Уложив Чемпосова спать и наведя порядок на столе, Томмот отправился искать дом с зелёными ставнями, чтобы уговорить Валерия отпустить его в Абагу.
Он довольно скоро нашёл этот дом. В просторной, в полдома кухне было тепло, в плите весело трещали разгоревшиеся поленья. Плосконосая седая старуха убирала со стола вчерашнюю посуду. На вошедшего она не обернулась.
— Здравствуйте! — сказал ей Томмот, подумав про себя, что у него и у старухи на сегодня одно дело — убирать после вчерашней попойки.
— Кого надо? — не сразу отозвалась старуха.
— Аргылова.
— Бэлерий! — обернувшись куда-то в глубину дома, позвала старуха.
За перегородкой послышался сиплый спросонья голос Валерия:
— Кто там?
— Это я, Чычахов.
— Заходи сюда!
Перешагивая порог, Томмот увидел Валерия, лежащего в обнимку с незнакомой женщиной, и попятился назад. У женщины были мягкие русые волосы, румянец на пухленьких щёчках, прямой высокий носик, беленькое личико — точь-в-точь как у тех фарфоровых куколок, которых выставляют в городе между оконными рамами.
— Чего пятишься, заходи смелей! Кто послал? Вызывают, что ли?
— Нет, не вызывают. Я… — Томмот умолк на полуслове.
— Ну понятно! — по-своему истолковал его приход Валерий. — Одумался, агнец божий. Живём лишь раз, и, как говорят, неизвестно: мы ли съедим голову тайменя будущего года… Тётя Феня, капитан ушёл?
— Ушёл, — из кухни ответила старуха.
— У Ариши никого нет?
— Никого.
— Познакомлю тебя с Аришей. Только не задерживайся, — сказал Валерий Томмоту.
Смысл разговора только сейчас дошёл до Томмота.
— Что ты! Не надо, — остановил он Валерия, уже приподнявшегося, чтобы встать.
— Как не надо? — удивился тот.
— Я хотел бы сегодня съездить к твоим в наслег. Вот и зашёл спросить… разрешения…
— В наслег? К моим? Чего ты там забыл? Не к Кыче ли?
Валерий рывком откинул шёлковое одеяло, и Томмота ослепило обнажённое тело женщины. Она лежала без движения и, кажется, даже хихикала.
Томмот, пятясь, выкатился в кухню. Из-за двери раздался хохот Валерия. Смеялась и женщина, вторя Валерию серебристыми колокольцами.
— Ну, уморил! — выглянул в дверь Валерий. — Ладно, леший с тобой, поезжай. Но завтра утром… Ой, агнец бо… Ха-ха-ха!
То, что увидел Томмот в доме с зелёными ставнями, всю дорогу неотступно стояло перед его глазами. Увидев женщину одетую и прибранную, разве мог бы Томмот подумать, что такая раскрасавица причастна к чему-либо грязному? Она, видимо, давно позабыла, что такое стыд. Могут ли светлые побуждения быть у таких людей? Могут ли быть у них настоящие чувства? Только сейчас дошло до Томмота, что его-то ведь приняли за «своего», за «делового» посетителя. Это ведь ему предложили некую Аришу, от которой только что ушёл капитан. Томмот страдал, будто сам он вывалялся в грязи и не знает, как очиститься.
Ему подумалось — может, с грехом таким, пусть даже он его не совершил, нехорошо ему ехать сейчас к Кыче? Он уже натянул было вожжи, но благоразумие удержало его: едет он не ради её одной, ему ещё надо встретиться с нужными людьми в Абаге, а подвернётся случай, так подобраться и поближе к Сасыл Сысы. И ещё одна оправдательная зацепка успокоила Томмота: при последнем разговоре Ойуров сказал: если подвернётся случай, поинтересоваться судьбой дочки Аргылова. Вряд ли это было дополнительным заданием. Попросту пожалел парня товарищ Ойуров.
К Аргыловым он подъехал после полудня.
Шагнув за порог, Томмот неожиданно упёрся в широкую спину громадного человека, тот молча затягивал завязки шапки.
— Ух! — вскрикнул невольно Томмот.
Верзила, заслонивший ему проход, не отстранился. Обойдя незнакомца, Томмот прошёл чуть дальше и застыл: в нескольких шагах от него стояла Кыча. Она мыла посуду.
— Кыча…
Увидев гостя, она выронила блюдце, чуть было не кинулась уйти, но сдержалась и, постояв так немного, как ни в чём не бывало принялась опять полоскать чашки.
— Кого нам бог послал? — спросила с левой половины Ааныс.
— Чычахов я, Томмот.
Ааныс подошла. Она была в старой меховой жилетке, повязана чёрным платком, под мышкой держала берестяное ведёрко.
— Товарищ нашего Валерия? Раздевайся.
Томмот быстро снял ружьё, отставил его к запечью, повесил на крюк шубу и шапку.
— Едешь откуда?
— Из слободы.
— Как там наш Валерий? — и вдруг увидела, что парень не сводит глаз с Кычи. — Э-э… Я пойду в хотон… — полувопросительно сказала Ааныс. — Налей гостю чаю.
Ааныс прошла за печку и нырнула в дверь.
Кыча с невозмутимым видом продолжала полоскать чайную посуду, а Томмот так и остался стоять, не решаясь сесть на орон без приглашения. Он стоял и рассматривал её: смотри-ка, возгордилась! Уж не потому ли, что выходит замуж за этого ротмистра? Не сводя с неё испытующего взгляда, он всё же сел, да не на орон, а прямо за стол, скрестив на груди руки.
Как ни пыталась Кыча казаться безразличной, вид у неё был горестный. Круглое личико Кычи постоянно улыбалось, а сейчас оно заметно осунулось, побледнело и словно бы угасло от тяжких дум.
Убрав посуду в шкаф, Кыча вытерла стол, волосяную мочалку отнесла за печку и повесила сушиться. Когда она направилась за перегородку, Томмот встал на её пути:
— Налей мне чаю, Кыча.
— Не стряпуха я для белых.
— Прежнему Томмоту ты бы налила?
— Прежнего Томмота нет! Значит, и прежде не было его…
Томмот сам подошёл к шкафу, взял там чашку и налил себе из чайника. Здесь же в шкафу он взял кусок лепёшки и немного масла. Проголодался он! Однако не смог ни пить, ни есть.
— Сыт небось? Награбленным…
— Я никого не грабил. Это правда…
— В Якутске ты тоже говорил правду?
Томмот поднял голову, и некоторое время они молча глядели друг на друга.
— Увидеться с тобой… Я за этим приехал.
— Врёшь!
— Если ты на меня так кричишь, то почему уехала из города?
— Обо мне другой разговор.
— Значит, ты вольна поступать как заблагорассудится, а мне сделать по-своему нельзя?
— Если хочешь знать, я не убегала. Не дезертир я, ты меня с собой не равняй!
Кыча залилась румянцем, в голосе у неё были слёзы. Томмот поднялся из-за стола и сделал шаг ей навстречу…
— Кыча…
— Чтобы ты своим лживым языком не смел называть моего имени! — Она оттолкнула его рукой.
Вместо того чтобы обидеться, Томмот засиял, и это взбесило девушку. Кулаками в грудь она погнала его, пятящегося, на другую половину дома.
Услышав возню, Ааныс поспешила в комнату.
— Кыча! Что с тобой?
Она оттащила дочь, Кыча упала на стол головой и зашлась в плаче. Ааныс увела её за перегородку.
Томмот ликовал, ему казалось даже, что сумерки отступили, что в доме стало светлей.
Вскоре из-за перегородки вышла Ааныс. Ожидая беды, она украдкой бросила на Томмота короткий взгляд. Успокоилась, однако, видя, что и парень спокоен и даже чему-то рад.
— Лежит и плачет… Что тут случилось?
— Да так, просто…
— Как это так! — с сомнением покачала головой Ааныс.
— Сердится, что в бандитах. Но я никого не граблю, просто выезжаю с ними…
— Хворает она, вот и не в себе немножко. Голубчик, ты на неё не сердись…
— Нет, разве можно…
— Вот и хорошо. Я быстро управлюсь. Пусть она там одна успокоится, а ты посиди тут.
И правда, Ааныс скоро появилась с берестяным подойником в руках. В тёмном закутке за печкой она перелила надоенное молоко в другую посуду и подошла к столу.
— О, да ты и не ел. Поешь, а?
— Пожалуй, поем.
Ааныс накрыла на стол, и Томмот принялся уплетать за обе щёки. Лепёшка, которая совсем недавно застревала в горле, оказалась на редкость вкусной. Горячий чай, подбеленный свежим молоком, теплом растекался по телу.
— Ешь, ешь! — матерински глядела на него Ааныс. — Оголодал ты, парень, совсем. И мой Валерий небось ходит так же, щёлкает зубами. Такой голодный, а чего не ел, когда подала Кыча?
— Да так…
— Живём у большой дороги, люди с ружьями заходят часто, ты на неё не сердись.
Томмот с набитым ртом широко улыбнулся и махнул рукой: не стоит об этом!
«Кроткий характер у парня», — подумала Ааныс. И тут догадка её осенила:
— Голубчик, ты в Якутске чем занимался?
— Учился.
— Где?
— В учительском техникуме.
«Так и есть!» Ааныс прилегла на стол грудью, оглянулась на перегородку и шёпотом спросила:
— Кычу ты раньше знал?
— Знал. Вместе учились.
— А это… вы с нею дружили?
Поколебавшись, Томмот согласно кивнул головой.
— Но лучше об этом молчать. Узнает отец, этот Угрюмов, ваш русский зятёк, станут сводить счёты…
— Да какой же он зять? Не зять совсем…
— Как? А вино пили…
— А вот так, — Ааныс не стала объяснять. — Он не зять совсем.
— Как знать! Я же видел, Кыча целовалась с ним! А на меня вот смотрит хуже, чем на собаку…
— Не говори так, голубчик… У девушки сердце лежит к тебе, вот она и упрямится. Кто знает, чем кончится эта смута. Вы молоды…
— Не стоит гадать! Что до меня, не верится, что доживу до тех дней.
— Грех так говорить! — и вдруг захлопотала опять: — Пора ставить варево на ужин. Суонда, оживи-ка огонь!
Нескладный большой человек, на которого давеча наткнулся Томмот у порога, нехотя поднялся с кровати, куда он только было улёгся, зайдя снаружи, разгрёб угли в камельке и подложил дров.
— Голубчик, разруби-ка мне эту кость, — попросила хозяйка, заправляя котёл мясом. — Топор лежит в запечье.
Томмот с охотой принялся было за дело, как вдруг из-за перегородки выскочила Кыча, схватила с крюка возле дверей шубу и шапку Томмота и бросила ему в лицо:
— Пусть проваливает! Уже «голубчиком» сделался! Обманщик! Бандит!
Томмот опешил, но стал послушно одеваться. А Кыча не находила себе места; лицо её пылало, руки дрожали. Увидев ружьё, она схватила его и попыталась взвести курок.
— Спятила, девка! — Мать вырвала у неё ружьё и передала Томмоту. — Не дури, тебе говорят!
Но Кычу уже трудно было остановить.
— Тогда ты стреляй! Нам двоим на этой земле не ужиться! Стреляй, бандит!
Услышав такое, Суонда проворней соболя вскочил с кровати и встал между своей любимицей и парнем.
Томмот закинул ружьё за спину и направился к двери. Тогда, метнувшись к запечью, Кыча схватила топор.
Томмот выскочил вон. Сзади хлопнула дверь. В сенях он прислушался: в доме ещё гомонили. Вот так в переплёт он попал! Видать, при Кыче вход в этот дом ему уже заказан. Ладно, нет худа без добра — он теперь поедет в Сасыл Сысы, нельзя упускать удобный момент: едва ли его ещё раз выпустят из слободы одного, без соглядатая! Валерий, пожалуй, и в этот раз не отпустил бы, не опохмелись он с утра со своей бабёнкой. Да, за отлучку из слободы и особенно вот за эту поездку в сторону Сасыл Сысы не похвалил бы его Ойуров. Расставаясь, он не раз говорил ему: «Избегай места боёв. Нам не нужно твоё ратное геройство. Есть на то другие люди. Нам нужны твои глаза и уши. Ты должен быть в живых. Твоя главная задача: вызнать, куда собираются ударить белые, места и время их засад».
Но Томмот ничего не мог сделать с собой.
Сасыл Сысы… Сколько уже героев полегло на этом маленьком аласе! Пятачок, стиснутый со всех сторон белыми… И ничем нельзя помочь им в их отчаянном положении. Что Томмот сделает, если попадёт туда нынче? Посмотрит — только и всего…
Он вывел коня на большую дорогу и направил его в сторону Сасыл Сысы.
О, Кыча! Он мысленно вернулся в дом, из которого только что был выпровожен ею. Каким гневом сверкали твои глаза! Бандит, говоришь. Но, к несчастью, пока должен им оставаться. А ты храбрая, Кыча. К ружью бросилась, за топор схватилась… Если бы ребята из Якутска могли видеть тебя в эту минуту! Спасибо тебе, светлое солнышко! Спасибо за преданность нашей мечте, за то, что ты такая, какой я тебя знал всегда. Живи с сознанием своей правоты, а я вытерплю, снесу всю меру твоего презрения. Когда-нибудь я поклонюсь тебе, и ты меня не оттолкнёшь. Может быть, этот день и не далёк.
Стемнело. Стало пощипывать щёки: мороз к вечеру прижал, да вдобавок задул ветер-низовик. Держа вожжи под мышками, Томмот принялся завязывать шнурки наушников, и тут конь, фыркнув, вдруг отскочил вбок.
— Сат! — Томмот подстегнул коня, но тот остался недвижим.
Соскочив с саней, Томмот прошёл по глубокому снегу вперёд, к голове коня, чтобы завернуть его на дорогу, когда послышался близкий скрип санных полозьев, а вслед за тем смутными тенями выдвинулись тяжело нагруженные кони.
— Стой! Кто идёт? — крикнул по-русски Томмот.
Сани остановились.
— Это мы… из Сасыл Сысы… — ответил возница с передних саней, по выговору объякутившийся русский из слободы.
— Кто это «мы»?
— Возчики мы… Господа послали нас с грузом в слободу, — отозвался со вторых саней якут. — Если назвать это грузом…
Томмот пошёл на голоса. Кладь высоко нагруженных саней сверху была забросана охапками сена. Уж не везут ли обратно туши мяса, отправленные в Сасыл Сысы вчера? Сердце ворохнулось у него в груди: там всё кончено?
— Как там… красные? — с беспечным выражением спросил Томмот.
— Сражаются.
— Не сдались ещё?
— Ещё чего!
— Говорят, сами ещё Пепеляеву предлагают, сдавайся, мол.
Собравшись в кружок, возчики закурили, во тьме засветились светляками их трубки. В редкие минуты, когда соберутся вместе, возчики обычно говорливы. Эти же почему-то угнетённо молчали.
— Рассказали бы что-нибудь, — попросил Томмот.
Люди продолжали молчать, шуршал только пар их дыхания — он мгновенно смерзался на лютом морозе и опадал вниз.
— Когда обещают ваши начальники прижать красных к ногтю?
— Да обещают… — ответил нехотя тот же якут. Помедлив, он добавил: — Про этого Строда говорят, что он там вроде чего-то поел и обрёл силу волшебника. Пуля попадает в него — а ему хоть бы что. Рана, говорят, прямо на глазах так и затягивается. Может ли такое быть?
— Не знаю, — отозвался Томмот. — Что это у вас на возах?
Ответа не последовало.
— Что на возах, спрашиваю?! — повысил голос Томмот.
— Груз такой, что и выговорить-то страшно, — ответа русский.
Подойдя к саням, Томмот разрыл притрушенное на кладь сено. Обнажилось что-то бесформенное, громоздкое, наваленное кое-как. Удивившись, Томмот чиркнул спичкой и тут же бросил её в снег: вытянув к нему руку с растопыренными пальцами, словно собираясь схватить его, уставясь льдышками глаз, лежал труп рыжебородого человека с офицерскими погонами. Высокая груда окоченевших на морозе трупов, сваленных вповалку и увязанных на санях, и была грузом этого ночного обоза.
— Это мёртвые? — попятившись, спросил Томмот невпопад.
— Да, трупы… Братьев…
— Из Сасыл Сысы?
— Оттуда.
— Это всё — такое?.. — показал Томмот на вереницу саней.
— Тут не всё. Ещё больше осталось там, на месте…
Томмот пошёл обратно к своим саням. Возчики, кончив перекур, разошлись по своим местам и, видимо ободряя себя громким понуканием коней, потянулись мимо стоящего на обочине Томмота.
Конь Чычахова, выйдя на дорогу, с места пустился резвой рысью, будто и он хотел уйти как можно дальше ог места ужасной встречи.
Спереди снова послышался храп коней, скрип полозьев и, наконец, стук столкнувшихся оглоблей — не второй ли обоз?
— Ст-ой! Чёрт!.. мать!.. — сыпанули матерщиной впереди. — Руки вверх!
Блеснул огонь, раздался треск пистолетного выстрела.
Томмот сошёл с саней и поднял руки. Две тени двинулись к нему.
— Кто такой?
— Чычахов я.
Чуть не опалив ему лицо, близко вспыхнула спичка. И Томмот увидел перед собой полковника Топоркова и подполковника Мальцева.
— А-а, чекист! Далеко едешь?
— К брату Артемьеву.
— Зачем?
— По заданию Аргылова.
— У «брата» и без тебя хлопот, — Топорков сбил вниз поднятые руки Томмота. — Идём!
Они пошли к задним саням.
— Зажгите спичку! — приказал кому-то Мальцев. Человек, получивший приказ, засуетился в санях, зашуршал в негнущихся на морозе пальцах спичечный коробок. — Сейчас, брат чекист, ты кое-кого увидишь.
— Я — не Чека. Не Чека я! Охотник… — услышал из саней Томмот и вздрогнул: голос был знаком ему.
Две спички вспыхнули одновременно, и он увидел: меж двумя солдатами, опустив голову, сидел человек, одетый в облезлую оленью доху, в старой вылинявшей заячьей шапке, с обледеневшими жидкими усами и бородкой. Ойуров!
— Ну что, узнаёшь? — спросил полковник.
— Нет, не знаю. Не видел я в Чека такого человека. Там работают грамотные люди…
— Приглядись хорошенько! Что он чекист, мы знаем. Ну, узнал?
— Нет, не знаю.
— Бр-р-р!.. — поёживаясь, затоптался на снегу Мальцев. — Поехали!
— Чычахов, ты поедешь с нами обратно, будешь переводить, — приказал полковник. — Сволочь эта или прикидывается, или действительно не понимает по-русски. Садись сюда, — он показал на сани, но тотчас же поправился: — Нет, нет. Ты сядешь с нами. Солдат, привяжи его коня к своим саням.
— А брат Артемьев не станет ругаться? — осмелился спросить Томмот.
— Никаких братьев-сватьев! Едешь с нами!
Все трое пошли к передним саням, вожжи дали Томмоту.
Не стесняясь сидящего впереди Томмота, они пустились в откровенный разговор, время от времени прикладываясь к бутылке, которую из-под сена достал Мальцев. Томмот уловил из этого разговора, что дела белых в Сасыл Сысы не блестящи, и Топорков с Мальцевым рады-радёшеньки удобному случаю поскорей умотать оттуда. Случай-то какой: теперь у них было чем ответить на упрёк генерала в том, что они никак не могут поймать ни одного «красного шпиона». Судьба Ойурова была уже определена: доказано ли будет, что он чекист, или не будет доказано, его всё равно расстреляют как чекиста. Ойурова они схватили по доносу дочери попа, расстрелянного в Чека, та сейчас у пепеляевцев медсестрой. Получилось так, что они не сумели взять у неё письменные показания: когда пришли к ней, эта потаскуха лежала в постели с каким-то полковником. Едва они заикнулись о цели своего визита, полковник выхватил пистолет и принялся палить в них, благо что мимо. Топорков с Мальцевым поспешили убраться, показания поповны они решили написать сами и подписаться вместо неё. Сейчас они подробно обсуждали, как они это сделают.
Поповна… Не та ли, о которой рассказывал ему сам Ойуров? Воистину случай всемогущ. Томмот сидел на передке понуря голову. Ох, Ойуров, Ойуров! Как же ты так попался? Зачем ты спешил навстречу своей гибели, ведь тебя в лицо знает не одна та треклятая поповна! Решил всё-таки сам, не выдержал…
Чуть было не сплоховал Томмот. Если бы в темноте, до того как вспыхнула спичка, Ойуров не успел подать голос, Томмот едва ли сумел бы скрыть свой испуг и изумление. И обоим бы — каюк! «Я — не Чека! Я — охотник!..» О, Трофим Васильевич! Едва ли мы спасёмся, выдавая себя за охотников. Часа через два приедем в слободу, а в слободе Валерий — задушевный твой собеседник.
Томмот обернулся назад.
— Не крутись. Погоняй лошадь! — Мальцев ткнул его в спину дулом пистолета.
Вот… С него не спускают глаз… Он мог бы незаметно вынуть пистолет, застрелить обоих, а затем и других, ехавших сзади. Конечно, сомнительно, что такой дерзкий план удался бы полностью, но это было бы лучше, чем покорно ждать своей участи, которая решится часа через два-три. Теперь же и вовсе приходится отказаться от этого плана: за ним следят. Не значит ли это, что он уже арестован? Если они полностью доверяют той поповне, определённо и его заподозрят: как это он не узнал своего же, чекиста?
— Долго ещё до слободы? — спросил подполковник.
— Часа два с лишним…
— У-у! Лют мороз! Ничего не осталось в бутылке? Бр-р-р!.. Что за адская страна!
— Ни капельки не осталось…
— Есть где-нибудь в пути жильё? Слышь, что ли? Тебя спрашивают!
— Поблизости живут родные Валерия Аргылова, — с готовностью подсказал Томмот. — Совсем близко!
— Да-а? Хорошо, поехали туда, — оживился Топорков. — В Амгу отправимся завтра с утра. И давай быстрей! Хлестни! Закоченеешь тут.
«Везу их в семью Кычи… Не ошибусь ли? — подумал Томмот, направляя коня на боковую дорогу. — Будь что будет. Как говорят, пока падает топор, бревну — передышка. Может, и подвернётся случай. Лишь бы не появился Валерий!»