В Ростовском онкодиспансере я наблюдался у заведующей поликлиникой Снежко Оксаны Андреевны. Так как лечился я в онкоинституте (а затем в Институте нейрохирургии имени Бурденко в Москве), то поначалу она только следила за ходом моей болезни, давала полезные советы по поводу того, как облегчить побочные эффекты химии, и выписывала направления на анализы. В 2016 году в онкоинституте стали с крайней неохотой класть пациентов на химию в свое отделение; давали рекомендацию, вручали выписку и отправляли капаться по месту жительства. После рецидива мы собирались договориться капаться в онкоинституте, как раньше, но нам отказали; мы обратились к Оксане Андреевне, и она быстро дала нам направление к химикам онкодиспансера.

По сравнению с онкоинститутом здесь было все просто и в каком-то смысле быстрее: капали и в тот же день отпускали домой. Никаких трех дней госпитализации. В состоянии идти? Вот и славно: до свидания. Пациентов было много, в основном старики, но хватало и молодежи. Врачи следили только за совсем уж доходягами; на меня, как на молодого и полного сил, почти не обращали внимания. Медсестра поставила капельницу — и ушла. Ты лежи, занимай себя сам. Кто-то спал, кто-то болтал с соседями, я читал книги. Один препарат капался около трех часов, другой — примерно час. Плюс время на ожидание, когда из кабинета химиотерапевта медсестрам отделения придут бумажки с назначениями. Всего уходило восемь-девять часов: полный рабочий день. В конце дня ты весь вымотанный и как будто слегка поддатый после карбоплатина с паклитакселом идешь вызывать такси. Яна обычно на работе, но иногда успевает приехать и встретить. Ты говоришь ей: да не надо, доберусь сам, но она все равно едет. Это приятно, когда есть человек, который тебя всегда поддержит. Кроме того, с нами тогда жила мама: смотрела за детьми; особенно за Майей, конечно. Жалела меня. Рассказывала о новых средствах лечения, о которых она услышала по телевизору. Заставляла есть помидорчики, зелень, свежий лук, чеснок, особенно чеснок, он от всего помогает, ешь, Вовочка, и лучка, лучка побольше, а сахара поменьше, сахар — яд. Настаивала на том, чтоб я попробовал какие-то совсем уж дикие отвары. Я покорно ел, про отвары поддакивал, но пить не спешил. Мама точно знала, что нужно сделать, чтоб я выздоровел, и объясняла мне. Я не выказывал сомнений. Лечение длилось. Помню, в первый раз меня поразило, что здесь не чистят после капельницы: в онкоинституте кроме, собственно, препаратов химии, капали поддерживающие лекарства. Здесь же только дексаметазон ночью перед курсом (и потом утром) и ондансетрон от рвоты. И то, и другое надо покупать самому. Дексаметазон мне колола Яна. Однажды ондансетрона не оказалось в аптеке поблизости; я спросил: может, есть что-то бесплатное? Мне дали какие-то таблетки, но они не помогли: тошнило сильно. Я сказал медсестре, что меня тошнит; и тогда она где-то добыла ампулу ондансетрона и уколола меня. Один раз пожилой дядька на соседней койке уже перед самой капельницей понял, что забыл купить ондансетрон, от таблеток отказался, сильно нервничал; я дал ему одну ампулу. Он очень благодарил. Вечером пришла его жена и вернула мне полную ампулу; я сказал: нет-нет, что вы, не надо, но она сказала: ну что вы, возьмите, нам так стыдно, и я взял, потому что она сильно настаивала. Помню, была еще пожилая, очень толстая женщина, посреди капельницы она вдруг застонала: ох, как больно, ох, помираю, мочи моей нет, вот прямо так, этими прямо словами, а медсестры рядом не было, и я вместе со штативом для капельницы и иглой, торчащей из вены, проковылял в коридор и крикнул: Аня, подойдите, пожалуйста! Медсестра тут же примчалась; уменьшила скорость капельницы: пожилой, очень толстой женщине, кажется, сразу полегчало, у нас были одни и те же препараты, но из-за того, что ей скорость уменьшили, а мне — нет, моя капельница закончилась быстрее, но толстая женщина очень боялась оставаться в палате одна и попросила меня, вдруг я не возражаю задержаться немножко, пока она не докапается, а то ей очень страшно, еще помрет прямо тут, я сказал хорошо и минут сорок провел с ней в палате, меня подташнивало, и я злился, что приходится оставаться, хотелось домой, к семье, но я терпел, было все-таки очень жаль эту женщину; я дождался, когда жидкость в ее бутылке иссякнет, снова позвал медсестру Аню и ушел.

В отличие от онкоинститута здесь не случалось долгих знакомств: почти в каждый курс попадались разные люди. Запомнилась, правда, одна тонкая девушка в халатике, которая спрашивала у меня: а какой врач лучше? а вы у кого? Я видел ее еще раз, она не теряла оптимистичный настрой и снова была в своем веселеньком красном халатике с цветочками, смеялась, шутила, как будто у нее не рак, а максимум бронхит, ну или что-нибудь такое, в принципе пустячное, вообще она совсем не походила на онкологическую больную, волосы у нее были роскошные, почти до пояса, и я не видел, чтоб они у нее выпадали. Были болтливые старушки, они как будто пришли сюда прямо со скамеечки у подъезда; трещали без перерыва, о чем угодно, в том числе и о раке, для них это было так же просто, как сплетни о соседке из второго подъезда, о вороватом мэре, о грядущих президентских выборах, о судьбе России, о невоспитанной молодежи.

Был небольшой не сказать чтоб скандал, но неприятность. Мой первый химик давал мне заниженную дозу, это выяснилось после второго курса, я сказал, а вот смотрите, химиотерапевт в Бурденко написал, что карбоплатина и паклитаксела надо давать столько, то есть побольше, чем вы даете, а он пожал плечами и сказал, ну и что, ваш химиотерапевт в Москве, а мы здесь, а у вас сильно падают лейкоциты после каждого курса, и нам нести ответственность, если вдруг с вами что-то случится. Я сказал, ну неужели нельзя что-нибудь придумать, я готов рискнуть, но видно было, что ему не хочется что-нибудь придумывать, и тогда я поговорил с Оксаной Андреевной, она позвонила ему, но он был непреклонен. Тогда давайте так, сказала Оксана Андреевна, можно договориться, чтоб вы перешли к другому врачу, попробуйте договориться, я сказал, хорошо, попробую, и так получилось, что на третий курс моего химика не было, то ли заболел, то ли как раз ушел в отпуск, и меня отдали Ломановскому, это был молодой парень, наверно, чуть моложе меня, он ходил в смешных джинсах с кучей карманов, совсем не похож на врача. Я сказал ему, что вот предыдущий химик давал мне пониженную дозу, но я готов на обычную, такую, как написали в Бурденко, даже если надо, куплю необходимые лекарства, но он сказал: ладно, ладно, не надо ничего покупать, и дал мне обычную дозу. На четвертый курс мой химик вернулся из отпуска (или с больничного), и меня должны были вернуть к нему под вящий контроль; однако я поговорил с Ломановским: вы не против, если я перейду к вам, он как-то сразу занервничал, да я, собственно, не против, но как-то некрасиво получается, может лучше не надо. Он так забавно боялся, как бы чего не вышло, с одной стороны, я его понимал, все химики сидели в одном небольшом кабинете, четверо на этой крошечной площади, с ума сойти как мало там было места, но они были довольно дружны, и, вероятно, он боялся, что из-за меня поссорится с другом. Я сказал, да все в порядке, я возьму всю вину на себя, и сам подошел к своему химику, спросил его: а вы не против, если я перейду к Ломановскому? Он сказал: совершенно не против, тут же отдал мне историю болезни, а я вручил ее Ломановскому. Тот все равно очень нервничал, приговаривал: ох, зря мы это, очень зря, но вроде немного успокоился, ладно, сказал он, раз уж так, то продолжим лечение. Так случилось, что после четвертого курса мои лейкоциты упали как-то слишком уж неприлично, анализ крови показал что-то около полутора, меня даже к заведующей химиотерапевтического отделения вызвали, она объяснила, вот, мол, что бывает, когда не слушаешь советов врачей, вам же не зря давали пониженную дозу, а вдруг вы инфекцию подхватите, да такую, что ваше лечение все полностью накроется, но я был непреклонен, настаивал, что все беру на себя, все риски и так далее. Заведующая вздыхала, Оксана Андреевна вздыхала, Ломановский тоже вздохнул и прописал мне для поднятия лейкоцитов нейпомакс; я купил его в ближайшей аптеке, и мне его уколола под кожу медсестра в онкодиспансере. Препарат помог, и на следующий же день лейкоциты поднялись до необходимой величины, даже с запасом, и к пятому курсу я подошел подготовленный, но тут случилась беда с поставками паклитаксела в онкодиспансер, препарата на всех не хватило, и Ломановский, смущаясь (он, кажется, меня немного побаивался), сказал, что препарата нет, химию придется отложить, пока он не появится. Я сказал, но ведь правильно делать следующий курс через три недели после предыдущего, максимум четыре, он сказал, ну как бы да, правильно, но препарата нет, может, будет через неделю, проблемы с финансированием, так что не факт, что и через неделю будет, конечно, хотя надежда есть. Я сказал, давайте я куплю препарат сам. Он сказал ну он как бы недешевый, я сказал ничего страшного, похороны дороже, давайте куплю. Ломановский открыл браузер на своем компьютере и нашел ближайшую аптеку, где препарат продается и даже не самая дорогая его версия, итальянская, что ли. Я спросил у Ломановского: это же химия, наверно, просто так не продадут, нужен рецепт, но Ломановский покачал головой: да нет, продадут без всякого рецепта. Я удивился: надо же, думал, все-таки химия, не так просто купить, но он только посмеялся: да вот так все у нас в стране просто. Я сходил в аптеку, это был «Мир здоровья» на Ворошиловском проспекте, полуподвальное здание, помню, фармацевтом там была молодая красивая армянка, я еще подумал, когда попросил у нее паклитаксел: интересно, что у нее в голове, когда она продает мне препарат химии, наверно, думает, вот недолго человеку осталось, у него рак, скоро умрет, еще она, наверно, думает, как это страшно и как хорошо, что у меня рака нет, бог миловал, хотя, может быть, ничего такого она не думает: какое ей дело, кто и что у нее покупает, да и покупают у нее химию, наверно, часто, ну то есть, может, не каждый день, конечно, но пару раз в неделю точно, все-таки аптека не так далеко от онкодиспансера, а в онкодиспансере бывают перебои с лекарствами, какие-то задержки, и не все соглашаются ждать, когда препарат появится, а в этой аптеке онкобольные еще и «бабочки» часто покупают, потому что химия долгая, в онкодиспансере ее пускают через «бабочку», я сам у них «бабочку» как-то покупал.

Пятый и шестой курс химии Ломановский давать мне не хотел, потому что ПЭТ/КТ, сделанное в Москве в середине июня после четвертого курса, не показало никаких признаков опухоли, и даже спорное место в шее, где у меня какое-то время подозревали метастаз, как будто пропало — словно его и не существовало. Мы с Яной понесли все диски и бумаги в Бурденко, химиотерапевт в Бурденко внимательно осмотрела мои выписки, сравнила снимки в динамике с начала года и по июнь и сказала, ну да, все хорошо, и вот даже ребята с ПЭТ ничего не находят, и в принципе на этом можно химию остановить, но вот давайте все-таки закрепим результат и проведем еще два курса, доведем до шести, думаю, это не помешает, просто на всякий случай. В Ростове я передал ее слова и выписку Ломановскому, тот вздохнул: эти из Бурденко, начальнички, тоже мне, блин, раскомандовались, им как будто все равно, как это все рискованно, у вас же постоянно лейкоциты падают к чертовой бабушке; ну ладно, ладно, сказал он, увидев, что я раскрыл рот, чтоб возразить, все с вами ясно, и с этими словами, он записал меня на пятый курс, а впоследствии и на шестой.

Шестой курс химии прошел спокойно; это если не считать неприятного случая со шкатулкой, которую я когда-то нашел в бомбоубежище завода «Красный Аксай». Я склонен считать этот случай чем-то вроде сна или временного помешательства, может быть, даже вызванного химией, хотя прежде ничего подобного не случалось; впрочем, какая теперь разница.