Лёшку Бадая, старшего инспектора ГИБДД, на счету которого числились десятки раскрытых «тёмных» наездов, любимца райотдела и грозу автохулиганов, беспощадно изгоняли из рядов милиции. Страшное дело сотворил старший лейтенант Бадай. Полторы недели назад, заявившись домой в неурочный час, застал в постели жены некую особь мужского пола. Ни жена, ни особь на встречу эту никак не рассчитывали. Жена при виде покатившихся из орбит Лешкиных глаз попросту переползла под кровать. Особь же, завороженно глядя на подрагивающий в милицейской руке пистолет, мелко и быстро икала.

Удержался Лешка от крайности. Лишь ухватил с туалетного столика початую бутылку коньяка, опорожнил из горлышка и долбанул ею о зеркальный шкаф, что купили с женой на первую после свадьбы получку. Затем вылетел на мороз, где поджидал хозяина знаменитый в городе красный «Москвич» с немыслимым рупором на крыше. Забыв про гололёд, надавил в сердцах на акселератор и на первом же повороте точнёхонько въехал в фонарный столб.

Машина, как написали в протоколе, получила незначительные технические повреждения, а водителя вынули из-за руля с закрытым переломом голеностопа и поганенькой припиской в диагнозе — «средняя степень алкогольного опьянения».

Сейчас он сидел, нахохлившись, в углу Ленкомнаты, где как раз начиналось общее собрание с единственным пунктом в повестке дня: «Персональное дело А. Бадая».

Опершись на клюку, Лешка с мрачной безысходностью разглядывал обувь членов президиума. Тяжело впечатались в пол сапоги начальника райотдела полковника Бойкова. Подрагивали, словно борзые на поводке, «лодочки» его нового зама, старшего лейтенанта Платошина. В центре, меж ними, широко раскорячились стоптанные туфли первого заместителя начальника управления внутренних дел генерал-майора Скворешного. Скворешный то и дело приподнимал правую туфлю и прямо рантом с усилием скрёб по лодыжке левой ноги. «Чешется, видать», — некстати посочувствовал Лешка.

Скворешного не любили и побаивались: не с «земли» человек, пришлый, посажен обкомом партии надсматривать за милицейскими кадрами. Заглазно генерала, убежденного трезвенника, моралиста и ретивейшего борца за чистоту рядов, именовали «охотником за ведьмами». И то, что он лично прибыл на собрание, с неотвратимостью подписанного приказа свидетельствовало о безнадежности Лёшкиного положения.

Наконец туфля Скворешного поторапливающе дотронулась до соседского сапога. Бойков неохотно поднялся, постучал ручкой по графину. Постучал, скорее следуя ритуалу, чем из необходимости. В большой, туго набитой людьми комнате давно установилась спёртая, подавленная тишина.

— Допрыгались, други? — Начальник отдела хмуро оглядел макушки собравшихся. — Ведь сколько раз предупреждал. Ну чисто бараны! А уж чтоб Бадай…

Лёшка поднял виноватые, страдающие глаза на начальника («бывшего начальника», — горько осознал он).

— Что теперь смотришь? — Бойков отвёл взгляд. — Пятнадцать лет без единого нарушения. С Доски почёта не слезал. Сколько наездов раскрытых! А уж чтоб пьяным за рулём… Так на шестнадцатый год отмочил-таки! И главное, точнехонько подгадал под кампанию по борьбе с пьянством на дорогах. Как специально ждал. А, что с вами!.. — Он сел было, но, спохватившись, приподнялся: — На собрании присутствует Петр Петрович Скворешный. Я думаю, он лучше меня обрисует подоплеку, так сказать… Прошу, Петр Петрович.

Скворешный недовольно скосился на стареющего полковника. Не вставая, внушительно прокашлялся:

— Вот смотрю я на вас, молодых, здоровых… Как говорится, кровь с молоком. — Он добро улыбнулся. — Кажется, чего не работать во славу, так сказать, державы. Но вот, оказывается, есть среди вас такие, у которых и кровь, да и совесть на спиртном замешаны. Именно что на спиртном! — надавил Скворешный. Отстранённое молчание, установившееся в помещении, ему решительно не нравилось. — Правду говорят, что в семье не без урода. И этот урод, он, понимаете, та самая ложка дёгтя, что бочку мёда поганит. Это ж надо! Все органы, понимаешь, напрягают силы, чтоб перебороть такое позорное явление, как пьянство. И находятся-таки в наших рядах людишки! Которые не только по всяким зауглам распивают, но ещё и пьяными за руль лезут. Тем более офицер дорожно-патрульной службы. Это ж до какой распущенности надо дойти. А ведь кто управлял, тот знает, дорога — всегда повышенная опасность. Просто в голове не укладывается!

Скворешный натужно задышал. Весь вид его выражал крайнюю степень возмущения. Но Лешка-то видел, как во время возникшей паузы содрал он с себя правую туфлю и освободившимся носком принялся чесать левую лодыжку с таким остервенением, что из-под брючины выползла застиранная кальсонная резинка.

«Подойти, что ль, почесать? Может, скостит за усердие». Лешка хмыкнул от осознания безмерности унижения, на которое был сейчас способен, лишь бы не выгнали.

— Словом, вопрос с Бадаем решённый, — облегченно объявил Скворешный и рубящим движением руки окончательно отделил подрагивающего в углу Лёшку от остальных. — Конечно, мы могли бы просто уволить его. Но руководству важно в полной мере учесть мнение коллектива. Понять: способны ли вы сами дать должную оценку безобразному, понимаешь, факту. Так что говорите откровенно. Прошу только, выступая, помнить о чистоте рядов. Пьянице пощады быть не должно!

— И не будет! — заверил его, стремительно поднимаясь, Платошин. — Есть желающие высказаться?

Будто боясь, что такие желающие найдутся, он на одном дыхании продолжил:

— Тогда позвольте сначала мне… Тут в кулуарах отдельные доброхоты, знаю, разговоры вели, де, случайность, с кем не бывает. Правильно товарищ генерал нам указал — опасное это заблуждение…

— Каково забирает мальчик, — шепнул начальник уголовного розыска Гордеев.

— Далеко шагнёт, — согласился сидящий рядом сорокапятилетний майор Кольцов. Всего два дня назад старший следователь УВД по особо важным делам за какую-то провинность был снят с должности и с понижением переведен в райотдел. Теперь он с интересом присматривался к происходящему.

— …Да, опасное! — надбавил голоса Платошин. — По Бадаю и прежде были сигналы. О поборах с водителей, об аморальном поведении в быту.

— Мы проверяли, — сухо, для Скворешного, пояснил Бойков.

— Анонимки не подтвердились. А с аморалкой, так там и вовсе, как оказалось, с ног на голову перевернули.

— Но ведь сигналы-то были, — упрямо, хоть и несколько растерянно, продолжил Платошин. — Значит, плохо проверяли. Чтоб столько лет в ДПС и — ничего не подтвердилось…

Кто-то натужно хихикнул.

— Между прочим, в суде, если нет доказательств, дело прекращается, — выкрикнули из рядов.

— Ну-ка, ну-ка, кто-й-то там такой грамотный? — Скворешный заинтересованно привстал, разом придавив зародившееся оживление. («Аж чесаться перестал», — подивился Лешка.)

— Ба, а я-то дивлюсь, голос вроде как знакомый… Кольцов, конечно.

— Здравия желаю, товарищ генерал.

— Кто о чем, а вшивый, понимаете, о том же, — замначальника УВД насмешливо покачал крупной головой. — Вы б о доказательствах этих, Кольцов, в своих уголовных делах пеклись. Тогда, может, не вылетели бы из УВД как пробка, понимаешь! Кстати, прошу всех усвоить: борясь за чистоту рядов, мы будем безжалостно изгонять запачкавшихся. И ещё — специально для демагогов — здесь вам не суд и спрятаться за отсутствием доказательств не удастся. Вот именно!

Скворешный жёстко прошелся взглядом по зароптавшим рядам. Поощряюще кивнул Платошину.

— Выступать будешь? — Гордеев наклонился к начальнику ДПС капитану Талызину, ссутулившаяся могучая спина которого начисто заслоняла его от президиума.

— Сам не видишь, что безнадёга? — огрызнулся тот.

— Получается, товарищ генерал, любопытная цепочка. — Платошин потащил руку вверх, словно вытягивая пресловутую цепочку из запасного кармана. — Нечистоплотность дома, пьянство в быту, ощущение безнаказанности, вследствие чего — пьяная авария, и ещё слава богу, что вовремя попался, а то бы и до преступления докатился.

— Во холуй-то! — донеслось сдержанное шипение откуда-то от батарей, но, по счастью для говорившего, голос его «затерся» за общим шумом.

— А что? От измены жене до измены Родине — один шаг, — неловко пошутил заштатный отдельский остряк Велин. Но в попытке разрядить ситуацию не преуспел.

— Та-ак! Вот это так та-ак. — Скворешный тяжело поднялся. Рядом с ним встал посеревший Бойков. — Вот мы и договорились. Это ж надо так переродиться, если для вас человек, честно и прямо говорящий негодяю, что он негодяй, уже и холуй и чёрт-те что!.. Кто это сказал?

— Мы разберёмся, товарищ генерал, — тихо пообещал Бойков.

— Я уж не говорю, что перед вами руководитель. — Скворешный ткнул в зардевшегося Платошина. — Как убеждаюсь, болеющий за дело. И что же? Вместо того чтоб поддержать, решили ярлыков навешать. Чтоб, стал быть, притёрся. Не позволим! Кто это сказал?

— Товарищ генерал! Мы разберёмся, — решительно повторил Бойков.

— Что ж, разберитесь. — Скворешный искоса зыркнул на начальника отдела. — Иначе мы вам поможем. Что там у нас дальше?

— Я, товарищи, — сдавленно, как бы сглотнув обиду, продолжил Платошин, — говорил не с чьей-то подсказки, а по зову сердца. Невзирая на ранги. Прошу и других высказываться так же честно и прямо… Ну что? Стесняемся? Тогда давайте предоставим слово молодежи ДПС. Гончаров, ты вроде хотел?

— Я? — Рослый сержант, на свеженьком мундире которого еще красовались армейские значки, вроде бы удивлённый приглашением, с независимым видом поднялся. — А чего? Могу.

— На трибуну поднимается младший штуцерщик на наливе с крепостью до сорока, — возвестил неугомонный Велин. Ради остроты он был готов даже рискнуть гневом начальства. Впрочем, и на сей раз труды его не пали на благодатную почву.

— Заткнись, пустомеля! — во всеуслышание порекомендовал ему старший опер угро Фёдоров. Уязвленный Велин, знавший его крутой нрав, благоразумно смолчал.

— Пожалуйста, Гончаров, — с натужной улыбкой кивнул Платошин.

— Ну, мы, конечно, осуждаем Алексея Константиновича, — разглядывая что-то в полу, начал Гончаров. Но вдруг оторопело скосился на добрейшего участкового Смородина. «Не пачкайся, сынок. Тебе ж здесь работать», — почти беззвучно обозначили губы Смородина.

Нервно улыбаясь, Гончаров смешался.

— Что ж, главное сказано, — выручил Платошин. — Может, непосредственный начальник дополнит?

— Да чего там? — неприязненно зыркнув на бойкого зама, буркнул Талызин. — И так всё ясно.

— А что ясно? — Скворешный пошевелил пальцами, будто вылущивая капитана из скорлупки, в которой тот пытался спрятаться. — Помнится, когда вы на коллегии оправдывались за рост дорожно-транспортных происшествий, так прямо Цицерон, понимаешь. А теперь и сказать нечего? Вы за увольнение Бадая?

— Да в общем-то раз попался пьяный за рулем, так чего уж? — придушенно, ненавидя себя, пробормотал Талызин.

— В самом деле, товарищ генерал, — включился Платошин. — Ситуация очевидная, осуждающая позиция налицо. Предлагаю проголосовать.

— Вообще-то надо бы сначала Бадаю последнее слово дать, — напомнил Бойков. — Вроде как подсудимый.

Скворешный, хоть и хмуро, согласно кивнул.

Давно ждавший этого момента Лёшка вдруг растерялся. Опершись одной рукой о клюку, другой — о колено, он начал выпрямляться (так раскрывается заржавевший перочинный нож) с натугой и лишь в конце разом резко разогнулся. Он поднял лицо, и многие смущённо отвернулись. Бадай плакал. Всякий раз, как он пытался что-то сказать, из горла доносилось бульканье, и он поспешно тёр кулаком по щекам.

— После армии… пацаном, — выдавил-таки он. — У меня здесь всё… Дома и то больше нет. Нельзя мне без этого… — В груди Лёшки опять клокотнуло. Он со всхлипом перевёл дыхание.

— Может, возьмете себя в руки? Офицер всё же, — Платошин брезгливо поморщился.

Кольцов едва успел придавить к стулу рванувшегося вперёд Гордеева.

— Да в первый раз ведь! — вскрикнул Бадай и вскриком этим словно освободил застрявшие в горле слова. — Вы ж знаете, братцы. Никогда за руль, чтоб на поддаче… То есть, извиняюсь, выпивши… И чтоб авария какая! А тут как нарочно один к одному… Ну, бес попутал же, братцы!

— Ишь, подвиг какой — за рулем он раньше не пил. — Платошин иронически покачал головой. — Просто не ловили. И вообще думать надо было, перед тем как пьяному за руль лезть. Тогда, может, не пришлось бы здесь своими мнимыми заслугами козырять. Полагаю, товарищ генерал, всё ясно.

— А ты его заслуги считал?! — На этот раз Кольцов перехватить начальника угрозыска не успел. Низкорослый, плотно сбитый Гордеев вскочил. — Ты с ним на дорожные ездил? За угонщиками по ночам, в грязь и пургу мотался?! Что ты всё гонишь?!

— Вы хотите выступить, Юрий Алексеевич? — быстро предложил Бойков.

— Могу, — неохотно пробурчал тот. — Бадай, конечно, влип. Пьяный, авария, чего говорить… — Он зло — и так, чтоб все видели, что зло, — посмотрел на поникшего Лешку. Затем перевёл взгляд на президиум и продолжил, убрав из хрипловатого своего голоса все интонации, исключая разве что самые бархатные. — Но и шестнадцать лет безупречной службы не выкинуть, и заслуги учесть бы надо!

— Всё это мы знаем, Юрий Алексеевич, — сдержанным тоном отреагировал Платошин. Ссориться с авторитетным начальником угро ему не хотелось. — Вы дайте оценку по существу.

— А я что делаю?.. Сколько ж можно топтать друг дружку, чуть кто споткнулся. Ладно б случайный, залетный. — Взгляд Гордеева дерзко остановился на Платошине. — Но Бадай-то свой.

— Во! — Скворешный, до того без выражения слушавший, выбросил вперед палец. — Во где собака зарыта. Добреньким быть хочется. Да и не добреньким, а хитреньким. Де, сегодня Бадаю скостят, а завтра, глядишь, и мне. Давайте будем пить, гулять, а потом покрывать друг друга. Так, Гордеев?

— Да нет, конечно, товарищ генерал. Но я с Бадаем восемь лет рядом. Это нужный работник. Потом все ж знают, почему это случилось. Я не оправдываю его, но…

Гордеев вдруг сбился, притихли и остальные: Скворешный с побагровевшим лицом, тяжело опершись ладонями о стол, начал медленно подниматься. Как показалось, намеренно медленно, чтобы сдержать гнев. И только Лёшка из своего угла видел, как нога Скворешного судорожно шарила в поисках «отползшей» туфли. Но другие видеть этого не могли. Потому, затаив дыхание, завороженно следили за грозным генералом, так что стало слышно, как в конце коридора кричит что-то в трубку дежурный по райотделу. Но и поднявшись, Скворешный продолжал с тяжелым недоумением всматриваться в аудиторию.

— Перестаю понимать. — Он потёр переносицу. — Молодой руководитель ведущей службы. На хорошем счету. Планировался в резерв на выдвижение. — Он как-то ненароком обласкал прошедшее время глагола, и у Гордеева, не пугавшегося бандитских ножей, разом пересохло нёбо. — И вдруг… даже не знаю, как назвать. Незрелость, что ли? Вы что, защищаете пьяницу?

Среди гудящей от напряжения тишины стоял совершенно потерявшийся Гордеев.

— Я не за пьянство, конечно. Тут чего уж? — Голос его окончательно рухнул. — Но, может, учитывая стаж, хотя бы ограничиться неполным служебным соответствием? — Облизывая губы, он на ощупь опустился на стул.

— Обстановочка у вас, однако, — неприязненно покачал головой Скворешный. — Говорили мне, но чтоб настолько… Платошин! Вы будете, наконец, вести собрание или тоже, понимаешь, декоративная фигура?

Платошин быстро отёр лоб. Первое же собрание, да еще в присутствии самого генерала, особо ценящего умение проводить линию, не задалось. Он набрал воздуха:

— Голосуем. Кто за то, чтобы ходатайствовать перед руководством УВД об увольнении Бадая за дискредитацию звания работника милиции, выразившуюся…

Пока Платошин с аппетитом чеканил формулировки, привалившийся к стенке Бадай с каким-то отстранённым интересом увидел, как все, кто сидел поблизости, принялись незаметными, змеиными движениями передвигаться так, чтоб в момент голосования оказаться к нему спиной.

Лёшка оценил эту товарищескую деликатность и, в свою очередь, намеренно поднял глаза на висевшую над ним стенгазету, одна из статей в которой — «Сократим аварийность на дорогах» — была подписана его фамилией.

— Прошу слова! — зычно разнеслось по комнате. Приподнятые уже правые плечи резко опустились: над рядами поднялся следователь Кольцов.

— Вам-то что говорить? — раздраженно произнес Платошин.

— В отделе вы всего ничего и Бадая знать не можете.

— Вы тоже не из ветеранов, а эва как лихо по нему прошлись, — под общее оживление дерзко отбрил Кольцов. — Да и выступление у меня буквально на две минуты. Бадай за это время не скиснет. А, товарищ генерал? В свете, так сказать, демократических тенденций.

— Что ж, пусть скажет, — озадаченно разрешил Скворешный.

— Благодарю, товарищ генерал. Ваша гуманность — притча во языцех. — Кольцов склонился чуть ли не в поклоне. — Я почему, собственно, позволил себе?.. Случай у меня был похожий. Четыре года назад ездил по уголовному делу в один район. Приехал поздно, до гостиницы добираться лень было. Заночевал в райотделе. А ночью случилась авария. Второй секретарь местного райкома партии на повороте на служебной «Волге» точнёхонько въехал в сосну. Я и вызвался съездить допросить. Всё равно на стульях не больно поспишь.

— Можно по существу? — поторопил Платошин.

— Уже подбираюсь… В больнице мне объяснили, что ехал он вдвоем с девицей. Она-то лишь поцарапана, а он весь переломан, к тому же, что называется, в сильной степени… Поднялся в палату. Он и в самом деле оказался пьяным вдрабадан. Даже не понял, что перед ним следователь. История в общем-то типичная: ездил в хозяйство принимать объект, набанкетился, подставили девку. Вот и повез ее. Явно привык пьяным за рулем. Чувство опасности атрофировалось, кто в районе что против скажет? Но вот что поразило — всё время твердил: «Господи, лучше умереть. Если наверху узнают, конец всему. Доктор, милый, это конец!» Понимаете, лежал здоровенный, удачливый мужик и — плакал. Он за карьеру больше боялся, чем смерти!

— Сергей Иванович! — Скворешный холодно обернулся к Бойкову. — Я что-то не пойму. Это у вас так принято, на собраниях анекдотами друг дружку забавлять?

Бойков недоуменно повел плечом.

— А, собственно, и вся история, — объявил Кольцов. — В общем, захотелось мне помочь мужику. Дежурного врача уломал.

Вырвали мы с ним запись, благо она оставалась последней, и переписали, в результате чего бедолага из пьяного превратился в трезвого, даже не успев протрезветь. Запись я забрал. По-моему, и сейчас где-то дома валяется. Объясненьице подредактировал, как надо, девицу вообще не упомянул. Ну, а наутро врач его предупредил. Словом, мокрое шоссе, крутой поворот — и совсем другой разворот дела.

— И что? — Скворешный с тяжелым недоумением вглядывался в выступающего, будто силясь постигнуть какой-то тайный смысл.

— Да ничего. Я к тому, что жизнь есть жизнь. С каждым может случиться. Не святые. Извините за внимание. — Кольцов уселся на место.

— М-да, хороши у вас воспоминания, — оценил Платошин. — Если вы этим пытались выгородить Бадая, то получилось, я бы сказал, чрезвычайно неуклюже.

По разочарованному лицу Бойкова было заметно, что на сей раз он согласен со своим заместителем.

— Я больше скажу, — поддержал Скворешный. — Какой-то местный князёк, из зажравшихся, которые позорят… А как в этой истории смотрится сам Кольцов? Представитель правоохранительных органов покрыл, можно сказать, преступника. Жаль, давненько это было. А то б дал соответствующую команду и вытряхнули бы вас, Кольцов, из рядов… Впрочем, думаю, с такими настроениями и так не задержитесь… Что ж, давайте в самом деле заканчивать.

Он вновь поднялся.

— Старший лейтенант Бадай совершил тяжкий проступок и потому, безусловно, заслуживает самого жёсткого наказания. — Скворешный перевел дыхание.

Лешка сидел теперь, сломившись меж колен, и, казалось, уже не воспринимал происходящее.

— Но учитывая, что Бадай награжден двумя медалями «За безупречную службу», неоднократно поощрялся, ранее взысканий не имел…

Первым вскинул голову чуткий Гордеев.

— …полагаю возможным оставить Бадая на службе, ограничившись неполным служебным соответствием. — Скворешный незаметно приподнял шторки мясистых век, словно хотел явственнее разглядеть произведенный эффект.

А эффект и впрямь получился оглушительным. Сначала послышались отдельные возгласы, затем что-то игривое выкрикнул Велин, и, наконец, безмолвное перед тем помещение наполнилось радостным гулом.

Поражёнными не меньше остальных выглядели и члены президиума. Бойков, ещё утром безуспешно пытавшийся отстоять подчиненного, совершенно озадаченный, по-мужицки теребил нос. С приоткрытым ртом застыл «подставленный» Платошин.

— Не скрою, что ехал я с иным мнением. — Негромкий голос Скворешного без усилия заставил всех умолкнуть. — Но выступление Гордеева меня поколебало. Правильное, между прочим, выступление. И оценку дал принципиальную, и за товарища вступился. А вот остальные… — Он разочарованно повел шеей по направлению Бойкова. — Нет у вас, Сергей Иванович, в коллективе истинной взаимоподдержки, умения отстаивать позицию… А то увидели, понимаешь, большое начальство и — перетрусили. А? Перетрусили?

— Есть немного, — в зале засмеялись.

— То-то и оно. — Скворешный отодвинул стул.

— Товарищи офицеры! — подал команду Бойков, и все дружно вскочили, приветствуя выходящих руководителей. Лишь когда дверь закрылась, Бадай окончательно поверил в спасение. Всё ещё пребывая в радостном остолбенении, опираясь на клюку, он протолкался сквозь похлопывающих и постукивающих его сослуживцев к стоящим поодаль Гордееву и Кольцову.

— Юраха! По гроб жизни… — Он растроганно ухватил Гордеева свободной рукой за плечо.

— Да чего там, — смущенно отстранился тот.

— Как это чего?! Очень даже чего! — прежним заливистым голосом возопил Бадай. — Ты, мил друг, в тяжкую минуту от меня, грешного, не отвратился и теперь от праведных деяний не открещивайся. Литруха с меня!

— Скворешному свечку за здравие поставь. Оказывается, правильный дядька. Вот уж не подумал бы. — Гордеев озадаченно тряхнул головой.

— Но Кольцов-то каков оратор! — К ним пробился измаявшийся без аудитории Велин. — Вот это называется, от души загнул. Пропадать буду, тебя в адвокаты не возьму…

Закончить он не успел.

— Кольцова в кабинет Платошина! — зычно крикнул вбежавший помдеж.

— Ну вот, пожалуйста. Довыступался, болезный. — Велин демонстративно расшаркался.

В кабинете в одиночестве сидел генерал Скворешный.

— Так где выписка? — без предисловий, тяжело глядя на подчиненного, спросил он.

— Порвал тогда же. Не солить же мне их.

— Точно? — Скворешный недоверчиво впился в непроницаемое лицо следователя. — Тогда почему раньше не напомнил? Когда самого с должности снимали?

Кольцов повел плечом.

— Гордый, выходит? — отчего-то неприязненно констатировал Скворешный. — Что ж, считай, теперь квиты.

— Разрешите идти?

— Идите… Пока.

Повернувшись через левое плечо, Кольцов вышел в коридор, по которому растекались победно-возбужденные сотрудники.