Расстрелять

Всякий курсант служил в армии. Хоть неделю. Если повезет. Или два месяца, если не повезло. Нам повезло в квадрате. Мы отбывали военную стажировку в Лиепае, на базе подводных лодок. Дизельных, 613 проекта. И — по полной программе. Житье в казарме с личным составом, т. е. со скотами (это офицеры так называли матросов), подъем в 06.30 и прочими военно–морскими забавами. Но, быстро адаптировавшись, мы с Кабаном сначала переехали в кубрик мичманов, где научились спать вверх ногами, в табачном дыму, под лязг костяшек домино; а затем перебрались в кубрик офицеров. Правда, в нашем было опасно. Приходил дикий капитан 2 ранга, командир нашей лодки, и выносил нам мозги виртуозным матом. Иногда строил нас, обоих на пирсе, и снова сносил башню. Поэтому, все время мы проводили у товарищей, в кубрике напротив. Там было уютно, тихо и спокойно. Ни кто не орал на рассвете:

— Встать, смирно, я вас, б…й, сгною. Будешь жить в торпедном аппарате, пока не сдашь мне его устройство.

Ну и так далее, с разными вариациями на тему устройства ПЛ.

А в кубрике с нашими товарищами жил лейтенант, выпускник училища им. Фрунзе, командир группы движения, а по ихнему — «движок». Я говорю жил — потому что другие офицеры редко появлялись. А если и появлялись — то не надолго. А этот сидит, какие–то графики рисует, схемы или дежурит. То по казарме, то по КПП, где его все на хер посылают.

Познакомились. Одногодок оказался. Только что после училища — вот его и гноили. То есть он в службу вникал, как говорил замполит нашей базы. Замполит тот еще перец был, но — это отдельная история. А у «движка» за забором — молодая жена, из Ленинграда. Ждет его на съемной квартире. А он то в наряде, то пишет, то рисует. Достали его, одним словом. Мы помогать ему стали, рисовали за него. Домой отпускали. Но, все равно, парень на пределе был.

А тут — Ашурбек Джанибекович Термангалиев, матрос из его экипажа. То ли узбек, то ли таджик. Он плохо по–русски говорил, одно только четко сказал, когда его на службу, в Лиепаю, привезли:

— Я вашу службу в рот ебал.

И точно, интим был полный. Его воспитывали, воспитывали. А потом бросили. Ну, в братской семье советских народов, не без урода. Да и хрен с ним. А Джанибекович на третьем году совсем оборзел. С койки не вставал, офицеров, как положено не приветствовал, в столовую ходил сам, без строя. Плац пересекал, как хотел, а не строго по периметру. Данью молодых обложил. Даже на нас пытался наехать. Кабан его молча в грудь толкнул, а я на свой левый рукав, на шесть нашивок показал. Мол, ты думаешь, к кому лезешь? Отстал.

В тот замечательный, выходной день «движок» нес очередное дежурство — по казарме. Заходит в кубрик офицеров, к нам. Трясется весь. Усидеть не может. И только одно:

— Гад, гад, гад — это он про Ашурбека.

Тот его на хер послал. И, еще, под ноги плюнул.

— Что мне с этой скотиной делать? — это он как бы нас спрашивает.

— А ты его расстреляй — задумчиво отвечаю ему я, переставляя ферзя. Очень мы любили на стажировке в шахматы играть.

— Как расстрелять? — удивился движок.

— Из пистолета — отвечаю — или что у тебя там в кобуре? Огурец?

Движок задумался, стрельнул у нас сигаретку и вышел. Минут через десять слышим — возня в коридоре. Выглядываем. По середине коридора решительно идет наш «движок» с обнаженным «Макаровым» в руке, за ним изумленный Ашурбек. В жопу и бока его тычут штык–ножами дежурные по экипажам. Человек шесть. Седьмой несет лопату. Вывел «движок» Ашурбека за матросскую столовую и приказал ему рыть яму. Тот в отказку. Дежурные его штыками потыкали, и Ашурбек стал копать. Копает, смотрит на «движка», и посмеивается. Мол, ни хрена ты мне не сделаешь. Выкопал. «Движок» его на край ямы поставил, пистолет на него навел и говорит:

— Именем Союза Советских Социалистических Республик, властью, данной мне инструкцией дежурного по казарме, приговариваю Ашурбека Джанибековича Термангалиева за злостное разгильдяйство к расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор привести в исполнение немедленно.

И щелк пистолетом вхолостую. Ашурбек, пока «движок» приговор ему зачитывал, сильно в лице изменился. Видно думал — а вдруг, и правда прихлопнут? Не знал он, что та лопата, которой он могилу себе копал, была в руках у самого здорового старшины 2 статьи. И стоял он с лопатой сзади Ашурбека. Одновременно, с сухим щелчком пистолета, он нанес удар лопатой по его голове. Не сильно так, только чтобы оглушить. Ашурбек рухнул в яму, при этом сильно нагадил в штаны. «Движок» приказал старшинам слегка присыпать его песочком, оставив лицо открытым. Здоровому, с лопатой, велел дежурить у тела Ашурбека и позвать его, как очнется. С чувством хорошо исполненного воинского долга, насвистывая и засунув руки в карманы форменных брюк, «движок» вернулся в казарму. Настроение до конца дежурства у него было отличное.

А с Ашурбеком произошли страшные перемены. Более исполнительного, прилежного и дисциплинированного матроса было не сыскать во всем ВМФ. Таковым он и оставался до самого дембеля.

01.07.2009

 

«Чайка»

Обычно на ходу, до обеда, судовой трансляцией не пользуются. Не гласное правило. Дают ночной вахте отдохнуть. А тут, в 10.20, раздался голос нашего бесноватого капитана:

— Давай, еще ползи — и дальше — еще, прямо, метров 5.

Что за хрень твою медь. Разбудили. Что еще наш «папа» затеял? И снова, во всю электрическую мощь трансляции:

— Агафонов, замри, она над тобой.

И, после паузы:

— Подожди, не шевелись, она к тебе идет.

Вылезаю из койки и смотрю в иллюминатор. На палубе, в районе третьего трюма, распластавшись, как лягушка, лежит матрос Агафонов. По крышке трюма важно ходит чайка. Начинаю медленно соображать. Это они с капитаном охоту на чайку затеяли. Решили взять ее голыми руками. «Папа» в охотничьем запале, не видит, что тумблер трансляции на «циркуляр» перевел. Весь пароход его вопли слышит.

— Все, она над тобой. Хватай ее.

Агафонов, стремительный как фаус патрон, вскакивает на ноги. Охреневшая чайка, включает систему вертикального взлета. Видны смешно болтающиеся лапки. За них то бравый матрос и хватает чайку.

— А–а–а — торжествующе орет капитан — попалась, тварь.

Чайка беспомощно бьет крыльями и срет, срет прямо на бороду матроса Агафонова.

Все. Занавес. Падаю обратно в койку. Досыпать.

02.07.2009

 

«Шлюпочная тревога»

Капитан Плосконосов любил тревоги. До того любил, что экипаж у него не задерживался. Списывался при любой возможности. Из постоянных на судне — только старший механик. Кореш его и собутыльник.

Идем в горле Белого моря. Завтра будем в Архангельске. Все устали, задерганные. И тут, после обеда. Тррррр. Звонок громкого боя. Здрасте вам.

— Учебная шлюпочная тревога. Шлюпку правого борта приготовить к спуску. Экипажу приготовиться покинуть судно! — от бодрого голоса нашего капитана никуда не спрятаться.

Тихо матерясь, экипаж выползает из теплых коек. Все в жилетах. Вываливаем тали. Шлюпка повисает над водой. Команда шлюпки во главе со мной занимает места.

— Трави тали — с мостика орет довольный капитан.

Хмурый боцман отпускает тормоз, и мы лихо едем вниз. Кормовую таль заедает. Шлюпка, кормой вверх повисает над морем. Команда шлюпки, как крупный горох оранжевого цвета, летит в воду.

Зашибись.

Белое море — это не Черное. В воде холодно.

— Человек за бортом — слышим мы приглушенные вопли по трансляции с нашего разворачивающегося теплохода.

И соответствующие сигналы колоколом громкого боя. Все, как положено. По нашим морским наставлениям. Судно становится к нам левым бортом. С него пытаются спустить вторую шлюпку. Что бы нас поднять из воды. Но что–то не получается. Ветер доносит до нас обрывки Плосконосовских команд:

— Боцман…. Мать твою… Быстро…

Я собрал всех вокруг себя. Держимся друг за друга, что бы не разнесло. На лицах людей — бессильная злоба. Страха ни у кого нет. Ну и отлично.

Наконец, вторая шлюпка медленно поехала вниз. Через пять минут подошла к нам. Старпом рулит стоя, на лице — паника.

— Как у вас дела? — кричит издали.

Как вы думаете, что мы ему ответили?

03.06.2009

 

«Убийца»

Шеф–повар Гаубис был уникальной личностью. Из нормальных продуктов он умудрялся приготовить удивительное дерьмо. Причем, в меню, вывешенном на доске объявлений, значились и котлетки, и биточки, и зразы, и ежики. Но, изо дня в день он готовил одно и то же. Жуткую, вонючую, булькающую массу из мясного фарша и риса.

Надо отметить, что из всех радостей жизни на судне остается только одна — вкусно пожрать. Если повар готовит плохо — это моментально сказывается на моральном состоянии экипажа. Тут и до греха не далеко.

За ужином, в кают–компании, радист Ванечка, шлепнул вилкой по очередной котлетке Гаубиса. Котлетка чвакнула, испустила вонючий дух и замерла, умерев.

— Да — сказал с отвращением Ванечка — если бы не компот, голодным бы ушел.

Через час Ванечка заглянул ко мне в каюту, держась за живот.

— Кажется, я отравился — сказал он.

— Так ты вроде бы не ел?

— Был грех, откусил кусок — Ванечка схватился за рот и метнулся в гальюн.

Через некоторое время я навестил больного. Радист лежал на диване и тихо стонал.

— Плохо? — спросил я.

— Очень — Ванечка с трудом ворочал языком — этого Гаубиса убил бы.

Сказано — сделано. Я отправился за шефом. Все–таки мы с Ванечкой были друзья.

— Иди, шеф, полюбуйся на своих рук дело — я нашел Гаубиса на камбузе — радист помирает, отравился.

— Как? — Гаубис занервничал — где он?

— Где, где — глубокомысленно ответил я — у себя, в каюте.

Шеф засуетился и, вытирая руки о не очень чистый фартук, потарахтел проведать радиста.

— Ваня, что с тобой? — голосом заботливой медсестры спросил Гаубис.

Радист поднял мутные глаза на шефа.

— Пришел? — едва слышно спросил он — а теперь, пошел вон отсюда, ГОВНО.

Гаубис покраснел, засопел.

— Как ты можешь со мной так говорить, тебя еще на свете не было, а я уже уголь штивал. Кочегаром.

— Кочегаром? — переспросил Ванечка — кочегаром ты и остался.

Гаубис понуро побрел из каюты.

— Не повар ты, а убийца — в спину шефа добавил радист — У–Б–И-Й–Ц–А!

Надо заметить, что Ванечка был из очень интеллигентной семьи. Из Москвы. И бранных слов не употреблял вообще.

А Гаубиса так до конца рейса и звали — убийца. Прилипла к нему эта кличка.

17.09.2009

 

«Пошли на хуй»

Четвертого механика Юру Колбкова на судне сношали все кому не лень. И капитан, и «дед», и помполит. Даже боцман пытался. А все потому, что работал Юра первый месяц. И что не случись — кто виноват? Колобков! Подать сюда Колобкова. И давай его и в хвост и в гриву. Вообщем — в рот ему пароход, а в жопу якорь.

Устал Юра от всего этого. И самое главное, Юра был блатной, сын большого московского морского чиновника, а мафия судовая этого не прочухала.

И вот, однажды, после вахты и обеда, Юра весь в белом, обзвонил капитана, деда и помпу. Пригласил их к себе в каюту. Поговорить. Они с радостью, бегут. Воспитывать, так сказать, молодого специалиста. Первым дед пришел, за ним капитан с помполитом. И боцман, с какой–то радости, в дверях каюты маячит. Юра всех рассадил, на диванчик. Вежливо так. Они сидят рядком, ждут, что он им скажет.

— Все собрались? — вежливо он их так спрашивает.

— Да, вроде все — дед ответил.

— Ну, так вот, а теперь, пошли вы все НА ХУЙ!!!

И тишина. Боцман первый отвалил, остальные молча за ним. Не смогли ему ни чего ответить.

Но отстали. Раз и навсегда.

13.01.2009

 

«Заработался»

Моторист газоэлектросварщик Потесов был сорокот. Сорокотами на флоте называли долго плавающих людей рядового состава. Кроме того — он был парторг. Серьезный и авторитетный.

Стояли в Архангельске, на городском рейде. Расписание вахт — как у причала. Штурмана с механиками на сутках. У остальных рабочий день. С девяти до восемнадцати. Потом свободен. Прыг в рейдовый катер и домой.

ГЭС Потесов отработал день, посидел немного с мужиками. Принял маленько. Поужинал. Зачем дома–то есть, если на судне можно? И засобирался на девятнадцати часовой катер. Катер опаздывал. На рейде стояло много судов.

В катере Потесова сморило. Водочка, возраст. Заснул, короче Потесов в катере, по дороге домой. Очнулся, когда катер о причальную стенку Красной пристани стукнулся. Глядь на часы — без двадцать пять девять. Запереживал. На работу опаздывает. И давай на катерников кричать. Мол, быстрее, все ж опаздывают. Привезли его во время, без десяти девять. Потесов скорее переодеваться в рабочее. У нас на флоте ведь как — раз ты в рабочей одежде — значит на работе. А чем ты там занят — не важно. Переоделся — и на развод, в машину, побежал.

Я на вахте в тот день стоял. Обход по судну делаю. В коридоре ко мне Потесов скромненько подходит и в пол голоса спрашивает:

— Что, мол, происходит?

А я понять не могу, чего ему от меня надо.

— Все в порядке — отвечаю.

— Да как в порядке — говорит он мне — начало десятого, а в машине никого?

— Ну и что? — спрашиваю я.

— Как ну и что? — волнуется Потесов — не порядок. Где все?

— Тут уже я волноваться начал.

— Кто все? — тупо переспрашиваю

— Ну все, мотористы? Боцмана не видать

— Да дома все уже… — осекаюсь я и начинаю медленно соображать.

— Гражданин Потесов — спрашиваю его — который час?

— Пятнадцать минут десятого — отвечает бравый ветеран.

— А может двадцать один час пятнадцать минут?

Потесов смотрит на меня, смотрит в иллюминатор. А там светло — белые ночи. Смачно ругается и уходит в каюту.

— В отпуск тебе пора — кричу я ему в след — заработался.

15.09.2009

 

«Одеколон — не самогон»

Одеколон — не самогон. Его с умом варить надо.

Теплоход «Уильям Фостер» подходил к порту Момбаса. Второй помощник собирал по всему пароходу пустые пузырьки из–под одеколона. Или похожие. На вопрос зачем — честно отвечал — потом узнаешь. Но шила в мешке не утаишь, как говаривал курсант Козлов, получая новые брюки в баталерке.

Мне не спалось. И в пять утра я решил попить чайку. Из буфетной я услышал стук стекла на камбузе. Стук стекла в принципе интересует любого моряка, тем более ночью, после двух месяцев рейса.

А вдруг?

Резко распахнув дверь камбуза, я обнаружил второго помощника. Воровато жмурясь, он прикрыл рукой поднос. На подносе стояла батарея бутылочек. Он их наполнял темной, синей жидкость. Жидкость варилась в котле. Слабо пахло лавандой.

Напевая: «Лаванда, горная лаванда…» я подошел к плите и вопросительно кивнул на поднос. Второй мучительно и жарко зашептал:

— Только ни кому не говори, это я одеколон варю. Для туземцев.

— Но зачем? — я ничего не понимал

— Как зачем? Для натурального обмена. Ты что, не знаешь? Дикий? Первый раз в Африке?

Пришлось признаться, что первый.

— Слушай сюда, деревня. — учил меня второй — в порт придем, на борту появятся разные менялы. Будут менять кофе, поделки разные.

— На что? — тупил я.

— Да на все. На мыло. Биг соп. Литл соп. На одеколон. Пафрюм.

Последнее слово второй выговорил с придыханием и нежно.

— Понял, село?

— Понял — сказал я и посмотрел на его сокровища.

— Ну — ну — заерепенился второй помощник — иди, сам чего–нибудь придумай.

— Дай хоть посмотреть — попросил я.

— На — второй с гордостью протянул мне флакон.

Я немного прыснул синей жидкости себе на ладонь. Жидкость не пачкала и отдавала лавандой.

— Секретный рецепт. Пахнет и не пачкает — с гордостью сказал второй — ну ладно, ладно, иди, не отвлекай. У меня еще дел полно. И после вахты отдохнуть надо.

С огромным чувством собственной не полноценности я побрел в каюту. Окинув взглядом убогое убранство практикантской каюты я понял, что не готов к встрече с Африкой. В каюте был полный голяк. Не было даже коврика. Из–под койки мрачно выглядывал огромный черный чемодан без ручки. Я беззаботно пнул свой чемодан и завалился спать.

24.05.2009

 

«Одеколон — не самогон. Продолжение. Чемодан без ручки»

Так вот. Чемодан без ручки оказался круче любого самопального одеколона. Когда на вторые сутки, по приходу в Момбасу, меняльный запал у всех поутих, я вынес на палубу свой огромный, черный чемодан без ручки. И сел на него. Первым застонал черный стивидор, стоящий у трапа. Он предложил двух килограммовую банку растворимого кофе. Я хмуро молчал. Второй негр, отпихивая первого, стал совать мне в руки два покрытых лаком панциря черепахи и статуэтку под цветистым названием «дерево жизни». При этом он бил себя кулаком в грудь и на хорошем русском говорил:

— Махмуд комсомолец!

Через десять минут вокруг меня бурлило. Чемодан без ручки оказывал на ниггеров какое–то магическое действие.

В результате, на зависть самым крутым ченчилам нашего экипажа, я продал свой чемодан за деньги. За шестьсот местных шиллингов. Для справки — бутылка местной водки с удивительным названием «VOLGA» стоила шесть шиллингов.

23.10.2009

 

«Одеколон — не самогон. Часть третья»

Но. Как говорится, всегда найдется кто–то круче тебя.

Мы уже давно шли Индийским океаном. Судовая жизнь вошла в привычную, размеренную колею, прерванную диким воплем первого помощника со шлюпочной палубы.

— Караул — орал он — убивают!!!

Для тех, кто не знает — в стародавние времена, на флоте была такая должность — первый помощник капитана. Он был призван блюсти наш моральный облик и руководит политической жизнью. А еще он был узаконенным бездельником — вахт не стоял и к судовым работам не привлекался. Наш был тихоня, особо не допекал. Раз в неделю лекцию прочтет о ядерной войне с империализмом. И пока. До следующего понедельника. Одна у него слабость была — он, после заката, любил быстрым шагом погулять по шлюпочной палубе. То ли с гиподинамией боролся, то ли ему так лучше думалось о судьбах марксизма–ленинизма.

И вот посреди океана, на шлюпочной палубе, он нос к носу повстречался с удавом. Удав свисал с лееров и с любопытством осматривал худенького помполита. Помполит орал так, что третий помощник на мостике, не раздумывая, дал сигнал общесудовой тревоги. Под руководством старпома удав был пойман и посажен в мешок. Следствие длилось не долго. Электромеханик Полукеев сознался сразу. Выменял удава на пиджак. Пиджак был старый, рваный. Либо выбросить, либо выменять на что–то. Вот он и поменял. Тем более, что удав был мирный. Сонный какой–то. Все время лежал под койкой, в рундуке, и не шевелился. А то, что он может проголодаться, Полукееву в голову как–то не приходило.

На следующий день, в черновом вахтенном журнале, появилась запись. В точке ноль градусов десять минут северной, пятьдесят один градус двенадцать минут восточной мешок с удавом выброшен за борт. Исполнитель Полукеев. На такой записи настоял первый помощник.

10.10.2009

 

«Любовь к животным»

На вопрос люблю ли я животных я всегда отвечаю, что работаю директором мясокомбината.

Однако, история о другом. Максим Леонидович служил третьим помощником на т/х с простым, православным названием «Уильям Фостер». С приходом в Дар–эс–Салам он потерял покой.

Быть в Танзании и не съездить на экскурсию в национальный парк — это преступление!

И все. Ну весь экипаж с ним соглашался.

В конце — концов, он уломал капитана и тот пригласил судового агента, что бы обсудить вопрос коллективной экскурсии. Оказалось все просто. Такие экскурсии есть. Но надо платить. Из своего кармана. Половина желающих отсеялась. Но Максим Леонидович был не удержим. Он собрал группу инициативных товарищей из девяти человек, которые, не смотря ни на что, хотели посмотреть слонов. А в экскурсионный автобус влезало десять. Нужен был последний, десятый. Тогда сумма за экскурсию становилась приемлемой. Десятым стал помполит. На общесудовом собрании он предложил оплатить экскурсию из средств судового культфонда. И поехал бесплатно.

Выехали рано и ехали долго. В глубь Африки. Слонов не было. Кондиционера в автобусе тоже. Было жарко, хотя по–местному была зима и негры мерзли. Через пять часов прибыли в какую–то деревню, где нас пытались накормить и втюхать какие–то коврики по сто долларов. На ломаном английском гид сообщил нам, что мы на территории национального парка Танзании. Максим Леонидович на ломанном русском спросил:

— А где же слоны?

Гид замахал руками и стало ясно, что слоны везде. Кругом нас. Уже можно смотреть. Тогда Максим Леонидович прижал гида к стенке хлипкой хижины и вежливо, на прекрасном английском, попросил вести нас к зверям. Росту Максим был один метр девяносто сантиметров и весил как средний слон. Гид обречено кивнул и пригласил всех в автобус. Снова ехали. И вот, как в сказке, или передаче «Клуб кинопутешественников» мы увидели стадо жирафов, в другой стороне — несколько львов, вдали паслось стадо антилоп. Прямо перед нами — три огромных слона. Автобус встал. Торжествующий гид плавно повел рукой — мол, нате, смотрите, однако автобуса распорядился не выходить. Ошарашенные, мы дружно вертели головами. Если на свете и есть рай, то это было то самое место.

Райский покой нарушил Максим Леонидович. Сменив объектив на фотоаппарате, он вылез из автобуса и крадучись двинулся к слонам.

— Стоп — кричал гид.

Но было поздно. Макс не слышал, он крался и снимал, снимал, снимал.

По началу, слоны на третьего не обратили ни какого внимания. Но когда он пересек не видимую черту, самый здоровый слон растопырил уши, поднял хобот и громко затрубил. Максим Леонидович продолжал движение. Здоровый слон вышел вперед и снова затрубил. Два других слона приняли угрожающие позы и встали рядом со старшим. Но Макс не внял предупреждениям. Низко пригибаясь, с фотоаппаратом на перевес, как фронтовой корреспондент, он шел прямо на слонов. Те переглянулись (мол, товарищ не понимает) и рысью двинулись на третьего, равномерно ускоряясь и не переставая трубить.

Максим Леонидович оторвался от видоискателя и поднял глаза. Слоны, раскачивая бивнями, строем уступа приближались к нему. Третий бросился бежать. И, что характерно, он побежал к автобусу.

— Все из автобуса — истошно закричал гид

Мы послушно выскочили и оказались в чистом поле, лишенные хоть какой–то защиты.

— Вот уж на хрен — пробормотал электромеханик.

И полез обратно в автобус. Все полезли за ним. Слоны приближались.

— Беги в сторону, беги в сторону — орал первый помощник — Шеф, давай газу.

Это он водителю. Водитель, с отвисшей челюсть, тыкал ключом. Мотор не заводился.

— Максим Леонидович — помпа орал третьему — уводи зверей. Здесь люди.

Макс послушно повернул на девяносто градусов и прокричал:

— Беру слонов на себя. Спасайтесь.

Слоны только этого и ждали. Они остановились, фыркнули и, повернувшись к нам огромными жопами, побрели обратно.

Тяжело дышащий Максим Леонидович забрался в автобус. Мотор завелся и мы поехали обратно. Ехали молча, искоса поглядывая на третьего…

Через неделю, на рейде Занзибара, Максим Леонидович обратился к капитану и попросил разрешения взять рабочую шлюпку и съездить на пляж. Группа, мол, готова. Все хотят отдохнуть. Покупаться.

— Ну что ж, поезжайте, неугомонный вы наш — задумчиво ответил капитан — только смотрите, что б акулы вам там чего–нибудь не откусили…

23.09.2009

 

«Не добрый я»

Недавно одна хорошая знакомая, можно сказать друг, заявила — не добрый я. А я на это вот что сказать могу. Стояли мы на т/х «Пионер Белоруссии» в п/п Кемь (это на Белом море). Выгружаем спокойно продукты питания для мирного населения. Вдруг — крик, вой. Доктора сюда. На причале местный тракторист лежит, а из спины кол от забора торчит. Он пьяный на Беларуське ехал и из кабины вывалился — прямо на кол. Тащить его в деревне не куда, вот и приволокли к нашему пароходу. Все сбежались. А доктора нет. Прячется. Нашел я его. Привел к трактористу. Тот дышит еще. А наш доктор и заявляет:

— Ничем помочь не могу. Я, видите ли, ухо–горло–нос…

Все и онемели.

— Вот если бы кол в горло попал, то тогда я бы мог… А так нет… Специализация у меня другая.

— Специ–а–л-изация, блядь…. — прошипел старпом и побежал связываться по радио, что б нормального врача вызвать.

Через двадцать минут приехало местное медицинское светило. Подошел он к бедолаге хрипящему и говорит: «Переверните его на спину.»

Я молодой был, горячий, правила оказания первой помощи знаю. Кричу нельзя его трогать, помрет сразу.

— Ни чего — говорит местный доктор — переворачивайте.

Наш судовой эскулап тут как тут. Раз, и перевернул тракториста на спину. Тот сразу и помер. Только ногами пару раз успел дернуть.

— Ну что, коллега — говорит местный доктор нашему — пойдемте к вам заключение о смерти писать. У вас, кстати, бланки есть? А то у меня кончились.

И так, под ручку, направились к нашему доктору в каюту.

А старпом ошалелый еще долго на причале стоял, повторяя:

— специализация, блядь, специализация…

30.02.2009

 

«Генералы песчаных карьеров»

Особенностью плавания на т/х «Пионер Белоруссии» было катастрофическое отсутствие заграничных рейсов. По меткому выражению, он ходил только «на право». Если смотреть из Архангельска. И вот, вдруг, появилось рейс — задание: пилолес на Италию. С одной маленькой оговоркой — перед этим рейс на Гремиху, с песком. Причем обернуться надо быстро, суток за четверо. Иначе, пилолес на Италию увезет кто–нибудь другой. Ну, песок, так песок. Что только не возили. Главное — Италия. Старпом, правда, сразу выразил сомнение в успехе предварительного мероприятия (т. е. блиц рейс на Гремиху). Но прочь сомнения. Все ресурсы мобилизованы. Соломбальские стивидоры, подмазанные водкой Smirnoff, тушенкой и несколькими палками вареной колбасы, трудились как черти, в три смены. И через 21 час т/х «Пионер Белоруссии» тяжело отвалил от причала. Четыре с половиной тысячи тонн песка аккуратными кучками лежали в трюмах.

— Карты на переход готовы? — капитан доброжелательно смотрел на меня.

— Конечно. Готовы. В лучшем виде. В верхнем ящике стола. — ответил я.

— Вы вперед посмотрите, а я поработаю. Предварительную прокладочку сделаю. — Ну не капитан, а чистый мед.

Мое смотрение вперед было прервано криком оленя, потерявшего рога.

— Где, … твою мать карты? Где, б…, масштаб? Что это за х… заиндевелая?

Дело в том, что карты на этот район — секретные, получать их надо в спец. Оделе и т. п. и т. д. В предвкушении солнечной Италии об этом ни кто не вспомнил. А я этого не знал. Я был очень молодой и борзый. Третий помощник капитана.

— Ну третий, б…ь. Сейчас я тебе гланды буду рвать, через задний проход.

Капитан был настроен очень серьезно.

— Да будет вам, Василий Павлович. Разберемся как ни будь. Вон и второй говорит, что несколько раз бывал в Гремихе. Там все просто. Одни створы, прямо к причалу, глубины большие. Да и лоцман есть. На 5 канале. Упремся — разберемся.

— Сначала тебе упереться придется, что б не так больно было. — Капитан был в ярости. — Понасажали тут, цветы невского проспекта. (Надо отметить, что капитан Селиванов не любил Питерских, из трех штурманов двое у него были из Ленинграда) — Все перерой, все что есть по Гремихе — мне в каюту. Через час.

Короче, кое- как подготовились к заходу. Подошли к Гремихе на рассвете. Все бы зашибись. Да только туман. Не то, что створы, бака не видно. И лоцмана на 5 канале нет. И на других каналах то же нет. Вообще никого нет. Только мы и туман. Но потихоньку, по радару, по эхолоту, с матерком, подползли к причалу. Уперлись в него своим могучим носом. Стоим. Ждем, когда нас обслужат. На причале никого. Спустили с бака матроса на причал. Ошвартовались. Туман рассеялся. Никого. Полу развалившийся причал, мы и печальные северные сопки. Рация уже раскалилась. На всех каналах все окружающей тундре сообщили, что столь необходимый песок прибыл. А старпом рядом аж подпрыгивает. Уж очень в Италию хочется. Надо разгружаться. Вдруг на причале появился капитан–лейтенант. Военно–морской. И начал орать. Если отбросить матерные слова, которые он употреблял, то он ни чего не сказал. А если не отбросить… Смысл таков: нам нельзя здесь находится, это закрытый район, он имеет право стрелять, убирайтесь отсюда немедленно. И пропал. И тишина. Старпом перестал подпрыгивать и сказал, что нужно действовать. Он решил отправиться на разведку, найти кого–следует и организовать выгрузку этого долбанного песка.

Привезли его быстро. Два матросика с автоматами, на УАЗике и капитан–лейтенант. Тот самый. Я говорит его сейчас расстреляю. Властью, данной мне Союзом Советских Социалистических… ну и т. д. Ели спасли старпома. Опять стоим. Тишина. Часика через два подъехали три УАЗа. Колпаки на колесах серебряные, блестят. На шинах белые полоски, для понта. Из каждой машины вылезло по одному капитану первого ранга. Мордастые, толстые. И полезли по трапу к нам на борт.

— Ну, все, ховайся старпом. — говорю я. — По твою душу чрезвычайная тройка приехала. Плакало твое капитанство.

Старпом исчез.

— Ну, хлопче, где ваш капитан? — спросили меня перворанговые.

Через несколько минут из каюты капитана доносилось: где ж вы были, нам этот песок по зарез как нужон, где ж вас носило. Стоп, больше не лей, рано же еще. Банька? Да.

Через сорок минут на причале стояла очередь из военных грузовиков в кузова, которых мы начали перегружать песок. Матросов с лопатами было около дивизии. Песок аккуратно выгружался из грузовиков в 200 метрах от причала. Ближе к полуночи позвонил капитан.

— Третий, найди второго, пусть тащит бумаги на подпись. Они готовы подписать.

Рейс заканчивался. Один старпом испытывал огромное чувство не удовлетворения. Он долго искал предлог, что бы зайти к капитану. Пока там военно — морское начальство. Зашел и нажаловался большезвездым дядям на капитан–лейтенанта. Тот был извлечен из–за кучи с песком, доставлен на место и образцово–показательно выебан. Старпом был отомщен.

Утром следующего дня мы отошли. Без швартовщиков, без карт, без лоцмана, опять в тумане, без капитана (отдыхал в каюте). Под командой старпома. Через год Виктор Аркадьевич стал капитаном.

12.03.2009

 

«Битва с железным ящиком»

Штивало так, что «пионер» почти задевал своими рогами воду. Везли удобрения из турецкой Бандермы в английский Ливерпуль. Февраль в Средиземке встречал 8 бальным штормом. Качало восьмой день. Спать могли только самые стойкие.

Я проснулся от не знакомого звука. Что–то сильно гремело на корме.

— Старпом, закрепите же этот ящик — донесся голос капитана из коридора.

Ага, понятно. Вот что грохочет. Оторвало помойный бак на корме. Он такой же, как и те, что стоят у нас во дворах, для мусора. Только в морском исполнении он был приварен к леерам. И мог опрокидываться. За борт. Когда никто не видит. На часах было 06.30. Сон на сегодня закончен. Я оделся и вышел на шлюпочную палубу. Ниже меня, на жилой палубе стояли боцман и колобаха (плотник) и печально смотрели, как волны гоняют мусорный бак по корме. Спуститься вниз и закрепить его они не решались. Заливало. Появился старпом, решительный и целеустремленный.

— Так, что стоим. Надо крепить. Пока он нам все на корме не раскурочил.

— Так сильно заливает, Виктор Аркадьевич. Смоет еще. — в глазах боцмана светилась пенсионная тоска.

— Эх… — старпом махнул рукой и полез вниз.

В этот момент огромная волна подошла с левого борта и с ласковым шипеньем накрыла корму.

— Все, пиздец старпому — боцман занервничал.

Вода с шумом ушла. На трапе, вытаращив глаза и набрав в рот воды, висел старпом. Живой и здоровый. Одним прыжком оказался рядом с боцманом и плотником. Он уже собрался открыть рот и сказать, что думает о дальнейшей судьбе колобахи и боцмана. Но не стал. Прислушался. Волна, едва не угробившая старпома, чудесным образом расклинила мусорный контейнер между леерами и кнехтами правого борта. Старпом свысока глянул на боцмана:

— Ни хера не можете. Все приходится самому.

Он тут же зашел в каюту капитана и доложил:

— Имущество закреплено, Александр Васильевич. Я схожу, переоденусь в сухое?

Со старпома стекало. На капитанском ковре образовалось огромное мокрое пятно.

С любовью и нежность, глядя на старпома, капитан произнес:

— Идите, идете. Переоденьтесь. — и, помолчав, добавил:

И берегите себя.

12.11.2009

 

«Огни святого Эльма»

Вахта третьего помощника — самое безобидное время на пароходе. Даже, если чего захочешь натворить — не дадут. В 21.00 по судовому на баке появились вспышки холодного, голубого цвета. Темно, встречный шторм, 5–6 баллов, средний вперед. Как судно залезет носом в волну — так на баке сияние. Я не долго думал — звоню в красный уголок, где весь экипаж кино смотрит. Прошу капитана подняться на мостик.

— Что случилось? — спрашивает.

Объясняю. В этот момент судно клюет носом в волну. На баке — мерцающая иллюминация. Что за хрень?

— Вызовите на мостик электромеханика.

Вызываю. Приходит наш электормен, пожилой уже и очень на Вини Пуха похож.

— Объясните, что это? — капитан рукой показывает на бак, где опять начинается мерцание голубого цвета.

— Это, это … огни святого Эльма, наверное — уверенно отвечает электромен.

— Так, огни говоришь. Оба одевайтесь и пиздуйте на бак, проверьте, что там. В машине, сейчас дам малый, люди будут на палубе.

На палубе было не уютно. Бак заливало и когда вода попадала под фальшборт, два оголенных провода начинали коротить. Вспышками и с треском. Электромен подошел к проводам и давай хватать их рукой в драной рабочей рукавице. Я мгновенно вспомнил правила оказания первой помощи при поражении электрическим током. Встал на одну ногу и шарил глазами в поисках деревянной палки. Электромен добился своего. Его шарахнуло током. Он отскочил. Рукавица дымилась.

— Хуйня, Андрюха, 220. Пошли, я отключу на ГРЩ.

С тех пор я уважаю электромехаников. Ведь они определяют напряжение на ощупь.

11.11.2009

 

«Боцман и Маргарита»

Когда пароход заходит в порт с названием Кандалакша — жди чего угодно.

Северное лето стояло в своем оглушающем разгаре. Штиль. Легкое марево над водой. Тучи летающих и кусающихся насекомых. После рабочего дня — звенящая тишина. Я стою на вахте. У трапа. Подменил вахтенного матроса, отправив его заниматься какой- то хренью. Лениво так, что шевелиться не хочется. Со мной у трапа стоит боцман. Яковлевич. Старый. У него в каюте дембельский календарь. Он на нем дни зачеркивает. Сколько до пенсии осталось. Иногда окликнешь его:

— Яковлевич. Сколько до пенсии?

— Пять месяцев и четыре дня! — улыбаясь во все лицо, бодро отвечает будущий пенсионер.

На судне, кроме вахты, никого не осталось. Ушли в культпоход, в город. В местный кабак. Вкусить, так сказать, местного вина и женщин. Яковлевич топчется рядом со мной, надоедая рассказами, как он будет жить на пенсии. И это сильно достает.

— Яковлевич — говорю я — что сидишь на пароходе? Сходил бы в город, пробзделся.

— Да что мне там делать? Пусть молодые погуляют. — отвечает он.

— Да ладно, что тебе и заглянуть в Кандалакше не к кому?

Старый боцман долго молчит. Видимо в уме перебирает варианты. Я физически чувствую, как скрипит его старый ум.

— А вообще, да — вдруг говорит он — схожу, погуляю.

Через пять минут, одетый в новые брюки и рубашку, старый боцман сходит по трапу. Я шутливо отдаю ему честь.

— Смотри там, не очень. В конфликты с местным населением не вступай. — напутствую я его.

Он машет рукой. Типа ладно.

Вахта течет своим чередом. Тупо и вяло. Народ возвращается из города, делится впечатлениями. Все как всегда. За разговорами время летит быстро. Скоро полночь. Только светло — полярный день. Из — за штабеля контейнеров появляется Яковлевич. Походка твердая. Как на параде. Поднимается по трапу. Встает со мной рядом, облокотившись на планширь. Закуривает.

— Ну, как сходил? — лениво спрашиваю я.

Яковлевич молчит, вдумчиво выдыхая дым.

— Как, как. Каком кверху! — вдруг говорит он — была у меня здесь одна подруга. Нашел сегодня ее дом. Самой нет. Спрашиваю у соседки — где Маргарита? Где, где — отвечает соседка — на кладбище, уже второй год, как померла.

— Ну, а ты чего? — я заинтригован.

Взял чекушку, пошел на кладбище, разыскал могилку. Посидел, помянул. Вот обратно пришел. Какие в нашем возрасте блядки? Одни поминки.

Яковлевич махнул рукой и ушел в каюту.

12.12.2009

 

«Шаговое напряжение»

Порт Бильбао — это вам не Соломбала. Уютная гавань, чистенько, аккуратненько. Мы стояли у выхода, справа. Правым бортом. На берег подана сходня. Трап не спустить — причал высоко. Был чудесный воскресный день. Тепло. Солнечно. Я обосновался в штурманской и занялся любимым делом всех третьих помощников — корректурой карт и пособий. Перед обедом резко потемнело. С кормы наползала огромная, черная туча. А за кормой, на причале, располагалась гигантская угольная куча. Не куча, а Эверест какой–то из угля. Я позвонил старпому и позвал его на мостик. Он был на вахте.

— Смотри — говорю — Аркадьич, какая ерунда наползает.

— Ну и что — отвечает тот — туча, как туча. Сейчас дождь пойдет.

Дождь не пошел. Из–под тучи задул ветер. Метров 20 в секунду, а может и больше. Никто же его не померил в тот момент. И тьма египетская накрыла наш славный теплоход. Всю пыль с угольного Эвереста понесло прямо на нас. Но старпом был парень не промах. Взял судовую трансляцию и объявил.

— Швартовой команде, по местам стоять. Завести дополнительные концы с бака и кормы.

Испугался, что нас от причала оторвет.

Я пулей метнулся на бак. Сказать, что не видно было ни хрена — значит ни чего не сказать. На крышке трюма выл боцман. В этой угольной мгле он заблудился и не знал куда бежать. Где бак? Где корма? Пришлось подманивать боцмана голосом. Как собаку. Взяв его крепко за руку я твердо повел его в сторону носа. На баке один из матросов дергал швартовый конец, пытаясь вытащить его из вьюшки. Он не видел в темноте, что тянет за рабочий конец с лебедки, уже заведенный на причал. Кое как подали еще два дополнительных швартова на причал, доложили по трансляции. Стоим, ждем дальнейших указаний. В этот момент ветер резко зашел и угольную пыль понесло в другую сторону. Для нас наступил рассвет. Презабавное зрелище представляла швартовная команда на баке. На черных силуэтах у каждого было видно только три дырки — рот и два глаза. Я начал смеяться.

— Что ржешь — строго сказал боцман — себя то видел?

Но это был не конец. Хлынул ливень. Видимо, господь бог осознал свою ошибку и решил нас помыть. В этот момент, два портовых крана, аккуратно стоявших на причале, сорвались с места и, под давлением зашедшего ветра, лихо понеслись в краю причала.

Упадут или нет — мы напряглись и ждали.

Краны напоролись на стопора в конце причала, и, покачавшись, остановились. Только с треском и искрами оборвались силовые электрические кабели. Распиздяи испанцы не только не закрепили краны, но и питание не отключили на выходные.

— Спасайте сходню — с мостика орал старпом — утонет сейчас.

Пронесшиеся вдоль борта краны снесли нашу сходню. А у нас как раз перед этим собрание было — про сохранность судового имущества и коллективную материальную ответственность.

Все бросились спасать сходню. Вытащили дружно, установили на место. И старпом тут как тут. Руководит. Ливень кончился. Мы все мокрые, грязные. На сходне леера натягиваем. А на причале, вокруг оборванных концов силового кабеля, земля стремительно сохнет. Аж пар идет. А наш старпом, командую, прямиком в это пятно шагает. Уже ногу занес, сейчас наступит. Рядом электрик стоял. Он рот открыл, что сказать старпому хочет, но чувствует — не успеть. Как даст старпому в ухо. Тот от пятна отлетел и брык в грязь. И лежит. И смотрит с укоризной на электрика. А тот бормочет:

— Прости, Аркадьич, шаговое напряжение же…

Старпом молча встал и ушел в каюту. Аврал закончился.

Ближе к вечеру я заглянул к старпому. Он лежал на койке и читал учебник по электротехнике.

— Представляешь, Андрюха — говорит — чем шире шаг, тем выше потенциал. А что это значит?

— Это, значит, остались бы от тебя только галоши дымящиеся. Вот что это значит. Иди спасибо скажи электрику. Он ведь тебе жизнь спас. А то он сам не свой ходит. Переживает, что в ухо тебе заехал.

Старпом у нас заочник был, высшую математику еще не освоил.

13.10.2009

 

«Гирокомпас»

Гирокомпас — это такой прибор, который показывает истинный меридиан, т. е. попросту — на север. Без него на судне никак нельзя. Есть, конечно, основной курса указатель — магнитный компас. Но это прошлый век, да и врет он постоянно.

В пять утра меня разбудил телефон. В трубку сильно кричал старпом. Я только понял, что пиздец и быстрей сюда. Шли вторые сутки моей штурманской карьеры. Я не спеша оделся, ополоснул лицо, почистил зубы и поднялся на мостик. На мостике: капитан в тренировочных штанах, старпом и вахтенный матрос, вцепившийся в руль. Первый вопрос у капитана был:

Где я так долго шлялся?

— Так пока оделся, пока умылся…

— Умылс..с..я..я — капитан аж засвистел — сейчас я тебя умою. Ты гирокомпас сломал?

Я посмотрел на картушку компаса — она вращалась с огромной скоростью.

— Не — говорю — я его не ломал.

— А ты знаешь, что ты и магнитный компас сломал?

— Слушайте — говорю — магнитный компас сломать нельзя, он в принципе не ломается.

— Да ты сюда, блядь, посмотри — тычет пальцем капитан перископ магнитного компаса.

Гляжу — что за ерунда, не видно показаний. Какая–то планка мешает. Это я его перед отходом вытаскивал, протирал и задом наперед поставил.

— Ерунда — говорю — сейчас исправлю.

Залез на верхний мостик, переставил. Спустился обратно.

— Смотрите — говорю — все видно.

— Не, не видно — старпом, проститутка, заявляет.

Я смотрю, видно плохо. От грязи стекла и зеркала помутнели. Ну, думаю, старпом, решил мне жопу до конца склеить.

— Альберт Михайлович — это я к старпому обращаюсь — ведь на вашей вахте все приборы из строя вышли. Вы что–нибудь делали?

Старпом аж посерел от злости. А капитан в углу стоит и молча курит. И взгляд у него удивленный — удивленный. Видимо от моей борзоты совсем охуел. Он первый рейс

капитанил. Старпом делал первый рейс старпомом. Второй помощник только из третьих переведен. Ну, а я понятно, только после училища — второй день моряцкой карьеры.

— Иди — капитан мне говорит — и чини.

Гирокомпас чиниться не хотел. К обеду я разобрал и собрал его — не работает. Решил пойти поесть. Сил набраться. Захожу в кают компанию. Все чин — чинарем: «прошу разрешения, приятного аппетита». Капитан лицо от тарелки поднял и говорит:

— Гирокомпас починил? Нет? Пока не починишь — жрать не будешь. Иди на хер отсюда.

Тут за меня первый помощник решил вступиться:

— Василий Павлович, так же нельзя. Пусть парень поест.

— А ты если пиздеть будешь — сам пойдешь приборы чинить.

Первый нырк в тарелку и молчит. Все. Отвыступался. А я с палубы на камбуз зашел. Накормили. И опять в гиропост. А компас не чинится, хоть тресни. Я его разбирал и собирал раз двадцать. Не получается. Все цело, а не работает. Электромен пришел, тестер приволок. Все беды, говорит, от питания. Где он запитывается? Вон говорю, коробка на переборке висит, с предохранителями. Только там 380. Это все, что я успел сказать. Наш добрый, старый электромен шустро сунул концы своего тестера в коробку. Заискрило, бумкнуло. Концы тестера оплавились и загнулись, а электромеханик пытался покинуть гиропост. Но не через дверь. Он нервно тыркался в угол. Видать сильно шибануло. Я его за плечи взял, развернул и в дверь направил. Когда дым рассеялся, появился радист. Меня, говорит, к тебе в помощь направили. Чем помочь? Иди, отвечаю я ему, тут один уже пытался помочь. Чуть пароход не поджег. Сам справлюсь. На вторые сутки заглянул старпом и давай канючить: когда да когда ты его исправишь? Капитан их со вторым перевел на вахту четыре через четыре. Они, видите ли, устали. А я, отвечаю, не устал. У меня здесь курорт. Живу в гиропосту.

По радио и специалистов запрашивали, консультировались. Ни чего не помогает. На четвертые сутки электромен пришел. Оклемался. Чем говорит помочь? Я его тепло так, по товарищески, на хуй послал. Он не обиделся. Ушел. А я после этих магических слов, в бессильной злобе, переворачиваю стол гирокомпаса и…о чудо… возле 27 контакта оболочка гидросферы раскрошилась. Все, нашел неисправность.

— Электромен — кричу — вернись, я все прощу. Эпоксидку тащи, компас починять будем.

Вообщем, замазал гиросферу в районе этого долбаного контакта. Подсушил. Собрал. И все заработало. На починку гирокомпаса ушло четверо суток. Как потом сказали спецы из навигационной камеры — обнаружить такую неисправность было не возможно.

Вместо спасибо я услышал гениальную фразу от капитана:

— Починил. ну–ну…Кулибин.

02.02.2009

 

«Цена подсказки»

Мы идем в Игарку. Так называемым нулевым караваном. Т. е. вперед всех. Ведет атомный ледокол «Ленин». Дедушка атомного флота. Перед Сопочной Каргой — чистая вода. Ледокол заканчивает работу. Прощаемся. Благодарим за проводку. Дальше — сами. Как только ледокол уходит, появляется лед. Начинается тупое маневрирование среди льдин. Лево полборта, право десять, малый вперед и так далее. Все это выматывает.

На руле стоит матрос Остапчук. Командует капитан. Лево, право и т. д. Остапчук старше капитана раза в два, помнит его еще третьим помощником. Поэтому все действия капитана комментирует и критикует в полголоса:

— зачем вправо, вон слева разводья, добавит надо, а то застрянем

И в таком духе, и целый час. А капитан все слышит. Видимость упала, пошел снег. Остапчук все не уймется:

— куда лезем, сейчас застрянем.

И точно, встали. Капитан поворачивается к Остапчуку и четко так произносит:

— А подсказчикам — хуй за щеку. В тулуп и на крыло.

Это значит вперед смотреть. А там холодно и мокро.

21.12.2009

 

«Комсомольская Правда»

Харасавей — это не Япония. Это такой маленький поселок на берегу Карского моря. Ранней весной, бесноватые парни из управления пароходства, отправляли туда судно с народно — хозяйственными грузами. Для геологов, нефтяников и всех остальных. А если позволяла ледовая обстановка, то и в конце зимы могли отправить. В такой благодатный период, в конце февраля, и отправили т/х «Пионер Белоруссии» на Харасавей. На само выгрузку. Само выгрузка — это когда весь экипаж делится на две части и на своем горбу, работая по 12 часов, аккуратно, из трюма на машины, перетаскивает пять тысяч тонн груза. Работают все, кроме капитана, старшего механика и начальника радиостанции. Они, типа, вахту несут. В машине, на мостике и в эфире.

Благодатный период в ледовой обстановке сменился на полную жопу. Лед окреп, и выйти обратно не представлялось ни какой возможности. В трех милях мористее стоял «Пионер Эстонии», вмерзший в лед и без движения, как и мы. На горизонте маячил дымок — атомный ледокол «Арктика». Но к нам не подходил — у атомоходов свои правила. За 20 метровую изобату заходить нельзя. Вот и стоим, ждем, когда лед растает. Прошло два месяца.

В то утро вахту нес старпом. Так как капитан умер и лежал аккуратненько в морозильной камере, старпом исполнял его обязанности. Вы будете смеяться, но фамилия его была Куценко, а звали Георгий. Т. е. Гоша Куценко стоял на вахте и бдил, предаваясь мечтам. В 06 часов 30 минут появилась странная группа. Пятеро оборванных и не твердо шагающих людей тащили на санях шестого. Они подошли к борту, начали слабо кричать и махать руками. Гоша вышел на крыло мостка. Пароход был без груза, балластные танки откачены. Высота мостика надо льдом — 12,5 метров. Как бог с небес, Гоша окинул взглядом хрипящих внизу людишек. Из последних сил они улыбались и жалко махали руками. От Гоши валил пар, рожа красная, белая форменная рубаха была расстегнута почти до нельзя.

— Пошли вон! — голосом Зевса Громовержца прокричал им Гоша. — Водки нет!

Пятеро смелых покорно впряглись в сани и медленно побрели в сторону «Пионера Эстонии».

— Вот чукчи, совсем оборзели, водку им подавай с утра! — проворчал он, ныряя в теплоту рубки.

В 21.00 этого же дня, во время просмотра программы «Время» из красного уголка раздались восторженные крики:

— Глядите, глядите, нас показывают!

Но, к сожалению, показывали не нас, а «Пионер Эстонии». Давал интервью их старпом, мужественно рассказывая, как он первый заметил героев, принимал их на борт рано утром. А потом их вертолетом, на «Арктику» — а там старик Папанин, зам. Министра морского флота, корреспонденты. Награды раздают.

В общем, не чукчи это были. Это была экспедиция газеты «Комсомольская Правда» во главе с товарищем Дмитрием Шпаро. Шли они вдоль северного побережья нашей страны. С востока на запад. Рекорд устанавливали. Там, где мы стояли — у них финиш был. А на саночках у них доктор лежал. Я потом интервью его читал. Он в нем рассказал, что специально сказался больным, чтоб ребят подбодрить. Они его 800 км на себе перли.

13.02.2009

 

«Гипотермия»

Теплоход «Николай Бауман» размером был чуть больше трамвая. Не в обиду будет сказано пламенному революционеру, чье имя он носил. Двигатель — мощность 400 лошадиных сил. И тех лошадей, видимо, плохо кормили. Когда я спросил у второго штурмана, какую скорость наш крейсер развивает, он долго смотрел на меня и задал уточняющий вопрос:

— По течению или против?

Всю зиму мы ходили Архангельск — Северная Европа и обратно. Волны высотой в три метра были для нас не преодолимым препятствием. А в Европе грузили нас листовым прокатом. Передвигались мы исключительно прыжками, как кенгуру. Как позволит погода — полным ходом до ближайшего укрытия. И опять — стоим, ждем погоды. Я такие места посмотрел, ни одна тур фирма не покажет. Главное — до Норвежских шхер добраться. А там — лоцманов взяли и несколько спокойных дней обеспечено. Это в плане качки. А в плане нервов на мостике — все наоборот. Плавание в узкостях — самое не любимое занятие для штурманов.

В шхерах, при подходе к одному из мостов стало нас сносить вправо, прямо на опору. И без приборов видно, что навалим. И «лево на борт и самый полный вперед» — ну ни чего не помогает. Лоцман в истерике, видно не учел течения из пролива. И, самое смешное, сделать ни чего нельзя. Возможности для маневра нет, кругом скалы. Капитан так спокойно старпому говорит:

— Идите на бак, докладывайте дистанцию

Старпом через секунду уже докладывает:

— До опоры 300 метров

Потом:

— До опоры 150

— До опоры 50, коснемся правой скулой

— До опоры 10

С грохотом приехали в опору моста. Дали задний, отошли немного, бросили якорь. Стали осматривать свои повреждения и что с мостом сделали. На опоре — даже царапин не видно, а у нас — вмятина, фальшборт загнули. Пока тревогу играли, течь искали, с местными властями по радио беседовали, разрешение получали на дальнейшее движение, судовой журнал подгоняли, прошло минут пятьдесят. Тут капитан и спрашивает:

— А где старпом???

Вопрос повис в воздухе.

С момента удара старпома ни кто не видел. Бросились старпома искать. Ни где нет. А ведь вахта то — его.

Вдруг с бака по трансляции боцман докладывает:

— Слышу слабый вой с правого борта.

— Так погляди, что там — с мостика капитан отвечает.

— Старпом. На цепи сидит — рапортует боцман.

— Так доставай его — спокойно так капитан говорит.

Кое–как достали старпома. В каюту притащили, раздели, укутали. Он белый, как снег и трясется. Говорить не может. Переохладился. Пятьдесят минут в воде пробыл. А температура воды +1 градус. По всем нашим морским наставлениям, человек в такой воде может продержаться пять минут — максимум пятнадцать. А тут пятьдесят! Капитан прибежал, бутылку водки принес.

— Выпей — говорит — согреешься.

А старпом головой мотает и мычит. Типа нет. И вдруг ясным таким голосом произносит:

— Сейчас выпью, а вы потом скажете, что старпом пьяный на вахте был. Потому и авария произошла. Нет. Я пить не буду.

И отключился.

Оказывается, он перед ударом, через фальшборт перевесился, что бы лучше момент столкновения увидеть. Так сказать, во всех деталях. И улетел.

А к своей утренней вахте старпом уже как огурчик был. Даже не чихал. Вот вам и гипотермия.

03.12.2009

 

«Шкаф»

Орден — это фамилия старпома.

Выгрузка третьего трюма подходила к концу. Достали последний подъем с мешками, ящиками. На дне остался один огромный шкаф. За ним ни кто не приезжал.

— Этот шкаф портит нам всю картину — сказал Орден, покачиваясь — боцман, выгружай его к чертовой матери.

Боцман кивнул, икнул и послушно полез на ростры. Забрался со второй попытки. Руки — ноги плохо слушались. Должно быть от усталости. Шкаф застропили и боцман начал медленно поднимать его из трюма. Старший помощник от нетерпения подпрыгивал на месте.

— Что ты там копаешься? Мухи что ли в руках плодятся?

Орден одним махом и взлетел на ростры. Вырвал у боцмана пульт и нажал контроллеры до отказа. Шкаф понесся вверх.

— Вот так надо работать — торжествовал старший помощник.

Гак с грохотом ударился об ограничитель. Лебедка взвыла. Шкаф сорвался и медленно полетел вниз, размахивая створками, как раненная птица. Из трюма донесся звук рухнувшей поленницы. Бывший шкаф лежал на пайоле, тускло блестя полированными щепочками.

— Сломал шкаф, так иди и чини — строго сказал капитан и выдал Ордену две бутылки.

Страдающий старпом в каюте стармеха выставил одну бутыль на стол.

— Ты как–то рассказывал, что твоя первая специальность столяр? — спросил Орден у старшего механика.

— Ну — когда это было.

— Понимаешь, тут шкаф…, а я … помоги. А?

— Это можно — стармех выразительно посмотрел на бутылку.

Через двадцать минут шатаясь и спотыкаясь, грохоча сумкой с инструментом, они забрались в трюм. Звук ножовки и молотка чередовался звяканьем стаканов.

Утром Орден заглянул в каюту второго и доложил:

— Шкаф починили

— Очень хорошо. Вот и девушка за шкафом приехала.

Втроем они вышли на палубу.

— Ва–ва–ва-ва — произнесла девушка, заглянув в трюм — Что это?

— Как что, шка… — начал было второй, но глянув в трюм осекся.

Орден безмятежно улыбался.

— Шкаф как шкаф — сказал он и тоже глянул в трюм. Видимо издали творение Ордена воспринималось иначе, чем вблизи. Старпом засопел и начал трезветь.

Внизу стояло жуткое сооружение из обломков, грубо сколоченное гвоздями. Спереди торчала ножка. Вся конструкция отдаленно напоминала единорога. Наступила полная тишина.

— Ну что вы, девушка, отличный шкафчик. Подписывайте актик и забирайте. А потом банкет. У меня. И старпом игриво ущипнул ее за бочек. Девушка, между нами говоря, давно уже была не девушка. Орден вновь ущипнул ее за талию. Она стояла и вспоминала забытые ощущения. Взор ее затуманился и в нем появилась робкая надежда.

— Ну, красавица, подмахни приемо–сдаток и ко мне, посидим.

И вдруг запел, перевирая слова и мотив:

Восторг любви нас ждет с тобою

Ты подпиши не уходи

Глаза приемщицы наполнились слезами, второй сунул ей в руку ручку и ведомость. Она криво расписалась и Орден повлек ее за собой, подмигивая второму. Мол, знай наших.

14.10.2009

 

«Земное притяжение»

Первым из людей земное притяжение преодолел Юрий Гагарин. Вторым, я думаю, был матрос Агафонов.

Выходили в море по Норд Зее каналу. Была то ли поздняя ночь, то ли раннее утро. Швартовая бригада на баке зябко поеживалась. Подходили к первым воротам шлюза.

— Что–то быстро идем — сказал боцман и спрятался за брашпиль.

Действительно, шли очень быстро. Ворота шлюза приближались с космической скоростью.

— До ворот 95 метров — доложил я по трансляции на мостик — очень быстро идем!

— Подать носовой шпринг и закрепить — сталью отозвался мостик.

— Дык не поможет, порвем — ответил я.

— Срочно подать и закрепить — взвизгнул трансляцией мостик.

Быстро подали и закрепили. Швартовый конец натянулся и на глазах стал уменьшаться в диаметре.

Особенностью пропиленовых швартовых концов является, то, что они при сильной нагрузке рвутся. И рвутся не просто, а как хлыстом с огромной силой сносят все, что попадается у них на пути. А на пути у него стояли мы все. Я отдал последнюю команду:

— Ложись!!!

Швартов лопнул с тупым хлопком винтовочного выстрела. Оборванный конец гигантской плеткой хлестанул по баку. И достал. Достал матроса Леху прямо по заду. Леха обернулся вокруг себя три раза и упал прямо мне на руки.

— Ой, мама — сказал Леха, лежа у меня на руках, и закрыл глаза.

С его жопы свисал огромный кусок оторванных джинс.

Но это было не главное. Прямо передо мной в воздухе висела каска. Каска матроса Агафонова с большим белым номером пять. Сам он ничком лежал на палубе, выполнив мою команду. То есть, он успел упасть раньше, чем защитный головной убор. Против всех законов физики. Сам упал, а каска следом. Я еще в первый момент подумал: «Все, пиздец, оторвало матросу Агафонову голову».

Ан нет.

Вот и верь после этого Ньютону.

15.05.2009

 

«Морской политес»

Шли в Югославию. Было раньше такое государство. Шли в Шибенек через Задар и Копер. Подошли к Шибенеку. Местные власти велели бросить якорь на внешнем рейде и ждать указаний. Стоим, ждем.

«Мастер» покрутился на мостике и нырк в каюту. А как же, у него ж жена на борту. Надо заметить, тогда первое послабление пошло — разрешили морякам жен в рейс брать. А это было не просто. Все работали; надо отпуск подгадать, детей пристроить… Да и денег это стоило. А у нашего «мастера» жена была — главный санитарный врач порта. Так что решили все быстро. В рейс пошла. А звали нашего «мастера» Анатолий Абрамович, фамилия — Эннс. Из немцев. Поволжских. Рейс длинный, не простой. Игарка, затем Юги. Затем сами не знаем что. Но не суть. «Мастер», значит, нырк в каюту, проблемы свои половые решать, а мы, значит, на вахте, без проблем.

Ночью, югам, в голову стукнуло нас на внутренний рейд завести. Зачем — на понятно. Пару островов обойти и перед причалом стать. Но, не наше это дело — богов обсуждать. Сказано заходить — значит заходим. Отрываю капитана от сладкого, звоню боцману.

Вира якорь, все дела. Попыхтели на внутренний рейд.

Одна особенность — темно и не хера не видно. «Мастер» у правого радара стоит, я у левого.

Вторая особенность, я на одно мильной шкале, а папа, видать, по крупнее калибр выбрал. И вот, право десять, прямо руль, средний вперед. И что я вижу: у меня на экране безо всяких планшетов, визуально видно, что через две минуту мы приедем левым бортом

прямо в безымянный остров. Скалистый и высокий. «Мастер» насвистывает и команд не подает. И понятно, у него на радаре шкала 4 мили включена.

— Право на борт — командую я громко матросу Лехе.

Леха матрос дисциплинированный и смотрит на капитана. Ждет подтверждения. Потому как я, в присутствии «папы» — моль бессловесная. Моя команда вывела «папу» из сексуальной дремоты, он смотрит в экран и молчит. А я ясно вижу — еще чуть–чуть — и все, жопа, мы на скалах.

— Право на борт, еб твою мать ору я — а орать я умею — Леха, блядь, быстро право на борт.

Бравый матрос Леха закрывает глаза и крутит баранку. Мы с ним давно работаем вместе.

Слева от нашего борта в темноте проносятся убийственные скалы. Скорость не велика, видимость при свете луны плохая, но мы на мостике четко видим пролетевшую мимо борта конкретную жопу. Дальше все просто.

Стоп машина. Отдать правый якорь. Травить 4 смычки.

А мне плохо. Рубашка — как мокрая тряпка. И вялый.

Якорь взял, 4 смычки в воде. Боцман свободен — эти слова обходят меня стороной.

Все — машине — готовность пол часа. Стоим на якоре.

Приветливые огни Югаславии совсем рядом. «Мастер» уходит с мостика. И вдруг в дверях шепотом:

— Спасибо, вы вовремя заметили опасность, а я почти проглядел.

— Что вы, Анатолий Абрамович, вы так четко командовали, все было отлично — отвечаю я и смотрю ему в глаза невинным взглядом младенца.

Спасибо — молча говорят его глаза и «папа» ныряет вниз, в каюту.

Утром, в 06.00 швартовались. Въехали в причал со всей дури. Борт помяли, причал покрошили.

Я потом замучился морской протест на английском языке сочинять.

Все таки женщина на корабле — к беде.

13.09.2009

 

«На нас опускается бетонная плита»

Кто не знает, что такое август за полярным кругом — не знает ни чего. Спокойное море, марево по вечерам, тишина, нега и покой. Невероятно. Это — Карское море. Почти курорт. Южное побережье Карского моря.

Выгрузка подходила к концу. На рейде Амдырма мы почти сдали весь груз. Трубы, оборудование, цемент. Все. Остались только плиты ЖБИ.

На вахте старпома собрались любители старпома. Виктор Аркадьевич (старпом) был в ударе.

— Вот, Андрюха, закончу Макаровку (старпом был заушник на последнем курсе), стану капитаном, рекомендации у меня есть, возьму тебя к себе, станешь вторым, без проблем…

В этот момент плашкоут, на который погрузили очередную плиту начинает медленно переворачиваться. Плиты и люди, стоящие на нем плавно, как в замедленной съемке, валятся за борт. Плашкоут переворачивается. Один из рабочих падает между нашим бортом и плашкоутом и плита ЖБИ рубит ему ноги, как гильотина. Крови, как в фильме челюсти один..

— Доктор, сюда — орет старпом в трансляцию.

Через секунду доктор появляется на мостике.

Старпом смотрит на него мутным взглядом и командует:

— Да не сюда, туда — тычет он пальцем в море крови.

Доктор срывается на палубу.

— Ну все — тихо говорит старпом — пиздец моему капитанству.

Надо сказать, парня спасли. Вызвали вертолет. Увезли в больницу. Там ему ампутировали ноги. А парень работал последнюю смену. Вербованный. Должен был лететь домой, жениться. Денег на свадьбу зарабатывал.…

25.05.2009

 

«Маугли»

На т/х «Николай Бауман» меня направили по явному недоразумению. И вот, стоя на вахте, на Соломбальском рейде, в полном обмундировании, со значком высшего инженерного образования, я получил…

Полное чмо, в грязной робе, объявилось на мостике и расселось… В лоцманском или иначе В КАПИТАНСКОМ КРЕСЛЕ…и заговорило.

Вкраце, речь его сводилась к следующему: все беды от образования, по наслали тут образованных, а тут работать надо, спасу от умных нету…

Т/х «Николай Бауман» представлял собой убогое плавсредство, длинной 60 метров, с тремя трюмами и ГД, мощностью сил 400, заводившимся рукояткой.

После трех пассов руками, в отношении образованных, я не выдержал и предложил грязному чморомою пойти на хуй.

Оно сильно удивилось, но, однако, исполнило мою команду.

Каково же было мое удивление, когда я узнал, что это был старший механик, т. е. лицо, практически, второе после капитана.

Это сильно помогло мне в службе на т/х «Николай Бауман». У механиков я пользовался большим авторитетом.

А причем здесь Маугли? Да при том, что я был единственный из командного состава судна с высшим образованием. Ну, как человек среди стаи…

11.11.2009

 

«Грех на душу»

На судне легко определить, где гулянка. В центре коридорчика стал. Принюхался. И все. Сразу понятно — где, что и кто.

Захожу в каюту артельного — ага, все на месте. И доктор, и третий, и ледовый старпом. Отмечают день рождения артельщика. А во главе стола — Анжела. Приехала. С Рывеема в поселок Шмидта. К нам в гости. На тракторе. На «Кировце». Сто километров по тундре. Нас проводить. Мы заканчиваем разгружаться и через сутки снимаемся. На Дудинку. Надо сказать, что Анжела красотой не блистала. Даже наоборот. Страшная до полного отвращения. И мужики сидят, пьют. На нее — ноль внимания. Тут доктор стаканчик очередной принял и рубанулся. Хорошо — санузел у него за спиной. Запихали его туда и он там сидит. Организм прочищает.

— Так — говорит Анжела — минус один.

Сидим дальше. Про работу треплемся. А Анжела все о своем, о женском: «мол, прошлый раз всех девочек пристроила, а сама без внимания осталась. Специально к вам примчалась. А вы все пьете».

Тут артельщик старпому и говорит:

— Михалыч, ты Анжелу ебать будешь?

— Нее — старпом аж затрясся

— Ну, тогда возьму грех на душу — говорит артельщик — только надо выпить еще.

Встает и, качаясь, направляется в артелку. За водкой. А Анжела аж засветилась вся. Чего- то щебечет, на столе порядок наводит…

Артелка, т. е. судовая кладовая, находится палубой ниже. И трап туда — высокий и крутой. Ушел артельный и через секунду — грохот страшный. Шум упавшего тела. Выскакиваем мы с третьим. Глядь — он внизу лежит. Не шевелится. Как труп.

— Ну все — говорит третий — убился. А я на вахте. Жопа.

Спустились мы к нему. Лежит наш артельный без признаков жизни. Я его переворачиваю, а в ответ — храп. Вырубился и спит. Жив. Подняли мы его тело и, в каюте, на койку закинули.

— Так — говорит Анжела — минус два.

И смотрит с надеждой на старпома.

— Ты даже не думай — говорит ей старпом — и водки нет. А без водки — какая любовь.

— Это поправимо — говорит Анжела и из сумочки своей пол–литра достает.

— Продолжаем разговор — говорит старпом, разливая.

— Выпил стаканчик, колбаски пожевал и, так бочком, на диванчик, завалился. Все. Нету старпома.

— Так — говорит Анжела — минус три. Счет не в мою пользу.

И на нас с третьим смотрит.

— Нее — кричим мы в один голос — мы на вахте.

И деру оттуда. Покинули Анжелу. А она еще долго в каюте сидела, водку допивала и причитала:

— Бедная я, бедная. Не везет мне в жизни. А счастье было так близко.

Через пару часов ко мне старпом заглянул. Бодрый.

— Уехала Анжела? — спрашивает.

— Уехала — говорю — не отдохнувшей.

— Ну и отлично. А то, прости господи, такой грех на душу брать!

12.11.2009