Ура! Ремонт закончился! На послезаводские – и в базу! Первый выход в море на ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ! Все говорят, что послезаводские испытания – это херня, формальность. Подводники, ветераны…
Всеобщий подъем, но я настороже. На базу не очень тянет. Жена в Киеве. Политотдел жесток, второго фото, допустим, с комфлота, в сауне с девками у меня нет. Как пойдет дальше?
Иногда воспоминания и мысли трусливые приходят: а зачем в подводники пошел, сидел бы себе комсомольцем, ни бед, ни личного состава, кабаки вечерами. А девчонки! Ах, уж эти девчонки! Вспомнил: рука вниз, к чреслам потянулась. Стоп! Ты ж теперь зам лодочный! Терпи! Прочь, грезы!
Тяжело… А как было! Помните фильм «ЧП районного масштаба»? Ну, нашумевший…
Звонок из комсомольского отдела флотилии:
– Вов, сегодня в «Вулкан» идем. На вечер ничего не планируй.
– А деньги? Зарплата только 13-го. У меня нет, уже 25 рэ перехватил.
– Не ссы, морпорт торговый платит. Они в прошлый раз в «Авачу» на шару ходили, а сейчас им партком деньги дал, на класс методический. Обмоем. И новую секретаршу Первого горкома. Ох, и девка! А ноги! Он их раньше каждые три месяца менял, но на эту запал! Уже пятый месяц!
Девица меня заинтересовала. Надо глянуть.
– Буду. Конец связи.
А когда прибывала комиссия из Москвы, из ПУ ВМФ, или, не дай бог, из ЦК комсомола, нас собирал Первый обкома.
– Итак, флот. С вас вертолет, молотки и ножовка. Летим в Долину гейзеров, сувениры с накипи откалывать, да и хрен с ним, что 175 лет восстанавливаются. А потом в рощу реликтовых сосен, 3 миллиона лет, ветки на сувениры спиливать. Вечером все домики командующего и бассейны зарезервируйте, пожалуйста, в Паратуньке. Снег на голове, а в бассейне плюс сорок! Красота!
– Морпорт, вам деньги на методкабинет выделили. Участвуете в полном объеме. Не радуйтесь, только по финансированию.
– Горком готов? Хорошо. Кстати, обращаю ваше внимание, что горком всегда готов! В отличие от рыбпорта! Ставлю горком в пример.
А что с рыбокомбинатами? 120 килограммов неучтенной икры? В банки меньшего объема закатайте, гостей много будет. Да, и балык… Тоже побольше.
– У кого новые работницы в комсомольском учете на выдаче значков? Нет, нам нужны новые… э-э-э лица.
Вера Ивановна, сядьте! Вы уже комсомольский предел, зам мой, второй секретарь, 28 лет на спине, то есть по паспорту, а все туда же! Вы ж не надежда и не любовь, все-таки… Вы ж наш ветеран, вас беречь надо… Не надо беречь? Устали от невнимания? Раньше вы от невынимания плакали. Что? Семь лет прошло? Забыл. Вот память… Семь лет, говоришь, Вера? Ивановна… Ладно, и вас возьмем. Старая борозда молодых коней не испортит. Слезы-то ей утрите.
– А девчонок потом или в орготдел, или в культмассовый, или в пропаганду. Повысить. Но кто как себя проявит… Вроде, все. Вопросов нет? За дело, товарищи.
А потом Паратунька трое суток вслепую.
Вера? Вроде нет. Не дай бог, на старушку попал, затрахает ведь! Эта моложе, вроде? Тугее, так сказать. Или туже? Надежда? Любовь? А в голове подружка, делегат XVIII съезда ВЛКСМ, лифчик 6-го размера… Где ты, незабвенная? Эх…
Вышли из завода. Сегодня мне предстоит первое погружение, как и 60 процентам экипажа. В четвертом отсеке натянута белая суровая нитка. В тугую, до звона, как тетива лука Робин Гуда. Или Робина? При погружении на двадцать метров нитка начала провисать. Внутри меня несколько хреново. Погружаемся дальше. 120 м, 150… Стоп, не так: «продолжаем погружение».
Лодке-то годочков как и мне… Держусь и фасон держу. Пью с новичками на общих основаниях из плафона забортную воду. Заму налили полный, понятно, литра два, но надо выпить. Тянет блевать, давлюсь, но пью… Фу, выпил. Ну и гадость!
Начали всплытие. Клюнули корпусом. Проваливаемся вниз. Бегу в центральный. Уже подводником! В животе что-то непонятно-бурлящее. Морду кривит непроизвольно: позывы рвотные. Под днищем 1700 м. Успею.
А что так страшно у нас орет старпом?
– Все дуть! Рули на всплытие! Вперед полный! Задраиться в отсеках!
Куда-то мчимся, вроде наверх. В ушах шумно до треска, и их закладывает,
как в самолете. Старпом сует мне «идашку». Включаться?
Нет, всплыли! Оказывается, вырвало какую-то воздушную захлопку на глубине 180 метров. Даже не так, а крышку клапана вентиляции. А что, без нее нельзя? Мне плохо после морской воды. Что? Чуть не утонули? Завод виноват?
Да, пора уже и устройство лодки учить, а то баня, «гады», довольствие, роба, брага.
Корабль надводный досконально знал, три раза «устройство корабля» механику сдавал. Деду Жоре. Вахтенным штурманом стоял. Неужели в этой железной трубе сложнее?
Пора учиться служить на ПЛ. Наставления, инструкции, руководства. А где техформуляр? Читаю ночами. Информации много, главного нет. А зачем эта воздушная захлопка? А, клапан вентиляции… Противоположность кингстона… Это как? Цистерны 1–3, 2–4… Так. Группы главного балласта. А есть еще второстепенного? А еще какие-то дифферентовочные. А это что? Прочного корпуса… А где непрочный? Нет, без механика не обойтись. Где клавиша «Каштана»?
– Центральный, замполит приглашает механика.
– Центральный! Передайте на камбуз: два чая в каюту замполита. С лимоном. Если есть.
Нет, лодка не первый мой корабль, первого ранга… Лимона нет.
– Александр Иванович, присаживайтесь. Да, на койку старпома. Что-то меня дисциплина в трюмной группе тревожит. И вас? Удивительно, какое совпадение. Помните, штурман вас пьяного на себе по поселку нес? В вас 100 кг, а в штурмане 55. Его, бедного, в стороны валяло. На глазах проверки из флотилии? А утром, на итоговых политзанятиях, как руководителя группы, я вас прикрывал: день рождения, день рождения? Они ж вас и в лицо, и по фигуре запомнили. Да ладно, забудем. Кстати, вот здесь, в формуляре, мне непонятно… Может, опечатка какая?
Так и учился. Всем, кроме штурмана, спасибо родному училищу.
А своя лямка была не слаще, если не горше. Не было у нас Ленинской комнаты. Голые стены. Ежедневный повод для «дера» в политотделе.
А я ж умный. Где-то в Москве, кажется, книжку купил: «Современное оформление Ленинских комнат и кают». Красиво, стенды квадратные, треугольные, в центре круги какие-то. И цвета не избито-красные, а еще и белые, и синие, и желтые. Засели с двумя матросами-художниками. Пять суток! Не вынимая. По часу спали. Есть! Обалдеть, какая красота! Свежий запах краски и гуаши. Стены – как в Третьяковке. Честно, я сам не ожидал, насколько рутину можно сделать интересной. И НАТО, и АЗПАК, и СЕАТО, и СЕНТО, и счастливые лица рабочих и крестьян, и флотские будни экипажа. Портрет вождя большой, политбюро. Нелегко было картонки цветной бумагой оборачивать, а потом фотки приклеивать – много их просто было. И на два гвоздика. Если кого снимут и нового введут, поменять нетрудно, хоть они по алфавиту висят. Временно-постоянный такой стенд. А цитат сколько вместилось! Например: «Закалка у нас хорошая. Нервы у нас крепкие. Нас ничем не запугаешь. Л.И. Брежнев». На всю длину комнаты!
Боже, как я гордился! Меня изнутри, как воздушный шар, от гордости перло. Доложился начпо, пригласил осмотреть. Пришли с пропагандистом. И чего начпо рассвирепел? Сорок минут драл, а потом отправил в соседний экипаж – учиться.
Пошел я. Понуро. Ну? Темные, собранные по офицерским квартирам под страхом смерти, полированные крышки от столов. Открытки на них наклеены с подписями. Правда, подписи на машинке напечатаны, не то что у меня. А так обидело. Пять суток зря… Сказал, что у меня, вроде лучше.
Драли уже полтора часа. Пообещали привлечь к партответственности. А другого фото, с НачПУ ВМФ, у меня нет. Лучшая защита – огорошить чем-нибудь, отвлечь.
Попросил разрешения очистить Ленкомнату огнем. Ну, мол, священники крестным знамением все очищают. А у нас, раз такое говно создали, только огнем можно. Огнем паяльной лампы, например. Мы ж атеисты. И пожара не будет. И все на «голубом глазу», честном, значит. Начпо наорал и запретил. И домой меня отправил, покосившись опасливо. И перекрестился, я видел!
Е! А у меня ж сегодня день рождения! Чуть не забыл. 25 лет! Юбилей. Начпо тоже не поздравил. Понимаю: дела. Из гостей – командир, старпом, механик, зам соседней лодки. Пригласил еще с утра. Помощник молод еще. Нечего баловать. Приятные хлопоты по накрытию стола. Жена в Киеве, да я и сам с усам! Соседка весь день телеграммы носит. Почтальон! Телеграммы складываю на «стенку» в комнате. Стол накрываю.
Крабы, мой владивостокский рецепт, с укропчиком, икра, рыбка красная трех видов. Чем удивить? А вот, колбаска вареная, за 2.20, мичмана своего посылал в магазин. У него жена там работает, только для штаба и политотдела, другим не продают, из загашников и закромов Родины. Папоротник. Салатики, огурцы-помидорчики соленые, курица, капусточка. И клюква сверху. Все вполне пристойно. И хлебушек порежем. Красота! Водка? А где водка? Водки должно хватить, семь бутылок.
Фу, тяжело быть хозяином. Стол готов.
Пока есть 16 минут до прибытия гостей, почитаем телеграммы. Ну, и кто не поздравил? А это что? «Пятьдесят четыре сантиметра, 3,8 килограмма»?
Ешеньки, я что, отец? Сегодня? В день рождения? А, нет, вчера. 9 часов разницы. Вчера?! Где водка?!!!
То-то соседка весь день улыбалась, а я нехорошее подумал! Помните: «иногда согласие женщины пугает больше, чем отказ?»
Дзынь! Соседка! Вот бокал шампанского! Дайте, расцелую! Не заметил главного! Чмок-чмок! И еще чмок, я ведь теперь отец! Ладно, чмок (это точно в последний раз, я ведь теперь отец). Чмок! Стоять! Успокоиться… Слава богу, гости! А то б и согрешили…
Дзынь! Вестовой. Штормовая «три». Пить надо чаще. Пьем. За меня и за дочь. Ветер дует в оконное стекло. Снежинки уже роятся. Топовый огонь на штабе еще виден. Мех и старпом по очереди мотнулись за тревожными «дипломатами» – какие чемоданы на лодке?
Дзынь! Вестовой.
– Ух ты! Гляньте! Ха-ха ха! Опять вестовой! Ты вестовой? А что это – вестовой? Ха-ха-ха! Кто знает? Конкурс!
– Матрос, стоять! Ты кто? А это вестовой, я догадался! – кричит старпом. Все в тумане… Накурено, весело.
Штормовая «два». Сбор экипажей у штаба.
– Ничего, помощник справится, – ворчит старпом.
Снижаем темп. Закусываем хорошо.
Начало мести, ветер кидается на окна. Штабной огонь борется со снегом жалкими проблесками.
Кэп заторопился. Ну, на посошок!
Дзынь! Штормовая «раз». Экипажам на лодки. Занять места якорных стоянок. За окном метет пурга, ветер пытается выбить стекла. Белая, свирепая пелена. Ни огонька…
Пора. У штаба ждут машины.
Прибыли к пирсу. Одну секцию оторвало. Между корнем пирса и им, родимым, взлетает вверх и проваливается вниз рейдовый катер «Ярославец». Ветер сдувает гребни волн и кропит водой все вокруг. Снег метет параллельно земле. Тонкая ледяная корка на земле, на лице, на шинелях и шапках. Мокрый каток. Стоять нельзя, ветром сносит к воде.
Старпом:
– Экипажу на четвереньки! Перчатки снять, цепляться за лед когтями! Направление движения – катер. Ползем колонной по одному! Мы с заместителем командира страхуем! Не боись, бойцы!
Ползу за старпомом. Изучаем амплтитуду скачущего вверх-вниз катера. Дождались, когда катер подняло вверх, спрыгнули на палубу. Ухнули вниз, тут же обдало волной.
Старпом принимает людей с корня пирса, я подхватываю на палубе, чтоб не смыло за борт – скользко. Когда катер опять в верхней точке, выпихиваем народ на пирс. Они бегут к лодке, спотыкаясь, падая, матерясь. Мы приноровились, ни одного зряшного подъема. Последним, как и положено, принимаем командира и помощника с соседней лодки, Прошкина.
Опять окатило волной. Потерь нет, никого между бортом не зажало, не раздавило. Мокро и холодно, зубы стучат, не унять.
Наконец-то! Теплое, вонючее, родное нутро нашей лодки.
Помощник с другого экипажа оставляет нам «канадку» и собирается вплавь добираться до своей лодки. Уговоры не действуют, аргумент: «Командир убьет».
Соседняя «букаха» уже в точке якорной стоянки, метров 200 от берега. Связались с ней по УКВ, предупредили о безумце. Оттуда пообещали принять и выдрать за несвоевременное прибытие.
Отходим от пирса, пройдем рядом с его лодкой. Прошкин выбрался на корпус, кинулся в волны, поплыл. Сопровождаем слабым светом прожектора – снег забивает даже свет. Фу, добрался, ему бросили конец, вытянули на борт.
Пытаемся отдать якорь – не идет. Минер с мичманом-торпедистом обвязаны страховочными концами, двинулись к клюзу. Через двадцать минут отдаем якорь. Командир записывает в вахтенный журнал: «…при ремонте якорного устройства в штормовых условиях был смыт за борт командир минной группы… При себе имел: пистолет «Верп», три комплекта водолазного белья, три комплекта ЧШ, сапоги…»
Списываем инвентарное, у него срок службы длинный… Баталерку обокрали, пока мы на заводе были, канадки «академики» увезли. Выкручиваемся…
Стоим на «яшке». Сушусь. Через два часа моя вахта. Стою на якоре. На ходу нельзя, спасибо Саблину. На «С-ках», 613 проекта, мои коллеги еще стоят…
* * *
Ветер, на третьи сутки, стих. Солнце, вокруг лодки нерпы плещутся. Полный штиль. Хорошо!
К пирсу почему-то не подпускают. Оказывается, тральщик с брандвахты передает: «Ветер по ареометру – 22 метра в секунду…»
На тральщике замом мой друг, Женя Мартынович. Прошусь на связь. Дали добро. Он на вахте.
– Женя, в чем вопрос?
– Твои к пирсу не пускают, воды набрать. Говорят, я опять всех разложу…
У Жени голова 62 размера, сам плотен и улыбчив. Любой головной убор кажется насмешкой над начальником. Золотой школьный медалист, училищный краснодипломник. Подпольная кличка Мозг. Шел ко мне, наткнулся на начпо, обвинен в «разложении», обиделся.
– Жень, у меня два ящика сока, виноградно-яблочного, и еще кое-что есть. Жду вечером, кого-то еще возьми. За водой подпустят, командир поспособствует. Пустите домой!
– Ладно, жди, буду. Тебе конец связи.
– Оперативный брандвахте! Ветер 18 метров, стихает, 14 метров…
Встали к пирсу. На берегу – вмерзшая в лед киноустановка и чемодан с вилками-ложками. Носим все: то на берег, то с берега…