лухой декабрьской ночью поднялось над Петербургом зарево пожара. Набат поплыл над спящим городом. На Васильевском острове горела Академия наук. Пламя озарило набережную, отблески его искрились на льду Невы.

Одним из первых прибежал на пожар Нартов вместе со своими мастеровыми. Верхний этаж здания был уже весь охвачен огнем. «К… пожару я в скором времени поспел, — пишет Нартов, — и оный верхний апартамент кругом весь сильно горит».

Пламя пылало на этаже, непосредственно под которым была Лаборатория механических и инструментальных наук со всеми ее станками, инструментами, изделиями и материалами. Здесь же находилось восковое изображение Петра I в виде сидящей фигуры.

Нартов действовал стремительно. Вместе со своими людьми он бросился в пылающее здание. Восковую фигуру успели быстро вынести. Сложнее обстояло дело со станками. Они были надежно прикреплены к полам фундаментными болтами. Нартов дал команду:

— Рубить болты, рубить фундаменты! Машины спасти!

Огонь уже начал охватывать этаж. Выбили окна, спускали через них станки: «… с мастеровыми людьми тех махин фундаменты обрубили и по веревкам спущены и протчие вещи сохранены».

Пламя бушевало в помещении лаборатории, когда за окнами исчезли последние из спасенных машин. Некоторые из вещей находились в кладовой, подойти к ней было невозможно, она пылала — «кладовая полата сгорела и ничего из ней не вынесено».

На льду Невы стояли станки, спасенные в спешке пожара, конечно, «не без повреждения». Академические служащие, гренадеры, мушкетеры и солдаты других петербургских полков, спешно прибывшие на пожар, сваливали на невский лед книги и, другие академические материалы. Сюда же приволокли ящики с экспедиционными материалами, привезенными из Сибири, и «из всех департаментов книги, кунсткамерские вещи, травы и письма, в связках и не в связках».

Среди всего нагроможденного на льду возвышалась, словно живая, освещенная пламенем, восковая фигура основателя Академии наук…

Зарево пожара поднималось все выше. В его свете хорошо были видны сани, в которые профессор Миллер спешно сбрасывал академический архив. Вскоре миллеровские сани скрылись в ночной тьме. Профессор увез основную часть архива на свою квартиру. Другая оказалась на дому у академика Винсгейма. Он затем признал в своем показании: «А что до архива принадлежит, то по большей части Миллер дела к себе в санях на дом повез, а почасти и я некоторых у себя имею». Все это были материалы, которые Нартов тщательно опечатывал еще в 1742 году, так как в них находились прямые документальные доказательства шумахеровских и других злоупотреблений и преступлений. На документы этого архива опирался Ломоносов в своей борьбе против Шумахера, Тауберта и их единомышленников.

Пламя бушевавшего пожара продолжало освещать сбежавшиеся толпы, войска, преграждавшие путь к горящему зданию и зорко охранявшие вынесенные на береговой лед академические вещи, материалы.

На следующий день после пожара Шумахер и Тауберт писали, что пожар начался на чердаке, «под кровлею… а от чего точно оный пожар воспоследовал, о том подлинно еще неизвестно». В дальнейшем пожар пытались объяснить тем, что в печных трубах были неполадки, выпала где-то кладка и начали гореть деревянные связи. Версия о начале пожара «под кровлей» была опровергнута Нартовым. Он показал, что пожар начался не на чердаке, а на верхнем этаже, «в рисовальной палате». Главная полицмейстерская канцелярия, ведавшая борьбой с пожарами в Петербурге, подтвердила свидетельство Нартова. После длительной переписки Канцелярия Академии, то есть Шумахер, объявила, что причиной пожара было то, что «где-нибудь труба проведена была возле накатного бруса, которая от худого строения, а больше от ветхости расселася», и в результате брус начал гореть.

Последствия пожара были тяжелыми. Полностью погибла академическая астрономическая обсерватория: «… из обсерватории ничего не спасено, а оная со всеми находившимися на оной махинами, часами, моделями, небесными картами, зрительными трубами и прочими… инструментами. — сгорела». Пожар уничтожил оборудование Гравировальной и Ландкартной палат, уничтожил Большой академический глобус, испепелил Камнерезную палату. Лаборатория Нартова была разгромлена.

«Погорело в Академии, — пишет Ломоносов, — кроме немалого числа книг и вещей анатомических, вся галлерея с сибирскими и китайскими вещами, астрономическая обсерватория с инструментами, Готторпской большой глобус, Оптическая камера со всеми инструментами и старая Канцелярия с оставшимися в ней архивными делами».

Все это произошло в ночь с 4 на 5 декабря 1747 года, вскоре после того, как пробило четыре часа. Здание Академии догорало не один день. 9 декабря были присланы двести солдат с лопатами, топорами и кирками, чтобы закончить тушение остатков пожара.

Документы, написанные в связи с пожаром, многочисленны, в них называется много имен, но только один ученый упоминается, как боровшийся с пожаром, — А. К. Нартов.

Первое требование шумахеровцев о мерах по ликвидации последствий пожара представляло собой гнуснейшее оскорбление чести русской армии. Они заподозрили русских гвардейцев и армейцев в краже академических вещей и книг. В рапорте на имя формального руководителя Академии, ее президента К. Г. Разумовского было так и написано: «1) от полковых штабов и офицеров во всех солдатских квартирах учинить обыск, не явится ль у кого каких вещей или книг».

Государственная Военная коллегия империи, к своему позору, удовлетворила это требование и приказала произвести повальный обыск у всех «здешних полевых и гарнизонных полков гранодер и мушкатер и других чинов, бывших в пожарное во академии время». 9 декабря пришли ответы. Из лейб-гвардии Измайловского, из всех других гвардейских и армейских полков сообщили, что обыск везде произведен и «ни у кого никаких вещей не явилось».

В первый же день после бедствия Шумахер, Тауберт и их компаньоны сочинили еще один любопытный документ в качестве меры против возможности возникновения «всяких противных и предосудительных слухов» об академическом пожаре. Хотя еще никаких слухов не было, они уже составили целый план распространения своей версии, из которой следовало, что пожар чистая случайность и якобы убыток от него невелик.

Они требовали, чтобы официальный текст о пожаре — «апробованный артикул» — был срочно разослан через Государственную коллегию иностранных дел зарубежным русским послам, чтобы «слухи основательно опровергать могли». Точно определили, сколько текстов следует разослать за рубеж: «российских пятнадцать, немецких двадцать пять».

Чего же боялись шумахеровцы? Почему Так стремительно составили план опровержения слухов раньше, чем те успели появиться?

Они боялись правды.

Придет час и всю правду откроет тот, чья речь звенит и сегодня как слово народной мудрости. Это слово Ломоносова. Незадолго до своей смерти Михайло Васильевич писал: «Разные были о сем пожаре рассуждения… следствия не произведено никакого. А сторож тех покоев пропал безвестно, о коем и не было надлежащего иску». Ломоносов раскрыл: истинная причина пожара — шумахеровщина, прямой виновник — Шумахер. В этом свете становится понятным и появление на пожаре саней, исчезающих в ночной тьме с академическим архивом, и то, что пожар вспыхнул именно рядом с лабораторией Нартова, и таинственное исчезновение сторожа, и все остальное, включая попытку оклеветать русских солдат.

В свое время, когда Ломоносов был брошен под арест из-за козней шумахеровцев, Нартов протянул ему руку помощи, хлопотал об освобождении из заключения. Теперь Ломоносов восстанавливал правду о травле и преследованиях уже умершего Нартова.

В «Краткой истории о поведении Академической канцелярии» Ломоносов писал о том, что последняя в лице ее хозяина Шумахера постоянно занималась «утеснением советника Нартова» и довела до пожара Академии и его лаборатории: «Таковых обстоятельств не пропускал Шумахер никогда, чтобы не пользоваться каким-нибудь образом в утеснении своих соперников, и для того присоветовал перенести Канцелярию в Рисовальную и Грыдоровальную палату, а рисовальное дело перебрать в бывшую тогда внизу под нынешнею Канцелярией Механическую экспедицию, где имел заседание Нартов, который для сего принужден был очистить место, рушить свое заседание, а инструменты и мастеровые разведены по тесным углам. Сие же было причиною академического пожара, ибо во время сей перемены переведены были некоторые мастеровые люди в кунсткамерские палаты, в такие покои, где печи едва ли с начала сего здания были топлены и при переводе тогдашних мастеров либо худо поправлены или и совсем не осмотрены» .

Еще задолго до пожара Нартов чувствовал, что готовится какая-то подлость. Два года он категорически отказывался переводить свою лабораторию в новое помещение, пока не получил указ, подписанный 21 октября 1747 года К. Г. Разумовским. Девятнадцатилетний юнец президент всегда считал, что Шумахер «во всем прав». Не выполнить приказ брата влиятельнейшего из всех любовников Елизаветы было невозможно.

Лабораторию пришлось перевести на новое место.

Не прошло и двух месяцев, как случилась катастрофа. Только на исходе февраля 1748 года Нартов получил разрешение перенести спасенные от пожара станки в здания, нанимавшиеся Академией. Шумахер опять подстроил все так, что лаборатория оказалась растерзанной. Нартову пришлось отправить часть станков и материалов в дом Демидовых, часть — в дом Лопухина.

Годами Нартов добивался предоставления мастеровых и отпуска материалов для восстановления лаборатории. 17 июля 1750 года ему пришлось снова писать, что инструменты и станки с их «деревянными пьедесталами и набором железным и медным» «весьма повредились». Здесь же он указал, что некоторые части станков утрачены при пожаре, самые станки, годами не чищенные, начали ржаветь. Шумахер, продолжавший хозяйничать в Академии наук, упорно вел травлю, мешал привести в порядок станки. Несмотря на все козни Шумахера, Нартов сумел восстановить и сберечь станки так, что они сохранились до наших дней, и продолжал создавать новые машины и механизмы, деятельно готовил новых и новых учеников.

Вплоть до конца его дней Нартову мешали работать, продолжали отрывать от основных работ, загружали мелочами. Знаменитого инженера и ученого заставляли в Академии наук заниматься вытачиванием бильярдных шаров из слоновой кости, разработкой проектов увеселительной катальной горки для императрицы и ее приближенных. Триумфальный столб, несмотря на все усилия Нартова, так и не дали закончить. Нартову постоянно задерживали присвоение очередных чинов — только в 1754 году он был произведен в статские советники.

Особенно тяжело стало, когда наступили преклонные годы. Нартов начал болеть. Чиновники, узнавшие о его болезни, задержали выплату жалованья. Год прошел, пока он добился того, что Сенат специальным указом от 10 ноября 1754 года поставил на место зарвавшихся чиновников и приказал выплатить положенные деньги. Даже во время болезни Нартов напряженно работал, разрабатывал новые проекты, обучал учеников своему искусству создания «тайных и сокровенных машин». Он проектировал и строил вплоть до часа, когда смерть закрыла его глаза.

16 апреля 1756 года Нартов умер.

Через месяц, 17 мая, в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось объявление о распродаже его имущества. Его сыновья — Степан и Андрей — объявили о продаже не только всего недвижимого имущества, но и кареты двухместной, пары вороных коней и «конского богатого убора на верховую лошадь». После смерти Нартова остались крупные по тому времени долги из-за того, что он вкладывал все больше личных средств в свои научные изыскания и изобретательские работы. Ревизион-контора решила в счет долгов отобрать у его детей отписанные ему небольшие деревни. Объявление о том, что ищут покупателей, желающих приобрести «на Васильевском острову в 10-й линии дом со всем хоромным строением», где жил Нартов с семьей, вышло из печати раньше, чем появились ростки зелени на свежей могиле.

В «блестящий век Елизаветы» не было и попытки хотя бы как-то отметить его память, поддержать и развить начинания, позаботиться об осиротевших учениках, о 'Лаборатории механических и инструментальных наук, напечатать хотя бы одну строчку из обширного литературного наследства.

Прошло два столетия. История вынесла свой приговор.

Только слизь и грязь остались на ее страницах от Шумахера. Он умер в 1761 году, так и не написав ни одной работы и абсолютно ничего не внеся в науку. Давным-давно было бы забыто самое имя, если бы не приходилось вспоминать в связи с насаждавшейся им шумахеровщиной, борьбой против нее и творческими подвигами Нартова и Ломоносова.

Нартов дал блестящий ответ на все происки шумахеровщины, пытавшейся помешать приходу в жизнь русских ученых и инженеров. В петровское время, в годы бироновщины, в дни схваток с Шумахером он последовательно и крайне напряженно подготавливал специалистов, выдвигаемых им лично из рядов русского народа.

Еще в первые годы работы в петровской токарне Нартов начал брать учеников «к обучению механической науке». В 1717 году, как было сказано» им взяты из адмиралтейских мастеровых Иван Леонтьев и Петр Шолышкин, из солдат Копорского полка Андрей Коровин и «той науке совершенно обучены».

При поездке в 1718 году в зарубежные страны он взял из Адмиралтейской школы учеников Василия Безобразова и Александра Жураховского. Они, как писал Нартов, «моим старанием механической науке и обучены». В 1728 году он взял из Канцелярии от строений архитектурных учеников Михайлу Семенова и Петра Ермолаева, которые им были обучены механической науке и притом «так совершенно обучены, что от ученых людей ни от кого при академии таковых не обучено».

С каждым годом росло число специалистов, подготовленных Нартовым. Работа в этом направлении расширилась после перехода в Академию наук. Здесь он воспитал многих приборостроителей, создавших материальную базу для последующих экспериментальных работ Ломоносова и его современников. Особенно расширилась работа Нартова по подготовке специалистов после того, когда он перешел к военно-технической тематике. В последние годы его жизни в документах появилось название нового небывалого учреждения, созданного Нартовым, — Механическая школа.

Ученик московских токарей в начале XVIII века, он стал за два столетия до наших дней зачинателем инженерно-механического образования в стране, основателем первой механической школы в России.

Зубонасекальный станок для производства напильников: по рукописной книге Нартова «Ясное зрелище машин».

А — верстак; В — брусок для укрепления заготовки для напильника; С — вал; D — рукоятка для привода; E — крестообразный маховик; F — бесконечный винт с двумя пальцами; G — шестерня; H — ходовой винт; I — натяжная струна; K — колонка; L — блок; М — гиря; О — боевой молоток.

Новая школа была создана для обучения строительству машин, механической науке, знание которой необходимо, как говорил Нартов, для «государственной военной обороны». По своим специальным задачам и специфическому содержанию работы Механическая школа заслуживает названия также первой в России военно-механической школы, основанной «к пользе и славе Российской империи». В Механической школе Нартов спешил новых «учеников при жизни своей обучить механической науке».

Социально-экономические условия того времени, когда жил Нартов, помешали ему создать первую русскую техническую академию — «Академию разных художеств». Они оказались неблагоприятными и для того, чтобы после смерти ее творца смогла сохраниться первая русская Механическая школа.

Нартов своим повседневным трудом по воспитанию молодежи создал тем не менее еще более широкую, чем отдельное учреждение, национальную инженерно-механическую школу, которую никто не мог закрыть.

Его ученики продолжали и после смерти своего учителя плодотворно работать в Академии наук, на монетных дворах, в арсеналах и других местах. Подготовленных им механиков можно было встретить на берегах Невы и Москвы-реки, у Днепра в Киеве и в Оренбургских степях.

Авторитет Нартова, как лучшего знатока и строителя машин, был к концу его жизни таким, что после заключения многих специалистов именно к нему обращались за окончательным суждением и решением судьбы предлагавшихся изобретателями механизмов и машин. В январе 1757 года Сенат указал, что умерший в предшествующем году Нартов решал такие научные и технические задачи, каких «как в России, так и нигде еще в европейских академических диссертациях всему ученому свету… публиковано не было».

Фрезерный станок для нарезания зубчатых колес: по рукописной книге Нартова «Ясное зрелище машин».

А — станина; В — параллельная рама; С — стойки станка; D — вертикальный шпиндель; Е — делительный лимб; F — плоские скобы; G — линейка с фиксатором для установки на необходимые лунки; Н — баранчатая гайка для закрепления фиксатора; I — установочный винт; K — гайки; L — станины, поддерживающие подвижную раму; М — остроконечные винты; N — подвижная рама (на рисунке откинута в нерабочее положение); OO — вал и шпиндель с фрезой (вверху); Р и S — ведущее и ведомое зубчатые колеса; — рукоятка для привода; Q — крестообразный маховик; V — заготовка с частично нарезанными зубьями; W — рычаг с противовесом; X — скоба; У — установочный винт.

Начало основного текста «Ясного зрелища машин» А. К. Нартова, открывающегося философским обобщением о взаимосвязи теории и практики.

Современник Ломоносова и Эйлера, Нартов не разумеете с ними рассматривал сложные технический проблемы, принимал общими усилиями с этими мужами науки согласованные научные и инженерные решения. Но места для него в официальных списках академиков так и не нашлось.

Нартов своим трудом и талантом сам нашел себе место в более важном и почетном списке. Как инженер и ученый, он навсегда стал в первой шеренге великих борцов XVIII века за научный и технический прогресс.

Вершина научного творчества Нартова, последний из прижизненных ответов клеветникам — книга, на титульном листе которой теперь стоит надпись «Театрум махинарум, то есть Ясное зрелище махин».

Работа над книгой, продолжавшаяся около четверти столетия, была завершена Нартовым накануне его смерти. Весь текст, занимающий 20 листов, и 80 листов чертежей он успел полностью закончить.

Оставалось только переплести рукопись, но смерть прервала жизнь Нартова. Его сын, Андрей Андреевич, завершил оформление. Он написал посвящение императрице, составил титульный лист, заказал нарядный парчовый переплет и золоченый обрез. Эта работа была выполнена с большим опозданием. Посвящение пришлось писать для Екатерины II, ставшей царствовать через шесть лет после кончины А. К. Нартова. Книга известна теперь в одном экземпляре. Она представляет собой рукопись, предназначенную для поднесения императрице. Хранится она в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Составляя текст и подготавливая чертежи, А. К. Нартов применял исключительно термин «машина». Его сын ввел в свое посвящение и в подготовленный им титульный лист термин «махина». Наше исследование показало, что по всей справедливости эта книга, подготовленная А. К. Нартовым «в народ», для печати, должна именоваться «Ясное зрелище машин».

Позорное, тяжелое преступление перед историей совершили правители империи. Они не только не напечатали книгу, но так запрятали ее, что труд русского инженера и ученого оставался скрытым для науки два столетия.

«Ясное зрелище машин» представляет собой замечательное явление в истории русской и мировой литературы. Обобщая весь свой опыт, А. К. Нартов создал литературное произведение, имеющее выдающееся значение для истории не только техники и науки, но и искусства, культуры, философии.

Основное содержание книги посвящено описанию станков, инструментов и художественных изделий. В ней помещены описания и чертежи 34 оригинальных станков, созданных Нартовым и его товарищами. Из этих станков 15 были созданы для непосредственно производственных целей.

В книге описаны токарно-копировальные станки для фасонной обработки боковых и торцовых поверхностей. В ней рассматриваются токарно-копировальные станки для нанесения на обрабатываемые изделия тончайших рисунков сложнейшей конфигурации: «овалистых и розовых», «мелкотравных», «розолуковатых», «вне центра розовых», «гребенчатых роз», «волнистых розовых» и других затейливых фигур. Нартов выделил в особую группу станки для внутренней обработки полостей, строгальные или протяжные для прорезки пазов, гравировально-строгальные, гравировально-медальерные, кругло-строгальные для выстругивания продольных дорожек или выступов. Он описал четыре винторезных, зубофрезерный и пилонасекальный станки и лучковые станочки для мелких деталей. В книге приведены чертежи и описания пяти сверлильных станков, штамповочного и вырубного прессов.

Такого богатства станков тогда никто и нигде не знал во всем мире. Каждый из станков, описанных в «Ясном зрелище машин», представлял собой по конструкции, по идеям, в нем заложенным, шаг вперед на пути создания мирового машиностроения. Величайшим прогрессом было создание автоматических резцедержателей-суппортов, разработанных применительно к конструкции данного станка .

В «Ясном зрелище машин» Нартов дал исчерпывающую картину того, каким последовательным он с товарищами был в борьбе за создание самоходных суппортов, решение всемирно-исторической задачи превращения ручного орудия в орудие механическое. «Ясное зрелище» действительно ясно и убедительно показывает, что Нартов и его соратники были деятельнейшими участниками международного труда по созданию интернационального изобретения — металлообрабатывающих станков, работающих с геометрической точностью, или, как называл их К. Маркс, машин для производства машин.

«Ясное зрелище машин» показывает, что станкостроение, литейное производство, технология машиностроения, термическая обработка металлов, кузнечные работы, слесарная техника, инструментальное дело, измерительная техника не исчерпывают перечень отраслей техники, обогащенных Нартовым.

Книга раскрывает научные принципы сооружения машин, разработанные и применявшиеся Нартовым. Он изложил здесь свое понимание действующих сил и равновесия, вопросов уравновешивания сил трения в машинах, вопросов прочности в машиностроении. Говоря о «машинных членах», он дал учение о деталях машин, раскрыл свои приемы проектирования и изготовления деталей.

Установив и обосновав необходимость изготовления моделей и экспериментального их изучения на пути между проектом и готовой машиной, он выступил как выдающийся представитель научно-технической мысли, один из лучших ученых, закладывавших научные основы проектирования и строительства машин.

Жизненная сила творчества Нартова, залог его успеха был в том, что он нерушимо держал связь с народом, всегда и во всем исходил из высокой идеи служения народу. Высокой идейностью пронизана и книга, увенчавшая его творческий путь.

В первых же строках основного текста книги он рассмотрел и верно решил один из коренных мировоззренческих вопросов. Века будут проходить, и все сильнее будут звучать его слова:

«Человеческое понятие двояким образом в мысли определяется, Теориею и Практикою, или самым опытом».

Рассматривая теорию и практику в их взаимной связи, Нартов поднялся в том далеком веке на одну из высших тогда философских вершин, что имело решающее значение для успехов замечательного человека при выполнении его титанического труда.

Высокой была и основная цель всей деятельности Андрея Константиновича Нартова, память о котором не померкнет никогда. Во имя народа он прошел весь свой жизненный путь труда и борьбы, замыслов и свершений.

Великий гуманист, он всегда заботился о простых людях, выступал в защиту мастеров и в Москве и в Петербурге. Просто и точно сказал Нартов в «Ясном зрелище» о том, что творил новое, знакомил со своими достижениями народы «для мирного благополучия и тишины».