Высота ли, высота поднебесная, Глубота, глубота акиян-море, Широко раздолье по всей земли, Глубоки омоты днепровския. Из-за моря, моря синева, Из глухоморья зеленова, От славного города Ле́денца, От того-де царя ведь заморскаго Выбегали-выгребали тридцать кораблей, 10Тридцать кораблей един корабль Славнова гостя богатова, Молода Соловья сына Будиме́ровича. Хорошо карабли изукрашены, Один корабль полутче всех. У того было сокола у ка́рабля Вместо очей было вставлено По дорогу каменю по яхонту; Вместо бровей было прибивано По черному соболю якутскому, 20И якутскому ведь сибирскому; Вместо уса было воткнуто Два острыя ножика булатныя; Вместо ушей было воткнуто Два востра́ копья мурзамецкия, И два горносталя повешены, И два горнасталя, два зимния. У тово было сокола у ка́рабля Вместо гривы прибивано Две лисицы бурнастыя; 30Вместо хвоста повешено На том было соколе-ко́рабле Два медведя белыя заморския. Нос, корма — по-туриному, Бока взведены по-звериному. Бегут ко городу Киеву, К ласкову князю Владимеру. На том соколе-ко́рабле Сделан муравлен чердак, В чердаке была беседа дорог рыбей зуб, 40Подернута беседа рытым бархотом. На беседе-то сидел купав молодец, Молодой Соловей сын Будимерович. Говорил Соловей таково слово́: «Гой еси вы, гости-карабельщики И все целовальники любимыя! Как буду я в городе Киеве У ласкова князя Владимера, Чем мне-ка будет || князя дарить, Чем света жаловати?». 50Отвечают гости-карабельщики И все целовальники любимыя: «Ты славной, богатой гость, Молодой Соловей сын Будимерович! Есть, сударь, у вас золота казна, Сорок сороков черных соболей, Вторая сорок бурнастых лисиц; Есть, сударь, дорога камка, Что не дорога ка́мочка — узор хитер: Хитрости были Царя́-града 60А и мудрости Иеруса́лима, Замыслы Соловья Будимеровича; На злате, на серебре — не по́гнется». Прибежали карабли под славной Киев-град, Якори метали в Непр-реку, Сходни бросали на крут бережек, Товарную пошлину в таможне платили Со всех кораблей семь тысячей, Со всех кораблей, со всего живота. Брал Соловей свою золоту казну, 70Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц, Пошел он ко ласкову князю Владимеру. Идет во гридю во светлую, Как бы на́ пету двери отворялися, Идет во гридню купав молодец, Молодой Соловей сын Будимерович, Спасову образу молится, Владимеру-князю кланеется, Княгине Апраксевной на особицу 80И подносит князю свое дороги подарочки: Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц; Княгине поднес камку белохрущетую Не дорога камочка — узор хитер: Хитрости Царя́-града, Мудрости Иеруса́лима, Замыслы Соловья сына Будимеровича; На злате и серебре — не по́гнется. Князю дары полюбилися, 90А княгине наипаче того. Говорил ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, богатой гость, Соловей сын Будимерович! Займуй дворы княженецкия, Займуй ты боярския, Займуй дворы и дворянския». Отве(ча)е(т) Соловей сын Будимерович: «Не надо мне двор(ы) княженецкия, И не надо дворы боярския, 100И не надо дворы дворянския, Только ты дай мне загон земли, Непаханыя и неараныя, У своей, асударь, княженецкой племяннице, У молоды Запавы Путятичной, В ее, осударь, зелено́м саду, [В] вишенье, в орешенье Построить || мне, Соловью, снаряден двор». Говорил сударь, ласковой Владимер-князь: «На то тебе с княгинею подумаю». 110А подумавши, отдавал Соловью Загон земли, непаханыя и неараныя. Походил Соловей на свой червлен карабль, Говорил Соловей сын Будимерович: «Гой еси вы, мои люди работныя! Берите вы тапорики булатныя, Подите к Запаве в зеленой сад, Постройте мне снаряден двор [В] вишенье, в орешенье». С вечера поздым-поздо, 120Будто дятлы в дерево пощолкивали, Работали ево дружина хора́брая. Ко полуноче и двор поспел: Три терема златове́рховаты, Да трои сени косящетыя, Да трои сени решетчетыя. Хорошо в теремах изукрашено: На небе солнце — в тереме солнце, На небе месяц — в тереме месяц, На небе звезды — в тереме звезды, 130На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная. Рано зазвонили к заутрени, Ото сна-та Запава пробужалася, Посмотрела сама в окошечко косящетое, [В] вишенья, в орешенья, Во свой ведь хорошой во зеленой сад. Чудо Запаве показалося В ее хорошом зелено́м саду, Что стоят три терема златове́рховаты. 140Говорила Запава Путятишна: «Гой еси, нянюшки и мамушки, Красныя сенныя девушки! Подьте-тка, посмотрите-тка, Что мне за чудо показалося [В] вишенье, в орешенье». Отвечают нянюшки-мамушки И сенныя красныя деушки: «Матушка Запава Путятишна, Изволь-ко сама посмотреть — 150Счас(т)ье твое на двор к тебе пришло!». Скоро-де Запава нарежается, Надевала шубу соболиную, Цена-та шуби три тысячи, А пуговки в семь ты[ся]чей. Пошла она [в] вишенье, в орешенье, Во свой во хорош во зеленой сад. У первова терема послушела — Тут в тер[е]му щелчит-молчит: Лежит Соловьева золота казна; 160Во втором терему послушела — Тут в терему потихоньку говорят, Помаленьку говорят, все молитву творят: Молится Соловьева матушка Со вдовы честны многоразумными. У третьева терема послушела — Тут в терему музыка гремит. Входила Запава в сени косящетые, Отворила двери на́ пяту, — Больно Запава испугалася, 170Резвы ноги подломилися. Чудо в тереме показалося: На небе солнце — в тереме солнце, На небе месяц — в тереме месяц, На небе звезды — в тереме звезды. На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная. Подломились ее ноженьки резвыя, Втапоры Соловей он догадлив был: Бросил свои звончеты гусли, 180Подхватывал девицу за белы ручки, Клал на кровать слоновых костей Да на те ли перины пуховыя. «Чево-де ты, Запава, испужалася, Мы-де оба на возрасте». «А и я-де, девица, на выдонье, Пришла-де сама за тебя свататься». Тут оне и помолвили, Целовалися оне, миловалися, Золотыми перстнями поменялися. 190Проведала ево, Соловьева, матушка Честна вдова Амелфа Тимофеевна, Свадьбу кончати посрочила: «Съезди-де за моря синия, И когда-де там расторгуешься, Тогда и на Запаве женишься». Отъезжал Соловей за моря синея. Втапоры поехал и голой шап Давыд Попов, Скоро за морями исторгуется, А скоре́ тово назад в Киев прибежал; 200Приходил ко ласкову князю с подарками: Принес сукно смурое Да крашенину печатную. Втапоры князь стал спрашивати: «Гой еси ты, голой шап Давыд Попов! Где ты слыхал, где видывал Про гостя богатова, Про молода Соловья сына Будимеровича?». Отвечал ему голой шап: «Я-де об нем слышел 210Да и сам подлинно видел — В городе Леденце у тово царя заморскаго Соловей у царя в пратомо́жье попал, И за то посажен в тюрьму, А карабли ево отобраны На его ж царское величество». Тут ласковой Владимер-князь закручинился, скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву за голова шапа Давыда Попова. Тысецкой — ласковой Владимер-князь, Свашела княгиня Апраксевна, 220В поезду́ — князи и бояра, Поезжали ко церкви божии. Втапоры в Киев флот пришел Богатова гостя, молода Соловья сына Будимеровича ко городу ко Киеву. Якори метали во быстрой Днепр, Сходни бросали на крут красен бережек. Выходил Соловей со дружиною Из сокола-карабля, || с каликами, Во белом платье сорок калик со каликою. Походили оне ко честной вдове Амелфе Тимофевне, 230Правят челобитье от сына ея, гостя богатова, От молода Соловья Будимеровича, Что прибыл флот в девяносте караблях И стоит на быстром Непре, Под городом Киевым. А оттуда пошли ко ласкову князю Владимеру на княженецкой двор И стали во единой круг. Втапоры следовал со свадьбою Владимер-князь в дом свой. И пошли во гридни светлыя, Садилися за столы белодубовыя, 240За ества саха́рныя, И позвали на свадьбу сорок калик со каликою, Тогда ласковой Владимер-князь Велел подносить вина им заморския и меда́ сладкия Тотчас по поступкам Соловья опа́зновали, Приводили ево ко княженецкому столу. Сперва говорила Запава Путятишна: «Гой еси, мой сударь дядюшка, Ласковой сударь Владимер-князь! Тот-то мой прежней обрученной жених, 250Молоды́ Соловей сын Будимерович. Прямо, сударь, скачу — обесчестю столы». Говорил ей ласковой Владимер-князь: «А ты гой еси, Запава Путятишна! А ты прямо не скачи, не бесчести столы!». Выпускали ее из-за дубовы́х столов, Пришла она к Соловью, поздаровалась, Взела ево за рученьку белую И пошла за столы белоду́бовы, И сели оне за ества саха́рныя, 260На большо́ место́. Говорила Запава таково слово́ Голому шапу Давыду Попову: «Здраствуй женимши, да не с ким спать!». Втапоры ласковой Владимер-князь весел стал, А княгиня наипаче того, Поднимали пирушку великую.

В стольном Нове-городе, Было в улице во Юрьевской, В слободе было Терентьевской, А и жил-был богатой гость, А по именю Терентишша. У нево двор на целой версте, А кругом двора железной тын, На тынинки по маковке, А и есть по земчуженке; 10Ворота были вальящетыя, Вереи хрустальныя, Подворотина рыбей зуб. Середи двора гридня стоит, Покрыта седых бобров, Потолок черных соболей, А и матица-та валженая, Была печка муравленая, Середа была кирпичная, А на се́реди кроватка стоит, 20Да кровать слоновых костей, На кровати перина лежит, На перине зголовье лежит, На зголовье молодая жена Авдотья Ивановна. Она с вечера трудна-больна, Со полуночи недужна вся: Расходился недуг в голове, Разыгрался утин в хребте, Пустился недуг к сер(д)цу, 30А пониже ея пупечка Да повыше коленечка, Межу ног, килди-милди. Говорила молодая жена Авдотья Ивановна: «А и гой еси, богатой гость, И по именю Терентишша, Возьми мои золотые ключи, Отмыкай окован сундук, Вынимай денег сто рублев, 40Ты поди дохтуров добывай, Во́лхи-та спрашивати». А втапоры Терентишша Он жены своей слушелся, И жену-та во любви держал. Он взял золоты ее ключи, Отмыкал окован сундук, Вынимал денег сто рублев И пошел дохтуров добывать. Он будет, Терентишша, 50У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова, Встречу Терентишшу веселыя скоморохи. Скоморохи — люди вежлевыя, Скоморохи очес(т)ливыя Об ручку Терентью челом: «Ты здравствую, богатой гость, И по именю Терентишша! Доселева те слыхом не слыхать, И доселева видом не видать, 60А и ноне ты, Терентишша, [А] и бродишь по чисту́ полю́, Что корова заблудящая, Что ворона залетящая». А и на то-то он не сердится, Говорит им Терентишша: «Ай вы гой, скоморохи-молодцы! Что не сам я, Терентей, зашол, И не конь-та богатова завез, Завела нужда-бедность ..... 70У мене есть молодая жена Авдотья Ивановна, Она с вечера трудна-больна, Со полуночи недужна вся: Расходился недуг в голове, Разыгрался утин в хребте, Пустился недуг к сер(д)цу, Пониже ее пупечка, Что повыше коленечка, Межу ног, килди-милди. 80А кто бы-де недугам пособил. Кто недуги бы прочь отгонил От моей молодой жены, От Авдотьи Ивановны, Тому дам денег сто рублев Без единыя денежки». Веселыя молодцы догадалися, Друг на друга оглянулися, А сами усмехнулися: «Ай ты гой еси, Терентишша, 90Ты нам что за труды заплатишь?». «Вот вам даю сто рублев!». Повели ево, Терентишша, По славному Нову-городу, Завели его, Терентишша, Во тот во темной ряд, А купили шелковой мех, Дали два гроша мешок; Пошли оне во червленной ряд, Да купили червленой вяз, 100А и дубину ременчетую — Половина свинцу налита, Дали за нее десеть алтын. Посадили Терентишша Во тот шелковой мех, Мехоноша за плеча взял. Пошли оне, скоморохи, Ко Терентьеву ко двору. Молода жена опасливая В окошечко || выглянула: 110«Ай вы гой еси, веселыя молодцы, Вы к чему на двор идете, Что хозяина в доме нет?». Говорят веселыя молодцы: «А и гой еси, молодая жена, Авдотья Ивановна, А и мы тебе челобитье несем От гостя богатова, И по имени Терентишша!». И она спохватилася за то: 120«Ай вы гой еси, веселыя молодцы, Где ево видели, А где про ево слышали?». Отвечают веселыя молодцы: «Мы ево слышели, Сами доподлинна видели У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова, Голова по собе ево лежит, И вороны в жопу клюют». 130Говорила молодая жена Авдотья Ивановна: «Веселыя скоморохи! Вы подите во светлую гридню, Садитесь на лавочки, Поиграйте во гусельцы И пропойте-ка песенку Про гостя богатова, Про старово ...... сына, И по именю Терентишша, 140Во дому бы ево век не видать!». Веселыя скоморохи Садилися на лавочки, Заиграли во гусельцы, Запели оне песенку. «Слушай, шелковой мех Мехоноша за плечами, А слушай, Терентей-гость, Что про тебя говорят, Говорит молодая жена 150Авдотья Ивановна Про стара мужа Терентишша, Про старова ........ сына: Во дому бы тебе век не видать! Шевелись, шелковой мех Мехоноша за плечами, Вставай-ка, Терентишша, Лечить молодую жену! Бери червленой вяз, Ты дубину ременчетую, 160Походи-ка, Терентишша, По своей светлой гридни И по се́реди кирпищетой Ка занавесу белому, Ко кровати слоновых костей, Ко перине ко пуховыя, А лечи-ка ты, Терентишша, А лечи-ка ты молоду жену Авдотью Ивановну!». Вставал же Терентишша, 170Ухватил червленой вяз, А дубину ременчетую — Половина свинцу налита, Походил он, Терентишша, По своей светлой гридне За занавесу белую, Ко кровати слоновых костей. Он стал молоду жену лечить, Авдотью Ивановну: Шлык с головы у нея сшиб, 180Посмотрит Терентишша На кровать слоновых костей, На перину на пуховую, — А недуг-ат пошевеливаится Под одеялом соболиныем. Он-та, || Терентишша, Недуга-та вон погнал Что дубиною ременчетою, А недуг-ат непутем в окошко скочил, Чуть головы не сломил, 190На корачках ползает, Едва от окна отполоз. Он оставил, недужишша, Кафтан хрушето́й камки, Камзол баберековой, А и денег пять сот рублев. Втапоры Терентишша Дал еще веселым Другое сто рублев За правду великую.

Из-за моря, моря синева, Из славна Волынца, красна Галичья, Из тое Корелы богатыя, Как есён соко́л вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, — Выезжал удача доброй молодец, Молоды Дюк сын Степанович. По прозванью Дюк был боярской сын. А и конь под ним как бы лютой зверь, 10Лютой зверь конь, и бур, космат, У коня грива на леву сторону до сырой земли, Он сам на коне как есён соко́л, Крепки доспехи на могучих плечах. Немного с Дюком живота пошло: Что куяк и панцырь чиста серебра, А кольчуга на нем красна золота; А куяку и панцырю Цена лежит три тысячи, А кольчугу на нем красна золота 20Цена сорок тысячей, А и конь под ним в пять тысячей. Почему коню цена пять тысячей? За реку он броду не спрашивает, Котора река цела верста пятисотная, Он скачет с берегу на берег — Потому цена коню пять тысячей. Еще с Дюком немного живота пошло: Пошел тугой лук разрывчетой, А цена тому луку три тысячи; 30Потому цена луку три тысячи — Полосы были серебрены, А рога красна золота, А и титивочка была шелко́вая, А белова шолку шимаханскова. И колчан || пошел с ним каленных стрел, А во колчане было за триста стрел, Всякая стрела по десяти рублев, А и еще есть во колчане три стрелы, А и тем стрелам цены нет, 40Цены не было и не сведомо. Потому трем стрелкам цены не было, — Колоты оне были из трость-древа, Строганы те стрелки во Нове-городе, Клеяны оне клеем осетра-рыбы, Перены оне перьицам сиза́ орла́, А сиза орла, орла орловича, А тово орла, птицы камския, — Не тыя-та Камы, коя в Волгу пала, А тоя-ты Камы за синем морем, 50Своим ус(т)ьем впала в сине море. А летал орел над синем морем, А ронил он перьица во сине море, А бежали гости-карабелыцики, Собирали перья на сине́м море́, Вывозили перья на светую Русь, Продавали душам красным девицам, Покупала Дюкова матушка Перо во сто рублев, во тысячу. Почему те стрелки дороги? 60Потому оне дороги, Что в ушах поставлено по ти́рону по каменю. По дорогу самоцветному; А и еще у тех стрелак Подле ушей перевивано Аравицким золотом. Ездит Дюк подле синя моря И стреляет гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак. Он днем стреляет, 70В ночи те стрелки сбирает: Как днем-та стре́лачак не видити, А в ночи те стрелки, что свечи, горят, Свечи теплются воску ярова; Потому оне, стрелки, дороги. Настрелял он, Дюк, гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак, Поехал ко городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Он будет в городе Киеве, 80Что у ласкова князя Владимера, Середи двора княженецкого, А скочил он со добра́ коня, Привезал коня к дубову́ столбу, К кольцу булатному, Походил во гридню во светлую Ко великому князю Владимеру; Он молился Спасу со Пречистою, Поклонился князю со кнегинею, На все четыре стороны. 90Тут сидят князи-бо́яра, Скочили все на резвы́ ноги́, А гледят на молодца, дивуются. И Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина В полтора ведра. Подавали Дюку Степанову, Принимает он, не чванится, А принял чару едино́й рукой, А выпил чару едины́м духом; 100И Владимер-князь стольной киевской Посадил ево за единой стол хлеба кушати. А и повары были догадливые: Носили ества сахарныя, И носили питья медвяныя, И клали калачики крупичеты Перед тово Дюка Степанова. А сидит Дюк за единым столом Со темя́ князи и бо́яры, Откушал калачики крупичеты, 110Он верхню корачку отламыват, А нижню корачку прочь откладыват. А во Киеве был ща(п)лив добре Как бы молоды Чурила сын Пленкович, Оговорил он Дюка Степанова: «Что ты, Дюк, чем чванишься: Верхню корачку отламывашь, А нижню прочь откладываешь?». Говорил Дюк Степанович: «Ой ты, ой еси, Владимер-князь! 120В том ты на меня не прогневайся: Печки у тебя биты глинены, А подики кирпичные, А помелечко мочальное В лохань обмакивают, А у меня, Дюка Степанова, А у моей сударыни матушки Печки были муравлены, А подики медные, Помелечко шелко́вое 130В сыту медяную абмакивают; Калачик съешь — больше хочится!». Втапоры князю Владимеру Захотелось к Дюку ехати, Зовет с собой || князей-бояр, И взял Чурила Пленковича. И приехали оне на пашню к нему, Ко тем крестьянским дворам. И тут у Дюка стряпчей был, Припас про князя Владимера почестной стол, 140И садился ласковой Владимер-князь Со своими князи-бо́яры За те столы белоду́бовы; И втепоры повары были догадливы: Носили ества сахарныя И питья медяныя. И будет день в половина дни, И будет стол во полу́столе, Владимер-князь полсыта́ наедается, Полпьена́ напивается, 150Говорил он тут Дюку Степанову: «Коково про тебя сказывали, Таков ты и есть». Покушавши, ласковой Владимер-князь Велел дом ево переписывать, И был в том дому сутки четвера. А и дом ево крестьянской переписывали — Бумаги не стало, То отте́ля Дюк Степанович Повел князя Владимера 160Со всемя́ гостьми и со всемя́ людьми Ко своей сударыни-матушки, Честны вдавы многоразумныя. И будут оне в высоких теремах, И ужасается Владимер-князь, Что в теремах хорошо изукрашено. И втапоры честна вдова, Дюкова матушка, Обед чинила про князя Владимера И про всех гостей, про всех людей. И садился Владимер-князь 170За столы убраныя, за ества сахарныя Со всемя́ гостьми, со всемя́ людьми; Втапоры повары были догадливы: Носили ества сахарныя, питья медяныя. И будет день в половина дни, Будет стол во полу́столе, Говорил он, ласковой Владимер-князь: «Исполать тебе, честна вдова многоразумная, Со своим сыном Дюком Степановым! Уподчивала меня со всемя́ гостьми́, со всемя́ людьми; 180Хотел боло ваш и этот дом описывать, Да отложил все печали на радости». И втапоры честна вдова многоразумная Дарила князя Владимера Своими честными подарками: Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц, Еще сверх того каменьи самоцветными. То старина, то и деянье: Синему морю на уте́шенье, 190Быстрым рекам слава до́ моря, А добрым людям на послу́шанье, Веселым молодцам на поте́шенье.

А и деялося в орде, Передеялось в Большой: На стуле золоте, На рытом бархоте, На чер(в)чатой камке Сидит тут царь Азвяк, Азвяк Таврулович; Суды рассуживает И ряды разряживает, 10Костылем размахивает По бритым тем усам, По тотарским тем головам, По синим плешам. Шурьев царь дарил, Азвяк Таврулович, Городами стольными: Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме, 20Одново не пожаловал — Любимова шурина Щелкана Дюдентевича. За что не пожаловал? И за то он не пожаловал, — Ево дома не случилося. Уезжал-та млад Щелкан В дальную землю Литовскую, За моря синея; Брал он, млад Щелкан, 30Дани-невыходы, Царски невыплаты. С князей брал по сту рублев, С бояр по пятидесят, С крестьян по пяти рублев; У которова денег нет, У тово дитя возьмет; У которова дитя нет, У того жену возьмет; У котораго жены-та нет, 40Тово самово головой возьмет. Вывез млад Щелкан Дани-выходы, Царския невыплаты; Вывел млад Щелкан Коня во сто рублев, Седло во тысячу. Узде цены ей нет: Не тем узда дорога, Что вся узда золота, 50Она тем, узда, дорога — Царская жалованье, Государево величество, А нельзя, дескать, тое узды Не продать, не променять И друга дарить, Щелкана Дюдентевича. Проговорит млад Щелкан, Млад Дюдентевич: «Гой еси, царь Азвяк, 60Азвяк Таврулович! Пожаловал ты молодцов, Любимых || шуринов, Двух удалых Борисовичев, Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме, Пожалуй ты, царь Азвяк, Пожалуй ты меня Тверью старою, 70Тверью богатою, Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи». Проговорит царь Азвяк, Азвяк Таврулович: «Гой еси, шурин мой Щелкан Дюдентевич, Заколи-тка ты сына своего, Сына любимова, Крови ты чашу нацади, 80Выпей ты крови тоя, Крови горячия, И тогда я тебе пожалою Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи!». Втапоры млад Щелкан Сына своего заколол, Чашу крови нацадил, 90Крови горячия, Выпил чашу тоя крови горячия. А втапоры царь Азвяк За то ево пожаловал Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцы родимыми, Два удалыми Борисовичи, И втепоры млад Щелкан Он судьею насел 100В Тверь-ту старую, В Тверь-ту богатую. А немного он судьею сидел: И вдовы-та бесчестити, Красны девицы позорити, Надо всеми наругатися, Над домами насмехатися. Мужики-та старыя, Мужики-та богатыя, Мужики посадския 110Оне жалобу приносили Двум братцам родимыем, Двум удалым Борисовичем. От народа они с поклонами пошли, С честными подарками, И понесли оне честныя подарки Злата-серебра и скатнова земчуга. Изошли ево в доме у себя, Щелкана Дюдентевича, — Подарки принял от них, 120Чести не воздал им. Втапоры млад Щелкан Зачванелся он, загорденелся, И оне с ним раздорили, Один ухватил за волосы, А другой за ноги, И тут ево разорвали. Тут смерть ему случилася, Ни на ком не сыскалося.

В годы прежния, Времена первоначальныя, При бывшем вольном царе, При Иване Васильевиче, Когда холост был государь, Царь Иван Васильевич, Поизволил он женитися. Берет он, царь-государь, Не у себя в каменно́й Москве, 10А берет он, царь-государь, В той Золотой орде, У тово Темрюка-царя, У Темрюка Степановича, Он Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, Купаву крымскую Царицу благоверную. А и царскова поезду Полторы было тысячи: 20Князи-бо́яра, могучие бога́тыри, Пять со́т донских казаков, Что н(и) лутчих добрых молодцов. Здравствует царь-государь Через реки быстрыя, Через грязи смоленския, Через лесы брынския, Он здравствует, царь-государь, В той Золотой орде, У тово Темрюка-царя, 30У Темрюка Степановича. Он по́нел, царь-государь, Царицу благоверную Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, И взял в провожатые за ней Три ста́ татаринов, Четыре ста́ бухаринов, Пять сот черкашенинов И любимова шурина 40Мастрюка Темрюковича, Молодова черкашенина. Уж царскова поезду Без малова три тысячи, Везут золоту казну Ко царю в каменну́ Москву. Переехал царь-государь Он реки быстрыя, Грязи смоленския И лесы брынския, 50Он здравствует, царь-государь, У себя в каменно́й Москве, Во полатах белокаменных. В возлюбленной крестовой своей Пир навеселе повел, Столы на радостех. И все ли князи-бо́яра, Могучие богатыри И гости званыя, Пять сот донских казаков 60Пьют-едят, потешаются, Зелено вино кушают, Белу лебедь рушают, А един не пьет да не ест Царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин. И зачем хлеба-соли не ест, Зелена вина не кушает, Белу лебедь не рушает? 70У себя на уме держит: Изошел он семь городов, Поборол он семьдесят борцов И по себе борца не нашел. И только он думает, Ему вера поборотися есть У царя в каменной Москве, Хочет царя потешити Со царицею благоверною Марьею Темрюковною, 80Он хочет Москву загонять, Сильно царство Московское. Никита Романович Об том царю доложил, Царю Ивану Васильевичу: «А и гой еси, царь-государь, Царь Иван Васильевич! Все князи-бояра, Могучие богатыри Пьют-едят, потешаются 90На великих на радостех, Один не пьет, не ест Твой царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин — У себя он на уме держит, Вера поборотися есть, Твое царское величество потешити Со царицею благоверною». Говорит тут царь-государь, 100Царь Иван Васильевич: «Ты садися, Никита Романович, На добра коня, Побеги по всей Москве, По широким улицам И по частым переулачкам». Он будет, дядюшка Никита Романович, Середь Урья Повол[ж]скова, Слободы Александровы, — 110Два братца родимые По базару похаживают, А и бороды бритые, Усы торженые, А платья саксонское, Сапоги с рострубами, Аб ручку-ту дядюшке челом: «А и гой еси ты, дядюшка Никита Романович, Ково ты спрашиваешь? 120Мы борцы в Москве похваленые. Молодцы поученые, славные!» Никита Романович Привел борцов ко дворцу, Говорили тут борцы-молодцы: «Ты, Никита Романович, Ты изволь об том царю доложить, Смет(ь) ли н[а]га спустить С царским шурином, И смет(ь) ли ево побороть?». 130Пошел он, Никита Романович, Об том царю доложил, Что привел борцов ко дворцу. Злата труба протрубела Во полате белокаменной, Говорил тут царь-государь, Царь Иван Васильевич: «Ты, Никита Романович, Веди борцов на двор, На дворец государевой, 140Борцов ученыех, Молодцов похваленыех, И в том им приказ отдавай, Кто бы Мастрюка поборол, Царскова шурина, Платья бы с плеч снял Да нагова с круга спустил, А нагова, как мать родила, А и мать на свет пустила». Послышал Мастрюк борцов, 150Скачет прямо Мастрюк Из места большева, Из угла переднева Через столы белод[у]бовы, Через ества сахарныя, Чрез питья медяныя, Левой ногой задел За столы белодубовы. Повалил он тридцать столов Да прибил триста гостей: 160Живы да не годны, На карачках ползают По полате белокаменной — То похвальба Мастрюку, Мастрюку Темрюковичу. Выбежал тут Мастрюк На крылечка красное, Кричит во всю голову, Чтобы слышел царь-государь: «А свет ты, вольной царь, 170Царь Иван Васильевич! Что у тебя в Москве За похвальные молодцы, Поученые, славные? На ладонь их посажу, Другой рукою роздавлю!». С борцами сходится Мастрюк Темрюкович, Борьба ево ученая, Борьба черкасская, 180Колесом он бороться пошел. А и малой выступается Мишка Борисович, Смотрит царь-государь, Что кому будет божья помочь, И смотрят их борьбу князи-бо́яра И могучие богатыри, Пять сот донских казаков. А и Мишка Борисович С носка бросил о землю 190Он царскова шурина, Похвалил ево царь-государь: «Исполать тебе, молодцу, Что чиста борешься!». А и Мишка к стороне пошел, — Ему полно боротися. А Потанька бороться пошел, Костылем попирается, Сам вперед подвигается, К Мастрюку приближается. 200Смотрит царь-государь, Что кому будет божья помочь. Потанька справился, За плеча сграбился, Согнет корчагою, Воздымал выше головы своей, Опустил о сыру землю: Мастрюк без памети лежит, Не слыхал, как платья сняли. Был Мастрюк во всем, 210 Стал Мастрюк ни в чем, Ожерелья в пять сот рублев Без единые денежки, А платья саксонскова Снял на три тысячи — Со стыду и сорому О карачках под крылец ползет. Как бы бела лебедушка По заре она прокликала, Говорила царица царю, 220Марья Темрюковна: «Свет ты, вольной царь Иван Васильевич! Такова у тебя честь добра́ До любимова шурина? А детина наругается, Что детина деревенской, Почто он платья снимает?». Говорил тут царь-государь: «Гой еси ты, царица во Москве, 230Да ты, Марья Темрюковна! А не то у меня честь во Москве, Что татары-те борются, То-то честь в Москве, Что русак тешится! Хотя бы ему голову сломил, Да любил бы я, пожаловал Двух братцов родимыех, Двух удалых Борисовичев».

По саду, саду, по зеленому, Ходила-гуляла молода княжна Марфа Всеславьевна, Она с каменю скочила на лютова на змея; Обвивается лютой змей Около чебота зелен сафьян, Около чулочика шелкова, Хоботом бьет по белу стегну. А втапоры княгиня || понос понесла, 10А понос понесла и дитя родила. А и на небе просветя светел месяц, А в Киеве родился могуч богатырь, Как бы молоды Вольх Всеславьевич. Подрожала сыра земля, Стреслося славно царство Индейское, А и синея моря сколыбалося Для-ради рожденья богатырскова, Молода Вольха Всеславьевича; Рыба пошла в морскую глубину, 20Птица полетела высоко в небеса, Туры да олени за горы пошли, Зайцы, лисицы по чащицам, А волки, медведи по ельникам, Соболи, куницы по о́стровам. А и будет Вольх в полтора часа, Вольх говорит, как гром гремит: «А и гой еси, сударыня матушка, Молода Марфа Всеславьевна! А не пеленай во пелену чер(в)чатую, 30А не пояс[ай] в пое́сья шелко́выя, — Пеленай меня, матушка, В крепки латы булатныя, А на буйну голову клади злат шелом, По праву руку — палицу, А и тяжку палицу свинцовую, А весом та палица в триста пуд». А и будет Вольх семи годов, Отдавала ево матушка грамоте учиться, А грамота Вол(ь)ху в наук пошла; 40Посадила ево уж пером писать, Письмо ему в наук пошла. А и будет Вол(ь)х десяти годов, Втапоры поучился Вольх ко премудростям: А и первой мудрости учился — Обвертоваться ясным соколом, Ко другой-та мудрости учился он, Вольх, — Обвертоваться серым волком, Ко третей-та мудрости учился Вольх — Обвертоваться гнедым туром-золотыя рога. 50А и будет Вольх во двенадцать лет, Стал себе Вольх он дружину прибирать, Дружину прибирал в три годы; Он набрал дружину себе семь тысячей; Сам он, Вольх, в пятнадцать лет, И вся ево дружина по пятнадцати лет. Прошла та слава великая Ко стольному городу Киеву: Индейской царь нарежается, А хвалится-похваляится, 60Хочет Киев-град за щитом весь взять, А божьи церкви на дым спустить И почестны монастыри розарить. А втапоры Вольх он догадлив был: Со всею дружиною хора́брою Ко славному царству Индейскому Тут же с ними во поход пошел. Дружина спит, так Вольх не спит: Он обвернется серым волком, Бегал-скакал по темным по лесам и по раменью, 70А бьет он звери сохатыя, А и волку, медведю спуску нет, А и соболи, барсы — любимой кус, Он зайцам, лисицам не брезгивал. Вол(ь)х поил-кормил дружину хоробраю, Абувал-адевал добрых молодцов, Насили оне шубы соболиныя, Переменныя шубы-то барсовыя. Дружина спит, так Вольх не спит: Он обвернется ясным соколом, 80Полетел он далече на сине море, А бьет он гусей, белых лебедей, А и серым малым уткам спуску нет. А поил-кормил дружинушку хораброю, А все у нево были ества переменныя, Переменныя ества, саха́рныя. А стал он, Вол(ь)х, вражбу чинить: «А и гой еси вы, удалы добры молодцы! Не много не мало вас — семь тысячей, А и ест(ь) [ли] у вас, братцы, таков человек, 90Кто бы обвернулся гнедым туром, А сбегал бы ко царству Индейскому, Проведал бы про царство Индейское, Про царя Салтыка Ставрульевича, Про ево буйну голову Батыевичу?». Как бы лист со травою пристилается, А вся ево дружина приклоняется, Отвечают ему удалы добры молодцы: «Нету у нас такова молодца, Опричь тебя, Вол(ь)ха Всеславьевича». 100А тут таковой Всеславьевич Он обвернулся гнедым туром-золотыя рога, Побежал он ко царству Индейскому, Он первую скок за целу версту скочил, А другой скок не могли найти; Он обвернется ясным соколом, Полетел он ко царству Индейскому. И будет он во царстве Индейском, И сел он на полаты белокаменны, На те на полаты царския, 110Ко тому царю Индейскому, И на то окошечко косящетое. А и буйныя ветры по насту тянут, Царь со царицею в разговоры говорит. Говорила царица Аздяковна, Молода Елена Александровна: «А и гой еси ты, славной Индейской царь! Изволишь ты нарежаться на Русь воевать, Про то не знаешь-не ведаешь: А и на небе просветя светел месяц, 120А в Киеве родился могуч богатырь, Тебе царю сопротивничик». А втапоры Вол(ь)х он догадлив был: Сидючи на окошке косящетом, Он те-та де речи повыслушал, Он обвернулся горносталем, Бегал по подвалам, по по́гребам, По тем по высоким теремам, У тугих луков титивки накусывал, У каленых стрел железцы повы́нимал, 130У тово ружья ведь у огненнова Кременья и шомполы повыдергал, А все он в землю закапывал. Обвернется Вольх ясным соколом, [В]звился он высоко по поднебесью, Полетел он далече во чисто поле, Полетел ко своей ко дружине хоро́брыя. Дружина спит, || так Вольх не спит, Разбудил он удалых добрых молодцов: «Гой еси вы, дружина хоробрая, 140Не время спать, пора вставать, Пойдем мы ко царству Индейскому!». И пришли оне ко стене белокаменной, Крепка стена белокаменна, Вороты у города железныя, Крюки-засовы все медные, Стоят караулы денны́-нощны́, Стоит подворотня дорог рыбей зуб, Мудрены вырезы вырезено, А и только в вырезу мурашу́ пройти. 150И все молодцы закручинилися, Закручинилися и запечалилися, Говорят таково слово: «Потерять будет головки напрасныя, А и как нам будет стена пройти?». Молоды Вольх он догадлив был: Сам обвернулся мурашиком И всех добрых молодцов мурашками, Прошли оне стену белокаменну, И стали молодцы уж на другой стороне, 160В славном царстве Индейскием, Всех обернул добрыми молодцами, Со своею стали сбруею со ратною, А всем молодцам он приказ отдает: «Гой еси вы, дружина хоробрая! Ходите по царству Индейскому, Рубите старова, малова, Не оставьте в царстве на се́мена, Оставьте только вы по выбору Не много не мало — семь тысячей 170Душечки красны девицы!». А и ходят ево дружина по царству Индейскому, А и рубят старова, малова, А и только оставляют по выбору Душечки красны девицы. А сам он, Вольх, во полаты пошол, Во те во полаты царския, Ко тому царю ко Индейскому. Двери были у полат железныя, Крюки-пробои по булату злачены, 180Говорит тут Вольх Всеславьевич: «Хотя нога изломить, а двери выставить!». Пнет ногой во двери железныя — Изломал все пробои булатныя. Он берет царя за белы́ руки, А славнова царя Индейскова, Салтыка Ставрульевича, Говорит тут Вольх таково слово: «А и вас-та, царей, не бьют-не казнят». Ухватя ево, ударил о кирпищетой пол, 190Расшиб ево в крохи говенныя. И тут Вольх сам царем насел, Взявши царицу Азвяковну, А и молоду Елену Александровну, А и те ево дружина хоробрыя И на тех на девицах переженилися. А и молоды Вольх тут царем насел, А то стали люди посадския, Он злата-серебра выкатил, А и коней, коров табуном делил, 200А на всякова брата по сту тысячей.

Ай уж ли вы, миряня, Государевы дворяне, Благословите-тка вы, дворяня, Про Сергея-та сказать, Про Сергея Боркова, Сына Федоровича. А не сергеевской Сергей, Не володимерской Сергей, А живал все Сергей 10На Уфе на реке, В ямской слободе, У попа во дворе, В приворотней избе. Спознала про Сергея С гостинова двора Гостиная жена, Гостиная жена, Крестиною зовут. Она пива наварила, 20И ведро вина купила, Позвала ево, Сергея, На пирушечку. Приходил Сергей Всех прежде людей. А для-ради Сергея И суседей позвала. А и тот с борку, Иной с борку, Уже полна изба 30Принабуркалася. А и день к вечеру Вечеряется, Сергей молодец Напивается, Изволил он, Сергей, Ко двору своему идти, Ко подворью своему. А в доме Сергей Он опаслив был, 40Он опаслив был И не верел жене, И не верил жене И ревнив добре. Заглянет Сергей В огороде-хмельнике, В огороде-хмельнике, На повети в сеннике, На перине на боку, В шитом-браном пологу́, 50А и ту[т] Сергей Не видал никово. Заглянет Сергей Во свином котухе́, А увидел он, Сергей, Чужова мужика, А чужова мужика На жене-то своей А мужик ....... Сергееву жену. 60Сергей заревел, Мужика испужал, А мужик побежал, На поветь скакнул, На поветь скакнул, Он поветь обломил, Да скотину задовил, Он быка задовил, Овцу яловицу, Овцу яловицу, 70Семерых поросят. А стала у Сергея Три беды во дому: Первая беда — Мужик поветь обломил, А другая беда — То скотину задовил, А третья беда — То жену его .... А сел Сергей, 80Сам расплачется: «А не жаль мне повети И скотины своея, Жаль мне тово, Кто жену мою ..., Не ...... ушел, — С тоски пропадет. А кабы-де он ...., Спасиба бы сказал, А спасиба бы сказал, 90Могорец заплатил. А поветь-та бы цела И скотина-та жива, И скотина-та жива И жена ба весела, А столь бы весела, Будто ни в чем не была.

В стольном в городе во Киеве, У славнова князя Владимера Было пированья-почестной пир, Было столованья-почестной стол На многи князи-бо́яра И на русския могучия бога́тыри И гости богатыя. Будет день в половина дня, Будет пир во полупире, 10Владимер-князь распотешился, По светлой гридне похаживает, Таковы слова поговаривает: «Гой еси, князи и бо́яра И все русския могучия бога́тыри! Есть ли в Киеве таков человек, Кто б похвалился на три́ ста́ жеребцов, На три́ ста́ жеребцов и на три́ жеребца похваленыя: Сив жеребец да кологрив жеребец, И которой полонен Воронко во Большой орде, 20Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Из Киева бежать до Чернигова Два девяноста-то мерных верст Промеж обедней и заутренею?». Как бы большой за меньшова хоронется, От меньшова ему тут, князю, ответу нету. Из тово стола княженецкова, Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, 30И скочил на свое место богатырское Да кричит он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь, ласковой Владимер-князь! Нет у тебя в Киеве охотников А и быть перед князем невольником! Я похвалюсь на три́ ста́ жеребцов И на три́ жеребца похваленыя: А сив жеребец да кологрив жеребец Да третей жеребец — полонян Воронко, Да которой полонян во Большой орде, 40Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Ехать дорога не ближнея И скакать из Киева до Чернигова Два девяноста-то мерных верст Промежу обедни и заутрени, Ускоки давать кониныя, Что выметывать роздолья широкия. А бьюсь я, Иван, о велик заклад: Не о сте рублях, не о тысячу — 50О своей буйной голове!». За князя Владимера держат || поруки крепкия Все тут князи и бо́яра, Тута-де гости-карабельщики; Закладу оне за князя кладут на сто тысячей, А некто́-де тут за Ивана поруки не держит. Пригодился тут владыка черниговский, А и он-та за Ивана поруку держит, Те он поруки крепкия, Крепкия на сто тысячей. 60Подписался молоды Иван Гостиной сын, Он выпил чару зелена вина в полтора ведра, Походил он на конюшну белодубову, Ко своему доброму коню, К бурочку-косматочку, троелеточку, Падал ему в правое копытечка, Плачет Иван, что река течет: «Гой еси ты, мой доброй конь, Бурочко-косматочко, троелеточко! Про то ты ведь не знаешь-не ведаешь, 70А пробил я, Иван, буйну голову свою Со тобою, добры́м конем, Бился с князем о велик заклад, А не о сте рублях, не о тысячу, — Бился с ним о сте тысячей, Захвастался на три́ ста́ жеребцов, А на три́ жеребца похваленыя: Сив жеребец да кологрив жеребец, И третей жеребец — полонян Воронко, — Бегати-скакать на добрых на конях, 80Из Киева скакать до Чернигова Промежу обедни, заутрени, Ускоки давать кониныя, Что выметывать роздолья широкия». Провещится ему доброй конь, Бурочко-косматочко, троелеточко, Человеческим русским языком: «Гой еси, хозяин ласковой мой! Ни о чем ты, Иван, не печалуйся: Сива жеребца тово не боюсь, 90Кологрива жеребца того не блюдусь, В задор войду — у Воронка уйду, Только меня води по три зори́, Медвяною сытою пои́, И сорочинским пшеном корми. И пройдут те дни срочныя И те часы урочныя, Придет от князя грозен посол По тебя-та, Ивана Гостинова, Чтобы бегати-скакати на добрых на конях; 100Не седлай ты меня, Иван, добра́ коня, Только берись за шелко́в поводо́к, Поведешь по двору княженецкому, Вздень на себя шубу соболиную, Да котора шуба в три тысячи, Пуговки в пять тысячей. Поведешь по двору княженецкому, А стану-де я, бурка, передо́м ходить, Копытами за шубу посапывати И по черному соболю выхватывати, 110На все стороны побрасовати, — Князи-бояра подивуются, И ты будешь жив — шубу наживешь, А не будешь жив — будто нашивал». По сказаному и по писаному От великова князя посол пришел, А зовет-та Ивана на княженецкой двор. Скоро-де Иван нарежается, И вздевал на себя шубу соболиную, Которой шубы цена || три тысячи, 120А пуговки вольящетыя в пять тысячей; И повел он коня за шелко́в поводок. Он будет-де Иван середи двора княженецкова, Стал ево бурко передом ходить, И копытами он за шубу посапывати, И по черному соболю выхватывати, Он на все стороны побрасовати, — Князи и бояра дивуются, Купецкия люди засмотрелися. Зрявкает бурко по-туриному, 130Он шип пустил по-змеиному, Три́ ста́ жеребцов испужалися, С княженецкого двора разбежалися, Сив жеребец две ноги изломил, Кологрив жеребец тот и голову сломил, Полонян Воронко в Золоту орду бежит, Он, хвост подняв, сам всхрапывает. А князи-та и бояра испужалися, Все тут люди купецкия Акарачь оне по́ двору наползалися. 140А Владимер-князь со княгинею печален стал, По подполью наползалися. Кричит сам в окошечко косящетое: «Гой еси ты, Иван Гостиной сын, Уведи ты уродья со двора долой — Про́сты поруки крепкия, Записи все изодраныя!». Втапоры владыка черниговской У великова князя на почестном пиру́ Велел захватить три карабля на быстро́м Непру́, 150Велел похватить ка́рабли С теми товары заморскими, — А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.

В стольном в городе во Киеве, У славнова сударь-князя у Владимера Три годы Добрынюшка стольничал, А три годы Никитич приворотничал, Он стольничал, чашничал девять лет, На десятой год погулять захотел По стольному городу по Киеву. Взявши Добрынюшка тугой лук А и колчан себе каленых стрел, 10Идет он по широким по улицам, По частым мелким переулачкам, По горницам стреляет воробушков, По повалушам стреляет он сизых голубей. Зайдет в улицу Игнатьевску И во тот переулок Маринин, Взглянет ко Марине на широкой двор, На ее высокия терема. А у молоды Марины Игнатьевны, У ее на хорошем || высоком терему 20Сидят тут два сизыя голуб Над тем окошечком косящетым, Цалуются оне, милуются, Желты носами обнимаются. Тут Дабрыни за беду стало: Будто над ним насмехаются. Стреляет в сизых голубей, А спела ведь титивка у туга́ лука́, [В]звыла да пошла калена́ стрела́. По грехам над Добрынею учинилася: 30Левая нога ево поко́льзнула, Права рука удрогнула: Не попал он в сизых голубей, Что попал он в окошечко косящетое, Проломил он окон(н)ицу стекольчетую, Отшиб все причалины серебреныя. Росшиб он зеркала стекольчетое, Белодубовы столы пошаталися, Что питья медяные восплеснулися. А втапоры Марине безвременье было, 40Умывалася Марина, снарежалася И бросилася на свой широкий двор: «А кто это невежа на двор заходил? А кто это невежа в окошко стреляет? Проломил оконницу мою стекольчетою, Отшиб все причалины серебреныя, Росшиб зеркала стекольчетое?». И втепоры Марине за беду стало, Брала она следы горячия молодецкия, Набирала Марина беремя дров, 50А беремя дров белодубовых, Клала дровца в печку муравленую Со темя́ следы горя́чими, Разжигает дрова полящетым огнем И сама она дровам приговариват: «Сколь жарко дрова разгораются Со темя́ следы молоде́цкими, Разгоралось бы сер(д)це молодецкое Как у мо́лода Добрынюшки Никитьевича!». А и божья крепко, вражья-то лепко. 60Взя́ла Добрыню пуще вострова ножа По ево по сер(д)цу богатырскому: Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест, Со полуночи Никитичу не у́снется, Он белова свету дажидается. По ево-та щаски великия Рано зазвонили ко заутреням. Встает Добрыня ранешонько, Подпоясал себе сабельку вострою, Пошел Добрыня к заутрени, 70Прошел он церкву соборную, Зайдет ко Марине на широкой двор, У высокова терема послушает. А у мо́лоды Марины вечеренка была, А и собраны были душечки красны девицы, Сидят и молоденьки молодушки, Все были дочери отецкия, Все тут были жены молодецкия. Вшел он, Добрыня, во высок терем, — Которыя девицы приговаривают, 80Она, молода Марина, отказывает и прибранивает. Втапоры Добрыня не во что положил, И к ним бы Добрыня в терем не пошел, А стала ево Марина в окошко бранить, Ему больно пенять. Завидел Добрыня он Змея Горынчета, Тут ему за беду стало, За великую досаду показалося, [В]збежал на крылечка на красная, А двери у терема железныя, 90Заперлася Марина Игнатьевна. А и молоды Добрыня Никитич млад Ухватит бревно он в охват толщины, А ударил он во двери железныя, Недоладом из пяты он вышиб вон И [в]збежал он на сени косящеты. Бросилась Марина Игнатьевна Бранить Добрыню Никитича: «Деревенщина ты, детина, зашелшина! Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил, 100Проломил мою оконницу стекольчетую, Ты росшиб у меня зеркало стекольчетое!». А бросится Змеишша Горынчишша, Чуть ево, Добрыню, огнем не спалил, А и чуть молодца хоботом не ушиб. А и сам тут Змей почал бранити ево, больно пеняти: «Не хочу я звати Добрынею, Не хощу величать Никитичем, Называю те детиною-деревенщиною и зашельшиною, Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял, 110Проломил ты оконницу стекольчетую, Росшиб зеркало стекольчетое!». Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало И за великую досаду показалося; Вынимал саблю вострую, Воздымал выше буйны головы своей: «А и хощешь ли тебе, Змея, Изрублю я в мелкия части пирожныя, Разбросаю далече по чисто́м полю́?». А и тут Змей Горынич, 120Хвост поджав, да и вон побежал, Взяла его страсть, так зачал срать, А колы́шки метал, по три пуда срал. Бегучи, он, Змей, заклинается: «Не дай бог бывать ко Марине в дом, Есть у нее не один я друг, Есть лутче меня и повежливея». А молода Марина Игнатьевна Она высунолась по пояс в окно В одной рубашке без пояса, 130А сама она Змея уговаривает: «Воротись, мил надежда, воротись, друг! Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною? Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить, А еще — хошь, я Добрыню обверну гнеды́м туро́м?». Обвернула ево, Добрыню, гнеды́м туро́м, Пустила ево далече во чисто́ поля́, А где-та ходят девять туро́в, А девять || туров, девять братиников, Что Добрыня им будет десятой тур, 140Всем атаман-золотыя рога! Безвестна, не стала бога́тыря, Молода Добрыня Никитьевича, Во стольном в городе во Киеве. А много-де прошло поры, много времяни, А и не было Добрыни шесть месяцов, По нашему-то сибирскому словет полгода. У великова князя вечеринка была, А сидели на пиру честныя вдовы, И сидела тут Добрынина матушка, 150Честна вдова Афимья Александровна, А другая честна вдова, молода Анна Ивановна, Что Добрынина матушка крестовоя; Промежу собою разговоры говорят, Все были речи прохладныя. Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна, Водилася с дитятеми княженецкими, Она больно, Марина, упивалася, Голова на плечах не держится, Она больно, Марина, похваляется: 160 «Гой еси вы, княгини, боярыни! Во стольном во городе во Киеве А и нет меня хитрея-мудрея, А и я-де обвернула девять молодцо́в, Сильных-могучих бога́тырей гнедыми турами, А и ноне я-де опустила десятова молодца, Добрыня Никитьевича, Он всем атаман-золотые рога!». За то-то слово изымается Добрынина матушка родимая, 170Честна вдова Афимья Александровна, Наливала она чару зелена́ вина́, Подносила любимой своей кумушке, И сама она за чарою заплакала: «Гой еси ты, любимая кумушка, Молода Анна Ивановна! А и выпей чару зелена вина, Поминай ты любимова крестника, А и молода Добрыню Никитьевича, Извела ево Марина Игнатьевна, 180А и ноне на пиру похваляится». Прого́ворит Анна Ивановна: «Я-де сама эти речи слышела, А слышела речи ее похваленыя!». А и молода Анна Ивановна Выпила чару зелена вина, А Марину она по щеке ударила, (С)шибла она с резвых ног, А и топчет ее по белы́м грудя́м, Сама она Марину больно бранит: 190«А и, сука, ты, ....., еретница-.....! Я-де тебе хитрея и мудренея, Сижу я на пиру не хвастаю, А и хошь ли, я тебя сукой обверну? А станешь ты, сука, по городу ходить, А станешь ты, Марина, Много за собой псов водить!». А и женское дело прелестивое, Прелестивое-перепадчивое. Обвернулася Маринка косаточкой, 200Полетела далече во чисто поле, А где-та ходят девять туро́в, Девять братеников, Добрыня-та ходит десятой тур. А села она на Добрыню на правой рог, Сама она Добрыню уговаривает: «Нагулялся ты, Добрыня, во чистом || поле, Тебе чистое поле наскучала, И зыбучия болота напрокучили, А и хошь ли, Добрыня, женитися? 210Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?». «А, право, возьму, ей богу, возьму! А и дам те, Марина, поученьица, Как мужья жен своих учат!». Тому она, Марина, не поверила, Обвернула ево добрым молодцом По-старому-по-прежнему, Как бы сильным-могучим бога́тырем, Сама она обвернулася девицею, Оне в чистом поле женилися, 220Круг ракитова куста венчалися. Повел он ко городу ко Киеву, А идет за ним Марина роскорякою, Пришли оне ко Марине на высо́к тере́м, Говорил Добрынюшка Никитич млад: «А и гой еси ты, моя молодая жена, Молода Марина Игнатьевна! У тебя в высоких хороших теремах Нету Спасова образа, Некому у тя помолитися, 230Не за что стенам поклонитися, А и, чай, моя вострая сабля заржавела». А и стал Добрыня жену свою учить, Он молоду Марину Игнатьевну, Еретницу- ..... -безбожницу: Он первое ученье — ей руку отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука не надобна, Трепала она, рука, Змея Горынчишша!». А второе ученье — ноги ей отсек: 240«А и эта-де нога мне не надобна, Оплеталася со Змеем Горынчишшем!». А третье ученье — губы ей обрезал И с носом прочь: «А и эти-де мне губы не надобны, Целовали оне Змея Горынчишша!». Четвертое ученье — голову ей отсек И с языком прочь: «А и эта голова не надобна мне, И этот язык не надобен, 250Знал он дела еретическия!».

В славном великом Нове-граде А и жил Буслай до девяноста лет, С Новым-городом жил, не перечился, Со мужики новогородскими Поперек словечка не говаривал. Живучи Буслай состарелся, Состарелся и переставился. После ево веку долгова Аставалася его житье-бытье 10И все имение дворянское, Асталася матера вдова, Матера Амелфа Тимофевна, И оставалася чадо милая, Молодой сын Василей Буслаевич. Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа Тимофеевна, Учить ево во грамоте, А грамота ему в наук пошла; 20Присадила пером ево писать, Письмо Василью в наук пошло; Отдавала петью́ учить церковному, Петьё Василью в наук пошло. А и нет у нас такова́ певца́ Во славном Нове-городе Супротив Василья Буслаева. Поводился ведь Васька Буслаевич Со пьяницы, со безумницы, С веселыми удалами добрыми молодцы, 30Допьяна уже стал напиватися, А и ходя в городе, уродует: Которова возьмет он за руку, — Из плеча тому руку выдернет; Которова заденет за ногу, — То из гузна ногу выломит; Которова хватит поперек хребта, — Тот кричит-ревет, окарачь ползет; Пошла-та жалоба великая. А и мужики новогородския, 40Посадския, богатыя, Приносили жалобу оне великую Матерой вдове Амелфе Тимофевне На тово на Василья Буслаева. А и мать-та стала ево журить-бранить, Журить-бранить, ево на ум учить. Журьба Ваське не взлюбилася, Пошел он, Васька, во высок терем, Садился Васька на ременчетой стул, Писал ерлыки скоропищеты, 50О[т] мудрости слово поставлено: «Кто хощет пить и есть из готовова, Валися к Ваське на широкой двор, Тот пей и ешь готовое И носи платье розноцветное!». Россылал те ерлыки со слугой своей На те вулицы широкия И на те частыя переулачки. В то же время поставил Васька чан середи двора, Наливал чан полон зелена вина, 60Опущал он чару в полтара ведра. Во славном было во Нове́-граде́, Грамоты люди шли прочитали, Те ерлыки скоропищеты, Пошли ко Ваське на широкой двор, К тому чану зелену вину. Вначале был Костя Новоторженин, Пришел он, Костя, на широкой двор, Василей тут ево опробовал: Стал ево бити червленым вязом, 70В половине было налито Тяжела свинцу чебурацкова, Весом тот вяз был во двенадцать пуд; А бьет он Костью по буйной голове, Стоит тут Костя не шевел(ь)нится, И на буйной голове кудри не тряхнутся. Говорил Василей сын Буслаевич: «Гой еси ты, Костя Новоторженин, А и будь ты мне назва́ной брат И паче мне брата родимова!». 80А и мало время позамешкавши, Пришли два брата боярченка, Лука и Мосей, дети боярские, Пришли ко Ваське на широкой двор. Молоды Василей сын Буслаевич Тем молодцам стал радошен и веселешонек. Пришли тут мужики Залешена, И не смел Василей показатися к ним, Еще тут пришло семь брато́в Сбродо́вичи, Собиралися-соходилися 90Тридцать молодцов без единова, Он сам, Василей, тридцатой || стал. Какой зайдет — убьют ево, Убьют ево, за ворота бросят. Послышел Васинька Буслаевич У мужиков новгородскиех Канун варен, пива яшныя, — Пошел Василей со дружинею, Пришел во братшину в Никол(ь)шину: «Не малу мы тебе сып платим: 100За всякова брата по пяти рублев!». А за себе Василей дает пятьдесят рублев, А и тот-та староста церковной Принимал их во братшину в Никол(ь)шину, А и зачали оне тут канун варен пить, А и те-та пива ячныя. Молоды Василей сын Буслаевич Бросился на царев кабак Со своею дружиною хорабраю, Напилися оне тут зелена вина 110И пришли во братшину в Никол(ь)шину. А и будет день ко вечеру, От малова до старова Начали уж ребята боротися, А в ином кругу в кулаки битися; От тое борьбы от ребячия, От тово бою от кулачнова Началася драка великая. Молоды Василей стал драку разнимать, А иной дурак зашел с носка, 120Ево по уху оплел, А и тут Василей закричал громким голосом: «Гой еси ты, Костя Новоторженин И Лука, Моисей, дети боярския, Уже Ваську меня бьют!». Поскокали удалы добры молодцы, Скоро оне улицу очистели, Прибили уже много до́ смерти, Вдвое-втрое перековеркали, Руки, ноги переламали, — 130Кричат-ревут мужики посадския. Говорит тут Василей Буслаевич: «Гой еси вы, мужики новогородския, Бьюсь с вами о велик заклад: Напущаюсь я на весь Нов-город битися-дратися Со всею дружиною хоробраю — Тако вы мене с дружиною побьете Новым-городом, Буду вам платить дани-выходы по смерть свою, На всякой год по́ три тысячи; А буде же я вас побью и вы мне покоритися, 140То вам платить мне такову же дань!». И в том-та договору руки оне подписали. Началась у них драка-бой великая, А и мужики новгородския И все купцы богатыя, Все оне вместе сходилися, На млада Васютку напущалися, И дерутся оне день до вечера. Молоды Василей сын Буслаевич Со своею дружиною хороброю 150Прибили оне во Наве́-граде́, Прибили уже много до́ смерте. А и мужики новгородские догадалися, Пошли оне с дорогими подарки К матерой вдове Амелфе Тимофевне: «Матера вдова Амелфа Тимофевна! Прими || у нас дороги подарочки, Уйми свое чадо милоя Василья Буславича!». Матера вдова Амелфа Тимофевна 160Принимала у них дороги подарочки, Посылала девушку-чернавушку По тово Василья Буслаева. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Ваську во белы́ руки́, Потащила к матушке родимыя. Притащила Ваську на широкой двор, А и та старуха неразмышлена Посадила в погребы глубокия Молода Василья Буслаева, 170Затворяла дверьми железными, Запирала замки булатными. А ево дружина хоробрая Со темя́ мужики новгородскими Дерутся-бьются день до вечера. А и та-та девушка-чернавушка На Вольх-реку ходила по воду, А [в]змолятся ей тут добры молодцы: «Гой еси ты, девушка-чернавушка! Не подай нас у дела у ратнова, 180У тово часу смертнова!». И тут девушка-чернавушка Бросала она ведро кленовоя, Брала коромысла кипарисова, Коромыслом тем стала она помахивати По тем мужикам новогородскием, Прибила уж много до́ смерте. И тут девка запыша́лася, Побежала ко Василью Буслаеву, Срывала замки булатныя, 190Отворяла двери железные: «А и спишь ли, Василей, или так лежишь? Твою дружину хоробраю Мужики новогородския Всех прибили-переранили, Булавами буйны головы пробиваны». Ото сна Василей пробужается, Он выскочил на широкой двор, Не попала палица железная, Что попала ему ось тележная, 200Побежал Василей по Нову-городу, По тем по широким улицам. Стоит тут старец-пилигримишша, На могучих плечах держит колокол, А весом тот колокол во триста пуд, Кричит тот старец-пилигримишша: «А стой ты, Васька, не попорхивай, Молоды глуздырь, не полетывай! Из Волхова воды не выпити, Во Нове́-граде людей не выбити; 210Есть молодцов сопротив тебе, Стоим мы, молодцы, не хвастаем!». Говорил Василей таково слово: «А и гой еси, старец-пилигримишша, А и бился я о велик заклад Со мужики новгородскими, Апричь почес(т)нова мона́стыря, Опричь тебе, старца-пилигримишша, Во задор войду — тебе убью!». Ударил он старца во колокол 220А и той-та осью тележную, — Начается старец, не шевелнится, Заглянул он, Василей, старца под колоколом — А и во лбе глаз уж веку нету. Пошел Василей по Волх-реке, А идет Василей по Волх-реке, По тои Волховой по улице, Завидели добрыя молодцы, А ево дружина хоробра Молода Василья || Буслаева: 230У ясных соколов крылья отросли, У их-та, молодцов, думушки прибыло. Молоды Василей Буслаевич Пришел-та молодцам на выручку. Со темя́ мужики новогородскими Он дерется-бьется день до вечера, А уж мужики покорилися, Покорилися и помирилися, Понесли оне записи крепкия К матерой вдове Амелфе Тимофевне, 240Насыпали чашу чистова се́ребра, А другую чашу краснова зо́лота, Пришли ко двору дворянскому, Бьют челом-поклоняются: «А сударыня матушка! Принимай ты дороги подарочки, А уйми свое чадо милая, Молода Василья со дружиною! А и рады мы платить На всякой год по три тысячи, 250На всякой год будем тебе носить С хлебников по хлебику, С калачников по калачику, С молодиц повенешное, С девиц повалешное, Со всех людей со ремесленых, Опричь попов и дьяконов». Втапоры матера вдова Амелфа Тимофевна Посылала девушка-чернавушка Привести Василья со дружиною. 260Пошла та девушка-чернавушка, Бежавши-та девка запыша́лася, Нельзя пройти девки по улице: Что полтеи́ по улице валяются Тех мужиков новогородскиех. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Василья за белы руки, А стала ему россказавати: «Мужики пришли новогородския, Принесли оне дороги подарочки, 270И принесли записи заручныя Ко твоей сударыне матушке, К матерой вдове Амелфе Тимофевне». Повела девка Василья со дружиною На тот на широкий двор, Привела-та их к зелену вину, А сели оне, молодцы, во единой круг, Выпили ведь по чарочке зелена вина Со тово урасу молодецкова От мужиков новгородских. 280Скричат тут робята зычным голосом: «У мота и у пьяницы, У млада Васютки Буславича, Не упита, не уедено, В кра́сне хо́рошо не ухо́жено, А цветнова платья не уно́шено, А увечье на век зале́зено!». И повел их Василей обедати К матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Втапоры мужики новогородския 290Приносили Василью подарочки Вдруг сто тысячей, И затем у них мирова́ пошла́, А и мужики новогородския Покорилися и сами поклонилися.

В стольном в городе во Киеве, Что у ласкова сударь-князя Владимера А и было пированье-почестной пир, Было столованье-почестной стол. Много на пиру было князей и бояр И русских могучих богатырей. А и будет день в половина дня, Княженецкой стол во полу́столе, Владимер-князь распотешился, 10По светлой гридне похаживает, Черныя кудри росчосавает, Говорил он, сударь ласковой Владимер-князь, Таково слово: «Гой еси вы, князи и бо́яра И могучие богатыри! Все вы в Киеве переженены, Только я, Владимер-князь, холост хожу, А и холост я хожу, неженат гуляю, А кто мне-ка знает сопротивницу, 20Сопротивницу знает, красну де́вицу: Как бы та была девица станом статна́, Станом бы статна и умом свершна́, Ее белое лицо как бы белой снег, И ягодицы как бы маков цвет, А и черныя брови как соболи, А и ясныя очи как бы у сокола». А и тут большей за меньшева хоронится, От меньшова ему, князю, ответу нету. Из тово было стола княженецкова, 30Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, Скочил он на место богатырское, Скричал он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь ласковой Владимер-князь, Благослови пред собой слово молвити, И единое слово безопальное, А и без тое па́лы великия. Я ли, Иван, в Золотой орде бывал У грознова короля Етмануила Етмануиловича 40И видел во дому ево дву дочерей: Первая дочь — Настасья королевишна, А другая — Афросинья королевишна; Сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными, А и буйныя ветры не вихнут на ее, А красное со(л)нцо не печет лицо; А и то-та, сударь, девушка станом статна́, Станом статна и умом свершна́; Белое лицо как бы белой снег; 50А и ягодицы как маков цвет; Черныя брови как бы соболи; Ясныя очи как у сокола, Посылай ты, сударь, Дуная свататься!». Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра, Подносить Ивану Гостиному За те ево слова хорошия, Что сказал ему обрушницу. Призывает он, Владимер-князь, 60Дуная Иваныча в спальну к себе И стал ему на словах говорить: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович! Послужи ты мне службу заочную: Съезди, Дунай, || в Золоту орду Ко грозному королю Етмануилу Етмануиловичу О добром деле — о сватонье На ево любимой на дочери, На чес(т)ной Афросинье королевишне, Бери ты моей золотой казны, 70Бери три́ ста́ жеребцов И могучих богатырей». Подносит Дунаю чару зелена вина в полтара ведра, Турей рог меду сладкова в полтретья́ ведра. Выпивает он, Дунай, чару тоя зелена́ вина́ И турей рог меду сладкова. Разгоралася утроба богатырская, И могучия плечи росходилися Как у молода Дуная Ивановича, Говорит он, Дунай, таково слово: 80«А и ласково со(л)нцо, ты Владимер-князь! Не нада мне твоя золота казна, Не нада три ста́ жеребцов И не нада могучия бога́тыри, А и только пожалуй одново мне молодца, Как бы молода Екима Ивановича, Которой служит Алешки Поповичу». Владимер-князь стольной киевской Тотчас сам он Екима руками привел: «Вот-де те, Дунаю, будет паробочок!». 90А скоро Дунай снарежается, Скоря́ тово богатыри пое(зд)ку чинят Из стольнова города Киева В дальну орду Золоту землю. И поехали удалы добры моладцы, А и едут неделю спо́ряду И едут неделю уже другую, И будут оне в Золотой орде У грознова короля Етмануила Етмануиловича; Середи двора королевского 100Скакали молодцы с добрых коней, Привезали добрых коней к дубову́ столбу, Походили во полату белокаменну. Говорит тут Дунай таково слово: «Гой еси, король в Золотой орде! У тебе ли во полатах белокаменных Нету Спасова образа, Некому у те помолитися. А и не за что тебе поклонится». Говорит тут король Золотой орды, 110А и сам он, король, усмехается: «Гой еси, Дунай сын Иванович! Али ты ко мне приехал По-старому служить и по-прежнему?». Отвечает ему Дунай сын Иванович: «Гой еси ты, король в Золотой орде! А и я к тебе приехал Не по-старому служить и не по-прежнему, Я приехал о деле о добром к тебе, О добром-то деле — о сватонье: 120На твоей, сударь, любимой-то на дочере, На чес(т)ной Афросинье королевичне, Владимер-князь хочет женитися». А и тут королю за беду стало, А рвет на главе кудри черныя И бросает о кирпищет пол, А при том говорит таковое слово: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович, Кабы прежде у меня не служил верою и правдою, То б велел посадить во погребы глубокия 130И уморил бы смертью голодною За те твои слова за бездельныя». Тут Дунаю за беду стало, Разгоралась || ево сер(д)ца богатырское, Вынимал он свою сабельку вострую, Говорил таково слово: «Гой еси, король Золотой орды! Кабы у тя во дому не бывал, Хлеба-соли не едал, Ссек бы по плеч буйну голову!». 140Тут король неладом заревел зычным голосом, Псы борзы заходили на цепях, А и хочет Дуная живьем стравить Теми кобелями меделянскими. Скричит тут Дунай сын Иванович: «Гой еси, Еким сын Иванович, Что ты стал да чево гледишь? Псы борзы заходили на цепях, Хочет нас с тобой король живьем стравить!». Бросился Еким сын Иванович, 150Он бросился на широкой двор, А и те мурзы-улановья Не допустят Екима до добра коня, До своей ево палицы тяжкия, А и тяжкия палицы, медныя литы, Оне были в три тысячи пуд; Не попала ему палица железная, Что попала ему ось-та тележная, А и зачел Еким помахивати, Прибил он силы семь тысячей мурзы-улановья, 160Пять сот он прибил меделянских кобелей, Закричал тут король зычным голосом: «Гой еси, Дунай Иванович! Уйми ты своего слугу вернова, Оставь мне силы хоть на семены, А бери ты мою дочь любимую, Афросинью королевишну». А и молоды Дунай сын Иванович Унимал своего слугу вернова, Пришел ко высокому терему, 170 Где сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными. Буйны ветры не вихнут на ее, Красное со(л)нцо лица не печет, Двери у полат были железныя, А крюки-пробои по бу(л)ату злачены. Говорил тут Дунай таково слово: «Хоть нога изломить, а двери выставить!». Пнет во двери железныя, Приломал он крюки булатныя, 180Все тут полаты зашаталися, Бросится девица, испужалася, Будто угорелая вся, Хочет Дуная во уста цаловать. Проговорит Дунай сын Иванович: «Гой еси, Афросинья королевишна! А и ряженой кус, да не суженому есть! Не целую я тебя во саха́рныя уста, А и бог тебе, красну девицу, милует: Дастанешьса ты князю Владимеру». 190Взял ее за руку за правую, Повел из полат на широкой двор, А и хочут садиться на добрых на коней, Спохватился король в Золотой орде, Сам говорил таково слово: «Гой еси ты, Дунай Иванович, Пожалуй подожди мурзы-улановья!». И отправляет король своих мурзы-улановья Везти за Дунаем золоту казну. И те мурзы- || улановья 200Тридцать телег ординских насыпали Златом и серебром и скатным земчугом, А сверх того каменьи самоцветными. Скоро Дунай снарежается, И поехали оне ко городу ко Киеву. А и едут неделю уже спо́ряду, А и едут уже другую, И тут же везут золоту казну. А наехал Дунай бродучей след, Не доехавши до Киева за сто верст, 210Сам он Екиму тут стал наказывать: «Гой еси, Еким сын Иванович, Вези ты Афросинью королевишну Ко стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру Честно-хвально и радостно, Было бы нам чем похвалитися Великому князю во Киеве». А сам он, Дунай, поехал по тому следу, По свежему, бродучему. 220А и едет уж сутки другие, В четвертые сутки след дошел На тех на лугах на потешныех, Куда ездил ласковой Владимер-князь Завсегда за охотою. Стоит на лугах тут бел шатер, Во том шатру опочив держит красна девица, А и та ли Настасья королевишна. Молоды Дунай он догадлив был, Вымал из налушна тугой лук, 230Из колчана вынул калену стрелу, А и вытянул лук за ухо, Калену стрелу, котора стрела семи четвертей. Хлес(т)нет он, Дунай, по сыру дубу, А спела ведь титивка у туга лука, А дрогнет матушка-сыра земля От тово удару богатырскова, Угодила стрела в сыр крековистой дуб, Изломала ево в черенья ножевыя, Бросилася девица из бела шатра, будто угорелая. 240А и молоды Дунай он догадлив был, Скочил он, Дунай, со добра коня, Воткнет копье во сыру землю, Привязал он коня за востро копье, И горазд он со девицею дратися, Ударил он девицу по щеке, А пнул он девицу под гузна, — Женской пол от тово пухол живет, Сшиб он девицу с резвых ног, Он выдернул чингалишша булатное, 250А и хочет взрезать груди белые. Втапоры девица возмолилася: «Гой еси ты, удалой доброй молодец! Не коли ты меня, девицу, до́ смерти, Я у батюшка-сударя отпрошалася: Кто мене побьет во чистом поле, За тово мне, девице, замуж идти». А и тута Дунай сын Иванович Тому ее слову обрадовался. Думает себе разумом своим: 260«Служил я, Дунай, во семи ордах, В семи ордах семи королям, А не мог || себе выжить красныя девицы, Ноне я нашел во чистом поле Обрушницу-сопротивницу». Тут оне обручалися, Круг ракитова куста венчалися. А скоро ей приказ отдал собиратися И обрал у девицы сбрую всю: Куяк и панцырь с кольчугою, 270Приказал он девице нарежатися В простую епанечку белую. И поехали ко городу ко Киеву. Только Владимер стольной киевской Втапоры едет от злата венца, И приехал князь на свой княженецкой двор, И во светлы гридни убиралися, За убраныя столы сажалися. А и молоды Дунай сын Иванович Приехал ко церкви соборныя, 280Ко тем попам и ко дьяконам, Приходил он во церкву соборную, Просит чес(т)ныя милости У тово архерея соборнова — Обвенчать на той красной девице. Рады были тому попы соборныя, В те годы присяги не ведали, Обвенчали Дуная Ивановича. Венчальнова дал Дунай пять сот рублев И поехал ко князю Владимеру; 290И будет у князя на широком дворе, И скочили со добрых коней с молодой женой, И говорил таково слово: «Доложитесь князю Владимеру Не о том, что идти во светлы гридни, — О том, что не в чем идти княгине молодой: Платья женскова только одна и есть епанечка белая», А втапоры Владимер-князь он догадлив был, Знает он, ково послать: Послал он Чурила Пленковича 300Выдавать платьица женское цветное. И выдавали оне тут соян хрущето́й камки На тое княгиню новобрачную, На Настасью-королевичну, А цена тому сояну сто тысячей. И снарядили оне княгиню новобрачную, Повели их во полаты княженецкия, Во те гридни светлыя, Сажали за столы убраныя, За ества сахарныя и за питье медяные. 310Сели уже две сестры за одним столом, А и молоды Дунай сын Иванович Женил он князя Владимера Да и сам тут же женился, В том же столе столовати стал. А жили оне время немалое. У князя Владимера, у солнышка Сеславьевича, Была пирушка веселая, Тут пьяной Дунай расхвастался: «Что нет против меня во Киеве такова стрельца 320Из туга лука по приметам стрелять!». Что взговорит молода княгиня Апраксевна: «Что гой еси ты, любимой мой зятюшка, Молоды || Дунай сын Иванович! Что нету-де во Киеве такова стрельца, Как любезной сестрице моей Настастьи-королевичне». Тут Дунаю за беду стало, Бросали оне же́ребья, Кому прежде из туга лука стрелять, И досталось стрелять ево молодой жене Настасьи-королевичне, 330А Дунаю досталось на главе золото кольцо держать, Отмерели место, на целу версту тысячну, Держит Дунай на главе золото кольцо, Вытягала Настасья колену́ стрелу, Спела-де титивка у туга лука, Сшибла с головы золото кольцо, Тою стрелкою каленою. Князи и бояра тут металися, Усмотрили калену стрелу, Что на тех-та перушках лежит то золото кольцо. 340Втапоры Дунай становил на примету свою молоду жену, Стала княгиня Апраксевна его уговаривати: «Ай ты гой еси, любимой мой зятюшка, Молоды Дунай сын Иванович! Та ведь шутачка пошучена». Да говорила же ево и молода жена: «Оставим-де стрелять до другова дня, Ес(ть)-де в утробе у меня могуч богатырь. Первой-де стрелкой не дострелишь, А другою-де перестрелишь, 350А третью-де стрелкою в меня угодишь». Втапоры князи и бояра И все сильны-могучи богатыри Ево, молода Дуная, уговаривали. Втапоры Дунай озадорелся И стрелял в примету на целу версту в золото кольцо, Становил стоять молоду жену. И втапоры ево молода жена Стала ему кланятися и перед ним убиватися: «Гой еси ты, мой любезной ладушка, 360Молоды Дунай сын Иванович! Аставь шутку на три дни, Хошь не для меня, но для своего сына нерожденнаго; Завтро рожу тебе богатыря, Что не будет ему сопротивника». Тому-то Дунай не поверовал, Становил свою молоду жену Настастью-королевишну На мету с золотым кольцом, И велели держать кольцо на буйной главе. Стрелял Дунай за целу версту из туга лука, 370А и первой стрелой он не дострелил, Другой стрелой перестрелил, А третьею стрелою в ее угодил. Прибежавши Дунай к молодой жене, Выдергивал чингалишша булатное, Скоро [в]спорол ей груди белыя, — Выскочил из утробы удал молодец, Он сам говорит таково слово: «Гой еси, сударь мой батюшка! Как бы дал мне сроку на три часа, 380А и я бы на свете был Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя». А и тут || молоды Дунай сын Иванович запечалился, Ткнул себя чингалишшем во белы груди, Сгареча он бросился во быстру реку. Потому быстра река Дунай словет, Своим ус(т)ьем впала в сине море. А и то старина, то и деянье.

Ты боже, боже, Спас милостивой! К чему рано над нами прогневался, Сослал нам, боже, прелестника, Злаго Расстригу Гришку Атрепьева. Уже ли он, Расстрига, на царство сел, Называется Расстрига прямым царем; Царем Димитрием Ивановичем Углецким. Недолго Расстрига на царстве сидел, Похотел Расстрига женитися, 10Не у себя-то он в каменно́й Москве, Брал он, Расстрига, в проклятой Литве, У Юрья пана Седомирскова Дочь Маринку Юрьеву, Злу еретницу-безбожницу. На вешней праздник, Николин день, В четверг у Расстриги свадьба была, А в пятницу праздник Николин день Князи и бояра пошли к заутрени, А Гришка Расстрига он в баню с женой; 20На Гришки рубашка кисейная, На Маринке соян хрущето́й камки. А час-другой поизойдучи, Уже князи и бояра от заутрени, А Гришка Расстрига из бани с женой. Выходит Расстрига на Красной крылец, Кричит-ревет зычным голосом: «Гой еси, клюшники мои, приспешники! Приспевайте кушанье разное, А и пос(т)ное и скоромное: 30Заутра будет ко мне гость дорогой, Юрья пан са паньею». А втапоры стрельцы догадалися, За то-то слово спохватилися, В Боголюбов монастырь металися К царице Марфе Матвеевне: «Царица ты, Марфа Матвеевна! Твое ли это чадо на царстве сидит, Царевич Димитрей Иванович?». А втапоры царица Марфа Матвеевна заплакала 40И таковы речи во слезах говорила: «А глупы, стрельцы, вы, недогадливы! Какое мое чадо на царстве сидит? На царстве у вас сидит Расстрига, Гришка Атрепьев сын. Потерен мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе От тех от бояр Годуновыех, Ево мощи лежат || в каменной Москве У чудных Сафеи Премудрыя. У тово ли-та Ивана Великова 50Завсегда звонят во царь-колокол, Соборны попы собираются, За всякия праздники совершают понафиды За память царевича Димитрия Ивановича, А Годуновых бояр проклинают завсегда». Тут стрельцы догадалися, Все оне собиралися, Ко Красному царскому крылечку металися, И тут в Москве [в]збунтовалися. Гришка Расстрига дагадается, 60Сам в верхни чердаки убирается И накрепко запирается, А злая ево жена Маринка-безбожница Сорокою обвернулася И из полат вон она вылетела. А Гришка Расстрига втапоры догадлив был, Бросался он со тех чердаков на копья вострыя Ко тем стрельцам, удалым молодцам. И тут ему такова смерть случилась.

На славной Волге-реке, На верхней и́зголове, На Бузане-острове, На крутом красном берегу, На желтых рассыпных песках А стояли беседы, что беседы дубовыя, Исподернуты бархотом. Во беседачках тут сидели атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, 10Самбур Андреевич, Анофрей Степанович. Ане думашку думали за единое, Как про дело ратное, Про дабычу казачею. Что есаул ходит по кругу По донскому-еицкому, Есаул кричит голосом Во всю буйну голову: «Ай вы гой еси, братцы атаманы казачия! 20У нас кто на море не бывал, Морской волны не видал, Не видал дела ратнова, Человека кровавова, От желанье те богу не ма́ливались, Астаньтеся таковы молодцы На Бузане-острове». И садилися молодцы Во свои струги легкия, Оне грянули, молодцы, 30Вниз по матушке Волге-реке, По протоке по Ахтубе. А не ярыя гоголи На сине море выплыли, Выгребали тут казаки Середи моря синева, Против Матицы-острова Легки струги выдергивали И веселечки разбрасавали, Майданы расставливали, 40Ковры раздергивали, Ковры те сорочинския И беседы дубовыя, Подернуты бархатом. А играли казаки Золотыми тавлеями, Дорогими вольящетыми. Посмотрят казаки Оне на море синея, [От таво] зеленова, 50От дуба крековистова — Как бы бель забелелася, Будто черзь зачернелася, — Забелелися на караблях Парусы полотняныя, И зачернелися на море Тут двенадцать караблей, А бегут тут по морю Славны гости турецкия Со товары заморскими. 60А увидели казаки Те карабли червленыя, И бросалися казаки На свои струга легкия, А хватали казаки Оружье долгомерное И три пушечки медные. Напущалися казаки На двенадцать караблей, В три пушечки гунули, 70А ружьем вдруг грянули, Турки, гости богатыя, На караблях от тово испужалися, В сине море металися, А те тавары заморския Казакам доставалися А и двенадцать караблей. А на тех караблях Одна не пужалася Душа красная девица, 80Молода Урзамовна, Мурзы дочи турскова. Что сговорит девица Урзамовна: «Не троньте мене, казаки, Не губите моей красоты, А и вы везите мене, казаки, К сильну царству московскому, Государству росси(й)скому, Приведите, казаки, Мене в веру крещеную!». 90Не тронули казаки душу красну девицу И посадили во свои струги легкия. А и будут казаки На протоке на Ахтубе, И стали казаки На крутом красном бережку, Майданы расставливали, Майданы те терския, Ковры сорочинския, А беседы расставливали, 100А беседы дубовыя, Подернуты бархотом, А столы дорог рыбей зуб. А и кушали казаки Тут оне кушанье разное И пили питья медяныя, Питья все заморския. И будут казаки На великих на радостях Со добычи казачия, 110Караулы ставили, Караулы крепкия, отхожия, Сверху матки Волги-реки, И снизу таковыя ж стоят. Запилися молодцы А все оне до единова. А втапоры и во то время На другой стороне Становился стоять персидской посол Коромышев Семен Костянтинович 120Со своими салдаты и матрозами. Казаки были пьяныя, А солдаты не со всем умом, Напущалися на них дратися Ради корысти своея. Ведал ли не ведал о том персидской посол, как у них драка сочинилася. В той было драке персидскова посла салдат пятьдесят человек, || тех казаки прибили до смерти, только едва осталися три человека, которыя могли убежать на карабль к своему послу сказывати. Не разобрал тово дела персидской посол, о чем у них драка сочинилася, послал он сто человек 130всю ту правду росспрашивати. И тем салдатам показалися, что те люди стоят недобрыя, зачали с казаками дратися. Втапоры говорил им большой атаман Ермак Тимофеевич: «Гой вы еси, салдаты хорошия, Слуги царя верныя! Почто с нами деретеся? Корысть ли от нас получите?». Тут салдаты безумныя 140На ево слова не сдавалися И зачали дратися боем-та смертныем, Что дракою некорыс(т)ною. Втапоры доложился о том Большой есаул Стафей Лаврентьевич: «Гой вы еси, атаманы казачи, Что нам с ними делати? Салдаты упрямыя Лезут к нам с дракою в глаза!». И на то ево сло́ва 150Большой атаман Ермак Тимофеевич Приказал их до смерти бити И бросати в матку Волгу-реку. Зачали казаки с ними дратися И прибили их всех до́ смерти, Только из них един ушел капрал астровско́й и, прибежавши на свой карабль к послу персидскому Семену Костянтиновичу Коромышеву, стал обо всем ему россказавати, кака у них с казаками драка была. И тот персидской посол не размышлил ничего, подымался он со всею гвардию своею на тех донских казаков. Втапоры ж подымалися атаманы казачия: 160Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич и Анофрей Степанович, и стала у них драка великая и побоища смертное. А отаманы казачия сами оне не дралися, только своим казакам цыкнули, — и прибили всех солдат до́ смерти, ушло ли не ушло с десяток человек. И в той же драке убили самово посла персидскова Семена Костянтиновича Коромы́шева. Втапоры казаки все животы посла персидскова взяли себе, платье цветное клали в гору Змеевую. Пошли оне, казаки, по протоке по Ахтубе, вверх по матушке Волге-реке. А и будут казаки у царства Астраханскова, называется тут Ермак со дружиною купцами заморскими, а явили в таможне тавары разныя, и с тех товаров платили пошлину в казну государеву, 170и теми своими товарами торговали без запрещения. Тем старина и кончилась.

Во славном понизовом городе Астрахане, Против пристани матки Волги-реки, Соходилися тут удалы добры молодцы, Донския славны атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич И Анофрей Степанович. И стали оне во единой круг Как думати думушку за единое Со крепка ума, с полна разума. 10Атаман говорил донским казакам, По именю Ермак Тимофеевич: «Ай вы гой еси, братцы, атаманы казачия! Некорыстна у нас шу(т)ка зашучена: Гуляли мы по морю синему И стояли на протоке на Ахтубе, Убили мы посла персидскова Со всеми ево салдатами и матрозами И всем животом его покорыстовались. И как нам на то будет ответствовать? 20В Астрахане жить нельзя, На Волге жить — ворами слыть, На Яик идти — переход велик, В Казань идти — грозен царь стоит, Грозен царь, асударь Иван Васильевич, В Москву идти — перехватаным быть, По разным городам разосланым И по темным тюрьмам рассаженым. Пойдемтя мы в Усолья ко Строгоновым, Ко тому Григорью Григорьевичу, 30К тем господам к Вороновым, Возьмем мы много свинцу-пороху И запасу хлебнова». И будут оне в Усолье у Строгонова, Взяли запасы хлебныя, много свинцу-пороху И пошли вверх по Чусовой реке, Где бы Ермаку зима зимовать. И нашли оне печеру каменну на той Чусовой реке, На висячем большом каменю, И зашли оне сверх того каменю, 40Опущалися в ту пещеру казаки, Много не мало — двесте человек; А которые остались люди похужея, На другой стороне в такую ж оне печеру убиралися, И тут им было хорошо зима зимовать. Та зима проходит, весна настает, Где Ермаку путя искать? Путя ему искать по Серебренной реке. Стал Ермак убиратися со своими товарыщами, — По Серебренной пошли, до Жаравля дошли. 50Оставили оне тут лодки-коломенки, На той Баранченской переволоке, Одну тащили, да надселися, там ее и покинули. И в то время увидели Баранчу- || реку, обрадовались, поделали баты сосновыя и лодки-набойницы; поплыли по той Баранче-реке, и скоро оне выплыли на Тагиль-реку; у тово Медведя-камня, у Магницкова горы становилися. А на другой стороне была у них пло(т)бища: делали большия коломенки, чтобы можно им со всем убратися. Жили оне тут, казаки, с весны до Троицова дни, и были у них промыслы рыбныя, тем оне и кормилися. И как им путь надлежал, со всем в коломенки убиралися. И поплыли по Тагиль-реке, 60а и выплыли на Туру-реку, и поплыли по той Туре-реке в Епанчу-реку; и тут оне жили до Петрова дни. Еще оне тут управлялися: поделали людей соломенных и нашили на них платье цветное; было у Ермака дружины три ста́ человек, а стало уже со теми больше тысячи. Поплыли по Тоболь-реку, в Мяденски юрты приплыли, тут оне князька полонили небольшева, дабы показал им путь по Тоболь-реке. Во тех ус(т)ьях тобольскиех на изголове становилися, и собиралися во единой круг, и думали думушку крепку заедино, как бы им приплыть к горе Тобольской той. Сам он, Ермак, пошел ус(т)ьем верхнием, Самбур Андреевич — ус(т)ьем среднием, Анофрей Степанович — ус(т)ьем нижнием, которая 70ус(т)ья впала против самой горы Тобольския. И выплыли два атамана казачия Самбур Андревич и Анофрей Степанович со своими товарыщами на Иртыш-реку под саму высоку гору Тобольскую. И тут у них стала баталия великая со теми татары котовскими. Татара в них бьют со крутой горы, стрелы летят, как часты дожди, а казакам взять не можно их. И была баталия целой день, прибили казаки тех татар немало число, и тому татары дивовалися: каковы русски люди крепкия, что ни едино убить не могут их, каленых стрел в них, как в снопики, налеплено, только казаки все невредимы стоят, и тому татара дивуются ноипаче того. 80В то же время пришел атаман Ермак Тимофеевич со своею дружиной тою лукою Соуксанскую. Дошел до ус(т)ья Сибирки-реки и в то время полонил Кучума — царя татарскова, а первова князька поиманова отпустил со известием ко тем татарам котовскием, чтобы оне в драке с казаками помирилися: уж-де царя вашего во полон взяли тем атаманом || Ермаком Тимофеевым. И таковы слова услыша, татара сокротилися и пошли к нему, Ермаку, с подарачками: понесли казну соболиную и бурых лисиц сибирскиех. И принимал Ермак у них не отсылаючи, а на место Кучума-царя утвердил Сабанака-татарина и дал ему полномочие владеть ими. И жил там Ермак с Покрова до зимнява Николина дня. Втапоры 90Ермак шил шубы соболиныя, нахтармами вместе сшивал, а теплыя мехи наверх обоих сторон; таковым манером и шапки шил. И убравши Ермак со всемя казаки отъезжал к каменну Москву, ко грозному царю Ивану Васильевичу. И как будет Ермак в каменной Москве, на канун праздника Христова дня, втапоры подкупил в Москве большова боярина Никиту Романовича, чтобы доложил об нем царю грозному. На самой праздник Христов день, как изволил царь-государь идти от заутрени, втапоры доложил об них Никита Романович, что-де атаманы казачия, Ермак Тимофеев с товарыщи, к твоему царскому величеству с повинностью пришли и стоят на Красной площади. И тогда царь-государь тотчас велел 100пред себя привести тово атамана Ермака Тимофеева со темя ево товарыщи. Татчас их ко царю представили в тех шубах соболиныех. И тому царь удивляется и не стал больше спрашивати, велел их разослать по фатерам до тово часу, когда спросятся. Втапоры царю праздник радошен был, и было пирование почестное на великих на радостях, что полонил Ермак Кучума — царя татарскова, и вся сила покорилася тому царю грозному, царю Ивану Васильевичу. И по прошествии того праздника приказал царь-государь тово Ермака пред себя привести. Тотчас их сабрали и ко царю представили, вопрошает тут их царь-государь: «Гой ты еси, Ермак Тимофеев сын, где ты бывал? сколько по воли гулял и напрасных душ 110губил? И каким случаем татарскова Кучума-царя полонил? И всю ево татарскую силу под мою власть покорил?». Втапоры Ермак пред грозным царем на колени пал, и письменное известие обо всем своем похождении подавал, и притом говорил таковыя слова: «Гой еси, вольной царь, царь Иван Васильевич! || Приношу тебе, асударь, повинность свою: гуляли мы, казаки, по морю синему и стояли на протоке на Ахтубе, и в то время годилося мимо идти послу персидскому Коромышеву Семену Костянтиновичу со своими салдаты и матрозами; и оне напали на нас своею волею и хотели от нас поживитися, — казаки наши были пьяныя, а салдаты упрямыя — и тут персидскова посла устукали со теми ево салдаты и матрозами». 120 И на то царь-государь не прогневался, ноипаче умилосердился, приказал Ермака пожаловати. И посылал ево в ту сторону сибирскую, ко тем татарам котовскием брать с них дани-выходы в казну государеву. И по тому приказу государеву поехал Ермак Тимофеевич со своими казаками в ту сторону сибирскую. И будет он у тех татар котовскиех, стал он их наибольше под власть государеву покоряти, дани-выходы без апущения выбирати. И год-другой тому времени поизойдучи, те татара [в]збу[н]товалися, на Ермака Тимофеева напущалися на той большой Енисее-реке. Втапоры у Ермака были казаки разосланы по разным дальным странам, а при нем только было казаков на дву коломенках, и билися- 130дралися с татарами время немалое. И для помощи своих товарыщев он, Ермак, похотел перескочити на другую свою коломенку и ступил на переходню обманчивую, правою ногою поскользнулся он, — и та переходня с конца верхнева подымалася и на ево опущалася, росшибла ему буйну голову и бросила ево в тое Енисею-быстру реку. Тут Ермаку такова смерть случилась.

Во стольном было городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера Было пированье-почестной пир, Было столованье-почестной стол На многи князи и бояра, И на русския могучия богатыри, И гости богатыя. Будет день во половина дня, Будет пир во полупире, 10Князи и бояра пьют, едят, потешаются И великим князем похваляются, И только из них один боярин Ставер Годинович Не пьет, ни ест, И при своей братьи не хвастает, Только наедине с товарыщем Таковы речи сказывает: «Что это за крепость во Киеве У великова князя Владимера? У меня-де, Ставра-боярина, 20Широкой двор не хуже города Киева, А двор у меня на семи верстах, А гридни-светлицы белодубовы, Покрыты гридни седых бобров, Потолок во гриднях черных соболей, Пол-середа одново серебра, Крюки да пробои по булату злачены». А и были тут у князя слуги верныя, Доносили о том самому князю Владимеру: «Что-де, асударь, ласковой Владимер-князь, 30Ставер-боярин в очи ни о чем не хвалится, А за очи похваляется, Что есть у него двор на семи верстах Крепче города Киева, Гридни-светлицы белодубовыя, Покрыты гридни седых бобров, Потолок черных соболей, Пол-середа одново серебра, Крюки да пробои по булату злачены». Услыша о том, Владимер-князь 40Приказал сковать Ставра-боярина, На руки и на ноги железа ему, Посадить ево в погребы глубокия, Затворять дверями железными, Запирать накрепко замки булатными. И Владимер-князь посылал посла немилостивова Ко Ставру-боярину, Чтоб двор ево запечатати И взять в Киев молоду ево жену Ко великому князю Владимеру. 50И ей, Ставровой молодой жене, Перепала весть нерадошна, Что Ставер-боярин во Киеве Посажен в погребы глубокия, Руки и ноги скованы. Скоро она нарежается И скоро убирается, Скидавала с себя волосы женския, Надевала кудри черныя, А на ноги сапоги зелен сафьян, 60И надевала платья богатоя, Богатоя платья посольское, И называлась грозным послом, Грозным послом Васильем Ивановичем. И поехала с великою свитою Ко городу Киеву. Половину дороженьки проехали, И встречу ей из Киева грозен посол, Тут оне съехались, послы, поздаровались, Как послы послуются, 70Оне ручки об ручку целуются. Стал-де из Киева спрашивает посол: «А и гой вы еси, удалы добры молодцы! Куда вы е́дите || и куда бог несет?». И взговорят ему, послу, таковыя слова: «А и едем мы из дальней орды, Золотой земли, От грозна короля Етмануила Етмануиловича Ко городу ко Киеву, Ко великому князю Владимеру Брать с него дани-невыплаты 80Не много не мало — за двенадцать лет, За всякой год по́ три тысячи». Из Киева посол позадумался, А и единое словечко повыговорит: «Я-де из Киева грозен посол, Еду-де я ко Ставру-боярину Двор его запечатати, А ево молоду жену в Киев взять». Отвечают тут удалы добры молодцы: «Прежде у нас тот был постоялой двор, 90Ноне заезжали — в дому нет никово, Молода ево жена убиралася В дальну орду, Золоту землю». Из Киева посол воротился назад, Приехал во стольной во Киев-град, Сказал он князю тихохунька, Что едет из дальней орды, Золотой земли, Грозен посол Василей Иванович. А и тут больно князь запечалился, Кидалися-металися, то улицы метут, 100Ельник ставили перед воротами, Ждут посла из дальней орды, Золотой земли, От грозна короля Етмануила Етмануиловича. И приехал он, посол, на княженецкой двор, Оне скоро поскокали со добры́х коней, А идут во гридни во светлыя, Вывела княгиня князя за собой И во те во подвалы-погребы, Молвила словечка тихохунька: «Ни о чем ты, асударь, не печалуйся, 110А не быть тому грозному послу Василью Ивановичу, Быть Ставровой молодой жене Василисе Микулишне, Знаю я приметы — всё по-женскому: Ана по́ двору идет, будта утачка плывет; А по горенки идет, частенька ступает; А на лавицу садится, каленца жмет; А и ручки беленьки, пальчики тоненьки, Дюжина́ из перстов не вышли все». А и тута-тка Владимер стольной киевской Ну же он посла стал подчивати, 120Всяко питье потаковкам пьют. Уж тут ли посол напивается, А Владимер-князь стал проведовати, Токо посол буде женщина, Не станет он во Киеве боротися Со моими могучими богатырями. Таковы люди были в Киеве, На́рочны борцы, || удалы молодцы, Притченки да Хапилонки. Выводил тут князь семь борцов, 130И тово ли посол Василей не пятится, Вышел он на двор боротися, Середи двора княженецкова Сошлися борцы с послом боротися: Первому борцу из плеча руку выдернет, А другому борцу ногу выломит, Она третьева хватила поперек хребта, Ушибла ево середи двора. А плюнул князь да и прочь пошел: «Глупая княгиня, неразумная! 140У те волосы долги, ум короток: Называешь ты богатыря женщиною, — Такова посла у нас еще была и не видана». Втапоры княгиня с князем заспоровалась: «А и ты, ласковой сударь Владимер-князь, Да не быть этому грозному послу — Быть Ставровой молодой жене». Говорил тут Владимир стольной киевской: «Гой ты еси, княгиня Апраксевна, Я ли посла Василья проведую — 150Заставлю ево из туга лука стрелять Со своими могучими богатырями». Выводил тут Вдадимер стольной киевской Двенадцать сильных могучих бога́тырей, Стали оне стрелять по сыру́ дубу́ За целу версту, — Попадают оне по сыру дубу. От тех стрелачак каленых И от той стрельбы богатырския Только сырой дуб шатается, 160Будто от погоды сильныя. Говорил посол Василей Иванович: «Гой еси, Владимер-князь, Не надо мне эти луки богатырския Есть у меня лучонко волокитной, С которым я езжу по чисту полю». Втапоры кинулися ее удалы добры молодцы, Под первой рог несут пять человек, Под другой несут столько же, Колчан тащат каленых стрел тридцать человек, 170 И говорит князю таково слово: «Что потешить-де тебя, князя Владимера». Берет она во ту рученьку левую И берет стрелу каленую, Та была стрелка булатная, Вытягала лук за ухо, Хлес(т)нет по сыру дубу — Изломал ево в черенья ножевыя; Спела титивка у туга лука, — И Владимер-князь окарачь наползался, 180И все тут могучия богатыри Встают, как угорелыя. [В]звыла да пошла калена стрела, Угодила в сыр || крековистой дуб, Изломала в черенья ножевыя, И говорил посол таково слово: «Не жаль мне сыра дуба крековистова, Только жаль мне своей калены́ стрелы́ Никому не найти во чисто́м поле́». Плюнул Владимер-князь, сам прочь пошел 190Говорил себе таково слово: «Разве сам Василья-посла проведаю». Стал с ним в шахматы играть Золотыми тавлеями: Первую заступь заступовали, И ту посол поиграл; Другую заступь заступовали, И другую заступь посол же поиграл; Третью заступь заступовали, Шах да и мат да и под доску. 200И стал посол говорить таково слово: «Гой еси, стольной Владимер-князь, Отдай ты мне дани-выходы за двенадцать лет, За всякой год по́ три тысячи»: Говорил Владимер-князь: «Изволь мене, посол, взять головой с женой!». И говорил тут посол таковы слова: «Чем ты, Владимер-князь, в Киеве потешаешься? Есть ли у тебя веселыя молодцы?». И тотчас посылал Владимер-князь 210Искать таковых людей всяких рук, И собрали веселых молодцов на княженецкой двор. Втапоры у великова князя Ради посла было пирование почестное На великих на радостях. И тут посол невесел сидит, Только князю таково слово выговорит: «Нет ли у тебе кому в гусли поиграть?». Похватится Владимер-князь, Послал по Ставра-боярина, 220Боярина-Годиновича, Велел ево росковать всево. Сымали железа с рук и с ног И приводили Ставра на почестной пир. И втапоры посол скочил на резвы ноги, Посадил Ставра против себя в дубову скомью. И зачал тут Ставер поигравати, Сыгриш сыграл Царя-града, Танцы навел Ерусалима, Величал князя со княгинею, 230Сверх того играл еврейской стих. Посол задремал и спать захотел, Говорил таковы слова: «Гой еси, Владимер-князь, Не надо мне твои дани-выходы, Только пожалуй веселым молодцом, Ставром-боярином Годиновичем». И Владимер-князь о том радошен стал, Отдавал Ставра руками своими. Взявши посол Ставра, отъезжал из Киева вон, Пров(о)жает ево Владимер-князь || и со княгинею. И становился он, посол, у быстра Непра, Расставлял полатки свои белыя, Говорил таково слово: «Пожалуй-де, асударь Владимер-князь, Посиди до тово часу, когда я выспюся». Раздевался посол из своего платья посольскова И убирался в платье женское, Притом говорил таково слово: «Гой еси, Ставер, веселой молодец, 250Как ты мене не опазноваешь, А доселева мы с тобой в свайку игравали, У тебя-де была свайка серебреная, А у меня кольцо позолоченое, И ты меня поигравал, А я тебе — толды-вселды». И втапоры Ставер-боярин догадается, Скидавал платье черное И надевал на себя посольское, И с великим князем и со княгинею прощалися 260И отъезжали во свою землю дальную.

Во стольном во городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера вечеренка была. На пиру у нево сидели честныя вдовы, Пригодился тут Иван Годинович, И проговорит ему стольной киевской Владимер-князь: «Гой еси, Иван ты Годинович! А зачем ты, Иванушка, не женишься?». Отвечает Иван сын Годинович: «Рад бы, асударь, женился, да негде взять: 10Где охота брать, за меня не дают, А где-та подают, ту я сам не беру». А проговорит ласковой Владимер-князь: «Гой еси, Иван сын Годинович! А садися ты, Иван, на ременчет стул, Пиши ерлыки скоропищеты». И садился тотчас Иван на ременчет стул, Написал ерлык скоропищетой А о добром деле — о сватонье К славному городу Чернигову, 20К Дмитрею, гостю богатому. Написал он ерлык скоропищетой, А Владимер-князь ему руку приложил: «А не ты, || Иван, поедешь свататься, Сватаюсь я-де, Владимер-князь». А скоро-де Иван снарежается, А скоря́ тово поездку чинит Ко городу Чернигову. Два девяноста-то мерных верст Переехал Иванушка в два часа. 30Стал он, Иван, на гостином дворе, Скочил он, Иван, со добра коня. Привезавши коня к дубову столбу, Походил во гридню во светлую, Спасову образу молится, Он Дмитрею-гостю кланеется, Положил ерлык скоропищетой на круглой стол. Дмитрей-гость распечатавает и рассматривает, Просматривает и прочитавает. «Глупой Иван, неразумной Иван! 40Где ты, Иванушка, перво был? Ноне Настасья просватана, Душа Дмитревна запоручена В дальну землю Загорскую За царя Афромея Афромеевича. За царя отдать — ей царицою слыть, Панове все поклонятся, Пановя и улановя, А немецких языков с(че)ту нет; За тебя, Иван, отдать — холопкой слыть, 50Избы мести, заходы скрести». Тут Иванушку за беду стало, Схватя ерлык Иван да и вон побежал. Садился Иван на добра коня, Побежал он ко городу Киеву. Скоро Иван на двор прибежал, И приходит он во светлу гридню Ко великому князю Владимеру, Спасову образу молится, А Владимеру-князю кланеется. 60Вельми он, Иван, закручинился. Стал его Владимер-князь спрашивати, А стал Иван россказавати: «Был я у Митрея во дому, Положил ерлык на круглой стол, Дмитрей-гость не задерживал меня в том, Скоро ерлыки прочитавал И говорил таковы слова: «Глупой ты-де, Иван, неразумной, Иван! Где ты, Иванушка, перво был? 70Ноне Настасья просватана В дальну землю Загорскую За царя Афромея Афромеевича. За царя-де ее отдать — царицою слыть, Панове все поклонятся, Панове все и улановья, А немецких языков счету нет; За тебя-де, Иван, отдать — холопкой слыть: Избы мести да заходы скрести». Тут ему, князю, за беду стало, 80Рвет на главе черны кудри свои, Бросает их о кирпичет || пол: «Гой еси, Иван Годинович, Возьми ты у меня, князя, сто человек Русских могучих богатырей, У княгини ты бери другое сто, У себя, Иван, третье сто, Поезжай ты о добром деле — о сватонье, Честью не даст, ты и силою бери». Скоро молодцы те собираются, 90А скоря́ тово пое(зд)ку чинят, Поехали к городу Чернигову, А и только переехали быстрова Непра, Выпала пороха снегу белова, По той по порохе, по белу снегу И лежат три следа звериныя: Первой след гнедова тура, А другой след лютова зверя, А третей след дикова вепря. Стал он, Иван, разъесачавати: 100Послал он за гнедым туром сто человек И велел поймать ево бережно, Без той раны кровавыя; И за лютым зверям послал другое сто И велел изымать ево бережно, Без той раны кровавыя; И за диким вепрям послал третье сто, А велел изымать ево бережно, Без тоя раны кровавыя, И привесть их во стольной Киев-град 110Ко великому князю Владимеру. А сам он, Иван, поехал едино́й Во Чернигов-град. И будет Иван во Чернигове, А у Дмитрея, гостя богатова, Скачет Иван середи двора, Привезал коня к дубову столбу, Походил он во гридню светлую К Дмитрею, гостю богатому, Спасову образу молится, 120Дмитрею-гостю не кланеется, Походил за занавесу белую Он к душке Настасье Дмитревне. А тут у Дмитрея, гостя богатова, Сидят мурзы-улановья, По нашему, сибирскому, дру́жки словут: Привезли оне платьица цветное Что на душку Настасью Дмитревну, Платья тово на сто тысячей От царя Афромея Афромевича. 130А сам царь Афромей Афромеевич Он от Чернигова в трех верстах стоит, А силы с ним три тысячи. Молоды Иванушка Годинович Он из-за занавесу белова Душку Настасью Дмитревну Взял за руку за белую, Потащил он Настасью, лишь туфли звенят. Что взговорит ему Дмитрей-гость: «Гой еси ты, Иванушка Годинович, 140Сужаное пересужаваешь, ряженое переряжеваешь, Мошно тебе взять не гордос(т)ью — Веселым пирком-свадебкой». Только Иван слово выговорил: «Гой еси ты, славной Дмитрей-гость! Добром мы у тебя сваталися, А сватался Владимер-князь, Не мог ты чес(т)ью мне отдать, Ноне беру и не кланеюсь!». Вытощил ее середи двора, 150Посадил на добра коня И сам метался в седелечко черкесское. Некому бежать во Чернигов-град За молодом Иванушком Годиновичем. Переехал он, Иван, девяноста верст, Поставил он, Иван, тут свой бел шатер, Развернул ковры сорочинския, Пос(т)лал потнички бумажныя, Изволил он, Иван, с Настасьею опочив держать. Данеслась скоро вестка нерадошна 160Царю Афромею Афромевичу, А приехали мурзы-улановья, Телячьим языком россказывают: «Из славнова-де города из Киева Прибежал удал молодец, Увез твою противницу Настасью Дмитревну». Царь Афромей Афромеевич Скоро он вражбу чинил: Обвернется гнедым туром, Чистыя поля туром перескакал, 170Темныя лесы соболем пробежал, Быстрыя реки соколом перлетал, Скоро он стал у бела шатра. А и тут царь Афромей Афромеевич Закричал-заревел зычным голосом: «Гой еси, Иванушка Годинович! А и ты суженое пересужаваешь, ряженое переряживаешь, Почто увез ты Настасью Дмитревну?». А скоро Иван выходит из бела шатра, Говорил тут Иванушка Годинович: 180 «Гой еси, царь Афромей Афромеевич! Станем мы с тобою боротися а большине́, Что кому наша Настасья достанется». И схватилися оне тут боротися. Что-де ему, царю, делати Со молодом Иваном Годиновичем: Согнет он царя корчагою, Опустил он о сыру землю, Царь Афромей Афромеевич Лежит на земли, свету не видит. 190Молоды Иван Годинович Он ушел за кустик || мочитися, Царь Афромей едва пропищал: «Думай ты, Настасья, не продумайся! За царем, за мною, быть — царицею слыть, Панове все поклонятся, пановя все улановя, А немецких языков счету нет; За Иваном быть — холопкой слыть, А избы мести, заходы скрести». Приходит Иван ко белу шатру, 200Напустился с ним опять боротися, Схватилися оне руками боротися, Душка Настасья Дмитревна Изымала Ивана Годиновича за́ ноги, Тут ево двоя и осилили. Царь Афромей на грудях сидит, Говорит таково слово: «А и нет чингалишша булатнова, Нечем пороть груди белыя». Только лишь царь слово выговорил: 210«Гой еси ты, Настасья Дмитревна! Подай чембур от добра коня». И свезали Ивана руки белыя, Привезали ево ко сыру дубу. Царь Афромей в шатер пошел, Стал с Настасьею поигравати, А назолу дает ему, молоду Ивану Годиновичу. По ево было талану добра молодца, А и молода Ивана Годиновича, Первая высылка из Киева бежит — 220Ровно сто человек; Прибежали ко тому белу шатру, Будта зайца в кусте изъехали: Спиря скочил, тот поспирявает, Сёма прибежал, тот посёмавает; Которы молодцы оне поглавнея Срезали чембуры шелковыя, Молода Ивана Годиновича опрастовали. Говорил тут Иванушка Годинович: «А и гой вы еси, дружина хоробрая! 230Их-та, царей, не бьют-не казнят, Не бьют-не казнят и не вешают, Повезите ево ко городу ко Киеву Ко великому князю Владимеру». А и тут три высылки все сбиралися, Наредили царя в платье цветное, Повезли ево до князя Владимера. И будут в городе Киеве, Россказали тут удалы добры молодцы Великому князю Владимеру 240Про царя Афромея Афромеевича. И Владимер-князь со княгинею Встречает ево честно-хвально и радошно, Посадил ево за столы дубовыя. Тут у князя стол пошел Для царя Афромея Афромеевича. Молоды Иванушка Годинович Астался он во белом шатре, Стал он, Иван, жену свою учить, Он душку Настасью Дмитревну: Он перво || ученье-то — руку ей отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука не надобна — Трепала она, рука, Афромея царя!». А второе ученье — ноги ей отсек: «А и та-де нога мне не надобна — Аплеталася со царем Афромеем неверныем!». А третье ученье — губы ей обрезал И с носом прочь: «А и эти губы мне не надобны — 260Целовали оне царя невернова!». Четверто ученье — голову ей отсек И с языком прочь: «Это голова мне не надобна И этот язык мне не надобен — Говорил со царем неверныем И сдавался на ево слова прелестныя!». Втапоры Иван Годинович Поехал ко стольному городу Киеву Ко ласкову князю Владимеру. 270И будет в городе Киеве, Благодарит князя Владимера За велику милость, что женил ево На душке Настасье Дмитревне. Втапоры ево князь спрашивал: «Где же твоя молодая жена?». Втапоры Иван о жене своей сказал, Что хотела с Вахрамеем царем в шатре ево убить, За что ей поученья дал — голову срубил. Втапоры князь весел стал, 280Что отпускал Вахрамея царя, своего подданника, В ево землю Загорскую. Только ево увидели, Что обвернется гнедым туром, Поскакал далече во чисто поле к силе своей.

В стольном было городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера, Было пированье-почестной пир, Было столование-почестной стол; Много было у князя Владимера Князей и бояр и княженецких жен. Пригодились тут на пиру две честны́я вдовы́: Первая вдова — Чесовая жена, А другая вдова — то Блудова жена, 10Обе жены богатыя, Богатыя жены дворянския. Промежу собой сидят за прохлад говорят. Что взговорит тут Блудова жена: «Гой еси ты, Авдотья Чесовая жена! Есть у тебе девять сыновей, А девять сыновей, как ясных соколов, И есть у тебе дочь возлюбленна, Молода Авдотья Чесовична, Та ведь девица как лебедь белая; 20А у меня, у вдовы, Блудовы жены, Един есть сын Горден как есен сокол, Многия пожитки осталися ему От своего родимаго батюшка; Ноне за прохлад за чужим пирком Молвим словечко о добром деле — о сватонье: Я хощу у тебя свататься За молода Гордена Блудовича Дочь твою возлюбленну Авдотью Чесовичну». Втапоры Авдотья Чесова жена 30На то осердилася, Била ее по щеке, Таскала по полу кирписчету И при всем народе, при беседе, Вдову опазорела, И весь народ тому смеялися. Исправилась она, Авдотья Блудова жена, Скоро пошла ко двору своему, Идет ко двору, шатается, Сама больно закручинилася. 40И завидел Горден сын Блудович, Скоро он метался с высока терема, Встречал за воротами ее, Поклонился матушке в праву ногу: «Гой еси, матушка! Что ты, сударыня, идешь закручинилася? Али место тебе было не по вотчине? Али чаром зеленом вином обносили тебе?». Жалобу приносит матера вдова, Авдотья Блудова жена, 50Жалобу приносит своему сыну Гордену Блудовичу: «Была я на честно́м пиру У великова князя Владимера, Сидели мы с Авдотьей Часовой женой, За прохлад с нею речи говорили О добром деле — о сватонье, Сваталась я на ее любимой на дочери Авдотьи Часовичне За тебе, сына, Гордена Блудовича. Те ей мои речи не взлюбилися, Била мене по щеке 60И таскала по полу кирписчетому, И при всем народе на пиру обе(сч)естила». Молоды Горден сын Блудович Уклал спать свою родимую матушку: Втапоры она была пьяная. И пошел он на двор к Чесовой жене, Сжимал песку горсть целую, И будет против высокова терема, Где сидит молода Авдотья Чесовична, Бросил он по высоком терему — 70Полтерема сшиб, виноград подавил. Втапоры Авдотья Чесовична Бросилась, будто бешеная, из высокова терема, Середи двора она бежит, Ничего не говорит, Пропустя она Гордена сына Блудовича, Побежала к своей родимай матушке Жаловатися на княженецкой пир. Втапоры пошел Горден на княженецкой двор Ко великому князю Владимеру 80Рассматривать вдову, Чесову жену. Та || вдова, Чесова жена, У великова князя сидела на пиру за убраными столы. И тут молоды Горден выходил назад, Выходил он на широкой двор, Вдовины ребята с ним заздорели; А и только не все оне пригодилися, Пригодилось их тут только пять человек, Взяли Гордена пощипавати, Надеючи на свою родимую матушку. 90Молоды Горден им взмолится: «Не троните мене, молодцы! А меня вам убить, не корысть получить!». А оне тому не веруют ему, Опять приступили к нему, И он отбивался и метался от них, И прибил всех тут до единова. Втапоры донесли народ киевской Честной вдове, Часовой жене, Что молоды Горден Блудович 100Учинил драку великую, Убил твоих детей до́ смерти. И посылала она, Часова жена, Любимых своих четырех сыновей Ко тому Гордену Блудовичу, Чтоб он от того не убрался домой, Убить бы ево до́ смерти. И настигли ево на широкой улице, Тут обошли вкруг ево, Ничего с ним не говорили, 110И только один хотел боло ударить по́ уху, Да не удалось ему: Горден верток был, — Тово он ударил о́ землю И ушиб ево до́ смерти; Другой подвернется — и тово ушиб, Третей и четвертой кинулися к нему — И тех всех прибил до́ смерти. Пошел он, Горден, к Авдотьи Чесовичне, Взял ее за белы руки 120И повел ко божьей церкви, С вечернями обручается, Обручался и обвенчался с ней и домой пошел. Поутру Горден стол собрал, Стол собрал и гостей позвал, Позвал тут князя со княгинею И молоду свою тещу, Авдотью Чесовую жену. Втапоры боло честна вдова, Чесовая жена, загорденелася, Не хотела боло идти в дом к зятю своему, Тут Владимер-князь стольной киевской и со княгинею 130Стали ее уговаривати, Чтобы она на то больше не кручинилася, Не кручинилася и не гневалася. И она тут их послушела, Пришла к зятю на веселой пир. Стали пити, ясти, прохложатися.

Во стольном в городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера, Было пирование-почестной пир, Было столование-почестной стол На многи князи и бояра И на русския могучия богатыри. Будет день в половина дня, А и будет стол во полустоле, Князь Владимер распотешился. 10А незнаемы люди к нему появилися: Есть молодцов за сто человек, Есть молодцов за другое сто, Есть молодцов за третье сто, Все оне избиты-изранены, Булавами буйны головы пробиваны, Кушаками головы завязаны; Бь(ю)т челом, жалобу творят: «Свет государь ты, Владимер-князь! Ездили мы по полю по чистому, 20Сверх тое реки Че́реги, На твоем государевом займище, Ничего мы в поле не наезжавали, Не наезжавали зверя прыскучева, Не видали птицы перелетныя, Только наехали во чистом поле Есть молодцов за́ три ста́ и за́ пять со́т, Жеребцы под ними латынския, Кафтанцы на них камчатныя, Однорядочки-то голуб скурлат, 30А и колпачки — золоты плаши. Оне соболи, куницы повыловили И печерски лисицы повыгнали, Туры, олени выстрелили, И нас избили-изранели, А тебе, асударь, добычи нет, А от вас, асударь, жалованья нет, Дети, жены осиро́тили, Пошли по миру скитатися». А Владимер-князь стольной киевской 40Пьет он, есть, прохложается, Их челобитья не слушает. А и та толпа со двора не сошла, А иная толпа появилася: Есть молодцов за́ три ста́, Есть молодцов за́ пять со́т. Пришли охотники-рыбало́выя, Все избиты || -изранены, Булавами буйны головы пробиваны, Кушаками головы завязаны, 50Бьют челом, жалобу творят: «Свет государь ты, Владимер-князь! Ездили мы по рекам, по озерам, На твои щаски княженецкия Ничего не пои́мавали, — Нашли мы людей: Есть молодцов за́ три ста и за́ пять сот, Все оне белую рыбицу повыловили, Щуки, караси повыловили ж И мелкаю рыбицу повыдавили, 60Нам в том, государь, добычи нет, Тебе, государю, приносу нет, От вас, государь, жалованья нет, Дети, жены осиро́тили, Пошли по миру скитатися, И нас избили-изранели». Владимер-князь стольной киевской Пьет-ест, прохложается, Их челобитья не слушает. А и те толпы со двора не сошли, 70Две толпы вдруг пришли: Первая толпа — молодцы сокольники, Другия — молодцы кречатники, И все они избиты-изранены, Булавами буйны головы пробиваны, Кушаками головы завязаны, Бьют челом, жалобу творят: «Свет государь, Владимер-князь! Ездили мы по полю чистому, Сверх тое Че́реги, 80По твоем государевом займищу, На тех на потешных островах, На твои щаски княженецкия Ничево не пои́мавали, Не видали сокола и кречета перелетнова, Только наехали мы молодцов за тысячу человек, Всех оне ясных соколов повыхватали И белых кречетов повыловили, А нас избили-изранели, — Называются дружиною Чуриловою». 90Тут Владимер-князь за то слово спохватится: «Кто это Чурила есть таков?». Выступался тута старой Бермята Васильевич: «Я-де, асударь, про Чурила давно ведаю, Чурила живет не в Киеве, А живет он пониже малова Киевца. Двор у нево на семи верстах, Около двора железной тын, На всякой || тынинки по маковке, А и есть по земчуженке, 100Середи двора светлицы стоят, Гридни белодубовыя, Покрыты седых бобров, Потолок черных соболей, Матица-та валженая, Пол-середа одново серебра, Крюки да пробои по булату злачены, Первыя у нево ворота вольящетыя, Другия ворота хрустальныя, Третьи ворота оловянныя». 110Втапоры Владимер-князь и со княгинею Скоро он снарежается, Скоря́ тово пое(зд)ку чинят; Взял с собою князей и бояр И магучих богатырей: Добрыню Никитича И старова Бермята Васильевича, — Тут их собралось пять сот человек И поехали к Чурилу Пленковичу. И будут у двора ево, 120Встречает их старой Плен, Для князя и княгини отворяет ворота вольящетыя, А князем и боярам — хрустальныя, Простым людям — ворота оловянныя, И наехала их полон двор. Старой Пленка Сароженин Приступил ко князю Владимеру И ко княгине Апраксевне, Повел их во светлы гридни, Сажал за убраныя столы, 130В место почестное, Принимал, сажал князей и бояр И могучих русских богатырей. Втапоры были повары догадливыя — Носили ества сахарныя и питья медяныя, А питья все заморския, Чем бы князя развеселить. Веселыя беседа — на радости день: Князь со княгинею весел сидит. Посмотрил в окошечко косящетое 140И увидел в поле толпу людей, Говорил таково слово: «По грехам надо мною, князем, учинилося: Князя меня в доме не случилася, Едет ко мне король из орды Или какой грозен посол». Старой Пленка Сороженин Лишь только усмехается, Сам подчивает: «Изволь ты, асударь, Владимер-князь со княгинею 150И со всеми своими князи и бояры, кушати! Что-де едет не король из орды И не грозен посол, Едет-де дружина хоробрая сына моего, Молода Чурила сына Пленковича, А как он, асударь, будет, — Пред тобою ж будет!». Будет пир во полупире, Будет стол во полустоле, Пьют оне, едят, потешаются, 160Все уже оне без памяти сидят. А и на дворе день вечеряется, Красное солнушка закотается, Толпа в поле сбирается: Есть молодцов их за́ пять сот, Есть и до тысячи: Едет Чурила ко двору своему, Перед ним несут подсолнучник, Чтоб не запекла солнца бела́ ево лица. И приехал Чурила ко двору своему, 170Перво ево скороход прибежал, Заглянул скороход на широкой двор: А и некуды Чуриле на двор ехати И стоят(ь) со своим промыслом. Поехали оне на свой окольной двор, Там оне становилися и со всем убиралися. Втапоры Чурила догадлив был: Берет золоты ключи, Пошел во подвалы глубокия, Взял золоту казну, 180 Сорок сороков черных соболей, Другую сорок печерских лисиц, И брал же камку белохрущету, А цена камке сто тысячей, Принес он ко князю Владимеру, Клал перед ним на убранной стол. Втапоры Владимер-князь стольной киевской Больно со княгинею возрадовалися, Говорил ему таково слово: «Гой еси ты, Чурила Пленкович! 190Не подобает тебе в деревне жить, Подобает тебе, Чуриле, в Киеве жить, князю служить!». Втапоры Чурила князя Владимера не ослушался Приказал тотчас коня оседлать, И поехали оне все в тот стольной Киев-град Ко ласкову князю Владимеру. В добром здоровье их бог перенес. А и будет на дворе княженецкием, Скочили оне со добрых коней, Пошли во светлицы-гридни, 200Садилися за убраныя столы, Посылает Владимер стольной киевской Молода Чурила Пленковича Князей и бояр звать в гости к себе, А зватова приказал брать со всякова по десяти рублев, Обходил он, Чурила, князей и бояр И собрал ко князю || на почестной пир. А и зайдет он, Чурила Пленкович, В дом ко старому Бермяте Васильевичу, Ко ево молодой жене, 210К той Катерине прекрасной, И тут он позамешкался. Ажидает ево Владимер-князь, Что долго замешкался. И мало время поизойдучи, Пришел Чурила Пленкович. Втапоры Владимер-князь не во что положил, Чурила пришел, и стол пошел, Стали пити-ясти, прохложатися. Все князи и бояры допьяна́ напивалися 220Для новаго стольника Чурила Пленко́вича, Все оне напивалися и домой разъезжалися. Поутру рано-ранешонько, Рано зазвонили ко заутрени, Князи и бояра пошли к заутрени, В тот день выпадала пороха снегу белова, И нашли оне свежей след. Сами оне дивуются: Либо зайка скакал, либо бел горносталь, А иныя тут усмехаются, сами говорят: 230«Знать это не зайко скокал, не бел горносталь — Это шел Чурила Пленкович к старому Бермяке Васильевичу, К ево молодой жене Катерине прекрасныя».

Под славным великим Новым-городом, По славному озеру по Ильменю Плавает-поплавает сер селезень, Как бы ярой гоголь поныривает, А плавает-поплавает червлен карабль Как бы молода Василья Буславьевича, А и молода Василья со ево дружиною хоробраю, Тридцать удалых молодцов: Костя Никитин корму держит, 10Малинькой Потаня на носу стоит, А Василе-ет по караблю похаживает, Таковы слова || поговаривает: «Свет, моя дружина хоробрая, Тридцать удалых добрых молодцов! Ставьте карабль поперек Ильменя, Приставайте молодцы ко Нову-городу!». А и тычками к берегу притыкалися, Сходни бросали на крутой бережок, Походил тут Василей 20Ко своему он двору дворянскому, И за ним идут дружинушка хоробрая, Только караулы оставили. Приходит Василей Буслаевич Ко своему двору дворянскому, Ко своей сударыне-матушке, Матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Как вьюн, около ее убивается, Просит благословение великое: «А свет ты, моя сударыня-матушка, 30Матера вдова Амелфа Тимофеевна! Дай мне благословение великое — Идти мне, Василью, в Ерусалим-град Со своею дружиною хоробраю, Мне-ка господу помолитися, Святой святыни приложитися, Во Ердане-реке искупатися». Что взговорит матера Амелфа Тимофеевна: «Гой еси ты, мое чадо милая, Молоды Василей Буслаевич! 40То коли ты пойдешь на добрыя дела, Тебе дам благословение великое, То коли ты, дитя, на розбой пойдешь, И не дам благословение великова, А и не носи Василья сыра земля!». Камень от огня разгорается, А булат от жару растопляется, Материна сер(д)це распущается, И дает она много свинцу-пороху, И дает Василью запасы хлебныя, 50И дает оружье долгомерное: «Побереги ты, Василей, буйну голову свою!». Скоро молодцы собираются И с матерой вдовой прощаются. Походили оне на червлен карабль, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по озеру Ильменю. Бегут оне уж сутки другия, А бегут уже неделю другую, Встречу им гости-карабельщики: 60«Здравствуй, Василей Буслаевич! Куда, молодец, поизволил погулять?». Отвечает Василей Буслаевич: «Гой еси вы, гости-карабельщики! А мое-та ведь гулянье неохотное: Смолода бита, много граблена, Под старость надо душа спасти. А скажите вы, молодцы, мне прямова путя́ Ко святому граду Иерусалиму». Отвечают ему гости-карабельщики: 70«А и гой еси, Василий Буслаевич! Прямым путем в Ерусалим-град Бежать семь недель, А окольной дорогой — полтора года: На славном море Каспицкием, На том острову на Куминскием Стоит застава крепкая, Стоят атаманы казачия, Не много не мало их — три тысячи; Грабят бусы-галеры, 80Разбивают червлены карабли». Говорит тут Василей Буслаевич: «А не верую я, Васюнька, ни в сон ни в чох, А и верую в свой червленой вяз. А беги-ка-тя, ребята, вы прямым путем!». И завидел Василей гору высокую, Приставал скоро ко круту берегу, Походил-су Василей сын Буслаевич На ту ли гору Сорочинскую, А за ним летят дружина хоробрая. 90Будет Василей в полу́горе, Тут лежит пуста голова, Пуста голова — человечья кость. Пнул Василей тое голову с дороги прочь, Провещится пуста голова человеческая: «Гой еси ты, Василей Буславьевич! Ты к чему меня, голову, побрасоваешь? Я, молодец, не хуже тебя был, Умею я, молодец, волятися А на той горе Сорочинския. 100Где лежит пуста голова, Пуста голова молодецкая, И лежать будет голове Васильевои!». Плюнул Василей, прочь пошел: «Али, голова, в тебе враг говорит Или нечистой дух!». Пошел на гору высокую, На самой сопки тут камень стоит, В вышину три сажени печатныя, А и через ево толька топор подать, 110В далину́ три аршина с четвертью. И в том-та подпись || подписана: «А кто-де станет у каменя тешиться, А и тешиться-забавлятися, Вдоль скокать по каменю, — Сломить будет буйну голову». Василей тому не верует, Приходил со дружиною хороброю, Стали молодцы забавлятися, Поперек тово каменю поскакивати, 120А вдоль-та ево не смеют скакать. Пошли со горы Сорочинския, Сходят оне на червлен карабль, Подымали тонки парусы поло́тняны, Побежали по морю Каспицкому, На ту на заставу карабельную, Где-та стоят казаки-разбойники, А стары атаманы казачия. На пристани их стоят сто человек, А и молоды Василей на пристань стань, 130Сходни бросали на крут бережок, И скочил-та Буслай на крут бережок, Червленым вязом попирается, Тут караульщики, удалы добры молодцы, Все на карауле испужалися, Много ево не дожидаются, Побежали с пристани карабельныя К тем атаманам казачиям. Атаманы сидят не дивуются, Сами говорят таково слово: 140«Стоим мы на острову тридцать лет, Не видали страху великова, Это-де идет Василей Буславьевич: Знать-де полетка соколиная, Видеть-де поступка молодецкая!». Пошахал-та Василей со дружиною, Где стоят атаманы казачия. Пришли оне, стали во единой круг, Тут Василей им поклоняется, Сам говорит таково слова: 150«Вздравствуйте, атаманы казачия! А скажите вы мне прямова путя́ Ко святому граду Иерусалиму». Говорят атаманы казачия: «Гой еси, Василей Буслаевич! Милости тебе просим за единой стол хлеба кушати!». Втапоры Василей не ослушался, Садился с ними за единой стол. Наливали ему чару зелена вина в полтара || ведра, Принимает Василей единой рукой 160И выпил чару единым духом, И только атаманы тому дивуются, А сами не могут и по полуведру пить. И хлеба с солью откушали, Собирается Василей Буслаевич На свой червлен карабль, Дают ему атаманы казачия подарки свои: Первую мису чиста серебра И другую — красна золота, Третью — скатнова земчуга. 170 За то Василей благодарит и кланеется, Просит у них до Ерусалима провожатова. Тут атаманы Василью не отказовали, Дали ему молодца провожатова, И сами с ним прощалися. Собрался Василей на свой червлен корабль Со своею дружиною хоробраю, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по морю Каспицкому. Будут оне во Ердан-реке, 180Бросали якори крепкия, Сходни бросали на крут бережок. Походил тут Василей Буслаевич Со своею дружиною хороброю в Ерусалим-град, Пришел во церкву соборную, Служил обедни за здравие матушки И за себя, Василья Буславьевича, И обедню с панафидою служил По родимом своем батюшке И по всему роду своему. 190На другой день служил обедни с молебнами Про удалых добрых молодцов, Что смолоду бито, много граблено. И ко святой святыни приложился он, И в Ердане-реке искупался, И расплатился Василей с попами и с дьяконами, И которыя старцы при церкви живут, — Дает золотой казны не считаючи, И походит Василей ко дружине из Ерусалима На свой червлен карабль. 200Втапоры ево дружина хоробрая Купалися во Ердане-реке, Приходила к ним баба залесная, Говорила таково слово: «Почто вы купаетесь во Ердан-реке? А некому купатися, опричь Василья Буславьевича, Во Ердане-реке крестился Сам господь Иисус || Христос; Потерять ево вам будет, Большова атамана Василья Буславьевича». 210И оне говорят таково слово: «Наш Василей тому не верует, Ни в сон ни в чох». И мало время по(и)зойдучи, Пришел Василей ко дружине своей, Приказал выводить карабль из ус(т)ья Ердань-реки. Поднели тонки парусы полотняны, Побежали по морю Каспицкому, Приставали у острова Куминскова, Приходили тут атаманы казачия 220И стоят все на пристани карабельныя. А и выскочил Василей Буслаевич Из своего червленаго ка́рабля, Поклонились ему атаманы казачия: «Здравствуй, Василей Буслаевич! Здорово ли съездил в Еруса́лим-град?». Много Василей не ба́ит с ними, Подал письмо в руку им, Что много трудов за их положил: Служил обедни с молебнами за их, молодцов. 230Втапоры атаманы казачия звали Василья обедати, И он не пошел к ним, Прощался со всеми теми атаманы казачими, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по морю Каспицкому к Нову-городу. А и едут неделю спо́ряду, А и едут уже другую, И завидел Василей гору высокую Сорочинскую, Захотелось Василью на горе побывать. Приставали к той Сорочинской горе, 240Сходни бросали на ту гору, Пошел Василей со дружиною, И будет он в полгоры, И на пути лежит пуста голова, человечья кость, Пнул Василей тое голову с дороги прочь, Провещится пуста голова: «Гой еси ты, Василей Буслаевич! К чему меня, голову, попиноваешь И к чему побрасоваешь? Я, молодец, не хуже тебя был, 250Да умею валятися на той горе Сорочинские. Где лежит пуста голова, Лежать будет и Васильевой голове!». Плюнул Василей, прочь пошел. Взашел на гору высокую, На ту гору Сорочинскую, Где стоит высокой камень, В вышину три сажени печатныя, А через ево только топором подать, В долину — три аршина с четвертью. 260И в том-та подпись подписана: «А кто-де у камня станет тешиться, А и тешиться-забавлятися, Вдоль скакать по каменю, — Сломить будет || буйну голову». Василей тому не верует, Стал со дружиною тешиться и забавлятися, Поперек каменю поскаковати, Захотелось Василью вдоль скакать, Разбежался, скочил вдоль по каменю — 270И не доскочил только четверти И тут убился под каменем. Где лежит пуста голова, Там Василья схоронили. Побежали дружина с той Сорочинской горы На свой червлен карабль, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали ко Нову-городу. И будут у Нова-города, Бросали с носу якорь и с кормы другой, 280Чтобы крепко стоял и не шатался он, Пошли к матерой вдове, к Амелфе Тимофеевне, Пришли и поклонилися все, Письмо в руки подали. Прочитала письмо матера вдова, сама заплакала, Говорила таковы слова: «Гой вы еси, удалы добры молодцы! У меня ныне вам делать нечево, Подите в подвалы глубокия, Берите золотой казны не считаючи». 290Повела их девушка-чернавушка К тем подвалам глубокиям, Брали оне казны по малу числу, Пришли оне к матерой вдове, Взговорили таковы слова: «Спасиба, матушка Амелфа Тимофеевна, Что поила-кормила, Обувала и одевала добрых молодцов!». Втапоры матера вдова Амелфа Тимофеевна Приказала наливать по чаре зелена вина, 300Подносит девушка-чернавушка Тем удалым добрым молодцам, А и выпили оне, сами поклонилися, И пошли добры молодцы, кому куды захотелося.

Из славнова Ростова, красна города, Как два ясныя соколы вылетывали, Выезжали два могучия богатыри: Что по именю Алешинька Попович млад А со молодом Екимом Ивановичем. Оне ездят, богатыри, плеча о плечо, Стремяно в стремяно богатырское. Оне ездили-гуляли по чисту полю, Ничего оне в чистом поли не наезживали, 10Не видали птицы перелетныя, Не видали оне зверя прыскучева, Только в чистом поле наехали — Лежит три дороги широкия, Промежу тех дорог лежит горюч камень, А на каменю подпись подписана. Взговорит Алеша Попович млад: «А и ты, братец Еким Иванович, В грамоте поученой человек! Посмотри на каменю подписи, 20Что на каменю подписано». И скочил Еким со добра коня, Посмотрил на каменю подписи, — Росписаны дороги широкия: Первая дорога во Муром лежит, Другая дорога — в Чернигов-град, Третья — ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Говорил тут Еким Иванович: «А и братец, Алеша Попович млад, 30Которой дорогой изволишь ехать?». Говорил ему Алеша Попович млад: «Лутче нам ехать ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру». Втапоры поворотили добрых коней И поехали оне ко городу ко Киеву. Не доехавши оне до Сафат-реки, Становились на лугах на зеленыех, Надо Алеши покормить добрых коней, Расставили тут два бела шатра, 40Что изволил Алеша опочив держать, А и мало время позамешкавши, Молоды Еким со добры кони, Стреножемши, в зелен луг пустил, Сам ложился в свой шатер || опочив держать. Прошла та ночь осен(н)ея, Ото сна Алеша пробужается, Встает рано-ранешонько, Утрен(н)ей зарею умывается, Белаю ширинкаю утирается, 50На восток он, Алеша, богу молится. Молоды Еким сын Иванович Скоро сходил по добрых коней, А сводил он поить на Сафет на реку, И приказал ему Алеша Скоро седлать добрых коней. Аседлавши он, Еким, добрых коней, Нарежаются оне ехать ко городу ко Киеву. Пришел тут к ним калика перехожей, Ла́патки на нем семи шелков, 60Подковырены чистым серебром, Личико унизано красным золотом, Шуба соболиная долгополая, Шляпа сорочинская земли греческой в тридцать пуд. Шелепуга подорожная в пятьдесят пуд, Налита свинцу чебурацкова, Говорил таково слово: «Гой вы еси, удалы добры молодцы! Видел я Тугарина Змеевича, В вышину ли он, Тугарин, трех сажен, 70Промеж плечей косая сажень, Промежу глаз калена стрела, Конь под ним как лютой зверь, Из хайлиша пламень пышет, Из ушей дым столбом стоит. Привезался Алеша Попович млад: «А и ты, братец, калика перехожея! Дай мне платье каличее, Возьми мое богатырское, Ла́патки свои семи шелков, 80Подковырены чистым се́ребром, Личико унизано красным золотом, Шубу свою соболиную долгополую, Шляпу сорочинскую земли греческой в тридцать пуд, Шелепугу подорожную в пятьдесят пуд, Налита свинцу чебурацкова». Дает свое платье калика Алеши Поповичу, не отказываючи, А на себе надевал то платье богатырское. Скоро Алеша каликою нарежается И взял шелепугу дорожную, 90Котора была в пятьдесят пуд, И взял в запас чингалиша булатное, Пошел за Сафат-реку. Завидел тут Тугарин Змеевич млад, Заревел зычным голосом, Подрогнула дубровушка зеленая, Алеша Попович едва жив идет, Говорил тут Тугарин Змеевич млад: «Гой еси, калика перехожея! А где ты слыхал и где видал 100Про молода Алешу Поповича? А и я бы Алешу копьем заколол, Копьем заколол и огнем спалил». Говорил тут Алеша каликою: «А и ты ой еси, Тугарин Змеевич млад! Поезжай поближе ко мне, Не слышу я, что ты говоришь». И подъезжал к нему Тугарин Змеевич млад. Сверстался Алеша Попович млад Против Тугарина Змеевича, 110Хлес(т)нул ево шелепугою по буйной голове, Росшиб ему буйну голову, И упал Тугарин на сыру землю, Скочил ему Алеша на черну грудь. Втапоры взмолится Тугарин Змеевич млад: «Гой еси ты, калика перехожея! Не ты ли Алеша Попович млад? Токо ты Алеша Попович млад, Сем побратуемся с тобой». Втапоры Алеша врагу не веровал, 120Отрезал ему голову прочь, Платья с него снимал цветное на сто тысячей, И все платья на себе надевал, Садился на ево добра коня И поехал к своим белым шатрам. Втапоры увидели Еким Иванович И калика перехожея, Испужалися ево, сели на добрых коней, Побежали ко городу Ростову. И постигает их Алеша Попович млад, 130Обвернется Еким Иванович, Он выдергивал палицу баёвую в тридцать пуд, Бросил назад себе: Показалося ему, что Тугарин Змеевич млад, И угодил в груди белыя Алеши Поповича, Сшиб из седелечка черкесскова, И упал он на сыру землю. Втапоры Еким Иванович Скочил со добра коня, сел на груди ему, Хочет пороть груди белыя, 140И увидел на нем золот чуден крест, Сам заплакал, говорил калики перехожему: «По грехам надо мною, Екимом, учинилося, Что убил своего братца родимова». И стали ево оба трести и качать И потом подали ему питья заморскова, От того он здрав стал. Стали оне говорити И между собою платьем меняти: Калика свое платье надевал каличье, 150А Олеша — свое богатырское, А Тугарина Змеевича платье цветное Клали в чебодан к себе. Сели оне на добрых коней И поехали все ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. А и будут оне в городе Киеве На княженецком дворе, Скочили со добрых коней, Привезали к дубовым столбам, 160Пошли во светлы гридни, Молятся Спасову образу И бьют челом-поклоняются Князю Владимеру и княгине Апраксевне, И на все четыре стороны. Говорил им ласковой Владимер-князь: «Гой вы еси, добры молодцы! Скажитеся, как вас по именю зовут, А по именю вам мочно место дать, По изо(т)честву можно пожаловати». 170Говорит тут Алеша Попович млад: «Меня, асударь, зовут Алешою Поповичем, Из города Ростова старова попа соборнова». Втапоры Владимер-князь обрадовался, Говорил таковы слова: «Гой еси, Алеша Попович млад! По отечеству садися в большое место, в передней уголок, В другое место богатырское — В дубову скомью против меня, В третье место, куда сам захошь». 180Не садился Алеша в место большее И не садился в дубову скамью, Сел он со своими товарыщи на полатной брус. Мало время позамешкавши, Несут Тугарина Змеевича На той доске красна золота Двенадцать могучих богатырей. Сажали в место большое, И подле ево сидела княгиня Апраксевна. Тут повары были догадливы: 190Понесли ества сахарные и питья медяныя, А питья все заморския. Стали тут пить, есть, прохложатися, А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест: По целой ковриге за́ щеку ме́чит, Те ковриги монастырския; И нечестно Тугарин питья пьет: По целой чаше охлестовает, Котора чаша в полтретья ведра. И говорил втапоры Алеша Попович млад: 200«Гой еси ты, ласковой сударь Владимер-князь! Что у тебя за болван пришел, Что за дурак неотесоной? Нечестно у князя за столом сидит, Ко княгине он, собака, руки в пазуху кладет, Целует во уста сахарныя, Тебе, князю, насмехается! А у моево сударя-батюшка Была собачишша старая, Насилу по подстолью таскалася, 210И костью та собака подавилася, — Взял ее за хвост, под гору махнул; От меня Тугарину то же будет!». Тугарин почернел, как осення ночь, Алеша Попович стал как светел месяц. И опять втапоры повары были догадливы: Носят ества сахарныя. И принесли лебедушку белую, И ту рушала княгиня лебедь белую, Обрезала рученьку левую, 220Завернула рукавцом, под стол опустила, Говорила таково слово: «Гой вы еси, княгини-боярыни, Либо мне резать лебедь белова, Либо смотреть на мил живот, На молода Тугарина Змеевича». Он взявши, Тугарин, лебедь белую, Всю вдруг проглатил, Еще тут же ковригу монастырскую. Говорит Алеша на полатном брусу: 230«Гой еси, ласковой асударь Владимер-князь! Что у тебе за болван сидит? Что за дурак неотесоной? Нечестно за столом сидит, Нечестно хлеба с солью ест: По целой ковриге за́ щеку ме́чит И целу лебедушку вдруг проглотил. У моево сударя-батюшка, Федора попа ростовскаго, Была коровишша старая, 240Насилу по двору таскалася, Забилася на поварню к поварам, Выпила чан браги пресныя, От того она лопнула, — Взял за хвост, под гору махнул. От меня Тугарину то же будет!». Тугарин потемнел, как осення ночь, Выдернул чингалишша булатное, Бросил в Алешу Поповича. Алеша на то-то вёрток был, 250Не мог Тугарин попасть в него, Подхватил чингалишша Еким Иванович, Говорил Алеши Поповичу: «Сам ли ты бросаешь в ево, али мне велишь?». — «Нет, я сам не бросаю и тебе не велю, Заутра с ним переведаюсь: Бьюсь я с ним о велик заклад — Не о сте рублях, не о тысячи, А бьюсь о своей буйной голове!». Втапоры князи и бояра скочили на резвы ноги 260И все за Тугарина поруки держат: Князи кладут по сту рублев, Бояра — по пятидесят, Крестьяна — по пяти рублев. Тут же случилися гости купеческия, Три карабля свои подписывают Под Тугарина Змеевича, Всяки тавары заморския, Которы стоят на быстром Непре, А зо Алешу подписавал 270Владыка черниговской. Втапоры Тугарин [в]звился и вон ушел. Садился на своего добра коня, Поднялся на бумажных крыльех поднебесью летать. Скочила княгиня Апраксевна на резвы ноги, Стала пенять Алеши Поповичу: «Деревеншина ты, засельшина! Не дал посидеть другу милому». Втапоры тово Алеша не слушался, [В]звился с товарыщи и вон пошел. 280Садился на добры кони, Поехали ко Сафат-реке, Поставили белы шатры, Стали опочив держать, Коней опустили в зелены луга. Тут Алеша всю ночь не спал, Молился богу со слезами: «Создай, боже, тучу грозную, А и тучи-то с градом дождя!». Алешины молитвы доходны ко Христу. 290Дает господь бог тучу с градом дождя, Замочила Тугарина крылья бумажныя, Падает Тугарин, как собака, на сыру землю. Приходил Еким Иванович, Сказал Алеши Поповичу, Что видел Тугарина на сырой земле. И скоро Алеша нарежается, Садился на добра коня, Взял одну сабельку вострую И поехал к Тугарину Змеевичу. 300И увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича, Заревел зычным голосом: «Гой еси ты, Алеша Попович млад! Хошь ли, я тебе огнем спалю? Хошь ли, Алеша, конем стопчу Али тебе, Алешу, копьем заколю?». Говорил ему Алеша Попович млад: «Гой ты еси, Тугарин Змеевич млад! Бился ты со мною о велик заклад — Биться-драться || един на един, 310А за тобою ноне силы сметы нет На меня, Алешу Поповича». Оглянется Тугарин назад себя, Втапоры Алеша подскочил, Ему голову срубил, И пала глава на сыру землю, как пивной котел. Алеша скочил со добра коня, Отвезал чембур от добра коня, И проколол уши у головы Тугарина Змеевича, И привезал к добру коню, 320И привез в Киев на княженецкой двор, Бросил середи двора княженецкова. И увидел Алешу Владимер-князь, Повел во светлы гридни, Сажал за убраны столы; Тут для Алеши и стол пошел. Сколько время покушавши, Говорил Владимер-князь: «Гой еси, Алеша Попович млад! Час ты мне свет дал, 330Пожалуй ты живи в Киеве, Служи мне, князю Владимеру, До́ люби тебе пожалую!». Втапоры Алеша Попович млад Князя не ослушался, Стал служить верою и правдою; А княгиня говорила Алеши Поповичу: «Деревеншина ты, засельшина! Разлучил меня с другом милым, С молодым Змеем Тугаретиным». 340Отвечает Алеша Попович млад: «А ты гой еси, матушка княгиня Апраксевна! Чуть не назвал я тебе сукою, Сукою-ту — волочайкаю!». То старина, то и деянье.

В стольном городе в Киеве, Что у ласкова сударь-князя Владимера Было пирование-почестной пир, Было столование-почестной стол На многие князи и бояра И на русския могучия богатыри. А и будет день в половина дня, И будет стол во полустоле, Владимер-князь распотешился, 10По светлой гридни похаживает, Черны кудри расчесовает, Таковы слова поговаривает: «Есть ли в Киеве тако(й) человек Из сильных-могучих богатырей, А кто бы сослужил службу дальную, А и дальну службу заочную, Кто бы съездил в орды немирныя И очистил дороги прямоезжия До моево тестя любимова, 20До грозна короля Этмануила Этмануиловича; Вырубил чудь белоглазую, Прекротил сорочину долгополую, А и тех черкас петигорскиех И тех калмыков с татарами, Чукши все бы и алюторы?». Втапоры большой за меньшева хоронится, А от меньшева ему, князю, ответу нет. Из тово было стола княженецкова, Из той скамьи богатырские 30Выступается удал доброй молодец, Молоды Добрыня Никитич млад: «Гой еси, сударь ты мой дядюшка, Ласково со(л)нцо Владимер-князь! Нет у тебе в Киеве охотников Быть перед князем невольником. Я сослужу службу дальную, Службу дальную заочную, Съезжу я в орды немирныя, Очищу дороги прямоезжия 40До твоего тестя любимова, До грозна короля Этмануила Этмануиловича, А и вырублю чудь белоглазую, Прекрочу сорочину долгополую, А и тех черкас петигорскиех И тех колмыков с татарами, Чукши все и алюторы!». Втапоры Владимер-князь Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра, И турей рог меду сладкова в полтретья ведра, 50Подавали Добрыни Никитичу, Принимает он, Добрыня, единой рукой, Выпивает молодец едины́м духо́м И турей рог меду сладкова. И пошел он, Добрыня Никитич млад, С княженецкова двора Ко своей сударыни-матушки Просить благословение великое: «Благослови мене, матушка, Матера вдова Афимья Александровна, 60Ехать в дальны орды немирныя, Дай мне благословение на шесть лет, Еще в запас || на двенадцать лет!». Говорила ему матушка: «На ково покидаешь молоду жену, Молоду Настасью Никулишну? Зачем же ты, дитетка, и брал за себе? Что не прошли твои дни свадбенные, Не успел ты отпраз(д)новати радости своей, Да перед князем расхвастался в поход итить?». 70Говорил ей Добрынюшка Никитьевич: «А ты гой еси, моя сударыня-матушка, Честна вдова Афимья Александровна! Что же мне делать и как же быть? Из чево же нас, богатырей, князю и жаловати?» И дает ему матушка свое благословение великое На те годы уреченныя. Прощается Добрыня Никитич млад С молодой женой, с душой Настасьей Никулишной, Сам молодой жене наказывает: 80«Жди мене, Настасья, шесть лет, А естли бо не дождешься в шесть лет, То жди мене в двенадцать лет. Коли пройдет двенадцать лет, Хоть за князя поди, хоть за боярина, Не ходи только за брата названова, За молода Алешу Поповича!». И поехал Добрыня Никитич млад В славныя орды немирныя. А и ездит Добрыня неделю в них, 90В тех ордах немирныех, А и ездит уже другую, Рубит чудь белоглазую И тое сорочину долгополую, А и тех черкас петигорскиех, А и тех калмык с татарами, И чукши все и алюторы, — Всяким языком спуску нет. Очистил дорогу прямоезжую До ево-та тестя любимова, 100До грознова короля Этмануила Этмануиловича. А втапоры Настасьи шесть лет прошло, И немало время замешкавши, Прошло ей, Никулишне, все сполна двенадцать лет, А некто́ уже на Настасьи не сватается, Посватался Владимер-князь стольной киевской А за молода Алешуньку Поповича. А скоро эта свадьба учинилася, И скоро ту свадьбу ко венцу повезли. Втапоры Добрыня едет в Киев-град, 110Старые люди переговаривают: «Знать-де полетка соколиная, Видеть и пое(зд)ка молодецкая — Что быть Добрыни Никитичу!». И проехал молодец на вдовей двор, Приехал к ней середи двора, Скочил Добрыня со добра коня, Привезал к дубову столбу, Ко тому кольцу булатному. Матушка ево старехунька, 120Некому Добрынюшку встретити. Походил Добрыня во светлу гридню, Он Спасову образу молится, Матушке своей кланеется: «А ты здравствуй, сударыня-матушка, Матера вдова Афимья Александровна! В доме ли женишка моя?». Втапоры ево матушка заплакала, Говорила таковы слова: «Гой еси, мое чадо милая, 130А твоя ли жена замуж пошла За молода Алешу Поповича, Ныне оне у венца стоят». И походит он, Добрыня Никитич млад, Ко великому князю появитися. Втапоры Владимер-князь С тою свадьбою приехал от церкви На свой княженецкой двор, Пошли во светлы гридни, Садилися за убраныя столы. 140Приходил же тут Добрыня Никитич млад, Он молится Спасову образу, Кланеется князю Владимеру и княгине Апраксевне, На все четыре стороны: «Здравствуй ты, асударь Владимер-князь Со душою княгинею Апраксевною! Сослужил я, Добрыня, тебе, князю, службу заочную, Съездил в дальны орды немирныя И сделал дорогу прямоезжую До твоего тестя любимова, 150До грознова короля Этмануила Этмануиловича; Вырубил чудь белоглазую, Прекротил сорочину долгополую И тех черкас петигорскиех, А и тех калмыков с татарами, Чукши все и алюторы!». Втапоры за то князь похвалил: «Исполать тебе, доброй молодец, Что служишь князю верою и правдою!». Говорил тут Добрыня Никитич млад: 160«Гой еси, сударь мой дядюшка, Ласково со(л)нцо Владимер-князь! Не диво Алеши || Поповичу, Диво князю Владимеру — Хочет у жива мужа жену отнять!». Втапоры Настасья засавалася, Хочет прямо скочить, избесчестить столы. Говорил Добрыня Никитич млад: «А и ты душка Настасья Никулишна! Прямо не скачи, не бесчести столы, — 170Будет пора, кругом обойдешь!». Взял за руку ее и вывел из-за убраных столов, Поклонился князю Владимеру Да и молоду Алеши Поповичу, Говорил таково слово: «Гой еси, мой названой брат Алеша Попович млад! Здравствуй женивши, да не с ким спать!».

Как из далеча было, из Галичья, Из Волынца города из Галечья, Как есён сокол вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, Выезжал удача доброй молодец, Молоды Михайла Казаренин. А и как конь под ним — как бы лютой зверь, Он сам на коне — как есён сокол; Крепки доспехи на могучих плечах: 10Куяк и панцырь чиста серебра, А кольчуга на нем красна золота. А куяку и панцырю цена стоит на́ сто тысячей, А кольчуга на нем красна золота, Кольчуги цена сорок тысячей; Шелом на буйной голове замычется, Шелому цена три тысячи; Копье в руках марзамецкая, как свеча, горит; Ко левой бедре припоясана сабля вострая, В долину сабля сажень печатная, 20В ширину сабля осьми вершков; Еще с ним тугой лук разрывчетой, А цена тому луку три тысячи, Потому цена лука три тысячи: Полосы были булатныя, А жилы слоны сохатныя, И рога красна золота, И титивочка шелковая, Белова шолку шимаханскова; И колчан с ним каленых стрел, 30А во колчане было полтораста стрел, Всякая стрела по пяти рублев. А конь под ним — как лютой зверь, Цены коню сметы нет, Почему коню цены-сметы нет? Потому ему цены-сметы нет — За реку броду не спрашивает, Он скачет, конь, с берегу на́ берег, Котора река шириною пятнадцать верст. А и едет ко городу Киеву, 40Что ко ласкову князю Владимеру, Чудотворцом в Киеве молитися, И Владимеру-князю поклонитися, Послужить верою и правдою, Позаочью князю не изменою. Как и будет он в городе Киеве, Середи двора княженецкова, Скочил Казаренин со добра коня, Привезал коня к дубову столбу, К дубову столбу, к кольцу булатному, 50Походил во гридню во светлую, Ко великому князю Владимеру, Молился Спасу со Пречистою, Поклонился князю со княгинею И на все четыре стороны. Говорил ему ласковой Владимер-князь: «Гой еси, удача доброй молодец! Откуль приехал? Откуль тебе бог принес? Еще как тебе, молодца, именем зовут? А по именю тебе можно место дать, 60По изо(т)честву можно пожаловати». И сказал удалой доброй молодец: «А зовут мене Михайлою Казаренин, А Казаренин душа Петрович млад». А втапоры стольной Владимер-князь Не имел у себя стольников и чашников, Наливал сам чару зелена вина, Не велика мера — в полтора ведра, И проведовает могучева бога́тыря, Чтобы выпил чару зелена вина 70И турей рог меду сладкова в полтретья ведра. Принимает Казаренин единой рукой, А и выпил единым духом И турей рог меду сладкова. Говорил ему ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, молоды Михайла Казаренин! Сослужи ты мне службу заочную, Съезди ко морю синему, Настреляй || гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак 80Ко моему столу княженецкому, — До́ люби я молодца пожалую». Молоды Михайла Казаренин Великова князя не ослушался, Помолился богу, сам и вон пошел, И садился он на добра коня, И поехал ко морю синему, Что на теплы тихи заводи. Как и будет у моря синева, На ево щаски великия 90Привалила птица к берегу. Настрелял он гусей, лебедей, Перелетных серых малых утачак Ко ево столу княженецкому. Обвезал он своего добра коня По могучим плечам до сырой земли И поехал от моря от синева Ко стольному городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Наехал в поле сыр крековистой дуб, 100На дубу сидит тут черны ворон, С ноги на ногу переступавает, Он прави́льна перушка поправливает, А и ноги, нос, что огонь, горят. А и тут Казаренину за беду стало, За великую досаду показалося, Он, Казаренин, дивуется, Говорил таково слово: «Сколько по полю я езживал, По ево государевой вотчине, 110Такова чуда не наезживал, И наехал ныне черна ворона». Втапоры Казаренин Вынимал из налушна свой тугой лук, Из колчана калену стрелу, Хочет застрелить черна ворона, А и тугой лук свой потягивает, Калену стрелу поправливает, И потянул свой тугой лук за ухо, Калену стрелу семи четвертей. 120И завыли рага у туга́ лука́, Заскрыпели полосы булатныя, Чуть боло спустит калену стрелу, — Провещится ему черны ворон: «Гой еси ты, удача доброй молодец! Не стреляй мене ты, черна ворона, Моей крови тебе не пить будет, Моево мяса не есть будет, Надо мною сер(д)це не изнести. Скажу я тебе добычу богатырскую: 130Поезжай на гору высокою, Посмотри в раздолья широка И увидешь в поле три бела шатра, И стоит беседа дорог рыбей зуб, На беседе сидят три татарина, Как бы || три сабаки-наез(д)ники, Перед ними ходит красна девица, Русская девица-полоняночка, Молода Марфа Петровична». И за то слово Казарин спохватается, 140Не стрелял на дубу черна ворона, Поехал на гору высокую, Смотрил раздолья широкия И увидел в поле три бела шатра, Стоит беседа дорог рыбей зуб, На беседе сидят три татарина, Три сабаки-наез(д)ники, Перед ними ходит красна девица, Русская девица-полоняночка, Молода Марфа Петровична, 150Во слезах не может слово молвити, Добре жалобна причитаючи: «О злочастная моя буйна голова, Горе-горькая моя русая коса! А вече́р тебе матушка расчесовала, Расчесала, матушка, заплетала, Я сама, девица, знаю-ведаю: Росплетать будет моя руса коса Трем татарам-наездником». Оне те-та речи, татара, договаривают, 160А первой татарин проговорит: «Не плачь, девица, душа красная! Не скорби, девица, лица белова! Азделу-татарину достанешься, Не продам тебе, девицу, дешево, Отдам за сына любимова, За мирнова сына в Золотой орде». Со тыя горы со высокия, Как есён сокол напущается На синем море на гуси и лебеди, 170Во чистом поле напущается Молоды Михайла Казаренин, А Казаренин душа Петрович млад. Приправил он своего добра коня, Принастегивал багатырскова, И в руке копье морзамецкое — Первова татарина копьем сколол, Другова сабаку конем стоптал, Третьева — о сыру землю. Скочил Казаренин с добра коня, 180Сохватал девицу за белы ручки, Русску девицу-полоняночку, Повел девицу во бел шатер. Как чуть с девицою ему грех творить, А грех творить, с ней блуд блудить, Росплачется || красная девица: «А не честь твоя молодецкая богатырская, Не спросил не дядины, не вотчины: Княженецкая л(ь) дочь и боярская. Была я дочи гостиная, 190Из Волынца города из Галичья, Молода Марфа Петровична». И за то слово Казаренин спохватается: «Гой еси, душа красная девица, Молода Марфа Петровична! А ты по роду мне родна сестра, И ты как татарам досталася, Ты как трем сабакам-наез(д)никам?». Говорит ему радная сестра: «Я вече́р гуляла в зелено́м саду́ 200Со своей сударынею-матушкою, Как из далеча из чиста́ поля, Как черны вороны налетывали, Набегали тут три татарина-наез(д)ники, Полонили мене, красну девицу, Повезли мене во чисто поле, А я так татарам досталася, Трем сабакам-наез(д)никам». Молоды Михайла Казаренин Собирает в шатрах злата-серебра, 210Он кладет во те сумы переметныя, Переметныя сыромятныя, И берет беседу дорог рыбей зуб, Посадил девицу на добра коня На русскова богатырскова, Сам садился на тотарскова, Как бы двух коней в поводу повел И поехал к городу Киеву. Въезжает в стольной Киев-град, А и стольники, приворотники 220Доложили князю Владимеру, Что приехал Михайла Казаренин. Поколь Михайла снял со добра коня Свою сестрицу родимую И привезал четырех коней к дубову столбу, Идут послы от князя Владимера, Велят итить Михайле во светлу гридню. Приходил Казаренин во светлу гридню Со своею сестрицею родимаю, Молится Спасову образу, 230Кланеется князю Владимеру И княгине Апраксевне: «Здравствуй || ты, ласковой сударь Владимер-князь Со душею княгинею Апраксевною! Куда ты мене послал, то сослужил — Настрелял гусей, белых лебедей И перелетных серых малых утачак, А и сам в добычи богатырския Убил в поле трех татаринов, Трех сабак-наез(д)ников 240И сестру родную у них выручил, Молоду Марфу Петровичну». Владимер-князь стольной киевской Стал о том светел-радошен, Наливал чару зелена вина в полтора ведра И турей рог меду сладкова в полтретья ведра, Подносил Михайлу Казарину. Принимает он, Михайла, единой рукой И выпил единым духом. Втапоры пошли они на широкой двор, 250Пошел князь и со княгинею, Смотрел ево добрых коней, Добрых коней татарскиех, Велел тут князь со добра коня птиц обрать И велел снимать сумы сыромятныя, Относить во светлы гридни, Берет беседу дорог рыбей зуб, А и коней поставить велел по стойлам своим, Говорил тут ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, удача доброй молодец, 260Молоды Михайла Казаренин, А Казаренин душа Петрович млад! У мене есть три ста жеребцов И три любимы жеребца, А нет такова единова жеребца. Исполать тебе, добру молодцу, Что служишь князю верою в правдою!»

Во стольном городе во Киеве, У ласкова князя Владимера Было пирование-почестной пир На три братца названыя, Светорусские могучие богатыри: А на первова братца названова — Светорусскова могучева богатыря, На Потока Михайла Ивановича, На другова братца названова, 10На молода Добрыню Никитича, На третьева братца названова, Что на молода Алешу Поповича. Что взговорит тут Владимер-князь: «Ай ты гой еси, Поток Михайла Иванович! Сослужи мне службу заочную: Съезди ты ко морю синему, На теплыя тихи заводи, Настреляй мне гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак 20К моему столу княженецкому, До́ люби я молодца пожалую». Поток Михайла Иванович Не пьет он, молодец, ни пива и вина, Богу помолясь, сам и вон пошел. А скоро-де садился на добра́ коня, И только ево увидели, Как молодец за ворота выехал: В чистом поле || лишь дым столбом. Он будет у моря синева, 30По ево по щаски великия, Привалила птица к круту берегу, Настрелял он гусей, белых лебедей И перелетных малых утачак. Хочет ехать от моря синева, Посмотрить на тихия заводи, И увидел белую лебедушку: Она через перо была вся золота, А головушка у ней увивана красным золотом И скатным земчугом усажена. 40Вынимает он, Поток, Из налушна свой тугой лук, Из колчана вынимал калену стрелу, И берет он тугой лук в руку левую, Калену стрелу — в правую, Накладыват на титивочку шелковую, Потянул он тугой лук за́ ухо, Калену стрелу семи четвертей, Заскрыпели полосы булатныя, И завыли рога у туга лука. 50А и чуть боло спустить калену стрелу, Провещится ему лебедь белая, Авдотьюшка Леховидьевна: «А и ты, Поток Михайла Иванович! Не стреляй ты мене, лебедь белую, Не́ в кое время пригожуся тебе!». Выходила она на крутой бережок, Обвернулася душой красной девицой. А и Поток Михайла Иванович Воткнет копье во сыру землю, 60Привезал он коня за востро копье, Сохватал девицу за белы ручки И целует ее во уста сахарныя. Авдотьюшка Леховидьевна Втапоры больно ево уговаривала: «А ты, Поток Михайла Иванович, Хотя ты на мне и женишься, И кто из нас прежде умрет, Второму за ним живому во гроб идти». Втапоры Поток Михайла Иванович 70Садился на своего добра коня, Говорил таково слово: «Ай ты гой еси, Авдотья Леховидьевна! Будем в городе Киеве, В соборе ударят к вечерне в колокол, И ты втапоры будь готовая, Приходи к церкви соборныя — Тут примим с тобою || обрученье свое». И скоро он поехал к городу Киеву От моря синева. 80Авдотьюшка Леховидьевна полетела она Белой лебедушкай в Киев-град Ко своей сударыне-матушке, К матушке и к батюшке. Поток Михайла Иванович Нигде не мешкал, не стоял; Авдотьюшка Леховидьевна Перво ево в свой дом ускорить могла, И сидит она под окошечком косящетым, сама усмехается, А Поток Михайла Иванович едет, сам дивуется: 90«А негде́ я не мешкал, не стоял, А она перво меня в доме появилася». И приехал он на княженецкой двор, Приворотники доложили стольникам, А стольники князю Владимеру, Что приехал Поток Михайла Иванович, И велел ему князь ко крылечку ехать. Скоро Поток скочил со добра коня, Поставил ко крылечку красному, Походит во гредню светлую, 100Он молится Спасову образу, Поклонился князю со княгинею И на все четыре стороны: «Здравствуй ты, ласковой сударь Владимер-князь! Куда ты мене послал, то сослужил: Настрелял я гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак. И сам сговорил себе красну девицу, Авдотьюшку Леховидьевну, К вечерне быть в соборе 110И с ней обрученье принять. Гой еси, ласковой сударь Владимер-князь! Хотел боло сделать пир простой На три брата названыя, А ныне для меня одново Доспей свадбенной пир веселой, Для Потока Михайла Ивановича!». А и тут в соборе к вечерне в колокол ударили, Поток Михайла Иванович к вечерне пошел, С другу сторону — Авдотьюшка Леховидьевна, Скоро втапоры нарежалася || и убиралася, Убравши, к вечерне пошла. Ту вечерню отслушали, А и Поток Михайла Иванович Соборным попам покланяется, Чтоб с Авдотьюшкой обрученье принять. Эти попы соборныя, Тому они делу радошны, Скоро обрученье сделали, Тут обвенчали их 130И привели к присяге такой: Кто перво умрет, Второму за ним живому в гроб идти. И походит он, По́так Михайла Иванович, Из церкви вон со своею молодою женою, С Авдотьюшкой Леховидьевной, На тот широкой двор ко князю Владимеру. Приходит во светлы гридни, И тут им князь стал весел-радошен, Сажал их за убраны столы. 140Втапоры для Потока Михайла Ивановича Стол пошел, — Повары были догадливы: Носили ества сахарныя И питья медяные, А и тут пили-ели-прохлажалися, Пред князем похвалялися. И не мало время замешкавши, День к вечеру вечеряется, Красное со(л)нцо закатается, 150Поток Михайла Иванович Спать во подкле(т) убирается, Свели ево во гридню спальную. Все тут князи и бояра разъехалися, Разъехались и пешком разбрелись. А у Потока Михайла Ивановича Со молодой женой Авдотьей Леховидьевной Немного житья было — полтора года: Захворала Авдотьюшка Леховидьевна, С вечера она расхворается, 160Ко полуночи разболелася, Ко утру и преставилася. Мудрости искала над мужем своим, Над молодом Потоком Михайлою Ивановичем. Рано зазвонили к заутрени, Он пошел, Поток, соборным попам весть подавать, Что умерла ево молода жена. Приказали ему попы соборныя Тотчас на санях привезти Ко тоя церкви соборныя, 170Поставить тело на паперти. А и тут стали || магилу капа́ть, Выкопали магилу глубокую и великую, Глубиною-шириною по двадцати сажен, Сбиралися тут попы со дьяконами И со всем церковным причетом, Погребали тело Авдотьино, И тут Поток Михайла Иванович С конем и сбруею ратною Опустился в тое ж магилу глубокаю. 180И заворочали потолоком дубовыем, И засыпали песками желтыми, А над могилаю поставили деревянной крест, Только место [о]ставили веревке одной, Которая была привязана к колоколу соборному. И стоял он, Поток Михайла Иванович, В могиле с добрым конем С полудни до полуночи, И для страху, дабыв огня, Зажигал свечи воску ярова. 190И как пришла пора полуночная, Собиралися к нему все гады змеиныя, А потом пришел большой змей, Он жжет и палит пламем огне(н)ным, А Поток Михайла Иванович На то-то не ро́бак был, Вынимал саблю вострую, Убивает змея лютова, Иссекает ему голову, И тою головою змеиною 200Учал тело Авдотьино мазати. Втапоры она, еретница, из мертвых пробужалася. И он за тое веревку ударил в колокол, И услышал трапезник, Бежит тут к магиле Авдотьеной, Ажно тут веревка из могилы к колоколу торгается. И собираются тут православной народ, Все тому дивуются, А Поток Михайла Иванович В могиле ревет зычным голосом. 210И разрывали тое могилу наскоро, Опускали лес(т)ницы долгия, Вынимали Потока и с добрым конем, И со ево молодой женой, И объявили князю Валадимеру И тем попам соборныем, Поновили их святой водой, Приказали им жить по-старому. И как Поток живучи состарелся, Состарелся и переставелся, 220Тогда попы церковныя По прежнему их обещанию Ево Потока, похоронили, А ево молоду жену Авдотью Леховидьевну С ним же живую зарыли во сыру землю. И тут им стала быть память вечная. То старина, то и деянье.

А из пустыни было Ефимьевы, Из монастыря из Боголюбова, Начинали калики нарежатися Ко святому граду Иерусалиму, Сорок калик их со каликою. Становилися во единой круг, Оне думали думушку единую, А едину думушку крепкую; Выбирали бо́льшева атамана 10Молоды Касьяна сына Михайлыча. А и молоды Касьян сын Михайлович Кладет он заповедь великую На всех тех дородных молодцов: «А итить нам, братцы, дорога не ближнея — Идти будет ко городу Иерусалиму, Святой святыни помолитися, Господню гробу приложитися, Во Ердань-реке искупатися, Нетленною ризой утеретися, 20Идти селами и деревнями, Городами теми с пригородками. А в том-та ведь заповедь положена: Кто украдет или кто солжет, Али кто пустится на женской блуд, Не скажет большему атаману, Атаман про то дело проведает, — Едина оставить во чистом поле И окопать по плеча во сыру землю». И в том-та ведь заповедь подписана, 30Белыя рученьки исприложены: Атаман Косьян сын Михайлович, Податаманья — брат ево родной Молоды Михайла Михайлович. Пошли калики в Ерусалим-град. А идут неделю уже споряду, Идут уже время немалое, Подходят уже они под Киев-град, Сверх тое реки Че́реги, На ево потешных на островах 40У великова князя Владимера А и вышли оне из раменья, Встречу им-та Владимер-князь: Ездит он за охотою, Стреляет гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак, Лисиц, зайцов всех поганивает. Пригодилося ему ехати поблизости, Завидели ево калики тут перехожия, Становилися во единой круг, 50Клюки-п(о)сохи в землю потыкали, А и сумочки исповесили, Скричат калики зычным голосом, — Дрогнет матушка сыра земля, С дерев вершины попадали, Под князем конь окарачелся, А богатыри с коней попадали, А Спиря стал постыривать, Сёма стал пересёмовать. Едва пробудится Владимер-князь, 60Рассмотрил удалых добрых молодцов, Оне-та ему поклонилися, Великому князю Владимеру, Прошают у него свету́ю милостиню, А и чем бы молодцам душа спасти. Отвечает им ласковой Владимер-князь: «Гой вы еси, калики перехожия! Хлебы с нами завозныя, А и денег со мною не годилося, А и езжу я, князь, за охотою, 70За зайцами и за лисицами, За соболи и за куницами, И стреляю гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак, Изволите вы идти во Киев-град Ко душе княгине Апраксевне; Честна роду дочь королевична Напоит-накормит вас, добрых молодцов, Наделит вам в дорогу злата-серебра». Недолго калики думу думали, Пошли ко городу ко Киеву. А и будут в городе Киеве, Середи двора княженецкова, Клюки-посохи в землю потыкали, А и сумочки исподвесили, Подсумочья рыта бархата, Скричат калики зычным голосом, — С теремов верхи поволялися, А с горниц охлупья попадали, В погребах питья сколыбалися. 90Становилися во единой круг, Прошают святую милостыню У молоды княгини Апраксевны. Молода княгина испужалася, А и больно она передрогнула, Посылает стольников и чашников Звать калик во светлу гридню. Пришли тут стольники и чашники, Бьют челом-поклоняются Молоду Касьяну Михайлову 100Со своими его товарыщами Хлеба есть во светлу гридню К молодой княгине Апраксевне. А и тут Косьян не ослушался, Походил во гридню во светлую, Спасову образу молятся, Молодой княгине поклоняются. Молода княгиня Апраксевна Поджав ручки, будто турчаночки, Со своими нянюшки и мамушки, 110С красными сенными деушки. Молоды Касьян сын Михайлович Садился в место большее, От лица ево молодецкова, Как бы от солнучка от краснова, Лучи стоят великия. Убиралис(ь) тут все добры молодцы, А и те калики перехожия За те столы убраныя. А и стольники-чашники 120Поворачевают-пошевеливают Своих оне приспешников, Понесли-та ества сахарныя, Понесли питья медвяныя. А и те калики перехожия Сидят за столами убраными, Убирают ества сахарныя, А и те видь пьют питья медяныя, И сидят оне время час-другой, Во третьем часу подымалися, 130Подымавши, оне богу молятся, За хлеб за соль бьют челом Молодой княгине Апраксевне И всем стольникам и чашникам. И тово оне еще ожидаючи У молодой княгини Апраксевны, — Наделила б на дорогу златом-серебром, Сходить бы во град Иерусалим. А у молодой княгини Апраксевны Не то в уме, не то в разуме: 140Пошлет Алешуньку Поповича Атамана их уговаривати И всех калик перехожиех, Чтоб не идти бы им сево дня и сего числа. И стал Алеша уговаривати Молода Касьяна Михайловича, Зовет к княгине Апраксевне На долгия вечеры посидети, Забавныя речи побаити, А сидеть бы наедине во спальне с ней. 150Молоды Касьян сын Михайлович, Замутилось ево сер(д)це молодецкое, Отказал он Алеши Поповичу, Не идет на долгия вечеры К молодой княгине Апраксевне Забавныя речи баити. На то княгиня осердилася, Посылает Алешуньку Поповича Прорезать бы ево суму рыта бархата, Запехать бы чарочку серебрену, Которой чарочкой князь на приезде || пьет. Алеша-та догадлив был: Распорол суму рыта бархата, Запехал чарочку серебрену И зашивал ее гладехонько, Что познать было не можно то. С тем калики и в путь пошли, Калики с широка двора, С молодой княгиней не прошаются, А идут калики не оглянутся. 170И верст десяток отошли оне От стольнова города Киева, Молода княгиня Апраксевна Посылает Алешу во погон за ним. Молоды Алеша Попович млад Настиг калик во чистом поле, У Алеши ве[ж]ство нерожденое, Он стал с каликами [в]здорити, Обличает ворами-разбойниками: «Вы-та, калики, бродите по миру по крещеному, 180Ково окрадите, своем зовете, Покрали княгиню Апраксевну, Унесли вы чарочку серебрену, Которой чарочкой князь на приезде пьет!». А в том калики не даются ему, Молоду Алеши Поповичу, Не давались ему на обыск себе. Поворчал Алешинька Попович млад, Поехал ко городу Киеву, И так приехал во стольной Киев-град. 190Во то же время и во тот же час Приехал князь из чиста поля, И с ним Добрынюшка Никитич млад. Молода княгиня Апраксевна Позовет Добрынюшку Никитича, Посылает за каликами, За Косьяном || Михайловичем. Втапоры Добрынюшка не ослушался, Скоро поехал во чисто поле, У Добрыни ве[ж]ство рожденое и ученое, 200Настиг он калик во чистом поле, Скочил с коня, сам бьет челом: «Гой еси, Касьян Михайлович, Не наведи на гнев князя Владимера, Прикажи обыскать калики перехожия, Нет ли промежу вас глупова!». Молоды Касьян сын Михайлович Становил калик во единой круг И велел он друг друга обыскавать От малова до старова, 210От старова и до больша́ лица́, До себя, млада Касьяна Михайловича. Негде́ та чарочка не явилася — У млада Касьяна пригодилася. Брат ево, молоды Михайла Михайлович, Принимался за заповедь великую, Закопали атамана по плеча во сыру землю, Едина оставили во чистом поле Молода Касьяна Михайловича, Отдавали чарочку серебрену 220Молоду Добрынюшки Никитичу, И с ним написан виноватой тут Молоды Касьян Михайлович. Добрыня поехал он во Киев-град, А и те калики — в Ерусалим-град. Молоды Касьян сын Михайлович С ними, калики, прощается. И будет Добрынюшка в Киеве У млады княгини Апраксевны, Привез он чарочку серебрену, 230Виноватова назначено — Молода Касьяна сына Михайлова. А с таво время-часу захворала она скорбью недоброю: Слегла княгиня в великое во агноище. Ходили калики в Ерусалим-град, Вперед шли три месяца. А и будут в граде || Ерусалиме, Святой святыни помолилися, Господню гробу приложилися, Во Ердане-реке искупалися, 240Нетленною ризою утиралися, А всё-та молодцы отправили; Служили обедни с молебнами За свое здравие молодецкое, По поклону положили за Касьяна Михайловича. А и тут калики не замешкались, Пошли ко городу Киеву И ко ласкову князю Владимеру И идут назад уже месяца два, На то место не угодили они, 250Обошли маленькай сторонкаю Ево, молода Касьяна Михайловича; Голосок наносит помалехоньку, А и тут калики остоялися, А и место стали опознавать, Подалися малехонько И увидели молода Касьяна сын Михайлович: Он ручкой ма́шит, голосом кричит. Подошли удалы добры молодцы, Вначале атаман, родной брат ево 260Михайла Михайлович, Пришли все оне, поклонилися, Стали здравствовать. Подает он, Касьян, ручку правую, А оне-та к ручке приложилися, С ним поцеловалися И все к нему переходили. Молоды Касьян сын Михайлович Выскакивал из сырой земли, Как есён сокол из тепла гнезда. 270А все оне, молодцы, дивуются, На ево лицо молодецкое Не могут зрить добры молодцы, А и кудри на нем молодецкия до самаго пояса. И стоял Касьян не мало число, — Стоял в земле шесть месяцов, А шесть месяцов будет полгода. Втапоры пошли || калики ко городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Дошли оне до чудна креста Леванидова, 280Становилися во единой круг, Клюки-посохи в землю потыкали, И стоят калики потихохуньку. Молоды Михайла Михайлович Атаманом еще правил у них, Посылает легкова молодчика Доложиться князю Владимеру: «Прикажит ли идти нам поабедати?». Владимер-князь пригодился в доме, Послал он своих клюшников-ларешников 290Побить челом и поклонитися им-та, каликам, Каликам пообедати, И молоду Касьяну на особицу. И тут клюшники-ларешники Пришли оне к каликам, поклонилися, Бьют челом к князю пообедати. Пришли калики на широкой двор, Середи двора княженецкова Поздравствовал ему Владимер-князь, Молоду Касьяну Михайловичу, 300Взял ево за белы руки, Повел во светлу гридню. А втапоры молоды Касьян Михайлович Спросил князя Владимера Про молоду княгиню Апраксевну: «Гой еси, сударь Владимер-князь! Здравствует ли твоя княгиня Апраксевна?». Владимер-князь едва речи выговорил: «Мы-де уже неделю-другу не ходим к ней». Молоды Касьян тому не брезгует, 310Пошел со князем во спальну к ней, А и князь идет свой нос зажал, Молоду Касьяну то нечто́ ему, Никакова духу он не верует. Отворяли двери у светлы гридни, Раскрывали окошечки косящетые, Втапоры княгиня прощалася, Что нанесла речь напрасную. Молоды Касьян || сын Михайлович А и дунул духом святым своим 320На младу княгиню Апраксевну, — Не стало у ней тово духу-пропасти, Оградил ея святой рукой, Прощает ее плоть женскую, Захотелось ей, и пострада она: Лежала в страму полгода. Молоды Касьян сын Михайлович Пошел ко князю Владимеру во светлу гридню, Помолился Спасу образу Со своими каликами перехожими, 330И сажалися за убраны столы, Стали пить-есть, потешатися. Как будет день в половина дня, А и те калики напивалися, Напивалися и наедалися, Владимер-князь убивается, А калики-та в путь нарежаются. Просит их тут Владимер-князь Пожить-побыть тот денек у себе. Молода княгиня Апраксевна 340Вышла из кожуха, как из про́пости. Скоро она убиралася, Убиралася и нарежалася, Тут же к ним к столу пришла С няньками, с мамками И с сенными красными девицами Молоду Касьяну поклоняется Без стыда-без сорому, А грех свой на уме держит. Молоды Касьян сын Михайлович 350Тою рученькой правою размахивает По тем ествам сахарныем, Крестом огражает и благословляет, Пьют-едят, потешаются. Втапоры молоды Касьян сын Михайлович Вынимал из сумы книжку свою, Посмотрил и число показал, Что много мы, братцы, пьем-едим, прохложаемся, Уже третей день в доходе идет, И пора нам, молодцы, в путь идти. 360Вставали калики на резвы ноги, Спасову образу молятся И бьют челом князю Владимеру С молодой княгиней Апраксевной За хлеб за соль ево, И прощаются калики с князем Владимером И с молодою княгинею Апраксевною. Собрались оне и в путь пошли До своего монастыря Боголюбова И до пустыни Ефимьевы. 370То старина, то и деянье.

Да из орды, Золотой земли, Из тое Могозеи богатыя Когда подымался злой Калин-царь, Злой Калин-царь Калинович Ко стольному городу ко Киеву Со своею силою с поганою, Не дошед он до Киева за семь верст, Становился Калин у быстра Непра; Сбиралося с ним силы на сто верст 10Во все те четыре стороны. Зачем мать сыра земля не погнется? Зачем не расступится? А от пару было от конинова А и месец, со(л)нцо померкнула, Не видить луча света белова; А от духу татарскова Не можно крещеным нам живым быть. Садился Калин на ременчет стул, Писал ерлыки скоропищеты 20Ко стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру, Что выбрал татарина выше всех, А мерою тот татарин трех сажен, Голова на татарине с пивной котел, Которой котел сорока ведер, Промеж плечами касая сажень. От мудрости слово написано, Что возьмет Калин-царь Стольной Киев-град, 30А Владимера-князя в полон полонит, Божьи церквы на дым пустит. Дает тому татарину ерлыки скоропищеты И послал ево в Киев наскоро. Садился татарин на добра коня, Поехал ко городу ко Киеву, Ко ласкову || князю Владимеру. А и будет он, татарин, в Киеве, Середи двора княженецкова Скокал татарин с добра коня, 40Не вяжет коня, не приказавает, Бежит он во гридню во светлую, А Спасову образу не молится, Владимеру-князю не кланется И в Киеве людей ничем зовет. Бросал ерлыки на круглой стол Перед великова князя Владимера, Атшод, татарин слово выговорил: «Владимер-князь стольной киевской! А наскоре сдай ты нам Киев-град 50Без бою, без драки великия И без того кроволития напраснаго!». Владимер-князь запечалился, А наскоре ерлыки распечатовал и просматривал Гледючи в ерлыки, заплакал свет: По грехам над князем учинилося — Богатырей в Киеве не случилося, А Калин-царь под стеною стоит, А с Калином силы написано Не много не мало — на́ сто верст 60Во все четыре стороны, Еще со Калином сорок царей со царевичем, Сорок королей с королевичем, Под всяким царем силы по три тьмы-по три тысячи; По правую руку ево зять сидит, А зятя зовут у нево Сартаком, А по леву руку сын сидит, Сына зовут Лоншеком. И то у них дело не окончено, Татарин из Киева не выехал, 70Втапоры Василей-пьяница [В]збежал на башню на стрельную, Берет он свой тугой лук разрывчетой, Калену стрелу переную, Наводил он трубками немецкими, А где-та сидит злодей Калин-царь, И тот-та Василей-пьяница Стрелял он тут во Калина-царя, Не попал во собаку Калина-царя, Что попал он в зятя ево Сартака, 80Угодила стрела ему в правой глаз, Ушиб ево до́ смерти. И тут Калину-царю за беду стало, Что перву беду не утушили, А другую беду оне загрезили: Убили зятя любимова С тоя башни стрельныя. Посылал другова татарина Ко тому князю Владимеру, Чтобы выдал тово виноватова. 90А мало время замешкавши, С тое стороны полуденныя, Что ясной сокол в перелет летит, Как белой кречет перепорхавает, Бежит паленица удалая, Старой казак Илья Муромец. Приехал он во стольной Киев-град, Середи двора княженецкова Скочил Илья со добра коня, Не вяжет коня, не приказывает, 100Идет во гридню во светлую, Он молится Спасу со Пречистою, Бьет челом князю со княгинею И на все четыре стороны, А сам Илья усмехается: «Гой еси, сударь Владимер-князь, Что у тебе за болван пришел? Что за дурак неотесоной?». Владимер-князь стольной киевской Подает ерлыки скоропищеты, 110Принял Илья, сам прочитывал. Говорил тут ему Владимер-князь: «Гой еси, Илья Муромец! Пособи мне думушку подумати: Сдать ли мне, не сдать ли Киев-град Без бою мне, без драки великия, Без того кроволития напраснаго?». Говорит Илья таково слово: «Владимер-князь стольной киевской! Ни о чем ты, асударь, не печалуйся: 120Боже-Спас оборонит нас, А нечто́ пречистой и всех сохранит! Насыпай ты мису чиста серебра, Другую — красна золота, Третью мису — скатнова земчуга; Поедем со мной ко Калину-царю Со своими честными подарками, Тот татарин || дурак нас прямо доведет». Нарежался князь тут поваром, Заморался сажаю котельною. 130Поехали оне ко Калину-царю, А прямо их татарин в лагири ведет. Приехал Илья ко Калину-царю В ево лагири татарския, Скочил Илья со добра коня, Калину-царю поклоняется, Сам говорит таково слово: «А и Калин-царь, злодей Калинович! Прими наши дороги подарочки От великова князя Владимера: 140Перву мису чиста серебра, Другу — красна золота, Третью мису — скатнова земчуга, А дай ты нам сроку на три дни, В Киеве нам приуправиться: Отслужить обедни с понафидами, Как-де служат по усопшим душам, Друг с дружкой проститися!». Говорит тут Калин таково слово: «Гой еси ты, Илья Муромец! 150Выдайте вы нам виноватова, Которой стрелял с башни со стрельныя, Убил моево зятя любимова!». Говорит ему Илья таково слово: «А ты слушай, Калин-царь, повеленое, Прими наши дороги подарочки От великова князя Владимера. Где нам искать такова человека и вам отдать?». И тут Калин принял золоту казну нечестно у нево. Сам прибранивает. 160И тут Ильи за беду стало, Что не дал сроку на три дни и на три часа, Говорил таково слово: «Сабака, проклятой ты, Калин-царь, Отойди с татарами от Киева! Охото ли вам, сабака, живым быть?». И тут Калину-царю за беду стало, Велел татарам сохватать Илью. Связали ему руки белыя Во крепки чембуры шелковыя. Втапоры Ильи || за беду стало, Говорил таково слово: «Сабака, проклятой ты, Калин-царь, Отойди прочь с татарами от Киева! Охото ли вам, сабака, живым быть?». И тут Калину за беду стало И плюет Ильи во ясны очи: «А русской люд всегды хвастлив, Опутан весь, будто лысай бес, Еще ли стоит передо мною, сам хвастает!». 180 И тут Ильи за беду стало, За великую досаду показалося, Что плюет Калин в ясны очи, Скочил в полдрева стоячева, Изарвал чембуры на могучих плечах. Не допустят Илью до добра коня И до ево-та до палицы тяжкия, До медны литы в три тысячи. Схвотил Илья татарина за́ ноги, Которой ездил во Киев-град, 190И зачал татарином помахивати, Куда ли махнет — тут и улицы лежат, Куды отвернет — с переулками, А сам татарину приговаривает: «А и крепок татарин — не ломится, А жиловат сабака — не изорвется!». И только Илья слово выговорил, Оторвется глава ево татарская, Угодила та глава по силе вдоль, И бьет их, ломит, вконец губит. 200Достальныя татара на побег пошли, В болотах, в реках притонули все, Оставили свои возы и лагири. Воротился Илья он ко Калину-царю, Схватал он Калина во белы руки, Сам Калину приговаривает: «Вас-та, царей, не бьют-не казнят, Не бьют-не казнят и не вешают!». Согнет ево корчагою, Воздымал выше буйны головы своей, 210Ударил ево о горюч камень, Росшиб он в крохи говенныя. Достальныя татара на побег бегут, Сами оне заклинаются: «Не дай бог нам бывать ко Киеву, Не дай бог нам видать русских людей! Неужто в Киеве все таковы: Один человек всех татар прибил?». Пошел Илья Муромец искать своего товарыща Тово ли Василья-пьяницу Игнатьева, 220И скоро нашел ево на кружале Петровскием, Привел ко князю Владимеру. А пьет Илья довольно зелено вино С тем Васильем со пьяницой, И называет Илья тово пьяницу Василья Братом названыем. То старина, то и деянье.

Царь Саул Леванидович Поехал за море синея, В дальну орду, в Полувецку землю, Брать дани и невыплаты. А царица ево проводила От первова стану до второва, От второва стану до третьева, От третьева стану воротилася, А сама она царю поклонилася: 10«Гой еси ты есми, царь Саул, Царь Саул Леванидович! А кому мене, царицу, приказываешь, А кому мене, царицу, наказываешь? Я остаюсь, царица, черовоста, Черевоста осталась на тех || порах». А и только царь слово выговорил, Царь Саул Леванидович: «А и гой еси, царица Азвяковна, Молода Елена Александровна! 20Некому́ я тебе, царицу, не приказаваю, Не приказаваю и не наказаваю, А то коли тебе господи сына даст, (В)спой-(в)скорми и за мной ево пошли, А то коли тебе господи дочеря даст, (В)спой-(в)скорми, замуж отдай, А любимова зятя за мной пошли: Поеду я на двенадцать лет». Вскоре после ево царице бог сына даст, Поп приходил со молитвою, 30Имя дает Костентинушком Сауловичем. А и царское дитя не по годам растет, А и царско дитя не по месяцам, А которой ребенок двадцати годов, Он, Костентинушка, семи годков. Присадила ево матушка грамоте учиться, Скоро ему грамота далася и писать научился. Будет он, Костентинушка, десяти годов, Стал-та по улицам похаживати, Стал с ребятами шутку шутить, 40С усатами, с бородатами, А которые ребята двадцати годов И которые во полутридцети; А все ведь дети княженецкие, А все-та ведь дети боярские, И все-та ведь дети дворянския, Еще ли дети купецкия. Он шутку шутит не по-ребячью, О[н] творки творил не по маленьким: Которова возьмет за руку, 50Из плеча тому руку выломит; И которова заденет за ногу, По гузна ногу оторвет прочь; И которова хватит поперек хребта, Тот кричит-ревет, окарачь ползет, Без головы домой придет. Князи-бояра || дивуются И все купцы богатыя: «А что это у нас за урод растет? Что это у нас за выблядочок?». 60Доносили оне жалобу великую Как бы той царице Азвяковне, Молоды Елены Александровны. Втапоры скоро завела ево матушка во теремы свои, Тово ли млада Костентинушка Савуловича, Стала ево журить-бранить, А журить-бранить, на ум учить, На ум учить — смиренно жить. А млад Костентин сын Саулович Только у матушки выспросил: 70«Гой еси, матушка, Молоды Елена Александровна, Есть ли у мене на роду батюшка?». Говорила царица Азвяковна, Молоды Елена Александровна: «Гой еси, мое чадо милая, А и ты, младой Костентинушка Саулович! Есть у тебе на роду батюшка, Царь Саул Леванидович, Поехал он за море синея, 80В дальну орду, в Полувецку землю, Брать дани-невыплаты, А поехал он на двенадцать лет, Я осталася черевоста, А черевоста осталась на тех порах. Только ему, царю, слово выговорила: «А кому мене, царицу, приказываешь и наказываешь»? Только лишь царь слово выговорил: «Некому́ я тебе, царицу, не приказаваю и не наказаваю, А то коли тебе господь сына даст, 90Ты де вспой-(в)скорми, Сына за мной пошли; А то коли тебе господи дочеря даст, Вспой-(в)скорми, замуж отдай, А любимова зятя за мной пошли». Много царевич не спрашивает, Выходил на крылечко на красное: «Конюхи-приспешники! Оседлайте скоро мне добра коня Под то седелечко черкес(с)кое, А в задней слуке || и в передней слуке По тирону по каменю, По дорогу по самоцветному, А не для-ради мене, молодца, басы, — Для-ради богатырские крепости, Для-ради пути, для дороженьки, Для-ради темной ночи осенней, Чтобы видеть при пути-дороженьки Темна ночь до бела света». А и только видь матушка видела: 110Ставал во стремя вольящетое, Садился во седелечко черкес(с)кое, Только он в ворота выехал, — В чистом поле дым столбом. А и только с собою ружье везет, А везет он палицу тяжкую, А и медну литу в триста пуд. И наехал чесовню, зашел богу молитися, А от той часовни три дороги лежат: А и перва дорога написана, 120А написана дорога вправо, Кто этой дорогой поедет, Конь будет сыт, самому — смерть; А другою крайнею дорогою левою, — Кто этой дорогой поедет, Молодец сам будет сыт, конь голоден; А середнею дорогою поедет — Убит будет смертью напрасною. Втапоры богатырское сер(д)це разъерилася, Могучи плечи расходилися, 130Молодой Костентинушка Савулович Поехал он дорогою среднею, Доезжать до реки Смородины. А втапоры Кунгур-царь перевозится Со темя́ ли татары погаными, Тут Костентинушка Савулович Зачал татаров с краю бить Тою палицою тяжкою, Он бьется-дерется целой день, Не пиваючи, не едаючи, 140Ни на малой час отдыхаючи. День к вечеру вечеряется, Уж красное со(л)нцо закотается, Молодой Костентинушка Саулович Отъехал от татар прочь, Где бы молодцу опочив держать, Опочив держать и коня кормить. А ко утру заря занимается, А и младой Костентинушка Саулович, Он, молодец, ото сна подымается, 150Утрен(н)ей расо́й умывается, Белым полотном утирается, На восток он богу молится, Скоро-де садится на добра коня, Поехал он ко Смородины-реки. А и тута татары догадалися, Оне к Кунгуру-царю пометалися: «Гой еси ты, Кунгур-царь, Кунгур-царь, Самородович! Как нам будет детину ловить: 160Силы мало осталося у нас!». А и Кунгур-царь Самородович Научил тех ли татар поганыех Копати ровы глубокия: «Заплетайте вы туры высокия, А ставьте поторчины дубовые, Колотите вы надолбы железныя!». А и тут тотары поганыя И копали оне ровы глубокия, Заплетали туры высокия, 170Ставили поторчены дубовыя, Колотили надолбы железныя. А поутру рано-ранешенько, На светлой заре рано-утре(н)ней, На всходе краснова солнушка Выезжал удалой доброй молодец, Млады Костентинушка Савулович, А и бегает-скачет с одной стороны И завернется на другу сторону, Усмотрел их татарские вымыслы: 180Тамо татара просто стоят, И которых веслау́хих — всех прибил, И которых висячих — всех || оборвал, И приехал к шатру к Кунгуру-царю, Розбил ево в крохи говенныя, А достальных татар домой опустил. И поехал Костентинушка ко городу Угличу. Он бегает-скачет по чисту полю, Хоботы метал по темным лесам, Спрашивает себе сопротивника, 190Сильна-могуча богатыря, С кем побиться-подраться и порататься. А углицки мужики были лукавыя: Город Углич крепко заперли И (в)збегали на стену белокаменну, Сами оне ево обмановают: «Гой еси, удалой доброй молодец! Поезжа(й) ты под стену белокаменну, А и нету у нас царя в Орде, короля в Литве, Мы тебе поставим царем в Орду, королем в Литву». 200У Костентинушка умок молодешонёк, Молодешенёк умок, зеленешонёк, И сдавался на их слова прелестныя, Подъезжал под стену белокаменну. Оне крюки-багры заметовали, Подымали ево на стену высокою Со ево добрым конем. Мало время замешкавши, И связали ему руки белыя В крепки чембуры шелковыя; 210И сковали ему ноги резвыя В те ли железа немецкия, Взяли у нево добра коня И взяли палицу медную, А и тяжку литу в триста пуд; Сняли с нево платье цветное царское И надевали на нево платье опальное, Будто тюремное; Повели ево в погребы глубокия, Место темной темницы, 220Только ево посадили, молодца, Запирали дверями железными И засыпали хрещом, пески мелкими. Тут десятники засовалися, Бегают оне по Угличу, Спрашивают подводы под царя Саула Леванидовича, И которые || под царя пригодилися. И проехал тут он, царь Саул, Во свое царство в Алыберское, Царица ево, царя, стретила, 230А и молоды Елена Александровна. За первом поклоном царь поздравствовал: «Здравствуй ты, царица Азвяковна, А и ты, молода Елена Александровна! Ты осталася черевоста, Что после мене тебе бог дал?». Втапоры царица заплакала, Сквозь слезы едва слова выговорила: «Гой еси, царь Саул Леванидович! Вскоре после тебе бог сына дал 240Поп приходил со молитвою, Имя давал Костентинушком». Царь Саул Леванидович Много ли царицу не спрашивает, А и только он слово выговорил: «Конюхи вы мои, приспешники! Седлайте скоро мне добра коня, Которой жеребец стоит тридцать лет!». Скоро тут конюхи металися, Оседлали ему тово добра коня, 250И берет он, царь, свою сбрую богатырскую, Берет он сабельку вострую И копье морзамецкое, Поехал он скоро ко городу Угличу. А те же мужики-угличи, извощики, С ним ехавши, россказовают, Какова молодца посадили в погребы глубокия, И сказывают, каковы коня приметы И каков был молодец сам. Втапоры царь Саул догадается, 260Сам говорил таково слово: «Глупы вы, мужики, неразумныя, Не спросили удала добра молодца Ево дядины-вотчины, Что он прежде того Немало у Кунгура-царя || силы порубил, Можно за то вам ево благодарити и пожаловати, А вы ево назвали вором-разбойником, И оборвали с нево платье цветное, И посадили в погреба глубокия, 270Место темной темницы!». И мало время поизойдучи, Подъезжал он, царь, ко городу Угличу, Просил у мужиков-угличов, Чтобы выдали такова удала добра молодца, Которой сидит в погребах глубокиех. А и тут мужики-угличи С ним, со царем, заздорили: Не пущают ево во Углич-град И не сказавают про тово удала добра молодца, 280Что-де у нас нет такова и не бывало. Старики тут вместе соходилися, Оне думали думу единую, Выводили тут удала добра молодца Из тово ли погреба глубокова И сымали железа с резвых ног, Развязали чембуры шелковыя, Приводили ему добра коня, А и отдали палицу тяжкую, А медну литу в триста пуд 290И ево платьица царское цветное. Нарежался он, младой Костентинушка Саулович, В тое свое платье царское цветное, Подошел Костентинушка Саулович Ко царю Саулу Леванидовичу, Стал свою родину рассказавати. А и царь Саул спохватается, А берет ево за руку за правую И целует ево во уста сахарныя: «Здравствуй, мое чадо милая, Младой Костентинушка || Саулович!». А и втапоры царь Саул Леванидович Спрашивает мужиков-угличов: «Есть ли у вас мастер заплечной с подмастерьями?». И тут скоро таковых сыскали И ко царю привели. Царь Саул Леванидович Приказал казнить и вешати, Которые мужики были главные во Угличи, И садилися тут на свои добры кони, 310Поехали во свое царство в Алыберское. И будет он, царь Саул Леванидович, Во своем царстве в Алыберском со своим сыном, Младом Костентинушком Сауловичем, И съехалися со царицою, обрадовалися, Не пива у царя варить, не вина курить, — Пир пошел на радостях, А и пили да ели, потешалися. А и день к вечеру вечеряется, Красное со(л)нцо закатается, 320И гости от царя разъехалися. Тем старина и кончилася.

А и на Дону, Дону, в избе на дому На крутых берегах, на печи на дровах, Высока ли высота потолоч[н]ая, Глубока глубота подпольная, А и широко раздолье — перед печью шесток, Чистое поле — по подлавечью, А и синее море — в лохани вода. А у белова города, у жорнова, А была стрельба веретенная, 10А и пушки-мушкеты горшечныя, Знамена поставлены || помельныя, Востры сабли — кокошники, А и тяжкия палицы — шемшуры, А и те шешумры были тюменских баб. А и билася-дралася свекры со снохой, Приступаючи ко городу ко жорному, О том пироге, о яшном мушнике, А и билися-дралися день до вечера, Убили оне курицу пропашшую. 20А и на ту-та на драку-великой бой Выбежал сильной-могуч богатырь, Молодой Агафонушка Никитин сын. А и шуба-та на нем была свиных хвостов, Бо́лестью опушена, комухой подложена, Чирьи да вереды — то пуговки, Сливныя коросты — то петельки. А втапоры старик на полатех лежал, Силу-ту смечал, во штаны насрал; А старая баба, умом молода, 30Села срать, сама песни поет. А слепыя бегут, спинаючи гледят; Безголовыя бегут, оне песни поют, Бездырыя бегут-попёрдовают, Безносыя бегут-понюхивают, Безрукой втапоры клеть покрал, А нагому безрукай за пазуху наклал, Безъязыкова, тово на пытку ведут; А повешены — слушают, А и резаной — тот в лес убежал. 40На ту же на драку-великой бой Выбегали тут три могучие богатыри: А у первова могучева богатыря Блинами голова испроломана, А другова могучева богатыря Соломой ноги изломаны, У третьева могучева богатыря Кишкою брюхо пропо́роно. В то же время и в тот же час На море, братцы, овин горит 50С репою, со печенкою. А и середи синя моря Хвалынскова Выростал ли тут крековист дуб, А на том на сыром || дубу крековостом А и сивая свинья на дубу гнездо свила, На дубу гнездо свила, И детей она свела — сивиньких поросяточок, Поросяточок полосатиньких. По дубу оне все разбегалися, А в воду оне гледят — притонути хотят, 60В поле гледят — убежати хотят. А и по чистому полю карабли бегут, А и серой волк на корме стоит, А красна лисица потакивает: «Хоть вправо держи, хоть влево, затем куда хошь». Оне на небо гледят, улетети хотят. Высоко ли там кобыла в шебуре летит. А и чорт ли видал, что медведь летал, Бурою корову в когтях носил. В ступе-де курица объегнилася, 70Под шес(т)ком-та карова еицо́ снесла, В осеку овца отелилася. А и то старина, то и деянье.

По славной матушке Волге-реке А гулял Садко молодец тут двенадцать лет, Никакой над собой притки и скорби Садко не видовал, А все молодец во здоровье пребывал, Захотелось молодцу побывать во Нове-городе, Отрезал хлеба великой сукрой, А и солью насолил, Ево || в Волгу опустил: 10«А спасиба тебе, матушка Волга-река! А гулял я по тебе двенадцать лет, Никакой я прытки-скорби не видавал над собой И в добром здоровье от тебе отошел, А иду я, молодец, во Нов-город побывать». Проговорит ему матка Волга-река: «А и гой еси, удалой доброй молодец! Когда придешь ты во Нов-город, А стань ты под башню проезжую, Поклонися от меня брату моему, 20А славному озеру Ильменю». Втапоры Садко-молодец, отошед, поклонился. Подошел ко Нову-городу И будет у тоя башни проезжия, Подле славнова озера Ильменя, Правит челобитья великое От тоя-та матки Волги-реки, Говорит таково слово: «А и гой еси, славной Ильмень-озеро! Сестра тебе, Волга, челобитья посылает». 30Двою говорил сам и кланелся. Малое время замешкавши, Приходил тут от Ильмень-озера Удалой доброй молодец, Поклонился ему добру молодцу: «Гой еси, с Волги удал молодец! Как ты-де Волгу, сестру, знаешь мою?». А и тот молодец Садко ответ держит: «Что-де я гулял по Волге двенадцать лет, Со вершины знаю и до ус(т)ья ее, 40А и нижнея царства Астраханскова». А стал тот молодец наказовати, Которой послан от Ильмень-озера: «Гой еси ты, с Волги удал молодец! Проси бошлыков во Нове-городе Их со тремя неводами И с теми людьми со работными, И заметовай ты неводы во Ильмень-озера, Что будет тебе божья милость». Походил он, молодец, 50К тем бошлыкам новогородскием, И пришел он, сам кланеится, Сам говорит таково слово: «Гой вы еси, башлыки, добры молодцы! А и дайте мне те три невода Со теми людьми со работными Рыбы половити во Ильмени-озере, Я вам, молодцам, за труды заплачу». А и втапоры ему бошлыки не отказовалися, Сами пошли, бошлыки, со работными людьми 60И закинули три невода во Ильмень-озеро. Первой невод к берегу пришел — И тут в нем рыба белая, Белая ведь рыба мелкая; И другой-та ведь невод к берегу пришел — В том-та рыба красная; А и третей невод к берегу пришел — А в том-та ведь рыба белая, Белая рыба в три четверти. Перевозился Садко-молодец на гостиной двор 70Со тою рыбою ловленою, А и первую рыбу перевозили, Всю клали оне рыбу в погребы; Из другова же невода он в погреб же возил, Та была рыба вся красная; Из третьева невода возили оне В те же погребы глубокия, Запирали оне погребы накрепко, Ставили караулы на гостином на дворе, А и отдал тут молодец тем бошлыкам 80За их за труды сто рублев. А не ходит Садко на тот на гостиной двор по три дни, На четвертой день погулять захотелось, А и первой в погреб заглянет он, А насилу Садко тута двери отворил: Котора была рыба мелкая, Те-та ведь стали деньги дробныя, И скора Садко опять запирает; А в другом погребу заглянул он: Где была рыба красная, 90Очутилась у Садка червонцы лежат; В третьем погребу загленул Садко: Где была рыба белая, А и тут у Садка всё монеты лежат. Втапоры Садко-купец, || богатой гость, Сходил Садко на Ильмень-озеро, А бьет челом-поклоняется: «Батюшко мой, Ильмень-озеро! Поучи мене жить во Нове-граде!». А и тут ему говорил Ильмень-озеро: 100«А и гой еси, удалой доброй молодец! Поводись ты со людьми со таможенными, А и только про их ты обед доспей, Позови молодцов, посадских людей, А станут те знать и ведати». Тут молодец догадается, Сделал обед про томожных людей, А стал он водиться со посадскими людьми. И будет во Нове-граде У тово ли Николы Можайскова, 110Те мужики новогородские Соходилися на братшину Никольшину, Начинают пить канун, пива яшныя, И пришел тут к нам удалой доброй молодец, Удалой молодец был вол(ж)ской сур, Бьет челом-поклоняется: «А и гой вы еси, мужики новогородские! Примите меня во братшину Никольшину, А и я вам сыпь плачу немалую». А и те мужики новогородские 120Примали ево во братшину Никольшину, Дал молодец им пятьдесят рублев, А и за́чили пить пива яшныя. Напивались молодцы уже допьяна, А и с хмелю тут Садко захвастался: «А и гой еси вы, молодцы славны купцы! Припасите вы мне товаров во Нове-городе По три дня и по три у́повода, Я выкуплю те товары По три дни по три уповода, 130Не оставлю товаров не на денежку, Ни на малу разну полушечку, А то коли я тавары не выкуплю, Заплачу казны вам сто тысячей». А и тут мужики || новогородские Те-та-де речи ево записавали, А и выпили канун, пива яшные, И заставили Садко ходить по Нову-городу, Закупати товары во Нове-городе Тою ли ценою повольною. 140А и ходит Садко по Нову-городу, Закупает он товары повольной ценою, Выкупил товары во Нове-городе, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. Влажи́л бог желанье в ретиво сер(д)це: А и шод Садко, божей храм сорудил А и во имя Стефана-архидьякона, Кресты, маковицы золотом золотил, Он местны иконы изукрашевал, 150Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолочевал. А и ходит Садко по второй день по Нову-городу, — Во Нове-граде товару больше старова. Он выкупил товары и по второй день, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. И влаживал ему бог желанье в ретиво сер(д)це: Шед Садко, божей храм сорудил А и во имя Сафе́и Премудрыя, 160Кресты, маковицы золотом золотил, Местны иконы изукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолачевал. А и ходит Садко по третей день, По третей день по Нову-городу, — Во Нове-городе товару больше старова, Всяких товаров заморскиех. Он выкупил товары в половина дня, Не оставил товару не на денежку, 170Ни на малу разну полушечку. Много у Садка казны осталося, Вложил бог желанье в ретиво сер(д)це: Шед Садко, божей храм сорудил Во имя Николая Можайскова, Кресты, маковицы золотом || золотил, Местны иконы вызукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолочевал. А и ходит Садко по четвертой день, 180Ходил Садко по Нову-городу А и целой день он до вечера, Не нашел он товаров во Нове-городе Ни на денежку, ни на малу разну полушечку, Зайдет Садко он во темной ряд — И стоят тут черепаны-гнилые горшки, А все горшки уже битыя, Он сам Садко усмехается, Дает деньги за те горшки, Сам говорит таково слово: 190«Пригодятся ребятам черепками играть, Поминать Садко-гостя богатова, Что не я Садко богат, Богат Нов-город всякими товарами заморскими И теми черепанами-гнилыми горшки».

Как бы во сто двадцать седьмом году, В седьмом году восьмой тысячи А и деялось-учинилося, Кругом сильна царства московского Литва облегла со все четыре стороны, А и с нею сила сорочина долгополая И те черкасы петигорские, Еще ли калмыки с татарами, Со татарами, со башкирцами, 10Еще чукши с олюторами; Как || были припасы многие: А и царские и княженецкие, Боярские и дворянские — А нельзя ни протти, ни проехати Ни конному, ни пешему И ни соколом вон вылетити А из сильна царства Московскова И великова государства Росси(й)скова. А Скопин-князь Михайла Васильевич, 20Он правитель царству Московскому, Обережатель миру крещеному И всей нашей земли светорусския, Что есён сокол вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, Выезжал воевода московской князь, Скопин-князь Михайла Васильевич, Он поход чинил ко Нову-городу. Как и будет Скопин во Нове-граде, Приезжал он, Скопин, на съезжей двор, 30Походил во избу во съезжую, Садился Скопин на ременчет стул, А и берет чернилицу золотую, Как бы в не(й) перо лебединое, И берет он бумагу белую, Писал ерлыки скоропищеты Во Свицкую землю, Саксонскую Ко любимому брату названому, Ко с[в]ицкому королю Карлосу. А от мудрости слово поставлено: 40«А и гой еси, мой названой брат. А ты свицкий король Карлус! А и смилуйся-смилосердися, Смилосердися, покажи милость: А и дай мне силы на подмочь, Наше сильно царство Московское Литва облегла со все четыре стороны, Приступила сорочина долгополая, А и те черкасы петигорския, А и те калмыки со башкирцами, 50А и те чукши с олюторами, И не можем мы с ними управиться. Я зокладоваю три города русския». А с ерлыками послал скорого почтаря, Своего любимова шурина, А таво Митрофана Фунтосова. Как и будет почтарь в Полувецкой орде У честна короля, честнова Карлуса, Он въезжает прямо на королевской двор, А ко свицкому королю Карлусу, 60Середи двора королевскова Скочил почтарь со добра коня, Везал коня к дубову столбу, Сумы похватил, сам во полаты идет. Не за че́м почтарь не замешкался, Приходит во полат(у) белокаменну, Росковыривал сумы, вынимал ерлыки, Он кладет королю на круглой стол. Принимавши, король роспечатовает, Роспечатал, сам просматривает, 70И печальное слово повыговорил: «От мудрости слово поставлено — От любимова брата названова, Скопина-князя Михайла Васильевича: Как просит силы на подмочь, Закладывает три города русския». А честны король, честны Карлусы Показал ему милость великую, Отправляет силы со трех земель: А и первыя силы — то свицкия, 80А другия силы — саксонския, А и третия силы — школьския, Тово ратнова люду ученова А не много не мало — сорок тысячей. Прибыла сила во Нов-город, Из Нова-города в каменну Москву. У ясна сокола крылья отросли, У Скопина-князя думушки прибыло. А поутру рано-ранешонько В соборе Скопин он заутреню отслужил, 90Отслужил, сам в поход пошел, Подымавши знаменье царские: А на знаменье было написано Чуден Спас со Пречистою, На другой стороне было написано Михайло и Гаврило архангелы, Еще вся тута сила небесная. В восточную сторону походом пошли — Оне вырубили чудь белоглазую И ту сорочину долгополую; 100В полуденную сторону походом пошли — Прекротили черкас петигорскиех, А немного дралися, скоро сами сдались — Еще ноне тут Малорос(с)ия; А на северну сторону походом пошли — Прирубили калмык со башкирцами; А на западну сторону и в ночь пошли — Прирубили чукши с олюторами. А кому будет божья помочь — Скопину-князю Михайлу Васильевичу: 110Он очистел царство Московское И велико государство росси(й)ское. На великих тех на радостях Служили обедни с молебнами И кругом города ходили в каменной Москвы. Отслуживши обедни с молебнами И всю литоргию великую, На великих (н)а радостях пир пошел, А пир пошел и великой стол И Скопина-князя Михайла Васильевича, 120Про весь православной мир. И велику славу до веку поют Скопину-князю Михайлу Васильевичу. Как бы малое время замешкавши, А во той же славной каменной Москвы У тово ли было князя Воротынскова Крестили младова кнезевича, А Скопин-князь Михайла кумом был, А кума была дочи Малютина, Тово Малюты Скурлатова. 130У тово-та князя Воротынскова Как будет и почестной стол, Тута было много князей и бояр и званых гостей. Будет пир во полупире, Кнеженецкой стол во полустоле, Как пья́ниньки тут расхвастались: Сильны || хвастает силою, Богатой хвастает богатеством, Скопин-князь Михайла Васильевич А и не пил он зелена вина, 140Только одно пиво пил и сладкой мед, Не с большева хмелю он похвастается: «А вы, глупой народ, неразумныя! А все вы похваляетесь безделицей, Я, Скопин Михайла Васильевич, Могу, князь, похвалитися, Что очистел царство Московское И велико государство Рос(с)и(й)ское, Еще ли мне славу поют до́ веку От старова до малова, 150А от малова до веку моего». А и тут боярам за беду стало, В тот час оне дело сделали: Поддернули зелья лютова, Подсыпали в стокан, в меды сладкия, Подавали куме ево крестовыя, Малютиной дочи Скурлатовой. Она знавши, кума ево крестовая, Подносила стокан меду сладкова Скопину-князю Михайлу Васильевичу. 160Примает Скопин, не отпирается, Он выпил стокан меду сладкова, А сам говорил таково слово, Услышел во утробе неловко добре; «А и ты съела меня, кума крестовая, Молютина дочи Скурлатова! А зазнаючи мне со зельем стокан подала, Съела ты мене, змея подколодная!». Голова с плеч покатилася, Он и тут, Скопин, скоро со пиру пошел, 170Он садился, Скопин, на добра коня, Побежал к родимой матушке. А только успел с нею проститися, А матушка ему пенять стала: «Гой еси, мое чадо милая, Скопин-князь Михайла Васильевич! Я тебе приказовала, Не велела ездить ко князю Воротынскому, А и ты мене не послушался. Лишила тебе свету белова 180Кума твоя крестовая, Малютина дочи Скурлатова!». Он к вечеру, Скопин, и преставился. То старина то и деянье Как бы синему морю на утишенье, А быстрым рекам слава до моря, Как бы добрым людям на послу́шанье, Молодым молодцам на перени́манье, Еще нам, веселым молодцам, на поте́шенье, Сидючи в беседе смиренныя, 190Испиваючи мед, зелена вина; Где-ка пива пьем, тут и честь воздаем Тому боярину великому И хозяину своему ласкову.

Середи было Казанскова царства Что стояли белокаменны полаты, А из спал(ь)ны белокаменной полаты Ото сна тут царица пробужалася, Царица Елена Семиону-царю она сон рассказала: «А и ты встань, Семиен-царь, пробудися! Что начесь мне, царице, мало спалося, В сновиденьице много виделося: Как от сильнова Московскова царства 10Кабы сизой орлишша стрепенулся, Кабы грозная туча подымалась, Что на наше ведь царство || наплывала». А из сильнова Московскова царства Подымался великой князь московски, А Иван сударь Васильевич прозритель, Со темя ли пехотными полками, Что со старыми славными казаками, Подходили под Казанское царство за пятнадцать верст, Становились оне подкопью под Булат-реку, 20Подходили под другую под реку под Казанку; С черным порохом бочки закатали, А и под гору их становили, Подводили под Казанское царство, Воску ярова свечу становили, А другую ведь на поле в лагире; Еще на поле свеча-та сгорела, А в земле-та идет свеча тишея. Воспалился тут великий князь московский, Князь Иван сударь Васильевич прозритель, 30И зачел конанеров тут казнити, Что начался от кананеров измена. Что большой за меньшова хоронился, От меньшева ему, князю, ответу нету, Еще тут ли молодой конанер выступался: «Ты великий, сударь-князь московский! Не вели ты нас, конанеров, казнити: Что на ветре свеча горит скорее, А в земле-та свеча идет тишее». Позадумался князь московски, 40Он и стал те-та речи размышляти собою, Еще как бы это дело оттянути. Оне те-та речи говорили, Догорела в земле свеча воску ярова До тоя-та бочки с черным порохом; Принималися бочки с черным порохом, Подымала высокую гору-ту, Разбросала белокаменны полаты. И бежал тут велики князь московски На тое ли высокую гору-ту, 50Где стояли царские полаты. Что царица Елена догадалась: Она сыпала соли на ковригу, Она с радостью московскаго князя встречала, А таво ли Ивана сударь Васильевича прозрителя. И за то он царицу пожаловал И привел || в крещеную веру. В монастырь царицу постригли, А за гордость царя Симеена, Что не встретил великова князя, 60Он и вынял ясны очи косицами, Он и взял с него царскую корону, И снял царскую перфиду, Он царской костыль в руки принел. И в то время князь воцарился И насел в Московское царство, Что тогда-де Москва основалася, И с тех пор великая слава.

За рекою, переправою, За деревнею Сосновкою, Под Конотопом под городом, Под стеною белокаменной, На лугах, лугах зеленыех Тут стоят полки царские, Все полки государевы, Да и роты были дворянские. А из да́леча-дале́ча, из чиста́ поля́, 10Из тово ли из роздолья широкова, Кабы черныя вороны тобуном тобунилися, — Собирались-съезжались Калмыки со башкирцами, Напущалися татарове На полки государевы. Оне спрашивают, татарове, Из полков государевых Себе сопротивника, А из полку государева Сопротивника не выбрали Не из стрельцов, не из салдат-молодцов. Втапоры выезжал Пожарской князь, Князь Семен Романович, Он боярин большей словет Пожарской князь. Выезжал он на вылозку Сопротив татарина И злодея наез(д)ника. А татарин у себя держит в руках 30Копье вострое, А славны Пожарски(й)-князь — Одну саблю вострую Во рученьки правыя. Как два ясныя соколы В чистом поле слеталися, А съезжались в чистом поле Пожарской-боярин с татарином. Помогай, бог, князю Семену Романовичу Пожарскому! Своей саблей вострою, 40Он отводил востро копье татарское И срубил ему голову, Что татарину-наез(д)нику. А завыли злы татарове поганыя: Убил у них наез(д)ника, Что не славнова татарина. А злы татарове крымския, Оне злы да лукавые: Подстрелили добра коня У Семена Пожарскова. 50Падает ево окарачь доброй конь, Воскричит Пожарской-князь Во полки государевы: «А и вы, салдаты новобраные, Вы стрельцы государевы! Подведите мне добра коня, Увезите Пожарскова, Увезите во полки государевы!». Злы татарове крымские, Оне злы да лукавые, 60А металися грудою, Полонили князя Пожарскова, Увезли ево во свои степи крымския, К самому хану крымскому, Деревенской шишиморы. Ево стал он допрашивать: «А и гой еси, Пожарской-князь, Князь Семен Романович! Послужи мне верою, Да ты верою-правдою, 70Заочью не изменою, Еще как ты царю || служил, Да царю своему белому, А и так-та ты мне служи, Самому хану крымскому, Я ведь буду тебе жаловать Златом и серебром, Да и женки прелес(т)ными, И душами красными девицами!». Отвечает Пожарской-князь 80Самому хану крымскому: «А и гой еси, крымской хан, Деревенской шишимары! Я бы рад тебе служить, Самому хану крымскому, Кобы́ не скованы мои резвы ноги, Да не связаны белы руки Во чембуры шелковыя; Кабы мне сабелька вострая, — Послужил бы тебе верою 90На твоей буйной голове, Я срубил (бы) тебе буйну голову!». Скричит тут крымской хам, Деревенской шишимары: «А и вы, татары поганыя! Увезите Пожарскова на горы высокия, Срубите ему голову, Изрубите ево бело тело Во части во мелкие, Разбросайте Пожарскова 100По далече чисту полю!». Кабы черныя вороны Закричали-загайкали, Ухватили татарове Князя Семена Пожарскова, Повезли ево татарове Оне на гору высокую, Сказнили татарове Князя Семена Пожарскова, Отрубили буйну голову, 110Иссекли бело тело Во части во мелкия, Разбросали Пожарскова По далече чисту полю, Оне сами уехали К самому хаму крымскому. Оне день-другой не идут, Никто не проведает, А из полку было государева, Казаки двоя выбрались, 120Эти двоя казаки-молодцы, Оне на гору пешком пошли, И [в]зошли тута на гору высокую, И увидели те молодцы То ведь тело Пожарскова: Голова его по собе лежит, Руки, ноги разбросаны, А ево бело тело во части изрублено И разбросано по раздолью широкому. Эти казаки-молодцы ево тело собрали, 130Да в одно место складовали, Оне сняли с себя липовой луб Да и тут положили ево, Увезали липовой луб накрепко, Понесли ево, Пожарского, (К) Конотопу ко городу. В Конотопе-городе Пригодился там епископ быть, Собирал он, епископ, попов и дьяконов И церковных причетников 140И тем казакам, удалым молодцам, Приказал обмыть тело Пожарскова. И склали ево бело тело в домовище дубовое, И покрыли тою крышкою белодубовою. А и тут люди дивовалися, Что ево тело вместо срасталося. Отпевавши надлежащее погребение, Бело тело ево погребли во сыру землю И пропели петье вечное Тому князю Пожарскому.

Когда светел-радошен Во Москве благоверной царь, Алексей царь Михайлович: Народил бог ему сына, Царевича Петра Алексеевича, Первова императора по земле [св]еторусския. Как плотники-мастеры Во всю ноченьку не спали: Колыбель-люльку делали Оне || младому царевичу, А и нянюшки-мамушки, Сенныя красныя деушки Во всю ноченьку не спали: Шинкарочку вышивали По белому рытому бархоту Оне красныем золотом; Тюрьмы с покаяннами Оне все распущалися; А и погребы царские 20Оне все растворялися. У царя благовернова Еще пир и стол на радосте; А князи сбиралися, Бояра съезжалися А дворяна сходилися, А все народ божей На пиру пьют-едят, Прохложаются. Во веселье, в радосте 30Не видали, как дни прошли Для младова царевича Петра Алексеевича, Первова императора

Когда было молодцу Пора-время великая, Честь-хвала молодецкая, — Господь-бог миловал, Государь-царь жаловал, Отец-мать молодца У себя во любве держал, А и род-племя на молодца Не могут насмотретися, 10Суседи ближния Почитают и жалуют, Друзья и товарыщи На совет съезжаются, Совету советовать, Крепку думушку думати Оне про службу царскую И про службу воинскую. Скатилась ягодка С са[хар]нова деревца, 20Отломилась веточка От кудрявыя от яблони, Отстает доброй молодец От отца, сын, от матери. А ныне уж молодцу Безвремянье великое: Господь-бог прогневался, Государь-царь гнев взложил, Отец и мать молодца У себя не в любве держ(а)л, 30А и род-племя молодца Не могут и видети, Суседи ближния Не чтут-не жалуют, А друзья-товарыщи На совет не съезжаются Совету советовать, Крепку думушку думати Про службу царскую И про службу воинскую. 40А ныне уж молодцу Кручина великая И печаль немалая. С кручины-де молодец, Со печали великия, Пошел доброй молодец Он на свой конюшенной двор, Брал доброй молодец Он добра коня стоялова, Наложил доброй молодец 50Он уздицу тесмяную, Седелечко черкасское, Садился доброй молодец На добра коня стоялова, Поехал доброй молодец На чужу дальну сторону. Как бы будет молодец У реки Смородины, А и [в]змолится молодец: «А и ты, мать быстра река, 60Ты быстра река Смородина! Ты скажи мне, быстра река, Ты про броды кониныя, Про мосточки калиновы, Перевозы частыя!». Провещится быстра река Человеческим голосом, Да и душей красной девицей: «Я скажу те, быстра река, Добро[й] молодец, 70Я про броды кониныя, Про мосточки калиновы, Перевозы частыя: Со броду конинова Я беру по добру коню, С перевозу частова — По седелечку черкесскому, Со мосточку калинова — По удалому молодцу, А тебе, безвремяннова молодца, 80Я и так тебе пропущу». Переехал молодец За реку за Смородину, Он отъехал, молодец, Как бы версту-другую, Он своим глупым разумом, Молодец, || похваляется: «А сказали про быстру реку Смородину: Не протти, не проехати Не пешему, ни конному — 90Она хуже, быстра река, Тое лужи дожжевыя!». Скричит за молодцом Как в сугонь быстра река Смородина Человеческим языком, Душей красной девицей: «Безвремянной молодец! Ты забыл за быстрой рекой Два друга сердечныя, Два востра ножа булатныя, — 100На чужой дальной стороне Оборона великая!». Воротился молодец За реку за Смородину, Нельзя что не ехати За реку за Смородину, Не узнал доброй молодец Тово броду конинова, Не увидел молодец Перевозу частова, 110Не нашел доброй молодец Он мосточку колинова. Поехал-де молодец Он глубокими омоты; Он перву ступень ступил — По черев конь утонул, Другу ступень с(ту)пил — По седелечко черкесское, Третью ступень конь ступил — Уже гривы не видити. 120А и (в)змолится молодец: «А и ты мать, быстра река, Ты быстра река Смородина! К чему ты меня топишь, Безвремяннова молодца?» Провещится быстра река Человеческим языком, Она душей красной девицей: «Безвремянной молодец! Не я тебе топлю, 130Безвремяннова молодца, Топит тебе, молодец, Похвальба твоя, пагуба!». Утонул доброй молодец Во Москве-реке, Смородине. Выплывал ево доброй конь, На крутые береги, Прибегал ево доброй конь К отцу ево, к матери, На луке на седельныя 140Ерлычек написаной: «Утонул доброй молодец Во Москве-реке, Смородине».

А под славным было городом под Ригою, Что стоя(л) царь-государь по три годы, Еще бывшей Алексей-царь Михайлович. Изволил царь-государь нарежатися, Нарежается царь-государь в каменну Москву, А и бывшей Алексей-царь Михайлович. Что поутру было рано-ранешонько, Как на светлой заре на утренней, На восходе было краснова солнушка, 10Как бы гуси-лебеди воскикали, Говорили салдаты новобраныя: «А свет-государь, благоверной царь, А и бывшей Алексей-царь Михайлович! Ты изволишь нарежаться в каменну Москву, Не оставь ты нас, бедных, под Ригою, Уж и так нам-де Рига наскучила, Она скучила нам, Рига, напрокучила: Много холоду-голоду принели, Наготы-босоты вздвое того». 20Что злата труба под Ригою протрубила, Прогласил государь благоверной царь: «А и детушки, вы, салдаты новобраные! Не одним вам Рига-та наскучила, Самому мне, государ(ю), напроскучила. Когда бог нас принесет в каменну Москву, А забудем бедность-нужу великую, А и выставлю вам погребы царския, Что с пивом, с вином, меды сладкия».

А за славным было батюшком за Бойкалом-морем, А и вверх было по матке Селенге по реке, Из верхнева острогу Селендинскова, Только высылка была удалым молодцам, Была высылка добрым молодцам, Удалым молодцам, селенденским казакам, А вторая высылка — посольским стрельцам, На подачу им даны были тобуноцки мужики, Тобуноцки мужики, люди ясашныя. 10Воевода походил у них Федор молодой Дементьянович Есаулом походил у нево брат родной, А по именю Прокопей Козеев молодец. Переправились казаки за Селенгу за реку, Напущались на улусы на мунгальския. По грехам над улусами учинилося, А мунгалов в домах не годилося: Оне ездили за зверями обловами. Оне тута, казаки, усмехаются, Разорили все улусы мунгальские, 20Он(е) жен-детей мунгалов во полон взяли, Шкарб и живот у них обрали весь. Оне стали, казаки, переправлятися На другу сторону за Селенгу-реку, Опилися кумысу, кобыльева молока. Из-за тово было белова каменя Как бы черныя вороны налетывали, Набегали тут мунгалы из чиста поля, Учинилася бой-драка тут великая: Оне жен-детей мунгалок и отбили назад, 30А прибили казаков много до́ смерти, Вдвое-втрое казаков их переранили, Тобуноцки мужики на побег пошли, Достальных казаков своих выдали. А прибудут казаки в Селенденской острог, По базарам казаки оне похаживают, А и хвастают казаки селендинскии молодцы, А своими ведь дырами широкими.

Кабы по гара́м, гора́м, по высокием гора́м, Кабы по дала́м, дола́м, по широкием дола́м, А и покрай было моря синева И по тем по хорошием зеленым лугам, Тут ходила-гуляла душа красная девица, А копала она коренья-зелья лютое. Она мыла те кореньица в синем море, А сушила кореньица в муравленой печи, Растирала те коренья во серебряном кубце, 10Разводила те кореньица меды сладкими, Рассычала коренья белым сахором И хотела извести своего недруга. Невзначае извела своего друга милова, Она по роду братца родимова. И росплачится девица над молодцом, Она плачет, девица, убиваючи, Она жалобна, девица, причитаючи: «Занапрасно головушка погибнула!».

Перед нашими широкими воротами А утоптана трава, утолочена мурава, А(щ)ипаны цветочки лазоревые. Еще кто траву стоптал, кто мураву столочил? Сотоптала-столочила красная девица || душа, Стоючи она с надежею, с милым другом. Он держал красну девицу за белы ручки И за хороши за перстни злаченыя, Целовал-миловал, ко сер(д)цу прижимал, 10Называл красну девицу животом своим. И проговорит девица-душа красная: «Ты надежа мой, надежа, сердечной друг! А не честь твоя хвала молодецкая — Без числа больно, надежа, упиваешься, А и ты мной, красной девицей, похваляишься; А и ты будто надо мной все насмехаешься!». Ему тута молодцу за беду стало, Как он бьет красну девицу по белу ее лицу: Он расшиб у девицы лицо белое, 20Проливал у девицы кровь горячую, Замарал на девицы платье цветное. Расплачится девица перед молодцом: «Когда тебе девица не в любви пришла, А и ты сделай мне, надежа, ветлянинькой стружек, А и ты сделай мне на нем муравленой чердачок, А и сделай беседу дорог рыбей зуб, Исподерни ту беседу рытым бархатом, А и дай мне, надежа, пятьдесят гребцов, А другое пятьдесят в провожатые, 30Отпусти меня, друг-надежа, за сине море, За сине море во почестной монастырь, Постригусь я, молодешунька, посхимлюся; На пострыженья ты дай мне пятьдесят рублев, На посхименья дай мне другое пятьдесят».

А и не жаль мне-ка битова, грабленова, А и тово ли Ивана Сутырина, Только жаль доброва молодца похмельнова, А того ли Кирилы Даниловича: У похмельнова доброва молодца бойна голова болит. «А вы, милы мои братцы-товарищи-друзья! Вы купите винца, опохмельтя молодца. Хотя горько да жидко — давай еще! Замените мою смерть животом своим: 10Еще не в кое время пригожусь я вам всем!».

А из Крыму ли, братцы, из Нагаю, Из тоя ли орды бесурманския, А ехали два братца родимыя, Под бо́льшим-та братом конь уставает, А меньшей за бо́льшева умирает: «А и гой еси, мой братец родимой! А я тебе, братец, посверстняе, А пеша ту дороженьку повыду». Когда было добру молодцу время, 10Народ, господа ево почитали, А стало доброму молодцу безвременье — Некто́-де молодца не почитает, А сам се молодец размышляет: «Сокол ли то на сем свете не птица? На ево-та безвременьица бывает: Он пеш да по чисту полю гуляет; Худая та птичка — куличонко, И та над соколом насмеялась, Наперед-та ево залетела».

А и покрай было моря синева, Что на ус(т)ье Дону-та тихова, На крутом красном бережку, На желтых рассыпных песках А стоит крепкой Азов-город Со стеною белокаменною, Землян(ы)ми роскатами, И ровами глубокими, И со башними караульными, 10Середи Азова-города Стоит темная темница, А злодейка земляная тюрьма. И во той было темной темницы Что двери были железныя, А замок был в три пуда, А пробои были булатныя, Как засовы были медныя. Что во той темной темницы Засажо́н сидит донской казак 20Ермак Тимофеевич. Мимо той да темной темницы Случилося царю идти, Самому царю тому турецкому Салтану Салтановичу. А кричит донской казак Ермак Тимофеевич: «А ты гой еси, турецкой царь Салтан Салтанович! Прикажи ты меня поить-кормить, 30Либо казнить, либо на волю пустить!». Постоялся турецкой царь Салтан Салтанович: «А мурзы вы, улановья! А вы сгаркаите из темницы Тово тюремнова старосту». А и мурзы-улановья Металися || через голову, Привели ево улановья Оне старосту тюремнова; 40И стал он, турецкой царь, У тюремнова старосты спрашивать: «Еще что за человек сидит?». Ему староста россказывает: «Ай ты гой еси, турецкой царь Салтан Салтанович! Что сидит у нас донской казак Ермак Тимофеевич». И приказал скоро турецкой царь: «Вы, мурзы-улановья, 50Ведите донскова казака Ко полатам моим царскием!». Еще втапоры турецкой царь Напоил-накормил добра молодца И тожно стал ево спрашивати: «А ты гой еси, донской казак! Еще как ты к нам в Азов попал?». Россказал ему донской казак: «А и я послан из каменной Москвы К тебе, царю, в Азов-город, 60А и послан был скорым послом И гостинницы дорогие к тебе вез, А на заставах твоих Меня всего ограбили, И мурзы-улановья моих товарыщей Рассадили, добрых молодцов, И по разным темным темницам». Еще втапоры турецкой царь Приказал мурзы-улановьям Собрать добрых молодцов, 70Ермаковых товарыщев. Опущает добрых молодцов Ермака в каменну Москву, Снарядил доброва молодца Ермака Тимофеевича, Наградил златом-серебром. Еще питьями заморскими. Отлучился донской казак От Азова-города, Загулялся донской казак 80По матушке Волге-реке, Не явился в каменну Москву.

Во славном городе в Орешке, По нынешнему званию Шлюшенбурха, Пролегла тута широкая дорожка. По той по широкой дорожке Идет тут царев большой боярин, Князь Борис сын Петрович Шереметев, Со темя он со пехотными полками, Со конницею и со драгунами, Со удалыми донскими казаками. 10Вошли оне во Красну мызу Промежу темя высокими горами, Промежу темя широкими долами, А все полки становилися. А втапоры Борис сын Петрович В объезд он донских казаков посылает, Донских, гребецких да еи́цкиех. Как скрали оне швецкия караулы, Маэора себе во полон полонили, Привезли его в лагири царския. 20Злата труба в поле протрубила, Прогласил государь, слово молвил, Государь московской, первой император: «А и гой еси, Борис сын Петрович! Изволь ты маэора допросити тихонько- помалешуньку: А сколько-де силы в Орешке у вашего короля щвецкова?». Говорит тут маэор не с упадкою, А стал он силу рассказавать: «С генералом в поле нашим — сорок тысячей, С королем в поле — сметы нет». А втапоры царев большой боярин, Князь Борис сын Петрович Шереметев, А сам он царю репортует, Что много-де силы в поле той швецкой: С генералом стоит силы сорок тысячей, С королем в поле силы смету нет. Злата труба в поле в лагире протрубила, Прогласил первой император: «А и гой еси, Борис Петрович! Не устрашися маэора допросити, 40Не корми маэора целы сутки, Еще вы ево повторите, Другие вы сутки не кормите, И сладко он росскажет, Сколько у них силы швецкия». А втапоры Борис Петрович Шереметев На то-то больно догадлив: А двое-де сутки маэора не кормили, Во третьи винца ему подносили. А втапоры маэор россказал, 50Правду истинну россказал всем: «С королем нашим и генералом силы семь тысячей, А более того нету!». И тут государь [в]звеселился, Велел ему маэора голову отляпать.

Благословите, братцы, старину сказать, Как бы старину стародавную. Как бы в стары годы, прежния, Во те времена первоначальныя А и сын на матере снопы возил, Молода жена в при́прежи была, Ево матушка обленчива, Молода жена зарывчева, Молоду жену свою поддерживал, Он матушку || свою подстегивал Своим кнутиком воровинныем, Изорвался кнутик, он — березиной.

Промеж было Казанью, промеж Астраханью, А пониже города Саратова, А повыше было города Царицына, Из тое ли было нагорную сторонушки Как бы прошла-протекла Камышевка-река, Своим ус(т)ьем она впала в матушку Волгу-реку. А по славной было матушке Камы́шевке-реке Выгребали-выплывали пятьдесят легких стругов Воровскиех казаков, 10А на всяком стручежку по пятьдесят гребцов, По пятьдесят гребцов-воровскиех казаков. Заплывали-загребали в Коловинские острова, Становились молодцы во тихих заводях Выгулять оне на зеленые луга, Расставили майданы терския И раздернули ковры сорочинския; А играли казаки золотыми оне тавлеями, Кто-де костью, кто-де картами — все удалы молодцы. Посмотрят молодцы вниз по Волге-реке: 20Как бы черн(ь)-та на Волге зачернеется, А идут гребныя из Астрахани. Дожидались казаки, удалые молодцы, Губернатора из Астрахани Репнина-князя Данилу Александровича. А на что душа рождена, || тово бог и дал: Подошли те гребныя в Коловинские острова, И бросали казаки оне потехи все, И бросалися во свои легонски стружки, Напущалися казаки на гребныя струги: 30Оне все тута торговых перещупали, Оне спрашивают губернатора из Астрахани: «А то коли он с вами, покажите ево нам, А до вас, до купцов, удалых молодцов, и дела нет». Потаили купцы губернатора у себя, Оне спрятовали под товары под свои. Говорили молодцы, воровские казаки: «А вы сами себе враги, за что ево спратовали». Обыскали под товарами губернатора, Репнина-князя Данилу Александровича, 40Изрубили ево во части мелкия, Разбросали по матушке Волге-реке, А ево-то госпожу, губернаторску жену, И со малыми детушками Оне все молодцы воровские казаки, помиловали, А купцов-молодцов ограбили, Насыпали червонцами легки свои струги, Пошли по Комышевке-реке.

Во сибирской во украине, Во Даурской стороне, В Даурской стороне, А на славной н(а) Амуре-реке, На ус(т)ье Комары-реке Казаки царя белова Оне острог поставили, Острог поставили, Есак царю собрали 10Из-за сабельки вострыя, Из-за сабли вострыя, Из-за крови горячи(я). Круг оне || острогу Камарскова Оне глубокой ров вели, Высокой вал валилися, Рогатки ставили, Чеснок колотили, Смолье приготовили. Поутру рано-ранешонько 20Равно двадцать пять человек Выходили молодцы оне На славну Амуру-реку С неводочками шелковыми Оне по рыбу свежею. Несчастье сделалось Над удалыми молодцы: Из далеча из чиста поля, Из раздолья широкова, С хребта Шингальскова, 30Из-за белова каменя, Из-за ручья глубокова Выкоталася знамечка, Выкоталася знамечко большее; А знамя за знамем идет, А рота за ротами валит, Идет боидоской князец, Он со силою поганою, Со силою поганою Ко острогу Комарскому. 40Как вешнея вода По лугам разлилася, Облелеила сила поганая Вкруг острогу Комарскова, Отрезали у казаков Ретиво сер(д)це с печенью, Полонили молодцов Двадцать пять человек С неводочки шелковоми И с рыбою свежею. 50А и ездит боидоской князец На своем на добром коне, Как черной ворон летает Круг острогу Комарскова, Кричит боидоской князец Ко острогу Комарскому: «А сдайтеся, казаки, Из острогу Комарскова! А и буду вас жаловать Златом-серебром 60Да и женски прелестными, А женски[ми] прелестными, И душами красны[ми] девиц[ами]». Не сдаются казаки Во остроге сидечи, Кричат оне, казаки, Своим громким голосом: «Отъезжай, боидоской князец, От острогу Комарскова!». А втапоры боидоско(й) князец 70Со своею силою поганою Плотной приступ чинит Ко острогу Комарскому. Казаки оне справилися, За ружье сграбелися, А бы́ла у казаков Три пушки || медныя А ружье долгомерное. Три пушечки гунули, А ружьем вдруг грянули, 80А прибили оне, казаки, Тое силы боидоские, Тое силы боидоские, Будто мушки ильинские, Тое силы поганые. Заклинался боидоской князец, Бегучи от острогу прочь, От острогу Комарскова, А сам заклинается: «А не дай, боже, напредки бывать!». 90На славной Амуре-реке Крепость поставлена, А и крепость поставлена крепкая И сделан гостиной двор И лавки каменны.

Да в старые годы, прежния, Во те времена первоначальныя, Когда воцарился царь-государь, А грозны царь Иван Васильевич, Что взял он царство Казанское, Симеона-царя во полон полонил С царицею со Еленою Выводил он измену из Киева, Что вывел измену из Нова-города, 10Что взял Резань, взял и Астрахань. А ныне у царя в каменной Москве Что пир идет у него навеселе, А пир идет про князей, про бояр, Про вельможи, гости богатыя, Про тех купцов про сибирскиех. Как будет летне-ет день в половина дня, Смиренна беседушка || навеселе, А все тута князи-бояра И все на пиру напивалися, 20Промеж собою оне расхвасталися: А сильной хвастает силою, Богата-ет хвастает богатеством. Злата труба в царстве протрубила, Прогласил царь-государь, слово выговорил: «А глупы бояра, вы, неразумныя! А все вы безделицой хвастаетесь, А смею я, царь, похвалитися, Похвалитися и похвастати, Что вывел измену я из Киева 30Да вывел измену из Нова-города, А взял я Резань, взял и Астрахань». В полатах злата труба протрубила, Прогласил в полатах царевич молодой, Что меньшей Федор Иванович: «А грозной царь Иван Васильевич! Не вывел измены в каменной Москве: Что есть у нас в каменной Москве Что три большия боярина, А три Годуновы изменники!». 40За то слово царь спохватается: «Ты гой еси, чадо мое милое, Что меньшей Федор Иванович! Скажи мне про трех ты бояринов, Про трех злодеев-изменников: Первова боярина в котле велю сварить, Другова боярина велю на кол посадить, Третьева боярина скоро велю сказнить». Ответ держит тут царевич молодой, Что меньшей Федор Иванович: 50«А грозной царь Иван Васильевич! Ты сам про них знаешь и ведаешь, Про трех больших бояринов, Про трех Годуновых-изменников, Ты пьешь с ними, ешь с еднова блюда, Единую чарой с ними требуешь!». То слово царю не взлюбилося, То слово не показалося: Не сказал он изменников по имени. Ему тута за беду стало, За великую досаду показалося, Скрычал он, царь, зычным голосом: «А ест(ь) ли в Москве немилостивы палачи? Возьмите царевича за белы ручки, Ведите царевича со царскова двора За те за вороты москворецкия, За славную матушку за Москву за реку, За те живы мосты калиновы, К тому болоту поганому, Ко той ко луже кровавыя, 70Ко той ко плахе белодубовой!». А все палачи испужалися, Что все в Москве разбежалися, Един палач не пужается, Един злодей выступается: Малюта-палач сын Скурлатович. Хватя он царевича за белы ручки, Повел царевича за Москву за реку. Перепахнула вестка нерадошна Во то во село в Романовское, 80В Романовское во боярское Ко старому Никите Романовичу, Нерадошна вестка, кручинная: «А и гой еси, сударь мой дядюшка, Ты старой Никита Романович! А спишь-лежишь, опочив держишь, Али те, Никите, мало можется? Над собою ты невзгоды не ведаешь: Упала звезда поднебесная, Потухла в соборе свеча местная, 90Не стало царевича у нас в Москве, А меньшева Федора Ивановича!». Много Никита не выспрашивает, А скоро метался на широкой двор, Скричал он, Никита, зычным голосом: «А конюхи, мои приспешники! Ведите наскоре добра коня Неседленова, неуздонова!». Скоро-де конюхи металися, Подводят наскоре добра коня, 100Садился Никита на добра коня, За себе он, Никита, любимова конюха хватил, Поскакал за матушку Москву за реку, А шапкой машет, головой качает, Кричит, он ревет || зычным голосом: «Народ православной! не убейтеся, Дайте дорогу мне широкую!». Настиг палача он во полупутя, Не дошед до болота поганова, Кричит на ево зычным голосом: 110«Малюта-палач сын Скурлатович! Не за свойской кус ты хватаешься, А этим кусом ты подавишься! Не переводи ты роды царския!». Говорит Малюта, немилостивой палач: «Ты гой, Никита Романович! А наше-та дела повеленое. Али палачу мне самому быть сказнену? А чем окровенить саблю вострую? Что чем окровенить руки, руки белыя? 120А с чем притить к царю пред очи, Пред ево очи царския?». Отвечает Никита Романович: «Малюта-палач сын Скурлатович! Сказни ты любимова конюха моево, Окровени саблю вострую, Замарай в крове руки белыя свои, А с тем поди к царю пред очи, Перед ево очи царския!». А много палач не выспрашивает, 130Сказнил любимова конюха ево, Окровенил саблю вострую, Заморал руки белые свои, А прямо пошел к царю пред очи, Подмастерья ево голову хватил; Идут к царю пред очи ево царския, В ево любимою крестовою. А грозны царь Иван Васильевич, Завидевши сабельку вострую, А востру саблю кровавую 140Тово палача немилостива, Потом же увидел и голову у них, А где-ка стоял он, и тута упал: Что резвы ноги подломилися, Что царски очи замутилися, Что по три дня ни пьет не ест. Народ-християне православныя Положили любимова конюха На те || на телеги на ординския, Привезли до Ивана Великова, 150Где кладутся цари и царевичи, Где их роды, роды царския, Завсегда звонят во царь-колокол. А старой Никита Романович, Хватя он царевича, на добра коня посадил, Увез во село свое Романовское, В Романовское и боярское. Не пива ему варить, не вина курить, А пир пошел у него на радостях, А в трубки трубят по-ратному, 160Барабаны бьют по-воинскому, У той у церкви соборныя Сбирались попы и дьяконы, А все ведь причетники церковныя, Отпевали любимова конюха. А втапоры пригодился царь, А грозны царь Иван Васильевич, А трижды земли на могилу бросил, С печали царь по царству пошел, По тем широким по улицам. 170А те бояре Годуновые идут с царем, Сами подмолвилися: «Ты грозны царь Иван Васильевич! У тебя кручина несносная, У боярина пир идет навеселе, У старова Никиты Романовича». А грозны царь он и крут добре: Послал посла немилостивова, Что взять его, Никиту, нечестно к нему. Пришел посол ко боярину в дом, 180Взял Никиту, нечестно повел, Привел ко царю пред ясны очи. Не дошед, Никита поклоняется О праву руку до сыру землю, А грозны царь Иван Васильевич А в правой руке держит царской костыль, А в левой руке держит царско жезло, По нашему, сибирскому, — востро копье, А ткнет он Никиту в праву ноги, Пришил ево ко сырой земли, 190А сам он, царь, приговаривает: «Велю я Никиту || в котле сварить, В котле сварить, либо на кол посадить, На кол посадить, скоро велю сказнить: У меня кручина несносная, А у тебя, боярина, пир навеселе! К чему ты, Никита в доме добре радошен? Али ты, Никита, какой город взял? Али ты, Никита, корысть получил?». Говорит он, Никита, не с упадкою: 200«Ты грозны царь Иван Васильевич! Не вели мене казнить, прикажи говорить: А для того у мене пир навеселе, Что в трубочки трубят па-ратному, В барабаны бьют по-воинскому — Утешают млада царевича, Что меньшева Федора Ивановича!». А много царь не выспрашивает, Хватя Никиту за праву руку, Пошел в палаты во боярския, 210Отворяли царю на́ пету, Вошел в палаты во боярския. Поднебестна звезда уж высоко взашла, В соборе местна свеча затеплялася, Увидел царевича во большом месте, В большом месте, в переднем угле, Под местными иконами, — Берет он царевича за белы ручки, А грозны царь Иван Васильевич, Целовал ево во уста сахарныя, 220Скричал он, царь, зычным голосом: «А чем боярина пожаловати, А старова Никиту Романовича? А погреб тебе злата-серебра, Второе тебе — питья разнова, А сверх того — грамата тарханная; Кто церкву покрадет, мужика ли убьет, А кто у жива мужа жену уведет И уйдет во село во боярское Ко старому Никите Романовичу, — 230И там быть им не в вы́доче». А было это село боярское, Что стало село Пребраженское По той по грамоте тарханныя. Отныне ана словет и до веку.

Из монастыря да из Боголюбова Идет старец Игренища, Игренища-Кологрениша, А и ходит он по монастырю, Просил честныя милостыни, А чем бы старцу душа спасти, Душа спасти, душа спасти, ее в рай спусти. Пришел-та старец под окошечко (К) человеку к тому богатому, 10Просил честную он милостыню, Просил редечки горькия, Просил он капусты белыя, А третьи — свеклы красныя. А тот удалой господин добре Сослал редечки горькия И той капусты он белыя, А и той свеклы красныя А с тою ли девушкой повареннаю. Сошла та девка со двора она 20И за те за вороты за широкия, Посмотрит старец Игрениша-Кологренища Во все четыре он во стороны, Не увидел старец он, Игрениша, Во всех четырех во сторонушках Никаких людей не шатаются-не матаются, И не рад-та старец Игрениша А и тое ли редечки горькия, А и той капусты белыя, А третьи — свеклы красныя, 30А и рад-та девушке-чернавушке. Ухватил он девушку-чернавушку, Ухватил он, посадил в мешок, Со тою-та редькою горькаю, И со той капустой белою, И со той со свеклой со красною. Пошел он, старец, по мана́стырю, И увидели ево ребята десятильниковы, И бросалися ребята оне ко старцу, Хватали оне шилья сапожныя, 10А и тыкали у старца во шелковай мешок: Горька редька рыхнула, Белая капуста крикнула, Из красной свеклы росол || пошел. А и тута ребята десятильниковы, Оне тута со старцом заздорили. А и молится старец Игрениша, А Игрениша-Кологренища: «А и гой вы еси, ребята десятильниковы! К чему старца меня обидите? 50А меня вам обидить — не корысть получить. Будьте-тка вы ко мне в Боголюбов монастырь, А и я молодцов вас пожалую: А и первому дам я пухов колпак, А и век-та носить, да не износить; А другому дам комчат кафтан, Он весь-та во титивочку повыстеган; А третьему дам сапожки зелен сафьян Со темя подковами немецкими. А и тут ему ребята освободу дают, 60И ушел он, старец Игрениша, А Игренишша-Кологренишша Во убогия он свои во кели(й)ки. А по утру раненько-ранешонько Не изробели ребята десятильниковы, Промежу обедни, заутрени Пришли оне, ребята десятильниковы, Ходят оне по мана́стырю, А и спрашивают старца Игрениша, Игрениша-Кологрениша. 70А увидел сам старец Игрениша, Он тем-та ребятам поклоняется, А слово сказал им ласковое: «Вы-та, ребята разумныя, Пойдем-ка ко мне, в келью идите». Всем россказал им подробна все: А четверть пройдет — другой приди, А всем россказал, по часам россказал. Монастырски часы были верныя, А которой побыстрея их, ребят, 80Наперед пошел ко тому старцу ко Игренишу. Первому дал он пухов калпак: А брал булаву в полтретья пуда, Бил молодца по буйной голове — Вот молодцу пухов колпак, Век носить, да не износить, Поминать старца Игрениша. И по тем часам монастырскием А и четверть прошла — другой пришел. А втапоры старец || Игренища 90Другому дает кофтан комчатной: Взял он плетку шелковую, Разболок ево, детину, донага, Полтараста ударов ему в спину влепил. А и тех-та часов монастырскиех Верно та их четверть прошла, И третей молодец во монастырь пошел Ко тому старцу ко Игренишу, Допрошался старца Игрениша. И завидел ево старец Игрениша, 100Игрениша-Кологрениша, А скоро удобрил и в келью взял, Берет он полена березовое, Дает ему сапожки зелен сафьян: А и ногу перешиб и другую подломил. «А вот вы, ребята десятильниковы, Всех я вас, ребят, пожаловал: Первому дал пухов колпак, А и тот ведь за кельей валяится, А другому наделил я комчат кафтан, 110А и тот не ушел из монастыря, А последнему — сапожки зелен сафьян, А и век ему носить да не износить».