осле воцарения дочери Петра I Елизаветы власть в стране, оставшейся феодально-крепостнической, перешла к русским вельможам. Разрушенная немецкими временщиками система правительственных органов, созданная Петром I, была восстановлена. Кабинет министров уничтожили, высшим органом внутреннего управления снова стал Сенат, неоднократно оказывавший Нартову поддержку. Положение Нартова несколько окрепло. К этому времени он выполнил много новых важных работ, создал новые механизмы Академики Эйлер и Крафт признали весьма полезной изобретенную им в 1739 году противопожарную машину. Была внедрена и успешно действовала машина для сверления пушек. Труды Нартова в развитии артиллерийской техники получили правительственное признание. «За его в сверлении пушек полезное искусство» Сенат произвел Нартова в апреле 1741 года в чин коллежского советника, что соответствовало армейскому чину полковника, и предписал вдвое увеличить его жалованье с выплатой по Академии наук. 22 июня Шумахер был вынужден сделать распоряжения: «Оному советнику, господину Нартову, с прежним его жалованьем производить с того апреля двадесят седьмого дня по тысяче по двести рублев на год». К этому распоряжению Шумахера и его дате мы еще вернемся.

В Лаборатории механических и инструментальных наук Нартов собрал большую группу станков. В описи, составленной им же в 1741 году, их упоминается пятьдесят. Лично Нартов изобрел и построил одиннадцать станков, кроме того, закончил три станка, начатых умершими мастерами.

В связи с изменением обстановки в стране Нартов задумал выступить против Шумахера и его приспешников, тормозивших развитие русской науки. Он решил сообщить о преступных действиях Шумахера императрице Елизавете, которую лично знал по крайней мере с четырехлетнего возраста. Осуществить это намерение было нелегко прежде всего потому, что Елизавета Петровна вместе со своим двором тогда находилась в Москве. Как служащий Академии наук, Нартов не имел права выехать из Петербурга без позволения Шумахера. Последний безраздельно властвовал в Академии после ухода последнего президента Карла фон Бреверна в апреле 1741 года.

Покинуть Петербург Нартову удалось только по указу высшего органа — Сената «для объявления в Москве ко артиллерии секретных дел». Из конторы Сената ему был выдан паспорт и послан указ в Ямскую контору о предоставлении лошадей в древнюю столицу.

Но ранее чем Нартов выехал в Москву, у него и его единомышленников нашелся недруг, который «объявил тайно Шумахеру все их намерение». Шумахер сразу же стал принимать свои контрмеры: писать своим покровителям в Москву и организовывать академиков и адъюнктов для борьбы с посмевшими выступить против него.

13 августа Шумахер выполнил сенатский указ, а 18 августа он уже состряпал для дискредитации Нартова письмо в Статс-контору, ведавшую государственными расходами. Начав с утверждения, что, дескать, Нартов пригоден только лишь «к токарным станам», Шумахер затем пытался сделать ловкий ход. Он решил изобразить сподвижника Петра I как… «ставленника принцессы Анны Брауншвейг-Люнебургской», которую только что свергла ныне царствующая императрица.

Шумахер аргументировал этот прямой политический донос тем, что, мол, Сенат увеличил Нартову жалованье в то время, когда правительницей была немецкая принцесса, даже имя которой теперь не положено произносить. При этом он указал, что Академия Нартову «прибавочного оклада поныне не производила и производить не смеет».

Шумахер «забыл», что он сам же предписал выплачивать прибавку Нартову с 27 апреля 1741 года, то есть во время правления Анны Леопольдовны. Впрочем, он не выплатил Нартову ни копейки…

Но на этот раз расчет Шумахера не оправдался: донос не помог.

По приезде в Москву Нартов передал императрице жалобы на преступные действия всесильного в Академии секретаря. Вместе с ним выступили демократические низы Академии — переводчики Иван Горлицкий и Никита Попов, канцелярист Дмитрий Греков, копиист Василий Носов, комиссар Михаил Камер, студенты Михайла Коврин, Иван Пухорт, Прокофий Шишкарев.

30 сентября 1742 года императрица подписала указ о назначении Следственной комиссии для расследования положения в Академии. Ее членами стали крупнейшие сановники, далекие от Академии наук и не стремившиеся вникнуть в ее интересы: президент Адмиралтейской коллегии граф Н. Ф. Головин, вице-президент Военной коллегии генерал-лейтенант С. Л. Игнатьев и князь Б. Г. Юсупов. Шумахера от должности отстранили. Руководителем Академии стал А. К. Нартов: «повелено смотрение в Академии поручить советнику г. Нартову».

7 октября правительственный указ был доставлен в Петербург. В тот же день арестовали Шумахера. Следственная комиссия приказала вместе с Шумахером «со всеми их имениями тотчас заарестовать» контролера Гофмана, канцеляриста Паули и книгопродавца Прейсера, обвиненных в качестве соучастников его преступлений.

Обвинения против Шумахера были тяжелые. Противники его гневно писали про «явное шумахерово на Россию скрежетание». М. В, Ломоносов отмечал впоследствии: «…сперва комиссия зачалась было горячо».

Главным было обвинение в том, что Шумахер препятствует подготовке русских ученых и действует так, чтобы и впредь их не было: «…в восемнадцать лет ни единого профессора русских нет ни из какой классы, а тщится так, чтоб и впредь не видать». Для подтверждения этого обвинения достаточно было взять в руки списки академиков, начинавшиеся со времени основания Академии фамилиями Германа и Бюльфингера и заканчивавшиеся ко времени выступления Нартова Струбе де Пирмоном, Крузиусом, Трускотом, Сигизбеком.

Обвинители во главе с Нартовым не проявили ни малейшей национальной ограниченности. Они очень четко поставили в вину Шумахеру то, что из-за его козней вынуждены были покинуть Академию выдающиеся ученые-иностранцы, пребывание которых в Петербургской Академии обвинители считали крайне плодотворным для страны. Они точно указали, что после изгнания Бернулли, Германа и других передовых ученых, которые уехали «от непорядков шумахеровых», «на их места Шумахер насадил своих креатур». Таких креатур было немало, начиная с виршеплетов в честь Бирона, подобных Юнкеру, известному своими хулиганскими поступками, который не раз избивал других академиков палкой и расколачивал зеркала в Академии.

Нартов и его товарищи обвинили Шумахера в том, что, подбирая академиков из немцев, он руководствовался не научными заслугами, а только лишь своими карьеристскими интересами. В Польше, на Балканах и в других местах в то время было немало видных ученых, но никого из них Шумахер не допустил в Петербургскую Академию. Напомнили и о том, что Шумахер отверг представлявшихся к утверждению в Академии украинских ученых.

Обвинители правильно указали, что если бы не власть Шумахера, то в Петербурге «под всероссийскою державою» было бы уже немало лучших ученых и из славянских и из других стран: «мужей премудрых довольно сыскалося бы и науки процветали бы». С особым гневом они, конечно, указывали на то, что Шумахер закрыл двери в русскую Академию для русских, обзывая их «негодными и непонятными».

Наиболее резко выступил академический переводчик Иван Горлицкий. Он писал о том, что Шумахер «с единодушными клевретами своими» делает все исключительно только для своей собственной корысти, «России в крайнее поругание во многие веки». Он напомнил и о том, что подвергаются гонению «русские… Петра Великого питомцы, яко уже мужи честные и свободных наук исполненные». Одним из таких людей был Нартов. Но, как говорил Горлицкий, Шумахер ставил русских «не в человеки, но в скоты или во пни».

Шумахера справедливо обвиняли также в расхищении государственных средств, в разнообразнейших злоупотреблениях, вплоть до принуждения служащих Академии работать для его домашних дел, использования академического спирта и многого иного.

Все эти обвинения было невозможно опровергнуть, особенно главное из них, не требовавшее никаких расследований: Академия наук существует с 1725 года, но и в 1742 году в ней все еще нет ни одного русского академика.

А. К. Нартов был, конечно, не единственным человеком, боровшимся с Шумахером. Как писал впоследствии о Шумахере М. В. Ломоносов: «На него просили первые профессоры, призванные в Россию Петром Великим, которых он своими коварствами отсюду вытеснил и наше отечество лишил великия пользы;

на него просили студенты в Правительствующем Сенате, как я был за морем, за что ему был жестокий выговор;

на него просили снова студенты и канцелярские служители с Нартовым в ниспровержении наук и расточении казны, где он во многом изобличен и только знатным предстательством избавился;

наконец, просили на него и все профессоры обще, и для того поручено было им правление ученых дел до президента».

«При толь великих примерах его злости, — делал Ломоносов вывод, — при толь великом множестве свидетелей разного состояния, разных народов и в толь разные времена и обстоятельства, возможно ли сомневаться о бессовестном его поведении?»

Следственная комиссия приступила к разбору обвинений. Указ императрицы предписывал быть «безотлучно» при следствии «для изъяснения и доказательства всех тех непорядков и похищения казны» Нартову, комиссару Камеру «с протчими доносительми» и профессору Делилю. Это был единственный из академиков, ставший сперва на сторону Нартова. Нартов в это неспокойное время оказался вынужденным принять на себя всю тяжесть управления таким сложнейшим учреждением, как Академия. 30 октября 1742 года Следственная комиссия приняла решение: «…к советнику Нартову послать указ, по которому велеть ему для отправления по Академии наук текущих дел вступить на место советника Шумахера». Комиссия неоднократно отмечала: «… Академия наук в главное правление поручена ему, советнику Нартову».

Специальный пункт решения комиссии предписывал Нартову действовать как главе Академии и начинать все распоряжения словами: «Указ Академии наук». Воспитанник московских токарей стал руководителем научного центра страны.

Распоряжения Нартова как руководителя Академии наук показывают, что он поставил своей главной целью вывести ее на широкую дорогу, создать все условия для скорейшей подготовки русских ученых. Как и всегда, он работал чрезвычайно напряженно, ставил своей единственной целью интересы государства, благо народа.

Наследство, доставшееся от управления Шумахера, оказалось крайне тяжким. Финансовые дела Академии были полностью расстроены, ассигнования на ее работу не покрывали и половины расходов. На Нартова свалились все долги, годами накапливавшиеся при Шумахере. Среди академических служащих немало было бездельников. Академию терзали внутренние распри.

Хуже всего было то, что Нартов не нашел поддержки среди академиков, многие из которых были близки к Шумахеру. Последний еще до ареста использовал все свое влияние, чтобы изолировать Нартова от основных академических сил.

«К избавлению Шумахерову», писал Ломоносов, способствовали «тогдашние профессоры», что разъезжали «по знатным дворам» временщиков и просили об освобождении Шумахера из-под стражи. Шумахеровцы пустили в ход все свои огромные связи, кроме того, они очень ловко использовали отсутствие у Нартова опыта руководства Академией наук.

И тем не менее, как показывают документы, Нартов сразу же приступил к большой организационной, хозяйственной и финансовой работе. Он стремился упорядочить деятельность академических учреждений, убрать из Академии бездельников, «которые время свое препровождают втуне и жалованье получают напрасно».

Для того чтобы улучшить финансовое положение, Нартов изыскивал способы распространить академические издания, лежавшие на складе. Вместе с тем он вошел в Сенат с ходатайством о разрешении создать еще одну академическую типографию, кроме существовавшей в Петербурге: «Для размножения в Российской империи книг на российском языке весьма сие необходимо, чтоб Академии в Москве особливую гражданскую типографию, а в ней несколько печатных станов иметь». Нартов заботился о том, чтобы академические издания, особенно календари, в кратчайшие сроки доставлялись в самые отдаленные места. Поэтому он считал, что удобнее печатать и рассылать их не из Петербурга, а из Москвы. Андрей Константинович даже предусмотрел место, где следовало быть новой академической книжной лавке и типографии: «для лутчего успеху в продаже книг, неподалеку от Кремля, в Китае [городе]». Московский книготорговый центр Академии должен был наладить переписку с корреспондентами отдаленных районов и городов, посылать книги и иные издания «в дальние провинции и города»: в Казань, Симбирск, Пензу, Алатырь, Астрахань, Сибирь.

Нартов выступил с этим проектом организации книготорговли как просветитель, заботившийся о массовом распространении научных знаний. И в этом отношении он далеко опередил свое время. Только в советские годы была организована система распространения академических изданий, как об этом мечтал Нартов, от невских берегов до далеких сибирских просторов.

Чуждый национальной ограниченности. Нартов очень внимательно относился к тем из ученых иностранного происхождения, которые плодотворно работали в России. Он напряженно изыскивал способы своевременно выплачивать им жалованье из тощей Академической казны, неоднократно поддерживал их просьбы освободить от несправедливых вычетов, протестовал против попыток насильно удерживать тех из них, кто желал возвратиться в свои родные страны.

«Профессоров как вольных людей, — писал Нартов, — здесь удержать невозможно. А ежели сие учинить, то другие на их места из европейских краев, услыша сие, в Россию не поедут».

Для развития науки в России он считал нежелательным ограничиваться приглашением ученых только из Германии. Видимо, он вспоминал свои английские и другие встречи во время пребывания в зарубежных странах, когда писал о целесообразности на место отъезжающих академиков «из Англии и из других европейских краев выписать искусных людей».

Вместе с тем Нартов последовательно добивался решения главной задачи — подготовки русских ученых. Он неустанно трудился для того, чтобы наладить в Академии подготовку русской молодежи, как об этом говорят его распоряжения о зачислении учеников Петра Никифорова, Михайлы Никитина, Ивана Шерешперова и других. Сохранилось много документов, раскрывающих его деятельность по упорядочению и подъему работы в академических гимназии и университете. Документы говорят о том, как он старался помочь продвижению русских ученых. Именно Нартов энергично поддерживал перед Сенатом назначение в Академию наук Тредьяковского «профессором российской и латинской элоквенции».

Особенно ярко проявились заботы Нартова о росте русских ученых в его отношениях к Ломоносову. В свою очередь, и Ломоносов не раз высказывал свое уважение к великому инженеру. Следственная комиссия в своих протоколах официально признала, что без ведома Нартова Ломоносов отказывался даже отвечать на допросе. «Ломоносов показал, что в ответ он, Ломоносов, иттить без воли его советника Нартова не смеет».

Когда эта комиссия арестовала Ломоносова, Нартов за него горячо вступился. Он обратился в комиссию с просьбой освободить Ломоносова из-под караула, дать ему возможность заниматься наукой в интересах государства.

В то трудное время, когда академическая казна была пуста, Нартов заботливо выкраивал хотя бы небольшие средства, чтобы поддержать своего великого единомышленника. В документах, подписанных в те дни Нартовым как руководителем Академии, неоднократно встречаются решения о материальной поддержке Ломоносова, о выдаче ему в счет жалованья денег, как писал Нартов, «для необходимых его нужд». В августе 1743 года Ломоносов оказался в крайне бедственном положении из-за того, что Академия не имела возможности выплатить ему жалованье, заслуженное с сентября прошлого года.

«А ныне я, нижейший, — писал Ломоносов, — нахожусь болен и при том не токмо лекарства, но и дневной пищи себе купить на что не имею, и денег взаймы достать нигде не могу».

В Академии не было ни копейки. Нартов решил лично помочь и «за неимением в казне денег выдать Ломоносову пять рублев». Он последовательно и помогал и защищал лучшего русского ученого. В одном из документов Нартов очень четко указал, что Академия не может лишиться Ломоносова.

Между тем условия работы самого Нартова становились все более трудными. Следственная комиссия вскоре после начала ее работы повела дело так, что, как писал Ломоносов, «вся оборотилась» против Нартова и его товарищей.

Шумахера объявили… невинным.

В декабре 1742 года его и приспешников освободили из-под ареста. Арестованными оказались союзники Нартова. Всеми способами обеляя Шумахера, комиссия вынесла жестокое решение против его обвинителей. Шумахер был обвинен в преступлениях, равных измене. За это полагалась смертная казнь. Теперь отвергли даже такие неопровержимые обвинения, как то, что Шумахер не допустил в академики ни одного русского ученого. Комиссия пренебрегла списками академиков, точно подтверждавшими именно такое положение. Необоснованно отвергли и другие важные обвинения. Вместо того чтобы осудить Шумахера, признали, что за выступление против него смертной казни заслуживает Иван Горлицкий. К смертной казни приговорили Камера, Грекова, Носова. Только лишь «из природной милости» сочли возможным «вместо смерти учинить им наказание кнутом и сослать их на житье в Оренбурх».

Комиссия в своих решениях, представленных для утверждения императрице, требовала суровой расправы и над другими обвинителями. Расправу над Нартовым предоставили на усмотрение императрицы. Несправедливость была столь вопиющей, что Елизавета и после решения Следственной комиссии на протяжении года оставила Нартова стоять во главе Академии. Его товарищи мужественно боролись, посылали протесты, несмотря на то, что их держали «под крепкими караулами». Комиссия неоднократно требовала от Нартова снять печати с академических материалов, опечатанных им для того, чтобы не было злоупотреблений. Нартов, однако, нашел возможность так опечатать некоторые материалы, что даже в мае 1744 года, как отметил Сенат, «поныне оные не распечатаны».

В отместку комиссия опечатала все его машины, собрания, преднамеренно учинив для Нартова и его учеников «в науках помешательства», а в марте 1743 года обвинила Нартова в том, что он «академией править не может понеже наук не знает», «что-де он человек неученый и знания в науках никакого не имеет». Обрушилась комиссия и на Ломоносова, открыто, на официальном ее заседании называвшего Шумахера вором. Хотя Нартов и его товарищи неопровержимо доказали, что Шумахер был действительно вором и казнокрадом, восемнадцать лет присваивавшим часть академических сумм и повинным в других хищениях, комиссия пренебрегла даже доказательством передачи Шумахером за рубеж государственных секретов.

«Сверх сего доказал советник Нартов, писал Ломоносов, — что Шумахер сообщил тайно в чужие государства карту мореплавания и новообретенных мест Чириковым и Берингом, которая тогда содержалась в секрете».

Комиссия не только пренебрегла всеми обвинениями, но, изобразив Шумахера пострадавшим, запросила для него повышение в чине, производства в ранг статского советника, что вскоре и было сделано.

Дело, однако, приняло настолько скандальный оборот, что обвинителей Шумахера пришлось под благовидным предлогом отпустить.

Шумахеровцы торжествовали, но Нартов не сдался. Он продолжал руководить Академией наук целый год после позорного приговора Следственной комиссии. Только 5 декабря 1743 года Сенат принял решение возвратить Шумахера на старое место. Нартову запретили называться академиком. Но и Шумахер никогда не получил это звание.

В первом же подписанном им по своем возвращении к власти документе Шумахер вынужден был засвидетельствовать, что Нартов занимается наукой и возглавляет научное учреждение — «Экспедицию лаборатории механических и инструментальных наук».

Что же произошло? Почему поддержку со стороны правительства встретил Шумахер, а не Нартов? Почему отпор был дан не государственному преступнику, а патриоту, поднявшему знамя борьбы за честь и достоинство русской науки?

Занимаясь совершенно новым для него делом и полностью лишенный поддержки ученой коллегии, Нартов не мог избежать промахов и ошибок. Стремясь защитить интересы государства, он поступал иногда слишком прямолинейно, действовал без дипломатических хитростей, недостаточно знал взаимоотношения, установившиеся в академической среде.

Шумахеровцы очень ловко использовали каждый его промах, каждое упущение. Умело отводя обвинения, Шумахер и его приближенные измышляли самые нелепые «обвинения» против Нартова. Тот стремился закончить триумфальный столб, создал для этой цели дивные машины, — они же, сорвавшие эту работу, теперь обвиняли Нартова в остановке изготовления столба. Шумахеровцы посмели даже предъявить Нартову обвинение в задержке осуществления его собственного проекта «Академии разных художеств» и требовали его отдачи под суд!

Противник у Нартова и его товарищей был очень ловкий, хитрый и сильный. Еще сильнее были лица, стоявшие за спиной у Шумахера. Среди последних находился, как впоследствии писал Ломоносов, «сильный тогда при дворе человек иностранный». Это был онемеченный француз, авантюрист Лесток. Его предки эмигрировали из Франции. Он сперва жил в Ганновере, откуда отправился в Париж. После неудачных попыток сделать карьеру во Франции и отбытия заключения в тюрьме Шатле он приехал в Россию в 1713 году. Здесь он, как лекарь, сумел сперва войти в доверие к Петру I, но затем был сослан. Формальным поводом для ссылки был его разврат, совращение девушек, действительная причина — связи с врагами России. После смерти Петра I Лесток был возвращен Екатериной I.

Екатерина I сделала своего заграничного любимца врачом при дочери, царевне Елизавете. С той поры он оставался самым близким лицом к последней, ее наперсником. Космополит, всю свою жизнь остававшийся чуждым России, Лесток непрерывно плел интриги, будучи тайным агентом нескольких иностранных правительств сразу. После воцарения Елизаветы Лесток стал очень влиятельной персоной.

Этот король тайных интриганов того времени и любимец императрицы, тогда еще не разоблаченный, оказался одной из решающих фигур, защитивших шумахеровщину. Как и всегда, Лесток орудовал, оставаясь в тени. Он тайно договорился с членом Следственной комиссии князем Борисом Юсуповым о повороте всего хода дел в пользу Шумахера.

После тщательной подготовки Лесток и Шумахер предприняли следующий трюк. Они собрали «академических нижних служителей», наказанных Нартовым за пьянство. Затем подстроили так, что эти пьяницы, «улуча государыню при выезде», бросились к ней в ноги с жалобой на то, что, мол, Нартов не дает жалованья, морит голодом. Елизавета, прислушивавшаяся к «наговоркам Шумахерова патрона» — Лестока, указала Нартова отстранить, Шумахера восстановить.

И все же это была только формальная сторона дела. Истинные причины поворота событий в пользу Шумахера гораздо глубже.

Обвинения против Шумахера были настолько тяжелыми и неопровержимыми, что неудачу Нартова и его товарищей нельзя объяснить ни «шумахеровскими пронырствами», о которых так красочно писал Ломоносов, ни покровительством шумахеровщине сильных мира сего и поддержкой тайных иностранных агентов. Дело было и не в том, что противники Шумахера, не искушенные в тонкостях, допускали промахи, вносили слишком много страсти, предъявляли порой мелочные обвинения и иногда пользовались такими несостоятельными «аргументами», как кулак, кукиш и крепкое слово.

Столкновение Нартова и его товарищей с Шумахером было столкновением двух культур — культуры народной, демократической и культуры дворянской, реакционной, крепостнической. В те годы, когда хозяевами положения были дворяне-крепостники, никакие доказательства не могли привести к разгрому Шумахера.

Исход событий был предопределен социально-экономическими условиями и соответствовавшей им политической обстановкой. Представители академических низов во главе с Нартовым открыто встали на защиту новой, демократической культуры, а это неизбежно должно было вызвать и вызвало яростный отпор правящего класса страны.

Шумахер и шумахеровцы оказались ближе и нужнее для господствовавшей дворянско-крепостнической культуры, поэтому именно они, а не А. К. Нартов и его соратники нашли поддержку у реакционных правящих верхов.

Выступление Нартова против шумахеровщины не прошло напрасно. Оно показало, что в стране уже растут и крепнут новые научные силы из «природных россиян». В суровой борьбе Нартов помогал прокладывать путь для выдвижения ученых из рядов русского народа. В те далекие годы, когда в стране для своей корысти хозяйничали юсуповы, разумовские и прочие, а лестоки и иные тайные агенты вершили свои предательские дела, Андрей Константинович Нартов, вышедший из народных низов, оказал огромную помощь всему последующему развитию науки в интересах страны и народа.

«Птенец гнезда Петрова» прорубил окно в стенах Академии, все еще остававшейся замурованной от русского народа. Нартов защищал и поддерживал Ломоносова, помогал приходу в академические ряды первого русского академика. Не случайно именно после борьбы Нартова против шумахеровщины наступил новый этап в истории Академии наук — ломоносовский этап. На боевом знамени русской науки Ломоносов начертал крылатые слова:

«Что ж до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятельми наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет; стоял за них смолода, на старость не покину».

На клевету и козни шумахеровцев Нартов ответил новым подъемом своего научного и технического творчества, созданием новой научной книги и в прямом смысле слова «огненными пробами», пальбой из своих «новоизобретенных» пушек и скорострельных батарей.