На ТОФе лодка наша была отличной. Шли к этому тяжко. Когда матросы напивались, они писали в объяснительных: «А потом ниоткуда взялся замполит, испортил отдых, вылил водку и брагу и отвел нас на гауптвахту». В бригаде гауптвахта была своя, уж больно мы далеки от цивилизации были: час лету, шесть часов морем. Объяснительные со словами «побил», я выбрасывал и заставлял переписывать.
Установку браги, ее зрелость и готовность к употреблению я чувствовал интуитивно. Сижу в каюте, стол как крышка табуретки, план очередной составляю, и вдруг сносит с места. И внутренний голос говорит: «Сходи в шестой». Это энергетический. Тепло. Бросаю, иду. Все вроде нормально. Слушаю себя… Ага! Лезу под паелы, к линии вала. Что ты думаешь, аварийный бачок, в шинель завернутый, бражка, готова уже. Иди сюда, дорогой механик, и групманов с собой бери…
На водку, которую доставляло вместе с продуктами судно «Авача», меня, как на брагу, почему-то не пробивало. Жалко.
Пришел на лодку на заводе. Ни одного офицера или мичмана. Пустая казарма, которую и нашел с трудом. В кубрике экипажа стоит фляга из-под молока, большая, с ручками по бокам и плотной крышкой, кружка к борту цепочкой привязана. Брага. Пей – не хочу. Жду.
20.00. Прибыл экипаж, с ужина. На завод, на лодку, водит кок, главстаршина-сверхсрочник, а там народ по отсекам спит. А вечером опять в казарму. Какой ремонт? Построил. Экипаж раздет, разут, голоден. Банда, пальцы из рваных гадов и сапог торчат, робы щелочью аккумуляторной съедены, небритые, месяца полтора в бане не были. Злые соответственно. Люди… Смердят собой и лодкой. Запах для меня новый, аж душит. У нас в бригаде, когда матрос в магазин заходил, беременные женщины в обморок падали, или тошнило их, бедных…
Представился. Брагу вылил тут же, в кубрике, на пол. Перед строем. Заставил сделать приборку. Воняло страшно, да не мне спать… Думал, убьют. Убирают, но слишком быстро. Занять надо.
20.00–22.00. Два часа знакомился, телека-то не было, продали кому-то, чем еще занять их до отбоя? Брагу-то вылил…
Алимов, Алоев, Аханов, Бердыбеков, Бур джоев, Георгади, Джурабов, Джибоев, Джабаров, Джанидзе, Есинскас, Елопинын, Жампиисов, Имчичханов, Инчук-оглы, Ким, Курбанов, Коваленко(0!) Рембаев, Рымбоев (с этими двумя буду путаться, запомнить в лицо), Раджабов,
Сейтмурадов, Хаджоев, Чхуладзе… Фу, наконец-то, Яшмалиев… Мама моя, если бы ты знала…
00.00. Сделал «испанский воротник гитаристу-годку, Бердиеву, кажется, в фамилии не уверен, но близко, который дергал струны гитары в стиле потяни кота за яйца, это когда гитара одевается на голову, красивое деревянное жабо. Выковыриваться очень тяжело – занозы.
Рявкнул: «Отбой». Спасибо, гадом не запустили. Учту.
03.00. Лег спать, убедившись, что экипаж отошел ко сну. Дверь в каюту закрыл. Прибьют на фиг.
05.20. Разбужен стуком в дверь ногами: появился командир. Он прибыл вчера, увидел развал, отчаялся и убыл по делам. Познакомились. Нас уже двое.
05.50. Случайно отловили полупьяного мичмана, шаги услышали в коридоре. Оказался наш, из мотористов, спать шел.
06.00. Подняли экипаж. С ним, болезным, застращав, отправили народ на умывание, на скудный завтрак и на лодку. Что в ремонте без механика делать? Пусть спят, спокойнее…
Планируем первоочередное. Баню организовать вечером надо. Одеть. Узнать, с кем служим. Отыскать по гадюшникам. И главное: где механик?
К обеду прибыл из отпуска старпом. Сообщил, наконец-то, фамилии офицеров и мичманов. Нас уже трое. Планируем дальше.
12.30. Дверь без стука открылась. Вошли капдва, толстый такой, глазки блестят, и усатый каплей с газетным свертком. Прошли к столу, который стоял в каюте. Молча. Командир каптри, старпом каплей, я старлей, целых две недели уже с третьей звездочкой, до сих пор на погон глаза скашиваю. Мы встали – старший по званию вошел. Следили за их перемещениями по каюте и тоже молчали. Каплей разложил газету на столе и начал резать селедку, которую принес завернутой в эту же газету. Капдва вытащил из необъятных карманов консервы «Севрюга в томатном соусе». Мы сглотнули: такого не ели никогда. Капдва попросил командира открыть сейф.
Кэп побледнел и спросил: «А вы кто?»
Капдва, развалившись на стуле, ответил, что он старший среди заводских экипажей. И не секреты ему из сейфа нужны, а спирт. В других экипажах уже нет, они с Серегой выпили. И кивнул на каплея. Тот икнул в ответ, закончил с селедкой и начал открывать консервы с севрюгой.
Кэп вздохнул облегченно и обреченно открыл сейф. Три литра, НЗ. Выпили по первой. Ах, эта севрюга! О, этот божественный запах. А вкус! М-м-м! На довольствие никто еще встать не успел. Повторили. Хлеб был, хоть и черствый.
Старпом оттопыривал мизинец, когда ел из банки тетрадным листиком, свернутым наподобие ложки. Интеллигент…
Закрепили. Теперь селедка. В животе тепло, на душе весело!
Серега уже пел «Ой, мороз, мороз…». Красиво… Уходить не хотелось. А надо.
Что было дальше – не знаю, отлили мне две бутылки из банки НЗшной для дела, оставил компанию.
17.00. Уехал в соседний поселок искать экипаж. Кабаки были только там. Пришел в милицию, объяснил все, поставил две бутылки шила, дали уазик, участкового и отправили по притонам. У мента были все адреса гарнизонных дам, от ВПП до рублевых. Список на трех листах.
* * *
Какое некрасивое оно, «дно».
Дверь нам открыл мальчик лет восьми. «Простите, я делаю уроки. А мама спит. Вы за дядей? Только маму, пожалуйста, не будите, ладно, дяденьки?» А глаза голубые, чистые, с верой в людей и нас, отличник, наверное. А в комнате, на полу, голая и пьяная мать спит, окурок к спине прилип, лицом в ковер, а мужик, тоже голый, на стиральной машине, ноги здесь, вниз, руки здесь, вниз, жопа по центру и вверх, мертвый в хлам. Проверил документы. Фу, слава богу, не наш.
Вот тогда за мальчика этого я некоторых и любить начал… Марксо-ленинская вам не нравится? Святые вы мои… Иноки-страстотерпцы-онанисты-себялюбцы… Будет вам марксо-ленинская. И университет М-Л будет… Все будет…
Едем дальше.
Кого-то из моих мы грузили, некоторые соглашались идти самостоятельно.
Штурману, не желавшему оторваться от «любимой», объяснил, кто я такой, с применением физической силы. Спасибо НЗ, наглости придал! Мне было тогда 24 года, силен и уверен в себе. Задорный такой…
Очередной адрес. Дверь открывается, на меня кидается женщина, голая, толстая и визжит! Глаза выцарапать хотела! Отвисшие груди болтаются из стороны в сторону, соски коричневые, мохнатый треугольник внизу трясущегося, как желе, живота! Мент ее «успокоил». Вошли. Есть мичман!
Едем дальше…
00.50. Вернулся с первой партией выловленных. Спать отправили.
Сами доели остатки утренней трапезы – на довольствие встать не успели. В животе тепло…
07.00. Мыть народ негде. Взял бутылку шила – капдва с Серегой не все выпили, пошел на камбуз. Договорился мыть под видом камбузного наряда, небольшими партиями. Угостили буханкой хлеба.
К исходу третьих суток весь экипаж был в сборе, кроме минера. Пришел сам, утром, узнав об облаве.
Бывшая белой когда-то, уже черная рубашка. Узел галстука, величиной с кулак, сам пьяный вусмерть. Вошел в нашу (на кэпа, меня и старпома) каюту в казарме.
– Товарищ командир, командир БЧ-3 старший лейтенант такой-то!
И рухнул на койку командира, тут же захрапев. Не будили. Перспективный офицер. А то как бы он именно на койку командира рухнул, а не на мою, к примеру?
* * *
Утром лодку ставили в док на кильблоки. Не совсем протрезвевший механик не просчитал распределение балласта и запасов топлива, и мы начали валиться на стенку дока. И доку до конца всплыть нельзя, и лодке некуда деться. Стоим под углом градусов 18–22, пукнуть боимся. Прибыл на вертолете комбриг, привязались по его команде тросом к рубке дока, чтоб оверкиль не сделать. Хоть и мало места, а навредим и себе, и доку сильно. Часа два ночи. Проверили заводскую ведомость. Пересчитали балласт. Перекачали топливо. Перегнали воду.
Народ убрали, в том числе и офицеров. Комбриг, командир, я и механик на лодке. Ждем с замиранием сердца.
Док припогружается, лодка всплывает, трос трещит, о нем все забыли, лодка клюнула в его сторону, жуткий мат и беготня! Трос обрубили топором, хлесткий удар по рубке, лодка резко пошла влево, вот сейчас ударится о док! Нет, не достали, и сюда, вправо, не достали. Вода хлюпает о стенки дока, волну разогнали. Амплитуда стихает, вправо-влево, тише, тише, тише, качнулись, замерли, ровно! Пауза. Док всплывает. Внутри все дрожит. Встали! На кильблоки! На ровном киле! Фу-у!
Комбриг убыл.
А на следующее утро началась порка. И служба. Командир приветствовал и всячески помогал. Старпом буйствовал. Основное, что я слышал в ответ от офицеров, это то, что они герои- подводники, а я, тем более старлей, хер знает что. А у меня мальчик в глазах стоял…
Воспитали индивидуально каждого. Экипаж одели за счет атомоходчиков, стоявших на заводе, и рембата. Кому шило, кому тушенку, а нам – робы и РБ. И даже «гадами» разжились, но за дорого.
Начали служить. Весело и жестко. И ремонт делать.
Через три недели меня вызвали в политотдел родной бригады. Это шесть часов на пароходе. А у меня и тридцати минут свободных не было… Претензии: не доложился о приеме должности. Три недели – почти месяц, месяц – почти квартал, квартал – почти полгода. Пора привлекать к партийной ответственности. Прибыл. Настроены серьезно. Уронил на пол фото, где я с НачПУ ВМФ П.Н. Медведевым на выпуске из училища еще… Ручкаемся. Как и весь выпуск. Фото случайное, но счастливое для меня. За других не знаю.
Секретарь парткомиссии поднял, передал начпо. Пауза.
В тот раз отпустили девственником. Служить разрешили. Убыл на завод к экипажу.