Виктория Львовна заранее нас напугала, что в лучевое отделение огромные очереди: надо как-то договариваться. Павел Викторович, в свою очередь, напомнил, что облучение следует начать в течение месяца после операции; это важно. Последние дни в больнице прошли в нервном ожидании. Я был угрюм и неразговорчив. Яна, в свою очередь, успела познакомиться со многими пациентами. Среди них была врач-гинеколог Бабокало, полненькая жизнерадостная женщина. Лет десять назад у нее уже был рак, который ей вылечили в онкоинституте; локализация — кишечник. Теперь опухоль появилась в ротовой полости. С Бабокало мы будем встречаться постоянно: нас облучали примерно в одни и те же дни, нам давали химию в одни и те же дни, затем у меня был перерыв в лечении до рецидива, потом снова химия, и мы опять встретили Бабокало — пока у меня был перерыв, ей продолжали давать химию.
Был еще веселый, загорелый старичок, Михаил Иваныч, с опухолью на губе, рак второй стадии. Опухоль ему убрали, потом облучали, химию не стали давать. В течение последних лет он хотя бы раз в пару месяцев звонит Яне, передает мне привет, спрашивает, как у нас дела, рассказывает, как дела у него. За это время ему успели вырезать аппендикс; в целом же он жив, бодр и здоров, рак не вернулся.
Был еще мужчина, моих примерно лет, может чуть старше. Ему убрали глаз, часть кости и полностью нос: слишком большое распространение опухоли. Похож немного на Волан-де-Морта из киноверсии «Гарри Поттера». Он ходил в черной повязке, отверстие на месте носа не закрывал никак; узнав диагноз, его бросила жена, и ему приходилось справляться самому: он таскал вещи, договаривался с врачами, ходил за покупками. Я ни разу не видел, чтоб ему кто-нибудь помогал. К нему никогда никто не приходил. Он был общительный: болтал с другими пациентами, врачами и медсестрами, но при этом совершенно одинокий. У него был оптимистично-пессимистичный настрой: он улыбался и говорил, что не верит, что все это ему поможет. Тем не менее он продолжал лечиться. У нас с ним совпадали курсы химии; препараты ему давали посильнее. Потом у меня химия прекратилась, а ему предстояло еще несколько курсов; больше я его не видел и не знаю, чем закончилось его лечение.
В больнице орбиту моего глаза осматривали каждый день. Убирали внутри корки. Крови в полости накапливалось все меньше и меньше. От марлевых тампонов с мазью со временем отказались: без них раны заживали быстрее. Следов растущей опухоли видно не было. Но профессор повторял: облучать надо. Какие-то клетки могли остаться. Операция — это еще не все. Без облучения опухоль наверняка вернется.
Мы с Яной отправились в лучевое отделение. В первую очередь надо было встретиться с заведующей. Помню, мы сидели напротив нее в ее кабинете; она листала мою историю болезни. Подняла голову: итак, плоскоклеточный рак. Отдаленные метастазы в вашем случае дает редко: иногда в печень и легкие, но в первую очередь — в шею. Любит рецидивы. Как вы вообще подхватили эту гадость? Поймите меня правильно, просто для вашего возраста это не типично. Ну да ладно, чего уж теперь, надо лечиться.
Она что-то написала в бумажке.
— Дадим вам для начала сорок грей, потом посмотрим. Шея и голова. Только есть проблема: где вы будете лежать? В отделении радиологии мест нет.
Яна сказала:
— Мы уже договорились. Володя будет лежать в ОГШ, а сюда приходить на лучи.
Заведующая кивнула:
— Отлично. А вот как раз и специалист, который с вами будет работать. Алия Катифовна, заходите, пожалуйста.
В кабинет, скромно улыбаясь, зашла Алия Катифовна: худая женщина лет шестидесяти с понимающим и добрым лицом. Профессор Светицкий потом назовет ее одним из лучших специалистов; в свое время она успела побывать хирургом, потом переквалифицировалась в радиолога. Благодаря своему опыту в хирургии она лучше многих других радиологов понимает, какую именно область стоит облучать в каждом конкретном случае. Впрочем, это мы узнаем сильно позже; как и то, что Алия Катифовна и профессор Светицкий давно знакомы, и оба приехали в Ростов из Ташкента. В тот момент мы ничего этого не знали. Мы настороженно глядели на нашего радиолога. Заведующая отдала нам бумажку, и вместе с Алией Катифовной мы вышли из кабинета. Она, улыбаясь, что-то рассказывала. Сказала мне, чтоб я не волновался. Что все будет хорошо. У нее был ласковый, очень добрый голос, как у любящей бабушки. Они с Яной болтали: как будто знали друг друга давным-давно. Алия Катифовна рассказала, что в лучевом отделении не хватает рабочих рук. К тому же периодически выходит из строя один из ускорителей; а деталь для починки едет неделями, если не месяцами. Вот недавно была такая проблема. Приходилось облучать пациентов до трех часов ночи, такие ужасные очереди. Сейчас, к счастью, с этим получше, но все равно приходится задерживаться допоздна. Вы как насчет того, чтоб облучаться по вечерам? Часов в шесть или семь? Не против? Вот и отлично. Тогда ждем вас в это время.
Она прикоснулась к моему плечу и сказала:
— Не волнуйся. Все будет хорошо. Вас кто оперировал?
— Павел Викторович Светицкий.
— О, — сказала она, — тогда волноваться совсем не о чем. Лучше специалиста по опухолям головы и шеи у нас не найти.
Мы вернулись в отделение ОГШ; мне отдали больничный, выписку. Поднялись с Яной к Светицкому. Профессор напоследок еще раз осмотрел полость глаза: все в порядке. Ну, удачи вам. И не забывайте, что надо заглянуть ко мне через месяц.
— Володе надо будет приходить к вам раз в месяц? — спросила Яна.
— Это как будет идти заживление, — сказал Светицкий. — Если все будет в порядке, то сначала раз в месяц, потом раз в два месяца, раз в три месяца и так далее; потом будете приходить на осмотр раз в полгода. Но раз в полгода — обязательно. Вот, кстати, есть у меня фотография… — Он стал рыться в бумагах. — Пациентка не появлялась два года, потом пришла, смотрите. — Он показал нам фотографию женщины лет сорока. Из шеи слева у нее рос огромный бугор. — Я, конечно, вырезал ей всю эту гадость, — сказал он. — Но вместе с ней пришлось и гортань тоже вырезать. Вы не думайте, что я вас пугаю: просто не забывайте у меня появляться, договорились?
Мы сказали, что, да, конечно, договорились.
Буквально через пару дней я снова лег в больницу: теперь на облучение. Был конец июля. Меня положили в одиночную палату на втором этаже отделения опухолей головы и шеи. Палата выглядела попроще, чем моя предыдущая, но здесь был работающий кондиционер: это главное. Стояла обычная ростовская жара. Из открытых окон воняло горячим асфальтом. Перед госпитализацией я накачал в свою электронную книгу прорву текстов и читал все подряд. За то лето я, наверно, прочел больше книг, чем за предыдущие пять лет. Хотелось вырваться наконец из больницы. Я лежал здесь чуть больше месяца, но казалось — много больше. Год. Или два. И неизвестно, сколько еще пролежу. Появились мысли о путешествии: допустим, сразу после операции мне летать не разрешат. На море тоже нежелательно. Но ведь можно куда-нибудь съездить на поезде: в Карелию или в Алтайский край, например. Там холодно и свежий воздух: мне это будет полезно; и Яне с детьми понравится. Я закрывал глаза и видел ельник в молоке тумана, видел блестящих рыб в прозрачной воде, слышал, как хрустят сухие ветки под моими ботинками: целый мир, который я не успел увидеть, запершись в городе, а после постановки диагноза увидеть уже не мечтал. Если у меня есть какое-то будущее, я еще увижу этот мир.
Перед первым облучением мне сделали КТ в отделении радиологии. Помню, это было поздно вечером. Процессом руководила Алия Катифовна: она велела спуститься нам с Яной в подвальный этаж, и мы послушно спустились. Внизу все очень красиво было оформлено под дерево: все для того, чтоб людям приятно и не страшно было облучаться. За тяжелыми дверями со значками радиационной опасности находились линейные ускорители. Я ходил от двери к двери и читал названия на табличках. Появилась Алия Катифовна и позвала меня за собой в одно из помещений. Яна на удачу пожала мне руку. Я сказал: не волнуйся, это всего лишь КТ, мне уже раз десять его, наверно, делали. Я пошел за радиологом. В кабинете я привычно лег, куда сказали, привычно расслабился, когда сказали расслабиться, и привычно закрыл глаза, чтобы думать о чем-нибудь другом. Все это было слишком обычно. КТ — это скучно. Ты только иногда лениво размышляешь, как будто это касается не тебя: что же на снимках? Вот в этот самый момент радиолог смотрит на снимки и знает, что там, может, снова растет опухоль, а может, опухоли нет; а я не знаю. Каково ей понимать, что она знает, а я еще нет и что скоро ей придется мне, к примеру, сообщить, что опухоль снова растет, это ясно видно на снимках. Думает ли она об этом, подбирает ли слова, чтоб смягчить новость. Впрочем, это были довольно скучные мысли. Я отгонял их и думал о другом: о том, как мы с Яной поедем в путешествие. О том, как мы пойдем вдоль берега горной реки по тропинке, протоптанной лесорубами; как где-то рядом будет пахнуть смолой и дымом. Как вокруг стемнеет, и как нам станет немного тревожно. Я думал о выдуманных страхах; они заслоняли страх смерти.
Наконец, медсестра позволила мне подняться; немного кружилась голова. Я увидел, как за оконцем в стене Алия Катифовна и другой незнакомый мне специалист в белом халате склонились над мониторами; рассматривают мои снимки. Подождите, пожалуйста, в коридоре, сказала медсестра. Я сказал: конечно, и вышел. Яна привстала с кресла: ну что? Я пожал плечами: ждем.
Мы ждем примерно полчаса. Яна играет в змейку на телефоне. Потом мы пытаемся поймать в подвале интернет: безуспешно. Появляется Алия Катифовна; встаем и идем за ней. По дороге Алия Катифовна встречает своего пациента; получается задержка минут пять, потому что им надо переговорить, пациента следует утешить, им обоим нужно пошутить и, попрощавшись, еще две минуты поговорить на отвлеченные темы. Это немного раздражает, но мы послушно ждем, потому что знаем, что и нас будут потом утешать, и с нами будут потом шутить и говорить на отвлеченные темы; потому что это адский котел, в котором мы все здесь варимся. Мы сворачиваем за угол. На двери наклейка радиационной опасности. Мы заходим внутрь вслед за Алией Катифовной. Это предбанник. Слева — коридор, ведущий к линейному ускорителю номер один, а справа другой коридор, ведущий к линейному ускорителю номер два. В предбаннике кушетка, пяток офисных кресел и операторский пульт: несколько мониторов, на которые с камер наблюдения, расположенных в процедурных кабинетах, приходит изображение; кроме того, по сети передаются необходимые данные: время работы ускорителя, доза поглощенного излучения и так далее. Сейчас за пультом сидит медсестра Лена, толстая веселая женщина, шутящая всегда как бы немного отстраненно; она как будто шутит и с тобой, и как будто в пустое пространство. Большую часть процедур мне придется провести под ее наблюдением. Линейный ускоритель справа пустует, а на кушетке линейного ускорителя слева лежит пожилая женщина. Черно-белое изображение показывает ее неподвижное тело: как будто она умерла. Лена говорит: скоро заканчиваем. Ничего-ничего, говорит Алия Катифовна, не спешите. С мальчиком придется повозиться, только составили план. Она называет меня мальчиком; впрочем, меня в онкоинституте довольно часто называют мальчиком. Я слишком молод для этого места. Хотя я видел ребят и моложе. Примерно в одно время со мной в отделении лежал парень лет двадцати; ему чистили шею. После чистки лимфоузлов его шея выглядела как деревянная палка, на которую посажена голова пугала; выпученные глаза смотрели пугающе. Но парень сохранял оптимизм. Он даже пошло шутил с медсестрами, а медсестры пошло шутили с ним в ответ. Им нравился его пошлый настрой. Не знаю, что с ним потом стало.
Пожилая женщина выходит из процедурного кабинета. Какое-то время они беседуют с Алией Катифовной; медсестра Лена подбадривает женщину своими шутками. Шутки летят в пустоту. Однако женщина улыбается; и даже немного краснеет от удовольствия. Алия Катифовна легонько хлопает ее по спине. Женщина долго прощается, благодарит; потом уходит. Алия Катифовна говорит: у вас с собой есть вода? Яна говорит: да, вот. Хорошо, говорит Алия Катифовна, дайте ему крышку. Яна свинчивает крышку с бутылки и отдает мне. Раскроете рот и сожмете крышку зубами во время процедуры, говорит Алия Катифовна, это чтоб немного поберечь здоровые ткани.
Меня проводят в процедурный кабинет. Я ложусь на подвижную кушетку. Лена стоит рядом с пультом: управляет положением кушетки в пространстве. Алия Катифовна наготове с маркером. Прямо на моем лице, а затем и на шее она маркером расставляет точки, отмеряя область, куда будет бить пучок лучей. Над всем этим нависает нечто, что я называю про себя рукой робота. Как будто линейный ускоритель — это однорукий робот, ненавидящий все живое, сжигающий все живое своими невидимыми лучами. Рука робота сначала наведется на мое лицо; потом бесшумно сместится вбок и прицелится мне в шею.
Эти точки на лице старайся сохранять, говорит Алия Катифовна, а то придется опять замерять; можно заклеивать их квадратиками липкой ленты, чтоб не стирались от пота. И чуть что сам обновляй маркером, хорошо?
Я говорю: хорошо.
Алия Катифовна говорит: не забудь зажимать зубами крышку во время работы аппарата. Это чтоб лучи поменьше попадали тебе в горло. Там самое нежное место; стоматита нам еще не хватало.
Я говорю: хорошо.
Наконец все точки на моем лице и шее расставлены. Я лежу спокойно, во рту у меня крышка, которую я крепко сжимаю зубами, рука робота зависла надо мной, а под головой у меня специальная подушечка; Алия Катифовна и медсестра Лена выходят из процедурного кабинета, с шумом захлопывается тяжелая дверь. Я один. Раздается неприятный писк, и рука робота приходит в движение. Я лежу неподвижно, глазами слежу за поведением руки. Рука смещается влево. Снова раздается неприятный звук. Вроде бы ничего не происходит, но я чувствую что-то слегка напоминающее запах озона и понимаю, что меня облучают. Сначала запах едва различим, но с каждой секундой становится все отчетливей. Снова писк. Я лежу молча, не думая ни о чем; только слежу за поведением руки. Рука смещается левее и ниже; началось облучение шеи. Я думаю, что в каком-то смысле это любопытно. В каком-то смысле я теперь исследователь тех запретных краев, в которые в моем возрасте попадают далеко не все; и уж тем более далеко не все способны в этой ситуации трезво мыслить. Впрочем, я не совсем уверен, что в этой ситуации мыслю трезво. Например, мне вдруг начинает казаться, что в процедурном кабинете кроме меня и руки робота есть кто-то еще. Возникает ощущение неудобства: как будто чужой человек следит за мной в то самое время, когда я занят чем-то не совсем приличным. Эта мысль возникает, но оформиться не успевает. Рука робота издает последний писк и возвращается в исходное положение. Я вдруг понимаю, что из-за пробки во рту у меня накопилась слюна; но я боюсь сглотнуть ее или выплюнуть пробку, хотя вроде бы уже можно. Но вдруг еще не все? Я дожидаюсь момента, когда в кабинет входит Лена и говорит: а ты зачем пробку до сих пор во рту держишь? Вот архаровец! А ну выплевывай. Я выплевываю пробку на ладонь и говорю: спасибо. Лена смеется: ну что, как ощущения? Ты молодец, хорошо справился. Она шутит будто и со мной, а будто и нет. Будто в пустоту. Впрочем, может, это мне кажется; никто не знает, что у другого человека на уме.
Лена берет пульт и опускает кушетку, я спрыгиваю и сразу же попадаю ногами в свои резиновые шлепанцы. Лена смеется: какой ловкач. Я улыбаюсь в ответ. Вслед за Леной выхожу из процедурного кабинета. Там Алия Катифовна дает последние пояснения Яне: надо как можно чаще полоскать рот, буквально несколько раз в день. Наносить на слизистую персиковое масло, можно прямо в нос закапывать, а сразу после процедуры смазывать кожу лица мазью. Все это надо делать обязательно, чтоб избежать или хотя бы минимизировать побочные эффекты радиации на здоровые ткани. Вам же не нужны на коже ожоги? — задает вопрос Алия Катифовна, и Яна соглашается, что да, конечно, не нужны.
— Я вам запишу, что надо делать, — говорит радиолог и берет лист бумаги, — вы, главное, не забывайте, хорошо?
— Обязательно, — говорит Яна. — Мы все-все будем делать, Алия Катифовна.
В предбанник тем временем входит лысый мужчина лет сорока пяти; с улыбочкой, или, вернее сказать, с ухмылочкой он приветствует Лену. Лена смеется, машет на него рукой: вот проказник. Похоже, они давние знакомые. Лысый мужчина берет ее за плечо: ну что у нас тут сегодня? Как дела, как настроение у нашей прекрасной мадемуазель? Как вообще все? Лена смеется: вот же пошляк, а! Ну пошли, пошли уже, будем принимать лучевые ванны. Лысый мужчина хитро подмигивает нам с Яной и отправляется в процедурный кабинет принимать лучевые ванны, Лена — с ним.
Вот и все, говорит Алия Катифовна, отдает Яне бумажку, где указано, чем надо полоскать горло, чем смазывать кожу и что необходимо закапывать в нос; все это надо делать постоянно, каждые два-три часа.
Она смотрит на меня и говорит: все будет хорошо, я посмотрела ваше КТ и теперь уверена, что все обязательно будет хорошо. Павел Викторович провел сложнейшую операцию, очень постарался все у вас убрать; а мы теперь довершим начатое. Вы, главное, не волнуйтесь и не бойтесь.