На дачном участке, рядом с продукцией очистных — куча пиломатериалов, восхищающая Стаса дешевизной и обилием. С детства воспитанный военной голодухой, он привык ценить каждую хлебную крошку. Для него идеал жизни — много еды, погружение в пищу, как при изучении иностранного языка — погружение в языковую среду. Житель степи, с таким же пиететом относится он к любой досточке, хотя и купается в древесном изобилии Карельского перешейка. Неважно, что и на Колыме леса вдосталь. Сам материал диктует ему азарт поведения, заставляет мастерить и строить, наслаждаясь процессом, его ксилофоническим звучанием. В Москве есть театр на досках, который мне так и не удалось посетить, но само название запомнилось и легко приклеилось к этой горе пиломатериалов. Может быть, я временами чувствовал себя артистом театра на досках.

Несколько дней мы относили лесной некондишн к домику, раскладывая на четыре кучи: для строительства забора, на обшивку домика, дрова и прочее.

Синица сидела на елке, что у крыльца домика, Стас угостил ее шкуркой щуки.

Стрекоза пролетела. Скоро их будет много, на них примется охотиться кобчик.

А хочешь, подарю тебе запись дятла? Качество звука — долби.

Прожить несколько жизней — такое естественное всеобщее желание. Забросить усы и зацепиться за камень — подобно клубнике. Перенести свой домик, подобно улитке. Работать сразу на трех столах и жить в двух квартирах и на трех дачах, любить несколько женщин и несколько местностей, пока не разорвется сердце. Одного такого многостаночника вычисляю по объявлению: «Куплю бивень мамонта, клык моржа, зуб кашалота, рог барана, хвост колонка, перо павлина, хвост ящерицы, шейку рака, когти электромонтера».

Да кто ж тебе продаст, чучело! И чего это так разботвился? Жена рога наставила, небось?

Кувшинка на воде — живая восковая прелесть.

Ящерка в кресле под белой, пожароустойчивой тканью, величиной со спичку, угрожающе щерится. Рябина, методично расставившая свои ветви с красными ягодами. Березка шепчет другой березке заветное.

— Однажды, — рассказывал Стас, — пилил ольху, тут закричали гуси, 400 птиц, все небо в гусях. Такое бывает только в раю. Когда вижу одного гуся, я покрываюсь гусиной кожей, а тут такая стая!

В лад приятелю вспоминаю, что 24 мая на водохранилище Магаданской ТЭЦ прямо в снег и лед прилетела и опустилась стайка лебедей, а в городе отопление успели отключить. Чуть не погибли пернатые! В это водохранилище всегда теплую воду сливали, вот и разбаловали красавцев. Оказывается, нужны мы им, диким пернатым. Помнят наше, пусть и невольное, добро.

Эту, а может, и другую гусиную стаю я видел, гуляя на берегу бухты Нагаева. Живую змейку, из пернатых тел, увидел и обомлел. Сверху они широко глядели на колымские просторы, словно прикидывая на глаз оленеемкость тундры.

От мыслей отвлек мальчик: шел себе с родителями, медленно поднимаясь по склону.

— Гуси разговаривают, как воробьи? — спросил у матери.

— Не болтай глупости, — отбрила та.

Эту информацию Стас пропускает мимо ушей и рассказывает, как, садя картошку, наблюдал охоту стрекоз на комаров, а на стрекоз, и свою очередь, охотились кобчики. Так это было непривычно, что не смог удивиться, и теперь ждет повторения, уже скорого, когда появится звезда между этим и этим деревом.

Здесь разница с Питером в цветении черемухи две недели — такая же, как между Талой и Магаданом. Здесь три часа электричкой едешь, а там семь часов автобусом. Черемуховое дерево ростом в мять метров, а на Чукотке я видел черемуху ростом меньше карандаша, и цвела. И пахла.

Чаек здесь множество, на водохранилище. Летят спать и возвращаются молча. Устают от собственного крика.

— Чайка однажды долбанула в воздухе ястреба, — рассказывает Стас. — Один добряк кормил чаек булкой с балкона, и птицы нечаянно разбили ему балконное стекло. Сорока у гнезда дроздов бродила, искала поживу, ее долбали тысячу раз, но однажды не достали: схватила птенца и утащила.

Сорока перетирает косточки сидящих рядом сорок, числом не менее сорока. Мистическое число.

Дочь Стаса Лида думала, что в клубнике крыса, стала прогонять. Неизвестное существо шмыгнуло между кустиками и взлетело на полуметровую высоту — черная стремительная гибкая птица дрозд, любитель клубнички.

На дачу Стаса я езжу с его квартиры на велосипеде, маленькое сиденье под моим чрезмерным весом врезается в тело, и я на своей шкуре постигаю, что такое казнить посажением на кол. Но не на иглу же!

Я чучелом стану, от всякого сброда начну защищать честь огорода. Запою, как певец Шура беззубый, от боли. Маленькая русалочка из сказки Андерсена от чудовищной муки никак не могла встать на ноги, сотворенные из ее хвоста. У меня нечто похожее с тем, откуда ноги растут. Морские офицеры любят дамские велосипеды, — делится наблюдением Стас и загадочно улыбается. Я невольно нахожу в городке этих офицеров. Точно, едут на дамских велосипедах. Интересно, какие у них корабли и где они базируются? Небось, военная тайна.

На первом от дачи перекрестке лесной дороги недвижно скрючился сбитый машиной велосипедист. Переднее колесо велосипеда смято в яйцо, лобовое стекло машины разбито. У иномарки это неподвижное тело: мужчина в обычной по местной моде экипировке, с рюкзачком — органическое продолжение спортивного стиля. Здесь все с тележками. Памятник Чапаеву возле военного училища, одна из фигур тащит станковый пулемет, живо напоминая этих тележечников. Поднимающаяся по эскалатору женщина с рюкзачком и тележкой походит на всадника в бурке, с пулеметом «Максим».

Кто он, велосипедист, что произошло, я не стал расспрашивать, надеясь разузнать из местной газеты, но ничего в ней не нашел. Возможно, 40 лет, столько убитому на вид, наложилось на 40 градусов. Заплати за землю налоги и спи спокойно, дорогой товарищ!

Я вдруг ощущаю устойчивое эмоциональное равновесие, и даже небольшой подъем. Это реакция подлого организма, с которым мы в разладе. Временный передых. Жизнь отравлена непреходящим ощущением катастрофы. Если этого тянущего чувства нет, наступает мгновение счастья. Оглянись: тебя весь день не мучили, не пытали. Ты ждал боли, был к ней готов и устал от ожидания. А здесь-то явно пуля пролетела в молоко, в молочную реку с кисельными берегами, и можно расслабиться между перебежками из воронки в воронку.

Хороша ложка к обеду, вилка к ужину.

От частых регулярных дождей куча горбылей пахнет влажной свежей древесиной, смолой и корой, немного скипидаром, заманивая в детство, в деревню.

Танец дождя на танце живота.

Отец друга моего раннего детства, демобилизованный после фронта и армейской службы, вот так же занимался строительством, и мы, пятилетние мальчишки, играли на бревнах в незатейливые подвижные игры. Не обходилось без синяков и царапин. За одного бдым двух не бдым дают и еще догоняют: бдым-бдым.

Больше всего ребятне нравилось бывать в новеньком нужнике, дышать густым скипидарно-медовом запахом, перебивающим вонь испражнений. А рядом лежал кристалл соли, величиной с коровью голову, с кавернами, пролизанными Бурениным языком. Я тоже лизал ту соль, она казалась сладкой.

В конце марта в Магадане гололед — грязный и глянцевый, он напоминает соль-лизунец тех давних деревенских времен.

Вот и теперь, почти полвека спустя, похожее сочетание ароматов дерева и экскрементов. А в дополнение — комары, после их укусов ноги чешутся так, что хочется их обрубить. Очаг возбуждения в мозгу не гаснет, заставляя думать только о насекомых. Наверное, они выводят потомство прямо на влажных досках. Я стал искать личинок, а нашел небольшое, с куриное яйцо, осиное гнездо и вялую, как с похмелья, бабочку.

То и дело Стас взрывался особым ликованием созидателя, наливался здоровой краснотой не пьющего и не курящего человека. Ведаю, что удачно забитый гвоздь дает не меньшее, а большее удовольствие, чем интеллектуальный труд. На строительство я сам ни разу в жизни не отваживался, разве что из водопроводных труб и древесно-волокнистых плит соорудил стеллаж для книг, и то накатила и не отпускала несколько дней незабываемая гамма положительных чувств. Я победитель, воин. Бачок починишь, и чувствуешь себя достойным ласки красивой своенравной женщины. Особенно если фурия впала в эйфорию.

Первоначально я помогал Стасу изладить лежанку — из панцирной сетки и одной кроватной спинки. Нарастить, укрепить, приделать ноги. Ну, в другом смысле.

Я играл роль зрителя в этом театре на досках. От меня он заводился. От моей инертности, измученности и морально-политической усталости. Где бы он еще нашел такого терпеливого невозмутимого слушателя? Такого молчуна? Я внезапно понял, что он завидовал тому, как безропотно я молчу.

Однажды на берегу Нагаевской бухты Стас, — так он внезапно рассказал, — попал в цепкие руки незнакомца, который часа два без перерыва изливал свою колымскую жизнь, извилистый путь от бича до заместителя прокурора области, потом закашлялся, долго сплевывал мокроту и попросил прийти на другой день, дослушать. Мол, я тебе заплачу, только обязательно приходи, а то такого терпеливого и невозмутимого слушателя вижу впервые в жизни. Вот ведь как получилось: коллекционер похвал получил комплимент без усилий. Примерил непривычную шинель слушателя. На самом деле Стас не молчит, даже когда ест, даже во сне говорит и говорит, а тут какое-то затмение нашло. Или просветление? Но это неплохо для жизни — интуитивно чуять прокурора.

Доски, набитые на кровать в виде щита поверх панцирной сетки, подо мной слегка прогибались, позвоночник сладко ныл, запах свежего дерева, срубленного, но продолжающего жить иной, неведомой людям, жизнью, щекотал ноздри. Казалось, вбей в землю сосновый кол, и он бросит корни. (Слегка отпустит боль, и ты летать изволь!)

Я был счастлив полежать на сооруженной Стасом кровати, уносясь, как на ковре-самолете, в мир, где нет слов, а легкая боль и усталость разливаются в пространстве, образуя с дымком костерка, ароматами томящейся свежей картошки, зеленой травы, хвои, с пучками света в разрывах туч, с ветерком, от которого откладывает в носу, неповторимые парфюмерные комбинации.

Стаса тянет на детские воспоминания. Его старшая сестра прекрасно пела. Когда в доме сломалось радио и монтер полез на столб чинить проводку, она взяла гитару и принялась исполнять нечто популярное тех лет. Монтер подумал, что радиоточка ожила и дело сделано, слез на стальных когтях со столба, вошел в хату с улыбкой победителя, а радио молчит. Опять стал на столб карабкаться, а пение продолжилось. Девушка пела, это было ее обычное состояние. Когда понял, в чем дело, так впечатлился, что стал свататься к певунье. Однако Людочка вышла за африканца. Он ее увез к себе, потом на верблюда выменял. Увидеть бы того верблюда!

Не могу не заметить, что своими рассказами Стас приводит меня в состояние эйфории, словно легкое вино.

Пытаюсь извлечь из кладовых собственной памяти что-то похожее, да куда там. Вот что проносится в голове:

«Бывает, и женщины поют, как кастраты, а не только мужские рубашки носят. У них в пост-бальзаковском возрасте избыток мужских гормонов, но это не значит, что поезд ушел, просто сменил категорию. Каждая красивая женщина кажется мне знакомой, будто я любил ее в юности.

Запальчивая глупость, сказанная в 30 лет, вдруг дозревает, когда тебе 65, наполняется особым видом банальности, похожей на мудрость.

К старости меняется система ценностей, оценка прелестей. Большой бюст у женщины. Хорошо? Состарилась, а все таскает его, словно гирю, позвоночник напрягает. Остеохондроз. Поэтому у некоторых возникают болезни, а ампутация дает облегчение на половину пуда.

Есть старые девы, а есть состарившиеся бездетные женщины, уходящие в работу с головой. Если бы у них было две головы, они бы двумя ушли в работу. Да что там толковать, есть, по крайней мере, две знаменитости с этой проблемой. Актрисы. Смотри на экран, мотай на ус. Не рожавшие еще больше на мужчин походят. Не верю я им, как сказал бы Станиславский».

Второе деяние Стаса — туалет из забитых в грунт заостренных горбылей. На даче можно соблюдать облегченный вариант гигиены. Главная проблема заключалась в яме. В грунтовой воде, выступающей, как недремлющий часовой, едва вонзишь лопату.

Сосед моего приятеля по фамилии Ватник, скорее всего, искаженное Ватман, либо Бетман, вполне возможно одержимый манией, сделал в своем домике чрезвычайно узкие окна, едва кошке пролезть. Таким образом он противостоял возможным разбойникам. В годы войны был сыном полка, потом дорос до сына дивизии. Так что логика железная, мера адекватная. Каково же было изумление моего друга, когда тот сосед показал ему дверцу в земле, открыв которую, можно было якобы попасть в подземный ход, в секс-бомбоубежище. У него не склад ума, а схрон. Крышку мы, правда, так и не подняли, увлеклись разговором.

Стас встречался с головными отклонениями и ранее. Одна из его сотрудниц видела в тайге марсиан, другая по цифрам на настенном календаре читала будущее близких, да и сам он обожал девушек-близнецов, любителей американского бильярда.

Один из дачников двадцать пять лет держал в курятнике личный автомобиль «Жигули», поскольку пользовался персональной «Волгой». От паров куриного помета, одна из составных которого — плавиковая кислота, кузов истончился настолько, что утратил несущую функцию.

Я разговаривал с этим весьма пожилым человеком, он показался разумным. Дом у него капитальный, кирпичный, построенный в ту пору, когда стройматериалы были до смешного дешевы, точнее, причастным к строительству гражданам доставались даром. И тем, кто имел доступ к жидкой валюте. С приходом рыночных отношений, разботвившийся нуворишка дерзнул выйти на новый уровень, превратить дачу в замок, и растил настоящий английский газон, который следует стричь триста лет для достижения задуманного эффекта. Несколько лет стриг, пока не заболел, и тогда энергичный племянник перекопал землю и засеял картошкой.

В беспорядочном разговоре всплыл неведомый Утопильский, примадонн и курак, раб храпа, вундеркит, сохранивший до старости способность производить первородный кал. В позднем детстве он отличался сообразительностью и знал ответы на каверзные вопросы, какими подлавливают на экзаменах, если хотят срезать, например: «Какая вода быстрее закипит, кипяченая или сырая, что на самом деле тяжелее — килограмм пуха или килограмм железа». Безошибочно решал тест: «Можно ли подстрелить дичь зарядом из дроби, если дробь а) барабанная, б) десятичная».

Теперь курак состарился, и у него остались лишь вторичные признаки принадлежности к сильной половине человечества.

Ай, люли, малина, инсулин с адреналином! А ботинки с гуталином.

Стас поведал мне о маленьких хитростях, позволяющих выжить. Покупает кости, старые, начинающие зеленеть: приходит к закрытию, и ему скащают цену вдвое. Мясные обрезки почти задаром достаются. Одному торговцу подарил книжку своих рассказов. Тот посадил жену торговать, а сам пошел в сарай читать. Пришлось от книги отрывать бульдозером. У наших в большей или меньшей мере проявляется любовь к американскому образу жизни. Они уже берут в салон автомобиля бейсбольную биту, а один, по фамилии Сырборман, уверен, что в бейсбол играют монтировкой. Конечно, американские барбекю против нашего шашлыка — все равно что пейджер против мобильника, а часами томить картошку на слабом костерке, до обморочного притока желудочного сока у всех присутствующих — можно было бы назвать американским ноу-хау, если бы Стас был американцем.

Но я отвлекся. Решение туалетной проблемы сопровождалось такими озарениями, как удаление остатков с использованием больших полиэтиленовых мешков и туалетной бумаги «Навигатор» с таблицей логарифмов на рабочей поверхности.

Я сказал, что в Магадане уже вовсю торгуют биотуалетами для дач, но, похоже, Стас остыл к проблеме. Подыскивая подходящие для строения колья, Стас понял, что необходимо рассортировать пиломатериалы. Моя помощь оказалась кстати. Несколько дней мы трудились над созданием штабелей. Над двумя штабелями построили навесы, и они казались издали законченными сооружениями — как бы архитектура малых форм. Напоминали вышки для охраны.

Возможно, энергии, расходованной на сортировку, хватило бы для постройки какого-нибудь небольшого объекта — эта мысль пришла нам одновременно. Перед внутренним взором друга пробежали десятки навесов, скворечен, таежных избушек, сараев, срубленных за колымские десятилетия. И ему вдруг стало жаль затраченных усилий. Если бы трудиться на одном месте, можно было бы возвести какой-нибудь дворец необъятных размеров и красоты неписаной. Особенно обидно это теперь, когда накатили пенсионные годы. Один наш общий знакомый, плотник и писатель, говорят, в одиночку поставил такой. Гордился и ликовал лет десять-пятнадцать, пока его не окружили особняки нуворишей.

С этой дачей Стас немало нянчился. Он повторил за чашкой чая свой рассказ о том, как вел канаву до самого озера, чтобы спустить верховую воду, натолкнулся на старую отводную канаву, прорытую десятилетиями ранее финнами, с бетонированным руслом, очень обрадовался, удвоил усилия, докопал до конца, и грунтовая вода послушно понизилась до приемлемого уровня.

Стас столько возвел домов, что будто бы исчерпал какой-то лимит, и начинать новый ему просто не хочется. А то бы перестроил дачный домик. Он вспомнил сталинский закон, предписывающий строительное прокрустово ложе. Один замахнулся, вывел дом выше нормы, ему шепнули, какой корячится тюремный срок, так шустряк быстро привез 30 машин земли, набросал вокруг, как бы закопал хату, заглубил.

Его же наблюдение: дачники очень уважительны с дачными ворами. Если оскорбишь того, кто у тебя картошку украл, могут пустить красного петуха. Хорошо, хоть не голубого! Стас подчеркивает пристальный интерес людей робких, боязливо законопослушных к разбойникам и бандитам. Судя по интонации, сам он такой же.

Вдруг Стас порывисто вспоминает слесаря на своем заводе: тот не пользовался замком, запирал свой шкафчик, заваривая дверцы электросваркой.

Все время над поселочком дачников, — а это охранная зона военного санатория, — слышится звук кузнечиков. Возможно, это звучат бензопилы: дачники строятся. Великая стройка капитализма. Пусть. Лишь бы не было войны.

Повинуясь какому-то порыву, Стас берет бензопилу и относит соседу, который только что выкупил мощный железобетонный фундамент, в нем свободно могла бы разместиться долговременная огневая точка. Сосед привез машину бруса, хватит на мощный дом. Стас как в банк кладет свою пилу, надеясь вернуть с процентами.

Строители и рыбаки весьма близки по менталитету: и те, и другие преувеличивают. Кто устно, а кто и приписывает. Они очень любят трехэтажные словесные конструкции, будто бы придающие достоверность их фантазиям. Я предложил Стасу назвать его владения «Дача Ложных Показаний», прибить вывеску.

— А меня за это не посадят? — отшутился Стас.

Я еще не знал, что скоро строительная цивилизация докатится до Магадана. Турки, нанятые губернатором Абрамовичем для строительства светлой жизни на Чукотке, возвращаясь из Анадыря, застряли в столице Колымы. Чтобы не тратить времени даром, взяли подряд на ремонт сауны. Работают быстро и красиво, просто даже сладко. И незаметно для себя перестроили банно-прачечный объект в турецкую баню.

Велика Россия, а строят турки. А Киркоров устраивает им поддержку, перепевая песни молодого голосистого Таркана: «А я мама ща ка дам». И дает. Наверное, Аллу называет мамой. Алла Акбар. А что удивляться тяготению к турецкому, ведь каждый болгарин без пяти минут турок, как каждый русский имеет в родне татарина. И вообще в доме певца не говорят о фанере.

И то сказать, тарканами нас, конечно, не удивишь, но когда видишь молодого энергичного парня в песенных конвульсиях, поражаешься длине и незащищенности шеи. Куда только смотрят шеехранители? Пусть бы его брили электрической бритвой, а не клинком, а то боязно, он ведь ни секунды не может пробыть в неподвижности. А шея такая длинная и тонкая.