Вечером первого декабря 1775 года была особенно ненастная и дождливая погода. Снег, выпавший с утра, растаял. Везде стояли лужи. Экипажи и редкие пешеходы уныло шлепали по воде. Была буря. Она ревела над домом священника, стуча ставнями и раскачивая у забора огромные деревья в смежном, гетманском саду. Нева вздулась. Все ждали наводнения. С крепости изредка раздавались глухие пушечные выстрелы.

Отец Петр сидел сумрачный на вышке у барышень. Разговор под вой и рев ветра не клеился и часто смолкал. Варя гадала на картах; Ирина, с строгим и недовольным лицом, рассказывала, какие алчные пиявки все эти секретари в иностранной коллегии, переводчики и даже писцы; несмотря на приказ и личное внимание графа Панина, они все еще не снеслись с кем надо в Испании и на островах, составляли проекты бумаг, переписывали их, переводили и вновь переписывали, лишь бы тянуть.

- Да вы бы смазочку… через прислугу, или как, - сказал священник.

- Давали и прямо в руки, - ответила Варя за подругу.

Та с укоризной на нее взглянула.

- Ох, уж эти волостели-радетели! - произнес отец Петр. - Пора бы из Москвы обратно государыне; плохо без нее.

Дождь наискось хлестал в окна, как град. Измокший и озябший сторожевой пес забрался в конуру, свернулся калачом и молчал, как бы сознавая, что при такой буре и пушечных выстрелах всем, разумеется, не до него.

Вдруг после одного из выстрелов с крепости пес отрывисто и особенно злобно залаял. Сквозь гул ветра послышался стук в калитку. Девушки вздрогнули.

- Аксинья спит, - сказал отец Петр о кухарке. - Кому-то, видно, нужно… с крыльца не дозвонились.

- Я, дяденька, отворю, - сказала Варя.

- Ну, уж по твоей храбрости, лучше сиди.

Священник, опустясь со свечой в сени, отпер уличную дверь. Вошел несколько смокший на крыльце, в треуголке и при шпаге, невысокий, толстый человек, с красным лицом.

- Секретарь главнокомандующего, Ушаков! - сказал он, встряхиваясь. - Имею к вашему высокопреподобию секретное дело.

Священник струхнул. Ему вспомнились бумаги, привезенные Ракитиной. Он запер дверь, пригласил незнакомца в кабинет, зажег другую свечу и, указав гостю стул, сел, готовясь слушать.

- Проповеди-с Массильона? - произнес Ушаков, отирая окоченелые руки и присматриваясь к книге знаменитых «Sermons» "Проповеди» (фр.), лежащих у отца Петра на столе. - Изволите хорошо знать по-французски?

- Маракую, - ответил священник, мысля: «Что ему в самом деле до меня и в такой поздний час?»

- Вероятно, батюшка, изволите знать и по-немецки? - спросил Ушаков. - А кстати, может быть, и по-итальянски?

- По-немецки тоже обучался; итальянский же близок к латинскому.

- Следовательно, - продолжал гость, - хоть несколько и говорите на этих языках?

«Вот явился прецептор, экзаменовать!» - подумал священник.

- Могу-с, - ответил он.

- Странны, не правда ли, отец Петр, такие вопросы, особенно ночью? - произнес гость. - Ведь согласитесь, странны?

- Да, таки, поздненько, - ответил, зевнув и смотря на него, священник.

Ушаков переложил ногу на ногу, вскинул глаза на стену, увидел в рамке за стеклом портрет опального архиерея, Арсения Мацеевича, и подумал: «Вот что! Сочувственник этому вралю… надо быть настойчивее, резче!»

- Ну, не буду длить, вот что-с, - объявил он. - Его сиятельству, господину главнокомандующему, благоугодно, чтобы ваше высокопреподобие, взяв нужные святости, тотчас и без всякого отлагательства потрудились отправиться со мной в одно место… Там иностранка-с… греко-российской веры…

- В чем же дело?

- Нужно совершение двух таинств.

- Каких именно?

- А вам, извините, зачем знать? разве нужно заранее? - возразил Ушаков. - Тут не должно быть колебаний, повеление свыше.

- Необходимо приготовиться, - сказал священник, - что именно ранее?

- Сперва крещение, потом исповедь с причастием, - ответил Ушаков.

- И теперь же, ночью?

- Так точно-с, карета готова.

- Позволите взять причетника?

- Белено, слышите ли, без свидетелей.

- Куда же это, смею спросить?

- Ответить не могу. Изволите увидеть после, а теперь одно - беспродлительно и в полном секрете! - заключил Ушаков, кланяясь как-то кверху, хотя, в знак просьбы, обеими руками прижимая к груди обрызганный дождем треугол.

- Могу объявить домашним, успокоить их?

Ушаков, зажмурясь, отрицательно замахал головой.

Священник взял крест и книги, крикнул на вышку: «Варенька, запри дверь!» - и когда племянница спустилась в сени, карета, гремя, уже катилась по улице. Подъехав к церковной ограде, отец Петр разбудил привратника, вошел в церковь и взял дароносицу.

____________________