Мастер пишет меня. Рисует. Рифмует. Ставит. Подмастерья копируют глупо и неумело. Мастер очень сведущ. Если он птичью стаю в небесах обводит обычным для досок мелом, птицы падают – соль, песчаник, хрусталь и угли — прямо Мастеру в руки, что из мира меня сшивают. Мой единственный глаз, пока, к сожаленью, куклин. Но душа моя – самая, что ни на есть, живая. Не пытайтесь меня копировать, подмастерья. Пусть моих жалких копий по сто у вас раскупают; разве не видите, как их глаза пустеют? Потому что из них не бежит ни слеза скупая, ни живая вода, ни капли дождя, по сути. Из моего единственного свет – вечен. Я не дамся своей идеей; не обессудьте, продолжайте же на конвейере тратить вечер на пустые слова, бессмысленные рисунки, статуэтки, что идеальны и безыдейны. Мастер жизнь посвятил мне, а им вы швырнули сутки, Я – бесценна, и этим выше всех ваших денег. Я пока существую, возможно, что лишь в проекте, а подделки мои – двуглазы, но однобоки. Не о вас, а о Мастере – вспомнят, как о поэте, о художнике, драматурге и полубоге. Мой таинственный Мастер никогда меня не закончит, потому я при жизни бессмертие обретаю. Если капля чернил с пера у вас и соскочит, это будет чернильная клякса. А запятая — это то, что в моей, последней из компетенций, это то, почему меня не заменит кто-то. У меня в груди – не выдуманное сердце. Сожалею, что вам никогда не попасть с ним в ноты.