Я еще расскажу про приезжую девочку Еньку. И о своих станичниках тоже скажу. Ничего не утаю из того, что случилось в тот год в Родничках. Но сначала я расскажу о звездах, о самых обычных звездах, которые однажды напугали меня.

Второй год шла война. Она подошла к нашей станице совсем близко и часто по ночам так стучалась в окна, что из рам вылетали стекла. Мы с матерью переселились тогда из хаты в летнюю кухню. Разницы между ними никакой — и та и другая из самана, под соломенными крышами. Но мать боялась, что именно в хату могут бросить бомбу. К тому же от летнушки было ближе до землянки, которую мы вырыли в огороде.

…Ночь пришла с тяжелым гулом самолетов и длинными ножницами прожекторов. К этому все тогда привыкли, и я быстро заснул. Может, оттого, что за окном стояла копна сена и запах его проникал в наше жилье, мне снилось тихое и ласковое. Виделось, как мы с отцом возвращаемся с луга, идем мимо высоких душистых скирд, на плече у отца коса и грабли. Солнце село, и в высокой глубине густо высыпали звезды.

— У каждого человека есть своя звезда, — говорит отец.

— И у меня тоже? — удивляюсь я.

— Конечно.

— А где она? Покажи…

Отец треплет мои волосы и смеется. Руки его пахнут полынью и донником.

— Твоя звездочка, — говорит он, — еще в тумане. Вырастешь, сам увидишь.

— А свою покажи.

— Во-он, гляди…

Я запрокинул голову и проснулся. Надо мной качались звезды. Я испугался — не было луга, и отца рядом не было, и о звездах говорил он мне давно, еще до войны. Все лишь приснилось. Но звездное небо шаталось наяву, и я рванулся с кровати. Тотчас где-то рядом оглушительно ухнуло. Я схватился за стену, но стена ускользала из-под рук.

— Толя… Сынок! — испуганно звала меня мать. — Бомбят… Скорей в землянку.

Мы бежали по огороду, поскальзываясь на мокрых капустных листьях, мать ловила меня за руку и все оглядывалась на небо. А во дворах слышался тревожный говор, топот и одинокий детский плач…

Утром прибежал Мишка Железняков и рассказал, что немцы хотели разбомбить МТС, бросили две бомбы, но не попали, лишь выдолбили рядом, у горы, две ямы. Он уже успел сбегать туда, набил карманы осколками и теперь хвастался ими.

— А ты, значит, все проспал?

— Да, проспал… Глянь, как крышу слизало, — кивнул я на растрепанный верх кухни.

— Ух ты! — изумился Мишка. — Это звуковой волной шарахнуло… Ну ладно, побежим к горе, там сейчас все пацаны.

На плацу нас догнал Юрка Родичев.

— Вы туда? — спросил он, задыхаясь, и кивнул в сторону горы.

— Туда, — отозвался Мишка.

— А Клок сказал, что ты уже два кармана набрал, — удивился Юрка. — Говорит, Ржавый…

Мишка хмуро покосился, и Родичев осекся.

…И почему в жизни все так несправедливо? Самые плохие клички достаются хорошим людям. Ну и что, если Мишка конопатый, зато он лучше всех ныряет, сам сделал себе самокат и вообще сильный… Вот Юрка пацан так себе: худой, длиннорукий и уши прозрачные. А дразнят Чапаенком…

Возле дома Железняковых рос клен. Ни у чьих окон не было такого великана — его ветви ложились прямо на крышу, а макушка чуть не равнялась с церковной колокольней. Играя в кулючки-прятки, мы с Мишкой залезали на клен, и найти нас никто не мог.

Теперь клен этот стал для нас стратегическим пунктом. Каждую весну в его ветвях селились грачи. Много лет почти на самой макушке лепили они два гнезда, и мы этих грачей не трогали, — у тех, что жили в лесу, случалось, уносили яйца, забирали чуть оперившихся птенцов, а этих не обижали. Но во второе военное лето нам пришлось вмешаться в птичью жизнь. Одно гнездо мы забрали под военный склад, а грачей потеснили, посадив их всех вместе.

— Ничего, переживут, — сказал тогда Мишка, — должны понять — война. Вон сколько эвакуированных едет в станицу, и всех расселяют. Тесно не тесно, а терпи.

Так у нас появился свой оружейный склад. Война громыхала рядом, и мы не имели права сидеть сложа руки. Сначала склад наш был на потолке у Железняковых, там лежали смазанные солидолом патроны и бинокль, но тетя Поля, Мишкина мать, повыбрасывала все в старый, обвалившийся колодец. Случилось это после того, как мы перерыли их огород в поисках пулемета. Про пулемет мы с Мишкой слышали до войны от его отца; он рассказывал, будто у них под грушей еще в гражданскую зарыли «максим». Вспомнив об этом, мы решили во что бы то ни стало найти пропадающее зря оружие. Изрыв почти весь огород, так ничего и не обнаружили, зато картошки повредили немало. Из-за этой картошки и пострадал наш склад. Мы долго думали, где прятать боеприпасы. Надежным местом и показалось нам грачиное гнездо. Теперь там хранилось восемь патронов, старый, но очищенный от ржавчины кинжал и несколько звезд с солдатских пилоток.

На следующий вечер после бомбежки у нас намечалось заседание по уточнению сроков отбытия на фронт. Мы собирались тронуться к Дону на днях, пока стояла теплая погода и шли каникулы. Договорились встретиться в строго определенное время — как только матери уйдут доить коров. Уже с полчаса я стоял под кленом, а Мишка все не появлялся. Я прислушивался к звукам в их дворе — подойник не гудел.

Из-за садов выкатилась красная луна и кособоко повисла над станицей. От нечего делать я стал разглядывать ее. Раньше я любил играть с луной в прятки. Меня все волновало: почему она ходит за мной? Спрячешься за сарай — и тут луна; побежишь в огород, станешь под акацией — и опять луна подглядывает за тобой сквозь густую листву. Но теперь играть с луной не хотелось, и, нарушая конспирацию, я свистнул, заложив в рот два пальца. Потом еще раз и еще.

Во дворе послышались шаги. Мишка вышел за ворота, исподлобья взглянув на меня, хмуро спросил:

— Ну чего рассвистелся?

— Мы же договорились… — затараторил я и смолк: по щекам Мишки катились слезы.

— У нас отца убили, — выдавил Мишка и, судорожно сглотнув, добавил: — Пойду я, а то мать плачет…

Нагнув голову, он медленно пошел от ворот. А я стоял под кленом и не знал, что делать, как помочь ему. Мишка уже скрылся за углом, когда я крикнул:

— Мишк, пойди сюда!

Рука моя сжимала карманный фонарик, подарок отца.

— На, — протянул я фонарик, — я давно хотел тебе отдать…

Мишка мотнул головой и вытер рукавом рубахи глаза.

— Не надо…

Он немного постоял со мной рядом и, вздохнув, сказал:

— Ты, Толька, не гляди на звезды. Ну их… Я вот вчера увидал, как одна упала, а нынче похоронную принесли. Выходит, правда это — если звезда упала, значит, кого-нибудь убили…

Я бежал домой, не отрывая глаз от земли. Я боялся увидеть небо. Было тихо, и лишь во дворе Исая Егоровича воровски звякал по наковальне молоток. Он делал из монет нательные кресты и продавал их богомольным старухам и напуганным войной женщинам.