Я хотел быть с тобой, как никто никогда, я молился на пылью покрытые фото. Чтобы смело мне в белом ответила «Да». Жизнь была бы похожа на утро субботы! Но ты снова на сцене проклятой стоишь! И негромко читаешь, руками колдуя, превращая кабак задымленный в Париж, отдаляешься от моего поцелуя. Как огнями холодными светится ночь, ты блестела, не грея. И это печально. Ты сама от себя отвела меня прочь и дыханье оркестра во мне замолчало. … Через год я пришел на тебя посмотреть из-за спин и затылков весёлого люда. Я еды заказал и, откушав на треть, отодвинул невкусным вдруг ставшее блюдо! Ты смотрела в лицо, говоря обо мне, черный провод кольцом вкруг руки обвивался и вдруг на пол упал. И в сплошной тишине я услышал звучанье забытого вальса. И не тронул ни клавиши твой пианист: эта музыка из ниоткуда гремела! Ты спустилась ко мне с возвышения вниз, и зачем-то взяла меня за руку смело! Мы сбежали с концерта, а вальс все звучал, и столица нам в спину дышала оркестром. Ты вот заговорила, а я замолчал. Я нашел тебя, но – не нашел себе места.