Суицид как аргумент в споре

Цепляюсь за разноцветный сверкающий мир сна, словно кот за кресло, когда поднимают его на форточку продышаться. Я видел во сне жену. Она была в масках: маска на лицо, маска на грудь, маска на попку. Я расскажу, пусть смутится. А впрочем, пусть вначале отоспится после перелета из другого полушария. Я и ждать перестал, а тут звонок среди ночи: «Не понял? Повторяю для особо одаренных: дуй в аэропорт».

Пятиэтажки за окном у подножия сопок — как серая машинописная копия. Машин еще немного, но тем непредсказуемее каждая, с нашей привычкой выезжать на полосу встречного движения. Гоню по трассе и не верю, что не подвох. Больше месяца не виделись. И это чужая страна. Накануне коллега, трижды побывавший за проливом, собирая материал о тюремной системе штатовцев, наказывал: «Не выпускай из виду, а то бывало, возвращенцы руки на себя накладывали». Нет, моя не такая. А чем черт не шутит! Есть же извращенцы, как и невозвращенцы.

После долгой зимы единственную асфальтовую дорогу подлатали, но на подъезде к аэропорту осталась грандиозная ямища — смерть подвеске. Вспомнил о ней в нужный момент и с удовольствием объехал опасность. Еще несколько километров, и вот она, пристройка-терминал международных рейсов. Будь слепым, и то бы различил ее в пустоте зала. Звезда телеэкрана пьет кофе в окружении офицеров таможни и никак не перейдет с английского на русский, словно заикается.

Ну, съездила и съездила, я не в претензии, может, и мне когда-то удастся глянуть за железный занавес собственными глазами. Рубашки, диктофон, игрушечная мышка для кота, не для компьютера, им обзаведемся лет через семь, букет искусственных роз. Подарков целый воз. От заморских вещей и от нее самой исходит грубоватый магнолиевый дурман, который скоро войдет в моду. Она словно откупается от меня и сына подарками. И еще радость глаз — фотоснимки — цветные, с пленки «Кодак», напечатанные там, за линией перемены дат. Виды Анкориджа и Магадана — яркие, яростные, словно наполненные итальянским солнцем и хмелем легкого вина. Снимки тоже пахнут, и это не очень укладывается у меня в голове. А еще парочка рекламных проспектов: примерно такие мы листали в библиотеке дизайнбюро в Сибири, где начинался наш с Лялей неброский роман. Не знал я, что так обернется, надо было учить английский!

Тогда оглушительных тонов картинки были пустым звуком, а теперь компоную себя в шикарные интерьеры, где кресла приласканы к подушкам, шкаф зализан в тон стереосистеме и даже абстрактная картина не кажется нелепицей. Наверное, и мои юношеские стихи в прозе пришлись бы ко двору. Я вдруг понимаю историческую поговорку: мол, советский человек пьет шампанское через своих представителей — я коснулся земли Аляски носками туфелек любимой женщины.

И вдруг пробивает «эврика», какие посещают меня в добром расположении духа: у моей жены талант прирожденного дизайнера. Как я не понимал этого все эти годы? Стоит на волосок сдвинуть на столе пишущую машинку — обнаружит и вернет на место. Что-то переставит и превратит беспорядок в композицию, которую снова нельзя трогать. Я и сам — тоже какое-то ее произведение, таю от восторга, будто корову купил, как бы сказала моя бабушка. У нас в поселке в Сибири была потрясающая рекордистка Томка — три ведра молока в летний день, и я знаю, что такое пить его парным, нацеженным в кружку.

Нам всегда говорили, что там негров линчуют и пьют из народа соки, а выходит, фабриканты, угнетатели, на кулачках дерутся: кто больше приятного людям сделает? Не бросают, как скотине: на, жри, хоть лопни, а не хочешь — не надо.

Когда началась почешиха с народной дипломатией и первая делегация американских бизнесменов пересекла таможенный коридор города, который стал побратимом, всех расселили по семьям. Руководитель, кстати, у него бизнес связан с квартирами, и его ценят как дизайнера, гостил у нас, снимал каждый свой шаг двумя фотокамерами, и вот лицезрю его фотки: себя на фоне обоев, невозмутимого кота на гуцульском покрывале, керамику, которую тащил из Закарпатья, рисунки сына. Жаль, что наш парень в отъезде с археологами, был бы ему дополнительный стимул изучать английский.

За большие деньги Роберт купил картину — групповой портрет первосвященников Аляски — в подарок Магаданской епархии. Несколько часов полотно пробыло у нас в квартире, и соседка, зайдя за солью, перекрестилась на картину, будто на икону. Как выяснилось, новый знакомец чудом выжил после катастрофы в горах, а потом, заново народившись, заинтересовался Достоевским, Православием, Русью. Так вот они какие, американцы, — думалось мне, и сердце колотилось так, как в 61-м году, когда запустили Гагарина.

На днях приезжал в Магадан госсекретарь США по сельскому хозяйству. Областное начальство потирало ручки: схема доставки продовольствия из Штатов проще, чем из Краснодара, а местный Агропром — он же такой затратный! С утра очередное депутатское говорение. «Пора объявить свободную зону!» — «А как же проституция, наркотики, бандитизм? Вон опять киоск пожгли», — раздается робкий протест депутата от коммунистов. — «Да успокойся ты, — раздражается большинство. — Устаканится».

В первом часу дня выключаю новенький диктофон производства «Дженерал моторс» и собираюсь домой обедать. В голове, будто отбойный молоток поработал, в руке качается пакет с двумя десятками яиц с птицефабрики «Дукча».

Дикая торговля колышется табором у мэрии и областной администрации, у универсального магазина «Восход», тянется к «Цветам». Я туда и продвигаюсь боком вдоль раскладушек, приспособленных под прилавки. От товарной массы и ценников рябит в глазах. Как же они узнали, что надо скупать все подряд, а потом продавать по ценам инфляции?

И вдруг! Тревога! Какие длинные у нас слова. Три слога. У немцев меньше — алярм! Или американское мэйдей — более соответствует ситуации. Повернуть голову не успеваю. Только глаза. Боковым зрением улавливаю слева у «Цветов» вспышку: нечто багрово-черное вырастает, закрывает сопку на горизонте, в конце улицы Маркса. Там обычно отдыхали семьей, пока сын не вырос — жарили у горного ручья кусочки австралийской баранины, переложенные пластиками свиного сала — рецепт соседки, первой чукотской поэтессы. Носили портативный проигрыватель на батарейках, чтобы крутить «Прощание славянки» или «Надежду» в исполнении любимой «тети Ани Герман».

Господи, зачем подробности? Действовать пора, а то накроет адское пламя! Правильно жена называет меня теоретиком. Хлопок! Волосы шевельнула взрывная волна. Недавно коллега расписал, как на автостоянке у «Цветов» его захватили чеченцы, удерживали два дня. Я вышучивал фантазера в другой газете. Неужто, зря? Неужто, мы все будет говорить на языке взрывов?

Переступил с ноги на ногу, примеряясь, как распластаться на асфальте и не побить яйца в пакете, а ведь уже ни дыма, ни огня. Мощно рвануло. Вон женщина заголосила. Других, правда, не слышно. Насмерть? Или это запоздалая истерика? Проталкиваюсь к эпицентру. Зеркальные витрины «Цветов» вдребезги, пятиэтажка через дорогу, на первом этаже детский сад, стоит без стекол, ее панельная стена до третьего этажа обагрена широкой полосой, будто с нечеловеческой силой плеснули из ведра вверх. Какой-нибудь Кинг-Конг. Под ногой полоска кожи со щетиной. Весной в Снежной долине с сыном палили на костерке кусок лосятины, очень похоже. Нога от кожаной полоски отдернулась, как от высоковольтного провода. В носоглотку шибануло кровью и паленым волосом. «В скверике, — сообщает будничный голос, — оторванная рука»! Господи! Задыхаюсь от стыда и негодования, будто застал кого-то за интимом. Или меня застали.

По оторванным ступням, вернее, ботинкам к вечеру был опознан фермер, чье имя на слуху. А ведь звонил мне, договаривались о встрече. Никогда так и не гляну бедолаге в глаза. Приятель фермера — диссидент, снискавший скандальную славу перформансами вроде возложения с камрадами в гроб у дверей областной управы, передал мне вырезку из самодельной газеты: в небольшом городе европейского Севера доведенный партократами до отчаянья фермер стал живым факелом. И наш туда же! Джордано Бруно! Написал обращение к властям: мол, если не выполните мои требования, спалю себя к чертям собачьим. Правда, наш борец за гражданские права дал начальству уговорить себя об отсрочке. Но тут же выдвинул требования по нарастающей: мол, если приму окончательное решение — не обессудьте, многих прихвачу за компанию! Как говорится, за компанию и удавиться как-то веселей. Не говоря об огнеопасных мероприятиях. Неужто, эта отсрочка мгновение назад кончилась?

Он был взрывником — массовая профессия в горняцком краю. Взрывчатых материалов у нас столько, что остается лишь уповать на волю Всевышнего, секретность и всеобщее благоразумие, ну и на небольшое подразделение ВОХР. А ведь один боец оттуда уже убит на въезде в резиденцию взрывников Старую Веселую, у шлагбаума, и никто на этот пост заступить не пожелал. В поселок потекли посторонние — за грибами-ягодами, горбушей в ручье, да и талоны на водку отоварить сподручнее. И я там был не раз, приезжал на новенькой «восьмерке». И за ягодами, и за спиртным.

Правда, подальше от бараков по берегу бухты, за ручьем у колючей проволоки охранники стреляют без предупреждения. Сам чуть не схлопотал пулю. А ведь любого из нас могло в центре города задеть взрывом. С лагерных времен в бухте Гертнера оборудован спецпричал для перевалки взрывчатки. Здесь ее складировано по тротиловому эквиваленту на 78 Хиросим. Мы с конторой косили осоку для пригородного совхоза прямо у опломбированных контейнеров, и меня не покидало незабываемое ощущение сапера. Норму мы выполнили на три часа раньше срока. Выпили немного: для того и выбираемся на сено и картошку, чтоб неприятное с бесполезным, но не брало.

Осенью 47-го года в другой бухте, имени Нагаева, заключенные захватили пароход с грузом динамита, а когда энкавэдэшники не дали хода в Америку, ушли, как наш фермер, облаком праха над свинцовой водой. Возможно, это рекордный случай массового суицида на Севере. В районе морского порта лежит среди зарослей брусники на высоком скалистом берегу несколько корабельных обломков, настолько огромных, что даже алчным охотникам за металлоломом новейшего времени те оказались не по зубам.

Фермер закрепил заряд на теле, не смущаясь присутствием дочери-школьницы: дело обыденное, семейное. Много месяцев последовательно требовал компенсации за снесенный несколько лет назад, еще при прежней политической ситуации, свинарник, построенный без соответствующего разрешения. Не он один был охвачен стихией самостроя, северяне — трудоголики в душе, им только давай, несколько окраинных улиц выросло нахалом, потом задним числом оформляли разрешения. А здесь нашла коса на камень, низзя! Два-три десятка домов, возведенных без согласования, уже в новом веке заливало потом в половодье, и уже свежие журналисты кляли в хвост и в гриву нерадивых градостроителей. Требовали затопленных переселить в нормальные дома.

Ангелина, мисс КПСС, применила бульдозеры, чтобы изжить пережитки капитализма в сознании ряда магаданцев, борьба с пережитками социализма была еще впереди, и она в этом не участвовала. Дачи на морском берегу, материальная база браконьерства, использование бесплатной рабочей силы бичей! За это не похвалят наверху. Попутно звероводам досталось на орехи. В холодном климате Магадана умельцы разводили песцов в подворьях. Партийные власти «переориентировали» частников на кролиководство, чтобы отрапортовать, где надо, в русле соответствующей компании. Кролики мерзли в своих реденьких шубейках, а строить для них капитальные помещения с отоплением — овчинка выделки не стоит. Так что ни песцов, ни кроликов. Ни свиней. А несколько лет спустя и соболей извели. Лишь черные вороны по привычке кружат над разграбленным зверосовхозом.

После разгрома прошло несколько лет, партийная власть мимикрировала, Рубцов решил взять реванш, победить переродившихся партократов. Не на словах, как те, кто собирал митинги у «Восхода» с мегафоном и листовками, а на земле, чтобы от нее плясать, как от печки. Он называл себя непривычным словечком «фермер», проникшим в лексикон исполнительной и особенно представительной власти. Хотя таких, как он — свинарей, при коммунистах называли частниками и барыгами, поскольку прибыль они имели примерно такую, как от торговли наркотиками.

Уверенности в собственной правоте магаданцу придавало трехмесячное пребывание в США: погостил у родственников, осевших в Штатах на постоянное проживание, поднабрался духа свободы. Его убеждали остаться. Нет, устремился домой, в СССР. Хотел что-то доказать. Тем более что железный занавес (такое театральное слово) пал. Лезть обратно в бутылку, как тому джинну, не хотелось. Но и просить политического убежища не стал: перевесил азарт борьбы…

Трагическое событие владело умами магаданцев долгое время. Много было толков и кривотолков, хотя уверенности в том, что ухватишь истину за хвост, не было, и нет.

Одна бывшая комсомолка, владелица православного канала, вскрыла мистическую подоплеку происшедшего: самоубийство — он же публично заявил, что покончит с собой. Сказал и отдал себя в лапы сатаны. Дальше — дело техники. И для примера рассказала о подруге из радиокомитета. Ляпнула та сгоряча: не дадите жилье — поцелуете мой хладный труп. И ей квартиру дали. Однако обратного хода в таких случаях нет. Обустроилась на новой жилплощади, улетела в отпуск на материк. Радовалась жизни, совершала экскурсии на поезде. Давно мечтала посмотреть достопримечательности Родины. Замешкалась на станции, состав тронулся, прыгнула, да под колеса. Сына осиротила.

Пятью годами позже, работая в мэрии, видел я гражданина средних лет с мокрой головой, от него несло, как от бензоколонки. Мэр к нему спустился, но не сразу. Пока сигнал по вертикали власти шел с первого этажа на третий, то да се, горючее растеклось, попало протестанту в глаза, слезы ручьем. Только и смог потребовать — умыться. Шепотом. Проводили его в служебный туалет и дали мыло. Полностью удовлетворили потребности трудящегося человека. Где он теперь, не состоявшийся самосожженец? Надеюсь, не лег на рельсы. В Магадане этот номер не проходит.

Взорвавшийся фермер, как сказали потом газетчики, стал в Магадане первопроходцем диалога власти и граждан. Политический театр пребывал в становлении, от «актера» требовалась гибель всерьез. На иное и сам бы не согласился. Это уж потом, в новом веке, житель колымского поселка угнал самолет с помощью куска мыла и батарейки, и никто не пострадал в поисках консенсуса.

Фермер слишком круто взял. Нет бы, для начала объявить голодовку! Кстати, в пору задержек зарплат обобранные монополистами рыбаки и авиаторы так и делали. Видел по телевизору их потухшие от безысходности лица, вспоминал фермера. Иная эпоха настала: и демократы с мегафоном куда-то подевались, и американцы с «Кодаком». Как рыба об лед бейся, никто тебя не будет дергать за штаны, ограничивая свободу самовыражения.

В центре Магадана с советских времен оборудовано ритуальное место: чугунные плиты с фамилиями павших фронтовиков, бронзовые фигуры памятника, среди которых выделяется боец с автоматом — летящий, словно жители Витебска на картинах Шагала. В пятидесяти шагах на газоне кровавым фейерверком взлетел человек из плоти и крови. Мысли погибшего вместе с его мозгом разлетелись облачком и, казалось, проникли мне в мозг. На лососевой рыбалке, когда пойманную горбушу приласкаешь по башке колотушкой, чтобы не дергалась, у самого мигрень разливается.

Фрагмент черепа шмякнулся сверху, с высоты птичьего полета под колесо мокика, на котором восседал мичман Александр с подводной лодки, ставший вскоре известным кулинарным писателем. «Отвернул, — гордился он потом. — Отмахнул водителю автобуса, что следом ехал, тот отвернул, не допустили мы надругательства».

Взорваться при стечении народа и чтобы никто иной не пострадал — разве это не Божий промысел? На первом этаже залитого кровью здания располагался детский сад, ребят, к счастью, вывезли на дачу. А, случись взрыв раньше, в помещении городской управы, были бы разрушения и жертвы немалые.

Глава исполкома пребывал в отпуске и заглянул в служебный кабинет на полчаса, чтобы потолковать с фермером — по его просьбе. Город выделял свинарю кредит для завоза с материка продуктов. На этом все наваривают деньги, а он сплоховал, погноил товар. Чтобы погасить кредит, требовался новый. Сказочка про белого бычка, теперь ею никого не удивишь, а тогда…

(Нотабене. Один партократ ушел в бизнес, просрочил платеж, пометался по городу в поисках денег и голову в петлю. А директора еще как выжили, повысасывали соки).

Градоначальник пообещал фермеру продать грузовик по остаточной стоимости. И вообще у города есть реальная продовольственная программа: в Амурской области создается совхоз-кормилец из магаданских пенсионеров. Есть шанс!

Свидетели утверждали, что человек-бомба вышел из исполкома сияющий, явно не спешил на тот свет. Он лишь поправил сползающий динамит, — сокрушался потом диссидент, будто видел событие вблизи. Потом иномыслеходец издавал газету, клеймил магаданскую прокурорско-милицейскую мафию, эмигрировал и вскоре стал закатывать падучую, как ему невыносимо без Марчеканской бани. Не поладил с женой, такой же диссиденткой, и она развелась с ним уже по американским правилам, а сын служил в армии США.

После трагедии градоначальник запил, подал в отставку и, как вся магаданская элита, заделался бизнесменом в Москве. А до того принял решение, о котором скоро пожалел: о сносе здания первой школы в самом центре. В разные годы в ней учились два писателя с мировым именем, шесть министров, космонавт и губернатор. В брошенное здание потянулись все, кому ни лень: от подростков до бичей. И вдруг находят убитую нагую женщину. Словно ледяная статуя. Мне вспомнился исторический снимок из журнала: Зоя Космодемьянская с петлей на шее. Жуткую фотографию демократы напечатали в газете и взвалили вину на градоначальника, долбили его из номера в номер. Наверное, ему снился этот ужас. Школу снесли, и стало еще хуже.

Сына погибшей под колесами поезда радийщицы я узнал, когда тот стал подвизаться в журналистике. Я не был в восторге от его работы. Однажды, хоть стой, хоть падай, дошла информация: этот нежный, ранимый человек заявил о самоубийстве — накупил водки на всю зарплату, чтобы упиться до смерти. Разбитая любовь.

К счастью, проблема рассосалась. Вроде бы. Повеселел, ходил гоголем, а потом заделался редактором небольшой, но популярной газетки с юмористическим уклоном. И вроде даже намеривался взять меня в штат, хотя я еще не был безработным.

Уезжал в Москву, покрасовался там, на российском телеканале в качестве театрала. Да он и служил одно время в театре кукол, имел хороший актерский голос. И все-таки вернулся, не пошла ему впрок столица. Такое бывает, несколько его ровесников нашли себя на московских каналах. А этот опять запил, загремел в диспансер. На новогодний праздник пациентов отпустили по семьям. А он холостяк, 36 лет. Ушел по приглашению, увязался за какой-то юбкой. И ускользнул из компании на пике веселья, шарашился по улицам, а зима у нас вон какая. Не Сочи. Хватились, стали искать. Поздно. Диагноз: необратимые термические изменения, несовместимые с жизнью. Одна газета писала потом: «Сгорел, как метеорит, живя в бешеном ритме жизни». А какой-то чертик шептал и шептал мне: «Не сгорел. Замерз, как тот ямщик».

Поразительно, сколько молодых магаданцев погибло в последние годы: пропали без вести в тайге и тундре, на море, врезались на иномарках в столбы, задохнулись в гаражах от угарного газа, пали на Кавказе. С высокого здания строящегося Дома Советов, где теперь храм, несколько человек бросилось на вечномерзлую землю. А перебор алкоголя, наркоты!

Талантливый яркий парень, причастный к началу контактов с Америкой, скончался в аэропорту Анкориджа от огнестрельной раны. Все хотел походить на американца, и это ему удавалось, он был врожденным артистом. Из артистической семьи. Раскованность перешла в баловство, а огнестрельное оружие этого не любит.

Кстати, меня тоже на базаре принимают за янки, если не бреюсь и снимаю цифровой камерой узбеков с арбузами. Бросьте, ребята, — говорю я тогда. О! Вы и по-русски говорите? Обалдуи! Но выросло уже поколение, которому все эти международные контакты по барабану. Прямых авиарейсов давно нет, в Анкоридж можно попасть через Приморье, а то и через Москву, над Атлантикой. Было четыре часа лету, как до Новосибирска, до Анкориджа. Теперь, наверное, сутки.

Магадан, с икрой, водкой, баней давно уже надоел практичным американцам: наладили бизнес с Владивостоком, еще во времена Хрущева прозванным «Советским Сан-Франциско».

Ножки Буша затоптали магаданское птицеводство, да и Агропром в целом. На обломках взошло несколько фермерских хозяйств, несвободных от пережитков социализма. Жаль, не дожил до этих времен человек-бомба. Магаданские кавказцы кормят население шашлыками, владеют базарами. Не горят киоски, да их и посносили, взрывчатку с Веселой вывезли в неизвестном направлении. Теперь сами изготавливаем взрывчатые материалы. Завод взрывчатых материалов с легкой руки губернатора Цветкова вырос.

Мало кто помнит гибель фермера: более пятнадцати лет минуло. Другая гибель стала вехой. В тот год, когда в центре Москвы неизвестный гангстер сразил наповал магаданского губернатора, казалось, даже у невозмутимой северной природы поехала крыша: снег вместо обычного Покрова установился в Рождество, а такая же черная зима была лишь в год начала войны.

По велению Цветкова начато, а теперь завершается возведение храма в честь Троицы, — единственная в Магадане заметная стройка новейшего времени. Мощью и статью он такой, как хабаровский, потеснивший с площади памятник комсомольцам. Наш памятник Ильичу, возведенный в бытность Мисс КПСС, сорвали с постамента и перевезли в район новостроек, на место автостоянки, чьим гостеприимством пользовался и я до самого дефолта. Некоторое время бытовало в городе парадоксальное название «Храмовая площадь имени Ленина».

Смотришь на сверкающие, из титана, купола кафедрального собора, и светлеет в сердце. Новому поколению невдомек, что на том месте в пойме Магаданки располагался двухэтажный барак дирекции Дальстроя НКВД. В том теремке, в одном из учреждений — книжном издательстве — мне довелось поработать. Там я стал узнавать о лагерях. Теперь-то все цифры рассекречены. Колыму прошло более двухсот тысяч заключенных. Почти 3000 тонн золота добыто за все годы, и запасы далеко не исчерпаны.

Не будет большим преувеличением сказать, что храм строится на крови, и таких мест в городе и районах немало. Областная Дума заседает в здании следственной тюрьмы, в подвалах областной администрации, по легенде, расстреливали осужденных. В вечной мерзлоте зарыты и не тлеют, словно для грядущих опознаний, расстрелянные и умершие от болезней и непосильного труда. Немногие кряжистые девяностолетние старики живы, их дети — реабилитированные «члены семей изменников родины» — доработали до пенсии. Моя жена — одна из таких. Родилась в ссылке, до семи лет не знала вкуса яблока. Она и теперь предпочитает груши.

Более полувека назад заключенных заменили комсомольцы, романтики, ловцы фарта, просто работяги, у кого стаж с коэффициентом больше возраста. Допустим, мне 66 лет от роду и производственный стаж 66.

Колыма не переродилась, осталась местом, пусть и добровольной, ссылки. Живем год за годом с мыслью вернуться на материк, купить дом, хорошую машину, развести сад для внуков. Но есть уже много таких, кто здесь родился и не хочет никуда уезжать.

Что-то не попадается на глаза коллега Эвалд, он работает генератором идей для государственных мужей, нашему Цветкову одно время подкидывал креатива. Так вот он сказал, что все Академгородки в нашей стране выросли из ссыльных мест, возможно, и Магадан переродится в учебный центр экстремального проживания. Прошедшие магаданскую школу проживания на материке добиваются многого. И трудно с этим не согласиться. Вот бы только избавиться на уровне биополей от лагерного прошлого, от пережитков — как социализма, так и капитализма.

Сколько же потребуется поколений, чтобы добрыми делами и помыслами очистить ауру города, дабы жилось в гармонии — с Природой, со Временем, друг с другом…

* * *

1 сентября 2011 года был в городе особый праздник — освящен новый Храм, на берегу речки Магаданки. Без рубля миллиард рублей потрачен на его строительство. Много о нем говорили и писали, будут еще говорить. Да что там — лучше самим сходить, поставить свечу, тихо помолчать и подумать о прошлом и будущем.

 

Стокгольмский синдром

Тщедушный молодой человек в косичках, небрежно заплетенных. Так и вертится на языке поговорка: «У бабы волос длинный, а ум короткий». В волосах чего только не нацеплялось — пух, перья, перхоть! Катышки — наверное, от летучих мышей.

Две такие же, одна в одну, девицы. И волосы, словно молью побитые, и кожа лица — недошлифованная.

— Вы шведская семья? — осеняет меня.

— Да, — парня не удивляет моя проницательность.

— Что же, и знаете русский язык?

Кажется, я вхожу во вкус общения. Приятно произносить слова родной речи в международной аудитории, артикулировать их на манер логопеда. Как сто грамм выпить.

— Мы учили французский…

— Стало быть, стоит выучить язык Виктора Гюго и начнешь понимать язык Пушкина? Здорово. Я недавно в Интернете читал что-то похожее: мол, кто учит русский письменный, легче осваивает иврит и европейскую мову.

Ба! — да ведь текущий год объявлен Годом русского языка. Вся страна участвует в важной кампании, особенно строители: им привычно выражаться на этажах, вплоть до третьего, и крыть крышу. Родное слово — надежная опора и в мороз, и в дождь. Правда, из-за потепления климата снег тает в неурочный час, и влага коварно просачивается в квартиры. И тогда жильцы, устав подставлять под капели тазы и ведра, трехэтажно кроят строителей, продвигая русский устный по параллелям и меридианам.

Но лучшими строителями все еще считаются турки и югославы. Одна турецкая бригада, возвращаясь с Чукотки от Абрамовича, успела из-за задержки рейса в Магадане отремонтировать местный детский противотуберкулезный санаторий под песни Таркана: «А я мама ща ка дам». Для родителей малюток это было настоящим культуршоком.

Жизнь научила, многие магаданцы стали вылитые турки евроремонта. Я глазам своим не верил, как они ладили первый этаж управления культуры, где мы снимаем офис. Все по линеечке, а швы зализывают — как теленок корову-мамку.

Кстати, в Финляндии есть город Турку. Недаром финны хорошие строители. Ну и шведы, надо полагать, не хуже. Есть же понятие «шведская стенка», правда это не совсем по теме. Финский домик. Танец с финскими ножами из Скандинавской саги.

Ну, понесло, понесло меня, понесло. Того и гляди, сорвет резьбу. Собеседник, не дай погибнуть!

— У меня папа на фронте воевал, — с грустью произносит интурист, на лету сбивая мою мысль. — Погиб.

— Примите мои соболезнования. А с кем воевали-то — с русскими, что ли? Неужто при Петре Первом? Вы меня не разыгрываете? — сказал и прикусил язык. Обратился к интернету, узнал, что со шведами раз пять мы воевали. Или шесть. Потом они переключились шведский социализм строить, а у нас не заладилось ни с социализмом, ни с капитализмом.

А швед, похоже, тоже смущается, железными зубами лязгает — вылитый монстр Мэнсон. У женщин шрамы на лице сквозь пудру проступили. Возможно, от пирсинга. Или от любовной страсти. Они и без шрамов-то не королевы красоты, а тут какой-то доморощенный фильм ужасов. Может, не от пирсинга, все-таки три века прошло. Возможно, моды такой не было. Это чукчи татуировку делали на лице. Бедняжки. Сюда бы этнографа из музея, он бы разобрался, какого, паря рода, какого парохода. А еще, хоть стой, хоть падай, откуда-то из-за границы, из Амстердама, скорее всего, прикатила прилипчивая мода оставлять на теле шрамы, скальпелем вырезают буквы, и так заживает: «Не забуду мать родную», «Вася плюс Катя…» ну и так далее. С прежних времен пошло: когда-то пленным комиссарам звезды на спине вырезали. Ничто не ново под луной.

И вдруг швед достает из-под полы своего мехового плаща или пальто, не знаю, как правильно назвать, миниатюрный арбалет и целит в меня. Ни фига себе, шуточки. «Паду ли я стрелой пронзенный», — отдается в голове, и вместе с музыкой Чайковского невероятно теплое чувство, похожее на первую любовь, прокатывается по сердцу к желудку. Проклевывается и растет необыкновенная симпатия к незнакомцам. Вот ведь что — не мытьем, так катаньем воспитали у меня демократы толерантность. И то верно, что все люди, в конце концов, братья. Ну, если не родные, так сводные.

Кожей чую, стокгольмский синдром срабатывает. Как-то не придавал этому термину значения, думал: слова, пропаганда, а собственной судьбы коснулось, и раскрылся граненый смысл этого гуманного понятия. Не только в Швеции, но и у нас, русаков, есть этот изгиб психологии. Вообще-то у нас в народе разбойникам всегда сочувствовали. И песни есть разбойничьи. У меня вон сборник на книжной полке. Какой бы ни был многосерийный убийца, его суд присяжных, как правило, жалеет: мол, он осознал, покаялся, надо отпустить. И Веру Засулич оправдали. И много других. Ну, а если тебя в заложники взяли и могут в любую секунду лишить жизни, тут уж сам Бог (или черт) велел возлюбить своего мучителя. Ведь он тебя возвысил, повесил на волосок от смерти. Аттракцион такой.

Ликукую на всю катушку. Лишь одно свербит — где же найти тысячи или даже миллионы рублей для выкупа? И сразу моя радость съежилась. Как-то неудобно и стыдно перед иностранцами за свою более чем скромную жизнь. Не смог денег накопить. Мои года — мое богатство. Гадство! Но ничего, в крайнем случае, грохнет меня из арбалета. В стиле ретро, так сказать. Лишь бы жена не разнюхала. Иначе такую трепку задаст — не только мне, она и террористов в бараний рог скрутит — мало не покажется. И на политкорректность наплюет и разотрет, и нормы международного права ей не указ.

Пока не проснулась, надо тихо, полюбовно все решить. В доме скопилось два холодильника, один, старый, могу спокойно отдать. Нуждается в ремонте, так ведь дареному коню в зубы не смотрят. Если эти ребята из доисторических времен, даже наш технический хлам вызовет у них культурный шок. Пишущую машинку могу пожертвовать, пленочный фотик. У меня «Киев-4» с хорошей оптикой.

И ту бытовую технику, за которую меня женушка шпыняла — массажер, увлажнитель воздуха.

Боже мой, что это я несу! Проклятые демократы, промыли мозги прямым эфиром и свободным микрофоном. И вдруг, сам того не желая, столбом замираю от неожиданности. Будто выпил много-много газировки, и она внутри меня заговорила:

— Извини, камрад и вы, мадамы, искюзь муа, прошу пардоны, что мы вас под Полтавой тогда… помяли… Но и вы хороши, облапошили нас со шведским коммунизмом! Поставили к шведской стенке. А за Карлсона, который живет на крыше, спасибо. За идею. А то у нас Карлсоны вон где ютятся. Мы их из теплосети переселим на крыши и выдадим пропеллеры. Правда, население микрорайона Инвалидка несколько лет назад было не в восторге, когда здание детсадика хотели отдать под приют временного содержания. Там и пожар случился. Скорее всего, самовозгорание. Но если бомжей отмыть и опохмелить, они некоторое время мало чем отличаются от всех нас. А садиков теперь не хватает: деторождение благодаря правительственной программе в норму пришло.

Я вдруг прикусил язык: как бы они не приняли сказанное на свой счет — уж больно они бомжеватые, хоть иностранцы. Одно время народная дипломатия процветала: Магадан с Анкориджем школьниками обменивался, студентами, врачами, художниками, а потом и до безработных дошло. Приезжали, перед нашими красавицами хвостом крутили, замуж звали. А те и рады: американец — значит миллионер.

Так вот, может, и со Швецией аналогичная программа? И это заставляет попридержать язык. Хорошо, что не наговорил им колкостей за Антона Павловича Чехова, не присудили ему Нобелевскую премию! Тоже хорош этот Нобель — деньги свои в России нажил, а Льва Толстого проигнорировал, Горького, Паустовского, Маяковского. Наверное, читать не любил. Чувствую, что-то стучит под черепом, словно птенец в скорлупу, наружу просится. Новое мышление, стало быть. Не все ж нам лаптем щи хлебать, пора к шведскому столу приобщиться!

Только так подумал, неожиданные гости стали про сталинские лагеря выспрашивать, вроде один их национальный герой во глубине колымских руд сгинул. Валенберг какой-то. Не валенок, герой на всю Европу. Что-то припоминаю. И тут, как рояль в кустах, появляется магаданец молодцеватого вида, в годах, в отцы мне годится. Я его уже встречал раньше.

Зовут Василий, фамилию не помню. Не первый год добивается восстановления гулаговской тюрьмы ЗУР, именуемой зэкашниками «Каменный мешок», где сам провел полгода, как раз перед тем, как Сталину умереть. Пишет губернатору, мэру, в общественные организации и в Европейский суд. И даже подумывает собрать бывших узников и коллективно блокировать коллективным лежачим полицейским Колымскую трассу. Мол, это была не простая, а смертная тюряга, и нельзя позволить ей бесследно исчезнуть в бездне истории. Всем тюрьмам тюрьма, поколениям грядущим наука. До второго тысячелетия достояла, но сильно обветшала. Считай, полвека по понятным причинам пустует, а любой дом, даже такой, без хозяина быстро сиротеет со всеми вытекающими.

Как вы не понимаете, это и культурная, и историческая ценность! Одно из чудес света местного масштаба. Как Стоунхендж в Англии. Потомки не простят, если мы не восстановим этот символ тоталитаризма. Здание хорошо ансамблирует с памятником «Маска скорби» скульптора Эрнста Неизвестного на сопке Крутой! Ну и вообще приятно посещать места, где страдал с однозэкашниками, холодовал и голодовал.

Представляю, с каким бы чувством Василий Иванович ходил по отремонтированной тюрьме: все-таки крыша над головой. А бомжей в то суровое время не было. Жизнь, пусть ужасная, но, с другой стороны, молодость. Это же счастье — сорваться с крючка НКВД. Как выигрыш в русскую рулетку.

Однажды я встретился с этим человеком — возле редакции вечерней газеты. Он встал возле стены с большим облупившимся пятном. Кирпичи были видны на площади с корову. Дал мне фотокамеру и попросил снять: мол, в Америку пошлю, друзьям. Это все, что осталось от фермера Рубцова, он мой друг. У него за спиной была взрывчатка. Полный рюкзак. Здесь он автобуса ждал, чтобы к себе в Пригородный ехать. Да он не хотел взрываться. Так, припугнуть. Следили за ним. Наверняка жучка какого-нибудь внедрили. Был мужик, и нет. Фотку пошлю сестре его. Помню-помню я тот взрыв, метров за двести стоял. Скоро уж 20 лет будет, как мужик себя порешил, а след остался — ничем его ни закрасят, ни заштукатурят.

Думаете, это только старикам нужно — память? Вон собрались молодые рок-музыканты и назвали группу «GULAG». Никто ж не заставлял, сами придумали. Надо полагать, одно из проявлений стокгольмского синдрома. Мы маму любим, папу любим, но больше всего — вождя и мучителя Иосифа. Тогда, при Сталине, за колючей проволокой артисты были экстра-класса, теперь такого уровня и вольных-то не найдешь. Настоящих виртуозов на Крайний Север везли под конвоем. Да что там говорить, охранники в самодеятельности пели и плясали. Представляю, насколько бы выросли современные исполнители, коснись им пожить в лагере! Небось, так бы распелись, если бы их шведы в заложники взяли, что переплюнули знаменитую АББУ: «Маня-Маня, Маня».

Стоит задеть и, словно осы из гнезда, вылетают мысли. Говорят, бывшего узника одна шустрая журналистка спросила, как он относится к творчеству Кафки. Он подумал и сказал, что знал одного зэка с такой фамилией.

И вот еще одно мимолетное воспоминание: на заседании городской комиссии по увековечению памяти прошлого один уважаемый ветеран говорит: мол, надо Бутугычаг, урановый рудник, отреставрировать. Или присвоить следственному изолятору имя Первой пересыльной тюрьмы Дальстроя. И повалили из него тексты. Мол, расстрелянных узников хоронили в три слоя, поэтому так мало нынче находится подобных захоронений. Да и не найдено, вроде, ни одного.

И еще одна информация вылезла на свет божий. Была в войну в Магадане супружеская пара Бойко, вошедшая в историю. Купили на собственные сбережения танк и поехали бить немцев. Этот факт вроде все знают, а вот то, что они заключенными были — единицы. Мы с женой — вольные люди, а на танк, хоть еще сто лет проживем, не накопим. А почему? — никто мне на этот вопрос не ответил, историки наши доморощенные.

Увидеть странный сон — не диво. Иной раз такие мучают кошмары, что фильмы ужасов кажутся мультиками про Красную Шапочку. Удивительно другое: в ту ночь, когда я попил водички и опять заснул, то очутился в той же приятной иноземной компании. Шведы, сырой подвал с решетками, а когда разоспался до храпа, бывший узник Василий Иванович подвалил. Вроде бы успел попроситься жить на Западе, и ему за перенесенные муки такое разрешение дали. Приватизировал ветхое здание тюрьмы, оформил документ и по кирпичику переправил за границу. Какому-то миллиардеру впарил. Которому слово «Магадан» — не пустой звук.

Вот так штука. Рассказывать жене или нет? В горле пересохло так, что простой водичкой не отделаешься. И вообще она дочь врага народа. Баронесса. Жена. Родилась в ссылке, в Заполярье, до семи лет живого яблока не видела. По-хорошему ей должны были дать хотя бы льготу на оплату коммунальных расходов, как члену семьи изменника родины. Но она — женщина неимоверно гордая. Унижения не терпит, ну, до определенного предела. А по материнской линии, вот и второй огонечек зажегся — из Полтавы она…

И все-таки после некоторого колебания я разоткровенничался. Рассказал ей про странных шведов и многосерийный сон. И зря.

— Не надо, — стала она чеканить серебряным голосом, — спекулировать на моем детстве. Сам бы тогда в тюрьме, рождался.

А что, неплохая идея. Дай-ка еще раз засну, может, опять встречусь с той семейной треуголкой, переиграем ситуацию. Кстати, неплохо они придумали — жить втроем. Хоть и не мусульмане. Масса преимуществ. Женщины, конечно, — лучшее изобретение Творца, но уж больно словоохотливые. А так нейтрализуют друг друга. Или, наоборот, мужу не приходится воском уши залеплять. Надо эту идею Жириновскому подкинуть: «По шведской стенке шведской семьей к шведскому социализму».

Ну что он ко мне привязался, этот стокгольмский синдром. Никак не забывается. С весны, когда ночи становятся короче, свирепствует бессонница, дающая поучительные сновидения, похожие на урок исторической географии в средней школе. Именно весной снятся тревожные сны, красивые женщины — молодые, одетые (или раздетые) по моде 60-х годов. Приходит в город тепло, наслаждаешься им, и хочется монетизировать эту благодать. Причем, в зелени.

Или вот покупаю парную телятину. Рубль — килограмм. Радостное возбуждение. Набираю мелочи по карманам. 22 рубля. И еще полтинник. Просыпаюсь… а ведь у меня еще полтысячи с пенсии осталось. Эх! Как раз по нынешним ценам на пару килограммов.

А в июне, с началом белых ночей, прям в День донора, приехал к нам в Россию с неофициальным визитом шведский король Карл, порядковый номер шестнадцатый. Вот оно что! Сон в руку? В ту ли руку, вот вопрос. Никак до меня не дойдет, что и сейчас, во втором тысячелетии, не только в сказках бывают короли. Не всех свергли и казнили. Не надо было Николая Второго расстреливать. Поместить в центральную кремлевскую больницу пожизненно. Может, тогда бы и построили шведский социализм.

Телевидение репортаж о том королевском визите показало. С типично русским радушием встречали главу нейтрального государства граждане моей страны, жители Саратова. Одна женщина выказала радостное оживление: думала, король в юбочке будет, а он в обычном скромном костюме, как рядовой инженер. Юбочка, надо думать, оттого, что она Швецию с Шотландией спутала, но это не со зла. Могла бы и сказку датского писателя упомянуть, в которой король вообще голый. Дания — это же рядом со Швецией. Гораздо ближе, чем Сусуман от нашего города.

Я тоже подивился, какой он милый, обаятельный Карл. Смотрю, улыбаюсь и, кажется, вот-вот разгадаю загадку стокгольмского синдрома. Не тут-то было. Загадок не уменьшилось. Что поразило: цвета Государственного флага Швеции — желтый и голубой, как у Украины. Возможно, украинцы были первыми, кто попал под влияние стокгольмского синдрома. Должно быть, тогда, под Полтавой что-то такое произошло, что потом через генную память аукнулось в веках. (Извиняйте, тут историки по телевизору подсказывают: самостий-щики историю по новому сочиняют: гетман Мазепа теперь не предатель, а герой, даже к лику святых собираются его причислить, Карл Двенадцатый — само собой, тоже герой, родоначальник самостийности неньки Украины).

Правда, почитай историю подревнее, и не такое вспомнишь. Ведь наши предки в Древней Руси нанимали княжить варяга-скандинава Рюрика. Со всем социальным пакетом.

По другой версии — мы сами и есть варяги. То есть, как я понимаю, и стокгольмский синдром отчасти наша придумка. Хоть стой, хоть падай. Но лучше присядь.

(В одном шведском фильме показан перебежчик Салаченко из разведывательного управления. ГРУ. И еще там фамилия Zalo в своеобразной транскрипции. Кстати, встречал в зарубежных фильмах до боли знакомую Зубровку, только пишется так: «Zubrovka»).

Нет, надо как-то ухитриться уснуть и еще раз и увидеть тот сон. Выпить теплого молока с медом и включить диск АББА. Или встретиться и потолковать с королем Карлом про кораллы, поиграть на кларнете.

Господи, как меня достали эти пустые метания и мечтания! Политика пролазит в сны.

Иной раз хочется проснуться знаменитым. Или на худой конец умереть во сне.

 

Купил — и говорю

Один потеряла, второй выскользнул и вдребезги о кафель. Третий, с видеокамерой, украли, и 15-летняя девчоночка, взрослая вроде, паспорт имеет, а в слезах, как дошкольница:

— Вот пойду летом подъезды убирать и на мобильник заработаю.

Тонкая одаренная натура, будущий дизайнер. Она недавно пережила операцию по удалению веснушек.

— Ладно, не горюй, — утешает бабушка, — я тебе новый подарю. Вон как экзамены сдала — одна четверка. Я и прабабушкину квартиру на тебя переписала. Надеюсь, ее ты не потеряешь…

У многих теперь по нескольку мобильников в карманах. Не перепутать бы, по какому — начальнику докладывать, по какому — с практиканткой связь держать. Некоторые играют в секретных людей: один аппаратик для разговоров, другой исключительно на прием работает, чтобы не засекли — подполье с двойным дном. По две сим-карты вставляют, что-то выгадывают на тарифе. Забавно, что из Москвы в Магадан звонить дешевле, чем из Магадана в Москву. Иной раз продвинутый пользователь начинает звонить сам себе: либо один из аппаратов куда-то запропастится, либо бедолага так замотался, что не воспринимает сказанное не по телефону. Кстати, было время, я вслух себе командовал: «Перестраиваюсь в правый ряд. Включаю поворотку. Направо». Осваивал вождение автомобиля.

(Мобильный телефон изобрел американец — выходец с Украины. Первая модель весила полтора килограмма и стоила 4 тысячи баксов).

Мой наследник, как и все продвинутые молодые люди (а где теперь другие), меняет мобилы, как перчатки. Только не подумайте, что я когда-то в жизни менял перчатки, если только не терял. Прошлой осенью, в конце октября посреди улицы ощутил внезапный холодок неловкости, как если бы оказался на людях в костюме Адама. Почувствовал обнаженными руками, что начались холода, и в карманы их по локоть засунул. Но лишь на другой день мои тонкие кожаные перчатки материализовались во внутренней полости куртки. Жена обнаружила. То же самое случалось попеременно с ключами, бумажником и подаренным на юбилей «Паркером», а затем и с мобильником. С последним проще: набираешь номер на другом аппарате, и потеряшка бодро откликается из портфеля — заливисто лает, совсем как курносая собачка из третьей квартиры.

Мобилу, благодаря сыну, я менял уже три раза: он приобретает себе один аппарат за другим, старую модель — не на помойку же — отцу. Только попривыкну, в какие кнопки тыкать, опять обновляет. А мне обидно, один раз научившись, переучиваться, осваивать новую модель с нуля. Нулей не напасешься. Первую модель передарил матери, а мне посвежее. Оно и хорошо, но как мне в третий раз запоминать все символы и порядок манипуляций? Инструкцию зубрю — книжку в палец толщиной. А я ведь и будучи школьником, никогда зубрежкой не занимался, и навыка у меня нет.

В жар бросает от 11-значных телефонных номеров. Я ж гуманитарий, не с циферками, а с буковками всю жизнь имею дело. Но, говорят, можно и зайца выучить спички зажигать. Постепенно кое-какие номера, набив оскомину, запомнились сами собой и теперь всплывают в памяти, подобно немецким словам, которые учил в шестом классе, сидя за одной партой с девочкой Надей Адамовой. Из незнакомого города позвонила она 52 года спустя на мобильник, под самый Новый год, будто и не расставались. От Интернета не скроешься нигде. Дети, внуки и один звонок за пять минут до новогодних курантов, шампанское никак не открывается — подделка, что ли? Ну что я, разве не напою шампанским подружку детства, хотя бы и по телефону? А ее говорок узнал, хотя прежде никогда не общались за три тысячи километров.

Знаю, не связисты затеяли страну на цифру посадить. Налоговики были первыми. Помню, как при малейшей торговой активности было велено ставить кассовые аппараты, даже в такси, Потом хватило ума отменить. Внуку для игры кассовый аппарат достался от его тети, разочаровавшейся в артбизнесе. Кстати, он 14 февраля родился — в один день с телефонным аппаратом, 126-ю годами позже. Он же — день святого Валентина — всплеск телефонного и всякого общения молодого населения.

В банковских бумагах приходилось вписывать 20-значные номера. Всего 60 цифр. Пока налог за автомобиль заплатишь, мозг вспотеет. Штирлицев хотели из нас наделать, что ли? И ведь есть среди магаданцев такие, что помнят всю бытовую цифирь наизусть, как и номер общегражданского и загранпаспорта. Один специалист между делом объяснил в очереди, что таким количеством цифр можно поименовать каждую клетку тела каждого жителя планеты. Даже те, что отмирают. Неужели, подумалось, каждую клетку хотят заставить платить налог? Да еще чтобы каждая клеточка обзавелась мобильным телефоном…

А у меня на любые цифры фобия. Боюсь астрономии: напоминает о конце света. Солнце погаснет, и настанет абсолютный нуль, похожий на всеобщее безденежье. Когда гиперинфляция была, с ума сходил: за два месяца спустил миллион отпускных рублей: как раз совпало — мать хоронил. Та у меня цифирь любила беззаветно — поскольку бухгалтер. Иной раз до сумасшествия искала посреди глухой ночи потерянную в дебрях годового отчета копейку. И когда находила, на десять лет молодела от радости. Ходит по дому, напевает, ведь других причин для радости у нее, считай, и не было.

Но и ей обильные числа, мне думается, навевали мысли о каторге и ссылке. Отец у меня из этого же сословия, главбухом в строительных трестах служил. Любил в застолье петь «…По диким степям Забайкалья». Отсидел шесть лет.

Но за неправильно набранный 11-значный телефонный номер вряд ли последует столь суровое наказание. Разве что напорешься на грубость. Впрочем, тоже хорошего мало, вышибает из колеи.

Сын и малышу своему купил мобильник: внук дорос до первого класса, появились элементы автономной жизни. Игрушечный мобильник с сигналами сирен и тарабарскими речами у него был уже в годовалом возрасте. Так что не сплошал, в мгновение ока освоил фотокамеру мобильника, запечатлел в парке кокетливую ровесницу и поместил милое личико на заставку. Она ему потом подарила батарейки. Периодически звонит бабушке, спрашивает, как дела, когда пойдут гулять. Хорошо дела. Наверное, скоро созреет для второй фразы по телефону. Он и с диктофоном так же общается — включит и молчит. Потом слушает, удивляется, что ничего не записалось.

Следующая его мечталка — портативная рация. И он получил переговорное устройство от Деда Мороза и мамы. Теперь бы отыскать сообразительного партнера для разговоров — в радиусе трех километров. Да и аккумуляторы — не просто их заряжать: надо засечь и помнить, когда пройдет семь часов.

Потом я расскажу Игорьку про стереотипера. Тот возвращался с ночной смены после печатания тиража газеты, в редакции которой я тогда работал. Он был превосходный звукоподражатель, не только воспроизводил голоса птиц, зверей, но и шумы разных механизмов и устройств. В темном переулке молодого крепыша припутало несколько горячих парней — то ли хулиганы, то ли что. А он достал из кармана на ладонь пачку сигарет — словно портативную рацию, такие уже были на вооружении в милиции, и принялся разыгрывать отчаянный мини-спектакль, будто бы он милиционер в штатском, связался с отделением и сообщил о нападении, и воронок уже мчится на место происшествия. Все правдоподобно — щелчки, треск, даже завывание сирены. Парнишечки тут же ретировались.

Я расскажу об этом случае исподволь, ведь надо прежде растолковать, что такое типографский сплав — из олова и свинца, стереотип, линотип, печатная ротационная машина, а то он не поймет юмора этой бытовой истории.

Говорят, лишних знаний не бывает. Я тоже так полагал. А ведь в пятидесятые годы учился считать на механическом арифмометре «Феликс», когда приходил к маме в бухгалтерию. Такой аппарат теперь вряд ли где сыщешь. Трещал он — аж уши закладывало. Потом к нему электродвигатель пристроили.

Когда компьютеры появились, у них матричные принтеры такие же шумные. Похоже, как по зубьям металлической расчески проводишь металлической линейкой. Теперешние лазерники шумят не громче чем дождь за окном. Компов я загнал уже с десяток, какие-то пришлось передать в дом инвалидов, а один — пристрелить.

В школе нас учили вычислять на логарифмической линейке. Сохранилась такая в жизненных бурях, благо, что места почти не занимает. Изготовлена из дерева ценной породы, аромат как у карандашей кохинор, любовно инкрустирована искусственной слоновой костью. Аккуратные риски, стеклянный бегунок. Сохранилась наряду с виниловыми пластинками, фильмоскопом и игровой приставкой к телевизору. Хочу постепенно продемонстрировать все это внуку. А еще купить керосиновую лампу, с какой бабушка читала мне сказку о попе и Балде.

Малыш, кстати, уже высказывался о моей пережившей свой век портативной пишущей машинке: мол, лучше компьютера. А почему? Не глючит! Пачка копировальной бумаги в глазах мальчика — вообще богатство.

Он заполучил для игры и устаревший телефонный аппарат с диском. Сколько раз, бывало, менял я и сносившийся диск, и трубку. Долго рассказывать, каким в свое время богатством и мерой престижа был телефон: нам первым протянули воздушку в новом микрорайоне, и на блокираторе мы насиделись пятнадцать лет, это когда твой сосед говорит, у тебя отключается. У некоторых особо нуждающихся был еще ночной телефон: можешь говорить в вечернее время, а днем какая-нибудь контора борется за промфинплан.

Когда мы получили нормальный, не блокированный телефон, много раз случалось так, что днем, когда приходишь с работы пораньше, не можешь никуда дозвониться. Кто-то неведомый перехватывает ресурс. Иной раз доставали из почтового ящика счета за междугородные разговоры, явно не наши. Просили связистов разобраться, те отмалчивались, а несколько платежек разрешили проигнорировать.

В начале 90-х американцы понаехали — учить нас свободе слова и толерантности, и понять не могут, как с нашим диковинным аппаратом обращаться. Жмут на цифры диска. Никак не дойдет, что надо палец вставлять и вращать. А ведь номеронабиратель, как и вообще телефон, изобретен в Штатах.

Аппараты прошлого века проще были, доступней. Если неразборчива речь, треск — меняешь угольный микрофон, и порядок. Сам зачищаешь контакты, ставишь параллельный аппарат, меняешь провод, перекушенный кошкой.

А сколько телефонных трубок пало смертью храбрых во времена повального увлечения конструированием карманных радиоприемников! Что-то я не слышу про теперешних самодельщиков, все стали пользователями. Не приходит в голову, что можно залезть внутрь устройства, что-то поменять. Собственно и у меня такого желания теперь не возникает. Слишком все усложнилось.

Когда мой сын только осваивал осмысленную речь, я купил ему игрушечный телефон с батарейками, который мы брали в первый свой отпуск в Гагру. Провода запутывались в лавровых зарослях, и мы грезили о беспроводной связи.

Малыш от души веселился, когда я имитировал неразборчивую речь по телефону:

— Батарэю у менэ прорвало.

Помню, как многие радиотелефонами обзавелись, уже в перестройку. На тринадцатом километре, грибы собирая, звонишь, а параллельно квартирная трубка действует. Можно с сопки доложить, у какого куста находишься. А если принимаешь на грудь, то видна ли, говоря по-армейски, грудь четвертого человека. Но в таких случаях обычно в финале надобится содовый телефон.

В 95-м купил я китайский радиотелефон, радиус действия оказался ограниченным пределами квартиры, а если нажать одну из кнопок, слышался разговор незнакомых людей. Про любовь, про бизнес, назначенные свидания и отгруженные контейнера. Что-то стало не по себе. Я рассказал о чудном телефоне соседу — он работал в прокуратуре. Если мы так можем нечаянно подслушивать, то ведь есть, наверное, люди, которые станут делать это преднамеренно. Сосед не стал обсуждать со мной эту проблему. Потом в аппарате что-то потекло.

Престижно вызвать такси посреди дороги, круче, чем иметь собственную машину. Хотя такси я стойко недолюбливаю — за неуемное курение в салоне и открытую в этой связи автомобильную форточку. Правда, сок подорожника в больших дозах быстро вылечивает простуженную челюсть.

Мобильник в сочетании с такси сделали жизнь приятной, похожей на первое свидание. Заходя с другого конца, можно и так сказать: «Нередко врач назначает больному два лекарства: одно усиливает действие другого. Вот и мобильник усиливает действие такси, но не лечит от безденежья. Внутри Магадана говоришь, а по деньгам — будто с Москвой беседуешь». В полной мере работает поговорка «Молчание — золото».

Чтобы вызвать такси, раньше полдня уходило. Теперь звонишь уже одетым и обутым, спускаешься по лестнице, а он уже здесь, шашечный автояпонец, и ты в дамках. Чувствуешь себя белым человеком, даже пребывая в фиолетовом состоянии. Пока доставляют по адресу, слышны переговоры водителей с диспетчером. Кто ближе к заказчику, тот устремляется на зов. Неплохо придумано, но, должен сознаться, мне все больше нравится пешее передвижение без диспетчера.

Теперь мы в переходный период живем. Который является продолжением прежнего многоступенчатого переходного периода, и это тянется всю мою сознательную жизнь. Считай, почти у каждого имеющего уши есть мобильник, но и от проводных телефонов не торопимся отказываться. Квартирный аппарат облагородился, усложнился, стал как игрушка: легкий, приятный на ощупь, жена прижимает его к уху плечом и продолжает варить суп и жарить котлеты. Трубка легонькая, небольшого размера, а то и вообще вставляется в ухо. Динамический микрофон позволяет не напрягать связки, делает легко узнаваемым голос собеседника. А ведь сохранилось немало людей — и мужчин, и женщин с красивыми голосами. Наш редакционный художник обладал таким приятным басом, что немало женщин флиртовало с ним по телефону, подспудно поощряя его уговоры позировать для многофигурной картины «Баня».

Подарили мне телефонный аппаратик нового поколения на юбилей. А как им пользоваться? Опять инструкция, правда, потоньше, чем к мобиле. Читаю и раз, и два. Понаписано с три короба. И то, и это, определитель номера есть, — где он? А-а, подключается за отдельную плату. Нет уж, спасибо. Куда ни кинь — везде реклама, говоря политкорректно, — преувеличение. Кнопки тычешь, а он не соединяет. Заблокировано что-то.

Почему же такие непонятки? Видимо, плохой перевод с китайского. Сгоряча принимаешься искать переводчика. В Магадане немало китайцев на рынке, торгуют всякой всячиной. Недавно я там пластмассовое ведро покупал, с отменной вежливостью и улыбкой безногий китаец предлагал мне на пальцах постельное белье и комнатные тапочки с зайчиками.

Но те китайцы не знают русского языка. Даже устного и непечатного, не говоря о письменном. Соседский парень, внук последнего Первого секретаря обкома, поступил в университет в Шанхае, но ждать, пока он приедет к своим милым родителям с выученной китайской грамотой — долгая песня. С Магаданом он связь по скай-пу держит — видеотелефон такой, через компьютер, да не стану же я его загружать такими мелочами.

Приходится действовать по наитию, методом тыка. Но это нормально. Наши даже в космосе этот действенный метод применяют, он, можно сказать, наше национальное достояние. Особенно мне нравится, когда женщины толкуют про метод тыка. Спрашиваю эрудитку, что она имеет в виду. Парфеновна смущается, краснеет, но через мгновение находит ответ: мол, имела в виду Тыко Вылку. Через мгновение выясняется, что перепутала известного ненецкого художника и сказителя с повелителем молний Николаем Тесла, но так даже интереснее. Она и умственные игры на телевизоре называет тык-шоу.

Медсестра детского санатория Валентина своим умом дошла, как, не тратя ни копейки, узнавать самое главное о муже, находящемся в отъезде в другом конце страны. Набирает номер, и пока автоматика не сработает и Стас, ее муж, успевает выдохнуть «алле», по голосу понимает, что он, во-первых, жив, во-вторых, не пьяный и, в-третьих, не в компании другой женщины. Интуиция женская, запущенная на полную мощь — словно солнечная плазма, выедает мужской мозг. Правда, есть один контрприем: говорить по телефону женщине, как она хорошо выглядит. В какой-то миг она решает, что рассматриваете ее в потаенную телекамеру.

Телефон изобретен для разговора, но не надо узко подходить к теме. Американские аппараты прежнего поколения, судя по кинематографу, очень прочные — их можно швырять в стену для снятия стресса. Герои американских фильмов давят мобильники ногой, словно зловредных насекомых, топят в реке, кидают под машину. Из телефона делают дистанционные запалы для бомб. Будильники из них идеальные. Скоро будут устраивать первенства по метанию телефонных аппаратов на дальность. И я не удивлюсь, если появятся мобильники-бумеранги. Мой внук уже близок к этому, придумал бумеранг из снега. До этого был бумеранг-банан. Сбил им игрушечную обезьянку Манки. Хорошо, малыш, только если вдруг найдешь мобилу на улице, не трогай, а то вдруг какой-нибудь террорист-подражатель найдется!

Предвкушаю появление мобильников с расшаренными функциями — почему бы не взбивать мобилой майонез, или не добавить в коробочку телефона регистр ультразвукового генератора, ну, как у стиральной машины «Малютка»? На эту мысль навел «стиральный» сюжет, полученный электронным письмом от троюродной сестры: «Очень я за вас радуюсь, если у вас настроение хорошее. А у меня Яблочный спас прошел с наказанием для нас: пока я разговаривала с вами по телефону, включили воду, а она пошла мимо, я капитально затопила нижнюю квартиру, в которой только что был сделан дорогой ремонт. Вдобавок муж потерял куртку (снял ее, поскольку стало жарко). В куртке были документы, служебное удостоверение, пропуск и ещё что-то из служебных бумаг, не говоря о мобильнике. Но что поделаешь, доживем до завтра, видимо, мы пред Господом чем-то провиняемся». Спустя час-другой получаю новое электронное письмо: куртка со всем содержимым нашлась, но муж опять потерял ее, когда с коллегами обмывал находку.

Как мог, я выразил женщине сочувствие, а через пару недель приходит по почте посылка. Открываю, а там потерявшаяся куртка…

Однажды, вояжируя в междугородном автобусе по Колымской трассе, я был поражен количеством телефонных вызовов одного из пассажиров на первом ряду. То и дело раздавался характерный для мобильника музыкальный проигрыш. В конце концов, я не выдержал, спросил, куда земляк названивает, что у него за такой успешный бизнес. Или поклонницы одолели? Мужчина слегка смутился, помедлил и признался, что всю дорогу играл на телефоне в тетрис. Потом еще один секрет раскрылся: тот малый курит трубку. Набивает мобилу трубочным вирджинским табаком и вперед!

Хоть у каждого члена семьи теперь по мобильнику, квартирный аппарат остается базовым. Не встречал еще людей, которые бы отказались от этого символа семейной стабильности. За стационарный аппарат платят авансом. Однажды я просохатил день Ч. Надо было 21-го заплатить, и я 21-го внес платеж. Но не на телефонной станции, а на почте, вот деньги и не успели пройти из одного помещения в другое, в одном здании. И отключили стационарный аппарат. Обидно. Я не должник, но, подобно набедокурившему школьнику, стою в углу. Вернее, в череде пробакланивших. Чтобы подключили. Дожили, называется, до капитализма, когда клиент всегда прав. Да, наверное, становишься хозяином положения, если покупаешь дорогую машину и дачу в придачу. Но когда платишь за телефон, из тебя все соки выпьют. Надо было в здание зайти с торца, и обошлось бы без проблем.

Будь это мобила, услугу возобновили бы через несколько минут после оплаты. Или Интернет — купил карту, активируй, и сразу же пользуйся, да хоть собой на сайте любуйся для поднятия самооценки. Своего сайта у меня нет, но ссылки есть, книжки мои можно скачать, — утешаю себя, как могу.

Чем по телефону, гораздо лучше с глазу на глаз толковать. И то, не злоупотребляя вниманием, не навлекая болезнь глаз. Старость — не радость — любые разговоры напрягают — мама родная. Я молчун, и пусть они не наглеют. Нередко монолог превращается в снежную лавину, накрывает с головой. Тогда забываю, какие продукты нужно купить для семьи. Жене приходится звонить на мобильник, когда я уже стою у прилавка, оглашать весь список.

С другой стороны, ошибка — двигатель прогресса. Заплати я в срок, не узнал бы, что девушка в городской телефонной станции за стойкой, где штрафников подключают, — очень привлекательная особа. Ухоженное надменное лицо, перламутровый маникюр. Серые ясные глаза. Одета с большим вкусом. Как Одетта. Чем-то неуловимо похожа на невесту. И работает величаво, дарит себя публике гомеопатическими дозами. В других странах такие симпатюли идут в модели, в артистки, а у нас — в юстицию, в магазин и киоск, куда придется, куда рожаки засунут. Конечно, она из тех, кто задергивает шторы поплотней и включает люстру, кто раскрывает форточки и включает калорифер. И уверена, что буряты едят бурито. От нее аромат — как первая затяжка сигареты, когда ты куришь еще не в затяг, как легчайший, разбавленный свежим воздухом запашок бензина пятидесятых годов на фоне отдаленного запаха конских каштанов. И аромат настурций и левкоев, похожий на звук виолончели.

Ей бы ходить по подиуму, а она вынуждена сидеть тут, отдаваясь на погляд и моральный раздев разношерстной публике, грешной по части своевременности оплаты за телефонные разговоры. Дочка не очень богатых родителей, вынуждена начинать с простых должностей. Снисходить до общения с быдлом. Раньше такие быстро выдвигались через комсомол. Присмотритесь к бывшим начальницам, — какие красивые у нас пенсионерки! Теперь красавиц выводят в жизнь телефонные компании и коммерческие банки.

Меня вдруг озаряет, отчего левая рука меньше, чем правая, мерзнет в декабре, когда несешь с базара сетку картошки — она ближе к сердцу. И еще вспомнилось: в начале зимы заморозил мобильник, не надо было держать его в портфеле с ноутбуком. А сын отогрел рукой, погладил и оживил. А я ведь в порыве отчаяния чуть не купил ненужную пока батарею к мобильнику.

Стоило побыть среди людей в злобной атмосфере очереди, и, подобно взрыву небольшой шаровой молнии, мне открылась тайна трех одеял, без которых в последние годы не мыслю засыпание. Это же так просто: цветная фотопленка состоит из трех слоев: красный, вернее, пурпурный, синий и желтый, смешиваясь, дают бесчисленное множество оттенков. Такого же цвета должны быть одеяла, и тогда-станут грезиться цветные сны. Зима монохромна, мы добираем витаминов зрения за счет снов.

Недавно узнал, что говорить «растекаться мыслью по древу» — не совсем правильно. Филологи нашли, что надо говорить «мы-сью», речь идет о белке, вон она как по стволу дерева распласталась. Но если «мысь» — белка, то есть ведь и «мышь» — тоже «мысь» — крохотное существо, генетически почти не отличающееся от человека! Говорят, мыши уходят из дома, где есть хотя бы два мобильника — не выдерживают излучения. А тараканы уходят первыми. В нашем доме ликвидировали булочную, поселили там офис телефонистов, все хлебоеды к нам перебежали. Мышеловки оказались бесполезны, я переловил мышей на клей.

Одно непонятно, с какой стати в толпе незнакомых людей появилась мысль о мыси? За ответом не надо ходить за три моря. У девушки, к которой выстаиваю очередь, на строгом темном бархатном платье воротничок из мыси, ну, из белки! Неужели, мода такая? Или она взяла от мамы воротничок вместе с платьем? Тогда я знаю ее мать?

Я поймал в глазах контролерши свое отражение и тихо поплыл в прибое гипертонии. Бежать надо отсюда без оглядки! Почувствовал взгляд вдогонку, словно контрольный выстрел. Такое ощущение, что пересек несколько часовых поясов на самолете: из Питера прилетел в Магадан под утро, не сомкнув глаз, мучимый авиационной жаждой, знакомой больным диабетом.

Полюбовался на нее еще секунд десять и ушел, не соломоново хлебавши, боясь прирасти к полу. Тому, что антипод потолку. Отчаяние боролось во мне с возмущением. Я твердил фразу, которая должна была пригвоздить этого мотылька для последующего препарирования.

Возбуждение от юной красоты владело мною несколько часов, и возникший жар спас от простуды, четвертой за текущую зиму.

Лишь в конце дня жар спал, но настиг озноб — в момент, когда после работы зашел в магазин купить большую пачку вкуснейшего чая из Кении. Девушка за прилавком удивилась причудливости моих желаний, но лишь до того мгновения, когда, отложив на минуту мобильник, нашла требуемую пачку среди похожих — индийских и цейлонских. Тогда еще никто не знал, что президент США будет выходец из Кении.

У девушки из бакалеи был заметен шрамик, словно ей поранили губу, поймав на блесну. И это при том, что она сама себя поймала в сетку — такие у нас в рыбацком городе модные сетчатые колготки, переливающиеся перламутром, подобно рыбьей чешуе.

Меня поразила ее травма, я вспомнил другую девушку — с ясными глазами и таким же шрамиком, та работает в видеопрокате. Глянешь и обомлеешь. Нестерпимо тянет посочувствовать, ободрить, в упор не видеть следа ее беды и все-таки смотреть, желая впиться губами в губы.

Теперь пирсинг захлестнул молодежь, да и новое появилось — шрамирование: вырезают на собственном теле узоры, как на липовой дощечке. Мичуринцы собственного тела. Возможно, через раны и членовредительство им открывается высшая истина, как член-корреспондентам и академикам РАН.

В далекой юности я маялся раздвоенностью чувств, теперь рас-троенность появилась, что ли? Бывает, двигатель автомобиля «троит», так и сердце человека: из четырех клапанов один просит замены. Выходит, так. Годы берут свое, но и взамен дают нечто. Я недавно пришел к выводу, что разбивать население на любовные пары — не совсем правильно. Коль ищешь свою половинку, не останавливайся, попутно найди третьего лишнего и определи угол отхода.

Мой друг Стас больше всего на свете любит ловить рыбу и сочиняет рыбу для докладов своего начальника, после копчения его спичи руководитель зажигает с одной спички. Еще больше Стас любит писать рассказы о рыбалке. И упорно не дает мне номер мобильника. Чтобы не вспугнул звонком, если будет клевать по-крупному.

Он сообщает о каждой рыбалке е-мейлами. Лет тридцать с лишним мне все казалось, что я понимаю его. Но лишь теперь наконец-то дошло, когда увидел девушку, которая могла бы стать талисманом ужения на блесну и мормышку и основой моих рыбацких рассказов. Впрочем, возможно, она ела вареное мясо с ножа, подражая эвенским оленеводам. Или занималась женским боксом, и кто-то ей расквасил личико.

Кстати, сам я рыбак неважный, а вот внук уже порыбачил на Дону с другим дедушкой, научился ладошки раздвигать: вот таких двух лещей вытащил.

Однажды мой друг обменял 5 килограммов плотвы на русалку.

Для плотских утех сгодится и то и другое. Так заразительно он рассказывал о своих телодвижениях, что я тоже пошел на рыбный базарчик, купил пахнущую русалкой корюшку, а затем заглянул в видеопрокат, к той, с особой приметой, красавице-рассеченке. Взял фильм с артисткой, которая в прямом эфире ударилась головой об лед, выступая в ледовом шоу. Они на телевидении с ума посходили, продюсеры. Надо для артисток каскадеров нанимать — это же ежу понятно. Или надевать каску под парик. А они актрисок в качестве каскадерок используют. Это же не кошки, которые всегда на четыре лапы приземляются.

Магаданские русалки добры к людям, и не только камень не держат за пазухой, даже силикон. И не обязательно брать у них номер мобильника: город маленький, семь раз на дню встретишься лицом к лицу. Шрамом к шраму. Ашрамом к ашраму. Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Древняя мудрость. Теперь многие живут затем, чтобы сниматься в телевизионных сюжетах и говорить по мобильному телефону. Нервно нажимать на какие-то кнопочки, да хотя бы на аккордеоне играть.

Лет десять назад непостижимым образом у меня появился диск с записью современного аккордеониста-виртуоза Дранго. Дал переписать коллеге с редкой фамилией Грузин: тот слыл непьющим, но порой не только закладывал за галстук, но и съедал его, не желая занюхивать рукавом. В детстве и юности, как Тузик грелку, порвал резиновую грелку, один из томов Большой Советской Энциклопедии, три гармошки и в щепки измочалил, несколько балалаек. Некоторым горе от ума, а этому от нечеловеческой силы.

Сколько раз бывало, от его биополя микрокалькуляторы выходили из строя, мелкая радиоаппаратура взрывалась в руках, поэтому он пользовался переносным магнитофоном отечественного производства полпуда весом. Телефон у него из шахты, по блату, взрывозащищенный, приложить к уху трубку — все равно что чугунный утюг. А на жизнь зарабатывал перышком — журналист. Когда к пенсии подошло, переехал в Хабаровск, работу по специальности не нашел и подался в цирк. Стал подковы гнуть, пятаки ломать. А уж силы не те. Да и не впечатляют публику ломаные, обесцененные инфляцией дензнаки. Стал долларовые монеты гнуть, да их не напасешься. Подковы — так вообще приходилось заказывать в Греции, поскольку там есть все.

Сидишник с Дранго у него лопнул, о чем я до сих пор жалею: внук учится играть на аккордеоне и сейчас бы пригодилась та запись. Приходится органную музыку прокручивать. Фуга Баха напоминает мальчику о кошке Лале, которая залезла лапкой в аквариум, достала рыбку гуппи и отнесла к своей мисочке. Будь на месте рыбок красноухая черепаха, иначе бы обернулось. Ту не просто обидеть, она в бронежилете.

Мобильники подорвали прежний уклад жизни. Бывало, плати за разговор с домашнего аппарата четыре рубля в месяц, говори, пока не лопнешь, теперь ввели повременку, затыкают людям рот рублем. И все-таки подавляющее большинство не научилось экономно выражать мысли. Идет по улице, к уху приложит трубку, пять минут, десять. Слушает, внимает. А денежки капают. Речи ничтожны, а денег стоят больших. Телефон мой — томогочи, кушать хочет дни и ночи.

За словом в карман не лезут, а вот деньги из кармана утекают. На ветер. А ветра в Магадане столько, что слов не хватает. Деньги не мои, а досада берет.

Сам я отвык говорить. Иной раз откроешь рот и мычишь, словно кровь отлила от головного мозга. Все слова испарились. Тут нужен такой телефон, чтобы кнопочку нажал, а там дежурный набор вежливых фраз. Что-то подобное уже создано — бывало, включаю автоответчик, а с него внушительным металлическим голосом: «С вами говорит автоответчик…» Оказывается, ГТС предлагает абоненту по-хорошему погасить до 18 числа долг 00 рублей 00 копеек. Иначе отключат. Трудно слушать это без сердечного скрежета: все оплачено, а пенделя под музыку Генделя все равно получи. Такой регламент даже в сказке с Кощеем и бабой Йожкой не прописан.

Как-то вдруг погас мобильник. А я на прогулке, далеко от дома, насыщаю легкие кислородом. У швейной фабрики, превращенной бывшим ее директором в конгломерат торговых забегаловок, нахально именуемых бутиками. Мало того что погас дисплей телефона, так с ботинком непонятка: что-то елозит там, а двинешь ступней сбоку набок, резво устремляется, словно хоккейная шайба от хорошего удара клюшкой. Уж не отслоилась ли подошва и не оставляю ли босой след, подобно снежному человеку? Конечно, это не смертельно. Я другого боюсь: не отслоилась бы сетчатка глаза, избегаю напрягаться, поднимать собственное боди, то есть, как говорят американцы, — тушу.

С трудом подавил искушение немедленно разуться и проверить. Еле дотерпел до дома, разулся. Двухрублевая монета. Не так уж велик ее размер. Стало быть, ощущения от ног не обладают тонкостью и дают большую погрешность — пищу для паники. А ведь бывает, пройдешь километра три, а кажется, все десять. Не верь ногам своим. Хорошо, но как монета оказалась в неподобающем месте? Кто его знает? Скорее всего, из прохудившегося кармана выпала.

Ну-ка, давай заодно и с мобильником разберемся! Не подает признаков жизни. А вроде есть какой-то способ, сын рассказывал. А, вспомнил. Давлю на широкую клавишу сверху, удерживаю. И вдруг зажигается, медленно и печально, словно рампа в театре. Плакать и смеяться. Просто надо было вовремя подзарядить батарейку. Кто бы мне сказал, что буду так переживать из-за техники, словно это живое разумное существо?

Стоп! В списке пропущенных звонков незнакомый номер. Кто-то посторонний подключился. И ведь в обеденное время подгадал! Как говорят романисты, тревога заползает в сердце. Ну-ка позвоню незнакомцу, спрошу, что ему надо. Звоню. Молчок. А впрочем, нет. Звенит. Это же мой номер!

Я видел, как в сквере, когда в начале лета включили фонтан, на скамейке сидело два побитых жизнью мужика. Один, значительно старше меня, с дефектом слуха, записывал в школьную помятую тетрадочку химическим карандашом, что ему рассказывал другой, типичный счетовод, нежно держа большим и указательным пальцами корпус телефона, он отставил безымянный. Модель старая, еще с латиницей на клавишах, и к ней ой как нескоро притерпеться. У меня-то хоть кирилло-мефодиевский шрифт. Уже легче.

Фонтан журчал, приковывая внимание малышей, одна девочка со свойственной прекрасному полу деловитостью пускала мыльные пузыри, ветерок подхватывал и нес их, радужно захлебываясь. За заборчиком, под деревьями в богатырской позе лежал мужик, явно не здоровый. Ему предлагали вызвать врача, благо все телефонизированы до мозга костей, но он отказывался: мол, сердце прихватило, но это пустяки, не стоит делать трагедию, отлежусь и уйду восвояси, такое уже бывало. Подумалось: не надо на него давить, живой маховичок раскрутится сам собой. Люди не раз воскресали силой мысли. Да и дикие звери — заберутся в чащобу и зализывают раны, подают пример.

Все правильно, я соглашался с логикой мужчины, но одно соображение горит слабенькой сигнальной лампочкой: земля в Магадане не бывает теплой из-за мерзлоты, не следует на ней валяться: полежишь спиной и даже боком, — простуда обеспечена, бронхит или даже воспаление легких. А то и по почкам удар. Сказка о поверженном в битве богатыре, черпающем от матери сырой земли силу и мощь — вот где золотая мечта, пересиливающая здравый смысл. Может, и болото обладает такой же врачующей силой, в фольклоре это не отражено, а Север — это край болот, мы их любим, и не только за брусничные и голубичные ковры. Не поддается та любовь рациональному объяснению.

Незнакомый человек непримечательного вида подошел к лежачему сердечнику и вдруг протянул ему мобильник: мол, возьми, пользуйся, у меня лишний завалялся.

Впервые я увидел телефон в возрасте три года. В шапке и шубе из степного сурка иду с мамой по деревянному тротуару районного центра в Сибири на переговоры, а потом она купит в сельпо мятных пряников в синей бумаге. Только сначала на почту, где переговорная кабина. Неужто она походит на кабину полуторки? Может, удастся порулить. На самом деле заводят в маленькую, чуть просторней собачьей, будку и дают большую черную штуковину, внутри что-то хрюкает: «Хрю-хрю, Вовик, хрю-хрю». Мать улыбается, а я так вообще смеюсь: стало быть, вот он какой, телефон. «Что ты не отвечаешь? — ласково спрашивает мама. — Это тетя твоя с тобой говорит. Поздоровайся».

«Хрю-хрю, — говорю. — Здравствуй, тетя Таня». И смеюсь. И она смеется, хрюкая. Больше всего мне телефонный шнур понравился — тонкие проволочки с нитями переплетены. Вот бы мне такой — похрюкать!

Хотел еще поговорить, но минутки кончились, пора домой. Мы зашли за пряниками, а мама еще и конфет-подушечек прикупила. Ем, думаю. Как только в них закладывают повидло?

Мы с мальчишками и прежде прикладывали ухо к столбам линии связи, улавливали слабый гул. Стало быть, вот оттуда идет то самое «хрю-хрю». По телеграфной линии и телефонная болтовня проходит.

А потом старшие пацаны выпросили у связистов списанные батареи с кислыми, если попробовать языком, проводками, загнали два штыря в землю, протянули один провод, и ток послушно потек в земле, чтобы перенести колебания мальчишеского голоса из угольного микрофона в наушники от детекторного приемника, привезенного из города.

Лет до 27-ми я жил, не ведая забот. Только в Магадане, в коммуналке, оказался телефонизированным. Мне попадается в руки черная эбонитовая трубка, я смущаюсь, и никакого нормального разговора не выходит. Трубка впитывает и хранит запахи духов, помады, табака, водочного перегара и зубного эликсира. Молчу. От меня она никакого запаха не возьмет. Сценический зажим, — говорил Станиславский. И ведь никакой сцены, никто не покупал билетов, чтобы посмотреть, как я буду мямлить.

В Магадане были времена четырехзначных номеров. Начало семидесятых годов. Нет, официально все уже перешли на пятизначные, но по-прежнему называли четыре знака, впереди идущая двойка подразумевалась.

Можно было исхитриться заиметь престижные номера. Те, что легко запомнить. Из одной цифры, повторяемой пять раз. Из чередующихся двух. Или по убывающей, по нарастающей, да мало ли что. Немного фантазии, хитрости и коньяк связистам.

Абоненты часто ошибались при наборе пяти цифр, сам я тоже путался. Техника давала сбои. Об этом немало написано юмористических рассказов, а в жизни не так уж и смешно. Мне довелось работать в учреждении, где номер отличался лишь последней цифрой от справочной аэропорта, и телефон трезвонил не переставая. Это был тренинг терпения. Я знал по голосам половину города, удивляя земляков осведомленностью в их воздушных перемещениях.

Теперь квартирные телефоны в Магадане переведены на шестизначные номера, меньше стало ошибок. Хотя поначалу немало было трехэтажных комментариев. Больно уж автоматика своеобразная: гнусным подколодным голосом виртуальная женщина сообщает, что неправильно набран номер или такого вообще нет в природе. Или номер отключен за неуплату. В последнее время телефония стала гораздо деликатней: «Разговор с этим абонентом по техническим причинам не может быть предоставлен». Это кот поупражнялся над телефонным проводом. Что уж он нашел там вкусного? Когда молодой был, он любой звонок дублировал длинным мяяуу и буквально за штаны тащил к аппарату. Внучонок любил поговорить с котиком по телефону, чтобы «муль-муль». Приходилось деду мур-мурить в роли кота.

Я думал, на мобильнике вообще не будет ошибок. Но вот высветился на дисплее незнакомый номер. Молодой мужской голос произнес:

— Виталя, у тебя будут проблемы. Подумай, взвесь. Оно того стоит?

Я не возражал: может, еще что-то скажет. Зачем перебивать? Ну, вот, вроде выговорился. А я остыл, с политкорректностью полный порядок. Демократы выдрессировали. Медленно вернулся дар речи:

— Стоп. Никакой это не Виталя. Никогда и близко такого не было, — отключаю мобильник, не дожидаясь возражений. Пусть не я плачу за исходящий, но мне его бестолковых денег жаль. Да не в деньгах, конечно, вопрос. Меня телефонные разговоры все еще сбивают с настроя. На себя сержусь за собственную неуклюжесть и на того, кто звонил. Мог бы и получше ответить. Без комплексов. Словно в эфире, перед телевизионной аудиторией выступил экспромтом. Не сказал того, этого. Через час тот же голос:

— Вы передайте Витале, что у него будут неприятности.

— Да не знаю я никакого Виталия.

— Ничего, познакомитесь.

Наглость без границ. Возмутительно. И никакой защиты от произвола. Но ведь ничего страшного не произошло. Сам сколько раз вламывался в чужие приделы…

Ожил стационарный телефон:

— Я упала. Под столом лежу. Поднимите меня.

— А куда вы звоните?

— Знаю, куда. Не надо меня за дуру держать. Это же та служба, где первую помощь оказывают?

— Извините за грубость, но хочу огорчить: у вас неправильно номер записан.

Разговор обрывается, но через несколько минут тот же тревожный и глухой, как из подземелья, голос:

— Да идите же сюда. Мне сто лет. Если дверь закрыта, выбейте ее. У меня сломана нога. Спасите меня.

— А куда идти-то? Адрес назовите и ваш телефон, мы вам службу спасения вызовем. Они проблемные двери по-своему открывают. Без церемоний.

— Мне ваш телефон Вася дал. Где он, негодник? Дайте Васю.

— Извините, не знаем мы Васю. К сожалению.

— Да что же вы мне голову морочите? Не знаете Васю, а он ваш телефон дал? — Пауза, и с надеждой: — Вася! Ты, родной?

Неужели она думает, что такими вещами можно шутить? У меня нет слов, разъединяюсь. Когда настала пора мобильников, я стал разговаривать еще реже, выстраиваю фразы в телеграфном стиле. Скоро мне понадобился видеотелефон — на пальцах изъясняться. Похоже на то, что заикаюсь. И опять звонок:

— Виталя. Это Вася звонит. Не придуряйся, я знаю, что это ты. Давай быстро дуй к бабуле и достань ее из-под стола. Да не забудь бутылочку пивка прихватить. А то у нее энергия на нуле, встать не может. И не думай хвостом вилять. А то знаешь что! Ну! Одна нога здесь, другая там. Обе оторву, так и знай.

Тем временем приходит СМС: «Мама, это мой новый номер на МТС. Закинь мне 150–200 руб., я потом объясню».

Через час приходит предложение звонить со скидкой в ночное время. Безлимитно. А еще я могу выиграть «Мерседес», отправив сообщение по указанному адресу.

Спасибо, не надо. Ты, значит, позвонишь, в ответ молчок, пока ал екаешь, пока трясешь трубку, они с твоей сим-карты все деньги снимут. Неужели кто-то еще на это покупается? Потом предлагают выиграть БМВ. Стоит послать бесплатное МТС на сайт, если повезет, одна из 34-х машин — твоя. Какой изгиб мысли! А вот и бонус предлагают — 500 рублей. На днях я установил беспроводной интернет. Они и сюда пробились с заманчивыми предложениями халявы. Удалил, жду новых подвохов.

Поразительно, как изобретательны телефонные деятели.

Третий или четвертый раз подступают ко мне доброжелатели из телефонной системы, чтобы поучаствовал в розыгрыше престижного автомобиля «Порше». Почему? Хорошая марка, что ли? А у меня с детства вертится в голове «Ситроен». Я его и в глаза не видел, но звучание хорошее — как название газировки, которую мы пили с дядей Ильей в бане 60 лет назад.

Ситро — деликатес моего детства. Первый раз попробовал, чуть в обморок не упал. В бутылке было столько газа, что живот чуть не лопнул. Чувствовал прохождение его в желудочно-кишечном тракте. Или это особенность детского мировосприятия? Небогатый ассортимент вкусняшек.

Помню, можно было купить фруктовые эссенции, их использовали для стряпни. Можно было и напиток домашний приготовить, только какой смысл? Квас вкуснее, а готовили его ведрами. Молоко пили. Но ситро — это праздник. Потом услышал название автомобиля «Ситроен». Фильм про Фантомаса, там впервые встретился. Неистребимая иллюзия того, что он самый лучший. Взрыв вкуса, когда голову отстреливают.

Столько в ситро было газу, что приходилось его то и дело стравливать отрыжкой, и такое было послевкусие после клюквенного вкуса, что слезы наворачивались. Хотя и смешно делалось. Ничего вкуснее из напитков не припомню.

А тут еще одно предложение от телефонщиков: пополните, мол, счет и получите бонус — 100 рублей. Ничего себе! Я ведь уже получал бонус, могут и не дать. Ну, да ладно. Не дадут, так при своих останусь.

Слово «бонус» на меня действует магически. Хоть и пришлось весь день ходить по городу, и устал я, одеваюсь и топаю на угол, в дом с курантами, где обычно плачу за мобильник.

Непростая задача. Четыре стерлядки толкутся, мешают друг другу, а я жду очереди заплатить им за мобильник. Слово «очередь» условное. В очереди никого, я один. Но внимания на меня обратить некому: по техническим причинам. Или человеческий фактор подгадил?

Наконец, одна из стерлядок принимает у меня платеж и вскрикивает, как от укола иголкой. Вместо сотни пробила 1000 рублей.

У меня аж сердце заныло из сочувствия. Может, сбегать домой, принести недостающие денежки и вложить, чтобы сальдо-бульдо подбить? Если ужаться, понемногу расходовать, на год может тысячи хватить. Молодежи надо помогать. Вон она, какая стройная, спинку хорошо держит. Не надо, чтобы сгорбила ее печаль.

— Да брось ты, не дури, — сказали мне домашние. — Пусть выпутываются сами. Прекрасно обойдутся без твоих пенсионных рубликов.

Чувствую правоту в этих словах, умолкаю. Надо выждать, какое будет продолжение. Вон телефон проявляет беспокойство. Звяк, и на жранчике проступает надпись. Мой телефонный счет вырос на тысячу! Хоть стой, хоть падай.

Как же поступить мне с привалившей суммой? Позвонить в Москву сестре, в большой город на материке или племяннику Евгению в Канаду? Много лет не слышал его голос. Теперь это запросто можно сделать, техника позволяет. Но не нужно дергаться. Неожиданный телефонный звонок, по себе знаю, может и перепугать. А сестра на 10 лет меня старше, мужа похоронила.

Дня три испытывал я неловкость от собственного бездействия. С другой стороны, не надо преуменьшать возможности телефонных монстров. И веры, что само собой утрясается: такого не было никогда.

Ошибка стерлядки вызвала неожиданные последствия. Стали мне от телефонной компании заманчивые предложения поступать. Мол, положите на счет полторы тысячи рублей, и мы внесем столько же. Совсем с ума посходили. Нет, не нужны мне такие приключения. Чем больше сумма на счету, тем больше соблазн выманить ее. Как божий день ясно. Один раз удалил сообщения, второй. Угомонились вроде.

Потом опять за прежнее, но сбавили обороты: положите на свой счет 150 рублей до 20-го числа и получите бонус. Да пошли вы, с бонусом! В пим дырявый! Не стал отвечать. И они замолчали.

И вдруг новая СМС. Иногда для повышения настроения бывает достаточно глянуть на цифру, в наш-то цифровой век. И что же? Где обещанные златые горы? Где моя тысяча? Там всего 170. И то надо бонус за неделю использовать, а то сгорит. А я, как ни стараюсь, больше 30 секунд по мобильнику говорить не могу. А без мобильника молчу днями. Это соображение нервирует меня, вселяет чувство вины: ко мне по-хорошему, а у меня нет фантазии для адекватного ответа. Надо жене дать поговорить, она умеет.

Опять трезвонят. Сообщение. Со мной уже хотят познакомиться. Надо же! Предложение, конечно, заманчивое, но лучше сделаю вид, что не расслышал. Предлагают выйти в чат знакомств — это стоит 35 рублей. Хочешь девчат — полезай в чат!

Новые люди — слишком хлопотное дело с ними общаться. Чат, чат, пронеси.

Жена берет трубку, телефонирует внуку, и мой финансовый козырек тает до нуля. И я почему-то кашляю. Есть вероятность, что у меня аллергия на деньги. Поэтому в доме шаром покати.

Но с другой стороны, чем трепаться за деньги, лучше бесплатно помолчать!

Молчание — золото.

Ваша банковская карта будет приостановлена. И номер мобильника. Позвонишь, а они с тебя деньги скачают. Ловко придумано. У меня и карты никогда не было банковской.

Еще один звонок:

— Ваш сын, управляя автомобилем в нетрезвом виде, попал в дорожную аварию. Срочно переведите пять тысяч — откупиться от милиции. Номер счета…

Ага, счаз! Это мы уже проходили. Сын-то рядом со мной, вместе обедаем. Никуда не попадал. И автомобиль у нас на приколе.

На другой день, примерно в это же время звонок:

— Черт побери, мы тут все лежим под столом: Вася, Виталя и, главное, бабуля. Не смотрите, что ей сто пятьдесят лет, шухерная. Она перепела. Извините. Перепила нас всех. Но потеряла змеевик. Куда звоним? Вам. Приходите, тут еще полведра осталось. А змеевик мы найдем. Собаку по следу пустим. У вас есть толковая собака? А змея? Захватите с собой. Ну и хлебца, колбаски.

Что делать? Иду. Тащу горючку и закуску. И это компания скоро становится родной. Виталя, Вася — славные ребята. С ними отдыхаю душой. Бабуля — милая, хорошая рассказчица с молодым голосом, ее даже когда-то приглашали на работу в «секс по телефону». В молодости по зонам благотворительностью занималась.

В Магадане, если разобраться, полно хороших людей, только надо с ними покрепче сдружиться. Хотя бы и посредством ошибочных телефонных звонков.

 

Мастер снов

Я ждал возвращения Петрова с потаенным волнением, представляя, как он будет гнать пургу в рассказах о далекой экзотической стране, не даст и словечка вставить. Только и останется подкарауливать момент, когда его рот будет занят пивом. Съездил в Аргентину — с ума сойти. Туда его взрослый сын с семьей переехал на постоянное место жительства, спасаясь от безработицы и рэкетиров. Почему в такую даль? Так легла его карта — географическая. На оборотной стороне мелким шрифтом — карта вин. Может, и скрывает что-то, ведь там, в гостеприимной стране, полно русских — от белогвардейских потомков до военнопленных Второй мировой.

— Наверное, ты тоже в детстве думал, что в Южной Америке живут антиподы, вверх ногами ходят, — пытаюсь шутить с Петровым, а он смотрит на меня, как барон на новые ворота. Отвык, небось, от обычных моих неуклюжих подколов, а ведь после кружки-другой их вполне можно считать смешными.

— Объясни, что имеешь в виду, — промямлил он, наконец, опустив глаза, и я понял, что не придуряется, ведь обстановка пивнушки на улице Пролетарской не официальная, никто за язык не схватит. Или поотвык от звучания русского языка?

— У них простая ключевая вода пьянит, только надо угадать фазу луны, — продолжаю наслаждаться перехваченной инициативой.

Петров онемел от моего речевого напора, и, пока молчал с отпавшей челюстью, я вроде как с укором напоминаю ему про Талую, куда он умудрился не съездить на грязи за многие северные годы. Чистюля. Многое потерял. Помню, приперлись мы в курортный по-селочек с писательской бригадой открывать клуб книголюбов. 270 верст к северу от Магадана, на такси. Дня три беспрерывно пьем водку и трезвеем. Пьем и трезвеем. Я с той поры ценю именно такую трезвость, как железо, восстановленное из порошка.

И вдруг с ароматом ландыша вспомнилось, как в седьмом классе натянул авиамодельную резинку на парту и нечаянно извлек из неметаллической струны странноватый музыкальный звук, похожий на пение пьяного шмеля. Не думал, что столь простым приемом можно тронуть чье-то сердце. Разве что резиновой женщины, но таких у нас еще не бывало. Не считая упоминаемых в букваре резиновой Зины из магазина и Маши из папье-маше.

Девчонки с передней парты, как по команде, обернулись и не произнесли привычное «дурак», а лишь переглянулись и поощряюще улыбнулись, и это была первая в моей жизни женская благосклонность. А ведь звали одноклассниц Зиночкой и Машенькой.

Жаль, та детская удача не нашла развития в дальнейшей жизни! Ведь мне так и не удалось побывать в Аргентине, где дешевое мясо, поскольку коровы нагуливают его на изумрудной сладкой траве, поваляться на которой — голубая мечта не только травоядного. И ведь на отопление жилища аргентинцы не тратят ни копейки. Правда, по моим подсчетам, кондиционер обходится дороже калорифера. Зато воздух легкий и ароматный, недаром и столица в честь буэнеса (хорошего) айреса (воздуха) названа. Наверное, там, вопреки поговорке, можно надышаться перед смертью.

Петров цепенеет от изумления. Пиво течет по его рыжеватым усам. И ничего-то он не знает, в том числе, что Аргентина названа в честь аргентума, иначе говоря, серебра. И ему никак не придет на ум, с чем сравнить воздух аргентинской столицы. На свой прямой вопрос не получаю даже обтекаемого ответа: Петров молчит, как сом-рыба. И я опять перехватываю инициативу, полный ласковой снисходительности к моему задушевному приятелю.

— Возможно, — делаю предположение, — есть сходство с прогулкой по вершинам сопок Магадана, где уже не растут деревья, лишь жесткая альпийская трава перемежается мхами и лишайниками. Там, в легком облачке, удивительно хорошо дышится — совсем как в детстве, когда выходишь из бани на мороз, напившись в буфете клюквенного морса, и он медленно отрыгается, трогая мельчайшими щипками вкусовые и обонятельные сосочки. И насчет серебра, чувствую, Петров тоже не в теме, а у нас в Омсукчанском районе месторождение «Дукат» — по величине запасов одно из трех в мире. Я там был, видел самородочки, похожие на стружечки из-под крохотного строгального станочка.

Сын Петрова, как я понял, — не дурак выпить пива и поучаствовать в боксерском поединке с отцом. Шуточный удар противника, близкий к ниже пояса, разгоняет всосанный в кровь с молоком матери алкоголь. И тогда включается естественный омыватель лобового стекла, поскольку чувствуешь себя остекленевшим. Занятия спортом наложили отпечаток на фоторобот иммигранта: дважды перебитый нос его похож на небольшого верблюдика, привыкшего дважды в месяц утолять жажду по полной.

Я понимаю, как в жаркой стране хотелось парню душевного тепла в виде прохлады, чтобы обнять родного папаньку в образе снеговика с красным носом из морковки. С безжалостной ясностью вдруг обманчиво представилось, что не Петров-младший, а мой сын уехал в Южную Америку, не он, а я посетил его в далекой стране и сгорал тоской по родине, отгоняя навязчивые видения берега Нагаевской бухты, парнишки-парапланериста в обезжиренном небе. Из дальней страны Россия представилась прекрасной, в голубой дымке, словно из космоса. Со всеми фишками и приколами.

У нас ведь, куда ни кинь взгляд — Долина смерти, Мертвое озеро, гора Чертов палец, ущелье Нечистого духа, Чертов овраг, деревня Дно, сплошной гибляк и крандец. Это чтобы служба патокой не казалась. Не любим мы телячьих нежностей. Живем, в ус не дуем, хоть и седина в бороду. Магадан — один из лучших городов по благоустройству в своей подгруппе, парадоксально живописен и в мелочах: две собачьи кучи на плиточном тротуаре, раздавленные ногой врожденного художника-перформаниста, изящно смятые алюминиевые банки, обертки, бутылки будоражат глаз. И магазины, магазины с громкими названиями «Миледи», «Голубой бриллиант», «Ин-Фан-та», «Парадец», «Елисеевские поля» и так далее. Все это будто бы виделось мне из далекого аргентинского далека беспредельно милым, напитанным нежной энергичной музыкой аргентинского танго.

— Как? И танго они придумали? — изумление путешественника переходит государственные границы. А ведь он все видел собственными глазами, слышал своими ушами, приговаривая: «Язви меня в душу», «Лопни мои глаза!», «Увяньте мои уши», «Отсохни мой язык»! Лучше бы помолчал.

Что больше всего поразило Иван-туриста? Если муж аргентинки предстает пред ликом Всевышнего, его пенсию продолжают выплачивать оставшейся в живых супруге. Нам бы перенять такое, — не раз восклицал Петров с таким видом, будто я возражаю. Женщины у нас живучее на 13 лет, так пусть бы это нововведение скрашивало им впечатление от чертовой дюжины. Кстати, роковая цифра выплыла из недр статистики с другим значением: на 13 лет женщины стареют раньше, если курят.

Благодаря климату аргентинцы упускают возможности оттянуться до дна, как у нас. При их дешевизне спиртного там полно непьющих, а вино демпингуют по цене пива. Петров сызмальства знает толк в винах: много лет прожил на Кавказе. А недавно ему рассказали, что в Греции, куда, кстати, уехал другой Петровский сын, в древности вино разбавляли водой и все равно надирались до поросячьего визга. В Аргентине превосходное вино, благодаря чему магаданец помолодел на 20 лет, как раз до полуста. Спирт там вообще не пьют! Заправляют им автомобили и самолеты. Узнал — так удивился, что сам чуть не оторвался от земли — посредством употребленного внутрь авиационного горючего. Никто не напивается допьяна, прям лиса и виноград.

Всю поездку, я уже говорил, Петров не верил собственным ушам и глазам. Не думал, не гадал, что по возвращении в Магадан глаза хоть не лопнут, но пригаснут, окулист заставит расстаться даже с пивом, а иначе, мол, накроет слепота и подкосит безножье — последствия диабета.

Поэтому наше фантастическое застолье последнее. Завязывает с этим делом морским узлом. Ну и я с ним за компанию, а куда деваться?

— Знать бы, что так повернется, остался бы невозвращенцем, — признается приятель. Больно уж далекое путешествие совершил, оно, как говорит один президент, перетрахнуло весь организм. Вся муть со дна поднялась, в голову ударила. Но не вернуться он не мог: в Магадане ждала жена, пусть не помолодевшая, как он, и далеко не первая, да ведь родная. Ну, не двоюродная же! Такие оладушки с маком, как она, никто испечь не умеет. Кстати, на оладьи ему тоже полный запрет вышел, не говоря про мак. Зато на овсяную кашу нет ограничений.

Много подноготного увиделось издалека. Как-то внезапно, в припадке дорожной лихорадки, понял, что женщины стесняются собственной старости. А мужья, оказывается, маются чувством вины: мол, от переживаний и забот преждевременно постарели их красавицы-жены.

Что и говорить, за кордон уехать легко, а возвращаться на исходные позиции — сплошная мука. Не то что по комсомольской путевке устремлялись сорок лет назад Колыму покорять. На юге, было, помолодел, а на севере биологический возраст мгновенно взял свое, с районным коэффициентом на пару.

Утром утешающе гладил седую голову жены по часовой стрелке. А вечером в противоположную сторону закручивал мысли. Она и рада, прячет в слезинке счастья горючие невыплаканные реки бабьих слез.

И вдруг у него созрел план старческого счастья. Оделся во все аргентинское, сходил на почту, получил накопившуюся за время отсутствия пенсию, раздал долги, накупил еды, питья. В Магадане тоже можно достать хорошего вина, в том числе из Аргентины. Цены могут психологически подкосить. Чтобы этого не произошло, надо предварительно рубли в доллары перевести.

Покейфовал дня три и зубы на полку. На большее не хватило — и не надо: из долгого запоя в преклонном возрасте можно и не выйти. Рухнул в анабиоз до следующей пенсии: каждому делу время, а потехе — час. Очнулся в день следующей пенсии и ко мне — мыслями делиться, которые нагулял во время анабиоза. Спал-то не просто, а по специальной программе. Терпенье, все расскажу.

Без пива он как в безвоздушном пространстве, как в невесомости. Доктор ему говорил: сахар — главный враг старшего возраста. Вот и решил добывать сладость не из свеклы и тростника, а из нежного сна, а уж из него получать самогон самовозбуждения.

Хорошо, когда проблема и ее разрешение даются во сне, словно в сказке про царевну-лягушку. А как в реальной жизни? Присмотрелся к энергичным людям — вплоть до недоумения. Откуда энергию черпают? Одному больному адреналин в сердечную мышцу вводили. А у него давно уже организм, кроме спирта, ничего не принимает. Вот и пришлось капельку в маску для наркоза, каплю непосредственно в мозг ввести!

А я, для поддержания разговора, соответственно припомнил, была у одной депутатской фракции в областном Совете программа — переселить в Аргентину сельское население области, подрубленное под корень американскими окорочками. Идея такая: выращивать в южном полушарии овощи-фрукты, да в Магадан на подводных лодках по конверсии доставлять. У нас же база подлодок на Марче-кане простаивает. Но как-то не срослось. Укрепление доллара идет, а рубль все слабит и слабит. Как от пургена. Доллар на полтинник скакнул, Россия 32 миллиарда потеряла. Вот и приходится выходить из заколдованного круга кружным путем.

Петров тоже в 90-е интересовался иммиграцией: спрашивал, сохранятся ли надбавки переселенцам. Нет? Так что там огород городить! Кому надо, пусть в Краснодарский край переселятся, поступят в казачий ансамбль песни и пляски, а кому жара хуже электрического стула, останется на Колыме, чтобы уж до последнего «ха» и ржаной корочкой занюхать.

У нас на малой великой родине тоже было хорошо. Оленина, икра, балык, дичь, минтай дешевый, его даже никто как следует не распробовал, кроме моего кота. В те времена, когда мы были молодыми, а нашим старикам жилось полегче, старость казалась нереально далекой, не знали мы, что станем завидовать самим себе, не только загранице. Верно говорится: нет нужды ученого учить и здорового лечить. Недаром на Кавказе принято бутылки в землю зарывать на черный день, а у нас не прижилось. В мерзлоту-то не зароешь!

Я все мечтал хороший кассетник купить, чтобы кассеты не поскрипывали, и телевизор с нормальной цветопередачей, а уж с пуль-тиком — верх блаженства. Получил свое и доволен, как слон. А ведь люди не остановились: одна квартира, вторая, джакузи, подвесные потолки, утепленные полы, одна машина, вторая, вилла, яхта. Пять жен. У меня до сих пор в голове не укладывает. Хотя, по правде, упомянутому не место в голове.

Все успокаивал себя: не все потеряно, реванш возьмут дети. Только несколько лет назад началось, что дети начальников руководят детьми бывших подчиненных. Наследуют посты хозяйственных руководителей, точно княжеский титул. Так, наверное, и раньше было, но не бросалось в глаза.

Когда Ельцин отмашку дал, кто-то предпочел, не теряя времени, под шумок реально богатеть, а кто-то — насладиться свободой печати. Наш брат любит сравнивать усилия журналистов с трудом шахтеров. В Магадане ликвидировали объединение «Северовосток-уголь». В освободившихся помещениях расположилось три редакции. И за три года ушло из жизни два главреда.

А я попал под выстрел. Шальная пуля угодила в глаз, не нарушив зрения. Вышла из уха, не лишив слуха. Все функции мозга сохранились. Продолжал работать, не садясь на инвалидность, оставался фельетонистом. Напрягало одно неудобство: сквозная рана. Когда в ветреную погоду поток воздуха напирал фронтально и выходил с тыла, раздавался легкий мелодичный свист. Звук не особенно противный, привыкнуть можно, но правильно говорится: «не свисти, денег не будет». Их и не было никогда, а теперь и того меньше.

Я уж прицеливался податься в артисты оригинального жанра — художественный свист. Меня не пугали гнилые помидоры, которые, возможно, станут бросать из зала — из них выходит неплохая аджика, но нашелся специалист в бесконтактной хирургии, и моя проблема решилась сама собой.

Не скрою, пытался выразить себя в звуке. Шучу. В бизнесе. Ближе всего по духу оказались коробейники — с три короба нагородят, на деньги разведут. От общества инвалидов продавал лекарства с ламинариями, мед с трепангами. Самое трудное здесь — убедить, что ты — тот, за кого себя выдаешь. Не посчитали за трепанга. Припутали как-то: мол, какой ты инвалид, какой группы? Да у меня и кровь первой группы, а вы как думали? Вали отседа, говорят. И ушел, куда глаза глядят. А то и правда инвалидом сделают. Сказал, расставаясь: «Вам лечиться надо. У патологоанатома». Насчет группы больше ни слова: за групповое больше дают.

Про аптеки вообще молчу. Вот где золотое дно. Надо же — дорогу перешел, заработал 280 рублей — настолько нужное лекарство в другой аптеке дешевле. Но в аптечный бизнес без специального образования путь заказан. Иное дело, если торгуешь тайскими таблетками для похудания.

А слыхали про старика, который пропускает через себя 220 вольт и одновременно через воду? Вода становится целебной. И лечит наложением рук и ног. В него молния ударяла. Себе бы так! Нет, я не про молнию. Раньше надо было думать, предугадывать. Знал бы, на провизора пошел учиться. Без провизии не останешься.

Было время, навыписывали мне как-то лекарств ровно на 3,62 рубля — как раз тогдашнюю стоимость бутылки водки. Теперь счет на тысячи идет. Денег не жалко, но что удручает — каждое лекарство дает побочный эффект. Бьет из-за угла. Дай, думаю, откажусь от медикаментов. Гомеопаты разводят обычное лекарство в сотни, а то и тысячи раз. Я пошел дальше — самолечусь словом «аспирин» и «подорожник». Меня вид дороги лечит. Надо задать программу организму, чтобы лекарства сам вырабатывал. Прямо в кровь впрыскивал, вместе с адреналином.

…Мед сам съел, трепангов тоже. Чтобы не трепались. Это был медовый месяц моего бизнеса.

Попутно автором изобретения стал. Спроси меня, как самогон альтернативно гнать? — не обязательно брагу нагревать, осаждая пары алкоголя. Надо в колымский наш жесткий мороз спирт вымораживать. Продукт назвал «Слеза Снегурки» — высшая степень очистки алкоголя. Правда, зимы в целом стали теплее. Но на наш век холода хватит.

Где подорожник — там дороги, там и дураки. Я в полной мере понял лечебный эффект дурака. Испытал на себе действие подорожникового крема. Бешеная энергия разливается от дури биостимуляторов, душа требует простора. Открыл несколько предприятий.

Каждое прожило недолгую, но яркую жизнь. Повеселил я народ. Магазинчик «Коля Зэй» книги распространял. Раз, два, три — он уже окорочками торгует.

Предприятие общепита, харчевня «П'эль-мэн, блин» — блины, пельмени ручной выделки, манты по ханты-мансийски. Хоп — и на окорочка перешло.

Мастерская «Сапогы» — ремонт, чистка и зачистка обуви и поглажка шнурков. Энэ-бэнэ-раба — оно поменяло специализацию, окорочкует.

Ну и надоело мне это дело хуже горькой редьки. Бросил. Не без потерь, конечно. Долго рассказывать. Дай, думаю, открою магазинчик возле следственного изолятора СИЗО — «Сизокрытка». Ассортимент специфический — товары, разрешенные для передач в зону. Кто с трассы приезжает, может родственнику или другану-драгуну по-быстрому передать за колючку любовно сформированный набор из табачных, чайных и колбасных изделий, а также почтовой бумаги для писем прокурору.

И вроде как поступило встречное предложение от нетрудовых элементов: заняться организацией загрантуров для граждан с подпиской о невыезде и пребывающих под добровольным домашним арестом. Что — за гранью понимания? А для ясности мы промоем мозги — медицинским спиртиком!

Большое внимание уделял я парадоксальному маркетингу. Не гнушаясь намеков, заключил договор с известной коммуникационной компанией — у нее эмблема с пищевой спецификой — куриное яйцо. За их счет напечатал пачку листовочек, прорекламировал телефонно-яйцевые услуги и диетические яйца партнерской птицефабрики: «В пустыне яйца закопай в песок и достань печеными. А у нас сядь на пол и к земле приморозь. Смекай: не можем мы сидеть, сложив яйца в одну корзину».

И что же — продаваемость и у нас, и у них значительно выросла. Открыл потребительский семинар «Яйцо курицу учит».

Вместе с тем росла моя писательская популярность. Казалось, еще шаг, и смогу зарабатывать литературным трудом. И однажды случилось невиданное. Открывается дверь, вваливается молодой, полнеющий благополучный человек, от него запах денег, заглушаемый цитрусовым парфюмом.

— Союз писателей? Здравствуйте. Сколько стоит написать книгу обо мне?

Набираю воздуха — ответить. Быстро подсчитываю основные и побочные расходы и размер накладных карманов. Но тут ему звонят по мобиле, выходит в коридор и до сих пор не возвращается. Мне даже стало казаться, что несостоявшийся заказчик просто приснился мне. Но это не так. А про то, что снилось, отдельный разговор и песня. Люди болезненно реагируют на малейшие упоминания о себе в печати. Помню, один гражданин возмущался, что упомянули в телефонном справочнике его фамилию и хотел подавать в суд на связистов.

Хозяева жизни легко задружили с художниками. Востребованы скульпторы — при жизни надгробия заказывают, чтобы не обременять наследников. Сошлись и с живописцами. Открывается выставка, и среди зрителей — заказчики. Героев этих картин нередко находят с перерезанным горлом. Но они умеют радоваться жизни. Возле полотен толкутся, выставляют соответствующую мимику, чтобы подчеркнуть фотографическую похожесть. Гордятся собой, будто их за особые заслуги перед обществом удостоили живописных портретов в Аллее Славы. Тетки в драгоценностях. Если у нее сережки изумрудные, то и на картине зеленые, а браслет фиолетовый. Такой стиль. Надо понравиться заказчику. Фоторепортеры с дорогими фотокамерами упадают на пол, чтобы запечатлеть заказчиков на фоне картин вместе с живописцами и фотографами.

Кто-то лики святых пишет, а кто-то торговцев штампует.

Теперь, стало быть, им книги понадобились. Пусть про них угрозыск роман катает.

Молчу, захлебнувшись слюной. Петров оживляется.

— Давай, — говорит, — вместе бизнес делать. — Деньги заработать — не проблема, но не греют они меня. Надо так, чтобы твое дело счастье людям давало.

— Кто бы спорил — прописная истина. Может, мы страну на правильные рельсы поставим, — скромно соглашаюсь я.

— Все надо делать по правилам, — торопится высказаться Петров. — Обрадовали тебя — смейся. Обидели тебя — поплачь. У нас даже этого не умеют. Плакать надо в сухом прохладном помещении, сидя и не утираясь платочком. А что, собственно, плакать? Радоваться надо! Получили свободу, какая и не снилась нашим отцам, дедам-прадедам, а счастье внутри нас.

— Свобода — не значит, что надо наркотой ширяться. В год до 30 тысяч от передоза гибнет, а ведь молодые люди. Могли бы возмужать, построить дом, убить змею. Впрочем, на Колыме змей нет.

Он остановил мой речевой поток. После большой паузы, как обухом по голове, открыл секрет. Оказывается, привез путешественник из Аргентины чудо чудесное — помесь колдовства вуду и современных нанотехнологий — прибор под названием «Мастер снов».

Небольшие электроды из благородного металла, инкрустированные яшмой, нефритом, агатами и сапфирами прикрепляются на присосках к вискам и затылку. Волосы приходится выбривать, но не мне. Лысую голову и моль не сечет. Два электрода вставляются в уши, два в ноздри, два на глаза — в виде повязки для дневного сна. Ну, и два электрода на запястья и два — на щиколотки. Щелчок тумблера, и начинается под несусветную рококоническую этническую музыку и мелькание разноцветных светодиодов. Через часок сон по заказу. Не знаю, с чем сравнить это ощущение — яркое, захватывающее, восторг через страх. Как возвращение из клинической смерти на трамвае. Я записал одно из видений.

…Где-то на колымском Севере едем по лесу. Изображение такое четкое и яркое, что глаза едва не лопаются. Местность, вроде знакомая, пугающе завораживает. Того и гляди, сердце разорвется от подмывающего восторга. Медведи ревут наподобие мотоцикла. Ворон кракает, как из Кракова. Дорога-просека, поворот за поворотом, крутой затяжной спуск, как свободное падение. Таблички: «Платная дорога. Плата натурой», «Услуги зоокиллера на дому».

Не один я в машине. А кто другой? Неужто, аргентинец? Конечно, мы в одном сне. Осторожнее, а то в лепешку расшибешься, — говорю водителю. Другие таблички: «Голосуй ногами» с припиской от руки: «И колесами». Напоминание: «Налево пойдешь — получишь скалкой по затылку».

А кто за рулем. Неужто, я? Движемся без газа на первой. А все равно дух захватывает. Состояние тормозов не известно. Кстати, и и сам — еще тот тормоз.

Вот картинка секундно промелькнула. Мой сын возвращается с дачи с любимой женщиной и малышом. Навстречу живой костер — лиска-лисонька. Надо же приветить, прикормить. Стоп, в рюкзаке осталось несколько шашлыков холодных — деду сохранили: мол, от лисички. Давай-ка, огневочка, угощайся.

Белая ворона прошмыгнула, подобно комку снега, звукоподражает зимородной пуржишке, зайцы ушами мерятся, медведи резвятся.

Езда по горной дороге — как стрельба торпедами по движущейся мишени. Главное — не попасть ненароком. Машина как-то не так идет, бензином в салоне не пахнет. Неужели, на альтернативном горючем? Если автомобили будут ездить на спирту, они же будут беспробудно пьяные. Станут выписывать на проезжей части кренделя и зигзаги.

По обочинам, как водится, веночки с черной лентой на столбиках висят — вечная память погибшим на крутых поворотах и совершенно гладких участках.

А внизу, километрах в пяти — бетонированный причал. Плакат с названием поселка: Подводные Камни. Катера, пароходы, морская бирюзово-фиолетовая волна. А я-то думал, Талая. Нет у нашего курорта моря. Только небольшие озера. Впрочем, это же сон, там и не такое бывает. Толчок. Была дорога и нет. Провалилась.

Американские горки, русские ямки. Вроде как на кораблике можно продолжить путь. И тут мой сон ломается, словно каблук на бегу.

Выхожу из машины, вблизи лагуна, молодые, довольные жизнью люди купаются, ныряют с аквалангом, достают со дна черный жемчуг и старинные вазы с древним вином, занимаются серфингом и ловят рыбу — гигантских налимов, таких жирных, что на поверхности воды колышется радужная, но не нефтяная пленочка. Охотское море — рыбацкое, минтайное, сельдевое. Соль земли, растворенная в очень холодной воде.

Обогнув лагуну, нужно прицелиться в дорогу, ведущую в гору, взобраться по ней, а уж там…

Не возьму в толк, что. Наверное, перезагрузка программы. А может, пришельцы захватили нас для хирургических этюдов? Но я и во сне не хочу видеть, как мне вырезают звезды на спине.

Здорово закручено. Главное, электроды не перепутать. Вдруг на обратку пойдет. Вдруг я море выпил, а теперь оно просится обратно? Недавно лидер либералов красиво сказал: не повышайте, мол, давление в канализации. Что он имел в виду, остается только догадываться.

Первая игра, как водится, — демонстрационка, монстры появляются после регистрации. Как водится, анкетирование надо пройти, тестирование, ввести пароль и вспомнить девичью фамилию собственной матери. Всю душу подноготную вынут, нынешние и прежние привязанности и антипатии.

Первый блин комом. Комон, комон — порядок! Уж теперь-то можно подаренной установке конкретный вопрос на клавиатуре забить, знать только, как сформулировать: полеты во сне наяву. Стоит сделать опечатку, на Яву унесет фантазийный вихрь.

А я знаю, что хочу увидеть во сне! Было несколько лет назад такое, что наши газеты наперегонки трещали: мол, в Японии тому, кто не курит, вводят доплату к жалованию. Для меня, откровенно говоря, сама постановка вопроса стала сюрпризом: почему-то был уверен, что японцы вообще не курят. Оказывается, курят, и взатяг. А вот крепких слов, скорее всего, не употребляют. Сравнительно недавно Япония первой попрощалась с азбукой Морзе. Мол, писк морзянки равносилен русской речи с использованием ненормативной лексики, прикрытой звуковой цензурой. А этого нежная душа самурая не приемлет. Наше дело правое, и руль справа!

Новость о доплате за некурение вызвала шоковое умиление у привыкшего к халяве бывшего советского человека. Это я о себе так забористо. Вот бы еще за что платили — за язык за зубами! Молчание — золото. Молчание есть, а золото где? Обидно за самого себя. Одна сигарета горит 10 минут, специально засекал. Двенадцать перекуров, и два часа псу под хвост. Так называемое бросовое время, оно гораздо опаснее, чем убитое. Ни работы, ни отдыха, подвисаешь, как в проруби. Да какой там отдых — яд смаковать.

Интересно мне про курение, поскольку сам бросил в 84-м. Никакой награды за свой поступок, конечно, не ждал. Тогда еще было хорошим тоном работать бесплатно, взять хотя бы субботники, а что уж говорить о расставании с вредной привычкой. Понятно и то, что у нас Магадан, не Япония. Остается, проглотив обиду, работать на два часа больше за ту же зарплату. Ну, отпускали бы раньше домой. Тогда все бы побросали табак.

Сестра моей матери рассказывала, как железную дорогу в трудармии строила. Перекур объявляют, все скручивают самокрутки, смолят махорку. А она некурящая — продолжает махать кувалдой. Так и вынудили ее закурить. А в день победы бросила навсегда.

На сэкономленные сигаретные деньги лет за двадцать можно накопить на автомобиль. Просто надо быть упертым! А правительству не устраивать дефолта. Конечно, на донышке души теплилась розовая мыслишка о воздаянии. Умом ее не осознать, чувством не уловить, лишь осознанное сновидение — безошибочный индикатор. Привиделось такое, что чуть не обломал электроды у генератора снов.

Явился энергичный мужчина средних лет в кимоно, типично азиатской внешности. С раскосыми, словно пьяными, глазами. Троекратно поклонившись, произнес, гипнотически глядя в глаза: мол, извините, Владимир-сан, нам нечего предложить вам, кроме харакири. Правильней сказать, сипокку. Поскольку вы глубоко познали подноготную специфику пути самурая, должны для полноты картины сделать завершающий шаг. Небось, в университете производственную практику проходили, так и здесь. Все, что надо для церемонии, мы готовы предоставить напрокат за небольшую, чисто символическую плату в сто тысяч баксов. По первому требованию получите стерильный инструмент и кувшинчик саке для храбрости. Советуем не откладывать на завтра, а то инфляция.

Такаши и какаши — японские призраки — стояли у него за спиной. Впрочем, удостоверений личности я у них не спрашивал.

Взять бы красноречиво промолчать, сверкнув глазами: изыди, сагана! А меня будто под бок толкают, и само собой вырывается: нету, говорю, у меня такой суммы и взять негде.

Кому-то, может быть, этот аргумент показался бы исчерпывающим ситуацию, но не такому японоигроку.

— В таком случае, — говорит, — я уполномочен самим императором Страны восходящего солнца предоставить необходимые атрибуты для исполнения церемонии бесплатно.

Ого! Подумать только — можно, не сходя с места, сэкономить сто тысяч зеленых, — в первую миллисекунду я чуть не взорвался от восторга. Потом-то, во вторую миллисекунду, разобрался, что к чему. Задумался. Может, они мне эти деньги выдадут, я бы жене подарил…

Обжегшись на молоке, дуют на воду, более того, набирают ее в рот. Крыть нечем. И нету рядом адвоката Панды. Подловил меня самурай. Тут не отвертишься. А с другой стороны, что дергаться? Пожил свое, хорошего не видал, а лучшего в мои годы глупо ждать. Тем более что случай хороший подвернулся для общественного резонанса. Пустить круги по воде. Да, надо еще чуток потянуть, авось кривая вывезет.

Неудобно как-то. Народ вдруг собрался, торжественные все, праздничные, одно слово — иностранцы. Уши помыли. Нефритовые ожерелья надели. Нельзя обманывать массовые ожидания. Иначе в международный конфликт может перерасти. Судьба Курильских островов, вон, по-прежнему актуальна. Впрочем, если поразмыслить, где наша ни пропадала! И не думать надо, а поддаться порыву. Или грудь в крестах, или рояль в кустах.

Надо соглашаться. Выдержать мхатовскую паузу и заявить. Скашлянул, дрожь унял. Дайте, — говорю, — саке, и не кувшинчик, а ведро. А последней сигареты, сами понимаете, не надо. Лучше два ведра саке. Флягу.

Когда мы в семидесятых годах с однокашником Степаном хоккей смотрели, два ящика «Жигулевского» за матч выдували, с балычком на ура шло, по-вашему «банзай». Наши тогда красиво выигрывали. На таком эмоциональном подъеме любое сипокку по икебане.

Саке… Боже мой, знаю я саке. Как брага. Моя тетя-железнодорожница в сибирском городе Черепанове лучше всех брагу варила. Там и кумыс был, лошади на подножном корму. Я кумысом лечил свою дыхалку, а в свободное время для общения и отмечания государственных праздников пьяную вишню из бутыли выуживал. Входил в мир алкоголя. Тете второй муж сухофрукты из Ташкента привозил, когда в спецсвязи служил и давал мне подержать револьвер.

Японцы по какому-то изгибу истории были на экскурсии в нашем городке, угощались. Пригубили брагу и забыли традиционную восточную сдержанность: мол, Татьяна-сан, продай нам рецепт-сан. Кимоно предлагали, чтобы задобрить, оно у них больше автомобиля стоит. Правда, тетя больше всего любила ватник, а ради приличия надела доху из монгольского сурка, сшитую во времена Халхин-Гола, когда мы самураям гол забили.

Моя любимая тетя немало повидала на своем веку. Научена горькому до слез. Улыбками, улыбками, перевела стрелку. Иностранные гости родную япономаму забыли. Ей их предложения слышать было тяжко, будто родину продать. У нее первый муж в тридцать седьмом в расстрельном списке как раз японским шпионом проходил.

Первую стопочку бражки я за тетечку свою железнодорожную опрокинул, вторую за дядю, он на финской зубы все до одного от цинги без щипцов вынул, за мать мою, она за жизнь капель двадцать водки выпила, за отца, он на озере Хасан рану получил.

По стопочке, по стопочке, бутыль пустеет. Если коней не гнать, можно с утра до вечера три бутыли на двоих потребить.

Когда-то давно я читал про китайца или кого-то еще, не помню, у которого в желудке жили дрожжевые грибки. Стоит поесть сладкого, начинается брожение и похмель. Елку тебе в палку! Всегда под балдой, веселый. Конечно, это не магаданец Сережа с говорящей фамилией Брага. Гитарист-любитель. И на аккордеоне душевно играл русские песни. Мы же вместе марафонский концерт проводили во Дворце культуры автотранспортников — трое суток без отдыха. До конца жизни напелись. Сережа варил превосходную брагу — как говорится, фамилия обязывает.

Где он теперь, милый человек? Тут в прессе мелькал Непейпы-во. Возможно, поменял прозвище, жизнь заново начал. У японцев, кстати сказать, принято — фамилию менять, с нуля создавая что-то значимое, например, новую книгу. Чтобы не довлел прежний авторитет.

Конечно, будь Сережа рядом, оно бы веселей пошло. Но сипокку — это одиночный забег. Покруче русской рулетки. Присосался я, пью брагу крупными глотками, закусываю копченым кижучем, весело мне, о печальном еще успеется. Изрядно, надо заметить, выпил. На песни потянуло, а их-то и нет у меня. Только одна прорывается сквозь смущение и косноязычие:

Так это же о героическом крейсере «Варяг», сто с лишним лет назад было дело. Вроде как немец слова написал, а наша поэтесса перевод сделала: в начале прошлого века мадамки для самоотверждения и заработка переводами пробавлялись.

Прадед мой за Цусиму медаль получил!.. Эх, икебана-мать, японоотец! Командование Страны восходящего солнца, лица, приближенные к императору, естественно, японскому, были поражены поведением солдат и командиров противника, полным презрением к смерти, на которое способны одни лишь самураи.

Слышал я, как современный японский вокалист «На сопках Маньчжурии» по-русски навзрыд исполняет. Я так не сумею!

Вот еще полведра саке выпил, вот на донышке осталось. Последний, самый сладостный глоточек. Кому посвятить? В горле мигом пересохло: все мое внимание переключилось на небольшой меч самурайского вида. Этим клинком сето делают взрезание живота крест накрест. И в этот момент совершающему сипокку специальный человек отрубает голову. Сто тонн баксов, думается, ему предназначались. Это же сколько «Нисанов» можно купить?

Ну, присел я, как положено, на колени, набрался решимости и с криком «Вонзай!» нацелил холодную сталь в самый пупок. Вот, ведь, думаю, какие слова похожие «пупок» и «сипокку». Наверняка наша была идея, но кто теперь Россию не пнет, не унизит! Книгу, подаренную внуку родителями, недавно читал, так там утверждается, что радио изобрел не Попов, а Маркони, в космос первыми полетели американцы и они же победили в 45-м. Тогда, может, и водку изобрел не Менделеев, а какой-нибудь Смит, а ненормативную лексику, самую крепкую в мире — Конфуций?

А, была не была! Дурдом на дурдоме сидит и дурдомом погоняет. Прощайте, друзья-поэты, прозаики, эссеисты, прощайте редакторы, корректоры и любезные читатели!

Набрал воздуху побольше, вонзил клинок, а оттуда как — сипокк! покк! — брызнет! Когда свежий пивной бочонок открывают, видели? Может на пять метров фугануть. Струя в глаз, струя в рот, а пивной дух, сусляной, соответственно в нос! Слезу вышибает. Льет и льет саке, хлещет, будто трубу прорвало. На всю эту праздничную толпу, на икебану, сони, кавасаки, судзуки, санье, гейшу, инфанту.

С ног до головы. И с головы до ног. Все собравшиеся до нитки в саке. Весь белый свет в браге. Небо цвета исетского пива с кровью. Более того, поднимается, откуда ни возьмись, хмельное цунами и смывает собравшихся, я так думаю, конкретно в япономоре.

И последнее, что слышу перед концом света: крупный деятель криминального мира Иваньков, по прозвищу Япончик, погиб и похоронили его на Ваганьковском, рядом с погребенной мамой. Он был третейский судья в своем мире. Интересно, бывают ли там адвокаты? Не слыхал о таком.

Проснулся, как ошпаренный. С режущей болью в животе и тянущей в шее. Повернулся на другой бок и ознакомился с альтернативной версией сна: будто покончил с собой при помощи взрывного устройства — чтобы внутренние органы никому не пересадили. В том числе тем, кто служит в органах. Однако это сон, надо перейти к яви.

Потрогал живот, потер шею. Все на месте, ни царапины. Сухим из воды вышел. В смысле мокрый от горячего пота. Потрясение сильнейшее пережил, видимо, это воспоминания о ломке, острая никотиновая недостаточность сказалась.

Сколько раз мне после отказа от табака снились сигаретные кошмары и то, как меня, годовалого младенца, отнимали от мамкиной груди.

Но вот газетная кампания поутихла, табачники цветут и богатеют. Все никотинопроизводящие производства России перешли иностранцам. Что и требовалось доказать. А нет, чтобы всем жителям моей страны — молодым и старым, мужчинам и женщинам разом бросить курить! Пусть тогда сами глотают эту гадость — фимиам саганы! А на сбереженные средства построили бы систему санаториев «Серебряный воздух».

В состоянии легкого кислородного опьянения отключил электроды, промыл и спрятал до поры до времени на полку, куда обычно на ночь кладу съемные челюсти. Жизнь потянулась однообразная, не требующая подноготного подхода.

Но скоро ситуация созрела вновь, понадобилась весомо налитая аналитика, взвешивание на тонких весах. Прошло сообщение, что на Диком Западе люди работают на дому и получают за это доплату. Время, которое не тратится на дорогу, прибавляется к жизни. Я вполне мог бы не ходить в контору, специфика труда позволяет. Из оборудования нужна только моя голова и ноутбук. Но будет ли доплата? Наученный предыдущим опытом, почти уверен: не будет. Другие страны, в том числе Штаты, нам не указ. Будто фиктивная теща зудит, как настоящая: «Я понижу вас в должности, в росте и весе!»

Работать надомником — что об этом-то особо распространяться? Много времени сберегаешь, не расходуешь на нежелательное общение, выслушивание анекдотов с бородой и усами, политических сплетен, на комплименты красавицам, которых в городе немало.

С юности знаю, каково работать очень далеко от дома. Было так, что в первую свою редакцию ежедневно ездил из города в райцентр на электричке, до которой надо было еще полчаса троллейбусом. Полшестого утра — уже на ногах и почти до полуночи толчешься.

Знаю я и каково ехать с двумя пересадками в большом городе и тридцатиградусный мороз, три с лишним часа пути в день — до заводской редакции и обратно. В первое время даже нравилось проводить время в городском транспорте. Я как раз переехал из деревни и наслаждался стуком трамвайных колес, шелестом автобусных шин. Мне даже нравился запах бензиновой гари. Пока едешь, многое видишь познавательного, в том числе и юных кокеток. Особенно когда опаздываешь на работу. С несколькими зайками я познакомился и даже взял номер телефона. Под стук колес с одной из них тысячами километров тянулся наш роман.

Потом переехали жить в Магадан, и с год моя редакция и моя комната в центре смотрели окнами друг на друга через площадь. Хорошо ли это? Не совсем. Я стал опаздывать на работу. Был день, когда удостоился нескольких замечаний руководства. Отлучался с рабочего места в квартиру несколько раз на дню, я ею надышаться не мог. Дверь откроешь, переступишь порог, и словно стакан вина примешь. Любимая женщина, ясноглазая задумчиво смотрит по приколу мимо тебя. И зовет!

Правда, в прихожей жил в клеточке соседский хомячок, но даже пронзительная вонь грызуна не в силах была отвратить от наслаждения небольшой, но своей комнатой и обществом юной женщины с нежным ароматом ландыша за ушами.

Там было просто, но уютно: стояла ватная тишина, какая бывает при первом снегопаде: мысли кружат, словно снежинки, налипают друг на друга. Я падаю в сон, на зеленую тахту, недавно купленную в комиссионке, как на траву, раскидываю руки. Пружины у нее с диагнозом «усталость металла». Их бы на курорт. В стальном скрипе чудится мне небольшая радиопьеса. Привожу ее дословно:

— Если у вас 6-зарядный револьвер, то вы играете на 6-струнной гитаре. А если калаш, на арфе.

— Нет, у меня гранатомет, я играю на барабане.

— Тогда я дирижер, у меня начинается жор.

— А я бухгалтер, и у меня оригинальный номер — игра на счетах.

— А я судебный исполнитель. И арестовываю всю вашу музыку.

Через мгновение телефонная трель сверлит мозг. Да, впервые в жизни я обладал квартирным телефоном, побаивался его, учился с ним обращаться. От избытка чувств меня тянуло схохмить наподобие фотокора Ярцуняка: «колопарату», хотя и догадывался, что радости с того будет немного.

Звонил сам шеф, напрямую, минуя секретаршу, это смутило и возвысило меня в собственных глазах.

— Вам надо быстро подойти на летучку. Все уже собрались, только вас ждем.

Я примчался пулей, не потратив и трех минут. Не запыхался. Вот что значит 26 лет. Теперь-то аккурат 62 — с зеркальным разворотом.

Атмосфера в редакторском кабинете накаленная. Речь, как ни странно, шла о выпивке. Все в редакции предавались этому пороку и недоумевали, что редактор выделил кого-то одного. Слова произносились такие, что у меня дымилась голова. Громко, оглушительно стучало четырехкамерное сердце. И в каждой камере я сам, отбываю пожизненное наказание.

Хотелось безропотно отдаться в руки сухого закона. Так и не начав, по сути дела, питейную карьеру, я был готов поставить на ней крест.

Под раздачу попал редакционный художник: с утра до вечера он сидел за столом и ретушировал снимки — скоблил щеки передовикам производства, подмалевывал тонкой кисточкой брови, как это делают модницы. К вечеру все лица становились бритыми, похожими друг на друга, как фотороботы, хотя такого слова еще не было в ходу.

От художника исходил стойкий аромат «Шипра». Подозревали, что Коля употреблял парфюмерное средство внутрь, маскируя портвейн № 13, но никому не удавалось застать момент этого колдовства. Маскировка — главное для разведчика. Художник-ретушер, как и редактор, в прошлом был фронтовиком и обладал военной хитростью и великодушием. Конечно, редактору надо было, выполняя спущенное сверху, с чего-то начинать, кому-то влепить отрезвляющий выговор. Как ни хорохорилась журналистская братия, как ни выставляла себя пофигистами, нежное рефлектирующее нутро журналера оставалось беззащитно и часто ломалось даже от небольшой психологической перегрузки. Коля не явился исключением.

Глазом не моргнув, взял на себя упреки шефа, его тонкий сарказм, его юмор, от которого, казалось мне, у меня вот-вот спасует желудок.

На вопрос, что ретушер может сказать в собственное оправдание, тот тихонько встал, слегка, в силу своего роста, возвышаясь над столом и с характерной хрипотцой, заработанной во фронтовых окопах, сказал: «Старческий маразм, знаете ли, начинается».

Конечно, это не было шуткой, Николай никогда не пытался острить и платил алименты в две семьи. Обычно любая летучка, планерка, любое собрание в редакции не обходились без хохмы. Главным шутником был шеф. Это же, антиалкогольное сборище начиналось непривычно мрачно, но реплика художника заставила всех содрогнуться. И Тамара из отдела писем потом приставала с вопросами: мол, что такое геометрический хохот.

Николай не пришел в редакцию на следующий день: умер ночью.

Бывают, люди прозревают перед смертью, резко умнеют, их тянет говорить правду, ничего кроме правды. А где она — правда? Как далека она бывает от истины! О чем они хотели бы сказать, да не решались — из боязни, что не станут слушать, поднимут на смех. И теперь плохо слушают, но их это не чешет. Они рады отсутствию чесотки. После смерти окружающие могут спохватиться и обратить на ушедшего запоздалое внимание: ах, какой покойный был прозорливый. Жаль, мало пожил. Мы с ним так любили жизнь!

Говорят, есть у воды клеточная память.

Наверное, она и у водки есть.

Много раз доказано научными изысканиями, откровениями и прозрениями — того, что не даст память воды, дает память аква виты. Водой не помянешь ушедшего друга, лишь водкой. Правда, это грех. Священники говорят. Но мы и рождаемся, и умираем во грехе.

А может, водка не имеет клеточной памяти и призвана человеческую память отшибать?

Главное, не зацикливаться, продумывать альтернативные варианты, такое требование времени. Вот говорят, вызываю огонь на себя. А на меня? А на тебя — воду. Живая и мертвая вода. Когда вода кончается, в ход идут деньги — тоже вода. Конь-огонь, напои нас любовью!

Что собирает и примиряет магаданский бомонд, так это поминки. Проводили человека в последний путь, стоим кружком, смотрим друг на друга, пытаясь определить, кто следующий. У нас личная гигиена, как и личная жизнь — обобществленная. И смерть тоже — на миру.

Переглядываемся: кому теперь водить. Кто на сей раз дуба даст? А ведь на Севере не растут дубы! Кто врежется в березу? В карликовую. Вам доводилось присутствовать на похоронах карлика, пигмея? А великана, три центнера весом?

Старая с косой дает передышку нашему кругу. Уходит к горнякам, рыбакам, переворачивает сейнер, намораживая на палубе опасную массу льда, пускает под откос автопоезд.

Несчастия со старшими товарищами в первые часы воспринимаются как воздаяние им за то угнетение, которому тебя подвергали. Гоняли за водкой в Центральный гастроном. Месть. Но жалость и горечь внезапно набрасываются и душат за горло.

Сколько живу в Магадане, не могу смириться с местной похоронной традицией. Покойников увозят хоронить по месту рождения. В багажном отделении самолета. Возможно, опасаясь осквернения родных могил в Магадане. И еще чтобы не хоронить два раза. У нас ведь в порядке вещей при переезде на материк возможно выкопать гроб с прахом члена семьи и переправить по месту нового жительства родственников.

…Я проснулся ровно в девять, хотя уже должен быть в это время на работе. Поцеловал жену и убежал в редакцию, и первый, кого увидел, поднимаясь по лестнице, был наш художник Коля: что-то сказал мне одобряющее как старший товарищ, и я понял, что все, что мучило меня, было лишь ночным кошмаром, а что на самом деле я все еще не проснулся, продолжаю пребывать на другом уровне сна, и что мне, пожалуй, не надо спешить с просыпанием, будильник — мой лучший друг, не даст в обиду ни в одном из снов. И вообще-то я никуда не спешу в XXI веке, я работаю на дому, я всегда на посту, круглые сутки и потому на самом деле никогда не расслабляюсь. Разве что когда уеду в свою дачную избушку за двадцать семь километров от дома. Зажгу печурку старыми газетами, заварю чай. Я работаю на дому и не жду, что мне за это доплатят. Варю картошку на дровах, она и во сне отличается приятным вкусом и приятно греет душу, как в детстве, отхаркивающим ароматом и крахмалом.

Как горячий нож сквозь масло, скольжу из одного сна в другой, пробуждаюсь 62-летним, и первое, что вспомнилось, — действительный факт: один наш тогдашний сотрудник, вовсе не художник, а заместитель ответственного секретаря, умер на рабочем месте, его товарищам по цеху не было времени вызвать «Скорую помощь». Обычно ее вызванивают в подобных случаях, хотя и знают, что медицина бессильна. Но вроде как приличия требуют. И еще что открылось вдруг: именно замответсека, тоже фронтовик, а не художник сказал про старческий маразм.

Положили мертвого на пол, а сами за стол, чертят макеты. Прости, мол, Костя, газету никто не отменял. Типография ждет, надо засылать материалы, курьерша Екатеринка застоялась, бьет копытом. График — выше смерти и жизни.

Потом, повзрослев, несколько лет я работал за Костиным столом, мебель в стиле дальстроевского рококо, и было, что кровь шла из носа, прямо по тексту поговорки. Но если Москва слезам не верит, то эта работа не снисходит ни к крови, ни к самой смерти. Неважно, живешь ты близко, далеко ли от места работы, она в тебе. А умерший проживал от редакции еще ближе меня.

Теперь вот энергосберегающие электролампочки. Несколько дней назад увидел их в передаче телевидения. Обрадовался, что стали звездами экрана. Из трубочек, выгнутых наподобие иероглифов, наполненных инертным газом, струится яркий и ласковый, словно мама, свет. Он мне нравится. Глаза меньше устают. И экономия образуется. Только 5 процентов энергии в приборах двадцатого века, лампах накаливания, это название уже освоил мой первоклассник-внук — расходуется непосредственно на выработку света, остальное уходит в тепло, вольфрамовая (волчья пена) нить нагревается до сумасшедшей температуры, при которой другие металлы растекаются жидкостью.

Руководство страны озаботилось неуемными тратами, неэффективностью экономики. Так и вспоминается поговорка: «Метр курим, два бросаем». Мы спускаем в унитаз эквивалент энергопотребления Германии, умноженный на два. Для начала надо сохранить хотя бы одну такую Германию. Чтобы что немцу хорошо, то и нам бы стало зашибись.

Лет пять назад я стал менять в 12-рожковой люстре лампочки. Сначала 3 на сберегающие заменил, потом еще 3. Стоят они дорого, светят плохо и перегорели почти все. Сделано в Китае. Факир был пьяный, фокус не удался. Но я не сдался. Следующий этап — энергосберегающая лампа в торшере. Я под нее и покупал торшер, чтобы лежа работать на ноутбуке. Получилось. Всего два года отпахала. Накладно.

А еще у меня люстра висела трехрожковая, с традиционными лампами по 75 ватт. После долгих внутренних колебаний достал из кладовки старый простенький светильник времен детства моего сына. Этому электроприбору уже 34 года. Люстру — в отставку, зеленый пластмассовый шар — на второй срок службы. А лампу газосветную в него я купил год назад. В люстру такую не вставишь. Потребляемая мощность уж не помню какая — меньше сороковки, а света больше, чем от люстры. Я ее покупал, чтобы внука снимать на цифровик. И что же — мальчик играет и привычно онлайн позирует деду. Теперь он позирует и учит уроки — первоклассником стал.

Конечно, я повел экономию не потому, что такой умный. Посмотрел свои записи 05-го года и обнаружил: большие начальники уже тогда закидывали удочку: введем, мол, социальную норму потребления электроэнергии, а что выше — по особому тарифу, и я тогда успел испугаться, что насидимся впотьмах. Хотел достать лампы 1–2 ватта, а чтобы лучше видеть, станем закапывать в глаза резерпин. Народные умельцы изобрели бы локальную подсветку, а ужинать можно и в темноте — мимо рта не пронесешь. К черту холодильники с чудовищными агрегатами, а консерванты выдержат. Разогревать еду можно водой из горячего крана, налитой в грелки. Купил фонарик — рычажок жмешь, и светит без батарей.

Стало быть, как в кино — почтальон звонит дважды. Не забылась та симпатичная идея.

В год 70-летия города на улицах в центре стали ставить похожие размером на бочки огромные светильники — по пять на один столб. Приходится всем нам жить, позируя. Разгар осени, дни темные и короткие. Загорается уличное освещение — светлынь. Гораздо светлее, чем днем. Спать с таким светом невозможно, для нормального сна нужна темнота, чтобы вырабатывался для здоровья глаз меланин.

Белые ночи прошли. «Пишу, читаю без лампады», — помнятся пушкинские строки. Возможно, поэт был бы благодарен нашему мэру. Зачем лампады, когда 15 фонарей светят в окно, да еще иллюминация стоящего напротив кинотеатра. Столько света, что дуреешь.

Эдуард Лимонов в одной книге описал, как сидел в тюрьме за свои необольшевистские взгляды. В камере не выключают лампочку всю ночь. Так положено. Это доставляло писателю дополнительные страдания. Так то в тюрьме, а я на воле. Без суда и следствия подвергаюсь световой пытке. Теперь еще ярче стало. Ну и что дальше? Протираю электроды привезенного Петровым аппарата, буду ясновидением заниматься. Взбиваю подушку. Усну двойным аналитическо-паралитическим сном, все увижу, как наяву.

Первым делом во сне появляется в квартире тетенька из Энергосбыта: мол, ах, у вас в квартире ночью как днем, и это вам досталось бесплатно? А бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И выписывает счет: оплатите голову сыра. Пять килограммов. Голландского, но по тарифу французского. Переворачиваюсь на другой бок и нахожу себя в теплой пещере с идеальной темнотой, где живут особые твари, без органов зрения. Невостребованные глаза у них атрофировались.

А что бывает, когда месяц за месяцем живешь без темноты? Вопрос стоит, но нет ответа. И тревожно на душе, как перед аварией на Саяно-Шушенской ГЭС. Как побег щенка из Шаушенка по Фен-шую.

Я поворачиваюсь на другой бок и вижу Чубайса. Он рекламирует алкогольный энергетик в алюминиевых банках. Кажется, «Вспышка»! Пропадает изображение и звук. Я, словно знаменитый укротитель львов Запашный, получил травму рук. Где? В рукопашной схватке со львами? Нет. Зеркало упало в ванной комнате, осколками порезался.

Наверное, кампания экономии электрической энергии докатилась и до Магадана. К счастью, мой сын, хоть молодой, но бывалый человек, предусмотрел такую ситуацию, и генератор снов действует не только от сети, но и от батареек.

Работает прибор, я вижу свою первую любовь, уж не умерла ли Леночка-старушка? Ласково называет меня городским сумасшедшим. В поле зрения рваные полосы, пятна — так называемый киношниками «снег» — что-то в конструкции разлаживается. И причина не является загадкой. Я ведь уже упоминал, что в основе работы прибора — не только нанотехнологии, но и дай-дай-колдовство. Такое бывает и есть не только в Латинской Америке, но и в моей горячо любимой России, на Севере, среди шаманов. Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь. Колдуют, горит огонек в плошке с нерпичьим жиром. Жив курилка! Словно свет без источника света — мерцание не включенной энергосберегающей лампы. Два года она вспыхивает, не включенная. Словно утоление жажды без воды.

Пораскинув серым веществом, я понял в щедро залитой уличными фонарями глазоедной комнате, что обещанной премии за экономию энергии мне не видать как собственных ушей. Что ж, на другом отыграться. Беру у жены тени для век и мажу веки сплошняком. Не очень помогает. У меня мешки под глазами. Коты в мешках. Они затеяли бег в мешках. Одно на другое проецируется. Трехэтажный поэтический образ. Черт ногу сломит.

Пальцы в розетку, пропускаю через себя ток, изнутри через кожу возникает разноцветное свечение. А вот лак для ногтей не пропускает света. Покрываю веки лаком. Закрываю глаза — темно. Совсем уж задремал, а тут очки упали на зубные протезы. Не разбились, к счастью, и звук был такой, как у феи Драже из балета «Щелкунчик».

Неведомая сила опрокидывает и поднимает к потолку, ногами ввысь. Нечаянно становлюсь антиподом.

А кто нам мешает — и Петрову, и мне — погрузиться в анабиоз не на месяц, а сразу на год? Деньги переводить на счет, а потом купить билеты до Буэнос-Айреса? Аргентинский сын кожей чуял скорую беду и не ошибся: спустя несколько месяцев после уезда папани лишился молодой жены вследствие роковой болезни, не оставляющей человека в покое ни в одной географической точке. Почернел от горя.

Нашел сочувствие и помощь в неведомой стране.

Нередко обстоятельства жизни других, совершенно незнакомых людей что-то меняют в нас коренным образом. Вот, к примеру, вор упал с 18 этажа. В Интернете было сообщение. Разбился бедолага в лепешку. Вещи, сворованные им, лежали рядом, пока их не перекрали добропорядочные граждане. Как раз совпало: эпидемия гриппа, все ходили в масках, что придало коллективной смелости. Этот пример я привел как доказательство от противного. Смерть молодой женщины всколыхнула и просветлила сердца набожных аргентинцев. Молодому вдовцу помогли с работой, и он, благодаря добрососедской помощи, займу под честное слово стал строить собственный дом. Смерть молодой русской женщины убедила людей проявить наилучшие качества: Господь все видит и посылает испытания не зря. Кстати, имя молодого человека говорящее — Богдан!

Впрочем, у Петрова нашлось уточняющее объяснение, он уже говорил по приезде, что за умершую супругу оставшемуся в живых аргентинское государство выплачивает пенсию. Бедной россиянке не суждено было дожить до пенсии, она умерла в расцвете сил. А люди своими силами подправили несовершенство закона.

Петров, пробыв целый год в анабиозе, не стал расходовать сэкономленную пенсию на увеселения, а целиком переслал в Аргентину. Мне ничего не оставалось, как проявить солидарность.

 

Поесть шаурму в «Стамбуле»

Корова у крестьянина воспитывает доброту, овца у овчара — кротость, свинья у свинаря — любовь к стерильной чистоте. Дикий олень, не пожалевший рогов вместе с головой, — лебединую верность.

Мы — это то, что едим, порой запихиваем в пищевод насильно, а едим-то исключительно самих себя.

Неплохо получилось? А? Антиафоризмы. Сочинил их для стенгазеты нашего учреждения. Сидоров уговорил: умеет он наступить на мозоль самолюбия. Я, конечно, по своему обыкновению, не стал ничего обещать, однако и заноза порой дает всходы. Сначала сделай, потом скажи — это вдвойне приятно. Как убить и воскресить.

На гамбургерах качественной любовной лирики не получишь.

Люблю на салфетках писать, чтобы время коротать. Ну и как-то мягче, без озлобления отражается окружающая действительность — и внешняя, и внутренняя. А взять да записать Сидорову для публикации анекдот про ботаника. Я его еще никому не рассказывал. Не та обстановка. Только куда он сам подевался, ума не приложу.

У нас в городе есть девушка-растение. Ходить не может, говорить не умеет, только ползает и шипит.

Ситуация эта стала достоянием общественности. Надо же какую-то медицинскую помощь оказать. Довести ребенка хотя бы до интеллектуального уровня кошки.

Тем более что достигла совершеннолетия, и квартира ей от города полагается. Фигурка у нее есть, смазливенькая мордашка. А ума нет. Медики пытались разбудить сознание красавицы, но не нашли ключик. Геологи, биологи не блеснули. Палеонтолог один подкатывал — с ископаемой колотушкой, вроде как древнюю терапию применить. Не педагогично, не дали.

И вот на горизонте появился ботаник. Нашел новое, не описанное прежде растение и назвал его, в пику плакучей иве, хохотунчиком. Больше его находка известна как магаданчик саблевидный.

Гербарий девушке показал. Она все смотрела-смотрела, шипела-шипела. И вдруг из гербария сушеную травинку хвать и в рот.

Шипела-шипела…

Шипела-шипела…

Да как мявкнет!

Впечатлило? То-то же. Мы тут с Петровым тонкую думу чувственно думаем, настраиваемся на единство духовной и телесной пищи. Входим в резонанс. Между первым и вторым явлением официанта такие мысли наплывают, что не всякому яйцеголовому однояйцовому дальнецу на ум придут.

«Сидоров, где ты? — посылаю в ближнее пространство телепатический импульс. — Зацени! Потешь мое авторское самолюбие! Куда ж ты подевался, мать твою Бог любил!».

Нет Сидорова. Двое одного не ждут, начнем на пару с Петровым на пару, а там и третий не лишний подкатит — слюнки на колесиках!

У меня в предощущении еды все системы организма активизируются. Как от виагры. Только от нее слепнешь. От хины — глохнешь, знаю. А тут зрение обостряется. Как от любовной лирики Востока.

Да и музыка ресторанная духовая вытягивает соки, мясную начинку души размягчает.

Врать не буду, пошли мы с Петровым после трудовой недели развлечься — покушать шаурму. Чтобы уж в ногу со временем и бараньей ногой в зубах. Или, соответственно, говяжьей. Любим эту работенку — самозабвенно пожрать, выполняя норму на 150 процентов. Хлебом не корми, цинандалями не пои, только дай лечебно поголодать перед приходом официанта, покувыркаться от полноты жизни.

— Ты такой чувак, Петров!

— Спасибо, сэр!

Пищевые материалы могут стать лекарственными, если их употреблять нетрадиционно: втирать в суставы и в мышцы: мед, горчица, помидоры, огурцы, картофель.

Женщины делают помидорные маски — для грабежа и взятия в заложники собственного мужа.

Узнал, что есть растение камнеломка. Ничего себе, думаю. И у них ломка бывает. Значит, родня конопле. А еще он узнал, что есть трава прострел, сабельник, окопник.

Ложка меда в бочке дегтя, чтобы служба не казалась медом. Солдат спит, мед по усам течет. Как молочко по вымечку, а с вымечка по копытечку. А где копытечки, там и холодец.

Обжорное заведение находится на окраине города, и такое ощущение, что гуляешь на пикнике. Тайга подступает вплотную, с соседних сопок подслеповато смотрят, завидуя, саблезубые медведи, снежные барсы и барсетки.

Сверху ворон зырит, словно беспилотный самолет-разведчик, прикрывает от сглаза.

У нас ведь тоже кольцевая дорога есть, можно ехать и ехать, подобно белке в колесе, пока остается хоть капля бензина в баке, да еще по инерции с горы накатом с километр.

Жизнь пройти — не поле перейти. Пеле.

Поле боя, — говорят. А у нас болото боя, врагу не пожелаешь. Видел я, как БТР по тундре шел, когда мы за ягодами на 20-тонном КамАЗе ездили на Медвежку и застряли. Это от города всего несколько километров, да у нас дикая природа сразу за дорогой начинается, без предупреждения. Тайга, болото, топи зыбучие, кикиморы кимарят, бабки со ступами в ступоре, лешак — как лишай.

Легковушка застрянет — ее, ясное дело, трактором вытаскивай. Или грузовиком, но если застрянет КамАЗ — вызывай друга-приятеля из воинской части с БТР. Солдатиков побольше, они вытянут, вместо физзарядки. А, не дай Бог, боевая машина в трясину зароется? Чем ее тянуть — большая военная тайна, и не нам, штатским, ее разгадывать.

Вот только скажите мне, какой такой пацифист сконструировал двигатель боевой машины на самом дефицитном бензине, которого ни на каких заправках, разве что в столице, не найдешь? И горючки жрет невероятное количество. Уж лучше не начинать боевых действий — враз обанкротишься.

Как бруснику собирали — история с географией. По ведру набрали, в кузов КамАЗа сложили — полопалось, течет — кровь, жуткая иллюзия. Тут и начальник милиции, и прокурор, и судья, и адвокаты — всех собрала страсть брусничного кровопролития. Для таких случаев и нужно кафе на опушке, кому-то ведь пришла в голову такая блаженная светлая мысль на пустой желудок.

Я понял тогда, сугубо штатский человек, — в войне на Крайнем Севере, не дай Бог ей случиться, побеждает тот, кто противника засусанит, если сам в зыбунах не утопнет. Если, конечно, проблему квадратуры круга решать применительно к круговой обороне. И вообще мы воюем только до обеда, а потом зализываем раны. Культпоход в театр имени Горького и музей Козина для личного состава. Только не давать ходу мелиораторам, а болото само остановит не наших, снаряды потонут, не взрываясь в торфяной жиже. Наряду с боевыми каратистами и сумоистами.

При желании можно и на болоте для разнообразия красиво квакнуть, накрыв на пригорке поляну с яствами, как было заведено во времена коллективной уборки совхозного урожая таежного картофеля, моркофеля и сельдерейчика. Но от комарья спасенья нет, скорее тебя съедят, чем ты сам натешишься.

Водись у нас лягушки, можно было бы легко вообразить, что оттягиваешься во французском ресторане, но эта деликатесная живность в черте города не водится, равно как и по всей Колыме, на территории которой можно разместить все европейские страны, включая Францию, и не один раз. Да и змей для китайского ресторана, открытого возле автовокзала, приходится завозить с материка. А вот стриптизерш можно отыскать на месте: идет такая по гололеду — как лоза вокруг шеста — то совьется, то разовьется.

А какие встречаются в тайге ходячие шашлыки — горные бараны. Я однажды видел их с вертолета, когда бензин стоил копейки. Иностранцев-стрелков наши приманивали за охотничьими трофеями. У них, в Европах, волков не осталось, а 120-килограммовый медведь считается крупным. Не обидела нас природа ни зайцами, ни гусями, не говоря о морских обитателях нерпах с их огромной печенкой. Это вам не гусиная фуа-гра, которую справедливей было бы назвать циррозом.

Военный повар Саша-хохол, ныне известный кулинарный писатель, рассказывал: ребятишки у них на подводной лодке физически ослабленные. Из неполных семей, сироты, родительской ласки не знали. А тут косатки в бухту пришли, нерп из баловства столько порезали, что морская вода красная была, как газировка с двойным брусничным сиропом. Мичман Саша велел персоналу достать тех погибших в межвидовой борьбе ластоногих и пустил на питание личного состава. Ребята, как на дрожжах, округлились и скоро приладились коллективно всплывать в самоволку, имея успех у персонала типично женских учебных заведений — медяги и кулинарки.

Теперь у Магадана есть другая боевая единица — атомный подводный крейсер «Магадан», базируется в другом городе, который уже несколько лет ждет землетрясения, а имеет почти регулярное извержение вулканов. Один продвинутый юноша написал в домашнем сочинении, что там извергается лаве.

А нерп в окрестностях Магадана, Олы и Атаргана развелось столько, что кета с горбушей не могут пробиться в русло рек, чтобы подняться по течению, отложить икру, полить молоками и умереть с чувством исполненного родительского долга. Вот и мы, чуя зов природы, притащились поесть шаурмы и умереть, а там видно будет, вскрытие покажет.

А народ-то подтягивается. Охотники до шаурмы. Известный ли-теравт Ломоногов, автор мемуаров, народные исказители. Слуги народа и слуги слуг. Люди бизнеса с хроническим катаром желудка. Здесь каждый хмырь находит шмару.

Пир горой, — говорится. Но тогда на местности должны быть горы — Казбек, Арарат. Есть, правда, Капрановский перевал. Там надо экзотический ресторан построить. Типа «Что-то я не то съела». Сколько раз было, на Капране застревали путники, женщины приносили потомство в кабине грузовика и давали сыновьям имена водителей. Есть в Магадане одна профессиональная певица — фанатка собственного мужа, песни его сочинения исполняла, имела успех. Ехали, было дело, на гастроли, и где-то на Капрановском перевале упали с дороги, метров 50 свободного падения. У нее сотрясение мозга. И продолжает петь. Мне нравится. Да жить можно даже при ампутации мозга. Китайцы своей древней медициной и до этого дошли. Да и так сказать: людей с мозгами немало, а вот голос редко кому дан. Вот бы залучить ту певицу — веселее застолье пойдет.

В нашем городе пир горой — это пир сопкой, похмелье — ущельем, туманом и росой. Разгрузочный бег галопом, загрузочный — трусцой и рысцой.

Петров — солидный горец, таким себя самоощущает, на скамейке в сквере не будет пиво пить, ему затейливый интерьер подавай, меню в папочке из крокодиловой кожи и соответствующую этническую посуду с музыкально-шумовым эффектом.

Да и я с годами понял: хочешь приласкать желудок с комфортом, а через него душу согреть, — отдайся в руки профессионалов. Времена общепита и дешевых рыгаловок канули в Лету, теперь легко не только пропить, но и безалкогольно проесть немалые деньги. А если платишь — заказывай музыку зурны к своей шаурме. А будешь мямлить — ни денег, ни уважения тебе, как своих ушей, а ля Ван Гог.

В «Стамбуле» публичные обеды стилизованы — в свадьбу, в юбилей, в поминки. Это большой спектакль с прологом и эпилогом. Во что выльется сегодняшний вечер? Обещан сюрприз, надо набраться терпения, спектакль в театре еды начинается.

Всю ночь мерещилось, что жена жарит пирожки с мясом. Их дымный аромат сводил во сне с ума. Проснулся, потянулся на кухню: у меня жена большой оригинал, иной раз среди ночи что-то варит и парит до востребования. Но нет, холодная плита, и пирожки — всего лишь сон. Надо же, какой реальный! Как во сне, варю себе кофе, сижу, анализирую.

Итак, по порядку: вечером купил два килограмма теста в кафе «Сказка». Одновременно приобрел в хлебном отделе гастронома «Полярный» так называемый лаваш, храня верность совершенной три десятка лет назад поездке на юг СССР.

Ночью предавался дурной привычке — смотрел американские видеофильмы ужасов, а они разжигают у меня зверский аппетит. Ел, не доел лаваш, хлебное изделие лежало на столике в непосредственной близости от носа, навевая пищевой сон. Конечно, пирожковых, аналогичных тем, что были в студенческие времена в голодном Новосибирске, когда покупал горяченькие с мясом-луком и костный бульон на студенческие деньги, нет и в помине.

Помню черные дни юности, когда начерно писал белые стихи, чтобы в белые ночи набело перемарывать. Вынес из огня себя на уме, обмотав вокруг головы, материю сознания. Зато теперь все принимают за своего — словно я городской сумасшедший, даже женщины не стесняются, говорят о сокровенном. Мол, я цыганка, юбку через голову не надеваю. Завидно стало, да? То-то же! Но не парься, не пиарься. В смысле попарься, открой поры, ими будешь впитывать грязь и яд жизни. Возможно, водкой отмоешься от пошлости. И будешь приятно поражен — в правах. А главное — разуй глаза: вывеска «Стамбул-Мамбул» видна издалека и ласкает сердце через желудок, если шаурму есть глазами. Присоединяйся!

Обслуживание в заведении вежливое, но строгое. Словно на режимной территории. Нет, я не исправучреждение имею в виду, может, и базировалась тут какая-то часть воинского целого, только зачем врачебную тайну ворошить? Военнослужащих в городе осталось — кот наплакал. Ни танкистов, ни ракетчиков. База подводных лодок, где служил мичман Александр, растворилась в тумане пацифизма. Ракетная часть, о которой из-за секретности знали далеко не все, всплывает в ассоциативном ряду с рэкетом, что, согласитесь, не одно и то же.

Лишь число охранников в городе, как и во всей стране, выросло, их на просторах России уже больше двух миллионов, и высшее руководство всерьез рассматривает возможность призыва секьюрити на воинские сборы. С собственным оружием. Подобно казакам царских времен, якобы станут служить они всю жизнь президенту и отечеству: каждая станица — боевая единица. Только кто командует той несметной силой, какие офицеры и генералы — я не знаю. Может, бывший специалист мебельного производства, как нынешний министр обороны, может гинеколог, каким был генеральный директор бывшей авиакомпании.

Зато прикольно. Не умеешь работать — учи других. Не умеешь учить — охраняй. Бей своих, чтобы чужие боялись.

Повара в этой харчевне с огромными кривыми ножами по совместительству исполняют не только охранные, но и боевые функции. Им ведь что цыпленка, что барашка зарезать. Что заложника лишить залога. Разумеется, не из бесконтрольного садизма, а чтобы самим насытиться и других накормить. Вы все еще носитесь с культуропитейством? — им ведомо культуроубийство, а рядовому едоку получить шашлык из рук кудесника — это особое дело, как говорят англичане, — спешл. Кто умеет зарезать, тот искушен. Как приготовить из туши суши — мокрое дело.

Если кормишь — ты кормилец, но если любишь пожрать, ты еще не жрец, — тут умишком владеть надо, посидев на диете.

Чтобы не ожесточать сердца населения, у одного древнего народа есть обычай — не позволять никому, кроме доверенных лиц, резать кур. Пусть в селении лишь один чрезвычайно уполномоченный человек знает об убийстве все, разбирается в нем с дотошностью профессора кислых щей, а остальные могут убить разве что булку хлеба, расчленить на порционные горбушки. Как выразился мой друг, приготовить хлебный шашлык. В другом древнем племени, где и муху не смеют обидеть, аттестуют одну-две должности убийцы мух в звании майора. Намек понятен? Если вы купили масло с рук, то в следующий раз берите из головы. Росточком не выдались, встаньте на принципочки.

Это только так называется — шашлык, а на самом деле в меню и бозартма из баранины, и ярпаг долмасы, и чабан-каурма, и джуджа, и тас-кебаб, и кюфта-шурпа, и таюг-плов и десятки других блюд — язык сломаешь, если раньше не проглотишь его, вкушая яства. Вдыхаешь жирный дым, и кажется, что баран виртуально стоит рядом и смотрит на тебя — как на новые ворота, сквозь которые твоя душа транзитом проследует в райские кущи.

Потом она вернется, раз-другой, душа, пока не насытится шаурмой выше крыши. И тогда нестерпимо, до сумасшествия, захочется насладиться шашлыком из собственного бедра! Так бы и порезал себя на порционные куски и с горчицей срубал! Странное чувство, оно посещает только здесь, в виртуальном ущелье, на месте геологического разлома, где эхо открытого очага ласково щекотит ухо, где огонь жаровни пахнет солнечной плазмой и каменными испарениями граненых яшм, рубинов и сапфиров. И гасить его можно разве что блинами и пирогами. А синтез этих блюд — шаурма.

Перерождение в резчика по салу начинается с невинных татуировок, которые, в свою очередь, — следствие пищевых пристрастий. Вначале ты любишь сладкое, очень сладкое, но, согласитесь, высшее выражение сладости — горечь. Горечь идет по нарастающей, и вот уже нестерпимо нужна острота ощущений в виде наколок, затем рисунков шрамиками на разных участках тела, выполняются они глазными скальпелями. Боль нестерпима, но искусство жратвы требует жертв. Иногда применяют анестезию, но не всегда. Увлечение шрамописью на теле делает, в конце концов, необоримой мысль о членовредительстве. Человек ампутирует кончик носа, шмат жира с живота и дольку фейса, удаляет половину желудка, превращается в ящерицу: мол, оторванный хвостик легко отрастет.

Да что там говорить — однажды Петров сам себе аппендикс удалил. Так тот заново вырос. Ему вырезали камень из почки — величиной со спичечный коробок, и вдруг он стал писать стихи. Причем о геологических походах — трудных переходах, ночевках у костра, халцедонах и агатах. Сапфирах и яшмах. О золотой руде, найденной в изгибах его тела. Использовал множество геологических названий, которые всплывали в памяти с необыкновенной легкостью. Мне стыдно, но я завидовал ему. Можно было подумать, что из него извлекли с полтонны артефактов. Сделали рентгеновский снимок, а почечный камень тут как тут, пришлось ультразвуком его долбить.

Я долго размышлял над этой странностью и пришел к промежуточному выводу, что творческие способности Петрова проявились все-таки не из-за камня, который, конечно, нуждался в тщательном изучении: может, это какой-нибудь магический кристалл, подброшенный пришельцами, а из-за наркоза. Я сам написал свою первую повесть после обширного хирургического вмешательства в жизнь нижней челюсти, проведенного под местной анестезией.

Я уже писал, что мне привели к нормальному прикус, на сантиметр удлинив овал лица. Это меняет личность человека, я стал радоваться жизни и правильно пережевывать пищу.

И вдруг понял: хочешь выучиться французскому языку, надо есть сыр с плесенью и выпивать два литра хорошего вина в день.

На войне как на войне — ведь эту фразу пустили по свету отнюдь не горцы, а французы, и я не могу не признаться, мечтал хоть раз в жизни пообедать во французском ресторане с француженкой Жанной. Да где там! Повсюду китайские подделки — от кроссовок до туалетной бумаги и крабовых палочек-выручалочек из минтая.

Однажды мы с Петровым посетили китайский ресторан с характерным фонарем над входом, до сих пор не очухаюсь. Хорошо, что просто пили пиво, не закусывая сушеными псевдокальмарами. Ничего в пиве специфически китайского не обнаружилось. Разве что на ощупь охлажденное, а вкус консервантов. Будто автомобиль в бампер поцеловал. Глобализация, называется. Вообще-то китайцы — патологические трезвенники. Но одно дело — знать это теоретически и другое — увидеть ночью после боя курантов первого января на городской елке. Там их было с полсотни, одинаково одетых в черно-синее и с одинаковыми невозмутимыми лицами. Я уж подумал, что что-то не то съел за праздничным столом, но под елку стали подтягиваться наши, охлаждать шампанское о ледяную скульптуру Деда Мороза, чокаться со Снегурочкой и запускать фейерверки с таким остервенением, словно вместе с пороховыми огнями, казалось, отлетали их оторванные кисти рук.

Большой объем выпитого «жидкого хлеба» сделал на другой день наши пожелтевшие физиономии столь похожими, словно мы близнецы. Возникла надобность разместить на лицах опознавательные знаки в виде бороды и усов.

Тушенку «второй фронт» я так и не попробовал: поздно родился, а вот китайскую тушенку «Великая стена» с детства полюбил с картофельным пюре. Болгарские помидоры в собственном соку были второй любовью интернационалиста.

Как ни крути, как ни верти, есть о чем поразмыслить, чтобы не стать ксенофобом. Ты поглощаешь хлеб-соль иноплеменника, пища бродит в лабиринте кишок, инфильтруется в кровь и плоть, в мозг и мысли, заставляя поступиться исконным. Теперь уже не секрет, что приверженцы американского быстропитания постепенно теряют духовную тонкость, взамен приобретая до пяти центнеров живого веса, тяжесть в желудке и в мыслях. Живут очень полной жизнью. А военные профессора сделали секретный вывод о том, что традиционный рацион русского солдата позволяет ему сносить такие тяготы, которые оказывались не по силам военнослужащим других армий. Но реформы идут, того и гляди, переведут наши Вооруженные силы на сникерсы. Невозможно не думать об этом, поедая шаурму.

Живая картина детства: вся моя страна донашивает фронтовую одежду, отец же, истрепав брюки галифе и китель, никак не перестроится. Название ткани — то ли габардин, то ли диагональ. Получил за хорошую работу от руководства подарок — отрез на костюм, заказал доктору математики Абраму Исумуровичу сшить точно такие же, как были, брюки и китель, только на один размер свободнее. Математиков в университетах готовили с избытком, их брали в артиллерию. А вечерами они для приработка шили.

Когда на уроках геометрии мы дошли до «пифагоровых штанов» и диагонали прямоугольника, я не смог отделаться от впечатления, что великий математик древности Пифагор, в честь которого названо число пи-пи, неведомым образом передал потомкам секрет изготовления диагоналевых брюк. Думается, он был хорошим портным и сапожником, пил виноградное вино, разбавляя ключевой водой.

Батя продолжал носить галифе и китель, резонно полагая: мол, если снова война, не придется переодеваться, погоны цепляй и вперед. Кстати, когда я из курса древней истории узнал легенду о Давиде и Голиафе, не смог отделаться от ощущения, что Голиаф и Галифе — если не однокоренные, то родственные слова. Как печень и печенег.

Нечаянно открылось, что брюки галифе словно созданы для того, чтобы идеально маскировать в карманах две бутылки водки, этот факт нашим поколением тоже был с улыбкой оценен, но как бы со стороны: водку мы не пили, а покупали плодово-ягодное вино «Агдам», именуя его «Адам и Ева», оно выходило из организма верхом с минимальным вредом здоровью, избавляя от застенчивости.

На уроке истории речь зашла о треуголке Наполеона, а ведь этот головной убор можно использовать для вычисления площади треугольника.

Вместе с выдающимся двоечником Пашкой Кривоносовым я напялил брючки-дудочки, построенные его сестрой, в них не только не спрячешь бутылку, но и некоторые подробности строения собственного тела, и принялся играть на саксофоне идеологически чуждый джаз.

Победа в великой войне, завоеванная старшим поколением, позволяла в условиях смерти вождя многим из нас оставаться штатскими в душе и откосить от армии, как бы стать духовными вегетарьянцами.

А ведь даже полувоенная одежда наполовину дисциплинирует и тело, и душу — не меньше чем еда. Одно из другого вытекает, как Ангара из Байкала. Жена купила сшитую по конверсии тельняшку — теплая, к телу прилегает. И ты хорошо заметен на фоне белой простыни. В нашем-то северном климате, на берегу Охотского моря — вещь особой потребительской стоимости. Одну износил, вторую, и вдруг уверовал, что когда-то, в другой жизни служил во флоте, даже на подводной лодке, особенно когда приходил с внуком на берег моря, к месту базирования плавбазы «Магаданский комсомолец», повспоминать мичмана Сашу, послушать крики чаек и построить домик из соленого песка. По возвращении мы уминали за обе щеки макароны по-флотски.

Все это неравномерными рывками вспомнилось мне, пока ждали исполнения заказа, разглядывая перенесенные с гор Кавказа интерьеры и костюмы драмтеатра: камни очага, кинжалы и алебарды, ковры с орнаментом и даже бурку в развернутом виде в комплекте с папахой и старинным кремневым ружьем.

Официанты в стилизованной военизированной одежде с кинжалами на поясе ходят, словно лезгинку пританцовывают. Не щадя танца живота своего!

Печурка припахивает ритуальным дымком и копченым сыром. Тихие ритмы бубнов и призывный вой зурны. Настроение у нас приподнято на романтическую высоту, как тонкий канат над горной рекой.

Заказали по две порции. Ждем. Морально готовы заказать добавку.

Петров с сиротского детства, как отца, чтил Ворошилова, а когда повзрослел, стал носить усы сопельками в подражание маршалу, да и теперь не изменил своей привычке, что помогает сохранять невозмутимость. Когда он слышал слово «буддизм», не сомневался, что это о Буденном.

Из своих усов он смотрит будто бы из смотровой щели. Не чеши лысый затылок, если отрастил бороду, береги имидж смолоду. Хотелось нового афоризма, но слишком я зациклен на ожидании шаурмы. Дурная голова ноге покоя не дает — из жизни головоногих моллюсков.

До тридцати лет Петров обретался в Чешне, и его то и дело переспрашивают: «в Чечне», вжился в роль кунака и тамады на бытовом уровне, теперь его признают за своего, даже если не открывает рта. Зачем слова, если человек просто дышит, сопит тихой сапой и качает головой — совсем как горный орел, вах-вах! И это актуально в наших краях, куда понаехало кунаков. Легко находит их на базарах, сочиняет им песни — тексты не имеют существенного значения из-за обилия звуков, не означающих слова. Текст инкрустирует паузами, сжимает и растягивает слоги, отчего они обретают экзотическое, даже эротическое звучание. Как речь строителя, если убрать из нее матерки. Растроганные земляки дают Петрову деньги на издание стихотворных сборничков, после чего устраивают презентации по числу изданных экземпляров.

Петров вырос сиротой, как в поле трава, и не знает о себе почти ничего, даже национальности, и его духовные поиски вызывают недоуменное саднящее уважение. Проще всего он ассоциирует себя с чеченцами, а то и с армянами, грузинами, азербайджанцами, в последнее время вообразил себя евреем. Однажды просыпается, а это Хабаровск. И не вокзал, не аэропорт, а синагога!

Поднабрался по профессиональной деятельности в сфере бытового обслуживания населения: если займется туфлями, то вашим ногам в них суждено плакать и смеяться от восторга, а в брюках, построенных Петровым, замедляется биологическое старение клиента, и один артист провинциальных театров, чтобы не ударить в грязь лицом перед столицей, женился на дебютантке и родил сына, словно правнука. У самого Петрова было столько жен, детей и внуков, что без компьютера не разберешься. Достоин Большой медали Ушинского.

За последние годы в городе сильно уменьшилось население, а тех, кто хочет его обслуживать, стало намного больше. Таксистов — как нерезаных собак, торгашей, всяких отделочников-строителей из Средней Азии полно. Сапожник из Китая Миша, он потом стал называться МИ ША, вызывает уважение стремлением работать за гроши. Один натуралист из Молдавии продает желающим пчелиные укусы.

Есть в городе и классные повара, которых не так-то просто сбить с алгоритма, разве что залить очаг водой. Но тогда он изготовит холодное блюдо — такое, что пальцы в рот не клади — руку себе откусишь. Если не отморозишь.

В реальной жизни большинство мужчин не умеет готовить пищу, и когда такая необходимость возникает, разбивает два-три куриных яйца на сковородку. Так вот однажды мы остались вдвоем с отцом, поскольку мать слегла в больницу. Я учился в третьем классе. Для меня было шоком, когда отец решил накормить меня ужином. Не яичницей.

Он взял несколько крупных картофелин, аккуратно почистил и сварил. Овощной бульон не стал выливать в канализацию, а покрошил туда репчатого луку, и было очень вкусно. Сваренные клубни он растолок деревянной колотушкой и открыл банку китайской вкуснейшей свиной тушенки. Конечно, в тот вечер я думал о заболевшей матери и грустил по ней, но мощный восторг желудка заглушал печаль.

Спустя много лет вдруг открылась подноготная того случая: пока мы с отцом пировали дома, пока уплетали картошечку, совершалось детоубийство. В больнице. Такое тихое, незаметное. Мог бы родиться братик. Или сестренка. Фиг-то. Никто не родился, и мать потом замаливала этот грех, ездила по храмам и лаврам. Я понял по оговоркам, лишь спустя годы, что случилось. И был потрясен. С горечью подумал, что не так уж далеко мы ушли от каннибалов.

Наши пращуры, вегетарианцы-хлебопашцы не совершали подобных преступлений, дети рождались, как Бог пошлет, и не было в народе озлобления. Люди гор донесли чистоту отношений до наших дней. Но почему я мучительно размышляю об этом, когда звучит, нарастая, гул в желудке, подобно мелодии «Болеро»?

Эхма! Уж больно вкусна шаурма. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Прежде чем ее вкусить, едим глазами. Пронзительная, тягучая, матово вспыхивающая, зернистая страсть ожидания опаляет с головы до ног, унизительное и одновременно возвышающее чувство «тебя наконец-то покормят», некто возникнет рядом, подползет на брюхе с подносом, полном яств.

И вдруг, будто нарыв лопнул в сердце и растекся по грудной клетке теплый гной — солнце помаслило глаза. Это мой психоанализ и психосинтез. Когда-то давно, в молодости меня лечили от будущей старости: кровь из вены брали и тут же, из того же шприца, теплую, вливали внутримышечно. В ту часть, которую медсестры-скромницы стыдливо называют щечками.

Все в той шаурме вот так же перетекает, переливается — с горького на кислое, с терпкого на ступорно-пряное. С кислого на пресное. Пищевые гаммы на гастрофилософию наводят. Тут ведь начинка первую скрипку играет, — объясняю сам себе. Специи. Лук горький и сладкий, перец красный, белый и зеленый, жгучий. В крапинку.

Тмин, фасоль, кориандр, имбирь. И еще, и еще, на усмотрение повара.

На Крайнем Севере нет ни одного растения, которое бы не оказалось целебным. Взять грибочки — ими лось до осени так отъедается, что весь с ног до головы напитывается ферментами. Мясо лося, застреленного во время брачных игр, — это вам не цацки цацкать: успешно заменяет виагру, что позволяет сохранять основной инстинкт в надлежащем состоянии. И поддерживать численность населения аборигенов, пусть и на скромном уровне.

У шаурмы и тесто имеет значение, играет роль. Нежная блинная форма, сочная ароматная начинка. Моя супружница не раз недоумевала: мол, раньше одного пакета муки хватало, чтобы два теста замесить, теперь лишь на одно с трудом хватает. Фарш тоже ужимается. И соль стала не соленой, и сахар не сладкий. Не говоря уж про не пьянящую водку. И во всем я ощущал долю своей вины. Пытался путем размышлений найти причину. Глобализация? Потепление климата? Демографический фактор?

Разгадки у меня нет, только раздрай. Петров — молодец: не терзается в сомнениях: мол, демократия, надо привыкнуть. Не так-то просто. Еда, ее приготовление и поглощение — как схватка на поле боя: одно другого стоит: фарш, специи, дрова, дым. Мясцо — просто-таки сама нежность. То ли дичинка, то ли оленинка. Лягушатина? Едим, за ушами квакает.

Может, кто медведя завалил, внутрь поросенка запихал, да сусликами нафаршировал? А внутри сусликов личинки овода. Их из оленьих мышц чукчи достают, лакомятся. Петров, кстати, не раз выдавал себя за чукчу, каким-то особым образом щурил глаза и разнимал слова на слоги, добавляя там и сям стеклянно-птичьи звуки. Однажды пробился на слет оленеводов, и его на ура избрали человеком столетия. Жаль, то столетие как-то быстро кончилось.

Китайский рецепт мясогурманства в гастрономическом мире более распространен, ведь на полтора миллиарда человек оленей не напасешься, да и, как ни странно, оводов тоже. Китайцы предпочитают более доступных личинок мучной мухи, иначе опарышей. Мы-то брезгуем, счастья своего не знаем. А ведь опарышевый животный белок — натуральней не бывает. Без диоксинов и оксидантов. Биологическая активность выше, чем у говядины и баранины вместе взятых. Икра морских ежей отдыхает. Это же голимая виагра. Правда, от виагры слепнешь. Тогда пусть это будет вука-вука. Словно муха-цокотуха. А с мухами надо дружить. Приспичит, каждую преврати в боевого слона.

Гурман Петров от моей беспрерывной болтовни глотает густую слюну: мол, у самого с утра маковой росинки не было. Мы друг другу тамада. Любим, уважаем. До слез. Устроили друг другу праздник. Спасибо, друг, что ты есть!

Из Чешни он уехал на Чукотку парикмахером на бреющем полете — шутка. Умудрился в аэродромной команде поработать, знает толк в самолетках и других чукотских приблудах. Обожает такое кушанье, как олений желудок, наполненный полупереваренными листьями тальника. Это даже вкуснее семян конопли, пропущенных естественным путем через пищеварительный канал певчих птиц.

Как я уже сказал, одно время он ассоциировал себя с этническими чукчами и не был чужд такого понятия, как «брат по жене». Но поплатился: пятая или шестая по счету супружница обломала ему роги в Таганроге. Мечтал создать гарем, но не потянул материально.

А как-то по пьянке признается, что мечтает побывать в дебрях Амазонки, где будто бы сохранилось племя людоедов. Пообщаться. Правда, внятного ответа, в качестве кого он планировал предстать перед аборигенами, так и не дал. Может, хотел изведать счастье быть съеденным живьем…

А шаурма знатная сегодня, как никогда. На здоровье, Евгений Алексеевич! Только бы заворота кишок не случилось!

И все-таки это не медвежатина. Иначе окрестные собаки подняли бы скандал. Так мне видится. Не знаю, может, мясо обезьяны из цирка попалось, тут же гастролеры приезжали, а? Как раз объявление бегущей строкой было, что четверорукая артистка пропала без вести.

А может, медведь кого задрал, лося, например, а медведя охотники гранатой РГД зацепили. Фарш лохматый. Экзотика. Радость гурмана. Только пусть мое невысказанное мнение не сочтут пропагандой терроризма.

Ем, смакую. И вдруг за что-то твердое зубом цепляю. Ноготь. Ошибки быть не может. Желудок, казалось бы, готовый и не к таким экзотическим неожиданностям, страшно удивился и полез в пузырь, подобно малолетке с ущемленным самолюбием. А что волноваться-то? Сядь, остынь.

Услужливая память унесла в деревенское детство, когда мороженое свиное сало со шкуркой учился кушать. От подкопченной корочки обязательно стружечка поползет, если хорошим ножом отрезаешь. А ножи были острее бритвы, их сосед на заводе из танкового подшипника выковывал. Тем ножом, говорят, рельсу перерубить можно. Ну, это, я полагаю, для красного словца сказано. Рельсу-то вряд ли, а вот оглоблю, пожалуй. Да и откуда рельсы? — железную дорогу я позже увидел, когда отец из тюрьмы вернулся, и мы переехали в другой район, я еще думал: там край земли, можно рухнуть.

Теперь вот принято решение в Магадан железный путь протянуть. Будем на вокзале тогда гужеваться.

У того соседа из босоногого детства большая была семья. В собственную баню все разом ходили, меня за компанию брали. После бани квас, который не выпьешь залпом. Банные процедуры — полные удивления. Смотри, учись. Как от пятки ножом отхватят старую кожу, почти сантиметровой толщины, боязно. И немного завидно: у меня такая шкура не нарастает, хотя и прозвищем от отца награжден — «пензенские толстопятые». Или вот ногти семейство педикюрит, обрезки, словно птички, отлетают на несколько метров. Да в лицо! В глаз!

Как вспомню те пятки, те ногти, как рвану, давясь, из обеденного зала. Пока на ушах стоял, заметил на полу бумажную салфетку, энергичным почерком исписанную. Может, любовная записка? После шаурмы чувства обостряются — это аксиома. Недаром есть на свете трепетная поэзия Востока. Читаю — и ничего не понимаю, вроде как с иностранного языка забыли перевести.

«Купил я персик. Румяный и пушистый, прям девушк-персик. Кожица радует глаз нежными переливами розового, красного, малинового, она слегка шершавая, так бы и прижал к губам. А кто собственно мне не дает? Целую, и девушк-персик целует меня в ответ сладким душным поцелуем. Ты моя звездочка, я твой парсек. Я люблю тебя, милая персинька, так бы и съел. Прости! Ты была, и нет тебя. Ушла. Мне без тебя будет грустно. Я знаю. Но ничего с собою сделать не могу. Съедаю персик — в слезах восторга. Неизбывное чувство лишает меня всякого аппетита на целых три дня…

Вот говорят, висит груша, нельзя скушать. Загадка. Какая женщина без тайны? Если ее муж объелся груш, которые сам же околачивал. Груша — лампочка? Какая именно лампочка — Ильича или Эдисона? Есть и третья правда, долдоны!

Это и в самом деле фруктовая груша, но как ее купить, если основательно поиздержался? Больно уж много соблазнов, но вот напрягся, два дня по системе Брэгга поголодал, чтобы лучше усваивалась, купил. Груша эта зелено-розовая, так и называется «Лампочка». Сорт такой. Есть и «Дюшес», но я не отважился его купить. Дюшес — мужского рода, небось. Лампочку, что под потолком, не включаю, чтобы не было конкуренции с купленным фруктом, а вновь приобретенная груша и в сумраке прекрасна. Тем более что у меня за окном уличный фонарь светит. Да так ярко, что во рту оранжевый привкус появляется, как от апельсина. Груша, любовь моя, Аграфена! Слегка в теле, но есть и талия. Так и кружимся в танце, словно она — Дюймовочка. Ну и я — соответственно — Дюшес в душе.

Желающих потанцевать много. Манго просит у меня разрешения пригласить Грушеньку на тур танго. Фрукт еще тот. Но только внешне, а на вкус — вылитая морковь. Я ревную, готов глотку перегрызть сопернику-мангу. Как мангуст кобре. Что она в нем нашла? Ни стати, ни вкуса. Ни талии. Впрочем, насчет вкуса я погорячился. Вкус есть, я это определил экспериментальным путем, проявив соответствующую духу времени толерантность и политкорректность. Я принял их такими, какие они есть — до последней клеточки — и грушу, и манго, — путем безотходного поедания внутрь.

Но не насытил я свою страсть. А тут новая любовь поспела. Купил виноград — янтарные глазки, зернышки-зрачки! Не отвести взгляда. Мужчины любят глазами! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Неотвратимо тянет попробовать на зуб. Глаза в глаза. Зажмурьтесь! Вот так, мои сладенькие! Жую виноградины, вкусные — жутко, будто украдены.

А уж любовь моя полосатой пчелкой перепорхнула на яблоко антоновки — словно грудка юной девы. И вид, и аромат свежести, юности, невинности. Правда, в названии проглядывает мужик Антон, сорок тонн! Что-то есть в этом непостижимое. Недаром здешние журналистки берут себе мужские имена, публикуя плоды гламурной мысли. Ах, эти яблочки! Наверное, Ева из рая прислала со змеем? Адам, как же ты просахатил-то! Но ведь и у Адама свое — адамово яблоко. Ладно, что-нибудь придумаем. Вот уж и райские яблочки я исцеловал до нуля. Даже зернышки не оставил. На зубах вязкая горчинка! На вкус — моченое в сортире. В здешнем кафе блюдо придумали, чтобы прибавить креативности. Да и запатентовали — не дать контрафакту довести до инфаркту.

Куплю-ка дыньки, их форма пробуждают во мне биокоррекционного скульптора — специалиста по бюстам и одновременно режиссера-рецидивиста откровенных фильмов. Завязывается внутренняя борьба сердца с желудком. Пять минут, и прощайте, дыньки! Я буду грустить по вас. Заодно по вишням — цвету первого поцелуя!

Не в силах остановиться, купил апельсин. Тру ароматную апельсиновую корку щекой. Женщинам с такими корками на бедрах неведома анорексия, они знают себе цену и лишь просят втирать в кожу патентованные мази и гели. Втираю! Апельсиновый аромат проникает прямо в мозг, подвигает на стихи. Цитрусы! Цитрусы! Цитрусы! Энергия цы струится по корейскому типу и вверх, и вниз.

Где апельсин, там и лимон — улыбок миллион, а к нему капуста, чтобы не было пусто. В капустке, какая растет в стране грез, искали мы маленьких человечков, чтобы их родить и вырастить в любви. Еще в студенческие времена, бывало, устраивали пирушки, веселились до упаду. Я и теперь на капустники похаживаю. Слушайте меня, я вам наговорю. Конечно же, в театр хожу, только он мне в романтических старческих грезах драмкружком кажется.

Смотрю на артисточек без надежды прижаться к апельсиновым коркам и дынькам. Яблочкам! Целюльнуть в самый целлулоид! Дыня дня, тыква ква! Дыня — для долголетия. Подходит на летнем рынке молодая женщина, спрашивает: мол, у вас дыня китайская? А то вон в павильоне написано «астраханская». И сразу со всех сторон несколько ответов, один другого лучше. Написать-то что угодно можно. Пусть китайская. Вы ее со словарем можете кушать.

Вообще-то я люблю тыкву. В сказке она легко превратилась, благодаря взмаху волшебной палочки, в карету Золушки. Взять бы прокатить любимую девчонку в карете — это покруче, чем в «мерседесе». Правда, ни первого, и второго транспортного средства у меня, увы, нет! Да и тыкву на Севере не просто найти в продаже. Разве что китайскую. Купить да сварить с пшеном чарующую кашу на Хэлувин.

Купил я зеленый горошек, до консервов дошел. Банку вскрываю, вспоминаю милые речи прелестницы — словно горохом чарующе сыплет. Ее лепет мне как об стенку горох, как звон бубенчика под дугой, когда сам не в дугу. Однако и в нем есть, наверное, какой-то смысл, как в ананасе или кокосе. Останавливаю выбор на маракуйе. Сижу, маракую, репу чешу. Порой до отчаяния. Последние волосы на себе, как на кокосе, рву.

Конечно, любовь — не картошка. Во всяком случае, не картофель в мундире. Само слово любовь — скорее морковь. Чистит кровь и даже вставляет. Если не тереть ее на терке. Это вам любая свекла по имени Фекла скажет. Каждая луковка лукавая. Честночестно. Как чеснок.

Но мне что в лоб, что в лобо! Мне фиолетово, поскольку сам баклажан. Для разогрева перед грядущей зимой паприку поглощаю, жгучую, как Африка, перец кайенский, горчицу, хрен, которым редьку не испортишь.

Я-блоко, ты-ква, она нас — ананас, полное намеков меню. Банан зовет на бан. Или на майдан? Куплю-ка я папайю. Я сам на нее похож. Намек малышке. Ей в названии будет слышаться Пашка-папашка.

А еще куплю один непривычный фрукт из Хачикстана. Если кто-то будет сильно надоедать, можно будет его подальше послать за фейхоа. Не пойдет? А гранат на что!

…И все-таки ты меня гонишь, милая. Настоящий мужик тебе нужен. Не такой фрукт, как я. И называешь меня еще ласковее — Овощем. Ладно. Ну, тогда, чур, я хрен! Нос картошкой, свеженький, как огурчик!

Эх, милая! Работаешь в овощном отделе гастронома на пару с мамой. Твой мир как овощное рагу. Переходи в шашлычную, и увидишь, какой я на самом деле джигит!

Я уже купил пачку пельмешек ручной лепки — такие ушки маленькие и красивые. Сварил, в тарелку положил. Словно ты за вином на минутку вышла. Сейчас придешь».

Прочитал, и странное, двойственное чувство захлестнуло меня. Со смущением и далекой болью ощутил себя школьником, учеником выпускного класса. Была зима, когда наша семья уменьшилась на одного едока (отец ушел по гипотенузе любовного треугольника, эта история тянулась со времени фронтовых треугольничков-писем) и могла позволить себе три раза в день лишь хлеб и картофель. Голодом это не назовешь. Вроде как вегетарианская диета, хотя и хлеб, бывает, превращается в тело Христово. Хлеб — всему голова, хлебный шашлык изобрел мой старший товарищ, фронтовой ребенок. Есть и колбаса в форме хлебной булки, в тот год не про мою честь.

Мне можно было пойти работать на завод, 16 лет все-таки. Но у меня была мать с тремя классами образования, и она не позволила: мол, ужмемся, будем считать каждую копейку, но получим аттестат зрелости. А дальше видно будет. В институт поступишь, на математику. «А вечерами брюки шить», — подумалось тогда.

Мать жарила мне картошку трижды в день, и я не чувствовал себя обделенным судьбой. Но была упущена возможность стать сапожником, как Петров, или портным. Именно люди этих профессий настоящие психологи, почище Фрейда. Я не узнал о жизни нечто важное, что нужно знать в юности, и теперь пытаюсь наверстать на склоне лет, да где там — ушел мой поезд с шаурмой…

Петров не сознался в авторстве найденного в туалете листка. И вообще не разделяет взгляды вегетарианцев. Никогда не разделял.

Кто же так заморочил мне тыкву?

И вдруг открывается дверь и входит Сидоров. Живой, здоровый. Улыбается. Как всегда смотрит на мир открытыми подслеповатыми глазами в мощных очках, словно пронзает собеседника рентгеновскими лучами.

Мы к нему с кулаками:

— Как! Разве ты живой?

— А с какой, скажите, стати, мне не быть живым! — и улыбка его, на миллион долларов, постепенно сползает на нет. Напугался!

— Ну… У шаурмы вкус такой специфический, вроде как человечиной отдает. Мы не знали, на кого подумать. А ты исчез с экрана радара, — задумчиво сказал Петров. — Глаз не кажешь, вроде как без вести пропавший. Запросто могли на фарш пустить, вон сколько людоедов развелось!

— Небось, без женщины не обошлось, — поспешил я загладить резкость Петрова и, не давая Сидорову возможности опомниться, в традициях мозгового штурма забросал наводящими вопросами. — Овощами она торгует, что ли? Твоя персидская княжна? Сознавайся.

Он поморщился, как от зубной боли.

— Есть женщина — с ума сойти, забыл, когда в последний раз обедал, — полусознался Сидоров. Каким был мозгокрутом, таким и остался.

— Ясно, — сказал я. — Впрочем, не очень ясно. Что это за фруктово-овощное сочиненье?

— Ах, вот оно где! А я уж подумал, потерял. Рассеянным стал, будто помолодел. Это, по правде говоря, сценарий. Фильм будем снимать — на правах рекламы. Овощная база заказала.

Еще один звезданулся на рекламе!

— Но откуда в шаурме ноготь? — спросил я напрямик, устав от дипломатничания.

— Какой такой ноготь? Впрочем, надо у моей новой пассии спросить. Она у меня маникюрша.

Все хорошо. Ну, не совсем, конечно. Сносно. Теперь выпить чайку и, быть может, подремать — «Стамбул-Мамбул» предоставляет такую возможность, являясь рекламным партнером известной в городе фирмы постельных принадлежностей и мягкой мебели. Я замер в предощущении неги и восторга. Люблю прикосновения чистой простыни к уставшему телу, не меньше, чем сок граната внутрь. Он прекрасно заменяет непьющим вино, сам пробовал. Обожаю и напиток из китайского лимонника.

Разлеглись на чистых постелях с ароматом полыни и чабреца, и Сидоров ударился в свою обычную болтовню, рассказывал, как его приятель лишился руки. Вроде и не болела, но отболела и самоам-путировалась. Возможно, оттого, что он к месту и не к месту любил повторять: «Даю руку на отсечение».

Другой его приятель сел на горящую газовую плиту: что-то творилось у мужика с головой, на секунду терял сознание и падал на стенку. У него вестибулярный аппарат сросся с самогонным.

Попил, называется, чайку. Получив обширную термотравму, дней десять не выказывал никакого беспокойства, и его готовили к выписке из больницы, но тут нервные окончания мягких мышц стали оживать с мучительной болью. Он кричал на все ожоговое отделение, просил его пристрелить, дать обезболивающего, принести утку, бился головой в стенку, норовя спрятаться от действительности, словно страус. Остальные госпитализированные пациенты почувствовали себя практически здоровыми и рвались домой и куда угодно, хоть на каторжные работы.

Сидоров — уникальный человек, он пишет по написанному, думает по продуманному и молчит по уже промолченному. Однажды взялся повторить опыты академика Павлова, помните, собака реагирует на вспышку лампы выделением желудочного сока. В итоге Жучка научилась глотать лампочки и тем зарабатывать на хлеб. Себе и хозяину.

И вдруг я очутился в редакции газеты, в которой работал лет двадцать назад, и приходит ко мне в отдел женщина со следами ослепительной красоты под темной вуалью. По комнате разливается аромат миндаля. Я хоть и сплю, а догадливый: это не настоящие орехи. Несколько лет назад мне делали операцию в полости рта, так вот там анестезия такая миндальная на вкус и на аромат. С той поры я этот запах ужасно обожаю. Не удивительно, что когда появился спустя годы ликер «Амаретто» с ароматом миндаля, я его принял с энтузиазмом издаля.

Помню, были в моей молодой жизни целые «эпохи» с названиями по маркам вин. Однажды все джигитовали вокруг «Семилона». Пьяный ответсек Котельников браковал мою писанину. Пытался отбить у меня девушку, Таню Шишкину, а она, скрытная особа, любила спелеолога Иванова, прирожденного гитариста.

Завоз «Каберне» совпал с курением «Любительских» папирос и затяжным купанием в остывающей ванне и написанием нерифмованных стихов, затем напечатанных в центральной газете.

Армянский коньяк — исключение из правил или новый этап — с ним впервые съеденная натуральная отбивная, отпечаток грудки Наташки Сомовой, жгущий мою ладонь.

Арманьяк в Магадане, прогулки с практикантками в скверике возле стадиона, мечта словить на коротких волнах музыку «Голоса Америки» для кривляний, первый в жизни кусок лосося, миска красной икры, а там и не родившийся еще пока сын.

Ни слова не говоря, красавица, шамаханская княжна, возможно с подачи Сидорова, она появилась в интимном уголке моего мозга, открывает сумочку, вынимает фотографию, демонстративно кладет на стол. И в изгибе своевольных плеч я ощущаю укор, а от него укол самооценки. На снимке двое. На фоне курортного пейзажа. Ну и что? «Вот, — говорит, — была знакома с одним, да продлятся его дни… — И пронзает своими черными, искристыми, как деготь с медом, глазами. — Ухаживал, мороженым угощал».

И смотрит, смотрит, прямо в глаза, будто с плаката «Ты записался добровольцем?».

Что красавица имеет в виду — никак не пойму. И тут открывается дверь, входит неземной красоты девушка. Такую встретишь — надолго лишишься сна и аппетита. Даже если посетишь харчевню «Стамбул-Мамбул».

— Узнаете? — спрашивает.

— А должен?

— Совесть свою послушай!

Стал я к фотографии приглядываться с той тщательностью, с какой опытный сыщик анализирует фоторобот, и сделал вывод: мои посетительницы — мама с дочкой. А вот третий — что за хмырина? Не знаю, а гадать не хочется. Неужели это я? Брачным криминалом пахнет. Правда, если мы увлекались принятием на грудь, я мог и забыть, чья эта нежная грудь.

И тут открывается дверь и входит мужчина в камуфляжной бурке и папахе, с кинжалом на поясе.

— Ну, а теперь что скажете?

— Извините, — пытаюсь протестовать против этого концерта-загадки. — Нельзя ли ближе к делу? У меня работа срочная. Репортера ноги кормят, зачем мне голову ломать? Вот если отгадаю, да вы дадите мне миллион, как на викторине у Галкина, тогда, может быть, поделюсь интеллектуальной собственностью.

— А вот этого не надо. Грубить, — сказал мужчина и вынул кинжал. Прямо к горлу мне приставил. Серьезный оборот. Одно неверное движение кадыком, и кирдык. Больно много в наше время психов развелось. Хорошо еще, закон об оружии не принят. А то бы у каждого появился «Магнум», и перестреляли бы друг друга к чертовой матери. Я ведь тоже дурной, когда пьяный.

— Извините, — сдержанно говорю, — не силен я в языке жестов. Может, воспользуемся словами?

И тогда он снизошел, объяснил. Оказывается, в 88 году я ездил в Пицунду, встретил эту женщину, тогда девушку. Ну и все вытекающие последствия. Ездить-то ездил, не отрицаю. А дальше что? У меня — провал, а в действительности?

— Вы хотите сказать, что у нас был роман, и эта девушка — моя дочь? — понял я в меру своей испорченности благами жизни и, кажется, рассмешил незнакомца.

— Еще чего не хватало. Дочь эта моя, Манана. Попробовал бы только, зарезал бы тебя, как цыпленка! Не о том речь! Роман у нас был. Я ее выкрал, — для наглядности он показал кинжалом на даму.

У меня вырвался звериный рык, похожий на вздох облегчения:

— Ну, а ко мне тогда какие претензии?

— Ах, какие мы непонятливые! Оскорбил женщину, нанес ей обиду, которую она пронесла сквозь годы, и хоть бы что. Морду бульдозером корячит. Моральный вред, проценты набежали. Настал час расплаты по векселям.

Ну вот, — подумалось мне, — а ведь так спешил на работу, даже не побрился как следует. Обидно, что почти дописал репортаж. Кто его теперь доделает? — Я сглотил густую миндальную слюну.

— Обидел? Да впервые ее вижу.

— Впервые? И слышишь тоже в первый раз? Лжец! Ты был на юге. Она там жила. Городок маленький, не мог ее не заметить. Только и разговоров о ней было. Как осиный рой гудел. Восемь достойных юношей, стройных, как кипарис, на спор шли над пропастью по жердочке ради Лолы.

— В самом деле? Это же фольклор! Или нет?

— Какой там фольклор? Жизнь! Ты мог бы стать девятым, для ровного счета. Должен был потерять голову, влюбиться без памяти, карабкаться по веревочной лестнице, расточать клятвы, за один ее взгляд пойти на костер. И теоретически мог бы получить согласие. Правда, я бы этого не допустил, — он сделал бреющее движение кинжалом, наподобие севильского цирюльника.

У меня наливаются кровью уши, щеки, шея. Того и гляди, сгоришь со стыда. Я перестаю верить собственным ощущениям. И что-то ломается во мне, как апрельская сосулька, противный холодок бежит по спине. Конечно, по большому счету я заслуживаю самой суровой кары. Как-то безропотно, вроде как из деликатности, соглашаюсь, словно сторонний наблюдатель. Вот, стало быть, кончилась жизнь, даже не завтра, уже сегодня, а я ведь собирался вечерком попить с другом Петровым пива. Вряд ли при таком раскладе удастся это сделать. На меня нападает столбняк. Закрываю глаза и затаиваю дыхание, пытаюсь представить себя в виде коробочки пепла.

— Что ж, я готов, — голос у меня падает, словно поскользнувшись.

— Как это, готов? Ну и хорошо, мы с тобой миндальничать не намерены. Неужто мы звери и будем пачкать служебный кабинет человеческими выделениями? Нет, все проделаем цивильно. Сядем в «мерседес», поедем в сторону Армани. Над пропастью. Ты сядешь за руль. Педаль до пола, скорость максимальная. Тормоза все равно подпилены…

Я поразился, насколько чудовищен был замысел этого человека. Ничего, смертью храбрых, бывает, умирают и трусы. Неважно, что на генетическом уровне человек ближе к свинье и крысе, он может стать орлом и обрести вторую голову, чтобы слиться с образом своего государства.

И тут промелькнула спасительная мысль о том, что жестокость российских законов смягчается необязательностью их исполнения. Затеплилась надежда на то, что и в моем случае это правило сработает. Приготовленная в мой последний путь машина может оказаться неисправна, не завестись из-за отказа аккумулятора. Или бензин слили. Нас могут и беспричинно задержать на посту ГАИ. Правда, этот янычар откупится.

Где-то я читал, что в секретной лаборатории разработано новое оружие: я делаю себе больно, вхожу в шок, энергия комы растекается волнами и поражает окружающих. Идеологически эта штука давно опробована, даже поговорка есть — смотри такой надежный источник, как словарь Даля. Глаз, мол, выбью себе, лишь бы теще насолить, чтобы у нее зять был кривой. Вот бы и мне сейчас такое оружие, я бы выкрутился из положения, сорвался с крючка! И так мне этого захотелось, что живот к позвоночнику прилип. В глазах чернила, в ушах вата.

Незнакомец вздрогнул всем телом: стало быть, проняло его, но сдержался, достал из кармана бурки серебряные стаканы, открыл пробку в рукаве, из скрытого бурдюка полилось ароматное вино. Здорово придумано, однако.

— Слово для тоста предоставляется виновнику торжества, — сказал горец.

— А что говорить, я всегда обожал женщин, но стеснялся, не подходил на пушечный выстрел. От разврата меня предохраняло пьянство. А от пьянства срочные задания шефа. А от срочного задания изредка помогала болезнь, а теперь вот и предстоящая собственная погибель. Жаль, не удастся мне написать об этой яркой коллективной смерти забойного репортажа. Так выпьем же за красоту и нежность! Только сам не буду. Я же за рулем?

— За рулем? Давай-давай, мели, Емеля. Да какое там питье — даже ноль восемь промилле, как по новому закону, не наберется.

— Ну, тогда я бы хотел провозгласить тост за упокой и помин собственной души. Вот уж как повезло — присутствовать на прелюдии к собственным похоронам.

Георгий вставил мне в рот потаенный шланг и не успокоился, пока не влил два литра хванчкары. Или киндзмариули? От скрытого волнения я стал путать марки грузинских вин. Зато почувствовал необычайную легкость в мыслях и в теле. Георгий, Лола и их дочь Манана, да и весь мир покрылся тонким слоем бриллиантов, засверкало так, что глазам стало нестерпимо больно, будто их кололи иглами. Надеюсь, они позволят мне петь за рулем? Брызги шампанского! Может быть, сегодня какой-то праздник? Всемирный месячник контрабандиста? Неделя письма с взрывными устройствами в конверте? Международный день хакера?

Нет, для начала я должен угостить мороженым маму с дочкой. Нет, украсть их. Или ограбить? Сейчас самое распространенное — это кража мобильников. Правда, я терпеть ненавижу болтовню по телефону. Лучше уж дочку украду. Или удочерю. Нет, женюсь. Увезу тебя я в тундру, увезу.

И вот я мчу по заснеженному болоту на «мерседесе» с открытым верхом. Скорость двести. Руль на себя, взлетаем. Я не могу сегодня рухнуть, я такой легкий, не подвластный земному тяготению. Оглядываем с высоты птичьего полета сопки и ручьи. Дух захватывает.

Со мной на переднем сиденье молодая — Манана. Я от нее без ума. Внутренним зрением ощущаю, как нежила она свое сладкое мясцо, жирное на бедрышках и животике, оглаживала нежную тонкую куриной выделки кожу, пахнущую дичью и подпаленным на горячем солнце пером. Мечта людоеда.

Она напоминает мне молодых особ в дорогих шубейках, из-за длинных ног те девчонки кажутся мне горбатыми. Моя покойная мама называла похожие одежки обдергайками. Издалека ангельские создания вызывают острую жалость, ведь они когда-то состарятся и умрут. Вот так же не могу я без слез смотреть на котят, из-за малого отпущенного им срока жизни. Но мы вряд ли выживем, с подпиленными тормозами и рогами. Почему-то мои мысли заняты посторонним. Может быть, в ассортимент коррекции фигуры стоило бы включить окорот ног, благо, что малый рост женщине только на пользу: гарантирует нормальное артериальное давление…

Тут один набоб, для собственного душевного здоровья откручивающий головы подчиненных, он от этого подзаряжается, поразил коллег-набобов тем, что взял секретаршу, далекую от пропорций Барби. Пока все алкали фотомоделей, он обожал колченогую Мари-эллу. Та походила обличьем на снежную бабу и пробуждала картины далекого детства, первого романтического греха с деревенской блаженной. Он стал пить вечерами молоко, есть тертую морковь и полюбил кантри в исполнении Надежды Бабаежкиной. Еще через недельку у него перестали кровоточить десны, и он посмертно реабилитировал клерков, которые умерли от престарелости и вызова на костер… то есть, простите, конечно же, на ковер сатрапа. Помог вдовам не потерять лицо в переезде на ПМЖ в ЦРС.

Все бы ничего, да не бывает идиллии в нынешнем веке, стала грызть этого господина гнилая мыслишка, никак не оформляясь в слова, пока не пробрало на очередном банно-бассейновом банкете, не вырвалось из глубины тела: «Перебор! Перебор! Перебор!», наподобие архимедовой «Эврики». Втемяшилось болезному, что у Наполеона рост 151 сантиметр, у Сталина на четыре больше, Ленин недалеко ушел — 166 сантиметров, а сам набоб вымахал на две головы выше, и напрасны мечты о быстрой карьере. Родоначальник садизма — маркиз де Сад — был ростом 155. Кстати, во время Великой Чистки начальником НКВД был Ежов — тоже карлик. Таким же минимэном был и знаменитый вождь анархистов — батька Махно… Иначе говоря, в моду, возможно, войдут малогабаритные самцы, которых и прокормить легче, и резвее они в преодолении великого шелкового пути к сердцу женщины.

Мысли о переборе стали нестерпимыми, когда начальник попал на расправу к врачам. Предстояло пройти диспансеризацию в связи с преодолением возрастного рубежа набобской службы. Ему категорически запретили курить: иначе, мол, доиграется и ноги ампутируют. «Пусть! Пусть! Пусть! — сгоряча подумал набоб, — лишь бы не голову!». В любовной горячке он прикинул, насколько станет ниже ростом, и как отнесется к этому его пассия. Он однажды видел, как один понаехавший не местный брюнет играл в волейбол со своими детьми-подростками: стоял на коленях и легко пасовал мяч поочередно дочке, сыну, дочке, и они втроем весело смеялись. Вспомнив этот случай, набоб улыбнулся, но тут же брезгливо передернул плечами.

Потом он женился на сиамских близнецах.

Мой папа тоже не был гренадером, и, шагая по жизни, я перерос его на голову и подспудно старался казаться ниже ростом, маскировался, не лез на глаза начальству и все такое, поэтому не стал генералом на служебной лестнице, даже ефрейтором не стал.

Правда, в последние годы я гораздо смелее с женщинами. Особенно на базаре. Подхожу к торговке и, глаза в глаза, спрашиваю, какого качества товар, не заветрились ли куриные окорочка и бедрышки, не истек ли срок хранения. Любовь не картошка, а если фаршем торгует, то через азу, бифштексы — говяжью и свиную плоть много чего опасного от человеку к человеку перетекает. Да и картофель, чей белок близок к животному, может одарить какой-нибудь чумкой.

Я держу паузу, как следователь угро. Тетя продает мне зеленый французский салат, наклоняется и сочувственно шепчет: «Как вы его едите?» А сама уже не слушает: косит глаза на могучего мужика, другого постоянного покупателя. Я его знаю: частный охранник Дуболомов. Подойдя к соседке, торгующей морепродуктами, тот вертит пальцами так и сяк, примеряясь к крабу. Его пальцы веером — пародия на морского рака. И такие же красные и заскорузлые эти пальцы — от полнокровия, что ли? Лицо у парня кирпича просит, ноги — цемента: в таз и в море.

Поговаривали, что один шутник купил замороженное говяжье сердце, упаковал в подарочную коробку, перевязал ленточкой и принес любимой женщине: дарю тебе мое сердце. А что такого — покупатель всегда прав, даже если товар — лев.

Не все торговки могут преодолеть себя и лгать беззастенчиво, это же бывшие училки, две инженерши и одна геодезистка. Конечно, лукавить пытаются, на то и женщины. Говорят: «Не пробовала, не нанималась, не дегустатор», но от моего глаза не скроешь интонацию. Никто из них не обладает актерскими данными, даже на уровне драмкружка и реплики «Кушать подано!». Да и не виноваты они: весь товар лицом выставляется и продается лицом той самой национальности. А с теми, кто говорит правду, это легко проверить, я и имею дело. С ними у меня длится лет уж десять тайный союз рекламного щита и меча, а за это время неминуемо женщина либо влюбится в тебя, либо возненавидит и брызнет вирусом тараканьего бешенства, бараньего ступора или ослиного аутизма. И прозвенит твой третий звонок.

Снег колючий, как стекловата, падает в лицо, ветер его пихает за шиворот. Нахохленная уличная торговля вздрагивает.

Звонок! Я узнаю звук наручного будильника, с которым не расстаюсь нигде, поскольку практикую периодическое десятиминутное расслабление перед мозговым штурмом. Я спал, это мне снилось, но и сейчас не очнулся. Сон во сне — редкое явление, как солнечное затмение. Как медведь, фаршированный кабаном, с запеченной внутри индейкой.

Сон гаснет медленно, я еще полсекунды вижу самую молодую из продавщиц ближайшего к моему дому рынка. Симпатичная, с чистой кожей и детским румянцем на щеках, вылитая Анастасия Кински, дитя новой эпохи, совсем пропащая: нет, чтобы окончить один-два вуза и податься в безработные, пошла своим путем, ограничась десятилеткой. У нее шарм учащейся ШРМ. И небольшой шрам на запястье.

Тут-тук-тук! От пригрезившихся картин сердце фальшивит, напоминая икоту. Мне стыдно за то, что приблазнилось. Ужасно, что в грезах я еще хуже, чем в жизни. Неправда, что человек не отвечает за свои сновидения. Еще как отвечает — за собственное изображение в зеркале, коли рожа крива. Хорошо еще, что я не обязан раскрывать эти грезы окружающим.

— Хочу на обед жареных угрей.

— Сейчас надавлю.

А за несколько часов до того, на подъезде к стационарному посту ГАИ Сидоров прибавил газу, да и сам был под газом. Вино «Мерло» прихворнуло у него в животе и умерло.

Как призывала реклама, купил ортопедическую стельку, чтобы в нее упиться, не подпадая под каблук жены. Утоли мои печали, гуталин! Но была нарушена субординация субпродуктов. Все меню — в меня. А оно из меня. Сырое сырье, вареное ворье, копченое копье. Под конец состоялся саммит — без галстука. Коль нельзя заложить за галстук, придется за воротник. А галстуком закусить.

Под галстука стук, занимаясь армрестлингом, Сидоров оторвал руку инвалиду Громобоеву.

А не маши культями после драки, словно потомок культа!

Но все кончилось относительно благополучно — руку удалось вернуть на место: сустав склеить бээфом, сухожилия скрепить степлером, а кожу сшить суровыми нитками.

Жена Сидорова презрительно именовала его компанию старых споенных друзей «ЛюмПЕНклуб».

А сама спала и видела себя в денежной должности. С одной стороны, она вроде как упирается ногами и руками назначению на пост, с другой стороны — ей это руководящее кресло никто катастрофически не предлагает.

На фотографиях Сидоров выходил опухший, с тоской безденежья в глазах. Его полнил объектив. С отсутствием финансирования столкнулся еще до рождения и был обязан им ему. Бывало, не выпьет ни грамма, а выглядит принявшим: рулит голограмма. Огурцы у него в теплице такие, что и водки не надо.

Даже раздобрев, он маскировался перед официальными лицами, поскольку, было дело, проявлял несдержанность — нелегально продавал японские подержанные машины. В одной клинике в Токио ему предлагали поставить новое лицо из бывших в употреблении. Из разряда одноразовых. А ведь любил, хлебом не корми, приударить в грязь лицом.

Хорошо им в собственном саке. У нас же бывает, ставят ультиматум матом, но не так-то легко решиться зашиться. Морщины ему разгладили морскими гребешками.

Сидоров дышит в трубку мобильного телефона. Она зеленеет, показывает несанкционированные промилле. Так всегда: дуешь в трубочку, сопишь в дырочку, а молчишь в тряпочку. Женка на том конце связи отдыхает в пуховой перине, вся спальня в пастельных тонах, с кухни приперлась, дрыхнет, в висках отбойный молоток, и ее клинически клинит. Сидорова Клава — кровь с молотком, блондинка зимой, летом брюнетка, а осенью рыжая, под цвет рябин. А сам он зимой и летом одним лысым цветом. И резина на его «Жигулях» в тон — тоже лысая.

Еще недавно, в обозримом прошлом Сидоров создавал себе портретно-лицевой имидж: уши поломал, как у боксера, рот порвал, как у борца вольного стиля, на пальцах татуировочки, во рту короночки. Походка как у морского кавалериста, руки вытянул по методу академика Илизарова, на 10 сантиметров длиннее, чем у гориллы той же весовой категории. Длинные руки и короткие ноги — признак мужской сексуальности. У жены наоборот. Два ребра мадам удалила — для удлинения талии. Всем говорила для отвода глаз, что переломы. Муж — голова, жена — шея. Сын — хвостик.

Теперь-то, с годами и он стал за собой следить — с помощью видеокамеры наружного и внутреннего слежения. Надо распрямиться, втянуть живот в грудь, а грудь перегнать в плечи, мобилизовать всю свою мимику, дикцию, чтобы быть понятым. К такому не подступись. Он весь — живопись.

Между тем ГАИ не увеличивало содержание довольствия личного состава, просто машин в городе за пять лет выросло в два раза. Или в три.

Сидоров на службе был награжден именным безымянным оружием. Пусть у него штаны без стрелок, стреляет он без промаха.

Ему было присвоено звание Предпоследнего Героя. Все говорили, посмертно. Оказалось, пожизненно. Но это лишь сон такой. На самом деле в возрасте аттестата зрелости он вместо школы работал в военизированной охране, мечтал о лучшем. Нашел же работу веселее, с живыми деньгами и людьми, тоже в основном живыми, и они его баловали вниманием. Включился на общественных началах в борьбу с незаконным отмыванием чести мундира.

В прошлом совок, теперь он пост-совок, фильтрует человеческий мусор, точнее пост-мусор. Сорос. А сорят деньгами. Сорри. Новый мэтл по-новому хэвит.

Предъявите документы, удостоверяющие вашу темную личность! Водитель волнуется, и от этого язык заплетается: «Слово имею… честь имею!» Сержант ему в тон: «А я все имею — и слово, и честь. И соцпакет. И тебя, золотце». Деньги не пухнут.

На стационарном посту ГАИ звонит телефон. Сержант Полковников, шустероид шароглазый, идет, хотя мог и не слышать с улицы. Поднял трубку. Говорят:

— У нас собака лает, у соседей. Вот послушайте. Слышно? Не подумайте, что я не люблю животных. У меня два кота…

— Какая такая икота, — прикалываются. Никакого реагажа. Тогда с другого бока попробуем. — Ваша собака превысила скорость? Или выпила за рулем?

— Да нет, в общем-то.

— Запаркована в неположенном месте или вышла на полосу встречного движения?

— Скажете тоже. Не здесь собака зарыта. Просто вы — ГАИ — штрафуете. А другие не штрафуют.

— Вот как! Можно обратиться в суд.

— Знаю, как это. Мужик сверлил стену два месяца, произвел нарушения, несовместимые с дальнейшим проживанием в доме. Жильцы подали в суд. Суд постановил: восстановить как было. Еще стучал полгода, восстанавливал. Теперь крутит фуги Баха. Для нас в концерте по заявкам Моцарта заказал.

— Моцарта? Да его самого давно Сальери заказал.

Вот ведь эрудит попался. Он и о Мусоргском слышал, но называет его Милицейским. На концерты обычно собирались ценители, у кого водятся деньги. Люди его круга любят кого? Мишу Круга. Его, быть может, убили для того, чтоб ничего лучшего не написал, чем шансон «Магадан». Как на Древней Руси: плотники по заказу князя храм сложили, а он велел им глаза выколоть, чтоб другой такой не построили. Впрочем, как знать, может, кому-то делал музон по заказу, а не понравилось. А меня Квадрат зовут, приятно познакомиться. Я Черный Квадрат по прозвищу Малевич. В миру Безуглый. Ну, это шутка, а на самом деле теперь такие зодчие, что глаза им повыколоть — но не за красоту, а безобразие.

Двигатель какой — два литра и по литру на брата выпили, вот одно на другое и наложилось, километры на литры, а сверху миллиметры ртутного столба. Дорога дураков любит.

Почему только лыжники в масках? Понятно, что морозный ветер и это чревато обморожением. А что же штангисты? Каково зрителям видеть напряжение лица спортсмена в преодолении чудовищного железа? Конечно, среди силовиков есть и штангисты. И тогда вдвойне удобно: и на работе в маске, если спецназовец, омоновец, и в спорте мастак.

Не люблю, когда дышат в затылок. Но смиряюсь. Хорошо, что не стреляют. Если тебе приставили ствол к затылку, не тушуйся, мобилизуй стволовые клетки. Может, тебе трепанацию делали, вживляли титановую пластинку, так тогда это не твоя проблема. Утопающий утопист хватается за соломинку, которую видит в чужом глазу.

Сначала ситуация вышла из-под контроля, потом и контроль выполз из-под ситуации. А пуля — дура, это штык молодец. Ты к штыку прировняй перо, как говорил Шарль Перро и его друг — клоун Карандаш.

Особенности национальной стрельбы в упор: при стрельбе навскидку предоставляется скидка. Мотив убийства есть, а вот мелодия… Кто только заказывал эту музыку? Слов нет, какая эта песня бессловесная. Как отказ от дачи показаний.

«Держи горячую голову в холоде. А ноги там, откуда растут», — говорил, бывало, его начальник, капитан Ли, по прозвищу «Огонь пли». Ему роги обломали в Таганроге. Вот и перебрался в Нагаево, как пожелала нога его. А жена ему: не расстраивайся, ты же не копыта откинул, наставлю снова. Глянь, вон уже кожа ороговела, сгодится ушу заниматься, а рыбки наловишь, наварю ухи. А не пересадить ли тебе от мертвого осла уши? Зачем? Спрашиваешь! Это же так сексуально. Ослы — те же кролики, в пастельных тонах. То есть не в постели, ты ж меня понимаешь? Ухо держать востро. Недаром в будках телефонные трубки оборваны. От оргазма при сексе по телефону! Не веришь? Не верь, удивись только. Хочу твою улыбку!

Жили-были муж с женой, Сидоровы, но другие Сидоровы, однофамильцы, лет десять прошло, и не давала судьба детей. И тут почувствовала жена что-то такое, шасть в поликлинику, сделала эхолокацию. Высветились три мальчика. Будущие родители рады до безумия, но к той радости примешивается тоска: была их семья среднего достатка, не до жиру, но были живу. И вот скоро будет у них многодетная семья, а главное — малообеспеченная.

Несколько семей дружили, все Сидоровы. Была у них общая черта — черта бедности. А на черта! Эскалация нищеты. Нищий 7 разряда.

Мы, мол, за ротацию и вторичное использование власти.

Как бы нам не опростоволоситься с перхотью!

Жизнь — тюремная больница, в ней лежишь, сидя, и сидишь, стоя в очереди на операцию по расставанию души с телом.

Дождь подслеповатый, в очках минус три диоптрии.

Из достоевщины прямиком в толстовщину, дедовщину.

Встретились Тарзан и Маугли. Кто кого перебредит.

Нажимаешь кнопку «плей». И тебе не до соплей. Отмучился, бедняга! Попух, как Вини Пух.

Звонок: патологоанатома не вызывали? В рыбе обнаружены крабовые палочки, а в них — палочки Коха. Эпид твою мать, чрезвычайное положение. А китайцы везут наш лес к себе железнодорожными составами, чтобы наделать палочек для еды и барабанят на весь белый свет.

Сюжет для картины маслом вверх: малоимущий магаданский писатель пытается перейти улицу в потоке магаданских джипов, пока перекресток, как бутылка, заткнут дорожной пробкой.

И тут на полуфразе из сна, как черт из табакерки, появились реально осязаемые молодые люди в серо-зеленом камуфляже, в калошах и с калашами в руках. Типа того, что всем оставаться на своих местах, руки на стол, ноги на ширине плеч. Как производственная гимнастика, занятие проводит преподаватель Гордеев.

Ну-ну, хорошо, что успели с обедом покончить и подремать. Нет ничего печальней, когда тебя шмонают, а шаурма стынет.

Всех, кто был в заведении и за его пределами, морально повязали: отдыхайте. Петров тихим, но твердым голосом потребовал адвоката. А прокурора не хочешь?

Сидоров оставался невозмутимым. Переводил взгляд с одного на другого и загадочно ухмылялся.

— Потрудитесь помолчать, — грубо оборвал его главный. Я не разглядел на его полувоенной одежде знаков различия, но кожей почуял старшинство. Думаю, он тоже любил шаурму.

Нас погрузили в автобус с закрашенными черным лаком стеклами и повезли. Куда, зачем? Я вам не цыганка — гадать.

Руки машинально вытянулись по швам, и одна из них нырнула в карман за мобильником, а ведь телефоны у нас изъяли. Я все-таки залез в карман и — у меня глаза на лоб полезли — вытащил маленький пакетик с белым порошком. Сюрприз! Обследовал другой карман и достал небольшой увесистый пистолет. Я не специалист в оружии, но на самом пистолете была явная подсказка: надпись на русском языке: «браунинг». А на пакетике, в такие пакуют чай, я прочел: «КОКАИН НЮХАТЕЛЬНЫЙ. Минздрав предупреждает: злоупотребление лекарственным средством может повредить Вашему здоровью».

Петров с интересом разглядывал мои находки. Похоже, готов был рассмеяться. Или заплакать. Одно из двух. Он всхлипнул и обреченно хохотнул. Машинально сунул руки в карманы, изменился в лице и достал точно такой же, как у меня, пакетик и браунинг.

— Надеюсь, вы не будете отрицать, что оружие и наркотики находились в карманах вашей одежды. С вашего позволения мы снимем с вещественных доказательств отпечатки пальцев и приобщим к делу. Вы пока прилягте лицом вниз, руки за голову.

Калорийный обед реально бодрил и ласкал желудок, запахи пищи были столь сильны, что все остальное казалось нереальным, один лишь Сидоров выпирал из общей картины неуместной веселостью. Рассердился я на него довольно сильно: то он где-то пропадает почем зря, то с овощами-фруктами дурака валяет, то просто злит непонятным. Интересно, а что у него, Сидорова, в карманах? И я тихо шепчу ему — весомо и как бы с угрозой:

— Выворачивай карманы!

А он, уже не таясь, ржет, словно конь.

— Попал, попал. В самое яблочко.

— Ты подстроил?

— Не понимаешь, брат! Мы будем деньгу зашибать. Знаешь, какую? Вот именно! Интерактивная игра. Хочешь — захват заложников, хочешь — обезвреживание террористов. А то народ обленился, разжирел.

— А просто сесть за стол и бутылочку раздавить западло? — говорю и сам не верю. Мы с Петровым вон уж сколько не пьем, а хочется острых ощущений. Вплоть до бритвенных лезвий внутрь.

Короче говоря, еще раз просыпаемся непонятно где. Потеряли человеческий облик и даже не помним своих имен. Отзывались на клички «Гуляш», «Шашлык», и «Фарш». Но сделать из этого какой-то внятный вывод оказалось невозможно, поскольку все трое проявляли заинтересованность при слове «соя» и «Соня».

Нас долго отпаивали рисовым отваром, и общались мы жестами, как утратившие способность к членораздельной речи без членовре-дительств. Хорошо, у Сидорова был с собой маленький диктофончик. Кое-какие подробности, не все, конечно, удалось восстановить по аудиозаписям. Главное, поняли, кто мы и откуда. Как в народе говорится: были бы кости, а мясо нарастет.

Сидоров, как интеллектуальный предводитель, родил убийственную по выразительности фразу: «Пришел пожрать — будь готов быть скушанным другими».

Вот в этом и заключался сюрприз театра еды, за который нам пришлось доплачивать администрации «Стамбул-Мамбула». Хотели Сидорову рожу начистить, да потом расчухали, благодарили.

В следующий раз мы пили условно отравленную водку. Получили условное отравление. Условно ослепли и даже умерли. А они нас условно реанимировали, условно вылечили и накормили условными кормовыми единицами. Дали, куда приткнуть условную голову.

Не просто вернуть утраченную жажду жизни. Но у нас получилось!

 

Пернатый Магадан

 

Бакланы и козлы

Когда-то, тридцать с лишним лет назад, пришло в голову сравнить отпускные поездки на материк с сезонными миграциями гусей-лебедей, особенно это касалось самых маленьких северян: правдами и неправдами переправляли мы их из холодного края в Центральную Россию набираться силенок. Вот уж и дети выросли, нарожали нам внуков. И с ними теперь сезонные разлуки. Кому-то повезло дождаться правнуков — после третьего удачного шунтирования. А скольких из нас уже нет на Севере, кто-то поменял географическую широту и долготу, а кто-то никогда не вернется из полета.

Колымский друг Стас переехал в Питер лет пять назад. Шлет и шлет е-мейлами свои восторги. Наблюдал, мол, синиц, чуть в обморок не упал, застыл в столбняке. Будто он японец и созерцает цветущую сакуру. Осенью испытал видеть десять тысяч гусей на пролете! Так ведь и над Магаданом проложены трассы пернатых. Летели питерские гуси, надо полагать, в Африку, в отличие от магаданских, зимующих в странах Юго-Восточной Азии. Весной мы видели тех же самых, устремленных вить гнезда, вновь поражались, как мала огромная земля, если чуда в перьях способны обнять ее крылами. У живых существ есть железы внутренней секреции, одни выделяют такой секрет, как адреналин, другая инсулин производит, а есть такая железа внутренней секреции, что выделяет секрет под названием секрет. Совершенно секретный, непостижимый. О том, из чего состоит сезонный полет: зачем он и как…

Стас готовится к пролету, словно к большому светлому празднику, гонит свежий дачный самогон и солит сало по рецепту, перешедшему от прадеда. Круглый год солит.

«Сегодня, — пишет он мне, — произошло самое для меня главное событие этой весны — увидел возвращающихся с юга гусей. Каждый год жду этого перелета еще во время жизни на Колыме. Увижу, прокричу им «Здравствуйте! С возвращением!», и на душе становится светлее. Удивительно, что не вспоминаю при этом об ружье, хотя перелетных уток на Колыме стрелять доводилось. Помню, однажды одним выстрелом сбил три штуки. Радости! А сейчас просто не тянет. Писатели лгут, что для этого нужен какой-то сверхэмоциональный толчок или благородный порыв. Просто перехотелось, и все. Возраст не тот».

Только успокоился, — делился в другом письме, — зашел в дачный домик на берегу Вуоксы закусить, опять шум. Думал, собачки тявкают, вышел глянуть, а это журавлики из поднебесья подают знаки. На больших спортивных лодках есть так называемый загребной, по команде которого все разом налегают нанесла. Возможно, какой-то из журавлей дирижирует полетом!

Так ему казалось. Чувствую, превратился колымский охотник в человека, утолившего чувство голода и мечтающего о том, чтобы вернуть сосущее ощущение сосуществования, как старую любовь. Которой он в свое время был по горло сыт. А ты ему в ответ докладывай о магаданской природе-погоде. Да я с радостью: подходящая тема для интернетовского обмена. И не надо ломать мозги, о чем писать.

Извини, Стас, не могу разделить твоего умиления по поводу синиц, перед тобою павших ниц. Подкармливаешь их салом. Очень интересно. Сало и у меня есть, из Сибири прислали, достаю из морозильника, строгаю. Аромат чеснока заполняет квартиру. Я бы рад угостить синиц, да где они, голубушки? Кладу посоленный и почес-ноченный пластик на хлебную горбушку и в рот. За ушами пищит: немного похоже на птичье пение. Вот ведь удивительно — налегают на сало синицы и умудряются не полнеть!

Гусей-лебедей по-прежнему дважды в год можно лицезреть и в Магадане. Увидел лебедя, упал, отжался, как приговаривал покойный генерал Александр Лебедь, погибший в полете. Несколько длинношеих птиц садится передохнуть на зеркало водохранилища ТЭЦ. Они будто зачарованы ландшафтом речки Магаданки. Хочется думать, что столь совершенные создания природы обладают способностью чувствовать прекрасное, хотя бы на уровне кандидата искусствоведения. Лебединое озеро! Не удивлюсь, если напишут диссертации об эстетическом чувстве у птиц. Ведь уже появился, как они говорят в ученом мире, остепененный исследователь птичьего пенья. У него и отец — окрыленный специалист по птицам Севера. Старший брат — тоже кандидат. И пишет книги о северном зверье.

С подсказки орнитологов я вдруг понял, что тоже участвую в наблюдениях. Магаданские птицы хоть и прячутся в гнездах, но их существование протекает публично, как и жизнь людей видна с высоты птичьего полета до мельчайших деталей. И живем мы с ними в маленьком городе, как говорится, в симбиозе! Заинтересованных наблюдателей птиц в Магадане не меньше, чем футбольных болельщиков.

Как-то в начале мая 09 года над городской думой летело девять гусей. Друг друга подбадривали: «клинк-клинк». На фасаде здания светилась неоном цифра 12. Температура, что ли? Потом зажглось показание времени, и тоже 12. Пианистка Люся улыбнулась. Она как раз в это время на скамейке у памятника первому директору Дальстроя Берзину, разукрашенному на макушке голубями, кормила подаренного кота Тимофея. Хороший кот, красавец, да люди не могли простить ему съеденной канарейки. (Кстати, о птичках. В Первую мировую войну канарейками прозвали англичанок, работающих с тротиловой взрывчаткой на военных заводах, у них волосы и лицо окрашивались из-за этой военной химии в ярко-желтый цвет.)

Вообще-то он жил в подвале, а ведь поднялся на верхний этаж как раз в тот момент, когда дети открыли дверь, словно ниндзя какой-то, прошмыгнул в чужую квартиру. И, как на беду, птичку из клетки хозяева выпустили поразмять крылышки. Та уж и так и сяк спасалась от кошачьих когтей, а обратно в клетку залететь ума не хватило. Полосатый хищник в охотничьем азарте все, что лежало на шкафах, сбросил — такие совершал чудовищные прыжки. Так и поймал певунью. А что там — на один зубок. Но очень вкусно. Конечно, Тимофей мог поплатиться головой за свою охотничью страсть, да его спасла сердобольная Люся.

Взяла на руки и давала коту свиное сердце, поскольку теперешнюю колбасу кошки не едят. Конечно, не Бог весть что, но червячка заморить можно. А в это время в весеннем небе орали, возвращаясь из загранки, перелетные гуси, совсем близко от земли. Чайки во дворе услыхали, засуетились, голуби на декоративном заборчике заговорили, а ворона, сидевшая на углу крыши, склонила голову к крылу и млела. Кот с ума сходил от гусиных разговоров, но они — как в той пословице — журавль в небе, а синица в лапах — это свиное сердце. Говорят, оно один в один — человечье.

Прошло немного дней, приехала пианистка на берег бухты Нагаева — народ с дикими глазами ждал подхода мойвы на нерест. Кто с сачком, кто с мешком, а пианистка с ведром.

Рыбка игнорирует стечение народа, совсем как заезжая гастролерша из «Фабрики звезд». Нерест откладывается. Вполне вероятно, это протест: кто-то завез в магаданские магазины мойву из Норвегии. Да тут еще 80-летний композитор из Краснодара прислал новую песню о Магадане, своей второй родине, вместо стихов там рыба, то есть набор слов с минимальным количеством смысла.

Чтобы не тратить время зря, пианистка нашла рояль в кустах, сыграла новую песню, побродила по берегу и набила полное ведро морской капусты — пригодится на салаты.

Пока суд да дело, попадается Люсе на глаза сборище чаек на морской косе. Сидят галдят. Какой-то у них общий интерес. Пианистка потихоньку прошла на ту косу. Оказывается, чайки разжились четырьмя горбушами без глаз — за глаза рыбу поймали. Что делать? Пианистка производит бесшумный набег, конфискует рыбу — и восвояси. Чайки возмущаются, да что поделаешь — без лицензии, небось, рыбачили.

Так пианистка-пенсионерка получила гуманитарную помощь. Пусть достались ей экземпляры без икры, но свеженькие, устроила себе пир. И подаренному коту Тимофею перепало.

А хорошо нынче ловится лосось на лицензионном участке Арманского побережья. Армань — там еще в Новый, 93-й год умер водитель хлебовоза. Привез из города фургон. Стали разгружать — один лоток, другой. А он положил голову на руль и не дышит. 46 лет как исполнилось.

Житель этого же поселка Алексей, он снабжает нас творогом и сметаной, принес к нам в контору два гуся, застреленных на охоте: мол, купите. Мы дружно отказались: не ровен час, при нашем-то везении птичий грипп свиной модификации подхватишь. Да и мелкие какие-то гусики. За городской чертой разрешается их отстреливать — для диетического питания. Говорят, очень вкусные, гораздо вкуснее куриных окорочков. Ну, я в этом не очень-то разбираюсь. Это Стас их несметно перещелкал. Да сколько дроби сорвалось в молоко. Правда, слово «молоко» теперь санитарный контроль запретил. Стало быть, меняй поговорку: «в молочные продукты»!

Кстати, тут у нас еще один пишущий охотник объявился, он девять гусей добыл в один день. Чуть не захлебнулся в собственном адреналине.

Недавно с изумлением узнал, что у нас на заповедных островах Охотского моря обретается семь миллионов пернатых. И это при том, что людей в городе и во всей области чуть больше ста тысяч. Как говорится, кто у кого в гостях.

Высокие скалы сверху донизу облеплены гнездами — это птичьи базары. В первую секунду представил наш базар «Урожай», где узбеки продают помидоры и яблоки по заоблачным ценам, но тут же одернул себя. Конечно, на птичьем базаре ничего не продают, это не птичий рынок, которого в Магадане отродясь не было, в отличие от блошиного. Зато одаривают — небесными просторами и шелестом белых, серых крыл над синевой моря. Вживую я этого пернатого буйства в силу своего домоседства не видел, а вот фотовыставку в библиотеке посетил. Знаком с орнитологами — легкими на подъем людьми. Впечатление незабываемое.

Сумасшедшее лето 09 года, весь Магадан — словно птичий базар. Чайки орут порою так, что в голове саднит. А вот рыбного рынка у нас пока нет, там бы рыбы не орали — хоть в этом преимущество.

Птицееды, как называл орнитологов мой сын, когда был маленький, ходят на суденышках на заповедные острова для мониторинга. Скалы с карнизами, похожие на многоэтажные дома, служат прибежищем кайрам, топоркам, ипаткам (носики у них — умора — декоративные красно-желтые топорики), конюгам (у них на голове перышки торчат, словно чубчик), черноперым чистикам, чайкам и прочим рыбоедам. Всего насчитали орнитологи 186 видов, всем под северным небом хватает места и корма. Красавец белоплечий орлан стал символом заповедника. В отличие от белоголового орлана — национального символа США.

Конечно же, водятся в наших краях и бакланы — черные лоснящиеся существа с длиннющей шеей, этакие жирафы пернатого мира. Бакланами на сленге называют молодых людей, слоняющихся по городу в поисках, к чему бы прислониться. Казалось бы, край земли, моральная чистота. Но жизнь вокруг неправильно-городская, да еще эстрадники, будь они неладны, называют блатняк шансоном, вносят свою лепту в деграданс на тонком уровне. Не говоря о лагерном прошлом Колымы под знаком черного воронка. Вот и на птиц смотришь без соответствующего пиетета. А им это параллельно. При случае и плюнуть могут с высоты, вернее, не совсем плюнуть… Козлы!

Дятел — испоганили слово. Благородная птица — доктор деревьев, превращен в сатирическую фигуру буквоеда. Как меня удручало, что один из больших руководителей имел фамилию Дятел. Лишний раз народ боялся произнести это слово. Похожий случай помню с детства: попалась на глаза сказка «Мышонок Пик», и ужас обуял.

Я знал, что Вильгельм Пик — партийный геноссе в Восточной Германии. Я, пацан, и то заметил, а куда же взрослые смотрели?

Дятел. Долдон. Чем-то генеральским веет от этого слова. А еще петух, гусь, утка — у каждого названия прямой и переносный, порой идущий из мест не столь отдаленных, смысл. Такова уж наша постлагерная магаданская специфика. Вон напротив моих окон, в здании кинотеатра находится небольшое кафе «Белочка». Свят, свят! Ну, не белая же горячка, нет!

На заповедных островах беспрерывным химическим дождем падает с высоты птичий помет — ценнейшее удобрение, такое, как учили в школе, вывозят из заокеанской страны Чили, где до недавнего времени свирепствовал диктатор Пиночет. Там и название органическому удобрению дали поэтичное — гуано. У Пушкина, помните, Дон Гуан? Есть какое-то созвучие. Но мнимое. В гуано по шею. Какая-то испанщина. Между прочим, бакланы производят классическое гуано, как помнится из школьного курса географии. И у нас этих бакланов немало проживает. Значит, удобрение для земледельцев можно было бы собирать, если бы не запрет осуществлять в заповеднике хозяйственную деятельность. С бакланов много не соберешь. Да ведь и Москва не сразу строилась.

Как представишь семизначную численность орнитологических объектов нашей территории, становится понятно, почему Хичкок снял триллер о птицах, подавляющих человека до смерти своим количеством. Да и Стивен Кинг тоже хорош — из воробьев сделал инферналов, которые сопровождают людские души на тот свет.

Один магаданский орнитолог, это я тоже видел на выставке и с восторгом сообщил питерскому приятелю Стасу, запечатлел на фото групповой полет тысяч и тысяч пернатых, издалека они как точки, образуют причудливые узоры, которые, при соответствующей игре воображения, можно принять за портретный снимок.

Ну, Стас, достал ты меня. И синицы у нас есть, только на глаза не попадаются. Или не там смотрю? Зрение неважное, а поют они редко и не тогда, когда выхожу на улицу. Синицы — они ведь не синие? Желтые грудки. Какое-то одиночное пение слышится изредка над головой, однако легко ошибиться, не видя пичугу. Словно фарфоровыми протезами едят фарфоровый рис.

Может быть, это чечетки или выжимной подшипник поет? У меня такое было у «Жигуленка», пока не заменил корзину сцепления. А теперь столько в городе не новых, «поющих» иномарок! Десятки тысяч. Гораздо больше, чем птиц. Идешь по аллее на работу — поют подшипники, соловьиная роща механическая. В Магадане не так-то мало звуков, и каждый хочется очеловечить. Но вот в мае чайка орет среди ночи, спать не дает. Хорошо, что не ездит на джипе со звуковыми колонками по сорок ватт.

Кстати, в июле 08-го года за полчаса дождь собирался, небо стало — как вакса. Гром как рыкнет раскатом — противоугонка у кого-то включилась. Но ливня не было, рассосалось. Только горсточка редких дождинок в темечко. Небо прояснилось, да несколько белых облачных перышек пролетело. Перистые облака — редкость в Магадане, как и гроза. Гром грянул, а мужик не перекрестился. Так и чудится широкая улыбка неба: мол, шутка, а вы что подумали?

Даже небо у нас пернатым бывает, а воробьев, такое ощущение, в городе единицы. Разве что в пригородном поселке Снежном, где и зерен, и червячков вволю. А несколько лет назад, бывало, поутру перед работой хоть парочку воробушков, да встретишь. Лицезреешь какую-то минутку, и зарядка на весь день. Когда на материке жил, воробьев, каюсь, недооценивал. Чирикают по-свойски, чирик просят. Век жив-жив, век чив-чив: учиться никогда не поздно.

Воробушки! Такие родные, привет из детства. У нас на материке под окном рос огромный тополь, выше пятого этажа, сплошь усеянный поющими воробьями. От пернатого хора в голове звенело, как в пивном котле, и на этом фоне сочинялись первые стихи. Утром воробьи разбудят чуть свет, но через минуту засыпаешь сладко, как в филармонии, когда исполняют, например, «Сказки венского леса». Пока еще никто не написал «Сказки эвенского леса».

Воробьев в Магадане вытеснили голуби — такое научное объяснение вычитал в газете. Стас из Питера возразил по е-мейлу: воробьев погубил Гайдар, судьба их решилась, когда премьер заезжал на несколько часов в Магадан и якобы парился в бане на Снежном. Стас пару наддавал. У Севера нет перспективы, а если нам понадобится золото, мы всегда его сможем купить на Лондонской бирже, — сказал внук знаменитого детского писателя. Стас — тоже писатель и в литературном конкурсе имени Аркадия Гайдара завоевал большой приз. Должен был получить награду из рук Гайдара-внука, а не поехал в Арзамас. По почте прислали.

Когда-то на пароходах до Нагаево, а остальную часть пути автомашинами везли снабженцы с «материка» комбикорм — питание колымским курам да коровушкам, при этом крохи просыпались на дорогу, а воробьи тут как тут. Скок-поскок. Склевывали. Много ли им надо для поддержания искорки жизни! Реформаторы коров извели, свиносовхоз — под нож, звероферму, где норки да песцы водились, — тоже, теперь лишь вороны кружат, они неистребимы. А что — есть в этом высказывании какая-то окопная правда! Сам-то он пережил в детстве войну и знает, почем фунт изюма.

Помню, в начале семидесятых нашлись авиаторы — неистребимые романтики, как и все мы, наловили на материке воробьишек, привезли в Магадан, выпустили. Областная газета писала. Снимок был. Не знаю, выжили ли те серые переселенцы. Климат тогда еще не потеплел, но в теплицах от избытка куража виноград выращивали. В непосредственной близи от полюса холода и месторождения каменного угля. Один амбициозный грузин Гутидзе. Не экзотика, нет, любовь к жизни!

Помню, в те времена в подъездах жилых домов стояли пустые ведра, куда жильцам надлежало складывать недоеденные горбушки, чтобы потом дворники сдавали в свиноводческий совхоз. Сколько копей было сломано вокруг нравственного отношения к хлебу насущному. Публиковались ужастики о том, как дети с отклоняющимся поведением играют булкой в футбол. И я мысленно принимал участие в решении проблемы: пусть хлеб сделают дороже, тогда его станут беречь. Накаркал! Ни совхозов теперь, ни ведер для хлеба. Воробьев тоже кот наплакал. Говорят, остались мелкие перелетные птахи пуночки. В пути на север останавливаются передохнуть, и тут их папарацци снимают для газеты.

У нас в Сибири пацаны воробушков почему-то называли жидами и расстреливали из рогаток, якобы помогая скворцам. На то время, пока скворцы улетают на юг, воробьи поселялись в скворечниках. Вернувшись из теплых краев, скворцы с шумом и тасканием перьев изгоняют подселенцев, заодно вышвыривая их соломенные матрасы. Прям, этнические чистки в Боснии. Придется мне, а может, и всем нам извиниться — и перед птицами, и перед людьми.

С голубями проще и очевидней, никаких загадок: почти домашние хохлатки. Разве что не кукарекают на рассвете. Зато горлышком дрожат, будто учат маленьких ребят букве урррр. Голубей расплодилось столько, что в сквере за театром летят на тебя тучей, и голоса такие выразительные, цыганские, что без слов понимаешь: позолоти ручку, посеребри височки, спляшу и погадаю, сниму порчу сглаза.

Возле гастронома «Полярный» сизарей несметно, ведут себя раскованно: крыльями прохожих по щекам задевают. По лысине животом. Живой веер. Театр «Синяя птица». Магаданец с «птичьей» фамилией, не Голубев, Орлов, напечатал в областной газете свое наблюдение: с покатых крыш, накрытых гофрированным пластиком один за другим скатываются голуби. Если происходит свалка по вине торопливого собрата, ему устраивают взбучку.

На уровне третьего этажа углового дома, построенного японскими военнопленными по проектам сосланных в Магадан академиков (национальный символ Японии — пестрый фазан), есть архитектурное излишество — три кирпичных уступа через весь дом, так вот гули-гули облюбовали ступеньки. Как балконы в театре. Когда к юбилею города отремонтировали стены, придав им светлый колер, в сентябрьские дни от стен заструилось слабенькое тепловое излучение. А много ли птице надо! Голуби и телеграфный провод облепили, сидят живой гирляндой. Совсем как мой кот, взявший за моду греться на телевизоре. Тротуар в помете, и на это прекрасное удобрение, как на живца, лезут из земли травинки, прошивая асфальт.

Отправляясь на природу, летом возле автовокзала я видел тополь, на ветках которого теснилось десятка два голубей. А ведь меня уверяли, что сизари на деревьях сидеть не могут. На всякий случай заснял на цифровик, чтобы вещдок был. Правда, фотка пропала, как тысячи других: вирус поел жесткий диск.

Прошлым летом встретил возле дома в парке трясогузку, тоже сфоткал. Я ее узнал по нервному хвостику. Мне в детстве родная тетя подарила похожую, только игрушечную. Такая забавная свистулька — дуешь, а она хвостиком молотит. Тогда я услышал из уст тети, заведующей ветеринарной аптекой, непривычно ученое слово, означающее колебания хвостика птички, я его не запомнил, а сейчас никак не отыщу в словарях. Хорошо еще, в Москве есть бывшая северянка, дважды доктор наук — сама того не желая, подсказала — то, что птичка проделывает хвостиком — флуктуация.

Мы в детстве строили кормушки для синиц, вот тогда желтогрудок можно было получше рассмотреть прямо из окна избушки, где мы жили с матерью. А в школе за одной партой сидел с Настей Синицыной, она в математике здорово соображала и даже пугала мальчишек своим необычно ярким умом. А когда выросла и превратилась в невесту, к ней клеился Леша Снигирев — мощный парень с красными, словно спелые помидоры, щеками. Был у меня друг Валера Чижов — обаятельный человек, его вся школа любила, кликала Чижиком, а он умница, и сестра у него Чижиха. Погиб в электричке в 18 лет, и я воспринимаю его сорок с лишним лет спустя как взрослого внука.

Мне не довелось употреблять на обед ни ворон, ни голубей, как моему старшему другу, чье детство пришлось на войну. Он не любит о том распространяться.

 

Климата шах и мат

Климат с годами теплеет, и я радуюсь всем своим полногабаритным телом. В 2007-м году на халяву прожили в относительном тепле октябрь и ноябрь, начало декабря. Мороз закрепчал с 4-го декабря. Забытые минус двадцать по Цельсию зафиксированы 6 декабря. С ветерком и матерком. Обработкой альвеол наждачком. Ну, не совсем наждак, но и не бархатный сезон, ледяные кристаллы при морской влажной атмосфере требуют осторожного обращения. Дыши неторопливо, тогда ледяные остроугольнички расплавятся в верхних дыхательных путях — в носу и глотке. У тебя течет из носа? Это не насморк. Это конденсат.

Зима — та рекордная по осадкам, если не учитывать следующую, когда в недельный снегопад мне повезло пробиться до Москвы и обратно на «Боинге». Возвращаюсь с писательского пленума, не узнаю город. Будто окопы полного профиля — расчищенные тротуары. Машины продавили в снегу колесами желоба и ходят, будто трамваи по рельсам. Задевают дном обледеневший снег: «чирк-чирк». Что творится! Собачка коротконогой породы задевает животом сугроб и движется с трудом. А хозяйка никак не хочет взять ее на руки: сама застревает. Стройная девушка в лыжном комбинезоне наклонилась завязать шнурок, прибавляю шаг, догоняю, чтобы выразить немое восхищение, а она распрямилась и оказалась парнем!

За границей Большой театр не переводят с русского, и так всем понятно. Возможно, и Большой снег войдет в сокровищницу международной лексики, как Спутник и Водка.

Где чайки? Нет чаек. Отлетели к ледяной кромке, к открытому морю, занялись рыболовством, как им положено. (Чайки вернулись в город, на помойки, к 6 апреля 09 года, по наблюдениям эвенского писателя-натуралиста. А незадолго до этого, 26-го февраля в районе Сусумана свалился в пропасть КамАЗ, так что с течением времени оба события слились к коллективной памяти.

Водитель, совершивший незапланированный 100-метровый полет, остался жив, но его зажало конструкциями кабины. Спасатели прибыли на место аварии, но у них не оказалось оборудования, чтобы разжать стальной капкан. Пострадавшего укутывали одеялами, но при температуре окружающего воздуха минус шестьдесят шансов у него не оставалось.)

Ну, я вперед забежал, а 10 декабря прохожу я мимо почтамта, а там новогоднюю елку возле храма свалило порывом ветра. И в этот миг рвануло у меня сумку с плеча, сломало карабинчик. Та и брякнулась ребром в сугроб, а в ней ноутбук. Сердце мое оборвалось: там ведь набор двух номеров журнала.

Ничего, обошлось. Назавтра в сугробе тарелку адской кухни нахожу — параболическую антенну. Мальчишки ее как раз откопали, буквально из рук вырвали и приспособили для катания с горки вместо санок.

Компьютер через несколько дней как-то сам собой погиб на третьем году жизни. Вот так коллега Анатолий — попал под машину, и обошлось вроде бы, оклемался, но год спустя скоропостижно скончался от сердечной недостаточности. Я его видел буквально за день-два сидящим в сквере, на выходе, но не подошел, за что потом корил себя. Он был погрузневший, и я ревниво сравнивал его габариты со своими. Толик — тяжелей, карикатурней, и лицо у него отяжелело, и глаза под очками потеряли былую живость. Он хотел покормить голубей, достал из кармана какие-то крошки, наклонился, протянув ладонь с кормом, но не смог удержаться в таком положении, бросил крошки, откинулся было на спинку скамейки, но в этом сквере скамейки без спинок. Хорошо, что удалось удержать равновесие, балансируя мобильным телефоном — увесистым, еще первого образца.

Пропавший жесткий диск восстановил Игорек Красных, воскресил все убитые файлы. То-то я радовался и потом удалил 1100 вирусов, аж дурно стало. Откуда что берется? Есть какие-то злыдни, находящие радость в том, чтобы напакостить людям.

Очередной снегопад метеорологи назвали ливневым. Падают снежные струи, о деревья шуршат, словно плащ. Завораживающее зрелище. Крупозный снег валит весь день и вечер, и днем он не такой, как ночью — словно жирная сметана. В сумерках атмосферный выплеск теряет белый цвет, служит оправой для огней реклам и фонарей наружного освещения и крохотных электрических светлячков — мы их переняли у американцев для повышения настроения. Похожую крохотную лампочку мне приходилось глотать, чтобы получить вид изнутри для диагностики. Я думал, что хоть желудок у меня в норме, да где там — старость наступает везде, где только может. Неплохо, думаю, постоянно иметь внутри себя маленькую новогоднюю елочку, расцвеченную крохотными гирляндами и звездой.

Ночью, когда угомонились автомобили, мне показалось, что внутри меня и впрямь выросло дерево, то легочное дерево, которое видится поэтам-патологоанатомам, в ветвях моего внутреннего дерева восседают вернувшиеся снегири и радостно поют, а не хрипит простуда.

Днем снег был такой белый, что лист бумаги для компьютера с символическим названием «Снежинка» на снежном фоне кажется мне фиолетовым!

Плотно летящие в нескольких метрах перед носом снежинки проглатывают видимость с задором, от которого морозец по коже, идешь, как в молоке. А полет голубя в облаках снега и бликах искусственного дневного света напоминает молодежную дискотеку, когда танцующие в дыму освещены вспышками стробоскопа. Или вот, неминуемая двойная ассоциация: голубь летит, как трассирующая пуля. Насчет выстрелов я, конечно, малость преувеличил, но нет жидкого дыма без жидких гвоздей и сухого спирта: вневедомственная охрана, у нее офис в центре, передвигается по городу в калошах с калашами: только сунься, бандит!

Народ всякий есть, не только хакеры харкают в душу. Могли и обидное слово вскользь бросить. Сглазить. Вот и поскользнулся я, как на арбузной корке, и упал, словно на нож. Кто-то везет и везет в Магадан арбузы. А кто-то ножи. Снег пахнет арбузом, а чуть слежится, засалится, источает рыбный аромат, скользишь — зацепиться за тротуар подошвой невозможно. Учись падать, и приснится, что летаешь.

Ножа вообще-то не было. Это мне в первую секунду показалось. А сверканье — глазные искры. Я рухнул в центре города, у занесенного снегом фонтана: во рту солоноватый вкус моря и снежной свежести. Собака подошла, обнюхала. Фыркнула. Девушка замедлила, а потом резко прибавила шаг. Напугал я ее своим видом. Голуби нахохлились, сидят. Я бы даже сказал, соблюдая политкорректность, наукраинились. Не знают, чего ждать от меня, какого подвоха. А я за дружбу народов и пернатых.

Кстати, о птичках: было так, что супруги Голуб решили развестись. Люди они просвещенные, и семейный союз у них скреплен брачным договором. В случае расторжения контракта все имущество переходит Голуб Б. Д. Он уверен, что ему — Борису Дмитриевичу, а она считает, что ей — Богдане Дементьевне. Вопрос решился чисто грамматически — женские фамилии подобного типа не склоняются, а если б мужчине, тогда было бы написано «Голубу». А ведь говорили хохлу упертому — учи москальскую мову. Поленился.

Оказывается, бывает полезно падать для активизации оперативной памяти. Встаю, как штангист, многофазно. Только вместо штанги — собственное тело. Медленно проходят два энергичных молодых человека. Слышу фрагмент разговора:

— Джана, привези снегу, да? Десять лет живу в России, в Магадане. Приезжаю в Баку к маме. День-другой — и в Магадан тянет нестерпимо. Привези им снега. Сами растряситесь, понимаешь…

Второй ответил в полголоса, неслышно. Кажется, он так сказал: «Мне стыдно был, что денег нэт. Квартиру подарил ей, Кутаиси на Магадан менял. Все равно на алименты подала. Что теперь будэт? Посадят меня или нэт?»

А хорошо я упал. Удачно. Прямо на спину. А черепом не задел. В шее хрустнуло, и тепло хлынуло в голову и в ноги. И сейчас идет. Эйфория разливается.

Повезло мне и в другой раз. На гололеде, на лестнице улицы Парковой нестандартно упал. Наподобие бесконтактного карате. Пока летел вниз, испытал чувство невесомости в течение миллисекунды. Не побился сам, цел остался и ноутбук. Позвонки хрустнули, как куриные косточки. И вспомнилась затея отцов города устроить в Магадане несколько аквапарков. Должно быть, нет ничего прикольнее, чем падать и катиться в струе жидкого льда, особенно если не касаться телом железобетонных конструкций.

На другой день я смело ступил на те же обледенелые грабли ступеней. И вдруг замешкался, никак не пойму, куда переместить центр тяжести.

И вот рука в черной вязаной перчатке. Подумал, кто-то помощи просит, прикинул, какие в кошельке ресурсы. Беру эту руку, тяну вверх. А это китаец. По-русски не говорит, лишь головой машет, улыбается, как все они. Вот как — оказывается, молодой человек помогает мне, старику, преодолеть опасный участок. Спасибо, камрад! Наверняка в вашей стране нет таких снегопадов и таких ступеней. Ю о'кей, юань!

Как они, южане, преодолевают нашу экзотику, когда мы сами еле-еле с ней справляемся? Ой! Узнаю спасителя — это же Миша-трудоголик. Приехал из Поднебесной, открыл мастерскую, весь город заклеил своей рукописной рекламой и опроверг поговорку «сапожник без сапог».

Снега нынче, в 09-м, много. Подтаивает, опять падает, удивляя щедрости небес. Никто из магаданских поэтов еще не додумался давать нашим долгим зимам имена, подобно тому, как приходят от берегов Японии уже поименованные тайфуны: с избытком накрывают Камчатку, краешком задевают Магадан. В городской дорожной службе дают снегопадам порядковые номера. Ни одной зимы не бывает в Магадане без двух, а то и четырех крупных метелей. Это третья.

Голуби худеют в снегопад… Один что-то клевал с невозмутимостью, достойной лучшего применения. Пригляделся я, а это сторублевка. Ну, дружок, придется тут по соседству зерен тебе и твоей дружной компании купить. На все, без сдачи.

В далекие школьные времена, когда изучали курс экономической географии, учительница говорила, что наш мелькомбинат на берегу великой сибирской реки — один из крупнейших в стране. Я рыбачил с его причала, там еще поблизости магистральное шоссе и железная дорога. Транспортный хлебный узел. Местный патриотизм помогал спать под грохот полукилометрового зернового конвейера, работавшего день и ночь. Баржи, груженные зерном с элеватора, уходили вниз по Оби. Тогда я еще не знал, что это зимний завоз грузов на Крайний Север. С эстакады летела отвеянная пшеничная шелуха, и рыба, сходя с ума, ловила ее с поверхности воды. Голуби отъедались там и взлетали с трудом.

На балконе нашей квартиры, на пятом этаже их собиралось для приятного времяпровождения десятки, а на чердаке было столько, что, когда через несколько лет я впервые услышал слово «биомасса», я представил верх нашего дома, наполненный писком голубиного потомства. Голуби — символ домашнего очага у многих народов.

Тот город-миллионник составился из многих деревень, поселился в панельные пятиэтажки, кто-то прозвал их голубятнями. Оставались частные дома и многочисленные голубиные домики на шестах.

Умыкнуть чужих голубей не считалось большим грехом. Один молодой голубятник, мой ровесник, увлекся и забрался на храмовую колокольню. А дальше случилось так, что мальчишка сорвался и упал с высоты, разбился насмерть. Времена тогда были хрущевские, такие, что на все церковное шел наезд, и получалось так, что сторож стрелял в пацана из ружья на поражение. Потом голубиную тему продолжительное время мусолили любители сенсаций, хотя основополагающим для журналистов того времени считался принцип партийной печати, и сенсаций быть не должно.

Мне не доводилось видеть голубятников в Магадане. А вот парапланеристы у нас есть, летают — оранжевые костюмы, каски — с чайками наперегонки в районе бухта Нагаева, там подходящий обрыв берега.

Собственно говоря, как вошли голуби в мою магаданскую жизнь? Я это помню. Хоть и лет тридцать миновало. Сын был маленький, как теперь внук. Нередко я ловил себя на том, что смотрю на мир его глазами. Зима. Открытая форточка на кухне — с подоконником заподлицо. Голуби сидят снаружи на уступе, иногда заглядывают в комнату, склевывая перловку, которую мы с мальчиком насыпали птицам, просовывают головы, того и гляди, шагнут в комнату.

Мы затаиваемся, и голуби тоже замирают, мы подсматриваем за птицами, какие же они удивительные существа, их тонко очертан-ные перышки и крохотные глазки великолепны. На всякий случай улыбаемся, предвкушая какие-то неведомые нам движения. Может быть, они такое выкинут, что нам и не снилось. Когда у нас появилась в доме собака, сын очень любил ее и называл пернатым другом, а после этой встречи он понял смысл необычного слова.

И это при том, что с детства пернатыми друзьями были подушки и перина. Со временем все это превратилось в вату и синтепон, что негативным образом сказалось на качестве снов. С перестройкой хлынули в Магадан китайские пуховики. Народ проявлял энтузиазм, и на одной из трех птицефабрик Магадана чуть не открылся цех по пошиву пуховиков, мечталось и подушки из пера орлана белохвостого, синиц, вертихвосток изготавливать. Но — не пошло. Тем более что народ охладел к одежде на курином меху, и для меня явилось откровением, что два китайских пуховика можно было выменять за одну нашу солдатскую шинель. Все-таки поразительно, птицы в своих пуховиках круглый год на вольном воздухе обретаются — и не мерзнут. Конечно, у них кровь горячая, пульс на форсаже.

На другой день я зашел в школу-магазин, открывшийся после долгого ремонта и переоборудования. Устроили там самообслуживание. Все такое новое, непривычное, хочется получше рассмотреть контейнеры с продуктами — большими никелированными проволочными корзинами, в которых и я бы мог поместиться с небольшим усилием. У меня сильное искушение влезть в контейнер и посмотреть, что из этого получится.

И вдруг, как прикосновение наждачной бумаги — взгляд. За мною издали с возвышения наблюдает продавец. Или контролер? Или охранник, а в нашем гулаговском краю такая работенка была не редкой. Интерес его понятен, но неприятен. Но это в первую секунду. В следующую начинает казаться, что я для него не только потенциальный похититель банки зеленого горошка или пачки макарон. Память услужливо выдает вчерашний день, когда мы с мальчиком отслеживали каждое микроскопическое движение сизых, будто с мороза, птиц. Я разулыбался своему воспоминанию, и мне захотелось рассказать о своем наблюдении маленькому сыну. Но в самый последний момент я решаю не делать этого. Будто ему рано об этом знать.

Чайки обжились в городе, некоторые перестали пугаться людей. Одна молодая магаданка получила в подарок видеокамеру с большой разрешающей способностью. Конечно, это круто, но что снимать-то? Семейные праздники? Быстро надоедает. Стала наблюдать в видоискатель чаек и полюбила их. Одна чайка свила гнездо на крыше дома в начале улицы Портовой. Японские военнопленные построили там дома с архитектурными излишествами, и основными ценителями архитектурных изысков стали чайки. Они так величаво восседают на шарах, балясинах, шпилях, что идеально дополняют замысел архитектора, а если застывают в неподвижности, кажутся изваяниями из мрамора.

Думаю, если бы тарелки антенн были слегка повернуты в небо, то чайки свили бы в них гнезда. Но и ветки — неплохо: верность традициям. Чайки наносили их для строительства. Одна ветка ожила и стала расти, пустила корни в почву, нанесенную вихрем, выбирала из воздуха и дождя жизненные соки. Если уж появились в последние годы особые люди, так называемые солнцееды, по нескольку лет не употребляющие пищи и воды, то и деревцу, монопольному обладателю хлорофилла, такое посильно. Тем более что чайки — естественный источник минерального удобрения. Хорошо бы запечатлевать медленный рост ветки и подрастающих птенцов, — решила добрая женщина и принялась за дело. Снимала кадр за кадром, день за днем. Увлеклась, как все женщины на Севере. Своих чаек она знает в лицо, каждой дала имя.

Когда птицы стали взрослыми и научились летать, получился небольшой фильм, вызывающий при просмотре непонятное волнение, будто чайки, выросшие на глазах женщины — ее приемные дети. То, что ускользало от невооруженного взгляда, стало доступным благодаря просветленной оптике.

Хорошо было видеть чаек зимой, пока еще не отлетели они на лед моря, к кромке открытой воды. Они хоть и наполняют печалью атмосферу, но оживляют движением малоцветный пейзаж. Врать не буду, чайки не говорили спасибо, подобно попугаям возлюбившей их женщине, но все-таки их крики стали не столь душераздирающи. Правда, тревога за них осталась: сидят на проводах, крыльями машут, друг к другу тянутся клювами — поцеловаться. А там напряжение — так шарахнет, что перьев не соберешь. Да и замкнуть собой цепь могут. Казнь на электрическом стуле устроить, пожару наделать.

Над подъездом этого дома, построенного японскими военнопленными по проектам репрессированных архитекторов с архитектурными излишествами, находится козырек, под которым свила гнездо ворона и вывела воронят, уберегла потомство от чаек, которые не прочь были утащить яйцо, а со временем и птенца. Не проворонила. Что ж, скоро солнышко пригреет, начнется новый раунд межвидовой борьбы.

Зимой не только птичьих, но и других звуков меньше. Улицы и дворы глухо занесены, законопачены снегом, проезжую часть обихаживают дорожники, сталкивают снег к обочинам. Пока валит обильный дар небес, днем и ночью идет расчистка: первое дело — автобусу дать ход, чтобы не застревал. Если замешкаешься, придется потом тяжелый бульдозер с клыком в ход пускать, и то не всегда с пользой: когда снег слежится, он крепче камня становится. Такие настывают брустверы, что с проезжей части на тротуар попасть не просто.

Потом массивы снега под солнечными лучами обледенеют и станут неприступными, а в марте их будут клевать солнечные лучи, словно неведомые птицы Сирин и Алконост, приманенные подвяленным снежком, подсоленным собачками.

Машин зимой поубавилось: дешевые хабазины на приколе, а дорогим джипам, как пьяным матросам, море по колено. Тротуары первое после снегопада время не скользят, и это делает походку пешехода уверенной. Но огорошивает отсутствие дорожек и проходов в снежном трехмесячном слое.

Потом снег замасливается, и наступает знаменитый магаданский гололед, пожилые люди, вовсе не бывшие спортсмены, становятся лыжниками. Но это лишь на взгляд приезжего. Идут, палочки втыкают в лед, никаких лыж, естественно, нет, но иногда на ботинки прикрепляют лыжные крепления — вроде как это помогает балансировать на льду.

Оптимисту каждый снегопад — как праздник Нового года, как новая игрушка повышенной сложности. Снег валит и валит, надежнее дождя скрывая следы. Вышел сухим из воды? Выйди сухим из снега!

Запах мерзлой воды похож на аромат хризантем и мандаринов. Запах невинности, безмолвия, это если ветер свернулся клубочком на четверть часа меж сугробов.

Вот уж и дороги наспех выборочно почистили, а где не почистили, снег потерял пушистость. Машины-японки плавают по твердой воде, перекатываются, как пекинские утки. Во дворе зимует TOYOTA с оторванным зеркалом, ибо нет ничего страшнее, чем автомобильное Зазеркалье. Там и женомобиль, в другом сугробе: зеркальце, пудреница, завивка волос с горячим феном от двигателя, отдушка для бензина.

Японцы ездят в машинах, похожих на мягкий вагон и остаются тонкими обезжиренными людьми. Наши, купив авто с рулем на правой стороне, прибавляют в массе, с трудом втискиваясь в сиденья, как циркули в готовальни. Стояние в пробках не прибавляет духовного равновесия, и я даже втайне рад, что моя машина на приколе, не получается ее восстановить.

Зимой как-то забываешь о птицах, а вот Стас о них помнит всегда. Присылает рассказ, и там наша башенка со шпилем и часами, в большом доме подковой, где в общей сложности квартир пятьсот. Я уж и вдоль и поперек его описал, а голову поднять не удосужился. А Стас поднял и увидел множество чаек. Летят и летят. Будто бы каждый вечер отправляются ночевать на местное водохранилище, аутром возвращаются в море. Потом возле башенки в окружении чаек увидел он огромную, раза в три больше любой из чаек, сову. Я тоже видел много лет назад сову во время сильнейшей пурги с зимним дождем. Никому не рассказывал: все равно не поверят.

 

Летающий пакет

Уж который год после работы прохожу наискосок по юбилейному скверу, чтобы посетить восточный базарчик (у него и название восточное, и торгуют там выходцы из Средней Азии). А навстречу мчатся голуби, целят в лоб. Машут крыльями в непосредственной близости от лица, точно веером в театре. Невольно зажмуриваюсь. Прячу руки, поскольку крылатые приятели намериваются сесть на ладонь поклевать зерен. Поглубже засовываю руки в карманы. Голубки понимают это так, будто полез за угощением. Одна птица сменяет другую, как, наверное, самолеты, заходящие на цель для бомбометания. Какой-то нахальный ас завис над головой, и меня пронзило подозрение: а не швырнул ли чего на шапку. Головной убор не первой свежести, с облупившимся козырьком: десять лет, как в Питере купил, в самый дефолт, жалко как память.

Потрепыхав крыльями, летун шагнул на башлык куртки, которую я только что приобрел по Интернету, не устояв перед рекламой: мол, такие же носят Путин и Буш. Первый раз клюнул на наживку торговцев и доволен приобретением. Если бы не приставания голубя. Я не сдержался и в порыве брезгливости сорвал шапку, осмотрел ее, надел, снял и повторно осмотрел. Полный порядок. А на президентскую куртку, на оторочку капюшона, где снег нацепился, точно репей, птах не отважился брызнуть.

С удовольствием выхожу из скверика: пусть теперь ищут других кормильцев. Но сквер безлюден. Где же вы, магаданцы, стар и млад, дрессировщики стихийно доморощенные? По домам попрятались? Сент-Экзюпери читать — об ответственности перед тем, кого приручил? Летом вас здесь было хоть пруд пруди.

Я ведь тоже принимал участие в массовом братании людей и голубей. Вместе с внуком. Ради мальчика. А то он побаивался птиц — маленький еще. Мы приносили в пластиковом пакете овес, пролежавший в пищевом шкафчике лет 15, рис, перловку прежней исторической эпохи, а когда зернышки кончились, крошили черствую булку.

Мальчик опасался бросать корм, делал это, зажмурясь. Потом попривык и в три-четыре приема опорожнял кормовой мешок. Нередко попадал зернами, словно дробью, птицам по бокам, обходилось без обид. Подпрыгивали с криком и снова принимались за работу: ням-ням.

Картина будет неполной, если не сказать, что в своей массе голуби были упитанными, глянцевыми особами, а к нам почему-то подлетали ослабленные, с грязными перьями, хромые и один с травматически ампутированным пальцем. Малыш просил новые порции зерен, а у меня уже пусто. Одновременно ему захотелось подкормить фонтан монетками, которые тоже на удивление быстро кончились. Монетки достоинством в одну копейку и рисовые зерна лежат на пороге ЗАГСа, если пойти туда в субботу, — следы свадеб. А сегодня четверг, и у меня отгул.

Кстати, в некоторых городах Украины уже внедрено выпускать голубей во время бракосочетания. Феерия! Как знать, это может и в Магадане прижиться. Да вон их, кстати, сколько скопилось на вывеске загса, с полсотни. Прям как такси в аэропорту.

И тут мне приходит в голову переориентировать мальчика, показать возможности опустошенного пластикового пакета в городе ветров. Мальчик научился, становясь на цыпочки, вытягиваться в струнку и ловить мешком набегающий бриз, ведь в Магадане не бывает полного штиля. В позе ловца ветра ребенок напоминает тореадора. Ветер надул пакет, и можно, выждав момент, разжать пальчики и превратить его в летательный аппарат, отдаленно напоминающий крохотный дирижабль.

Пакет отлетал вприпрыжку по асфальту, словно проколотый мячик и вдруг поднимается зигзагом, набирая высоту. Летел выше и дальше, в сторону театра и достиг, к великому восторгу внука, театральной крыши.

Мальчик бежал следом, задрав светлую головушку, и что-то кричал на непонятном для взрослых, изобретенном специально для этого случая языке. В поле видоискателя, а я не расставался с цифровой фотокамерой, одномоментно попадал и летящий пакет, и голубь. Может, они наперегонки летают?

За театром, с фасада ремонтируют теплотрассу, бульдозер и экскаватор стоят рядышком, а мальчик обожает дорожно-строительную технику. Но сегодня ему гораздо интересней полет пластикового пакета. Пора уже переключить его внимание на что-то иное. Предлагаю пойти на базарчик, купить мороженого. Нет! Мальчик ни за что не соглашается расстаться с иллюзией полета, единственное, что мне удается, — переместить воздухоплавателя в наш двор, он тут по соседству.

Пакет, запущенный с игровой горки, поднимает хитро закрученный воздушный поток и кладет на крышу жилого дома (район магазина «Полярный»).

— Пока, пакет!

Мой воздухоплаватель часто дышит, и сердечко его частит, как у голубя. Лоб блестит испариной. Он вернулся с небес на землю и смотрит на зеленую траву и своего деда глазами, в которых еще полно небесного сияния.

…На следующий год первого мая мать мальчика купила несколько шаров, накаченных гелием, он не сразу уловил название газа, когда зашел в гости после демонстрации. Попутно я принялся рассказывать о водороде и углекислом газе, а он радовался, как может это делать ребенок, все еще путая гель с гелием.

Попутно отец надул ртом несколько шариков, и я радостно объяснял, почему они опускаются на пол, а не стремятся к потолку. В конце концов, мальчик сообразил объединить летающие и не летающие шары в одну связку, та поднялась и прилипла к потолку квартиры. Тут оказался кстати и игрушечный мишка-воздухоплаватель, совсем как на московской Олимпиаде. Да он и живет в доме с той поры, когда отец мальчика был малышом.

Говорят, у шестилетнего ребенка внимание держится минут пятнадцать, а дальше нужна перезагрузка. С воздушными шарами он играл часа три. Словно у жаркой печи, раскраснелись щеки, а пульс как у спринтера.

В июле шарики сморщились и все равно норовили подняться. Мальчик уехал с мамой в отпуск в теплые края. Вспоминает ли он магаданские забавы? А я с улыбкой помню, как он на исходе первомайского праздничного дня помогал бабушке печь блины и спрашивал: «А если их гелем надуть?» Сделал блины, похожие на Луну, на Юпитер. Спек блинный портрет деда. И голубя в полете.

Меня порадовало, когда внук дозрел кормить голубей с руки — излюбленное занятие многих магаданцев. Сидит прошлым летом на скамейке в скверике, протягивает ладошку над самым сиденьем, как-то скованно, неуклюже, словно в предчувствии прививочного укола. Крошки падают с ладошки, жесткой, как лопатка. Голуби, робея, стоят на асфальте у скамейки, переминаясь с лапы на лапу.

Какой-то сизарь взлетел на скамейку, за ним еще три-четыре птицы, бочком-бочком к живой кормушке. Самый активный делает сложное движение ногами, корпусом, головой, склевывает зернышко. Прикосновение клюва к ладошке мальчика — как удар током. Напряжение разряжается смешком, рука рефлекторно отдергивается. Передний голубь резко пятится, налетая на собратьев, те всплескивают крыльями, звук такой, словно из боевых луков выпущен пучок стрел.

Никто не учил мальчика, и он не видел фильм с Микки Рурком, как тот кормил Ким Бесинджер с руки, а вот ведь в сквере у фонтана догадался незнакомую девочку таким образом угощать кириешками. Потом они на пару пуляли в голубей ароматными сухариками, и парнишка брал малышку за талию, как в ламбаде.

Весь год внук прожил с мамой на теплом юге, у другого деда, учились на курсах. Конечно, всего навидался — и клубнику ел с куста, и рыбу ловил в Дону.

Дед хотел накормить внука и старшую внучку черешней, но только когда хорошенько поспеет. От зеленой может животик разболеться. Надо подождать денек-другой. И день прошел, и другой. Пора, деда? Поспела, да пусть еще постоит, сладость наберет. Завтра пойдем.

Назавтра пришли в сад — деревья на месте, а ягод нет. Птицы склевали. Как только не лопнули, — возмущается дедушка. Но ничего, не отчаивайтесь, ребятки, скоро будет малины завались и клубники.

— Птицы — наши друзья, — сказал внук.

На фоне буйства природы для него померкли, я думаю, магаданские достопримечательности. Но вот он вернулся в начале июня 09 года с мамой. Сел самолет, подали трап. Вышел мальчик. Туман, еле виднеются окрестные сопки. Прохлада, как в погребе.

— Ну вот, родная магаданская погода, — с воодушевлением заявил юный путешественник.

Минувшей осенью я, признаться, грустил по внуку, а когда видел чаек и голубей, слышал их разговор, в какую-то секунду вдруг понимал, что они хотят сказать. Они утешают: мол, не беспокойся, прилетит твой мальчик, еще сходишь с ним на берег моря, запалишь костер, как бывало с твоим питерским другом Стасом-огнепоклонником.

Потом увидел на входе в парк женщину с непроницаемым лицом, она легко подманивала голубей зернами на ладони. Словно была птичницей с закрывшейся в эпоху перемен птицефабрики, и у нее осталось недорасходованное душевное тепло. Вот так доноры крови, подсевшие на кропускание для блага тяжелобольных, бывает, места себе не находят, если не сцедят пол-литра горячей живой жидкости.

У голубей на входе в парк с литыми узорчатыми воротами голубиный пункт питания. Один зависал над зернами, садился на ладонь птичницы, поддерживая себя в состоянии неустойчивого равновесия посредством частых круговых движений крыльев. Клевал, срывался, тогда другой занимал его место. Я ошалело глазел на незнакомку, наверное, бабушку, судя по неизбежным морщинам, с которыми она явно уже смирилась. Мелкие аккуратные крылышки месят воздух, на долю секунды он загустевает, я будто бы вижу завихрения, на которые опирается птица, есть в этом что-то библейское.

Я познакомился с голубятницей. Елена Федоровна считает своим долгом купить пакет крупы и рассыпать в парке, неподалеку от красивых чугунных ворот, привезенных из уральского города Касли. Голуби ее узнают издалека и летают над головой, чуть ли не садятся на прическу. Такое я видел раньше только в цирке. Она смущается от своей известности в пернатом сообществе. Прилетают сизари и на балкон ее квартиры в Нагаево, где для них припасено угощение. Живут, птенцов выводят.

А где голуби, туда и хищники норовят. Белая сова бесшумно направляется с берега бухты в Моргородок. Километра полтора, и просто удивительно, как разглядела без какого-либо бинокля импровизированную голубятню. Разглядишь, если хочешь зацапать голубенка. У хищников зрение, если на человеческие мерки переводить, 500 процентов. Можно такое и себе развить, если делать упражнения для глаз. Я пробовал как-то, идя на работу, так мне одна симпатюль-ка выговорила: мол, глазки строит, маньяк нашелся.

Сова только ослабленных и больных таскает. Один голубок припозднился с взрослением, никак не желал становиться на крыло. Елена Федоровна его приметила. Подумала про голубенка: давай не ленись, летай, а то бабайка заберет. Как в воду смотрела. Тут и ворон прилетал со свойственным ему грохотом. Когда черный красавец на проводах сидит на сопке, где высоковольтная линия, маленьким кажется. А ты глянь на него вблизи: клюв с кулак диаметром, а рот и горло такие, что взрослый заглоченный голубь пройдет. Прилетит мудрец, клювищем долбанет в стекло, того и гляди, выбьет. Выходи кормить рэкетира.

Справедливости ради, надо заметить, птица эта благородная, может с человеком дружить. И даже некоторые слова повторяет, а иногда воспроизводит звуки автомобильной противоугонки. Да он, ворон, может сторожем работать, говорят. Мой сын видел зимой ворона, когда тот летел в сторону телевышки и сокрушался, совсем как человек: «Хо-хо-хо». Может, он тоже заметки пишет, где-то фиксирует свои мемуары с помощью зарубок на дереве, изображая людей в ироническом свете?

Есть в городе небольшой сквер — на бывшем антенном поле. Там ворон ведет себя как строгий хозяин. Задает шороху посетителям. Крылья расправит, да как спикирует, словно бомбовоз: пугает. В соседний жилой квартал наведывается, как по расписанию. Садится на крышу. Словно геральдический символ. И вдруг мимо кустов облет совершает, воробьи да синицы выпадают в осадок: в траве прячутся. Долго не решаются продолжить галдеж.

Есть там еще, говорят, сорока, после ворона в сквере играет вторую роль, как контр-адмирал при адмирале. Ворон сидит на раздвоенной вершине лиственницы, на такой маленькие дети обычно играют в мотоцикл. Только эта развилка метра три от земли. Сорока облюбовала уголок, где молодые мамы с колясками кучкуются. Младенцам она очень нравится — черное с белым оперенье удивляет их. Сорока любит примкнуть к компании молодежи, терпеливо выжидает, когда уйдут и потом долго гремит пустыми пивными банками и бутылками. Ну, нравятся ей всякие блестящие предметы. Живущие в Магадане корейцы, должно быть, благоволят птице, ведь один из подвидов — их национальная птица, да и португальцы дали аналогичный статус голубой сороке.

Оказывается, сорока — единственное живое существо не из млекопитающих, кто узнает себя в зеркале. Ну и вообще изначально переведена на цифру в собственном имени (40-ка), ее бы на цифровую камеру снимать. Раньше молодые мамаши брали с собой вязание или даже книжки, друг перед другом хвалились: «а у нас третий зубик показался», «а мы подписку на Жорж Санд достали», теперь берут пачку сигарет и бутылку пива и разговаривают матом. Сорока терпит, терпит, а потом вдруг срывается и расстреливает матершинниц из пулемета, правда, холостыми.

Я бы мог еще присочинить, что молодайки трещат, как сороки, обвешанные блестящими украшениями, а потом за ними мужья приезжают в джипах, черных, как воронье крыло, и сами в профиль вылитые вороны, да не буду, хотя такое и встречается в скверике на антеннке. Мой тесть тридцать с лишним лет назад опасался подцепить там лучевую болезнь от радиоаппаратуры, размонтированной уже в те годы. Там вроде был когда-то установлен приводной радиомаяк для самолетов. Сороками называют и темпераментных дам в возрасте сорока лет.

Сороки падки на все блестящее и в трогательных рассказах для детей изображаются как похитительницы столового серебра. Воздавая должное правдоподобности таких сочинений, я отсматри-вал всевозможную литературу о находках в Магаданской области золотых самородков. Чего там только не было, и даже наш брат-репортер, знаменитый фотограф нашел несколько «тараканов», всякий раз щедро поил при этом всю редакцию. Конечно, было бы заманчиво приспособить пернатых для решения проблемы пополнения золотоприемной кассы, особенно на славящемся обилием таких находок прииске «Буркандье». Сюжет, конечно, занимательный, но, проведя в поисках немало времени, я остался ни с чем. Неудача объясняется тем, что в природе самородочки вообще-то не отличаются блеском — тусклые и невзрачные. Скорее уж, обломки пирита — его так и называют обманкой — могли бы привлечь внимание падких на все блестящее сорок. По крайней мере, двуногие сороки на этом неоднократно замечены.

Возможно, мне стоило сосредоточиться на добыче алмазов. Парочка драгоценных камней, заглоченных глухарем, обеспечит идеальное измельчение твердой пищи в зобу на миллионы лет вперед, а везучему охотнику, если он, конечно, будет предельно внимательным и везучим, щедрую награду. Но алмазы — это не Колыма. Это Якутия. Неспроста, кстати, бытует в профессиональном милицейском сленге такое понятие «глухарь». Нет дыма без огня.

Сороки в Магадане вообще-то не бросаются в глаза, и некоторые специалисты считают, рассказы об их похождениях в магаданской местности мифом. Иное дело — ворон — в бытовом сознании магаданца это, прежде всего — «воронок» — специфическое транспортное средство, а уж потом собственно птица. Черное, громкоголосое существо, сопровождающее туристов одного дня по ходу линии ЛЭП. Когда он подает голос, отдающийся у тебя в желудке, лучше всего тихо сказать ему обычное: «Каркай на свою голову».

Один инспектор заповедника много лет приглядывался к ворону и вдруг понял, что черный гигант всякому зверью добрый дядька. Найдет мертвяка — лису, зайца, заголосит: ну-ка, звери, собирайтесь на поминки. А стоит в его сторону человеку направиться, заорет: разбегайтесь! Если чужой охраняемую избушку найдет, захочет поживиться, налетает ворон, словно Бэтмен и долбит в голову, пока не обратит чужака в бегство. Странно, что Владимир Высоцкий написал в своей песне, что не бывает на Севере воронья. Бывает, еще как! И в северном фольклоре ворон — ключевая фигура, он землю создал, — считают эскимосы. У эвенов и коряков с грозной птицей полное почтительное понимание.

— У нас, да и в Европе, много лет уничтожали хищников, больно уж мы гуманные, а в итоге птичий грипп появился и другая зараза, — мыслит вслух Елена Федоровна. — У себя в странах хищников истребили, на наших зарятся. А вот трагикомедия — шейхи из Арабских Эмиратов какие угодно деньги дают, чтобы им украли и контрабандой привезли соколов из поселка Сокол, где магаданский аэропорт. Сильно поубавилось этих любимых в народе птиц из-за браконьерства!

В сентябре стала известна трогательная история о раненом пернатом хищнике — ястребе-перепелятнике. Кто-то стрелял в него. Или он сам ударился о провода линии электропередачи. Лучевая и локтевая кости крыла оказались раздроблены. Первыми заметили ястреба ветераны-дачники, сообщили в Институт биопроблем Севера, орнитологи оказались на высоте птичьего полета: сработали не только как теоретики, но и как травматологи-хирурги. Собрали, скрепили косточки, чтобы срослись. Дело к зиме, лекари решили не отпускать перелетную птицу в сезонное путешествие. Пусть поднаберется здоровья до следующего сезона. Кстати, эта птица с нордическим профилем не боится человека и любит селиться вблизи жилья.

Голуби, летящие во время снегопада, шуршат крыльями, словно накрахмаленным платьем, ударяясь перьями о снежные струи. Маленькое чудо, которое я еще не показал внуку. Ему понравится. Мальчик многое замечает. Летом 07 года открыл для себя полет семян одуванчиков, мне показал. Крохотные парашютики, подхваченные свежим ветром, в полете образовывали фигуры, подобно кучевым облакам, похожим, в свою очередь, на слонов и зайцев. Мальчик нередко засматривается на кучерявые облака, как они затейливо выглядят, ему хочется нечто похожее слепить. Только нет подходящего материала. В его распоряжении пластилин, да еще они с бабушкой работали с гипсом. А тут из носика чайника подходящий пар для тучки выходит, да как с ним совладать?

— Дождя не будет, дед, я поставил барометр на «ясно», — сказал он тогда.

— С тобой все ясно.

В последние годы морские жители чайки привычно жмутся к людям в поисках пропитания. Видел, как две соперницы тянули, каждая в свою сторону, какую-то рыбу, что ли. Третья подскочила — хвать! И на крыло. Не спорю, чайки — красивые птицы, мне нравится их оперенье, уверенный полет и даже голос, грустное бельканто — над краеведческим музеем, областной библиотекой и общежитием политехникума.

А вот чаечка — морская душа на рынке возле политехнического института, когда-то многолюдном, а теперь ушедшем под крышу свежепостроенного здания. Осталось на вольном воздухе два-три рабочих места: муж с женой торгуют капустой и горбушей. Сразу-то не распознаешь, вроде как конкуренты. Торговля у нас непостижима как алхимия. Вместе с базарчиком продолжает сосуществовать автостоянка. Много лет назад я выгуливал здесь собаку и всякий раз сокрушался, что пустует такой симпатичный участок земли. Теперь тут кипит жизнь. И вот сама картинка, ради которой я строил такое длинное предисловие. На грунтовке лежит среднего размера горбуша, и чайка отщипывает от нее длинные куски. Не очень-то приспособлен у нее для этого ротовой аппарат.

— Я-то обычно ей резала, — отвечает на мой немой вопрос сердобольная женщина-продавец. Идет к горбуше, берет ее и отбрасывает с проезжей части за забор. Он возведен с помощью сетки-рабицы, что легко рифмуется с рыбицей. Птица тотчас перелетает к горбуше и подает голос. Кричит пронзительно и отчаянно и очень похоже на то, как тявкает маленькая собачка. Мне кажется, я ощущаю чаячьи слова, только смысл их непостижим. Словно я нерадивый клерк и должен по окрику начальника пойти туда, не знаю, куда и принести то, что он сам не знает.

Летящую на человека, подобно голубям, нахальную чайку не представляю (до 09-го года). Правда, однажды в бухте Гертнера наловили мы с сыном с лодки на мормышку трехведерный бачок наваги. Разделывали на берегу, выбрасывая голову и потроха. Чайки хватали подачку в миллиметрах от кромки волны, соблюдая очередность. Способные, схватывают на лету.

При дальнейшей дрессировке, возможно, есть какая-то отдаленная перспектива сделать морских летунов ручными. При виде чаек, потрошащих помойку во дворе, вспоминалась пьеса Чехова «Чайка» и занавес МХАТа. Пока я не перенастроил ассоциативный аппарат на «Чайку по имени Ливингстон» писателя Баха. Чтобы без кощунства.

Жаль, что наши рыбы не летают. А то какая-нибудь навага-летяга могла бы перегнать чайку в воздушном состязании.

Воробьи в сером оперенье, словно солдаты в шинелях, льнут к человеку, только не знают, как выразить свою приязнь. Путаются под ногами лошадей, в бывшем совхозе «Пригородный» осталось несколько этих дивных, можно сказать, легендарных животных. Набрасываются на теплые, дымящиеся конские каштаны, склевывают недопереваренные овсяные зерна. По выходным дням лошадкам доверяют катать в парке детей, и мой внук не раз пользовался их живым теплом. Оказывается, это не только удовольствие, но и лечебная процедура: малышу не повезло с ногами. Сейчас-то все выправилось, вон какой стройный, и бывает, взрослые шуткой бранятся на него: «Носишься, как конь»!

Так что, возвращаясь к нашим баранам, по части дрессировки голуби предпочтительнее, если представить дело так, что дрессировщик, повелитель зверей и птиц — это мальчик, который через год пойдет в школу.

Забавно: со стороны парка, где улица Гагарина, есть магазин «Фламинго». Большая такая вывеска, а на ней голуби сидят. Но голубей гораздо меньше, чем у «Полярного». А есть еще магазин «Альбатрос» — в районе моргородка, магазин «Чайка» — ближе к речке Магаданке. И на них тоже голуби. И ни одного магазина в честь голубей, даже если несколько лет назад владельцем одного магазина была Марина Голубович.

Голубь — самое жестокое создание на свете, считают орнитологи. А вот Пикассо сделал его символом миролюбия. И я заблуждаюсь со всеми, что голуби беспечны и доверчивы. Ведь они платят жизнью за пацифистские убеждения: вблизи того же сквера периодически можно лицезреть голубей табака, впечатанных в асфальт. Хоть и медленно едут на соседствующий базар за покупками джипы, но проехать по живому голубю им так же без разницы, как по мифическому лежачему полицейскому, предназначенному для безопасной езды.

Но, признаюсь, я ни разу не видел полицейского-табака, как и чайку-табака. И курильщика табака табака.

(И тут, увы, я должен сам себя поправить. Вернее, жизнь меня поправила. Еще вернее — смерть. Две молодые чайки, только что ставшие на крыло, прогуливаются по улице Парковой. Август 09 года, самое начало месяца. Ковыляют посреди дороги, бакланят, машины их объезжают, люди обходят. Шум дня. Я еще поразилась, — какие они смелые. Или беспечные. Рассказчица, пожилая женщина, так судьбе было угодно, похоронила в этом году несколько родственников, всякий раз занимаясь приготовлением поминальной пищи, тихо осуждает безнадзорность новооперившихся. Но ценит их личную свободу и не сгоняет, притворно строжась, а могла бы гуманно, бесконтактно пнуть под зад.

К вечеру она опять пересекала улицу и увидела лишь одну чайку — надменную, игнорирующую правила дорожного движения. Другую чайку как раз в это время, взяв за безжизненные крылья, волокла на обочину сердобольная незнакомка. Судя по выражению лица, медицинская сестра.)

…Деревья в один ряд возле тротуара — это просто деревья, но если в пять рядков — это аллея. Пройдешь у магазина «Цветы», по аллее перед работой и радуешься. Синицы признают это место пригодным для разговоров и пения цццц-цццц. Рядом с «Цветами» Центр культуры. Когда-то внутри здания было раздолье певчим птицам. Зимний сад. Щеглы пели, попугайчики и еще какие-то серенькие — особой красотой за душу хватали. Дети туда стремились, к клеткам, замирали, зачарованные. За ними и взрослые — приобщались к прекрасному.

В марте этого года я познакомился с перепелками. Подивился их пению. Точнее, крикам — меня поправили. Да я и сам тут же понял: эта песня чуть лучше вороньей. Они мерзнут и кричат, — сказали знающие люди. Эти экземпляры — французские и японские. Скорее всего, снега, как, впрочем, и травы, в глаза не видели. Из Питера их магаданские предприниматели завезли 500 штук, а будет тысяча. Птичник возник на месте прежних зданий, где содержались куры, вытесненные подковерной конкурентной борьбой с окорочками. Когда-то у нас курятины было больше, чем рыбы. Про яйца и говорить нечего, меня коллега-кореец приохотил пить их сырыми, вместо кофе.

Эти перепелочки жмутся друг к другу в клетке, орут и несут небольшие яйца — серые, в крапинку. Вокруг люди ходят, суета, — начальники всякие — хозяйственный актив, а они и в столь некомфортных условиях продолжают делать свое дело. Хотел записать их пение на диктофон для последующего меломанства, да куда там! Одна надежда: селекционеры выведут породу певчих перепелок. Одна птица способна оживить мертвую тишину, как одна спичка разогнать тьму. Да у меня вообще-то на мобиле записано. Как ни проникновенно поет виртуоз-вокалист — тенор, сопрано, птичья трель удивляет не меньше. Кризис, инфляция, а они поют себе, посильнее Моцарта цепляют. Особенно синицы. Наверное, ноту «си» выдают, отсюда и название. В той же аллее у «Цветов», по которой люблю ходить на работу, дворники установили симпатичные мусорницы. После расчистки снега они очень заметны. Так вот синицы подают свои «цвень» и на лету проникают в эти жестяные емкости, отдаленно напоминающие в увеличенном виде домики-синичники, какие мы строили в детстве, поражаясь неприхотливости пичуг. Скворечник сделать гораздо труднее. А здесь деревянная коробка, лоток во всю стенку, туда не только кошка, но и собака залезет. Синицы запрыгивают туда легко, как молодые американцы в автомобиль со свернутой крышей. Я-то думал, они людей боятся, а они просто не находили корма. Бегу за салом, вместе поцвенькаем…

Лучше синица в руке, чем журавль в небе. В руке? Да разве ж она дастся в руки!

 

Знаки судьбы

Стук в стекло, пятый этаж. Мария суеверно вздрагивает, увидев за окном голубя. Уж не стряслось ли чего? Испугалась за близких, прогнала сизаря, а он покружил и хлоп-хлоп-хлоп на прежнее место опустился, по железному подоконнику лапами — как железом по стеклу елозит.

Стало быть, причина какая-то имеется. Которая, возможно, лежит на самой поверхности. Выглянула в форточку, а там, на асфальте, кот Тимофей сидит и на нее снизу плотоядно смотрит. Огромный, полосатый, как шлагбаум. Взяла рыбы, спустилась из дома. Муж как раз с рыбалки принес свежей камбалы. Переманила котяру рыбкой на другой конец дома. Голубь улетел с окна на асфальт, зернышки нашел, клюет, голос подает.

Прошло полчаса, опять пернатый в стекло ломится, а кот сидит на асфальте под ее окном, облизывается, мордашку лапой намывает.

Ну, теперь-то уж точно жди беды! И правда, через несколько дней гибнет любимица канарейка от лап полосатого котомонстра. (В конце лета его самого порвали насмерть собаки).

Грустно, конечно, но могло быть значительно хуже. Немного отлегло от сердца. А то испереживалась вся, дурной вести ожидаючи.

И вот еще приметы: тараканы в доме жили, ушли. Или вымерли от передозировки обожаемого дихлофоса, токсики несчастные. Да тут еще по всем мобильникам прокатилась агрессивная реклама: в город приезжает ансамбль ДДТ, руководителю которого Колыма — отнюдь не пустой звук. Здесь его родина. (Кстати, молодое поколение уже не знает, что ДДТ — первый в нашей стране инсектицид, было время, его наносили на кожу как средство от комаров.)

И еще вот телефон сам собой по ночам позвякивает. Неужто знамение? Да и портрет Сталина плакал, словно икона — двоюродная тетя говорила. К добру или к худу? Кто знает… Сама-то тетя — древняя старушка, 91-й год пошел, от Сталина натерпелась. Правда, что там было конкретно, помалкивает, как партизанка.

Призналась все-таки после обширного инсульта: после таких катастроф лукавить не приходится. Ее вызывали на Дзержинского: мол, отца расстрелянного реабилитировать. Поздравляем. Компенсацию выплатили 29 тысяч рублей. Тут и соседка подкатила: дай взаймы. Бери, не жалко — за отца — вроде святые это деньги. Взяла и не возвращает уже два года. Думала, небось: умрет бабуля, и отдавать долг не придется. Или деньги умрут, как уже бывало. А вот ничего подобного! Трепанацию черепа ветеранке сделали, так совсем как новенькая, соображает влет. Настоятель из храма приезжал, из Москвы, благословил и доктора-кудесника, и бабульку из-за чудесного выздоровления. И пенсию ей пересчитали с прибавкой. Деньги небольшие, да забота доброго стоит. Аж прослезилась. А ведь когда ее на «скорой» в реанимацию привезли, такое потрясение пережила — не приведи Господь. Якобы один санитар другого спрашивает: куда ее, в какое отделение, вверх или в подвал. Она кричать стала, не слышат. Рукой машет — никто не видит. Дай, думает, частушку спою. Доктор на ее счастье подошел, заметил шевеление. Поднял одеяльце, а она была с головой накрыта, увидел, что веки дрогнули, велел в операционную везти. Спас — аж самому не верится.

На родильном доме на крыше чайки сидят, песни распевают, да громко так, пронзительно, будто женщины в родильной «кричалке». А что поделаешь, если в наших краях аисты (национальный символ германцев) не водятся? Взаимопомощь, возможно, и у пернатых имеется. Недаром здесь частенько девочек Ларисой называют — в честь чаек. Есть одна Лариса-орнитолог, веселая и неутомимая.

Лето нынче необычно теплое, за 36 лет наблюдений не было такого. Наслаждаешься им от пуза, и даже хочется монетизировать климатическую благодать.

Идет молодая мама, под мышкой тащит в горизонтальном положении дочурку в одной распашонке. А ведь в прошлом и позапрошлом году не было такого. В курточках, комбинезончиках все лето ходят наши северята. Второго ребенка, мальчика постарше, — за руку ведет. Глянешь вокруг, и такое ощущение, что в городе рождаемость повысилась. Дай ты, Бог! Правда, дети появляются на свет в другом здании, на Наровчатова, а здесь, на Парковой — лечебный корпус. В семидесятых годах обходились одним зданием, тут мой сын-телец появился на свет. В другом здании, на Наровчатова, на крыше тоже чаек хватает. Вместе с роженицами, ночь-полночь, криками рвут тишину белых ночей. Иногда птичьи разговоры напоминают мартовские кошачьи концерты, иногда поскрипывание двери: создается ощущение, что есть в небе дверца — как у сейфа.

Существует, думается, таинственная связь между младенцами и чайками. Шесть лет назад я гулял летом с крохотным внуком, он сидел, укутанный, в коляске, ловил синими глазенками небо, удивлялся склонившимся над ним кронам лиственниц и поразительно точно повторял чаячьи крики: «Э! — а!». Это уж потом научился слову «мама», и младенческий интерес к чайкам угас. Одна лишь бабушка Лариса-чайка остается мальчику верной младшей подружкой.

 

Это к деньгам…

Иду на рынок «Урожай» — он в бывшем хлебозаводе расположен.

На улице редкая теплынь, и мне приятно заниматься покупками, несмотря на лютые цены. Дошел уже до перекрестка, помедлил, чтобы пропустить джипы, владельцы которых еще не научились уважать пешеходов, а энтузиаста штрафовать по усиленному тарифу не находится. И вдруг шух! Что-то такое сверху прилетает на костюм в виде мелких белых брызг. Краска? Город подновляется, и мне вчера маляр капнул белилами на рубашку с уровня четвертого этажа, когда я заходил за хлебом в гастроном «Полярный».

Нет, не краска. Прихожу домой, беру щетку, мочу под краном. Шир — нет пятна, шир — другое исчезло. Стало быть, не масляное. А что же? И не зубная паста. Маловероятно, чтобы кто-то зубы чистил в жилом доме да сплюнул: до ближайшего здания метров двести. Очень похоже на побелку. Вдруг облака стали к празднику города красить, — мелькает на мгновение сказочная версия.

Гадал, гадал и пришел к выводу — птица меня пометила. Только какая? Явно не голубь. Видел я следы голубя. Одним пятном. И каким! Настоящая химическая бомба! Больше всего бронзоголовым достается: Ленину, директору Дальстроя Берзину, а теперь еще геологу Билибину памятник появился — умнейшая голова на палочке. Иной раз глядишь, глядишь, и нестерпимо хочется узнать, что там, в бронзовом черепе, какие бронзовые мысли?

На те металлопортреты совершается групповое бомбометание. Один за другим сизари пикируют. И вот ведь что — пример голубей заразителен, чайки тоже рисуют на бронзе белые иероглифы. С ленинской макушки светлый длинный след протянулся — словно оселедец запорожского казака.

Ну, ладно самому себе зубы заговаривать! Надо найти ответ, кто мне одежду окропил? Голову плешивую пощадил, хотя она нынче отливает бронзовым загаром. Нападению подвергся пиджак серого маскирующего цвета. Кто же так постарался? Скорее всего, чайка. У нее взрывное пищеварение, со всеми вытекающими брызгами. Но ведь я не заметил, чтобы над головой кто-то прошмыгнул. Наверное, близость магазина «Стэлс» (чуть дальше книжного) сказалась. Там торгуют женскими бельевыми невидимками.

— Не горюй, — говорит Виктор Афанасьевич. — Это к большим деньгам.

Вот и телевизор твердит о пенсионном повышении, жена пересказала. Сам-то не смотрю голубой экран: нервы целее. Возможно, в отместку они и придумали меня с помощью чайки известить. На улице, принародно. Морская птичка исполнила задачу, как умела. А то бы пришлось телевизор на голову уронить.

Прошло недели три, и в августе добавили к пенсии. В выходной иду делать закупки. Синица по пути привычно подсказывает: цц. Цинандали? Цимлянское? Нет, цикорий и циннаризин. Иду в аптеку.

Таблетки — не проблема, а корешки цикория купить не удалось: все распробовали, расхватывают. При повальном диабете сахар из крови удаляют. Чтобы служба медом не казалась. Ладно, пойду в супермаркет. Он меня пугает своей похожестью на «Черный квадрат» Малевича, но часто выручает ассортиментом. И на сей раз помог. Есть цикорий в виде сиропа. Куплю баночку. Моя жена приспособилась его в квас добавлять. Такой квас, что шампанского не надо.

Хорошо потом по свежему воздуху пройтись, поглядеть на клумбы. У нас, как обычно, цветочной рассады навысаживали, причем с избытком, в честь юбилея города. Петуньи такие вымахали — в два раза выше обычного. Бархотки, ноготки — услада глаз. Иду же купить картошки свежего урожая. Она уже подешевела, по цене бананов идет. Жимолость на три недели раньше поспела, голубика тоже. И брусника, которую обычно собирают с началом учебного года, уже имеет товарный вид, но сладости ей еще брать и брать с теплой земли. Икры, рыбы нынче вдоволь. Но цены держатся на высоте. Хорошо еще, что за потепление воздуха не приходится платить. Житель Армани Алексей, в очередной раз продавая нам сметану, рассказывал, что за долгие годы северной жизни впервые залез в море и плыл среди рыбацких сетей на лицензионном участке, расталкивая нерестовых горбуш, и его разбирал смех. Который, говорят, успешно заменяет сметану.

Ах, картошечка арманская да ольская. Почему местная вкуснее, чем китайская, которая продается у нас круглый год, я не знаю. Может быть, и впрямь удобряют ее огородники органикой, голубей да чаек приучили к огородничеству? Да есть еще местный рецепт — класть в лунку старую соленую горбушу. Правда, смышленые чайки выковыривают рыбу и тут же глотают. Этим славится поселок Ола — от эвенского олра (рыба). Продавцы с гордостью называют место своего овощеводческого подвига, каждый выводит родство от Мичурина.

Выбрал получше ольские клубеньки, взвесили мне пару килограммов. Потянулся за кошельком, а его и след простыл. Украли? Или потерял? Трудно сказать. И первое, и второе уже случалось со мной.

Зато примета «к деньгам» в общем-то сбылась, можно в списке дел поставить жирную «птицу». И это наполняет меня какой-то неправильной радостью.

…Не прошло и трех дней, как продавщицы рынка стали спрашивать: правда ли, что вас здесь обокрали. А то говорят, писателя обчистили. Я высказал свои сомнения, ведь перед этим посетил другую торговую систему. Не сомневайтесь, это здесь. И даже фамилию вора назвали — сын известного в городе гинеколога. Да, маленький город, все всех знают. Кроме милиции, конечно. Давно этой воровской компании не было, они вдвоем работают, так этот, врачихин сынок — за главного, и вот, гляди ж ты, появились, голубчики, — с энтузиазмом объяснила мне магаданская мисс Марпл.

А ведь мог бы унаследовать благородную родительскую профессию, — подумалось напоследок. Работал бы в родильном доме, приглашал бы чаек на чаек. А скольких пацанов названо Агафонычем в честь известного гинеколога, впоследствии депутата Госдумы!

С этой мыслью я уснул, а проснулся среди ночи, и ноги сами повели на второй этаж, к почтовому ящику. Заглядываю, а там пакет — как теперь принято, водонепроницаемый. Трясущимися руками достаю, вскрываю, да не вскрывается, прочный. Поднимаюсь в квартиру, ножницами взрезаю конверт. А в нем паспорт. Портрет в нем какой-то не такой. Я бы напечатал его под рубрикой: «Их разыскивает милиция». Фамилия — та самая, какую мне подсказали на базаре. Денег никаких нет. Вот и гадай, что бы это значило.

Потом я проснулся еще раз под утро от звука мобильника: кто-то как раз положил на мой счет сумму, равную украденной. И я опять порадовался такому обороту событий.

Ладно, утром очухаюсь окончательно. Приходите на базар, расскажу. Там один мужик уж который раз путает меня с сочинителем туристских песен и порывается подарить старый, трофейный еще, аккордеон.

 

Чайки крепчают

А на городском стадионе чайки нападают на спортсменов, они и в Нагаево свирепствуют, мешают летать парапланеристам. Сам видел. А вот сообщение от 23 июля. Женщина пришла потренироваться на беговую дорожку. Там теперь в связи с городским юбилеем уложено тартановое покрытие — черное такое, глянцевое. А футбольное поле засверкало зеленью изумруда. Рулонный газон — с ума сойти. Впору снимать репортажи для интервидения.

Только устремилась бегунья по тартану, откуда ни возьмись, словно из тартара, материализовалась чайка и за ней. Догнала сверху и давай долбить в голову. В самое темечко. Спортсменка засмущалась и не отважилась звать на помощь. Вроде как не хотела выглядеть паникершей. Используя современный сленг, сохраняла политкорректность. Кроме того, спорт — это воля к победе, мужество. Какой подашь пример подрастающему поколению, если расплачешься и забьешься в истерике?

Знала бы, что так обернется, попросила бы у мужа каску, он военно-прикладным спортом занимается. А так травма головы, кровь. У себя на птичьем базаре, на скалах, чайки пускают в ход клювы и поливают жидким пометом каждого, кто к ним приблизится, будь то кандидат или доктор биологических наук. Теперь что? Закон птичьего толковища перенесен на стадион? Женщина отбросила деликатность, заорала благим матом: «Пожар» — так учили ее когда-то на уроках ОБЖ.

Но тут случилось чудо: запустили ребятишки воздушного змея, оформили его празднично, пышный хвост у него, трещотка, а главное, большие глаза нарисовали. Глянула в них чайка, ахнула совсем по-человечьи и наутек. Огромные глаза за ней. Видимо, решила, что это великий Ктулху — всем птицам птица. Кто-то думает, что такое только в сказках происходит, да чайкам лучше знать. Недаром на ангарах аэродромов люди такие глазищи изображают, чтобы птичий народец отвадить. А то ведь, не ровен час, в самолетные турбины попадут, беды наделают. Несколько случаев было за лето, судя по официальным сообщениям, один военный самолет погиб.

Конечно, беспричинно птицы не нападают на людей, — объяснил журналистам старейший орнитолог области. Просто в эту пору на свет появились крохотные чаячата. Чайка-мать в детях души не чает, отчаянно спасает деток и от бескрылых опасных существ, от которых всего можно ожидать. Особенно в жаркую сухую пору.

Такого скандала в центре города не случалось в прежние годы. Мы бегали с внуком по обшарпанным стадионным дорожкам, и мне не приходило в голову, что это может быть опасно. Как вообще на стадионе оказались птенцы? Наверное, пока велась усиленная подготовка к юбилею города и посетителям вход был заказан, чайки почувствовали небывалое затишье и вывели потомство. Говорят, быстро только кошки родятся. Так вот чайки — еще быстрее. Спешат жить.

Конечно, прикормили мы их, пернатых — обилие помоек, пищевых отходов на улицах города и жаркое лето, в конце концов, сыграли с нами злую шутку. Главное, чайки натаскали на крыши домов хлама, как нынче модно говорить, выше крыши. Чистить надо, не лениться, сами крыши целее будут, да и не мешает намекнуть пернатым, что не следует наглеть с гнездами.

Аналогичная ситуация с медведями в пригороде: увидят люди медвежонка и давай его сгущенкой потчевать. Но сгущенка нынче быстро кончается. Вырастает топтыгин и может человека до смерти приласкать. Давай звонить егерям — защитите!

Нынче лето (девятый год) жаркое и сухое — феноменально. Вокруг города 16 медведей бродят, судя по съемкам из космоса. Мужики пошли в тайгу, к речке. Искали ее, искали — не нашли. И другой речки нет. А хотели рыбу половить нерестовую, побраконьерить. И никакой рыбы-икры им не нашлось: речушки пересохли, как ни бывало. Ладно, люди — с голодухи не пропадут, есть выход, можно в магазине на серебряный крючок поймать куриный окорочок.

А медведи голодные, злые. Сожрут, пить дать, косточки обгложут. Повернулись мужики, дали из тайги деру, от греха подальше. Пошли на лицензионный участок — кто на Олу, кто на Армань. Без улова не остались.

В августе, как сообщала областная газета, работница старательской артели возвращалась в заброшенный поселок Аннушка из райцентра Ягодного. Машина заглохла при форсировании речушки. Женщина, ей не исполнилось и пятидесяти лет, пошла одна. Хозяин тайги настиг жертву, схватил, протащил около километра и разорвал на куски.

Наш художник, мастер-камнерез, работающий в жанре флорентийской мозаики, пошел, как все, с женой за брусникой. Живет практически в лесу, в поселочке геологов, лет ему много, сил мало, ноги, как у всех представителей полевой профессии, больные. И надо же, повезло на медведя выйти. Достал из кармана газовый пистолет да пальнул зверю в морду. Не ожидал тот такого коварства, взревел, слезами умылся. А Геннадия в Союз художников приняли.

Одна магаданка спаслась благодаря особенностям местности: сопка, где собирала ягоды, сложена крупными валунами, прямо-таки в рост человека серые блоки. Сама тоже в сером костюме, стоит, не шелохнется. Сливается с окружающей местностью. Небольшая собачка с ней, тоже в рот воды набрала, трясется только, дрожжи килограммами продает. Поначалу-то Жучка очень громко лаяла, когда медведя раньше всех заметила, предупреждала ягодников, да они внимания на такую молекулу не обратили. А медведь чует, что где-то рядом женщина, только наметит прыгнуть, приглядится, а это камень. Так и остался Миша с носом.

Еще в этой компании был мужчина, которого спас ступор. Как сидел на ведре, отдыхал, так и ноги отнялись. Будто предохранители в приборе перегорели. Хорошо, ручей рядом, а то с ног до головы, особенно ниже пояса, отмываться с мылом пришлось. А медведь попался особенный — не крупный, стройного телосложения, с тонкой остроносой мордой, большими округлыми ушами. Короткошерстый, блестящий, шелковистый, черный. На груди белое пятно, напоминающее полумесяц. Из-за него гималайского медведя называют «лунным». Живут они южнее, в Приморье, в Хабаровском крае, а этого, наверное, тоже теплынь сбила с толку. От гималайских медведей пошла легенда о снежном человеке етти.

А в воспаленных умах всплывают соображения о биологическом оружии, медвежьем спецназе, снабженном специальными очками от медвежьей близорукости. А ведь есть, помнится, в одном голливудском ужастике и дрессированные мишки, пожирающие молодых людей с отклоняющимся поведением. Кому-то, наверное, взбредает в голову поднатаскать топтыгиных для черного дела, киллеров из них наделать.

Бездомные собаки этим летом тоже ставят в тупик. Собираются в стаи и не сдерживают инстинктов. Разорвали щенка комнатной собачки. Кота порвали, как Тузик грелку. Женщины сердобольные хотели противостоять безобразию — куда там, сами чуть за кошку не поплатились.

Да что женщины — мужика одного ни с того, ни с сего за лодыжку доберман цапнул до кровищи. Аномалия какая-то. Вон и клещи появились, сроду их не было в наших краях, напугали моего внука. Как отличить клеща от жука? Быстро сосчитай ему лапки, если их шесть — ничего страшного, но если восемь — это может быть клещом. Так ребенок быстрому счету научится, хоть какая-то польза от злыдня.

Комары нынче стали какие-то живучие: поймаешь в кулак, даванешь, вроде как крандец насекомому. Но стоит открыть ладонь — выпархивает, как ни в чем не бывало.

В августе неподалеку от Магадана, в районе Ойринской косы выловили сетями огромную трехцентнеровую лососевую акулу (одна печень 30 килограммов), обычно обитающую в южной части Охотского моря на глубинах до 650 метров. Теплая вода — до 16 градусов и ее сбила с толку. Потепление и на голубей повлияло. Нет, ни на кого они не нападают, наоборот, возле фонтана заметил, как голубь голубку ласкал, сзади пристроился. Тихий вроде, а туда же, герой-любовник. Совсем стыд потеряли, — сказала одна почтенная магаданка, комсомолка 50-х годов прошлого века. Наверное, порнухи насмотрелись по кабельным каналам, недаром возле наружных антенн на крышах крутятся. Эти кабеля для кобелей. А для сук? Да тем недосуг.

Кстати, старшее поколение магаданцев, ровесники города, благодаря потеплению, активничает, как никогда. Одна бывшая учительница из двухкомнатной хрущевки решила квартиру перестраивать, поддалась всеобщему поветрию. Ванну она уберет, поставит импортную душевую кабину. Она ванну давно недолюбливает: когда избыточный вес, приходится немало размышлять над тем, как с ним управляться. Жаль, что технический прогресс все еще глух к проблемам полных людей, вот разве что есть неподалеку от телевышки магазин одежды «Пышка». В первую очередь это касается 4-центнеровых американцев и австралийцев. Правда, вряд ли они знают, что такое квартиры хрущевского типа.

Площадка у фонтана имени 60-летия Магадана железобетонными плитами оформлена, словно игра в «классики», на каждой клеточке по голубю, а то и по два. Очень хорошие задачки можно сочинять для подрастающего поколения. А как я был поражен, увидев в парке, в самом центре сходящиеся к фонарю «кобра» мощные провода с голубями. Вот уж где один в один задачка по арифметике из моего детства! Почему я так радуюсь, словно сбылась давняя сказка? Мир, отмытый денежными потоками, сначала мертвым, затем живым, солнечно сверкает на моем внутреннем жидкокристаллическом экране. У денежных знаков пять или шесть степеней защиты, уж не помню. И только от безденежья у них защиты нет.

Мой внучек, мой ровесник, если бы я был первоклассником, как раз к школе готовится. А этим летом столько сизокрылых развелось, что на плитах и на проводах не умещаются. Фонари облюбовали. Фонари под старину, с плоской крышкой наверху. Всего их 16, на каждом по два-три голубя расположились. Вот и сосчитай возьми.

Пока сидел на солнышке в сквере, три вороны пролетели со скрежетанием. Будто из басни, за сыром. И еще одна незнакомая птица, вне пределов видимости мягко провозгласила: «куга, куга, куга». Стасу напишу, пусть растолкует. Я ему про соловья-красношейку писал. Стас ничуть не удивился и сообщил, что водился такой соловушка на Голубом озере в семи километрах от Талой, где мой друг прожил немало лет.

Этот поселок доводил меня до нервного потрясения шумом тополиной листвы, которой не бывает в городе и строительными усилиями ласточек. Или стрижей. Во всяком случае, у них раздвоенные хвостики и неутолимый строительный инстинкт. (Деревенская ласточка — символ Эстонии, а также — название, не вкус — конфет из недавнего прошлого.)

К зданию курорта Талая, выстроенному по проекту академика архитектуры, эти пернатые трудоголики делали свои дополнения. Их пристроечки мудрено не заметить, но соловей! Прятался, что ли?

«Я часто ездил слушать его пение. Еще слушал его на Тринадцатых озерах. Это за двумя перевалами, куда мы с Аликом Мифтахутдиновым и Витей Ивановым ходили на рыбалку и охоту. Иванов еще подстрелил утку и забыл на камнях, Тамара Кухаренко через неделю нашла и сделала шашлык. Понятно, не на пользу ей пошла такая просроченная пища.

Песня красношейки слабее настоящего соловья. Да и настоящие тоже разные. Возле станции Челюскин жил соловей, слушать которого было удивительно. А уж на Украине их тьма. Не довелось слышать курского соловья, люди едут за ним со всех губерний.

Мой брат Виталий ловил и держал соловьев. Проблема была в добыче муравьиных яиц для кормежки. Сейчас держит только кенаров. Соловьев слишком сложно».

Сижу в сквере. Один, без Стаса. Без соловьев. Может, придется еще свидеться. Девушка прошла — изумительные ножки. Левая — идеальная, правая толчковая. Ножки длинные, как у цапли. У меня могла бы быть такая внучка, если бы вовремя подсуетился. У Стаса таких две — студентки.

Мне жаль, что уже 18 лет нет в живых Мифты — талантливого человека, писателя Божьей милостью, рыцаря Севера и его верного оруженосца Иванова, доктора геологии. А Тамара — я ее никогда толком и не знал, не знаю и теперь. Может, псевдоним?

Без друзей-товарищей еще суровей кажется Колыма, и только присутствие в природе таких трепетных созданий, как птицы, не дает предаться греху уныния.

Может быть, я когда-то услышу соловья-красношейку, правда, уже которое лето не могу выбраться за город. Внук с бабушкой выезжают на автобусе за водохранилище ТЭЦ, где стремительно течет с горки наша небольшая речка Магаданка и растет на склонах брусника и голубика. Он уже видел там бурундука и пытался накормить его сухариками. Вдруг и соловей ему попадется! Вон он какой — красавец. Надо постараться его обнаружить. Показываю мальчику страничку из Интернета:

«Песня небогатая, но приятная на слух, и певец повторяет ее многократно. Пение — громкий свист «фиуить-фиуить» и щелканье. Гнездится чаще всего в приречных лиственных лесах, а также в горных кустарниковых зарослях или на равнинных лугах. Гнездо строит из травинок и растительных волокон. Кладка из 4–6 яиц насиживается только самкой. Птенцы покидают гнездо в возрасте 13–15 дней. Некоторые пары имеют в течение сезона два выводка. В домашних условиях соловей-красношейка хорошо приживается. Ему достаточно традиционных кормов. Любителей привлекает доверчивое отношение красношейки к человеку, милый облик, а также простая, но приятная песенка. При содержании в неволе красношейки не теряют яркую окраску горла и поют большую часть года. Они быстро привыкают к хозяевам и становятся доверчивыми».

Не знаю, каким будет следующее лето. Вдруг таким же теплым и прилетит под окно на рябину соловей! Поклюет ягод, они от сердца помогают. Ну, пусть скворец, да и серый воробушек был бы мне мил. И еще мечтается когда-то увидеть белую ворону. Белая ворона, воронкой вовнутрь.

Конечно, чайки стараются, заполняют тишину. Но они, честное слово, не певчие птицы. Конечно, я им благодарен, вон как упираются. И без того дикие, они теперь по утрам такую какофонию затевают, что люди просыпаются заиками. У помойных баков чувствуют себя хозяевами положения и буквально на голову садятся. Оттесняют от баков бичей. А в сквере, на антенном поле, где ханыги оставляют объедки и недопитые баклаги с «клинским», права качают, не пускают дворников приборку делать. Есть поговорка «на птичьих правах», теперь она поменяла свой смысл диаметрально.

Эх, чайка-зайка! Не суждено тебе стать символом мира. Знаменитый художник выбрал другую модель для планетарного символа пацифизма — голубя. Не нападая на людей, сизари завоевали наши сердца изнутри.

Тут еще дети индиго, у них аура цвета сизаря. Говорят, в Магадане одаренных талантами детей очень много, только воспитать их как следует не всегда удается. Ничего не поделаешь — судьба. Вон мне приходится встречаться с начинающими художниками и писателями, чей талант проклевывается лишь в пенсионном возрасте и поднимается над повседневностью на сизых, не великой мощности крыльях, согревает душу уютным домашним теплом.

Скульптурный Ангел мира в магаданском парке выпускает с ладоней отнюдь не чайку, не ворону, не баклана, не индюка (индюк думал-думал, да в суп попал), не гуся лапчатого, а голубя, предпочитающего ходьбу полету. Четыре страны — Гвинея, Кипр, Тонга, Фиджи выбрали голубя для изображения на государственных символах.

 

Ирина рассказала

Там, где она живет, на Портовой, вороны и чайки в это аномальное лето взяли за моду орать в неурочный час. Белые ночи, что ни выходной — народ тусуется с принятием на грудь. То окончание школьного года, то день рыбака, то праздник первой борозды. То день десантника, то день строителя. И, поскольку каждый из нас в душе и десантник, и рыбак, и строитель, праздники бывают шумные и долгоиграющие.

По весне Ирина попыталась воспитывать самую крикливую ворону, которая как-то по-особому жалась к человеческому жилью: «Что ты кричишь, людям спать не даешь?» — увещевала женщина. Возможно, птица подспудно желала быть прирученной и выказывала женщине знаки внимания. Свила гнездо над входом в дом: благодаря так называемым архитектурным излишествам там было достаточно пустого места для птичьего домика, прикрытого козырьком, по крайней мере, сверху, что позволило защитить потомство от растерзания чайками. Птенцы вывелись и сидели на пожарной лестнице, мертвой хваткой вцепившись в перекладину. Ирина с восхищением помнит их завидно сильные лапы. Потом семейство куда-то перелетело, оставшиеся не любят тишину, а людей презирают.

В сезон 09-го года птицы соревновались, кто кого перекричит. Автомобильный клаксон передразнивают, а клаксоны у нас по субботам по всему городу орут — свадьбы. Раньше-то под звук автомобильных сирен таксистов хоронили. Теперь создают молодые семьи. Да что клаксоны — теперь новая мода пошла — фейерверки в честь брачующихся запускают среди ночи, когда стемнеет, чтобы лучше было видно пульсирующие огни.

И еще мне сказали, у нас мода пошла домашних питомцев к слабоалкогольным напиткам приобщать. Некоторые магаданцы патологически не могут пить в одиночку. А собутыльную компанию в отпускной сезон не всегда найдешь. Да если у тебя питомец на руках, то от него не просто отделаться, как от банного листа. Каждый мнит себя полноправным членом семьи, права качает. Попугаи пьют коктейли, с наслаждением выдают ненормативную лексику. Морские свинки, подсевшие на гадание по билетикам, принимают для храбрости глоток «Абрау-дюрсо». То кошка подсела на пиво, то собака шампанское с хозяйкой на пару лакает. Ну и птицы на площади городского праздника из лужицы клюют бражку. Соответственно песни горланят, надрываются. Заснуть невозможно. Вот уже час ночи, два, а там и утро — четыре часа. Мне ведомо, как усилием воли подавлять в ушах звук автомобиля в разгар ночи. Привык за 18 лет жизни в центре нашего маленького города. А птицы — они живые, и голоса их обладают свойством передавать нечто непостижимое уму, подобно тысячевольтовому заряду в сердце, когда попадаешь в руки противошоковой бригады.

Вдруг шаги на лестнице. Кто-то выходит во двор, два такта тишины, да как бабахнет! Из ружья, что ли? Нет, из какого-то крупного калибра. Из старинной берданы. Больно уж громко. Народ было завозмущался, милицию и МЧС принялся вызывать, да только птички-то увяли. Угомонились. И вороны, и чайки. Так вам и надо, оглоеды. Кто-то вспомнил, засыпая, что автомобиль для перевозки арестованных по-прежнему называется воронок. Правда, органы правопорядка располагают и ярко раскрашенными машинами канареечного вида. Вот в них-то и надо установить специальную кнопку для вразумления обнаглевших чаек и ворон.

Ну и сладок же был сон людской до самого подъема. Кому на работу, кому куда. В детский садик. Школьники-то на каникулах, им хорошо. Даже безработные забылись тревожным сном, устав от безнадежных мыслей и дурных предчувствий.

В другом микрорайоне города методом тыка, а потом и методом пробок и ошибок мужчины нащупали свой способ противодействия птичьему ору: вдруг включилась противоугонная сигнализация: одна, другая, третья! В домах стеклопакеты едва не полопались, но, что и требовалось, воронье поджало хвостики.

Дальше — больше. Вот последняя информация. На крыше стат-управления, прежде наводненной чайками, не осталось скандальных стай. Кто-то подбросил туда двух мертвых чаек. А гибель сородичей для сообразительных рыбоедов — сигнал самый сильный, в сражение они не вступают, предпочитают отступить.

27 августа не слышно в городе вороньего грая, чаячьего ора, мелкие птахи неизвестно под какие застрехи забились, только одну синицу услышал на центральной аллее. Причина — дождь. В Кисловодске идут кислотные дожди, в городе Горьком — горькие. Магаданский — интенсивный, как в тропиках, но холодный, как чай со льдом. Идешь в плаще с зонтиком, а все равно промокнешь. Но есть моральная опора перетерпеть такие осадки с радостью: лесные пожары бушевали на Колыме, до города не доходило, но слабый аромат дыма ощущался, и иногда была видна слабая дымка. В начале августа дня три лило, душа радовалась за лесных жителей — возможно, погас огонь. А тут еще один пожарный дождь. Словно контрольный выстрел из водяного пистолета.

Один наш писатель в охране работает. Сутками на службе. Сутки отстоял вахту, а народу летом нет, вторые сутки велят. Конечно, трудно, а кому легко в наше-то время? Так и дождь: сутки льет, на вторые выходит. У нас в Магадане не принято мелочиться. Три месячных нормы снега, месячная норма дождя за сутки — в самый раз. Вот так я легко трачу месячную пенсию за день, когда плачу по коммунальным счетам.

Третий день дождя. Дождь вниз, фонтан вверх, похожий на поставленную вертикально метелку. Ветер. Стас по электронной почте спрашивает с тревогой: правда ли, что в Теньке дорогу размыло? Ему самому когда-то доводилось сидеть у разлившейся, словно река, дороги.

Не совсем так. В поселке Карамкен после прорыва дамбы на реке Туманная из 27 домов поселка большой напор воды снес 11. Один человек погиб, двое пропали без вести. Цитирую Интернет. В последние годы Магаданская область попадает в сводки российских новостей лишь из-за катастроф, а их, к счастью, не так много.

Дожди лили и лили, словно по команде: «Мочи!», они замедлили добычу золота — на 175 килограммов меньше намыто, чем за этот же период прошлого года. Вон в Сусуманском районе и снег валил — в августе, совсем как в прежние годы. Когда я в детстве впервые услышал от бабушки «гореть в аду», я понял это как особое свойство воды и побаивался сгореть во время умывания. Доля правды в этой штуке есть. Дождями 09-го года размыло в Карамкене на месте бывшего золотого рудника хвостохранилище с отработанными химикатами, и яд попал в нерестовые речки. И таких хвостохранилищ у нас немало.

Не могу удержаться, чтобы не привести для сравнения эпизод начала сентября 08 года. Дождь лил весь день, и молодые телевизионщики подкараулили меня в центре города. Вроде бы это та же группа, что перед первым снегом раскрутила меня на деловое интервью. А давайте, мол, не будем ютиться в кабинете. Давайте на улице снимем. Я и вышел в пиджаке. Отвечаю на их вопросы, а в воздухе микроснежинки. Ну и простыл. Не гонись за славой, поэт!

Почему-то им нравится задавать мне вопросы о погоде, признают во мне старожила. Пока выставляли камеру и микрофон под зонтиками, от порыва ветра упал штатив, прямо в лужу, с живописными брызгами. Частично на меня. Дождь был столь долгим, что лужи стали чистыми, как на сопках. Потом и я, из эффекта подражания, чуть не грохнулся. Наконец, камеру под зонтиком включают и задают мне по три раза два вопроса. Должно быть, не всякий ответ их устраивает. Редактор выберет по вкусу. Или ветер задувает в микрофон больно уж громко. Девушка-ведущая узнает, что я — писатель, спрашивает фамилию и хмыкает, как бы узнавая. Видел ли я такое столпотворение раньше? И почему это происходит — дождевая буря? Наверное, ожидали, что я такого ни разу не видел, и это сенсационный ветер. Мол, свидетельствует о потеплении климата. А я не могу быть столь категоричным. Немало теплых дней было прошедшим летом, и этот катаклизм — чтобы служба медом не казалась. Бывали ветра, что с ног валило, и морозы такие, что птицы мерзли на лету. Ну, немного приврал для колорита. Не без этого. Мне нравится, как они все принимают за чистую монету.

Сюжет прошел по НТВ, и родственница видела его в Москве. Позвонила, удивилась, почему зарос бородой. Мне и сказать нечего. Хорошо, что сюжет из Китая ее отвлек: там слона от героиновой зависимости вылечили.

Между тем невозмутимые магаданские таджики в полном недоумении и зависти — вот бы им в Ферганской долине столь обильные осадки — такие овощи бы вырастили, какие не снились китайцам. А здесь столько воды пропадает, да и смыло частично их плиточный тротуар.

Мы были семьей в их теплой стране. Идешь по улице — будто в духовом шкафу запекаешься. И что больше всего запомнилось — птицы. Голуби. Не такие, как в Магадане, а словно вышитые на шелке бархатом, коричневого цвета. Красивые, глаз не оторвать. Гладкие и пушистые, словно сиамские кошки: так они меня же удивили в свое время и продолжают удивлять. Я уж и не знал, с чем их сравнить. Может, с бархотками? Цветы такие — у библиотеки выросли. Наверное, такие голуби навеяли нашим предкам в древности представления о райских птицах. Наш мальчик, сын, пытался на пару с мамой утолить страсть к кормлению, приносил из столовой пансионата горбушки хлеба. Голуби не принимали дара, и пришлось привечать терпеливо поджидающих за забором осликов — серых и вовсе не бархатных, но милых.

 

Сергей рассказал

Старожил Сергей, он в Магадане чуть ли не с рождения, а недавно стал прадедушкой, поделился со мной несколькими птичьими наблюдениями. Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с волнистого попугайчика, который жил у него в квартире с той поры, как хозяину сделали шунтирование. Никто не возлагал на волнистого надежд, что преуспеет в разговорном жанре. А пернатый друг и не пытался заговорить, оседлал, как говорят в цирке, оригинальный жанр, и обнаружилось это неожиданно. И потому особенно развеселило.

Прилег Сергей на кушетку после сумасшедшего дня расправить спинку, только настроился вздремнуть, раздался «дин-донн» — дверной колокольчик. Поднялся открывать. Кто там? А за дверью никого. Наверное, подростки шалят. Вернулся на диванчик, зевнул, сладко растянулся. Динь-донн! Чтоб вам, неугомонные!

И опять пошел к двери, теперь уже готовый биться об заклад, что за дверью никого. Стал анализировать ситуацию. И пришел к выводу: волнистый трезвонит, больше некому. Надо проверить. Для наблюдения за попугайчиком приладил зеркало, совершил контрольное лежание. И точно. Птичка звукоподражанием занимается!

Был у него и говорящий пернатый друг. Не попугай — ворон. На даче приспособился к людям прилетать со словами: «Боренька хороший». Это значит, кушать просит. Угощайся, не жалко.

Там же, на даче, жил котенок Ганс — совершенно белый, пушистое создание. Но — чертенок по проделкам. На птиц любил охотиться. Ни одну не поймал, но зато — адреналин. Как скрадывал ворона, раза в два больше его ростом — умора. Белый охотится на черного. Жаль, видеокамеры не было у Сергея под рукой.

Ворон так освоился среди людей, что потерял всякую бдительность. Не отреагировал на перемещения кота. Подумаешь, молекула — какая от него опасность? Тот напал сзади, да всерьез, на спину птице залез, но не знал, что делать дальше. Ворон суматошно замахал крыльями и поднялся с пассажиром. Вне себя от ужаса, Ганс глубоко вонзил когти в птицу и поднимался на летательном аппарате тяжелее воздуха все выше и выше. Вот уж вершины лиственниц оказались внизу. Кот с ужасом понял: надо прыгать. Расставил лапы пошире, шерсть вздыбил — не парашют, но лучше, чем совсем ничего. Сыграл в белку-летягу. Приземлился-то как? Хорошего мало, но жить можно. В охоте на дичь его постигло полное разочарование. Перешел на рыбную ловлю из аквариума.

И еще одна история, произошла в доме с балконом. Сварил наш магаданец бульон, поставил на балкон студиться, чтобы уж потом переставить в холодильник. Когда стал это делать, интуиция подсказала: открой кастрюлю. Открыл, мяса нет.

Что случилось? И так и сяк мозгует. Ничего путем умозаключения не может добиться. Пришлось затеять долгий эксперимент с использованием современной техники.

Снова сварил бульон, поставил на то же самое место, приспособил видеокамеру с датчиком движения.

На сей раз удалось установить истину. Мясо утащила чайка. Слегка отодвинула крышку, просунула голову и аккуратно ухватила кусок. Плавно тянула его, да так, что крышка хлопнула и обратно на место легла. То-то радовалась, что надыбала кормное место. Сама нашла, никому не разболтала. Жаль, эта лафа быстро кончилась.

 

Юбилейные нюансы

На праздник 70-летия города многие приходят в парк. Вот дети с учительницей с игровой площадки. Возле изваяния Ангела мира, спиной к нему, стоят стенкой, смотрят на деревья и траву. Весело им. Глянь — воробей! Их восхищают немногочисленные в северном городе мелкие птахи.

Смотрю: не воробей. Явно синичка. Грудка у нее характерная. Учительница, снисходительно так: что, мол, вы хотите — дети же, у них все птицы одним именем зовутся.

Громко маниакально повторяю: это синица, у нее грудка желтая. А это трясогузка — хвостик длинный (национальная птица Латвии). А воробушки еще заявят о себе. Они встают на рассвете, чтобы пропеть свою простую песенку. Так вот слышал я спросонья характерное чириканье в два или в три горлышка под окном, где растут три рябины да четыре ольхи. На следующее утро завел будильник, проснулся пораньше, чтобы проверить. И все-таки не воробьи, не чирик-чирик, а цык-цык-цык. Синички, и то как-то скороговоркой. Стесняются, что ли? Вороны их морально задавили.

Изваяние ангела появилось на месте скульптуры сидящего Ленина несколько дней назад. Нынешние дети уже не знают, кто это был, фанерным коробом накрытый и даже компьютер не выставляет автоматом это имя с большой буквы. Другая эпоха, на месте здания Дальстроя НКВД — храм в честь Троицы возведен.

К прежнему юбилею города, десять лет назад, с размахом был сооружен сквер на месте бараков и сараев, в нем фонтан — тогда он в городе был единственный, это вызывало культурный шок. Раньше-то можно было видеть, при большом везении, фонтаны, которые пускали киты. (Кстати, одного мертвого кита выбросило на берег бухты Нагаева летом 06 года, так весь город там перебывал: хоть какое-то развлечение. А птицам пир горой.) К сожалению, водомет не блеснул долговечностью, трубы в то же лето оказались забиты сором, на какое-то время в и квартирных кранах пересохло горло. Правда, связывать одно с другим — некорректно.

А поначалу, когда отцы города церемонно ленточку перерезали, фонтаны извергали из себя столько воды, что проходить по асфальтовым дорожкам означало попасть в струи восходящего душа. Порыв ветра, и ты в мельчайших брызгах.

Смутясь, фонтанные форсунки замолчали, будто воды в рот набрали. И службы не стремились чинить. Разве что под давлением общественности. Бетонное ложе, по которому стекала каскадом вода, в первый год лишилось праздничного вида и напомнило ливневую канализацию. Через несколько лет пришла идея положить там почву и насадить цветы, будто это не фонтаны, а клумбы. (Года два прошло, узнал, что в Париже многие фонтаны переделали в клумбы.) И все-таки иногда наступал блаженный миг: подобно брызгам шампанского мелькали на солнышке брызги юбилейного фонтана, и дети обступали водомет и визжали от восторга, если на лицо и плечи ветром сносило на них редкие капли, а ведь иногда кропило наотмашь.

Девочка стремится умыться в фонтане, а мама, судя по виду, учительница, не дает: мол, сядь на скамейку и сиди. Так она и усидит!

Чаша фонтана зимой усилиями дворников заполнялась грязным снегом пополам с голубиным удобрением выше человеческого роста, от дополнительных нагрузок она пообносилась, облицовочные плитки и замурованные отделочные камушки выщербились от прикосновений воды, льда и детских ручонок.

К 70-летию города дошла очередь подремонтировать любимое место восторгов детворы тщательнее обычного. Благо, что появилась в городе созидательная сила — приезжие строители-таджики. У себя в Средней Азии они знают настоящую цену воды и уверены, что в сказке про Буратино в тесной каморке у папы Карло был изображен не очаг, а фонтан.

Спустили воду, любовно, с суфийской тщательностью орудуют мастерками, кладут на дно бетон. Смотришь, и сердце радуется, как они это смачно делают. Голуби тут как тут — тщательно печатают шаг, оставляя на свежем бетоне похожие на стрелки следы. Увековечиваются, должно быть. И вот ведь что делают: долбят клювами не затвердевший бетон. Что они там находят съедобное?

После первого в городе появилось несколько фонтанов, в том числе на перекрестке, рядом с магазином «Перекресток». Небольшой такой фонтанчик, напоминающий две чаши, поставленные друг на друга. Больше всего новинке обрадовались голуби. Встав лапами на одно блюдо, они легко дотягивались клювами до другого. Идеальная голубепоилка. А рядом на скамейке пьют пиво из пластиковых бутылок люди, которых не спутаешь с любителями абсента и патриотами хлебного кваса. Сизые крылья голубей причудливо сочетаются с сизыми носами этих людей. Такое ощущение, что новинки благоустройства создавались именно для них, не замороченных проблемами избыточного потребления и карьерного роста.

Есть посреди городского центра дом с островерхой деревянной в наростах мха крышей, окруженный северным садом — тут и рябины, и черемуха, и сирень. Дендрарий, заложенный в 35-м году. Оттуда слышен вороний грай и отчаянные кошачьи жалобы. Три птицы над самой землей тревожно и грозно, а как собственно иначе общаются чернокрылые? — перелетают с места на место, задевают крыльями песок. За происходящим наблюдает молодой человек из открытого окна стоящей рядом пятиэтажки. Спрашиваю, что случилось. Оказалось, вороны наседают на кота Тимофея: позарился на вороненка. Навалились, тройным ором оглушили и толчками крыльев оттеснили хищника с заповедной территории. Пришлось мурчалкину спасаться за юбкой пианистки Люси. Она к зиме поменяла свою жизнь, из квартиры перебралась в малосемейку. А Тимофей погиб — разорвали собаки.

Теплынь в городе, хочется гулять на улице и активничать. В сквере у театра пахнут медом клевер и пижма, флоксы разботвились на железобетонных клумбах, приподнятых над уровнем земли на метр. Любители комнатных цветов по ночам воруют почву для дома и потом добавляют туда опилки, известь и всякую всячину. Вот бы приручить голубей опорожнять желудки на эти клумбы! Конечно, птиц я не собираюсь ловить, а вот женщины, одетые по-летнему, с открытыми плечами и ногами волнуют меня и давят на речевые центры. Так и хочется говорить комплименты и дарить им цветы. Но я забываю слова и ограничиваюсь внутренним мычанием. Я подозреваю, что в нашем городе не просто вырастить сына, а убить змею не получится — не водятся они в вечной мерзлоте, посадить дерево — тоже труд невероятный, и лишь некоторым удавалось вырастить сад. Посадить человека легче — мрачная шутка далеких уже времен.

5 октября. Молчит птичья братия, зато двуногие бакланы, бьющие баклуши — как с цепи сорвались. Гульба, визг тормозов, крик клаксонов. Звуковые колонки — как отбойные молотки. А в ночь с 6-го на 7-е — затишье. Глухо. Падает первый снег, липнет на деревья, под утро ветер качает потяжелевшие, как боксерские груши, гроздья рябин.

Я обещал внуку сорвать ягод, когда их побьет мороз. Наверное, уже ударил. Птицы станут клевать скупые дары магаданской земли, но после обеда, когда снег подрастает. Первыми налетят синицы. Клюнет, не склюнет, а что на землю упадет, другие подберут — те же воробушки и голуби. А скоро подкочуют снегири, будут красными грудками хорошо сочетаться с красными гроздьями.

Перед Новым годом Стас открыл мне тайну про рябину. Там, в Приозерске, прилетели тысячи свиристелей. Жрут рябину. Половина ягод на земле. Следом летает ворона и смотрит, не заболел ли какой? Заболевшего сжирает. Вот это «Скорая помощь»! Больных в стае нет. Через пару дней все до единого откочуют на поиски новых ягод. Я им рад и весь в восторге! А как же у нас поклевать?

До Рождества вопрос оставался открытым. И вот на проспекте Маркса, не доходя до кафе «Сказка», напротив дома со свежепостро-енным фонтаном на декоративные плитки, которые осенью уложили таджики, а теперь они же любовно сгребают непривычный их южной душе снег, я увидел красное крошево рябиновых ягод, а на высоких, по нашим меркам, рябиновых деревьях четыре десятка диковинных птиц покрупнее скворцов с характерными хохолками на голове. Неужто, свиристели?

Сердце отмякло и воспарило к птицам, глаза обескураженно щурились, пытаясь уловить другие подробности их обличил. Пытался навести на них объектив цифровика, выдвинув на самое большое увеличение. Где там! Бесполезно. Они стремительно исчезали из поля зрения, по подвижности превосходя привычных голубей и чаек. Летали группами, поражая чистотой и стремительностью маневра. Мне вспомнились фильмы с Чеки Чаном — динамичные многолюдные мизансцены. Стремительно перемещаются они в зимнем небе. Читаю про свиристелей в Интернете. Как всегда, сведения противоречивы. Свиристели вроде бы живут по всей таежной зоне страны. Есть дальневосточные особи. Упоминаются свиристели, живущие на севере Канады. Есть вид, питающийся кедровыми орешками. И они певчие! Нежно выводят: «свирисвирисвири». Пусть и с простой песенкой. Рядом на схеме — снегири, совсем другой профиль. Друг из новосибирского Академгородка отозвался: мол, у нас свиристелей полно. Радуюсь, сам не пойму, чему.

Потом-то профессионалы подтвердили: есть в наших краях этот вид! Более того, именно в Рождество 10-го года было необычное нашествие редких птиц. Оказывается, то, что мы видели с мальчиком — полусотня — малая доля — профессионал, принесший мне фотографии свиристелей, видел в тайге полтысячи. Вот какое было лето, и в январе аукается. Как я провел лето и как лето провело меня…

Мы снова стоим под рябинами. Вдруг прилетят? Японские свиристели, оказывается, от Магадана севернее обретаются, до самой Чукотки. Показываю внуку на снегу поломанные красные ягодки. В некоторых местах их множество, лежат сплошной коркой. Мальчик сокрушается, что так и не удалось попробовать рябинки. А чуть раньше видел он в центре города мертвого голубя со сложенными крыльями, когда ходили прогуляться в ребячий военный клуб, где выставлена военная, в том числе и летная техника. Голубь врезался головой в сугроб. Как так спикировал — загадка. Мальчик первый заметил мертвую птицу, подсказал, а перед новогодним праздником заходил я с ним в «Сказку» за тестом, так и здесь мой наблюдатель отличился, заметил зеленую траву на газоне, где повыдуло снег. Цвет такой зеленый, будто озимая пшеница. Наверное, там теплотрасса плохо изолирована, подогрелись корешки. У нас из-за утечек тепла в крышах и сосульки нарастают, толщиной с молочных поросят. На нашем, кстати, доме, тоже, только повыше подъезд. А на Маркса, возле бара, видел я упавшую гантелю. От нее откололся один шар. Ребенок узнал — переполошился. Не буду, говорит, близко под окнами проходить. Я похвалил мальчика за умение делать правильные умозаключения.

Осенью в парке многие замечали белую полярную сову. Казалось бы, должна ночью летать, а днем спать от избытка света. Но это полярная сова, ей ведома и полярная ночь, и полярный день, когда солнышко все лето не заходит. Елена Федоровна свою птичку сразу узнала и была рада, что люди не напугали совушку. Замерли по стойке смирно и молчат, наблюдают. А она-то сову каждый день видит на своем балконе. Хочет сфотографировать, да пока за аппаратом бегает, пока наводит, белой с черными точками птицы уж и след простыл. Умеет она в воздухе растворяться без остатка.

Кстати, видел голубей возле магазина «Гурман». Один белый, с мелкими крапинками. Почему-то решил, что он похож на полярную сову. И у почтамта голубей все больше становится, будто здесь работает подразделение и «голубиная почта».

А как там у Стаса?

Несколько запоздалое письмо по электронке: «8 утра. Черемуха за окном облетела окончательно. Меж пожухлой травы белеют клочки снега. Ветер, темнота, неуютье. Пришла пора вывешивать синицам сало. Вчера был на даче. Пилил, возил и колол дрова. Еще смотрел в небо. Видел три стаи гусей казарок. Голов по триста. Летят почти молча. Еще в воздухе мельтешат листья и мелкие птички. В другой раз сразу и не различить. Впервые видел, как вороны охотятся за перелетными птичками. По-эвенски любая мелкая птичка называется чукичан. Бедные чукичан! Я их тоже так зову».

Зимой 10-го года областная газета напечатала заметку по следам теплого лета. Черные казарки отказались от сезонных миграций на юг, остаются и в Охотских и Беринговоморских краях. Популяция выросла в десять раз, до сорока тысяч. Вот так вот!

 

Королек

(Кстати, национальная птица Люксембурга.) Надо как-то ласково называть девушек: лапочка, белка, кролик, а при соответствующих габаритах — слоненок, медвежонок. Красавицу, с которой познакомился на телестудии весной в силу производственной необходимости, достаточно звать по фамилии — Королек. Я уж грешным делом думаю: а не по анкете ли отбирают ведущих на этот телеканал. То была Небесная, то Радужная. И вот еще один вариант: Королек. Рослая и очень ладная особа, блондинка, волосы густые и, как теперь рекламщики говорят, живые.

Раньше, когда была молодой моя мать, волосы смазывали сливочным маслом. Если я что-то не путаю. Попробуй теперешним маслом смазать волосы — прям рвотный рефлекс. В ходу было и репейное масло — тоже с ума спятить. Или конопляное — тоже круто. Некоторые после хорошей бани с парной пахнут коноплей, и это их родной чарующий запах, никак не связанный с наркоманией. Ну, еще используют два дезодоранта одновременно: под каждую подмышку свой.

Конопля теперь под запретом, а репейное масло продают вместе с шампунем. Подозреваю, что его производят из нефти. Как дизельное топливо из рапса. Как-то все смешалось в мире бизнеса, глобализации и борьбы с наркотиками. Но где напасешься репьев? Семенами репейника кормили щеглов. Сам не видел, но словесный портрет помню. Щегла я не узнаю, разве что посмотреть в энциклопедии. Вроде как он отличается желтым оперением и способен петь. Вряд ли они водятся в Магадане. Кстати, один милицейский полковник рассказывал, что местные наркомичуринцы выращивали коноплю в теплицах. Для отвода глаз сеяли репейник и держали в клетках щеглов. Потом им самим пришлось сидеть взаперти несколько лет по решению суда.

Возможно, я видел щегла в раннем детстве, когда жил в умеренном климате Сибири, не могу ручаться за достоверность из-за аберрации памяти. Но отчетливо помню растущую на огородах в междурядьях коноплю, вяжущий вкус и терпкий аромат ее зерен. Не исключено, что конопляное масло мне давали с вареной картошкой и крупной сольцой. Подмоченная репутация конопли в период разгула наркомании вызвала у меня острое чувство тоски, как все, сидящие на игле полубольные и больные люди, пахнущие ацетоном и несвежим бельем (видел их мельком во время милицейской операции), предали мое детство, мою коноплю, — скромное лакомство сибирских огородов и пустырей, вместе с темно-синим пасленом, ягоды которого вызывали сложные возвратно-поступательные движения пищеварительной системы.

Несколько раз я слышал от своей мамы о существовании крохотной птички королька, европейского колибри, но ни разу не видел пернатое чудо вживую, и название птицы ассоциируется у меня только с матерью, а не с пернатым созданием. Есть еще птица коноплянка и, конечно, маковка. Все они, образно говоря, зяблики, которых хочется согреть на груди и одновременно большеротые галчата с душераздирающим «Кушать», на что хочется рефлекторно ответить: «Кушать подано»!

Девушку по фамилии Королек зовут Аня, у нее очень красивый прямой нос, чистый лоб и большие глаза. Вдруг вспоминаю девичью фотографию моей мамы — круглое лицо, аккуратный вздернутый носик. И длинные косы, чуть ли не до пят. Бывают ли нынче такие в нашем отравленном мире? Не знаю.

У Ани ясные, светлые глаза, будто беседовала с ангелом, смотрела на него во все глаза, и в них отразилось удивление и восторг.

Хотелось бы поделиться с окружающими нахлынувшими впечатлениями раннего детства. Вот бабушка напекла пряничных жаворонков — так было принято на Рождество. Я никак не решаюсь откусить птичке голову. А еще был день весной, когда отпускали на волю живых птиц — синиц, воробьев, чечеток, щеглов, тех же жаворонков. Со слабым скрипом открывалась клетка — лети, птаха! Пушкин посвятил этому обычаю стихотворные строки. Не меньшее волнение, чем от стихов, от самого действия.

Душа взмывает с птицей, ликует, славит свободу и волю. Оказывается, очень нравилось женщинам-арестанткам давать птицам свободу. Но не думаю, что этот обычай получил распространение в лагерях Колымы. Ведь чтобы кого-то отпустить, надо вначале поймать. А это, согласитесь, романтика: команды ловить и сажать птиц не поступало. А у нас и картофель сажают исключительно по решению суда. А так бы сороку, которая мотает срок сорок лет — да на волю!

Пусть летают как хотят! В любом направлении, хоть на другой континент. Пусть отдыхают на ветке. А если в кустах вдруг отыщется рояль, сыграют подходящее к случаю произведение — «Вальс соловья» или «Чижик-пыжик».

Не уверен, пекла ли мне бабушка «птичье» печенье, очень мало видел ее живой и тем более здоровой. Зато помню, как переезжали с ней и мамой из одного села в другое на санях зимой. В ту пору строилась линия электропередачи, сибирские деревни подключали к электричеству. Но до этого не скоро дошло, а сами столбы были поводом для радости. Взобраться бы на такой с помощью железных когтей! Надо ли говорить, что мы мечтали стать монтерами. И провода, и изоляторы, которые я ошибочно называл птичками, остались в памяти как на гравюре японского художника Хокусая. Бабушка, смотри, сколько птичек! Та соглашалась с улыбкой, а деда, который бы хорошо соображал в технике, у меня не было. И не скоро еще настала пора учиться строить скворечники!

Именно в то время я учился рисовать. Первый рисунок, как себя помню, был выполнен сам собой двумя карандашами — лист папоротника, и тут же я стал изображать птиц — чисто рефлекторные, в два маха, загогулины. Это не мешало птицам лететь на просторе синей, из-под сахара, упаковочной бумаги с надлежащей скоростью, пусть и не идеальным строем.

Не помню, когда я обратил внимание, сколько вокруг людей с «птичьими» фамилиями! Все они — милые и достойные граждане. Валерий Воробей — создатель молодежного литературного издания. Знал я и другого Воробья, Игоря — археолога: двадцать дней подряд возил его и маленькую экспедицию, одним из рабочих которой был мой сын, в малый наш аэропорт к вертолету. Погода не благоприятствовала полетам, фальстарт повторялся почти месяц. Вот и сдружились. Андрей Сорокач — гитарист, исполнитель и автор песен из Су-сумана.

Дмитрий Воронин — автор книг в жанре фэнтези, Юлия Цаплина — член молодежного литобьединения, тоже фантаст, к апрелю она преображается, берется за спицы и вяжет шерстяные жилеты — себе, мужу и дочке, оттуда же знаю музыковеда Лебедева. Галина Орлова — телевизионный режиссер, Альфред Соколиков — автор и исполнитель песен под гитару. Александр Соколянский написал повесть об отце, известном медике, его коллега Елена Гоголева — книгу стихов. Соколова — предприниматель, мама победительницы одного из магаданских конкурсов красоты. Галина Шпак (скворец) — поэтесса в Сибири. Ее имя можно трактовать как Галка — есть и такая птица. Жуланов Борис — поэт, прозаик.

Евгений Сычёв, специалист по белым гусям, его именем названа улица в чукотском поселке, он об этом написал рассказ. Ну и Голубева — молодая сочинительница. Была еще Лера Перепелкина — обозреватель прессы. И это не фамилия, доставшаяся от родителей, а псевдоним, стало быть, по нраву птичье прозвище. Потом перепелиная ферма появилась, яйцами торгуют — лечебные, говорят, особенно в сочетании с козьим молоком. Но Лера там не работает. Пока до этого не дошло.

Семейство Чайко — друзья писателя Олега Куваева, немало сделали для сохранения его памяти.

Есть и Скворцов — преподаватель, наши с ним сыновья когда-то дружили по месту жительства. Кукушкин — бывший прокурор, Владимир Сорокин — секретарь обкома партии, потом он стал служить в дипломатическом корпусе. Соловьевых знал нескольких. Одна из них — телевизионный режиссер, стала большой специалисткой в огородном деле.

Рискну предположить, что эти люди — мало чем отличаются от остальных, но, возможно, больше других в детстве летали во сне, и у них теплели глаза (бывает и такое) при виде своей, «тотемной» птицы, крылатой родни.

А ведь есть и города, другие географические объекты с именами птиц! Первый среди них, так мне видится, Орел. Города Решка нет. А еще Орловка. Воробьевка, Грачевка, Гагарин, Гаага, Лебедин, Лебединый, Лебединовка, Лебяжье, Сороки, Сорочинск, Сорочьи Горы, Вороново, Воронцовка, Гайворон, Петушки, Гусиноозерск, Гусиное озеро, Гусь-Хрустальный, Гусев, Галич, Скопин, Сокол, Соколова, Шпаковское, Тукан. Вот бы им всем стать побратимами!

Животные, которым не дано летать, тоже не обижены вниманием географии — Барановичи, Барановка, Бобров, Бобровица, Бобринец, Бобровец, Бобруйск, Большие Барсуки, Ершов, Судак, Форель, Чир (река), Тюлькино, Жабинка, Жуковка, Жукове, Жуковский, Змеино-горек, Кобеляки, Кобрин, Оленено, Волчиха, Енотовка, Козулька, Козин, Козловск, Козельск, Козловшина, Козульск, Кролевиц, Львов, Медведица, Медведовка, Медведок, Медвежий, Медвежьи острова, Большое Медвежье озеро, Медведево (а в Германии Берлин), Бэр, Берн, Быков, Быково, Выдрино, Кошки, Мышкин, Крысьи острова. Кота-Бару (наверное, это не совсем то, что слышится русскому уху), Котабато, Котбус, Коти, Котка, Котлас, Котово, Котовск, остров Кенгуру, Китовый: подводный хребет, Мамонтове, Нерпичье озеро, Тюленьи острова. Оленек. Раковник. А еще река Тигр помню с детства, город Осло.

Иначе говоря, вид из нутрии. Такая замечательная опечатка попалась недавно в Интернете.

Есть и взгляд из Космоса, где соседствуют созвездия Лебедь, Орел, Журавль, Павлин, Голубь, Феникс, Медведица Большая и Малая, Псы, Лев, Стрекоза, Рыба, Рак, Козерог, Волк, Муха, Скорпион…

И не дай вам Бог писать эпилоги к собственным предисловиям!

 

Ноги

Чеканю шаг по тротуару. Улица носит имя Вострецова — героя гражданской войны, награжденного аж четырьмя орденами Красного Знамени. Он тут сурово разобрался с белыми бандами. Подробностей не знаю, да и не хочется старое ворошить: уж больно она, история, непредсказуема и легко встает с ног на голову, бьет в темечко. Лучше уж я буду печатать шаг, правда, некоторые шаги получаются непечатные: это когда запинаюсь на неровностях тротуара. Особенно возле морского транспортного агентства: там, у входа возлежит настоящий морской якорь, и асфальт вздыбился продольным гребнем, как если бы волнение моря приближалось к значению один балл. Будто бы это памятник по имени «Море по колено».

Ну вот, перепечатал шаги — в трех экземплярах. Бегал по делам, не терпящим отлагательств, из конца в конец города, встречался с художниками, педагогами, библиотекарями. Как-то не сообразил одним заходом завершить. Мои ходилки молчат, но дуются за этот перенапряг. Когда-то и постоять за себя могли, а теперь предпочитают полежать. А вот мы их на диванчик, под пледик! Музычку включим. Нет, не походные марши, не строевые песни. Струнные миниатюры Моцарта — от них мороз по коже, душа в пятки. А когда остановишь диск, эффект охлаждения остается, будто душу вынули, и ее место заняла простуда.

У тебя такие холодные ноги, прям, как у нашего гинеколога руки, — задумчиво говорит жена. — Странноватый он вообще-то, наверное, пианистом стать мечтал. Мы с улыбкой вспомнили, как во времена молодости в наш город приезжал премьер-министр Косыгин и ходил по городу, по причалу морского порта в японских ботинках с электроподогревом.

Оказывается, легко застудить ступни, не выходя из дома, просто сидя в Интернете. И летом деревянные скрипучие половицы высасывают из диабетных конечностей все, до последней крохи, тепло, полученное от переваривания помидорного салата с подсолнечным маслом, тарелки бульона с макаронными изделиями типа лагман: изготовлено в Казахстане и куплено в магазине «Метелица» в память о Средней Азии, где отдыхали семьей 28 лет назад.

И все-таки я рад, что 9 июня, в день отключения отопительной системы, пребываю не в пекле Ферганы. Жена скучает по жаре, а я нет. Конечно, от десятка добавочных градусов тепла никто бы не отказался, но если есть выбор между 40-градусной хлопковой жарой и 12-градусной промозглостью магаданского лета, я выбираю Север. Тем более что выбора никакого нет и в помине. Скорее всего, теперь таким, как я, в долину хлопка и винограда путь заказан. Только в Снежную долину. Зато оттуда, из Средней Азии, понаехали в Магадан загорелые до африканской черноты гастарбайтеры, укладывают такого же загорелого цвета тротуарные плитки в центре у новеньких фонтанов, будто бы в предвкушении резкого потепления. И так они, подобрав под себя ноги, самозабвенно насыпают песочек, так выкладывают ювелирной точности керамику и ровняют резиновыми молотками, что радость растекается теплым лампадным маслом — дай им Всевышний здоровья. Любим мы посмотреть, как работают другие, к тому же, прилежные люди, вспоминая школьные уроки чистописания.

Середина июня, шумит листва на рябине под окном, готова раскрыть белые свои цветы, и уже распустились мягкохвойные лиственницы, отдаленно напоминающие бесшумностью кипарисы. Одуванчики заполнили нижний ярус городского пейзажа, как маленькие солнышки — до рези в глазах. Запах черемухи у Гидромета разносится ветерком метров на пять. Давний знакомый — владелец торгового бизнеса — рассказывает на ходу, как в студенческие времена садил с однокурсниками черемуху по всему центру города.

Вспоминается народная примета: когда цветет черемуха, наступают заморозки и поют соловьи. Это в Средней полосе России. Черемуха — в самом названии и в цветке муха — и у нас похолодание дала. А с соловьями сюрприз. До сих пор не знал, что проживает в магаданских окрестностях соловей-красношейка, которого мне доводилось видеть лишь на оригинальном фотоснимке старейшины магаданских орнитологов. Песня красношеего кудесника небогатая: громкий свист «фиуить-фиуить» и щелканье. Легко приручается и привязывается к человеку. Да и человек, наверное, привязывается к такой пичуге.

Один магаданец, проживающий теперь в теплых краях, проигрывает певчим птицам магнитофонную запись виртуозов соловьиного пения, и пернатая молодежь проходит ускоренный курс обучения чарующим коленцам. А другой, гурман, назло всем, пристрастился по тарелке ножом шкрябать, чтобы скворцы передразнивали.

Тем временем дорожники убирают мусор с тротуаров и мостовых, трафаретят «зебры» на переходах. Это напоминает хлопоты молодых женщин перед любовным свиданием — столько же краски на лицо, такой же недолговечности — лишь до первого умывания, в данном случае осенними дождями. Но ходить по отмытым улицам приятно, я чувствую, как загадочно и благодарно улыбаются мне собственные ноги.

Мне нравится задержаться на переходе перед красным сигналом светофора, обласкать взглядом собачку, которой не мешало бы посетить клинику профессора Илизарова и вытянуть лапы, чтобы не сметала мусор мохнатым животиком. Ее хозяина я видел прежде с баллончиком серебрянки: он зачеркивал короткие надписи на заборах входящим в моду иероглифом фен-шуй. У него сложное прозвище — Боярин Шуйский — Феншуйский.

Три десятка лет назад в эту пору середины июня едва-едва лопались ольховые почки. Стало быть, потепление, радуйся, магаданец! Нынешнее лето дает прикурить и выпить. Отжигает по полной. Чувствую себя на 1/8 южанином, подверженным мгновенным укусам страсти: «Вон-вон, вон пошла»! У нее талия и обнаженные плечи!

Натуральная женская кожа. Без кожзаменителя и силикона. Естественного телесного цвета. Пока еще не изобрели макияж плечевого пояса. И не на телевизионном экране, а наяву идет. Оказывается, это ярчайшее волнующее зрелище. А есть уже магаданочки в сарафанчиках. Я — фан вашего сарафана! Женщины приоткрывают свои тайны. Смотришь, и музыка вспоминается из юных времен сарафанного радио. Приподнимает над землей.

Женщины стремятся обнажиться с головы до ног. Такое призрачное ощущение, что мода на мини-юбки способствовала климатическим переменам. Чего хочет женщина, того хочет Бог. Верно? А если на земле более трех миллиардов женщин и все ходят в коротких кофточках, оставляя полоску обнаженной кожи на пояснице? Думаете, количество заболеваний радикулитом вырастет в десятки раз, вместе с потреблением фастум-геля? Ответ неверный. Скорее, наоборот, холод бесповоротно отступит, и отпадет надобность ездить на материк. И вот уж на магаданских сопках под ласковым ненаглядным солнышком вызревает спирт-ректификат — если гнать его из опилок с мягкими добавками антиоксидантов и наполнять фирменные бутылки с этикеткой «Агромеддон».

Ну вот, накаркал. Только что было 17 градусов, и уже 10.

— А вы к ногам приложите грелку, — советует медицина.

— Ее Тузик порвал.

— Тогда приложите Тузика.

Собственным внутренним теплом ноги отогреваются трудно, не как в ванне с горячей водой. Хорошо еще, ритуальное летнее отключение горячей воды наступит лишь через несколько недель. Кровь будто бы перестает течь по сосудам, игнорируя закон гидродинамики, но бьет в голову, подобно контрольному выстрелу. А в горячей ванне не только ты сам, но и твоя грудная жаба оживляется, квакает: «Я — царевна-лягушка!».

Порой пригрезится, что ноги могут широко и оригинально мыслить, выучившись гибкости на ухабах и колдобинах. Не побоюсь быть банальным. Недаром говорится: «Дураки и дороги». Стало быть, есть ноги-умницы. И обожаемый мною подорожник помогает в лечении десен, стоит приложить к пяткам.

Ноги умеют капризничать и обижаться, мол, чего моя левая нога хочет, то и будет. При этом и нижние, и верхние конечности теряются при слове «бесконечность». И главным грехом они считают удары ниже пояса.

Иногда они покрываются гневными волдырями и комплексуют: мол, мы ниже ватерлинии на социальной лестнице. Ну, не совсем точно сказано, да и что требовать от простых ног, если даже руководство страны озабочено нынешним состоянием интеллекта населения: далеко не все юноши и девушки могут выразить словами даже несложные мысли. Безусловно, они могут выразить себя в степе (чечетке), как в начале века, рок-н-ролле, но и он канул в Лету. Теперь танцы на голове. Есть, правда, спортивная ходьба, но она не выдерживает конкуренции с автотранспортом.

Да, о магаданских лестницах. Этих инженерных сооружений в разных районах города у нас немало, например, в бухте Нагаева или в долине речки Магаданки. Поневоле расцветает остроумие на лестнице, иначе говоря, машешь кулаками после драки. Но нельзя увлекаться и терять равновесие: того и гляди, загремишь по ступенькам.

Соприкасаясь с глиной и снегом, ноги месят грязь и не чураются чернухи. А что в награду? Жесткая ласка вехоткой из южного растения люфы, напитанной банным мылом? Стрижка покоробленных ногтей, с которыми уже давно не справляются ножницы, а лишь особой прочности кусачки zinger с пожизненной гарантией?

Внук как-то заметил: мол, у деда когти — как у орла. Это оттого, что мечтают о полете, жаждут признания. А то, как бездомные собаки, просят ласки, дичают. Недаром поется: «Она мне ноги целовала, как шальная!» Думаете, в песнях всегда все гипертрофировано? А ведь в младенческом возрасте с ног до головы обцеловывала мальчишку молодая мать, и это незабываемо?

Раза два мне вылизывал ступни любящий кот. Не сказать, чтобы страстно набрасывался, а так, словно из вежливости. Шлифанул один палец, лизнул, да как куснет! Иглотерапия какая-то. Вообще-то я замечал, что покусыванием он обычно подавал знак: а ну-ка убери-ка за мной туалетик.

Вчера днем сижу за компьютером, и вдруг прикосновение к левой ноге — на взъеме. В первую миллисекунду показалось, что вернулся из небытия мой мурлыка. Машинально потер правой ногой о левую и ощутил укол. Будто бы прикосновение кошачьих зубов.

Человек стоит пять минут у светофора в ожидании зеленого сигнала, потом еще полсекунды, соображая, что движение разрешено. А вот от источника боли отдергиваешь руку, ногу или даже голову в сто раз быстрее, не осознавая интеллектом. И я не исключение: дернулся, получив укол, и подумал вслед, что бы это могло быть, такое колющее. А боль не прекращалась.

Взял фонарик, посветил под стол. Вот она, причина — оса. Шевелится. Взял ее салфеткой, которой протирал экран компьютера, отнес на кухню и выбросил в форточку: лети, полосатая, к офису «Билайна» и больше не кусайся.

Нога пылала пульсирующей болью. Вспомнилось, как в азиатском пекле на осу напоролся, играя на веранде, мой сын, тогда еще дошкольник. Такого же возраста достиг теперь сын моего сына. У него все впереди. Главное дело, ножки окрепли, а то косолапил. Надо мальчугана на всякий случай морально подготовить к возможным укусам.

У нас на Севере болезни опорно-двигательного аппарата — не редкость. Колени, ступни. Мой приятель, в свое время немало бродивший по тундре с рюкзаком, пояснил, отчего два дня назад умер его коллега, доктор наук. Ноги болели. Как это? А так! На себе не показывают, а он показал. Задрал штанину, а там «фиолетовые руки на эмалевой стене». Только ноги.

Профессиональная болезнь всех полевиков, будь они геологи или биологи, касается обезноживания. Кстати, волка ноги кормят. Это уже про нас, журналистов. Года три назад редакция похоронила коллегу, принявшего смерть после ампутации ноги. Двадцать с лишним лет болезнь донимала. Помню, как еще во времена Горбачева несколько редакционных мужчин покончило с табаком, да только мы двое довели начатое до относительной победы.

Пути наши разошлись, и вот осталось три ноги на двоих. Он был волевой, с месяцок отлежался после операции, и вот уже друзья-поклонники притартали ему из Германии новенький протез — настоящий «мерседес» в своем роде.

Надел и пошел, примеров мужества вокруг немало. Один геолог, обезножив, передвигался в поле на лошади. У него была ампутирована нога и рука. Да и сам публицист поражал друзей стойкостью перед ударами судьбы: пережил смерть дочери в автомобильной катастрофе, гибель сына от огнестрела, и молодая жена от рокового недуга угасла. Родителей похоронил, которых любил нежной сыновней любовью.

Может, он слишком резко взял с места в карьер после очередного удара судьбы? Все-таки 70 лет, не мальчик. Но были обязательства перед приемной дочуркой. Хотелось забежать вперед, чтобы повзрослела, переняла от приемного папаши не только известную и уважаемую фамилию. Но сердце — слабое звено — не выдержало.

Еще один знакомец вспоминается, ему обе ноги ампутировали и руку. Он уж и так, и сяк, к Всевышнему взывал, обличал людские пороки, каялся в ошибках и грехах. Табак этот — фимиам сатаны — требовал запретить. И что обидно, сам — врач. Сапожник без сапог. А зачем, простите, сапоги, если не на что надеть?

«Сапоги в гармошку, носки в гармошку», — поется в одной ненаписанной песне. Судьба играет на тромбоне тромбами. Или вот один наш писатель обезножил. А такой был непоседа. И дрова заготавливал, и золото мыл, и лосей валил. Когда-то в молодости в тайге обморозил ноги. Вылечился вроде, много лет прошло. И вот опять провалился под речной лед: всеобщее потепление показало свое коварство. Ступню отчекрыжили, потом половину второй. И ведь не заживает, кровит. В чем причина? Надо в корень смотреть. И ведь не говорят. Врачебная тайна, что ли? Залез я в интернетовскую энциклопедию. И первое, что высветилось: болезни ступней бывают оттого, что человек боится идти вперед. Ноги покрываются язвами и коростой. Красивая версия, а не верится. О ком-то другом такое можно сказать, но не об этих людях. Эти знают, куда и зачем идти. Журналист вообще полсвета объездил: по заграничным родственникам. В первый раз в Штаты приехал к родной тете. Собрались они с ней по городу прошвырнуться. Племяш первым делом спускается во двор, а там люди с ним здороваются. Очень удивился, ведь незнакомые. Может, спутали с кем? Тетя, когда с этажа спустилась, объяснила, что в Америке принято здороваться даже с незнакомцами.

— Вот оно, в чем дело, — сделал вывод журналист. — Потому они в своей стране гораздо лучше живут, чем мы в России. Доброжелательность — мощная сила.

Прочитал я это в книге, которую публицист написал незадолго до смерти и отдал своему приятелю подготовить оригинал-макет для издания, как делал обычно. Тот умелец несколько лет назад сам в аварию попал и сломал позвоночник, обездвижил, но не пасует перед судьбой, каждым днем своей жизни выражает протест против хаоса и энтропии.

Как же так, получается, — размышлял я над новой книгой, — наши, российские, тоже ведь здоровкаются на улице, в деревнях на материке и в поселочках колымских с людьми, которых видят в первый раз. Возможно, этот обычай прошел мимо сознания журналиста. А в Америке бросилось в глаза. Может быть, стоило ему поехать в деревню, а не мотаться по заграницам. Досада взяла, что я раньше этот очерк не прочел и не задал наводящего вопроса.

Правда, за несколько дней до его ухода на одной ноге в мир иной, я успел высказаться по поводу другой статьи. Он ездил в Афины к дяде и узнал, что в Греции все есть, в том числе коммунизм зародился именно там, в давние времена. И зародыш фашизма тоже в Древней Элладе коренится. Я пригасил его энтузиазм: стоило ли ехать за тридевять земель, чтобы узнать то, что проходят в средней в школе? Такой я бескомпромиссный и резкий человек. Нет, чтобы промолчать, когда коллега одной ногой в могиле стоит, рублю правду-матку по полной. Щепки летят.

А сам-то я знаю, куда иду? Спросите что-нибудь попроще. Топчусь на месте. И диабет у меня. Через него многие лишились конечностей, да и жизни — артисты знаменитые, а простых людей бессчетно. «Купила мама коника, а коник без ноги», — я эту песенку хотел пропеть журналисту, подбодрить его. Включить энергию отрицания. Она, бывает, человека наверх выносит. Но промолчал. Наверное, зря. Разозлил бы путешественника, он бы и выкарабкался. Захотел бы меня пнуть здоровой ногой, стоя на протезе. Или наоборот. Как получится. А он деликатничал, бедолага.

Понятно я объясняю, ноженьки мои милые? Заслушались меня и не согреваетесь под овечьим одеялом в верблюжьих носках? У нас с вами еще все впереди, еще наплачетесь перед лицом осенней непогоды и зимних циклонов. Не надо пессимизма. Конечно, если бы увезти вас куда-нибудь в Ташкент, вы бы сразу согрелись, как было в 80-е годы. Помните, ходили на берег знаменитого оросительного канала, и вы погружались в ил почти до колена, а ведь весил я на тридцать килограммов меньше? А по полуденному песку не было ходу, словно по раскаленной кухонной плите.

Я мыл вас в теплой воде канала, прикидывал, каково было бы нам всем, если бы сибирские реки повернуть на юг. Тогда уж и ветры каракумские пусть устремятся на север и в ослабленном виде достигнут Магадана. Мы бы гуляли по берегу прогревшейся Нагаевской бухты: блаженство, разувшись, ступать по окатанным морем камушкам! Счастье исходит от пяток: туда ушла заноза души. Наждак подошв превратится в бархат и шелк.

Ноженьки мои, как я вертел вами в ферганской воде, густой от микроорганизмов, теплой, как парное молоко! Длинные, похожие на щетки водоросли цепляли за икры, щекотали пятки, заставляя рефлекторно, без участия головного мозга, отдергиваться, добавляя остроты в ощущения. Я видел, какие в канале водятся рыбы длиною с полено, а зубы — как у собаки. Хорошо, что такая за ногу не цапнула!

Однажды я опалил вас, мои любезные, солнечными лучами, как, впрочем, и руки, и шею. Да так, что пришлось мазать обожженные места первоклассным кефиром, какой теперь давно не выпускают, и вы посылали голове сладкие сигналы блаженства. Это удовольствие можно сравнить лишь с тем, когда я неудачно открыл шампанское и облил вас с бедер до пяток охлажденным полусладким шипучим вином.

Когда устанешь от дорог, купи скорее крем для ног! Жена на 23 февраля подарил крем «Морской волк». Долго мы смотрели с внуком на коробку, читали аннотацию. В составе крема экстракт можжевельника, муравьиный спирт, вытяжки морских минералов, хитозан из панцирей крабов. Морской волк был на упаковке нарисован с одним глазом, так и у деда один глаз прибаливает. Реализм в медицинском исполнении. Наверное, капитана акула за глаз укусила, — догадался мальчик. Я не сразу обратил внимание на его экзотическое высказывание.

После нанесения крема тепло и мягкость ощущались в пятках. Оттуда, снизу, пошло приятие мира. Все-таки в подошвах душа живет. Какое счастье — умащать ноги. Это еще в Библии отмечено.

Становится понятна страсть женщин к мазям — для лица, ног и рук. И вот выясняется, что моя жена питает ноги кремом «Акула», на что обратил внимание внук. Слышится в этом слове английское «кул» — крутизна и подзабытое ныне женское имя Акулина. И поговорка «Из куля в рогожку». В том косметическом средстве основной компонент — рыбий жир. В аннотации китайский производитель деликатно сообщает, что крем позволяет устранять дурной запах рук. Хотя и предназначен для ног. Возможно, китайцы называют руки и ноги одним словом. Или так: «милая, я так люблю твои ноги, и мечтаю воспитать из них руки». Только решил поставить точку в этом пассаже, выяснилось, что из акул изготовляют лекарство для мозга — болезнь Альцгеймера — для патологически забывчивых людей.

Одна артистка недавно в Интернете поделилась тайной избавления от морщин — никаких кремов, мазей и гелей. Просто на обед берет рыбу пожирнее — палтус, кету. Полезно и для лица, и для ног. Курицу нужно есть руками, а рыбу — ногами. Из рыбьей кожи коренные северяне шили обувь, непромокаемую, сберегающую ноги. Возможно, и сейчас шьют. Это вам не резиновые сапоги!

Подошла к туфельке нога? Стало быть, пора просить у Золушки руки! И сердца. Только осторожно формулировать, чтобы не было понято как принуждение к трансплантации.

Золушка — нежное угнетаемое создание, а есть ли мужской аналог этой героини?

Если у второклассницы обнаружились грудки, выросла талия, забудь о фитнесе и диете. Пути назад нет. Только вперед!

Я люблю ходить на руках и делаю это часто, а ноги, надо заметить, у меня развиты хуже, отдых им нужен. Даже покой.

Да и с руками в последнее время что-то непонятное происходит: загрубели, потрескались. Непроизвольно лезут в сапоги и скрываются там, словно лисы в норах. Смазываю вазелином, а толку — как мертвому припарки. Какой-то особый крем для рук выбрать. Подскажите, доктор.

— А вы попробуйте акулий крем для ног. Только не переборщите, не зацепитесь за акульи зубы.

Китаец Ми Ша скупил сапожные будки, стал своеобразным буддистом, газетные киоски приспособил под обувной ремонт. Того и гляди, станут ему обувь, нуждающуюся в починке, пароходами везти.

Иной раз идешь по городу зимой, и ноги мерзнут и тонко скулят, как собаки: скользко, постоянное напряжение. Но вот все меняется. Тают снега, наступает сезон прогулок. С радостью, что не скользко, цепляешься подошвами ботинок за черный тротуар.

Сразу проникаешься мыслью, что ходьба по гололеду — своеобразное физкультурное занятие, легко отнести его к лечебным процедурам. Вызывает сокращения мышц, о существовании которых и не подозревал. К дороге прикован мыслью, что тротуар притягивает магнитом. Вот-вот навернешься. Слово за слово, трещина затрещину — получаешь затрещину. Как удары тамтамов по тут-туту. Земля притягивает и делает это неравномерно, в этом и заключается основная опасность.

К слову сказать, самая лучшая обувь, которая доставалась моим ногам — «Саламандер». Не скользит. Но все равно раз-другой упадешь за зиму.

Когда-то город славился тротуарами из бетонных шестигранников, которые вошли даже в стихи поэта-шестидесятника. Время бежит, и железобетон пасует перед морозами и дождями, хорошо еще, не так много химии достается нашим дорогам, а то бы давно все развалилось. Арматура хватает петлями и топорщится шильями, вот я и запнулся. Хорошо еще, в тело не вонзилась арматурина. Случилось это падение возле аптеки «Витаминка».

Плиты похожи на пчелиные соты и скрытую рекламу «Билайна». А мне только что предложили листовочку этой телефонной компании, я не воспылал энтузиазмом. Энергия отрицания разлилась по организму и сбила меня с шага. Упал удачно, не побился. Только из фотика выпали батарейки, и ладонь покрылась точечками крови.

Машинально захожу в аптеку. Симпатичная ухоженная женщина-фармацевт продала мне перекись и пластырь, помогла обработать ранку. И нежно заклеила пластырем. Не было боли. Только чувство неловкости и облегчения, что легко отделался.

Удачно вышел из ситуации, а то ведь в феврале после метели неподалеку от моего дома на дорожке через скверик запнулся и упал пожилой мужчина. Полтора часа пролежал на снегу, пока не добралась до него по сугробам «Скорая». Наверное, обморозил ноги. Или руки. Позже молва докатила, что сломал ногу, и это на пушистом снегу. А если бы на голую плиту возле аптеки хряснулся? Да что тут говорить и каркать! Знать бы, подошел, а то ведь думал: придуря-ется. Может, у него кружка рядом стоит — собирает мелочь на хлеб оригинальным способом?

И то сказать: спешил я на студию телевидения выступать. Всемирный день поэзии, оказывается. В этот день телевизионщики другой студии коллегу хоронили: он из шоферов в журналисты выбился. Траурный марш в ушах звучит как предупреждение. Ноги натянуты в струны. Скольжу, местами такие наброды, что черт ногу сломит. Но я же — не черт! Вернулся наконец-то домой, будто совершил тяжелую работу. Поздравляю себя с благополучным завершением похода. Смотрю телевизор: вот он я в записи, не зря ходил, в ногах правда есть!

Да, не сказал о встреченном благообразном человеке с ароматом композитных духов в дымчатых очках. Он не останавливал, не просил денег, просто притормозил мне движение, придвинулся лицом к лицу: «Бог вас любит!» В чем подвох, я так и не понял. Хотя размышлял потом, и холодок пробегал по икрам. Будто крылья там про-чикнулись.

Как-то иду по центру. На лавочке в аллее сидит немолодой человек и разговаривает. Подумалось, что это Шуберт: зовет меня. Иду, придумываю на ходу фразу поприветливее. А это не Шуберт. Незнакомец. Ему судорогой ногу свело. Вот и разговаривает с ногой. Смущен моим вниманием, которое выразилось в вытягивании шеи и бороды — в сторону беды.

Сидит он, кстати, в сотне метров от травмпункта. Столько сломанных конечностей тут за день перебывают. Тонну гипса тратят. Женщина упала на гололеде, сломала ногу. Гипс, то да се — иссохла. Потеряла привлекательность. Да какое там — было бы хоть немного здоровья. А мужу что — ему женственность подавай. Бросил. С горя женщина потеряла осторожность, пуще прежнего по гололеду шастает. И, как и следовало ожидать, падает и ломает вторую ногу. Конечно, боль и печаль. Но вторая нога тоже худеет под гипсом, и потрясенный муж возвращается к любимой.

А у резиновой Зины переломов не бывает.

Один психолог считает, что нужно разговаривать с собственными органами. Сотрудничать, как с органами внутренних дел. Серией монологов, адресованных печени, легким, ногам, рукам тот веселый человек начинает рабочий день. Да и спать надо так, чтобы не проспать момент истины. Люди не всегда обнажают нутро, иной выдает себя за другого, да так, словно замуж. Но нельзя быть неискренним с частями целого. В ответ скашливается слизь — зеленая, густая. И видом, и вкусом похожая на клей № 88. А то и песчинка на зубах хрустнет — по причине задымления автотранспортом. Ноги гудят, словно желают произнести нечто важное. Учатся членораздельной речи, а получается все еще члено-вместе. При осмотре красуются инфильтратами — выше ступней. С ногами нужно тоже говорить, поощрять, нахваливать. Награждать почетными грамотами. Отныне обещаю уделять им больше внимания. Обнимаю собственные ноги, и они телепатируют свою симпатию.

На ступнях есть точки, воздействуя на которые, можно добиться улучшения зрения, а с глазами у меня последние два-три года, я уже говорил, неважно. То одни капли закапываю, то другие. И что замечаю — потресканные ступни уж не так донимают, затягиваются. Как говорится, обратная связь: лечи глаза, ноги станут зрячими.

Но недавно в аптеку захожу и запинаюсь. Чуть не грохнулся. Ступеньку не заметил. Раньше я мелкие препятствия ступнями видел, а теперь — не очень. Пожилые люди вообще-то тростью пользуются. Я пока не решаюсь. Не каждому это идет. Возраста не достиг, чтобы с тростью. Лучше уж с трансвеститкой познакомиться — пусть побудет поводырем. Не спешу тратиться: может быть, пока суд да дело, станут в трость вмонтировать видеокамеру — для лучшего обозрения препятствий и более тесного контакта с ногами. Тогда и куплю. Конечно, в этом случае нужна подходящая обувь, чтобы ею любоваться между делом посредством телевизионной трости.

Перед летом, 20 мая, получил я в подарок от жены модные туфли с острыми носами, как у сказочного персонажа Маленького Мука. Стал примерять: если не подойдут, можно вернуть. Случай редкий, нельзя упустить, — на пальцах объясняет жена. Туфли в этой партии последние. Таких больше в Магадан не завезут: цена, словно прыжок с шестом, скакнет и станет недоступной. По крайней мере для меня. Лови момент, как говорится, — в пятый раз объясняет любимая женщина. Ловлю. Носки новые надел, — из бывшего книжного магазина. Туфли, как игрушки: коричневого цвета, по швам высветленные. Это искусственное старение, — объясняет жена. Она сама когда-то, очень давно, старила себя прядью седых волос.

Левую обул. Правую никак. Главное дело, обувка на два размера больше, чем ношу обычно. Ноги, что ли, распухли? Лишняя ороговевшая кожа мешает! Как говорится, жар в висках, от нагревания тело расширяется, а душа сжимается и уходит в пятки.

Пошел в ванную, набрал горячей воды, мыла побольше. Распарив, шлифую подошвы напильником. В юности доводилось мне послеса-рить на радиозаводе, резать и шлифовать сталь. Веселенькое дельце. Вспомнил это дело. Умилился. Там у меня знакомая была — Оленька. Ножки. Губки. В рабочей косынке девушка.

Конечно, у нас в стране и раньше заботились о ногах. Но, если честно, по остаточному принципу. Я не о кирзовых сапогах, я о косметике. В первое время я чуть не упал в обморок, узнав о специальном креме для ног. Для рук — куда ни шло, хотя и эти нежности заставляли сжиматься сердце от неловкости. Я был не прав. Крем для ног — крупное изобретение человечества, я бы ввел в обиход и тени для ног. С полгода назад я с изумлением узнал, когда карта легла: есть специальная методика наложения макияжа, если женщина больна глаукомой. Как раз решался вопрос, надо ли зачислять меня, слепошарого, в ряды больных глаукомой, и подобная информация сильно задела. Если припрет, воспользуюсь этим рецептом. Мужчинам теперь немало от женщин перепадает — например, колготки: на подледной рыбалке незаменимая вещь. Тень для ног — я запатентую эту идею для жаркого климата. Пусть ноги, эти невинные страдальцы прогресса, на солнцепеке имеют температуру не выше, чем в тени!

Отложил напильник — хватит, а то до кости можно сточить. Теперь повысушить кожу. Через полчаса я обулся. Что и требовалось доказать. Хожу по дому туда-сюда. К новой обуви нужно привыкнуть. Вписаться в габариты. Похоже на то, как впервые с легковушки пересел на грузовик с прицепом, водишь по узким улицам.

Смотрюсь в большое зеркало, оно еще с советских времен молодит. Видок у меня экзотичный: глаза будто бы больше стали, повылезли из мешков. Вылитый спортсмен: в новых туфлях будто на лыжах идешь. Кстати, где у меня лыжная мазь, с минувшей зимы осталась?

И вдруг такая отчаянная боль, глаза на лоб. Пришейте, пришейте, Маресьеву ноги! Стал снимать туфли Маленького Мука, а не снимаются, будто электросваркой прихваченные. У нас вот на заводе сварщик был, свой рабочий шкафчик не на замок замыкал, а на электродугу.

Лег на пол, ноги вверх задрал: думаю, кровь от ног в голову отольет. Помогло. Разулся, радуюсь, ликую, можно сказать. Будто и впрямь чуть не лишился ног. Никогда не был модником, не стоит и начинать. Пошел на китайский рынок, отоварился. Легко обулся, в ногах благолепие — будто ступни шлют мне воздушный поцелуй, как воздушные гимнасты. Нашел на полке сборник сказок Хауфа, еще сыну его покупал: дай, думаю, перечитаю про Маленького Мука, он мне теперь почти что сводный брат. Намаявшись с тесными ботинками, сделал вывод: мир тесен.

А куплю-ка, чтобы неловкость загладить, носочки — хлопок пополам с вискозой. Ласкают ноги, нежат. Приобретаю их у женщины, которая прежде много лет занималась книжной торговлей и теперь, наряду с чулочно-носочной продукцией торгует томами русской и зарубежной классики, всякий раз удивляя, сколько в свое время в нашей великой стране было издано великолепных книг. И внукам, и правнукам досталось. Большой магазин «Знание», торгующий теперь обувью, будит воспоминания: ведь на фасаде осталась памятная доска, посвященная писателю, исходившему Чукотку вдоль и поперек и прославившему северную землю в книгах. Глядишь и глазам не веришь, как ноги возвысились в смысле интеллекта. Такое диво — будто сапожник с сапогами.

В соцвремена у нас все делалось тяп-ляп, а в обществе потребления мы достигли новых высот. Надеваешь новые носки. Тут же они рвутся на большом пальце. Что ж, поношу еще несколько дней да выброшу без стирки. Иной раз держатся два месяца! А бывают ситуации, которые я бы назвал юмористическими. Сентябрьские носки ношу третью неделю, а пальцы целые. Пригляделся попристальнее. Да, пальцы целые. Пятки тоже, однако, ниже точки юнь-циань на подошве дыра с 10-рублевую монету. Возможно, следует оценить ситуацию в рублях.

Не жалей ботинкам гуталина, он придаст ногам твоим адреналина.

Счастье гнездится в ступнях, когда наждак подошв превращается в бархат и шелк. Ноги одобрительно постанывают в ответ. Прошу их не обижаться на невнимание, просто такое тяжелое прокрустово время, надо преодолевать его общими усилиями и средствами. Смета — в конце туннеля.

Дайте срок, разгребу завалы и встану на ноги. Ноги дорогие, я покрою вас поцелуями. Не спрашивайте, как. Сам не знаю. Как-нибудь, коль обещал. Только об этом — никому. Секрет. Прежде всего, пусть не знают руки! Левая рука не знает, что делает правая. И наоборот. Вот Задорнов все клеймит и клеймит американцев: тупые. Это оттого, что у них дороги хорошие. А наше бездорожье — первая защита от дурака. Заставляет думать, соображать, на ходу подметки рвать.

Присядем на дорожку, дурачки!

На самом деле глупыши — птицы такие. На самом деле они, думается, тоже норовят присесть на дорожку, разбежаться и взлететь.

Дурная голова ногам покоя не дает. А мы поменяем их местами. Вернее, функциями. Признаюсь, антимонопольщики мягко подвигают к созданию конкурентной среды. Мол, ходить можно и на руках, а любителям острых ощущений — на голове. Что ж, верно, не поспоришь.

Но тогда мне придется не только приложиться к ступням, но и поцеловать себя в мозг. А в нем и заголовок проклюнулся: «Откуда есть пошли конечности-ноги расти-корячиться».

 

Портретное сходство

На юбилей писательской организации магаданские сочинители получили портрет поэта Пчелкина, иначе говоря, Пчелы. Художник Валерий Прасков, его друг, завершил начатое при жизни стихотворца полотно. Хотел медовыми красками работать, но остановился на привычном масле. У поэта не только мед на устах был, но и масло в голове, то и дело подливал его в огонь. Как спирт в воду. А любимая шутка, как он скупил все учебники по пчеловодству, присланные на Чукотку шустрыми снабженцами вместе с чехольчиками для проездных билетов на метро.

Возгласы первых зрителей-писателей при виде портрета были такие: «Нет. Не похож, вот фотка, сравнивайте». Коллегиальное решение: не очень похож.

Энтузиазм коллег-поэтов пригасает. Портрет не водружают на стену, а до поры до времени ставят на стол, за которым когда-то Пчелкин сиживал. Первые дни странное чувство овладевает каждым, кто заходит с улицы в писательский офис. Если заглянуть в дверь, то долю секунды не можешь отделаться от чувства, что за столом живой поэт. Брр! Морозец по коже. Сам испытал.

Спустя год случается, что литераторы разбирают архив и натыкаются на непривычную фотографию, которую надо атрибутировать. Не понятно, Пчелкин на ней или, может быть, другой поэт — Владимир Першин или Альберт Адамов. В молодости все на одно лицо, как цыплята, да и снимок мутноватый, в стиле тех не цифровых лет. Возможно, Асир Сандлер, репрессированный медик, снимал, а тому редко когда удавалось навести на резкость, из-за постоянного умиления жизнью.

Нет, это не Пчелкин, — делается вывод. Не похож. Гляньте на живописный портрет кисти самого Праскова, убедитесь. Рука мастера. Крыть нечем — эталон. И давай ретушировать снимок, подгонять под видение живописца. Глаз художника, да еще заслуженного — это вам не мертвая стекляшка объектива.

Вообще-то, если разобраться, зрение — коварная штука. Вотя спускаюсь по лестнице в своем подъезде, поглядываю в окно во двор. Там стоит машина — старая, крашенная половой краской «Волга». Спускаюсь до низа, открываю дверь подъезда, пытаюсь подробнее рассмотреть транспортное средство. Изумлению моему нет предела. Это, оказывается, вовсе не «Волга», а «Жигули» шестой модели, причем свежая машина. Без единой царапинки. Конечно, не совсем чтобы с конвейера. Но со следами былой красоты. Словно женщина бальзаковского возраста. Как же так спутать — «Волга» и «Жигуль» большая разница? Совсем зрение никудышное. Или произошла мгновенная смена декораций? Пока я спускался, одна машина уехала, вторая припарковалась. На этом я поставил точку в своем внутреннем расследовании. А то будешь понты гонять, крыша съедет. Большое видится на удалении — сквозь толщу лет, сквозь расстоянья. Сквозь батареи бутылок чистой, как слеза умиления, «Гжелки». Не надо лезть в бутылку.

Малое тоже разглядеть бывает не просто. Особенно — микроскопическую любовь близких. Но и она порой, при каком-то повороте, насквозь кумулятивно прожигает душу, особенно после первой рюмки!

Смотрит поэт Пчелкин с картины Праскова на портрет прозаика Мифтахутдинова, кисти Михаила Хазиева, погибшего при загадочных обстоятельствах: от удара чайником по голове. При жизни писатели не очень-то друг друга жаловали, а так вроде друзья. Улыбаются со стен. Похоже? Не похоже? Наливай, разберемся! Говорят, по фотографии, если человек умер, можно это уловить, что-то меняется в структуре изображения. Лептонная лепота. На картине Праскова Пчелкин как живой, и с годами это ощущение усиливается. Недаром словом «живопись» это искусство называется.

Был у него в мастерской. Там многие толкутся. Кому не интересно, как создаются картины? Бесплатный театр. А он не делает тайны. Глаза при себе? Дома не оставили? Разуй, смотри. На стенах развешаны пейзажи. Морской, горный. Он осматривает свои полотна шлифующим взглядом, что-то правит кисточкой, подмалевывает. Быстро работает, на большом подъеме. Воздух пахнет краской, словно свежими, из Госбанка, купюрами. Но и морским бризом веет от картин. Стланиковой хвоей и багульником.

На полотнах все та же непостижимая наша Колыма, только просветленная, словно поцелованная Господом. Кобальтовое море — глубина и хлад. Знакомые оттенки. Рокуэлл Кент, что ли? Или я ничего не понимаю. На Рокуэлле цвет клином не сошелся. Сам себе напоминаю гусенка. Якобы тот проклюнется из яйца и первое, что увидит, принимает за мать, устремляется вослед.

Я когда в Магадан приехал, видел репродукции знаменитого американца и вживую северное во льдах море в районе Армани. Вылитый Рокуэлл Кент. До сих пор так считал, пока не увидел работы магаданца. Ходил по персональной выставке, и в голове роились какие-то невысказанные слова, их еще предстояло выделить из хаоса. Смотришь на его работы, и вроде сам тоже что-то сделал. Гигант. Прасков — наше все. Прасков — это наш Прасков.

Кстати, сам он похож на американского актера Николсона. Только это не сразу бросается в глаза. Он настоящий артист разговорного жанра в номинации «Мхатовская пауза».

Возможно, я слегка обидел его бестактностью. Портрет мальчика мне понравился. А тот, с кого писан, здесь же — Троша. Прасков его как раз домой отправляет. Не должен малец слушать взрослые разговоры. Нас несколько было мужиков — составителей натюрмортов. Детям лучше такое не видеть. Пусть взрослая жизнь пока тайной побудет. Я слово «внук» проронил на автомате, а Трофим — не внук — сын. Ну да, как-то не подумал. А впрочем, не мужицкое это дело — в родословных разбираться. Наливай да пей.

Напечатали мы репродукции живописца в журнале «Колымские просторы» — портрет поэта, портрет сына, пейзажи. В том числе картина «На Ольском перевале». Цветная вкладка получилась. Когда над номером шла работа в типографии, пришлось сделать уточнение — заслуженный художник. Как раз подтверждение пришло — в самый дождь в типографию ходил — поправку внести.

Журнал понемногу расходится среди старожилов. Когда уезжают на материк, сердце рвется в разлуке. А тут более трехсот страниц текста, перечитывают со слезами на глазах. Картинки смотрят.

Одна пожилая женщина в Оле в сталинской ссылке родилась. Родители репрессированные. Так и жила в этом древнем населенном пункте, основанном первопроходцами, много лет, до самой пенсии. Потом надумала на материк переезжать — в Екатеринбург. Есть такой обычай возвращаться на историческую родину, чтобы провести остаток жизни в комфортном климате. Переехала, и скоро обуяла ее особая тоска, которую журналисты не совсем точно называют ностальгией. Сердце ноет и стонет. Не поддается ни уговорам, ни медицинским препаратам. Тут уж начинаешь сомневаться, для того ли искусство предназначено, чтобы сердце в клочья рвать. Да ведь дело-то не в картинах, не в стихах и рассказах. Хотя и в них тоже.

За двадцать, тридцать и сорок северных лет привыкаешь к колымскому среднегорью, к воздуху и дождю, ветру и снегу в июне. Море… По морю тоска — соленая. Какое в Екатеринбурге море — есть небольшая речка Исеть, чуть больше Магаданки. Правда, ухоженная, в гранит облицованная. На Урале красивых полудрагоценных самоцветов и поделочных камней несметно, здания облагораживают, набережную, станции метро. Есть плотинка — место отдыха. Вода шумит и, если закроешь глаза, то и рыбной свежестью вдруг пахнет. Рыбакам скажешь, какие у нас клюют — не верят.

Помню, в далекие студенческие годы приходили на берег пруда поднабраться моральных сил для очередного экзамена. Глянуть в глаза гранитного сказочника Бажова. Прозвище у меня было — самому не верится — Данила-мастер. Теперь там, на берегу, памятник Битлам установили: вроде как музыкальная столица.

Учились мы в Уральском университете, там были девушки симпатичные, глаз радовали. Можно лодку взять — их покатать. Уральский говорок и смех — словно горох сыплется. Попадается им молчун, они и рады, сороки. Трещат, гипнотизируют. Ненароком втемяшилось, что мы с этой ольской женщиной, которая уехала, для удобства я ее Олей окрестил, были знакомы, я ее на лодочке катал, и какой-то молодой уралец бросился в воду спасать тонущую собаку и сам погиб. А куда ходят гулять магаданские парни с девчатами в белые ночи? На берег Нагаевской бухты? Там тоже кое-что из полированного камня — памятник первопроходцам. А иногда море медуз выбросит — словно автомобильные фары, мертвого кита выкатит — на радость чайкам.

Есть на окраине города Екатерины Уктусские — не смешите меня — горы! Но на лыжах можно лихо съехать зимой. Выстроен трамплин. До магаданских сопок, даже невысоких, этим горам далеко. Но чем богаты, тому и рады. А у нас грозятся на Марчеканской сопке новый Куршевель построить. Ну, так и банкиров у нас здорово прибавилось, если вдруг всем одновременно придет мысль помочь построить горную трассу и отель у подножия — все может быть. Аквапарки тоже.

И вот листает пожилая женщина наш журнал, находит вкладку заслуженного художника России, а там «Ольский перевал». Картина — как раз в тон переживаниям. Сколько раз бывала она на том перевале, — и летом, и зимой. Ветер верховой гонит неустойчивые облачка. То появляются они, то мгновенно рассасываются, словно их выпуливает на вершине крохотный паровозик-невидимка.

Конечно, репродукция мелковата, а хотелось бы на стену водрузить. И тогда она мобилизует все свои способности, усиленные тоской по второй родине, копирует изображение на холст. И вышивает гладью. Час за часом ткет иголкой. Своеобразная иглотерапия получается. Я ее понимаю. Если еще раз в жизни доведется в Екатеринбурге побывать, хорошо было бы встретиться да на вышивку ее поглядеть. Пельмешек уральских отведать, как в юности.

Поскольку ни рисовать, ни вышивать не умею, беру билет и еду на автобусе из Магадана в поселок Ола, похожий на возглас футбольных болельщиков. Карабкается автомобильчик на сопку, и — море внизу: в солнечную погоду являет оно радость и синеву. Прошу притормозить на перевале, прославленном Юлианом Семеновым: он описал это место в своем детективе, по которому был снят сериал, и впервые не в Америке, а у нас фигурирует расчлененка. Водитель удивился, но остановил автобус. Я, говорит, помню вас: по телевизору видел.

На Ольском перевале куропатки перелетают дорогу, зайки, лиски. Поселковые бродячие собачки приходят из Олы и Гадли, совсем как туристы-непоседы. Поближе к волку. Как молодые солдатики в самоволку.

В первые свои магаданские годы я все сравнивал местные виды с теми, что знаю по репродукциям картин японских мастеров. Такой любовью насытили они и скалы, и снег, и ручей, и траву в ручье, и водопадик на камушках. Цветы рододендрона. Что-то рассказывает водопадик, словно любящая женщина, напевает, намурлыкивает — не переслушаешь. А на картинах магаданских живописцев речной и ручейный шум запечатлевается и заставляет все естественные жидкости организма трепыхаться в унисон. Каков бы ни был крохотный водоем, над ним нервное микрооблачко, похожее на испаринку под очками. Не бурчи, ручей, давай по порядку излагай, а лучше подай свою жалобу в письменном виде!

Давно-давно колымские виды вызывали еще и ассоциации с картинами Рериха. У многих зрителей, когда никого не выпускали из страны, этот художник вызвал романтическую мечту о Тибете. У нас в провинциальном Новосибирске есть зал Рериха, и это тоже повлияло на решение переехать в Магадан. С годами наступило прозрение: колымская натура гораздо сильнее бередит душу, чем творения художника. Здесь, в Магадане, мой Тибет. Здесь моя японская икебана с Шамбалой заодно. В печенках сидит.

Однажды летом Прасков на материк выехал отдыхать. Как теперь принято говорить у президентов, брать рабочий отпуск. Он ведь ни дня не может без красок и этюдника. Берет сына Трошу и жену Ма-ришу — для душевного равновесия. В Питер едет, а то и в столице гостит у коллеги. Тот в самом центре проживает, возле Кремля и знаменитого собора. До этого на Чукотке несколько лет обретался, как и Валерий Трофимыч. Алексей Иванович, захватив колымского друга, едет пятничной электричкой в подмосковное село Верхнее. По объявлению. Издалека видит красавицы-елки на одном из участков. Такие они яркие, просто светятся. Словно у ленинского мавзолея. Душа наполняется легкой скорбью. И радостью, словно в новогодний праздник. Вообще-то Прасков и зимой, и летом ощущает себя Дедом морозом: борода и усы при себе, только подарочки деткам раздай. А это дело нехитрое и возможное.

Сквозь навернувшуюся на глаза дымку москвич подумал, что не будет растить на дачном участке картофель и морковь, пока есть капуста на банковском счету. А нужна ему вот эта высокая безмолвная еловая печаль, когда даже ветер ее не нарушает шелестом листьев. Еловый лес, судя по нашим сказкам, будто бы безрадостное место, где собираются кикиморы и лешие, печаль-тоску навевает. Вот березки сердечную боль врачуют, а в осиннике можно удавиться. Елки напоминают о кладбище. Но это фольклор, а художнику и темный лес, и болото, и облака, и солнышко все мило и просится на полотно — пожить особой жизнью в ином измерении.

Праскову елки зеленые восторгом на душу пролились. Благодаря этим елкам в голове вертится выражение: новые, как с иголочки. После Колымы так обычно бывает, где елок вообще нет, кроме самого юга, ближе к Охотску. Есть лиственницы, кедровый стланик и нет чисто зеленого цвета. Только с чернотой, как ложка меда с ложкой дегтя. Стал он елочки глазом ласкать, веточку за веточкой. Достал этюдник и понял, как соскучился по зеленому чуду.

А его спутник Алексей пошел по дворам и увидел на лавочке у деревенского домика бабульку в платочке и джинсовой куртке — с Внукова плеча. Та походила на девочку-подростка: миниатюрная, аккуратная, чистенькая, ухоженная. В руках она, словно младенца, баюкала пачку соли. На ее состарившемся лице была крупными мазками нарисована скорбь.

— Да вот, соль отнести надо… Капустку жалко, — со вздохом молвила женщина, не дожидаясь вопросов. Видимо, по выражению лица узнала в колымском художнике «своего».

Дом, где она жила, — на двух хозяев. Вторую половину домика пару суток назад купили энергичные люди. Заодно прихватили все, что плохо лежит. Отняли у бабульки мешок капусты, а саму заперли в сарае. Не со зла, конечно. Просто у них так организм устроен. Будто история вспять повернула, и пришли мироеды.

Из-под незаконного ареста ее, в конце концов, выпустили, да вот капуста продолжает томиться и вянуть. Посолить надо кочаны, а то пропадут. Капуста эта ей как родная: сама и полола, и окучивала, каждый кочан знаком, до последней жилочки. Ладно, саму обидели, так она уже и простила, и забыла. А бедный овощ — это даже не тварь бессловесная. Кошка вцепиться может. Собака — покусать. Корова лягнуть. А кочан молчит, не даст отпора. Даже голоса не подаст. Недаром тяжелобольных людей называют овощем. Тех, которые лежат в коме с трубочками в носу.

— Пусть не мне овощ достанется, пусть другим, но чтобы не пропал. Не погнил бы в мешке, — словно заклинанье, раздается из уст женщины.

Вот и пришла она к новым соседям с пачкой соли, ждет, когда кто-нибудь выйдет. Чтобы договориться о капусте. Может, они не умеют, так она сама им посолит.

Прасков узнал эту историю, елочкам дал временный стоп. И создает самый непостижимый женский портрет. В честь художника дали ей прозвище Прасковья. Некоторые из зрителей обращали внимание на необычный цвет глаз женщины. Они были серыми, если дождь моросил, и сияли морской синевой в солнечный день.

Кто-то, не напрягая извилины, говаривал: «Вылитая Мона Лиза». Кто-то находил сходство с иконой. Один оригинал-искусствовед запоздало бухнул: «Перестройка».

Прасков изобразил женщину с пачкой соли. Чтобы не пропала втуне поза няньки, хотел младенца в руки дать. Пусть для мадонны возраст не тот, но и так рассудить можно: подвиг материнский в искусстве отражен, а ведь еще никто не изображал бабушку с внуком. Так бы и сделал, да не нашел, с кого младенца списать: сыновья той старушки выросли, разъехались, внуки соответственно в городе, учатся, а малые детки в ясельках. Правнуков пока не предвидится.

Капусту общими усилиями вырвали из рук равнодушных людей, и многострадальные кочаны вписались в художественное полотно, отдаленно напоминая бутоны мичуринских роз. Пачка соли тоже попала на полотно, правда, в распыленном виде. Уж такая жизнь пошла. Вроде и горечи нет — не война, не голод. Но и не сахар. Порой житуха такая — словно крепкий раствор соли — до кости выедает.

Есть, конечно, и такие, что в эти времена как сыр в масле катаются. Как те, что отняли капусту у беззащитной пенсионерки. Вот именно они, узнав, что дачный поселок посетили художники, а один так вообще признанный и заслуженный, решили, как обычно, воспользоваться моментом — заказать поясные портреты, нацепив побольше бриллиантов. В кабине богатого джипа. Живописец отказался от заказа, как отрезал. И причину не раскрыл. А те тупые, мозг жиром заплыл, догадаться не могут.

Потом Алексей растолковал. Для начала велел прощения у соседки попросить. Как следует, на коленях, хотя вроде как простила. А портрет — что? Забудьте! Льстить Прасков не умеет. Такой уж крест ему дан — суть, нутро выявлять на полотне. Возьмется мордант писать — сами рады не будете. Как рентгеновский снимок будет: вид насквозь. Если опухоль, так и ее не скроешь. Пока не знаешь, так вроде и проблемы нет, а узнаешь, покоя и довольства лишишься навсегда.

Так уже было: один заказчик Праскова, успешный предприниматель, собрав в спортивный баул, считай, два пуда налички, отдал в храм, а сам, немного погодя попросился в монастырь.

ПРОСТИ НАС, ПРАСКОВ, МЫ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕМ!

А старушке подогнали полную машину капусты.

 

Женщины — в интерьере и на пленере

1

Ночами у нас в феврале к тридцати мороз подбирается. Днем значительно теплее. Правда, воздух не прогревается, да он и летом не прогрет, зато прозрачен для жестких лучей из космоса. Долгие годы я думал, что они только в учебнике физики, да вот прозрел, кожей, родинками чую и пятна на солнце, и магнитные бури, и лунные затмения. Порою природные факторы так пробирают, что медицинского спирта не надо. И с годами все сильнее.

Самый лучший родник в городе — в морском порту, в бухте Нагаева, весь город ездит туда набирать в канистры — вкусна водица, но, когда наступила гласность, прозвучало, как обухом по голове: фонит. Правда, у нас все горные породы, что называется, искрят. Тут тебе и олово, и свинец, и вольфрам. Уран, было дело, каторжане добывали. Не говоря о злате-серебре. И еще редкие элементы навроде палладия. Уж больно рифма звучная: палладия — поладила. Есть у нас в районе курорта Талая озера с живой водой. Или мертвой. Смотря как посмотреть. Рыба в них не водится. Зачем в Сочи тащиться, если свой радон — хоть цистернами вози.

Через несколько дней, как Чернобыль взорвался, мы с сыном в Алушту улетели, такие уж достались нам путевки. И почему-то сразу оказались в центре внимания. Отдыхающие подкатывали: мол, откуда вы, молодые люди, приехали? Случайно не из города на букву «Ч»? До сих пор не пойму, что они такое нестандартное в нас нашли, что в глаза посторонним бросается. Не станешь каждому растолковывать, что загорали на лыжне в Снежной долине. Там в пору сталинизма больные заключенные находились, доходяги. Кто в мерзлоту, а ведь кто-то с того света возвращался, книги писал.

Главный магаданский специалист по радиации примерно раз в год публикует статью: мол, у нас есть пятно в грунте от поломанного еще в перестроечные времена измерительного прибора. Зараженный грунт вывозят на грузовике, хоронят с почестями, но на следующий год пятно опять появляется. На некоторое время магаданцы и особенно магаданки становятся мнительными и пытаются собственной кожей почувствовать вредоносные факторы. Есть поверье, что перед тем, как пить ту ключевую воду, следует затаить дыхание, тогда оно ничего, проскакивает. Как если упавший бутерброд быстро поднять, к нему ничего не пристанет.

Журналисты восхищаются тем, что в чукотском языке невероятное количество слов, обозначающих снег, да ведь большую часть года земля под снегом, и живущая в Магадане внучка богатого оленевода, чье стадо, если выстроить цугом, было длиной 25 километров, одной из главных жизненных ценностей почитает снежную первозданную чистоту. До сих пор помню: бирюзовый снег несколько лет назад выпадал в мае, а нынче мне рассказывали, красный замечали. Так что нюансов в снежной теме не меньше, чем в белых стихах.

Да вот еще: снег, по информации Гидромета, у нас из твердого состояния, минуя жидкое, превращается в пар — наподобие сухой углекислоты у мороженщицы. Впрочем, я убедился, что это преувеличение. У нас и испаряется, и тает. Возможны варианты. Недаром даже в двадцатиградусный мороз (в Сеймчане был, 27-градусный) звенит капель. Один магаданский поэт написал об этом стихотворение, прочитал жене, а та его на смех подняла: мол, какая капель, когда мороз жарит? И он как-то стушевался, принял ее версию без критики.

А я с женой не советовался и точно знаю: есть капель, а в центре города, где раньше располагался самый большой книжный магазин, а теперь обувной салон, такие нарастают мощные сосульки — в рост человека и диаметром со слоновью ногу. Там, я думаю, не только солнечная радиация наличествует, но и утечка тепла через крышу. Впрочем, бывало и так, что подтекающий кран принимали за весеннюю капель, а сердечный стук за колокольный звон.

В январе солнышко показывалось мало, в феврале оно низкое, но не беда, подрастет. А там, глядишь, и зарплата прибавится. Ну, не зарплата, так пенсия. Идешь на работу, солнечное сияние прямо в глаза с востока, из-за башенки политехникума, идешь с работы — тоже в глаза, но с юга. Так что мало что видишь вокруг, ослепленный. Хорошо, что к концу месяца светило вскарабкалось повыше, можно увернуться, а после женского праздника дорожники вдруг посолили улицу, отчего одна женщина испытала небольшой шок. Взяла прозрачный кристаллик толщиной с карандаш, попробовала на язык и потом в продуктовом магазине не смогла сдержать своего красноречия. Мол, соль на мостовую сыплют — совсем сдурели, а июль придет — чем горбушу да кету солить? Я решил пойти на место события, а в голове вертелось испанское слово «солей» — солнышко. Для того, должно быть, и солили, чтобы солнышко приманить.

Сделав непроницаемое, как у дорожного инспектора, лицо, я остановил женщину, принесшую соль: мол, бывает на вкус солоно, а на самом деле яд, вы поосторожнее, не лазьте в каждую дырку. Не всегда язык до Киева доводит, иной раз Марчеканом может кончиться. Она от неожиданности закашлялась и принялась оправдываться: мол, лизала не взатяг. Да что там, — улыбаюсь, — поступайте, как вам подсказывает хваленая женская интуиция!

Выхожу из магазина и к перекрестку. И, правда, солевые кристаллы заметны на почерневшем снегу. С трудом сдержал искушение засунуть их в рот, как бывало в детстве: такую соль-лизунец давали коровам, и она нам, пацанам, была настоящим лакомством: лизнешь и резко вдохнешь воздух, оно и сладко делается. Кстати, в 92-м жена привозила из Анкориджа бразильские леденцы с солью. Вспомнил детство!

К вечеру посоленный снег съежился от тепла, как я сам, бывало, ежился от холода. Он потек в сторону речки Магаданки со скоростью тающего меда. Такое обманчивое ощущение, что подсоленная вода быстрее найдет путь к соленому Охотскому морю.

Снежная пульпа набухла, возбудилась, почернела и сверканием напоминала мазут — под стать тому, что капельно извергали из себя всю зиму автомобили. В том числе занятые на вывозке снега, его в эту зиму нападало с большим избытком, и знатоки предсказывают богатый урожай брусники, жимолости и голубики, хорошие подходы горбуши, кижуча и кеты.

На обочинах снег потерял свою ужасающую монолитность. Поверх сугробов уже в феврале образовались крохотные ледяные корочки, под ними пустоты. Парниковый эффект. Медленно углубляется крохотная снежная камера. Потом крохотная ледяная крыша ломается, сугроб получает такой вид, будто его выклевали огромные сказочные птицы.

Позавчера с коллегами был в поселке Ола: выступали перед школьниками, а учебное заведение у них знатное, 90-летие отметило. Потом ждали автобуса три часа. Многое повидали из того, на что не обращаешь внимания, если настроен на обычную городскую спешку.

Красивая собака с шакальей мордашкой, лаечка, составила нам компанию. Не обращая внимания на людей, грелась на бетонной плите тротуара у автовокзала, и это на двадцатиградусном морозе. Сама белая, цвета слоновой кости, но с черными проблесками: перепачкана угольной пылью. Ощущение такое, что извозилась нарочно, прячась в чьей-то углярке — чтобы потом ловить головой и туловищем солнечный свет. Продвинутые частники-огородники чернят сугробы угольной пылью, чтобы пораньше посадить картошку, опередить конкурентов и монопольно торговать на Колымской трассе, куда стремятся большегрузные автопоезда, а в дальних поселочках картошку удается вырастить только особо упертым мичуринцам.

Порой за огородные заборы магаданцев, живущих в собственных домиках, наметает за зиму метра полтора осадков — если не принять мер, до осени не растает. Но здесь-то, в старинном поселке, который мы посетили писательской бригадой, по сравнению с городом, снега немного. Возможно, его сдуло ветром. Правда, я до сих пор был уверен, что не бывает в Оле сильных ветров.

Воздух здесь посуше, так что горло в несколько приемов очистилось совершенно. Никаких ингаляций не потребовалось. Наверное, потому, что море рядышком, а в Магадане до него мне полчаса хода. Дышишь с радостью, вроде как поешь, но беззвучно. Гортанью, голосовыми связками ощущаешь спиртовый вкус воздуха и характерный запах стирки. Особенно после того, как подошли две девчушки в расшитых национальными узорами пальтишках из «Детского мира». Перемежая курение сигареты с разговором по мобильнику, красуются перед престарелыми незнакомцами горностаевой грацией, стреляют раскосыми глазками из лука сросшихся бровей.

Здесь не только мобильная связь, но и частное такси. Прогресс! И магазинов больше, чем покупателей. У автолюбителей развлечение — прогреть мотор, подъехать к автовокзалу и тихо стоять, размышляя о вечном. Ехать из поселка в город на такси мы не отважились из-за цены, вот и продолжаем ждать автобуса. Созерцаем, размышляем. Иногда сам удивляешься: у тебя же мозг есть, можно думать и соображать, не держать массивы информации непереваренными.

Не первый раз в Интернете сообщают, что в вечной мерзлоте найдено средство против старения: оказывается, во льду живут особые, альтернативные микробы — одуревши от холода, они дарят народ долголетием. Тюменцы открыли их год назад. Теперь новый этап.

Ученым биологам якобы удалось увеличить при помощи этих бактерий продолжительности жизни дрозофил на 42 процента. Неплохо!

А ведь дрозофилы для меня не пустой звук. Не первый год какие-то мелкие создания всю мою семью до печенок достают: летают круглый год, в глаза кидаются. Думаю, я их занес в дом вместе с привядшими фруктами: купишь на рынке банан, а кто в нем поселился — неизвестно. Эти микроскопические создания и в холодильнике хорошо уживаются. Летают по квартире, дают дрозда. Иной раз яблоки купишь — дрозофилы тут как тут: дай куснуть. Лет восемь держу в доме тибетский молочный гриб. Только поставишь его перезарядить молоком — они тут как тут, дрозофиллят. Жена приладилась домашний квас ставить, и тут дрозофилам раздолье. А вдруг эти мушки тоже заражены микробами долголетия? Может, в кефир заразы напускали? Выпьешь — и будешь на 42 процента жить дольше. Шутка шуткой, в каждом безумье имеется потаенный ум — для внезапных прозрений.

Как-то внезапно я полюбил мемуаристов и очевидцев. Одна сказочница принесла мне свои воспоминания. Мол, здесь в поселке Ола, какой-то зэк-академик лечил свиней и совершил открытие. Зоолог, что с него взять, недалеко ушел от ботаников. Он был вообще-то гельминтолог, нашел в Оле нового, не известного науке глиста. Первооткрыватель дал имя новому виду и такое словечко употребил, которое друзьям-ученым в Москве сразу сделало понятно: жив их без вести пропавший коллега, жене шепнули. Конечно же, она узнала свое юношеское прозвище — Балтимука Хандранука.

Вот и прикинь, как такой далекий и от политики ученый муж попал за колючую проволоку? Какую разгласил государственную тайну? Может, как Бехтерев, который поставил Сталину диагноз шизофрении?

Есть еще одна не проверенная версия: биолог якобы отправил заспиртованный экземпляр гельминта в Москву. Из-за дефицита спирта пришлось применять самогон. Так вот когда коллеги стали рассматривать в микроскоп законсервированный образец, на его крохотном тельце нашли причудливым образом выполненный текст любовного юношеского стихотворения времен биофака. Посвящен он был Балтимуке.

Пораскидываю умом, словно неводом. С большой долей вероятия можно утверждать, что микробы долголетия были первоначально открыты в поселке Ола, ведь гельминтолог, выйдя на волю, прожил долгую жизнь, хотя и тщательно скрывал свой возраст. Конечно, он не хотел, чтобы его открытие продлило жизнь сталинским сатрапам.

Когда возвращались в Магадан, в автобусе стоял блаженный запах снежной свежести. Снега и за поселком немного, видна была желтая прошлогодняя трава. Ее вполне смогли бы достать для прокорма олени, если б их не истребили демократы. А ведь в городе после трех циклонов тротуары в январе, после расчистки бульдозером, напоминали окопы полного профиля. Сейчас-то, к весне, появились участки, где виднеется голая земля, например, возле театрального кафе. Будто там линия метро неглубокого залегания.

На обратном пути меня сморило в автобусе, минут десять пробыл в нирване. Вроде и не спал, а не мог пошевелиться. Будто в детстве, в четвертом классе, когда мне дали рюмку наливки «Северное сияние», тогда еще моя мать не по своей воле контактировала с баптистами. Или адвентистами, всего не упомнишь. Хорошо, что не стал алкоголиком. Нет, пить я не бросил, употребляю в день журналиста, а вот курить — да. Еще до перестройки покончил с сигаретами, когда теща раком легких заболела. Поэтому не люблю дам, глотающих дым, а когда вижу курящую девчонку, услужливое воображение подкидывает страшную картину, как ее молочной спелости грудки съедает черный вонючий канцер. Тогда одно спасение: водку с растительным маслом пить, мне недавно достался рецепт с отзывами, так я все не могу прийти в себя, пятый раз перечитываю. Есть еще рецепт с керосином и грецкими орехами. Подробностей пока не знаю. Тем более что с ценой на нефтепродукты много неясного.

В городе множество машин, курильщиков табака, горящих свалок: безнадежно портят воздух. Ветер уносит смог в море, но налетает другой ветер и возвращает дым и гарь на улицы города. А в Оле, за двумя перевалами, дышишь не надышишься ледяным ароматом. Млеешь, как после финской бани. Жаль, что не получается запастись озоном впрок. А вот зрительные ощущения столь яркие, что переживаешь их еще раз — в автобусе.

У одного нашего пародиста была с собой гитара, так он, пока ждали автобуса на автовокзале, в помещении без скамеек спел несколько своих песен. Он их пишет под Высоцкого и как-то по-цыгански. Я его за глаза зову гитаросексуалом. Кстати, работает в департаменте очистки, бывший метеоролог из Теньки. Ему было зябко, а я ничуть не ощущал мороза в куртке Путин-Буш. И что странно, подвалившие к нам курильщицы-малолетки не полюбопытствовали, кто это там наяривает на гитарных струнах, не вошли в зал ожидания со следами ремонта канализации.

Другой коллега из писательской бригады подсказал, что некоторые железобетонные плиты в районе лежащей собачки освещены солнцем, нужно стоять на них, лайка это учуяла, а темные плиты — холоднее на ощупь ступнями через ботинки. Ноги у меня вообще не мерзли, как-то даже странно. Я стал с годами не таким мерзляком, как прежде. Еще он сказал, что дерево возле автовокзала вовсе не тополь, как мне думалось, а чозения. Вроде красивая, а долго не живет — лет сто всего. Самому-то ему семьдесят, он пишет нежные юношеские стихи. Возможно, и в эти мгновения вертится на уме какая-нибудь стихотворная строка морозной свежести.

Походили по улице, набрели на магазин «Медведь», и в городе есть его тезка. Хочется думать, что это не из-за партии, ведь в районе морского порта есть магазинчик «Два зайца». Просто медвежий угол, тайга, совсем мало населения осталось. Вот улица Каширина — на ней мой университетский товарищ когда-то жил. За время учебы научил меня пить водку, а в мае прошлого года умер. Все мое существо отозвалось: мол, самое время завязать с питьем. Но потом дал слабину, ведь это вечная память, дань бессмертья бывшему однокашнику.

А кто, собственно говоря, этот Каширин? — запоздало приходит в голову. Самое время узнать. Да вон и табличка. Борец за Советскую власть. Что? Что? Советскую. Как-то непривычно уже звучит. Политкорректности маловато. Советская власть кончилась, да это может кого-то неприятно задеть. Можно было бы как-то помягче выразиться насчет власти.

В свое время в Оле были заключенные. Там и бандеровцы сидели, и власовцы, шпионы иностранных государств, диверсанты. Не считая эсеров, троцкистов. Выросли их потомки, внуки-правнуки. Зачем, спрашивается, травмировать новые поколения? Они ни в чем не виноваты. Знакомый фермер, любитель попариться с пиаром, рассказывал, что знаком с тремя поколениями бандеровцев: один в один унаследовали они и пристрастия, и ненависть к окружающей действительности, особенно к коммунистам.

Будучи в отпуске в Питере, я познакомился с одним украинским националистом. Мне их символ-трезубец напоминает компьютерный разъем USB. Специалист он редкий. Лицо человека — миллиметр влево, и нос поехал нафиг, стал ты неузнаваем и зловещ. Рот — тем более. Зубы — прецизионная работа. Молодой человек строил мне центр лица. Мучил смертной мукой целый месяц, инициируя рост костной мозоли. Он так притер живое к неживому, что я стал другим. Подмолодил и облагородил мне облик. Наверное, его возмущал овал моего лица, который, строго говоря, не был овалом, удлинил на пару сантиметров подбородок, сточенный пародонтозом. Меня в Пулково на посадку спереляху в самолет не хотели пускать. Не похож на свою фотографию.

К измененной внешности и внутренний мир потом подтянулся. Навсегда исчезла прежняя угрюмость. Первое время я даже решил, что у меня будет два комплекта челюстей — для повседневной носки и для торжественных случаев. Магаданские коллеги держали меня за хвастуна, когда я сказал, как скромно заплатил за работу. Но не квитанции же мне показывать? Ну, благотворительность, уважение к писательскому бесплатному труду. Так я объяснял себе. И еще я тогда подумал: может быть, у зубного кудесника кто-то из родных сгинул на Колыме? Гвылка его фамилия. Не встречали?

А тут еще Интернет подлил масло в голову: адмиралу Колчаку памятник установили в Питере. Бандера (чуть не сказал Бандерос) стал национальным героем украинцев, президент Ющенко ему Героя Украины пожаловал, эсэсовцам в Прибалтике назначают ветеранские пенсии. Толерантность крепчает. Прислушиваюсь к себе и дивлюсь, что сделали с моей головой демократы. Я не возмущаюсь, будто так и надо.

Раньше бы не обратил внимания, а теперь бросается в глаза облик Олы. Не столь отдаленный от города поселок — как машина времени — кроме мемориальной таблички прежней эпохи, плакат во всю стену, прославляющий строителей коммунизма. Полная бестактность перед поступью истории.

Впрочем, видел я и в укромных местах областного центра хорошо сохранившиеся агитки, призывающие голосовать за людей, чьи имена уже напрочь стерты склерозом новейшей истории. Один обещал тридцать тысяч рабочих мест от своей партии, и время показало, это было такой же правдой, как сорок тысяч курьеров у Гоголя.

Вот и сама природа, кажется мне, подражает разладу человеческой жизни: глобальное потепление, озоновая дыра, крушение бабла, хотя все это может быть таким же враньем, как проблема 2000-го года. Самое чистое в мире море Охотское покрыто льдом, но он слабый, слой 30 сантиметров, а тридцать лет назад — в четыре раза толще был, заявляю как очевидец. Из-за недоделок природы уже были несчастные случаи с человеческими жертвами.

Навага на базаре нынче 110 рублей, а корюшка 250 — похоже, появилась и материальная заинтересованность в подледной рыбалке. Но дороже сама по себе рыбацкая страсть, сравнимая разве что с той, что испытывают темпераментные испанцы на корриде. Встречаю как-то своего товарища, сочинителя, сияющего от восторга. Спрашивает: догадайся, где я был. В гараже? Ответ неверный. Был на море, наловил корюшки, жена нажарила и кормит годовалого внука. Как ты не догадался, ведь я огурцом пахну?

На самом деле от моего друга несет мазутом, как от КамАЗа. У них там вахтовка, а как на ней не утонуть, по тонковатому льду, надо соображать и чутье иметь.

Нас на ольское выступление заманила библиотекарша школьной библиотеки. Пустила в ход грубую лесть. Вспомнила, как почти в том же составе мы были в поселке осенью, душевно пообщались с читателями. Я тогда впервые слышал от женщин комплименты, будто артист. А я не артист, меня не на слух, глазами надо воспринимать. Жаль, никак не удается издать книгу. А в ней магаданские характеры, 35 лет наблюдений.

После осенней встречи мои коллеги были в поселке еще раз, на юбилее школы, дегустировали на банкете икру разного посола, а я не приехал: готовился к командировке.

Книголюбивая женщина напоминает, как угощались магаданцы. От чистого сердца, а мне укор слышится: будто бы у меня появились моральные обязательства перед их коллективом.

Лет пятнадцать назад мне вбили в голову, что злоупотребление красной икрой приводит к печальным последствиям: увеличивается проницаемость сосудов желудка и кишок, и человек вдруг умирает от перитонита. Мы сами порождаем в себе мутации. Нас всех надо обклеивать датчиками с ног до головы и снимать показания, создавать специфическую северную медицину. А ведь и правда, примерно в одно и то же время двое моих знакомых, уважаемых людей, скончались один за другим от желудочного кровотечения. А сколько тех, с кем не знаком? Конечно, икру мисками есть — рискованно.

Уже во время выступления я глянул на библиотекаршу, она следила за губами выступающего, словно за поплавком удочки. И сама шептала что-то. И вдруг замечаю непривычное: одна ладонь у нее как у взрослой женщины, а вторая не выросла — как у младенца. Ах ты, господи! Такая приласкает — не жить, умереть от блаженства! Иной раз накатишь хорошей водочки — холодненькой, под свежий огурчик, так будто по горлу пробежит ангел босыми ножками! Такими вот, как эта ручка.

Знавал я в Магадане медсестру — вообще без кистей рук. Мать двоих детей. А уколы ставит — я тебе дам! Мужики к ней в очередь всегда выстраивались. Я тоже однажды приболел, в стационар уложили с бронхитом. Пришлось три раза в день подставляться под шприц. И так мне стыдно и неудобно, будто опять стал юнцом, и мне на царевне-лягушке жениться. Она змейкой обовьется, пиявкой присосется. Читай сказку, она не соврет.

2

Есть в Магадане двери, которые никуда не ведут. Одна находится в нынешней юридической академии, кирпичами заложена заподлицо. Будто там, в стене, что-то замуровано. Только крылечко сохранилось — любимое место моего внука.

Нет, я о другой двери. Две створки — одна на замке постоянно, другая открывается часов на восемь в день. Крохотный тамбур превращен в торговую точку. Мимо иду, и строки поэта вспоминаются: «Я оказался в узком промежутке». Продавщица одним боком втиснута в крохотное помещение, там у нее и товар, и наглядная реклама.

Чулки, колготки. Вмещается солидный запас товара. Это тебе не арбузами торговать. Полотнище полиэтилена, каким накрывают теплицу, защищает женщину со стороны улицы. Потаенный калорифер есть. Урывками греется.

Я познакомился с Валентиной, дай ей Бог здоровья, когда она торговала мороженой рыбой. Навага, только что из-подо льда, стоила не 110, а 8 рублей. Я бы, может, не запомнил всего антуража, да муж ее в ту пору, несколько дней спустя, погиб. Такое не забывается.

Вначале-то брат мужа покончил с собой. Как раз шла выборная кампания. Я немного знал этого брата — крепко сбитого, ладного. Помню, какой он источал приятный мужской аромат хорошо отмытого тела и березового веника, и я, смущаясь, задавал и задавал ему всяческие журналистские вопросы, чтобы побыть рядом подольше. Внутренне он напомнил мне деда. Тот пчеловодом был и носил на бороде и коже чарующий запах меда, пчелиного клея и дегтя.

Тот мужик, Царство ему Небесное, думал, что надо сражаться с соперниками по-честному. Иначе не умел. Дал интервью местному каналу: мол, выловил сколько-то там рыбы, бесплатно раздал в дом ребенка, в дом инвалидов, детский дом, лечебные учреждения. Телеканал запросил за показ немалую, по его разумению, оплату, он заспорил: мол, мы безвозмездно, а вы как шкурники.

Телевизионное начальство хотело выставить доверенное лицо в темном свете, а он на самом деле работяга, каких свет не видывал, ударник труда, наставник молодежи, благодарность от Ельцина имеет. Тогда еще все эти ценности действовали, мужика оставили в покое, да сам он уже не смог остановиться, почернел от обиды и повесился, совершив непреднамеренное самоубийство назло врагам, подав пример мужу Валентины.

Я до сих пор помню то огромное количество наваги, которую братья раздавали направо и налево, в том числе в нашу редакцию. И мы ели мороженые икорные ястыки за компанию с могучим котом Максом.

У горбуши красная икра, а у наваги золотистая, морозом ее выдавливает из тела рыбки. Слегка посыпь солью и кушай на здоровье янтарь живой, закусывай, поминай усопших. Только грусть на сердце не тает. Впервые я понял, как время относительно — вот он золотой век, лишь вчера был, да сплыл. Как же так — вчера привалило счастье, а прошляпил, не удержал. Как же так? Конечно, грешно поддаваться унынию.

Ну, нет, меня тоже обижали, и не раз. Но чтобы так — смертельно! Да и другие, доверенные и официальные лица, насколько я понимаю, в основном-то не брали в голову неудачу. Морду лопатой — и пошел! Был только еще один случай — бывший партработник в бизнес ушел, не совладал с денежным потоком и вместо того, чтобы взять кредит и рассчитаться с предыдущим кредитом, выбросился из окна в пургу.

Не берусь утверждать, что в сталинские времена было такое, чтобы людей в стену замуровывали. Воображение — ему пофиг, бежит, не опираясь на факты. У каждого свой скелет в шкафу. Если раньше замуровывали, то и теперь, возможно, делают это. Недаром бытует в русском языке слово «мура». Валентина добровольно замуровала себя, а куда деться! Еще и аренду платит, небось, за свой «офис».

Одно время ее заставляли стоять с рыбными лотками в центре — где толстые шлакоблочные стены дома по Ленина-Маркса расположены углом, пониже гастронома «Полярный». Там городские часы отбивают: «Трасса, Колымская трасса, Магадана душа…» Здесь сходятся воздушные потоки, дыхание морозом перехватывает. Я спросил ее, почему на юру. Она не знала. Хозяин велел.

— Ну, хоть на метр придвиньтесь к теплу из тени. Давайте подвинем ваши табуреточки.

— Нет, он здесь приказал.

И стояла мерзла. Как девочка из сказки, но та ночь пробыла и награду получила. А Валюша уж лет пятнадцать кувыркается. И памятник ей не собираются отливать.

Потом эта рыбная фирмочка куда-то подевалась. Будто на морское дно канула. Или растворилась на рынке по соседству, там несколько рабочих мест — торговля дарами моря. Помнится, хотели у нас сделать рыбный рынок с размахом — как в Японии. Прилавочки соорудили аккуратные, рекламу дали в канале. Даже музыку пустили — возле гостиницы «Океан». А не пошло. Оказывается, не во всем продавцы обладают правом решающего голоса. Не захотят покупатели — не будет торговли. Кстати, на «Стрелке», на пути к морскому порту, еще один рынок загнулся. Я все жду, что люди и в других начинаниях поймут, что не все от начальства в нашем мире зависит.

Валентины долго не было видно. Да вот нашла себе нишу на входе «Полярного», замуровалась. Пусть муж покончил с собой. Жаль, конечно. Не то слово. А она решила жить. Видеть людей, радоваться белу свету, вольному воздуху.

А еще приходят две собаки, душеньку ей согревают. Старшая — лайка, милая, привязчивая, а младшая, ее щеня, всякий раз другой породы. То небольшого роста, то крупнее мамы вымахает. С разбегу бросаются целоваться, чтобы приласкала. Она их не приваживала: сами приблудились и уходить не собираются. Зимой устраиваются возле «киоска», одним боком греются, другим холод к хозяйке не пускают. И щенок норовит косточку для Валентинки принести.

Да и мне иной раз достается дружеское понюхивание и хвосто-виляние. И мне рады, хотя я никакой не собачник, а кошек люблю. Было, когда мой котяра был живой, гуляли с ним на улице. Знакомил я его с этой женщиной. Так он в нее вцепился — еле оторвал. Лицо ей вылизал. Я впервые разглядел, как она хорошо улыбается и что вообще блондинка. Другая бы возмутилась, а эта смеется. Собаку, — говорит, — не обманешь, кошачью любовь не купишь. Они — как люди. Только лучше.

Порою Валентина бывала впечатлительная сверх меры. Торговала рыбой, и ей почти каждую ночь снилась мороженая корюшка, как чужие незнакомые люди зачем-то забрасывают ее рыбой по колено, по пояс, затем и с головой. Она пряталась там, в куче, от другой, более существенной опасности. Кто-то страшный искал ее на промороженной улице, принюхивался, но кроме огуречного, арбузного аромата корюшки, ничего не ощущал обоняньем. Она уж готовилась обороняться, да нечем. Однажды к ее торговому месту подошли дети-близнецы, брат с сестренкой, лет шести. Мальчик потрогал рыбу за хвост: мол, смотри, какая она железная!

— Вовсе нет, — возразила девочка, — это она так задубела в морозильнике. — Ты вон тоже — носом шмыгаешь. Смотри, в ледышку превратишься.

Стоп! А ведь большая рыба — настоящая дубинка, удобная такая, ближе к хвосту взять рукой в перчатке и от злодея защититься можно, особенно если использовать фактор внезапности. Так что в дальнейшей своей торговой деятельности Валентина держала наготове треску либо щуку. Треской мороженой удобней по балде треснуть. По горбу — горбушей!

Некоторые американских кинофильмов насмотрелись и стали бейсбольные биты покупать для самозащиты. А если ОМОН облаву устроит — сразу ты и попался! Какой такой бейсбол в Магадане? Улика номер один. А если щука или горбуша? Какое это оружие — это не оружие, это мой товар. Мы рыботорговцы. Не путать с работорговцами. А если и задержат до выяснения обстоятельств, так рыба и растает. И даже протухнет. Такую к делу не пришьешь.

Смотришь американские фильмы, диву даешься — пальмы, жара, а гангстеры в лыжных масках шерстяных. Банк грабят. Потные полицейские. Потные пули. Невероятно. Они снега всю жизнь в глаза не видели, а лыжными масками пользуются. Все равно что тельняшки на людях, которые никогда моря не нюхали. Да что за примерами далеко ходить — я сам такой. Мне жена купила тельняшку, поносил — понравилось. А потом сам поверил, что из моряков происхожу, судя по комплекции — боцман. А море у нас есть, четыре бухты: Нагаева, Гертнера, Светлая, Веселая.

Глазенки у гангстеров маленькие, как картофельные глазки. И у всех мешки под глазами. И вот что еще характерно — походят их киношные супермены друг на друга, словно клоны. В одном гангстерском боевике было пять знаменитостей, а вот через пять минут стал путать одного с другим. Разве что один гангстер чернокожий. Да не удивительно — ходят, стреляют, какая тут индивидуальность? Не глазами стреляют, пулями. Вообще-то гангстерам желательно оставаться незаметными на фоне друг друга.

Кто-то приладился надевать во время грабежа маски для электросварки. Кто-то новогодние маски. Есть марлевые повязки — для грабежа во время эпидемии гриппа. Ну и колготки — подручное (или подножное) средство для тех случаев, когда требуется импровизация. Мужчины теперь тоже, оказывается, носят колготки. Надел на нижнюю часть туловища — тебя легко примут за трансвестита, натянул на голову — гангстер. Даже если без пистолета.

Когда Валентина на чулочно-носочную продукцию перешла, поначалу все было спокойно, и сон здоровый. У нее ранее перед глазами мелькала рыба, рыба, краб, а теперь чулки, чулки, колготки. Однажды такое привиделось, что просто ужас. Будто бы пришли мужчины и разобрали все колготки. Денег надавали кучу: мол, сдачи не надо. Только не радовала ее негаданная выручка. Мужики на голову колготки натянули и в банк, благо неподалеку их два, и третий недавно в бывшем гастрономе открылся, а первоначально там кафе было, если кто историей интересуется. В первый банк, раньше там ресторан располагался, охрана толпу не допустила. Тогда мужики плотнее сдвинули ряды и стали скандировать: «Ах вы, гады, ах вы, гады! Отдавайте наши вклады!» Тут и Интерпол с Интерпотолком понаехали, не дали сон досмотреть.

Бредешь к концу дня одурелый. Будто спишь на ходу. Мерещится разное. Руки-ноги отваливаются, спина отламывается. Все внутри выгорело — ни заплакать, ни засмеяться. Ломка — наркоманы говорят, только о другом. Понятно. У трудоголиков тоже бывает ломка. Стоит в выходные дурака повалять, она и наступает — эта ломка. Сопровождаемая чувством глубокой вины перед людьми — за бестолковость человеческой натуры. Наши руководители тоже испытывают ломку, которую ошибочно называют перестройкой, либо новым курсом.

Каменные здания тоже ломаются. Легко, как тульский пряник. Обрушаются стены, обнажая, что есть внутри. В том числе замурованная дверь юридической академии. Она вдруг размуровалась, и оттуда вышла моя мать, необычно веселая: мол, я привезла тебе наваги. Помнишь, мы ее купили в первый раз, когда в Кузбассе жили? Первый спутник как раз запустили. Ну, напрягись, еще отец с Колымы вернулся. Целый флакон опия выдул. Ты тогда вдруг стал здорово по арифметике задачки решать? На твердую тройку с минусом.

— Конечно, помню, мамочка, да не стоило беспокоиться — у нас тут своей рыбы достаточно: море-то рядом. Да я и сам ее, бывало, ловил. Навагу.

А мать, будто не слышит. Мелкая, говорит, у вас, рыбешка, не даете ей нагуляться. Наверное, ай-кью несозревший. Ты, конечно, не дурак, но ведь ума лишнего не бывает. Кто в неделю устраивает два рыбных дня, у того коэффициент умственности повышается на 10 процентов, кто один рыбный — на пять.

Ну, завелась. Узнаю свою мамочку. Она всегда такая. То, что я люблю читать или гулять на свежем воздухе — это не считается. Ты должен читать или гулять. Только это должен идет в зачет.

Что ж, я согласен. Рад бы поспорить, да мы так редко видимся, особенно после того, как ты умерла, мама.

А это кто у тебя на руках в пеленке — неужто моя покойная дочурка — ей было бы теперь 37 лет. Ручки я ее видел, крохотные, когда хоронил, а вот какого цвета у нее глазки — так и не узнал. Я ж, мама, видел такую крохотную ручку у взрослой женщины.

А тут, я уже говорил, снег посолили — стало быть, нет возврата к зиме. В тот день Валентина стояла за пленкой в своем «киоске» — как в парнике, я туда занырнул — к колготкам прицениться, и виски заломило, словно с похмелья. Она тоже бессловесно пожаловалась на головную боль. По всем симптомам явный солнечный удар через парниковый эффект. Что поделать — Колыма своенравием полна. Повезет — так обморожение получишь в июле. И солнечный удар на морозе. Нет, так не честно! Пора прийти с Камчатки циклону, охладить страсти. До пяти тепла дойдет — вылитый Ташкент становится. Как в лагерные времена. Лейтенант МГБ соответствовал общевойсковому майору. Так и наша температурная пятерка соответствует материковской морозной двадцатке.

Ну и накаркал. Ветер порывами, куда ни повернешься, — в лицо. Мерзнет нос. А щеки и подбородок защищены бородой. Отвернешься, нос согревается, и течет конденсат. От такой погодки рождаются дети погодки. Думаю, порывы метели нравятся нашим узбекам, что на рынке «Урожай» фруктами торгуют: воздух в какой-то миг арбузом пахнет.

Вдруг с двадцати мороза до двух скакнуло. У некоторых кровь из носу сочилась. Зато солнце ушло, не печет. По снежной каше идешь — как по морскому песку. Для ног тренировка. И не скользят ботинки — красота! Ветер гремит железом, шелестит пакетами, плакаты полощутся, ветки трещат. На снегу веточки, состриженные пургой. Давление кровяное скачет вверх-вниз, и такое ощущение, что вот-вот лопнут уши. Интернет грузится полчаса. Дрозофилы, кстати, попрятались. Вместе со своим долголетием.

В самый ветрюган Валентина устроила себе выходной день. Но уже назавтра продолжила бессменную колготочную вахту. Надо!

Рассказывала, лучшие дни ее жизни были летом 96-го. Муж, будто бы чуя свою погибель, организовал поездку в тайгу. И такой там был нескончаемый праздник — как вспомнишь, так всплакнешь, и жить хочется. Грибы, ягоды, рыбалка, охота, птичье щебетанье, ре-чушкино журчание.

Я воображаю это чудное место, хотя не бывал там ни разу. Вот уже год прошел, как у меня пошло наперекосяк зрение. Белый свет застят нитки, будто это фильтр пылесоса. Однажды свернулись в клубочки, которые катаются вправо-влево, когда моргаешь. Яркий день — ниток больше, вечером они будто бы не клубятся. Я тру глаза сгибом пальцев, и в них что-то хлюпает, как в носу при насморке.

Вдруг один клубочек разворачивается, нитка тянется, тянется, выходит из глаза на сантиметр, больше. Больше. Другой клубочек развернулся, другая нитка пошла — сантиметр, другой. Да это щупальца какие-то. Никогда бы не подумал, что способен на такое. Да что мы знаем о себе? Да если разобраться, ничего!

Мои щупальца выросли на километры. Я трогаю заснеженную дорогу, влажные облака. Их много, щупальцев, десятки, сотни, тысячи. Вот оно, зрение, какое. Осязание, если разобраться.

Я уже год закапывал в глаза лекарство, которое мне выписала Вера Владимировна, дочка моего первого в жизни редактора. Недавно это выяснилось. Мы могли бы встретиться в юности, когда я ездил в редакцию районной газеты из города Новосибирска на электричке, да не представился случай. И меня охватывает легкое сожаление, даже чувство вины. Может быть, эта колбасня с глазами затеяна судьбой, чтобы мне встретиться с этой женщиной, пусть и с большим запозданием?

Два года назад зимой было: шел улицей, параллельной речке Магаданке, и вдруг холодные дома и ледяное небо обрели желтый цвет. Словно слабый раствор йода окрасил горизонт. Встал я как вкопанный, не решаюсь пошевелиться. Словно меня сглазили темные силы. Господь, спаси меня от слепоты! Иначе я не смогу любить женщин глазами. Женщин и остальной мир. Детей, кошек, карликовые березки на вершине сопки. Я исправлюсь! Я исполню все твои заповеди!

От Олы до Магадана сорок минут езды, их преодолеваешь, словно в невесомости. Кто-то в Баден-Баден летает, в Анталию, а мне и в Олу раз в год — потрясение. Уши закладывает при подъеме на перевал. Как на самолете. И глаза тоже закладывает, но спускаешься в долину, пересекаешь по мосту Дукчу, и странное радостное чувство близкого дома теплой волной омывает сердце.

Я закрываю глаза и пытаюсь воспроизвести пост ГАИ, развилку дорог: прямо и направо проехать — к кладбищу, если сразу направо — в аэропорт, а левый поворот к центру города, всего тринадцать километров, извилистая и несколько противоречивая дорога. На пути расположен поселок, который наполовину стал уже дачным, там живет один мой знакомый в доме со стеклянной крышей, там у него теплица.

Дальше усадьба первого в Магадане фермера, а там и въездная стела с оленями, фермер предлагал выполнить ее из чистого золота, а для охраны разместить в домах свернувшейся птицефабрики караульную дивизию. Глянуть на такую достопримечательность люди ехали бы со всех континентов, и расцвел бы пышным цветом международный туристический бизнес вместе с запланированным местным Куршевелем на Марчеканской сопке и аквапарком с подогретой морской водой. Собственно говоря, в пору дождей улицы города — Парковая, Якутская, Ленина легко превращаются в импровизированные ква-ква скверы. А загар на лыжне в Чаше — местном памятнике природы! На апрельском пушистом снегу ложится загар особого оттенка. Когда тот снег падает из облака, воздух напитывается энергией весны и светится ослепительно белым, вызывая ассоциации с световолоконной оптикой. В иные редкие годы он отдает фиолетом либо бирюзой. Увидишь, если повезет. И не надо звонить главному радиологу области — никакого излучения.

Кстати, вчера я скачал из Интернета книгу: вроде уже вовсю практикуются методики зрения без помощи глаз. Кожное зрение, говорят его адепты, ничем не хуже традиционного. Я буду видеть женщин и любить их ладонями. Только не смогу ими заплакать.

 

Анджелина Джоли

Как у Брежнева визитной карточкой были его брови, так у Анджелины Джоли — губы. Такие огромные, словно она целует все человечество разом. Говорить о феноменальной сексуальности киноактрисы — все равно что ломиться в открытую дверь публичной библиотеки. Хорошо было бы с ней встретиться и побеседовать, если б знала русский язык, о приемных детях, а то ведь буквально подсела на усыновление деток разного цвета кожи, так японцы обожают составлять букеты икебана. Добрые дела делает, а за ними на втором плане маячит эпатажность, подогреваемая средствами гламурной информации. А уж об эпатажности из любви к искусству и говорить лишнее. То она побреет голову, то заголится перед фотографами, то опять заголится, как бы нечаянно. Когда читаешь в сети сообщения о беременности и диабете артистки, ловишь себя на мысли: а не водят ли за нос честную публику. А это дело обычное. Несколько месяцев висело на сайтах объявление, что умерла Пугачева. Порывшись, находишь опровержение. А все равно то первое сообщение висит: умерла певица.

А вдруг выяснится, что беременность Анджелины ложная? Кощунство, конечно. Этим шутить нельзя. Вон они как, детки, достаются. Моя жена, когда ждала сына, двух зубов лишилась. Вроде как нехватка кальция, весь уходит на строительство малыша, его ске-летика, а будущей маме остается с гулькин нос. Я уважаю Анджелину за то, что скоро станет мамой близнецов. Не то что некоторые звезды — ради артистической карьеры отказались от материнства, и это заметно по фальши в исполняемых ими женских ролях. Вот так переплетается собственная обрыдшая житуха с ее высокой звездной жизнью. Все человеческое в ней мне не чуждо. Что-то вдруг срабатывает в подкорке, и теплеет на сердце, словно удочерил ее. Вот чудеса. У нее папа — знаменитый на весь мир актер, не нужен приемный отец, все это знают.

А сердце ноет вопреки общепринятому, и это выше моих сил. Детский опыт почти полувековой давности вопиет и заслоняет день сегодняшний. Вот я, шестиклассник, стою в сибирской непроходимой тайге за двести километров от безлесного и безводного городка, где мне посчастливилось в ту пору жить: этакая Антивенеция. В глазах рябит от красной смородины. И рядом хорошая девочка Лида, моя ровесница, как теперь понимаю — вылитая Анджелина, у нее от рождения такие же пухлые губы, как у американки, накаченные, словно гелем, комариными укусами. Ее лоб, волосы, непокорные надо лбом, пахнут берестой и смородиновым листом. Я люблю этот аромат и благодарен современной чайной индустрии за смородиновый чай в пакетиках. Охотно выпил бы не один самовар на пару с Анджелиной, и она бы вдруг шлепнула губками и призналась, что на самом деле зовется Лидией, мы с ней вместе ехали из тайги в кузове грузовика. Сидя рядом, вцепились в жесткие самодельные скамейки. Не забыть мои боковые несмелые взгляды на ее небольшие груди, похожие на сибирские яблочки ранетки.

Тогда, в страшном временном провале, я не знал, что сибирская девочка обретет поразительное портретное сходство с голливудской дивой, а то, быть может, не расстался бы с Лидухой, а влюбился покрепче, чтоб уж до самой бриллиантовой свадьбы целовать спелые красносмородиновые губы, замирая желудком.

Помню вкус кисло-сладкого варенья, тем более что и на Севере встречаются такие же ягоды красной смородины, я находил их в тайге, неподалеку от Армани. И тогда вспомнил сибирские буреломы и трогательную фигурку девушки, о которой ее бабушка говорила: «кожа да кости». И шепнул в бездну лет: «гу-бы-ы!» Вчера и сегодня, не делая никаких усилий, лишь просматривая «Новости» в Интернете, то и дело натыкаюсь на портреты Анджелины, сделанные нахальными фотографами за большие деньги, и все больше она мне нравится. Нестерпимо, до физической боли. Недавно на сайте выложили ее первые пробы в модельном бизнесе, она занялась показом модной одежды в 16 лет. Такая очаровашка — вылитая Лидка!

У Анджелины, призналась она в интервью, в 14 лет был первый секс, а Лидуха и я в этом возрасте ни о чем таком и не помышляли. Разве что во сне мелькнет нечто невнятное и будоражащее, передернет всего, как от первого стакана водки. Кстати, пить водку меня учила двоюродная сестра Надя. Я о ней тоже скажу. Минутку терпения! Вот только справлюсь с волнением.

Но Интернет давит на подкорку, и вот уже ты не уверен, возможно, что-то запамятовал, были же провалы в памяти.

Мало ли что натворишь в отключке! (Летом 2008 года актриса призналась: «Со своим первым дружком в постели мы играли с ножом». Оргазм у 14-летней Анджелины вызывали лишь опасные игры и небезопасный секс. «В то время я сходила с ума от вампиров, и мы экспериментировали вокруг этой темы». Забавы с ножом во время секса однажды чуть не закончились трагически: порезала нижнюю часть живота, до сих пор остались рубцы в память о грехах молодости.)

Хорошая мысля приходит опосля, а очень хорошая — с огромным запозданием, подобно свету далекой звезды, и лишь на склоне лет понимаешь, вернее, каким-то собачьим чутьем ухватываешь неведомые ранее созвучия — безмолвные, невыразимые ни в словах, ни в музыке. Нечто такое бывает, когда в мае на Колыме огромные массивы таежного снега набухают под ультрафиолетом, и воздух становится будто сотканный из потягушек медведей, выходящих из берлог. Снег не осёл, он просто осел, — пытаюсь шутить. Зима строила снежные дома подобно эскимосам, навалила несколько годовых норм, а весна легко разрушает созданное.

И это же самое творится во мне самом. Я так похож на снеговика, теряющего в тепле собственное тело. В воздухе запах снежной свежести, словно тебя окружают обнаженные женщины, искупанные в шампанском. Пузырьки газа лопаются у них на коже. По весенней апрельской лыжне в Снежной долине скользишь в одних плавках вдоль ручья, и плакучие ивы, очухавшиеся от зимних морозов, на твоих глазах меняют цвет ветвей, подергиваются романтической сиреневой дымкой и благоухают теплым баюкающим ароматом, благодаря которому влюбляешься в снежную бабу с морковкой вместо носа.

Лишь недавно, на старости лет я стал заглядываться на артисток. До Анджелины поразила Джулия Робертс. Собственно говоря, она у меня первая в этой номинации. Вылитая двоюродная сестра, крестная мать Валентина. Только у Валюши не такие оттопыренные уши, как у американки. Вале было шестнадцать лет, когда она нянчилась со мной, оказавшись с моей матерью (ее теткой) в дальней жаркой стране, и окружающие киргизы были уверены, что такой молодой маме не вытянуть младенца, просили продать баранчука. Она не давала мне плакать, затыкая девичьей грудкой младенческий ротик. Понятно, какое во мне вскипает многослойное чувство при виде Джулии Робертс?

Сестра моя Валя — сирота, у нее две приемные матери — родные тетки. Валентина красивее американки, хотя и переболела оспой. Гораздо привлекательнее. Носик поаккуратнее и доброжелательное открытое лицо. Недаром в нее влюбился бравый офицер Михаил — с погонами старлея, серебряным портсигаром и громовым голосом. Громче паровоза на станции. Он был командиром артиллерийской батареи и глотку имел луженую — в силу производственной необходимости. Уволился в запас, когда Хрущев сократил армию и принялся насаждать кукурузу. Михаил учился на инженера-электрика и никогда не простужался, хотя ходил по сибирскому морозу легко одетый, с голой шеей. Мне было запрещено подражать ему — иначе на фиг сдаст в детдом. Тайком я обтирался снегом, заработал воспаление легких и даже туберкулез.

Валя напевала, пританцовывала у электроплитки, подражая Лолите Торрес. Обладала певческим голосом, как все хохлушки-хохотушки, так ей повезло по отцу. Будь поддержка покрепче, стала бы артисткой и, хочется думать, великолепной, это легко представить, когда видишь на сцене ее старшего сына Игорька, заслуженного артиста России. И темпераментом, и фактурой напоминает он американского комического артиста Джима Керри: так же придурялся в молодости, а голос артиллериста перетек по генам, обогатился глубиной и обертонами. Он был певцом-солистом и даже судился с театром из-за неправильной записи в трудовой книжке, прославившись обращением в суд на весь Интернет. Гораздо больше, чем основной деятельностью на ниве предоставления гражданам зрелищ наравне с хлебом.

Игорек в 18 лет, совсем как отец, надел черные погоны с пушечками: длилось это три года, такая была в те годы срочная служба. Я-то как раз уехал в Магадан, и за 35 лет мы свиделись с артистом лишь однажды, когда я приезжал хоронить свою мать. Письмецо его помню наизусть, будто бы собираюсь прочесть за накрытым банкетным столом. Вышли мне, дядя, — а я и впрямь родным дядькой ему довожусь по родству, хотя лишь на семь лет старше, — вышли тот сборник юмористических рассказов, от которого мы все укатывались, а то я заделался штатным комиком, и меня приходят послушать даже старшие офицеры. Уж лучше народ смешить, чем палубу драить. Насчет палубы, конечно, я перегнул палку, чтобы понятнее было. Служу на Урале, от морей далековато. Кстати, ребята из нашей части сбили Паурса. Только никому не говори. Сам понимаешь, военная тайна.

Много лет спустя видел, как Игорек ходит колесом по сцене, переполненный театральный зал сотрясается от смеха, а мать его, моя сестра двоюродная, светится от гордости, как 12-рожковая хрустальная люстра. Рада до слез: брат — писатель, старший сын — артист, младший — секретный физик. Женщине свойственно гордиться своими мужчинами, тем более что она мне символическая мать, вроде как родила меня на пару с той, которая отдала Богу душу несколько дней назад.

Валентина могла бы стать артисткой первого плана. Глянь-ка на Джулию Робертс, прикинь. Конечно, ни за какие миллионы баксов Валя не стала бы исполнять роль девицы легкого поведения, как американка Джулия. Здесь Америка ей не указ.

Внешность для женщины много значит, особенно для звезды. Если есть красота, можно без каких-либо ухищрений просто стоять или сидеть в кадре, да и в реальной жизни, и всем станет хорошо и благостно, словно от ста граммов «Столичной», заеденных бутербродом с красной и черной икрой. Ну, конечно, если красотку, как героиню Джулии Робертс, одеть и причесать, что сделал в роли миллионера Ричард Гир. И не шестимесячную завивку строить раз за разом, как было в пятидесятые годы, когда мне было пять лет, а Валя приехала с мужем из Дагестана в Сибирь: повидать обеих приемных матерей и показать муженька, от которого буквально без ума.

Лишившись его в 73-м, она преобразилась, будто бы переняла армейское жизнелюбие и бесшабашную веселость Михаила. Сама заботится о внешнем и внутреннем облике, лет двадцать подряд дважды в день обливается ледяной водой по методу Порфирия Корнеевича Иванова. В двадцатиградусный мороз, стоя голыми ногами на снегу, льет на себя ведро воды и в эти мгновения ощущает, как все ее существо подключено к космосу, к заветной тайне вселенской, по сравнению с бесконечностью которой мало что значат пятнадцать-двадцать земных лет — настолько она выглядит моложе своих 77-ми. След ее миниатюрных ступней пронзен космическим гвоздем — это ушел к земле электрический разряд огромного напряжения. Трение воды о голое тело, — объясняет небрежно. Такое ощущение, что знает теперь об электричестве не меньше, чем покойный муж-электрик.

Она была артисткой в театре одного актера, где зритель тоже один — Михаил, пока не погиб он в результате несчастного случая на заводе в возрасте сорока лет. Теперь я старше его на двадцать и непедагогично оцениваю некоторые его поступки со снисходительностью бывшего плейбоя. Перегибаю палку, каюсь и жалею, ведь он был единственный мужчина в нашем семейном клане. Я его любил. А он себя не уберег. Не могу удержаться от упрека.

Двойник Валентины, Джулия Робертс, даже если бы захотела войти в роль моей сестры, не смогла бы этого сделать из-за климата: живет у себя в Америке как тепличное растение. Жестоко было бы подвергать ее испытаниям, какие являются нормой для сибирячки. Кстати, сестра ни разу не бывала в Магадане, но гордится тем, что есть в северном городе один ивановец, состоятельный молодой человек, пробившийся на ответственный пост. Я знаком с ним, хотя и не увеличил собой число поклонников ледяной воды. В Магадане сорок лет как действует секция зимнего плавания в соленой проруби Охотского моря, но у меня нет желания насолить кому-либо, в том числе себе.

Мы с писательской братией ездили зимой в колымский поселок Усть-Омчуг, где морозы намного круче магаданских, и я спросил местных, есть ли у них «моржи».

Есть, — сказали мне. — В реке Детрин у них прорубь. В другой раз мы были в поселке Синегорье, где Колыма вращает турбины самой северной гидростанции. В декабре при минус пятьдесят там стоит речной туман, деревья покрылись инеем, словно сахарной глазурью. Не удержался, спросил работника музея, есть ли «моржи» среди энергетиков. Нет, — прозвучал спокойный, без аффектации, ответ, и у меня отлегло от сердца. Будто я когда-то давал зарок Валентине, что окунусь в воду, даже если превращусь в глазурованного льдом налима. Айс? Не айс!

Когда мы ехали по мосту через Колыму, чтобы совершить экскурсию на Колымскую ГЭС — спуститься в ее подземные залы, где работают специалисты с приборами, имеющими непривычное название щелемеры. Река парила, и у меня было секундное чувство, что это открытый портал для перехода в другое измерение. Вот-вот вынырнут пришельцы, или, на худой конец, етти.

Тот морозный воздух температурой минус пятьдесят пахнет березовым дымком, как в сибирской деревне моего детства, где была Анджелина Джоли, вернее, Лида Чижова — яркая девушка с припухшими губами. Да с такой хоть в прорубь!

То, что она — сестра друга, подбадривало и одновременно парализовало инициативу. Валерка Чижов был старше на два года, и я его почитал как отца родного, тем более что рос я без отца. Однажды он перехватил мой шальной взгляд на Лиду и чуть в лоб не заехал. Ничего не сказал, только губы дрогнули, но этого мне хватило, я понятливый.

Мы втроем печатали фотографии, закрыв хорошо подогнанные ставни, и Лидия перед братом была покорна и пластична, ее нежность сбивала меня с толку, порождая ложные надежды. Я безотчетно взял ее за руку, и она в первую секунду была так же покорна, как с братом, но уже во вторую стала выкручивать свою ладошку из моей, словно электролампочку. Я чувствовал, что она не уступает мне в силе. И это смущало. Да она сильнее меня, вот где ужас-то! Не применяла всю свою мощь, словно кошка, прячущая когти в подушечки лап: все-таки я был другом Валерки, а нельзя обижать друзей старшего брата.

Кому она подарила первый поцелуй припухлых губ? Не знаю. Был одноклассник — как тень ходил по небольшому нашему безводному городку сельского типа, измором взял. А я не чинил ему ни малейшего препятствия, хотя, возможно, этого от меня ждали.

Если бы Чижов не погиб, моя жизнь сложилась бы иначе. Теперь я его старше на 43 года. Считай, психологически он мой сын, даже внук. И я по-старчески ворчу и осуждаю его небрежение к мерам личной безопасности. В тот роковой день он, как потом выяснилось, был переполнен первой любовью к курносой круглолицей девушке, похожей на артистку Ларису Лужину, и мир казался ему совершенным, правильным и достойным удивления.

Вообще-то он был необыкновенно талантлив, я им восхищался и гордился. Мог воспроизвести в воображении устройство атома со всеми элементарными частицами, переменный ток и молекулу ДНК, недавно открытую человеческим гением. Тогда биология входила в моду наравне с физикой, а до лирики я еще не дожил, в отличие от Чижа. Первая любовь давала ему прозрение, чем бы он ни занимался. И вообще он был умным, вдумчивым пацаном, слегка не дотянувшим до медали, в отличие от меня, игнорировавшего учебники: мол, до всего надо доходить своим умом.

У него, у мертвого, или когда еще был жив, кто-то вырезал лоскутки кожи на безымянном пальце — крестом. Кому это понадобилось? Неужто тем малохольным, что закололи его ножами в товарняке ровно на половине пути из райцентра в город? На пятьдесят первом километре. Он ехал к нам, возвращался от зазнобы на исходе выходного дня: поступил в институт, а общежитие еще не дали, надо было перекантоваться некоторое время. Годом раньше наше безотцовское семейство переехало в город и зацепилось там за служебную квартиру незаменимой специалистки — моей матери.

Она была сугубо деревенская и набожная, отказалась от карьеры партийно-советского работника из-за православия, а посылали ее на курсы в город, к сатане в лапы. Чтобы потом протолкнуть в начальницы. А это грех.

Я тоже не вступил в партию, но это позже, в сознательные годы, а на исходе детства Господь испытал меня тяжелой, почти смертельной болезнью, значительно ослабившей способность концентрировать внимание. Память поблекла, потекла, как жареный лед.

Пришлось засесть за учебники, но, увы! Как говорится, поздно пить боржом. Я даже не смог бы стать, как моя мать, как мой отец и как моя крестная, — бухгалтером, пришлось пойти в журналисты, нарушив обязательства перед погибшим другом: оба мы собирались в электротехнический, где раньше учился бывший артиллерист Михаил.

Тогда мы слыхом не слыхивали о сатанистах, педофилах, каннибалах, маньяках, да ведь незнание жизни не освобождает от оной. Чижов вполне мог умереть невинным — чистый мальчик, отличник, мой друг. И тогда его кровь могла стать предметом интереса посланцев ада. Наверное, он был невинный, да разве узнаешь? Я не спросил о том у девушки, похожей на Ларису Лужину, да как можно — умрешь со стыда. Такое уж было время — целомудренное до идиотизма, никто не думал догонять Америку по правам человека и не изображал проституток на киноэкране, как Джулия Робертс. Впрочем, и сама Америка была куда скромнее, судя по многочисленным их обмолвкам.

Мы с Чижовым чуть ли не за день до его гибели бродили по дождю под тополями на тихой окраине большого города. Я молчал, опасаясь что-то ляпнуть невпопад и поссориться с ним, хотя уже тогда обладал красноречием и мог во время обсуждения в кругу мальчишек, проводивших лето в велосипедном седле, доказать, что «Великолепная семерка» — здоровский фильм, а спустя полчаса погнать обратную волну и убедить всех и каждого в отдельности, что лента отвратительно вредная. Лишь на похоронах я познакомился с его девушкой — типичной сельской толстушкой: полные икры, совместные лишь с полусапожками, вполне уже сформировавшаяся грудь и лицо, залитое слезами, покрасневший утиный нос. Что он в ней нашел, какие прелести? И почему прятал от меня?

Соломенная вдова Валерки «Лариса Лужина» и его сестренка «Анжелина Джоли» подружились, снисходительно включили в свою компанию и меня. Какое-то время мы ходили втроем под ручку по райцентру, готовясь к похоронам, и я до сих пор краснею от неловкости. Лида, наверное, над гробом брата приняла решение стать врачом — сильная, бесстрашная. Мне кажется, она бы на месте брата дала злодеям отпор, выкрутила им лампочки.

Последняя наша встреча с Лидой была странная, как картина Пикассо. Она уже училась в медицинском и видела смерть вблизи, поскольку не только проходила практику в больнице, но и подрабатывала санитаркой в хирургии. В тот вечер, к моему разочарованию, она уже не пахла смородиновым листом. Легкий, но неистребимый аромат больницы заставлял ежеминутно помнить погибель брата. Мы были с Лидой одни: моя мать уехала с паломниками по святым местам, и я был рад выразить девушке свое приятие в невербальной форме. Она, как в детстве, принялась выкручивать свою руку, словно лампочку Ильича, да так, что я понял: она и голову открутит, если разозлится. Когда я отказывался от попыток соблазнить девушку, она томно распускала губы. Голос ее сводил с ума, подобно голосу диктора Левитана, когда он читал сводки Совинформбюро. Ну, разумеется, если бы Левитан был женщиной. Лидия ушла так же внезапно, как пришла, велела не провожать. А зачем приходила?

Конечно, я не мог предвидеть, что через много лет на мировом небосклоне появится Анджелина Джоли и завладеет мной изнутри. А может быть, и хорошо, что у нас не пошло с Лидой? Иначе бы не смог потом влюбиться в американскую актрису. Ведь это со мной произошло впервые, односторонний кинороман, а в жизни надо все испытать.

С ужасом читаю об американском фанате, выбросившемся с 17-го этажа и отделавшимся легким испугом. В Магадане нет 17-этажных домов. Звезда, наверное, прислала неудавшемуся самоубийце открытку с сердечком на день Валентина. А моя крестная Валентина не признает их праздника.

Читаю сообщения про американку не один месяц и боюсь, хотя и сильно желаю, натолкнуться на сенсационную информацию: мол, Анджелина одно время жила в сибирском городе Черепаново, был у нее брат, погибший при загадочных обстоятельствах.

«Джулия Робертс» — моя сестренка Валя — стойкая женщина, двоих подняла. Один артист, второй физик, солнце изучает. Женечка. Я его младенцем нянчил. Младенцем чуть не умер от пневмонии. Откачивали из легкого жидкость. Валентине сон был, чтобы следила за вакуумным насосом. Простенький такой — комбинация стеклянных и резиновых трубочек, подключенная к водопроводу. Мальчик выживет, а муж погибнет — такое было виденье. Когда сон сбылся, он изменил молодую женщину. То все жаловалась на жизнь, на мужа, ссорилась с ним, устраивала сцены. И вот погиб. С мостового крана сорвался. Может, наказание такое? Может, в сердцах пожелала плохого, а есть такие женщины, которых лучше не злить. Они и сами не рады своему дару, да тут обратного хода нет.

Младший весь в отца. Миша-артиллерист математиком был сильным. Женя еще сильнее. Рос баловником, а как лишился отца, взялся за ум. И в шахматы стал играть, как батя, и задачи решал лучше всех в школе, и музыку освоил — это от мамы, артистки нашей. Учился в Академгородке. В Италию на стажировку ездил, а потом махнул в Канаду на ПМЖ. У него двое детей. Мои двоюродные внуки. Он сейчас в том возрасте, до которого дожил отец. Сорокалетний. Вылитый Михаил, царство ему небесное! А вот поехал бы Михайло в Канаду — я не знаю. Валя много раз отказывалась — слишком тепло, как обливаться ледяной водой? А умрешь — не на чужбине же лежать! Но потом поехала погостить. И только в январе несколько дней смогла побродить по снегу среди вечной зелени.

Надюша, другая двоюродная сестра — латышка, если по отцу. Он погиб в сталинских лагерях. В тридцать седьмом проходила комсомольская конференция в Новосибирске. Все участники снялись на групповое фото. И сразу же оказались врагами народа. Кто-то настучал из любви к художественному стуку.

Надежда не похожа ни на одну артистку, и это не диво, я тоже не похож, правда, еще в школьные времена одна девчуха спутала меня с Магомаевым, анекдот, да и только. Нет двойника, и нет базы отсчета. Ума не приложу, как о ней рассказывать? Латыши, завидев Надю, сияют, как майская роза. Узнают родню. Она в молодости любила путешествовать, ездила в Ригу, так эти латышские стрелки роем вились вокруг нее, просили бросить все — Сибирь, строительный институт и русского парня Юру, поющего басом, остаться в Риге, слушать орган в Домском соборе, пить кофе по-турецки с бальзамом. А ухаживать за женщинами они умеют в сто раз лучше, чем русские медведи.

Надя всегда была легка и беспечна, не понятно, чего больше. Сумела стать мне другом и занималась воспитанием во мне мужского начала: как подойти к девушке, как завести разговор, приохотила к театру: там бывают интересные встречи. Не без влияния Нади завелась у меня одна начинающая актриска: в дальнейшем из-за трудностей с французским языком она пошла по административной линии. А я не люблю начальниц.

Кстати, до 27 лет, пока не переехал с женой в Магадан, я не смотрел телевизор, его не было в материнском доме. Театр с живыми актерами я люблю и поныне, за 35 лет жизни в Магадане был на трех спектаклях.

Зато одна артистка жила в нашем подъезде на Кольцевой. Красивая женщина, чем-то неуловимо похожая на Дженифер Лопес, которая свои ягодицы застраховала на многие миллионы. Выгуливала собаку, та не только погрызла туфли у половины города, но и не по делу дергала поводок. Хозяйка красиво упала и сломала ногу, лечилась около года. Никак не срасталась кость. А ноги у нее не были застрахованы. Сняли гипс — идите, не бойтесь. Шагайте, шагайте! Она и шагнула. Что-то щелкнуло, сахарно хрустнуло, нога так и поехала сама по себе. Упала красотка, вне себя от боли. Прямо на руку и ее сломала. Так и не выкарабкалась, унесла ее таинственная хворь. А муж, тоже артист, рассказывал потом, что ночью к нему в форточку просовывалась рука, удлинялась, как телескопическая антенна, через всю комнату и лезла в трусы.

Сестра Надя не была фанаткой, не простаивала у выхода в филармонию с букетом для артиста. У нее горячо любимый муж — второй Шаляпин. Стажировался в филармонии, такие басы показывал, что все ахали. В солисты его не взяли — завистники и пакостники, они везде, даже в храме искусства. Видите ли, не умеет двигаться по сцене. Медведеподобный. И гримасы корчит непроизвольно. А ведь красавец писаный. Очень похож на Жана Маре. Ямочка на подбородке и выражение такое: вот-вот заплачет. Или засмеется.

Ладно, черт с вами, решил в хор записаться. Так и в хор не взяли.

Помню те времена, школу заканчивал, как раз меня Надя учила старку пить: небось, помягче обычной водки, не так обжигает пищевод. Принято было чайными стаканами принимать на грудь — хлопнул, занюхал, зажевал и свободен. Хочешь — в койку, хочешь — пой-веселись. У Нади в бараке, в соседней комнате жила моя ровесница, по прозвищу Габриэла. Она пела с Надиным мужем за столом, и сестренка из ревности заставляла меня заменять в дуэте Юрия. Я даже стал задумываться о певческой карьере, тем более что мать как раз получила ту квартиру в кирпичном доме с туалетом и ванной. В совмещенном помещении очень хорошо звучал голос, и я уже подумывал провести концерт для одного-двух слушателей. Например, для Нади и ее красавчика мужа, по кличке «Шаляпин». Но потом увлекся сочинением стихов, и лучше всего они получались в замкнутом пространстве. Правда, литературные наставники пеняли мне: мол, на втором фоне, в отдалении звучит скрытая клаустрофобия. А где, мол, любовь, где муза? Кто его знает? Что у меня было с Габриэлой, не выдам и под пыткой — просто не помню.

Надежда, сестренка двоюродная, жена артиста, умудрялась выглядеть на десять лет моложе собственного возраста. Хотелось ей порхать, порхать. Я старался перенять у нее оптимизм. Но за ней не угнаться. До сих пор любит ходить на пару в филармонию с Валентиной, блистает талантом зрителя. Когда родилась дочь, сестра была уверена, что девочка станет большой артисткой. Скоро стало понятно, что ребенок неизлечимо болен и не только петь, но и рисовать не будет. Чтобы победить хромосомную болезнь, надо проводить переливание крови и всякие иные процедуры. Что ж, коль надо. Бывают в жизни чудеса, процент удачных случаев очень высок. Русским людям свойственно экспериментировать на себе, даже если есть в жилах 50 процентов латышской крови.

Вторая попытка Нади. Мальчик — явно будущий солист. Он плачет и пускает сопли как-то по-особому. На пластинки с классическими записями реагирует — сучит ногами. Возможно, будущий танцор.

Муж Нади наконец-то нашел свою нишу: устроился в армейский ансамбль, и в свалившейся с неба квартире, не только в ванной, но и в трех жилых комнатах звучат песни. До этого он несколько лет проработал в пожарной команде и однажды собрался спуститься с балкона пятого этажа квартиры, где мы жили с матерью. Правда, в доме не нашлось бельевой веревки подходящей длины. Не всегда это благо — веревка. Попадется хорошая, и что? Вдруг кто-то повесится!

Он так пошутил. А незадолго на этом балконе стоял мой друг Чижик, брат сибирской «Анджелины Джоли», за день до смерти, и такая шуточка меня покоробила. Я не удивился, что, будучи поющим сержантом, Юрий все свободное время проводил в пожарке. Там его хорошо принимают, можно травить анекдоты или кимарить, пока не поступит вызов на возгорание. Кто-то любит жечь костры, а кто-то обожает заливать огонь, и это у него в крови.

Незаметно для отца вырос сын Нади, поступил в технический институт, потом его призвали в армию из-за несданной сессии. И вдруг парень слетел с катушек. Я-то втайне надеялся, что просто косит от армии, а ему, видно, суждено было прожигать жизнь в отдельной комнате большой квартиры с громкой музыкой: мать беляшами кормит и бегает за «Столичными» сигаретами. Так что в одной семье два ребенка-инвалида. Да и отец семейства комиссован — последствия обширного инсульта. Рука плетью повисла. Пять последних лет перед смертью разговаривать не мог, только плакал, когда Плачидо Доминго по телевизору показывали.

Намаявшись с тремя инвалидами за день, сестренка окунается в призрачный мир видео, где сказочно богатые, особенно по нашим меркам, люди-актеры страдают, любят, спасают мир от русской угрозы.

Все больше ее привлекает яркая миллионерская жизнь, все жестче удручает собственная — тусклая, беспросветная, безденежная. Я это тоже ощутил в последнее время, как многие. Нахлебался. Иной раз, кажется, что за какие-то страшные деньги, вырвав собственную печенку, я нанял этих людей, всеобщих любимчиков, чтобы жили за меня, строили аквапарки в Заполярье, гоняли спецрейсы в Голландию за ежевикой для тяжелобольной жены, дарили любимым футболистам золотые яйца с инкрустацией. Мы платим им своей непонятной, особой любовью последнего вздоха, не помышляя о взаимности.

Конечно, я сам еще тот хряк. Мой друг и мой феноменальный родственник жизнь отдали, возможно, закрыв собой мои кармические пустоты. А что я взамен дал людям? Почему не стал лучше всех, не поднялся выше среднего, не совершил ничего достойного их невольной жертвы? Может быть, они сейчас странным образом, через ассоциации подают о себе весть? Или только теперь открылась у меня способность слышать и видеть? Джулия Робертс через Валентину заставляет помнить Михаила. При виде Анджелины Джоли я извлекаю из закоулков памяти Лиду и, главное, Валерку.

Только разбившийся от падения с мостового крана Миша, в отличие от Валеры, успел оставить на земле и детей, и внуков, а теперь и правнука, моего внучатного племянника. Мишу мне помнить легче, впрочем, это, наверное, не память. Что-то другое, что открылось только теперь, когда одолел рубеж собственного 60-летия. Как говорится, пребывая в старческом маразме, приятно вспомнить юношескую шизофрению.

Но почему так грустно? Пока остывал от этого рассказа, Интернет подкинул виртуальную пищу для размышлений. Порою кажется, что мы скоро отучимся напрягать фантазию — зачем, если все выловишь в Сети, только правильно забей поиск. Любое слово, которое взбредет в голову, и найдется тебе соответствующий сайт. Фактически становишься своеобразным придатком к Интернету. Вот и теперь добавилась дополнительная и, возможно, проясняющая информация к моему затянувшемуся рассказу. У нас в стране нашли девушку, которая очень похожа на Анджелину Джоли — Викторию Лопыреву. Кстати, она же — Мисс Россия 2003 года. Вдобавок, программу какую-то ведет на канале. Только я ведь не смотрю телевизор. Не знаю, что и сказать. А вдруг Виктория Лопырева — это дочка Лиды Чижовой?

Проходят дни, и жизнь, вернее, Интернет, подбрасывает. Оказывается, Брэд Питт, Анжелинин муж, собрался играть роль Путина, и его новорожденный сын, один из близнецов — вылитый Путин.

Вот, стало быть, куда они, манипуляторы чертовы, меня загоняли, вот зачем мозги смыли! Брэд Питт собрался Путина играть, Ди Каприо — Ленина без грима, а Брюс Уиллис в который раз спасать мир — в роли Ленина и тоже без грима. Чтобы мы посмотрели те фильмы и исправили собственные воспоминания.

 

Сало-универсало

Сидим на одной укромной хазе. Кстати, по-еврейски хаза — свинья. Или что-то в этом роде. Хазер, — подсказывает Миша из Одессы. Никогда бы не подумал. Но телевидение наше принудительно просвещает. Сеет расовую рознь.

За обеденным столом друг хохол, и ест он сало. Вонзает клыки, крупными кусками отрывает от шмата и от булки, соединяя и первое и второе во рту в хлебно-сальную пульпу, обладающую необычайной биологической активностью. Доводилось, утверждает здраводел, этой замазкой вылечивать рак желудка. Широкое лицо едока лоснится и наливается румянцем. Шумно вздыхает и отрыгивает хлебно-чесночный дух, пугая барабашек, домовых и леших. А они уже собираются на торжество, поскольку наступающая ночь — Вальпургиева, по-нашему Красная горка, самое время всякой нежити править бал в пересеченной местности.

Режет крупными кусками хлеб, четвертует головки лука, делая это неумолимо и гармонично, будто играет на самой большой трубе в оркестре пожарной команды. Называет себя, как водится, токарем по металлу — по хлебу и по салу. Жир костей не ломит, — говорит. — Было бы сало, мясо нарастет. И с такой страстью произносит свою короткую речь, что мне хочется заплескать его аплодисментами.

Я не хохол. А тоже кушаю сальце. У меня нож лазерной заточки: по крайней мере, так говорили торговцы на китайском рынке, пока их не турнули оттуда первого апреля. Режу сало тонко, словно сквозь него собираюсь читать газету. Правда, я два года не читаю газет и не смотрю телевизор. За меня это делает жена — профессиональный критик СМИ на пенсии.

Сало ей нельзя — дискинезия желчевыводящих путей. Но тоже кушает украдкой от самой себя, отрезая от моего кусочка полоску наподобие спички. У меня тоже панкреатит, и я ем сальце спогля-ду, долго гоняю его в полости рта, словно «Стиморол» с гранулами чеснока. Мне не нужны их телевизионные ток-шоу и мудреные рецепты зарубежной кухни, поскольку они объявили сало вне закона. Не гоняюсь я за новостями и не горю желанием смотреть в оловянные глаза политиков. Эти новости давят на психику, как груз двести. Основные события мне жена пересказывает одной строкой. Саддама повесили, зато тарифы подняли. А ведь недавно сообщалось, что в Японии издали книгу иракского сатрапа, которого магаданские узбеки на китайском рынке с уважением называют дядя Хуся. Убили уж какого по счету бизнесмена, но женщины будут рожать второго ребенка за десять штук баксов. А у министров зарплаты — по нескольку миллионов, это ж сколько можно детей нарожать! Да еще вот — сало будет дорожать. Продукты в основном поддельные, только сало не подделаешь. Вот в цене и растет.

Саддам, думаю, сала не ел. Разве что чуть-чуть. Салом алейкюм по аллейкам! Американцы — не знаю. Они ведь до чего додумались — делать из сала дизельное топливо. Сначала постное масло в моторы заливали, а теперь и этот стратегический продукт. Я уж не говорю о спирте. Зла не хватает. Это ж форменный геноцид продуктов питания.

Да, насчет французов. Вспомнил. Передача была. Один наш уехал во Францию, поступил в их иностранный легион. Ну, авантюрный молодой человек, ничего не скажешь. Познакомился с одной Аннетой, пришел к ней в гости. А у них как-то не принято, чтобы гостю бутылку самогона на стол. А уж о сале и говорить нечего. Так он с собой принес. Ему из дома прислали, из Сибири. Гостинчик, говорит. Думал, обрадуется, расцелует. Так эта шерше ля фама первачок в унитаз, а сибирское сало в мусоропровод — яд, хуже диоксина, мол лягушек, — говорит, — будем кушать, мон шер. Он думал, шутка. Да нет, непохоже.

Теперь прикинь: наши нувориши своих деток отправляют учиться за границу. А какая гарантия, что подрастающее поколение научится правильно есть. Согласно национальному менталитету? Ладно, если в Германию в университет попадут — немцы — те сало едят. Еще как. Яйца, млеко, пух-пух. Шмальц. Их хабе швайн — у меня свинья — идиоматическое выражение для идиотов — значит, я счастлив. Их немецкая мечта. Но их мы одолели. Хоть они и ставили войско свиньей. Смотри курс истории за среднюю школу, издание не последних лет: по свежим выпускам выходит, что Гитлера разбили американцы. На попкорне. Это не совсем точно, если уж соблюдать политкорректность.

Сибиряки едят сало не хуже хохлов и немцев. Вот они и погнали Гансов взашей в решающий момент от Москвы. Перелом в войне сделали.

Я тоже сибиряк. В третьем поколении. Дед сало ел, самогоном запивал. Его в Первую мировую германец газами травил, да он выплыл, пожил еще. Но моего рождения не дождался. Отец тоже воевал. Живым вернулся. Лечили салом — барсучьим и свиным. Куском сала подавился, чуть не задохся. Вовремя его моя мать кулаком промеж лопаток саданула. Кусок из горла стрельнул, что твоя пищаль во времена Ермака. Если есть на свете пушечное мясо, должно быть и пушечное сало. Против логики не попрешь.

И хорошо, что это произошло, а то бы я мог и не родиться. Как бы я тогда ел сало? Закрою глаза, жевать перестаю, а воображение крутит вхолостую. Нельзя же представить конец не начавшегося света. Кстати, по восточному гороскопу я кабан. Хотя все эти гороскопы, конечно, шарлатанство и надуванство.

А хохол знай себе жует, шумно, с подвывом, помогая себе мимикой рта. У него жевательные мышцы развиты сильнее, чем бицепсы. Мордастый, глазатый. Щурится от удовольствия. Друзья в шутку зовут его «Сало С Глазами». Не обижается. А как его еще называть? Батоно Крысюк?

Сын у меня, пока маленький был, сало на дух не выносил. Кто-то ему напел, что вредно. Как раз в это время началась эра куриных окорочков — мол, от них не полнеют. Наглая дезинформация. Это от сала не полнеют, если его нормально употреблять, а окорочка — штука коварная. Поначалу-то нормальные к нам через пролив с Аляски привозили, ими и кот наш Макс не брезговал. Потом сплошной «мемориал» пошел. На базар пойти — словно в морг окунуться. От окорочков народ хилый. Это американцы придумали: окончательно разоружить Россию, поджилки ей надорвать. У девочки соседской, второклассницы, молочные железы выросли. Вроде как от окорочков. Больно много в них боевых отравляющих гормонов.

Что-то от этой пищи появляется в обличье лисье, и волосы рыжеют, прежде чем окончательно выпасть. А по утрам хочется кукарекать и кудахтать. Какой у нас извечный вопрос — «Что делать?». А тут иная ситуация вытанцовывается: «Куда, куда, кудах-тах?»

Тогда уж лучше рыбой питаться. Свежий, из чистой колымской речушки хариус пахнет свежестью невинного поцелуя, а голец своим названием навевает мысли о стриптизе. На котлеты за милую душу идет. Только к рыбе надо добавлять сало. А его везде надо добавлять.

Некоторое время мой наследник увлекался восточными единоборствами. Дыхание задерживал. Философию их кулинарии постигал. Дзен-буддизм. Дзен за дзнем. Ежедзневник. Раздельное питание. Мясо из сои, в перспективе превращения в пушечное. А сырный попкорн, если его хорошо приготовить, напоминает по вкусу шкварки. Да и хорошо подрумяненный кабачок, совсем как шашлычок, если безалкогольным пивом запить, тоже может доставить приятную минуту. А некоторые граждане соседних государств с юго-востока морских свинок потребляют, собак на Колымской трассе всех слопали, а шкуры пустили на унты.

Я это восточное учение за два вечера раскусил. Что такое дзен — да это же стаканом о стакан. Буддизм — это же совсем по-нашему. Будем! Тост. И ход мысли — как если заложил немного за галстук. Да ты просто выпей и достигнешь просветления.

Я даже их сомати с печи на полати познал — в связи с крайним истощением психоэнергии, я снисходительно отношусь к собственной лени. Лежу в неудобной позе — надо пододвинуть лампу. Завтра пододвину. И матрас поправлю послезавтра. А пылесос включу на следующей неделе. Так замедлил обмен веществ, что могу носки без последствия для окружающих не стирать два месяца. А когда летом отключали воду, два месяца не мылся. Размышляю между делом. Может, появится светлая голова, придумает наряду с самозатачивающимися лезвиями самостирающиеся носки. Ногти растут две недели. И это только начало. Надо нам научиться, пенсию почти полностью за коммуналку отдавая, чем-то питаться. Да хотя бы взрывной энергией неподцензурного русского слова.

— А шмат сала получше тарелки овсянки, — заявляет мне однажды мой ребенок. Смотрю, не узнаю — здоровый лось вымахал.

— Ах, ты как, — говорю ему. — Какую Америку открываешь.

Ему почему-то слышится ирония в слове «Америка».

— Правда-правда, — продолжает в запальчивости. — Я в Интернете нашел. Без сала нельзя. Там витамин А и витамин Е.

— А еще там есть витамин Ю, — на секунду оторвавшись от своего занятия, с набитым ртом говорит мой друг хохол. — Чтобы не было морщин. А то все виагра, да вука вука. Не для себя, для внука. Сало надо есть, тогда не будет проблем с рождаемостью. А то Баден-Баден, Куршевель. Да наша Марчеканская сопка в сто раз лучше Куршевеля. Год копченой свиньи, смекай, юный хряк, с печки бряк. Главное, в год свиньи свинкой не заболеть.

Тем временем я все-таки через пластик сала стал читать газету. Старая попалась. Похоже, в нее заворачивали сало. Первое мая. День солидарности трудящихся.

— Эх, отняли у нас праздник, — вздыхает друг.

— Не горюй, — говорю. — Будет у нас праздник салодарности. Мы откроем салон для поедания сала.

— А что салон? Бери выше! Организуем хохолдинг! Сало Интернэшнл.

Если уж о праздниках говорить, то у нас еще один бесхозный образовался. День народного единения. Его тоже всухую, на одной закуске не отметишь. Но компания все-таки не самая знакомая, с кем братаниться — Минин и Пожарский. Понятно, что памятник в самом центре Москвы. Но на свойский, бытовой уровень они с пьедестала не сошли, в наше грешное бытовое застолье. За Сталина, бывало, пили. А за Минина нет. Хотя бывало, за кого мы в свое время не тостовали. И за Лумумбу, и за Корвалола. А чем отличается один от другого, я уже и не припомню.

Лучше всего, когда памятник — съедобный. Торт Наполеон, беф Строгонова, Микояновская колбаса, шоколад Бабаевский, коктейль Молотова, глазунья Маше Даян, Андроповская водка. В честь Пожарского названы котлеты, их еще иногда подают под белым польским соусом. А вот с именем Минина мало что ассоциируется. Один минингит.

А ведь можно было в честь князя-освободителя и в связи с переподчинением пожарных войск МЧС присвоить имя Пожарского самому крутому нашему министерству. Собственно наши не столь далекие предки выступили спасателями, спасителями Руси в эпоху безвременья. Минин и Пожарский — это коллективный Шойгу смутных времен. А в честь Минина можно было бы Минобороны назвать.

И все-таки истинный герой — Иван Сусанин. Настоящий ниндзя. Голыми руками отряд иноземцев нейтрализовал. Впервые в истории применил боевое ориентирование на местности. Есть над чем задуматься всерьез. История, говорят, не учит. Но иногда в нее вплетается политика. Радиоактивный, очень ядовитый элемент полоний — он ведь тоже в честь Польши назван. Скандал на всю Европу с польским мясом, которым они хотят нас кормить, усиливает значение праздника единения.

Про польское сало я ничего не знаю, существует ли оно вообще, а вот мясо заражено трихинеллезом, как бывает с нашими колымскими медведями, и есть его категорически нельзя. Кстати, урок литературы вспомнился. Полонием звали того сомнительного типа, которого заколол принц Гамлет. Через портьеру, помните? И ведь Польша спокойно кушает это дело уже лет 400. Ни единой ноты протеста.

И не надо ля-ля, что бездорожье — проблема России. Это наше благо. Это наша национальная идея. Как и наши дураки — национальное достояние. Англичанам не нужны дороги: плывут морем. А про дураков — у них есть корабль дураков!

По большому счету нужно хлеб в честь Сусанина назвать. Или водку. И министерство дорог его именем наречь. В вагоне-ресторане закусывать пожарскими котлетами и колбасными миньонами. Есть такие. Но никто пока не акцентировал, что это, возможно, в честь гражданина Минина.

Конечно, все трое крепко любили сало. Не приходится сомневаться. А как же иначе? Еще князь Владимир накануне крещения народа нашего, когда остановил выбор в пользу христианства, сказал, что на Руси есть веселие пити. А другие религии не дают народу повеселиться. Веками держат на сухом законе. Безалкогольные свадьбы и даже поминки. Это что — и в морду никому не дай на трезвый-то глаз? Что же это, мать честная, за праздник.

Нет, без хорошей чарки нет гулянки. Ну, а где пьют, там и закусывают. А самая лучшая закусь — сало. Оно попало у других народов в изгои вместе с бухлом. Так что назло врагам день салодарности будем отмечать дважды в год — 1 мая и 4 ноября.

Да что мелочиться? Новый год и Старый Новый год — вот уже четыре. А если дело пойдет, присоединим сюда и 23 февраля, День защитников Отечества, потому как без всеобщего сплочения какая же защита? А если крепко подумать в тишине, учесть боевой характер наших подруг, то и 8 марта следует включить в означенную группу красных дней календаря. Правда, не совсем понятно, уважала ли Клара Цеткин, придумавшая этот праздник, сало.

Но, в конце концов, кто солит это сало? Ну, допустим, в нашей семье это делаю я. А в других — теща. Их боевой потенциал — наше секретное оружие, хотя никакого секрета тут нет. Не знают те неосмотрительные иноземцы, что бы было, повстречай они мою тещу. Она же не то что коня, бронепоезд остановит! А если батальон тещ! Совместно с комитетом солдатских матерей! Кстати, День матери уже установлен. За него закусим! Нет только дня отца, в отличие от Соединенных Штатов! Что-то недомудрили наши депутаты.

Ну, а типовой сценарий праздника утвердим референдумом: всем уходить в лес и кружить в его лабиринтах до полного единения и остолбенения. (Кстати, данный текст публикуется в порядке застолбения.)

Следующую оргию, маевку или твоевку проводим на вольном воздухе.

А чтобы обезопасить себя со стороны цифрологии, объявим тринадцатое число каждого месяца праздником портвейна № 13.

И в заключение. В конце концов, сало можно добывать гуманным путем — делать свиньям липосакцию. Для косметического эффекта, на крайний случай, можно потом закачать гель. Все-таки это гуманнее, чем ампутировать ножки на холодец.

Конечно, это анекдот, но больно уж жестокий. Недолго и аппетита лишиться. Я одного такого знал, что холодец кушать зарекся.

Так и до сала, глядишь, дело дойдет. Как говорится, фильтруй фольклор!

Говорят, на манер американской статуи Свободы наши памятник Салу хотят поставить. На границе трех славянских государств. Церетели заказать.

 

Давай покурим оленя!

Сценарий ужастика

Скульптор Гранитов был неравнодушен к деревьям, высохшим на корню. Из каждой березки женскую ножку (задрана вверх, носочек вытянут, пальчик шалунам грозит) долотом вырубал, напильником шлифовал, шкуркой полировал, и это приводило его в экстаз. Он так отдыхал, веселясь.

А работал по дикому камню — государственных деятелей посмертно высекал.

Однажды две сросшиеся березы отыскал, не очень прямые. Две ножки изваял, и это был эстетический шок! Как стакан водки в пустыне Сахара. Ей-богу, своими глазами видел издали. Думал, кама-сутра такая. Деликатно отошел.

Но потом вернулся, врать не буду. Долго стоял, и ощущение было — вот-вот оживет! Хотел потрогать, да уж больно сильное потрясение. Не отважился.

Один псих, грибник, внешне похожий на артиста Грибова, набрел на произведение искусства, не разобрался, спереляху вызвал милицию по мобильнику: мол, готов показать, где чикатильнули женщину. Ну, там план-перехват, мигалки, пукалки, чертыхалки. Телевидение подключилось: наезды, панорамки, синхрон. Тем временем служебные собачки Белка и Стрелка след взяли, сначала привели к бесплатному городскому туалету, а потом извинились по-собачьи, с помощью хвоста и потянули в сторону морга и вернулись на исходную.

Деревянные ноги подозрительно покачнулись навстречу неизвестным личностям без документов, а те, словно по команде, встали на уши возле скульптуры. Вроде бы им так лучше видно. Откуда такая прыть, мы никогда не узнаем. Но не спортсмены явно, — те в охранники идут и теряют прыть. Может, из цирка? Бывают же такие номера: бензина в рот набрал и поджег, огненный фонтан. А бензин нынче не по карману.

Да и вообще непонятно, как из города повыползали? Бичи-мутанты. Они же дальше ста метров от винноводочного отдела не отходят, как младенцы от маминой титьки. Нюхают, что ли? А в лесу иной раз хмелем шибает, прелью, и прошлогодняя брусника при богатом воображении похожа на вино. Или бывших рысаков для разнообразия и экономии на грибочки потянуло?

Есть на Чукотке село Мухоморное. Вроде оттуда рецептик достался. От потомков тундропитеков, иногда ошибочно называемых етти. Там, на скалах, есть древние изображения: люди-грибы. А может, пришельцы преодолевают космическое пространство без скафандров. Грибочков скушал, и вперед с песней!

Возможно, в древности эти люди, будучи половыми гигантами, любили не только все, что движется, но все остальное, что не движется и двигаться не может. А грибы, если даже не очень присматриваться, весьма напоминают то, что детям до 16 лет не позволено показывать в кино. Непонятно? Тогда с другого конца начнем.

Говорят, что древние племена курили верблюдов. В честь той давней традиции названы сигареты «Кэмел». Но это для отвода глаз. На самом деле на Чукотке курят оленей. (Собственно курение — это образное выражение. Тундропитеки называли это действие сосальхен.)

Олени на Чукотке любят грибы. Объевшиеся мухоморов самки передают алкалоиды в молоко. Остается лишь подоить их. Пей, веселись хоть весь день.

Но и в моче содержание веселящих веществ тоже немалое. Надо лишь привязать оленю, как вы догадались, самцу, кожаный мешочек, наполненный ягелем навроде памперса. Или непосредственно припасть к живому крантику. Иначе говоря, покурить.

Кстати, сами тундропитеки после употребления паленой водки пьют от человека: биологическая жидкость, переработанная почками, вкусом и крепостью точь-в-точь пиво известной марки. А если пить обычное пиво и всякий раз добавлять в мочу одну-две столовые ложки спирта или политуры, легко получить замкнутый цикл и бухать, как вечный двигатель. Если вы прилетите в Мухоморное и встретите на тундровых просторах людей-мухоморов, они поприветствуют вас возгласом: «Кури оленя!» Это знак особого расположения.

Зимой, естественно, под снегом мухоморы не растут, но не беда: с появлением геологов продвинутые грибокуры стали курить грибки с их ног: вкус отменный, а галлюциногенный эффект выше всех похвал. В стадии реализации находится проект «Президентщина»: замечталось тундровикам добраться до президента одного самостийного громодянства и покурить у него с лица.

Конечно, полиции неизвестны такие тонкости, да и нет закона, задерживать грибников и ягодников. С места события, от задранных деревянных ног уехали, несолоно хлебавши, оставшись с носом, наполненным бичевским ароматом — радость токсикомана. Лукошки, заполненные мухоморами и бледными поганками, копы не тронули, только смекнули: вот почему они время от времени находят в подвалах и в коробах отопления неопознанные трупы, облепленные дохлыми мухами.

Сержант хотел заодно забрать и березовые женские ножки — как вещдок, но прокурор не дал: если нет события преступления, не нужны и доказательства. И вообще это может быть провокацией бандитов, контрабандистов и прочих неформалов.

Скульптора по почерку узнали, стал героем дня. Посыпались на его голову заказы: от спорткомитета, до центра по регуляции населения, где доноры спермы работают над увеличением рождаемости, от известных частных лиц, до поры пожелавших остаться неизвестными. Магазин «Плейбой: игрушки для взрослых» подал заявку для изучения покупательского спроса. А галантерейные отделы приспособили ножки для торговли колготками.

Психа после беседы отпустили на все четыре стороны как не представляющего опасности. Он так и пошел — на четыре: шаг вперед, два влево, три вправо, куда кривая выведет. Тогда у него еще не было диагноза, одна лишь презумпция.

С катушек он позже съехал, когда в городе, на сопке более ста метров высотой водрузили так называемую «Маску скорби» — шедевр русского американца Эрнста Неизвестного — скульптурно-архитектурную композицию, посвященную узникам сталинизма, выполненную в духе железобетонного модернизма-гигантизма. Скульптор признался в одном интервью, что когда приезжает из Америки в Россию потусоваться, рядом с собственным творением чувствует себя Гулливером. На русско-американском банкете он удостоил меня рукопожатия: должно быть, с кем-то спутал.

По выражению одного московского критика, памятник напоминает изъеденный грызунами гигантский кубик Рубика, и людям с неустойчивой психикой не следует подходить к шедевру ближе километра — засосет энергетическая воронка. Это каждый экстрасенс и уфолог вам подтвердит, положа руку на книгу Блаватской.

Но что мы знаем о психике провинциала и особенностях его чердака, если в маленьком городке у холодного моря патологически ничего не происходит? Разве что напьется кто-то паленой водки, упадет ненароком с пятого этажа и останется жив. Или весной унесет любителя подледной ловли корюшки на льдине в открытое море, и его спасут ангелы в зеленых фуражках…

Автору этих строк довелось познакомиться с необыкновенным инвалидом: у него тазобедренные суставы из металла, который используется при строительстве космических аппаратов. Походка робота породила у него своеобразный комплекс превосходства над остальным населением города. Так хорошо прижились имплантаты, что он приловчился ловить на них передачи кабельного телевидения и сигналы неземного происхождения. Несмотря на трудности передвижения, этот большой оптимист не отстранился от общественной жизни, участвовал в соревнованиях по армрестлингу, и однажды противник оторвал ему руку в плечевом суставе. И на сей раз его спасло протезирование. Кроме того, он познал грибокурение, реально уменьшавшее силу его личной гравитации.

Естественно, посвященный в тайны тонкого мира не мог пройти мимо факта установки монумента Эрнста Неизвестного, уловив нечто родственное в полете творческой мысли знаменитого скульптора. Ему даже приснилось в кошмаре, что художнику во сне трансцендентальные мыши объели голову, приняв ее за голландский сыр, подсказав главную идею монумента. Просто многочисленные фотографы так утомили знаменитость своими просьбами «Сэр, скажите сыр», что и привело к неадеквату.

Инвалида просто тянуло к монументу. Какая-то особая подъемная сила. Грибочки помогали. Ухитрился доковылять до Маски. Конечно, машины туда, на самую вершину, не ходят, разве что экскурсионные автобусы, но последние десятки метров нужно карабкаться по лестнице. Лифты не предусмотрены. А он упорный. Дошагал. Остановился, отдышался, поднял глаза. И на него воззрило чудо-юдо в стиле посткубизма. Давящий взгляд маски — наподобие Робокопа из американского фильма. Неужто оттуда черпал свое вдохновение Эрнст? Рядом с произведением чувствуешь себя морковкой, помещенной в соковыжималку. Хорошо еще, что инвалид не забыл надеть тундропитековский памперс из натурального ягеля. Покраснел, побледнел, блеванул зеленым и обмяк, с трудом удержавшись на остатках опорно-двигательного аппарата, предварительно укрепленного медицинскими резиновыми бинтами.

Короче, мужику пробило биополе, как он сам потом понял, когда вернулась чувствительность конечностей и внутренних органов.

Частично очухавшись, стал видеть над железобетонным монументом призраки заключенных, погибших от непосильной работы в лагерях и от пуль — высшей меры социальной защиты. В его измененном сознании задумчиво бродил Сталин в обществе Берии и Ежова. Неодобрительно качал головой, видно, жалел, что уже не удастся упечь за колючую проволоку и скульптора, и архитектора, и работяг, которые по привычке времен социализма взяли объект штурмом, оставив множество недоделок. Которые тут же подобострастные журналеры выдали за оригинальный авторский ход конем.

Посетили монумент, как это водится, и барабашки, и пришельцы мухоморного края, люди-грибы. И бывшие палачи нервно потирали свои неосязаемые руки. Которые нестерпимо чесались от желания отредактировать монумент по своему разумению: «Когда я слышу слово демократ, рука моя тянется к бульдозеру».

Боковым зрением новоявленный экстрасенс засек и ауру психа-маньяка, похожую на горящую кучу навоза. Псих, о ком собственно и затеян был рассказ, умудрился забраться без специального снаряжения на «маску», а это высота пятиэтажного дома. Оглядев лежащий перед глазами городской пейзаж с сопками, тонкую ленточку реки, покрытый дымкой город, обе бухты — Нагаева и Веселую, струхнул и заорал благим матом: «Маска, я тебя знаю!»

Вызывали милицию, потом пожарную охрану, медиков, сняли бедолагу с опасной высоты, и оказался он в медицинском учреждении. Всех доставать стал: мол, Неизвестный — это я. И никто не спорил: конечно же, неизвестный. Не Наполеон, не Жорж Буш. Потом несчастный пересмотрел свою позицию. Маска — это я, мол.

Инвалид с той поры стал понимать чукотский язык и определять, пригодна ли в пищу тушенка, не вскрывая банку. А если непригодна, то есть ли в ней ЛСД.

А псих, когда его отпустили, пришел в лес с лопатой, чтобы понять, в конце концов, где собака зарыта. Отыскал березовые ножки. Ковырнул под ними раз-другой… Как заорет благим матом!

Сидевшие, как рояль в кустах, санитары еле успокоили психа двойной дозой брома и произведениями композитора Бумса-Брамса. С тех пор он не может смотреть на спортсменок, особенно если это фигурное плавание, когда из воды одни ножки торчат и манят на глубину. А вдруг вынырнут, а вместо туловища — страх и ужас! Не раз он в отчаянии бился головой о стены, и по решению суда гражданина обязали носить каску и не приближаться к женщинам с голыми ногами.

Дошло это до чудака-скульптора. Не Эрнста, а резчика по дереву. Удивился он, что своим искусством нанес душевную травму ни в чем не повинному человеку. Ничего, — подумал, — дело поправимое, я же не сапер. Могу ошибаться. Вообще-то, справедливости ради, даже в Третьяковской галерее случаются разные казусы. Зрители падают возле шедевров в обморок и наносят учреждению культуры материальный урон, разбивая стекла, которым закрыты картины. Искусство — страшная сила. Если дана дураку. Правда, тут наметились подвижки: вовсю функционирует интернетовский портал, где публикуются больные шизофренией: публикуют фантастические рассказы, пророчества и видения, не уступающие американским фильмам ужасов, причем делают это бескорыстно, не получая ни рубля гонорара.

Как-то попалась ваятелю толстенная береза, в полтора обхвата. На ней — грибы-наросты, издали напоминающие, если иметь воспаленное воображение, женские груди. И это придало художнику новый творческий импульс. На грани инсульта. Кровь в голову бросилась, в пятки, поднялась до уровня ниже живота, да там и осталась, требовала действий.

Смаху, без питья и пищи, за сутки изладил женщину-березку потрясающей красоты. Талия, ножки белые, стройные. Грудь из грибов-наростов своей ядреной формой и нежной фактурой дразнила воображение и звала на любовные подвиги.

Псих тут как тут! Весь на дерьмо изошелся, крутясь вокруг березовой Венеры. То задышит, то застонет, даже выть принимался. Договорился до того, что готов жениться. Неважно, что деревянная, зато красивая и не из болтливых. А на ощупь хороша, чудо. Умиротворяет. Ему доброжелатели шутки ради резиновую Зину из секс-шопа притащили, а он шутки не понял, от березки ни на шаг.

Скульптору что, только посмеивается. Легкий на подъем, радуется, что вокруг него такой сыр-бор. Набрел в долине горной речки на другую березу, потолще и изваял во всей красе мужика. Вылитый Аполлон, только мощный, как бульдозер.

Смотрит псих на Аполлона, словно в зеркало. Вроде он и не он: фигура стройная, лицо благороднее, белое, взгляд покоряющий, как у волкодава. Глаза огромные, не то что эти щелочки у американских актеров, получающих за каждую сыгранную роль около 20 миллионов долларов.

И от колымской статуи особый березовый аромат чистоты, как после русской бани. Так пахнут и молодые полицейские, не испорченные коррупцией. А женщинам-то как дух распаренного березового веничка нравится — спасу нет. Феромоны — одним словом.

Народ вокруг ходит, языком прищелкивает, любуется. А псих из штанов выпрыгивает, хочет, чтобы все его узнавали как телевизионного ведущего с «Поля чудес». Да что-то не получается у него. Кишка тонка в смысле интеллекта. Плюнул, пошел в баню, парился три часа, а после пил чай травяной, курил оленя и верблюда. Потом читать стал — Арцыбашева. Музыку Глюка слушал. Аудиокнигу.

Нагуливал благородное выражение лица. И где-то на третий месяц дорос до идеала, Пелевина. Стали его в бане узнавать: смотри, мол, вылитый статуй, только келдышем не вышел. Стало быть, скульптор его портрет как бы на вырост ваял. Что ж, мудро, ничего не скажешь. Приналег псих на Рамаяну, Камасутру, ушу, Дао, чучхе. Путем воздержания и самовнушения псих изменил физические параметры, поумнел на математических задачах.

К тому времени нашлась и молодайка из села Березайка, как две капли воды вылитая березовая зайка, которую скульптор в своем сердце увидел. Поначалу псих ей дуб дубом показался. Да, признаться, все ему хотелось с дуба упасть, стволовые клетки активировать. Безотчетное, разумеется, желание. Думал, к женщине тянет, это, конечно, так, да и не так. Но он рос на интеллектуальных дрожжах, мужал на глазах. От дури и психа избавился. И вот уже готов, юный пионер, колоски собирать.

Там и до свадьбы дошло, до первой брачной ночи. Лес гудел, ухали филины, выли волки, блистали молнии, земля тряслась. Прибегали от берегов Японии цунами, стонали тундропитеки, курили оленей. Телевидение норовит его под стеклом онлайн показать. Как водится, я там был, мед и пиво пил, по усам бежало, в рот не попало. Но все видел, есть у меня такое хобби. Да не только я, кто угодно на ТВ мог полюбоваться. И виртуально присоединиться к оргии. Одна фанатка ноги ему мыла и воду пила, а он с лица ее прекрасного, ангельского, шампанское слизывал.

А детей у них народилось — целый хоровод, белолицые и кудрявые, как веники. И всех скульптор предварительно из березы выстругал, как папа Карло. Вскармливала их мать березовой кашей и колыбельную пела про березоньку, во поле стоявшую. Та песня душу развивает: слух, зрение, осязание, интуицию.

И повадились молодожены со всех концов Руси к тем березам приезжать. И дано им было счастье познать любовь. Над сопками летали, левитировали, пили густой горный воздух.

 

Высокое свинство

Сценарий мыльного сериала

Маша с Васей как две половинки одного кирпича. У Васи морда кирпича просит, а у нее кровь с молоком. У Васи грудь колесом, у Маши фигура по циркулю, точно в 48 размер второй рост, пятая полнота, шестая ломота.

Кота они тоже Васька звали. Зверь лютый, ни одной кошке в округе прохода не дал. Вася старший такой же гигант. Грузчик. Все общежитие — его вотчина-гарем. Работал на разгрузке спиртного. У них уловка известная: коньячные бутылки над ведром бьют, осколки в ящик обратно складывают, мол, при погрузо-разгрузочных работах имелась неосторожность в пределах дозволенной нормы. Ведро коньяка набьют и вперед. Те-то, приятели, свои подвиги принятием ограничивают, а он нет. Подай ему красотку на закуску. Орел, одним словом. Крылья расправляются, требуют полета и простора. Синим огнем горит.

Кот каждую неделю приносит боевые раны. Ухо порвано на полоски и глаз заплыл, как у боксера. У Васи старшего нет конкурентов. Правда, поклонницы иной раз меж собой потасовку устраивают, так и ему рикошетом достается. И от Маши тоже рикошетом, когда кота журит. Рикошет — шет!

— Погоди, стервец, кастрирую тебя, — грозит Маша мохнатому гангстеру, подкладывая в плошку свежего минтайчика. Мужу грозить не решается. А то, как в горах: слово скажешь, а там обвал.

Долго ли, коротко жили они так, не тужили, как раз стали из-за кордона новинки приплывать: пуховики на рыбьем меху, порошки для стирки в ледяной воде. Фотокамеры «Кодак». Докатился до Магадана и кошачий контрасекс. Маша закупила несколько упаковок, принялась коту темперамент исправлять. Через несколько дней стал он такой ручной и вальяжный, что прослезилась. Кошачьих невест забросил, домовничает. Знай себе лежит. На солнышке жмурится. Или спит. Храпеть научился, как Вася-старший.

Как-то случилось, приболел Орел. Вместо ведра коньяку полтора набили. Вот и призадумался.

— Дай-ка, — говорит, — Маша, таблетку от головной боли.

— Все тебе подай-поднеси, а сам? Как жареный петушок клюнул, живо к жене причалил.

— Ну, заладила, — поморщился Орел, — сам возьму. Это не мешки кидать.

— Ты — такой бугаина, две прими.

А он не жадный, всю упаковку разом жахнул, лег на диван, заснул богатырским сном. Что собственно бедной женщине надо? Уж не до ласки. Одно присутствие важно. Да хоть и ласки. Почему я его пои, корми, а все соки на сторону уходят? Подумала сгоряча и, как женщина честная, тут же себя поправила. Уж этого счастья у нее как грязи. По горло. Лучшее достается. Посидела, подумала, еще посидела и стала Орла потихоньку, незаметно для себя, будить. А сама наряды тем временем примеряет.

— Безобразие, что ни надену, все полнит. Даже костюм Евы.

Растолкала Орла, придвинулась всеми прелестями, а он, как баран на новые ворота, уставился и сопит.

— Вася, я тебя не узнаю.

— Я сам себя не узнаю. Что-то я сегодня не в форме. Актированный день. Давай в театр сходим.

И уснул.

Но ни назавтра, ни на послезавтра ситуация не изменилась. Будто подменили Васю. Был диким, стал мужиком домашним. Вместе с котом вечера проводит на диване, все больше они становятся похожи друг на друга, как две половинки одного кирпича: полнеют, жирком покрываются, лоснятся.

Мыши появились. Откуда только в панельном доме, да еще на третьем этаже? Жизнь научит селедку чистить с хвоста. Раньше газеты писали, чтобы хлеб беречь. Укоряли детей, которые булки вместо мяча пинали. Передовые дворники устанавливали ведра на лестничных площадках для черствяка. Теперь этого нет, новая экономическая ситуация. Самим бы хватило. Вот и придвинулись грызуны поближе к человеку. Норовят вырвать изо рта.

Маша, поначалу радовавшаяся, что получилось кота от улицы отвадить, скоро приуныла. Вдвойне запечалилась, затосковала, что мужа вывела из строя. Сама же и превратила в инвалида. Не пьет, благо, теперь коньяк пароходами не везут, по общежитию не шастает, но и родную жену не трогает. Вот что значит, вместо таблеток от головной боли кошачьи таблетки хватануть, да лошадиную дозу.

Были мы две половинки, — думала. — Муженек вышел из строя, надо его менять.

Но это только так говорится. Ни на кого своего Васечку не сменяет. Жалеет, любит, виноватой себя чувствует, как та кошка, которая чует, чье мясо съела. Да где теперь мужика найдешь? Новые русские бизнесом занимаются, им не до женска полу, остальные в стрессе.

Тем временем по городу сокращение штатов прокатилось, так что Вася и Маша безработными оказались. Как быть? Семью кормить надо. Старший сынок, Петя, в армии, ему посылки слать, а девочки-близняшки тоже затрат требуют, да еще каких!

Люди надоумили. Купите, — говорят, — дом в Нагаево, частный. Хозяйство заведите: свинушку, кур. Будет как дача посреди города. Да с баней! Идея хорошая, а где денег взять? Не очень-то разбежишься. Правда, дома те нагаевские, откровенно говоря, по цене собачьей будки идут. Разъезжается народ: кто на материк, кто в каменные дома переходит. Очередники есть, инвалиды там, вдовы, в частные дома не хотят идти, ждут благоустроенные, вот и упали цены.

Были у Маши кое-какие колечки с камушками на черный день. Изумруды, агаты. Продала новым русским, выкрутились. Пошла их семейная ферма. Яйца куры несут — сразу облегчение. Кроликов завели. Для них корм можно бесплатно наготовить, на сопках веток нарубить. Естественно, хряка откармливают. Теплица от старых хозяев досталась. Втянулись постепенно. Маша уж представить не может, как это вставать, идти в контору к надоевшим рожам, два раза на дню гонять чаи, вести никому не нужные разговоры, перемывая друг другу косточки и получать гарантированные небольшие грошики.

Звери — они честнее людей. Хотят есть — просят, а поедят — ласкаются. Жалко тоже, когда последняя фаза настает, когда надо превратить их в шашлык и колбасу.

— Нет проблем, Маша, — говорит Вася. — Сразу видно, не крестьянских ты корней барышня. У крестьянина все это уживается в душе, одной рукой ласкаем, другой голову рубим. А кто нервный, соседа зовет. Я вот Борьку, — кивнул на хряка, — порешить не смогу. Он как сын. Свиньи — они умные, как люди. И болезни одни. И печень одна, и сердце схожее. Я, Маша, в свое время книги читал, знаю. Это теперь не до чтения.

Маша тоже слыхала, что современная медицина так далеко продвинулась, что человеку поросячью печень пересадили. То ли в Японии, то ли в Австралии. И через это дело запала ей мысль, как свою ошибку исправить, Орла на крыло поднять. Тут как раз рекламная кампания началась, уши прожужжали пищевыми добавками — для кур, для коров, свиней. Между прочим, того телевизионного поросяку, который на добавках, как на дрожжах вымахал, тоже Борькой звали. Так и порошок назван. Купила она это средство, стала хряку давать. Потом коту дала лизнуть. В сметану натолкала. Никакого эффекта.

Что ж, не судьба. Поплакала тихонько. Не стать двум половинкам одним кирпичом. И вдруг кота из дому как ветром сдуло. Через неделю подваливает — ободранный, синяк под глазом, второе ухо окровавленное. Орет, есть просит, аж трясется от нетерпения. Она как набросится, давай полового гангстера обнимать-целовать, бедный не знает, как вырваться. А когти применить не решается.

В тот же день Маша подмешала Борькину добавку в борщ и скормила мужу. Он ее поднял рано, в пять утра:

— Ты что, понимаешь, спать сюда пришла, что ли? Я тебе не муж, что ли? Ну-ка, ближе придвигайся! Дыши глубже!

— Муж, — прошептала Маша и залилась счастливыми слезами.

Орел вернул свой статус. Снова его взяли в престижную бригаду, в частное транспортное агентство, погрузо-разгрузочные работы и доставка с охраной. Когда возвращается из рейса, общежитие лихорадит. Надеваются лучшие наряды. Имя Васи горное эхо разносит по ближайшим сопкам.

Маша не в претензии. Ей достается лучшая часть неуемного биополя мужа. Правда, он чуть ее не поколотил, когда услышал произнесенное во сне: «Борька ты, Борька!»

Мы были как две половинки кирпича, — часто размышляла теперь Маша. — Я чуть его не погубила, а теперь что-то неладно с женской половинкой, она нуждается в замене. Будем искать. И подыскивала, на ком женить Васю. Но это она так, не всерьез.

А хряк погиб от случайной пули во время бандитской разборки. Мир его праху.

 

Женя и лимон

У Евгении уж восемь лет как живет комнатный лимон. Во все стороны ветви растопырил, глянцевые листочки распустил — красавец, хоть на выставку. Любуется на него женщина, ласковыми словами называет: «Идол ты мой, потаскун зеленый. Змей! Тьфу, чтоб не сглазить».

Как-то устроилась в их контору новенькая, Маша, зазвала Женю в гости.

В семь вечера Женя позвонила: еду, мол. Час проходит, нет ее. Опять звонок: потеряла салфетку, на которой был адрес. Записала на новой салфетке. Спустя час опять звонит: у тебя какой номер дома? А я ищу 80. В итоге в гости приехала лишь в 4 утра. Но что поделать, если 1 апреля. Вроде как сама себя разыграла. Только смеяться некому.

Поспали они — хозяйка с гостьей — пару часиков и стали чай с лимоном пить. И не с каким-то привозным из Турции, а со своим, домашним. Стоит в кадочке небольшое деревце. Неказисто с виду, а ветки от плодов гнутся. Срезает Маша один, аромат на всю квартиру растекается, аж зло берет. Хотела Женя в ее наглую физиономию чай выплеснуть, но сдержалась, любопытство перевесило. Надо же выведать тайну, отчего один лимон плодоносит, а другой только делает вид.

— Нашла, о чем горевать, — с готовностью объясняет хозяйка, а у самой на лице лукавое коварство мелким почерком написано. — Заласкала ты его, вот и обнаглел. Как почувствует, что жизни лишиться может, цвет выбросит. Вон Сальвадор Дали, когда с Софи Лорен познакомился, велел его душить колготками. Вместо виагры. Ты ему стресс сделай.

— Как это, стресс? — Женя не скрыла изумления.

— Да иголки загони.

— Иголки? Я, что ли, фашистка, какая? Хоть и растение, а ведь живое. Не чурка бесчувственная. Под ногти, ты сказала? А где у него ногти? Да у меня и иголок столько нет. Не шью, не вышиваю. Разве что от патефона. Я ж его в дом инвалидов отдала. Пусть пружину накручивают вместо физзарядки.

— Ну, ты интересная, Женька, сама послушай, что говоришь. Не бойся, он прочухается. Вот увидишь. Возьми, у меня есть, — и дает иголки, вернее, булавки канцелярские, с колечком. Женя смотрит Маше в глаза: нет ли подвоха, все-таки первое апреля на дворе. Или уже второе? Решила не подавать виду. А там — время покажет.

— Как их обезобразить? То есть, обеззаразить? Спиртом? Или прокипятить?

— Даже не думай, перебьется.

Но Женя не пошла на такую жестокость, не подсластив пилюлю. Часа два держала булавки в кипящей дистиллированной воде, которую купила в аптеке. Потом в водке обработала. Стала булавки в стволик лимона загонять, как-то не по себе ей сделалось. Вот так бывает, горбушу пойманную по голове дубинкой приложишь, так у самой мигрень начинается. Стволик лимона стал похож на боярышник, смотреть больно. Водку, что в стакане оставалась, Женя выпила. Как-то не пошло, аж всю передернуло. Совсем разболелась. Надо лечиться, а на лекарства аллергия. Пошла к китайцу, на иглоукалывание. Приходит, а у того на окне такой лимон роскошный благоухает! Не стала знахаря расспрашивать, своим умом дошла, что на верном пути.

И, правда, через какое-то время ветки ее красавца-лимона покрылись маленькими беленькими цветочками. Сладкий аромат наполнил комнату. Взять бы порадоваться, да напала на женщину хандра, пуще прежнего. Ходит сама не своя, а понять, в чем дело, не может. Потом сон видела, сообразила. Сновидение не то чтобы страшное, но личное, сокровенное, не стала никому рассказывать. Мужа жаль, которого потеряла. Надо было его на обследование погнать, раньше начать лечить, глядишь, и выжил бы, недотепа. А он все денег жалел. Конечно, и время лечит, но тоже не бесплатно. Ведь оно, время, что? — деньги.

Пока молодые были, по поселкам, по общежитиям мотались, ничто их не брало — ни простуда, ни инфекция, ни соблазны, ни гастрит, ни рак желудка, а когда устаканилось, когда квартира появилась, дача, гараж, тогда ушла молодость, прихватив здоровье. Вот ведь как несправедливо устроено на свете: достигнет чего-то человек и становится беззащитен перед хворями, словно дань платит судьбе. Против такого лома нет приема, разве что голову высоко держать для форса.

И вдруг ее пронзила запоздалая мысль: может, и ему надо было стресс сделать, иголки под ногти загнать? Аж мороз по коже от такой фантазии. Хорошо, что этого папашка уже не узнает, а то человек он южный был, горячий, мог и отреагировать по полной.

Машу надо бы отблагодарить как-то. Тоже на чай позвать. Кстати, она же рукодельница. Вот к кому обратиться стоит! А то решила Евгения обновить гардероб: покупать-то не на что, так перелицевать пальто. Маша, бывшая геодезистка, вахтером числилась, умудрялась сочетать дежурство с шитьем и вязанием. Ну и взяла заказ, запросила 1200 рублей. Не откладывая в долгий ящик, принялась пороть швы. У нее личный план и трудовой темп. А Женя тем временем в ателье позвонила: то да се, погода, природа, сколько стоит пальто перелицевать? Приносите, — говорят, — за 600 сделаем.

Ничего себе! В два раза дешевле. Ну и аппетиты у этой Машки! Надо намекнуть кудеснице, что не права, но как-то поделикатнее, чтобы не обидеть. Пока до конторы шла, настроение портилось и портилось. Надо же, какая нахалка-индивидуалка! На подругах наживаться! Адрес не удосужится как следует продиктовать.

— Сволочь ты, Машка! Волчица. Глаза у тебя завидущие, руки загребущие. Вот мне наука: не связывайся со знакомыми людьми — хуже разбойников разденут.

На пару секунд опешили обе, и тишина настала прямо-таки гробовая.

— Мне тоже на ус намотать надо, — возразила, наконец, Маша. — Надо было аванс взять. Раньше-то на честном слове все держалось. Угробили страну, демократы…

Она уже распорола пальто и сметку начала. Жаль своих усилий, но тариф ателье ее не устраивал. И она распорола уже сшитое, потребовала за проделанную работу сотню рублей.

Забрала Женя пальто, и тоска охватила ее черным тугим кольцом, сжала бесконечной спиралью. В ателье отдавать не стала, так и лежит распоротое. А лимон юннатам подарила. Они чай пьют, тетю Женю добрым словом вспоминают.

 

Гадание по птицам

Марина самостоятельно села за руль, едва в городе потеплело и дороги очистились от гололеда. Муж учил водить, а тут уехал в командировку на Чукотку, на целый месяц, она и решилась. Жизнь одна, глупо вычеркивать из нее целых тридцать теплых дней. Мало-мальски освоилась, еще гаишник ее ни разу не тормозил, случилось вот что. Внезапно на проезжую часть села чайка. Прямо перед капотом. В районе 31-го квартала. Говорят, там линия разлома земной коры. То ли радон, то ли полтергейст, а машины бьются чаще, чем где-либо. Она-то среагировала мгновенно, не задела чайку. Вот и думай, к чему бы все это. Да тут еще этот сон нелепый: будто она кондитерша и наставила мужу рогалики с маком.

Чтобы успокоить нервы, поехала на Кожзавод, этот неофициальный полигон для начинающих водителей — продолжить свои тренировки. В том уголке города вблизи морской бухты еще недавно была ферма, где разводили в клетках пушных зверей: черно-бурых лис, которых муж называл серо-буро-малиновыми, песцов белых, именуемых им же писец подкрался незаметно, и хонориков, достаточно смешных самих по себе. Лет десять, как совхоз растащили прихвати-заторы, лишь остался густой неистребимый клеточный дух, по привычке над клетками кружат черные хищные птицы, словно надеясь, что когда-то люди опомнятся и вернут в клетки смешных и милых зверьков, возле которых всегда можно поживиться. Вороны летают, скрежеща утробой, словно торговцы с юга. Конечно, они завидуют чайкам, которые питаются прямо из моря, пока не покроется льдом.

И вот одна из этих пернатых наглянок проносится перед самым лобовым стеклом, едва не задевая кончиком крыла. Марине чудом удается избежать столкновения. Какое-то мгновение странным образом дернулся ее лицевой нерв, щекотная боль отжалась в локтях и лопатках, и она увидела окружающие пейзажи с высоты птичьего полета, будто поцеловалась с клинической смертью. Промелькнул кусок морского берега с домишками, частично превращенными в дачи, бездействующий рыбозавод, скалистые острова Три Брата, и обнажившаяся широкая кромка прибоя, на ней копошились ребятишки, занятые охотой на мидий. Странное чувство овладело ею, будто она — сломанный мост над пересохшей рекой.

Жаль, мужа нет, как он там, кстати, упирается с америкосами? Небось, крутит шашни с этой поварихой вахтового отряда, а та и рада, кормит от пуза. О том, что бывает после ужина, не хочется и думать, чтобы не травить душу. Перед отъездом он раскопал на диске песню Высоцкого: мол, не бывает на Крайнем Севере воронья. А как же не бывает: стоит подняться на Марчеканскую сопку, где стоял танковый полк, а теперь только кладбище да ветерок сырой, как из погреба, они тебя вычислят, будут кружить над головой, словно выжидая момент, когда можно будет спикировать и тюкнуть в темечко. Когда муж был еще мальчиком и ходил на сопку с отцом и кошкой, он опасался, что ворон может унести кошку в свое гнездо, а она не даст отпор, как в свое время задала перцу вислоухой одичавшей болонке.

Вечером Марина поставила машину на платную стоянку. И опять сторож приставал к ней с любезностями. Недавно бросил курить и подсел на конфеты. Всех угощал «Раковыми шейками». И это при всей мнительности Марины, которая в начале года так трудно пережила смерть соседки от рака шейки матки. Да и сторож этот оказался при ближайшем рассмотрении патологоанатом: подрабатывал на стоянке в охране, бесплатно держал там свою машину, и платили ему больше, чем медику в морге.

Марина поспешила домой, а когда дошла до своего подъезда, оттуда выскочил голубь, нарочито шальной и очень шумный, с жесткими, словно из пластмассы, крыльями. Голубей, кстати, развелось в городе выше крыши: плотно заблокировали мусорные баки и сражались не на жизнь, а насмерть с чайками, вытеснив не только воробьев, но и крыс.

Сама не своя, Марина поднялась в квартиру, переоделась, съела листик салата, выпила стакан апельсинового сока и стала листать учебник хакера. Она уже повергла в изумление мужа успехами в вождении иномарки. На очереди компьютер. Просидев около часа, так и не смогла связаться с любимым мужчиной по мобиле, но послала e-mail. Нашла подходящий сайт о белой магии. Интересно, что символизируют напугавшие ее птицы — чайка, ворон и голубь? Ничего внятного не нашла. Одни лишь мнения, противоречащие друг другу, да навязчивые сплетни о киноактрисах: то у нее лопнула бретелька и вывалилась грудь, то она вообще умерла, хотя достоверно известно, что не умерла, поскольку устроила пышную свадьбу, да еще с тройным переодеванием.

Что ж, стала сама кумекать. Голубь — символ смирения. Пикассо, голубь мира, и еще услужливая память подкидывает нападение бандитов на школу в Осетии, там, на годовщину трагедии выпустили в небо голубей, число их соответствует числу погибших деток.

Чайка — душа погибшего моряка. В последние годы они жмутся к человеческим жилищам и полюбили сидеть на столбах освещения. Ворон часто упоминается в народных легендах и сказках, где надо воскресить убитого молодца с помощью мертвой и живой воды. Северные народы верят, что он создал землю и все, что на ней есть.

Жуть какая-то, на ночь глядя. Будь рядом бабушка, она бы растолковала. Однако спать пора. Телефон Марина подвинула поближе: муж мог позвонить по спутниковой линии. А приснилась кукушка, которая надсадно, до икоты, предсказывала долголетие, да дятел вертелся и барабанил на втором плане, как бы на подтанцовках.

Утром принесли телеграмму о смерти бабушки. Погоревала Марина и вроде как успокоилась: все-таки хоть какая-то определенность с предсказаниями судьбы.

Съездила на почтамт, соболезнующую телеграмму послала на материк. Поднимается по центральной улице к телевышке и намеривается свернуть с основной дороги, проехать по небольшому отрезку и далее под арку. Знакомые водители научили: дворами короче, и бензина тратишь меньше, и нервов, поскольку не приходится стоять на перекрестке. Этот въезд узкий, двум машинам едва-едва разминуться, и надо же так случиться, дорожку перегораживает такая же иномарка, как у Марины — белая «Мазда». Возможно, с того же самого японского автомобильного кладбища, где их зомбируют на хождение и по российским гибельным дорогам.

За рулем девушка, лет 18-ти от роду, кожа лица чистая, глаза незамутненные, ресницы увеличенного, как в рекламе, объема, прическа пышная, которой она достойна. Наверное, ее в школе звали Принцесса. Отчаянная — это понял бы каждый, даже не такая изощренная физиономистка, как Марина, которой тоже палец в рот не клади. Присутствие незнакомки за рулем почему-то возмутило ее. Будто в одинаковых платьях, инкубаторские.

Марина все делала, как учил муж: бросала по сторонам мгновенные взгляды, не забыла о зеркале заднего вида, ее уже не тянуло посмотреться в него, как в пудреницу. За ней ехали, не держа положенных интервалов, два грузовичка с пельменями. Марина отчетливо представила, что если притормозит, эти корейские крепыши один за другим врежутся сзади и помнут ей корпус, и пельмени разлетятся по проезжей части, приманивая чаек.

Если она тормознет, чайники не успеют среагировать, подсказывала интуиция — главное ее достоинство, как говорил муж. О голубе, чайке и вороне она и думать забыла, поскольку полагала, что птичьи предсказанья уже погашены смертью бабушки, царство ей небесное.

Если красотка на машине-близняшке чуть-чуть сдаст назад, они прекрасно разъедутся. Как в море корабли. Марина попыталась передать свой замысел с помощью звукового сигнала и кругового движения кисти руки. Встречная скорчила гримасу, которую можно было, при желании, расшифровать так: «Слушаю и повинуюсь». Машина же оставалась на месте.

Уверенная, что взаимопонимание достигнуто, Марина, подгоняемая грузовичками, продолжила движение и через миг въехала в бок «Мазде». Раздался треск, как если бы кто-то ночью в подворотне наступил на пустую пивную банку. Марине показалось, что из-под колес взметнулась вверх и вскрикнула, словно раненая, стремительная чайка.

Висевшие на хвосте грузовички остановились как вкопанные. Никакие они не чайники! Марина машинально отметила это, а вот как открыла дверцу и оказалась лицом к лицу с молодайкой, не помнит. Та, используя специфическую лексику бывалых колымских шоферов, объясняла свое понимание правил дорожного движения: она стоит левым боком, имеет преимущество. Злодейски погубленная машина восстановлению не подлежит, и пусть платит, у нее есть друзья, родственники и поклонники, которые помогут вернуть утраченное.

Перед внутренним взором Марины предстали дочка и сын, которые, к счастью, сейчас находятся на материке, у родственников, а не сидят в кабине. Словесный поток вдруг прекратился, мужики с корейских грузовичков подошли и высказались в том смысле, что Марина не виновата: она же въезжала с главной дороги, преимущество ее бесспорно.

Молчание и величавость Марины бесили молодую наездницу, покрывшуюся от нервного перенапряжения густым рассолом. Казалось, Марина сохраняла самообладание, но она попросту оторопела, внезапно вспомнив о тройном предсказании — чайка, ворон и голубь — трижды с ума сойти! Может быть, не только смерть бабушки они предвещали, но и столкновение средь бела дня? А вдруг это не одно, а три предсказания, на три беды? И столкновение — лишь второе по счету несчастье? Ладно, пусть. Но что же тогда означает третье знамение? А ситуация не способствует неспешному размышлению.

Марина попросила у незнакомки мобильник, набрала номер отца и с необыкновенным волнением слушала гудки, которые отдавались в голове, словно крики чаек. Отец находился дома последние минуты: собирался в командировку на материк.

— Папа, мне срочно нужны деньги. Много. Сейчас я подъеду.

Марина оставила обезмазденой девушке в залог свой паспорт, уехала и вернулась спустя двадцать минут, отдала сумму достаточную, чтобы купить подержанную машину без пробега по дорогам РФ. Взяв деньги, девушка изменилась в лице, выражение довольства установилось на нем, глаза блеснули: она была еще слишком молода, чтобы скрывать эмоции. Рядом с местом происшествия стоял дорогой, идеально черный джип с блестящими дугами. Современные дизайнеры придают внедорожникам вид завсегдатаев зубоврачебной клиники. Импортный монстр походил на самодовольного мужчину со сверкающими зубными имплантатами, и пластинкой, которую ставят при неправильном прикусе. Этот джип должен был увезти с места аварии незадачливую участницу дорожного движения.

— Давай дружить, — предложила дочь удовольствий. — Созвонимся мобильниками?

— У меня нет мобильника, — равнодушно парировала Марина.

— Это шутка?.. Как ты умеешь так держаться? Научи меня. Я заплачу. Дорого.

Марина, лелея непонятное ей самой злорадство, сухо отнекалась от заманчивых предложений и села за руль. Вновь подумалось: если судьба послала три испытания, а два уже можно считать погашенными, то какое третье? Холод родился где-то в желудке, опустился в ноги. Она заехала в часовню в центре города, поставила свечку за упокой бабушки, а другую — за здравие родных, дорогих людей. Вспомнила мужа, почему-то с неприязнью: он же учил, да недоучил. Когда вернулся из поездки, она не сразу решилась рассказать о происшествии. А когда рассказывала, поняла, что он не одобряет ее поведения. С одной стороны, в ситуации было ее бесспорное преимущество, с другой — надо видеть, кто тебе едет навстречу, чайник или джентльмен дороги. Уступи нахалу, целей будешь. Если бы мужик сидел за рулем, он бы, конечно, попятился и пропустил, а тут, как ни крути, взыграла женская амбиция.

И еще вот что. Надо было вызывать страхового агента: покалеченная машина была застрахована, пусть бы компания и платила. Конечно, сумма оказалась бы недостаточной. Ну и добавь, коль так, а не шикуй перед лицом беды. И еще вопрос, надо ли было платить вообще? Кто виноват-то?

Конечно, Марина испугалась: если действовать по правилам, надо вызывать гаишников, а те бы заставили предъявить права, которых у нее нет.

Марина вновь запсиховала. Третье птичье знамение гипнотизировало ее, парализовало волю, но теплилась надежда, что деньги что-то решают в бухгалтерии судьбы. Жертвоприношение — это ее психотерапия.

— Ну ладно, утро вечера мудренее, — муж поспешил свернуть разговор в тонкую трубочку. Похожую на ту, в которую гаишники заставляют шоферов дунуть. Она не проявила энтузиазма к его ухаживаниям: мол, голова болит, и черные мысли одолевают. И вообще кто кому наставил рогалики с маком, надо еще разбираться. И сварила на ужин макароны типа рожки с тушенкой из банки. Разбитая машина что-то разбила в их отношениях. Это столкновение оказалось слишком крупным событием, чтобы пережить его по горячим следам.

С той поры семейная жизнь Марины не заладилась, машину она продала и вскоре дала мужу развод. Ей все время казалось, что роковая встреча была кем-то подстроена, возможно, во всем виноват муж. Конечно же, он вычислил ту пташку и весело проводит с ней время.

Сидит как-то вечером, вполглаза смотрит телевизор, размышляет о превратностях судьбы. О предсказаниях и знамениях. Ей уже страусы мерещатся: прячет голову в песок от перегрева. Пингвины из Антарктиды шлют привет. И вдруг с форточки:

— Рикачка хо-роший. Хо-ро-ший.

Бог ты мой! Да это же попугай. Русскоговорящий. Откуда только взялся? А ведь по телевизору только что бегущая строка была: убежал попугай.

Марине почему-то показалось, что заморская пташка проживала у той пигалицы с «Мазды». Или у сторожа автостоянки с его наглыми приставаниями.

— Рикачка хороший. Хо-ро-ший.

А может и так случиться, что бывший муженек с попугаями знается.

— Рикачка хо-роший. Хо-ро-ший.

— Да замолчи ты, болтун! Достал!

— Рикачка хороший. А ты, Марина, дуррра! Набитая!

— Заткнись, птичий грипп! Чтоб я тебя не слышала, — опешила красавица и принялась звонить отцу. — Он опять меня достает. Дурой назвал.

— Ну, это мы так не оставим! Вытри слезы и выше голову. Сейчас ты у меня для поправки нервов в круиз поедешь, а не поможет, что-нибудь придумаем. Другого тебе найдем.

 

Нас каналы доконали

Помню, в сельском клубе моего детства во время киносеанса рвалась старенькая, в «дожде», лента. Пока киномеханик лихорадочно клеил ее уксусной кислотой, зал топал ногами и орал: «Сапожники!»

Прошло полвека, все поменялось. Лента не рвется, бедный зритель до полного изнеможения может смотреть по телевизору десяток сериалов в день.

Вот уж о ком теперь не скажешь «Сапожник без сапог» — об актерах. Столько информации дается о каждом их чихе, что исчезает тайна — основа лицедейства. Зритель с разочарованием узнает, что артист провинциального театра жарит пирожки, лечит зубы, штопает носки. В конце концов, возмутительно изменяет любовнице, уходя к жене. Меркнет Гамлет, бледнеет Клеопатра. Кот в сапогах предстает в стоптанных домашних тапочках, а Красная Шапочка вовсе без головного убора, непричесанной лохудрой.

Актеры по-хозяйски заполонили телеканалы, с уверенностью, достойной лучшего применения, высказываются по разным проблемам, проявляя усердие не по разуму, потом борются с перхотью, импотенцией и чистят лук, проливая сценические слезы. Ведущие внемлют тому, что им с глубокомысленным видом изрекают самозваные оракулы. Сценические паузы перекрывают им кислород.

Но ведь настоящим оракулам никто не подкладывает текстов, им шепчут невидимки параллельных миров. Далеко не каждому: это еще заслужить надо. Актерам пишут драматурги, а режиссеры натаскивают лицедеев на зрителей, словно служебно-сторожевых собак. В красивых головах героев-любовников теснятся сотни зазубренных текстов, царапающих до крови, подобно неудачно открытым баночкам сардин.

Десятки, сотни жизней копошатся в сознании актера, накладыва-ясь одна на другую, противореча и борясь, сотни сердец стучат вразнобой, столько же аппендиксов притаилось во чреве, от них нельзя отмахнуться, их нельзя забыть, они никуда не деваются, не уходят, не вытравляются алкоголем, разве что опускаются этажом ниже, в подсознание. И на смертном одре артист прощается с первой, второй, десятой, сотой жизнью. На надгробии, если по справедливости, стоило бы помимо имени артиста приводить в скобках список тех героев, больших и мелких, кто почил с ним, тех, кого он пустил в душу.

В давние времена комедиантов и скоморохов хоронили за оградой кладбища, наравне с самоубийцами. Теперешняя же власть всех своих ветвей любит и обожает актеров как самих себя, словно те реализовали их детские амбиции. А иногда кажется, что власть ныне актерская — озвучивает тексты, написанные закулисными кукловодами. (А куклы — не те, что в платьицах, на человечков похожие. Кукла — пачка бумаги, замаскированная под пачку денег, — порождение преступного ума.) Раз-другой погарцевав на экране и преодолев смущение самосохранения, легко войти во вкус и вскоре стать эфирозависимым, когда неважно, кто ты на самом деле — ведущий или официальное лицо, становишься говорящей головой и будешь считать потерянным день, когда тебя не покажут по телевизору хотя бы пятьдесят секунд.

Когда был социализм, мы любили индийское кино, потом бразильское, заодно обожали бразильских кур. Американскому, как и ножкам Буша, воздали должное. Но и оно навязло на зубах. Потом пошли отечественные сериалы. Вот тогда-то точно кино умерло. Остались лишь фестивали с запахом михалковских усов.

В конце дня перед домашним экраном зритель трупом валится на диван, тупо уставившись на труп умершего фильма.

Как бы ни любили друг друга Он и Она, как бы ни хотелось им оставаться вместе круглыми сутками, надо расставаться часов на семь-восемь, для этого и придумана служба, работа. Артистов это тоже касается. Но они не желают расставаний: нажимаешь кнопку, он поет, давишь другую — пляшет или рассказывает, какой это тяжелый шахтерский труд — служить сцене, какая Голгофа, требующая полной отдачи, самосожжения и самочетвертования. Нажимаешь еще одну кнопку, а он учит тебя жарить яичницу.

Благодаря нашествию в процесс приготовления пищи актеров и музыкантов, кулинария, что называется, накрылась кастрюльной крышкой. Благодаря им культура пития пала в неравной борьбе с уринотерапией. На седьмой телевизионной кнопке умерла культура стараниями одноименного министерства. Иной раз смотришь видеозапись спектакля, и ощущение такое, что пребываешь в анатомическом театре. Просто говорящая голова рассказывает, как надо поддерживать здоровье с помощью свежих шишечек лиственницы и веток ивы. А ведь он никого в жизни не вылечил, ни одного человека, поскольку лечить их было поздновато. Зато не сделал ни одной врачебной ошибки.

Знаменитый артист, играя самого себя, смертельно больного, делится впечатлениями съемок, которые, возможно, и в самом деле станут последними в его жизни, благодарит за поддержку зрителей. Артистка ударилась головой об лед, занимаясь катанием. Вместо того чтобы поручить эту задачу каскадеру. Любимец публики, накрытый горным обвалом, другой, погибший в ДТП, третий, уснувший за рулем, вынимают зрительскую душу.

Конечно, я пережимаю, утрирую, искусство Мельпомены не дало дуба, а лишь трансформировалось, влилось в повседневность, как ложка меда в бочку дегтя, растеклось по поверхности явлений слоем толщиной в одну молекулу, гомеопатизировалось.

На заводах, в колхозах когда-то создавались драмкружки. Теперь в такие кружки превратились театры. Очень далеки от жизни эти учреждения культуры. Они от смерти недалеки. На ладан дышат. Все хотят в актеры и в депутаты. И туда и сюда одновременно.

И вот уж в отцы города баллотируется аптекарь. Слов нет, кандидатура достойная: в созданной им системе все надежно и добротно — и ассортимент, и цены. Будучи неизлечимо больным, по пяти-шести диагнозам, я верю, что у него все без подделок, пять лет подряд ежемесячно покупаю только у него лекарства и готов дать ему мандат. Но остальные избиратели недопоняли серьезность намерений аптекаря, забросали черными шарами.

Отлуп получил и другой кандидат — психиатр. Сумасшедшие как огня боятся врача этой специализации, а так называемые нормальные проявляют нигилизм. Редкий психохроник добровольно сдастся в руки санитаров. Разве что симулянт. По теперешним законам душевнобольных лечат без принуждения, по их желанию, которое, конечно же, никогда не наступает. Или уж надо так свихнуться, чтобы это стало явным, — тогда понесут под белые ручки, будто родился в смирительной рубашоночке, хорошенький такой. Но если подался в маньяки и арестован, не возбраняется из «Солдатской тишины» подать документы в избирком. Тебя поймут и впишут. Как борца с последствиями тоталитаризма.

Один кандидат в местную власть так напирал на свое внешнее сходство со знаменитым певцом и артистом, что руководство диспансера задумалось о персональной палате для этого самородка. Обив ее фанерой для улучшения акустики. Певец и фанера — близнецы-братья по нашим-то временам.

Один неформал участвовал в нескольких избирательных компаниях, пока его не изолировали принудительно. Тогда он добыл пистолет-мелкашку и всадил всю обойму в лечащего врача, к счастью, без летального исхода. История темная и уже большинством забытая. Стрелявшего перевели на более высокий уровень лечения. А Магадан лишился инакомыслящего иноходца, выпускавшего свою газету в сотрудничестве с другим противоборцем, покинувшим страну несколько лет назад. Тот был уверен: если биться головой в стену, это и есть мозговой штурм. И что можно закрыть амбразуру астральным телом, возмущал и мутил народ и, по мнению милиции и прокуратуры, создавал в городе обстановку дурдома.

С тех пор публику развлекают симптоматические анекдоты в прессе, испытывающей огромные неудобства без оппозиции. За лето 2005 года якобы замечались 25 случаев нападений медведей на дачников. А что удивляться — медвежий угол, хоть и город. У нас даже магазин есть «Медведь», а другой «Антарктида» с изображением белого медведя на вывеске. Правда, мне не верится, что это были именно нападения. Иначе было бы минимум 25 трупов, а где они — кошки съели?

Но приз за оригинальность стоило бы вручить другому сюжету. Однажды встал на дыбы самосвал! Вследствие неспешных полусонных действий строителей в кузове машины бетонная смесь застыла и вышла из кузова затвердевшей массой, запрокинув автомобиль, как в любовном угаре.

Вставший на попа грузовик с задранными вверх колесами показали по всем местным каналам и вечером, и утром, многие магаданцы откровенно жалели, что не побывали на месте происшествия, а ведь проходили где-то рядом. Вот ведь невезуха.

Уже несколько лет в Магадане трагически ничего не случается, и теленовости фабрикуются из жизни школ и даже детских садов. Скоро будут брать интервью у ползунков и младенцев: агу? Агу, агу. А тут самосвал, тонна или две бетона. Весомо. Из взрослого населения, судя по телеэкрану, у нас трудятся лишь отцы города. В основном перерезают ленточку. Достигли в этом немалого мастерства. Яркими хитами стали и подходы морских транспортов к причалам Магаданского морского порта. Усилиями телевизионных режиссеров и операторов деятельность морских извозчиков выстроилась в своеобразный жанр, со своими канонами. Тут и крупный, и общие планы, и панорамы, и синхрон. Чего сколько привезли, особенно каменного угля — без этого трудно жить зимой. Люди постарше, дважды и трижды ветераны Севера, намолиться не могут на горячие батареи. Ладошку приложит и тут же отдернет: «Печет»!

Кроме морского, в Магадане есть аэропорт. Почему бы не дать развернутый сюжет по прибытию каждого борта, — спросите вы. Опоздали, голубчик: один канал уже потчует зрителей повторяющимся сюжетом о прибытии самолета компании-спонсора. Братья Люмьеры, не претендуя на депутатство, сняли сто с лишним лет назад киносюжет о прибытии поезда. Теперь вот прибытие самолета. Почувствуйте разницу.

А чем хуже самосвал? Уж чего-чего, а разгружающимися самосвалами город способен обеспечить телекомпании для полноценного выпуска новостей.

И почему бы перед тем, как сбросить на землю бетон, не перерезать ленточку? При этом один из ответственных господ может забраться в кабину и подудеть. Это внесет в жизнь «столицы Колымского края» нотку оптимизма и разбудит тех, кто заснул перед ящиком, умаявшись в попытках стряхнуть прилипчивую одурь телевизионного мыла.

 

Каждый был красавчик, весельчак

Ну что тут сказать? Ищите женщину, бес в ребро, ангел в лопатку! А что искать — тут она, во весь рост: скромничает, ждет. Молодая женщина легко может сыграть на сцене старуху, но без особой охоты. А пожилая актриса и желала бы исполнить роль несовершеннолетней героини, даже взять работу на дом и трудиться в три смены, да боится потерять солидность. Но обстоятельства подворачиваются и диктуют — не упади в салат лицом.

Так вот внезапно за чаепитием в конторе выясняется: в Магадане живет одноклассница Михаила Евдокимова, губернатора Алтая, того веселого артиста, что погиб в автокатастрофе. Случилось несчастье, женщина и открылась, принялась по секрету рассказывать, какой Михаил был в студенческие времена весельчак да красавец, замуж звал…

Что ж не пошла-то, милая? Застеснялась, небось? Или поддалась предрассудку: мол, раз такой видный мужик, налево ходить будет?

Конечно, нет. Не в этом дело. А почему — разве ж она знает? Да что уж теперь-то, кулаками махать: поздно. Погиб артист на пике славы. А ведь дружили, в кино водил на вечерний сеанс, билеты брал на последний ряд. В Тальменку вместе ездили.

Это название — Тальменка — мне тоже не чужое, слышу его с детства, а ведь не бывал там ни разу. Жил в соседнем Черепаново, а до путешествий не дорос: пацан пацаном, второй класс школы. Кто пустит? Зато моя тетушка и соседка то и дело устремлялись в Тальменку, как в землю обетованную, за покупками — галантереей и московскими конфетами, гостинцы мне всякий раз привозили. Шахтерский край, улучшенное снабжение. Вот так. Я даже путал то название поселка Тальменка с тальянкой, гармошка такая. Музыке так и не научился: больно стеснялся. В классе вон, с места отвечал, а к доске — ни в какую. А если бы выучился музыке, то могли бы встретиться с Михаилом на каком-нибудь слете, познакомиться. Мало ли чего… Дын-дын-дын.

Жаль человека. А то ведь меня в школе окружали такие задиры, им лишь бы кулаками махать. Спортсмены. Ну, не совсем. Как алхимики от химиков отличались. Понравится мне какая-нибудь девчонка, стану ее домой из школы провожать, они припутают в подворотне, изобьют.

В том маленьком городе районного подчинения, где я жил, ни реки, ни озера, чтобы купаться, нет, а питьевую воду берут из колодцев, и она так пересыщена кальцием, что чай походит на лекарство. Зато, наверное, меньше больных рахитом и кости прочнее среднестатистического. Было так, что в Магадане парни повздорили, и один другому челюсть боксерским ударом в четырех местах сокрушил. Крайний Север — откуда здоровью взяться?

В последние годы подпочвенные воды в Черепаново, как мне писали, поднялись каким-то потаенным потопом. Но представляет ли это неудобство или опасность, я не знаю. Лето там на месяц короче, чем в Бийске и Барнауле, где Евдокимов обретался. Правда, на Алтае землетрясение случилось, тоже хорошего мало. Но все-таки само слово Алтай — центр мировой цивилизации. Недаром туда Сталин немцев ссылал. Недаром магаданские эвены на Алтай едут — тамошние бубны покупать.

Который день про Михаила размышляю, остановиться не могу. Не гони на импортной машине по отечественной дороге и станешь долгожителем. У нас на базарчике, возле «Луча» женщины торгуют алтайским мясом, так у него такой замечательный вид, и сами торговки красавицы — залюбуешься: глаза раскосые, скулы лисьи, рядом чувствуешь себя то волком, то зайцем.

У нас в Магадане тоже гибнут на дорогах, и, можно сказать, однажды я чуть не стал очевидцем, столь ярко рассказал мне мой приятель из журналистской братии, как погиб один наш земляк. Областной депутат из поселка Палатка хотел сложить с себя полномочия. Но потом передумал, и вопрос из повестки дня исключили. Но не из-за этого же навернулся? Коллеги-избранники не удержались от комментариев. Не надо было так резко менять свое решение, искушать судьбу, а то твои ангелы-хранители не успеют сориентироваться, — резюмировал другой избранник, доктор: насмотрелся он всякого вблизи, людей спасаючи. Далеко не все поддается обычной логике и переводится на слова русской речи. Да и тайна врачебная есть, ее обычному смертному лучше не знать.

А как все было? Сел тот бедолага-депутат с недосложенными полномочиями в служебную машину пассажиром. Водитель гнал со скоростью 120 километров в час. В среднем. А то и больше. А что — дорога нормальная, единственный отрезок Колымской трассы, где «Волга» имеет возможность показать свои подвески во всей красе. Только вот незадача — впереди мелькнула яма. Чтобы миновать ее, водитель, не сбавляя скорости, заложил вираж, вильнул на полосу встречного движения.

А там КамАЗ надвигается — хоть и сарай на колесах, а скоростью создатель не обидел. Водитель-трассовик этих начальничков насквозь видел, знал их и по бортовым номерам, и в лицо, матерясь и плюясь, ушел от столкновения на чужую полосу, такая сложилась традиция. В этот миг, объехав яму, персоналка вернулась на свою полосу, КамАЗ накатил, ударил лоб в лоб, будто пушка выстрелила и, скрежеща тормозами, проволок смятую жестянку еще метров сорок. Вмял двигатель «Волги» внутрь салона аж до сиденья. Водитель членовоза мгновенно отдал Богу душу, и она полетела над колымской трудной дорогой, зайдясь в крике, похожем на песню чайки, только никто этого не услышал. Изувеченный депутат был доставлен в больницу. Переломы ног, рук, внутренние ушибы и разрывы органов — явно не жилец. На рентгенограмме грудной клетки врачей ужаснуло огромное черное пятно: ушиб сердца. Жизнь уходила из него, как воздух из пробитого колеса.

Еще была на заднем сиденье женщина, тоже вся побитая и поломанная, как чахохбили. Очнулась и говорит: «Шампанского мне!» Думали, бредит, бедняжка. Нет, однако, — багажник «Волги» оказался забит ящиками полусладкого игристого вина. Что собирались они праздновать с депутатом, осталось загадкой. У него был второй брак и нелады с детьми от первого.

У Евдокимова, конечно, тоже что-то было по женской линии жизни. А тут солидная газета, правда, под рубрикой «Слухи» сообщает, что артиста в начале декабря якобы видели в некоторых супермаркетах Барнаула живым и здоровым, но похудевшим. Якобы у него был роман на стороне, с молодой красавицей, теперь та пытается перевести на их общего младенца одну из трех московских квартир Михаила.

Молчу, молчу. Тут, как говорится, надо вовремя поставить точку. Ну, бестактный я человек, сам себе не рад, мелочно придирчивый плебей. Вон другой артист, с кукарекающим баском, сел за руль ближе к полуночи, рухнул с моста. Буквально на виду у всей страны. Над ним все женщины Советского Союза, пусть у меня язык отсохнет, если назову мою страну бывшей, так и охнули. Готовы кровь-любовь ему до капли отлить. Досада и зависть берет. Главное дело, тоже все из-за бабы, только старой и мертвой. Ну, отдала теща душу Богу, так ведь не воскресишь. Мог бы до утра подождать, а уж тогда за руль садиться, мчаться к ней сломя Толову. Не мальчик же. У некоторых, вон, куриная слепота, по себе знаю, похуже птичьего гриппа, вечерами, как слепой музыкант без скрипки, какой тебе, дрын, автомобиль? И вообще по ночам, извините, у нас спать полагается. Если ты знаменит на всю страну и все тебя любят, это не означает, что должен нарушаться закон Архимеда! Теперь-то оклемался горе-водило, а сколько было звона и патетики, того и гляди, разрешат ношение оружия и выпивать за рулем.

Когда я был маленьким, женщины тоже артистов любили. Еще как! Одна мамина подруга, красавица с чарующим запахом «Красной Москвы» все мечтала выйти замуж за Раджа Капура, а потом перенесла свою любовь на индийский чай и выпивала по два самовара. Утешилась лишь тем, что Сталин не поощрял браки советских людей с иностранцами. Мужиков тогда еще меньше было, чем теперь. На войне головушки сложили.

У нас в городке все женщины имели такую форму бедер, которая, как я теперь понимаю, называется у современных специалистов «галифе». И «апельсиновая корка» тоже была. Сколько раз я, пока вырос, поскальзывался на этой корке! А ведь пока не переехал в большой город, ни разу не видел апельсин.

А тогда-то был маленький, и меня, за неимением родственников-мужчин, брали в женскую баню, а пляжа у нас не было, и никто не загорал в купальниках.

Лишь у моей матери были круглые бедра, и я думал, что это отклонение от нормы. Но я не говорил ей о том, а то бы бранилась. А ругалась она так: «Пошел ты в фарью, гэ на палочке». Что это означало, я не знаю. Возможно, она предвосхитила появление моющего средства «Фейри» и конфет чупа-чупс?

В жизни она не понимала две вещи: как артисты могут играть негодяев и как адвокаты берутся защищать воров и убийц. Из артистов больше всех ей нравился Дружников. Тот ездил на мотоцикле в фильме про цирк, но Любовь Орлова это недооценила. Соблюдал осторожность на дороге и дожил до глубокой старости. И не было тогда моды превышать скорость.

Там, в городке, помню, жила такая Нина. Самое сладкое чувство у нее было — злорадство, сознаюсь и каюсь, мне оно тоже знакомо. Потом у нее муж умер при переходе дороги, и она поражалась, что никто не корит ее за то, что не уберегла Димочку, а сочувствуют, соболезнуют. Возможно, маскируются, — думала она. Оказалось, роль жертвы ей даже приятна. Но только на расстоянии. Один попробовал побыть с ней вечер, так все на свете проклял. А ведь тоже на сцене выступал, в самодеятельность записался. Нет, это не я, не думайте.

Лет пять-шесть назад я был невольным свидетелем мимолетного чужого разговора: милая женщина с темпераментом белой лилии рассказывала очаровательной подруге, что в молодости была знакома с Чубайсом, тот красиво ухаживал за ней и предлагал пожениться. Но она недооценила его как личность и теперь, естественно, жалеет о том и кусает свои изящные сахарные локотки. У нее в квартире много электроприборов, и практически каждый косвенно напоминает об огненном блондине. Как-то несерьезно отнеслась она к своему будущему, а ведь почему-то принято считать, что каждая девушка только и мечтает выскочить замуж. Видимо, очень молодая была, застенчивая, а ее младший братишка как раз читал стишок «Конь-огонь», вот и наложилось одно на другое, третье на четвертое. Такое часто случается. Бывает, вон, двигатель у иномарки — два литра, и по литру самогона на брата, одно на другое, литры на километры в час, а сверху миллиметры ртутного столба, и этого не выдержит никто.

Случайность вертит нами, как белка колесом, как свинья апельсинами. Возможно, отказ дамы сердца заставил Анатолия крепко сжать зубы и показать всему миру, на что способны огненно-рыжие энергичные мужчины.

А как так получилось, что я про Чубайса узнал? Случайно. Ездил во время отпуска в северную столицу и кое-что видел вблизи, о чем раньше не имел представления. Конечно, не мое это дело, и случайно услышанная бесполезная информация сама собой стерлась из памяти. Но когда на архитектора приватизации произошло покушение, все прежние факты мгновенно выстроились в зловещую цепочку, живо вспомнилась в огненном ореоле та несостоявшаяся лилия-избранница. А тут еще авария с электроснабжением в Москве подлила масло в огонь. Так что у меня в голове случился жар, будто загорелось масло в трансформаторе. Такая на основе группировки фактов сквозная тема наметилась: любовь-автомобиль-трагедия. Или трагикомедия. Да что там говорить, факты возопили: однажды нам в редакцию читательница прислала любительскую фотокарточку, где она была снята с Юрием Гагариным, тогда еще летным курсантом. Ухаживал, в кино водил, мороженым угощал… Отказала в ласке, а теперь не только локти, но и колени сгрызла. А Гагарин вовсе не погиб, ведь она его видит во сне и разговаривает с Юрием.

Тут уж я не вытерпел, перевел стрелки на себя: начал перебирать в памяти, скольким девчатам, когда достиг соответствующей зрелости, предлагал и дружбу, и службу! Давние нескромные мои желания выстроились в цепочку, заставив, прямо скажу, покраснеть до корней оставшихся волос. Неужели же ровесницы-девчонки, комсомолки, красавицы, могли на меня претензию затаить, особенно те из них, с кем я был излишне вежлив и мог быть ими неправильно понят! Наверняка ведь какую-то обидел неосторожным словом и поступком. Благо, что никогда я не выступал в «Аншлаге», не руководил веерной электросистемой и даже в мыслях не держал летать в космос. Конечно, стерся и изгладился в девичьей короткой памяти. Впрочем, вряд ли кто-то из бывших девчонок пожалел бы, что не связал свою судьбу с таким, как я, патологическим неудачником.

Но не спеши ставить точку, автор. Тебе явно не хочется расставаться с рассказом. А тут Интернет проявляет настойчивость. Заполни анкету: как зовут, где учился, где работаешь. Несколько недель отмахивался, пока в интернетовском почтовом ящике не появилась какая-то шмакозябра. У нее ноль информации, нет имени, но есть дата создания, которая постоянно меняется. Какая-то мнимая величина. И неуязвимая. Сколько ни пытался стереть файл, но «удалить его невозможно, поскольку нельзя прочесть». Обратился в администрацию этой системы mail. ш. Там обещали подумать, но прежде дать точное описание того, что не удовлетворяет пользователя. Вначале выбрать из предложенных вариантов, а уж потом сформулировать своими словами. И то и другое оказалось непреодолимым. И язык к гортани прилип, и извилины — как горсть леденцов. Ладно, может, само рассосется. И администрация на то же намекала.

И вот сидишь за компом, сочиняешь, и вдруг дзень! Да громко так, в самое темечко. ВАМ ПИСЬМО! Куда там, письмо. Это то самое — без названия, ноль бит. Как мне прочесть это послание — каким органом чувств? И так несколько раз за вечер.

Ладно, заполню вашу анкету. Там тоже не просто, с налету не сделаешь. Дня два корпел. А когда выудили у меня, где учился, где жил и кто по профессии, стали всякие сообщества зазывать. Да ладно вам, ребята! Десять школ переменил: много моя семья попутешествовала. Попробуй всех упомни! А в университете тоже непросто: учился на заочном, собирались на месяц в году — только-только конспектами обменяться, да обмыть окончание сессии в ресторане. Я и фамилий-то не помню, да и не спрашивали их: наливай да пей. Помню только, с одной зайкой по крыше гостиницы бегали и пили перцовку. Но как она выглядит? Эх!

И вдруг гость «Моего мира» Ульяна Данилушкина! Из Молдавии. А я там не был ни разу. Явно не дочь. Разве что из пробирки. Только хотел какую-нибудь шутку послать Ульянке, набрал в поисковике фамилию, а там человек двадцать — моих однофамильцев. Организовали общество Данилушкиных и ведут поиск родственных связей. Не лечите меня жить, ребята. Во всяком случае, лечение должно быть анонимным. Какое-то затишье настало. Чубайс с поста засобирался. Снег валит стахановскими методами.

И вдруг, словно молния сверкнула: еще один интернетовский гость — Маруся Бабина.

Вот ее письмо.

Однажды эти стихи прочитал мне однокурсник. Почему-то запомнились на долгие годы».

Да, это же мои стихи! Где ты их хранила, милая? А у меня тетрадка затерялась. Фотография твоя, портрет мне ни о чем не говорит. Вот и Володя, мой однокурсник, в Магадане работает, руками развел.

Как младший по возрасту, я сбегал в гастроном и почему-то купил перцовки. И мы выпили за твое здоровье, милая Маруся, как было принято в нашей юности.

А помнишь, был у нас еще весельчак с лошадиной фамилией? Он меня в Магадан сблатовал, а сам вскоре в Тулу переехал. Так вот умер он недавно, трех вдов оставил, четверых детей, четверых внуков. Но дело не в количестве, сама понимаешь. Сын у него вырос — бесшабашный, рисковый. Так вот он на красной «Ниве» по льду Охотского моря ездил с ветерком. Хотел бы я хеппи-эндом закончить, да не бывает такого в Магадане. Без вести пропал. Искали с вертолетом и не нашли.

 

Улыбка от Жака

Когда я купил гараж возле Марчеканского кладбища, прямо перед бетонной оградой погоста, комментарий моих приятелей был однообразен: теперь тебя привидения замучают. А одна моя соседка, из медицинского сословия, охнула и вспомнила Жака:

— Ой! Он же делал операцию одному кладбищенскому сторожу — челюстно-лицевую. Вынул все дробины, а потом штопал, сшивал, наращивал кожу, пересаживал лоскуты с ягодиц. Как еще глаза целые остались — чудом. Глаза он пока не умеет. Как дело было? Полезли какие-то архаровцы через забор, Петрович берданкой пригрозил. Отобрали, да ему же и всыпали. Дробь хоть и бекасиная, а кожу прошивает почище шила.

Нет, ну скажите, пожалуйста, какого рожна понадобилось этим выродкам среди мертвецов? Вандалов тогда еще не наблюдалось, чтобы могилы осквернять, бронзу с надгробий тащить в утиль. Трупы вроде тоже еще никто не крал — скульптурные композиции выстраивать. А тоталитарных сект сроду в Магадане не водилось.

Да ладно, не о том речь, я ж доктора знал! Давайте о том поговорим! Где же он теперь-то свирепствует? А ведь Жак мне жену спас. Ее профессиональную улыбку сохранил, а она телезвезда не мелкой величины. Как раз в тот день, когда Брежнев умер, была операция. По журналистской привычке, встретившись с хирургом, я включил магнитофон, записывал, когда тот раскрывал подробности своей практики. Так вот пленка, как потом выяснилось, оказалась пустой. Не знаю, мистика или нет, но факт неоспоримый.

Я ему сказал, что в детстве боялся парикмахеров и зубных врачей, а он принялся бесстрастным тоном описывать, как у моей несчастной супружницы, хорошо еще, без моего ведома, за один раз несколько не зубов даже, а корней выкорчевал. И делал это искоренение по медицинским показаниям. Впервые я свое журналистское нутро воротил от подробностей. Конечно, комплекс папарацци у меня есть, но не на своей жене! Кстати, над ее бедной головушкой не Жак один трудился, основную скрипку играла одна потрясающая женщина, которая до того спасла нам сына — Нина Ильинична Степанищенко!

Доктор с французской фамилией понял меня без слов, приберег медицинские подробности для медицинского вестника и перевел свое неистощимое красноречие на гипсовые слепки. Даже разрешил их потрогать: гляди-ка, нижняя челюсть больного на сантиметр выступает над верхней челюстью. И это не муляж, а реальный человек. Вернее, выступала. Ни откусить как следует, ни поговорить с таким ротовым аппаратом невозможно. И столько лет мужик молча терпел неудобство! Небось, морально настрадался от обидных кличек. Не подозревал, должно быть, что его горю можно помочь. Доктор укоротил нижнюю челюсть, и теперь бывший урод на спор открывает пивные бутылки зубами. Класс! Как только такое бывает? Правда, интересно? А не слабо в подробности влезть? Да ведь косточки человечьи легко распиливаются обычным лобзиком. Жак делал это много раз и мог бы заняться резьбой по моржовому бивню и китовой кости, если бы не наезды Гринписа.

У одной пациентки рот вообще не раскрывался, разве что самую малость. Доктор внес поправки. Как только зажило, женщина заговорила и не могла остановиться трое суток. Муж пытался ее успокоить, потом пригрозил, что убьет ее и себя, плюнул, отправился на рыбалку и утонул. Последнее, что он видел под водой — пасть молодой акулы с удлиненными челюстями, будто вытянутыми аппаратом Илизарова.

На самом деле тот кудесник-доктор из города Кургана, Илизаров, первоначально вытягивал ноги при переломах костей, помогал карликам перейти в другую ростовую категорию. Теперь если я вижу наших девчонок-акселераток, ноги от ушей, всегда думаю об Илизарове. Потом-то его изобретение стало применяться везде, где требовалось нарастить кость, по всему земному шару разошлось. И руки вытягивал, и черепа — если у тебя горе от ума, и мозг не помещается. Или ты футболист.

Пробитые черепа — это к Горячкину. А вот если челюстная проблема — к Жаку. Много у нас расплодилось поклонников восточных единоборств. Чуть что — лупят в подбородок ногой, а там косточка нежная, легко ломается, причем в двух-трех местах сразу. Челюстная хирургия ювелирная, на миллиметр неправильно срастется — считай, брак в лечении. Приходится ломать и заново сращивать. Тут послушать — и то мороз по коже. А он все своими рученьками проделывает. Живодер. Правда, говорят, что даже к зубной боли можно привыкнуть. Особенно если страдание не твое. Не знаю, не пробовал.

Пока Жак рассказы рассказывал, принесли крохотного мальчика. Мама с Чукотки доставила. И правильно сделала. Родился с «заячьей губой». Не приведи Господь — ни детям вашим, ни внукам-правнукам. Малыш орал, что было сил, пока Жак из зайчика человека делал. А мамашка его страдает и винится: зайчатины во время беременности перебрала. У нее муж — охотник. Только вот заяц-то морской оказался. Лахтак. Как-то не сходится.

Когда все закончилось, у меня крыша набекрень. Оказывается, Жак еще и женщин оперирует: коррекция фигуры. Дело не в ногах, честное слово, в ногах правды нет. А тут такое интимное накатывает! Почему некоторые красавицы яблоком пахнут? Он им бюст надставляет. И никакой это не силикон, а обычные яблочки-антоновки. Он рассказывает, а я вроде как слышу, но не разумею. Говорит и смотрит на меня французскими глазами-вишенками. У меня аж сердце заходится. Не екает, а кукует, словно кукушка. Явный шерше ля фам.

Берет тогда Жак огромный скальпель и без наркоза разрезает мне грудину. Кровь фонтаном! А там, батюшки-светы, вместо сердца — большой багровый помидор. Есть же такой сорт — бычье сердце, в Приморье вызревает. А ведь жжет как — спасу нет. Будто перец чили. Так бы вина белого охлажденного на грудь принять графинчик!

Но ведь это шутка, правда, Жак? Где ты теперь, светлая голова, каким ногам сегодня покою не даешь? Кстати, когда прошло сообщение, что одному пострадавшему при пожаре во Франции было целиком пересажено лицо — от мертвеца, я первым делом подумал о магаданском кудеснике. Он бы смог.

 

Неспетая песня без слов

Один начинающий поэт, красавец-мужчина Сергей Всепогодин решил перейти на прозу, сгоряча накатал толстую тетрадку, принес показать свои опусы: пусть старшие товарищи присоветуют, в каком направлении продолжить изыски.

Я служу литконсультантом, и он обращается по адресу. Человек я тяжелый и прямой, не люблю лукавить, а врать не умею, отчего, кстати, успел настрадаться в своей довольно занудной жизни, перевалившей рубеж среднестатистической продолжительности. Каждый раз что-то меня подмывает резануть правду-матку в глаза, погладить против шерсти и чешуи, а там — будь что будет. Рожденный ползать летать не может, если не дать ему полновесного пинка. Пусть обидится, понервничает, а там глядишь, и успокоится, на ус намотает.

А как прикажете собаке хвост рубить: частями, что ли? Такая позиция не всем нравится, правда, один молодой коллега-двоеженец лет восемь назад говорил: тебя приятно иметь во врагах, на тебя опереться можно. Вероятно, это комплимент наоборот. А пусть не лезут! Он сам теперь в Хабаровске, не разведясь, женат в третий раз — на главной редактрисе женского журнала, а тоже был вахлак вахлаком. Не мог трансвестита от мастера художественного свиста, как мы ни бились, отличить. Теперь поднаторел, под псевдонимом выдает женские сокровенные тайны. Но пол он не поменял, не думайте.

Но что это я все о себе? Пришел талант, дай ему зеленую улицу с односторонним движением!

В одной из миниатюр Сергея приводится такая ситуация: герой ковырял во рту зубочисткой после обеда в ресторане, и так ему нравилось изображать пресыщенного человека, что и на улицу в этой роли вышел. А там соблазнов немало: загляделся на красотку, споткнулся на ровном месте, упал и проткнул щеку.

Внимательно гляжу на автора, тот не дрогнет ни единым мускулом. Редактору приходится иногда быть следователем угрозыска. Пожалуй, пострадавший — не он.

Что ж, факт забавный и даже поучительный, хотя и потакает садистским наклонностям, но почему это проза? Всего лишь наблюдение, с ним надо еще долго нянчиться, чтобы превратить в полноценное произведение, пусть и малой формы.

Наш вялый разговор слушает, работая за компьютером, Кирюша Заец (так в паспорте) — молодой и, как самому ему кажется, подающий большие надежды поэт: ваяет руководящую статью по стихосложению: «Ну, сделал ты две табуретки, и одну тебе выбили из-под ног. Что тогда? Жидкий стул?»

Сатанея от собственного остроумия, Заец притворно хмурится и топорщит тощие прокуренные усы, шевеля крупными продолговатыми ушами с красными прожилками. В процессе сочинения, по своему обыкновению, он шумно, с ультразвуковым подвывом подсасывает воздух, хлебая кофе «Акробат», и так же шумно, словно это свист наоборот, поедает корейскую лапшу, вызывающую у Кирюши необходимость пользоваться зубочисткой. Он купил целую коробку первоклассных зубочисток из экологически чистого материала — сосны и расточительно, с шиком применяет данное орудие гигиены в борьбе с последствиями потребления синтетической пищи. Использованные зубочистки сукровичного цвета живописно валяются на столе и на компьютере, напоминая икебану.

Кажется, я основательно запутал Сергея Всепогодина, поддавшись искушению объяснить на пальцах, как строить композицию рассказа. У прозы свои законы, до них надо смолоду дойти своим умом. Излагать теорию — малопродуктивно: ставишь пишущего в тупик. Это все равно что инструктировать, как любить женщину — сам надыбает. Приходим к коллективному выводу: начинающему прозаику следует прочувствовать ситуацию изнутри и накропать что-то новое, добавить мне материала для разбора полетов.

Сергей — человек по жизни конкретный: занимается анализами загрязнения окружающей среды, поэтому легко соглашается со мной и с облегчением переводит стрелки: загадили природу, романтики-первопроходцы, откуда ж стихам взяться? Русский язык исковеркали, к тому же сюжеты запопсовали телесериалами. Надо у Достоевского учиться, а эти прохвосты от него рожки да ножки оставили.

Беседа начинает принимать все более и более отвлеченный характер, а ведь рабочий день уже закончился. Вообще-то мы можем продолжить разговор на улице, нам по пути. Идем по Маркса, я рассказываю Всепогодину о таких атрибутах прозаика, как дневниковые записи, черновики и убеждаю, какая это радость — переписывать написанное десяток раз. «У-у, так надо все держать в голове сутками», — восклицает молодой талант, и, похоже, такая перспектива его не прельщает.

Навстречу нам потоком идут красивые девушки, и каждая приветливо кивает Сергею, отвлекая от разговора, слишком кабинетного, чтобы вести его на плейере. Я чувствую себя лишним и расшаркиваюсь.

А Кирюша тем временем продолжает хлопотать над своим рукодельным журналом «Тень на». Домой он вообще ходит редко, порой и ночует тут же, на стульях, среди рукописей и книг. Этот антураж дает ему пищу для романтических стихотворений. Из-за него в учреждении почти домашняя обстановка: художественный беспорядок и носки. Да, толстые шерстяные носки: стоит снять ботинки и надеть их, чувствуешь себя как на даче. Аналогия галстука-бабочки: нацепил, и ты артист. Жаль только, есть нужда переобуваться, выходя покурить. А смолить приходится часто, душа горит и просит яда.

Покурив, Кирюша делает в носках шаг-другой, и вдруг нестерпимая боль пронзает пятку. В первую миллисекунду он и понять-то ничего не может, но тут его пронзает догадка: зубочистка. Именно эта заостренная, отшлифованная, словно стрела африканского охотника, пронзила кожу и мякоть до самой кости и, казалось пострадавшему, впилась в самое сердце.

Юноша заблеял, как раненый баран, сделал движение вырвать суперзанозу, но не тут-то было: та уже обломилась. Хорошо хоть, телефон под рукой. Он вызвал частное такси и помчался в травмпункт. Кое-как допрыгал на одной ножке сквозь очередь страдальцев, кому в этот день довелось испытать теорию бутерброда, падающего маргарином вниз.

Кирилла было обсмеяли: подумаешь, заноза. Но хирург, отодвинув очередь, занялся пронзенным и не удержался от восклицания: тут как вражеский спецназ поработал! Или это покушение? Доктору, измученному недофинансированием и задержками зарплаты, пришлось применить все свое мастерство, чтобы вынуть инородное тело из нежного тела стихотворца.

Зубочистка была сделана на совесть: умеют и китайцы работать. Не расщепилась деревяшка, и ранка чистая. Конечно — и это важно — материал добротный, видимо, одна из тех сосен, которые российские браконьеры за бесценок гонят железнодорожными составами в Поднебесную. И что поразительно, никакой инфекции: ни тебе столбняка, ни стафилококка, а ведь зубочистка побывала во рту, где всякой гадости бессчетно, не считая никотина и сквернословия.

Прошло недели две, Сергей Всепогодин вновь пришел излить свои проблемы, нога к тому времени у Кирюши заросла, как собачья лапа. Не хотелось лишний раз напоминать молодому нежноранимому человеку о пережитом страдании, но что поделаешь: искусство требует и не такого живодерства. Кстати, он полностью восстановил и свою творческую потенцию, и писал статью об авторской песне: «Наши так называемые барды не сделали в жизни ни одной табуретки, а ведь строят из себя зеркальный шкаф».

Сергей выслушал Кирюшину историю в моей подаче без энтузиазма, и тема зубочисток, которая вполне могла разрастись до широких обобщений и послужить укреплению обороноспособности страны через перевооружение спецназа, повисла в воздухе. А мне самому браться за нее было как-то не с руки: не я же страдал от боли, не я проткнул щеку и пятку. Вроде как авторское право на случаи из жизни. Мне бы тоже не очень хотелось, чтобы о моих житейских бурях писал кто-то другой. Так вот пусть уж сам напишет, как страдал и очистил душу муками.

Но прошло уже три месяца, никто так и не подсуетился осчастливить читателей новым остро проникновенным произведением. Ни в поэзии, ни в прозе. Счастья своего не знают. Ну, молодежь, погоди! Вот куплю я пачку зубочисток, поэкспериментирую, подберу табуретку!

Ну, это я, конечно, так, погорячился: не могу пользоваться зубочистками, поскольку у меня не осталось ни одного зуба, а с моими пластмассовыми челюстями шутки плохи. Тем более, эксперименты. Два раза уже топил зубы в унитазе.

В рассказе труднее всего — финал. Вот если бы я придумал, что Кирюша сломал ногу — это бы посчитали натяжкой. Фантазия — да, она имеет право на существование. Но правду жизни, банальную статистику и теорию вероятности никто не отменял. Будь твое повествование хоть трижды правда, кто тебе поверит?

А телевидение подкидывает материалу: то гвоздь у одного бедолаги торчит из головы, как антенна космического пришельца, то наши доблестные хирурги достают у пострадавшего кухонный нож из головы. Жуть, но не то! И вот очередной случай: пуля пронзила череп одного бедолаги так, что не задела ни одного жизненно важного центра. Хоть стой, хоть падай.

Стоп! А ведь был у меня в юности случай, который можно закомпоновать в рассказ. Пришел в нашу заводскую газету молодой талант Юра Гурин. До этого работал в столярном цехе, мастерски делал табуретки, параллельно рабкорил: пописывал в газету заметки, сообщал об имеющихся недостатках. Вот и обласкал его наш редактор, взял в штат. Хотя мужик и потерял в зарплате, пошел с радостью, тогда многих журналистика влекла.

Не чужды Юрию были и занятия литературой: сочинял смешные рассказы. Один был про зубную боль. Якобы один юноша так боялся врача, что стоматолог после нескольких неудачных случаев придумал отвлекающий маневр: когда удалял нервному пациенту зуб, ассистентка уколола того больного в пятку иглой. Несчастный даже не пикнул: ему показалось, что корни зуба насквозь пронзили ему тело. Все ухохатывались от Юриного рассказа, только я криво улыбнулся. А потом я нечаянно узнал, что он на меня доносы пишет, буквально по часам: куда ходил, с кем встречался, называя реальные имена. Так мне стало муторно, что ушел я из этой редакции, расстался и со своей девчонкой, чтобы нечаянно ее не подставить. А Гурин, я слыхал потом, лет через пять вырос до директора бани.

Какие уж тут, простите, зубочистки?

Совсем уж стал забывать нелепый случай. Кирюша курить бросил, подновил компьютер. А то ему приходилось становиться на колени и продувать вентилятор, словно пламя в печурке. Многовато пыли накопилось на решетке, и звук у подшипника был рисковый — как железом по стеклу. Могло все нутро крякнуться. Теперь тишина и порядок.

И вдруг поутру звонок. Кирилл сломал ногу. Как? А сам не знает. Ну, вот и разбери-пойми — или я накаркал, или он зубочисткой центровку собственного биополя сбил?

А где-то к обеду приносит Всепогодин новый рассказик. Будто бы один магаданский горнолыжник спускался по трассе в горах Памира и здорово навернулся — и лыжу сломал, и ногу — винтовой перелом. Не редкость в условиях высокогорья.

— Ну, — говорю ему, не в силах сдержать непрошеное волнение, — долго думал? В доме повешенного не говорят о табуретке. Кирюша, вон, в гипсе. Обезножил. Вот да чего доводят неуемные фантазии!

— И вовсе это не выдумки. Я всегда пишу без вранья, только факты. Сам сколько раз спускался с Эльбруса. Какой-то злодей табуретку оставил, прямо на лыжне. Что он там делал? Неизвестно. Много еще у нас в писательском мире непознанного!

 

Лампочка Эдисона Ильича

Давно это было. Сидел я на кухне, подбирал цитату Ленина к предстоящему выступлению на занятии политического семинара. От напряжения аж в глазах потемнело. Дай-ка, думаю, лампочку зажгу. Щелкаю выключателем. Бах!

Лампочка Ильича ярко вспыхнула и с громким хлопком картаво погасла. От неожиданности я зажмурился и втянул голову в плечи, будто получил нахлобучку от вождя мирового пролетариата. Хогошо хоть, батенька, глаза целы. Влез я на табугетку, вывегнул колбу и обнагужил в стекле крохотную дыгочку, игла не войдет, газве что волос. Да, вот как раз на гукаве волосок моей жены, у блондинок они, говорят, самые тонкие. Но и он не входит. Надо что-то предпгинять. Нельзя бросать начатое. А иначе, зачем же я вывинчивал эту лампочку?

…Безотчетно подставил стеклянную грушу под струйку из водопроводного крана. Несколько капель просочилось внутрь. Получилось! Будет, чем удивить сына. Он у меня веселый пятилетний человек, развит не по годам, фантазер, можно сказать, и обязательно придумал бы, как использовать необычную ситуацию. Непросто соответствовать такому ребенку, надо шевелить мозгами. Жаль, что он в отпуске с мамой и нескоро оценит мою изобретательность.

Как всегда, в самый ответственный момент появился отвлекающий фактор. За необычным занятием меня застал приход Володи, великого путешественника-любителя. Он всегда так умеет позвонить в дверь, что у меня язык немеет. Ладно, пусть, потом что-нибудь придумаю, пооригинальней для мальчишки. Может, Володя подскажет. Тоже ведь, словно чуял, под горячую руку явился не запылился. Мы обнялись, потрепали друг друга по спинам и пошли на кухню. Дай, думаю, жареной олениной угощу друга, дело-то минутное. Покосившись на томик Ленина, Володя принялся ублажать меня приятной беседой:

— Знаешь, рыбы нынче на Чукотке — хоть пруд пруди. Грибов — хоть литовкой коси. Красная икра-пятиминутка, грибочки. Оленинка тоже порядочно надоела. Камни. Эти агаты, халцедоны, ониксы в печенках сидят. Полный рюкзак набрал. Кость хотел купить. Уэлен-скую, знаешь, гравированную? Жаль, тебя не было.

Я отодвинул книгу Ленина, словно опасался, что он начнет клясться на ней, как на Библии, поставил на стол сковороду с готовым мясом. Раскрыл холодильник, достал красной икры, грибочков солененьких, холодненькую бутылочку «московской».

— За встречу?

Володя покосился на томик Ленина, энергично выпил и с набитым ртом шарил взглядом по кухне. Увидев в пепельнице лампочку с капелькой воды, не переставая жевать, Володя поднес ее к самым глазам, повертел, капля воды послушно каталась по колбе. На лице друга появилось загадочное выражение, как если бы он пытался разгадать устройство застежек женского белья. Я замер, в предчувствии его озарения. Сейчас удивит до конца дней. Он глянул на томик Ленина, словно искал у классика поддержку, и неуверенно, будто троечник на экзамене, произнес:

— Кислород с водородом… сгорает, образуя воду.

— Откуда же в лампочке кислород? — выдержав паузу, сказал я. — Там вакуум. Забыл?

Володя ошалело вертел бывшую лампочку, приближая к выпученным глазам, постучал ею себя по уху. Лежала же, не трогала его, а вот ведь, влез в ситуацию, захотел показать себя эрудитом. Я не выдержал, рассмеялся. Он тоже хохотнул.

— Что ты имеешь в виду?

— Видишь, дырочка? Вот и накапал воды.

— Вижу. А чем проколол?

— Сама прогорела.

— Не может быть, — сказал он, деланно рассмеялся и затих, ожидая подвоха. — Здорово ты меня разыграл. С меня двадцать копеек с получки. Надо же, придумал. Как ты ее все-таки проколол?

— Никому не проболтаешься?

Кофе пошли пить в комнату. Володя, увидев мои агаты, халцедоны, ониксы, будто обиделся, засобирался домой.

— Погоди, ты еще моих пеликенов не видел, — сказал я, не в силах сдержать такую понятную страсть похвальбы. — Кстати, вот и моржовый бивень с резьбой «Ленин на Чукотке рассказывает о плане ГОЭЛРО».

Володя помрачнел и даже завыл, как волк на Луну, только беззвучно. Что-то его мучило. Изо всех сил сохраняя лицо и застывшую на нем хорошую мину, он стал рассказывать, что встречал на Чукотке одного старика-инвалида, тот из лампочек делает сувениры. Наливает подкрашенную водку, а в ней лебеди на ниточках всплывают. Напряжение на лице Володи сохранялось. Что же его мучило? Должно быть, рассчитывал на ту подкрашенную водку.

— Послушай, возьми мою лампочку. Удивишь и насмешишь. Пеликена возьми, агат, — кажется, я нашел его больное место.

— Да нет, я не поэтому. Самому, небось, нужно, — поддавшись уговорам, Володя спрятал в рюкзак мои дары, а затем с просветленным лицом залег на раскладушку и через минуту уснул, как младенец, насосавшийся материнского молока. А я все ворочался, перекатывался по постели, боксировал подушку, стремясь сделать ее мягкой, обволакивающей мысли. Но сон не шел, рад бы в рай, да грехи не пускают.

Я встал, зажег ночник, поглядел на безмятежное лицо друга, и гнев захлестнул меня. Вот нельзя так, на намеках, в лоб не говоря. Люди не понимают, на голову садятся. Разбужу, грубо растолкаю, как сержант новобранца, выскажу все, что накопилось, пусть тогда шастает в квартире, мучаясь от бессонницы, а сам свалюсь без задних ног.

Володя безмятежно улыбается во сне, веки его подрагивают, как крылья бабочки. Наверное, снится бедолаге, как плавает в море водки. И это море ему по колено, а шампанское льется рекой. Раки насвистывают в горах, в пивном озере, совсем как соловьи.

Нахожу сигареты и шлепаю на кухню. Перегоревшая лампочка, оказывается, преспокойно лежит в пепельнице вместе с окурками. Распахиваю форточку и вышвыриваю. Она медленно летит, кувыркаясь, спустя секунду слышится тонкий удар. Нежная тонкая сеть обволакивает меня и влечет вернуться в нагретую постель. Я прилипаю к взбитой подушке, как усталый Гулливер.

Лампочка разбилась, и из нее что-то вылетело, полупрозрачное облачко, и тут же включилось радио, прокартавив голосом В. И. Ленина: «…плюс электрификация всей страны». Пеликен развернул свою патологическую улыбку на 270 градусов и шепнул не без злорадства, сквозь кривые зубы: «Посадят тебя. А ты меня с собой возьми. Для компании». И вдруг я улавливаю слабое сходство его с Ильичем.

Проснулся я от звонка. Это сосед. Принес томик Ленина.

— Что у тебя за мода? Вроде не буйный, а как выпьешь, что ни по-падя с пятого этажа кидаешь. Хорошо еще, что я в каске.

А он и правда в каске, пожарный. Но тоже пьет как сапожник. Который без сапог.

Взял я книгу, а оттуда что-то выпало. Партбилет Володи. Как током пронзило. От шеи как рубанет в крестец. Думал, крандец.

Разогнуться не могу, а тут как раз междугородный звонок. Жена с юга звонит. Мол, не случилось ли чего. А то ей сердце, видите ли, кололо. И что-то лопнуло, будто сосудик. Нет, родная, все спокойно, отдыхай, набирайся сил.

Милая моя Евлампия Ильинична! И почему я тебя прозвал Лампочка-почка?

Зажмурился я, в предвкушении грядущей встречи, и тут такой яркий свет вспыхнул. Что бы это могло быть? А это лампочка, которую выкинул, вовсе не разбилась, а вернулась наполненная ослепительной плазмой. Она влетела в форточку, медленно, как шаровая молния, по комнате кружит. Грешно одному таким зрелищем наслаждаться. Стал я Володю кликать, а язык отнялся. Стал его руками будить, и сам проснулся. А вообще-то, по большому счету мне все до лампочки. До фонаря.

А он стал извергом, любил позвонить редактору и сказать, что в его газете вместо рублей написано рулей.

…Прошло тридцать пять лет, и под мои окна пришел бронзовый Ленин, вместе с построенным на месте автостоянки сквериком и магазином «Владимир». А Володя уехал в Тулу — с коллекцией самоваров. Там досрочно вышел на пенсию, да и умер.

Собрались на девять дней две вдовы, да я. Поминали. Как накатишь стаканчик, и вкус спиртовой заполняет гортань, вкус аджики сохранила главная жена, она когда-то угощала чебуреками по упрощенному варианту. Селедка соленая, очищенная и отрихтованная — тоже его любимая закуска, с вареной картошкой. Красная икра с горчинкой, второй свежести: все-таки умер не в сезон.

Однако память с пищевыми центрами прочно связана. Образ друга в запотевшем сознании твердеет, даже костенеет. И становится нестерпимо жаль его, неудержимого странника, умницу и забулдыжного собеседника на вольные темы.

 

Как хороши, как свежи были розги!

Самая лучшая идея — та, что витает в воздухе и потом материализуется где-нибудь на просторах страны, выпадает в твердый осадок. Вот, к примеру, в городе моей юности Новосибирске найден эффективный способ лечения от наркозависимости. Это обычная порка розгами. Как водится, все гениальное просто и даже дебильно. Это же, как на скрипке смычком играть — легкие удары моченой лозой по филейной части человека — для разогрева кожи и мышц, затем удары посильнее и совсем жесткие, пробирающие до самых костей, почище русской бани с дубовым веником.

Весь секрет в том, что согреваешь душу теплом собственного тела. В конце концов, боль перестает ощущаться, процедура умиротворяет, уводит от дурных намерений и некачественных мыслей, организм возвращает способность вырабатывать эндорфины, то есть гормоны счастья, и надобность в наркотиках отпадает. Вместо дозы лоза. Быть высеченным виноградной лозой — все равно что выпить натурального виноградного вина.

После процедуры сбрасываешь лет 15 возраста, будто отсидел их и вышел на свободу. И никакой ломки: достаточно того, что об тебя самого прутья ломают.

Любую тоску и боль можно заглушить другой, более сильной болью: вот оно, прозрение человечества! Уже на другой день после публикации в популярной передаче креативного рецепта на вагончике шиномонтажки с негодованием сорвано объявление об услугах паразитопсихолога и присобачено другое — шустрого выпускника педвуза с медицинским уклоном: «Секу по методу академика Сеченова. Ветеранам скидки».

Век живи, век лечись и умрешь горбатым калекой. Держава наша, на взгляд недоброжелателей, временами кажется просто дикой, но в данном вопросе, порка мадонна, мы с экономически развитыми странами шагаем в ногу, не исключая места, откуда они растут. В Англии, вон, до сих пор телесные наказания в некоторых школах не отменены. В Нидерландах с наркоманией борются посредством продажи дешевых наркотиков. Так и мы у себя в России ударяли по пьянству дешевой водкой. Но лоза дешевле любого наркотика, и, не говоря о терапевтическом, экономический эффект лозолечения обещает превзойти все ожидания.

Возможно ли самолечение лозой? А как же? В классике зафиксировано: унтер-офицерская вдова себя высекла. А у моей жены родня носит фамилию Лозович. Наверняка предки их имели тесные и разнообразные познания о лозоходстве и лозолечении.

Надо вернуться к корням. Параллельно развивать национальные традиции, в том числе в рамках года русского языка. Вспомните, как наши казаки обучаются сабельному удару — рубают на полном скаку лозу, коей их в детстве привечали, как Сидорову козу.

Или вот что: попробуй найти у нас хорошую корзину, не говоря о потребительской. У нас нет нормальной тары, и поэтому наше сельское хозяйство проигрывает в конкуренции с Западом. Затарь ты яблоки, антоновку или, скажем, белый налив в добротные плетенки, и азербайджанец-оптовик за милую душу перепродаст тебе же витаминную продукцию. А ведь лучшие корзины получаются из розг, после употребления их по назначению. Да и само плетение корзин — лучшая трудотерапия в ходе реабилитации вылеченных от наркозависимости. Подвижность пальцев — залог правильного развития центра речи головного мозга. Во время кризиса хорошие корзины — источник благосостояния. Только нельзя класть яйца в одну корзину — это надо зарубить на носу или высечь на теле.

Вообще-то каждое изобретение продвигает общественный прогресс рывком, освежает кровь и лимфу, дает кислород демографии и даже экономике. Избавься от дефицита корзин, и добавятся рабочие места, в том числе высокооплачиваемые.

Всем прибавится работы, в том числе таможне: лечебную лозу станут ввозить в страну нелегально. Почему, возразите вы, такой безрадостный прогноз, разве мы своего, доморощенного ивняка заготовить не сможем в достаточном количестве? Ну, это речь наивняка! Обязательно найдется в правительстве вице-премьер, который докажет, что заграничная лоза предпочтительнее, поскольку не вызовет всплеск инфляции. Возможно, будет назначен особый лозоми-нистр с экспертами из числа лозоходцев. У нас какая ива — плакучая, а в Колумбии растет, может, ива веселящая, она к телу лучше прилегает. Управление наркоконтроля, думаю, встрепенется, получит второе дыхание. Туристские маршруты появятся: едешь в Латинскую Америку, во вновь построенный город Лоз-Анжелезоводск весь больной, а возвращаешься в свежих шрамах, но здоровенький, как спелый огурчик.

Вообще-то я сам по друидскому календарю — ива. Друиды пустили по свету долбленые тыквы со свечкой внутри — Хэллоуин. А по славянскому календарю я — береза. Жена — осина. Наломали мы с ней дров. Вырос наш дубок, снаружи прочный, а изнутри натуральный ясень. Ничего себе!

Немало в жизни довелось мне березовой каши отведать. Недавно узнал и понял, отчего мне симпатичны весной на Снежной долине сизые ивовые кусты с приятным запахом крема после бритья. В детстве меня самого секли как Сидорову козу, хотя не ширялся и не бухал, да и патологической зависимости от копченого сала не приобрел. Более двадцати лет не курю. Не опохмеляюсь. Почти излечился от зависимости от американских кинофильмов, благо отечественный телевизор не выдержал, самовозгорелся, затем взорвался в сугробе, куда меня с ним выбросили с пятого этажа. Цветной «Рекорд» побил сам себя.

Более того, за небольшие провинности меня ставили в угол, это развило любовь к геометрии, тригонометрии и архитектуре. А геометрия, между прочим, самая сексуальная наука: окружности, волнующие изгибы гипербол и парабол, треугольники — вписанные и описанные. А еще, помню, были там всякие сечения и усечения. Учитель, когда чертил на доске, громко дышал и напевал вполголоса: «Как хороши, как свежи были розги».

А еще в детстве было пристрастился к малиновому варенью, а ведь от него и до воровской малины полшага, и стали меня за уши драть! В результате обладаю музыкальным слухом, легко отличаю хип от хопа, а Зэльц Зепилин от пилорамы.

А какой суровый был у меня дед: таскал за патлы каждый месяц — гнал к цирюльнику, и это, как я понимаю, послужило профилактикой от раннего облысения, хотя я ничего не имею против отсутствия шевелюры: большая экономия на шампуне. Вместе с эстрадными звездами вся страна подсела на лечебную головомойку. Мало того что они поют под фанеру, так еще под перхоть.

Вообще-то сам я уже несколько лет похожу на одуванчик. Чему способствует питание салатом из листьев этого чудо-растения, дающего в условиях Магадана до четырех урожаев за лето. У меня жена ботаник, теща — фармацевт, тесть — гомеопат. Тоже воспитывают — свежей крапивой: внутрь и наружно. Умом Россию не понять, легче ее понять безумством, бездарностью бездорожья. Поэтому прижились в Магадане джипы-внедорожники. Соответственно любимое растение в стране — подорожник. (Думаю, есть уже и мутант — бездорожник.) Первейшее средство для заживления рубцов после порки, он и от желудка путь к сердцу умягчает. Да и сама ива — гений дезинфекции, первый синтомицин получен из ее коры.

Кстати, бабушка за баловство ставила меня на колени, на горох. И вот, полвека спустя, я должен признать, сработало: ревматизм меня почти не донимает. А гороховый суп я обожаю и не сменяю на березовую кашу и итальянскую лазанью — из лозы.

Конечно, любое наказание способствует самовоспитанию и служит профилактикой пожизненного заключения. Как? А вот так. Одного моего друга суровые родители запирали в кладовке, и он вырос преуспевающим кладовщиком, а затем стал главным хранителем неприкосновенного запаса, сам тоже обрел статус неприкосновенности личности. Другому моему корешу запрещали дружить с девочками моложе 16 лет, и он теперь командир женского батальона пожарных, которые вечерами в студии художественной самодеятельности занимаются сценическим стриптизом.

Вот еще фейсом об тейбл — английская придумка: головой о батарею. У них-то, на Альбионе, батареи не в ходу, там камины. Но не надо все понимать дословно. У нас прижился более мягкий вариант: фейсом в оливье — очень помогает от морщин. Разок в жизни почти каждого тейбили фейсом в детстве. А я, можно сказать, выступил добровольцем. В первом классе школы всерьез приложился к отопительному прибору, правда, не фейсом, а тылом, головным мозгом. У стола резвился, руки скользнули, потерял опору. Удар глухой, как зубилом в лед. А искры из глаз, как от сварочного аппарата. Напугал родителей. Врача вызывали. Ветеринар в соседях жил. Мать потом допытывалась: за что тебя Боженька так наказал? Дня три походил я с перебинтованной головой, наподобие Чапаева. Зажило как на кошке. Жаль, без посттравматической гениальности. Не заговорил по-английски, экстрасенсом не стал, как некоторые.

Не стал и военным. До комдива вряд бы дорос, а командиром батареи мог бы, наверное, стать, будь годен к строевой. Тогда бы всем батареям командовал: «Огонь!» В том числе отопительным. Командирского голоса я тоже не выработал, оставшись без соответствующего воспитания и наказания. И в письменной речи не преуспел: сколько ни пытался перо приравнять к штыку, ничего не вышло, только к штыковой лопате. Но это и хорошо, а то бы пришлось просить разрешения на ношение холодного оружия.

Вообще-то мне лопатой однажды припечатали. А у меня лом оказался в руках. Лом, топор, лопата — орудия гомеопата. Тюрьма — она не резиновая, в отличие от дубинок. Нет, вы не подумайте плохого, я люблю весь мир. И он меня любит, правда, какой-то странной любовью извращенца.

В детстве с друзьями, в том же Новосибирске, мы часто говорили: «сечешь?», в смысле «понимаешь?» — «Секу!» И никто не догадался взять прут, высечь друга на камне. Правда, про наркотики мы тогда, наивные люди, ни сном ни духом. Плодово-ягодное вино пробовали — «чернила». Вот и стал писаниной баловаться — чернильная душа.

И вот о чем я подумываю — а не применить ли лозотерапию против терроризма, ведь эта проблема досконально не изучена и, как знать, может быть, надо ее решать средствами нетрадиционной медицины. А розги, как заметил один гомеопат, — надо мочить в сортире!

Заодно бы и наркодиллеров пролечить, по усиленной программе. В лошадиной дозировке. А не поможет лоза, — в топку, как Лазо!

 

Письма счастья

Ах, если б жил средь нас Ганс Христиан Андерсен — лучший сказочник всех времен и народов, чье 200-летие мы отметили легким впадением в детство, то, наверное, смог бы написать много чего поучительного про наши времена. Не думаю, что зажили бы от того легче, зато красивее — точно. А то ведь начинаешь вроде как тост, а сбиваешься на фельетон, такова жизнь собачья. У датчанина дар был такой — мягко, без занудства поучать разумному и вечному. Причем написать сказку он мог про что угодно, хоть о яичной скорлупе, а за душу до сих пор трогает. Особенно если читаешь на сон грядущий самому младшему поколению.

Думаю, Ганс Христианыч (по другим источникам Ханс) не смог бы пройти мимо почтового ящика, висящего в подъезде одного из магаданских домов. Тот, жестяным обличием похожий на рыцаря в латах, лет 10–15 назад лопался от общения: вбирал в себя две-три ежедневные газеты, с десяток еженедельников и журналов, письма так и сыпались, как из рога изобилия, да и денежные переводы — гонорар из печатных изданий — тоже заглядывали сюда.

Теперь ни газет, ни журналов хозяин не подписывает, он к другому привязан: изучает современный язык, его, так сказать, изгибы. Смотрит по телевизору сюжеты про экономику: как обихаживает обывателя дефицит с профицитом на пару, новости культуры: как гибнет музей; светскую хронику: про чиновника группы А и его подругу из группы Б. Ну и как идет борьба с наводнением в пустыне и засухой на море. Интересуется новостями медицины: женщину лечили от рака, а это не опухоль, а беременность, и ребенок в положенный срок родился.

Писем тоже никто теперь не шлет, так, два-три за несколько лет. И то, какие это письма — как незваные гости: Чубайс благодарность прислал — за участие в голосовании и поддержку. А никто его не поддерживал. Наверное, хочет походить на такого же главного электрика — Леху Валенсу, — пальцы веерным отключением.

Попало в ящик и самодельное письмо счастья, такое же, как в прежнюю эпоху. Ну, знаете: сидел мальчик на берегу реки, подошел к нему мудрец и т. д. Получали такое? Послание нужно собственноручно переписать 30 раз и распространить, чтобы письменный поток охватил весь земной шар, тогда и наступит всеобщее благоденствие, как у Абрамовича на Чукотке. Писать от руки уже никто не хочет, распечатывают на компьютере, шлют, получатели сканируют, распечатывают и рассылают дальше.

Год назад опустилось в жестяный ящик сообщение о том, что адресат, названный, кстати, безошибочно по имени-отчеству, выиграл 500 тысяч рублей, надо лишь немного подсуетиться, заказать кое-какие товары у фирмы, по желанию. Ага, щас! Эту придумку теперь каждый ежик знает.

Раз в неделю ящик принимает в гости газету. Ждет, его железное сердечко замирает от волнения. Он даже слегка краснеет от смущения.

Та газета приятно пахнет арбузом, какая-то особая краска, видать. С феромонами, должно быть. Раньше пахла лимонами. До деноминации рубля. Издание бесплатное для читателей, непонятно, на чем его душа держится. Наверное, с рекламодателей три шкуры дерет. И вот ведь какая особенность: каждый номер похож на предыдущий и последующий, как однояйцовые близнецы. Только даты разные. Помнится со времен детства журнал «Пионер»: две картинки на странице — вглядись, найди десять различий. Наверное, эту газету издает выросший, но не повзрослевший фанат «Пионера».

Настроившись на благостный лад, теряешь его, достав со дна ящика тяжелые, словно жернова, счета — за воду, тепло, электроэнергию. Раньше водка дешевле обходилась, чем теперь вода. Подключитесь к счетчику горячей воды, и вы снизите расходы вдвое, — призывает реклама. Ну а почему нашим отопителям добровольно не снизить тарифы? Уплатишь за теплоснабжение, за квартиру — и от пенсии остается лишь на хлеб да кипяток. Гуманна небесная.

Однажды к вечеру в жестяное пространство ящика мягко опустился бланк извещения. Не гербовая бумага: та падает жестко, как жесть. Но и не туалетная. Не простое, стало быть, письмо, заказное! А вы, молодежь, небось, уверены, что заказные бывают только убийства.

Назавтра день выдался ясный, солнечный, навеял актуальные мысли. Вот бы и эти редкие погожие деньки взять бы монетизировать и выдавать наличными. Город похорошел, приукрасился, асфальтировался на многие миллионы безналичным и наличным расчетом. На смену железобетонным шестигранникам на тротуары легли маленькие плитки из керамики, по форме — вылитые плавки для маленькой девочки. Не без Фрейда, стало быть. И что еще сказать: не так уж неразрешимы проблемы российские — дороги. Как и деньги, их можно отмыть, а дураков нарядить в красные рубахи. Дать что-нибудь в руки, кисет махорки, а в зубы лозунг, чтобы носились с ним, как черт с письмом.

А как иначе, ведь президент, говорят, приедет. Только какой? Наш? Или Буш? Сколько раз такое столповерчение поднималось. И не без основания. Косыгин в Магадане был, Ельцин, Гайдар. Во время войны Уоллес. (Путин был, Медведев…)

Вероятность небольшая, — говорили скептики. — Скорее всего, на самом деле опять притащится в последнем вагоне постоянный кандидат на высший пост Владимир Волкович, станет на соборной площади имени Ленина раздавать изрядно отощавшие пятисотки. И тогда старожилы вспомнят лозунг времен строительства Билибинской атомной станции: «От жирника до атома». В район этой площади, к почтамту и направлялся осчастливленный адресат, на ходу прикидывая, сколько пива можно купить на полтысячи.

Жириновский сам не прочь получить денежек от спонсоров, причем однажды заявил по телевидению для понимающих: «Подарки облагаются налогом, а пожертвования — нет». Это воспоминание прибавило волнения насчет неведомого конверта. Но выдача заказной корреспонденции будет после обеда. Пришлось продлить удовольствие, прийти еще раз.

Получил, наконец, свой конверт и сник, не вскрывая: стало ясно, оно из Пенсионного фонда. Коту делать нечего, он лапу лижет. Странный у нас народ: два явления, а название одно: пенсионные послания тоже письмами счастья окрестили. Народная ирония, учитесь, писаки. Счастья, стало быть, в последнее время привалило — вагонами. Сын пенсионное письмо и получать не стал, совершенно ему не интересно, сколько набежало за год с трудов, и в какой долгий ящик разместить свои кровные на хранение под конец бурной жизни.

Все-таки интересно, что они там набуровили. Вскрыл конверт с гербом и глазам не поверил: на официальном бланке с штрих-кодом фамилия, имя, отчество его, а вот год рождения не 47-й, а 70-й. Страховой номер лицевого счета чужой. И этому мифическому тезке, который, оказывается, работает в Роспечати, на финансирование накопительной части трудовой пенсии набежало аж 2,96 рубля, а страховой части — 11,27 рубля.

Видать, не покладая рук, работал молодой однофамилец. И гуляло это официальное извещение — будто черт с письмом — с 21 по 27 июля с улицы Якутской до улицы Пролетарской, расстояние, которое можно пройти за 10 минут, а потом еще извещение поспешало до 4 августа с улицы Пролетарской до улицы Ленина. Явно обошлось без штрафа за превышение скорости. (Один магаданец подал в суд на почту. Ему присудили компенсацию — шесть рублей.)

На бедного получателя казенной бумаги накатило ощущение ирреальности происходящего. В голове зашумело от космизма. На какие-то мгновения он ощутил себя как перед смертью, помолодевшим на 23 года. Кровь ударила в голову, и он отыскал в шкафу старую записную книжку с тайными телефонами поклонниц. Но вдруг словно гром грянул: явственно представилось детство, таинственные вечера у керосиновой лампы, когда читал яркие книги с призраками и привидениями. Сказки сказками, а действительность круче: года три назад вот так же обнаружилось, что одна молодая женщина была в его квартире несколько лет прописана, хоть и проживала с родителями в соседнем подъезде. Случайно вскрылось, кстати благодаря почтовому ящику. Кто-то туда ее паспорт подкинул. Может, карманники.

Уж не заговор ли тут? То молодая женщина, то парнишка-однофамилец! Главное дело, что с пенсионера возьмешь? Разве что квартиру оттяпать. А при наличии прописки у таинственного однофамильца такое — раз плюнуть. Уколоть зонтиком.

Все эти эмоциональные переходы и метания души странно омоложенного пенсионера, конечно, трудно передать, не будучи могучим сказочником из Дании. Просто так расскажи, ведь не поверят, даже если покажешь то письмо с гербом. Скажут, что Пенсионный фонд — средоточие высококвалифицированных кадров. Там и средняя зарплата выше, чем даже в банковском секторе. Стало быть, трудятся пенсионщики, как пчелки. Не чаи гоняют. Раньше-то, в советские времена, на северную пенсию можно было жить безбедно, а ответственные за назначение пенсий и соцобеспечение чиновнички ютились в двух комнатках. Теперь такие апартаменты — в трех зданиях все этажи забиты кадрами. Бурную деятельность развернули. Им же работы уйма. Пенсии все повышают. На рублевку повысят, а все это пересчитать и начислить стоит червонец. Злые языки поговаривают, что рациональней было бы переводить эти суммы напрямую в жилконторы, поскольку коммунальники все равно все соки вытянут через свои тарифы-акселераты.

Вот ведь что удивительно: Стаханов, установив свой рекорд по добыче угля, перекрыл норму в] 4 раз. Это же число — разрыв в доходах бедных и богатых современной России.

Стоп, стоп, не надо так резко. Если есть мотив преступления, найдешь и слова приговора. Возможно, тут иной сюжет, не для Андерсена, а для Тынянова. Сделал писарь ошибку, вместо «поручики же» написал «поручик Киже», и мифический офицер со странноватой фамилией дослужился до генерала, на пенсию вышел. Или не вышел? Стоп! Вот, возможно, где разгадка. Молодой двойник, как бы работая в Союзпечати, когда-то состарится и выйдет на пенсию!

Кто-то с его трех рублей в год здорово пошикует! Тут уж гоголевскими мертвыми душами отдает. Если «дойных» однофамильцев с десяток наберется? Да еще на коэффициент 1,0628 умножить, как правительство велит? Помножь на годы… Жаль, не придется увидеть завершения столь милой шутки. Проверить же полет интуиции можно, только здесь Шерлок Холмс нужен, в паре с доктором Ватсоном.

 

Ноу-хау, молоток

Раз в месяц из технического кабинета в нашей конторе, где стоит ксерокс и факс, сокрушительно пахнет чесноком. Это местная колбасная фабрика устраивает выездную торговлю. Игнорировать акцию невозможно. Даже если имеешь твердое намерение не прикасаться к твердой колбасе, руки сами собой роются по сусекам карманов, находят рубли, ноги шагают по коридору, и желудок благодарно урчит навстречу.

Но сегодня прохожу мимо кабинета, и оттуда совсем иной запах, который любят крутые ребята в джипах. Запах — как удар в пах. Аромат — трехэтажный мат. Как бы поточнее выразиться? — мускусного кита, выбросившегося на берег вследствие загрязнения окружающей среды при неконтролируемом сбросе воды из неисправных очистных сооружений фабрики по отмыванию денег, когда это делается до самых водяных знаков. Из грязи выбираются в князи, а запашок-то все равно держится. Навозный. Вот тут и надобится дезодорантец.

Кабинет временно занимает кандидат в депутаты. Молодой, энергичный малый вечерами ведет прием посетителей, готовых припасть со своими любимыми мозолями к свободным ушам. Несмотря на малый возраст, кандидат — солидный человек, у него щеки с турбонаддувом. Читаю на двери его фамилию, и улыбка узнавания теплит губы. Он же рекламу себе заказал, вывесил баннеры в центре города. В прошлом избирательном сезоне один кандидат использовал свое внешнее сходство с известным артистом. Этот пошел своим путем: сыграл на созвучии собственной фамилии с маркой бытовой техники. Фамилия его, а товарный знак — импорт: «Форсунг». Мне будто под дых ударили. Интересно, каков же будет результат? Ясно море, со временем он раскрутится, будет во власти. Может, тогда мы все чаще будем покупать колбасу и поголовно перейдем на парфюм «Гангстер». Пройдет, явно. Оригинально мыслит, есть напор. С первой попытки это вряд ли, но примелькается, и народ за него проголосует, вроде как не по службе, а по дружбе, по узнаваемости. Так бывает.

Не успел я покудахтать над изобретательностью нуворишей, не успела колбасная фабрика совершить очередную акцию с обычным желудочным стрессом, как натыкаюсь в городе на другой плакат. Еще один молодой человек использовал для агитации избирателей раскрученный потребительский бренд. Я чуть не сбрендил. У него фамилия — как автомобильная марка «Куёта». Один случай — это курьез, два — уже тенденция. Тут уж я не сдержался, закипел, как чайник знаменитой марки.

И вот уже лихорадочно ищу, к чему бы и самому прикрепиться, к какой империи — автомобильной, компьютерной, фармацевтической? Может, мне к знаменитому лекарству в бедные родственники набиться? И ничего подходящего не приходит в голову. Как-то даже обидно. Конечно, баллотироваться в депутаты мне никогда в голову не приходило, но разве можно зарекаться? На что же можно претендовать, обладая такой простой фамилией — Чесноков? Правда, когда припрет, то и сходство с премией «Оскар» и с фирмой «Акай» — пустой номер, ведь этот двойной фактор не помог удержаться перед разъяренной толпой киргизскому президенту Оскару Акаеву.

Р. S. А пиаровский изобретатель с ютюжьей фамилией, пока я этой историей упивался, прошел! Ну и Хаммер, то есть молоток!

 

Купят пепел сигарет

Чего только не вычитаешь из газетных объявлений! Житель Арзамаса желает купить старинные монеты и купюры. Дает по 120 настоящих баксов за 1 старинный рубль, только налетай. Какая мужику выгода, непонятно. У меня, может, триста рублей царскими ассигнациями и монетами было, да жаль, куда-то задевались в суете жизни. Одна монета приметная — внушительная такая, красной меди — грыжу новорожденному братцу ею лечили, а потом к фингалам прикладывали: любил он подраться, хлебом не корми.

Кроме раритетов иногородний коллекционер требовал выслать два конверта с бесплатными купонами объявлений, публикуемых в номере этой же газетки. Ну, в чем, в чем фишка? На конвертах наживается, что ли? Крохобор! Или он бредит, что обзавелся машиной времени — чтобы за царские деньги покупать реальные товары? Поставщика двора его величества. Тогда на копейку можно было и выпить, и закусить.

Странно, но рядом еще одно объявление из Арзамаса (так и тянет сказать — Арканзаса.) Тоже два конверта требует. Он тебя не сразу облапошит, вначале получишь условия, на каких хочет приобрести пепел выкуренных сигарет. Платит 100 баксов за 100 граммов. А я не курю уж двадцать с лишним лет. Хотя такое воздержание не всегда на пользу здоровью. Вон прокурора остановили под аркой: «Дай закурить». — «Бросил». Ну и вломили. Сотрясение мозга заработал. А ведь мог застрелить нападавших, по должности ему оружие полагается. Не решился без ордера, должно быть. Или как там, у них?

Но зачем пепел? Неужто развеивать над Охотским морем на стремительном ветру? Или для гадания — вместо кофейной гущи? Может, он в крематории трудится и будет выдавать родным сигаретный прах вместо пепла усопшего, а несожженные трупы продавать подпольной секте сатанистов? Сто граммов за сто баксов!

Вдруг в объявлении зашифрована информация для пятой колонны? Как там у Хемингуэя было? «Над всей Испанией безоблачное небо»? Сигнал для современных Робингудов: у бедняков отнять, олигархам раздать! Впрочем, им не до сигнала: еще Ельцин, современный Стенька Разин, сверху знак дал.

Сижу, дурак, думкой богатею. Есть еще вариант: это психоловушка наподобие цыганского гипноза: ты письмо, а тебя дистанционно вводят в транс, и вот уже переводишь злодею телеграфом все свое состояние — жидкое, твердое и в газообразной валюте? И завещаешь гипнотизеру собственный мозг еще при жизни.

Кто предупрежден, тот вооружен, но сколько простодушных вокруг! В этой же газетной колонке другая объява, привожу дословно: «Надеюсь встретить добропорядочного самостоятельного мужчину до 55 лет без жилищных и финансовых проблем». Что, хищница? Охотница до богатого наследства? Как бы не так! Адрес дан простодушно — до востребования, без указания фамилии, зато приведены данные паспорта. Фамилию-то проще пареной репы узнать, а по паспортной цифири немало дел можно провернуть! Предприятие открыть, купить в кредит домашний кинотеатр или душевую кабину. Кто-то будет пенки снимать, прожигать жизнь, а той наивной душе до конца дней не рассчитаться. Но что поделать — такова жизнь. Даже последнее желание человека всегда исполняется впервые.

Пока погружался в размышлизмы, все порывался у реального редактора той газеты выведать про пепел, да не больно-то он показывался на глаза. Может, в Америку уехал, по пепельной проблеме, или в Европу дочку повез, к подножию Везувия? Своими ушами слышал, как собирался в путешествие.

Однажды поднялся в его офис, на второй этаж гостиницы, а редакция оттуда перебралась в другое здание, где арендная плата поменьше. За ней потянулись еще две газеты. Зашел, когда было по пути, поспрошал у коллег. Ничего вразумительного в ответ они мне не сказали, только энергичные плечепожимания: все конкурентов боятся, не там, где надо. Вроде со всеми перебралась та газетка с арзамасскими корнями, но никого из штата в наличии нет. Как-то не по себе стало, будто в фильме с привидениями. Но виду не подаю. Никуда, думаю, этот пепел от меня не уйдет. Лишь бы не вспугнуть злодеев, если это криминал. Все тайное становится явным, особенно если рядом газета находится.

Прошло еще недели три, выясняется: лежит редактор в больнице, в плохом состоянии. Тут уж город заерзал в нехорошем предчувствии. У меня тоже некоторые эпизоды перед глазами всплыли. Будто бы даже вину какую-то ощущаешь, а он в последнее время лобстеры полюбил, салат из красной и черной икры. И вроде как хорошим тоном считал поговорить об этой маленькой слабости.

То-то, думаю, видел его весной в аптеке с новой молодой женой: трость покупал. Думал, шутит по своему обыкновению. Ногу у него свело. Не музыканты, а на самом деле. А кому сладко, кому жизнь не выкручивает руки?

От ноги, конечно, не умирают, выкарабкается как-нибудь, — подумалось сгоряча. Уж чего не жаль на приятеля, так оптимизма. А вот ведь как обернулось: скончался человек. Что обидно: три месяца до юбилея не дотянул. А то бы всем городом гульнули — с песнями-плясками, шашлыками и фейерверками. Даже с мордобоем. И тайну пепла сигарет с собой унес. Хоронить в Магадане его не стали, увезли на малую родину. Возможно, даже в Арзамас. На поминках, как водится, набрались. Нет, без драки обошлось, так, перепалки-палки. Опять неясности и недомолвки — они, словно ржавчина, точат душу. А натура такая паскудная, что на себя все переводишь, коришь, что не уберег. Это все загрязнение окружающей среды, потеря иммунитета.

Интересно все-таки, кремируют или нет. То есть хорошего мало, но крутится в подкорке загадка, липнет банным листом. Мумия человеческая, недавно американский географический фильм смотрел, весит всего 12 килограммов, а пепла, стало быть, и того меньше остается…

Стоп! Другая газета, на которую нужно обязательно ссылаться, (а сам я разве не сослан на Колыму, правда, добровольно) пишет, что в некой лаборатории, наверняка засекреченной, творятся умопомрачительные вещи: из сожженных волос научились получать алмазы. Из трех граммов пепла получается камушек 0,25 карата. Что же раньше-то молчали? Истина забрезжила, как коммунизм во времена Брежнева. Я же собственными глазами видел объявление, когда был в отпуске: покупают волосы в Краснодаре. До Магадана, правда, новшество немного не дошло, обезножил редактор, да вот и душу Богу отдал. Тогда на краснодарской жаре объявление о волосах меня не всколыхнуло. Жарко было, да милиция вокруг бродила, террористов выискивала. Как в таких условиях нормальная мысль придет в голову? Теперь-то выстраивается цепочка. Алмазоделательная лаборатория находится в Сибири. Понятное дело, для конспирации. Следы наверняка в Якутию ведут, где алмазодобыча. Один алмаз из земли, второй — из волос. Комар носу не подточит.

У меня когда-то по химии была твердая тройка, и мне понятно: любой пепел — хоть от волос, хоть от сигарет или из крематория — все равно углерод, и для производства алмазов это единственное сырье. И то верно, что у нас дым крематория пахнет табаком: больно много курильщиков. А если посчитать, сколько у нас в одном Магадане парикмахерских, так можно увидеть небо в алмазах. В следующий раз пойду стричься, соберу в пакетик. До лучших времен.

Конечно, мне и самому трудно поверить в эту версию, но обходиться хотя бы без такого, с пята на десято объяснения вообще невозможно. И это не каприз. Так уж человек устроен: его дурят, а он и рад стараться. Нельзя же пребывать с самим собой в разладе.

А вот чего всерьез жаль: волос-то на голове осталось — кот наплакал.

Теперь с другого бока зайду. Чтоб не думали, что я что-то не договариваю. Мне этот редактор новопреставленный загодя несколько раз снился. Будто бы кастинг прошел и назначается советником короля нефтяной монархии — из-за небывалого коэффициента умственной активности. На шельфе нефть нашли, все никак за разведку не возьмутся.

Стал редактор диспансеризацию проходить в поликлинике Рыб-прома, выявили рак мозга. Я его еще в том сне утешал, рассосется, мол. О мертвых или хорошо, или никак, знаю. Ты извиняй, брат, если что не так. Надо было раньше тебе про этот страшно нелепый сон рассказать, насторожить, чтобы поменял что-то в жизни, хоть самую малость. Не переедай, не предавай, катайся на лыжах, люби саночки возить. Откажись от спиртного. Не печатай странных объявлений, от которых голова дуреет и не дает ногам шанса. С другой стороны, умному советовать — занятие неблагодарное. Запросто мог на смех поднять, а язык у него острый при изворотливом уме.

С тех пор как редактор умер и его газета закрылась, стал я замечать: как-то чаще люди стали жаловаться на болезнь ног. И странно, что большинство из них — люди умственного труда. С ног начинается, в голову бьет. Что-то новое. По себе знаю. Идешь, не знаешь, как ступить — то недолет, то перелет. Дрожит поверхность матушки-земли, вздымается ее грудь. И на землетрясение не похоже и на алкогольный тремор, да и не пьешь почти. Дрожь в поджилках. Может, зрение никудышное стало? Или мускульный аппарат не слушается ослабевшего мозга? Взять и тоже трость купить, или вот частенько вижу, как с лыжной палкой старые люди по городскому гололеду ходят…

Последнюю, третью жену, вернее, вдову того редактора недавно встретил в театре, а у нее бриллиантовое колье на шее. Всеми цветами радуги переливается, словно подмигивает. Услужливая память невпопад подсказывает: Збигнев Цыбульский, «Пепел и алмаз». Еще поэтесса знакомая о превращении пепла под огромным давлением горных пластов повествует. Тоже под влиянием фильма. На самом деле, подсказывает мне профессиональный химик: не пепел, а сажа. Пеплу до нее еще дорасти нужно! Но чего не сделаешь для отвода глаз!

Здравствуй, Гена, алмазный ты мой!

 

Склад образа жизни

Почтальонша Зинаида Петровна обычно приносила пенсию на дом Аграфене Павловне, бывшей работнице торговой базы, и отдавала, заходя не дальше порога, а тут пенсионерка приболела, потеряла бдительность, и открылась людям ее тайна: двухкомнатная квартира оказалась завалена едой, еще с тех времен, когда продукты распределялись по талонам. Масло в бутылях, сахар в ящиках, мешки крупы и муки, поеденные мышами и крысами, вздутые банки с тушенкой. Тучная почтовичка ободрала себе бока, пробираясь среди штабелей к постели больной: словно йога, та гнездилась на банках с зеленым горошком и кабачковой икрой, задрапированных покрывалом.

Аграфена словно очнулась от забытья и запустила в Зинаиду банкой, но вдруг поняла, что все запасы пришли в негодность, а сама она, к счастью, еще жива, и в этом есть определенный плюс. А иначе как бы она сберегала и экономила столько провизии? И не стала противиться затеянному почтальоншей. А та позвала подруг: энтузиастки, комсомолки шестидесятых годов устроили пир труда — субботник, в лучших традициях Страны Советов. Тряхнули стариной, до вечера провозились, вытащили все пакеты, кульки, коробки и мешки на помойку, вымыли, вычистили помещение. Квартира преобразилась, даже воздух легче стал, и запахло спелыми арбузами.

Больная ощутила прилив сил, как в молодости, когда влюбилась в своего будущего мужа. Была она тогда полненькая пышечка — ладная, пригожая. Девушка-перчик — так ее прозвали. Какая-то потаенная сила вывела Аграфену на улицу — шепнуть последнее прости самому близкому, что у нее оставалось — еде: ни ребят, ни котят.

А запасы, атакуемые чайками, голубями, собаками, кошками и бомжами, уже подходили к концу. Душа ее разрывалась.

Недели две переживала, в рот ничего не лезло. Моложе от этого не стала, но обрела легкость газели. Достала накопленные под матрасом сбережения: рубли и доллары, закатила ремонт, хоть не европейский, но знатный, на всю ивановскую. Китайцев наняла. Вообще-то из Средней Азии ребят, но они почему-то выдавали себя за жителей Поднебесной.

Собой занялась, косметики накупила. Волосы, как мед, брови — деготь. Кожа — шелк. Глаза большие, честные. Видел бы ее бывший муж! В тяжелые дни сухого закона переманила его одна самогонщица. Больно у нее первачок колдовской получался: на тибетских травках настоян, которые, по секрету будет сказано, на Марчекан-ской сопке, между кладбищем и воинской частью произрастали. Все лето знахарка собирала, с маскировочной отговоркой: мол, кроликов развожу. Ага, зайка моя, «Плейбой» прям.

Однажды обновленную Аграфену приметил сосед, летчик Алексей Петрович. Где я ее видел, на каком таком рейсе? Человек он пунктуальный — хоть часы сверяй, хоть компас, барометр и другие измерительные приборы, вплоть до вольтметра и счетчика Гейгера-Мюллера. Зарабатывал прилично, а тратил скромно. У него дома тоже настоящий склад образовался: нош-па коробками лежала, чай № 36 ящиками. Серебряные рубли в банковских упаковках, те еще, советские, которые не ржавели и не прилипали к магниту, пачки бумажных денег с портретами вождя. Аграфена летуну глазки строила, пока тот прикидывал, не косоглазие ли у женщины. Делала пышную прическу и обливалась французскими духами турецкого разлива, а он теоретически опробовал виагру, еще не зная, что лекарство сие иногда приводит к политической слепоте. Она томила в духовке кус мяса, пуская аромат на лестничную площадку, как случилась экстремальная ситуация: самолет, пилотируемый Алексеем Петровичем, захватили террористы.

Он посадил воздушное судно, как требовали, в Кемерово. Все обошлось благополучно, но нарушители оказались психами, никакого взрывного устройства при себе не имели, а взяли воробья на пушку: махали перед носом стюардессы батарейкой с куском хозяйственного мыла. И это учуяли пассажиры: когда на высоте закладывало уши, обоняние работало с удвоенной силой. Сказать правду никто не решился, теперь ведь как — обман чувств на каждом шагу: думаешь — книга, а это видеокассета, думаешь — фотоальбом, а это пицца. Вчера я сам видел столб, обклеенный объявлениями, подошел поближе, а это девушка в искусственной шубке. Или я тоже виагры перебрал?

Происшествие вроде без жертв завершилось, а все равно первому пилоту, честолюбивому и суеверному человеку, так стало погано на душе, так заколодило его, что хоть матку-репку пой. А ведь гордый он, ни с кем не делится, всю дрянь-обиду внутри держит. Другой бы хоть напился, а этот наглухо застегнутый. Стыдно ему — за себя, за весь воздушный флот, за родину-мать. Одно к другому суммировалось. Как Чернобыль.

И что на него нашло, какое помешательство — взял и угнал лайнер за границу, посадил на острове, где не бывает зимы. Как только горючего хватило, уму непостижимо. В тюрьме там сидит, как на курорте.

Иногда ему снится незнакомка. Первое время силился отыскать ее имя в архивах памяти. Потом наплевал и забыл.

 

Любовь и скальпель

Мария — красивая женщина, словно сошедшая с полотна талантливого живописца домодернового периода: идеальный овал лица, черты классические, волосы черные и блестят, как зимняя белка, переливаются. Возраст конца первой молодости, самый сладостный: студенты, особенно гуманитарных факультетов, видят таких женщин во сне, а старики по ним бредят. И не только в переносном смысле. Ничего удивительного, ведь она медсестра в больнице. Она знала наверняка, что все мужики — сволочи, но не делала из этого трагедии, просто растила сына Васю.

В свои 12 лет мальчик выглядел старше, и это не очень-то радовало. Ее характер сформировала многолетняя усталость, накопившаяся с того времени, когда пришлось бросить мединститут, чтобы родить ребенка и вести жизнь матери-одиночки. Кто же знал, что так все подорожает, здравоохранение перейдет черту небытия и формальной логики и, чтобы не уйти на базар торговать куриными окорочками, потребуются такие запасы человеколюбия, какие разве что в войну бывали, ей бабушка рассказывала — фронтовая операционная сестра. Та хоть немного с мужем пожила. Мама тоже свой медовый месяц помнит. Он у нее единственный был от замужества.

Мария работала, как говорится, до упора, на две ставки. Персонала в больнице не хватало, так еще подменяла, кто ни попросит, не бесплатно, конечно. Иной раз и на дом ходила процедуры делать, теперь-то появились в городе платежеспособные пациенты. Иной раз и не надо по медицинским показаниям, а престижно — то кровь обновить, то кишечник тотально промыть. А жены бизнесменов всякими зарубежными штуками забавляются, боятся потерять сексуальность, упреждают появление морщин, друг перед другом выламываются. Маски им подай, всякие причуды и приблуды.

Мария — женщина гордая, одно дело умирающему помочь, одобрить голосом, да и руку она умела на лоб класть, боль оттягивать, и совсем другое — прихоти поощрять. Хотя, конечно, правильно ма-дамки делают, о здоровье пекутся, у всех должна быть профилактика. Да и негоже ей оценки раздавать: кого люблю, кого милую. Бабуле-то приходилось и фашистов в госпитале спасать, а эти, хоть и мутанты, но свои, соотечественники. Делала, что надо, хорошо получалось, лучше всех, но усилие над собой творила. Отрадно на других смотреть, утешаться, что не одна страдает.

К тому же решила заработать на квартиру, чтобы зажить с Васей как положено, дело-то к чему идет — растет мужик, мать стареет. Вообще-то еще одна была причина — Алеша, он ей как сын, на семь лет моложе, тоже в больнице работает, санитаром. Парень робкий и нерешительный, а как увидел ее, глаз свой серый с длинными ресницами положил, так что-то оборвалось у нее внутри. Любовь вспыхнула. Не первая, но сильная. Того-то, первого, Васиного отца, она помнила, фотографию хранила и, что скрывать, даже целовала ее порой, но что тот поцелуй — бумага солоноватая, и все. Сгинул мужик, погиб, защищая государственность.

Алеша — совсем иное дело, это… Она бы даже и не могла сказать словами, что с ней происходит. Будто бы внутри, в самом сердце, зажглась яркая операционная лампа, светит изнутри и греет. Сколько раз видела, как живой человек становится мертвым, а потом опять оживает, что почти перестала удивляться этой тайне. Она с Алешенькой тоже оживает, от радости плачет беззвучно. Ради того и стоит в стационаре работать. Когда они встречались, все у нее замирало, ввысь устремлялось.

Никто не знал, как повернется. А он пришел к ней, сияющий, дождался, когда выйдет после очередной операции, заговорил. В первые секунды она не поняла, что не о ней речь. Оказалось, Алеша нашел свой идеал и так счастлив, так его переполняет восторг, вот-вот лопнет, если с кем-нибудь не поделится.

— Она как удар грома! Как цунами! Как ураган Иван.

— А как же я?

— Она — как облако из лепестков багульника, как пурга в начале июня.

— А как же я?

— Э-э! Похоже, ты меня совсем не слушаешь. Хочешь, я тебя с ней познакомлю? Ты убедишься. Ты меня пойми, она и сама пока не знает. Ты ей это скажешь. Я тебя прошу.

Мария слушает и не слышит, спохватывается, ведь уже давно поняла, на кого ее променяли. Одна из этих мадамок, с их придуманной жизнью, околдовала парня. Догадалась даже, кто именно. И не моложе, и не красивее, а чем-то взяла. Что в ней такого особенного? Откуда знать Марии, что Алеша был нежеланным ребенком, мама чуть не избавилась от него на третьем месяце, а он не догадывался, что на уровне подсознания помнит ту угрозу. При родах она умерла, и мечта о матери была навязчивой идеей парня, так и не ставшего настоящем мужчиной. Всю свою жизнь он не знал ласки. Мария была ему как мама, любимая, добрая. Она не поняла его. И, казалось ему, предала.

В комнате, где происходил разговор, было много хирургического инструмента, остро заточенного, чтобы легко проникать в человеческое тело, доставать до источника боли и отделять больное от здорового, живое от мертвого.

У Марии огнем горело сердце, оно взорвалось, с яркой вспышкой, залив чистой здоровой кровью Алешу. Он ударил еще раз и, не остановившись ни на миг, два раза всадил в себя железо! Поровну. По-братски.

Мария еще была жива, когда к месту происшествия подоспел персонал, Алеша прожил на несколько минут больше.

«И ведь надо же, что натворил, тихоня. Ни алкоголя, ни наркоты», — удивлялись люди.

То была любовь! Не всю ее вытравила жизнь наша выморочная!

 

Осенний блюз

Будет слово-серебро, после молчания-золота! И слово то холодное — «зима». Мельхиор, свинец и платина, иней глаз, изморось волос. С чистого листа белые стихи. Белый танец до упаду, до белой горячки.

Но не сегодня, пока зима за перевалом — там, где Золотое кольцо Колымы — побратим Бермудского треугольника, — там уже и снег лежит, и морозы стоят, и ветры спешат, не желая остановиться на достигнутом. Белые собаки копошатся на белом снегу, кто кого перебелит: тепло-белый цвет на холодно-белом. Футбол на снегу — как хоккей на траве. Яблоки на снегу, белый налив. Розовые щечки — милый наив. Коровы на льду — выбеливают молоко, словно холсты. Из окна глядит на улицу, равнодушно жмурится черный кот на черном бархате скатерти.

Слово звенит, как серебряный колокольчик, с ним песня и смех до слез, каждый хохочет, как хочет. Слово, бывает, уводит на плаху, слово запоры откроет, снимет наговор и исподнюю рубаху. Всяких словес на белом свете немало, есть и те, что надвое бабушка сказала.

Молчание — золото — о том, куда девается золото, которое президент дал Магаданской области на кредиты — семь тонн. Давно известно: есть и белое безмолвие — как полярный медведь, хрустальное молчание льдов и суровых снегов до звона в ушах.

Особо одаренные особисты, одаряющие 30-ю серебряниками, держат слово, будто оно не воробей, а журавль и устремится на юго-восток, в вертеп птичьего гриппа.

Нет на свете белее и пушистей первого снега, я кричу и зову, заклинаю, новые лыжи себе покупаю и внуку, только об этом пока что никому ни звуку.

Затишье осени — золотое. Но чистого золота в природе нет, оно с серебром неразрывно, бывает светлое, а бывает и с медью, как у древних индейцев, под цвет их лица. Золото высшей пробы — наследие губернатора Цветкова, на аффинажном заводе, золото червонное. И грустное валюты увяданье — березовая, осиновая, рябиновая парча.

Вы имеете право хранить золотое молчание — в Сберегательном банке! На Лондонской бирже тройская унция золота растет в цене, аж дух захватывает. По зелени бьет.

Желтые, красные листья: конца сентября. А вот у ольхи — черная листва, будто сгорела на работе. Черное золото — журналистская приблуда — это же уголь или нефть, напоминание об отопительном сезоне.

Осень сегодня — красавица, выпускница университета с красным дипломом, кудри золотые. Медаль золотая на груди. Но рядом с осенью средней полосы она — Золушка, и красоваться ей до полуночи, а там ее сменит Снежная королева.

А эти сентябрьские туманы! Утром поднимаются молочные клубы от речки Магаданки, завораживая, как Дэвид Копперфильд. А вечером всеобщий морской туман заполняет город, ломая траекторию полета звуковых волн. И опять как в бане — влажно, и запах запаренных в тазике листьев березового веника. Белые чайки с настойчивостью часов с кукушкой устремляются с криками вверх, приглашая облака присоединяться к их полету.

Есть иное «белое золото» — не только хлопок и вата из бороды Деда Мороза, но и «золотое» корейское молоко из пальмового масла. Воспользовавшись ажиотажным спросом, оно к концу теплого сезона подорожало. Стало быть, у деревянных буренок снизился удой. Тайфуны и землетрясения загнали в угол баррель черного золота, а за ним и белое устремилось, как нитка за иголкой в стоге сена.

Это же удар ниже пальмового вымени. Лихорадочно вспомнилось, что в детстве на огороде рос молочай, но то молочко было запрещено употреблять под угрозой березовой каши. Из золотого молока получают масло «Злато». Будет и «Булато», со стихами Окуджавы на этикетке.

День проходит, как взмах крыла чайки. Багровое пламя заката — как продубленное лицо моряка. В Магадане влажное тепло: Охотское море, если закрыть глаза, кажется то Белым, то Красным, а то и Черным или Желтым. Отчаяние памяти: жара, банная духота Сочи, когда из тебя, как из мячика, выпустили воздух. Да не только из тебя, но и из самой атмосферы. Как давно я не выезжал из Магадана!

Но у нас, в городе на юге Крайнего Севера, как в той Греции, все есть. Например, классическая греко-римская борьба. А оранжевая революция не хуже, чем под каштанами Киева. Небывалое нашествие дворников в жилетах соответствующего цвета, исполняющих медленный танец с метлой, как лебединую песню в ритме журавлиного вальса. Сгребают листовое золото в большие мешки, словно вознаграждение за свою головокружительную работу на вольном, выпущенном под залог, воздухе. Изредка озираются по сторонам: не следит ли за ними вездесущее Ингушзолото, чтобы скупить урожай на корню, принимая за чистую монету отмытые баксы? Могут, конечно, уступить пару-другую листиков для гербария. Но только в обмен на обещание не сорить деньгами.

Маршрутные «Газели» цвета апельсина готовы мчать тебя, как трепетные лани, по городским холмам. Бесцельно, из одного лишь безотчетного желания объять необъятное, расцеловать северный простор воздушно-капельным путем.

Каждому свое: курицу, несущую золотые яйца, не заставишь метать красную икру. Да и прошла пора нереста. Цыплят по осени считают, одновременно укореняют поштучно в скверах саженцы ивы, ольхи и лиственницы. Старатели заканчивают сезон золотодобычи. Милиция подсчитывает килограммы металла, конфискованного из незаконного оборота, а рыбинспекторы — тонны отбитой у браконьеров красной икры. В прошлые годы злыдни перевозили ее в гробах, приладившись к сложившемуся новоязыческому обычаю хоронить покойников не в Магадане, а на материке, чтобы потом, после переезда на пенсию, с комфортом приглядывать за могилами.

Рябины в центре города красны от боевой раскраски листвы и ягод. «Я не рыжий, я золотой», — так научила мальчика бабушка. Он просит достать рябиновую кисточку, больно уж красивы ягодки, хочется попробовать на вкус, впервые в жизни. Я пригибаю стволик, поднимаюсь на цыпочки, срываю гроздь, словно ветку коралла, опускаю в крохотную ладошку. Мальчик раскусывает ягоду, жует, морщится и выплевывает. Не сладкая!

На свете четыре базовых вкуса: соленый, горький, кислый и сладкий. Малышу пока лишь один по нраву, он и овсяную кашу ест с сахаром и вареньем. Наперегонки с дедом. Соль найти — проще простого — вон море, хоть тысячи тонн черпай. Горечи на земле не меньше. А сладость, чтобы появиться, нуждается в солнце, тепле, воде.

А кто-то уже вывел пчел, собирающих горечь: полынный, перечный мед, но не путай с дегтем. Правда, тот мед, что я купил внуку, отдает химией. Сия наука юношей питает. Кислейшая клюква — царица болот, наша брусника — принцесса. Мы с мальчиком собирали их, и голубику тоже, он знает вкус. Из кислоты, соли и горечи в жаре рождается сладость яблока, арбуза. А рябине и даже кислого не достается, что уж о сладости печалиться. Давай дождемся: может, завтра мороз ударит, тогда подобреет, исправится ягода. «Как же так, ударит? — спрашивает малыш. — Ей же будет больно»! — «Ну, тогда пошли домой, тебе мой друг винограда привез».

Возвращаются из отпуска друзья. Им радуешься вдвойне, поскольку сам никуда не уезжал. Вот Виталь Золотухин в облаках витал, на земле узбекской пахлаву едал на халяву. Еще весной на своей магаданской даче весь город собрал и, пока сидели день до вечера, разговоры говорили, тайга за несколько часов оделась зеленой дымкой. Там, возле Кожзавода, кожей чуешь ветер с моря. Весь день воздушный поток обвевает тело, а к вечеру соль на губах садится русалочьим поцелуем.

В детстве Виталь болел золотухой и к старости сохранил чувствительность к сладкому, но предпочитает горькое: перец, горчицу и хрен, не пренебрегая свежей горькой болью и сладкой, застарелой, как внутренний государственный долг. И все-таки у него из глаз выступают кристаллики сахара, приманивая пчел перспективой медового месяца.

На огородном участке Виталия было 13 воронов — черных, как бочка дегтя, и ведь все поулетали, когда расстался с женой, не дотянув до свадьбы высокой пробы. У той таинственной женщины пернатые долгожители являются хранителями ее астрального тела. Гарантийный срок хранения триста лет. Сама она сладкая, как лебедь в винном соусе, а судьба у нее горькая, как лекарство от лихорадки, но то особая история, ее словами не расскажешь, ее прочувствовать надо вместе с волнением в крови — в последний день осени, на сломе стихий, когда небо ставит планете катаклизму.

Может, мы посидим у Виталия с утра до вечера, и столько наговорим словесного серебра, что выпадут, звеня, первые снежинки!

Хорошо, что отпускники целыми и невредимыми вернулись, не попали в пасть стихии. После тридцати-сорока северных лет жизнь на материке воспринимается как экзотика, как сказка о трех поросятах с их домиками а ля бомже. С милым рай может быть только в шалаше, а не в таких домах берложьего, свайно-железобетонного типа, как у нас в Магадане. Там, на экваторе, стены не мощней, чем у шкафа, десять градусов выше нуля для них невыносимый холод, а крышу соплей перешибешь. Телевизор-то вон как надрывается, сострадая далеким теплым землям и тем людям, которым на нас плевать с Эйфелевой башни. В Англии, Франции, Германии, вместе взятых, и в мечтах примкнувшей к Евросоюзу Молдавии, мнящей себя Румынией, наводнения, потопы. Разрушены дома, погибли люди. На территории Соединенных Штатов Америки бушуют ураганы. Новый Орлеан заплетается в одну строку с Содомом и Гоморрой. В Лос-Анджелесе, Хьюстоне наводнения, смыты жилые районы, погибли люди.

А у нас-то тепло, светло и мухи не кусают. В городе в четвертый раз за лето, впервые за тридцать годочков моих наблюдений расцвели золотом одуванчики, пахнут медом, сквозь аромат которого проступает морская свежесть с Нагаевской бухты. Ивы выпустили новые побеги: шаг влево, шаг вправо, длиной со спичку, считается побегом.

Возможно, катаклизмы, переживаемые американцами, утолят чувство мести террористов, замедлят взрывные реакции. Эта мысль проходит красной нитью по тексту, шитому белыми нитками завтрашнего снега. Вот они, белые искры, уже мерцают в воздухе. Скоро-скоро, вот-вот…

Или это только мне кажется? Надо позвонить в бюро погоды, но линия занята. Безответен автоответчик.

Проходят часы, ночь миновала. Снега нет, и слово-серебро застыло в глотке.

Вместо снега воздушно-капельным путем доходит новость: умер старый больной друг — от предчувствия зимы. В последнее время мы не встречались, хотя и не пребывали в ссоре. Для меня он ушел давно, хотя и так можно сказать, что не уходил никогда. С каждой пургой, бурей, циклоном все меньше нас остается, все меньше. Нас срывает вселенский ветер, словно осенние листья.

Вон опять два года как корова языком слизала. Виталь к дочке в Испанию уехал. Не было бы счастья, да несчастье помогло: лечит там раковую опухоль, в теплой сказочной стране. Но российскими лекарствами. У него уже было такое — 25 лет назад. Почему бы чуду не повториться?

Пролечился, на родину потянуло, побыл в Москве, заехал на Урал — в страну детства, вот уж в Магадане. Пусть оклемается немного, встретимся.

Осень прошла, зима снегу навалила полметра за неполную неделю. Декабрь, день сталинской Конституции. Остановились часики Виталя. Съел его рак-дурак.

 

Бабовая рама, или По шапке сенкью

Купила мне жена шапку. Правдивая история, хотя и похожа на сказку. На первый взгляд. А ты до финала дочитай.

Про шапки можно говорить и говорить, особенно про дамские. В семидесятых в моде были «магаданки» — из песца, их длинные уши до пояса. Очень теплые, не поморозишь мысли. Такая шапка, что и шубы не надо. Ну, воротника, во всяком случае. Мне всегда хотелось приголубить женщину в песцовом уборе. Кстати, жене на песцовую обновку так и не наскребли деньжат, а потом и мода отошла, суперушанки донашивали дочурки модниц, и мне хотелось приветить девчонку, словно ласкового зверька. Жаль, что в свое время мы не купили песцовое чудо, а еще раньше у нас не выжила новорожденная дочка.

Примерно в то же время бытовала поговорка «писец подкрался незаметно», и я представлял себе чукотского песца — в анадырской тундре они самые крупные, мех у них, в связи с суровостью климата, самый прочный и густой. Мне доводилось редактировать статью биолога Зайцева о песцах — хоть и сугубо специальную, но что-то в ней было этакое сюрреалистическое, так и хотелось вместе с автором, бывшим военным летчиком, обследовать песцовый помет с границы ареала и, быть может, периодически засушивать вещдоки и покрывать бесцветным лаком — бывают же такие экзотические сувениры.

Мне было весело смотреть на модниц, одетых согласно очередному капризу моды в каракулевые шляпы с меховым букетиком. Эти скорняжьи изыски мало кому подходили к лицу, мы так и не узнали, относится ли к их числу моя жена.

На магаданскую меховую моду подспудное влияние оказало общее потепление климата, да и международные связи: на излете перестройки неожиданно появились в городе козьи шубки из Греции, переливаясь оттенками свинца, олова и платины, словно облака над бухтой Нагаева. Красивые? Да, на любителя шапочных знакомств.

Козлиные шубки — даже на вид не теплые, не греющие. Разве что в летнюю пору их носить. Для этого в Магадане идеальны май, июнь, а в ночное время — июль с августом. Кто-то из юмористов придумал купальники на меху. Кажется, Ильф и Петров, так вот, возможно, они имели в виду греческую козу. Кстати, козьи пляски дали начало классической комедии, если помните. А в русской традиции печальная сказка про Аленушку и ее братца Иванушку, ставшего козленочком. Меня же тянет на созвучие «коза ностра». КозленОк — герой новейшего времени, вспоминается — любитель брильянтов.

Хорошо сберегают тепло овечьи дубленки, с ними в ансамбле шапки из ламы. Мне очень нравились ламы: в зоопарке видел. Как такую красоту на шапки пускать? Не знаю. Вообще-то при слове «лама» мне чудились бритые головы тибетских монахов, именуемых ламами. Да и Охотское море в давние времена именовалось Дамским. В голове не умещается, да? Тем более на голове.

Дубленки и на мужчин шили, и мне очень хотелось, пусть даже не походить в такой одежке, просто примерить. А к ней шапка полагалась. Ушанка. Форма у нее строгая, на картонке. Уши подняты, завязками друг к другу притянуты. Со временем и владелец шапки, и окружающие проникаются к ней непонятным уважением и даже благоговением. Весьма специфический фасон, его обкомовским прозвали.

К старости сбылось потаенное желание: получил дубленку и представительную шапку — не знаю, из какого меха, у меня такой не было никогда. В советские времена ходил в кроличьей, за 5 рублей — и дешево, и тепло. Вроде как сказка про зайчика. Любимцу семьи, коту Максу, кроличья нравилась как родная сестренка. Дорвется до нее, обнимет и вдыхает меховой аромат. С удовольствием чихает.

Острые языки, духовные потомки Салтыкова-Щедрина использовали сходство кошки с зайчиком для своих опусов. А на продуктовом рынке, было дело, продавали ободранные тушки кроликов с нетронутыми лапками, чтобы покупатель самолично убедился, животного какого вида покупает. Так что, пораскинув умом, можно было предполагать, что и шапка из Мурки — не есть плод больного воображения. В 90-е сумасшедшие годы газеты дали воображению обильную пищу: не раз пугали кошкоедами, собакоедами. Да нас разве испугаешь?

Это корейцы научили наших бичей в пору, когда цены стали кусаться, перейти на лающий корм. Особенно в поселках Колымской трассы. Тамошние морозы оставляли в живых самых термоустойчивых четвероногих, поэтому шкуры съеденных дружков попадали меховщикам, из них получались унты «я тебе дам», в которых ноги не мерзли и на полюсе холода, он, кстати, находится от Магадана в пределах шаговой досягаемости на автобусе. Справедливости ради стоит заметить — а ведь безотходное это производство — собаками питаться. Похоже на то, как нутрий используют — и внутрь, и наружно. Мех нутрии влагоустойчив, как и нерпичий, годится для наших снегодождей. Но многие съесть собаку могут лишь в переносном смысле, а в прямом — им собачья кость поперек горла становится.

Вот уж собачьи дохи из Китая наводнили Магадан. Китайских собачек роднил с греческими козочками мягкий климат при жизни.

Рыжая собачья шуба до сих пор живет у нас в доме, кот до самой смерти вел с ней морально-психологическую войну. Когда-то шуба нравилась и маленькому внуку: прятал в рукава, как в тоннели, свои машинки. Он у нас веселый мальчик. Теперь я сплю на китайской шубе и собственными боками познал, что она мало чем отличается от пуховиков, на которые у нас еще недавно был завышенный спрос, равно как и на американские куриные окорочка. Собственными боками испытал, что овчинный полушубок превосходит собачий по всем параметрам, в том числе по снотворному эффекту: на нем спекаешься в минуты. Пуховиковая интервенция подкосила фуфаечный бизнес, а нормальное бобриковое пальто теперь мне видится антуражем волшебной сказки, наравне с шинелью Гоголя.

В прошлом остался бум на ондатровые шапки, изделия из меха крота, я бы и не вспомнил о слепых от рождения диггерах, если бы не клочок газеты, которым заложил одну из читаных книг прораба перестройки. Как драгоценность хранится в нашем доме шубка из соболя, надеваемая два-три раза в год.

В 80-х мы освоили Среднюю Азию, у всех членов семьи появились шапки из степного волка. Или шакала. Пришлось штудировать «Жизнь животных» Брема, чтобы это понять. А хозяюшка, она у нас в семье самая предприимчивая, коммерческий вундеркинд, не сразу выдала секрет. В 90-х с ее подачи поучаствовали в наведении меховых мостов со Штатами. Головы в этом процессе мы не потеряли, а шапки переместились в другую часть света.

В год дефолта, уж так совпало, привез я, будто смеха ради, меховую фуражку из Питера — для молодого человека, не отягощенного замшелыми традициями. Сын носить шапку не стал, так что я ее восемь лет оттаскал сам. Мой парень вообще пристрастился ходить без головного убора, следуя учению снежного фаната Порфирия Иванова. У парня посеклись и проредились волосы, но потом вдруг укрепились, не то что жесткие, но вроде даже как зубатые стали. Ну, а европейского вида шапчонка с козырьком оказалась для меня кстати. Для магаданского климата удобная вещь, особенно когда из магазина в магазин передвигаешься короткими перебежками под порывами ветра с мелким снегом. Бывало, и под дождь попадал, но это же не чисто поле, всегда можно забежать под крышу, перевести дух. Если же всерьез начнет, марафонский дождь и снег пересидеть невозможно. Смирись и не ропщи.

Но все магаданские суровости — просто семечки в сравнении с морозами материковской части Колымы. Требуется и одежда, и обувь усиленного класса. В Синегорье нечего делать в питерском головном уборе без ушей. Тем более что кожа на козырьке, стриженая овчина, стала рваться кружевами. Время источило ее, возможно, моль помогла.

В это время любимая женщина разыскала скорняка, заказала шапку, или готовую купила. Она не всегда свои технологии раскрывает. Я уж грешным делом подумал, может, наряду с пресловутым золотом партии, где-то сохранились запасы обкомовского обмундирования…

Надел, гляжусь в зеркало — вылитый обкомовец. Те носили пыжиковые шапки, как полковники и генералы — папахи. Встретишь на улице человека с аккуратной, будто прилизанной головой — знаешь, птица большого полета, особенно если выходит из черного автомобиля «Волга» с красной бархатной отделкой салона.

Много лет назад я не вдавался в смысл веселой песенки «Чижик-пыжик, где ты был». Потом дошло: пыжик — не птица, а детеныш северного оленя. У взрослого олешки шкура хуже некуда: волос лезет и лезет, в глаза и нос забивается. А то и в суп, в кашу. Представляю, как бы обкомовец выковыривал волосню изо всех дырок. Жуть. А если товарищ не из обкома, а из ЦК? Что тогда?

Стыдно за олешек. Хорошо, что сам никогда в партии не состоял, а иначе сверял бы каждый вздох с уставом и программой. Не смог бы выпить ни глотка водки, она бы застряла в глотке, и задохнулся бы клубом сигаретного дыма. Не говоря о нежностях красавиц в каракулевых шляпах. Так уж я устроен. Такое у меня неверное представление сформировалось о партийцах-аскетах под влиянием их энергичной пропаганды.

С тех пор многое поменялось, собольи шапки для генералов заказало корейское правительство у наших меховщиков, а мой сын все еще ходит без головного убора, и у него на голове теснится естественный бобрик, отмытый японским шампунем.

На фоне такой конкретно-исторической обстановки новая генерация головного убора опустилась на мою голову. Всего лишь шапка, пусть обкомовского фасона, а сколько эмоций. Руки дрожат, будто кур воровал. И голова дергается. Тремор. Такое ощущение, что скрываю собственное неблаговидное прошлое. Хорошо еще, коротко постригся: шапку снимаешь, и по моде бандит на пенсии. Шапку на голову — обкомовец. На пенсии. Смешно и грустно. Что дальше?

Теперь бы для полноты счастья из шапки голубя или кролика доставать. Фокус-покус. В магаданский цирк «Вояж» устроиться на работу. Я бы готовую котлетку согласился доставать по мановению волшебной крабовой палочки. Пачку пельменей. Но я вынимаю из шапки лишь седую свою голову, сохраняя ноги в тепле…

А весь сыр-бор из-за того, что как раз выпало на трассу ехать. Подходящая экипировка — дубленка с обкомовской шапкой. В Синегорье 48 градусов. Север! К счастью, здесь нет горячих точек. Только холод! На деревьях толстый слой инея — Колыма рядом, она парит. Густой слой инея воспринимается как причуда декоратора. Иней садится и на шапку, и на ресницы. Фотографы 60-х уже запечатлели строителей станции в этом антураже. Романтика — устаревшее слово. Дома в поселке стоят — довольно новые, без людей. С десяток, наверное. Нет работы, люди бросили жилье, уехали в другие поселки. Кто-то устроился строить новую станцию по соседству. Оставшиеся гидростроители переквалифицировались в эксплуатационников, ходят в унтах, тулупах, голова защищена надежным образом. И шапкой, и каской. Изредка встречаются росомашьи шапки: голова в них огромная, вровень с шириной плеч.

Сейчас придет автобус. Спрячемся от холода. Главное — не приклеиться к мороженому железу языком. Странное какое-то опасение. Лучше сохранять молчание. Хорошо, что соблюдается расписание. Несколько минут можно выдержать, потом станешь леденцом. Ну а транспорт приспособлен к морозу, двигатель выделяет немалое тепло в салон. И так прогревает, что на пути до райцентра хочется охладиться, вобрать стерильный воздух отсыревшими легкими. Наверное, при таком морозяке микробы превращаются в криль.

Приехав в Ягодное, первым делом вышагиваю записываться на телестудию. Почти сразу же чувствую: уши пульсируют. Отогреваю перчатками, и тут щипок в нос. Будто бельевой прищепкой. Начинаю его отогревать. Теперь щеки подают SOS. Там, где ободья очков, холоднее всего. Сильное искушение потрогать языком. Точка тире, — пульсирует сосудик.

Пришлось уши шапки опускать, а мех — вовсе не пыжик — слабый, легко заминается. Может, мурка? Жена огорчится, что не удалось сохранить товарный вид ушанки. Такая вот леденящая душу история. А на другой день потеплело на несколько градусов. Попробовал снять шапку — такой пар валил! Что-то настроилось в организме. Весело стало.

Воздух сухой, отдающий сухим вином. Словно сухой счет в футболе. Пьянею без вина, трезвею без рассола. И без виагры слепну от любви. Запах снежной женщины! А завтра, сердце подсказывает, воздух будет — как сливочное мороженое.

Вспомнились сибирские морозы детства. С крутого берега Верди съезжал на деревянных саночках, дух захватывало, и настолько длинным был спуск, что, казалось, от обилия воздуха разорвется грудь. И, как Бердь впадает в Обь, я впадаю в детство, и опять, как в детстве, захватывает дух. Я уж и так и сяк — стремился вывалиться из саней, но они сохраняли устойчивость до самой своей остановки посредине реки. Шапка на мне была из сурка, иначе говоря, тарбагана, добытого в Монголии, где служил в армии мой отец. И шубка была такая же, а когда в школе я услышал песню про сурка, тихо про себя повторил: «и мой сурок на мне».

Потому любим мы зиму, что мороз заставляет одеваться, как бы обретая вторую кожу, она защищает и ласкает, и кажется, есть на свете сила, делающая нас неуязвимыми. И внутренние резервы включаются. Моя мать не носила варежек: в них было жарко, и у меня тоже были горячие руки, но теперь ослабли батарейки.

Об этом я размышлял на 12-часовом пути из Ягодного в Магадан. Быстро наступила ночь, автобус трясся по снежным ухабам, ходил ходуном, будто просеивал песок. В салоне показывали видеофильмы, и я вдруг понял, что умею читать по губам, особенно крупные планы с губами, накаченными гелем, хотя так и не удосужился изучить английский язык. Там были зимние эпизоды, киношные герои-американцы, чем-то похожие на моего суперсына, без напряга ходили без шапок в нереальной Арктике. А он и при минус пятьдесят ходил без шапки. И я вспоминал наши волчьи головные уборы, уехавшие на постоянное жительство в Аляску, где шапка шапке — волк.

— Что делать, если человек спит на ходу?

— Смотря с кем и на ходу чего.

Я закрывал глаза, земля накатывала сейсмической волной. Казалось, мы спускаемся по глобальной горе, по земной кривизне. Шапку и дубленку я снял из-за жары, которую если и можно испытать в Магадане, то зимой, на пике холодов. Шапка ожила, приободрилась в предчувствии скорой встречи с домом, кованой вешалкой у входной двери. Я даже задремал, и пригрезилось, как Ванька Жуков пишет письмо на деревню дедушке — турецкому султану.

Дело к Новому году шло. Благодаря шапке по приезде домой удалось купить нормальное шампанское и водку. Выпиваешь редко, теряешь квалификацию. Да еще больно глазам: старость одолевает, этикетку трудновато прочесть. Упорно навяливают импортную водку на бруньках. Знаю, у нее привкус березовой каши. Выбираю питерскую. Вроде и бутылка невзрачная, зато продукт отменный. Там еще на всякий случай линейка нарисована — для ориентирования на пересеченной местности желудка.

В кои веки глянул в зеркало, обнаружил кровь на бороде. Где угораздило пораниться? Не припомню. Потрогал — не больно. Попробовал оттереть. Да это красное сладкое вино. Откуда оно?

Сбрил бороду под корень. Будто вышел из засады. Подбородка, оказывается, нет вообще. Куда только девался? Конечно, его и не было, всю жизнь прожил, не имея атрибута волевого характера. И ведь не замечал такого существенного недостатка. Понятно, отчего меня женщины не то чтобы не любили, но не принимали всерьез, начальники не сказать, чтобы ни в грош не ставили, но рублем не жаловали, а если женщина и начальник в одном лице, мое лицо превращалось в изнанку.

Под Новый 07 год казнили Хусейна. И вспомнился убиенный губернатор Цветков. Ведь сначала стреляли в Шапку, его заместителя. Шапка увернулся, а Цветков погиб. Как-то я это все не одобряю.

 

Теплынь

После зимы открылся в лужице узорчатый тротуар и почему-то напомнил Атлантиду, еще погруженную в первобытный океан. Только тысячелетние наслоения вдруг очистились мощными токами вешних вод, засияли на солнце.

Вся мировая история — это строительное дело. Построят за несколько столетий храм, разрушат в одночасье. То стройматериалов нет, то строители запьют. То начальники разворуют. Теперь покупают цемент, плитку, дерево — что раньше крали и продавали за бутылку. У меня до сих пор в кладовке ведро цемента, кот любит его нюхать, жмурит глаза.

Наискосок от атлантидового тротуара — дорожка голой земли с рыжими травинками, а вокруг снег, где-то по щиколотку. Подобно матросу, много недель плавающему по просторам морей, приветствую островок, на горизонте представший глазам, радостным криком «Земля!» А ведь не за горами ритуальное отключение горячей воды. Бабочка-пеструшка, желтенькая такая, обновляет сизую дымку воздуха. Бабочка-либочка, наглая улыбочка, сядь, покури! Прими стакашку, клевера и кашку закуси.

Летом будет здесь богатая трава, похожая на тимофеевку — зеленая, наливная, коту Тимофею захочется попробовать ее на зуб. Питание кота — дело щекотное. Не будут ли конфликтовать у него в желудочке вискас и китекет? Люблю поэта Катаева. И кота его.

Когда от зимы природа идет к весне и устанавливается температура 2–3 мороза, это тепло. Но вот уже май, солнце светит ярче и слегка пригревает спину, та рада стараться, нервно подрагивает и парит. Идешь прогретый, и обычный ветерок, ничуть не холоднее апрельского, похож на зуботычину. Завтра пойдет не снег, не дождь — гибрид. И тем гибридом буду брит.

Ах, лето! Тепло. Аромат земли и травы. Но и зимой тепло. Да гудение мухи. Она себя ведет, как куропатка, уводящая от гнезда глупую собаку. Притворяется немощной и задебанной жизнью. Вроде как возьми меня в свой гербарий. Давай лови меня, а я посмеюсь над тем, как это у тебя получится. На улице 12-го мая видишь муху в полете, а 13-го гуси сердце твое уносят на север.

Строит белые дома зима, а весна их безжалостно рушит. Возле шашлычной «Эльбрус» огромная гора почерневшего, с африканским отливом, снега — шутка бульдозериста.

Городской комбинат зеленого хозяйства. Большую часть года приходится работать по-белому. Хотя снег черный. Долбят лед, сбиваясь в летучие бригады. Дайте им шанс с шанцевым инструментом. Снежные королевы, снежные короли, снежные принцы и снежные нищие. Некоторые любят снежную негу больше остальных времен года. Особенность нынешней весны: тепла нет, только грязь. Вот уж где мы добились изобилия.

Летом деревья и трава зеленхозовцам наматывают руки, и те пропитываются запахом хлорофилла. Срезанный триммером газон вызывает стойкий аромат парного молока и рождает удивление тела. Гвоздика, пижма и полынь — как три богатыря. Лекарственная тройчатка. Птица-тройка.

Оранжевые спецовки на фоне снега притягивают взгляды прохожих и рождают тень улыбки. На фоне зелени люди из зеленхоза сладкие, как фрукты. Оранжевая улыбка морковных губ. Морковь, любовь. Куплю хурмы — темно-желтый сладкий цвет. Сексуальная революция имени апельсиновой корки.

Строительный мусор — недотянувшие до стройбата.

Бригадирша — нос у нее не просто картошка, а картошка-фри. Этносы узнавать по носам. Муж на руках носит, а любовник на щупальцах. Да и сама не промах — мастер спорта по стрельбе по летающим тарелочкам и ходьбе налево. Лицо — вылитое оливье с маслинами навыкате. Прости за гастрономическое восприятие прекрасного пола. Порою она смотрится как кудрявая петрушка, хотя это слово приклеилось изначально к мужскому полу.

Выкатывает собака. Помнишь, будто вчера, метель выла, как бездомный пес? И музыка играла… Французы, что с них возьмешь! Пустили псу под хвост попсу. Лает на разные лады. Звуки метели сливаются со звуками шин, шлифующих по волглому снегу и поверх — ликующая, захлебывающаяся мелодия сирены «Скорой помощи». Весна. Кошачьи концерты. Но и собачьи.

Колымские дружки зачастую сообразительнее человека. Одна жучка в гараже жила. Приблудная. На ночь ее запирали. Днем по городку шастала. Рыжая такая, вылитая лиса-сиводушка. Приглянулась Куприянычу с четвертого этажа. Подкормил ее, в квартиру привел. Днем опять в гараж ушла, а к вечеру подгребает к дому, где собачье счастье познала, понравилось ей на коврике спать. Лавировала, лавировала и вылавировала. Одного раза хватило — поняла, откуда доброта идет. Надо было академику Павлову в Магадане опыты над собаками проводить. Правда, Магадана тогда еще не было и в помине.

Идут четвероногие, как хозяева жизни. Друганы-драгуны. Разных непород.

Ищу сходство собаки с хозяином, не нахожу, а вот рядом человек идет — вылитый шарпей. Круги и мешки под глазами, шейная складчатость, кистевая вкрадчивость. Обожает пить на шару. По кличке Шарапов. Стало быть, и мы кому-то рога наставили. Кому-то подножки. А кому и сохранили лебединую верность.

Кошка сфинкс в окне — теплая, словно грелка. Отсутствие шерсти наводит на мысль о насилии над животным. Жалко же. Шарпей и сфинкс похожи в стремлении четвероногих походить на человека бесшерстного. Невозможность гладить против шерсти.

— Да это папина собака, — поясняет Ольга.

Она поэтесса. У нее отец в молодости был молодым писателем, что-то сочинял. Потом занялся мебельным бизнесом. Это он придумал шкаф модели «муж вернулся из командировки».

Сама Ольга написала крохотную книжку, все повосхищались, просят новых стишат. А они никак не проклюнутся. Возможно, уже все сказала, что хотела. Или робеет перед тайной, которая станет явью.

Захожу в мебельный магазин, а там кабинетный гарнитур продается — «Ольга».

 

Тайкины сновидения

Стала пить тайские таблетки для похудения. И меня прозвали Тайка.

Ну, — думаю, — похудею, устрою вам разгон. Только сбросить лишнее никак не получается. Будто моему телу жалко это делать. И это меня веселит. Как начинаю ржать, окружающим дурно делается. Соседке сверху пришло в голову, не мучают ли в нашей квартире домашних животных. В этой фразе нет ни капли осуждения, только нормальное любопытство феминистки, которая ненавидит мужчин. А мужчинки это чувствуют, игнорируя. Собака у нее была бойцовской породы — питбуль. Или бутыльтерьер. Я их путаю. Вроде как собутыльник. Окрас пятнистый. На левом глазу будто фингал. Однажды бобик приревновал ее к боксеру. Или это был доберман. Короче, крепко покусал. Ну, прямо в апельсиновую корку, в целлюлит припечатал засос. Она его на платную стоянку отдала, куда свою «Тойоту» ставила: нюхай бензин, безмозглое создание, если тебе в сталинской квартире плохо жилось. Через неделю домой прибежал этот бульбуль-оглы, на пузе приполз. Скулил.

Ну, это я так, к слову. На самом деле моя соседка никакая не со-бутыльница, в рот не берет, разве что с компрессом, да и палец ей в рот не клади. Теперь реабилитированный кусун и апельсиновая фанта-инфанта нарадоваться друг на друга не могут, вечерами скулят в унисон. Смешно мне делается. И удивительного ничего нет. И не таких кобелей обламывала, добела отмывала.

Да что это я все о ней да о ней. И о себе не мешало бы.

— Больно, — говорит, — смешливая ты стала. Как бы плакать не пришлось.

И накаркала. Стали мне сны проблемные сниться. Будто летаю. Приятно, да? А в пропасть без парашюта прыгали? Когда с высоты падаешь на твердое, это больно. Даже во сне.

Какой-то Алеша Соколов снится, будто знаю с детства. Жил в Железнодорожном переулке. Мечтал стать летчиком, в авиамодельном занимался. Строил планеры, но нравились ему воздушные змеи, такие с трещоткой. Потом у парня шумы в сердце нашли. С авиацией пришлось проститься, но небо влекло. Стал изучать повадки птиц и превратился в профессионального орнитолога. Но змеи ему тоже были интересны. Летал во сне каждую ночь, а однажды ощутил себя ползущим существом. Это не было солдатское ползание по-пластунски. Терпко пахла земля, трава мягко прикасалась к брюху. По болоту с чавканьем полз, а воображал, что по знойной женщине. Пошел к знахарю, тот ему затылок помял и говорит:

— Вещий сон. То, что змея — это классика. Ассоциируется, сами знаете, с чем. С долларом. И болото из того же ряда. Зелень. Но вот с какого бока здесь женщина во мхах — ума не приложу. Может, в мехах? Чукчанка? Давайте-ка проконсультируйтесь с ветеринаром.

Как же это получается, что чужие сны вижу? Смешно. Ну, ладно язык зверей стала понимать, это как-то, пусть с трудом, объяснимо. А тут, кожей чую, и шипеть полюбила. Ограниченно годные гады. Сначала противно было до рвоты, потом привыкла. Даже нравится. Таким ползущим приподними голову от подушки — и ощущение полета в заоблачную высь.

Если разобраться — змея — это идеал для тех, кто хочет похудеть и выступать в цирке с упражнениями на гибкость. Конечно, осиная талия — это здорово, но отношение толщины к росту идеально у пресмыкающихся. И так мне становится радостно ощущать себя змеей, особенно когда выпью пару тайских таблеток! Дурман травы, тепло камней, шелковистость мха — я не знаю, что такое тайский массаж, не пробовала, но, думаю, это самое и есть.

Только просыпаться тяжело: кожа в ссадинах. Ничего, работать надо над собой. Сильное искушение: куриные окорочка, которыми торгую, к больным местам приложить. Таблеток тайских приму, вроде опять неплохо, смеюсь над всеми и над собой в том числе. Что-то неладное со мной происходит. Ну пусть.

И тут соседка снизу меня огорошила: мол, бредишь ты, подруга, вернее, глюкуешь. Соседка у меня, я не сказала, непростая. Врач-нарколог. Взяла в оборот: что принимаешь. Как увидала тайские таблетки, разгон устроила. Мол, это лекарство с наркотическим эффектом. У нее есть непальские таблетки дешевле и круче забирают. Может уступить.

Слушаю, негодую, но молчу. Если непальские, так меня Непалка будут кликать. Тоже неплохо. Однако нутром чую, пора с этим делом кончать. Вообще-то сама хоть и суровая, как утес, а тоже баба, зря заносится. Хоть и вела здоровый образ жизни, йогой занималась, в глаза капли капала, чтобы катаракту предотвратить, а стала шторы поправлять, упала, и теперь у нее винтовой перелом нескольких костей. Наверное, от неумеренного воздержания и пренебрежения питием так ей выпало, штопором. А может, в детстве тоже мечтала о пропеллере? Посмотри американские фильмы: кого в детстве обижают, становится маньяком. Как-то неправильно все это. Кто-то, бывает, соблюдает мудрые рекомендации и не в коня овес — попадает в страшную переделку, а кто-то грешит напропалую, того ангел хранит. Либо черт проносит в табакерке над бездной. С блеском вырывается из пасти крокодила, прыгает с пятого этажа, пьет технический спирт, скользит по тонкому льду и ничто его не берет. Глотает упаковку иголок, и судьба замирает от удивления, пропуская на следующий уровень жизни.

Вообще-то, если разобраться, мы все подсели. И газировка с наркотическим эффектом, и жвачка, не говоря о сигаретах. Ко всему предусмотрено привыкание. Большие доллары на это тратят. Я, в конце концов, повыбрасывала все. Пусть коровой дразнят, не нужна мне их талия.

Коровушка ведь не только молоком богата, одним своим видом радует — большая, теплая, взгляд добрый. Глаза правдивые, ласковые. Не бывает коров злых. Бодливые — да, но им, как правило, бог рогов не дает.

А вот и Алексей Соколов приполз. Здравствуй, милый! У других матаня как матаня, у меня — как Ив Монтан. Что я плачу? Вовсе не плачу. Смеялась много. А это ломка.

Соколов, ты настоящий? Не глюк? Тогда вместе поползем, непалец мой! По полю боя. По болоту боя, по тундре, театру повседневных боевых действий.

Пока Соколов камнем летел, с дуба падая, думал, разобьется насмерть. Не погиб, только мысли растеклись по древу дубящим ароматом.

Я не птица, я рыба летучая, — подумал. — Ну, и ты догоняй, лягушка-путешественница!

 

На острие иглы

Японцы хорошо придумали стресс снимать. У них можно вместо перекура спуститься в спортзал, надеть боксерские перчатки и молотить по груше, пока пот не прошибет. А груша эта сделана в виде головы начальника. Будто ты боссу — в глаз и в нос, и в ухо, и в челюсть. И левой — в глаз, недаром они у них такие узкие, и правой — в лепешку, которая только что была носом.

Очень даже хорошая штука, если учесть, что прежде, входя в конфликт, они убивали себя — харакири делали. (На самом деле сипокку называется.) Кишки выпускали. Такие у них национальные особенности снятия стресса. Это тебе не путь к сердцу через желудок.

У нас тоже бывает, ударит в харю Киря — через принятие на грудь, но, как правило, до смертоубийства не доходит. Конечно, стресс, пущенный на самотек, — страшная разрушительная сила, как точечное землетрясение в семь баллов по шкале Рихтера. Земля дрожит и валит с ног.

В последнее время все больше не по груше, а по живому телу бьют. Из снайперской винтовки в яблочко. Ну а профилактический бокс в нашей стране как-то не прижился, хотя от Японии мы уже многое переняли — от подержанных автомашин до телефонных аппаратов и компьютеров. Карате, икебана и сушняк — это у нас уже в анекдоты вошло, пронимает до спинного мозга. Гейши по Москве шастают, хотя некоторыми понимаются как жены геев.

Раньше была одна шестая часть суши, теперь суши — рыбное блюдо, продляет жизнь, если, конечно, с непривычки не получишь удар по печени. Конечно, ударяем мы и по кишкам — алкогольными кинжалами. И стресс снимаем с большим превышением — этим спиртосодержащим средством — жидкостью для снятия лака вместе с головой. Правда, тут одно лечишь, другое калечишь.

И все-таки можно было бы за счет снижения торговых площадей под алкогольную продукцию оборудовать спортзал для снятия стресса. Наладить производство боксерских груш в образе начальников (по эксклюзивным заказам клиентов). Это ж столько рабочих мест!

Есть в запасе и другой безалкогольный и незатратный способ ре-лакса. Помнится, в школьные годы была у наших нехорошистов такая мода: глаза на портретах выкалывать. А это, как поняли спустя годы, походит на обряды Вуду. Интуитивно пришли к черномазой магии. Не уверен, что это поможет сегодня распутывать нервные клубки: куда иголка, туда и нитка. А портретов теперь великое множество.

Да еще таких качественных. Смотрит на тебя со столба, словно колдует: отдай, блин, голос, вощще!

Раньше на портретах были московские старички-кощеи, а теперь молодые разбойники позируют. Каждый бугор норовит выйти в большие шишки, каждый мусор — стать большой метлой. И потом за густую капусту околачивать груши. И глаза у них отливают сталью — как револьверные дула.

А ты в них иголочкой! Сталь на сталь. Кто кого. Бумага, конечно, все стерпит. А дальше что? А не будем спешить. Надо спросить себя. Может, тебе же боком и выйдет. Вон мой дядя десять лет лагерей получил за нецелевое использование газеты с портретом одного усатого гражданина. Свернул цигарку из газеты, а там ОН с трубкой запечатлен. С тех пор дядя не курит. Царство ему небесное.

Некоторые из нас обладают таким мощным биоэнергетическим выплеском, что впору ежедневно день энергетика праздновать. Особенно рыжие. И тогда тому, на кого замыкание делаешь, не сдобровать.

Что будет? А как вы сами думаете? Зачем, спрашивается, в Магадане глазное отделение? Отдельный корпус открыли. Там операции лазерным скальпелем проводят. Оборудование завезли из Японии. Неспроста, да? И ведь это новое отделение не пустует! И не стройте мне глазки!

От постоянных стрессов и загрязнения окружающей среды автомашинами японского производства больно много стало магаданцев, обладающих невероятной силой гипноза. Да я и за собой тоже замечаю: кто меня обидел, недолго после этого веселится в танце живота: то торопливая болезнь его сведет в могилу, то под иномарку попадет. То дача сгорит, то наводнение точечное подмочит. Я уж стараюсь ни на кого не обижаться, но эту систему разве остановишь? И так ведь заплетено силовыми линиями, что сам Билл Гейтс ногу сломит.

Одному я присоветовал: бросай курить, а то ноги отрежут. Послушался. Бросил. А все равно ампутировали из-за тромбофлебита. И ноги, и руки. Другой соколик шашлычной владел. Сколько мы с ним барашков за галстук заложили! Поднимем бокалы, сдвигаем разом. Помню, — говорит, — я миллион тебе должен, за это и выпьем. Ну, кому такой навязчивый юмор понравится? Наверное, он не только со мной так шутил. В одночасье шашлычной своей лишился. Правда, наладил бутылочный бизнес — прием стеклотары. Фигуристые водочные бутылки вдруг перестали пользоваться спросом, а пиво в основном в пластик пакуют. Покрутился с полгода и пропал без вести.

Хоть и говорится, что ворон ворону глаз не выклюет, на самом деле всякое бывает. Месяц назад открываю газету, а там извещение: трагически погиб один наш в автокатастрофе. Да не одно извещение в траурной рамке, а целая куча, будто этот раб божий существовал в десяти экземплярах. Кстати, должок он мне так и не отдал.

А вот еще один приятель, по прозвищу Без Пяти Шесть, вернулся из отпуска в новых очках, за восемь тысяч. Я говорю, за эти деньги можно было глаза починить. И что же — полгода мандражил, так и ушел туда, в глазное отделение. Как за линию горизонта. Храни его Брайль! Как слепой дождь в июне. Я на таких не обижаюсь. Ответственно заявляю! Сам-то уже третий месяц капли в глаза себе заливаю. Спрашиваю внука: плакать? Плачь, деда. Плачу для вида.

Для полноты картины надо сказать, что есть еще болезнь белых глаз — зависть. А завидовать теперь есть чему и кому. И болезнь эта, как я понимаю, неизлечимая. Терзает и кишки выворачивает. Тут бы психологический Мичурин со своей грушей нашел бы благодарного ценителя.

Что по этому поводу думают японцы, я не знаю. Ну, а Вуду — это с Ямайки, интерес к которой неосторожно разбудил, сам того не ведая, Робертино Лоретти своей потрясающей песней «Джамайка».

Атмосфера повседневного мракобесия и шаманства окутала нас со времени первых свободных выборов: из каждой автомашины на двести метров разносится африканский барабан: из него вышли все современные ритмы. И меня тогда охватывает чувство, что мне крепко настучали в табло.

А что в ответ — ну проколешь парочку колес, так разве ж это выход? У внука модельки есть — разных марок. Он все время в столкновение играет. А в последнее время привадился игрушечной машинкой по портретам ездить. Особенно по одному. Не надо, — говорю, — так делать. Этот дядя твоего деда работы лишил, но хороший. А мальчишка у нас упрямый, все наоборот делает. Взял иголку и тому дядьке в глаз! У меня аж слезы брызнули. Да теперь до чего дошло: на роговице татуировку делают.

Пошел я тогда в спортивный магазин на Космонавтов и купил маленькие боксерские перчаточки, как раз на четырехлетнего малыша.

Теперь он если с отцом повздорит, идет ко мне и кулаком в глаз: хрясть!

Тут у нас ЗАО открылось, «ОКО ЗА ОКО» называется. Как хочешь, понимай. Дверь в дверь стоматологический кабинет «Мост». Не иначе как «Глаза должны быть с зубами». Ну и что? Если хочешь знать, продвинутая медицина давно уже использует зубы для лечения роговой оболочки глаз.

А вот мусульмане напрочь запрещают изображать людей. Исключительно растительные и другие орнаменты. Найти фотку и выколоть глаз на ней бывает невозможно — ни кукольный, ни рисованный.

Это вам не игра в бутылочку с бультерьером. При наших-то дорожных пробках.

 

Бубен веков

(Земля эвенская)

 

1

Говорят, Владивосток отстроили там, где археологи не обнаружили ни одного древнего поселения и даже стоянки. Стало быть, гиблое место, ловить нечего. Что так? Может, плохо искали? С точки зрения передовой параненормальной науки опасно, если жизнь населенного пункта отсчитывается с геологического нуля. Надо иметь в земле некую прокладку: кости мамонтов, древние стоянки, черепки и бусы, городища, сожженные врагами и самими жителями по неосторожности, на них фундаменты поновее, а уж потом культурный слой новейшего времени — с алюминиевыми банками из-под пива, одногазовыми (одноразовыми газовыми) зажигалками и отслужившими свое дискетами и мицубисями. С тысячами тонн твердых бытовых отходов, на которых даже поселения возникают — непривычные, альтернативные, с жизнью вторичного использования товаров и материалов. На местах захоронений, как правило, вырастают парки и скверы. Только тогда, в конце концов, земля становится пухом.

Чтобы жизнь города задалась, надо, чтобы на определенном месте люди жили особые — заводные, рыжие: ломали состарившиеся жилища, возводили новые и, заездив их вконец, опять ломали, пускали в ход ипотечные кредиты. Рожали деток, хоронили стариков, разводили кур и соболей, садили деревья и ставили рекорды Гиннеса в разных номинациях, придумывали что-нибудь и для славы, и для денег. Для любви.

Есть в Магадане несколько мест, где в тридцатые годы прошлого века стояли шалаши, в которых с милым рай, ситцевые палатки (сравни: поселок Палатка), землянки, балки, вагончики, бараки заключенных, казармы военных. Потом-то выросли дома попрочнее — из местного материала. Из вулканического пепла легкие панели теперь выпускают, и поговорка «Мы живем, как на вулкане» обретет иронический смысл. Многие из нас бытуют как на землетрясении, если нервы ни к черту, побаиваются тектонических подвижек, когда трясет Сахалин и Камчатку.

Каменные дома повышенной сейсмоустойчивости в Магадане тоже относительно быстро изнашиваются в охотоморском климате. Вода камень дробит, а кирпич уступает пальму первенства льду. В Магадане представления о пальмах дает обильный снегопад, полторы-две месячные нормы за ночь: ветки лиственниц благодаря липкому снегу обретают объем, изгибаются, словно опахала. Воздух благоухает интимом накрахмаленного белья. Пальма обосновалась на всех широтах в виде пальминга — знакомого всем, кто пытается лечить ослабевшие глаза теплом собственных ладоней. Иногда кажется, что магаданские улицы делают себе пальминг, чтобы лучше видеть в зимней дымке.

Чтоб мне провалиться сквозь землю, — клялись строители, и вот уже несколько панельных домов просело в мерзлоту. А здание под номером один на главном проспекте города, плавно переходящем в легендарную Колымскую трассу, в новом веке снесено от греха подальше. Много лет входит оно в учебники по мерзлотоведению, поскольку более полувека простояло на ледяной линзе, опасно просев северо-восточным углом, отчего пол был подобием кегельбана. Там теперь небольшой сквер — приют любителей задумчиво выпить пива с сигаретой. Я теперь не курю, да и пива не пью. Посидел на юру, повспоминал, как здесь работалось и жилось в творческом коллективе книжников: какое было веселье на еженедельных банкетах в складчину, сколько случилось встреч и разговоров всласть.

И вдруг затрясло меня крупной дрожью индивидуального землетрясения: многих работавших в снесенном здании уже нет на свете, их голоса наполнили виртуальный слух. Я знал их, молодых женщин — ту, что погибла от рук мужа, задушенная в садомазохическом порыве и лежала не похороненная несколько дней, ее дочку увезли в больницу с признаками отравления трупным ядом. Вспомнил и ту, что попала под машину на перекрестке у автовокзала в ожидании зеленого сигнала светофора. Она так хорошо отозвалась о моей первой книге, а теперь лежит на Марчеканском кладбище рядышком с отцом под отшлифованными гранитными блоками. Оттуда видно море. И чайка, подгоняемая бризом, с печальным криком низко пролетает над вершинкой, с которой открывается вид на Марчеканский залив, куда заходят рыболовные суда, где была да сплыла база подводных лодок.

Помню и красавицу Любу, что загадочно погибла под колесами автобуса в районе Простоквашина, после щедрых авансов книголюбов на собрания сочинений Солженицына, так и не дошедших до Магадана, немалые центнеры книг. Деньги щедро сыпались в кассу. Теперь-то книжные магазины позакрывались, а в самом заметном торгуют обувью. Когда я беру в руки ботинки, чтобы надеть, всегда тянет почитать их.

О Солженицыне, конечно, не забывали, но вот он умер, и волна вторичного интереса накрыла страну глобально, а кое-кто попечалился и о других писателях, отдавших здоровье и жизнь непосредственно Колыме. Самый первый, кажется мне, по величине дарования и по тому, что нового, страшного удалось сказать о человеческой природе — Варлам Шаламов. Он предстает в моем воображении как генерал Карбышев, замученный немцами в войну, хотя умер на воле, если можно назвать волей жесткую койку в лечебнице. Он первый сказал о воскресенье человеческого разума в физиологическом смысле: как пробивается поэзия сквозь рубцы живой, но уже не мыслящей мозговой плоти. Он все испытал на себе, словно войдя в ядерный реактор.

Какие другие неведомые таланты зарыты на твоих полынных, иван-чайных полях, Колыма! А что взошло?

Люба, фанатка Солженицына, была журналисткой, но не придерживалась фактов, давала волю фантазии, и в такой мере, что в наше время не вылазила бы из судов по искам за клевету. Я был последним, кто печатал ее полные неточностей заметки, по мере возможности перепроверяя на местности.

Артистов и самоубийц принято хоронить за пределами кладбища. (Моряков вообще за пределами суши.) Надо было бы прибавить сюда и журналистов, четвероногую власть, — сам более 50 лет занимаюсь этим самоубийственным актерством и знаю, о чем речь. Правда, та, о ком говорю, как и я, не выходила из партии, поскольку не состояла в ней, вышла из жизни, так и не прочитав толком сочинения Нобелевского лауреата.

Да, пока не забыл, Солженицын был пятнадцать лет назад в Магадане пролетом из Америки: вышел из самолета, но в город лауреата без визы не пустили. Он опустился на колени и поцеловал землю: мол, приношу поклон колымской земле, схоронившей в себе многие сотни тысяч, если не миллионы наших казненных соотечественников. Цитирую по печатному источнику. (Далее отточие, видимо, у Исаича перехватило дыхание.) По древним христианским представлениям, земля, схоронившая невинных мучеников, становится святой…

Я-то знал, что названная цифра человеческих потерь гиперболическая: управлению милиции достался от лагерных времен в наследство миллион дел. Не могли же каждого расстрелять три раза! За каждым зэка числилась не одна ходка. Расстреляно было, по официальным данным, восемь с лишним тысяч человек, в основном уголовников, а всего через колымские лагеря прошло за полвека более двухсот тысяч человек.

Но никто ни до, ни после Солженицына не целовал магаданскую землю, разве что принудительно, в гололед. Да и то прикосновения затылка не считаются.

Правда, ее едят — и эвены, и медведи. Съедобная глина закупоривает кишки зверя, отправляющегося на спячку до самой весны, защищает от нежелательных проникновений.

Прошло почти двадцать лет, как погибла та книголюбивая кнИгиня, и я вновь встречаю внешне похожую на нее молодую магаданку, память вспыхивает подобно толченому магнию — щечки-персик, ясные, глубокие глаза с характерным — елочкой — рисунком радужной оболочки! Зажигаюсь обманным клонным чувством симпатии. Разеваю рот — поговорить об Александре Исаиче, всплеске всеобщего интереса к персоне старца в связи с уходом, но так и стою с открытым ртом. Похожая, да не та! Кто она, вылитая Люба-книголюба, обещавшая найти деньги на издание моей книжки об наркодилерах? Может быть, ее дочь, скорее, внучка? Не привидение же явилось среди ясного дня, чур, меня, чур! (Кстати, улавливаете корень слова чурка?)

Только вот сам я, проживший в Магадане 40 лет — год за полтора, безнадежно стар для такой зайки. Но не беда: кажется, вот-вот найду своего юного двойника и передам ему эстафету симпатии. Думаете, о чем я? Нет, не гоню. Во всяком случае, не я. Есть одна загадочная история. Пенсионный фонд уже несколько лет присылает данные о зачисленных за год пенсионных взносах — 00 рублей и 00 копеек. Фамилия, имя, отчество — мои, а год рождения 70-й. По документу выходит, я — почти ровесник моего сына! Я словно прикасаюсь к чему-то неощутимому, мне и радостно, и щекотно: проснусь ненароком, а меня уже нет, лишь пленочка плесени.

Скверы так похожи на заброшенные кладбища! Да и этот, на месте углового здания № 1 напротив автовокзала — тоже. Чего только не было в первом каменном здании города — изначально погранотряд, затем и охотники поселились, и книголюбы, и издатели. И я там был, чай с медом пил. И врачебная комиссия, куда приходили инвалиды — отмечаться: мол, живы еще, нас не сокрушить. Скульптор-примитивист работал здесь над памятником знаменитому на весь мир геологу, пока не умер, уступив победу в конкурсе творческому коллективу, общими усилиями изваявшему гениальную голову на палочке. Были там и магазинчики начального капитализма: торопливо — перед смертью не надышишься — наваривали свой процент. А ведь засиделся я в скверике, давних знакомцев вспоминаючи. Тот из ружья застрелился, тот, говорун, от рака горла умер, тот пловец утонул, тот задохнулся в гараже от угарного газа поверх алкогольной интоксикации.

 

2

Древние северяне облюбовывали места для стоянок и обменной торговли не с бухты-барахты, кожным зрением просвечивая землю вглубь, наподобие лозоходцев. Была такая дзялбу-ярмарка на речке Магаданке, в нынешней городской черте. Украинцы, а их немало в Магадане, переводят это эвенское слово как майдан. А что? Лишь бы «е Майданек. Ну, базар, за который эвены, вменяемые ребята, отвечают по полной. В устье Дукчи (стоянка, значит), на берегу бухты Гертнера и поныне отмечают в день летнего солнцестояния приход Нового года по эвенскому календарю. Собираются сотнями горожане, приезжают жители национальных сел — Тахтоямска, Гадли, Олы, Омсукчана, из Северо-Эвенского района.

Праздник называется Хэбденек — попить, поесть без денег. Это я придумал, да неудачно: на самом деле ударение на последнем слоге. И какое-то созвучие с хеппи-эндом. Чаек там несметно, рыбы — и того больше. Тысячами тонн икры бывает наполнена кромка прибоя в пору нереста мойвы — настоящая манна библейская. Эту рыбку эвены называют уек — слеза.

По обычаю в самую короткую ночь года перед встречей солнца каждый человек должен пройти обряд очищения, чтобы предстать перед первыми лучами с чистой душой, без болезней и злых мыслей. Все собравшиеся загадывают желания, повязывая разноцветные ленточки на ритуальную лиственницу. К тому дню она уже зеленеет мягкой хвоей и похожа на новогоднюю елочку. Духи унесут вместе с ароматом хвои в верхний мир сокровенные просьбы, и пожелания обязательно сбудутся.

Накануне праздника на поляне в долине реки вырастает целый поселочек. Временный, как декорация для спектакля. У кочующих оленеводов именно такие поселочки по тысяче с лишним километров за год проделывали, словно поезд без железной дороги. Каждая эвенская семья ставит на праздник Хэбденека юрту, воспроизводит внутреннее убранство, готовит национальные блюда, и здесь разыгрывается негласное соперничество: кто лучший кулинар, у кого вкуснее уха из красной рыбы нового урожая. Ловля ее — ритуальное действо. Это вам не игра в козла с помощью костяшек домино, которая частенько заканчивается рыбой.

Как правило, в меню праздника птичье мясо, чуть не сказал птичье молоко, юкола, не путать с кока-колой, травяной чай, лепешки. Разжигая костер, кормят дух огня и поят каплями огненной воды, вспыхивающими синью, словно крохотное небо. Огонь огнем, а почему морская вода не задействована в обряде, в отличие от праздника Ивана Купала, тоже выпадающего на самый длинный день в году? Но это по календарю, на самом деле энтузиастов проводить его на Севере не находится. Зато Крещение в январе собирает немало магаданцев. Погрузившись в крестообразную прорубь в бухте Гертнера, в морозец градусов за двадцать, православные чувствуют себя заново народившимися. В смысле очищения духа.

Коренные северяне — сугубо сухопутные люди, не купаются ни в море, ни в многочисленных реках и озерах. Причем не только зимой, как любители моржевания из секции Белобородова, но и летом.

Лично я с первым снегом начинаю ждать Нового года, а с Рождества — весны. Солнышко еще низкое, но оно подрастет. Белые ночи июня — словно жизнь набело. Костерки — словно свечи на именинном торте.

Лучше всего в костре горят высохшие на корню ветки кедрового стланика. Кто-то ввел в моду настаивать на зернышках кедрача водку: мол, улучшаем вкус, заодно очищая от сивушных масел. Я попробовал на поминках университетского друга выпить — будто наелся дров. Два дня это ощущение дровосека не покидало меня. И вот уж совсем странное: когда мне попадается водка, во рту фантомно появляется аромат никотина, хотя не курю более двадцати лет, и оба запаха порока душно наполняют гортань, когда слышу тяжелую ресторанную музыку танго, вижу нахальных красоток, проходя мимо бывшего ресторана, где теперь вместо общепита два коммерческих банка, да третий встык — вместо продуктового магазина. Там выпивали с покойником, когда выпустились из университета, умягченную водку, закусывая селедочкой-малосолкой да котлетой «Арктика» из кальмара.

Господь специально создал птиц кедровок с клювом, похожим на изогнутый пинцет. Они-то являются едва ли не главными потребителями стланиковых орешек. Белки-летяги тоже ценят столь калорийную пищу. Ну и медведи — ничто человеческое им не чуждо. Иной раз приходит в голову сумасшедшая идея: как ухудшила жизнь лесных обитателей инфляция, крах ипотечной системы, финансовый кризис, одним словом. Стоп, стоп, осаживаю себя. Это все мне бредится. Звери не мелочатся и за каждую ошибку и слабость сполна платят собственной жизнью.

А на Хэбденеке безалкогольно танцуют под бубен, без слов рассказывают друг другу, как провели зиму и к чему готовятся летом. Как дела, здоровье. Дзялбу, одним словом. Мол, болел-болел, камлать начал. Эвены болеют только для превращения — так называется путь в шаманы. Шаман, натерпевшись от темных сил, становится суперэвеном, вытягивает из другого человека болезнь, как магнит железную соринку из глаза.

В концертной программе праздника обычно принимает участие ансамбль танцев народов Севера «Энэр». Он теперь нарасхват — и в Магадане, и в столице, и в зарубежных странах. И дело не в профессионализме, а в совпадении биотоков коллективного сознания с восходящим магнетизмом севера планеты. Он теперь, считают некоторые, может быть коллективным шаманом для всего человечества!

Под звуки ярара голову посещают мысли, которые никогда бы не пришли на трезвянку: «Если подходить к делу без шор, то лишь одна Дания, кроме нас, имеет настоящий Крайний Север — ледяную Гренландию, и недаром среди эскимосов имена Гиндельстерн и Розенкранц — довольно распространенное явление. Шекспир явно недоговаривал, а именно в Гренландию отправил король-дядя глухо зашифрованного спецназовца, племяша Гамлета. Принца, как родного приняли эскимосы. Спрятали в ледяном домике: мол, там у нас мороженое, эскимо на палочке. Стоит настроить получше ярар, выйдет призрачная тень отца и ясно молвит: «Быть или не быть? Ту би ор нот ту би. Быть, быть!»

Тут, кстати, эвенская сказочница из поселка Ола получила почетный диплом от королевы Дании. Занятие творчеством прибавило ей дыхания, и она вознамерилась к шестидесяти годам обрести такую творческую форму, чтобы сесть на шпагат. В Датское королевство потянулись современные эвены. Один оленевод только что съездил, поделился наблюдениями о погоде, загрязнении окружающей среды и изменениях климата. Что-то и потеплело, а что-то и нет, достаточно побродить в лесу, послушать сказки эвенского леса, можно понять, что деревья были сто-двести лет назад помощнее, зверье крупнее. То бухта плохо замерзает для подледной рыбалки, то медведи не могут в спячку залечь из-за теплого начала зимы. Медвежья бессонница, бывает, прибавляет людям головной боли.

Завершается Хэбденек общим хороводом, шумным и веселым. Не удивляйтесь, но здесь высоко котируются мелодии народов Кавказа. Сам в районном клубе отплясывал на встрече Нового года по официальному календарю. Начни разгадывать музыкальные пристрастия, неминуемо вспоминается поселок Армань с армянским корнем, ну и Арарат — бывший ЛТП, где алкашей перевоспитывали. Кавказский след. А где Кавказ, там генерал Шаманов! Кстати, сейчас-то он очень большой начальник в Минобороны: занят организацией боевой подготовки в арктических районах страны, поскольку после установки Государственного флага России на дне Ледовитого океана в районе Северного полюса некоторые страны решили заявить свои права морозить сопли, добывая нефть с мерзлоты. Так что на всякий случай надо готовить и роту шаманского спецназа.

Шаманский слет для отвода глаз прошел в Бурятии, а в Байкале на дне найдена альтернатива нефти. Может, со временем и в Магадане обнаружится нечто подобное. Только не сместился бы от их пляски магнитный полюс планеты!

Отгремит Хэбденек, и весь год по берегам бухты Гертнера разносится виртуальное эхо громогласного бубна. И тишина наступит на горло горлового пения. Состояние природы — как у шамана после камлания. Ломка. На очередном празднике солист «Энэра», молодой сильный парнишка, побывал в роли шамана и зарекся: так его потом колбасило. Охотно верю и сам пребываю в смятении: недавно умер магаданский писатель-таежник, мечтавший проложить по Колыме и Якутии маршрут, подобный «Париж-Дакару», только намного круче. Я был на отпевании в православном храме, держал свечку у гроба раба Божия Николая, и это было нелегкое испытание, я вспомнил того эвенского артиста в роли шамана. И вновь взгрустнул о таежнике. А писательский сын не смог в храм войти: что-то его туда не пускало. Невидимое, но мощное.

Если колбасит, не страшно. Врачи объясняют: перебор адреналина. Меня, кстати, трясет и от продукции Магаданской колбасной фабрики, продаваемой в магазине «Корсар», — с такой закуской и огненной воды не надо. Бывает и так: один бывший обкомовец увлекся оккультизмом мертвой воды. С убиенным губернатором публично в газете общался: зря, мол, Валентин Иванович не послушался, я же предупреждал об опасных критических днях. Не надо было ехать в столицу, остался бы жив, я в Магадане везде обереги расставил, но на Москву моя магическая юрисдикция не распространяется. И вообще, выяснилось, он уже спасал губера от пули снайпера из недостроенного административного здания. Правильно, что тот долгострой снесли, а на его месте храм возводят. Если порассуждать и сделать допущения, храм на крови!

Как и положено шаману, обкомовец, он теперь и социолог, и продавец гербалайфа, радея за магаданский пипл, принял на себя смертельно опасную болезнь: шунтировали его, жилы из ног вырвали, в сердце вставляли. Сам-то выплыл, но беда обрушилась на сына — погиб парень от разрыва сердца. Больно молод он для такого испытания оказался, да и не женат был, когда сложил умную талантливую голову. А ведь бывает, что жена помогает в трудную минуту своей любовью и заботой. У него еще шутка была: «Жизнь — хорошая штука! — Штука баксов?» Много у нас в городе случаев, когда за грехи отцов расплачиваются дети. Много гибнет ребят от недостатков воспитания. Из-за суровости Севера родители растят их как бы в теплице на гидропонике, не имеют они надежных корней. Вот таких-то и смывает в пропасть белых ночей денежным потоком.

…Что-то такое есть в сумерках — неподвластное уму, если он в обычном, не измененном состоянии. Почему-то вся магаданская природа от шаманского бубна в разнос идет. Любопытные рыбы устремляются к крючкам и сеткам, чтобы заплатить собственным телом за безграничное людское веселье, видимо, полагая, что и люди покормят их брата своим мясцом в зимнюю пору, в согласии с законом Архимеда для джипов, уазиков и прочих железных предметов.

То и дело проваливаются под лед транспортные средства. Особенно если они приобретены не по средствам.

Как всегда, любопытные нерпы рвут рыбацкие сети, точно тузик грелку. Когда-то из нерпичьих шкур шили водонепроницаемые шапки и куртки, сам носил такую, сейчас это куда-то ушло. Наверное, дождемся, что нерпичьи манто будут завозить из Греции.

Живущим по-походному коренным северянам не требуется ломать устаревшие бараки и возводить железобетонные сэндвичи: сверни шкуры, упакуй и езжай дальше. Скачи олень, куда не лень! Хочешь быстро ехать, научись медленно запрягать.

Это если олешек в комплекте. Поизвели оленепоголовье наши реформаторы: ломанулись в рынок, не разбирая дороги, обвалили международную торговлю пантами. Ради понтов. Железы внутренней секреции оленей для тибетской медицины могли бы озолотить тундровых жителей, увы! Вынуждают переходить на виагру и вуку-вуку.

Есть грех отцеубийства — один из самых тяжких на земле. А здесь оленеубийство. Чукотская поэтесса, в детском возрасте потерявшая родителей, на всю жизнь сохранила образ «оленя-папы», такой понятный! Я сам вырос без отца, у меня и оленя не было. И тундры. Правда, привязался к теленку от нашей коровы-рекордистки, так его соседка зарезала, я не знал, что по просьбе мамы и бабушки. Долго плакал: «Пришейте ему голову, а то я вас не буду больше любить». Не пришили, а бабушка и вовсе умерла — вскоре после Сталина.

 

3

Как белые ночи настанут, отопление выключат, к новой зиме пора готовиться. В идеале-то клич пионеров пригождается: «Всегда готов!». Да, как бы ни упустить в моем затянувшемся описании, — торговые палатки. Тоже крыша над головой. За две-три минуты их разворачивают работники торговли. Из алюминиевых трубочек и легкой водонепроницаемой ткани. Налетай, покупай арбузы, они, по последним данным, содержат нечто похожее на виагру, а в соседней торговой точке продают школьные принадлежности. Собрать первоклассника в школу — все равно что свадьбу сыграть.

Отгремело трехдневное жаркое лето, осень на дворе. Вдали от городского шума, в лесной глуши стоят палатки геологов, биологов, ле-соустроителей, землемеров, да и туристов многочисленных, кто любит природу больше комфорта. Особенно когда отключено горячее водоснабжение. Не говоря о художниках и любителях видеосъемок, сочинителях и исполнителях походных песен, ювелирах и резчиках по дереву, кости и камню.

Тут и второй эвенский праздник наступает — Бакалдыдяк, большой рыбы. Все тостющие устремляются на Нюкленскую косу. Там памятный знак установлен, на месте высадки Первой Колымской экспедиции геологов. И еще то место славно тем, что отец Иннокентий, его еще архиепископом Аляски называют, молебен отслужил — в непосредственной близи от Магадана, хотя города и в помине не было — XVII век. Он проповедовал среди чукчей и эвенов, алеутов научил плотницкому, кузнечному, строительному делу, и они участвовали в строительстве храма на Алеутских островах.

На 47-м километре Колымской трассы, близ поселка Уптар, известного в прошлом градообразующим предприятием — домостроительным комбинатом в системе исправительных учреждений, найдена стоянка в возрасте четырех тысяч лет. Находка стала сенсацией для археологов азиатско-тихоокеанского бассейна — как древнейшая. Японцы поджали свои тонкие губки и принялись искать общие корни в эвенском и японском языках, а американцы всерьез подумывают над созданием колы «Уптар упса». Штатовцы в войну использовали для шифровок секретной информации индейские наречия. Эвенский язык, думается, для шифровок не хуже. Тут японец-полиглот уже 15 лет расшифровывает на пару с бывшей учительницей народные сказки. (В 2012 году выпустили мы книгу «Сказки из далекого далека», ставшую памятником Зинаиде Бабцевой.)

А я, не археолог, вдвойне ликовал, получив подтверждение своеобразия преемственности жизни на северной земле. Потом хронокопатели открыли стоянку тундропитеков на Ольском плато, где, кстати, многочисленные любители отыскивают полудрагоценные ониксы и агаты, — ей 20 тысяч лет. И я перестал мечтать о поездке к египетским пирамидам: своих древностей невпроворот. Шутка ли — благодаря аналогиям приоткрылась подоплека событий новейшего времени: недаром в последние годы все пустыри Магадана отданы под платные автостоянки, их уже почти пятьдесят. Хоть это и не стоянки аборигенов, но процесс окультуривания идет. На первом этапе деньги материализуются из морского бриза, до поры до времени предприниматели снимают сливки с облака. Если есть масло в голове. И как гусеница со временем превращается в куколку, а затем в яркое мимолетное чудо — бабочку, так и стоянки легко становятся новостройками и долгостроями.

Сложилась благоприятная ситуация, и одна из платных автостоянок, возле «Восточной медицины», преобразилась в место пребывания памятника Ленину (минуя фазу шалаша), с соответствующими садово-парковыми примочками, скамейками, широкой плавной лестницей, незаменимой в качестве коляскодрома для детишек-ходунков. Раньше памятник стоял, казалось бы, незыблемо, на прочном фундаменте у реки Магаданки, возле строящегося собора. Точнее сказать, на месте храма был долгострой — высотка административного здания из спецстали и спецбетона.

Несколько лет зрела-дозревала стройка до окончательного слома на стыке двух эпох. Подоспевшие американцы терялись в догадках, зачем эти непостижимые русские ломают такое неплохое, даже по американским меркам, строение. Неведома и невоспринимаема оказалась детская игра, как ни старался мой сын-переводчик: «А мы политпросо сеяли, сеяли. — А мы политпросо вытопчем, вытопчем!» Вроде и любопытные инопланетяне прилетали на тарелке. На месте храма и долгостроя ранее располагался большой двухэтажный барак с рядом учреждений. Там тебе и ДОСААФ, и редакция молодежной газеты, и юридический институт, и издательство, где я выпустил свою первую книжку. А еще раньше-раньше — контора легендарного Дальстроя НКВД. Возможно, в дальние лохматые времена древний человек одержал здесь победу над самоедопитеком, или как это там у них. История не сохранила.

Вот и в моем теперешнем дворе в центре только что дом снесли — отстоял свое, с полвека продержался. Двухэтажный барак, в свое время — огромный шаг вперед по сравнению с палатками первопроходцев. Домики, так называемые ленинградские, везли в разобранном виде из Питера, и сколько было выпито спирта и самогона на новосельях, да и потом, в пору свального коммунобытия!

30-е годы северяне жили в новеньких бараках, сверкавших радостью, как пасхальное яичко. Уж дышится-то в них легко, не то что в железобетоне или европластмассе. В областном музее как-то выставили картины репрессированных живописцев тридцатых годов, поразила воображение одна из них, с только что построенными бараками в лесу — радостными, светлыми, словно дачи. Хотя и время было лагерное. Лакировка действительности, что ли?

Но прошло полвека, подкатила ранняя барачная старость, уступи место! Барак с печки бряк. Немало питерских домиков, переживших гарантийный срок, уже стерто с магаданских улиц, раздербанено на дачи и на дрова, но и осталось несметно. В сознании одного, другого жителя мелькала мысль оставить для истории хотя бы один барак, открыть музей городского романса времен НКВД. Я как-то думал, что барак — явление сугубо российское, оказывается, нет, именем Барак даже детей называют. Можно было бы на международный уровень выйти, уловив отдаленное общечеловеческое родство.

Один бывший лагерник всю жизнь собирал артефакты — от старой лампы до писем тещи, работницы военизированной охраны. И много чего неучтенного под кроватью. Портреты людей, которые когда-то были на виду и на слуху, да забылись на удивление быстро.

И это тоже благо — забывать. Писатель по черточкам составляет образ женщины из трех, может быть, прототипов, а история из тысяч судеб отжимает три строки. Будь счастлив, если тебя будут помнить хотя бы в анекдотическом образе, перенесут в новый век. От всех усилий одного заслуженного пишущего и снимающего на фото ветерана осталась лишь тонкая книжечка — чтение на вечер перед сном, только ведь не уснешь после такого чтения.

В центре города возле политехникума был так называемый городок ВСО. Там стоял веселый барак — Дом культуры «Строитель», выступали танцоры, певцы — сплошь бойцы военизированной охраны и члены семей. А свернулись лагеря, эстафету подхватила обычная, штатская самодеятельность. Была там библиотека, где украли с выставки мою книжку, а на втором этаже офис писательской организации. Да и композитор за стенкой сочинял песни на стихи местных авторов, называемые рыбой — для исполнения за дружеским столом и в праздничной колонне. Конечно, выдержать такое громкоголосое соседство далеко не каждый может, поэтому он в основном вечерами работал. Легенда гласит, что и певец так называемого «шансона», ныне проживающий за океаном, первые шаги делал в Магадане, и отец его был начальником лагеря, но такую информацию как-то не принято подчеркивать. Вышедшая в люди знаменитость скорее назовет себя украинкой или израильтянкой, чем жительницей Ом-сукчана. И только один из космонавтов да министр сельского хозяйства не отрекаются от города, данного магом.

Да, про Дом культуры, конец истории. Когда уехал всеобщий поэт-любимец, возглавлявший писательскую организацию, чуть ли не на второй день теремок «Строителя», приватизированный «Русским медведем», сгорел, и вскоре его руины снесли, открыв платную автостоянку «Элита». Какой-то долгострой образовался: подъемный кран стоит без движения не первый год. Поблизости барачный переулок Скуридина снесен, и строятся панельные дома, медленно, тщательно, с этажей доносятся тягучие среднеазийские песни. Город разрастается, ботвится, растекается. Жилые дома натыкаются на внезапные захоронения — как было вблизи театра, да автопредприятие в другом месте города залезло на территорию усопших. А еще удивляемся потом, отчего это посетила нас непонятная, неподдающая-ся излечению болезнь, да и автомобили сами собой сталкиваются на перекрестке без видимых причин. Там тоже при прокладке дороги нашли чьи-то косточки.

Удивительную трансформацию пережила недостроенная танцплощадка в парке, побыв крытым рынком, автомобильной стоянкой, пунктом приема стеклотары, затем частью крытого катка.

Есть в Магадане спальные районы, а есть бессонные, если окна выходят на питейное заведение. Надо надеяться, жизнь на предварительно убараченной земле будет нормальная. Особенно если учесть, что человек, именем которого назван переулок, Иван Скуридин погиб в войну смертью храбрых: грудью лег на огневую точку противника. Было это на подступах к Ленинграду, и это еще одна связка между двумя городами белых ночей. Есть такое понятие «храм на крови» — памятник злодейски убиенной царствующей особе. Молодого парня, старшего сержанта, положившего жизнь за други своя, помнят немногие: это не эстрадный певец, не спортсмен, забивший победный гол. Военной кафедре местного вуза было присвоено имя героя, да ведь время идет, упразднились многие подобные кафедры.

Скоро вырастет еще один спальный район. Если подняться по грунтовой дороге по склону сопки, у подножия которой цветет улыбками Хэбденек, справа увидишь довольно большую территорию за высоким забором, а прежде унюхаешь крепкий саднящий запах зверинца. Несколько лет назад здесь жили в клетках соболя и норки, хонорики и песцы, чтобы отдать свои ценные шкурки людям, чья ненасытность превосходит и волчью, и медвежью. Теперь только вороны и вороны кружат по привычке, сея в сырой атмосфере морского берега недоуменные восклицания. А отрезок бетонной дороги — почти идеальный автодром для тех, кто осваивает практическое вождение личного автомобиля.

А уже обнародованы планы построить здесь, в окраинной части города коттеджный поселок для богатеньких буратин. А это значит, никогда не заработают остановленные кризисом механизмы, добывавшие в прежней исторической эпохе рядом, в теле сопки строительный камень. Грохот взрывов и лязг бульдозеров тяжел даже для ушей фанов тяжелого рока. От него поотвыкли рыбы, резвящиеся в устье Дукчи, и птицы, находящие живой корм в приливной волне бухты Гертнера. Еще недавно работал здесь рыбозавод, производящий от пуза копченого палтуса и минтая, салаты из морской капусты и трубача. Одно время пытались его возродить, сменилось несколько директоров, но ничего хорошего не вышло. Но потом, я уверен, на месте рыбозавода что-то вырастет — большое и значимое, что нам не дано предугадать.

На обломках сараев возле театра вырос рынок «Ириян». Лет уж десять, как стоит. И вот узнаю от знакомых торговок — большие государственные люди проговорились: мол, закроем, хватит с вас и рынка «Урожай» в бывшем хлебозаводе. Уличная торговля, даже в облагороженном виде, отжила свое, а на освободившейся земле что-нибудь взойдет стоящее для города, когда туда дойдут загребущие созидательные руки частного капитала. Один прекрасный рынок уже отстроен на пустыре в другой части города, где я гулял с собакой, рядом со школой, где учились олимпийская чемпионка по лыжам и мой сын-адвокат.

На пятачке возле городского стадиона, где была одна из первых платных стоянок, чуть не возвели храм, но построился из модулей, не по дням, а по часам объект-деньгосос — универсам «Магадан», архитектурой напоминающий «Черный квадрат» Казимира Малевича. Весьма удобное предприятие, если ты на джипе и у тебя деньги на пластиковой карточке.

Кстати, за театром, на месте сквера, построенного в честь 60-летия города, тоже лепились безобразные бараки, искусственно состаренные поколением жильцов, которых окружающие охотнее признавали нежильцами, как в Прибалтике часть граждан называют негражданами. Нигде не работают, легко, без комплексов, сходятся, сливаются в экстазе, рожают по восемь-десять детей и охотно позволяют государству воспитывать их, а сами живут, подбирая крошки с детского стола. Там, где дитя недоест, родитель допьет.

Через дорогу от сквера выросло несколько пятиэтажек с цивильными чистыми дворами. Детям раздолье: два аккуратных игровых теремка из бруса, соединенные воздушным переходом на уровне крыши, радуют сказочными формами. Две горки, с которых наш внук съезжал на брюках не без опаски. А рядом игрушечная автомобильная кабина и кораблик на мощных пружинах — в рост ребенка.

Мальчик стал раскачивать машинку и приложился лбом. Правда, я успел руку подставить. Качели там же. Катал малыша с девочкой, я же их и познакомил. Наш побаивался качаться, у него нетренированный вестибулярный аппарат. И слабый иммунитет. А девочку он не боялся, только никак не мог запомнить ее имя. У него оригинальная манера общаться: находит сверстницу и убегает от нее, чтобы догоняла.

Приходила собака с толстым хвостом, когда виляет им, невозможно отделаться от впечатления, что хвост виляет собакой — так мотыляется ее зад.

Все пряничное великолепие из хорошо ошкуренных досок, оказывается, создано для того, чтобы замаскировать приточно-вытяжную вентиляцию: в цокольном этаже соседнего дома располагается первый в городе подземный гараж. Надо ли подчеркивать, что прежде и на этом месте стояли бараки. Когда внуку было два года, мы гуляли возле нулевых циклов. Там было что посмотреть — палки, камни и лужи, куда это кидать. Малыш жаловался на усталость и обратный путь проделывал на руках у деда. У него с рождения болели ножки, он не умел об этом сказать. Уставал так, что начинался жар. Теперь это позади, бегает так, что никто из взрослых членов семьи за ним не поспевает, ровесники из садика не показывают такой выносливости.

В нашем дворе снесли старую, дальстроевских времен, гостиницу, где останавливалась знаменитая писательница Антонина Коптяева. Через несколько лет у властей дошли руки до безобразных руин: здесь возвели игровую площадку и насадили деревцев, привезенных из тайги, там поблизости поселок Стекольный, он расположен в другой климатической зоне — с более крепкими, чем в Магадане, прозрачными морозами и летней недолгой жарой. Каждое деревце стоит огромных денег, и, когда шагаешь возле тонких, трогательных, как первоклассницы, березок; душа наполняется ощущением премиальности бытия. Деревьев в Магадане так мало, что впору каждому присваивать собственное имя.

Приятно было посидеть на скамейке, пока мальчик бесился со сверстниками в игрогородке, соответственно пофилософствовать. Если денег мало, стройка не идет, а слишком много, то это стимулирует лихоимство. Деньги пахнут и липнут, и на них легко поскользнуться. Наши-то строители недавно заявили по телевизору, что работают себе в убыток. Мол, когда-нибудь начальствующая общественность опомнится, воздаст по трудам. Строители — их так мало осталось в городе, и так мало объектов, что эта работа похожа на праздник труда. Не Хэбденек, но все же. И та же красная, как красный день календаря, икра. Вообще-то немного обидно — что День строителя, что День рыбака или День металлурга, а водка все та же, никакой фантазии. Борьба идет за каждый пятачок земли, хотя пустого пространства на Колыме — немерено, на человека несколько квадратных километров тайги и тундры приходится.

Нетронутым пока остался погрязший в ремонтах барак конторы Водоканала в нашем дворе, а двухэтажное жилое строение за ним уже снесено, и замусоренная площадка готова принять что-то иное, возможно, жилой дом нового поколения, кстати, там же, позади, действующая автостоянка, если объединить ее с пустырем, площади хватит на что-то путное.

Граждански активные однодворники уже обращались с подписным листом против коварных планов предпринимателей создать стоянку на месте снесенной гостинцы, о которой я уже сказал. Идея была похерена, однако капитальный гараж на десять боксов за немалые баксы нуворишки сумели возвести, и на его крыше мальчишки среднего школьного возраста играют под протестующие крики владельцев гаражей: мол, не сорвитесь, сорванцы, не оправдайте собственную кличку. Во, гля, как печемся о здоровье деток.

От гаражей и Водоканала полсотни метров до обломков упомянутого свежеснесенного пионерного дома — так иногда называлось это неказистое строение, позоря ушедших в прошлое юных пионеров-красногалстучников, которые «Всегда готовы!» Я знал одного богемного обитателя снесенного дома — журналиста-писателя, его жену-актрису. Театрал, он водил дружбу со знаменитым на весь мир репрессированным певцом, живущем в соседнем доме, написал о знаменитости, Вадиме Козине, большой очерк.

Когда в течение нескольких дней аккуратно ломали этот дом, научились ведь делать это бережно, на уровне второго этажа выломали переднюю стену и потолок, осталось три стены и пол — полная аналогия театральной сцены. Недоставало только артистов, которые, казалось, вот-вот выйдут, и начнется потрясающий спектакль. Про писателя и его семью.

Сюжет примерно такой: блондинка с косой пришла — по известному делу. А он ей метлу в руки — пойдем на субботник. Да, однажды удалось откосить в пору косых осенних дождей. Болезнь была из категории неизлечимых, а он выплыл. Чудо. Ходил по городу — ослабленный, прозрачный блондин, брови и ресницы не имели четких очертаний, кожа бледная, нордическая, вот и сливается с окружающей местностью, залитой магаданским туманом. Он восхищал своей стойкостью и необыкновенной добротой к людям — качества, совершенно необходимые писателю. Он что-то стал понимать в жизни после репетиции смерти. Написал книгу о русском характере, своих замечательных предках-богатырях, о знаменитом соседе.

Второй раз тоже хотел отвертеться.

— Давай, — предлагал безносой, — перекуем косы на строительные мастерки и забудем о нулевом цикле. Мне сейчас никак: надо книгу завершить, вон сколько лет рогом упирался. И что же, псу под хвост? Как же тогда быть с чувством исполненного долга?

Улыбается лукавая. Со смертью не заигрывай, ее не приручишь. Сколько волка не корми, он в лес норовит. А тут еще хуже. Вот и заявил открытым текстом:

— Живым не дамся!

— Расслабься, получи удовольствие.

— А как же насчет последней сигареты? Теперь-то поневоле придется бросить.

— Ладно, уговорил. Вот тебе мое последнее слово: дуй в Москву.

Послушался, поспешил в столицу, к московским корням. Ну и умер через несколько дней, после первомайского праздника. В Москве и похоронен. Жена бы его не оставила в Магадане и мертвого, но одно дело гроб везти и другое — живьем…

Я никогда не забуду, как он зашел ко мне в офис перед отъездом и сказал, что все у него будет тип-топ: выйдет книжка. Был на приеме у важного лица, заручился поддержкой. Словно причастился. От него исходило излучение преодоленной тревоги, мне уже были известны эти последние «прости» моих знакомцев-магаданцев, горький смрад сходящего на нет ракового дыхания.

Важное лицо не исполнило обещание, нашлось другое: впечатлилось красотой вдовы, ее чарующей актерской игрой и интеллектом.

Каждая актриса мечтает выйти замуж за режиссера, а эта сама стала издателем умершего мужа.

Возле того почившего дома стояла старая жестяная, отполированная детскими штанишками горка и песочница, и однажды мы, проходя мимо с внуком, вдруг встали как вкопанные. С замиранием сердца, как в театре, смотрел пятилетний мальчик на детей младшего школьного возраста, которые вбегали на горку и десантировались с нее, железо взвизгивало и стонало, как рассерженная болонка, а песок шуршал из глубины. Под ногами ребят челноком сновала неугомонная, до глаз заросшая серой шерстью собака, и я удивлялся, как никто из мальчишек не задел ее ногой. У них компания — снюхались, слаялись и спелись.

И вдруг мне показалось, что мой малыш последует заразительному примеру четвероногого существа, бросится по следам мальчишек, не обладая скоростью и ловкостью дворняжки. Если его не собьют, собака приревнует и укусит. Я прижал ребенка к себе поплотнее, и мы еще долго смотрели на веселую возню. Теперь здесь тишина, лишь мусор тонким слоем — идеальное место для новой, продвинутой или даже элитной стройки. Но прежде постоит пустырь — чтобы земле продышаться. С каким удовольствием набрасывается колымская природа на такие вот брошенные места, в том числе целые поселки, откуда люди ушли вместе с добытым золотом. Оглушительным цветом буйствует иван-чай, дурманят голову полынь, пижма и багульник, а затем и проливает благородную кровь голубика. Ни с чем не сравнить букет прошлогодней брусники — безвинного вина. А лиственница из крохотного семечка взметается ввысь светло-зелеными лапами, словно невиданный ласковый зверь.

Магаданская земля, как ее ни окультуривай, дикая. Оккультная. Морковь посеешь на грядке, так ее трехэтажным слоем забьет мокрец. Выпалываю мокрец, штабелями кладу. Сосед смеется в черные усы: мол, вы это, небось, выкидывать собрались? Ни в коем случае! Поперчи, посоли — отличная начинка для чебуреков. Сочно, вкусно и полезно. А морковь можете не трогать, пусть себе растет, бойцовский характер вырабатывает!

Мне подумалось, что если бы я засадил грядки мокрецом, нашлась бы какая-то янычарская морковь и забила его напрочь.

В том измученном дождями и снегопадами двухэтажном барачном доме жила кошка приметной маскирующей раскраски, словно в десантном камуфляже. Мы с внуком любили рассматривать четвероногое семейство — двух ее худых котяток. Стоило неловко моргнуть глазом, оно исчезало.

— У нас с мамой тоже был кот грациозный, — говорил мальчик о бесшерстом сфинксе, гостившем в семействе три дня. Как он понимает это заковыристое слово «грациозный»? — Ну, он мой друг, — пояснил Игорек. Необычный для Севера, горячий на ощупь кот отличался пугливостью, но по сравнению с дворовыми котятами-заморышами — он смельчак.

Слабенькие глазастые котики, куда они подевались, когда люди сломали отживший свое дом? Наверное, кто-то взял их в новую квартиру, — предполагаем мы с мальчиком и жалеем, что так и не удалось ни разу погладить их по короткой разноцветной шерстке. В новую-то квартиру как въезжают — сначала кыску пускают на энергетическую разведку и для нейтрализации негативных излучений. Кошки — «охотники за привидениями» животного мира.

Правда, коренные жители обходятся без Мурок и Васек: повседневно общаются с духами земли и огня по своим технологиям. Мальчик кивает головой, хотя я и рта не раскрыл. Понял без слов. С трех лет он слушал в исполнении мамы и засыпал под произведения местной сказительницы из только что изданной книги, отмеченной королевской грамотой, полюбил и автора — после того, как побывал в домашнем музее, в юрте, установленной для души во дворе каменного дома кудесницы. Угощался свежей икрой и рыбой, а это самый доходчивый язык меж людьми, не считая оленьих языков. Он, как музыка Баха, не нуждается в переводе.

Как-то я показывал ребенку мультфильм по мотивам эскимосских сказок. Обычно молчу целыми днями, а тут разговорился, фраза за фразой, и горло забилось чем-то вязким, словно клей БФ-88. Стал скашливать и вдруг хоркнул, словно ездовой олень, вытолкнул пробку из горла. Повторил, повел голосовыми связками вправо-влево, и получилось горловое пение. Надо же! Слушай, малыш, запоминай, приобщайся к тундрокультуре! Не пропадешь, если артист, среди артистов. Если кричит, пролетая, чайка и одновременно с криком вырулит из темного двора ворон, то этот дуэт напоминает носо-горловое пенье, этим внука не удивишь. Одно его огорчает: никак не получается взлететь вослед.

Я недавно понял, как важно то, что слышит ребенок, засыпая. 13-летний студент Казанского университета признался в Интернете, что мама еще до рождения долбила ему таблицу умножения. Потом, научившись говорить, он воспринял арифметическую мудрость с голоса и заучил с первого раза. Теперь он продвинутый математик. А что большинство магаданских ребят, кроме пьяного мата, слышит? Правда, мама моего внука перед рождением проходила с ним Моцарта и Баха — она в детстве посещала музыкальную школу, а ребенка отдала в секцию карате.

От свежеснесенного барака идем к зданию юридической академии — частный случай строй-ломайной теории. Не пришлось сносить бывшую школу сельскохозяйственных кадров. Просто сменили вывеску. Юристов теперь учат в нескольких вузах Магадана, и я не устаю поражаться, сколько дипломированных дознавателей, следователей, судей, прокуроров в городе, а ведь преступники — сплошь самоучки — нередко уходят от квалифицированной погони. Их освобождают в зале суда из-за недостаточности улик, или награждают условным сроком. За одного строителя финансовых пирамид вступился европейский суд, а сколькие расстались с мыслью о неуязвимости только благодаря правоохранительным органам других стран.

Чем еще памятно здание юридической академии — с торца находилась маленькая конторка загса, там был внесен в списки рожденных мой сын, отец моего внука, а потом был магазин «Золотая птица», где я покупал куриные яйца и конфеты «Птичье молоко». Теперь осталась только лесенка из восьми ступеней: упирается в стену, а дверь замурована. Внук становится возле нее и всякий раз не может скрыть изумления. Да и я, честно говоря, в полной прострации от навеянных символов.

Мальчик идет возле здания по поребрику, ему нравится сохранять равновесие. Я успел прожужжать ему уши: мол, здесь учился твой папа, и ты теперь — не только сын историка, переводчика с английского, но и юриста. Ему это как по ярару. Гораздо интереснее, почему в Школьном переулке сегодня маловато машин. Так ведь выходной, студентам тоже нужно отдыхать, — объясняю, беря мальчика на руки.

— Я тоже, когда подрасту, буду учиться!

— Конечно. А кем хочешь стать?

— Героем… Ну, надо изучать приемы карате, у-шу, — и вдруг как-то не по теме: — Деда, ты чувак!

Почему-то малыш не стремится стать человеком-пауком, как детсадовский приятель Артурчик. Наш через год пойдет в первый класс и уже сдал в садике тест. Теперь их уже в таком возрасте сортируют. Оказывается, наш мальчик — самый умный в группе, силен в логике и правилах дорожного движения.

Уже упомянутый писатель из барака, которого уж лет десять лет нет на земле, похоже, мечтал о Париже, недаром изучил французский язык, как и жена его — звезда магаданской сцены. Издала посмертный томик мужа, заодно и два собственных поэтических сборничка. Из Магадана писателю удалось бы перебраться в Москву, у него там была забронирована квартира, и мечта позвала бы в Париж, а уж оттуда неминуемо потянуло бы в Магадан.

Кстати, один театральный режиссер, наш бывший соотечественник, а потом гражданин Франции, приехал из Парижа в Магадан и какое-то время, пока хватало куража, ставил в театре пьесы.

Он явился публике в бархатный магаданский сезон. А ведь когда-то варили у нас темное бархатное пиво «Магаданское». А в смысле погоды эта пора на самом деле — подобье наждачной бумаги, народ кучкуется, любуется друг другом, показывает побочные таланты. Кто-то демонстрирует горловое пение, кто искусство засолки икры, один психолог побывал в шкуре шамана, а живописец на фоне своих осенних картин поет под собственную гитару битлов с магаданским акцентом. Коричневая ржавая трава, бурьян дала ему вдохновение. Рядом сидит красавица дочь — журналистка радио. Она брала у меня интервью, и не раз, и мне все хотелось поразить ее блеском оставшегося на донышке ума.

Режиссер исполнял на вечеринке песни под другую гитару мягким вкрадчивым голосом, грассируя. Французский язык до того хорош, что струнный инструмент, настроенный на полтона ниже положенного, и голос поющего, похожий на французский поцелуй, не портили песенку, окрашенную во все цвета радуги, кроме голубого.

От парижанина пахло шахматами. Шахматка была изображена на колготках его пассии. Деятеля искусств принимали на «уга» в угловом доме, где какие-то оригиналы открыли трактир, там собирались поэты, музыканты и мастера художественного свиста.

В те дни обанкротился магаданский пивзавод, лелеемый губернатором до своего смертного часа, пока не пал в центре Москвы от рук наемных убийц. В здании завода поселилась фирма мобильной связи, на крыше построена заметная башенка антенны, примерно одной высоты с куполами храма неподалеку. Но это случилось потом, спустя несколько лет. Не удивлюсь, что одна из разрушенных птицефабрик перейдет со всеми потрошками и эмблемой — «Яйцом» другой мощной системе мобильной связи — МТС. Этот символ многих заставляет вспомнить поговорку о яйцах, которые не следует хранить в одной корзине.

Выстрел грянул на Арбате. Поговаривают, что целили в Шапку, но он гибкий, пригнулся. А Цветков, при его габаритах — словно притянул пулю собственным биополем. Общественность жаждала проститься с «Бульдозером», и бывшие соратники чуть было не привезли в Магаданский музыкально-драматический театр гроб с телом государственного деятеля на несколько часов, чтобы затем вернуть и зарыть на Новодевичьем. Что-то помешало, думаю, нельзя было терять темпа, заданного на самом верху.

Тут как раз генерала Деникина решено было из Франции перезахоронить в России, под шумок Ленина чуть не вынесли из мавзолея. Генералов у нас любят. Магадан — уж насколько небольшой город, а с десяток наберется. Хорошо, что без армий и дивизий.

В тот же год, неделями позже, 29 магаданцев погибло от употребления технического спирта, чем город еще раз печально прославился на всю страну.

Через год режиссер-француз уехал, переполненный впечатлениями выше кадыка, присоединился к тем, кто любит Север издалека, и чем дальше, тем крепче и горячей. А местная гордость — народный артист, напоминавший голосом артиста Трошина, задушевно певший в трактире, через три года умер на операционном столе.

Как-то американец с Аляски приезжал русского ребенка усыновлять. А с ним мальчишка пятилетний. Шустрый, общительный. С американцем по-английски разговаривает и с нашими пацанами находит общий язык. Где это он так наблатыкался? Никогда не поверю, что в Штатах учат великому и могучему. Верно, — отвечают. Парнишка-то наш, русский. Сирота. Его американец в поселке Сокол усыновил, а теперь за собой в поездки берет. Второго ребенка в детдоме присмотрел, любят америкашки большие семьи, да за грехи им Господь детей не всегда дает. Больно они с окружающей средой намудрили. Кустика не найдешь уединиться.

Ах ты, мать-черемуха! А ведь вот оно как все кувыркнулось-то. Аляска тоже когда-то, сто лет назад, русской была. Усыновили, и ее… А железный занавес поднялся, тысячи американцев с Аляски инстинктивно устремились в Россию: пили водку, закусывали икрой, парились в бане, наших невест переманивали. Наши-то бабы готовы за кого угодно выйти, лишь бы не пил. А что удивляться — и Брюс Уиллис, и богатеи ихние — поскреби, и вскроются русские корни. И даже миллиардер, который поисковую систему ГУГЛ придумал — на самом деле бывший одессит.

Когда люди покидают Магадан, холодок бежит по спине друзей. Обнажаются и без того безлюдные пространства суши, мало пригодные для жизни. Кто-то должен их активировать, словно компьютерные программы. Пожить и умереть, и чтобы дух печальный призрачно, словно с похмелья, бродил из века в век, приманивая живых. Сколько прекрасных людей уходит навсегда, распадается на атомы и излучения. И эти молекулы и корпускулы, эти волны, существуя в земле, пусть не делают ее живой, но ослабляют ее гибельный заряд.

Тот, кто на Севере потерял близкого человека, ощущает нечто недоступное чувствам и разуму жителя материка. Это нечто заставляет предавать покойников земле, но не мерзлоте, где они остаются нетленны, подобно мамонтенку Диме. Отправляют самолетом на малую родину в цинковых одноместных лодочках, словно груз 200 с войны. Ушлые ребята однажды под видом покойника перевозили на материк в гробу красную икру. Только с весом промахнулись — гроб выскользнул из рук носильщиков, и вид икры вызвал у всех острую водочную жажду. У нас тяжеловесы-мужики бывали, конечно, но редко. А эти гробы весили больше, чем среднестатистический магаданец. Это американцы отъедаются до 400-килограммовой отметки, австралийцы. Но у них как-то не принято везти через всю страну покойников.

Один из нескольких Степановых, из журналистской братии, во времена «железного занавеса» в зарубежной поездке поставил в тупик организаторов, съедая на обед трехкилограммовую кетину и две булки хлеба. А продолжение было ужасным: раздавил унитаз собственным весом и серьезно поранился осколками. Но таких тяжеловесов немного. А то бы не пройти им по зыбкой почве тундры.

Эвенская традиция — не хоронить в земле. Сжигают тела. У приезжих такое не стало привычкой. Правда, люди горят. Помню, в столкновении с бензовозом неподалеку от Магадана заживо уничтожена огнем маленькая девочка с бабушкой и дедушкой. Или вот вахтовка горняков стала импровизированным крематорием для рабочих, едущих со смены. Настолько прочным оказался самодельный фургон, его двери из лиственницы и замок на двери, закрываемый снаружи. Сами строили, для себя. На свою голову.

Была и попытка самосожжения, тот человек, называвшийся фермером, в конце концов, взорвал себя в центре города. Он хотел, может быть, подспудно собственным пеплом жертвенно посыпать неприветливую магаданскую почву для дальнейшего плодородия.

Или вот помню, была студеная зима, приходилось кутаться и класть в постель бутылки с горячей водой, но мне дали технологию восстановления терморегуляции, причем без таблеток: путем перекрытия кислорода и налегания на сало. И я обрел внутреннее тепло. Из тех времен ярче всего запомнилось вот что: в одной стране, приближенной к экватору, повадились люди самосжигаться. Чуть что — обольются бензином и горят живыми факелами в знак протеста против уродств и несправедливости жизни. А в это время на магаданской электростанции заканчивался уголь…

Да ладно, что плохое вспоминать?

 

4

В каждодневной жизни аборигена Севера одно из центральных мест, как уже было сказано, занимает шаман. Под звуки бубна родится он и умирает, общается и с духами изнаночного мира, и с живыми биороботами. Есть уже анализ колокольного звона православных церквей: и врачует он, и структуру атмосферного воздуха улучшает до благотворных человеку показателей. Звуки колоколов записывают нотами. Шаман бьет в бубен, как в табло, вернее, бил, теперь профессионалов, возможно, и нет вовсе, я не слыхал о таких в Магаданской области, разве что в фольклорных ансамблях звенит погремушкой для праздной услады зрителей, это заразительное музицирование, наверное, можно передать на обычной нотной бумаге. Но есть еще нечто, не познаваемое без боли.

Когда мой сын был маленьким, он часто играл один и разговаривал с игрушками и с какими-то невидимыми глазом существами, а когда подрос, перед самой школой писал значками, мало похожими на буквы. Я показал ему инструкцию для кофеварки на японском языке. Вид иероглифов вызвал вопль восторга. Глядь, всю инструкцию перекатал. Спустя годы внук вырос, обожает играть один, наполняя комнату звуками непонятной мне, словно инопланетной речи. Прошу перевести. «Тебе этого не понять», — спокойно так, бесстрастно, вовсе не оскорбительно для деда новой формации.

Помимо биений бубна, у шамана есть еще слова на неведомом языке, комбинации звуков, понимаемые как людьми, так и духами. И, быть может, такими человеко-единицами, как мой сын и внук.

Но где эти тексты? Спрашивал безответно не только в Магадане, но и на Алтае, куда занесла капризная судьба. Время, не без помощи НКВД, смыло самую сердцевину шаманства. Шаманские знания передавались из уст в уста, и постичь их может далеко не каждый, только избранный и посвященный. Некоторые, например, не только видят нарисованные на доске сокровенные линии, но и слышат их. В сплетении мелких веточек эвенского леса заключено нечто — заслушаешься. Это уж вы мне поверьте.

Несколько лет назад в пору всеобщего помешательства, именуемого выборы сердцем, когда организаторы были готовы прибегнуть к услугам оккультных сил, шаманы были бы кстати. Кто-то из пиарщиков придумал в те дни провести молодежную акцию. На выплеске, на выкрике. Карате, ушу, укушу. Где-то так. Студенты должны были встать на площади, сделать руки домиком и выкрикивать лозунги. Или речевки. Или и то, и другое. Имя кандидата. И что-то еще. А что именно? Что получится? Нет-нет, не надо это дело пускать на самотек, это твердо зазубрили деятели политпроса.

Так вот эти публичные заклинания поручалось придумать мне, пресс-секретарю. Уж такая у меня была шаманская должность.

Папа мальчика, мой сын, выяснилось, болел шаманской болезнью, когда работал вахтовым методом и жил вдали от города, в глухой тайге, возле таинственной горы, напоминающей исполинскую крышку гроба, с озером, не промерзающим при минус 60. Люди говорят, когда-то в стародавние времена там был похоронен шаман. Разрыли гору. Шаман им не нужен. Искали золото. Добыли сто тонн.

Папа мальчика недолго поработал там, не выдерживал перегрузок. У него отобрали спецовку, как у всех, кто покидал вахту, утилизовали кремацией и похоронили пепел в специальной капсуле. Какая-то радиация или гравитация там съедает, слизывает человека, словно леденец. Или летающая тарелка, не понятно. Но колбасило его крепко, не как вареной колбасой за 2–20, а гораздо круче. Как самым дорогим микояновским сервелатом. Были видения, и жар, перед которыми Жан Мишель Жар — не больше чем нежная Александра Пахмутова. Сын потом искал похожее музье, тысячи дисков перебрал — и тибетскую храмовую музыку слушал, и бурятское мление, и якутский эпос, и эвенское горловое пение, и просто художественную отрыжку. Хомуз купил, научился. В глаза лучи пускал разноцветные, дрожащие, мерцающие в такт летающей тарелке, нарядившейся елкой. Бегущие строки сочинял. Ты к ней, а она от тебя.

Шаманскую болезнь не вылечишь шампанским. Она неизлечима. Проснись и пой, как говорится. Искал бубен, да нашел даму бубен, мальчика родил, чудо-малец, молодец.

Сам я тоже болел, когда неосторожно употребил кижуча семужного посола. Слушал тогда насмешки мух и сочувственный шепот мышей за стеной. Это называется болезнь болельщика снежного поло. Непонятного пола. Камлал потом за любимую команду, и множество камлало в унисон.

Эвены гадают по оленьей лопатке. Это не шанцевый инструмент, это косточка такая. Очистят от мяса, над теплом костерка держат. Она трескается, образуя узоры. Глянет оленевод, словно на ГЛОНАСС или GPS, трубочку выкурит, поразмышляет и говорит, за какую сопку убежали отколовшиеся олени. Именно там их и находят.

…Кофе я выпил утром, на сутки волос дыбом стоит. Одеяло купил овечье. Оно блеет и бодается. Подушку, набитую перьями ворона и орла. Она ерзает, спать не дает. Вдруг выпростала из наволочки перья, сложила в крылья и улетела. За ней синтепоновая подушка на метле. С таким понтом!

И подумал я: а что если опишу все как есть, да напечатаю в журнале? Как раз с базара возвращался, мимо бывшей «Золотой птицы» проходил, где лесенка упирается в замурованную дверь с неприличной надписью.

В этот миг земля под ногами как дрогнет, словно подножку мне ставит. Так я и припал на четыре точки, как учил покойный генерал Лебедь, внук царевны Лебеди. Упал, отжался. Гипс! А вот я отжаться никак — силенки нет. Да меня ж 11 лет, как с воинского учета сняли, да и не служил никогда. Пакет с провизией у меня упал, звякнули банки с рыбными консервами и тушенкой, хрустнули пакеты с макаронами и горохом, шевельнулись картофелины и куриные окорочка, а мороженый макрурус, 1280 граммов весом, из пакета высунулся, как любопытная Варвара. Ну, ясно, неспроста это, очередной подземный толчок, понял я этот намек. Увидел вблизи асфальт, он мне оленью лопатку трещинами напомнил. Вот что мы сделаем: вначале похороним дом, кремируем, а пепел развеем над огородом. Похороним автостоянку и асфальтовую дорожку к ней. Зароем чаяния и отчаяния.

И родимся заново.

Грубый хриплый голос раздался:

— Вот если б ты был эвеном!

— Вот как… Что надо сделать? Креститься? Обрезание?

— Бубни!

Что ж, бубню, мне это не трудно. Я всегда бубню, меня за это в школе дрючили, а сейчас научился публично выступать за милую душу.

И тут земля мягко выгнулась, поставив меня на попа.

— Ты свободен!

Что это было? Землетрясение? Техногенка?

Земля тихо разверзлась, взлетели на уровень второго этажа кирпичи, тесанные из базальта, каменные топоры, пыхнули фонтаном костной пыли, и глазам явился самый настоящий мамонт, каким видим его на картинке. Фыркнул и протрубил в хобот:

— Клон! Слон! Климата Клим! Комплимент! Камлал, мла! Клондайк! Клал! Клен! Кулан! Кулон!

Не шутите с бубном, братцы! Бум-бара-бум-бар-бум бар-бум!

Бум-бу-бу-бу-бум!

Надписи на бубне расшифруйте. Бывают пытливые от природы, для них в средневековье строили пыточные камеры. Если взять стократную лупу, можно прочесть мелкие буквы. Они вьются кругами, годовыми, вековыми кольцами. Не всегда понятные значки, но если их сканировать, пропустить через антивирус Касперского, то можно прочесть в поляризованном свете:

То не ветер ветку клонит… Клюю-клю-клюв! Мой любимый черный слоник Пью-пью-пьюфф!

…Конечно, автор немного приукрасил. То был не мамонт. Обыкновенная заурядная вещь — летающий столовый прибор в виде бубна. За 19 тысяч рублей. Из Красноярска.

Дан-н-нг-кга! Да-да-да!

 

Соло для флейты с крысой

Я тут сказку начал сочинять…

Крыса-мать говорит крысенку: «Ты мой лапочка, спи, котеночек».

Или вот недавно пытался утешить плачущую Анютку, пяти лет: «Не плачь, зайка, нос покраснеет». Она обиделась, зарыдала: «Я не зайка, я котик».

Да и девочки постарше — тоже концерт-загадка. И с ними надо нежно отыскивать подходящие, не ранящие слова и выражения с упреждением в несколько шагов. Кыска, там, мурка, мурлышка, пупсик…

Ну, думаете, о кошачьих речь. Вот и нет. О грызунах.

Захожу как-то в гости в приличную квартиру, а там мыши бегают. Шустрые такие мультиплексы. Мне неудобно вообще-то вмешиваться со своим уставом в чужой домострой, но имидж прямого, рубящего наотмашь правду-матку бруталиста не дает промолчать. «Что-то мыши у вас бегают», — говорю. Хозяйка хоть бы поморщилась. Глазом не моргнула. Нет у них никаких мышей, — отвечает. Смутила она меня, не знаю, как выйти из просака. «У вас, наверное, с глазами что-то, — задумчиво продолжает женщина. — Вы бы к окулисту сходили. К офтальмологу. Проверьтесь, а то мало ли что».

Я заулыбался — для поддержания разговора. Потом вижу: не шутит. Пошел к глазнику. Женщина очень милая, сама доброта. Поговорили с глазу на глаз. Говорит: катаракта, лечиться надо. Ну и глаукома. Час от часу не легче. Выписала специальные лечебные очки зеленого цвета. Сразу вспомнилась сказка про изумрудный город, которую мы полюбили с маленьким сыном тридцать лет назад. Железный Дровосек, Страшило, Тотошка и Гудвин, великий и ужасный, который придумал зеленые очки выдать всем жителям. Возможно, он тоже был офтальмологом. Только с социальным уклоном.

Почему-то кошки вызывают умиление и успокаивают сердечную боль наравне с сочинениями Моцарта и Бетховена, а домашняя крыса пасюк большинство приводит в оторопь. Волосики на руках и ногах дыбьем встают, и голова дергается в рвотном рефлексе. Что-то должно случиться в тебе, женские гормоны взыграть или чувство голода сублимироваться, чтобы пригреть на груди змею. А ведь был один колымский узник — в камере-одиночке подружился с пауком. Да не он один, ведь кто-то же, не от хорошей жизни сочинил про человека-паука, спайдермена. Теперь мальчишки в него играют.

Паук плетет и плетет паутину, а ведь и у человека есть паутинная оболочка головного мозга. И все мы теперь в паутине по самую макушку, паутиной Интернета глобально сопрягаемся с паутинной оболочкой мозга. Бывает, она воспаляется, как у моей матери, царство ей небесное! Долгие годы из-за болезни она слышала шум и разговоры, недоступные для понимания, будто на инопланетном языке. Возможно, в разговоре участвовало и паучье племя.

Однажды я видел на даче, возле «Орбиты» паучка с отчетливым крестиком на брюшке, он висел на паутине, идеально открытый для обзора. Навел на него цифровой фотик, а крестовик как в черную дыру шмыг. И я вспомнил свою старую мать в толстом пуховом платке: день и ночь вяжет она для двух сыновей и внука теплые носки, свитеры и жилеты. Тут и правнук появился, да жизнь ее уже кончилась.

Один жилет сохранился в семье, и я сижу в нем сейчас за столом в комнате, пронизанной холодом, словно затем, чтобы не забывал мать и тепло ее рук. А иной раз слышу в тишине ее зов: «Вова». Правда, меня и мой сын, когда у себя в академии, окликает: «папа». Знаю, что его нет дома, а все равно брожу из комнаты на кухню, ищу. Может быть, землетрясение случится? Помнится, перед землетрясением наш кот тоже проявлял беспокойство.

Года два назад что-то произошло с моим здоровьем, очередная поломка. Мне будто накинули на губы сетку: мелкие ячейки, паутинная толщина: дает о себе знать при разговоре, а если что-то жуешь, жмет на губы. Будто тебя в сеть поймали, как рыбу. Потом это прошло. Причина и прозрачна и запутанна — что-то с головой, как сказала сноха-доктор. С той же паутинной оболочкой. То слепну, то не держу равновесие, и даже дома, бывает, мне лучше идти по стенке, словно по палубе в шторм. И мои внутренние корабельные крысы в смятении: вот-вот покинут корабль, если поймут своим крысиным нутром, что человек-судно тонет.

Да успокойтесь вы, трезво гляньте вокруг. Как знать, может быть, и ваш, достойный с человечьей точки зрения вид у крысы вызывает реакцию неприятия?

Взаимность — явление редкое. Ну, видел я вблизи лесную крысу. Глаза у той, как в песне — три карата. Молодая поэтесса приносила. И целовала ее взасос. Такая у нее любовь ко всему живому. Звала девушку Крыся — есть в Польше такое подходящее женское имя.

— Муж, дети есть? — спрашиваю.

— Нет.

— Ах ты, лапка…

Если честно, была реальная крыса в подвале конкретного офиса, где наше писательское сообщество снимает угол. Какая-то особенная зайка. Крыска. Не такая голохвостая, как все. Мутант, что ли? В подвальном туалете труба подтекала. И она там тусуется, зайка. Туман, конденсат. Что там нашла, мазохистка? Спасалась от обезвоживания? Там еще электрическая пишущая машинка «Ятрань», совсем целая, заставь на ней кого-нибудь работать, возможно, путное сочинение получится.

Тут о морских крысах написал бывший первый помощник капитана, а капитана я помню, с его женой работал вместе, а потом с зятем. Дочку его знал. Тоже журналистка. Псевдоним Барракуда. Только тронь, и пружина воспоминаний с механической четкостью выдаст весь набор своих слайдов. Не зевай, успевай стряхивать виртуальных мурашек со спины.

В туалете запас старых журналов «Смена» двадцатилетней выдержки. Четвероногая интеллектуалка основательно поубавила его — они такие, что не только поедать, но и читать их можно. На крысоловки реагировала своеобразно: аккуратно, как заправский сапер, если так можно фигурально сказануть, разминировала их. Отравленную приманку если и трогала, так реальное противоядие выработала. А завести бойцовую кошку хозяевам офиса никак не удавалось: две серенькие погибли одна за другой в неравной борьбе. Пробовали клеем крысу приклеить, есть такое суперсредство, не вызывающее восторга у Гринписа. Но приклеилась не крыса, а кыса. Как она мяукала! Потом вискасом здоровье восстанавливали.

Крыса всех интеллектом задавила. Будто бы на самом деле вела генеалогическое дерево от лабораторной живности, на которой американские биотехнологии испытывали секретное средство для спасения человечества от Армагеддона и коммунизма вместе с Брюсом Уиллисом, который теперь готовится сыграть без грима роль Ленина.

Женщина-уборщица, из старших инженеров, Капитолина Ивановна, посещавшая курсы пользователей персональным компьютером и параллельно несколько месяцев ведшая неравную борьбу с безденежьем и животными из дружного отряда грызунов, встретилась с противником в подвальном туалете и стала выгонять братьев меньших, даже, грубо говоря, дрючить, даже, если получится, морально убивать. Ну, без зла, конечно, ничего личного. Просто работа такая. Да и времена — со счетов нельзя сбрасывать, ужесточились — человек крысе волк. Плюс растущий дефицит продовольствия в мировом масштабе. Плодожорка, уничтожившая урожай яблок в Китае, вызвала лавинообразную нехватку продовольствия в планетарном масштабе.

Тут, конечно, и международная обстановка роль играет и значение имеет. Китай приблизился реально, навис над Дальним Востоком России. Со своими морально-психологическими и гастро-деликатесными ценностями. Некоторые крайнесеверяне уже переняли корейскую моду собак кушать. Недаром хот дог — горячая собака — фонетическую дырку в голове пробил. Хот дог — никакая не собака, но в поселках на трассе бичи всех собак поели — и лаек, и овчарок, и болонок. За кошек принялись. Хот дог, ходок. Ходоки — это мы проходили, вроде.

Но китайцы и крыс едят — только за ушами пищит. Деликатес. Это ведь они придумали Год крысы. Вовсе не из платонических соображений. Того и гляди, у магаданских гурманов сработает эффект подражания. Лягушек мы уже лопаем, французов перещеголяли.

А крыс? Если водки побольше, соуса? А начнут в гастрономе продавать, взвинтят цены…

Моя мать рассказывала, что в Сибири ее чуть мышами не накормили: полная сковорода, в белом соусе. Больно хотели в это семейство замуж взять — миниатюрную такую девушку, косы до пят. Как-то не срослось, а то заделался бы я мышеедом, так сказать, отечественного призыва.

Признаться, самое сильное впечатление у меня осталось от тренировок китайских военнослужащих на выживаемость. По телевизору видел. Их подвешивают в петлях за шею. Глазами узкими щурятся, улыбаясь. Куда до них йогам. Висят, и хоть бы что. Горловое пение, небось, беззвучно исполняют. И никакой не трюк! Тренировка! Наверное, о любовницах мечтают, которых они обязаны зарегистрировать в отделе кадров. Да, после этого испытания они кому угодно голову откусят. Не только крысе, но и кроту. И туляремия их не берет.

А та крыса из подвала тайным ходом в стене просочилась этажом выше. Незадолго до этого в подвале случилось настоящее наводнение. Ну, пар шел, конденсат тек. Замкнуло. Кое-как выпутались. Так и непонятно, кто там натворил бед, кто спасал. Во всяком случае, крысу стали огораживать столешницами, поскольку в конторе ремонт и замена мебели, и всякого деревянного и пластмассового добра хватает. В группу захвата втянулось большинство штата этой женской конторы. Некоторые из обычного любопытства. Немало таких, кто ни разу в жизни не видел крыс. Слонов в зоопарке — сколько угодно, а крысы там, хотя водятся, на людях не показываются.

— Ну, давай, миленькая, сейчас я пощекочу твой розовый животик! — неистовствует Капитолина Ивановна с импортной шваброй в руках. На шум выходит поруководить начальница конторы. Видит крысу, а та беременная! Умная такая, судя по царственной посадке головы, того и гляди потребует декретный отпуск.

— Что хотите, делайте, но не троньте, пусть живет, — приказывает начальница. — Ни в коем случае не убивайте. И не пугайте, а то она здесь родит!

Приказ — это хорошо. Стало быть, с подчиненного вся ответственность снимается. Откуда-то появляются новые импортные швабры и пылесос с водяным фильтром.

Грызунью вытесняют (термин ОМОНа) на улицу, и она тут же исчезает, как бы сказали военные, с экрана радаров. Вспышка справа, и сливается с окружающей местностью в экстазе.

И тогда срабатывает память аналогий. Где же та молодая поэтесса с крысой в кармане?

Звоню:

— Как себя крыса чувствует?

— Не знаю. Отдала крысу.

— А что так?

— Кормить нечем.

Ах ты, лапка! Уж не китайцам ли? Кыса ты моя, сердобольная!

Теперь-то это в прошлом. Но душа требует порядка в мире. То здесь, то там. Бывают времена, вдруг приходят в голову блестящие решения проблем, которые вроде бы не должны меня ни в коей мере волновать. Музыка льет с небес в апрельский день, солнце играет, катит с цвета на цвет калейдоскопом. Изгнание крыс! До жжения в пальцах хочется показать для начала фигу, затем взять флейту и сыграть одну из мелодий, медленных и печальных, фрагменты которых запечатлелись в моей забубенной памяти. Это собственно не мелодии, а отдельные фразы. Если бы я умел играть, вряд ли бы впечатлил энергичных животных.

Я помню с детства, а прошло уже более полувека, как бегут по паркетным дощечкам сцены театра балерины, такие легкие и воздушные, а на самом деле сильные и выносливые, как сельские почтальонши в кирзовых сапогах, бредущие с толстой сумкой по осенней непролазной глине.

Мышиный король из сказки — он ведь в первую очередь король, а уж потом мышиный. Я был еще мал, чтобы замахиваться на высокие сферы и пугался собственных мыслей, как ворона куста. Меня тянуло назвать героя сказки мышиным генсеком, соответственно историческому моменту.

Да и сам я, в силу возраста, будто бы погруженный в просторы сказки, чувствовал себя мышью — безымянной, отнюдь не прима-балериной, а актрисой второго, третьего плана, питавшей огромную зависть к коронованной особе. Потому говорят — мокрый, как мышь.

Флейтиста мне найти не удалось, все специалисты разбрелись по злачным местам, а вот до флейтистки Оксаны получилось достучаться. Бывшая магаданка проживала теперь в соседней стране, вольном городе Одессе. Объездила весь белый свет с гастролями, на родине Моцарта получила первый приз в конкурсе «Золотая флейта».

Как она оказалась в Магадане, остается только догадываться. Версий много, и самая экзотическая из них — угон самолета псевдотеррористами.

Оксана пошла по местам боевой славы и дала несколько неофициальных концертов в узком кругу, настолько узком, что некоторым разжиревшим туда не протиснуться. Как узнаваема она была по манере нервно позевывать и прикрывать рот тыльной стороной ладони. Когда-то давно я прозвал юную учительницу музыки «Ой, дивчина, шумит Ганди».

И тут мне пришла мысль проверить сказку былью, возможно даже болью. Я напомнил о музыканте-крысолове и, как бы шуткой, вызвал женщину к барьеру. Не знаю, что на меня нашло и что на нее, ведь в те времена повальной эйфории я никогда не обращался к ней напрямую, только через ее парня, а их было несколько, и двоих уже нет в живых. Моя жена тотчас сдружилась с Оксаной, едва переехала вслед за мной в Магадан. Такая у нее была манера связывать меня по рукам-ногам живыми кандалами. А старость перевела нас всех на беспривязное содержание.

Флейта в год крысы — мистика. Но с рациональным в подоплеке, ведь рац — это же по-английски крыса! Дайте словам столкнуться смыслами и увидите в блеске и оскале нечто ослепительное.

Все, кто был на вечеринке, направились к зданию, где проживала беременная крыса, заинтригованные вконец, и, когда Оксана приладилась играть Моцарта, потом Чайковского, потом ораторию магаданского композитора Нагаева для флейты, и феноменальная крыска оказалась первой, кто закатил глаза и вибрировал хвостом в такт.

Затем выбежали со швабрами в руках участницы недавней корриды. Мелодия захватила их, они окрысились на меня. Того и гляди набросятся. А я на них отплясываю по-матросски «Яблочко». Чистый балет.

Пришлось мне выдать все свои скудные таланты, зарычать по-кошачьи и затопать мокасинами 45-го размера. Но доконало собравшихся мое горловое пение. Серые сухопутные крысы шли цепочкой в сторону морского порта, полные решимости погрузиться в мусор и нефть Нагаевской бухты, закрыв грудями горизонт. А черные корабельные крысы были готовы посражаться за жизненное пространство.

И вдруг тишину вечера разорвал клаксон. Конечно, звуковые сигналы автомобилистам в Магадане, как и везде в стране, запрещены, и лишь свадебные кортежи кружат по узким улочкам, наводя оторопь на прохожих.

Но этот звук произвел не механизм, а живой человек, приложив к губам саксофон. Он расположился возле памятника, и прохожие кидали ему в футляр инструмента деньги. Человек был молодой и годился мне во внуки, а заиграл он мелодию «Маленький цветок», которую я впервые услышал в восьмом классе с пленочного магнитофона. Тот весил столько, что двоим не поднять. В актовом зале нашей продвинутой школы были танцы, и я впервые в жизни брал девочку за талию, а потом мы целовались в фотолаборатории, и ее губы напомнили по вкусу черную икру, но я это понял спустя несколько лет, когда впервые напился на банкете, где впервые был свадебным генералом.

У молодого музыканта не было этих воспоминаний и ассоциаций. По оброненным фразам я понял, что мысли саксофониста обращены к собрату по инструменту Биллу Клинтону, который якобы тоже для понта изредка выступал на улице, и доллары за Гленна Миллера ему бросали несметно. Но главное, Левински, ее полноватые солоноватые губы и примятое синее платье на полноватой фигуре. Юный магаданец жаждал таких фанаток, я прочел по напряженному вдохновением лицу. Конечно, для этого вовсе не обязательно быть президентом США, даже бывшим. Обычный лабух имеет не меньше счастья и ливинских, зажигающих кровь. И есть среди них талантливые флейтистки.

Молодец, умница! А то я забыл про джаз. Забыл о своей первой любви к музыке, о прикосновениях губ к губам флейты, к губам девчонки, единственной во всей школе носившей брекеты — проволочки на зубах, лучшей гимнастке и артистке разговорного жанра, с сильными, как у мужика, ногами. У нее было несколько прозвищ, в том числе Крыса.

Я не знаю, куда себя деть от мелодии, похожей, слегка похожей, слегка, на отдаленный вой волка на луну. Ну что за музыка! Выросло поколение, не знакомое с поющей медью, ни разу не слышавшее гавайскую гитару и обычную, не какую-то там страдивариевскую, просто ширпотребовскую скрипку.

Где мои пятнадцать лет!

Пока я предавался чувствам, музыканта как-то сразу перевербовали в Америку, а наши серые, коричневые, черные и голубые крысы, все поголовно уплыли за ним на кораблях.

 

Ия

 

Собачка

Она похоронила мужа много лет назад и неоднократно вспоминает его по всякому поводу и без оного. И однажды взяла и связно рассказала о трагедии.

Была у них в семье собачка, маленькая такая, серая. Смотреть не на что — ни поохотиться, ни посторожить. А в дом как попала — вообще смех. Муж, можно сказать, пожалел. Из гаража возвращается, а она стоит на тропинке, на задних лапах — служит. Потешно так скалится, будто улыбка. Служить бы рад, прислуживаться тошно, — вспомнилось со школьного курса. Захотелось какое-то лакомство дать, а полез в карман — ничего. Ни конфетки, ни кусочка сахара. Ни хлебца. А собачка понравилась.

— Не обессудь, — говорит, — завтра принесу тебе косточку. А то пойдем ко мне сейчас домой, угощу. Я, дорогая псина, понимаю, как без дома мыкаться. Самому доводилось.

И ведь понимает, идет. Тонко скулит, как насвистывает. Семенит впереди, где свернуть, угадывает. Оглянется на мгновение и поймет, какое направление. Вот уж и дом показался, тут и гадать нечего. По лестнице поднимается до третьего этажа, садится, ждет. В квартиру не заходит. Позвал, а она нив какую — скулит, но на своем стоит. Вроде как безнасильственный протест у индусов.

Вынесли ей супа похлебать и косточку. Поела и опять на задних лапках служит. Так и трясется, вся в нервах. Может быть, они, собаки, все умные, но артистичные не все. Не у всех ума хватает показать человеку свою благодарность. Чтобы тому стало приятно от своей щедрости. Чтобы от гордости зардеться. Это и людям не всем удается.

Кто научил стоять псину на задних лапках? Интересный вопрос и неразрешимый.

Несколько лет собачонка прожила на лестничной площадке — очень аккуратная и щепетильная, чистоплотная. Но от старости лет потеряла прежнюю живость и эластичность. Хоть и говорят, что маленькая собачка до старости щенок, это не совсем так. Ростом не прибавилась, верно, но вот беда — прежний оскал перестал походить на улыбку. Она стеснялась своей старости, как некоторые женщины, и ничего с этим поделать не могла. Выше хвоста не прыгнешь. И однажды услышала слова хозяина и обмерла. А сказал он, как бы рассуждая вслух: постарела собачка, заменить пора. И ушел.

В тот день он занимался ремонтом своего ЛуАЗа. Купил машинешку с большой скидкой — заводской брак. Так всю, считай, заново отстроил — сияет, как на экспорт изготовленная. Деталь за деталью из нержавейки выточил. Считай, половину машины заменил и останавливаться не собирался. Любил и холил кормилицу свою. Маленькая такая машинка, как игрушечная, а в хозяйстве незаменимая — и в лес по грибы, и на морскую рыбалку. Картошку с участка привезти. Был у него огород, как у многих. Дачу хотел отстроить, чтобы летом на ней жить, да все руки не доходили.

Какой в те годы выбор — «Запорожец»? Ну и «Жигуль». Это уже роскошь. Грузовичков не было в свободной продаже, пикапов, как теперь. «Волга» — вообще из области заоблачных мечтаний. Да он и не зарился. Дорого! Ему не пыль в глаза пускать — семью кормить. Не в мечтах, а сейчас, и три раза в день.

Собака в этот день была сама не своя. Поскольку хозяин не взял с собой, терпеливо сидела на обычном месте на лестнице, чего-то ждала. Как под добровольным домашним арестом. Когда дети пришли со школы, обрадовалась, потанцевала на задних лапах и ушла. Юркнула на двор, а там переулками на окраину, которая усилиями магаданских умельцев постепенно превращалась в своеобразный техноцентр. Гаражей становилось все больше и больше, а в них и сварочные аппараты, и металлорежущие станки. Люди натащили, умельцы. Рукастых да головастых мужиков в Магадане не счесть. Не только машину сообща отладят, ракету сварганят. Муж Ии — больно уж башковитый, заслуженный рационализатор республики, изобретатель. Премии домой все до копейки носит — считай, вторая зарплата. Светлая голова.

Была суббота, а к понедельнику он хотел двигатель отладить. Дело ему было поручено большое: построили на объездной дороге покрасочный цех для автомашин. Сделать-то сделали, да не пошло, надо было разобрать, развинтить на винтики, собрать заново. Не все у нас тщательно умеют работать. Иной и рад бы, да таланта в руках нет. Район Кожзавода — не столь далеко от дома, но на отшибе, неудобно добираться на городском транспорте. Только на собственной машине и можно обернуться, на обед к жене успеть. Так у них было заведено — дома обедать. Оно и здоровее, и дешевле. И словом с семьей перекинуться нелишне. А тут не пошло, двигатель который раз перебирал — не тянет. Да и аккумулятор — тоже, видать, бракованный, заряд не держит.

Когда в гараж входил, он оставил открытой маленькую створку двери гаража, подпер палочкой. Если двигатель запускаешь, должна быть циркуляция воздуха, приток кислорода, это каждый водитель знает. Многие на выхлопную трубу специальный отводной шланг прилаживают, ядовитый выхлоп уходит наружу. И у него такая труба была, да помещение проветривать требовалось. Вот и раскрыл дверцу на распорочку. Небольшая, аккуратно выструганная палочка, как ею не поиграть? Так думалось собаке, когда увязалась за хозяином и пришла в гараж. Стоя на задних лапах, палочку в зубах подержать — все равно что сахарную косточку.

Может быть, для нее хозяин приготовил? — раньше-то любил бросать апорт повыше и подальше, она бежала с лаем, радостная, упружа мышцы, отбивая ритм хвостом. Теперь ее никто не ждал, не наблюдал за ней, не поощрял ее, а самой для себя стараться — не каждому придет в голову.

Схватила она палочку, а что дальше делать, не ведает. Дверь гаража плавно закрылась. От хозяина никаких команд не поступало. Он сидел в кабине и гонял двигатель, по слуху стараясь понять, что тому, болезному, нужно. Конечно, он не знал, что дверь закрылась, и не собачьего ума ее раскрыть. Двуокись углерода не имеет ни запаха, ни вкуса, распознать без прибора невозможно. Опасность реальная, каждый год гибнут люди. То ли их не учат, то ли еще что. Беспечность, может быть. Но гибнут не только беспечные, но и конструктивные, обстоятельные, добрые по натуре.

Двигатель работал и работал, пока не заглох. А чтобы яд, что в выхлопных газах, подействовал, достаточно четверти часа.

Вечер наступил, а хозяина нет. Ночь. Пошла Ия искать. Фонарь взяла. До гаража доходит, а он закрыт. Утром продолжили поиски, ворота сломали спереляху, хотя они бы и без того раскрылись. Машина на месте, и водитель мертвый. Машину продала, конечно: такое время, что спрос стабильно превышал предложение в несколько раз. Большие деньги не взяла, но и своего не упустила.

Трудно в хозяйстве без мужика — лампочку сменить — и то соображение надо иметь. А что поделать? Надо жить, другой жизни не будет. Собачку там же и нашли, в гараже. Мертвую.

Не один месяц прошел, открывает Ия дверь — на работу идти, а перед дверью она сидит, собачка. И вид у нее такой, что словами не описать. Глаза большие, такие и у людей-то редко бывают. Рот дрожит, и, кажется, вот-вот заговорит. А хвост колотится — ну прямо двести ударов в минуту.

И вдруг встает она на задние лапки, открывает рот и тонко скулит: «И-и-я! И-я». Так тонко и звонко, словно ее режут. И слезы текут из глаз.

— Да что ты, родная? Я ж тебя не виню. Иди сюда, не бойся.

И ну ее, тискать, собачонку, чуть ли не с ложечки кормить.

И проснулась.

 

Заноза

Запнулся, упал на ровном месте. На дворе ранняя осень, еще не докатилось до первого снега и гололеда. Приложился левой рукой к шершавой поверхности тротуара, выложенного кирпичными плитками. А справа, должно быть, для симметрии, порвал куртку в районе живота.

Как-то так запереживал, будто сердце ушиб. Хотя и обошлось почти без боли. Но обидно и стыдно.

Пришел на работу, спрашиваю, нет ли в аптечке йода. Нет. Ну, тогда перекиси.

Перекись есть. Но это не самое эффективное средство, — сказала Ия. Оживилась, глаза затуманились, но сквозь туман костер горит. Не дать женщине выговориться — не гуманно: взорваться может. Особенно если ей 76 лет. В эти годы рука не поднимается описывать ее ручки-ножки. И сноп волос. Приходится аппелировать исключительно к уму и эрудиции.

Что ж, развесь уши, слушай. Вот только палец обработать. Капнул перекисью на ссадину: шипит. Слышно, как микробики дохнут миллионами. Тем временем Ия разражается устными мемуарами наподобие Ираклия Андроникова. Мол, была с ней в юности такая неосторожность — загнала под ноготь занозу. Больше сантиметра длиной. Сгоряча подумала: пройдет. Заживет дней через десять, если не нагноится. Но чудес не бывает, пришлось обращаться к ветфельдшеру на центральной усадьбе. Он лошадей лечил, коров, овец, частенько и людей выхаживал. Говорил с ними, как с бессловесными коровами, не дожидаясь ответа.

А палец у Ии разбарабанило, пульсирует болью. Похоже на то, как буянит больной зуб. Обступили ее со всех сторон образы военного детства: героям-комсомольцам, а их подвиги тогда в школе изучали, немецкие захватчики загоняли иголки под ногти, чтобы те выдали военную тайну. Такое было и в Гражданскую войну. Кто у кого списал?

Комсомольцы терпели боль и тайну не выдавали. А им на спине штыками вырезали звезды. Ия тоже не выдала бы тайну, случись подобное. Хотя и боль нечеловеческая.

А распухший палец вдруг обрел дар речи, заорал что-то несуразное. Вроде бы по-немецки: ахх-тунг-нг, ахх-тунг-нг! Она терпит. Женщина, одно слово. Ведь рожают же в муках, у какой один, а у какой двадцать их, ребят. Роди, роста, жалей. Палец еще больше распух и стал напоминать запеленатого орущего благим матом младенца.

Ей представился случай стиснуть зубы. Тайна ей была доверена — пусть не военная, врачебная. Хранила ее в личных анналах лет сорок, даже с лишком. Теперь вот время настало подходящее, чтобы этот груз с себя снять и второго зайца убить, оказав помощь ближнему. Все секретные и совершенно секретные материалы нынче становятся всеобщим достоянием — и либералов, и демократов, и плюралистов, телезрителей сериалов. Скрытые приверженцы других стилей и направлений задним умом постигают абсурд истории и требуют новых разоблачений. И компенсаций морального вреда.

Короче говоря, тот поврежденный ноготь попал через несколько дней на глаза живодеру. Ну, коновалу, если говорить официально. Бывший враг народа, из реабилитированных, он долго цокал языком, будто ему принесли чекушку самогонки, и он примеривался, с какого бока ее уговорить.

Мол, ты, голубушка, никогда открытые раны йодом не обрабатывай. Йод сушит, а под корочкой болячка гниет. И марганцовка воспаление не останавливает.

— Да ничем я не обрабатывала, и не надо меня мучить. Сделайте хоть что-то! Только не отрезайте, а то, как трудодни заработаю?

— Я тебе палец, голубушка, отрезать не буду, не трусь. Лечить будем и вылечим. Только ты о нашем лечении никому не рассказывай. Никому, поняла?

Ноготь с пальца почти весь срезал. Занозу не стал вынимать: она, считай, вся в гной переплавилась. До кости дошло. Кость скоблил, зачищал гнильцу. Потом какой-то дрянью обработал и забинтовал.

— Ты, — сказал, — домой придешь, кипятку накипяти и сделай крепкий раствор соли. Такой, чтобы яйцо плавало. Все, что мы тебе накрутили, сними, а этот раствор на ватке прикладывай, а на прием пойдешь, забинтуй по-больничному. И чтобы ни-ни. Помалкивай.

Так и сделала. Тузлук сварила, я тебе дам. Хоть красную икру пятиминутку готовь. И теперь, много лет спустя, если красную икру на хлеб намазывать случается, вспоминает свою врачебно-военную, служебную тайну, чувствует себя молодой героиней подполья. Мерещится, будто бы одному молодому гестаповцу приглянулась, а он, известное дело, извращенец, садюга, мучил и мучил, пока самого партизаны в чистом поле к стенке ни поставили.

Она рассказывает в который раз о чудесном спасении пальца, остро переживая всю гамму ощущений случившегося полвека назад, оглушенная эффектом присутствия и поражаясь простоте и действенности лечения и тому, что заживало на ней, как на собаке. Но для этого надо хоть немного быть Жучкой в руках ветеринара.

А я никогда не ощущал себя ни собакой, ни комсомольцем. Котом — да, этого не отнять. Секретную информацию о себе любимом я был бы и рад разгласить, да кто ее захочет слушать, где найти свободные уши? Правда, история о том, как трезвый человек задолго до гололеда и без банановой корки запинается и брякается на плиточный тротуар, даже меня самого оставляет в недоумении. Микроземлетрясение? Цыганский гипноз? Кто его знает. Знал бы, где упасть, подушку бы подложил.

Обработать ссадину солью я не решился. Бывшая комсомолка какое-то время даже дулась на меня за это, да тут пришли со свежей продукцией икроделы, вынудили снять пробу и купить баночку для гурманства. Она им свою историю рассказала, пар спустила.

А мой палец ни в какую не заживал, а когда листва на тополиной аллее, которой хожу на работу, пожухла и почернела, вызывая из памяти печальное слово «гангрена», тихо, без боли скончался во сне. Тихий ужас новейших времен — диабет у нас отнял боль. Бежит себе скромный старичок, поскользнется на ровном месте, упадет… Инфаркт.

Палец умер, его схоронили, насыпав высокий курган. Скульптор Эрнст Неизвестный с печальными глазами от щедрого сердца изваял ему памятник: прямо из земли торчит огромный, как столб, железобетонный перст, и надпись: «Безымянному от Неизвестного».

Ия тут как тут: надо было, мол, в море такой памятник ставить, чтобы омывало соленым морским раствором. И вообще, поскольку палец безымянный, для правды жизни колечко на него надо надеть обручальное.

Еще чего! Сроду не носил и носить не буду! Оно мне как петля на шее! Да и с кем обручаться?

Не понравился мне такой сон. Даже досматривать не стал. А палец новый вырос, как у ящерицы хвост.

 

Красная полоса

Купил чай «Ахмат. Английский завтрак». С красной полосой. Крепенький, бодрящий. Такой, что и кофе не надо. Конечно, не мог не поделиться с коллегами радостной вестью: не так-то просто найти изюминку пищевого репертуара с красной полосой. В наше время достоверная реклама от знакомых людей ценится больше всего. Но и сам продукт важен. Гораздо весомее хвалебных слов.

— Английский завтрак у меня, — говорю. — Угостить?

Реакция не мгновенная. Ия достает из стола упаковку лапши «Ролтон»: хрустящий пластмассовый пакет с упругими, по виду тоже пластмассовыми, проводками, завитыми ради экономии места в мелкие локоны.

— Во-от! Сейчас мы свой завтрак заварим. Зачем английский, когда есть наш, родимый, хоть и по китайскому образцу. Кипяточком зальем, и будет завтрак и обед, а кому-то ужин и, как там у них — линч. Да знаю, знаю, ланч. Уж и пошутить нельзя. О том, что у них негров линчуют, мне сто лет назад вожатая рассказала. Когда перестройка началась, думала, этим супом и линчуют бедных негров. А теперь, поди ж ты, долинчевались. Сначала боксеры черные, потом артисты, а теперь и президент из барака, из Кении. Черненький. А мы сидим тут, уши развесили.

…Теперь про себя, любимого. Как говорится в одной старинной радиопостановке, от волнения юноша потерял дар речи. Я уж и так, и сяк примеривался, рот раскрыл, намереваясь растолковать, что не ем «Ролтон»: мука, из которой лапша, не настоящая, из сои, и белковая составляющая: ни рыба, ни мясо. Конечно, количество переходит в качество, и на полтора миллиарда населения страны Чайна, не то что качественной чайной заварки с красной полосой, но и жареных скорпионов не напасешься. Но зачем же нам до такого опускаться?..

Так и не удалось взять слово, объяснить, что такое черный чай английский завтрак с красной полосой.

 

Шило

Он был первым академиком в Магадане. Широко известный не только в научных кругах, но и на бытовом уровне кухни. Он был геологом, а геологи составляли значительную часть населения области. Целые поселочки геологические были. Даже анекдоты о нем рассказывали. Впрочем, я могу и ошибаться. Потом звания академика и другим магаданским светилам присваивали, но Николай Алексеевич остался несравненным. Билибин, который все золото обосновал, так и умер простым членкором. Правда, некоторые авторы считают его генералом. Нет-с, и эта чаша его минула. Это Цареградский — генерал, бывший заместитель в юности.

А Шило много чего обосновал, понаписал и даже издал в Магаданской областной типографии первую часть воспоминаний, а помнил он многое. У таких людей и детство поучительно, и юность.

В глубоко преклонном возрасте, почти столетие прожил, отдал Богу душу. Ия узнала об этом из газеты. Некролог, а потом соболезнования. Много черных рамочек, будто умерло человек сто. Очень огорчилась. Мол, я же его знала. Великий человек, добрый душой. Людей любил.

Я с ней согласился. Особо подкупало, что светило до самого финала сохранил ясность ума. Читал его последние статьи на общеэкономические темы в академическом журнале. С цифрами в руках доказал, что западные страны во время крушения СССР дали невиданный всплеск. Откуда этот рост экономики? Да тут и гадать нечего. Он всему дал глубокую оценку.

— Такого деятеля, выходит, лично знали! Завидую. Ну, теперь вам сам Бог велел мемуары писать!

— А вот это не надо! — вдруг взорвалась Ия. — Не надо, говорю, насмехаться. Мемуаров у нас с ним не было! А пыль с его стола стирала вот этими ручками.

Когда сильные мира сего ни с того ни с сего умирают, это вызывает удивление и недоумение: как? С их-то связями, возможностями во цвете лет окончить безвременно земной путь. С другой стороны, старики, прошедшие лагеря, голод и холод, унижения и муки, устанавливают рекорд продолжительности жизни до 90 лет? Потрясающе. Граждане ученые — особый список.

 

Колбаса

— Опять в наше здание с колбасой приехали. С колбасной фабрики, — сказала Ия.

Через несколько минут.

— Нет, не колбаса это. Просто мужики собрались. Где мужики, там и колбасой пахнет.

 

Есть одна у летчика мечта

— Хорошо бы программу «Бухгалтерия 1C» освоить, — мечтательно произносит Ия. И делает это не раз и не два. И не первый, не второй год. Однажды не выдерживаю, ввязываюсь в мечту:

— За чем дело встало? Изучите, если надо.

— Я бы с удовольствием, да некогда. Работать надо.

— Зато потом, когда программу освоите, быстрее дело пойдет, нагоните.

Но меня уже не слушают. Как после драки кулаками, получается, машу.

Проходит несколько дней. Ия перебирает бумаги в шкафу, и специфическая бумажная пыль заставляет ее закашляться, расчихаться и даже прослезиться.

— Надо бумаги разобрать.

— Так за чем дело встало, разберите.

— Я бы с удовольствием, и пыль бы убрала, от бумаг избавилась, а работать когда? — она умолкает, и мне странно это видеть, эту неразговорчивость. Но она не молчит, просто надо уметь слушать. Ну, вот прорезается звук: — Раньше хоть макулатуру брали… Пришли бы, я бы все отдала. Я за макулатуру «Женщину в белом» бесплатно получила, на пенсию выйду, обязательно прочитаю. Сейчас-то читать некогда — работать надо.

Конечно, она ни за что не расстанется с этими документами, над которыми корпела столько лет. Тут ведь — что ни папочка, то вместе со слезами аллергии слезы умиления от трудовых дней и вечеров, вспоминаемых по датам. Вначале трудовой деятельности все отчеты от руки заполняла, в одном экземпляре. Потом на пишущей машинке. Вон она, электрическая «Ятрань» до сих пор стоит в подвале. А еще одна, поновее, итальянская, на шкафу. На ней поэт, местная знаменитость, свои стихи перепечатывал, пока компьютером не разжился.

Потом у Ии компьютер появился. Сколько усилий стоило его освоить. И вот ведь, подлянка: отчетности прибавилось, и она то и дело меняется. Какая логика в переменах, ей не дано понять ни сердцем, ни умом. Ни интуицией. Сидят наверху какие-то умники-эксперты на больших окладах, им то и дело надо менять, красоваться, показывать собственную значимость, а ей голову ломай, всякий раз по-новому. Мозги суши, за прогрессом гоняйся.

Другие, которые «Бухгалтерию 1C» освоили, все мутации проводят играючи, а ей приходится потеть, то горячими, то холодными слезами обливаться. Они исходные цифры подставляют, программа сама собой все перекручивает, а ей вручную приходится пересчитывать. На калькуляторе, а бывало и на счетах. Домой принесет отчетность и костяшки гоняет, только стук стоит. За год четыре отчетности составляет. Муки смертные. То в налоговую, то в статистику, то куда. Да еще акты присылают: мол, здесь у вас недоплата 1 рубль 86 копеек, а здесь переплата 9 рублей 99 копеек. Опять все пересчитывай! Это что — в последний раз такое прислали, что хоть стой, хоть падай: переплату вскрыли, но со знаком минус. Недаром в комнатушке, где Ия сидит, все стены корвалолом пропахли.

Начальства много развелось, и оно капризное, раньше придут, на месте посмотрят, а теперь каждому скопируй, неси. Одному полную копию, другому. Бумаги раз в пять больше уходит. И бумага-то какая — первоклассная, в пору на такой детские книжки печатать. И вся эта красота обречена на выброс. Глянут по диагонали, и все. Раньше хоть селедку в бумагу заворачивали, а теперь в полиэтилен пакуют, с вакуумом. Как селедину купишь, разрежешь, и кажется, она цифрами нафарширована. А какой вкус у цифр — чернильный, известно. И запах чернильный.

И как начнет Ия жалеть себя, так и хочется достать из кармана медаль ордена и привинтить ей на грудь. И выдать билет и путевку на курорт.

Конечно, когда каждую цифру, словно дитя родное, вынянчишь, они дорогими сердцу становятся. Как тут рука поднимется полных три шкафа на помойку выбросить? Правда, пыль скапливается. Да хоть бы и пыль. Она тоже как родная.

Перед Новым годом шла Ия по улице и упала в углубление, облицованное льдом, боком и спиной приложилась. А сама в отпуске. Да какой собственно отпуск, проезд все равно не оплачивают. На материке двадцать с лишним лет не была. Отпускные получит, в кармане подержит и возвращает. Компенсацию берет.

А спина и бок не утихают, скрепя сердце, пошла в травматологию, показалась, больничный выписал доктор. Но все равно на работу приковыляла, к компьютеру. А тот — как убитый на дуэли. Какой файл ни откроешь, вместо циферок буковки. И складываются они в слова, которые хулиганье на заборах пишет. Ия таких матов за всю жизнь не слышала, хотя была замужем, и муж далеко не ангел. И, как она могла сыграть на конторских счетах чечетку с выходом, так он запросто исполнял без единого литературного слова «Песнь соловья» а ля Алябьев.

Ия стала звонить во все колокола и рассказывать, как запнулась и упала боком и спиной: так легла ее дорожная карта — на бетонный блок, лежащий зигзугом. Больно, конечно, не то слово, но и радостно: повезло ей несказанно — ни одну косточку не сломала, ни один позвонок не погнула. Ну, ушиб — это дело житейское, такова уж женская доля — перетерпеть и превозмочь.

Только вот ведь какая незадача — компьютер вразнос пошел: матерится и какую-то Альбину посылает в разные немыслимые места. Что делать, как его, мать-черемуха, спасать? Как цифры стертые выручать? Кто его знает? Может, и для компьютеров какие-нибудь вытрезвители придуманы.

До середины дня время в телефонных разговорах прошло, фастум-гель, каким спину натерла, полностью всосался в мышечную сумку, обволок ушибленные нервы мятной прохладой и дал неожиданную эйфорию. Вот времена настали — казалось бы, должна корчиться от боли, а она радуется и даже чуть ли не напевает коммунистический романс, о матерщиннике с мягким материнском укором размышляет. Это же как надо разозлить мужика, чтобы на такое сквернословие пошел, такую публичность! Может, изменила, может, не с одним. Хотелось бы посмотреть на ту Альбину — наверняка кошка драная, соплей перешибешь, а туда же, поди ж ты! Но молодая, кукольное личико!

Кому бы позвонить, чтобы комп наладил? Весь город, вся страна дурака валяет — каникулы новогодние придумали. Это богатеи-депутаты, у них денег куры не клюют, вот и летают на Багамы — из зимы в лето. Хотя, если разобраться, какая там, в Москве, зима?

Есть, есть, конечно, у нашей героини на примете один человек, общественный деятель, совесть нации. Так он себя позиционирует. Тому-то удается выезжать иногда в экзотические страны, недавно вернулся из очередной поездки, шесть тысяч фотографий привез. Помогала ему оформить отчет, так он коробку экзотических конфет подарил — соленые такие, копченую селедку напоминают. Вкусные.

Организация, которую он представляет, легла на грунт, ни малейшей деятельности не ведет, но отчет, будь добр, представь во все инстанции, пусть там во всех строчках нули проставлены. Сам он эти нули расставить не умеет и не может. Пробовал, вплоть до обморока. Ия тоже в полуобмороке, но ей не привыкать, всю жизнь так. Стресс. Тяжелый труд, под стать шахтерскому. И ведь никто не ценит, спасибо не скажет.

Давно уже надо было бы бросить трудовую деятельность, если бы не внуки. Они во вселенском бардаке не виноваты. Помогать им Ия считает своим долгом. Девочка поступила в архитектурный, на бюджетное отделение. Внук на платное. Тоже архитектором станет. Дворцы для нуворишей строить. Когда-то и сама мечтала учиться, да не о себе приходилось думать, братьях-сестрах, помогать младшим. Геологом хотела стать, искать золотую руду. Один-два раза выходила в поле, нашла самородок, но… Женская доля, выше пояса не прыгнешь. Дети, внуки. Правнуки.

А общественный деятель — молодой, симпатичный, приветливый, узнав о матерках в компьютере, только крякнул: мол, оставайтесь на месте, ничего не трогайте, я сейчас. Пока шел, в голове варианты проигрывал: вполне могло статься, что через Ию пытались его, руководителя, борца достать: межвидовая борьба удержу не знает, на любую пакость политические подонки готовы пойти. Женщину не пощадили, почтенный возраст не остановил.

И начал по-тихому, через доверенных и проверенных лиц расследование вести. Очень быстро вскрылось, что молодой человек, было установлено его имя, место работы, поссорился с девушкой.

Ну, погоди, мол, устрою тебе проблемы. Послал ей вирус через электронную почту. Это было в Калининграде. А расползлось повсюду, до Магадана докатило. Тот, кто в каникулы в Интернет не лазил, может спать спокойно. А трудоголики, хакеры-макеры на вирус натолкнулись, словили силу русского мата. У кого хороший антивирус стоит, Бог миловал, да не у всех он хороший.

Парня вычислили и арестовали, да разве файлы вернешь?

Все вроде бы понятно, но как вирусы попали в изолированный автономный компьютер? Они же из Интернета выпрыгивают. А ведь Ия не подключена к сети. Откуда же у нее эта гадость? Остается только гадать. Кто-то занес на флешке, должно быть. Кто? Все, казалось бы, свои.

От матерков калининградского недоумка пострадал и другой компьютер нашей конторы: три года назад я купил его, чтобы им пользовалась Ада, наша вторая сотрудница. Год она увиливала от решения проблемы, тюкала на старом: четыре года для железа — несусветная старость. У меня кот прожил 15 неполных лет, а пересчитать на человеческие — не меньше века получается. У Ады тоже котяра — буйный был еще год-два назад, а теперь даже поесть не может подняться, пьет из миски лежа. Компы еще быстрее старятся. У Ады — винчестер, где вся информация записана, посыпался, многое оказалось утеряно. Вот и кусай локотки. Надо было на новый, для нее специально купленный, своевременно все перетащить. Правда, это не уберегло бы машину от атаки калининградского придурка.

Я уж думаю, как меня-то пронесло? Правда, незадолго до происшествия, в конце ноября у меня вообще винчестер у ноутбука погиб, все файлы накрылись медным тазом. Не одна тысяча страниц.

Я вспоминал умершего от разрыва сердца Поэта. Лет двадцать он восседал за переходящим по эстафете громоздким столом в стиле дальстроевского рококо, написал в Магадане не менее двадцати книжек, да и уехал в город, носящий имя Владимир. Мой тезка. Я в отместку собирался перебраться в Тольятти или даже Анатолию — полное сумасбродство так думать, но у поэтов и юмористов, а он был и тем, и другим, иная логика и даже химия. У него грохнулся компьютер, многое пропало безвозвратно, и это, думаю, оставило очередной рубец на его весьма нездоровом сердце, какой-то месяц не дотянувшем до шунтирования.

Я пережил гибель винчестера безучастно, я не пускал в себя беду, словно сработал какой-то фильтр. А потом нашелся умелец, который восстановил почти все убитое — мое и не совсем мое, отредактированное, год работы вернул и вообще жизнь.

Старость — к ней люди разного возраста по-разному относятся. Если тебе за 60, не очень-то жаждешь перемен. Но обстоятельства сильнее нас — диктуют и гнобят. Не расслабишься: надо сражаться не только за первое, второе и третье место, но и за последнее. До последнего драться и кусаться.

Ия солит кижуча в трехлитровой банке. Соль, сахар — как все. На зиму хватает. Начиная с восьмого года, перестала садить картошку на огороде: силы уже не т. е. Остался оборудованный подвал — на большую семью строился. Там лежит всего лишь один мешок на зиму. Хоть в аренду сдавай просторную подвальную площадь. Всем знакомым предлагала: хотите, держите у меня картошку.

Да что ты, милая, какая картошка? Это ж нанять надо, чтобы посадили, нанять, чтобы выкопали… дороже яблок обойдется. Ия — дама компанейская, к ней частенько заходят приятельницы, с которыми связывают долгие годы чаепитий и совместной работы на разных предприятиях города. Сверяют стиль жизни, вынужденные и добровольные потери, утешают друг друга сестринским утешением.

Как-то одна из давних ее знакомых спросила, пользуется ли Ия одним из модных лечебно-оздоровительных средств, которые настойчиво рекламируют по телевизору. Тем, что разглаживает морщины, убирает мешки под глазами.

— Да мы бы рады лечится, да поймите вы — некогда. Вот выйдем на пенсию, накупим кремов и мазей и будем ублажаться.

Кстати, Ия имела право выйти на пенсию 26 лет назад, а по северным меркам — тридцать с лишним…

Умерла знакомая, 80 лет. Ия и Ада вернулись с поминок, потрясенные, делятся впечатлениями.

— Вот ведь покойница Рая, царство небесное, какая аккуратистка — все разложила, все по порядку — одежду для погребения, документы, деньги на погребение и поминки, — с гордостью и отчаянием сказала Ия.

— А нам некогда, — подхватила Ада. — Все работаем, работаем.

— Да, нам недосуг даже об этом подумать.

В голосе и зависть, и восхищение, и любовь. Ужас!

Бесплатная прививка против гриппа. Без тени сомнения иду, подставляюсь. А они жеманятся и так, и этак. Наконец, признаются: мы слышали, что вакцина не апробирована.

Как же так, стало быть, сам я совсем неразборчивый. Безразличный к собственному здоровью. Поймали меня на серебряный крючок. Бесплатное, мол, дареному коню в рот не смотрят. Не то что прививке. А они, женщины, на все смотрят. Взвешивают на внутренних весах.

Угостившись домашними мясными пирожками, Ия принялась их нахваливать вместе с Адой. Нет, они могли бы тоже нажарить пирожков из хорошего теста, приготовленного в кафе «Сказка». А внутрь положить нормальный фарш, величиной с нормальную котлету. Но…

— Когда нам пиццу стряпать? Работать надо.

Они работают на двух работах.

Если бы я был царь, я бы еще вечерами шил. Ну, они не цари, конторские работницы, а вечерами — рабочий класс, уборщицами трудятся. Им и впрямь некогда.

 

Деньги в банках

Дед с бабкой жили в ста километрах от большого города. И приноровились они в год откармливать пять свиней. Детям на обновки, а потом и на учебу. Дети выросли, выучились, разлетелись на пять сторон. Один так вообще в Магадане.

Вроде отдохнуть можно, сократить хозяйство. А они остановиться не могут. Внуки пошли. Так пяток поросят и выращивают. Умер дед, бабка одна осталась, а не сдается. Свинью заколет, мясо в город везет, к вечеру продаст, задержалась бы, да переночевать негде, а электричка лишь одна — в 5–30. В магазин заскочит на минутку, оглядит пустые полки и на вокзал. Выручку домой везет.

Деньги до лучших времен хранит в стеклянных трехлитровых банках. Когда докатилась до села консервная индустрия, накупила крышек, закаточную машинку. Консервирует дензнаки, как варенье или огурцы. Стоят они в погребе на полках — ни холодно ни жарко, в самый раз. Не выцветут. Иногда бабка спускается в погреб, смахивает паутину, нюхает воздух: не завелся ли случаем грибок.

Иной раз присядет, возьмет банку, потрясет, на свет посмотрит. Понюхает. Это за кабанчика заплатили. Шустрый был малый, на председателя здорово смахивал, такой же хлопотун. А этот Федька на пять пудов вымахал, задиристый, спасу нет. Не съест, так затопчет. А вот эта банка, рублями набитая, за Машку, такая была тихоня, вялая, жир сплошной! Говорят, в Японии свинью откармливают яйцами, икрой и морскими козявками до девятисот килограммов, праздник устраивают на всю деревню. Раз в году, считай, мясо едят. Эх, труды наши тяжкие! Наш мужик на такой несерьезной пище, на змеях да червях ноги, небось, протянет. Нашему не с погляду дай сало, а чтоб за ушами пищало! Да самогончиком запить! Хочешь песню пой, хочешь спать ложись!

Так увлечется, так заговорится, что начинает ей казаться, будто дед живой и не дед вовсе, а молодой парень, будто дом этот они только строят, молодые, красивые и ревнивые! А однажды она так увлеклась, что нашла совсем незнакомую банку с дореформенными, сталинскими деньгами. Вот паразит, заначку заначиваешь, убью! Вскрикнула и осеклась. То ли плакать, то ли смеяться, не поймет. Аж спина от натуги заныла. Пошла свиней кормить, а они что-то хрючут себе, утешают, сочувствуют. Все понимают, паразитики.

 

Что нам голову кружит

Заметки мизантропа

Женщины кружат голову, как вино. По возрасту легко вычислить градус пития. 16 лет — столько и алкопроцентов, предельно допустимая величина для продажи в киосках уличной торговли. Большинство в этом возрасте начинает писать стихи, рифмуя кровь-любовь и лейтенант — генерал-лейтенант.

Девочки в десять лет глупенькие. Они и в 15 глупенькие, но вот прорисовываются под платьицем нежные формы, они вроде как умнеют. Вызывают интерес. Мы ими восхищаемся, их умишком. Конечно, иносказательно.

В последние годы наш город посетили и первый, и второй, и вот уже третий Президент, и глава Правительства, третий, начиная с Косыгина, и эстрадные знаменитости, Беланы всякие, Жванецкий высоко оценил интеллигентность зрителей. Конечно, у каждого своя цель, она и в печати обозначена, но была еще одна, заветная, потаенная, как заявила одна 18-летка, хозяйка борзого пера; мол, только затем и приезжают в Магадан большие люди, чтобы дать ей интервью. Она слушает по телевизору их выступления в разных точках мира, и всякий раз улавливает потаенные манки — в словах и жестах, будто бы знаменитости подмигивают ей, как с «Поля чудес», прежде чем крутить барабан.

А вот местная сказочница сама из студии с Якубовичем подмигнула губернатору: обещал смотреть, как будет нашу область пиарить яраром. И так она зажглась в студии, что резко помолодела и заявила, что к собственному ромовому юбилею намерена сесть на шпагат.

20-летняя гирла по внутренней сути есть умеренно-градусный напиток, который в одном зарубежном фильме назвали ликером на горьких травах, хотя на весь кадр была показана, думаю, в рекламных целях, этикетка «Zubrowka». Обидно за нашу державу и, мать ее, ликеро-водочную промышленность, и Беловежскую пущу, где разводят зубровую гущу.

Фильм, который я упомянул — из жизни китайской мафии, а подданные Поднебесной, ясное дело, — гении контрафакта, что с них возьмешь? Только руками разведешь. По всей стране нашей расползлись их Шанхай, а теперь еще чайна-тауны — места концентрации чайников. Упорные ребята, кого хочешь отсебятят. Пьют что-то слабоалкогольное, с повышенным содержанием сивушных масел, а почитай их древнюю классику, так замуж отдавали девочек, чуть ли не с детского сада. Они и Мао Цзэдуна, есть легенда, омолаживали до самого бессмертия такими карамельками.

23 градуса — ершистый переломный возраст. Достигнув его, поэтессы питаются коктейлями «Кровавая вишня», «Сладкое чмо», «Кару-Сэль», «Ёо-рш-ЁЁ». Пишут поэмы о мужской неверности и коварстве соперниц под названием «Я порву тебя, как Тузик грелку», «Агономазия». Любят бывать на 23-м километре основной трассы, катаются там, в Снежной Долине на лыжах весной возле женского отделения психбольницы и собирают бруснику осенью, сок ее так же похож на кровь, как 23-летние хищницы — на вампирш.

Крепость 30 градусов. По-хорошему 30-й день рождения следует отмечать несколько раз. И не только из-за возможной путаницы в документах, благодаря которой одна поэтесса из депутатского корпуса дважды зажигала предприятия и ведомства на памятные адреса и ценные подарки — себе, любимой, но и просто из игры в ранний склероз. На третье свое 30-летие авторша издала сборник на средства 30 спонсоров, и в этом была основная фишка. По выходу книжки состоялась презентация и фактически отмечание в третий раз славного юбилея. По суду признана виновницей торжества с условным сроком.

Когда человек покидает белый свет, устраивают поминки после похорон, второе расставание девять дней спустя, третье — через сорок дней. Пора крякнуть и впредь праздновать юбилейный день рождения с троекратной оттяжкой и лобызанием и обновленным отсчетом возраста. Например, «исполнилось 29 лет моего 30-летия».

32 года одна магаданская царевна охарактеризовала свое бытие так: «Муж ушел, собака сдохла». 7 месяцев она была в отъезде, защитила диссертацию: «К вопросу о восприятии поэзии серебряного века работниками серебряного рудника «Дукат»». А кому понравится, что баба его перещеголяла по уму и упорству? Теперь ей остается проделать путь до академика, поскольку членкоров-женщин не может быть по определению. Проверено методом Тыка в тыкву.

Водку изобрел гениальный химик Менделеев, несправедливо обнесенный Нобелевской премией. Сороковка на женской параллели равносильна бальзаковскому возрасту — пьешь ее, бальзаковку, не напьешься. Только надо закусывать Омарами Хаямами. И Шерифами Омарами. Шучу. Ну, хотя бы удилами, если ты конь в пальто. К сказанному нужно лишь добавить: паленая менделеевка — что крашеная блондинка. И чем больше, тем меньше.

В 39 лет любимые пишут поэму «Мой муж подлец. Верните мне мужа».

В возрасте 41 градус дамы — сочиняют стихотворные сборники «Здравствуй, любовь!» (Издание второе, дополненное) о тантрическом сексе в районном поселке золотодобытчиков. Пьют с небольшим недобором родимую, поскольку верны ей и себе лебединой верностью.

50-градусный самогон — время выхода северянок на пенсию и момент перехода на «тальскую» минералку. Густение женских соков, твердение характера. В этом возрасте начинают с новой силой писать стихи, вызывая подражания 30-летних: «Что же ты меня бросил, почему уронил»? На критические замечания рецензентов отвечают жалобой прокурору.

60-летний ром пьется хорошо, без опасения заработать в лоб рогами. Употребление 60-летними дамами 30-градусного ликера равносильно союзу Пугачевой и Галкина.

61 градус — цифра-перевертыш. См. 16 лет.

70 лет. Считают, что 40-градусная их молодит, а 20-градусную иначе чем «внучка» не называют.

75 градусо-лет. Гормонально меняют вторичные половые признаки: обзаводится усами и бородой, употребляют мужские рифмы. Живут для телесериалов, пишут для потомков, прибегая к помощи литературных негров. Как режиссер умирает в актере, так и поэт дает дуба в редакторе. Поэтов — пруд пруди, а редактор — профессия штучная. Без труда не выловишь, сами знаете, что.

А еще кровавая Мэри — женщина неопределенного возраста и градуса. Ее и на хромой козе не объедешь. На закуску бифштекс с кровью.

До возраста спирта-ректификата 96 градусов доживают разве что поклонницы и поклонники трезвого образа жизни, им рекомендуется смазывать ваткой, смоченной спиртом, точки и запятые акупунктуры.

В 108 лет (сухой спирт) полностью завязывают с алкоголем любого вида, переходит на траву, которую посеяли им на надгробии правнуки. Приятных вечных сновидений! Чувствуйте себя как дама.

Будучи мужским шовинистом, не стану елозить маслом по древу. Когда хотим сказать о возрастании мужских достоинств у взрослеющего юноши, подчеркиваем: «возмужал», но когда этих качеств становится больше и больше, и они льются через край, применяем определение «заматерел». Женщину, если ее постигнет горе, призываем мужаться. А слово «материк» вроде бы женского рода, а на самом деле мужского. Живая женщина — женского рода, а умрет — становится трупом — мужской род. А умрет мужчина — остается тело среднего рода и отлетает женщина-душа.

Девочка, девушка, женщина, вдова…

Мальчик, юноша, мужчина, пациент.

Бутылка пива расщепляется в крови мужчины за два часа, в женском организме — 6 часов. Стопку водки мужик пережигает 4 часа, женщина — 10 часов.

Интересно, какого возраста та женщина, над которой проводился этот тест. Или это умозрительные заключения? Потому что в этой же таблице дано и время распада в женской крови бутылки водки — 48 часов, двое суток. Как-то плохо представляю женщину, потребившую 0,5 литра и оставшейся живой. Особенно если она в возрасте амаретто.

От редактора . Данные записки получены нами в разрозненном виде — выловлены в пустых бутылках с завинчивающейся пробкой в разных районах Охотского моря. Автор попал в трудную ситуацию, но не пал духом, не паниковал. Он экспериментировал. И достоин удивления и похвалы.