Апрель

Зима закончилась — или, если быть точнее, испугавшись прямых солнечных лучей, потихоньку переползала в Южное полушарие. Сошел снег. Пейзажи потемнели. Дожди растворяли последние слои собачьего дерьма. Пахли отсыревшие деревья. В лужах сверкало небо.

Для торговцев климатом приход весны означал смену ориентиров. Резко падали продажи масляных радиаторов. Пришла пора кондиционеров. Взбудораженные дивным апрельским воздухом и томимые тяжелым предчувствием июльской духоты, труженики больших и малых офисов активно скупали механическую прохладу по низким, еще зимним ценам. Денежное железо раскалилось, и его пора было ковать.

В качестве молота Андрей использовал трубку факса. Недавно руководство закупило для сотрудников телефонные комплекты с наушниками и микрофонами, но Андрею это устройство не понравилось. Неудачные переговоры составляли основную часть работы даже самого успешного менеджера. Возникавшее после таких переговоров нервное напряжение требовало быстрой разрядки, и самым простым способом был удар телефонной трубкой по рычагу отбоя. С наушниками же и микрофоном такое было невозможно. Поэтому Андрей сразу спрятал их в верхний ящик своего стола.

Собственный стол был первой ступенькой карьерной лестницы. Андрей поднялся на нее шесть недель назад, одновременно с Костылем, впервые сравнявшись с ним в производственной гонке. Места им выделили в новой комнате, которую удалось отхватить после того, как занимавшее половину этажа туристическое агентство попалось на налоговых махинациях. Столы же нашлись на складе, расположенном метрах в двухстах от офисного здания. Они, видимо, остались в наследство от погибшего КБ. Бока их были украшены инвентарными номерами, на желтых неполированных поверхностях угадывались следы матерных надписей. В нижнем ящике своего стола Андрей нашел номер журнала «Пентхауз» за 1990 год на английском языке — по-видимому, привезенный из загранкомандировки трофей. Костыль выбил у начальника двух новичков, и с их помощью столы перетащили в офис, причем Андрею удалось получить место у окна. Костыль расположился у двери.

Андрей в последнее время работал много — гораздо больше, чем в прошлом году. Он часто пропускал занятия в институте и нередко засиживался в офисе до крайнего срока — семи вечера. Однако причиной возникшего рвения была не горячая щекотка орального вау-импульса, заставляющая миллионы людей бездумно заботиться об увеличении доходов. Или, точнее, щекотка эта действительно присутствовала в качестве вводной, только мучила она не Андрея, а хозяйку прилизанного французского автомобиля, сбившего Василису.

Психическая организация женщины в норковой шубке оказалась чрезвычайно тонкой. Шокированная случившимся, она подала в суд иск по возмещению морального ущерба. Раньше, услышав по телевизору об очередном подобном деле, Андрей неизменно умилялся детской наивности истцов и дивился логике происходящего — верить в то, что глубокие душевные раны лечатся простой денежной зеленкой, могли только морально ущербные люди. Однако в этот раз ему было не до отвлеченных размышлений. За женщиной, видимо, стояли какие-то серьезные силы (что, собственно, можно было понять по машине и шубке). Суд быстро рассмотрел дело и полностью удовлетворил иск. Андрей и Олег попали на деньги.

Сумма — даже поделенная на два — оказалась довольно приличной. Закон предусматривал два способа выплаты — единовременный и с вычетом из официальных доходов ответчика. Официальные доходы Андрея были весьма незначительны. Сбережений родителей для разового погашения задолженности тоже не хватало. Между тем в приватной беседе сразу по завершении тяжбы женщина из французского автомобиля намекнула Андрею и его родителям на то, что ждать не намерена, после чего поинтересовалась их жилищными условиями. Мама в тот же вечер позвонила Илье, у которого имелись обширные связи в Северной столице, и долго плакала в трубку. Брат помог. Теперь Андрей два раза в месяц отправлял телеграфные переводы в Петербург, а квитанции отдавал родителям. На это уходило почти все, что удавалось заработать. Даже с учетом крайне благоприятной конъюнктуры рынка климатического оборудования до окончательного расчета с братом оставалось не меньше года.

Андрей подумал, что, если он и дальше, вместо того чтобы работать, будет пялиться во двор, проводя инвентаризацию ворон, срок расплаты едва ли сократится. Однако мысль эта не подвигла его на трудовые подвиги. Поневоле лишившись существенной части лишнего времени и неучтенных денег, он, как ни странно, чувствовал себя намного свободнее — теперь не нужно было каждый вечер выбирать одну из миллионов кривых дорожек, расстилавшихся перед городской молодежью. Мир стал прямым и четким. Двигаться вперед было намного проще.

Во дворе что-то громко ухнуло — дворник открыл один из мусорных контейнеров, — и Андрей наконец повернулся к факсу, снял трубку, нашел в каталоге не отмеченный еще номер и выбил семь цифр на пластмассовой скрижали клавиатуры.

Еще несколько минут жизни были потрачены на деловой разговор. Андрей представился, коротко объяснил суть своего предложения секретарше, переключился на компетентного в вопросах приобретения оборудования человека, изложил ему свое предложение более подробно. Полгода практики привели к тому, что все это он делал совершенно механически, практически не задумываясь над совершаемыми языком и губами движениями — так же, как солдат стройбата не задумывается над процессом выполнения своих служебных обязанностей.

Разговор оказался умеренно успешным. Технический директор адвокатской конторы, выбранной в качестве цели, согласился принять факс с прайс-листом. Андрей выполнил еще одно таинство, после чего достал из кармана телефон, обнаружил, что миновало уже две трети суток, сообщил об этом Костылю. Пошли курить.

Апрель проник даже на лестницу. Бежавший по ступенькам сквозняк стал как-то свежее. Повеселел и худенький свет, проползавший через грязные оконные стекла.

Курили молча. В последнее время интенсивность общения с Костылем снизилась. После Нового года Андрей почти не пил. В супермаркеты не заходил. В итоге пропала одна из точек соприкосновения. Профессиональные же обязанности стали привычными, Андрей и Костыль постигли все секреты мастерства и обмен опытом больше не имел смысла. Других общих тем не было.

Сотовый телефон зазвонил в шесть. То есть он, конечно, не зазвонил, а исполнил Брамса. Пригрезившаяся когда-то гению мелодия с помощью нескольких полупроводников и миниатюрного динамика теперь сообщала Андрею о том, что кто-то хочет с ним пообщаться. Если бы Брамс знал, что спустя века после его смерти сочиненная им музыка будет соединять людей, он смеялся бы от счастья даже в последние секунды своей жизни. Впрочем, возможно, так оно и было на самом деле.

— Алло, — сказал Андрей, приложив телефон к уху и ковыряя свободной рукой угол телефонного каталога.

— Привет, — сказал Олег.

— Привет, — сказал Андрей.

— А я вот тоже телефон купил, — сказал Олег.

— С получки? — спросил Андрей.

— Ну да, — сказал Олег.

Он как-то ловко выкрутился с деньгами. То ли родители помогли, то ли еще кто — Андрей толком не знал. А недавно Олег устроился на работу в аптеку. Провизором. По специальности.

— Молодец, — сказал Андрей.

— А то, — сказал Олег. — Короче, среда. Идем?

— К Ваське? — спросил Андрей.

— А куда еще, — сказал Олег.

Андрей скупо улыбнулся.

— Можно, — сказал он. — В семь.

— В семь? — переспросил Олег.

— Да, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Ну давай.

— Давай.

Станция метро, на которой теперь регулярно встречались, перед тем как идти к Василисе, представляла собой некий среднестатистический вариант всех станций Московского метрополитена. Усреднено было все: и название — неброское, оно никогда не менялось при обострениях политической обстановки; и богатство интерьера — колонны увивал гипсовый плющ, но на сводчатых потолках не было мозаичных полотен; и интенсивность движения — людей на станции всегда было немного, но вполне достаточно для того, чтобы, задумавшись, удариться о твердое встречное плечо. Впрочем, Андрей в последнее время редко задумывался и о встречные плечи не бился.

Олег опоздал на десять минут. Выйдя из поезда, он быстро отыскал глазами Андрея и направился к нему.

— Привет, — сказал Андрей.

— Привет, — сказал Олег.

Пожали руки.

— Пойдем? — спросил Андрей.

— Пойдем, — сказал Олег.

Направились к эскалатору.

— Все-таки Васька молодец, — сказал Олег, когда забрались на движущуюся лестницу. — А то баланду бы жрали сейчас. Да?

— Да, — сказал Андрей. — Молодец.

Это был уже стандартный эскалаторный диалог, помогавший уловить динамику надвигавшегося вечера. Менялись только штампы, которыми Олег обозначал вероятную альтернативу их жизненного пути. Помимо баланды он упоминал еще небо в клеточку, жизнь в полосочку и петушиные крики.

До больницы добрались за двадцать минут — половину этого временного отрезка провели в маршрутном такси, стартовавшем от метро, потом шли пешком вдоль кирпичных пятиэтажек и длинного бетонного забора.

Всю дорогу молчали. Андрей хотел было попросить Олега показать телефон, но потом передумал. Это было обычное для последнего времени явление. Мысли и стремления возникали в его душе с той же интенсивностью, что и раньше, но большинство из них сразу погибало в атмосфере, отравленной безразличием, вырвавшимся три с половиной месяца назад из каких-то лопнувших резервуаров. Единственным серьезным умственным упражнением теперь как раз и был анализ этого безразличия.

На одной из институтских лекций по философии, куда Андрей попал совершенно случайно — в офисе в тот день морили тараканов, — рассказывали об экзистенциализме. Андрей слушал невнимательно, размышляя о намечавшейся установке кондиционера в помещении какого-то мелкого банка. Однако когда лектор — лысый толстый мужчина с кавказской фамилией — дошел до «пограничной ситуации», Андрей насторожился. Точнее, насторожился он не в тот момент, когда прозвучал этот ключевой термин, а после того, как услышал слово «смерть». Лектор даже написал его на доске, после чего обвел в кружок и соединил линией с другим меловым пузырем, в котором плавал «субъект (чел.)». Выяснилось, что под «пограничной ситуацией» понималась ситуация, когда человек оказывается перед угрозой гибели и впервые полностью осознает конечность своего существования. После этого в душе субъекта (человека) происходит фундаментальный сдвиг, благодаря которому он наконец-то начинает жить полной жизнью, наполняя смыслом каждую секунду своего существования, занимаясь по-настоящему важными вещами и отбрасывая будничную шелуху, погребающую под собой миллионы обычных судеб.

Андрей не знал, считается ли его случай «пограничной ситуацией». Самому ему ведь ничто не угрожало, однако конечность бытия была им осознана в полной мере — на следующее утро, когда он протрезвел в вонючем «обезьяннике». Впрочем, слово «осознание» не казалось ему достаточно точным. Потому что на самом деле он ничего не осознавал, то есть в голове его не возникла соответствующая случаю фраза. Конечность бытия он ощутил и передать это словами был совершенно не в состоянии. Кроме того, он ощутил еще и конечность свободного бытия — Василиса умудрилась уговорить родителей замять дело только через две недели, и все это время Андрей готовился сушить сухари (более современный Олег тогда же купил пару книг по тюремному этикету).

В общем, выходило, что шведский философ с античной фамилией Кьеркегор прав. Андрей действительно в последнее время регулярно отбрасывал будничную шелуху. Однако Кьеркегор — или, по крайней мере, донесший его учение до Андрея лектор — никак не объяснил критерии отбора по-настоящему важных дел. В итоге с наполнением каждой минуты смыслом возникли проблемы. Андрей всей душой желал сделать что-то большое, емкое, попросту говоря, конкретно реальное. Но не видел ничего, что могло бы подойти под это описание. Он пару раз разговаривал на эту тему с Олегом. Олег испытывал аналогичные эмоции. И еще он сказал, что пока не знает, но чувствует, что скоро он это самое найдет. А когда найдет, поделится с Андреем. Это утешало, но не сильно.

Обсуждать те же вопросы с Василисой Андрей не решался. Он вообще с ней почти не разговаривал, оставляя рычаги управления беседой Олегу.

Это была уже третья больница, в которой лежала Василиса, и вторая, в которой довелось побывать Андрею и Олегу. Первым пунктом в тяжелом маршруте возвращения к здоровой жизни оказалось, естественно, заведение имени Склифосовского. В нем Василиса провела около двух недель. Андрей с Олегом там побывать не успели. Потом Василису перевели в крупный хирургический центр за городом — выяснилось, что у отца Василисы есть хорошие знакомства во врачебной среде. В этом центре колдуны в белых халатах должны были собирать переломанные Василисины кости.

Оттуда она и позвонила Олегу — Андрей не стал мучить себя догадками по поводу того, в какой обстановке Олег сообщил ей свой номер, — и попросила приехать их обоих. Ехать надо было долго — сначала до Москвы, потом на электричке по Ярославскому направлению до какой-то номерной станции (вспомнилось первое путешествие за грибами), а потом еще на автобусе. Всего дорога заняла около трех часов. В первый раз Андрей умудрился за это время выкурить целую пачку. Олег отстал от него на две сигареты. Однако сама встреча прошла на удивление спокойно. Посидели минут десять в пустом фойе. Сначала смотрели в пол. Потом друг на друга. Потом опять в пол. Наконец Василиса сказала, что все проблемы с судом уладит. Андрей и Олег повезли домой мерзкое облегчение.

В хирургический центр ездили еще несколько раз, по субботам. В дороге курили уже меньше. Покупали апельсины и «Боржоми» в гостинец. В последний раз контрабандой привезли Василисе пива — она сама попросила Олега.

Наконец две недели назад Василису перевели в косметологическую больницу (опять помогли папины связи и деньги). Дорога сюда была гораздо короче, поэтому навещать Василису стали два раза в неделю — по средам и субботам.

Приемные часы закончились, поэтому Василиса, как и договорились в прошлый раз, ждала их в вестибюле. Она была в шелковом халатике и тапочках. Ее икры сохранили свою форму — насколько Андрей знал, этот участок ее тела оказался единственным, не пострадавшим при катастрофе. На лице Василисы были бинты, делавшие ее похожей на мультипликационную мумию.

— Привет, — сказала она. — Опаздываете.

— Привет, — сказал Андрей и покосился на Олега.

— Привет, — сказал Олег. — Извини. Это тебе.

Он протянул Василисе пакет с гостинцами. В пакете лежали пачка легкого «Парламента», шоколадка «Вдохновение», шесть бананов и две бутылки «Миллера». Пиво и сигареты были заказаны Василисой, остальное Олег добавил от своего сердца, ставшего на удивление щедрым (аналогичному превращению в душе Андрея мешала тяжелая финансовая ситуация).

Купили все в расположенном рядом с больницей магазинчике — обычном, с продавщицами и витринами-холодильниками. Единственным элементом самообслуживания была табличка с надписью «От себя», висевшая на двери. Андрей подумал о том, что за контроль над выгодной точкой — а большая часть посетителей наверняка отоваривалась именно в этом магазине, — шла тяжелая борьба между местными преступными группировками. Перед ним даже на секунду возникла картина разборки, с бейсбольными битами и поножовщиной, но он поморщился и отогнал неуместные мысли.

— Как дела? — спросил Олег, когда сели на диван в углу — Василиса посередине, Олег и Андрей по сторонам.

Диван был удивительно теплым — его грела проходившая рядом батарея центрального отопления. Работа приучила Андрея обращать внимание на такие детали.

— Пока не родила, — сказала Василиса, заглянув в пакет, — И еще не скоро рожу.

Помолчали.

— Да, — сказал наконец Олег. — Я же телефон купил.

— Правда? — спросила Василиса, повернувшись к нему. — Какой?

— «Сименс», — сказал Олег и полез в карман куртки. — Вот.

Василиса отложила пакет, взяла телефон, покрутила его в руках, нажала пару кнопок.

— Хороший? — спросила она.

— Ну, продавцы сказали, хороший, — сказал Олег. — А так не знаю.

— Ясно, — сказала Василиса. Вернув телефон Олегу, она повернулась к Андрею и спросила: — А ты как?

— Нормально, — сказал Андрей.

— Все работаешь? — спросила Василиса.

— Работаю, — сказал Андрей.

— Все-таки странный у тебя брат, — сказала Василиса.

— В смысле? — спросил Андрей.

— Ну, мог бы и так деньги дать, — сказала Василиса. — Без возврата.

— Да он, по ходу, так и хотел, — сказал Андрей. — Просто родители не согласились.

— Ну так пусть бы сами ему и отдавали, — сказала Василиса.

— Ну так это уже я бы не согласился, — сказал Андрей.

Василиса несколько секунд молча смотрела на него, затем снова повернулась к Олегу и сказала:

— Слушай, ты же вроде траву можешь достать.

— Могу, — сказал Олег. — А что?

— К субботе можешь мне подогнать? — спросила Василиса.

— Ну, наверное, — сказал Олег. — А ты сама будешь курить? Или с нами?

— Ну и так и так, — сказала Василиса. — Приходите только в приемные часы. Тогда можно будет в палате все сделать. Или в туалете.

— Вонять будет, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Попробую.

— Кстати, номер оставь мне мобильного, — сказала Василиса.

— Куда записать есть? — спросил Олег.

— Сейчас, — сказала Василиса.

Она встала, подошла к будке вахтерши, охранявшей вход на лестницу, и вернулась с ручкой.

— Бумажки нету у нее, — сказала Василиса. — Я на руке запишу.

— Ладно, — сказал Олег.

Он продиктовал ей десять цифр.

Еще немного посидели молча.

— Ну ладно, — сказал Олег наконец. — Пойдем мы.

— Хорошо, — сказала Василиса. — Тогда до субботы. Если что, я позвоню.

* * *

Солнце уже опустилось за дома, но небо еще оставалось светлым. Воздух стал холоднее, черные ветви деревьев были неподвижны, а вода в лужах казалась кристально чистой.

— Ну, — сказал Андрей, когда вышли из двора больницы и закурили. — Куда теперь?

— Воды надо купить, — сказал Олег.

Андрей кивнул, давая понять, что дополнительные пояснения не требуются.

— Потом еще не знаю, — сказал Олег. — Но кое-какие идеи есть.

— Это хорошо, — сказал Андрей. — У меня идей вот нет.

— Это, по-моему, тоже хорошо, — сказал Олег. — Когда идей слишком много, можно в больницу попасть.

Андрей ничего не ответил.

Молча докурили, побросали окурки и пошли в тот же магазин, в котором всего полчаса назад покупали гостинцы для Василисы. Приобрели полулитровую бутылку минеральной воды.

— Теперь что? — спросил Андрей после того, как вышли из магазина.

Олег посмотрел по сторонам.

— Лавку надо найти, — сказал он. — Не лошади же мы.

Они обошли дом, в котором размещался магазин, свернули во двор. В центре двора оказалась вполне ожидаемая детская площадка. Людей вокруг почти не было, только возле одного подъезда, на лавке, сидели две старушки.

Андрей и Олег вышли на площадку, забрались в деревянную беседку — одно из главных украшений детского городка. Сели. Андрей открыл бутылку с водой, сделал глоток. Олег тем временем достал из кармана упаковку с таблетками.

 

Кино не для всех

Марина вышла из дверей станции метро «Комсомольская» около восьми часов, когда невесомый вечер потихоньку сдавал права прохладной ночи. Звезды на небе, которое было чистым даже над привокзальной площадью, еще не появились, но уже зажглись желтые зрачки фонарей и квадратные окна поселка торговых палаток, расположенного между метро и зданием Ленинградского вокзала. Марина взяла рекламную листовку из рук припозднившегося коллеги — за четыре месяца в душе ее успело оформиться чувство классовой солидарности, — отошла в сторону, выбросила листовку в урну и закурила.

Это был уже пятый раз. Испытываемые эмоции естественно и заметно потускнели. Марина была почти спокойна. Разглядывая плывущую мимо толпу, состоящую вроде бы из вполне обычных людей, но почему-то казавшуюся невероятно омерзительной, Марина поняла, что испытывает нечто вроде сожаления по ушедшей остроте восприятия. Мысль эта показалась настолько абсурдной, что Марина громко хохотнула, заставив вздрогнуть нескольких особо чувствительных прохожих. Один из них, мужчина лет сорока, в очках, с сумкой через плечо, оглянулся на Марину так, словно она знала главный его постыдный секрет. Впрочем, так оно и было — по темпу его шагов, по нежности, с которой он сжимал пивную бутылку, по тому вниманию, которое он уделял каждой встречной витрине, в общем, по тому, как сильно он старался быть похожим на простого пассажира, дожидающегося своего поезда, Марина безошибочно определила цель путешествия мужчины. Выполнив обычный ритуал, напоминающий брачный танец бабочки, мужчина примкнул к рою собратьев, загипнотизированно глядевших на одну из витрин телесного цвета, которых вокруг было множество.

Место показала Светка. Случилось это в середине февраля, когда цивилизованный мир принял форму карточного сердца — близился День святого Валентина. Праздник влюбленных совпал с днем рождения Игорька. По случаю двойного торжества Светка решила удивить друга неожиданным подарком и отправилась на Ленинградский вокзал, прихватив для компании Марину.

— Порнуху хочу ему подарить, — объяснила Светка. — А ее там больше всего.

У Марины тогда зародились нехорошие подозрения насчет Светки. Дело в том, что в одиннадцатом классе, в День всех влюбленных, Марина получила анонимную валентинку шуточного содержания. Послание ей доставила специально организованная почта — руководство школы внимательно отслеживало тенденции развития молодежной культуры. Марина тогда была чрезвычайно взволнована тем, что кто-то решил обратить на нее внимание в самый романтичный день на земле. Слегка подрагивавшими пальцами она раскрыла алое картонное сердце, покрытое золотой изморозью блесток. Внутри черным маркером была выведена ободряющая надпись: «Не переживай! И тебе повезет!» Под надписью помещалась отпечатанная на принтере картинка: на фоне розового летнего заката полная женщина занималась любовью с конем.

На вокзал приехали после работы, по дороге выпили по бутылке пива, еще по одной взяли уже на месте, а потом долго разгуливали вдоль витрин. Светка была ошарашена богатством выбора и пышностью названий не меньше Марины. Некоторые особо удачные заголовки вызывали у нее долгие приступы смеха, отзывавшиеся гримасами мучительной боли на лицах постоянных посетителей. Марина старательно поддерживала подругу, хотя временами, когда в названиях мелькали слова «первый» и «три», это было совсем непросто. В конце концов Светка приобрела диск под названием «Царство минета», после чего отправились закупаться продуктами.

Праздник отмечали у Светки на даче. Идея с толстыми одеялами все-таки воплотилась в жизнь. У Марины, правда, уже не было Лени (после Нового года они не виделись даже на работе, похоже, пережитое приключение заставило его уволиться), но Светка обнадежила, сказав, что Игорек прихватит друга.

В общем, в итоге все напоминало Новый год, только обошлось без кровопролития. Светка стонала в соседней комнате, по темной комнате плавала грустная музыка, а друг Игорька — имя его не осталось в памяти — возился с застежкой Марининого лифчика. В комнате было очень холодно, и, видимо, у друга сильно замерзли пальцы. В конце концов он перестал бороться с крючками и попытался просто стянуть лифчик Марине на живот. В этот момент все и закончилось. Чтобы избежать ненужных вопросов и подбодрить мальчика, Марина сослалась на месячные. А утром в первый раз поехала на Ленинградский вокзал.

Марина добила сигарету, бросила дымящийся труп сигареты в урну и пошла прямиком к мужчине в очках, которого не выпускала из виду. В первый и второй раз она была слишком взволнована тем, что ей предстояло увидеть дома, чтобы обращать внимание на окружающих, и только позже увлеклась самим процессом покупки, который теперь был почти самодостаточным (как бы сказал преподаватель психологии из института, произошло классическое смещение мотива на цель).

Мужчина в очках, то ли неудовлетворенный предложенным ассортиментом, то ли не поборовший до конца детскую застенчивость, отошел от витрины, полюбовался немного расположенным напротив палатки книжным развалом, потом двинулся вдоль палаток и свернул внутрь торгового поселка. Марина, улыбаясь, шла следом.

Восьмого марта вышло совсем забавно. За неделю до праздника Марина в метро познакомилась со Стасиком — маленьким полноватым парнем, лицо которого еще хранило память о подростковых прыщах, но тем не менее казалось привлекательным. Биография Стасика была цепью веселых историй (суть их сводилась к двум обстоятельствам — он работал барменом в дорогой гостинице и увлекался наркотиками). Марина добавила в эту цепь еще одно звено. На квартире у Стасиковых друзей — запомнились стены, выкрашенные фосфоресцирующей краской, — они уединились в одной из комнат. Стасик в тот день только пил («Не кислотный праздник», — сказал он Марине с виноватой улыбкой). Пил он много. Организм его оказался не готов к такому испытанию. Стасик попытался расстегнуть молнию Марининых джинсов зубами. Марина сидела молча, стиснув челюсти и глядя в фиолетовый потолок. Через некоторое время она обнаружила, что Стасик заснул.

Следующая телесная витрина оказалась сразу за поворотом. Марина, задумавшись, шла слишком быстро и в итоге налетела на мужчину в очках. Тот обернулся. Оправа очков сверкнула в свете витрины. Марина извинилась и отошла на полшага в сторону. Мужчина ничего не сказал. Закурив, он снова стал смотреть на витрину, поместив на лицо выражение брезгливого равнодушия.

После случая со Стасиком Марина и обратила внимание на представителей целевой аудитории порноиндустрии. Девятого марта она почти два часа ходила по вокзалу, заглядывая во влажные глаза мужчин от тридцати пяти до пятидесяти, тративших неизрасходованную жизненную энергию. Тем из них, кто замечал ее, Марина улыбалась, но улыбка ее — чистая и, как ей казалось, зовущая — пугала мужчин. Некоторые, те, что покрепче духом, закуривали. Те, что послабее, уходили, почти убегали. Марина думала, что немного похожа на маленького ребенка, который бегает за голубями с самыми добрыми намерениями и совершенно не понимает, почему птицы разлетаются.

Она встала за спиной мужчины в очках. Быстро изучила ассортимент. Закурила и заметила, что пальцы слегка дрожат. Волны возникшего в ее душе напряжения ударили в согнутую бытом спину. Мужчина оглянулся. Снова сверкнули очки. Марина снова раздвинула губы, показав мужчине здоровые, еще не тронутые никотиновым налетом зубы. На секунду в его глазах что-то изменилось, поселив в душе Марины надежду. Однако решимость, проступившая на лице мужчины, оказалась несколько иного рода. Он бросил окурок, шагнул к окошку, задев плечом оказавшегося на его пути курсанта военного училища, наклонился и сдавленным голосом сказал:

— «Плейгерлз» дайте.

Продавцы в этих палатках, по наблюдениям Марины, обладали сверхъестественно острым слухом. Несмотря на то что многие покупатели говорили очень тихо, а вокруг гремела музыка и раздавались десятки привокзальных звуков, повторять дважды не приходилось никому. Мужчина сунул в окошко сторублевый билет и получил нежно-розовый диск. Благородная седина мужчины сияла в свете витрины. С поистине королевским достоинством он сунул диск в сумку, и даже то, что открыть молнию удалось не сразу, не смутило его закаленную душу.

— Отличный выбор, — сказала Марина, когда мужчина проходил мимо нее. — Рекомендую еще «Детские игры».

— Пошла ты, — тихо сказал мужчина и быстро пошел к метро.

Курсант оглянулся, потом снова повернулся к витрине.

Марина докурила сигарету, еще немного побродила по вокзалу, смущая измученных домашним чадом глав семейств. Возле одной из витрин она заметила светловолосого мальчика лет шестнадцати. Он стоял возле продуктовой палатки, ощупывая выставленные в соседней витрине нарисованные тела боковым зрением. Марина поймала его взгляд и увидела, что в глазах мальчика блестят слезы. Но он в конце концов справился с собой — Марина даже подумала, что помогла ему в этом, — и шагнул к заветному окошку.

На душе стало совсем погано. Марина купила себе «Групповой дебют», потом приобрела банку коктейля и поехала домой, размышляя о том, чем все это может закончиться.

 

Весы

Таблетки были очень красивыми. Даже не верилось, что сделаны они в Германии — помимо обычной фармацевтической целесообразности в их внешнем виде чувствовалась искренняя любовь дизайнера к потребителю, характерная разве что для холодных Скандинавских стран.

Они были нежно-розового цвета и округлой формой напоминали летающие тарелки. С одной стороны было выдавлено краткое заклинание «ТЗ», с другой — изображен зодиакальный знак Весы. В общем, композиция была завершенной. Плавность линий таблетки рождала безотчетное ощущение гармонии, деловитая надпись (Андрей догадался, что она как-то связана с содержанием активного вещества) добавляла рациональности, а эзотерический знак словно бы обещал, что все в конце концов обойдется.

— Какой эффект-то? — спросил Андрей.

— Не знаю, не пробовал, — сказал Олег. — Но самый ходовой товар у меня. Говорят, что чуть ли не как героин.

Андрей мысленно присвистнул (делать это по-на-стоящему он толком не умел).

— Глюки?

— Я так понял, что нет, — сказал Олег. — Мышечный эффект и изменение эмоционального состояния. Хватит нам димедрола.

Андрей кивнул. Димедрол был в прошлый раз. Поначалу они не верили в серьезность происходящего. Заглотив по десять таблеток (каждая доза стоила всего рубль, что делало предприятие совершенно легковесным) сразу после выхода из больницы, они минут двадцать, нервно пересмеиваясь, гуляли по району. Накрыло уже в метро, когда поехали домой, решив, что ничего не будет. Самым страшным из пережитого оказалась серебристая решетка, появившаяся перед глазами в середине путешествия. Деформация времени оказалась столь сильной, что даже приблизительная оценка координаты этого момента была невозможна. Тонкие прутья решетки горели неземным огнем. Она сопровождала все перемещения взгляда — как внешнего, так и внутреннего, — придавая восприятию что-то тюремное.

Главным димедрольным уроком стало то, что никогда не стоит считать дозу маленькой. Поэтому, хотя в ладони Андрея лежали всего три таблетки, он ничего не стал говорить по поводу добавки. Даже думал сказать что-нибудь противоположное, но не решился.

— Ну, — сказал Олег. — Погнали.

При этих его словах по дворику пронесся легкий порыв ветра, придавший сказанному неожиданную драматичность.

— Погнали, — сказал Андрей.

Он широко открыл рот и приложил к губам ладонь, словно прикрывая зевок. Таблетки упали на язык. Андрей проглотил их, запил минеральной водой, передал бутылку Олегу и закурил.

Дождавшись, пока Олег примет свою дозу — он глотал таблетки по одной, внимательно рассматривая каждую и запивая большим количеством воды, — Андрей спросил:

— Теперь куда?

Олег пожат плечами.

— Пока не знаю, — сказал он. — Для начала можно в «Макдоналдс» поехать. Чтобы хоть какой-то контраст был. А там посмотрим.

Андрей кивнул. Переход на прием наркотиков в условиях сильного стресса и вызванной внешними обстоятельствами неприязни к алкоголю был явлением до обидного стандартным. Между тем в душах Андрея и Олега по-прежнему жило сильное желание выделиться из общей массы, несмотря на то что оно уже привело их к неприятным последствиям. Поэтому Олег и выдвинул идею о смешении фармакологического эффекта с неподходящей социальной обстановкой. Идея показалось красивой, правда, пока из нее ничего толком не вышло. Действие психоактивного вещества обычно оказывалось либо слишком сильным (как было с димедролом), либо слишком слабым (как получилось с кодеиновыми таблетками от кашля), либо слишком размытым (как вышло с гашишем) для того, чтобы можно было найти общественное явление встречного действия — а именно в этом и заключалась суть разработанной Олегом теории. Тем не менее надежда на то, что когда-нибудь все пройдет, как задумано, оставалась.

Они молча докурили и отправились на автобусную остановку. Солнце к этому времени окончательно оставило Москву, и в лужах, которые они обходили, плескались дивные апрельские звезды.

— Ну, — сказал Андрей, отхлебнув еще немного «Спрайта».

— Что «ну»? — спросил Олег.

— Доедать будем? — спросил Андрей. — Или домой поедем?

— Погоди, — сказал Олег.

— Ладно, — сказал Андрей. — Пойду поссу.

В зале самого первого московского ресторана быстрого обслуживания было отвратительно многолюдно. Основную массу посетителей составляла молодежь. В чистом — ни табака, ни алкоголя — воздухе болтались пошлая музыка и запах жареного мяса, смешиваясь в дешевый коктейль платного позитива.

Дорога до туалета показалась Андрею чрезвычайно тяжелой. Особенно трудным оказался спуск по лестнице. Что-то щелкнуло в коленках, мышцы как-то обмякли. Если бы Андрей при этом сидел или лежал, ощущение показалось бы приятным, но при ходьбе слабость оказалась совершенно неуместной.

Тяжело дыша, он добрался до кабинки, обогнув прыщавого мальчика в темно-бордовой рубашке, протиравшего пол шваброй. Процесс мочеиспускания тоже дался с трудом. Андрей долго смотрел в белесое око унитаза, прежде чем сумел уладить все дела.

«Да уж, — подумал он, нажав на гашетку спуска, — простатит — такое дело».

Как культурный человек, Андрей перед уходом из туалета решил помыть руки — для этого ему пришлось оттеснить от раковины мальчика-уборщика. Сполоснув ладони, Андрей посмотрел в зеркало. Ничего удивительного он там поначалу не обнаружил, а потом вдруг заметил, что зрачки его сузились до совершенно мизерных размеров. Кроме того, стала заметна сильная сухость во рту. Некоторый опыт расширения границ восприятия позволил Андрею сразу найти правильное объяснение происходящего.

«Так, — подумал он. — Зверюшка подъехала».

Мысль эта показалась удивительно веселой, Андрей даже хотел засмеяться, но не стал — не потому, что мальчик-уборщик мог испугаться, а потому, что на душе вдруг стало как-то спокойно и тихо, и тишину эту не хотелось нарушать даже мелодичным звоном искреннего смеха.

Обратная дорога далась легче. Мышцы по-прежнему работали с натугой, но это больше не казалось неприятным.

Андрей опустился на стул, залпом выпил остатки «Спрайта» и с улыбкой посмотрел на Олега. Тот понял его без слов.

— А ты говорил, догоняться, — сказал он, покачав головой и тоже улыбаясь. — А ведь это только начало.

В последних словах таилась угроза. Андрей на секунду испугался, но тут же вспомнил нарисованные на таблетке Весы, успокоился, устроился поудобнее и на выдохе произнес:

— Круто.

— Да уж, — сказал Олег. — Только курить хочется.

Славная ночь опустилась на город. Воздух был чистым и свежим, как в рекламе зубной пасты. Свет витрин и фонарей стал мягким и ненавязчивым. Редкие звезды, плывшие над головой, подмигивали. Слегка покачивавшиеся темные ветви деревьев убаюкивали. В общем, под действием немецкого лекарства Страстной бульвар разом превратился в лучшее место на планете.

Сидеть на лавке было тяжело, постоянно хотелось лечь, но мешало воспитание. Во рту пересохло, купленный в палатке коричневый газированный напиток совершенно не помогал. Курение давалось с трудом. Но даже все это не могло нарушить поселившегося в душе Андрея покоя. В который уже раз улыбнувшись, он повернулся к Олегу и спросил:

— Может, к Никите поедем? Прилечь хочется.

Олег некоторое время молчал, глядя в асфальт перед собой, потом на лице его появилась радость — что, собственно, совершенно не удивило Андрея, — и он, подняв голову и посмотрев вперед, сказал:

— Понял.

— Что? — спросил Андрей.

— Все, — сказал Олег. — Сейчас сделаем.

— К Никите поедем?

— Поедем, — сказал Олег, поднимаясь с лавки. — Чуть позже.

Андрей тоже встал, взял в руки бутылку с водой.

— Куда? — спросил он.

Олег некоторое время озирался, что-то выискивая, и, заметив неподалеку молодежную компанию — трое мальчиков и две девочки, — приютившуюся на лавке, пошел туда.

— Ты что сейчас чувствуешь? — спросил он.

— Ну так, — сказал Андрей. — В общем, как-то хорошо.

— Правильно, — сказал Олег, — Любовь, мне так и говорили.

— Точно, — сказал Андрей. — Любовь. И что?

— А то, что сейчас смиксуем, — сказал Олег и без паузы, благо расстояние уже позволяло, обратился к компании: — Привет, ребята! Бухаете?

— Привет, — сказал один из ребят. — Бухаем.

Парень стоял рядом с лавкой — остальные сидели, — был он высокий и неприятно спортивный, что угадывалось даже под кожаным переплетом дорогого пиджака.

— А я, пацаны, анекдот такой знаю, про Чапаева, — сказал Олег, очень убедительно сплюнув и достав сигареты.

— Ну и что? — спросил его парень в кожаном пиджаке.

— Едут, короче, Чапаев с Петькой по полю, — продолжил Олег, совершенно не обратив внимания на реплику из зала и глядя в сторону памятника Пушкину.

Андрей, хорошо знавший репертуар друга, все сразу понял и сначала испугался. Он даже открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь, способное предотвратить намечавшуюся развязку, но потом…

— И видят, мужик пашет. Чапаев Петьке говорит: «Слушай, иди докопайся до него. Скучно как-то».

… вспомнил перекресток Садового кольца, вспомнил утро первого января…

— Петька говорит: «Ладно» — и едет к мужику.

…вспомнил вкус адреналина, который показался вдруг удивительно, невыразимо приятным. При этом на душе, несмотря на выброс гормона, снова стало спокойно. Время замедлилось. Андрей стал внимательно слушать, прикидывая, кто достанется ему.

— Подъезжает, привет, говорит, потом: «Че, пашешь?» Мужик говорит: «Пашу».

— Слушай, шел бы ты, — сказал кожаный. Товарищи его встали. Один из них, довольно полный, оказался рядом, и Андрей решил, что ударит его бутылкой по голове. Внутри пластикового снаряда оставалось не меньше литра жидкости. Эффект должен был оказаться немаленьким.

— «И как?» — говорит Петька. «Нормально». — «Закурить есть?» — «Есть». Дал закурить. Петька постоял минутку и назад к Чапаеву. Подъезжает, говорит: «Не вышло».

— Слушай, никому не интересно, — сказал кожаный.

— Почему, — сказал Андрей. — Мне вот интересно.

Одна из девочек хихикнула. Андрей посмотрел на нее и подмигнул. От стоявшего рядом толстяка плыли мягкие волны страха. Андрей ощутил адреналиновый резонанс.

«Надо же, — подумал он. — Как же мы раньше не додумались».

— Чапаев говорит: «Дурак ты, Петька», — и к мужику едет. Ну, короче, опять. Пашешь, пашу, закурить, все дела. Стоит, курит.

Андрей положил руку с бутылкой на плечо, чтобы было легче размахиваться.

— Постоял, покурил, а потом: «Мужик, ты кого послал?»

Сказав это, Олег выпустил в сторону бронзового Пушкина струю табачного дыма, потом, подражая классику, наклонил голову. Несколько секунд молчали.

— Вам чего надо? — спросил кожаный. — Проблем?

— А чего ты так напрягся? — спросил его Олег.

— Я не напрягся, — сказал кожаный.

Толстый тем временем повернулся к Андрею. Стало ясно, что он тоже немного соображает. Третий парень занимал выжидающую позицию.

— Олег, хватит, — сказала вдруг одна из девушек.

Андрей вздрогнул. Через секунду он понял, что это была не фантастическая догадка — просто кожаный оказался тезкой друга, — но все равно концентрацию потерял.

— А кого ты, собственно, послал? — спросил Олег, и кожаный наконец ударил его в лицо.

Андрей попытался ударить толстого бутылкой, но тут перед глазами его вспыхнуло маленькое солнце, а затем оказалось, что он лежит на мокром асфальте. Вверху виднелись несколько звезд, серп луны и темный контур толстого. До Андрея доносились звуки ударов — некоторые из них доставались ему, — напряженное пыхтение и неумелый матерок. Кончилось все быстро.

— Хватит, хватит! — закричала одна из девочек.

— Это все, что ли? — раздался со стороны ног голос Олега. — Нежирно.

— Заткнись, — сказал кожаный. — Еще хочешь?

— Хочу, — сказал Олег.

— Пойдемте, хватит, — снова вмешалась девочка.

Андрей хотел было сказать что-нибудь обидное в ее адрес — это, несомненно, продлило бы удовольствие, — но потом решил, что так будет несправедливо. Толстый тем временем последний раз пнул его в плечо и исчез.

Все стихло. Следующие несколько секунд Андрей просто лежал, глядя в небо и ни о чем не думая. Это было прекрасно.

— Ублюдки тупые, — сказал Олег, разглядывая снятую куртку. — Только одежду испоганили.

— Сильно досталось? — спросил Андрей, отхлебнув воды.

— Да в том и дело, что нет, — сказал Олег. — Опять не получилось.

— А по-моему, ничего, — сказал Андрей, потрогав скулу. Кулак толстого, видимо, оставил на ней временную синюю печать.

— Да ладно, ничего. — Олег надел куртку, сел на лавку, закурил. — По-детски как-то вышло.

Он несколько раз выругался, потом сказал:

— Еще, может, кого поищем? Хочется, чтобы серьезно…

— Не знаю, — сказал Андрей. — Лениво как-то.

— Да уж, — сказал Олег. — Опять накатывает. Хорошие таблеточки.

— Ага, — сказал Андрей. — Хорошие.

— Ладно, — сказал Олег. — Хрен с ним. Воспользуемся, что ли, достижениями прогресса.

Он достал телефон и позвонил Никите. Потом они вышли на дорогу и стали ловить попутку. На метро ехать не хотелось.

 

Зрачок

— Что так поздно? — спросил папа, выйдя из кухни.

— Гуляла, — ответила Марина, присев на край обувной полки и расстегивая сапоги. Монтень, как обычно, подошел к ней, задрал голову, несколько раз глубоко втянул воздух, потом нервно и в то же время как-то удовлетворенно дернул хвостом и пошел в большую комнату.

— Ладно, — сказал папа, почесав белый маечный живот. — Я спать пойду. Завтра вставать опять рано. Мама в субботу приезжает?

— В субботу, — сказала Марина.

— Хорошо, — сказал папа. — Там рис на сковородке еще.

— Ага, — сказала Марина.

— Ну, я пошел, — сказал папа.

Марина быстро разделась и пошла к себе.

Компьютер потихоньку умирал. При каждом включении из корпуса доносились звуки, напоминающие работу маленькой лесопилки. Пока электронный друг раскочегаривался, Марина смотрела в окно и думала, что можно было бы обратиться к одногруппнику Саше. Попросить помочь. Пригласить домой. Потом сидеть рядом с ним на табуретке. Смотреть, как он будет делать операцию на силиконовом мозгу. Когда все будет готово, можно поблагодарить Сашу легким поцелуем и включить музыку. Попросить Сашу позвать друга. И организовать все так, чтобы родителей не было дома. И…

Компьютер наконец загрузился. По экрану монитора пробежали последние волны стартовой дрожи, и Бред Питт уставился в угол комнаты, все так же выдыхая табачный дым. Марина подошла к кровати, достала свежекупленный диск из стоявшей на полу сумочки, вернулась к столу и вставила тонкий дырявый круг в проигрыватель.

Раздалось легкое шуршание. Лазерный луч первым ощупывал оцифрованные тела. Марина прощала ему такую бестактность. Она ткнула курсором мышки по иконке проигрывателя, развернула картинку на весь экран и отодвинула кресло чуть назад, чтобы было лучше видно.

Фильмы ей попадались разные, хорошие и плохие. Плохими Марине казались постановочные картины, которых в ее недолгой зрительской карьере было три. Несмотря на обещанные обложкой «дебюты» и «первые разы», было понятно, что все актеры уже давно на сцене. Причем настолько давно, что даже не могут толком вспомнить тот самый «первый раз», который им по сценарию положено изображать. На плохо загримированных лицах читалась легкая усталость, иногда пересыпанная удивлением и наслаждением. Последние эмоции подделывались с таким трудом, что само собой возникало ощущение, будто актеры и на самом деле испытывают удивление и наслаждение, причем с такой интенсивностью, что совершенно не в состоянии нормально воспроизвести соответствующие случаю гримасы и движения. Марина где-то читала, что, например, опьянение правильно сыграть может только совершенно трезвый человек. Это, видимо, было из той же оперы.

По-настоящему повезло только однажды, во второй раз. Тогда ей досталось нечто необычное — по крайней мере, необычное для нее, возможно, завсегдатаи Ленинградского вокзала видели такое неоднократно. Это была рабочая запись того, что в некоторых кругах принято называть кастингом. На экране поочередно появлялись девушки — их было три или четыре, — решившие посвятить себя новому перспективному бизнесу. Причины этого решения Марине оставались неясны. Правда, возникавшие в кадре героини, сидя на кровати, вначале что-то говорили, отвечая на вопросы невидимого до поры собеседника. Но говорили они по-испански (отчего казалось, что беседуют они с самим Антонио Бандерасом), а Марина не была сильна в этом языке. Потом постепенно переходили к делу.

Запомнилась одна из актрис. Поначалу она вела себя так же, как все, — улыбалась, смеялась, говорила бойко и много (как и положено горячим южным женщинам). Охотно и даже с какой-то поспешностью разделась до трусов. Но когда в кадре появился полноватый партнер (если чем-то и напоминавший Антонио Бандераса, то только уверенностью в отношениях с противоположным полом и физиологически заложенной готовностью к любви), девушка растерялась и вдруг стала регулярно повторять единственное слово, которое было понятно Марине. Девушка говорила «no» по каждому поводу. Она не хотела снимать трусики, не хотела открывать рот, не хотела переворачиваться на живот — в общем, не хотела делать почти ничего из того, что требовала профессия. Однако партнер ее был человеком опытным. Нельзя сказать, что он применял к девушке насилие. Совсем наоборот. Он делал какие-то легкие, почти неуловимые движения, улыбался и что-то тихо и медленно говорил — в общем, вел себя, как гипнотизер на представлении в провинциальном Дворце культуры. В итоге каждое «noо» довольно быстро обращалось в свою противоположность. Закончилось все хорошо — в последних кадрах девушка, облизывая перемазанные губы и рефлекторно прикрывая обнаженную грудь рукой, сидела в обнимку с партнером и широко улыбалась в приблизившуюся к кровати камеру.

Тот диск оказался единственным, не отнесенным Мариной на помойку. Она несколько раз пересматривала полюбившийся эпизод, после чего садилась на кровать, ставила перед собой телефон — провода как раз хватало, — брала в руки записную книжку, открывала ее на странице «А» и подолгу смотрела то на сделанную первого января запись, то на темный пластиковый аппарат. Но ей чего-то не хватало. Возможно, горячей южной крови. Позвонить она так ни разу не решилась.

В этот раз Марине повезло еще больше. На выпуклом экране монитора недолго мелькали улицы какого-то иностранного города — Марина почему-то решила, что это Прага, — потом в кадре появилась большая комната с двумя диванами и длинным столом, вполне подходящим для деловых встреч. За столом сидело с десяток девушек, примерно Марининого возраста. Они беседовали с двумя мужчинами лет сорока, расхаживавшими вокруг стола. Беседа велась на английском. Марина, конечно, учила его и в школе, и в институте, но все же большая часть деталей от нее ускользала.

Время от времени мужчины просили одну из девушек встать. Долго осматривали ее, иногда освобождали от некоторых деталей туалета, трогали за самые неожиданные участки тела, постоянно что-то говорили (другие девушки, сидящие за столом, всегда смеялись после этих реплик). Потом, по причинам, остававшимся для Марины неясными, просили девушку удалиться.

В итоге в комнате остались трое. Мужчины и темноволосая, немного полная девушка с ясной, как апрельский день, улыбкой и несколькими прыщиками на лбу.

В этот момент Марина наконец полностью осознала, зачем она снова и снова ездила на Ленинградский вокзал. Узнавание наконец вспороло ее душу. Она тяжело задышала и, сама того не замечая, положила правую руку в низ живота. Левой она теребила нижнюю губу.

Впрочем, через несколько минут кадры фильма немного утратили художественную силу. Девушка оказалась на удивление бойкой. Улыбка сходила с ее губ только тогда, когда этого требовал сценарий. Она двигалась решительно и временами вдруг выгибалась и стонала так, что даже видавшие виды партнеры слегка отшатывались, а потом одобрительно цокали языком. Марина в такие моменты вздрагивала, но, в общем, немного расслабилась, решив, что чешским девушкам все нипочем.

Однако в фильме было еще одно невидимое действующее лицо — оператор. Марина не очень тонко разбиралась в искусстве кинематографа, поэтому совсем о нем позабыла. Между тем именно он довел концовку до невыносимого накала. В кадре появился стеклянный столик. Девушка лежала на нем, лицом вниз, а камера оказалась под столом. В финале на экране осталось только лицо девушки, отделенное от зрителя помутневшей стеклянной столешницей. Героиня гоняла языком по стеклу несколько белых капель, внимательно глядя в камеру. Улыбка исчезла с ее лица, потом и само лицо стало увеличиваться, пока в конце концов перед зрителем не остался только один серый глаз, медленно угасающий, как в первом «Терминаторе».

Кино кончилось. Марина сидела неподвижно, глядя в застывший на экране зрачок, прислушиваясь к попискиванию Монтеня за дверью и думая о телефоне.

 

Это — химический ожог

Андрей чуть приподнялся и положил подушку под спину. Так было намного удобнее. Шумно выдохнув, он откинулся на подушку и посмотрел в окно. Дом напротив спал. Только в светлом окошке лестничной клетки, на последнем этаже, виднелись несколько силуэтов.

«Да уж, — подумал Андрей. — Вон оно как вышло».

Олег что-то промычал, словно хотел ответить, но не мог прерваться. Потом он несколько раз громко шмыгнул носом, подтянув сопли.

«Все сходится, — подумал Андрей. — Все сходится».

Не было никакой прелюдии. Ничего такого, что могло бы подготовить и одновременно напугать. Все произошло быстро. Вернее, началось быстро, а потом наступил длинный тягостный процесс.

«Как на резинках», — подумал Андрей.

Впрочем, то, что процесс оказался именно таким — длинным и тягостным, — не удивляло. Замедление времени, отмеченное в самом начале прихода, продолжалось. Хотя, конечно, на самом деле замедлялось не время, а происходящие в организме физико-химические процессы. Стало очень трудно двигаться. Мышцы расслабились настолько, что нельзя было толком говорить и время от времени приходилось сосредоточиваться на дыхании, с усилием расширяя грудную клетку. Сбавил темп и мозг. Мысли сделались тяжелыми и тягучими, надолго застревали в голове и мешали обрабатывать поступавшую из внешнего мира информацию.

«В этом-то и спасение», — подумал Андрей.

Он еще немного приподнялся. Олег повторил его движение, потом негромко выругался — это показалось Андрею странным, — потом продолжил.

«Да, — подумал Андрей. — В этом спасение. Наше временное».

Никита теперь жил с Катей. Андрей этого не знал. Был сюрприз. Спать им с Олегом пришлось в большой комнате. Впрочем, такое случилось не впервые.

«Такое, — подумал Андрей. — Впервые».

Он поморщился. Сильно хотелось курить и пить, во рту было ужасно сухо и остался привкус выпитого с Никитой пива — решили, что идти к нему без гостинца неудобно.

«Да, — подумал Андрей. — Зато теперь — удобно».

Болела голова. Ныла спина. Самым неприятным обстоятельством была сухость во рту Олега.

«Как точилка, — подумал Андрей. — Или наждак».

Немного покалывало внизу живота. И как-то тянуло ушибленную скулу. Впрочем, все это было неважным.

«Как велосипед, — подумал Андрей. — Почему велосипед?»

Забывшись, он посмотрел вниз, но, уткнувшись взглядом в затылок Олега, снова отвернулся. Зрительный ряд придавал происходящему совершенно ненужную реальность.

«Потому что пед, — подумал Андрей, — Точно. Вот откуда ноги растут. А растут они оттуда, куда… В общем, понятно».

Вспомнился разговор с папой по телефону. Звонил Андрей с улицы, по мобильному. Себе он объяснил это тем, что, пока доберутся до Никиты, будет слишком поздно и дома все лягут спать. До Никиты оставалось минут пять — срок явно некритичный. Короче говоря, в душе Андрея укоренялись потребительские привычки. Наличие мобильного телефона требовало того, чтобы им пользовались. Впрочем, вспомнился разговор с папой не поэтому.

«Нагулялся, — подумал Андрей. — Догулялся».

В душу запала последняя фраза папы. «Не нагулялся еще?» — спросил он у Андрея и, не дожидаясь ответа — вопрос был риторическим — нажал отбой.

«Отбой», — подумал Андрей.

Чтобы произнести это вслух, потребовались поистине нечеловеческие усилия.

— Чего? — спросил Олег, подняв голову и посмотрев на Андрея.

— Отбой, говорю, — сказал Андрей, шевеля языком, как лопатой. — Хорошего. Помаленьку. Так. До. Утра. Можно. Канителиться.

— Дерьмо, — сказал Олег, сев и отвернувшись к окну.

— Покурим, что ли, — сказал Андрей.

Олег ничего не ответил. Встав с кровати, он стал одеваться.

Сесть на диван никто не решился. Открыли две створки и высунулись наружу, как соседи в панельной пятиэтажке. Курили очень медленно. Сначала молчали. Андрей не выдержал первым.

— Что? — спросил он. — Это? Было?

— Это, — сказал Олег. — Химический. Ожог.

— Чего? — переспросил Андрей.

— Он, — сказал Олег. — Причиняет. Ужасную. Боль.

«Да уж, — подумал Андрей. — С таким-то сушняком».

— Решил? — спросил он. — Дойти? До? Последней? Черты?

— Нет, — сказал Олег.

— А? — спросил Андрей. — Что? Кино? Пересмотрел?

— Хотел, — сказал Олег. — Почувствовать себя в полной жопе.

Андрей попытался засмеяться. Со стороны могло показаться, что его мучает приступ удушья.

— Чего? — спросил Олег. — Ржешь?

— Так, — сказал Андрей. — Каламбур.

— Херня это, — сказал Олег, — А не каламбур.

Временами ему удавалось говорить совершенно нормально. Такая стойкость вызывала у Андрея восхищение.

— Крутые, — сказал он. — Таблеточки.

— Да, — сказал Олег, — Уж. Еще. С пивом смешали.

— Подохнуть, — сказал Андрей, — Можно.

Он сказал это по привычке. Обычная фраза для такой ситуации. Однако Олег неожиданно серьезно ответил:

— Можно. Но. Мало. Вероятно. Вот. Если. С водкой.

Андрей вздрогнул.

— Что? — спросил он. — С водкой?

— Подохнешь, — сказал Олег. — Без. Вопросов.

— Лишних? — спросил Андрей.

— Да, — сказал Олег.

Снова замолчали. Андрей некоторое время смотрел на машины внизу. Их крыши и капоты сверкали в свете фонарей. Это завораживало.

«Крутые таблеточки», — подумал он.

— Пора заканчивать, — сказал Олег. — С детством.

— А? — спросил Андрей, — Мы? Не? Закончили? Разве?

— Нет, — сказал Олег.

— И как? — спросил Андрей. — Это? Сделать?

— Не, — сказал Олег. — Знаю. Пока.

Андрей последний раз затянулся и бросил окурок вниз. Воздух был совершенно неподвижным, поэтому окурок летел к земле почти отвесно, взорвавшись в конечной точке фонтаном красных брызг. Андрей вспомнил мультик про Маугли, тот момент, когда человеческий детеныш бил Шерхана по голове горящей веткой.

— Но, — сказал Олег, — Узнаю. Скоро. Жопой чую.

В этот раз Андрей не пытался смеяться. Только улыбнулся и сказал:

— Если. Решишь. Меня. Подключить. Объясни. Сначала. Все. Ладно?

— Посмотрим, — сказал Олег.

Он тоже выбросил окурок, и они вернулись в комнату.

Заснуть в эту ночь не удалось. Под закрытыми веками плавали яркие картины, перекликавшиеся с творчеством Киплинга, и Андрей до утра следил за приключениями тигра и сопровождавшего его шакала.

 

Никак

Чувство скуки, вызываемое любыми институтскими занятиями, независимо от конкретного их содержания, было, пожалуй, единственным, оставшимся неизменным за полтора года. Марина, как и в первые вузовские дни, по-прежнему с нетерпением ждала окончания последней пары, давясь зевотой и успевая раза три-четыре за занятие поинтересоваться у соседей величиной прошедшего временного отрезка. Звонок приносил облегчение. Но в этот раз, когда Марина вдруг поняла, что чувство скуки — последнее, что у нее (от нее) осталось, она немного испугалась звонку, сигнализирующему об окончании последней лекции. Впрочем, испуг быстро прошел. Выбравшись из аудитории, пропахшей немытыми мужскими телами (в общежитии уже неделю не было горячей воды), она вместе со Светкой отправилась в гардероб.

В гардеробе, как обычно после четвертой пары, когда заканчивались занятия у большинства групп, было очень много народу. Стоял незлой, рождаемый светлыми молодыми голосами шум. Кто-то весело матерился, после чего по толпе прокатывались волны смеха. Некоторые молодые люди, избавившиеся от последних совковых предрассудков, перелезали через стойку и самостоятельно отыскивали свое платье, но большинство все же предпочитало пользоваться стандартной схемой. Вспотевшие гардеробщицы брали сразу по несколько номерков и, надолго скрываясь в лабиринтах вешалок, возвращались к стойке с ворохом курток и пальто (весной их работа стала полегче, и, наверное, по вечерам они мечтали о теплом мае, когда можно будет весь рабочий день разгадывать японские кроссворды, иногда совершая короткий моцион за пальто подверженного болезненному ознобу профессора).

Марина и Светка добыли одежду минут через десять. Потом еще им пришлось подождать, пока рассосется толпа возле единственного на весь институт зеркала, — в основном, конечно, из-за Светки. Марина теперь предпочитала легкую небрежность в стиле, хотя раньше тоже любила подолгу поправлять волосы, глядя в зеркало.

— На работу поедешь? — спросила Светка, закладывая светлую прядь за пробитое тремя железными колечками ухо и любуясь результатом.

— Ну да, — ответила Марина, для приличия проведя по волосам рукой. — А ты?

— He-а, — ответила Светка, размазывая по губам помаду. — Я, — она пошевелила губами, разравнивая слой оральной косметики, — уволиться решила.

— Чего так? — спросила Марина, застегнув верхнюю пуговицу. Несколько секунд она смотрела в зеркало, потом решила пуговицу все же расстегнуть.

— Не знаю, — сказала Светка. — Просто подумала утром, что можно уволиться. Сразу так приятно стало. Прикольно решиться на что-нибудь. Как-то легче на душе делается. Нет?

Она повернулась к Марине и улыбнулась.

— Не знаю, — сказала Марина, внимательно глядя в глаза подруги. Она вдруг представила, как они гаснут — так же, как зрачки девушки из кино. — Наверное. Я не могу пока.

— Чего это ты так смотришь? — спросила Светка, наморщив лоб и скривив сияющие помадой губы.

— Не знаю, — сказала Марина. Она вдруг подумала, что ведь можно все рассказать. И тогда, по всем законам природы, сообщенным телевизором, книгами и журналами, должно стать намного легче.

— Ты меня пугаешь, — сказала Светка.

Марина вспомнила синие круги, когда-то нарисованные на лице Светки крепким кулаком Костика. Точнее, вспомнила она не их, а свой смех.

— Не буду, — тихо сказала Марина, отвернувшись и глядя в пол. — Не буду.

— Что такое-то? — спросила Светка, подойдя и положив руку на плечо.

— Ничего, — сказала Марина, выпрямившись и улыбаясь. — Пойдем.

— Ну, как хочешь, — сказала Светка.

До метро дошли вместе. Там расстались — Светка поехала домой, а Марина — на работу.

 

Шнурок

Пуля попала Андрею в голову. Мир накренился и принял новое положение — теперь впереди было только небо. Андрей сначала вспомнил Тверской бульвар, а потом подумал, что так ведь и должно быть — из лежащего навзничь тела душе выбираться гораздо легче. Думалось натужно. Прошло уже два дня, но легкая заторможенность оставалась. Олег, когда утром в четверг ехали домой, сказал, что так и положено. Это были единственные слова, сказанные им тогда. Остальную часть пути молчали и друг на друга не смотрели.

Несмотря на старательность создателей игры и читавшееся в каждом кадре желание как можно точнее смоделировать мир, загробный этап сценарием не предусматривался. Несколько секунд на экране дрожало нездешнее предвечернее небо, потом был краткий миг темноты, и все началось снова. Андрей подумал, что, может быть, программисты увлекались буддизмом.

Телефон зазвонил в десять. Андрей нехотя выбрался из-за стола и снял трубку.

— …можно поговорить? — спросил Олег.

— Можно, — сказал Андрей. — Па, я взял.

— Ладно, — сказал папа.

В трубке щелкнуло. Андрей и Олег остались наедине.

— Здорово, — сказал Андрей.

— Здорово, — сказал Олег. — Давно приехал?

— Час где-то назад, — сказал Андрей.

— Слушай, — сказал Олег. — Я знаю.

— Да я тоже знаю, — сказал Андрей. — Один раз не пидарас. И вообще, время такое, и попробовать все надо. Только…

— Я не про это, — сказал Олег.

— А про что? — спросил Андрей.

— Я знаю, — сказал Олег. — Что делать.

— Да ну, — сказал Андрей. — Рад за тебя.

— Встретиться надо, — сказал Олег. — Не телефонный разговор.

— Ладно, — сказал Андрей. — Как обычно?

— Как обычно, — сказал Олег. — Через сколько будешь?

— Через полчаса где-то, — сказал Андрей. — Если родители не запарят.

— Жду, — сказал Олег.

— Да уж, — сказал Андрей, почесав затылок. — Ты серьезно?

— Не знаю, — сказал Олег. — Наверное.

Андрей глубоко затянулся сигаретой, посмотрел на свои ботинки.

— Проще, по-моему, героин попробовать, — сказал он. — Или под поезд прыгнуть.

— В этом ошибка твоя, — сказал Олег. — Нельзя ничего сделать, пока думаешь только о себе.

— А как нужно? — сказал Андрей.

— А ты думал о том, что они делают? — сказал Олег. — И куда это все девается потом?

— В смысле? — спросил Андрей.

Олег выбросил окурок, сплюнул.

— Ну, что потом будет с теми, кого они сняли, — сказал Олег.

Андрей помолчал.

— Так это готовиться надо, — сказал Андрей. — Не с кондачка же.

— Я подготовился, — сказал Олег и с глупой улыбкой вытащил из кармана куртки длинный шнурок. — Прочный. Выдержит.

Андрей откашлялся.

— Да разве так готовятся, — сказал он.

— Если готовиться, ничего не выйдет, — сказал Олег. — Вот в этом я уверен.

Андрей помолчал. Ему было не по себе.

— Не думаю, что я способен, — сказал Андрей.

— Во-первых, — сказал Олег, убирая шнурок, — вряд ли кто-то думает, что способен. Во-вторых, ты всегда можешь уйти. В-третьих, может, их и не будет.

— А с чего ты вообще, кстати, взял, что они будут? — спросил Андрей.

— Но есть же придурки, которые регулярно в один и тот же бар ходят, — сказал Олег. — А они на таких как раз похожи.

— Ладно, — сказал Андрей. — А зачем у Никиты ночевать?

— Не ссы, — сказал Олег. — Ничего не будет. Просто как-то глупо перед таким дома сидеть.

Андрей тяжело вздохнул, представив себе очередную беседу с папой.

— Ну, едем тогда, — сказал он, вытаскивая телефон.

 

Гудок

— Точно есть не будешь? — спросила мама.

— Нет, — сказала Марина. — Не хочу.

— Ладно, — сказала мама и вышла из комнаты.

Марина встала с кровати и подошла к окну. Пруд сиял под фонарями, звездами и луной. По подсохшим дорожкам вокруг пруда гуляли мужчины с женщинами, детьми и собаками. Саунд-трек включал смех и лай.

Было девять часов субботнего вечера.

Марина не знала, что собирается сказать. Марина не знала, будет ли она вообще говорить. Она не знала, зачем все это. Она не знала, но чувствовала, что только один человек может теперь понять ее. Что ему ничего не придется объяснять. И что только он сможет вернуть ее жизни утраченную стройность, какой бы эта стройность ни была.

Она попыталась придумать первые слова. Потом хотела пересмотреть кино. Но в конце концов поняла, что таким способом ничего не добьется. Зажмурившись, как перед прыжком в холодную воду, она сняла телефонную трубку и стала набирать номер. Ей даже не понадобилась записная книжка.

Каждое нажатие кнопки вызывало настоящую бурю в микромире. Миллиарды электронов приходили в движение под действием электромагнитного поля. Они двигались в долгий путь по многокилометровым проводам, будили реле автоматических телефонных станций, активизировали мембраны микрофонов, запускали магнитофоны прослушивающих устройств. Своими телами они выстраивали невидимый мост, по которому должны были со скоростью света промчаться еще не готовые слова.

Марина нажала последнюю кнопку и замерла. Трубка недолго молчала, словно давая время одуматься, а потом раздался первый длинный гудок.

 

Хорошо

Территория, прилегавшая к безымянному кирпичному гастроному недалеко от станции метро «Кантемировская», казалась осколком погибшей советской вселенной, которые еще оставались в Москве, но число которых уменьшалось с каждой секундой. Конечно, Андрей провел в этой вселенной совсем немного времени, и его представления о том, как должен выглядеть ее осколок, были довольно смутными и строились в основном на тиражируемых книгами и телевизором стереотипах. Советскими казались схематические изображения мясомолочных блюд на висевших в витринах картонных плакатах, монументальная урна возле двери — каменный ярко-желтый цилиндр — и сама дверь, мощная железная рама с толстыми стеклами, на одном из которых серой краской была изображена временная схема работы магазина. Впрочем, все это больше напоминало декорации исторического фильма, чем эхо далекого детства, и не волновало душу по-настоящему. Такие же смутные эмоции вызывал и низкий металлический парапет, огораживавший голый весенний газон, из которого торчали несколько ободранных лип, и старая квасная бочка, уже потерявшая способность к передвижению — вместо двух колес от грузовика ее поддерживали стопки кирпичей.

Однако присутствовала в пейзаже деталь, рождавшая совершенно конкретные воспоминания, относящиеся к эпохе краха красной империи. Витрины гастронома ограждали высокие, по пояс, железные перила, видимо, предназначенные для того, чтобы удерживать тела пьяных прохожих на безопасном расстоянии от хрупкой стеклянной поверхности. Такими же перилами были ограждены витрины хозяйственного магазина, стоявшего раньше недалеко от дома Андрея (теперь на месте магазина высился многоэтажный дворец какого-то банка). Андрей часто оказывался возле магазина с мамой, и, когда она заходила внутрь, чтобы купить средство для чистки раковин или стиральный порошок, он обычно оставался снаружи, забирался на перила и представлял себе какую-нибудь подходящую случаю картину — налет на фашистский город (Андрей, понятно, пилот бомбардировщика) или долгую кавалерийскую погоню за остатками разбитой белой дивизии (Андрей впереди, на белом коне, с шашкой в одной руке и маузером — в другой).

Обычно все проходило гладко — когда мама выходила из магазина, фашисты оказывались разбомблены, а белые частью убиты, частью пленены, частью рассеяны. Но однажды зимой Андрея подстерегла вражеская пуля — он не помнил точно, фашистская или белогвардейская, — и он рухнул с перил, разбив лоб о покрытый льдом асфальт. Мама отвезла Андрея в травмпункт, и доктор с шершавыми руками наложил ему несколько швов. Больше Андрей на перила не забирался.

Дожидаясь Олега, он решил избавиться от детского комплекса и, после некоторых сомнений по поводу того, удобно ли сидеть на перилах в столь солидном возрасте, забрался на железную ограду. Никаких особых эмоций он не испытал. Панорама Берлина перед ним не возникла, лоб не заболел и не появилось желание издать ртом звуки, имитирующие свист шашки. Единственным ярким ощущением было неудобство. Почти сразу начали затекать ноги, но Андрей твердо решил досидеть до конца. Раз уж собрались прощаться с детством, подумал он, то надо делать это по полной.

Олег вернулся довольно быстро, минут через десять. На лице его сияла улыбка, куртка была расстегнута — день выдался удивительно теплый, — и Андрей получил возможность еще раз оценить красный свитер с черной полоской. Свитер был совсем неплох.

— Ну? — спросил Андрей, спрыгнув на асфальт.

— Все в порядке, — сказал Олег. — Бокс.

— Целый? — спросил Андрей.

— А то, — сказал Олег. — Я же все-таки провизор, человек уважаемый. Кто ж меня кидать захочет.

— Ясно, — сказал Андрей.

— Хорошо, что ты вспомнил, — сказал Олег. — А то я со всеми этими делами совсем забыл уже.

Андрей кивнул. На самом деле он надеялся, что поиски травы для Василисы займут много времени, и в результате все сорвется. Теперь оставалась только надежда на поездку в больницу, но совсем небольшая. Времени было всего половина первого. Олег удивительно быстро решил проблемы с наркотиками. Мобильный телефон и звание сотрудника аптеки открыли перед ним новые возможности.

— Ну, — сказал Олег. — Погнали к Ваське?

— Погнали, — сказал Андрей.

В метро накатила адреналиновая волна. Случилось это совершенно неожиданно, и в первый момент Андрей даже удивился тому, что произошло это так поздно, но потом подумал о специфической обстановке и решил, что подобная рассеянность вполне простительна.

— Слушай, — сказал он, наклонившись к самому уху Олега.

— Ну, — сказал Олег.

— Бокс — это же много, — сказал Андрей.

— В смысле? — спросил Олег. — Нормально, она за неделю скурит.

— Да я не про это, — сказал Андрей. — Сколько дадут за бокс?

— Чего? — спросил Олег. — Рублей триста дадут, но…

— Да лет, — сказал Андрей. — Лет.

— А, — сказал Олег. — Зассал?

— Не особо, — соврал Андрей. — Просто…

— Не ссы, — перебил его Олег. — Если вечером спалимся, дадут гораздо больше. Если нас сейчас поймают, считай, повезло.

Андрей криво улыбнулся.

В этот раз они пришли в приемные часы, но Василиса все равно дожидалась их в вестибюле. Большая часть бинтов с ее лица исчезла, остались только островки лейкопластыря. Теперь лицо Василисы напоминало витраж, работу над которым художник еще не завершил, но было ясно, что потрясающий финал не за горами.

— Привет, — сказала Василиса.

— Привет, — сказал Андрей.

— Привет, — сказал Олег и протянул ей пакет с гостинцами, точную копию предыдущего.

— Спасибо, — сказала Василиса. — Траву привезли?

Андрей вздрогнул. Развязный тон, а главное, громкость вопроса показались ему совершенно неуместными. Он быстро оглянулся, потом подумал, что пациенты больницы вполне могут попросить друзей купить лечебный сбор. И назвать его в разговоре «травой». Это соображение успокоило.

— Привезли, — сказал Олег.

— Сколько? — спросила Василиса.

— Бокс, — сказал Олег. — Коробок то есть.

— Ух ты, — сказала Василиса. — Куда мне столько?

— Нормально, — сказал Олег. — За неделю скуришь.

— Да я выписываюсь уже через неделю, — сказала Василиса.

— Ну вот, — сказал Олег. — Как раз.

— Понятно, — сказала Василиса. — Сейчас будем?

— Можно, — сказал Олег.

— Ты уверен? — спросил его Андрей.

— То есть? — спросил Олег.

— Сегодня нам лучше трезвыми быть, пожалуй, — сказал Андрей. — Если ты точно собрался…

— Спокойно, — сказал Олег. — Нас десять раз отпустит до вечера.

— Вы о чем? — спросила Василиса.

— Да так, — сказал Олег. — Куда?

— Так это же женский, — сказал Олег.

— Без разницы, — сказала Василиса, открывая дверь туалета. — Дверь запирается. Давайте быстрее, пока никто не видит.

Они зашли в прохладный кафельный аппендикс, и Василиса, словно принимающая гостей хозяйка, закрыла за ними дверь и задвинула совершенно деревенский с виду шпингалет.

— Здесь? — спросил Олег. — Или к толчку пройдем?

— Давай здесь, — сказала Василиса. — У толчка как-то противно.

Андрей подумал, что все-таки ее внутренний мир чрезвычайно близок его собственному. Эта мысль вызвала сожаление по навсегда потерянному.

Олег тем временем быстро соорудил косяк.

— Через обычную сигарету лажово, конечно, — сказал он, доставая из кармана зажигалку. — Но, как говорится, сойдет для сельской местности.

Андрей снова подумал о шпингалете и улыбнулся обычному совпадению мыслей.

— Ты, кстати, сама-то забить сможешь? — спросил Олег, затянувшись и передавая косяк Василисе.

Говорил он, используя какой-то резерв легких, так, что дым не выходил наружу раньше времени. Эта способность вызывала у Андрея чувство легкой зависти. А то, что вторая затяжка досталась Василисе, а не ему, выдавило в его душе что-то вроде ревности.

— Смогу, — сказала Василиса. — Не в детском саду.

Трагический процесс, воспетый кислым голосом Боба Марли, прошел буднично. Через минуту Олег подставил окурок под струю воды из крана и выбросил его в урну.

— Ну, — сказал он. — Пожалуй, пойдем мы.

— Да уж, — сказала Василиса. — Скоро родители приедут. Лучше вам не встречаться с ними.

Олег кивнул.

— Как же ты, обкуренная, будешь с родителями общаться? — спросил Андрей.

— Да нормально буду, — сказала Василиса. — Думаешь, не общалась уже?

— Ничего не думаю, — сказал Андрей.

Они вышли из туалета и у самых дверей столкнулись с молодой женщиной. На носу у женщины было укреплено странное сооружение из гипса. Женщина посмотрела на них с удивлением, потом, видимо, решила, что поняла, подмигнула Василисе и зашла в туалет.

— Соседка моя, — сказала Василиса.

Андрей хотел было спросить, не учует ли она запах конопли, но решил, что операция сильно ослабила обоняние женщине.

— Ну, пока, что ли, — сказал Олег.

— Да я провожу вас вниз, — сказала Василиса. — Здесь-то все равно делать нечего пока.

Отрезок субботы, разделивший больницу и бар «Будем здоровы», Андрей почти не запомнил. Точнее, он не любил его вспоминать — потом, когда все так хорошо закончилось.

Они погуляли по уже знакомому району рядом с больницей, посидели немного на той самой детской площадке, пили лимонад и перекидывались обычными для состояния легкого наркотического опьянения фразами.

Потом катались в метро. Потом гуляли в центре. Зашли на Красную площадь (Андрей тогда еще подумал, что это напоминает предполетный маршрут космонавтов). Трава постепенно отпускала и вообще оказалась не очень сильной. Когда Андрей поделился этим наблюдением с Олегом, тот ответил, что так и было задумано.

— Все-таки для девочки подбирал, — сказал он.

Андрей решил, что друг просто применил стандартный саперный прием при плохой игре, но ничего не сказал.

Тем не менее действия травы еще хватило на то, чтобы, пока искали бар, завести долгую и сложную беседу об автомобилях. Андрея вдруг взволновал вопрос идентификации этого транспортного средства. Он сказал, что «Запорожец» и «Феррари» совершенно не похожи друг на друга, хотя и являются автомобилями. Олег вполне ожидаемо ответил, что они имеют некие общие признаки — двигатель, корпус, руль и так далее. Андрей, хорошо продумавший стратегию дискуссии, заметил, что автомобиль со снятыми колесами или рулем остается автомобилем. Так же, как и автомобиль со снятым двигателем. Ему было интересно, что ответит Олег, но тот сказал, что сейчас не время для загрузки.

Это было довольно неприятно, но Андрей не любил вспоминать эти часы своей жизни по другой причине. Основным содержанием всей прогулки для него стало нараставшее чувство того, что все обойдется. Андрей с каждой минутой все сильнее надеялся, что план Олега в конце концов провалится. Надежда достигла своего пика в тот момент, когда оказалось, что никто не помнит точной дислокации бара. Они долго бродили по медленно темнеющим московским переулкам, задавая вопросы милиционерам и прохожим. Большая их часть, естественно, разводила руками, а немногие посвященные давали самые общие рекомендации.

Андрей уже собирался предложить отложить до следующего раза, когда Олег достал из кармана телефон и позвонил Внучку. Тот, как ни странно, оказался дома и подробно объяснил дорогу. Все-таки, подумал Андрей, мобильная связь открывает перед человеком сотни новых путей.

До бара добрались около семи. Андреем тогда овладела полная уверенность в том, что нужных им людей в баре не будет. Когда подошли к дверям, он первым взбежал на крыльцо, открыл дверь и пропустил Олега, попытавшись подделать швейцарский полупоклон и мерзко улыбаясь. Олег на шутку никак не отреагировал.

Внутри уже было довольно много народу, в основном мужчины в возрасте, с чувством собственного достоинства подметавшие пол длинными демисезонными пальто. Мужчины пили пиво, курили и время от времени поглядывали на висевший над стойкой телевизор, излучавший футбол. По сосредоточенным лицам и уверенному блеску еще редкой седины становилось ясно, что тематическим стержнем разговоров служит закончившаяся финансовая неделя. В углу у окна сидели две недоступно дорого одетые девушки. Они почти не разговаривали и футболом не интересовались. Одна из них ела мороженое, что сочеталось со свежей погодой, вторая пила вино, передвигая по лакированной поверхности столика дорогой мобильный телефон. За барной стойкой сидели еще свежая проститутка и уже утомленная официантка. Они беседовали с молодым очкастым барменом. Музыка, доносившаяся из динамиков, надежно замаскированных дизайнером, странным образом рифмовалась с белесым табачным туманом.

Место осталось таким же, как и полгода назад, и Андрей подумал, что придурков, регулярно посещающих одни и те же бары, действительно много.

Дима и Рома сидели рядом с девушками. Андрей удивился не столько тому, что они здесь оказались. Неизменность интерьера сделала бы удивительным как раз обратное. Удивился он тому, что сразу их узнал — возможно, из-за сумки с камерой, висевшей на спинке стула Ромы. Андрею показалось, что его сильно ударили в живот. В последнем приступе малодушия он подумал, что, возможно, это не Дима и Рома. Что они обознались. Или, может быть, ошиблись тогда, осенью. Возможно, Дима и Рома обсуждали тогда сценарий художественного фильма. Или сюжет прочитанной кем-нибудь из них книги. Возможно…

— Сюда, — сказал Олег, кивнув на столик, расположенный возле дверей. Замечание это показалось Андрею лишним — других свободных мест не было.

Официантка появилась в кадре неожиданно быстро.

— Здравствуйте, — сказал Олег, широко улыбаясь.

— Здравствуйте, — сказала официантка.

— Принесите пива нам, что ли, — сказал Олег.

— Какого? — спросила официантка.

Олег открыл было рот, но Андрей его перебил:

— «Мельник», пожалуйста, — сказал он. — Четыре кружки.

— Хорошо, — сказала официантка и растворилась в прокуренном воздухе.

Простое социальное действие оказало неожиданный магический эффект. Оно придало происходящему реальности, настоящести, и все изменилось внутри Андрея — изменилось сразу и бесповоротно. Ощущение это было потрясающе приятным. Тело Андрея затопил адреналин. Вкус его был совершенно незнакомым — Андрей уже давно заметил, что гормон этот имеет огромное количество оттенков, — и удивительно чистым. «Волшебным», — подумал Андрей. Типичных физиологических ощущений — тошноты, головокружения, озноба — не было и в помине. Зато обострение восприятия достигло неожиданных высот, на душе сделалось легко и светло. Словом, Андрею стало хорошо. Так, как не бывало еще никогда в жизни.

В голове мелькнули многие мысли — и о том, что именно ощущение нереальности, неверие в то, что все действительно происходит, позволило зайти так далеко, и о том, что на самом деле их вела жажда адреналина, а не желание сделать что-то стоящее, хотя и оно, конечно, тоже присутствовало, так же как и отчаяние, опустошение и отчужденность — все то, что делает человека человеком, позволяет кого-то спасти, защитить, наполнить жизнь хоть каким-то смыслом. Андрей подумал о том, что же это за мир, в котором по-настоящему можно только убить, но и эта мысль, и все другие были всего лишь мелкими деталями, никак не влиявшими на возникшее стремление довести все до конца. Стремление совершенно животное, не имевшее ничего общего с разумной деятельностью. Рефлекторная цепочка привычно замкнулась — банка зажата в пальцах, и выйти из магазина без нее никак нельзя, — но ток, текший по этой цепочке, был в десятки раз сильнее обычного. Стало хорошо, и хотелось, чтобы было еще лучше.

Андрей с улыбкой посмотрел на Олега, достававшего из куртки сигареты, и сказал:

— Круто. Они здесь.

— Да, — сказал Олег. — Они здесь.

Как считает классическое человековедение, ждать и догонять тяжело. Андрей в целом разделял традиционную точку зрения, но этот раз был явным исключением. Ждать было легко и приятно. Возможно, потому, что в ожидании присутствовало ощущение уверенности в конечном его исходе — то есть именно то, недостаток чего делает обычное ожидание мучительным.

— Я думаю, — сказал Олег, приканчивая вторую кружку, — что мы тогда просто не были готовы. А потом готовились. Как в спортивном фильме.

— В каком? — спросил Андрей.

— Да не знаю, — сказал Олег. — В любом. Там же сначала команда сливает все подряд, потом приходит новый тренер, все пашут и в конце валят главных врагов с разгромным счетом.

— Сколько времени? — спросил Андрей.

— Без пяти девять, — ответил Олег, взглянув на экран лежавшего перед ним телефона.

«Да уж, все меняется», — подумал Андрей.

В этот момент Дима поднял руку, и к их столу подошла официантка.

— Поехали, — тихо сказал Андрей.

— Что? — переспросил Олег.

— Все, — сказал Андрей.

Только на улице он осознал, что из бара ушли не заплатив.

— А кружку зачем взял? — спросил Олег.

— Пригодится, — сказал Андрей. — Вон они.

Дима и Рома отошли уже метров на двадцать. Двигались они осторожно, поддерживая друг друга в борьбе с алкоголем.

— Ну, погнали, — сказал Олег.

Они быстро пошли следом за Димой и Ромой. Вокруг звенел прохладный апрельский воздух. Издалека доносился гул движущихся автомобилей. Где-то лаяла собака. Андрей на секунду поднял глаза, подмигнул звездам, потом поудобнее перехватил кружку. Олег достал из кармана шнурок.

— Нет никого, — сказал он, когда до Димы и Ромы оставалось метров пять. — Круто.

— Ага, — сказал Андрей.

Олег воспринял это как команду. Он решительно порвал дистанцию, словно боксер, почувствовавший близость победы, трогательным рыболовным жестом накинул шнурок на шею Диме и рванул его на себя. Дима сел на асфальт и схватился за шею.

Андрей остановился. Рома отступил на шаг в сторону. Сумка с камерой упала на асфальт. Короткая растерянность Андрея — не от страха, а от осознания широты открывавшихся перспектив — спасла Роме жизнь. Он сориентировался в ситуации неожиданно быстро. Работа в порнографическом бизнесе, вероятно, научила его многому. Громко выдохнув, Рома развернулся и побежал — побежал стремительно, не оглядываясь и высоко подпрыгивая, когда на пути его оказывались лужи.

Андрей подумал, что гнаться смысла не имеет, потому что Дима был главным, камеру Рома потерял, да и вообще разделяться не хотелось. Он подошел к Олегу и Диме, постукивая кружкой по бедру.

Они боролись молча. Олег, для того чтобы было удобнее, опустился на колени. Лицо Димы уже начало чернеть, но он не сдавался. На щеках и руках Олега сияли глубокие царапины. Дима, похоже, не злоупотреблял маникюрными ножницами, и это дало ему определенные шансы на выживание. Олег слабел. Это было заметно по дрожи ладоней и удивленному выражению, проступавшему на лице сквозь гримасу крайнего напряжения.

Андрей несколько секунд раздумывал, как быть, потом зашел со стороны Димы, прицелился и нанес удар ногой. Его ботинок миновал голову Димы и задел скулу Олега. Олег выдавил из себя сиплое ругательство, но хватки не ослабил. Из открытого рта Димы потекла слюна и тихий, на пределе слышимости, писк.

Андрей решил поменять тактику и дважды пнул Диму в корпус — сначала в грудь, потом в живот. Первый удар ничего не добавил в ситуацию, зато второй коренным образом изменил энергетический баланс. Дима резко согнулся, и шнурок лопнул. Раздался громкий канализационный звук. Дима втягивал воздух раздавленной гортанью.

Олег удивленно разглядывал остатки шнурка.

Андрей наклонился и ударил Диму кружкой по затылку. Он вложил в удар недостаточно силы. Кружка не разбилась, но на дне ее все же появилась кровь.

Дима застонал. Андрей повторил попытку, на этот раз удачно, с идеальной точностью воспроизведя виденное много раз в кино. Кружка разлетелась вдребезги. Тело Димы разом утратило упругость. Он уткнулся носом в асфальт и затих.

— Все? — спросил Олег.

Андрей ничего не ответил. Повинуясь внезапному приступу вдохновения, он ногой перевернул Диму навзничь и несколько раз сильно ударил каблуком в лицо. Раздался ореховый треск. Нос Димы изменил форму, рот открылся, и между остатками губ стали видны осколки зубов.

— Все? — снова спросил Олег.

Андрей присел на корточки. В руке у него был клубный вариант «розочки» — ручка кружки с острыми осколками. Прищурившись, как хирург, удаляющий гланды, он дважды ткнул Диму в горло и сказал:

— Думаю, теперь все.

В этот момент в кармане Димы зазвонил мобильный телефон.

Андрей посмотрел на Олега.

— Можно, — сказал Олег, пожав плечами. — Наверное.

Андрей сунул руку в карман Диминого пальто, достал трубку, нажал кнопку ответа и сказал:

— Да.

— Нет, — сказал Андрей. — Не думаю.

— Ну потому, что я его только что убил, — сказал Андрей.

После этого он нажал отбой и с силой швырнул телефон в стену дома. Телефон разбился.

— Думаю, нам пора, — сказал Олег.

— Да, — сказал Андрей. — Пожалуй.

Они поднялись и побежали — легко и быстро, так, как бегают только те, кого нельзя догнать.

Где-то вдалеке выла милицейская сирена. Видимо, ловили преступников.

 

Ответ

— Идиот, — сказала Марина, но в трубке уже бились короткие гудки.

Марина недолго смотрела в окно, пытаясь осмыслить услышанное, потом снова набрала номер, решив, что в первый раз просто ошиблась. В трубке что-то скрипнуло, и механический женский голос произнес фразу, впоследствии широко разошедшуюся в народе.

Марина задрожала. Сама не понимая почему, она чуть было не расплакалась. Потом взяла себя в руки и позвонила Светке. Светки дома не было.

Марина положила трубку, побродила по комнате, что-то бормоча, потом быстро переоделась и вышла в прихожую.

— Ты куда? — спросила мама, появившаяся в прихожей, когда Марина застегивала сапоги.

— Пройдусь, — сказала Марина. — Я недолго.

Мама вздохнула и вернулась в комнату.

Марина действительно гуляла недолго. Обошла пруд. Покурила. Подышала свежим воздухом. Вернувшись домой, она еще дважды набирала номер Димы — сначала мобильный, потом домашний. Но никто так с ней и не поговорил.

Не удалось ей дозвониться и в воскресенье. О том, что случилось, она узнала только в понедельник, когда позвонила Диме домой и наткнулась на его брата.

После этого разговора она действительно заплакала. Плакала она долго и беззвучно, даже не пытаясь вытирать слезы. Плакала оттого, что осталась совсем одна. Оттого, что теперь никто никак не поможет. Оттого, что ничего нельзя вернуть и изменить. Оттого, что все закончилось.