Более десяти лет подряд в Магадане проходят научные конференции школьников. Один из участников, шустрый парнишка, живет в… а, впрочем, так ли важно, где он живет? В панельном доме, который двадцать лет назад был новенький, как с иголочки, а сейчас болен всеми пробоями и прострелами, которые свойственны его ровесникам.

Сам по себе школьник, родившийся и выросший в этом подъезде, — нормальный человек, наделенный природой способностями к физике или математике. Родители приветствовали его увлечения и купили ему компьютер. Немало времени он отдает повальному увлечению играми, и на уроки тоже остается. Нередко к нему приходят друзья из компьютерного клана, обмениваются, как свойственно, дисками, разговаривают на тарабарском языке.

Вместе с тем в подъезде кучкуется и другая братва, чуть ли не с рождения находящая удовольствие в пиве и курении табака, сквернословии нецензурными словами. Стены подъезда, потолок, двери исписаны и изрисованы посредством баллончиков с краской. Пустые банки и сигаретные пачки, окурки валяются здесь в изобилии. Лампочки служат не более суток. Кодовый замок давно сломан. Их двое, свинтусов, если б не они, подъезд был бы чистым, полагают жильцы, чья жизнь, в общем-то, промчалась, как нездоровый сон, в этих недоотравленных стенах.

Что-то слабо в это верится. У нас в подъезде нет детей переходного возраста, но разницу между платой за уборку и самой уборкой ощущает каждый. Возможно, мы дойдем до того, чтобы платить подросткам, чтобы они не гадили. А что, разве это не выход из положения? И еще натравить на молодежь международные контролирующие организации, показавшие свою высокую эффективность. Может, мальчишкам устроят экскурсию в США, покажут, какая может быть чистота на улицах? Или дадут испытать, что такое арест на трое суток? Вообще-то наши нарушители закона уже так достали зарубежные правоохранительные органы, что их ловит полиция страны пребывания. Пытаются откупиться, но как-то не срастается.

Вообще-то молодежь здесь такая же, как и в Магадане: утверждения «Цой жив», «Тальков жив» начертаны на столбах, заборах и мусоропроводах. Надпись на бетонном заборе возле магаданского театра «Смерть уродам» оказалась нетронутой в течение ряда лет. В Магадане нет уродов. Или все уроды? Или я один? Возможно, это образное наименование кандидатов на выборные должности, скрытая их реклама. Поскольку с ней хорошо стыкуется объявление: «Произведу косметический ремонт физиономии физического лица».

Не мог он Квазимодо от камикадзе, как мы ни бились, отличить.

Реклама — раковая опухоль сознания.

Или вот: «Требуется косметолог без вредных привычек». И, социально близкое: «Скидки на услуги косметолога».

Реклама образно называет губную помаду жидкими бриллиантами. Производит их фирма, в названии которой слышится мебель. Вот, кстати, как можно переосмыслить классическое произведение: графиня спрятала жидкие бриллианты в жидком стуле Гамбса.

Отыскиваю надпись на глухонемой стене следственного изолятора: «Школа впередсмотрящих «В корень» набирает слушателей на факультет глухих и слепых, очное и заочное, (око за око), зубное (зуб за зуб) отделения».

Там же самодельные стишки про кандидатов. Они написаны простым карандашом на бетоне, а сохранились, как клинопись древнего Вавилона:

Соответствующие портреты нарисованы, как в учебнике анатомии и физиологии человека для молодых вурдалаков.

Вдруг у меня в голове что-то хрустнуло. Я ведь мыслю, как Стас: «От безвкусной еды, с рождения не ведая вкуса титьки, выросли детки-одноклетки. Вместо музыки у них блям, вместо картин мазня».

Кажется, я поймал его стиль. Ну-ка, еще: «Вышивание гладью и тишью по серому шелку серой мышью. Мышка была в шубке под-котик». Нет, вычурно, чурка.

Иногда я достаю Стаса какими-нибудь глупостями, выдаваемыми «а парадоксы мысли. Типа «Молчание — золото, а слово серебро, 30 серебряных монет — плата за предательство. А у каждой монеты есть оборотная сторона». Или «Не держи камень за пазухой, когда ты как у Христа за пазухой». Или «Паскаль — обрусевший москаль».

Он говорит, что уже достаточно стар, чтобы играть в такие бирюльки, а мне еще можно резвиться. Конечно, он прав, но мне очень хочется. Это означает, что я веселюсь.

Благородная балтийская плесень, как на дорогом сыре, лето — выпитая осень. Небеса шлют привет от Магадана. Стоп, еще раз. Сыр со слезой, а Москва слезам не верит, подавай с плесенью…

Что отравляет отпуск, так это подарки для домашних, будь они неладны! Гостинцы. Жена, сын ждут, чем удивишь и обрадуешь. Через любовь к близким я должен выйти на поступки, к тому же, сочинить из покупки поэму. Любовь — не вздохи в малосемейке.

Да, всего не привезешь, я должен выразить в тратах свою индивидуальность, так впечатлить родню набором презентов, словно составить японский букет-икебану. Благо, есть выбор, нет такой привычной в Магадане китайщины, качество не ниже турецкого, а часто поднимается до немецкого. Попутная экспромтная шутка: «Что толку, что изготовлено в Англии, если сделано пальцем?»

И городке есть базар, куда заглядываю ежедневно, рассматриваю одни и те же вещи, выставленные на продажу, словно пытаюсь просверлить их взглядом, в порядке производства экспертизы. Весьма утомительное занятие, а я же отдыхать должен. Важный компонент всех прозрений — жир, с которого нужно беситься, чтобы глянуть на жизнь с неожиданной стороны. Но некоторые бесятся с углеводов.

Однажды там работали белорусы, приехавшие на выходные. Ласковые люди, они даже деньги зайками зовут. Симпатичная женщина с мужем, он у нее — как добрый фей Ерофей, сказала мне, что в соседней палатке гуманитаркой торгуют, на вес, сотня рублей за килограмм. Куртка как раз столько весит. Кто вас знает, может, вы кирпич в карман запихали. Смеется. Улыбка без подвоха.

А нет ли у вас в продаже халатов для стриптиза?

Аромат помидорных листьев из палисадников напоминает запах подвала. И кошачий запах.

Здесь чайки на крышах истошно стонут, вторя церковному звону.

Как в Магадане, кошки пятнисты, подобны ОМОНу.

Отмотавши срок за сроком, доверяю жизнь сорокам. Песни свои поют воробьи, братья мои.

Во дворах тихо лают собаки, не зло. Затем петухи орут, а к утру чайки.

А женщины вчера кричали, будто слона рожали.

У меня несколько лет назад чайки поселились в груди: когда засыпаешь, слышны хрипы на бронхах, не исчезли они и в этом теплом городе.

В Магадане видел: чайка с вороном спорили из-за рыбьей головы. С грехом пополам поделили. И тут третья чайка подлетела, тогда первая в летное бегство ударилась. А было это возле агробанка. Ну, где старое кладбище. Я когда по Магадану прогуливаюсь, прохожу два кладбища и родильный дом и сокрушаюсь, что из мальчика для битья превратился в дедушку для питья.

Старая поговорка; ребенка нашли в капусте. А он конвертируемый?

Здешние коты любят смотреть на мир из-за бетонного укрытия. Порожек подъезда — вылитый дзот для Мурзика, идеальное укрытие от собак и от людей.

У собачки рыжина, будто прокуренная. Псинка взвизгнула, как свежая авторезина на крутом повороте. Вторую собаку, пуделя, я признал за шапку, хотя Стас и другие видели в нем обезьянку.

Краем уха слышал по радио, с мгновенным ужасом, что продается мальчик. Но это не торговля людьми, это собака, песик ценной породы. Умный такой, как вуточка.

Неподалеку от дома Стаса находится пострадавшая от известного на всю страну взрыва террористов пятиэтажка. Об этом памятный знак.

Коллектив городского кладбища в дни федерального траура проводит похоронную церемонию без звукового сопровождения. Минуты траурного молчания сливаются в белое безмолвие.

У подъездов панельных домов скамейки, отполированные старыми юбками. Старушки, обсуждающие плохо простиранные майки, Маню и Лидку, приходящих в них к алкашу Пете. Все это по-прежнему служит мощным воспитующим фактором. А вот злодеев с бомбами не уследили.

МЧС — мьясо чи сало. Надо было зачислить старичье в тайные агенты, провести стажировку на полигоне специального ведомства, с выдачей спецмолока. Старики, словно обидевшись на государство, помалкивают в тряпочку.

А есть тут один, сын подъезда, в сумасшедшем доме пока обретается, говорит: до тех пор теракты не прекратятся, пока солдатские матери свое веское слово не скажут. Не генералы, не политики, а вот если русские женщины пристыдят матерей боевиков, то это может сработать. Сработает, если эти сыновья поперек кровати умещаются.

С жарой поможет побороться холодное оружие тульских заводов.

За ошибки надо платить, а скупой платит дважды, да еще дает на чай-чифирок, если ему дашь на водку.

С другого конца улицы Ленина, возле вокзала, возвышается в соснах каменный храм и каменное коллективное надгробие. Умершие за правое дело похоронены в правом крыле кладбища. Люди другой веры, другой культуры, сердце скорбит и по ним. Странное чувство, похожее на прозрение, будто после пожизненного заключения тебя ждет посмертная слава. В краю бездорожья ты был бандитом с большой дороги, в краю дураков — палатой ума. Палатой мер и весов.

Здешний образ жизни определился древним ледником, мешающим земледелию. Из камня здесь делали все, в том числе крест на храме. А православный материал — дерево. Из камня не сделаешь такие маковки, как из дерева. Хотя древесины в этом краю много. Как раз деревья — это то, что объединяет. Каменный дом можно строить и одному, а деревянный только сообща, бревно один не поднимешь, и от бревна идет наш национальный характер, противоположность индивидуализму.

Уработаешься, брякнешься бревном, а на сердце камень.

Если честно, в глубине души мне немного нравятся те нелепые ситуации, в которые я периодически попадаю. Да, неприятности. Зато потом пульсирует источник юмора и балдежа. Мне не надо то, что лежит на поверхности. Надо то, что стоит в глубине.

Я не очень-то понимаю, зачем люди ездят в отпуск и что хорошего в безделье, на которое, кстати, тратишь больше усилий, чем на сверхурочные? Уезжая на месяц из Магадана, теряешь социальный статус, хоть он и не Бог весть какой, но превращаться из журналиста местного масштаба в какого-то аморфного отдыхающего или, того хуже, санаторного больного — попросту противно. И тошнотно. Можно было бы и здесь навести шороху, но столько усилий при этом придется потратить, что вся операция потеряет рентабельность и смысл.

Уезжать из города в отпускную пору стоит, если наслаждаться жизнью, но что означает это затейливое словосочетание в наше время? Поглощение дефицитов, как это было в доперестроечные времена?

Но ведь сегодня главный дефицит — деньги, а все другое можно получить, никуда не выезжая. Даже очередь отстаивать не придется.

Все можно достать дома, сэкономив на оплате проживания. В прежние времена даже в кошмарном сне не могли присниться такие цены за комнату, за койку. Но если крыша над головой есть, можно осуществлять план по насыщению организма питательными веществами в виде помидор, огурцов, кефира повышенного качества. Все вместе взятое скрашивает отпускное существование. Правда, когда говорят «полезно» вместо «вкусно», мне будто мышьяка подложили.

Параллельно (и перпендикулярно) я выполняю программу разумной экономии. Можно, не покупая кефир, парное молоко, сберегать деньги. Но если не покупать это же в Магадане, экономия в два раза выше.

Надо тратиться в Питере, наслаждаясь ценовой разницей. Может, навалиться на мясо, шашлыки? Это тем, кто не боится лопнуть. Я-то уже давно отдаю себе отчет в том, что во второй половине дня не стоит пить кофе и есть котлеты.

Было сильное искушение пролоббировать лобовое стекло к своему «Жигулю», стеклоподъемники, тормозные колодки и дворники и прочие агрегаты, но как все эти тяжеленные вещи везти через всю страну?

Надо использовать преимущества погоды, побольше гулять по аллее. Только жаль тратить время, ведь этот ресурс не возобновляемый. Совмещаю прогулки с покупками. В маленьком городке куда еще ходить, кроме магазинов? Товары здесь не китайские, а добротные, европейские, недосягаемые в Магадане из-за тарифов на грузоперевозки. Осмотреть достопримечательности можно за один день. Приходится убеждать себя, что жизнь прекрасна.

Не перевелись еще такие путешественники: из маленького поселка (тысяча жителей, в небо дыра) едут за тысячу верст, чтобы попасть в аналогичное местечко: в небо дыра, между кладбищем и зоной. Я вот тоже уехал из Магадана, чтобы попасть в такой же Магадан, только значительно меньше. И без областных структур.

Колымский пейзаж неполон, если поле зрения не пересекает колючая проволока. Сколько же этой проволоки, если весь Советский Союз опутан?

Глазеть на чужую жизнь вообще-то тяжело, когда попадаются люди богатые и молодые. Моментально понимаешь свою второсортность.

Мне не надо музеев, Медного всадника и Петродворца. Обычная жизнь — как музей под открытым небом. Я бы с мамой поехал повидаться, да нет ее уже на белом свете.

Стоит выпить пива, и жизнь кажется не такой уж безнадежной и пущенной псу под хвост. Будто бы можно ее слегка подкомментировать для назидания потомкам: как преодолевал трудности, которые им не снились. Начинал при лучине, шел в ногу с эпохой, но теперь стал отставать.

Конечно, кто-то ищет в отпуске необычных чувств, эйфории, такого счастья, которое в принципе невозможно в мирные будни. А кто-то, словно снятый с креста, мечтает о простом покое для зализывания ран. Кому-то надоела обстановка в столице и в окрестностях, тянет за рубеж страны, в экзотику, а тебе, малоденежному, и загаженный лес — земля обетованная, поскольку тепло в одной рубашке, тело жадно дышит просмоленным хвойным кислородом свободы.

Вся древняя история творилась в Египте при страшной жаре, а в блокадном Ленинграде во Вторую мировую войну фанатики-химики продолжали свои научные поиски в нетопленых лабораториях, и химические реакции проходили не при положенных двадцати градусах тепла, а при более низкой температуре, потом иностранные коллеги удивлялись экстравагантности русских исследователей.

Я уже сколько лет живу в квартире, где термометр замерз на 16-ти градусах, и мой мозг, я думаю, покрылся шерстью. Что я могу сочинить в такую дубарину? Во всяком случае, совсем уж не египетское.

Как-то по телевидению показывали лягушку, способную замерзать в ледышку. У нее ткани напитаны сахаром и не разрушаются при замерзании. Пригреет солнышко, и оживает зеленое создание. Вот, наверное, и у людей, проживших десятилетия на Севере, зимой тормозятся какие-то функции, возвращаясь летом. Молодым, может быть, это и незаметно, а я криогенную метаморфозу уже не могу игнорировать. Пока молодой, не думаешь о такой ерунде, как теплая скамейка в сквере, но вот кто бы сказал раньше, что случится со страной! Знал бы, где упасть, соломки бы постелил. Или сена. А то как: упал — отжался. А вы Лебедем хотите стать? Лично я, если упаду, уже не отожмусь.

В Магадане после пятнадцати лет работы присваивают звание ветерана Севера. А если 30 лет пурговал, а 45? Когда поживешь тут, поработаешь, и трудовой стаж, один за полтора, равняется твоему возрасту, то наполняешься своеобразными мыслями, начинаешь казаться себе живым идолом и даже сочиняешь нечто такое: «Стуча под ветром, юкола / Меня убаюкала». Модный певец про шарманку поет, а мне слышится «шаманка».

А тебя, земляк, не удивляет такой феномен — в истории остались имена путешественников, которые с трудностями преодолели долгий путь, открыли неведомые земли, оставив свои имена на географических картах. Но ведь на открытых ими землях испокон века, пусть не оседло, жили аборигены. О них ни слова. Этнографы прославились, запечатлев обычаи этих людей, срисовали и изучили их одежду, орудия труда, записали их сказки, легенды и поверья. Перепробовали их кухню, что-то переняли. Что же сами-то аборигены сплошали?

Да они просто жили по установившемуся порядку, не подозревая, что их сказки можно записать, издать книги, танцы зарисовать и описать, а теперь еще снять на пленку. Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь, — сказал классик. «Белое безмолвие», длящееся веками, заговорило.

На самом деле Север имеет свою поэзию и романтику. Но когда начинаешь об этом говорить, принимают за фантазера. А вот магаданцам дано понимать и принимать иные формы жизни. Делать вид, что истина где-то там, в Америке, на самом деле твердо верить, что она здесь, и пророки в Отечестве есть. Только все молитвы были написаны при сорока градусах в тени, а в наших льдах они должны быть с подогревом.