Тата, к сожалению, отсутствует: напуганная мужниным телефонным звонком, в порыве защитить любимого человека выехала навстречу, и они неминуемо разминулись. Пока ехала, многое передумала и перечувствовала, перестрадала. Привиделось ей, что Михалыча приняли по ошибке за киллера и подложили деньги, чтобы совершил заказное убийство. Надо посмотреть, нет ли в той денежной пачке фотографии, которую можно принять за заказ. И это при том, что она все еще ничего не знала о трупе.

Тем временем события на месте происшествия развиваются своим ритуальным чередом. Вызваны «Скорая помощь», милиция. Обе бригады приезжают, делают, что надо, а кого не надо, не трогают.

Коварная мысль заползает по утомленному позвоночнику Михалыча, холодя: а ведь на месте убитого мог быть он. Может, кто-то из подопечных словесника не поступил в институт и нанял киллера, а юг сработал на двойку с минусом? В большом городе и двойников больше. Кстати, в художественной литературе тема двойников недостаточно отражена.

В следующую секунду он понял, что силовая версия не выдерживает критики, только случайность правит миром. Еще секунда, и у него от усталости лопнет голова. Авиаперелет Магадан – Санкт-Петербург на самом деле выматывает нервную систему и даже эмоционально устойчивых людей выводит из устойчивого равновесия.

Тем временем телевизор передает оперативную сводку об убийствах. Застреленный носит фамилию Орлов, а подозреваемый работает фотороботом, кличка Ленский Расстрел. Особые приметы: пистолет с глушителем и сам глухонемой, по инвалидной квоте. Михалыч готов поклясться страшной клятвой, что где-то видел прототипа данного фоторобота. Невольно лезет в карман, перебирает пачечку денег, находит фотографию и быстро прячет. Это же его портрет.

Так не бывает, — шепчет Михалыч и вдруг ощущает себя как бы вновь народившимся. Второй раз за день. Немотивированное счастье наполняет, бодрит, и вот уже, кажется, через миг он пойдет вприсядку на проспект клеить телок: знаете ли, милая девушка, кто такая Катюша Маслова? Какой у вас род занятий? Вы же из десятого Б?

Род? Женский. Кстати, — невпопад замечает будущий студент, спутник барышни, — теперь бутерброд не падает маслом вниз, он падает маргарином вверх. Маргарин очень легкий. Гори, гори, мой маргарин.

Почему-то, когда уходишь в отпуск, резко тупеешь. Ну и феноменально длинные сутки получаются, 32 часа, когда летишь с востока на запад. А когда домой возвращаешься, они уменьшаются на восемь часов.

И вот волнения позади. Самодостаточные и самодовольные, Тата — милый ангел-хранитель, с подопечным Мишей едут на электричке на север, к самой финской границе, в древний городок, где Тата купила квартиру на мамино наследство, отремонтировала и обставила мебелью. Как раз и эти края достал энергетический голод, отключен газ, но она противостояла стихийному бедствию достойным образом, сумела установить электробойлер: импортный, но дешевле, чем где-либо в области. Предмет ее гордости, ноу-хау. Исполнитель, умелец из соседнего дома, взял за монтаж в пять раз дешевле, чем фирмачи, и уступил еще немного, поскольку оплата производилась не сходя с места в конвертируемой бутылированной валюте отечественного разлива. Пошел себе, довольной походкой, богатырски расправил плечи, в плечи втянул грудь, в грудь — диафрагму.

В Магадане горячей воды не было все лето, и мытье из новенького бойлера стало для Михалыча потрясающим сюрпризом, наподобие именин, тем более что Татьяна выставила шкалик коньяка, недонюханный с новоселья. И на донышке другого флакончика тоже что-то плескалось. Как говорится, накапай своим джином в мой тоник, я поговорю с тобой на языке тела, погруженного в жидкость.

И я, автор, сижу там третьим лишним, по усам пиво пускаю, специально отрастил для этого случая. По пьянке мне Татьянки — как таитянки. Надо же как-то легализовать личность рассказчика! Сюжет из клуба путешественников. В Индонезии сердцевину дерева перемалывают, превращая в саго. Забавно! А я ем редиску, как древесину березы. Во мне звучит форс-мажорный оркестр жизни. Сага о Форсайтах. Игра слов: выпрыгивают из воды и парят летучими рыбками.

Вообще-то Тата не чужда шутке. Говорит, надо откупить здешнюю крепость по остаточной стоимости, а простояла та несколько веков, поизносилась. Устроить в ней центр туризма. Меня, естественно, на рекламу бросить. Зарабатывать всей компанией деньги. Приезжим здесь есть где разгуляться, минут на пятнадцать хватит объема внимания, а тем, кто отдыхает в местном легочном санатории, можно моционы устраивать вдоль крепости по дорожкам, мимо рыбаков, здесь уловы не такие, как в Магадане, но рыба очень милая на вид. И музеи, и пейзажи… Зависать, глядя на облака, пока не отойдет в носоглотке последний влажный магаданский ком.

— Жизнь сурова, приходится приспосабливаться, — сказала она, продолжая толочь в ступе высушенные кусочки хлеба, чтобы затеять домашний квас. Когда не можешь попасть в яблоко, прибегаешь к расплывчатой метафоре. Толочь в ступе сухари — в этом что-то есть! Но я ни разу не видел, чтобы кто-то толок, как в пословице, воду!

Да и мне, туристу в этом славном доме, приехавшему по приглашению Стаса на пару недель раньше Михалыча, есть, что сказать по теме первых впечатлений. Однажды дорогу перегородил нестарый человек. «Послушайте, — в его голосе была угроза, — я обращаюсь к вам, надо поговорить по-мужски. Вы здесь отдыхаете, я знаю, вы не они. Я инвалид первой группы. Пенсию не дадут до конца месяца. Пожертвуйте мне денег на хлеб».

Хлеб — всему голова, с которой рыба гниет, — я не стал возражать. А почем у вас хлеб? Потом как-то противно стало. К старости начинаешь понимать, какой ты есть на самом деле. Я ведь много лет думал, что люблю других людей больше себя, прихожу на помощь по первому зову, оказывается, мне как-то по барабану, что кто-то там страдает. Легко могу оказаться на его месте. Я думал, что я смелый, оказывается, трус, каких еще поискать. И черствый вдобавок, как хлеб, который хозяйка истолкла в ступе.

Вообще-то политкорректность запрещает теперь употреблять слово «инвалиды». Надо говорить «люди с ограниченными возможностями»: видимо, финансовыми и физическими. Мы все теперь такие.

Кому не хочется стать идолом, хотя бы местного значения? Это я еще по Магадану замечал. Вовсе не надо возноситься. Достаточно сесть пониже, чтобы тебе, наклоняясь, бросали в кепку монеты, на которые уже не купишь и коробку спичек. Зато ими можно побренчать. Как говорится, нашего полку прибыло, которые зубья на полку.

Здесь цены ниже, а комплекс неполноценности не снижается. Как брат вашего троюродивого родственника. А несчастный мечтает накопить на шляпу. В шляпу больше подают. Да если ноутбук поставить рядом? Но это значит превратить благородное нищенское занятие в балаган.

Интересно, как в этом городке с работой? Недавно слышал по местному каналу, что требуются дилеры для работы с дистрибьюторами и в частную охрану — полуполковники. Видимо, опечатка.

Я зашел в универмаг и зарекся это делать: целый этаж был плотно заставлен креслами, диванами, торшерами — идешь, и наворачиваются слезы от собственной денежной несостоятельности. Блажен, кто ворует. Цель оправдывает отсутствие средств.

Труднее всего одиноким старикам, ровесникам моего друга Стаса, который по какой-то прихоти судьбы живет здесь же, в соседнем доме. Он меня старше на войну и на голод. Познав лихо в военном детстве, это поколение в старости вновь соприкоснулось с проблемой еды, словно вспомнило прежние уроки — как повторение пройденного в школе.

Есть и люди, которые испытали непрошеные угрызения совести, анализируя бездумно прожитые годы. Мысль об упущенной выгоде размером 30 сребреников сжигает им сердце, как печеная картошка из костра, положенная за пазуху.

Такой вихрь мыслей промелькнул у одного моего знакомца: мол, как жаль, что я был честным и ленивым, не приспособленным к жизни. Вместо того чтобы шустрить и искать нетрудовых и прочих доходов, умерял потребности и жил на нищенские подачки — зарплату. Неужели думал, что установившийся благодаря демократам порядок вещей когда-нибудь переменится и жизнь потечет вспять? Клеймил позором кооператоров, когда они появились, не разглядел то, что было надо. Не ловил миг удачи. А другие озолотились, осеребрились, обриллиантились.

Слышишь, кто-то плачет? Будто ребенок ревет в ночи. Сердце тебе рвет. То не совесть ли твоя? То ли тюрьма по тебе плачет, что не посетил ты ее. То ли ты по ней плачешь, что не прошел ее университеты? Многие нынешние гиганты поднялись до заоблачных высот именно из застенков. В советские времена кадровые офицеры, уйдя в отставку, становились преподавателями. Им срок службы засчитывался в педстаж. Так и здесь нечто подобное — тюремный срок плюсуется к партстажу.

— Перед Рождеством, — подхватила Тата, — те уголки Невского, которые откуплены иностранцами, были разукрашены елочками в кадках, гирляндами, и живо вспомнился Андерсеновский рождественский мир, в тепло которого нам уже не попасть. Будто мы в городе, сдавшемся на милость победителя, будто бы родины-матери лишились, осиротели всем миром.

Мне подумалось, что наряду с понятием прежних лет «ширпотреб» пора бы и ввести и «узконепотреб» — для элиты. И концы цитаты в воду. МИДвытрезвитель — для особо важных алкашей.

Да что далеко ходить, я бы и в Магадане, на центральном гастрономе, мемориальную табличку поместил: «Здесь в 1961–1991 году продавалась докторско-молочно-любительская колбаса за 2–20».

Зато канули в Лету времена «железного занавеса» и свинцовых трусов. За это и выпили со Стасом.

(Магазин «Колбасы» на улице Маркса вообще-то открылся, но… закрылся. Потом там партия Владимира Вольфовича базировалась).

— Душ Шарко, — задумчиво сказал Михалыч, — пробирает снаружи желудок, как лапша «Доширак» изнутри. Камасутра, самосуд, светлой мудрости сосуд.

В этот момент он походил на героя-романтика в исполнении Владимира Высоцкого. Все они тогда пили яблочную водку «кальвадос», а когда 60-е годы превратились в 90-е, вступали в партию «Яблоко».

Можно и так сказать, что наши отцы делали историю в виде трагедии, а наши сыновья повторяют ее в виде фарса. Но нам, далеким от политики, от этого вовсе не смешно.

До того мне приятны эти люди, Михалыч и Тата, что я молчу, жмурюсь, будто пью чай «Ахмат» с медом и лимоном. Мне очень нравится, до состояния невесомости, что не нужно записывать за ними их реплики, правда, я по профессиональной привычке надеюсь набрести на оригинальный сюжет. Но как потом опубликовать куски их жизни, чтобы не обидеть? Моя муза злая и далеко не всем доставляет радость. Конечно, если бы я написал лирическое стихотворение и подарил Тате, она бы не дулась. А вот рассказ про то, как она с гостями тесты решала, покоробил. Правда, обида потихоньку проходит. И еще мне безумно нравится, что не надо сочинять ни для Михалыча, ни для Таты речи, спичи и тосты, они блестяще обходятся своими и за словом в карман не лезут по причине умеренного безденежья и пустоты карманов. Не надо брать у них интервью, вкладывая в их живые уста фанеру.

У меня с собой миниатюрный магнитофон, но я не записываю, что говорят мои собеседники. Я включаю воспроизведение, и с пленки исходит «тук-тук, тук-тук, тук-ту, тук-тук» — запись вагонных колес. Под их стук в вагонном купе люди становятся откровенны, рассказывают такое, что щемит душу. А если еще включить потихоньку старые песни о дорогах в исполнении Руслановой или Шульженко, начинает происходить нечто такое непостижимое и неподвластное уму. Нет, недаром говорят, хорошее путешествие заменяет чтение умной книги и дает гораздо больше удовольствия, чем распитие спиртных напитков.

Современная псевдомузыка, заполонившая радиоэфир, тоже насквозь заполнена ударными. Но она заставляет вспоминать не о взлетах духа, а о современных кухарках, управляющих государством, и о некоторых их них, кто как-то не вошел в число управляющих, а пишет с той же гениальностью музыку, наполняя эфир кастрюльным грохотом, либо аранжируют ее, при этом еще и что-то варят и жарят в объектив телекамеры, пуская слюнку, вряд ли съедобное.

Михалычу приходится на уроках говорить день за днем, с утра до вечера о писателях и поэтах, прославивших Отчизну, порой завидуя ребятам, которые впервые откроют основополагающие книги, над вымыслом слезами обольются и будут до колик хохотать над Гоголем.

А я уж не могу так посмеяться, поскольку все смешное уже прочитал, а нового под луной ничего нет. Приходится заниматься самообслуживанием.