– На ручку обрати внимание! Чувствуешь?!

Я демонстрирую сдержанный энтузиазм: перчаток у меня нет, холод чудовищный, и последнее, чего мне хочется, – дотрагиваться до какой-то дверной ручки, хотя бы и несовременного вида, в виде птичьей головы.

– Латунная! – со значением говорит Николай Викторович Инкин – шапка типа «ондатер», очки, под мышкой картонная папочка «Дело», набитая старинными фотографиями Нижнего Новгорода. – Это ведь не простая ручка!

Знакомый мне жанр: экскурсия по местам обитания литературных героев в сопровождении автора; это все равно что заглянуть за кулисы театра и обнаружить, что все декорации – настоящие, никакого обмана. Точно так же я ходил по алексей-ивановской Перми с Алексеем Ивановым или по александр-иличевской Пресне с Александром Иличевским, по стиг-ларссоновскому Стокгольму – с…

– Был такой народоволец Фроленко…

Я перебиваю: многие герои Николая Свечина (творческий псевдоним Инкина) рано или поздно переходят в режим монолога и читают собеседникам лекции по истории, а погрузиться в жизнеописание ручки – все равно что лизнуть ее на морозе.

– Николай, – говорю, – а не сохранились ли тут у вас старинные трактиры?

Свечин съезжает с фурнитурной темы и ведет меня туда, где тепло. Впрочем, по дороге мы бегло осматриваем овраги («Вон там, помнишь, Звездинский пруд, куда приволокли задушенного аптекаря Бомбеля»), казенные здания («Тут в 1799 году Павел Первый останавливался») и заснеженный клочок суши посреди реки – остров Кавказ, государство в государстве, которое главный свечинский герой, сыщик Лыков, зачищал в 1881-м перед приездом царя.

Собственно, Нижний Новгород и до появления Свечина не был обделен достопримечательностями – именно здесь, на западном берегу, у Кремля, находится, сами знаете, наикрасивейший в России панорамный вид – на стрелку, треугольный мыс, у которого сливаются Ока и Волга. Именно здесь стоит собор Александра Невского, на открытии которого летом 1881-го народовольцы, с ведома заговорщиков-чиновников (шокирующий симбиоз политических террористов, уголовников, придворных, сектантов и иностранных разведок – конек Свечина) в «Охоте на царя» чуть не пристрелили Александра II – и пристрелили бы, если б не Благово, бывший морской офицер, а ныне коллежский асессор, обладатель недюжинного аналитического ума. Именно на стрелке и располагалась на протяжении почти ста лет Нижегородская ярмарка, где начинал квартальным надзирателем Алексей Лыков – фантастической физической силы молодой сыщик, ученик Благово.

«В 2004 году на чердаке дома № 40 по улице Новой братья Гудиленковы нашли фанерный чемоданчик…» Парадной версии истории возникновения саги о Лыкове нет ни в бумажных изданиях Свечина, ни в Интернете; я нашел ее в альбоме «Нежный Нижний», изданном местным издательством «Литера». В чемоданчике «обнаружилось десять тетрадей в коленкоровых переплетах, исписанных разборчивым почерком. Это оказались воспоминания Алексея Николаевича Лыкова. Действительный статский советник, последний начальник уголовного делопроизводства Департамента полиции, был по происхождению нижегородцем. Когда в феврале 1917-го департамент стала жечь восставшая чернь, а городовых и офицеров полиции начали убивать без разбора, Лыков в статском платье вышел из окруженного здания и исчез бесследно. Дальнейшая судьба сыщика неизвестна. Судя по нахождению его записок, он вернулся в родной город, но вряд ли задержался там надолго. Сейчас писатель Николай Свечин на основе его воспоминаний сочиняет романы под общим названием „Происшествия из службы сыщика Алексея Лыкова и его друзей“».

Знакомство с первыми книжками «Происшествий» неминуемо обеспечивает Свечину репутацию, во-первых, краеведа, во-вторых, эпигона Чхартишвили: хороший дядька, наловчившийся сочинять «под Акунина», только на местном материале. Это прилипчивое и обидное для нашего героя заблуждение: тем самым ему автоматически задается потолок – выше признанного родоначальника жанра не прыгнешь, ну и локальная привязка подразумевает мелкий масштаб. Меж тем Свечин – действительно краевед, но краевед вовсе не только нижегородский: точно так же точны в смысле историко-географических обстоятельств те его детективы, где действие разворачивается в Москве, Петербурге, Дагестане, Забайкалье; и, соответственно, точно так же, как сейчас по Нижнему, со Свечиным можно ходить хоть по Петербургу, хоть по Варшаве. Про Варшаву, кстати, у него вышел роман – «Варшавские тайны». Будет и про Одессу. А потом и про Сахалин.

Сравнение с Акуниным Свечина нервирует или даже вызывает реакцию, которая в его «Смерти провизора» описывается выражением «франц хераус». (В примечании указано, что пошло оно от случившегося в 1813 году эпизода – русские солдаты выпили за здоровье союзника, австрийского императора Франца, когда же в ответ австрияки отказались пить за здоровье Александра, наши солдаты сунули по два пальца в рот и скомандовали: «Франц, хераус!» – «Франц, обратно!») Да, Акунин, по его мнению, прекрасный писатель, у которого есть чему поучиться, однако сам Свечин ретродетективы начал писать до Акунина – еще в 1977-м, от скуки, когда после экономфака работал на оборонном заводе наладчиком. Роман назывался «Парижские тайны ротмистра Иванова» и был пародией на Валентина Лаврова.

Хорошо, а совпадение эпох? Обратите внимание: не только Свечин, но и еще много неглупых людей, независимо, судя по всему, друг от друга, начинают писать «ретродетективы», персонажи которых живут в конце XIX века и работают в полиции.

– Объяснение простое. В 1866 году была создана Петербургская сыскная полиция, потом Московская, потом Варшавская. И появились сыщики. Некоторые из них оставили мемуары, мы их прочитали – и загорелись. Путилин, Эффенбах, Кошко, Филиппов… Талантливые были люди, хорошо делали свое дело. Флер этих имен и толкает современный исторический детектив.

На поверку романы Свечина и Акунина оказываются совсем разными. Акунин – постмодернист, экспериментатор, жонглер цитатами; у Свечина все всерьез – это чистопородные исторические романы, с детективным, не без этого, сюжетом. (Впрочем, нет, не все, конечно, всерьез: в «Завещании Аввакума» есть, например, камео Горького – учитель Лыкова Благово дает поручение мальчику по имени Алексей Пешков; в «Охоте на царя» оказывается, что в 1869 году он спас жизнь супруге своего симбирского приятеля Ульянова – беременной, на третьем месяце, понятно кем; второе дно, то есть, имеется, только докапывайся.) Чхартишвили никогда в жизни не назвал бы своим учителем Пикуля – а Свечина это совершенно не смущает.

– Первым, я полагаю, стал писать именно исторические детективы Валентин Лавров. Пикуль – нечто большее. Этот человек имеет огромные заслуги – он много лет прививал читателям любовь и интерес к истории. Я одна из его «жертв» – и признателен ему за это. Поэтому в моих книгах первично слово «исторический» и вторично – «детектив».

Наконец, у них разный герой. Фандорин – сверхчеловек, японским владеет, заикается. Лыков – лапоть, с языками швах, когда его послали в Женеву следить за Плехановым, миссию провалил, потому что не понимал ни бельмеса. Штука в том, что задача у автора была вообще другая.

– Мне хотелось показать человека, понимающего свое предназначение. Лыков – «решительный человек». Такие люди тогда были, есть они и сейчас. Вот существует зло. Оно кажется непобедимым. Вокруг все обычные, слабые – а зло агрессивно, оно нападает первым и поэтому часто побеждает. Обычные люди боятся, отступают, пасуют, убегают. Сильный человек с правильным знаком очень важен и очень нужен, он защищает этот уязвимый мир. В остальном Лыков – человек рядовой: выходец из народа, дворянин в первом поколении. Заурядной внешности, не избалованный женским вниманием. Средних умственных способностей. Он не бегает по потолку, не говорит на четырех языках, он такой же, как все. Только два плюса: он не боится зла – и он обучаем. За эти особенности Алексея и выбрал мудрый Благово и начал делать из парня сыщика.

А я-то вообще сначала думал, что главный герой серии – Благово.

– Нет. Благово скоро убьют, он не успеет выучить наследника. Большую часть жизни Лыкову придется справляться самому, опираясь на уроки своего учителя, и расти, мучительно и трудно расти. Такая вот линия жизни, и все это на фоне моей любимой истории.

Что все-таки такого в этих двух эпохах – Александра II и III, русском викторианстве так называемом? Оно правда, что ли, как-то рифмуется с современностью?

– Эти эпохи совершенно разные. И при этом, да, во многом рифмуются с недавним прошлым и современностью.

«Великий реформатор» настолько распустил страну, что аналог этому лишь один – время ельцинско-гайдаро-чубайсовских реформ. Очень много сходного! Я читал газеты тогда, в девяностых, и поражался. Один к одному! В учебники истории попали только отмена крепостного права, военная, судебная и ряд других реформ. Но общественная жизнь страны сделалась балаганной. Банковские и железнодорожные аферы, казнокрадство, взяточничество министров… Нувориши швыряют швейцарам в ресторане на чай червонцы. Грандиозное по масштабам воровство при поставках провианта армии в русско-турецкую войну. Одновременно – кипеж общественной жизни, разнузданность прессы, приток людей в города и резкий рост в них преступности. Плюс политическая борьба, хождение в народ и, наконец, террор и цареубийство. Неудивительно, что, насмотревшись на все это, Александр III завинтил гайки. Началась совсем другая эпоха. Ее с оговорками можно назвать «как бы» викторианской, но она оказалась коротка: всего 13 лет. И тут снова параллель, но уже с двухтысячными, когда парламент – не место для дискуссий. А кончилось все февралем 1917 года. В России чрезмерное завинчивание гаек не менее опасно, чем их легкомысленное ослабление. От власти нужны ум, справедливость, материальная чистоплотность и доверие к собственному народу. Со всем этим и тогда, и сейчас – проблемы.

Если так, то разве в России писать детективы не гиблое дело?

Классический детектив – это же история про восстановление временно нарушенной нормы, а в России норма не соблюдается, насилие не является ненормой.

– Да нет, ну зачем же так обижать Россию? В стадии мирной жизни нормы существовали, зло мгновенно наказывалось. Царская полиция умела ловить жуликов, да и советская милиция была профессиональна. Мой знакомый в 1977 году оказался похож по приметам на грабителя шапок. Он шел по улице, и его арестовывал каждый патруль, шесть или семь раз. В конце концов парню в РОВД выдали справку, что он проверен и отпущен, а то ловили бы его до утра… Или недавно схватили полоумного нелюдя, убившего пятилетнего ребенка. Нашли генетический материал, проверили тридцать тысяч подозреваемых и выявили преступника. Значит, система по-прежнему есть – и она работает. Просто у нас были длинные периоды нестабильности, какие не выпадали ни Агате Кристи, ни Жоржу Сименону с Рексом Стаутом. И в эти периоды, да, классический детектив буксовал, как инородное тело… А так русские сыщики были талантливее заграничных, московская полиция при Кошко признавалась лучшей в Европе.

Вот почему, по-видимому, свечинские полицейские выглядят умнее Вильгельма Баскервильского из «Имени розы», а при задержаниях опасных преступников проявляют чудеса физподготовки. В каждой книге значительное место занимают описания рукопашных боев – очень пространные и профессионально сделанные, чистый Голливуд. Нырнул под руку, развернулся, перекатился, врезал с дальней ноги… И ладно бы только в книгах.

– Увидишь такого-то, – наказывает мне Свечин об одном общем знакомом, – дай ему в левое ухо. Можно и в правое, но лучше в левое. За то, что не едет в Нижний.

Почему надо бить в левое ухо?

– Потому что ты будешь делать это правой рукой. Удар выйдет сильнее, воспитательный эффект – больше.

Впрочем, зачем же «такого-то». «Гаррос» – он сказал. Александр Гаррос не только писатель, но и журналист, который поехал несколько лет назад в Нижний бродить по прилепинским местам с Захаром – и случайно прочел пару первых книжек Свечина; встретился с ним – и «открыл», можно сказать.

За последние лет шесть лыковиану печатали три издательства – из них два московских, однако настоящего большого успеха у Свечина так и нет. Типичная история русского писателя из провинции: очевидный талант, материала – лопатой греби, готовых текстов – полно, только вот чего с ними делать, он не знает. Литературного агента у него нет – не потому, что не имеет о них представления, а потому, что найти не получается. Писал несколько раз на адреса известных агентств – но те просто не ответили. Никому ничего не надо. Спасибо, хоть как-то издают в Москве – в нелепых сериях, с абсурдными аннотациями, иногда под измененными названиями, с искусственным притормаживанием сроков.

– А сколько ты, в принципе, можешь в год писать романов – им ведь нужен поток?

– Если соблюдать качество – по два в год.

– По два в год?! А они знают?

Знают, только вот, узнав, не подскакивают, как люди, выигравшие в лотерею, а зевают, вежливо прикрывая рот ладошкой.

Характерная байка. Специально к 200-летию войны 1812 года Свечин написал исторический – ну и приключенческий, конечно, – роман «Московский апокалипсис», про пожар Москвы. И что же? Издатели взяли текст, обещали напечатать к годовщине – и не напечатали сначала к весне 2012-го, потом к лету, а потом и к осени. Так и мурыжили до тех пор, пока юбилейный год не закончился, а затем, без каких-либо извинений, просто вернули рукопись. Жестокие, сударь, нравы в нашем городе. Правда, потом роман вышел – в 2013 году.

Жизнь автора ретродетективов только на первый взгляд похожа на тарелку с вишнями. И ладно бы только небрежение издателей. Свечины, акунины, данилины вынуждены вечно жить под прицелом у профессиональных историков, у сетевого гнуса, друг у друга – а вероятность допустить ошибку здесь гораздо выше, чем когда пишешь про современную жизнь или про какой-нибудь Альдебаран. Уже у себя дома, в квартире, под завязку набитой книгами по истории полиции и внешней разведки, под коньяк с хурмой (вот откуда эта привычка взялась у Благово) Свечин докладывает мне о фактах вопиющей некомпетентности кого-то из его горе-коллег:

– Он пишет, что его персонаж вышел из пожара с оплавленными пуговицами на вицмундире. Ха. Ха. Ха. Да ведь у него по чину должны быть серебряные пуговицы – а температура плавления серебра 960 градусов! Это как же, етишкин арбалет, он из этого пожара выбрался?

Старинное серебро, заметим, – давняя любовь Свечина, доводящая его до бытовой эксцентрики, – он не выходит из дому без серебряной рюмки 1880 года производства, а в путешествия берет еще и серебряную чайную ложку; и даже сейчас в петлях рукавов рубашки у него антикварные серебряные запонки, эффектно контрастирующие с фурнитурой ковбойских джинсов Lee.

– А про револьверы что они пишут? На месте преступления валялись две револьверные гильзы! А они в револьверах не отстреливаются, а остаются в барабане; так что либо все шесть, либо нисколько – две не может быть. Или, – фыркает, – пишут, что у героя было семь патронов – шесть в барабане, а один в стволе! В стволе!!!

Все «жанровые» писатели одержимы блохоискательством – вот так же, помнится, фыркала возмущенно писательница Марина Семёнова, вычитавшая у какого-то своего эпигона, что гномы ходят без подшлемников. Вы только вдумайтесь: гномы – и без подшлемников!

На первый взгляд кажется, что и самого Свечина можно обвинить если не в некомпетентности, то в гиперболизации: ну не может человек рвать закаленные пятипудовые кандалы и большими пальцами вдавливать гвозди в деревянную стену, а Лыков только этим и занимается. Нет, возмущается Свечин, еще как может: ни один из лыковских рекордов не выдуман – и начинает перечислять источники. Собственно, ни у кого из тех, кто всерьез занимался жанром ретродетектива, не найдешь гнома без подшлемника – однако, по ощущениям, у Свечина наиболее толстый культурный слой, он глубже, детальнее всех знает «свою» эпоху. Свечинские детективы запоминаются не столько криминальной фабулой, сколько удивительными, ни в каких учебниках не сыщешь, сведениями. Мы узнаем из них, в чем на самом деле заключался смысл деятельности Миклухо-Маклая в Папуа – Новой Гвинее, чем занимались сектанты-красноподушечники и кто такие российские индийские князья.

– У меня к каждой книге более ста ссылок, иначе читателю будет трудно. Желательны еще и карты – у себя в Нижнем Новгороде я издаюсь с картами. Я люблю историю и пишу о ней. Если после книг о Лыкове они пойдут в библиотеку, возьмут там мемуары Витте или дневники Половцова, полистают альбомы Буллы и Максима Дмитриева, перечитают Чехова, а пусть хоть Шеллера-Михайлова, для запаха времени сходят в краеведческий музей – я буду доволен собой.

Пожалуй, в фамилии Свечин слышна не только «свечка», но и кое-что поярче: «свет», «просвещение».

Уже распрощавшись, я открываю дверь, чтобы выйти из свечинской квартиры, – и не умом, а тактильно, ли, вспоминаю, что упустил что-то важное. Мышцы кисти непроизвольно сжимаются, я чувствую металл – и догадываюсь: ручка! Что ж он там хотел рассказать мне про ручку?

– Ах, ручка…

Если бы он был театральным актером, ему, пожалуй, хорошо бы давались характерные роли; представляю его, например, Земляникой из «Ревизора».

– Ну, слушай: был такой народоволец Фроленко – который при помощи гальванической батареи чуть было не взорвал Александра II. А у народовольцев были тесные контакты с сектой бегунов, и вот им как раз и принадлежал тот дом, который мы видели. И вот Фроленко привез туда эту батарею, а там, у сектантов, скрывался Тихомиров, один из руководителей «Народной воли»; и они вывели эту батарею как раз на эту латунную ручку – так, чтобы при попытке повернуть ручку с улицы в доме срабатывал электрический звонок. Но затем явку террористов выдал предатель, Дегаев, – и батарею вместе с ручкой доставили в Департамент полиции, а потом отдали в музей при Петербургской сыскной полиции. А Лыков тогда…

Тут я понимаю, что пусть даже опоздаю на поезд, но дослушаю эту историю, выросшую на моих глазах из ничего, из какой-то никчемной ручки, которую Свечин приметил – и пририсовал к ней дверь, дом, улицу, город, страну, мир.

– А Лыков тогда был чиновником особых поручений МВД в чине коллежского советника и пользовался большим авторитетом в Департаменте полиции. Он пришел в музей и забрал оттуда латунную нижегородскую ручку; и вот так она оказалась там, на своем законном месте.

– Но, послушай, ведь наверняка этого ничего не было. Ты ведь все это только что выдумал?!

Свечин смотрит на меня сквозь очки, прищурившись, как Благово.

– Так или было, или могло быть.

Тут мне вспоминаются другие его слова, сказанные днем:

– Наверное, мои книги больше историко-авантюрные романы, чем детективы. Там нет игры, литературной мистификации – но много реально существовавших людей. Это такая «Россия, которую мы потеряли», но без розовых очков: с тупым управлением, со взяточниками-полицейскими, с самоубийственной национальной политикой, с дилетантизмом в дипломатии. Время Александра III – это время, когда были сделаны первые шаги к двум последующим мировым войнам. Вторая мировая – следствие Первой, а Первая выросла из XIX века. И страшный фокус – пролетарскую революцию в крестьянской стране – тоже тогда именно выпестовали. Вот обо всем этом я и хочу постепенно рассказать, в форме детективных историй. Это мои правила игры в лыковском проекте.

Ну а что Лыкову до этой ручки? Зачем он ее увез?

– А эта ручка была знакома Лыкову с детства – их семья жила напротив…

Похоже, я только что увидел вживую, как сочиняется новый роман. А если б не испугался и дотронулся в тот раз до птичьей головы – мог бы и войти в него.