Думаю, в какой-то момент я успокоился и принял для себя, что схожу с ума. Конечно, в психушку я ложиться не собирался; для успокоения я считал, что у меня временный психоз. Я боялся подходить к входной двери ночью. Сидя в темноте за компьютером, боялся повернуть голову: мне казалось, в темноте рядом со мной кто-то стоит. И если повернусь, увижу его. Это черное существо из моего детства. Фантомас. Днем все это было смешно, а ночью становилось не до смеха. Тень в Аксайских катакомбах, фигура в аварийном доме, случай в заброшенном дельфинарии — все это, конечно, поддавалось объяснению. Никакой мистики здесь не было. И тем не менее я боялся, как когда-то в детстве. Ради утешения я придумал, что сошел с ума — не окончательно чокнулся, конечно, но все-таки самую малость крыша поехала. Это успокаивало. В конце концов, я в некотором роде писатель, а писатели бесполезны и, значит, безумны: только сумасшедший будет заниматься таким по сути бесполезным в нашем обществе делом. От таких мыслей становилось легче. Если я сошел с ума, значит, никакой преследующей меня тени не существует: и если я поверну голову в темноте и увижу уродливую рожу, которая пялится на меня, это ничего не значит; это всего лишь мое больное подсознание подкинуло мне безумную картинку. И если я подойду к входной двери и услышу за ней чье-то тяжелое больное дыхание, это тоже ерунда; всего лишь игры моего разума.

Я гордился, что с такой легкостью принял свой психоз. Значит, я на самом деле еще не ополоумел; можно принять свою ненормальность и жить с ней, смирившись. В конце концов, большинство людей живет, примирившись с собственной ничтожностью и ничего не ожидая от существования; я тоже могу с головой окунуться в эту темную реку. Ради развлечения я рисовал темную тварь на бумаге. У меня не получалось. Все время казалось, что вот-вот выйдет: картинка в голове присутствует, я понимаю, как выглядит это существо, надо просто изобразить. Но — не удавалось. Выходило так, будто рисует испуганный ребенок. Вероятно, не хватало мастерства. Однако я продолжал стараться. Я заинтересовался, вычитав в интернете мнение, что рисование может стать средством лечения душевнобольных; подолгу разглядывал картинки, нарисованные шизофрениками, — таких полно в сети. Часто среди этих картинок попадались уродливые чудовища, по-настоящему безумные твари. Одна из картинок заинтересовала меня. На ней был изображен человек, лежащий в кровати; возможно, больной. Рядом с кроватью располагался мольберт, череп, стаканчик с кисточками. К больному откуда-то из-за мольберта тянулось высокое костлявое существо, с анатомией, отдаленно напоминающей человеческую. Голова на длинной, как у жирафа, шее нависла над кроватью, глаза смотрели на человека холодно и безжизненно, длинные руки висели, почти касаясь пола; больной протянул ладонь, то ли чтоб отстраниться, то ли чтоб прикоснуться к существу. По его лицу было непонятно, боится он или испытывает любопытство. Мне казалось, что он хочет прикоснуться, просто чтоб узнать: на самом деле эта тварь находится рядом с ним или это видение. Про автора рисунка было сказано, что у него незаконченное высшее образование, хронический алкоголизм и в больницу он поступал неоднократно в связи с алкогольным психозом. Рисовал по выходе из психоза и вне запоя. Впрочем, все это было написано в интернете, где, как известно, вольно относятся к фактам; мало ли кто и зачем это написал. Никаких специальных исследований, чтоб уточнить, правда это или нет, я не проводил. Да мне, по сути, было все равно, кто автор картинки: главное, в этом существе было что-то знакомое. То, как оно в силу немалого роста старательно пытается разместить свое тело в небольшом объеме помещения; его болезненная худоба и тощая длинная шея. Картинка очень напоминала ту, что застряла у меня в голове. Но все же моя тварь была иной.

Изобразить ее у меня не получалось, но я решил, что раз тварь все равно никуда не собирается деваться, я использую ее в книге. В принципе, такая мысль у меня уже возникала. Тварь, высокая, как колесо обозрения, пролезла в «Колыбельную» с большим удовольствием; как будто с самого начала хотела туда попасть. Помню, я писал книгу как одержимый: быт и мистика на страницах ворда смешались в дьявольской пропорции. От некоторых моментов мне самому становилось смешно; от других — печально или страшно. Иногда мне казалось, что я не пишу книгу, а читаю. Изначально это должна была быть история про похищенного маньяком ребенка — меня вдохновил один случай, действительно произошедший в Ростове, никакой мистики и вообще фантастики не намечалось; но мир книги разросся, как злокачественная опухоль. Появлялись какие-то новые герои, которые не должны были появиться, кто-то существовал, а кто-то отказывал себе в существовании — и над всем этим царила тварь размером с колесо обозрения. Я чувствовал, что ей здесь понравилось. Тварь была довольна и на время оставила меня в покое. То есть, говорил я себе, это все, без сомнения, ерунда, при чем тут «оставила в покое»; меня излечило не рисование, а написание книги. Или не излечило. Может быть, я в ремиссии; это временно. Тем не менее тварь действительно какое-то время не появлялась. Я больше не спешил включать свет, входя ночью в темную комнату. Я не просыпался среди ночи как в детстве, дрожа от страха и боясь открыть глаза: вдруг над собой я увижу нависшее лицо мерзкого существа. Все это ушло. Жизнь налаживалась. Родилась Майя. В начале 2012 года мы переехали в новую квартиру: с рождением ребенка нам понадобилось больше места. Пришлось влезть в ипотеку, но мы не переживали: вся жизнь впереди, справимся. В конце года я закончил книгу. Перспективы публикации были туманны, но я надеялся, что у меня все получится. Мне дали контакт в «Эксмо», я долго переписывался с редактором. Редактору книга вроде бы пришлась по вкусу, но публикация все время откладывалась: напишите через месяц, через два месяца, через три. Помню, я подумал то ли в шутку, то ли всерьез: твари это не понравится. Страхи мои почти ушли, и я размышлял об этом скорее все-таки с юмором. Думал про себя: у меня все прошло, это было временное помешательство. Время текло. В начале 2013 года я послал в журнал «Новый мир» несколько своих старых нигде не опубликованных рассказов. В публикации мне отказали: впрочем, совершенно справедливо; рассказы были слабы. Я это понимал; и понимал также, что зря отнимаю у людей время. Помню, как писательница Мария Галина, имевшая к «Новому миру» прямое отношение и относившаяся ко мне с приязнью, написала, чтоб я не переживал; мало ли у кого какой вкус. Может, рассказы подойдут для какого-нибудь другого издания. Я написал, что да, верно, хотя и понимал, что все правильно: рассказы дрянь. Ни на что особенно не надеясь, я послал главному редактору «Нового мира» Василевскому текст «Колыбельной», и неожиданно с романом все получилось. Мне предложили опубликовать сокращенный журнальный вариант, чтоб поместить «Колыбельную» целиком в один номер. Писательница Ольга Новикова из редколлегии «Нового мира» помогла с редактурой. Порезали текст, конечно, сильно. Впрочем, твари размером с колесо обозрения это почти не коснулось: она и в журнальную версию романа проникла в полном объеме. Выход журнальной версии назначили на осень. Тем временем общение с редактором из «Эксмо» как-то само собой заглохло. Возможно, я был слишком непонятлив, и все эти «напишите через месяц» являлись вежливым отказом; может, редактор устал от моей настойчивости. Зато появилась возможность опубликовать полную версию романа в проекте «Книма» Эрика Брегиса; он, в свою очередь, договорился с «АСТ», и они тоже решили поучаствовать в издании. Полная версия романа должна была выйти в начале 2014 года. Больших тиражей, конечно, не обещали. Впрочем, без разницы: твари размером с колесо обозрения было достаточно и пары тысяч. Огромное черное существо умело помещаться в маленьких комнатках и проникать сквозь узкие оконца в помещения побольше, а далее — на свежий воздух, и там разворачивалось во весь свой немалый рост.

Интересно, что именно в 2013 году у меня в голове, скорее всего, и начала расти злокачественная опухоль. По крайней мере хирург Виктория Львовна летом 2015-го скажет, что опухоль росла примерно два года; может, немного больше. До весны 2015 года это не выражалось почти никак; в августе и сентябре во время сезонной аллергии у меня, как обычно, закладывало нос, но так было уже очень давно, и дышать я не мог обеими ноздрями; в конце 2014 года из левой ноздри пару раз без видимой причины сочилась кровь, но кровотечение быстро останавливалось, и я не обращал на него особенного внимания: мало ли в чем причина; может, слабые сосуды. У Влада, когда ему было двенадцать, это было обычное дело: кровь из носа текла чуть ли не каждую неделю. Врач, осмотрев сына, так и сказала: слабые сосуды. Меня никто не осматривал, но я говорил себе: значит, и у меня слабые сосуды; и верил в это. Болезнь развивалась почти бессимптомно. Не было ни боли, ни мучений, и тем не менее эта мерзость пожирала меня изнутри.

Полная версия «Колыбельной» вышла в 2014 году; и тварь, огромная, как колесо обозрения, без лишнего шума снова выглянула в большой мир. Думаю, ей понравилось. Но, может быть, ей хотелось больше внимания. Я говорил себе с юмором: да-да, ей хочется больше внимания. Мне оставался всего год, чтоб наслаждаться незнанием диагноза. Это был год, полный событий в стране: Крым, санкции, война в Донбассе. Впрочем, это политика; что касается меня лично, то начались проблемы на работе: на предприятии что-то не ладилось. Урезались зарплаты, исчезали премии. На собраниях говорили: надо потерпеть. Вот-вот все станет как прежде. В курилках сплетничали: фирме скоро каюк, пора искать новое место. Но предприятие как-то выживало. Иногда даже наступало временное улучшение. Майя росла: вовсю бегала, рисовала, изображала сценки из жизни сказочных героев; любила, когда ее фотографируют и снимают на видео. Влад становился подростком, более замкнутым и молчаливым, со специфическим чувством юмора; Яна говорила мне: весь в тебя. Он проводил все больше времени за компьютером. Мог сидеть за клавиатурой часами, если его не оторвать. Твердо знал, кем станет: программистом. У Майи же мечты менялись со скоростью света. То она хочет стать балериной. То гимнасткой. То хочет работать в «раборатории, как папа». Она так забавно говорила это: «в раборатории». У нее плохо получался звук «Л», и она заменяла его звонким рычащим «Р-р».

«Колыбельная» путешествовала по просторам сети: файл появился в пиратских библиотеках. Обычная жизнь книги. Дома все было спокойно — какое-то время. Я начал писать новый роман; там уже не нашлось места черной твари, и мне показалось, что я оставил ее позади; надеялся, что это навсегда. А потом несчастья стали следовать одно за другим. После долгой мучительной болезни умер тесть. Серьезно заболела Яна. И наконец, мой рак.

В 2015 году «Колыбельная» попала в лонг-лист литературной премии «Русский Букер». Как-то это прошло мимо меня. Было не до того: я лечился. Да и, честно говоря, не надеялся, что книга попадет в короткий список, поэтому не следил за ее дальнейшей судьбой. Как раз в это время капался: карбоплатин и паклитаксел. Облысел я очень быстро, выпали брови, даже на груди волосы повыпадали, что очень смешило Яну — такая внезапная эпиляция; а вот волосы на ногах держались крепко. Яна шутила: морозы тебе не страшны. Кроме того, решался вопрос с оформлением инвалидности: приходилось бегать от врача к врачу, бумаги, очереди, проблемы с ЛОРом, который не желал заниматься прямыми обязанностями, пока мы на него не пожаловались заведующей городской поликлиникой; куча бытовых и медицинских неурядиц. Наступила осень, в Ростове похолодало. Врачи советовали есть хурму: во время химии полезно, восстанавливает лейкоциты. Я послушно ел. И — пиво со сметаной; это было незабываемо. Мы не ждали никаких перемен; более того, перемен — боялись. Лечение шло своим чередом, и мы стали привыкать к нему: к тому, что у меня выпадают волосы, к тому, что на следующий день после химии у меня болят суставы, к тому, что и с раком можно жить. Однако в начале октября 2015 года, даже не в новостях, а в чьем-то блоге я прочел, что «Колыбельная» попала в шорт-лист «Русского Букера». Это было действительно неожиданно. Яна прочла одновременно со мной и прибежала из соседней комнаты — поздравлять. Обняла меня. Поцеловала. Потом отстранилась: Вовка, это же хорошо! Ты чего? Что за лицо? Это же очень-очень хорошо! Я сказал: нет-нет, это, конечно, хорошо, просто, ты же понимаешь, если бы это было раньше, ну до болезни, вот это было бы здорово, это было бы действительно хорошо, а сейчас, даже не знаю, после всего, что было, да и неясно еще, как оно, а это ведь надо ехать или даже лететь в Москву, на церемонию, и зачем… я просто не знаю — зачем все это, понимаешь? Оно теперь кажется лишним, когда… вот так. И куда я поеду? В этой повязке и вообще?

Яна сказала: что за глупости. Ты чего? Ну же, где мой Вовка. Ты уже выздоровел. Понял? Выздоровел. Даже и не думай.

Это было в начале октября, то есть почти за три месяца до рецидива.