И, вроде, мир потеплел к июлю. Я, вроде, снова не одиночка. Поёт «Поэт» и шумит «Арт-Улей», писатель на кон поставил точку. Трон умещается в старом стуле. Любовь живёт в шерстяных щеночках, и, может, в том, что тебя надули. И, может, в синих моих чулочках. Я продаю самовары в Туле, в Ultima Thule. Я тот, челночный. Мне двадцать лет, Петербургу триста. Жертвы становятся палачами. Никто с листа не играет Листа. Стихи в печах ничто не печалит. О твой чужой итальянский vista мой русский взгляд разбивался в чайных. Моя вина, как вино, игриста. Я виновата ещё в начале. Я получаю диплом лингвиста, не овладев языком молчанья. Можешь сказать, что виновен Путин в том, что тебя у меня нет в доме. Семь выходных, недостаток буден, часы не бьют по лежачим в коме. Моя – на пульсе. Твоя – на пульте. Поэтому вместе им неспокойно. Уподобляйся и дальше Будде. Не выходи из янтарных комнат. Прости за то, что тебя забуду. Прости за то, что тебя запомнят, как адресата, чужие люди, чтобы раскланяться в «No comment». «Ты появишься в инвизе…» Ты появишься в инвизе. Безупречен, Бога с два. Я влюблюсь в тебя до жизни. Смерти нету, смерть мертва. Голос слаб. И не возьму я ни одну из древних нот. Я спою тебе восьмую. Жизнь по правилу «why not». Вот мой ключ и вот твой панцирь. Мостик света через тьму. Я тебя не трону пальцем. Пальцу это ни к чему. Зарыдает синтезатор. Видишь, в клавишах – вода? Я тебя забуду завтра. Завтра значит никогда. Электричка, полустанок, накормить стихами стол. Я тебя любить не стану. Я придумаю глагол. Раз, два, три, четыре. Вечер — ахиллесовой пятой. Я тебя увековечу. Точка станет запятой.