится?
— Дедушка следует Восьмеричному Пути, открытому для нас великим Буддой, — заученно протараторил тот.
— Ну, вот пущай своего Будду и попросит торговлишке моей посопешествовать. Мне всяка помощь пригодится, лишь бы до зимы расторговаться. Уж больно люты здесь морозы — и как только народишко выживает? — Петр Каримович покачал головой и степенно огладил свои рыжие усы. Эх, жаль, борода у него не росла — лезла какими-то кривыми клоками. Несолидно купцу без бороды, а что делать — приходилось брить.
Он уже хотел, было, пихнуть возницу, чтобы тот трогал тарантас, но тут старик вдруг поднял на него свои пронзительные глаза и залопотал громче.
Мальчишка, не дожидаясь вопросов, поспешно принялся переводить:
— Дедушка говорит, что вы — человек с правильным сердцем, и сожалеет, что свет истины еще не блеснул вам.
— Надо же — свет истины! — хохотнул Петр Каримович. — Уж не твой ли дед нас, темных, просвещать возьмется?
Федька — тот и вовсе закатился, хлопая себя по бокам:
— Давай-давай, нищеброд, расскажи-ко нам про истину!
Старик сделал знак мальчишке, отчего тот отступил в сторону, и сам неожиданно чисто заговорил по-русски:
— А истина в том, что нет в этом мире ничего прочного и надежного — одна лишь кажущаяся видимость. Человек к ней душой привязывается, через то и страдает.
— Всё-всё видимость? — сморщился Федька.
— Всё.
— И это, что ль, видимость? — позвенел он перед носом у деда набитым кошельком.
— Ну, положим, деньги — они и впрямь вещь ненадежная, — оборвал приказчика Петр Каримович. — Нынче их полон кошель, а завтра — цены упали, лихие людишки наскочили, дом сгорел, али государь какой новый налог объявил — вот и нет ничего. Ты мне другое скажи, — обратился он к старику. — Ежели в этом мире всё и впрямь сплошной морок, так ведь кто-то должен его на человека насылать?
— Сам человек на себя и насылает. Бессознательно.
— Так что я, вовсе дурак, ежели сам себе придумал и тайгу эту вашу непролазную, и гнус, и дороги разбитые? Уж мог бы, кажется, вообразить чего поприятнее: первую гильдию, дом каменный али, вон, как Афанасий Никитин, за три моря в Индию податься!
— Так сильно в Индию хочешь? — снова пробуравил его черными глазами из-под плоских век старик.
— В саму-то Индию — не очень. Жарко там, сказывают, грязно, змей полно, а в реках — ящеры зубастые. А только купцу там озолотиться запросто можно. Набрать чаю, да перца, да ароматов заморских — товар легкий, а дорогой. Я б с него так забогател, так развернулся — что там дом каменный! Может, внук мой в поставщики двора выбился бы, в самом Санкт-Петербурге бы осел…
— А есть у тебя внуки?
— Откуда?! — вздохнул Петр Каримович, — И детей-то нет, холостой я покудова. Всё ж с товаром мотаюсь, домой раз в год наезжаю, а бурятки ваши, конечно, бабы добрые и ласковые, да больно уж с лица нехороши. Вот в Индии, сказывают, красавицы живут: и поют, и танцуют, сами в теле, а стан ладонью обхватить можно… Ах, кабы не так далеко эта самая Индия была!
Старик мелко и часто, как на пружинке, закивал головой, потом провел ладонью перед лицом и сказал:
— Ну, ладно, кинь еще одну монетку — глядишь, и исполнится твоё желание!
— Зачем тебе деньги — они ж только видимость! — не удержался от подковырки Федька.
— А я, может, хочу одну видимость на другую поменять! — ухмыльнулся старик и, как только в глиняную плошку брякнула еще одна полушка, резко хлопнул в ладоши. И всё исчезло — и дорожная кибитка, и телега с товаром, и его недавние собеседники.
* * *
Петр Каримович открыл глаза и увидел над собой привычный с детства бревенчатый потолок родного дома.
— Очнулся! Очнулся, батюшка, очнулся, кормилец! — обрадовано заголосила старенькая Марьям, вынянчившая и его самого, и троих его младших братьев.
Купец повернул голову. Был он раздет до исподнего, заботливо укрыт пуховым одеялом, и чистые льняные простыни приятно холодили кожу.
— Это… болел я, что ль? — спросил он, подивившись тому, как сипло прозвучал его голос.
Откуда-то сбоку вынырнул Федька в новёхонькой поддевке и, сминая в руках картуз, зачастил:
— Так ведь лихорадка тебя скрутила на обратном-то пути. В самой Индии, вроде, ничего, а вот в Константинополе совсем занедужил. Уж и не чаяли тебя до дому-то довезти. Благо, жёнка твоя всё отвары варила да травами какими-то тебя окуривала — выходила. А товар весь в сохранности — и шелк, и перец, и жемчуга, и чай — не сомневайся!
— Жёнка? — недоуменно переспросил Петр Каримович, и тут же прямо к кровати рухнула на колени молодая, черноглазая с тугими темными косами и нежной смуглой кожей.
— Ничего не помню — туман в голове… Звать-то тебя как?
— Майя, — застенчиво шепнула молодуха.
* * *
— Зря вы это, дедушка, — сказал мальчик, выходя из кустов и протягивая ламе полную пригоршню мелкой и духовитой дикой малины. — В Весак не вы мирянам, а они вам подарки дарить должны. А этот… Всё равно ничего он не поймёт!
— Не поймет, — согласился старик, взял одну ягодку и забросил ее в рот. — Но, может, хоть счастлив будет.