Мех крота черный, с коротким ворсом, легкий, нежно подчеркнет вашу индивидуальность, сделает вас еще привлекательнее.

Прочел я это объявление в газете, и будто током пронзило: мне ведь тоже можно вернуть исчезающую индивидуальность, ликвидировать потертость на волосистой части головы, где мой личный ворс, то есть форс совсем оплешивел. Крот, бедный подземный путешественник, маркшейдер животного мира! На тебе, дорогой, если не земля стоит, так, по крайней мере, торговля меховыми товарами! Успешно держишь ты конкуренцию с белкой, горностаем и котиком-наркотиком.

Только зачем же останавливаться на достигнутом? А мыши — разве у них недостаточно красивый мех? Рожей не вышли, что ли? С лица воды не пить. А тараканы — чем не объект промысла? Их много и цвет — загляденье, не уступает нерпе. Шапки из меха мух достаточно теплые и недорогие. Для праздничных случаев, торжеств на свежем воздухе предпочтительнее мех белых мух.

Остаются, конечно, эталонные изысканные головные уборы из соболя, лисы, песца. Но отныне они предназначаются не для носки, а для хранения в Сберегательном банке. На проценты выдаются шкурки моли.

Написал я эту как бы пародию по горячим следам, а времена были — незабвенного Константина Устиновича Черненко. Показал я свое произведение газетному начальству. Нет, говорят, убери с глаз долой. Зачем, соответственно, дразнить гусей? Чёрти что могут подумать.

А что? Пораскинул я задним умом и понял. Есть такие ключевые слова, которые при их внешней безобидности произносить нельзя. Например, шкаф. Если, положим, в этом шкафу может располагаться застарелый труп. Ну и шапка, земля, особенно моль — слова опасные. При столь немолодом и нездоровом генсеке. Я фатально это понял и забросил свое сочинение в стол.

И вот спустя десять лет делаю саморевизию и нахожу этот пожелтевший, как пергамент, листок. Читаю, плача, смеясь и чихая от бумажной пыли. Иные времена, иные ассоциации. Теперь в слове крот мне слышится банкрот. А где банкрот, там и банк. Смех, да и только. Но смех сквозь слезы. Но слезы крокодила.