Мастер пишет меня.
Рисует. Рифмует. Ставит.
Подмастерья копируют глупо и неумело.
Мастер очень сведущ. Если он птичью стаю
в небесах обводит обычным для досок мелом,
птицы падают – соль, песчаник, хрусталь и угли —
прямо Мастеру в руки, что из мира меня сшивают.
Мой единственный глаз, пока, к сожаленью, куклин.
Но душа моя – самая, что ни на есть, живая.
Не пытайтесь меня копировать, подмастерья.
Пусть моих жалких копий по сто у вас раскупают;
разве не видите, как их глаза пустеют?
Потому что из них не бежит ни слеза скупая,
ни живая вода,
ни капли дождя, по сути.
Из моего единственного свет – вечен.
Я не дамся своей идеей; не обессудьте,
продолжайте же на конвейере тратить вечер
на пустые слова, бессмысленные рисунки,
статуэтки, что идеальны и безыдейны.
Мастер жизнь посвятил мне, а им вы швырнули сутки,
Я – бесценна, и этим выше всех ваших денег.
Я пока существую, возможно, что лишь в проекте,
а подделки мои – двуглазы, но однобоки.
Не о вас, а о Мастере – вспомнят, как о поэте,
о художнике,
драматурге
и полубоге.
Мой таинственный Мастер никогда меня не закончит,
потому я при жизни бессмертие обретаю.
Если капля чернил с пера у вас и соскочит,
это будет чернильная клякса. А запятая —
это то, что в моей, последней из компетенций,
это то, почему меня не заменит кто-то.
У меня в груди – не выдуманное сердце.
Сожалею, что вам никогда не попасть с ним в ноты.