Через посыльного Артемьев вызвал Валерия к себе для встречи, и к вечеру они с Томмотом выехали из слободы.

— За каким чёртом я ему понадобился! — рычал и плевался Валерий с досады, что приходится ехать неизвестно зачем в самое пекло.

А Томмот обрадовался: заедет в Абагу, встретится там со своим человеком. Прошка с ним уже виделся третьего дня.

Проехали Чапчылган. Сумерки опустились ниже, конь Валерия впереди то и дело скрывался в морозном тумане. Где-то чуть в стороне затаённо молчала Лисья Поляна, Сасыл Сысы.

По утрам в штабе дружины Томмот жадно прислушивался к разговорам штабных офицеров, приглядывался к их поведению, следил за выражением лиц. И каждый раз он с радостью и облегчением отмечал: Сасыл Сысы продолжает жить, Сасыл Сысы сражается!

Чтобы сломить красных, пепеляевцы пустились во все тяжкие. Недавно командующий дал приказ соорудить некое подобие «танка», нагромоздив на сани мёрзлые балбахи. Было задумано под прикрытием этих навозных «танков» вплотную подобраться к окопам красных. Соорудили таких махин около десятка, да вот беда: забыли, что подобные «танки» не могут двигаться сами, а двигать их оказалось непосильно. А на днях был почему-то объявлен сбор зеркал по всей слободе. Оказалось, для того, чтобы этими зеркалами отражать свет ракет, выпускаемых красными, и ослеплять их. И это «чудесное средство» осталось неиспользованным: наступили лунные ночи.

Однако всё на этом свете имеет предел, имеют предел и возможности осаждённых. Сколько осталось сейчас боеспособных бойцов у Строда из трёхсот его человек? В ночь на 14 февраля во время первой атаки белых с обеих сторон, говорили, были большие потери, самого Строда ранило в грудь. С тех пор вот уже более десяти суток только бои, только бои — без пищи, без воды, без тепла, сутками на мёрзлой земле, под открытым небом… А у белых всё: они часто меняются, спят в тепле, едят досыта, хоронятся за деревьями, лежат в прочных окопах, стреляют прицельно да сверху вниз, в атаку ходят под прикрытием ночи…

Помог ли Томмот осаждённым? Эта мысль не давала ему покоя: чем ты занимаешься в то время, когда другие, истекая кровью, ведут смертный бой? И отвечал себе со злой иронией: я собираю для пепеляевцев транспорт и продовольствие…

Ойуров сказал ему в юрте: «Пока что с заданием справляешься…» Но это ведь смотря какой меркой мерить.

Конечно, сделано кое-что. Как ему кажется, он добился доверия белых: через посредство Валерия до их командования доведён ложный оперативный план красных, и, судя по всему, этот план принят за истинный. Пепеляев уверен, что со стороны Якутска опасности нет. Установлено пристальное наблюдение за дорогами на Якутск и Чурапчу. Хотя Томмоту и не было сказано прямо, он догадывался, что в положенное время по этим дорогам придёт осаждённым помощь. И ещё, Ойуров спасся. Задание остаётся прежним, сказал он, значит, успокаиваться рано. Как же он, отчаянная голова, настойчиво твердивший Томмоту об осторожности, не удержался, примчался сюда, в Сасыл Сысы! Оправдал Томмота перед Кычей…

Вышла луна. Её голубовато-молочный свет озарил поляны и глухой лес вокруг. Казалось, весь мир земной притих, околдованный этим светом, и всё сущее, что есть в этом мире, стремится сейчас только к добру… При мысли о Кыче Томмоту стало тревожно: не оступилась бы она по наивности и по прямоте своей. Как они стояли тогда, обнявшись, на дне ледника! Этого не забудешь…

Сильно подкинуло на ухабе, Томмот едва усидел, схватившись за спинку кошевки. Положившись на едущего впереди Валерия и вспоминая происшедшее, Томмот не заметил, как они свернули с тракта и ехали уже по боковой дороге. Скоро подкатили ко двору Аргыловых.

— Заночуем тут, — объявил Валерий, останавливая коня возле коновязи.

— А Артемьев?

— Чёрт с ним! Дураков нет, чтобы ехать ночью.

В доме ужинали. На вошедших оглянулись все, кроме Суонды, который остался сидеть без движения, заслонив широкой спиной полстола. Раздеваясь, Томмот скорее ощутил на себе, чем увидел, взгляд Кычи.

— Куда направляетесь? — спросил старик Митеряй, когда сели за стол.

— В Сасыл Сысы. Артемьев вызывает.

— Чего ему?

— Разве я знаю?..

Отец взглянул на сына неодобрительно. Посторонний человек, глядя на них, мог подумать, что за столом друг против друга сидят двое врагов. Но сами недруги разговаривали между собой по-особому, на языке, знакомом только им одним. Их грубость и хмурость скрывали от непосвящённых взаимную приязнь, душевное расположение и даже любовь. И ещё один, безмолвный разговор происходил за этим обычным, скучным с виду ужином.

«Томмот! Я рада твоему приезду!» — излучали глаза Кычи.

«Я рад, что вижу тебя!» — отвечал ей Томмот.

— В последний раз что за разбойники из ваших ночевали тут? Разбили ящик, высосали чуть ли не весь запас спиртного, увезли с собой два стегна мяса, куль муки… Что, если я пожалуюсь генералу?

— С ума не сходи, отец! Ничего не вернёшь.

— Но однажды вернули!

— Больше это не повторится.

— От этого окаянного чекиста, или кто он там, в накладе остался только я. Поймали хоть его?

— Не спрашивал.

«Его не поймали?» — безмолвно спрашивала Кыча.

«Нет!»

«Как хорошо! О, как хорошо!»

— Переселившись из слободы, мы, как видно, ничего не выгадали, — жаловался старик сыну. — Из огня да в полымя: и ночью и днём беспрерывно ездят, и каждый глядит, как урвать. Едва ли спокойной окажется и эта ночь. Подумать только, даже этого балду арестовали, будто бы он подстроил побег. Этому чудищу там, должно, все мозги вытряхнули. И прежде у него их было не густо, а теперь в голове — совсем ничего. Перестал слушаться: ему говоришь «иди» — он стоит, велишь стоять — норовит лечь. И ни звука, даже мычать перестал.

Все замолчали, сосредоточившись на еде.

— Когда-нибудь покончат с этим Стродом в Сасыл Сысы?! Кажется, давно бы пора. Собрались на Якутск, да запутались в этом Сасыл Сысы, как чирок в траве! Вояки…

Отужинали наконец.

— Коней накормите, — распорядился Валерий, развешивая на загрядке шапку с рукавицами и шарф.

Томмот всё ещё сидел за столом. Кыча пришла убирать со стола и мыть посуду. Подметая стол утиным крылом, она коснулась коленями его колеи, затем лёгкая ступня её нашарила его ногу под столом, и в сердце Томмоту хлынула радость. Он поднял глаза на Кычу, но она свои опустила. И всё шаркала по столешнице утиным крылом — уж так старательно, так старательно!

— Чего молчите, будто и не знакомы?

Оба невольно вздрогнули. Обойдя кругом стол, Кыча спросила брата:

— О чём мне с ним говорить?

— Как же, встретились бывшие друзья, да ещё парень с девушкой.

— Парень?

— А кто же мы?

— Бандиты.

— Молчи, дура! Будешь много болтать, как бы за язык не повесили!

— Вы и повесите, с вас станется! Недаром вам даже Суонда кажется чекистом…

Со стопкой мисок в руках Кыча на полдороге наткнулась на Валерия. Она не стала обходить его, а он тоже не пожелал уступить ей дорогу — так они и стояли, меряясь взглядами.

— Хотуой! — предостерегающе крикнул старик Митеряй, выбиравший в запечье полено на лучины.

— Родные брат и сестра, а ссоритесь из-за пустяков, — вмешалась и Ааныс.

Перед сном Валерий сказал Томмоту:

— Стала на язык чересчур востра. Может, в городе с комсомольцами якшалась?

— Э, нет! Она к ним не подходила. Когда я был в комсомольцах, она к себе совсем не подпускала. Я всё к ней подкатывался.

«Ходили чуть ли не под руку, — вспомнил Валерий. — Или тогда они случайно сошлись?»

— Разбалованная! — высказал своё предположение Томмот. — Вот выйдет замуж за этого ротмистра, он её укротит…

Утром, запрягая коней, он оглянулся на звук шагов: Кыча в лёгкой одежонке стояла у дверей хотона, зажав уши ладонями.

— Томмот…

Томмот кинулся к ней:

— Холодно, Кыча! Ты продрогнешь!

Голыми руками она обняла его за шею и поцеловала.

— Будь осторожен, береги себя! Если что с тобой… Мне не жить тогда!

Кто-то, выходя из дому, скрипнул дверью. Кыча нырнула в хотон.

Сворачивая на большую дорогу, Томмот обернулся: Кыча стояла у коновязи и глядела вслед.

Скоро с противоположного берега Амги донеслись отдалённые винтовочные залпы, застучал, захлёбываясь, пулемёт. Прислушиваясь, Валерий задержался на перекрёстке дорог и вдруг свернул в сторону Абаги. Томмот по обочине догнал его.

— Разве мы не в Сасыл Сысы?

— Дураков нет!

Томмот обрадовался: значит, встреча с нужным человеком состоится. Но вышло так, что пока они ехали, перестрелка утихла, и в Абаге они задержались не более чем на одну чашку чая.

На середине реки Томмот окликнул Валерия:

— Эй, Аргылов! Я шарф забыл в Абаге. Съезжу, а? Я быстро!

— Не будь растерей! Возьмёшь на обратном пути.

На том берегу Амги их остановил патруль проверить пропуска, и так было несколько раз, пока они не добрались до штаба Вишневского.

В штабе сказали, что Артемьев находится в самом Сасыл Сысы.

— Чего он там потерял? — нахмурился Валерий. — Всё бы ему отвагой щеголять.

Пришлось скрепя сердце идти к Сасыл Сысы.

Их провели в палатку, поставленную в густом лесу. В палатке жарко топилась железная печка, под ногами мягко пружинил толстый слой елового лапника. У фанерного ящика, заменяющего стол, склонились над картой несколько офицеров. Один из них, моложавый, с недовольной миной начал приподниматься, но Артемьев, надавив ему на плечо, заставил сесть и махнул Аргылову: подождите, мол. Скоро военные оторвались от карты, поднялись и сверили часы.

— Время уже подходит. Пойдёмте, — сказал Артемьев офицерам и повернулся к Аргылову: — Почему вчера не приехал?

— Ваш вызов мне передали поздно.

— Некогда мне рассиживаться здесь. Пойдёмте с нами. Там улучим время…

Выйдя из палатки, они зашагали на восток, преодолевая подъём.

К Валерию с Томмотом присоединился якут в шапке из лапок красных лисиц. Они пошли вместе, немного поотстав от группы офицеров.

По их разговору Томмот понял, что Валерий и якут в лисьей шапке друг друга хорошо знали.

— Прошлой ночью по приказу генерала Вишневского мы начали с красными переговоры. Теперь уже, как прежде, в парламентёрах нужды нет, просто перекрикиваемся. Лежим почти нос в нос, — рассказывал якут.

— О чём переговоры? — без особой заинтересованности спросил Валерий. — Опять, чтоб сдавались?

— На этот раз разговор иной! От такого разговора, пожалуй, живот заболит.

— Что же такое?

— А дали им знать о письме Пепеляева из Амги: генерал Ракитин позавчера в три часа овладел Чурапчой.

— Не может быть! — ахнул Томмот, но, быстро одумавшись, добавил: — Вот здорово! Как же это было?

— А так: красный гарнизон в Чурапче сдался Ракитину, захвачено две пушки. Когда их сюда подвезут — конец Отроду! Несколько снарядов в клочья всё разнесут.

— Может, что не так? — усомнился Томмот.

— Да разве генерал станет писать неправду? — обиделся якут. — Нет, красным теперь крышка! По ночам скрипят пилой, отпиливают куски от мёрзлых туш, перетопили на воду весь снег со двора. Ночью в белых халатах выползают с мешками за снегом. Ну а мы их — на мушку.

Томмот померк: неужели верно всё это?

— Что ответили красные? — спросил Валерий. — Перестрелку-то продолжаете?

— Крикнули, что передадут командиру.

Поднялись на взлобок. Впереди за редким мелколесьем показался алас Сасыл Сысы.

Сасыл Сысы…

Томмот почувствовал: к лицу его прилила кровь. Прославленный алас был так мал, что, глядя на него со стороны и чуть сверху, трудно было поверить, что многочисленное воинство топчется возле него две недели.

На вершине взлобья чернел высокий бруствер из нескольких рядов мёрзлых балбахов. Артемьев, одетый на этот раз в лёгкую пыжиковую дошку, быстро замелькал среди деревьев, сноровисто пробираясь к этому укреплению, остальные потянулись за ним гуськом по тропе.

— Ну как? — обратился Артемьев к солдату, который крутился юлой за бруствером, стараясь согреться на морозе.

— Всё тихо.

Артемьев посмотрел на часы. Офицерам, пришедшим с ним, он отдал какие-то распоряжения. Те быстро разошлись.

— Посмотрим на них вблизи!

Решительным шагом Артемьев направился на самый край выступающего мыска. За ним шаг в шаг пошёл Томмот. Валерий, постояв в нерешительности, двинулся следом.

Остановились, поляна отсюда просматривалась вся как на ладони. Она оказалась чуть продолговатой, и Томмот опять удивился её ничтожной, едва ли не игрушечной величине. От мыска, где они сейчас стояли, до противоположного лесистого края поляны было не больше двухсот метров. Довольно высокий непрерывный вал окружал дом с хотоном и амбаром на западной части аласа. За этим валом сейчас лежали те самые герои… Вал местами посвёркивал, отражая лучи ещё красного утреннего солнца. Это схватилась льдом вода, политая поверх балбахов. Местами он был очень не ровен, как баррикада, нагромождённая наспех из чего попало. Томмот присмотрелся и вздрогнул: как бы грозя стиснутым кулаком, из нагромождения торчала рука — мёрзлый человеческий труп! Вон там ещё… И там… И-эх! Герои продолжали сражаться и мёртвые! Многие из них превратились вот в такой заслон, и много ли живых продолжают свой неравный бой?

Легендарные подвиги героев олонхо сейчас показались бы Томмоту детскими шалостями в сравнении с тем, что он увидел.

Но если и в самом деле белые подведут пушки…

— Эй! Что вы там решили? — крикнул кто-то со стороны белых. — Надоело ждать! Сдаётесь вы или нет? Сдавшимся гарантируем жизнь и прощение. Подвезут пушки — тогда уж всё!

Настала тишина. Потянулись долгие секунды.

— Сейчас ответим! — донеслось наконец со стороны осаждённых. Голос был простуженный, но молодой, совсем молодой.

И вслед за этим возгласом, будто бы подхватив его, с площадки по ту сторону баррикад высоко взметнулся шест, связанный, как видно, из нескольких санных оглобель. Когда шест встал вертикально, утренний ветерок медленно развернул на нём красное полотнище.

И одновременно под перехлёст гармошки множество простуженных хриплых мужских голосов, постепенно набирая лад и силу, грянули:

У Томмота захватило дух, как при взлёте на качелях, которые, смутно помнится ему, тогда ещё маленькому мальчику, устраивал меж двух деревьев отец. Всё поднялось в нём! Подхватить гимн и чудом каким-нибудь оказаться по ту сторону баррикад вместе с героями! Это фантастическое желание было настолько остро, что он вскинулся как бы затем, чтобы бежать туда, но его ухватил за полу оказавшийся рядом Артемьев:

— Ку-уда! Слепой щенок!

Но порыв Томмота, по-своему понятый Артемьевым, подействовал на того. Отрезвев наконец, он обернулся к оцепеневшим от изумления дружинникам:

— Огонь!

И в ту же минуту противостоящие окопы на взлобке и ниже, каждая лиственница и каждый пень взорвались огнём. Затараторил пулемёт, перекрывая винтовочную трескотню. С той стороны ответили ровные, частые залпы и слитный бой нескольких (сколько их там?) пулемётов красных. Из-за баррикад вместе со шквалами огня всё ещё доносились слова гимна:

— По знамени! — кричал Артемьев. — Бейте по знамени!

Огонь становился всё плотней, и Томмот, чтобы не видеть падения знамени, закрыл глаза. Но когда он открыл их, знамя по-прежнему развевалось на ветру.

— Бейте по знамени! — Артемьев суетно забегал вдоль цепи. — Сбейте знамя!

Он выхватил у кого-то винтовку и, целясь в древко, выпустил всю обойму. Знамя реяло над баррикадами. Артемьев в ярости швырнул винтовку за бруствер.

— Чычахов! Слышишь, нет?

Валерий оттащил Томмота в прикрытие, за толстую лиственницу, и только тут Томмот услышал, как мёрзлые лиственницы зашелушились под пулями, роняя щепу. Довольно долго стояли они здесь, под прикрытием дерева. А из маленького аласа тем временем с градом пуль под переливы гармошки неслась песня:

— Пусть сегодня поют! Завтра они захлебнутся в собственной крови! Завтра они поползут к нашим ногам, моля о пощаде! — Отойдя сюда же, за укрытие, Артемьев вытер шапкой разгорячённое лицо и вдруг уставился на Томмота: — Ты чему улыбаешься, нохо?

Томмот и вправду улыбался — ах, какой растяпа! Сообразив, что убрать улыбку уже поздно, он решил доиграть роль простачка. Продолжая улыбаться, он сказал Артемьеву:

— Сомнительно! Сомнительно, говорю, что поползут к ногам… Если до сих пор не взяли, то как взять теперь? Разве что пушкой…

Ошарашенный этой наглостью, Артемьев стал поочерёдно глядеть то на Валерия, то на Томмота.

— Он что у тебя — идиот? — спросил он Валерия. — Или вправду чекист?

— Чычахов — смелый парень, — вступился за Томмота Валерий.

Артемьев вышел из-за дерева.

— Если ты так храбр, то поди-ка вон принеси! — Артемьев показал рукой на винтовку, выкинутую им за бруствер. Винтовка, соскользнув со склона, остановилась где-то посредине.

Томмот прикусил губу. Отказаться было, конечно, нельзя — у этого зверя рука не дрогнет выстрелить, тем более смелые только на словах — кому они нужны? Завоевать же расположение Артемьева было необходимо. В задачу Томмота входило находиться среди белых до самого конца: если они ударятся в бега из Якутии, с ними должен был бежать и Томмот…

Томмот перегнулся через вал и глянул вниз. Винтовка чернела на снегу, шагах в двадцати. Он решился. И как только решился он, передав свою винтовку Валерию, сразу же вдруг уверовал всем существом, что останется невредим, ибо не может быть, чтобы его поразили пули своих!

Томмот подошёл к краю взлобья и, сильно оттолкнувшись ногами, опрометью кинулся вниз по склону, не сводя глаз с винтовки. Едва он упал возле неё лицом вниз, как пули вспенили снег вокруг него. Чычахов схватил винтовку, обернулся назад, примериваясь, и быстро, как выстреленная стрела, вымахнул наверх.

— Держите своё сокровище! — тяжело дыша, он протянул винтовку Артемьеву. — Но не думайте, что я испугался вашего гнева. Больше таких приказов я выполнять не стану.

Подбежал молодой русский офицер.

— Брат Артемьев, вас вызывает генерал Вишневский!

— Иду.

Офицер убежал обратно.

— Где нам тебя ждать? — спросил Валерий.

— Пусть ждёт генерал! — ответил Артемьев. — Отойдёмте-ка вот туда.

За надёжным прикрытием толстых деревьев, куда они отошли шагов на десять, Артемьев кивнул в сторону Томмота:

— Действительно, отчаянный. Но оставим это. Разговор о другом. Каюк ему…

— Кому? — удивился Валерий.

— Конец Пепеляеву, говорю! Проиграл он, выдохся. Сил на Якутск у него уже нет.

— Как это?..

— Лучшая часть дружины истреблена здесь, в Сасыл Сысы. Если бы в своё время он послушался моего совета… Не послушался! Хвастал, что управится тут за день-два. Показали ему красные, почём дюжина гребешков!

— Так Ракитин же в Чурапче!

— Не болтай глупостей! В Чурапче сидит Курашов. И скорей его пушки разнесут самого Пепеляева.

— Ах, какая беда!

— Да, рухнула ещё одна надежда. Не без твоей помощи, кстати сказать…

— При чем тут я? — удивился и струхнул Валерий.

— Да при плане этом! План красных, твои ценные сведения…

— Я же выполнял задание! По твоему же совету!

— Ладно, счёты сводить уже поздно! Слушай, что скажу. Красные — не дураки, скоро подойдут сюда. А нам придётся по собственным следам уходить на восток. Пепеляев с людьми своими, конечно, подастся к иностранцам, а мы останемся в родном краю. Но не думай, что на этом борьба закончится! А пока найдём ухоронку у охотских тунгусов. Чтобы поднять новый мятеж, потребуется много денег и прочего. Отсюда следует, что все богачи, вроде отца твоего, должны уйти и увезти с собой всё что можно. Тут или расстреляют, или разденут до ниточки.

— Понял…

— Ещё вот что. Люди Пепеляева, перед тем как податься назад, примутся грабить направо и налево, не посмотрят, кто свой, кто чужой. От моего имени передай зажиточным: пусть торопятся. Надо им подняться в дорогу в эти дни, не позже. Предупреди: кто станет увиливать да выгадывать — будет иметь дело со мной. Всё!

— Уж больно неожиданно это! Может, твои пророчества преждевременны? У генерала достаточно сил…

— Нет! Надо смотреть правде в глаза, на то и война! Собирайся и ты. Прибудем в Нелькан, парня своего отдашь мне! Сделаю своим адъютантом…

Резко повернувшись, Артемьев быстро зашагал прочь. Аргылов, проводив его взглядом, подозвал Томмота, и они пошли к своим коням.

— Случилось что-нибудь? — догадался Томмот.

— Ничего! — отмахнулся Валерий.

— Поедем куда?

— К моим старикам.

— Мне бы заехать в Абагу, — уловив его настроение, быстро сообразил Томмот.

— С чего бы это?

— Говорил тебе, шарф оставил…

— Спятил ты, что ли, Чычахов? А ладно, поезжай да обернись побыстрей!