На румяном небе выступают мириады звёзд. Садится солнце, озаряя красными лучами округу. Сквозь прогретую за день почву пробиваются ростки бурьяна и колючек. Неподалёку плещутся и накатывают на берег волны одного из притоков Дона.

Вокруг только степь, продуваемая всеми ветрами, и нет ей ни конца, ни края. Мне, городскому уроженцу, в степных просторах тоскливо и неуютно, зато на гвардейцев, набранных из украинской ланд-милиции, любо-дорого посмотреть. Почти что родина…

Я сидел возле костра и ворошил угли. Дымок белесой струйкой подымался к безоблачному небу.

В штабном шатре похрапывал Густав Бирон. Дремали двое часовых, опираясь на поставленные прикладом к земле фузеи. А мне не спалось. Эта ночь была ночью размышлений.

До Азова осталась пара переходов, и там собственно всё только и начнётся. Новоприобретённый город-крепость всего лишь отправная точка для следующих, смею надеяться, великих дел. А иначе нельзя, иначе все труды будут впустую. Я взялся за такой гуж, что не каждому под силу. Отступать поздно. Или история меняется, или… даже загадывать не хочу.

Невольно начинаешь задумываться, что ждёт нас впереди: хорошее или плохое? А может и то, и другое сразу. Нет худа без добра, но и добра без худа, как подсказывает опыт, тоже не бывает. Вопрос в пропорциях.

Жаль, не в наших силах устремить взгляд за горизонт времени и прочитать отведённую нам главу в книге судеб. Впрочем, наверное, оно и к лучшему. Меньше знаешь, крепче спишь.

В одном я был уверен на все сто. Нас ждёт война. Война настоящая, не похожая на стратегическую игрушку или примитивную стрелялку-бродилку.

Война, где пули летят и жалят будто осы, а укус заканчивается раной или смертью. Война, где ядра разрывают тела в клочки, а осколки гранат впиваются, причиняя неимоверную боль.

Я изменился, стал другим. Прежний Игорь Гусаров, пустой прожигатель жизни, так и не сподобившийся завести ни котёнка ни ребёнка, стал человеком, который по личному почину взвалил на себя страшнейший груз ответственности. Не за себя: за судьбы миллионов людей.

Ненавижу фальшивую патетику, она способна опошлить любое самое благородное начинание, но здесь и сейчас перед этим догорающим костром я честен как никогда. Не перед кем рисоваться, а самого себя не обманешь.

Только воспоминания связывали меня с прошлым, но постепенно они размывались, становились нечёткими. Что-то чужое вторгалось в меня, искажая память, делая её зыбкой и ненастоящей. Кто-то смело смешал осколки воспоминаний, и я теперь не мог разобрать, где моё, а где – настоящего Дитриха.

Вот я иду в школу, первый раз в первый класс, но почему-то вместо пожилой добродушной Марь Иванны вижу сухонького старикашку в лиловом камзоле и пропахшем мышами парике.

– Не выучишь к завтрашнему занятию, поставлю на горох, – угрожает учитель.

Он не обманет, обязательно выполнит обещание, и на моих коленках надолго останутся отметины от сухих горошин.

Первое свидание. Девочка с большими, похожими на бабочку бантиками и глазами цвета ясного и чистого неба, которую я провожаю после школы, любезно разрешает нести её портфель. Он из розовой кожи, с кармашками для пенала и металлическими бляшками замка. Я горд и доволен собой. И вдруг будто вспышка молнии.

Дождь. Тучи, затянувшие всю небесную гладь. Я прячусь под навесом, и капли гулко барабанят по крыше. Рядом смущающаяся белокурая девчушка в сером домотканом платьице и переднике с вышитыми узорами. Её волосы пахнут сеном, а губы свежестью. Она готова на всё, послушна любому моему… нет, не приказу, слову. И я знаю и в тоже время не знаю, как её зовут. Стало страшно: неужели, пройдёт ещё немного времени, и я всё забуду? Сзади послышался шорох. Я обернулся.

– Не спится, фон Гофен?

Вопрос задал дежуривший в ночную рынду капитан-семёновец Иван Круглов – невысокий, худощавый, с узким вытянутым лицом типичного англичанина.

– Да так, – неопределённо протянул я. – Не хочется.

– Завидую вам, барон. Мне вот спать сегодня по должности не положено, а глаза сами слипаются, – посетовал Круглов. – Дозволите погреться? Он протянул руки к костру.

– Ненавижу эти края. Всё не по-людски. Днём жарко, ночью холодно.

– А что, приходилось бывать здесь раньше?

– А как же, – кивнул он.

– Опытом не поделитесь?

– Да нечем мне делиться. Давно это было. Так давно, что кажется, будто и не со мной.

– Очень жаль.

– Не жалейте, фон Гофен. Опыт – дело наживное. Скорей бы в Азов попасть, надоело по степи мотаться. Хотя и там такая жизнь пойдёт, только держись. Знаете, барон, а вам никогда не приходила в голову мысль: а зачем нам всё это?

– Простите, не понял …

– Постараюсь объяснить, – Круглов присел к костру. – Зачем нас, русаков, понесло в эти чужие для нас степи? Неужто своих земель маловато? Крути не крути, а дел недоделанных и на родине полно, а мы, заместо того, чтобы ими заняться, на турок воевать идём.

Я мысленно похвалил его: вопросы Круглов задавал правильные, вот только ответы на них дать не так просто, как кажется. Бессмысленно рассказывать о государственной целесообразности тех или иных действий. Круглов смотрит на ситуацию с точки зрения обычного человека, пусть даже облачённого в офицерский мундир. По-своему, он прав.

– Мы здесь для того, чтобы наши дети, внуки и правнуки могли гордиться.

– Гордиться? – удивлённо вскинулся Круглов. – Чем же, позвольте узнать?

– Простите за патетику, господин капитан. Великой родиной и великими предками. И ещё, для того, чтобы нас не схарчили. Империя жива до тех пор, пока расширяется. Стоит только остановиться, перевести дух, отказаться от прошлого и …

Я вспомнил страну, в которой родился и которой почти не помнил, и продолжил фразу:

– И тогда будет плохо, очень плохо, господин капитан. Круглов помолчал. Его лицо стало задумчивым и отрешённым.

– Ваши слова напомнили мне кое-что из прошлого, из очень грустного прошлого. Пожалуй, вы правы, барон. Империя должна расширяться. И ещё: она обязана дорожить теми, кто её строит. Послышались громкие крики часовых, карауливших лагерь:

– Стой, куда прёшь?

– А ну осади, кому говорят. Чего тебе надобно?

– Не твоего ума надобность, – последовал грубый ответ. – Зови старшого, докладываться буду. Дай дорогу!

– Обожди, кликну, кого следует.

Часовой дунул в свисток. Круглов, услышав трель, быстро пошагал в темноту. Пола шатра раздвинулась, показался сонный Бирон.

– Что такое, что за шум? Увидев меня, он приказал:

– Барон, узнайте, что стряслось и доложите. Кого ещё принесла нелёгкая. Бирон зевнул и скрылся в шатре. Я взял шпагу и поспешил за Кругловым.

Причина переполоха выяснилась быстро. Часовые задержали трёх казаков в синих чекменях, высоких меховых папахах и широких как русская душа шароварах.

– Кто такие? – стал расспрашивать Круглов.

– Донцы мы, – начал объяснять пожилой казак, бывший в троице за старшего. – От полковника Кабыздохова присланы с донесением.

– Как говоришь, зовут полковника? – я не сдержал улыбки.

– Кабыздохов его зовут, Илья Лукич, – терпеливо повторил казак.

– А сам кто таков будешь?

– А я буду сотником евонным, Федькой Вырвиглаз.

– Ну и фамилии у вас, братцы, – ухмыльнулся Круглов. – Кабыздохов, Вырвиглаз…

– Фамилии как фамилии, не хуже других будут, – гордо ответил Федька. – Вы меня лучше к старшому отведите.

– Ступай за мной, – велел я. Казак послушно пошёл, ведя коня на поводу.

– Хто тут за главного?! – поинтересовался Федька, когда мы оказались возле штабного шатра. – Сделай милость, добрый человек, скажи, чтоб мне не опозориться.

– Лейб-гвардии подполковник Измайловского полка Густав фон Бирон.

– Немец значит? – спросил казак.

– Немец, – подтвердил я. – А что: не нравится?

– Да мне как-то всё равно. Лишь бы сурьёзный да толковый был, – пожал плечами сотник.

Ему и впрямь было всё равно, кто и какой нации командует. Казачество, известный котел, переплавивший в себе не одну дюжину народов.

– Не волнуйся, толковей некуда, – заверил я.

– Слушай, а что это за мундир на вас надет непонятный? Сразу и не признаешь. Мы поначалу думали, что это ляхи или цесарцы лагерем стали.

– Откуда ж им здесь взяться?

– Леший их знает! В степи всякое быть может. Дюже сумневались: наши, чи не не наши.

– Наши, – засмеялся я. – Скоро всю армию переоденем в новые мундиры. Они куда удобней старых.

– Казачкам моим куда проще. В мундиры наряжаться несподручно, в любой секунд надо в седле быть. Не до мундиров нам …

– Ничего, и для вас что-нибудь придумаем.

– Ну-ну, – покачал головой сотник.

Мы зашли в шатёр. Успевший одеться Бирон встретил казака настороженным взором.

– Ваше превосходительство, я к вам от казачков пожаловал. Мы туточки стоим, неподалече, в количестве трёх полков. Приказано нам к вашему деташементу присоединиться. Так что принимайте православное воинство. Вместе поедем татарву лупить.

– Три полка, – задумчиво произнёс Бирон. – Это сколько выходит у вас сабель?

– Тыщи полторы, не меньше, – доложил казак. – Все сабли вострые, кровушку пролить басурманскую горазды.

– Тогда скачи обратно, передай, что жду господ-полковников у себя в шатре поутру для выработки совместного плана действий. До Азова, стало быть, вместе будем продвигаться. Да, и скажи ещё своим: пусть смотрят, чтобы порядок был! Здесь не казачья вольница, а регулярная армия, – повелительно рыкнул Бирон.

– Эвана какой здоровый да голосистый! – поцокал языком Федька, когда мы вышли из шатра. – В такого стреляй – не промахнёшься.

– Типун тебе на язык! – замахнулся я на него.

– Та я ж шуткую, – захохотал Вырвиглаз. – Нехай ваш полковник живёт хучь сто лет, да в ус не дует.

Утром, вместе с казаками прибыла ещё и сотня калмыков. Известие это мы встретили с большой радостью. Калмыки были нарасхват, особенно в степи. Их конница считалась грозной силой, а низкорослые скуластые всадники давно заслужили репутацию свирепых и отважных воинов, которые метко стреляли из луков и не боялись лихого сабельного удара. Те, кто побогаче, имели ружья и доспехи, но, вне зависимости от социального статуса все калмыки, выступившие в поход, были о двуконь. Маленькие, величиной не более полутора метров калмыцкие лошади преимущественно гнедой и бурой масти славились выносливостью и способностью совершать без еды и отдыха переходы в сто вёрст. Столь скромное в количестве пополнение стоило на самом деле драгунского полка.

В маленькую речушку вышедшего из Петербурга гвардейского отряда со всех сторон стекали всё новые и новые ручейки, превращая деташемент в полноводную реку. Сводный батальон на глазах разворачивался в многотысячный корпус. Сила собралась грозная и немалая.

И всем этим войском надо было управлять. Бирон с чего-то решил, что у него не хватит ни опыта, ни авторитета. Спорить с ним было бесполезно. Упрямства в Густаве хватило бы на троих.

В последнее время от навалившихся дел голова шла кругом. Бирон сделал меня фактическим заместителем, и я теперь сполна ощутил всю тяжесть нагрузки. Приходилось вникать в десятки нюансов; следить, чтобы казаки не задевали гвардейцев, калмыки не выясняли отношений с донцами; чтобы провиант распределялся справедливо; караульные не спали, а маркитанты не наглели. И многое, многое, многое ещё.

Я забыл, что такое полноценный сон, спал урывками, зачастую по-казацки, в седле. Просыпаясь, долго тёр красные глаза и с наслаждением обливался холодной водой. Если везло, пил ароматный бодрящий кофе, не смакуя вкус и запах. Готовился сорваться с места в любую секунду, и что уж там говорить, так оно обычно бывало.

Если в отряде что-то случалось, первым делом искали меня. Я устал быть затычкой во всех дырках, но скрипел зубами и терпел. В конце концов, этот поход во многом моих рук дело.

Каждый вечер я докладывал Бирону о состоянии дел в отряде, в конце доклада подполковник обычно сдержанно кивал и нагружал новыми поручениями на завтра.

– Барон, сообщите какой в настоящее время численный состав батальона и присоединившихся к нам частей, – спросил как-то раз он.

Вопрос меня врасплох не застал, практика начинала сказываться. Нет, не зря я недосыпал ночей. Нужды рыться в записях не было, цифры я уже выучил наизусть. Казачьи полковники предоставили лишь самые приблизительные отчёты, но по всему выходило, что к трёхтысячному батальону присоединилось ещё столько же казаков и, кроме того, вчера состоялось рандеву с двумя драгунскими полками, а это увеличивало наши ряды ещё на две тысячи солдат, о чём я и сообщил Бирону. Подполковник крепко задумался.

– Почти десять тысяч… Много. В Европе это назвали бы армией. Я был хорошим капитаном в Польше и вполне приличным майором в России. Возможно, я не самый плохой полковой командир. Но десять тысяч… Не стану возражать: я человек честолюбивый, но мне эта шапка будет слишком велика.

– До Азова я как-нибудь доведу, а там уж пусть принимают решение, – сказал он.

– Воля ваша, господин подполковник, – тихо произнёс я.

Позади остались сотни вёрст пройденного пути. Мы неуклонно приближались к Азову.

Когда до крепости, совсем недавно возвращённой под российскую корону, осталось всего несколько вёрст, Бирон приказал отряду остановиться и собрал офицеров возле штабного шатра.

– Я хочу, чтобы мы в город вошли как положено, при полном параде. Все должны видеть, что идёт армия, а не разношёрстный сброд, – сообщил подполковник.

Солдатам велели привести мундиры в порядок, почистить коней. Казаки и калмыки тоже принялись наводить лоск. Бирон оставил вместо себя Гампфа и вместе со мной поскакал к Азову.

Навстречу, предупреждённая выставленными дозорами и казачьими пикетами, выехала пёстрая кавалькада. В первых рядах всадников были фельдмаршал Миних, генерал-фельцейхместер принц Гессен-Гомбургский и командующий новой азовской флотилией адмирал Бредаль. На заднем плане красовались армейские и морские офицеры высокого ранга. Не обошлось и без иностранных посланников: я увидел характерные австрийские и прусские мундиры. Союзнички… Первые всё никак не соберутся выполнить договор, а вторые ищут выгоду и хотят загребать жар чужими руками.

Бирон подскакал к Миниху, коротко отчеканил, что сводный гвардейский батальон вкупе с присоединившимися полками благополучно прибыл без особых происшествий.

– Люди рвутся в бой. Мы готовы громить неприятеля. Фельдмаршал радостно улыбнулся, обнял Бирона и объявил:

– Рад о том слышать! Нынче же отпишу государыне о вашем усердии, господин подполковник. Попрошу, чтобы представила вас к должной награде. Надеюсь, и в атаку поведёте столь же браво!

– Не извольте сомневаться. Гвардейцы не подведут, – заверил Бирон.

– Начнём же смотр! Я жду с нетерпением, – довольно сказал главнокомандующий.

Тем временем показался сводный отряд, вытянувшийся в огромную колонну. Кавалеристы скакали по четыре в ряд, играли барабаны и флейты. Лихая мелодия была способна поднять даже покойника. Все, от солдата до офицера приосанились, расправили плечи. Затрепетали на ветру значки фурьеров. Не чувствовалось, что войска истощены долгим и трудным маршем. Первые ряды поравнялись с генеральской кавалькадой.

– Преклонить знамёна, – крикнул премьер-майор Гампф, которому выпала чести вести батальон. С шелестом опустились до земли тяжёлые гвардейские знамёна.

Такую почесть полагалось оказывать только государю. Никогда дотоле гвардия не преклоняла своих знамён ни одному из главнокомандующих русской армией, пусть даже в фельдмаршальском чине.

Я невольно бросил взгляд на Бирона. Подполковник сидел в седле, закусив губу, но так ничего и не сказал. Возможно, Гампфа ожидает разнос, а может, и нет. Второе предположение, пожалуй, всего вернее. Похоже, Бирон и сам проникся торжественностью момента. (Примечание 3)

– Троекратный виват фельдмаршалу Миниху! – снова закричал Гампф.

– Виват! Виват! Виват! – трижды пронёсся по степи многоголосый рёв. Его подхватили выстроенные в парадное каре солдаты азовского гарнизона.

– Виват!

Кричали все, от рядовых до генералов. Кричал и я, подбрасывая вверх гренадерку. Был в этом не передаваемый словами экстаз, возбуждение, которое охватывает человека в редкие мгновения его жизни. Глаза фельдмаршала увлажнились, веки дрогнули.

– Спасибо, братцы! – расчувствовавшись, произнёс он. – Спасибо!

А я глядел на невообразимую мощь, входившего в Азов войска, и думал, что победа будет за нами.

Мы сломаем хребет туркам, отвоюем хороший кусок в Европе и займём подобающее место. Будущему младенцу-императору Иоанну достанется богатое наследство, а уж я пригляжу за тем, чтобы никто и никогда не посмел лишить его этой награды.

– Ничего, Кирилл Романович, мы ещё повоюем!

Примечания:

1. Стр. 27 – Пан Дрозд рассказывает историю, действительно произошедшую в реальной истории.

В январе 1735 года капитан Тверского драгунского полка Глеб Шишкин по ошибке спалил имение союзника России во время войны за польское наследство – магната, князя Чарторыжского, которому не помогли даже четыре охранных грамоты с личными подписями командующего русской армией графа фон Миниха и генерал-аншефа Ласси. Солдаты сожгли замок и ближайшую к нему деревню, а самого Чарторыжского 'драгуны донага раздевши немало побивали и ругались и, охранные листы его ему давши и велевши оными срамные места покрывать, погнали вон пинками'. Шишкин решением суда был приговорён к расстрелу. Однако к приговору присоединялась секретная инструкция от Миниха, согласно которой вместо Шишкина было приказано расстрелять поляка, виновного в убийстве, а самого капитана тайно вывезти в Россию, разжаловать в прапорщики и определить в Ревельский гарнизон. Стоит отметить, что и в Ревеле теперь уже прапорщик Шишкин снова отличился. Он попал под суд в следующем, 1736-м году за избиение детей своего брата Степана.

2. Стр. 90 – Дабы не быть голословным, позволю себе привести строки из мемуаров Карла Рейнгольда Берка, посетившего Россию как раз в 1736-м году и оставившего о том событии 'Путевые заметки о России': 'Среди крепостных крестьян есть очень и очень богатые, они становятся такими, если живут хорошо и имеют возможность продавать свой скот или ухитряются вести по деревням запрещенную торговлю сельскохозяйственными продуктами. Много они зарабатывают и подрядами, то есть на строительстве, поставляя балки, доски и кирпич, для чего требуется только сама работа, поскольку в России много неисчерпаемых лесов. Среди 35 тысяч мужских душ, которыми владеет князь Черкасский, есть, говорят, несколько, имеющих по 15-20 тысяч рублей, а сам их хозяин по уши в долгах. Ибо хотя дворянин является господином всей крестьянской собственности, нет, однако же, примеров тому, чтобы господа отняли все имущество крестьянина, если он не совершил кражи или других тяжких преступлений. Больше того, порой расточительный господин берет у своего богатого крестьянина некоторую сумму денег в долг, который затем так и остается невозвращенным. Либо же значительно повышается оброк, как часто бывало в последние годы, когда при дворе началась роскошь'.

3. Стр. 139 – Похожая ситуация имела место в реальной истории и была описана в мемуарах В.А. Нащокина: 'И как лейб-гвардия по сделанному на барках мосту чрез реку Днепр перешла к армии, тогда генерал-фельдмаршал граф Миних, генерал-фельдцейхмейстер принц Гессен-Гомбургский и многие генералитеты выехали смотреть, как гвардия к армии имеет марш. Тогда вел гвардию майор Гампф и как увидел генерал-фельдмаршала, велел гвардии знамена ему уклонить до земли, чего не надлежало и противно воинскому уставу, и как после подполковник Бирон прибыл, за то майору чинил выговор, и после того никогда гвардия знаменами не укланивала, и никому, кроме государя, не должно'.