Отправиться этой же ночью к церкви старшему лейтенанту Долгополых не пришлось — помешал начальник штаба Хабаров. Он позвонил исполняющему обязанности командира дивизиона:

— Докладываю: свечек (снарядов на огневых позициях) меньше четверти комплекта. С таким запасом выполнение поставленной задачи считаю абсолютно невозможным. Кроме того, предлагаю самовар (гаубицу) Павельева перевести поближе к хозяйству Долгополых. Там ему легче будет действовать.

Выслушав, Ватолин не нашел что возразить. Подумал, что впредь без согласования с начальником штаба не примет ни одного решения. К тому же вспомнил рассуждения Синельникова о роли командира дивизиона — «подписывай приказы, которые начальник штаба составит».

— Хорошо, — ответил Костя. — Подсчитайте все и отдайте распоряжение.

Гаубицу перевести — дело простейшее. Но снарядов не было и на отстоящей за десять километров базе. Пока снаряды доставили туда, пока их вез к огневым позициям на тощих лошадях вэвод боепитания, прошло двое суток. Только тогда старший лейтенант Долгополых, придирчиво проверив состояние каждого орудия и умение бойцов вести скоростную стрельбу, отправился на ничейную землю.

Отправился не ночью, а днем, дабы самому лишний раз убедиться в непросматриваемости тяжелой вражеской батареи ни с какой иной точки, кроме как от церкви. А ночью связисты должны были кратчайшим путем протянуть провод.

Заряжающий Герман Лебеденков шел за старшим лейтенантом, строго выполняя его приказ: «Делай, как я». Гадал, что будет дальше, за следующим поворотом траншеи, и утешал себя: страшнее, чем в то утро, когда пятнистые чудовища двигались на батарею, не будет — не может быть. Тем более что сейчас всего лишь в шаге перед Германом покачивалась перечеркнутая ремнем такая надежная спина командира батареи.

Долгополых иногда останавливался, заговаривал, как со старыми знакомыми, с артиллеристами «сорокапяток» и стрелками противотанковых ружей, расспрашивал, не слышат ли они выстрелы тяжел ой немецкой батареи, и если слышат, то с какой именно стороны, и много ли времени проходит от выстрела до того, как в воздухе прошелестит тяжелый снаряд. Отвечали по-разному, но больше так: слышать слышали, но время не замечали — ни к чему.

Достигли площадки, показавшейся после тесных траншей очень просторной. Отсюда шел крутой лаз в землянку. У входа сидел с перебинтованной головой, в расстегнутой гимнастерке боец. Кивнув ему, Долгополых спросил, что тут можно увидеть, если подняться на бруствер.

— Ничего, — прохрипел простуженно боец.

— Как ничего?

— А так… Фриц увидеть ничего не даст, сразу уложит.

Спустились в землянку, там, сидя у стены, дремал лейтенант с автоматом на коленях.

— Здравствуй-здравствуй, старшой, — сказал он в ответ на приветствие Долгополых, умудрившись как-то разглядеть его петлицы в пробивающемся сверху тусклом снопе света. — Артиллерист, говоришь? Не в помощь ли нам?.. Тяжелая батарея? Да ну ее.

Лейтенант пояснил, что командует ротой, в которой осталось пять человек. И роту выбила не эта батарея. Она швыряет свои снаряды по тылам и пусть себе швыряет, чтобы тыловики не забывали, что числятся на фронте..

— А ты что, хочешь ее накрыть? — спросил он с немалым удивлением. — Не получится. С «кукурузников» надо ее бомбить. А «кукурузников» теперь не слышно, видно, куда-то перебросили…

Помолчали. Лейтенант снова закрыл глаза. Потом очнулся как от толчка:

— Или тебе очень надо? Так постреляй… Не глядя. Я покажу по карте, где она примерно. И акт подпишу: подавлена, выведено из строя столько-то солдат противника. Вот и все, старшой.

Лебеденков не знал о введенном недавно порядке: выпустил такое-то количество снарядов — отчитайся, представь подписанный начальником стрелкового подразделения акт, свидетельствующий, что боеприпасы израсходованы не зря. Однако без труда сообразил, о чем идет речь, и с интересом воззрился на своего командира.

— Спасибо и на том, — ответил старший лейтенант. — В акте пока не нуждаюсь. А понадобится, обязательно к тебе приду. Ну будь…

Вылезли из землянки. Постояли, прищуриваясь от света. Раскаленный воздух был недвижим. Должно быть, и фрицев сморила жара.

— Тихо-то как, — полушепотом произнес дядя Вася. Это были его последние слова.

Через бруствер перелетела граната, похожая на консервную банку, но с длинной деревянной ручкой. Шлепнулась и, шипя, закружилась у самых ног застывшего в ужасе Лебеденкова.

Рисунки А. Банных

— Назад ее, назад! — прохрипел, бросившись к нему, боец с забинтованной головой. Но его опередил старший лейтенант. Он отшвырнул Лебеденкова, мигом схватил деревянную ручку и бросил гранату обратно… Сколько раз у скольких уже получалось так, что граната с длинной деревянной ручкой возвращалась назад к немцам. На сей раз не получилось (бросить бы на секунду раньше!), взлетела и тут же оглушительно треснула, больно ужалив лежавшего Лебеденкова в плечо.

Он вскочил и, ощутив под ладонью липнувший, теплый рукав гимнастерки, испуганно огляделся. Увидел лежавшего навзничь старшего лейтенанта. Голова его неестественно далеко запрокинулась назад, поэтому не было видно лица. Лебеденков, почувствовав озноб, пошел к вытянувшемуся в такой необычной позе командиру батареи, едва переставляя ноги, словно выжидая, что вот-вот он поднимется и скажет: «Ну ладно, хватит… Двинулись дальше».

Бесформенное лицо старшего лейтенанта кровоточило. Лебеденкову стало страшно, очень страшно, почти так же, как в то утро на батарее, когда он плакал и грыз землю. Только к тому ужасу прибавилось теперь отчаяние: не стало человека, в котором он, сам того не сознавая, видел не просто старшего, распоряжавшегося им, но и самого близкого человека. Лебеденков остался вовсе незащитимым.

Стоя, потупившись, над коченеющим трупом, он впервые в жизни не боялся покойника. Стоял и неслышно, едва шевеля губами, шептал: «Как же так, как же так…» Он не хотел отрывать взгляда, не хотел видеть ни площадки, только что казавшейся такой мирной и чистой, ни траншей, ни этого бесчувственного, с выцветшими глазами, почерневшего, как смоль, бойца.

Когда Лебеденков издал звук, похожий на стон, боец толкнул его в спину:

— Эй, ты!

Лебеденков обернулся:

— А?

— Ты что, чокнутый? Или первый день на войне? Унести его надо.

— Куда унести?

— Куда, куда… Куда-нибудь. Закопать надо. Не валяться же ему здесь.

— Не-ет, — выдавил глухо Лебеденков и вздрогнул, как от удара плетью. Оп снова похолодел от ужаса, представив, как сам станет закапывать старшего лейтенанта и один потащится по нескончаемым траншеям, полным свистящих, летящих в него одного пуль. И как он разберется в бесчисленных переходах, если шел сюда, не видя впереди ничего, кроме надежной, покачивающейся спины командира батареи?

Из землянки вылез командир роты. Увидел мертвым своего недавнего собеседника, присвистнул:

— Судьба-индейка…

Позвал еще одного бойца и указал:

— Вон там, за батальонным КП, артиллеристы сидят… Отнесите его туда. — Подумал секунду. — Постойте, сам с вами пойду.

За батальонным КП сидел на своем наблюдательном пункте командир пятой батареи лейтенант Заруднев.