Глава 1. "Вы заблуждаетесь"

Всему виной мой географический кретинизм. И скупость пополам с ленью. Иначе давно купил бы GPS и спокойно гулял бы по пригородным лесам, не боясь заблудиться в километре от автобусной остановки и выйти к людям через полдня блужданий по оврагам, засыпанным битыми и давлеными бутылками. Как уже бывало.

Впрочем, думаю, что в тот раз мудреная навигационная техника могла и не помочь. А теперь не проверишь.

Но начнем с начала. В один в меру прекрасный воскресный день мы с Юлькой отправились кататься на велосипедах. По лесам. Благо леса эти — пусть загаженные двуногими и четвероногими аборигенами — начинались в двух шагах от дома. Юлька — это моя тринадцатилетняя дочь. Умна как черт (только ей не говорите, что я о ней так), талантлива как киногерой (рисует, поет под гитару, успешно занимается чем-то восточно-боевым) и, на мой непросвещенный взгляд, весьма привлекательна. Хотя на мальчишек ей, кажется, плевать. Пока. При этом своевольна и независима до полной неуправляемости. Что-то полезное (обед, уборку и т. д.) может сделать только под настроение. В общем, окружающие обычно говорят, как мне с дочкой повезло, а я молча киваю в ответ, чтобы людей не разочаровывать. Пусть верят в хорошее.

Итак, едем мы, педали крутим. Тропинки в меру бугристые, но не так, чтоб попу отбить. Песок на них плотненький, благо дождь вчера прошел, колеса не вязнут. Стекла битого почти нет. Птички поют где-то на периферии. Солнце, мелко просеянное сквозь кроны, поглаживает плечи и спину, но не обжигает. В общем, благодать. Только, по моим прикидкам, мы уже на шоссе должны выкатиться, по которому можно и домой чухнуть. А его все нет и нет. Да и привычных сосен все меньше, а дубов и прочих широколиственных — все больше. Я, вообще-то, лиственный лес предпочитаю хвойному. Только не помню в наших окрестностях таких дубрав. Неоткуда им взяться. Дорожка лесная широкая, можно ехать и ехать. Вот только куда?

— Юль, — осторожно так говорю, — мы, кажется, немного не туда заехали.

— Да я уж вижу, пап. Ты вокруг посмотри.

Посмотрел. Ничего дополнительного не увидел. И тогда моя умница снисходительно так советует:

— Ты на колею внимание обрати.

Обратил. Елки-березки! Не автомобильный это след. Расстояние между колесами другое, а сами колеса уже. Ну ладно, допустим, кто-то здесь давно и регулярно ездит на телеге.

— И мусора нет, — подсказывает юная следопытица.

В самом деле, нет. Ни бутылки битой, ни банки пивной, ни завалящего пакетика от чипсов. Да что пакетика — окурков, и тех не видать. Образцовая чистота. И трава зеленая-зеленая по обочинам, а не обычная желтоватая чахлость. В заповедник какой заехали или, того хуже, в депутатские охотничьи угодья? Слабенькая, однако, версия — не водятся тут депутаты.

— Что делать будем? Может быть, развернемся да по своим следам?

— Давай попробуем.

Спокойно так отвечает. Моя дражайшая половина уж не преминула бы высказать все, что думает о мужниных навигаторских способностях.

Развернули коней, едем обратно. Десять минут едем, четверть часа… Странная колея все не кончается, боковых тропинок не видать. И хоть убейте, не помню, когда мы на эту дорогу выскочили. Направление, ежели по солнцу, вроде бы, верное, к городу, и на том спасибо.

Крутим еще минут двадцать. Моя умница молчит, хотя, вижу, устала.

— Ладно, привал, — скомандовал я преувеличенно бодрым тоном. — Давай пока перекусим.

Выезжали-то мы ненадолго, котелков с собой не брали. Каждый упаковал себе завтрак по своему вкусу, чтобы потом разделить со спутником. Ну, вроде как маленький сюрприз.

Сюрприза не получилось. Как и следовало ожидать, у Юльки в "сидоре" яблоки и конфеты, у меня — бутерброды с сыром, пакетик арахиса и термос с чаем. Сели на обочину, пожевали. Черт, в этой лесной чистоте даже чешуйки от орешков в траве смотрелись оскорбительно. Видимо, не я один это почувствовал. Юля их собрала (не поленилась же), палочкой приподняла ковер прошлогодней листвы под каким-то кустом и сунула туда.

Сидим, уговариваем бутерброды с чаем. Я под интенсивную работу челюстей думаю, что дальше делать. И тут как раз с той стороны, откуда мы недавно приехали, послышался шум мотора. Непривычный какой-то, фыркающий и чихающий, но мало ли сейчас колымаг разных? В любом случае, можно будет хоть дорогу спросить. Дурацкая ситуация, конечно. До дома от силы километров десять. Ну, пятнадцать, если мы уж очень заплутали. А мы будем у проезжающих спрашивать: "Простите пожалуйста, как к людям выйти?". Но с другой стороны — а вдруг не туда движемся, вдруг как раз город по дуге огибаем? С меня станется.

Прикончили бутеры, яблоки догрызаем. И тут из-за поворота показывается ЭТО. Наверное, все же придется использовать слово "автомобиль" для определения сего чуда — все-таки самобеглая повозка. Но на привычные нам "Жигули" или "Форды" она походила меньше, чем "кукурузник" на "Боинг семьсот сколько-то там".

Несли ее четыре огромных, почти как у арбы, колеса. Правда, куда более легоньких, ажурных. Причем между втулкой и ободом — не обычное переплетение спиц, а нечто вроде сетки из золотистой проволоки. Двигатель, кажется, был паровым — между колесами виднелось что-то округлое, вызывающее в памяти котлы первых паровозов. Да и фрыкающе-шипящие звуки создавали ту же ассоциацию. Котел частично был прикрыт изящным, с узорами, плетеным кузовом из толстых желто-белых прутьев, в котором лежали мешки, бочонок и еще какая-то поклажа.

Кабина была полностью открытой, только сверху небольшой навес. Вместо руля или там рычага, как у первых "самоходов", — нечто вроде самолетного штурвала. А за штурвалом этим, на единственном сиденье, сидел коротышка. Красно- и круглолицый, с бородой то ли веником, то ли веером, в диковинной куртке, переливавшейся на солнце при движении всеми оттенками зелени — от болотного до пронзительно-изумрудного.

Он резко затормозил (причем колымага встала разом и совершенно беззвучно, без невольно ожидаемых скрипов и лязга) и уставился на нас с не меньшим изумлением, чем мы на него. Причем, кажется, взаимно поразили нас прежде всего средства передвижения. Мы рассматривали чудное авто, а возница, открыв рот, пялился на наши велосипеды.

После полуминутной паузы автовладелец хлопнул глазами (видать, чтобы они приобрели более осмысленное выражение), тряхнул бородой и произнес довольно длинную и совершенно непонятную фразу. Надо думать, поздоровался.

— Здравствуйте, уважаемый. Мы, кажется, заблудились в этом лесу. Не подскажете ли, как выбраться к ближайшему городу? — произнес медленно и со всей возможной вежливостью.

Похоже, взаимопонимания нам это не прибавило.

Возница слез с… э-э… с облучка и медленно пошел к нам, вытянув вперед раскрытые ладони. Как индеец в гэдээроовском кино — в знак мирных намерений.

Ростом едва мне по грудь, коренастенький, пропорционально сложенный. Не походил он на лилипута в медицинском понимании этого слова — в тех, насколько я могу судить, чувствуется некая болензненность, неправильность. А этот, видать, от природы таков — и считает свой рост совершенно нормальным.

Коротышка подошел поближе, ткнул пальцем в велосипед и о чем-то спросил.

— Велосипед, — ответил я. — Горник. Фирмы "Конондейл".

Мои пояснения, ясное дело, не слишком помогли делу. Юля для большей наглядности оседлала своего "команча" и проехалась по дорожке взад-вперед, благо, ее велик был поменьше и позволял развернуться на ходу меж двух обочин.

Незнакомец изумился еще больше, хлопнул себя по бокам, подошел вплотную и сел на корточки возле моего вела. С минуту пристально его изучал, потом зыркнул на меня вопросительно, достал из-за пазухи блокнот и, кажется, карандаш — и принялся лихорадочно зарисовывать велосипед. Сперва общий вид (нарисовал на удивление быстро, причем в аксонометрии — или как там это называется? В объеме, в общем). Потом отдельные детали — цепную передачу, руль, педаль — последнюю несколько раз, чтоб было видно, что она способна поворачиваться вокруг оси…

Мда. И еще раз мда. И еще три раза мда. Версия о том, что мы просто заплутали в десяти км от родного города, а потом встретили странного туриста на очень странном средстве передвижения, большого доверия не вызывала. Ну, допустим, эксцентричный иностранец, который заехал в нашу глубинку, но не бельмеса по-русски. Но чтоб он велосипеда ни разу не видел?

— Пап, мы, кажется, совсем не туда заехали, — шепнула Юленька. — Ты "Хроники Нарнии" читал?

Ясен пень, читал, причем ей же вслух. И Бушкова. И Белянина. И еще кучу всякой фантастики, где герои прыгают из мира в мир, как блохи. Не скажу, что я был ошеломлен до потери дара речи. Но было мне крепко не по себе.

Незнакомец продолжал рисовать с невероятной скоростью (причем страницы в его блокноте, как оказалось, были сложены гармошкой, словно в детской книжке), мы с Юлей время от времени перешептывались.

— Па, а мы домой отсюда попадем?

— Да. Наверное.

— Ой, пап, ты ж сам не знаешь. В Нарнии и других фантастиках это обычно дело сложное.

— А зачем тогда спрашиваешь, если сама видишь, что я не знаю? Нужно к местному Гудвину идти, по дороге, вымощенной желтым кирпичом.

— А если он окажется великим и ужасным обманщиком?

Да, не самый я удачный литературный пример выбрал.

Водитель-художник тем временем закончил этюды (кажется, продолжал бы еще, но то ли время его поджимало, то ли еще что-то), посмотрел на нас внимательно, несколько раз энергично махнул рукой в ту сторону, куда направлялся до встречи с нами и несколько раз произнес что-то вроде "Пыргарья". Потом пошарил в карманах куртки, вытащил кусок бумаги, что-то там начиркал, сунул нам в руки, еще раз махнул рукой вдоль дороги, забрался в свою колымагу, крутанул там какую-то ручку. Повозка фыркнула перегретым чайником и плавно покатилась. Мы посторонились, давая ей дорогу. Пара минут — и странное средство передвижение скрылось из глаз, оставив на память легкий запах костра и полное ощущение шизофрении.

 

Глава 2. "Я из лесу вышел"

Я повертел в руках рисунок незнакомца. Почти правильный квадрат примерно в две ладони. Бумага на ощупь непривычная, больше тонкую-тонкую кожу напоминает: очень гибкая, не шуршит, поверхность слегка бархатистая.

Коричневые, словно сепией сделанные, линии что-то должны были обозначать. Вряд ли это письмена, тем более, что в одном из углов красовалось нечто, напоминающее буквы. Но что тогда символизируют все эти полосочки и значочки?

Юля подошла слева и сунула нос в картинку.

— Пап, по-моему, это план.

— План чего?

— Местности, где мы стоим. И указание, куда дальше ехать.

— С чего ты взяла?

— Вот смотри. Это, — она ткнула пальцем в правый нижний угол — гном нарисовал свою четырехколесную каракатицу и рядом — наших два велосипеда.

— Гном?

— А кто? Маленького роста, бородатый, от машин в восторге. Пока не знаю другого слова, буду называть его гномом.

— Ладно, гном так гном. Заметь, ни себя, ни нас он не нарисовал.

— Ага. Я ж говорю — для него машины важнее. Вот смотри, — ее палец двинулся вдоль самой толстой коричневой линии, — он еще раз нарисовал свою машину, а потом — еще раз. Вроде как он так поедет. А вот это — развилка на дороге. И левый путь перечеркнут. Значит, нам туда ходить не нужно. А дальше дорога куда-то въезжает. Вот эта зубчатая линия — наверное, забор. А в нем ворота.

— Или это граница леса. И чего делать будем?

— А чего делать? Поедем по дороге, деваться-то некуда. В книжках при попадании из мира в мир вернуться обратно редко получалось сразу. Односторонние врата, или створки, которые сразу закрываются…

— Не слишком-то надежный источник информации о перемещениях между мирами.

— У тебя есть другой? — съязвила доченька.

— Идея!

— Какая идея?

— Иде я нахожусь?

Шутка, конечно, третьей степени свежести, но Юлька купилась, посмеялась. Атмосферу чуть удалось разрядить. Хотя, это, кажется, я был на взводе. А моя потомица и не напрягалась особенно, воспринимала все, как… Как запланированное приключение — словно мы пошли в поход и попали в сильную грозу. Вроде и страшно, и неприятно, а вроде как и за этим шли.

— Ладно, двинулись.

И мы покатили дальше по колее, оставленной диковинным автомобилем (если угодно — амобилером). Боковых ответвлений, перекрестков, тропинок и прочих возможностей свернуть, как ни странно, не было. Что еще раз подтверждало нехитрый вывод о том, что мы таки не в нашем лесу, где буквально к каждому дереву (точнее, к каждому кустику) ведет отдельная тропка. Минут через двадцать неторопливого кручения педалей показалась развилка — вероятно, та самая, обозначенная на импровизированной карте. Километраж я не засек, так как велокомпьютер, он же спидометр, сверхъестественным образом вышел из строя, явив миру девственно чистый экран желто-зеленого цвета. Когда мы встали у развилки, я украдкой взглянул на украшающую запястье "каську" — та же картина.

— Группенфюрер, — блеснула цитатой наблюдательная до невозможности Юлька, — вы осторожно посмотрели на свои часы, они у вас отстают на семь минут. А точнее, — добавила она уже другим тоном, — они у вас не работают. И мобильник тоже.

— По поводу последнего я даже не сомневался. Если мы "не туда попали", как вы изволили выразиться, то сети тут нет.

— А на нем не только сигнала нет. На нем вообще ничего нет — и она протянула мне трубку, недавно полученную в подарок на день рожденья (между прочим, после легкого скандала на тему "у всех девчонок давно цветные, а я одна, как дура, буду с черно-белым ходить"). Экран, как я и ожидал, был мертвее мертвого: серый, как асфальт.

— Вредоносные последствия здешней магии, — попытался пошутить я. — Ну что, поедем налево?

— Зачем, гном же, вроде, не велел?

— Во-первых, это всего лишь твоя трактовка его каракулей. Во-вторых, может, ему интересно наши велики захапать, вот он и направил нас к себе домой.

— Ага. А по левой тропке мы как раз прямиком до родного подъезда доедем? Пап, не смеши.

— Командовать парадом буду я. Поехали налево. Вдруг мы как раз оттуда и приехали.

Фигушки мы оттуда приехали. Во-первых, поперек левой дорожки — кстати, весьма и весьма заросшей, — лежало огромное бревно, через которое мы, если мне не изменяют остатки памяти, не перелазили во время прогулки. Во-вторых, когда мы через него все же перевалили по моему упрямому настоянию, дальше пути просто не было, тропка терялась в молодой поросли. Чертыхаясь, я попытался пробиться дальше пешком, крепко обстрекался крапивой и исцарапался то ли малиной, то ли ежевикой, продрался сквозь колючки только для того, чтоб убедиться, что под ногами уже чавкает, решил не искушать судьбу и вернулся.

— Ладно, поехали направо, исполняя заветы твоего малорослого приятеля.

Это я сделал вид, что признал свою ошибку. Юленька поняла и не стала уподобляться худшей половине человечества. О ком я? О тех, кто на ее месте не преминул бы выдать сакраментальное: "А я ведь говорила!". Вместо этого она вдруг тихо так спросила:

— Пап, а ты не боишься?

— Чего?

— Ну, совсем же незнакомый мир. Вдруг нас тут в рабство продадут?

— А также зажарят и съедят. Но, во-первых, еще не доказано, что мы в другом мире. Во-вторых, даже в родном микрорайоне можно наткнуться на бандита с пулеметом в кармане. В-третьих, какие еще есть варианты? Вести в местном лесочке жизнь робинзонов крузовов я не готов. Съедобных растений не знаю, охотиться не умею. Ты вот обыкновенного тушканчика убить, а потом освежевать, выпотрошить, зажарить и съесть сможешь?

— Тушканчики в пустынях водятся.

— Тем более.

— Что "тем более"?

— Тем более, не сможешь.

— Папа, не заговаривай мне зубы.

Эх, а так хотелось заговорить. И ей, и себе. Потому что на душе не кошки — тигры скреблись.

— Ну а что ты хотела услышать? Что все будет классно, а я ни капельки не боюсь? Ты ж уже взрослая. Что ж я тебя, как маленькую, утешать буду?

— Мог бы и поутешать. Хотя, знаешь, внутри, в самом-самом "нутри", мне кажется, что ничего страшного не будет. А вообще, конечно, стремно. Ладно, давай в кустики сходим и дальше поедем.

— Только не отходи далеко. Мало ли какие орки в кустах водятся.

Орки в окрестностях не обнаружились (я сам сходил, проверил), так что мы без приключений, хотя и не слишком быстро, доехали до "забора", изображенного на импровизированной карте. Спутать его ни с чем было невозможно. Это действительно был забор. Точнее, живая изгородь, состоящая из высоких — метров в шесть — деревьев, почти лишенных веток. Нет, не так. Знаете, как выглядят колонковые яблони? Ствол, а от него — множество мелких веточек. Вот здесь было нечто подобное, хотя выглядели эти растения более гармонично, а ветки были покрыты шипами в палец длиной. Самой колючей акации и не снилось. Причем попробовал я, интересу ради, такой шип сломать или срезать — фигушки. Очень прочная древесина. Ну и между стволами, естественно, не пролезть. В общем, эдакая стена из колючей проволоки, только куда более эстетичная. Среди шипов лаково блестят мелкие темно-зеленые листочки в форме сердечек. И какие-то ягодки, кажется, неспелые. Пробовать на вкус я не стал.

В общем, явно охранно-оборонительное сооружение. Но ни ворот, ни наблюдательных постов при них не наблюдалось. Дорога просто ныряла в колючую зеленую арку и бежала себе дальше, к жилищам.

Да-да, за колючим забором открывался вид на город. Лес за аркой постепенно сходил на нет, уступая место палисадникам и домам явно ненашенского вида. Мы остановились — осмотреться и поахать. Начать с того, что все крыши были коническими, а буквально у каждого второго дома высилась круглая башенка, также увенчанная конической "шляпой", да еще с флюгером наверху. Кое-где вместо башенок а-ля средние века виднелись балочные конструкции, больше напоминавшие век ХХ — что-то вроде обрезанных сверху опор ЛЭП, только в сечении не квадратные, а круглые или многоугольные, насколько я смог рассмотреть. Наверху каждой — крытая площадка и, опять же, флюгер. Деревья в палисадничках цвели буйно и пенно, как у нас вишни-яблони в апреле. Хотя, судя по состоянию леса, в здешних широтах был июнь или июль.

Ну а лесная дорога, по которой мы уже столько проехали, как-то уплотнялась, серела, прибавляла камешков, и плавно, без резких скачков превращалась из грунтовки в бетонку. Во всяком случае, покрытие больше всего напоминало бетон. По ее сторонам — пока она еще не превратилась в полноценную улицу — росли островками раскидистые кусты и приземистые, с широкими кронами деревья, несколько напоминавшие маслины.

Вот в этих самых кущах (отнюдь не райских) нас и ждали. Как только заднее колесо моего велика пересекло некую незримую черту, из-за кустов — и позади, и впереди нашей двойки — появились крепкие ребята, сжимавшие в руках предметы самого недружелюбного вида. Я почему-то сразу понял, что это оружие, хотя единственная аналогия, приходящая в голову — подводные ружья. Впрочем, кое у кого на заднем плане в руках были самые настоящие луки. Замечу, в отличие от первого встреченного нами аборигена эти все были повыше меня ростом и покрепче в кости.

Мы, естественно, остановились. И, чего греха таить, изрядно струхнули. Встречающих было десятка полтора, и я совсем не был уверен, что вижу всех из состава делегации. Хотя бы потому, что их маскировочным костюмам позавидовал бы любой спецназ: создавалось впечатления, что на ребятах просто растет трава и мелкие кустики.

В общем, нечего было и думать рвануть обратно в лес.

Стоим. И они стоят. Похоже, ни одна из сторон толком не знает, что делать дальше. Я мучительно пытаюсь понять, чего же хотят встречающие. Повязать нас? Пугнуть от своих домов как подозрительных чужаков? Расспросить и отпустить с миром? Типа "Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят"?. С последующим "Ладно ль за морем иль худо, и какое в свете чудо".

Наконец один из вооруженных граждан с неким подобием бердыша наперевес подошел поближе и выдал короткую фразу. Естественно, я ни бельмеса не понял. Интонации, вроде бы, не враждебные. Надо думать, меня о чем-то спросили. Я развел руками:

— Извините, не понимаю.

Снова фраза. Кажется, язык уже другой.

Я в точности повторил свою предыдущую реплику.

Третья попытка со стороны хозяев поля.

Я снова не порадовал их разнообразием.

Пауза.

Ладно, и то хорошо, что никто не пытается в упор пролаять по-хонтийски "Ваше имя? Чин? Задание?". А я не бью себя в грудь, как разъяренная горилла, выкрикивая собственное имя. Кстати, может быть, стоит представиться?

— Дмитрий, — отрекомендовался я. — Юля, моя дочь.

— Па, а может, не надо имена называть? — вполголоса спросило чадо.

— Злых колдунов боишься?

— Ага. И Горлумов.

— Поздно. Бильбо Торбинс уже сказал, как его зовут.

Товарищ, все пытавшийся установить с нами вербальный контакт, наконец, понял всю бесперспективность этого занятия, и махнул рукой в сторону города. Будем считать его жест приглашающим.

Я слез с велика и повел его в поводу. Ну вроде как из уважения к пешим собеседникам, чтоб им за нами не поспешать.

Так и шли мы в сопровождении то ли почетного эскорта, то ли конвоя, до домов, потом между домами до какой-то площади. Не знаю, центральной ли, но, по нашим меркам, не слишком большой. Окружали ее не жилые здания, а, пожалуй, административные, в два-три этажа, с непривычно приземистыми арками, под причудливыми ломаными крышами, крытыми зеленоватой чешуей, блестевшей на солнце, как слюда.

Возле одного из зданий я увидел уже знакомую "каракатицу". На крыльце, вернее, террасе перед входом, стояли с десяток разномастных… наверное, все-таки людей. Хотя некоторых из них Юлька наверняка назвала бы гномами, а кого-то, может быть, даже эльфами. На последнее звание, в частности, мог претендовать командир "не вполне вольных стрелков" — высокий, метра под два, действительно очень красивый, затянутый в поросший миниатюрным лесом комбинезон, да еще с луком. Правда, не большим английским, а, скорее, турецким, с несколькими изгибами. Ушей "эльфа" под капюшоном я не разглядел.

Рядом с ним стояла статная седая женщина (тоже довольно высокая), закутанная во что-то столь немыслимо-алое, что советский флаг рядом с ее одеянием показался бы бледно-розовым.

По другую сторону от Алой дамы, расставив ноги, уперев руки в бока и упрямо нагнув голову, маячил дородный мужчина в лиловом камзоле (почему-то вспомнилось именно это наименование одежды: пышности было многовато) и с массивной красноватой цепью сложного плетения, переброшенной через плечо.

По-моему, эта троица была здесь главной. А всю террасу от нас отделяла чуть заметная пленка, радужно взблескивающая на солнце. Воздух за ней слегка плыл, словно над раскаленной дорогой в солнечный день. Надо полагать, защитное поле. М-да, а я уж посчитал эту цивилизацию отсталой, эдак век XIX.

Вооруженный бердышом Сержант (это я его так окрестил) подошел к троице и отдал короткий рапорт. Подошел, к слову, обычным шагом, а не маршируя, как заводная игрушка на плацу. Никаких отдаваний чести и прочих ритуалов.

Алая и Фиолетовый обменялись несколькими фразами, подключили к беседе "эльфа". По-моему, согласья у них не было, но Алая сумела настоять на своем. Чуть повернула голову, отдала какое-то распоряжение, и защитная пленка исчезла с легким хлопком. Резко пахнуло чем-то вроде нагретой пластмассы. Тут же вперед протолкался наш лесной знакомец, улыбнулся нам во все 40 зубов (чесслово, мне показалось, что их больше, чем у обычного хомо сапиенса), сбежал с крыльца, радостно ткнул пальцем в мой вел и возгласил на всю площадь:

— Вилиспед. Горны.

Вероятно, чтоб разрядить обстановку. Кажется, ему это удалось. Молодец, между прочим, с первого раза запомнил название. "Р" у него выходило раскатистым, как в испанском.

— Велосипед. Горный, — согласился я, влез в седло и описал маленький кружок, едва не наехав на ближайшего лесного гвардейца.

Гном засиял еще ярче, будто это он сам велосипед изобрел. Граждане на крыльце загомонили, но их быстро одернул мужчина с цепью.

Опуская подробности, скажу, что нас препроводили в крохотный, о двух комнатах, домик (эдакий флигелек) на задворках одного из центральных зданий. Велики мы хотели оставить у входа, но сопровождающие — давешний сержант и "гвардейка" (а как еще назвать гвардейца женского пола?) знаками попросили нас занести машины внутрь помещения.

Мой сопровождающий знаками показал мою комнатушку — метров 10 квадратных, не более. Ни стола, ни стульев, ни кровати. Только какие-то сундуки под стенами. Один из них, кажется, предназначен и для спанья — крышка оббита чем-то мягким. К комнатушке примыкал совмещенный санузел. Мой провожатый без всякого смущения показал, как пользоваться местным аналогом унитаза. Между прочим, роскошное такое кресло то ли из мрамора, то ли из хитрой керамики. С подлокотниками, удобной спинкой и подголовником, причем спинка мягкая и гладкая. Римские патриции обзавидовались бы.

А вот приспособления для мытья были не столь роскошны. Некий тесненький аналог ванны присутствовал, но воду следовало греть в особой жаровне. Несколько объемистых кувшинов вставлялись в специальные гнезда, а в нижней части разжигался огонь. Топливом служили специальные брикеты (это все тоже показал Сержант). Ну или можно было мыться водой холодной. Аналогом крана служила торчащая из стены каменная рука. Стоило ее повернуть, как из ладони начинала достаточно приличным напором течь вода. Причем отверстия я не обнаружил, вода словно просачивалась сквозь мраморную кожу.

Гвардеец подождал, пока я ознакомлюсь с местными санитарными достопримечательностями, потом взял меня под локоток и мягко вывел на крыльцо. Там уже стояли Юля с "гвардейкой". Мой сопровождающий подхватил оставленный у входа бердыш, отошел шагов на двадцать, обернулся, выразительно посмотрел на нас и провел пяткой оружия линию поперек дорожки, усыпанной крупным песком. Вдвоем с напарницей они слаженно перешагнули черту — и с легким хлопком за их спинами возникло уже знакомое радужное поле. Похоже, оно огибало дом по дуге. Возможно, даже накрывало его куполом, но разобрать при нынешнем освещении я не смог. Гвардеец же снова обернулся, как-то нарочито, словно мим на сцене, покачал бердышом — и вдруг метнул его в нашу сторону. Но явно не в нас. Я, если честно, даже не испугался. А оружие, наткнувшись на преграду (видимую, хотя и с трудом), отскочило обратно. Кажется, я даже разглядел, как спружинило поле. Бердыш полетел, беспорядочно кувыркаясь, так что Сержанту пришлось проявить немалую ловкость, чтобы поймать опасный снаряд. Ничего, справился. Хорошо их тут учат.

Суть демонстрации я понял. Но остался вопрос: насколько проницаемо это поле с нашей стороны? Нарочно медленно я подошел к заповедной черте, оглядываясь в поисках подходящего снаряда. Камешков под ногами, как назло, не было. Пришлось вытащить из кармана ключи от квартиры (когда еще понадобятся?) и несильно бросить в радужно мерцавшую пленку. Как и следовало ожидать, связка с легким звяканьем упала на дорожку шагах в трех от моих ног. За мной, естественно, наблюдали с той стороны экрана. Кажется, остались довольны тем, что я не лезу на стену и вообще веду себя смирно. Я пожал плечами, подобрал ключики и пошел в дом. Обживаться. И стараться гнать мысли о том, сижу ли я в карантинном боксе, в комфортабельной тюрьме или в виварии. Все равно сделать ничего нельзя.

На Юлькиной половине оказалась пища. Стол как предмет мебели, кажется, был аборигенам неизвестен, но на крышке одного из сундуков стояли два глубоких блюда с какими-то неровными шариками.

— Па, это еда.

— Откуда знаешь?

— Та тетенька при мне съела парочку.

— Еще не значит, что нам это пойдет на пользу. Так что не грызи пока, ладно?

— Угу, — как-то неуверенно кивнула дочка.

— Ты точно еще ни одной не съела?

— Не.

— Смотри, лечить тебя тут будет совершенно некому. Давай пока опыт поставим?

— На ком?

— На мне, естественно. Других кандидатов все равно нет. И не спорь. В конце концов, у тебя жизнь впереди, да и адаптироваться, если что, к новому миру сумеешь лучше, чем я.

— Папа, — строго сказала доченька. — Ты эти намеки брось. Ты мне тут живым и здоровым нужен.

— "Сам нэ хачу, слюшай".

Книжек по выживанию в экстремальных условиях я в свое время прочел немало. И хотя там не было глав, посвященных попаданию в незнакомый мир, некие рекомендации стоило попробовать применить. Кусочек предполагаемой пищи я положил на локтевой сгиб — туда, где кожа понежнее. Ни жжения, ни зуда не почувствовал, покраснения не появилось. Так что следующим шагом я сунул обломок шарика (крошились они легко, как хорошие, не пересушенные сухари) между губой и десной. Потом попробовал пожевать и выплюнуть. На вкус, надо сказать, так себе — что-то пресновато-сладковатое. Хрустит, как сухое сублимированное мясо. Через час (по внутренним часам), убедившись в отсутствии неприятных эффектов, прожевал и проглотил еще кусочек. Юлька тем временем уговорила меня и поставила похожий опыт, но уже на себе, с употреблением воды из местного водопровода. "Вода как вода", — таков был ее вердикт. Между прочим, хозяева нам никакой посуды для питья не оставили. Хорошо хоть чашечка от термоса была.

С этими пищевыми экспериментам наступил вечер. Жрать хотелось основательно (наверное, пережитые треволнения сказывались), но я мужественно довел опыт до конца, то есть дождался, когда с момента пробного принятия пищи пройдет часа три. На большее терпения не хватило. Конечно, странно было бы ожидать, что хозяева намеренно захотят нас отравить. Но ведь о нашей физиологии они ничего не знали. А другой еды все равно не предвиделось. Так что пришлось выбирать: то ли дальше осторожничать, рискуя отбросить копыта от голода, то ли махнуть рукой и жрать че дают. Я выбрал второе. Ужин получился скромным, но, кажется, питательным. Наестся удалось буквально горстью "сублимата". Шарики во втором блюде оказались чуть солоноватыми, но тоже невкусными. Думаю, что аборигены подсунули нам некий аналог своих консервов или полевых рационов. Чтоб надолго хватило, да чтоб у них не было необходимости нам каждый день свежее таскать. Мало ли что мы выкинем? Вдруг стюарда покусаем…

За окнами стемнело. Наверняка в этой продвинутой цивилизации додумались и до искусственного освещения, но искать, как оно включается, я не стал. Тем более, что Юлька уже зевала совершенно душераздирающе. В моем сундуке с мягкой крышкой нашлись постельные принадлежности: тоненький тюфяк, который вполне мог сыграть роль толстого одеяла, а также эдакий гибрид плаща и спального мешка — кусок темно-коричневой, в крупную серую клетку ткани (вроде бы шерстяной, но совсем не кусачей, удивительно мягкой) условно-треугольной формы с закругленным основанием и с капюшоном, пришитым к вершине. В общем, можно лечь и завернуться в кокон.

Крышку с аналогичного предмета мебели в дочкиной комнате мы подняли не без труда, но были вознаграждены двойным комплектом спального добра. Юля тут же заявила, что будет спать со мной в одной комнате — так, дескать, спокойнее. И устроила себе лежбище на полу рядом с моей "кроватью". Необходимость спать на твердом ее, скорее, радовала: дома она дрыхнет (точнее, дрыхла) на верхней полке, представляющей собой вознесенную под потолок старую дверь. Между прочим, я сам строил это сооружение в нашей достаточно тесной квартирке лет семь назад и очень им гордился. Хотя жена говорила, что можно было сделать и поизящнее.

Как порядочные, мы умылись на ночь (зубы пришлось чистить пальцем) и улеглись под капюшонистые одеяла.

И тут Юльку прорвало на разговор.

— Па, а куда мы попали, как ты думаешь?

— Ежели ты ожидаешь, что я выдам тебе координаты в пространстве относительно Земли, то ошибаешься. Может, мы в другой галактике. Может, в параллельном мире. Может, на альтернативной Земле, переживающей другую историю. Что там еще твои друзья-фантасты выдумали?..

— Ну па, ты ж у меня умный, наверняка уже сформировал гипотезу, — выдала жертва современного образования.

— Ну что еще я могу сказать? Мы находимся в стране, которая недавно воевала и ждет возможного повторения. Но на этой территории, кажется, войны не было.

— Папа Дима, я знаю, что ты в детстве обожал Шерлока Холмса. Поэтому расскажи, как ты обо всем этом догадался.

— Элементарно, Ватсон. Прежде всего, по скорости реагирования. Сколько времени прошло от знакомства с хозяином автомобиля до нашего прибытия в город? Максимум полтора часа. А вон какую встречу нам успели подготовить. Причем в ней участвовали как армейские подразделения, так и штатские власти. Плюс растительный заборчик, который мы проехали. Он явно оборонительного происхождения. Плюс башенки и вышки над домами, весьма напоминающие пулеметные… Но при этом следов разрушения не видно.

— Круто, — пробормотала Юля ничего не значащее слово. Помолчала, переваривая, и спросила: — А вдруг это просто разные подразделения одной и той же конторы?

— Это ты про встречающих? Возможно. Но — непохоже. Кстати, я так и не понял, за кого нас приняли — за вражеских лазутчиков, инопланетян, демонов? Вообще, мы с тобой находимся в условиях, когда можно делать только шаткие предположения. Весь наш прошлый опыт является слабым для этого подспорьем. Аналогии выстраивать — достаточно рискованное занятие. Но другого не дано.

— И чего делать?

— Ждать, естественно, смотреть, как будут развиваться события. Мы в достаточно необычном для человека нашей цивилизации положении — у нас нет цели, мы не знаем, к чему стремиться. И не знаем, чего бояться. Можно, конечно, бояться всего подряд, но это неконструктивно: легко подцепить паранойю. Если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Понимаю.

— Маладца. Наш мир, — меня явно пробило на лекцию, — э-э… слишком описан, слишком известен. У каждой мухи, которая сядет тебе на голову, есть латинское наименование и номер в каталоге. И мы к этому привыкли, воспринимаем, как должное. А тут… Готовься, что на девять вопросов из десяти ответ будет "а пес его знает". Между прочим, многие тысячелетия люди так и жили. Всякие Колумбы и Магелланы отплывали от родной пристани прямиком в неизвестность.

Так что наслаждайся моментом, потом внукам будешь рассказывать.

— Если доживу до внуков, — буркнула моя оптимистка. И снова выдала вопрос, повторения которого я так боялся:

— А мы домой попадем?

— Юльчик, ты ж уже не маленькая, — я тоже решил не быть оригинальным и повторить пройденное. То есть, проеханное. — Ну что, я должен тебе сказать: "Конечно, солнышко, обязательно попадем, только попозже"? Откуда я знаю? Мы ж с тобой попробовали обратно проехать — без особого эффекта. Попытаемся найти с местными общий язык, выяснить, могут ли они нас обратно отправить. Сами, да без информации, мы можем до посинения колесить на великах по окрестным лесам (если выпустят, конечно). Но в успех этого предприятия… — я не договорил. — Если ничего другого не останется, мы и это попробуем. А пока давай спать.

Но доця спать не собиралась. И я ее понимал.

— Папа, а как ты думаешь, тут магия есть?

— Чего есть?!

— Магия. Раз уж это другой мир. Ты ж видел, тут и гномы есть, и эльфы…

— Зая моя, а ты сможешь отличить магию от чужой технологии? Для аборигена острова Фиджи телевизор — вполне магический предмет. Показывает дальние страны, говорит и поет на разных языках, стоит только нажать кнопочку. Чем он принципиально отличается от наливного яблочка на золотом блюдечке?

— Ну, телевизор может сделать каждый, у кого есть инструменты и детали. А маг…

— А магу нужны сушеные летучие мыши, шерсть черной кошки, веревка повешенного и другие малоаппетитные компоненты. А также магические книги — чем не аналог справочника по радиотехнике?

— Ну, есть маги, которые только с помощью внутренней силы могут творить чудеса…

— Да, ты с ними знакома, они тебе сами сказали?

Моя почти взрослая Юлька совершенно по-детски обиделась и надулась. А я, честно говоря, рад был этому разговору (между прочим, достаточно пустому) — он не давал каждому из нас замкнуться в собственной тоске и страхе. Поэтому торопливо продолжил.

— А программист — чем он тебе не узконаправленный маг? Силою мысли и закорючек на экране (тоже, между прочим, нематериальных, то есть, почитай, волшебных) создает в тамошней замониторной реальности всякие иллюзии — человечки бегают, драконы летают, нарисованные колдуны швыряются нарисованными молниями…

— Ну, отбери у него компьютер…

— А отбери у мага посох, а у шамана бубен… А отбери у плотника его инструменты — и что? Дом он построить не сможет. Но это не значит, что вся его сила — в инструментах. Вон, шаолиньские монахи голыми руками противника по стенке размажут. А какие-нибудь "зеленые береты" размажут с помощью вертолетов и пулеметов. Что ж они, не бойцы совсем, и вся их сила только в татаматах? Бойцы. Заточка другая, только и всего.

— Ну, магом же не всякий может стать… Способности нужны.

— Уверяю тебя, электронщиком тоже стать может не всякий. Иного учи не учи, все равно в первой же самостоятельно спаянной схеме какой-нибудь транзистор спалит (это я свою студенческую молодость вспомнил, но дочке о папиных ошибках знать не обязательно).

— Магия — это работа с энергиями стихий, — на мою изрядно гудящую голову вылили очередную порцию книжной мудрости.

— Электрическая лампочка тоже преобразовывает энергию бегущих электронов в тепло и свет, — не остался я в долгу.

— А… — Юля явно подыскивала аргументы, но пока ни одного не нашла.

— Давай так. Мы здесь наверняка увидим массу непонятного и незнакомого. Да вот та же рука в ванной — я не знаю, откуда на ней вода берется. Просачивается сквозь мельчайшие поры, телепортируется из далекого источника или создается из воздуха. Хочешь — называй это магией, если слово "технология" не нравится.

— Не нравится, — как и положено женщине (пусть будущей), она не могла не оставить за собой последнее слово.

…Будущее показало, что моя не по годам мудрая дочь была правее меня в своих предположениях. А пока — усталость взяла свое, и чадо сладко засопело в две дырочки. Я тихонько встал, прошел в другую комнату и прислонился к стене, тупо уставившись в окно на совершенно незнакомые зеленоватые звезды. В южном полушарии я никогда не был, но надежд на то, что мы случайно оказались где-нибудь в Бразилии, не питал.

По закону жанра мне полагалось бы нервно курить. Да вот беда — к табачному дыму я испытываю стойкое отвращение. Колотить кулаком по стене я тоже не стал. Но все же прошелся несколько раз из угла в угол, потом таки пнул ближайший сундук и прошипел что-то условно-ругательное. Рассудок, как мог, боролся за собственную целостность и долго не позволял себе осознать всю грандиозность произошедшего. Плюс Юлька… Рядом с ней я просто не разрешал себе истерить (за что ей отдельное спасибо). А вот теперь накатило… Впрочем, я, кажется, все-таки воспринял произошедшее спокойнее, чем можно было бы ожидать.

Во-первых, прочел в свое время массу фантастики самого разного качества. Так что, можно сказать, был подготовлен. И даже внутренне ждал чего-то такого.

Во-вторых, если честно, к родному миру меня особо сильно ничего не привязывало. Ну что я там забыл? Нелюбимую работу? Жену, с которой мы давно уже чужие друг другу люди? Нет, жили вместе, но интересы у нас как-то незаметно разошлись настолько… Она — успешная бизнес-леди, а я так, средний менеджер. Даже к Интернету и телевизору я охладел в последнее время. Попади я сюда один, тосковал бы по Юльке. Но она тут. Не знаю, радоваться этому или огорчаться. Остается привычка, которая "свыше нам дана". А привычки бывают и вредными.

Ну а в-третьих помогал мой милый пофигизм. Да, я знаю, что неправильно так относиться к реальности. Но иногда — полезно. Как вот сейчас. Помогает не слететь с катушек.

Неизвестность, конечно, страшила. Но с этим я поделать ничего не мог. Аборигены пока не проявляли враждебности, что само по себе удивительно. Опять же, как сказал кто-то из великих, больше всего мы переживаем по поводу того, что никогда не случается. Поэтому я строго-настрого скомандовал себе не забивать голову и идти спать. И мужественно ворочался еще часа два, пытаясь не думать о плохом. Пока, наконец, не заснул.

 

Глава 3. "Список контактов"

Весь следующий день мы маялись в четырех стенах. Нас никто не беспокоил, пробовать на прочность радужную пленку защитного поля я не стал (а смысл?), так что заняться было решительно нечем. Правда, у Юльки в "штанах" (то есть в переметных сумах на багажнике, а вы что подумали?) оказалась какая-то фэнтезюшная книжка, но доченька вцепилась в нее, как клещ. Что ж, я ее могу понять, сам иногда успокаиваю нервы с помощью хорошей литературы. Ну, или, по крайней мере, захватывающей. Той, что позволяет на время уйти из окружающей действительности, с ее проблемами и раздражителями, к чужим проблемам, которые, почему-то, не так раздражают.

Но сейчас у меня такой возможности не было. Пришлось искать спасения в другом. Я, наконец, отрегулировал положение тормозных колодок на обоих велосипедах (месяца два собирался), чуть подстроил Юльке задний переключатель, насколько это вообще возможно на дешевых моделях, подкачал камеры, проверил затяжку всех винтовых соединений… В общем, поиграл в правильного веловладельца. Хотел еще помыть велики от гипотетической грязи, но не стал. Мало ли как хозяева воспримут такое святотатственное посягательство на чистоту ванной. А в том, что за нами подсматривают, я практически не сомневался. Как написал один шутник в нашем офисе на соответствующей двери, "видеонаблюдение в туалете ведется ради вашей безопасности". Да и тряпок не было.

Хуже, что хозяева не снабдили нас письменными принадлежностями. Никогда не вел дневник и вообще не любил писать, особенно от руки, но в такой ситуации, подражая книжным героям, можно было бы и обзавестись записными книжками и путевыми заметками. Опять-таки, рисунки могли помочь преодолеть языковой барьер.

Дешевая шариковая ручка нашлась в "бардачке", то есть подседельной сумке с инструментами. А вот на чем писать? Тщательная ревизия велосипедных рюкзаков позволила обнаружить несколько мятых и грязных огрызков картона (остатки упаковок тормозных колодок, камер и прочей мелочи), не первой свежести половинку листа А4 с обрывком текста на одной стороне, карту Киева и инструкцию к велокомпьютеру на английском и китайском. Плюс записку давешнего гнома. На которой, впрочем, шариковая ручка отказывалась писать напрочь. Впрочем, она и на других бумажках не слишком старалась. Китаянка, да еще в такой дали от родины — что с нее возьмешь?

Здраво рассудив, что продукция Киевской картографической фабрики нам вряд ли поможет выбраться из здешнего "прекрасного далека", я стал писать о том, что с нами произошло, прямо поверх дорог и улиц. Не слишком удобно, но других вариантов не было.

На эпистолярный жанр (или как там называется написание дневников?) ушло часа два. Последний раз столько времени подряд я писал от руки, наверное, еще в студенческие годы, так что с непривычки устал. Поэтому решил выйти погулять. Защитное поле окружало наш флигелек со всех сторон, и я пошел вдоль слабо видимой переливчатой границы. От крыльца она отстояла шагов на 20, так что я без труда двигался по периметру. И благополучно добрался до заднего дворика, который меня очень порадовал. Дело в том, что пространство перед входом и по бокам флигелька занимали, в основном, газончики, прорезанные дорожками из песка или красноватого искристого плитняка. С кустиками по периметру. Красиво, конечно, но крайне нефункционально. Лозунги "по газонам не ходить" и "траву не есть" в меня вбивали с детства. И благополучно привили стойкую неприязнь к клумбам, грядкам и прочим местам компактного проживания культурных представителей царства растений. Еще ребенком я не мог понять, с какой радости имеющийся в наличии двор — такое замечательное место для игр и прочей беготни — нужно урезать, создавая на нем табуированные зоны. "Не играй мячом рядом с клумбой, гладиолусы помнешь!" Да на фига мне ваши гладиолухи?!

Так вот, задний двор оказался полностью свободен от зеленых захватчиков. Площадка чуть меньше половины волейбольного поля, усыпанная то ли крупным песком, то ли мелким гравием. Можно и гимнастикой позаниматься, и фигурной ездой на бисиклетах, и спарринг — буде желание возникнет — устроить.

Зря я про спарринг вспомнил. Потому что как раз в этот момент радужное поле метрах в полутора от лица внезапно выгнулось острым конусом в мою сторону, как будто кто-то ткнул в него снаружи гигантским карандашом. Острие не дотянулось до меня сантиметров на тридцать — и ринулось обратно. Я даже не успел испугаться, но отпрыгнул. И вовремя: с интервалами в полсекунды поле выдало еще пару таких же протуберанцев, причем последний был длиннее и тоньше двух предыдущих и вполне мог добраться до моей скромной персоны, останься она на прежнем месте. Ошалелым зайцем я метнулся за угол, а потом и в дом. В прихожей остановился и попытался успокоить дыхание. Потому что еще на бегу понял: похоже, в меня стреляли с той стороны, и поле спружинило, отбросив обратно пули, или чем там пытались продырявить мою шкуру.

Черт знает, что происходит в этом новом мире. Ни в чем не повинного пришельца сперва помещают под домашний арест, а потом пытаются прикончить. Правда, помещают, небось, одни, а прикончить пытаются вторые, иначе логики нет. И поле поставлено не зря. "Решетки в зоопарке стоят, чтобы защитить тигра от посетителей".

Долго думал, сказать ли Юле о происшествии. Родительский инстинкт подсказывал: "Нечего зря волновать ребенка". А разум — что мы теперь, говоря по-американски, партнеры, поэтому сокрытие важной информации может не только подорвать доверие, но и просто поставить потомицу под удар. Не такая она послушная, чтобы молча исполнять папин запрет "туда не ходи". Сунется ведь — если не из любопытства, так из вредности. А пуганую, небось, беречь легче будет, как говаривал незабвенный Волкодав. А он в телохранении толк понимал.

К моему удивлению, особо сильно она не испугалась. (Говорят, дети не верят в смерть, она для них абстрактное понятие. Не знаю, не знаю.) Подробно расспрашивала, что и как было, не увидел ли я, чем именно пытался запустить в меня неизвестный стрелок. Я вспомнил, что краем глаза заметил что-то длинное и блестящее, вроде тонкого алюминиевого стержня внутри вытянувшегося в трубку поля. Так что, похоже, это была стрела. Но, может быть, мне просто почудилось, и за древко я принял блик на пленке. Юля даже пыталась уговорить меня высунуться из-за угла и посмотреть на место происшествия. Но тут я уперся рогом и ей строго запретил. Даже поставил баррикаду из велосипедов поперек выхода. Сказав, что до темноты внешние прогулки отменяются. Потом, по зрелом размышлении, сам свой запрет отменил и барьер разобрал. Совместно мы решили, что гулять будем, но не дальше чем в пяти шагах от стен дома. Чтобы снизить риск. Иначе до паранойи недалеко: к окнам не подходи, воду не пей (вдруг отравлена?). В итоге, придется забраться каждому в свой спальный сундук, высунув только нос для дыхания. Может, это и не попытка убийства была, а некий тест. Исследуют нас местные, как подопытных животных. Жестоко? А где вы видели добрых исследователей? Один академик Павлов чего стоит…

Ночевать мы легли не в самом спокойном состоянии духа. Опять-таки, в одном "нумере", спокойствия ради, снова соорудив из великов шлагбаум, только уже на входе не в дом, а в комнату.

А наутро нас, наконец, почтили визитом представители местного населения. И предприняли попытку контакта.

Радовало то, что представители знакомые. Один — давешний Сержант. Все время, пока продолжалось взаимодействие представителей двух цивилизаций, он не проронил ни слова и вообще оставался посторонним наблюдателем, поскольку мы не проявляли решительно никаких агрессивных намерений. А вторая — Алая дама. Правда, на сей раз одета она была не столь ослепительно. Скорее даже, неброско — во что-то просторно-серое. Что не делало ее слишком незаметной.

Женщин такого типа я побаиваюсь с детства. Обычно это яркие красногубые брюнетки, громогласные (даже прекрасное воспитание не в силах преодолеть эту их особенность), самоуверенные, лучше всех знающие, что и кому делать. Несмотря на незаурядные природные данные, обожают украшать свою особу крупными серьгами (чаще всего — в виде массивных колец), не менее крупными ожерельями и браслетами, а также шалями совершенно цыганских расцветок. Очень часто несут в себе примесь южной крови — еврейской, турецкой, кавказской… В юности — обаятельные, хотя и несколько утомительные, к бальзаковскому возрасту легко превращаются в мегер. (Особенно, если посвящают себя педагогике). Про себя я называл этот типаж "женщина-вулкан" и старался держаться от них подальше. Как по мне, самая разумная тактика по отношению к любому вулкану.

Алая дама, правда, производила впечатление вулкана подуспокоившегося под толстым слоем пепла (в нашем мире я бы дал ей лет 50). Но внутренняя сила из нее так и перла. А массивное ожерелье (у нас бы я сказал "из слоновой кости", а тут — кто знает, чьи зубы пошли на это украшение?) наводило на мысль об универсальности культурных проявлений в разных мирах.

Первым делом она представилась, ткнув себя щепотью в лоб (словно собралась перекреститься, да раздумала) и произнесла:

— Лиина.

Конечно, сие действие могло означать и приветствие, и пожелание приятного дня, и вообще что угодно. Но я предпочел думать, что гостья (вернее, хозяйка, по крайней мере, хозяйка положения) назвала свое имя. Или титул. Или иную форму обращения, которую следовало применять по отношению к ней. Поэтому я указал на нее рукой, повторил "Лиина", затем коснулся щепотью собственного лба и повторно представился:

— Дмитрий.

Юлька, естественно, крутилась рядом, поэтому пришлось представить и ее. Лиина мазнула по ней не слишком внимательным взглядом, потом словно встрепенулась и посмотрела уже куда более сосредоточенно. Дочь, надо сказать, терпеть не может, когда ее пристально рассматривают, и с пол-оборота устраивает по этому поводу легкий скандальчик. Поэтому дома ее, например, очень непросто сфотографировать или приодеть во что-то новое. Но тут она взбрыкивать не стала и лишь пристально уставилась в ответ. Две дамы таращились друг на друга недолго, но, кажется, остались взаимно довольны осмотром. Юлька решила не ершиться и допустить Лиину в "ближний круг".

Последняя, как оказалась, пришла с весьма грандиозной целью — обучить нас языку.

Но по порядку.

Выяснилось, что столы в местной культуре таки известны. Один из сундуков путем не слишком понятных манипуляций был превращен в столь желанный мне предмет мебели. Лиина выдвинула сундук в центр комнаты — причем тот подался легко, словно на колесиках, хотя таковых видно не было — а затем надавила на центр крышки, и та разложилась в столешницу, вчетверо превосходящую первоначальную площадь. Дома я навидался всяких мебельных трансформеров, но принцип этой штуковины так и остался для меня тайной.

На столешницу лег изрядных размеров лист бумаги (так и хочется сказать "ватмана", хотя вряд ли местные знали эту фамилию), извлеченный из недр все того же сундука. И пять… скажем так, принадлежностей для письма. Более всего они напоминали…фломастеры. Во всяком случае, след на бумаге оставлял "носик" из какого-то волокнистого вещества, линия получалась не слишком тонкой, а после применения "писало" следовало закрывать колпачком. Лиина пользовалась, в основном, коричневым фломастером (вероятно, тут это был основной цвет для рукописных сообщений, как у нас синий), иногда помогая себе темно-серым, изумрудно-зеленым, голубым и, в исключительных случаях, рубиново-красным. Я обратил внимание, что все цвета были удивительно чистыми и однородными, словно в спектроскопе, только что не светились.

А рисовала Лиина просто здорово. Сперва изобразила портрет вашего покорного слуги. Потом рядом появилась Юлькина физиономия. Затем сама художница — в несколько меньшем масштабе, примерно по пояс. Ну а потом начались вообще чудеса — под руководством гостьи рисунки задвигались. Нам показали самый настоящий мультик в стиле символизма. Моя голова (к счастью, та, которая на бумаге) раскрылась, как шкаф, и нарисованная Лиина что-то стала туда напихивать. Что именно это было, я, как ни старался, разглядеть не сумел. Тогда рисунок разъятой головы вырос, заполнив почти весь ватман. Первым делом внутри появился схематически, но вполне узнаваемо изображенный велосипед.

— Вилсипед, — проговорила Лиина, почти дословно воспроизведя произношение гнома-автовладельца.

Затем явилась ее собственное изображение.

— Лиина, — последовал краткий комментарий.

Далее она изобразила — буквально в несколько штрихов — сундук-стол, за которым мы все сидели. Я узнал, что на местном наречии он зовется "скирин", и даже сумел повторить это слово, ткнув для убедительности пальцем в столешницу. Лиина просияла, но я по-прежнему никак не мог взять в толк, при чем тут моя раскрытая башка. Недоумение не укрылось от госпожи мультипликаторши. Она еще раз воспроизвела на бумаге то же действие по трепанации черепа и набивания его разными предметами, сопровождая сей процесс некими репликами и пантомимой, из которой должно было быть понятно, что сие действие будет совершать именно она.

— Пап, по-моему, она предлагает вложить тебе в голову словарь с картинками, — вдруг выдала дочь.

— С чего ты взяла?

— Догадалась. На хирурга-любителя она не слишком похожа. Да и зачем бы предупреждать тебя о грядущей операции типа "Шариков-Преображенский"? — выдало невероятно начитанное и столь же невероятно ехидное чадо. А затем схватило один из фломастеров и принялось рисовать картинки в ответ, помогая себе энергичной мимикой, жестикуляцией, а также эмоционально насыщенными, хотя и не слишком внятными междометиями. Самое понятное мне было "Так? Так?? ТАК???". Но, вероятно, женская солидарность вкупе с женской же интуицией работают везде, и граница между мирами им не помеха. Через четверть часа "беседы" на языке жестов и картинок (по-моему, уже на грани абстрактного искусства, нить я потерял минуте на четвертой) дамы договорились.

— Да, пап, все правильно. Она нам предлагает пройти некую процедуру обучения местному языку с применением чего-то вроде гипноза. То есть нам в мозги будет вложена какая-то информация. Сначала чуть-чуть, чтобы проверить, как на нас эта методика сработает. Потом побольше. Она сперва хотела только тебя учить, но потом решила, что и меня тоже.

— Блин, как ты это поняла?

— Ты же столько раз говорил, что я у тебя умная.

— Умная-разумная, — пробурчал совершенно ошарашенный я. — А вдруг после этой гипнотерапии у тебя мозги в трубочку свернутся? Запрограммируют нас, как зомби, будем знать.

Юля побледнела. Но потом упрямо мотнула головой.

— Не, пап, они тут хорошие.

— Не аргумент.

— Ты же говорил, что нам теперь остаются только предположения и догадки. Ну, сам посуди, какой им резон с нами что-то эдакое делать? Им наши знания нужны. Тот гном от велосипеда совершенно обалдел. Я бы на их месте как раз попыталась из пришельцев из другого мира все новые знания вынуть.

— Ото ж — вынуть. Вместе с мозгами.

— Ну, па…

— Что "па"?

— Захотели б вынуть мозги, наверное, уже вынули бы, — буркнула Юля себе под нос.

Я и сам чувствовал, что угрозой тут не пахнет (хотя мало ли что чем пахнет в чужом мире). Правда, оставалась опасность неудачного протекания эксперимента. Ибо "что местному хорошо, то пришельцу смерть". К тому же страх, что у вашего покорного слуги кто-то будет в мозгах копаться, был любовно выпестован во мне газетами и телепередачами. Но сидеть в четырех стенах и ждать неизвестно чего — тоже не выход. Так что я решился:

— Ладно. Только, чур, пусть начнет с меня. А тебя не трогает, пока не будет понятно, что со мной получилось.

— Окей. Я ей сейчас объясню.

Переводчица-телепатчица, панимаешь…

В общем, дамы уложили меня на сундучок с мягкой крышкой, ко лбу прикрепили пластинку то ли из кости, то ли из раковины, велели расслабиться, а потом Лиина начала самый натуральный сеанс шаманского гипноза — с пением, с ритмичным постукиванием и позвякиванием в какую-то местную разновидность бубна. Я всегда считал, что не слишком поддаюсь всяким психотехническим штучкам по причине врожденной толстокожести и благоприобретенного скепсиса. Но тут уже на первой минуте поплыл — в сон или, скорее, в странное оцепенение. Мысли, а затем и эмоции словно стали вязнуть в меду, и этим же медом кто-то намазал веки, так что они никак не хотели разлипаться. Раковина на лбу ощутимо нагрелась, а потом от нее пошел свет, причем было такое впечатление, что вижу я его не глазами, а чем-то внутри черепной коробки.

"Засветили в третий глаз", подумал я, прежде чем окончательно отключиться.

Снилась мне какая-то жуткая галиматья — за мной гонялись знаки интеграла, я мучительно пытался вспомнить второй закон Ньютона, а потом явился сам сэр Исаак и принялся меня ругать за то, что его законы я забыл, а архимедов — помню.

— А ведь Архимед открыл никакой не закон. Это всего лишь решенная задачка. Настоящий физический закон имеет дифференциальную форму. Двойка вам. Придете на пересдачу в конце сессии. — Сэр Исаак Ньютон, в парике, квадратной академической шапочке и почему-то в галстуке, протянул мне зачетку.

Словом, типичный сон перед экзаменом. Мне такие в студенческие годы снились во время сессии и изрядно портили настроение. Причем иногда на несколько дней.

— Папа, поднимайся. Как ты? — послышался знакомый голос.

Я открыл глаза, тряхнул головой — и тут же об этом пожалел. Такое впечатление, что кто-то насыпал внутрь моего многострадального черепа пол-литра стальных шариков вперемешку с кремешками для зажигалок. Так что при резком движении внутри башки не только раздался грохот, но и посыпались искры.

Я вспомнил, с чего началось засыпание, снова зажмурился и затаился — а что за пакость теперь в мозгах завелась? Внутренний осмотр не выдал ничего особо подозрительного.

— Папа, ты как? — снова спросило настырное чадо. Ага, чадо зовут Юлией, я это помню, что не может не радовать.

— Погоди, как раз разбираюсь, как именно.

Так, зовут меня Димой. Семью восемь — пятьдесят шесть. Роза — цветок, воробей — птица, заяц — животное, смерь — неизбежна. Отношение длины окружности к ее радиусу выражается числом "пи". Три целых четырнадцать сотых. Скорость света — триста тысяч километров в секунду. Какой только чепухи не выдает память. Я даже вспомнил несколько формул из матанализа, который благополучно забыл еще после первого курса. Ну и второй закон Ньютона, натурально. И даже уравнение Лагранжа, выражающее тот же закон, но в более общем виде.

— Вроде нормально, только голова звенит.

Мне на лоб легла сперва прохладная дочкина ладошка, а затем к вискам прикоснулись чьи-то незнакомые пальцы. Надо полагать, Лиинины. Секунд через двадцать шум в мозгах поутих. Я аккуратно качнул башкой из стороны в сторону — терпимо. Хуже, чем обычно, но терпимо.

— Хайле, — раздалось над ухом, и перед внутренним взором тут же — совершенно без моего желания! — возникла картинка лежащего на спине человека. Причем именно картинка, рисованная, довольно схематичная, как в словарях. Вот именно — словарях.

— Юике, — снова голос и снова картинка, на этот раз человека сидячего.

Я потихоньку сел.

Следующее слово оказалось совершенно незнакомым. Но я потихоньку открыл глаза. Перед моим лицом тут же оказался лист бумаги с нарисованным стоящим человечком.

"Байаге", произнес в голове совершенно незнакомый голос.

— Байаге, — тупо повторил я.

Лист бумаги с громоподобным шорохом упал на пол (ей-ей, до сих пор не знал, что шорох бывает громоподобным, а вот, поди ж ты), и я увидел сияющее лицо Лиины. Похоже, ее эксперимент удался, и она всячески пыталась передать мне свою радость по этому поводу.

Мне, откровенно говоря, было не до радости — все же голова гудела, а во рту словно стадо верблюдов прошло, принеся на копытах пески пустыни и оставив на память органические следы своего пребывания. Но я честно постарался улыбнуться в ответ. Затем знаком показал, что хочу пить.

Юлька кинулась за чашкой, а Лиина произнесла "ауга", в ответ на которое в голове появилось изображение истекающей водой руки. Кстати, по-испански вода, если не ошибаюсь, "агуа". Думаю, просто совпадение.

Опуская подробности, скажу, что в мою голову действительно закачали словарь. Причем пользоваться им надо было еще приноровиться. Ежели переходить на язык метафор нашего мира, то это была компьютерная программа, сопоставляющая рисунок со звуковым файлом и наоборот. Подспорье, конечно, хорошее, но разговаривать с его помощью было не проще, чем общаться с арабом, впервые взяв в руки русско-арабский словарь. Даже если чужеземные слова в нем написаны не вязью, а кириллицей. Поди, например, пойми, обозначает такая-то картинка — ну вот хоть та же рука из умывальника — "вода", "литься" или "кран"? Я тут же попытался найти ответ, сперва использовав свои более чем худые художественные способности, а потом просто заведя Лиину в ванную комнату (кажется, мне удалось ее при этом смутить). Сначала пустил воду, потом налил ее в чашку, потом стал медленно выливать — и каждый раз с вопросительной интонацией произносил "ауга". Оказалось, это таки вода. Лиина поняла, в чем вопрос, выдала перевод слов "лить" и "кран", я их тут же записал на бумагу (благо, письменных принадлежностей теперь хватало, и не было необходимости издеваться над продукцией киевских картографов).

К счастью, "программа" была "с открытым кодом" и позволяла "надстраивать" себя блоками из обычной человеческой памяти. Так что, скорее, получил я в голову не словарем, а неким пособием по изучению языка.

На первый раз в меня вкачали не более сотни слов. Посмотреть, как я это переживу. Ничего, не умер, а после пары часов общения с Лииной (точнее, попыток общения, активно сдобренных пантомимой и пояснениями неугомонной Юльки, основанных черт-те на чем) даже немножко освоился.

Такие сеансы со мной Лиина проводила через два дня на третий, а приходила каждый день, помогая освоить полученные знания. Ежели угодно, перевести пассивную лексику в активную. И просто поговорить, чтобы я самым обычным, человеческим образом запоминал простейшие речевые формы. Кстати, после того эксперимента в умывальной комнате на "вкачиваемых" картинках появились специальные обозначения для глаголов, существительных и прилагательных. Все-таки лексические законы оказались одинаковыми для двух миров. А вот имелись ли тут склонения, спряжения, падежи и прочие правила изменения слов в зависимости от обстоятельств, я пока не выяснил.

Надо заметить, что осваивать язык получалось у меня на удивление неплохо — вероятно, "ментальное колдовство" расшевелило некие зоны мозга, отвечающие за лингвистику. Плюс, отвлекающих факторов было немного. К концу недели в моем распоряжении оказалось около двух тысяч разрозненных слов и выражений. Моя первая учительница английского в свое время утверждала, что для общения на бытовом уровне этого вполне достаточно. По-моему, она была не права.

Впрочем, заботило меня другое: на фоне моих полиглотических успехов взбунтовалась Юлька. Во-первых, она привыкла к тому, что по языковому вопросу круче ее в доме никого нет. (Однажды, когда жене пришлось пригласить в дом какого-то иноземного партнера, Юля, тогда еще десятилетняя, бойко работала переводчицей с английского и обратно и чрезвычайно этим гордилась). Во-вторых, она терпеть не могла, когда ее считали маленькой и запрещали то, что дозволено взрослым. А тут был именно такой случай: я уперся рогом.

— Юля, это не игрушка, это мозги. Я не позволю кому бы то ни было копаться в твоей замечательной умной головке.

— В своей же позволил.

— Мы договорились, что это эксперимент и что именно я выступаю подопытной крыской.

— Так нормально ж все закончилось.

— До "закончилось" тут еще далеко. Да ты ж и сама видишь, что это не слишком помогает в изучении языка. Все равно приходится додумывать, переспрашивать, записывать и зубрить.

— Но помогает же.

В общем, спорили мы долго. Я говорил, что дети вообще лучше взрослых учат язык, просто попадая в языковую среду. Напоминал ее собственные успехи. Предлагал после каждого сеанса составлять словарик, который она бы заучивала обычным способом. Ее все это не устраивало, исчерпав аргументы, она ударилась в слезы и даже пригрозила, что уговорит в следующий раз Лиину усыпить меня на подольше, а пока я буду в отключке, провести обряд накачивания мозгов над ней.

— Узнаю, что такое было — выдеру.

— Меня или Лиину? — даже сквозь слезы дочь не могла не ехидничать. Ибо ни разу за всю ее сознательную жизнь мне не пришлось использовать методы физического воздействия на ее ягодицы.

— Обеих.

— Боком выйдет.

— Придется рискнуть.

Лиина, придя на следующий день, явно что-то почуяла. Дочь, вооружившись фломастером и упрямством, все же затребовала сеанс гипноза. Причем мастерски изобразила все в лицах, скопировала даже мелодию и манеру петь, выстукивая ритм костяшками по обложке своей единственной книги. По-моему, именно это почему-то сильно подействовало на Лиину (дочка ее загипнотизировала?), и она согласилась.

Но возразил я. Гостья предложила для начала закачать в Юлю "совсем маленький кусочек" (это дословный перевод), но я был непреклонен, как останкинская телебашня. Лиина настаивать не стала. Оставшаяся в меньшинстве Юлька ушла к себе дуться вместо того, чтобы посидеть на "обычном" языковом уроке. Лиину этот взбрык не слишком порадовал, и минут через двадцать она привела расстроенную барышню обратно. А потом они потратили часа два на составление обычного бумажного словаря. Старшая из дам рисовала картинку и произносила слово, младшая его записывала. Получился изрядный список — слов на 70. Причем, по-моему, Лиина пыталась запоминать изображение Юлькиных каракулей — не иначе, чтобы нашу письменность выучить. А затем воспоследовал настоящий экзамен — Лиина закрыла столбец букв, оставив только картинки, и стала тыкать в них пальцем. Так как часть слов была нам знакома по прошлым урокам, дочь с грехом пополам справилась. Гостья дала понять, что завтра будет повторение процедуры. Юльхен вздохнула и принялась зубрить. Вроде бы ни двойкой, ни поркой ей не угрожали, но вид был точь-в-точь такой же, как когда она делает школьные уроки — "скучно, противно, но надо". Видать, стереотип сработал.

Забегая вперед, скажу, что в конце концов сдался на уговоры Юли и Лиины — примерно через месяц, когда мы оба уже как-то изъяснялись на местном языке и я поверил, что со мной от "операции на закрытом мозге" ничего плохого не случилось. Юльхен потом призналась, что особо "встроенный словарь" ей не помог — она предпочла заучивать наизусть странички обычного бумажного. Все же искать соответствие между текстом и текстом нашему брату (и сестре) куда удобнее и привычнее, чем между картинкой и звуком. Но на первых порах мне местное изобретение служило исправно. Да и на вторых тоже, когда доводилось услышать совершенно незнакомое слово. А закачали в меня языковой информации, по-моему, все же поболе, чем в дочку. Ну, еще бы — у нее ж голова поменьше будет. (А память получше. Эх, старость…)

Но это все было потом, а пока Лиина продолжала с нами уроки лингвистики, Юлька дулась и зубрила, а я пытался понять, что же делать дальше. "Робинзона Крузо" в детстве я любил ничуть не меньше, чем "Шерлока Холмса". Казалось бы, робинзонствуй себе с комфортом: кормят тебя (пусть не слишком вкусно, зато сытно), учат, взамен ничего не требуют. А вот мучает меня внутренний червячок. Причем растет не по дням, а по ночам. Достигая порой размера фантастического змея Кундалини. Или удава Каа. Не знаю, чего именно мне хотелось, но чего-то хотелось определенно. Как пишут товарищи психологи, человек стремится контролировать ситуацию по максимуму. А я ее совершенно не контролировал. И мало что о ней знал. Кто мы тут? Узники? Гости? Подопытные? (Наверное, ответа на сей вопрос не было и у хозяев). И что дальше делать? Пытаться обустроиться в этом мире? Искать дорогу в свой? Впрочем, для последних действий у нас по-прежнему было удручающе мало информации. Поэтому приходилось сцепить зубы, ждать и пытаться выяснить как можно больше. Благо, появились дополнительные источники информации. Кроме Лиины (она, к слову, давно ходила к нам "в гости" одна, без гвардейского эскорта), стали заглядывать другие местные граждане.

Во-первых, Лиина привела "коллегу" по имени Дмиид — пожилого маленького человечка (хотел написать — "тщедушного", но в этом слове есть что-то уничижительное), живого, черноглазого и удивительно вспыльчивого. Ибо за два часа нашего первого знакомства он умудрился сперва раскричаться, а затем успокоиться раза четыре. Почему "коллегу"? Как я понял, он был одним из разработчиков программы-переводчика, я задавал по ней вопросы, а Лиина никак не могла понять, чего я от нее хочу. Хотел я всего ничего — чтобы картинки, обозначающие глаголы, двигались. Буквально секунд по пять, как "флешки" в компьютере. Раз уж местные ребята умеют вызывать мультики прямо на бумаге, то сотворить нечто аналогичное в голове для них-де труда не составит. Вероятно, компьютерная аналогия со мной и сыграла злую шутку. Оказалось, анимешка на ватмане шла только под влиянием Лиининых… назовем их "заклинаниями" за неимением другого термина. А идея "запечатленного движения", то есть кино, оказалась для этого мира в новинку. Дмиид долго не мог понять, чего я от него хочу, пока я не заставил Лиину повторить мультик, не вырезал кусок бумаги с оживавшей картинкой (благо, ножницы в наборе велосипедных инструментов имелись, а то б мы такими ногтями щеголяли…) и не прилепил себе на лоб. Тут же ткнув в старый рисунок с моей головой, раскрытой как футляр от контрабаса. "Коллега" забегал по комнате, размахивая руками и ругаясь. Прям как один мой знакомый сисадмин, когда я просил его научить компьютер выполнять новое нетривиальное действие. Каждый раз я сперва выслушивал самые нелестные отзывы о своей идее в частности и умственных способностях вообще. Дескать, сие невозможно в принципе. На следующий день оказывалось, что сделать-то можно, но очень сложно и "гемороиться желания нет". Через неделю компьютер таки делал то, чего от него требовалось. А сисадмин наслаждался пивом.

На сей раз процесс пошел быстрее. Дмиид попросил Лиину устроить еще один киносеанс, что-то долго выспрашивал, исчеркал два листа бумаги, наконец, сгреб их вместе с рисунками и убежал. Явно творить. Так что про себя я его окрестил Программистом. Между прочим, почти угадал, но об этом после.

Во-вторых, явился наш самый первый знакомый в этом мире — гном-автовладелец по имени Бержи. (Полное имя было куда длиннее, я бы его сумел выговорить только после трехдневной тренировки, но гном, похоже, привык к неповоротливости некоторых языков и милостиво согласился принять сокращенное на английский лад прозвание.) Приехал он, как нетрудно догадаться, не ради наших прекрасных глаз, а ради не менее прекрасных "вилсипедов". Я не мог понять, чем они его так особо зачаровали при наличии такой великолепной колымаги. Но есть же люди, совершенно балдеющие от хорошо построенных машин. А наши велики (особенно мой, скажу без ложной скромности) были очень даже ничего.

В первый день Бержи, как оказалось, захотел "всего лишь" научиться кататься на двухколесной машине. И тут возникла проблема. Мой "Конондейл" был для него явно велик: гном, напомню, не доставал мне до плеча. Но при этом был раза в полтора меня шире, так что весил, надо полагать, преизрядно. Оставался Юлькин "Команч". А она боялась за его сохранность. Несколько смущаясь, я объяснил Бержи это обстоятельство.

Дяденька развил бурную деятельность, смысл которой до меня дошел не сразу. Сперва он пулей вылетел за дверь (я даже сперва подумал, что он обиделся, и слегка перетрухнул). Но, вылетая, Бержи бросил что-то вроде "возвращаться быстро". Его коляска чихнула под окном и куда-то покатила. Чтобы вернуться буквально через четверть часа. Пыхтя, гном втащил в дом громоздкую конструкцию, в которой я не без удивления опознал… рычажные весы. Подвешивались они внутри собранной из металлических стоек пирамиды. На одну чашу пригласили сесть меня, на вторую забрался сам Бержи. Выступившая ассистентом Лиина уравновесила нас с помощью гирек. Оказалось, гном тяжелее меня всего килограмма на три (конечно, тут в ходу были другие меры веса, пардон, массы). А уж меня-то Юлькин велик выдерживал спокойно. Узнав, что проблема решена, гном просиял и потянул нас на задний двор — проводить уроки верховой езды.

Всякий, кто учил ребенка кататься на велосипеде, знает, насколько это непростое занятие. Особенно на первых порах, когда приходится бежать сзади и придерживать аппарат за седло или багажник, чтобы чадо не упало, не испугалось и не разревелось. А теперь представьте, что "чадо" весит больше восьмидесяти кило. Представили? Ну и как, по-вашему, его за багажник удерживать?

В общем, Бержи сверзился раза два и чуток подрастерял свой сияющий вид. Возможно, даже заподозрил, что тут имеет место некое хитрое колдовство, и аппарат отказывается катать кого-либо, кроме хозяина. К счастью, я вспомнил одну из рекомендаций по обучению взрослых велокатанию. Седло мы сняли, вместо него прикрутили к раме импровизированную подушку из спального тюфячка. Теперь, сидя верхом, Бержи доставал до земли ногами и мог отталкиваться ими попеременно. Для большего удобства пришлось еще и педали открутить. В итоге от велосипедного принципа передвижения осталось немного. Разве что два расположенных в ряд колеса. Зато гном снова расцвел, как майская роза (что при его красной физиономии было не слишком сложно) и принялся раскатывать по заднему дворику, лихо поворачивая у самой границы защитного поля.

Да-да, даже установив контакт и убедившись в нашей полной миролюбивости и незлобивости, любезные хозяева снимать барьер не спешили. Вроде как "мы вам рады, но из клетки не выходите". Впрочем, откуда я знаю, что ими двигало? Может, это преграда от микробов.

Опять-таки, я не забыл, как в первый день в меня стреляли. Правда, с тех пор подобных попыток не было. А хозяевам я об этом инциденте так и не рассказал. Во-первых, не хватало слов. Во-вторых, был уверен, что они и так знают, ибо ведут за нашим домом пристальное наблюдение. Я бы на их месте вел.

 

Глава 4. "Первый выход в свет"

Шел, если верить записям, тридцать четвертый день нашего пребывания в гостеприимном мире, названия которого я так и не узнал. У нас уже установился некий распорядок дня и даже недели, которая здесь — вот совпадение — состояла также из семи суток. В день седьмой, в полном соответствии с заповедями целого сонма религий, мы не занимались языком и прочими полезными делами. И не принимали гостей. Потому что они к нам не приходили: насколько я понял, и тут "воскресенье" (в смысле день седьмой) — выходной.

Словом, мы отдыхали, как могли. Возможностей, правда, было немного. Поневоле пришлось заняться спортом. Юлька учила меня каким-то тао — танцам по мотивам боевых искусств. Ну вроде как набор движений, имитирующих удары, блоки, боевые связки и т. п. Во дни моей молодости, когда все увлекались каратэ, это называлось ката, я даже вспомнил какие-то обрывки и, в свою очередь, показал доченьке.

В качестве разминки для мозга я приводил в порядок дневниковые записи, а еще — набрасывал нечто вроде школьной программы для Юли, а, может быть, и еще для кого. Все-таки наверняка мы принесли в этот мир множество знаний. И надо было решить, как их передать, а чего лучше не передавать вообще. А то у этих ученых, как грустно шутил один мой приятель, из любого открытия бомба получается.

Ну, уж куски земной математики здесь наверняка пригодятся. Все же наука наук. Обидно только будет, если всю эту премудрость здесь уже знают.

Я как раз закончил набрасывать планчик по аналитической геометрии (некоторые куски я помнил твердо, а некоторые — в самых общих чертах, так что придется поломать голову, выводя заново, к примеру, уравнение параболы в полярных координатах), когда в дверь неожиданно постучали.

Лиина. Из всех визитеров так предупреждала о своем прибытии только она, остальные почему-то входили без спросу.

Еще больше я удивился, когда она, не присаживаясь, пригласила нас к выходу. Видать, начинается новый виток.

У входа нас ждал экипаж. Без лошадей. Назвать это сооружение автомобилем язык не поворачивался. В памяти всплывали когда-то вычитанные "ландо" и "фаэтон". Весь корпус невероятной повозки был изящно выгнут, словно лук, огромные колеса с тонким золотым плетением вместо спиц возвышались до моего подбородка, а сиденья были обтянуты бархатистой кожей густого синего цвета. Дверец не было вовсе, вместо "баранки" — Т-образная рукоять, отдаленно напоминающая велосипедный руль, только не такая худая и тоже обтянутая синей кожей. Рядом с рукоятью из пола торчало с полдесятка рычагов разной высоты и формы. За руль уселась сама Лиина (водительское сиденье располагалось посередине, то есть рядом с шофером мест не было), нас пригласили расположиться на заднем диванчике.

Почти без звука "лимузин представительского класса" тронулся и миновал защитное поле с каким-то сдвоенным хлопком. Я тут же поинтересовался, как это нам удалось. Лиина, не отрываясь от дороги, ответила, что поле исчезло перед "самоходом" и возникло вновь, как только он миновал некую черту — "чтоб в дом никто не влез, пока вы гуляете".

Мы покатили по городу.

Ехали не более 15 минут и остановились около особнячка с традиционной башней, увенчанной флюгером-вертушкой. При ближайшем рассмотрении оказалось, что украшение это не так уж мало — едва ли не метр в поперечнике — и отдаленно напоминает роторный ветродвигатель. То есть вертится при любом направлении ветра.

Чудеса, однако, только начинались.

Лиина попросила нас выйти, затем повернула какой-то рычаг и резким движением подняла пол вместе с сиденьями. Авто раскрылось, как сундук с двустворчатой крышкой: водительское сиденье в одну сторону, пассажирское — в другую. В недрах "ландо" горизонтально располагалось еще одно колесо — массивное, диаметром в добрых полтора метра. Оно медленно вращалось и, насколько я смог понять при беглом осмотре, могло подсоединяться к хитрой системе передач, сообщающих вращение колесам-движителям. Лиина чем-то щелкнула, колесо встало, а она вдруг попросила меня помочь вынуть эту махину из автомобильных недр (просьбу я понял только со второго раза). Мы взялись за обод с противоположных сторон, потянули вверх и неожиданно легко сняли колесо с оси. Весило оно килограммов тридцать. Лиина осторожно поставила его вертикально, легонько подтолкнула — и покатила в дом без особых усилий, лишь слегка направляя движение. Мне пришло в голову, что это колесо — "сердце машины", аналог двигателя, какой-то хитрый маховик. И катится он сейчас за счет накопленной энергии.

Додумывал я уже на ходу, поспевая за нашей хозяйкой. Вместе с колесом они довольно резво продвигались внутрь дома, благо никаких лестниц на пути не было — только наклонные пандусы.

Я уже говорил, что потерять ориентацию в незнакомом месте могу за рекордно короткий срок — достаточно пары поворотов. Это свойство натуры не подвело меня и на сей раз, тем более, что коридоры в здании, куда мы вошли, не имели прямых углов (вообще никаких — изгибались ленивой синусоидой), да к тому же то плавно поднимались, то не менее плавно опускались. Так что мы могли совершенно незаметно подняться до уровня второго этажа, а потом опуститься в подвал. Неслабое испытание для городского человека, выросшего среди параллельно-перпендикулярных улиц и лестничных маршей.

В итоге мы, по-моему, таки спустились в помещение, служащее основанием башенки — судя по форме стен. Сверху, вероятно, от самой вертушки, спускался длинный стержень, на нижнем конце которого было закреплено… Правильно, еще одно колесо, брат-близнец вынутого из "фаэтона". Оно медленно вращалось — как я понял, за счет энергии ветра. Приглядевшись, я понял, что несколько ошибся: маховик был надет на ось, растущую из некого постамента. А уж к этой оси крепился стержень — привод ветродвигателя.

Лиина нажала кнопку на пульте управления. Точнее, сделала она что-то другое, из-за ее спины я не разглядел, но эффект был, не побоюсь этого слова, управленческий: постамент приопустился вниз и ветропривод отошел от оси маховика.

Моим физическим данным снова нашли применение: мы с хозяйкой поменяли колеса местами, причем снятое со стержня оказалось значительно — раза в два! — тяжелее. А поставленное на его место вдруг медленно начало вращаться в другую сторону. Лиина попросила меня придержать обод, затем сделала нам знак молчать, положила руки на колесо и замерла в глубоком сосредоточении. Немая сцена продолжалась с полчаса, и я успел придумать кучу версий будущего развития событий, одна другой страшнее. Потом помещение наполнил низкий, на грани слышимости, пульсирующий звук. Я не сразу понял, что это поет Лиина — настолько не вязался этот то ли гул, то ли рев с ее обликом. Обод под моими руками завибрировал и сделал попытку вырваться. Я ухватился покрепче, он тоже поднажал — и мои подошвы поползли по полу.

— Пускай, — скомандовала Лиина, и я с облегчением бросил чертово колесо, которое в отместку шваркнуло меня по ладоням какой-то неровностью. Кожу обожгло, словно я выпустил из рук нейлоновый канат. Маховик пошел на разгон, потом сбавил обороты, затем совсем остановился, подумал — и сменил направление вращения. Вышел на некий стабильный режим — и Лиина снова привела ось ветродвигателя в зацепление с осью маховика. Как я понял, начался новый цикл "зарядки аккумулятора".

Снятое тяжелющее колесо пришлось еще и разворачивать в этой тесноте, потому что катиться оно могло только в одну сторону. А я, по неопытности, его поставил неправильно.

Как следует вспотев, несмотря на прохладу подвала, я таки придал этой махине верное положение (Юля пыталась помочь, я на нее шикнул — еще придавит себе ногу ненароком, но она все равно влезла и, чего греха таить, помогла), и Лиина покатила маховик к выходу. После чего мы водрузили новый "двигатель" на место в недрах авто, захлопнули крышки и покатили дальше.

Никаких объяснений мы не дождались.

— Папа, ты понимаешь смысл этой демонстрации?

— В общих чертах. Мы сейчас поменяли аккумулятор в этом замечательном средстве передвижения. Колесо — накопитель механической энергии.

— Это понятно.

— А вот зачем нам это показали — непонятно. Посмотрим, куда нас дальше отвезут.

Отвезли нас в самую настоящую лабораторию. Все так же без лишних слов Лиина ввела нас в какое-то огромное здание, почти безлюдное. Видать, я угадал про выходные. Немногочисленные встречные граждане на нас поглядывали без особого интереса: внешне мы от аборигенов не слишком отличались. Разве что таких огненно-рыжих волос, как у Юльки, я у местных не встречал. Но сейчас она благоразумно убрала их под шапочку, этакий бесформенный берет а-ля средневековый паж. И шапочку, и курточку, призванную скрыть нездешний покрой одеяния, дочка надела еще в машине. Мне для маскировки было предложено что-то бесформенно-хламидное с завязочками. Многие встречные, к моему удивлению, носили что-то очень похожее. Возможно, это был местный аналог лабораторных халатов.

В лаборатории, куда нас завела Лиина, явно занимались исследованиями свойств маховиков. Мы видели самые разные колеса — большие и маленькие, с толстыми ободьями или, наоборот, с утолщением в центре, сплошные и с хитрыми вырезами, соединенные попарно на одной оси, нанизанные стопкой, так что получалось что-то вроде детской пирамидки, снабженные подвижными грузиками, установленные вертикально, горизонтально и под углом к горизонту. Плюс какие-то вращающиеся конструкции, чье родство с колесом угадывалось не вдруг — асимметричные, пространственно изогнутые, состоящие из нескольких вложенных друг в друга обручей, каждый из которых вращался с собственной частотой… У каждого из маховиков — рукописная табличка. Местной письменностью мы пока не овладели, так что значение этих закорючек понять не могли.

У дальней стенки в ящиках из какого-то прозрачного, чуть голубоватого материала располагались, несомненно, модели неких действующих аппаратов, с помощью которых "запасали вращение". Мы увидели в разрезе несколько видов башен с ветродвигателями (одна из них поразительно напоминала ветряную мельницу имени Дона Кихота), водяные колеса, привод на животной тяге (по-моему, куколка размером с сигаретную пачку изображала одногорбого верблюда) и даже, кажется, паровой двигатель. Не поручусь до конца — модель не работала — но круглый котел и труба самого паровозного вида имели место.

Экскурсия с немногословным экскурсоводом продолжилась.

В другом помещении экспериментировали с царством растений, пытаясь научить "зеленых друзей" выращивать готовые предметы потребления. Побеги и стволы в просторном зале со стеклянным потолком приобретали самые неожиданные формы. От заготовок для изготовления маховиков до луков и стрел, прямых как… как стрелы (а с чем еще сравнить?), причем уже с наконечниками, напоминавшими колючки из виденного нами живого забора, и с оперением из то ли листиков, то ли чешуек коры.

Чем занимались в лаборатории номер три, я не просек. Что-то связанное с химией и минералами: куча камней, в том числе явно самоцветных, какие-то горшки с тягучими смолами, кораллоподобные каркасы из проволоки, увешанные отдельными кристаллами и целыми друзами…

Судя по всему, лабораторий тут еще было и было, но Лиина решила, что с нас на первый раз хватит, и пошла к выходу.

— Ты что-нибудь понимаешь? — снова спросила дочка, уже сидя в машине.

— НИИЧаВо.

— Совсем ничего?

— Темнота. Попали мы с тобой в НИИЧаВо. Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства. Даже, пожалуй, в целый университет.

— А, вспомнила. Ты мне давал почитать.

— И ты еще заявила, что тебе не понравилось. Балда такая.

— Теперь, уже, наверное, не перечитаю, — вздохнула Юлька.

Мне эти ее пораженческие настроения были совершенно ни к чему (своих хватало), поэтому нужно было срочно переключать внимание. Что я и сделал с присущей мне грацией хромого мастодонта.

— Во-первых, я тебе перескажу. Близко к тексту. Во-вторых, тут все гораздо интереснее. Можно в натуре на все это колдовство посмотреть, руками пощупать. Может, даже поучаствовать. Просчитался я с первой версией. Мы с тобой попали в кампус, в университетский городок. Который наверняка работает еще и на оборонку. Поэтому его местная военщина крышует. Пардон, охраняет и в обиду не дает, позволяя взыскующим знаний чудикам удовлетворять собственное любопытство за счет государства. Отсюда и стена колючая, и вооруженная встречающая делегация. И так быстро принятое решение, что с нами делать. Для ученых всякая загадка лакомей конфетки. А мы с тобой — две загадки на ножках. Точнее, два сундучка с загадками. Немудрено, что с нами так хорошо обращаются. Просто повезло, что свалились мы именно сюда, а не в какой-нибудь приграничный гарнизон, где нас, от греха, тут же пристрелили бы. Или в каземат какой-нибудь заточили до выяснения обстоятельств, — говорил я полушутя, но по коже ползали мурашки размером с танкетку, когда я живо представил перспективку, только что нарисованную моим болтливым языком.

— Слушай, па, наверное, дело не в одном везении.

— Поясни, не улавливаю.

— Ну, если они тут магичат направо и налево, то, наверное, нарушают какой-нибудь "естественный ход вещей". В ткани мироздания возникают потертости и прорехи. В одну из них нас и затянуло.

— Что ж, при всей литературности, версия вполне имеет право на существование, — одобрил я.

Забегая вперед, скажу, что почти угадал. Это действительно был университет по изучению и созданию новых технологий. Или магий — как вам больше понравится. Потому что бытовали здесь как вполне понятные землянам (в лице меня и Юли) "машинные" подходы — обычное кузнечное дело процветало, например, — так и совершенно чуждые, просящиеся в рубрику "колдовство и другие неопознанные летающие объекты". Туземцы для обозначения того, чем занимался университет, использовали слово, примерный перевод которого — "воздействие на себя и мир силой мастерства, мысли и духа". Согласитесь, под это определение подходит что угодно. Хоть вырезание из бумаги человечков.

Добавлю, что здешней культуре не было деления институтов на образовательные и научно-исследовательские. В одном и том же месте и учили, и науку вперед двигали. Что правильно.

Занимались тут много чем — от механики до генетики (я еще буду рассказывать). Но колеса-маховики, которые показала нам Лиина, составляли, едва ли не экономическую основу всей здешней экономики. Они действительно способны были накапливать механическую энергию, причем в изрядных количествах. Но — только после того, как над ними поколдует специально обученный товарищ. Которых, естественно, не хватало. Особенно с учетом того, что колдовать нужно было перед каждой "подзарядкой", а не "раз и на всю жизнь". Колеса эти служили главным источником энергии для повозок и станков, часов и боевых машин. Немудрено, что местные маги-заряжальщики (если угодно, колесники) пользовались привилегированным положением — и не пользовались всеобщей любовью. Как любой монополист.

Цивилизация (или, по крайней мере, страна, в которой мы оказались) как раз вышла на этап взрывообразного развития, энергии требовалось все больше, а брать ее особо было негде. Натуральный энергетический кризис, о котором так долго говорили "зеленюки". Поэтому, исчерпав количественный экстенсивный путь (нарастить выпуск колес и колесников до нужного объема не получалось), местная власть и научная общественность озаботилась качеством и развитием альтернативной энергетики.

Еще нужно сказать о том, что время от времени в этот, извините, универсум попадали какие-то фрагменты техники из мира нашего. Причем, по-моему, их забрасывало сюда во времена каких-то катаклизмов. Я с удивлением опознал в показанных мне железяках один из первых фордовских автомобилей — "Жестянку Лиззи". Правда, основательно обгоревшую и покореженную. Другой экспонат нынешнего "закрытого музея" оказался паровозом с лопнувшим котлом. Паровоз был явно одним из первых. Еще мне показали фрагмент чего-то огнестрельного (ствол и затвор, по крайней мере, я опознал) и чего-то электрического — шасси с механическими релейками и торчащими проводами. Несколько кусков гнутого металла не вызвали у меня ровным счетом ничего. Может быть, они вообще не из нашего мира прилетели.

Исследовал весь этот металлолом милейший Бержи, который — надо отдать должное его техническому гению — сумел не только понять принцип действия и назначение некоторых машин, но и соорудить свою каракатицу. Как раз по мотивам Ford Т и паровоза с изрядной примесью местных экипажей на магической тяге. Соорудить аналог двигателя внутреннего сгорания гном не сумел, а вот паровой оказался ему вполне по силам. Как альтернатива маховику. Причем, насколько я выяснил, вместо топки гном использовал тепловой аккумулятор. Дело в том, что местные кудесники поднаторели в запасании магическим путем не только механической, но и тепловой, и световой энергии. Последнюю, ясное дело, использовали для освещения (принцип действия — как у "фосфорных" орлов нашего детства, только свет куда ярче), а запасенным теплом пользовались все больше для отопления в холодные периоды. А тут — пожалуйте — его оказалось возможно превратить в столь дефицитную "силу движения".

Бержи был невероятно увлечен идеей "немагического перемещения". Именно поэтому его столь заинтересовали наши велосипеды. Тоже ведь никакой магии — а ездить можно.

Причем, насколько я выяснил, если чужеродные артефакты попадали в руки местным ученым очень редко, то живые разумные существа из другого мира — вообще никогда. Мы с Юлей — первые из внесенных в анналы науки. Есть повод раздуться от гордости — и понять, почему с нами так носятся. А еще — вспомнить всякие фильмы вроде "Ангара 18". И почувствовать себя неуютно.

Конечно, лестно думать, сколько всего можешь с видом превосходства рассказать "этим дикарям", которые и автомобиля-то не видали. Так и видишь себя межзвездным странником Тилорном. И тут же вспоминаешь его историю с порохом. Да если верна моя догадка, что местные ученые работают на государство, сиречь, аппарат насилия… (А на кого ж обычно работают ученые?) Поэтому нужно трижды подумать, прежде чем рассказывать о какой-то машинке или даже просто об инженерном принципе. Все эти невеселые мысли крутились у меня в голове и не давали спать спокойно. До определенного времени.

 

Глава 5. "Велосипед по-гномски"

В один прекрасный день за окнами коттеджа (так мы теперь именовали флигелек) раздалось знакомое фырканье. Выглянув на крыльцо, я, как и ожидал, увидел "каракатицу" с Бержи на облучке. Привычно улыбаясь во все сорок два зуба и жестикулируя с грацией ветряной мельницы в ураган, он стал объяснять цель своего внезапного визита. Речевой барьер между нами был уже не так высок — не Великая Китайская и даже не Кремлевская стена, а так, щелястый заборчик метра в два. Но общаться свободно все равно не получалось, тем более, наш первый знакомый в этом мире говорил то ли с акцентом, то ли на каком-то особом диалекте: уже выученные слова звучали непривычно. А подаренный Лииной "встроенный словарь" то и дело сбоил. А может, не поспевал за пулеметным темпом гномьей речи. Говорить помедленнее мы с Юлькой гостя все же убедили, хотя об этом приходилось периодически — примерно раз в две минуты — напоминать. Но шибко это не помогло, и в дело пошел уже знакомый по лесной встрече блокнот-раскладушка.

В общем, Бержи явился, чтобы забрать на исследование в свою лабораторию-мастерскую велосипед. Как я понял, в здешней иерархии гном занимал далеко не последнюю должность. Наверное, мог просто отдать приказ конфисковать машину — по праву хозяина. Но, вместо этого, явился с просьбой. И приглашал меня поучаствовать в исследовании.

Мне до соплей было жаль "Сандаля", но отказывать я не стал. Юлька запросилась с нами, тут уже не смог отказать Бержи, и мы втроем с большим трудом втиснулись в кабину его, с позволения сказать, авто. Погрузив перед этим вел в кузов, предварительно выстланный мягкими зелеными стеблями.

Наш флигелек стоял почти в самом центре городка, а гномья мастерская — на окраине, даже на отшибе. Что, впрочем, было вполне объяснимо — занимались-то в ней работой по металлу с применением технологий горячей и холодной ковки. А это, как вы понимаете, не самое тихое на свете занятие. Значительно позже я, когда туда наведывался самостоятельно, частенько шел на звук — звон и гром порой слышались за несколько кварталов.

Но в день нашего первого визита там было тихо. Возможно, как раз в честь столь важного дела, как препарирование самобеглой машины из другого мира.

Я, если честно, ожидал увидеть что-то вроде кузницы — мрачной, закопченной, с огненными всполохами, кучами угля и полуголыми молотобойцами. На худой конец — заводской цех а-ля начало ХХ века — пар, смрад, куча приводных ремней и циклопических машин с производительностью современной электродрели.

Увы, воображение меня в очередной раз подвело. Бержи трудился в просторном высоком здании белого камня, с внутренними колоннадами, арками и прочими атрибутами античной утопии. Были там, конечно, и горны, и некие подобия станков, но как-то по углам. А основное пространство занимали столы, верстаки, наклонные доски с рисунками (в голове всплыло полузнакомое слово "кульман"), какие-то вращающиеся постаменты, как в скульптурной мастерской… Порой как раз с причудливыми лепными моделями. Наверное, для последующего литья. И никаких тебе обнаженных торсов, жара ревущего пламени и копоти по стенам. Присутствующие были облачены в серые опрятные комбинезоны (которые, как я выяснил потом, спасали владельца даже от брызг расплавленного металла и не портились при этом). Из явного защитного снаряжения некоторые носили прозрачные маски — эдакие забрала из местного аналога стекла, чуть голубоватые в естественном свете. Кроме соплеменников Бержи, в мастерской присутствовали и более высокорослые аборигены — "эльфы" и "люди" по нашей внутренней с Юлей классификации.

Если уж искать аналогию с нашим миром, то окружающее напоминало НИИ из фильмов конца 60-х — чистенько, светленько, все как на подбор аккуратно одеты и вежливы.

Впрочем, вежливость и неторопливость куда-то подевались, когда Бержи втащил велосипед на середину зала и разразился пламенной тирадой. При этом одной рукой ему приходилось придерживать машину, что явно мешало жестикуляции. Как я понял, окружающие не знали заранее, что именно увидят, и Бержи их огорошил. Со всех сторон посыпались вопросы. Я понимал примерно треть. Вроде бы, народ сомневался в том, что:

а) такая машина вообще может ездить, не заваливаясь на бок;

б) изготовлена без всякого применения магии;

в) может быть воспроизведена в существущих условиях.

Cредств массовой информации здесь, похоже, не было, так что даже о прибытии двух чужеземцев знали не все.

В общем, если Бержи хотел устроить фурор, он своего добился. Даже, кажется, сам не ожидал такого эффекта. Поэтому вынужден был рявкнуть на присутствующих — когда гомон превысил некий акустический предел.

Затем пришла пора демонстрации. По просьбе нашего бородатого спутника я сел в седло и принялся нарезать круги по залу, въезжал на спешно сооружаемые из столов и досок горки разной крутизны (то и дело рискуя сверзнуться, так как доски подбирались шириной не более полуметра, а я отнюдь не являюсь мастером фигурного вождения), разгонялся до максимума и резко тормозил (для этого пришлось выйти на улицу), а также пытался давать пояснения по поводу того, как же это чудо работает. Впрочем, с моей лексикой толку от последнего было немного:

— Вот эта вещь переходит с этой маленькой круглой вещи на эту большую круглую вещь. И ехать вверх можно.

Если не поняли, это описание механизма переключения передач, когда цепь перебрасывается с меньшей звездочки на большую. А я и по-русски не особенно могу рассказать, как именно сие таинство происходит…

Окружающие меня всячески подбадривали, особенно когда убедились, что я действительно иноземец. И активно пытались расширить мой словарный запас. Тут же вступая в спор друг с другом по поводу терминов. Если местный аналог слова "цепь" удалось подобрать достаточно быстро, то с другими названиями вышла заковыка. Впрочем, неудивительно: и дома звездочки называют то шестеренками, то зубчатыми колесами…

После показательных выступлений пришел черед неполной разборки агрегата. Ее я, надо сказать, дико боялся. Ибо разобрать, а потом не суметь собрать любой механизм — вплоть до мясорубки — это как раз в моем стиле. Что делать, не являюсь я техническим гением. Скорее, больше могу претендовать на гордое звание "технический кретин". А разбирать и собирать, ясное дело, придется мне — как главному специалисту по импортной технике. Конечно, после 10 лет велосипедной практики кое-что об устройстве "стального коня" я знал. И инструменты со мной были. Но все равно страшно…

Как оказалось, местные кулибины к борьбе за дело технического прогресса были готовы. Тем более, им уже приходилось демонтировать чужеродные механизмы. Каждый раз, когда я собирался что-то открутить, отсоединить и т. д., меня просили сделать паузу, и четверо местных рисовальщиков запечатлевали происходящее в нескольких ракурсах. До снятия детали и после снятия. Рисовали они с потрясающей скоростью и точностью — очередной "кадр" появлялся меньше чем за минуту. Вместо земных стрелочек для обозначения направления тут использовали сильно вытянутые треугольники, вращение против часовой стрелки обозначается синей спиралью, а по часовой — красной. Зная эту систему символов, я бы, пожалуй, смог бы по этим чертежам-комиксам обратно собрать свою несчастную машину. Хотя не факт, что удалось бы ее отладить, настроить переключатели и т. д. Все же это требует опыта, а не просто знаний.

К счастью, на первый раз разбирать велик до винтика не пришлось. Достаточно было снять колеса, седло и прочие крупные блоки. Серьезной разборке подверглись лишь рулевая колонка, каретка да педаль. Надо сказать, что нужных инструментов у меня для этого не было, но гномы на удивление быстро сообразили, какие именно ключики, крючки и вставки нужны, отковали их буквально за полчаса — без измерений, на глазок! И помогли сперва разобрать, а потом собрать желаемые узлы. Причем быстро уловили суть настройки, к примеру, рулевой — так, чтобы подшипник не болтался, но руль поворачивался легко. По-моему, сие изобретение привело их просто в восторг.

Юлька за всей этой технической суетой явно скучала. Велик мы взяли только один, ей не пришлось ни кататься, ни участвовать в сборке-разборке. А увидев, с какой скоростью работают здешние художники, она что-то совсем загрустила. Впрочем, все же выпросила для себя кусок бумаги и фломастер и принялась что-то рисовать в за одним из верстаков. Я, честно говоря, увлекся механикой и выпустил дочку из вида. И вспомнил о ней, только когда из облюбованного ей уголка донесся негромкий хоровой смех.

Глянул туда. Вокруг доченьки столпились человек восемь местных и, кажется, изо всех сил сдерживались, чтобы не заржать в голос. Пришлось срочно глянуть, в чем дело. Елки-палки! Моя талантливая потомица сотворила достаточно злую карикатуру на происходящее. Центр полотна занимал разбираемый велосипед. Ваш покорный слуга, всклокоченный, с перемазанной рожей и перекошенными очками, отвинчивал переднее колесо гротескно огромным гаечным ключом. У заднего стоял легко узнаваемый Бержи, борода которого в Юлькином изображении достигла совершенно гомерических размеров. В правой руке он держал педаль и, кажется, пробовал ее на зуб. Три рисовальщика (четвертый, наверное, не поместился) висели над композицией в позах библейских ангелов со свитками в руках. Лица вдохновенные до идиотизма, из-под здоровенных карандашей валит дым. Видимо, последнее должно было символизировать скорость работы.

Ну, доченька, ну удружила. Шутки в незнакомом мире — вещь опасная. Откуда мне знать, как местные отнесутся к такому творчеству? Еще, чего доброго, воспримут его как оскорбление. Милейший Бержи на дуэль вызовет или в каталажку посадит… Все эти мысли вихрем пронеслись между моих ушей, когда сам Бержи прошествовал к столику и взглянул на рисунок.

Все затихли. Вероятно, тоже опасались гнева начальника (а что создатель и водитель "каракатицы" здесь всем командует, я уже понял). Кустистые брови удивленно поползли вверх, а борода — вниз. Гном беззвучно распахнул рот, точно рыба перед особенно аппетитным червяком, постоял так пару секунд — и вдруг оглушительно захохотал. Да как! Ударил себя ручищами по коленкам и буквально рухнул от смеха на какой-то бочонок. Из глаз брызнули слезы, и он принялся, всхлипывая, вытирать их тыльной стороной ладони. Сквозь басовитое бульканье только прорывалось что-то вроде "Ну Юля, вот рисовала!"

Отсмеявшись, почтенный гном вежливо попросил разрешения у "юной художницы" снять копию с рисунка, дабы повесить ее (копию, конечно) над своим столом.

В общем, все кончилось хорошо, рисунок был торжественно подарен управителю мастерской и водружен на почетное место. Нас угостили поздним обедом (или ранним ужином) и отвезли домой на магической повозке. Надо сказать, куда более комфортабельной, чем Бержина "каракатица". А работы по велосипедизации всей страны решено было продолжить на другой день. С нашим, естественно, участием.

Копирование велосипеда продолжалось не день и не два, причем доставляло огромное удовольствие и мне, и Бержи со товарищи. Мы не уставали поражать друг друга. Я их — новыми идеями. Они меня — неожиданным их воплощением.

Вам никогда не приходило в голову, что мы поразительно мало знаем о происхождении предметов, нас окружающих? Один мой знакомый — доктор наук, между прочим, — как-то, подвыпив, признался, что до сих пор не знает, "как делают дырочки в макаронах". Смейтесь-смейтесь. А сами сможете сходу объяснить, как сделать пусть даже не автомобиль, а хотя бы лист бумаги? В велосипеде же всяких таких "ноу не хау" (то есть "не знаю, как" в моем переводе) было ой как много. Подшипники, например. Или цепь. Или даже просто трубки для рамы.

Я имел весьма приблизительное представление о том, как делаются трубы. Особенно — цельнотянутые, без шва. Помнил только, что для этого нужны какие-то мощные машины, родственные прессам. В местной мастерской таких, понятное дело, не было. И трубки нужной длины ковали при мне вручную. Трое мастеровых во главе с вездесущим Бержи сворачивали с помощью молота и каких-то хитрозубых клещей полосу металла, используя в качестве наковальни длинный стальной прут. Причем натягивали получившуюся трубку на него плотно, словно чулок на ногу, и со всех сторон охаживали молоточками, пока шов, сделанный внахлест, совершенно не растворялся в металле. Я сперва боялся, что они не смогут снять готовое изделие с импровизированной наковальни. А они стащили его легко, словно все тот же чулок с женской ножки. Бержи потом объяснил, что прут был чрезвычайно гладким, смазанным какой-то специальной мазилкой, не боящейся высоких температур, да к тому же слегка коническим. Дескать, настоящий цилиндр тут не нужен. На метровый кусок трубы у них ушло меньше двадцати минут. Если бы не глядел своими глазами, нипочем не поверил бы.

Если вы видели раму хорошего горного велосипеда, то, наверняка, обратили внимание на то, что часть труб у него профилированы в одной, а то и в двух плоскостях до овалов, скругленных ромбов, капель и тому подобных экзотических сечений. Гномы быстро "просекли фишку" и наделали соответствующих оправок-наковаленок. А уж что за сплав шел у них на сами трубы, я сказать не берусь. Тяжелее алюминия, но легче стали. Очень жесткий. На титан не похож. Впрочем, почем мне знать, как выглядит в здешнем мире таблица Менделеева. Дмитрий-то Иваныч здесь не бывали-с…

Но куда больше, чем с трубками, удивили они меня с цепью. Насколько я понял, идея массового производства в здешние головы еще не слишком внедрилась. А звенья (или, как говорят велофанаты, "пины") цепи должны быть одинаковы. Ковать вручную каждое — это ж какое терпение надо иметь!

Разбирать собственную цепь на составные железячки мне было очень жалко. Хотя бы потому, что там многие детали посажены "внатяг". Разберешь — точно не соберешь.

К счастью, был у меня с собой самодельный ключ-хлыст для снятия задних звездочек (друг когда-то подарил, велосипедный мастер с золотыми руками). Пользоваться мне им ни разу не приходилось, но рабочим органом там был кусок настоящей велосипедной цепи. Он должен был захлестывать звездочку при снятии. Этот-то ключ я и отдал Бержи на растерзание.

С первого раза скопировать цепочку не получилось. Как ни старались лучшие местные Левши, что-то в ней затирало. Все-таки ручная работа не позволяет получить абсолютной идентичности деталей. Станок нужен. Я, как мог, объяснил кузнецам принцип работы высечного пресса, который-де позволяет получать абсолютно одинаковые детальки. Нет, не думайте, что я к тому времени в совершенстве овладел местным наречием — куда там! Просто я взял кусочек трубки, лист бумаги, молоток — и вырубил с десяток абсолютно одинаковых бумажных кружочков. Местные ребята соображали быстро. "Будем пробовать", — только и сказал Бержи.

Сказал — и не показывался неделю (я даже заскучал). А потом приехал и повез меня в мастерскую с самым таинственным видом. Сказал только "мы попробовали". Словно я обязан был помнить его последнюю фразу. А ведь помнил же!

В мастерской меня ждал… робот. Да-да, самый настоящий, человекоподобный, эдакий металлический Голем. С точностью и грацией заводной игрушки он орудовал молотом и высечкой, вырубая из листа металла одинаковые пластинки — будущие звенья одной цепи. Причем не в одно движение: брал пластину, пристраивал на наковальне, наносил несколько ударов, используя разные чеканы и зубильца — и только потом, финальным движением, вырубал звено.

Значительно позже я узнал, что при его изготовлении использовалась магия. Магия подобия. То есть движения живого мастера записали, словно компьютерную программу (только не спрашивайте, как) в этого металлического монстра. Точнее, несколько программ — ведь в роликовой цепи несколько разных типов деталей. И теперь он будет их повторять, пока "батарейка не сядет". Что за батарейка, я тоже не понял, просто придумал для себя метафору. Юлька вот обозвала это иначе — "пока не рассеется заклинание и не иссякнет магическая энергия". Заклинание так заклинание, понятнее не стало. Кстати, если мастер при изготовлении оригинала делал какое-то лишнее движение — например, чесал нос, — то и робот будет чесать свой функционально бесполезный шнобель каждый раз во время работы программы. Впрочем, по-моему, примерно так действуют и программеры в нашем мире: "Рабтает? Все засэйвь и ничего руками не трогай".

Раму переделывали раза три, пока получилось что-то пристойное. Без переключателя передач решили на первый раз обойтись. Я сумел-таки убедить Бержи, что "моноспиды", то есть велосипеды с одной ведущей и одной ведомой звездочкой, имеют право на существование.

Резины тут не знали, но когда я заикнулся о камерах, мне ответили, что это как раз не проблема. Я ходил заинтригованный несколько дней. Оказалось, в качестве шин Бержи приспособил… стебли какого-то растения. На кафедре ботаники (ну, там, где исследовали методы управления растительным царством) ему по дружбе нарастили вокруг металлического обода лиану. Стебель обвился вокруг колеса, зарастил место стыка, осталось только обрезать лишние листочки. В общем, получилась изящная такая шина, упругая, плотная. Бержи показал мне срез такого же стебля. Похоже на жесткую "пенку" или губчатую резину, плотное, легкое. Мечта велосипедиста. На родине я задолбался ставить латки на шины после езды по нашим дорожкам, щедро посыпаемым битым стеклом. Можно подумать, мои соотечественники регулярно ловят Человека-невидимку.

Рассказывать о технических изысканиях можно еще долго. О том, например, что идею резьбового соединения мне долго пришлось проталкивать в массы. Массы знали его по другим образцам из нашего мира, но почему-то не восприняли. Убеждал день. И таки убедил.

Или о том, чем, наконец, решено было заменить шарикоподшипники (скопировать их не удалось, во всяком случае, в этот раз). Или о краске. Или о смазке. Ну да ладно, не в "Юный техник" пишу. Не всем это интересно.

Скажу только, что через пять с половиной недель после начала работ был готов первый велосипед под этим солнцем. И для кустарной поделки он был очень даже ничего. Во всяком случае, гораздо лучше дедовой "Украины", на которой мне доводилось рассекать в детстве и отрочестве. Испытал его сперва сам Бержи, потом катались все мастера, принимавшие участие в изготовлении, потом — какие-то совершенно незнакомые мне люди. Синяков, ссадин и царапин набралось на добрую драку. Так что праздник удался.

Вечером была посвященная этому делу пирушка (видать, тоже обычай вселенского масштаба) с пением песен и распитием каких-то напитков, от которых мне пришлось отказаться. Из соображений безопасности желудка. Так что на меня даже коситься начали. Положение спасла, конечно же, Юлька — спела и сплясала чечетку на перевернутом бочонке, звонком, как барабан. Идея аккомпанемента с помощью каблуков тут же нашла сторонников среди местной молодежи.

Во время всех этих работ я не только здорово "подкачал" язык, но и крепко сдружился с Бержи. А Юлька — с Лииной, которая периодически захаживала в мастерскую посмотреть, как у нас дела. И порой пускалась с гномом в долгие технические споры, что было для меня весьма удивительно.

Ежели я правильно догадался, Лиина была в здешнем университете то ли ректором, то ли одним из его замов. Словом, большая начальница. Бержи — кем-то вроде декана факультета, причем ей напрямую не подчинялся. (Ха, с его-то норовом я вообще не знаю, мог ли он подчиняться хоть кому-нибудь). Кажется, Лиина была не слишком довольна тем, что Бержи нас узурпировал и не дает другим жаждущим иномирных знаний "припасть к источникам". Но первый велосипед местного производства ее убедил, что время потрачено не зря. Так что в общей пирушке она тоже участвовала, пила и пела, к моему немалому изумлению.

Впрочем, изумляться я уже устал. И так боялся, что брови к волосам прирастут — столь часто их приходилось вздымать домиком. А что вы хотите — чужой мир…

 

Глава 6. "Дочки-папочки"

Не могу сказать, что я освоился. Но, по крайней мере, примирился. Нескучно, люди попадаются все больше хорошие, можно сказать, душевные. Дома, увы, у меня не было почти ничего, что работало бы "якорем". Нет, если вдуматься, то престарелые родители, прочие родственники, приятели, работа, наконец, должны были тянуть меня назад. А если не вдумываться, а только за эмоциями следить — не тянули. С родителями я виделся в лучшем случае раз в год. Про работу и жену уже писал. Особо компанейским парнем никогда не был, так что друзей не завел.

А вот Юля, по-моему, все же тосковала…. С мамой у нее общаться в последние годы получалось куда лучше, чем у меня. Жена, правда, видела в дочке "продолжение", пыталась растить из нее лидера, воспитывала целеустремленность и прочие воспетые в литературе по менеджменту качества. Уж не знаю, верила ли она сама в успех предприятия: Юля, как и я, была явной одиночкой, из таких редко получаются руководители. Но несколько раз — не слышал бы своими ушами, не поверил бы — они вдвоем совершенно по-женски шушукались и хихикали, обсуждая то Юлины школьные дела, то мамины рабочие. И давали друг дружке советы.

Тосковала она не только по маме, но и по подружкам. Юля, хоть и росла "белой вороной", сумела найти — все больше за пределами школы — несколько птичек примерно одного с собой цвета. С кем-то переписывалась, с кем-то бродила по городу, менялась бесконечными фентезюхами…

Поэтому дочке здесь ей было куда более одиноко, чем мне. Меня хоть окружали люди одной со мной возрастной группы…

Мы на эту тему старались не разговаривать — все равно пока ничего не изменишь, и она это понимала не хуже меня. Но настроение-то не спрячешь…

А еще в воздухе носилось четкое ощущение, что долго такое "подвешенное" состояние продолжаться не может. Что-то должно произойти.

Оно и произошло.

Было это, если не врут мои записи, во вторник. Обычно в этот день с нами занимался Дмиид — преподавал основы местной грамматики. Не скажу, что это был лучший препод в моей жизни: у него была феноменальная память, и поэтому он непрестанно сердился на нас, несчастных представителей рода человеческого, которые не способны были заполнить местный алфавит (48 букв, между прочим) с первого раза. Да еще и правила сочетаний этих самых букв. Словом, к занятиям мы с Юльхен готовились с некоторым трепетом, время от времени переспрашивая друг друга и споря, как именно читается та или иная последовательность значков. (Почувствовать себя первоклассником на тридцать четвертом году жизни — это нечто совершенно особенное.) Поэтому даже обрадовались, когда вместо Дмиида явилась Лиина. И это было еще не самое удивительное.

— Занятий сегодня не будет, Юля, погуляй пока или посиди у себя в комнате, — прямо с порога, даже не поздоровавшись, огорошила нас Лиина. Огорошила — потому что до того она неукоснительно соблюдала преподавательскую дисциплину и гоняла нас в хвост и в гриву по словарям и прочим записям, стараясь, чтобы мы как можно скорее освоили не только словарный запас, но и манеру выражаться и даже думать, присущую местным жителям. В общем, понятно, язык несет на себе отпечаток мышления. И наоборот. Если помните, Штирлиц как-то чуть не погорел, поручив кому-то из подчиненных приготовить "несколько бутербродов". Немец тут же потребовал точное количество.

Я, как раз, почти безропотно принимал эти лингвистические издевательства над собственной персоной. А Юлька была не прочь поотлынивать — как всякая школьница. Да еще способная, то есть привыкшая к тому, что школьная программа, рассчитанная на "средний уровень", ей дается легко и не требует особого усердия. Лиина это обстоятельство быстро просекла и строила Юльку вполне серьезно. Не на пределе возможного, но спуску не давала. И тут — здравствуйте. "Юля, погуляй". Что-то будет.

Чадо прекрасно поняло, что дело тут нечисто, но спорить не стало. Только, выходя, скорчило рожу в мой адрес. По-моему, просто для психологической разрядки.

— Дмитрий, мне надо с вами серьезно поговорить.

— Слушаю, госпожа Лиина (соответствующее обращение я подслушал еще в первую экскурсию в университет).

— Мы же договаривались, просто по именам.

— Слушаю, Лиина.

— У твоей дочери — Дар.

Произнесла она это столь пафосно, словно объявила о присвоении мне звания местного вице-короля. И, похоже, ждала от меня соответствующей реакции — с вздыманием рук, поднятием очей горе и прочими проявлениями высокого штиля. Я ее разочаровал. Просто привык уже, что у меня способная дочка, не раз выслушивал всякие похвалы в ее адрес то от математички в школе, то от преподавателя в "художке", то от тренера по боевым искусствам. "Возможно, вашей девочке стоит заняться этим профессионально. — Благодарю вас, вырастет — сама решит". Такие диалоги я вел не раз. Привык уже. Пожалуй, даже ждал чего-то подобного от местных корифеев.

— Дар — это магические способности? Талант "воздействие на себя и мир силой мастерства, мысли и духа"?

— Да, — Лиина явно не ожидала от меня столь быстрого и спокойного ответа.

— Ну и что теперь?

— Как — что?

— Вы хотите сказать, что такой талант — большая редкость и что надо его непременно развивать?

— Ну, в общем, да, — примерно так можно было перевести ее смущенный ответ. Впрочем, она быстро пришла в себя:

— А что, Дмитрий, вы чем-то недовольны?

— Просто я хотел бы получить полную информацию. Наверняка вам это зачем-то нужно. Ни в жизнь не поверю, что ваши специальные службы обшаривают все местные закоулки, все деревеньки и городские трущобы, выискивая мальчиков и девочек с магическими способностями.

— Ну, во-первых, примерно так и есть. Конечно, не каждую деревеньку, но обшариваем. Точнее, обшаривали до недавнего времени, — она замялась. — Во-вторых, конечно, нам что-то нужно. Нам нужны новые знания. Юля выросла в другом мире, у нее цепкий ум и неприязнь к авторитетам. За что вам отдельное спасибо. Не скажу, что у нее какие-то феноменальные способности. Но довольно сильные. Главное — в другом. Она сможет взглянуть на наши знания с неожиданной точки зрения. Особенно с вашей помощью — ведь я не смогу ей запретить с вами общаться.

— Только новые знания — и ничего больше? Ничего более… того, что можно пощупать?

— Дмитрий, знания — великая сила. Вы уже дали нам столько, что… Одна идея запечатленных движущихся картинок — это целый переворот.

— Да, я понимаю, наверное, много денег…

— Да при чем тут деньги! — она не на шутку обиделась. — Это новый подход к передаче знаний, к обучению. Нам надо успеть быстрее…

— Быстрее, чем что?

— Потом. Об этом расскажу потом. Мы говорили о Юле.

— И что о Юле?

— Дмитрий, послушайте. Я понимаю, что вам хочется вернуться домой, что бы этот дом из себя не представлял. Пока о том, как это сделать и можно ли сделать вообще, я знаю не больше вашего. Возможно, смогу узнать как раз благодаря Юле. Если мы ее обучим, то получим мага, бывавшего в другом мире. Это поможет проложить коридор.

— Так вот ваша основная цель?

— Да ничего подобного! Это всего лишь одна из гипотез, и, на самом деле, выход в ваш мир нам не так уж и нужен. По-моему, это не слишком гостеприимное место.

— Но зато сколько новых знаний! — я не мог удержаться от легкой шпильки.

— Возможно. Но я не о том. Коридор нужен вам, чтобы вернуться. Но это дело далекого будущего. Может быть, десятилетий. Может быть, коридор не удастся открыть никогда. Как по-вашему, сколько ваша дочь сможет вот так жить в этом домике?

— Не знаю…

— Очень недолго, поверьте. Она растет, ей нужны впечатления. Неволя — в любом виде — накладывает на человека отпечаток. Плохой отпечаток. Человек должен жить в мире, а не в доме. Но Юля не сможет стать своей здесь. Она — чужая. Поймите, чужая! Она не сможет просто выйти замуж за какого-нибудь местного мебельщика. Единственный путь, который для нее более-менее приемлем в нашем обществе — это путь мага. Маги все до некоторой степени чужие. И миру, и людям, и друг другу. Но они научаются с этим жить.

— То есть вы хотите сказать, что у меня нет другого выхода, кроме как отдать вам дочь?

— Что значит "отдать"? Она будет учиться в университете, как другие. Я ей буду помогать — ведь ей предстоит осваиваться, она простейших вещей не знает. Вы будете ее видеть регулярно — не каждый день, но уж точно чаще, чем раз в неделю.

— Лиина, вы чего-то не договариваете.

— Да, не договариваю. Вы еще не знаете всей правды о нашем мире, о том, что в нем происходит. Но, поверьте, я предлагаю хороший выход для Юли. В конце концов, пока от нас вы не видели ничего плохого. Откуда эта подозрительность?

— Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Причем для второй мышки, — пробормотал я по-русски. Лиина немного выучила наш язык, но тут пришлось переводить, попутно устроив довольно пространную лекцию о поговорках, мышах и приспособлениях для их ловли. Лиина поняла, помрачнела.

— Это основа вашей жизненной позиции? Вы считаете, что добра без определенной цели не бывает? — спросила она бесстрастно, как исследователь.

— Не скажу, что это основа моей личной позиции. Но так думают очень многие мои соплеменники.

Я встал и прошелся из угла в угол.

— Хорошо, опишите, как будет происходить обучение. То есть что будете делать с дочкой?

— Вы сможете даже присутствовать на некоторых уроках. Сразу скажу, что, по крайней мере первые месяцы, никакого особого воздействия на мозг не будет. Так, как вам прививали словарь, мы поступаем очень редко. Это непростая и рискованная техника. Детей учат сосредотачиваться, думать, видеть, владеть собой. Только показывают и объясняют. Ничего опасного. По крайней мере, в начале.

— А потом?

— А потом бывает по-разному. Но в любой профессии есть свой риск. Плотник тоже может себя топором по ноге ударить.

— Она сможет отказаться, если в процессе обучения окажется, что это занятие ей не нравится?

— На первых курсах это случается часто и не вызывает сложностей. Потом, конечно, все не так просто. Обучившийся знает кое-какие секреты. Так просто от нас не уходят, человек, даже если он не стал магом, не прошел обучение до конца, все равно находится под нашим наблюдением. Хотя может жить вполне обыкновенной жизнью. Видите, я с вами откровенна.

— Ага. А до этого сказали, что обыкновенная жизнь нам тут все равно не грозит. И с этим я вынужден согласиться. Вы с Юлей уже говорили об этом?

— Конечно, нет, — она удивилась. — Ведь вы же ее отец. Вам принимать решение.

— Не скажу, что она такая уж послушная дочь. И если ей не захочется…

— Не захочется… — эхом повторила Лиина. Похоже, такой вариант ей не приходил в голову. — Да, такое возможно. Хотя из родившихся под этим небом детей никто в здравом уме не откажется от того, чтобы стать волшебником. Это и почетно, и интересно, и деньги приносит. Одна из самых уважаемых профессий.

— А как же отчуждение?

— Дети об этом мало думают. Во всяком случае, я ни разу не слыхала о том, чтобы кто-то из кандидатов сам отказался хотя бы попробовать. Наоборот, родители, обладающие властью и богатством, всячески пытаются сдать нам детей в обучение. А для бедняков это просто подарок. Лишний рот кормить не нужно. А вырастет — еще и семье будет помогать.

— Хорошо, я поговорю с Юлей. Если не возражаете, без вас.

— Если не возражаете, я потом тоже поговорю с ней. И тоже без вас.

— Возражаю. Я не знаю, как именно вы можете воздействовать на другого человека.

— Хорошо. Я поговорю с ней в вашем присутствии. Хотя, поверьте, Дмитрий, обеспечить ваше отсутствие мне не составило бы большого труда. И без всякой магии — вы ведь уже не раз уезжали вместе с Бержи, оставляя Юлю тут одну? Я понимаю, все-таки вы — отец. Но, поверьте, ваша подозрительность неразумна.

— Верю. Неразумна. И даже самооправдательна. Дескать, не сразу согласился, а долго всякие обстоятельства выяснял, о дочкиной безопасности заботился. Хотя я прекрасно понимаю, что в этом мире — наивнее котенка. И у вас масса возможностей меня обмануть.

— Здраво. Ну что ж, оставляю вас наедине с дочкой. Зайду завтра с утра.

* * *

— Пап, они хотят меня у тебя забрать?

— С чего ты взяла?

— Ну, разговор был явно обо мне. Иначе бы тетя Лиина не стала бы меня так выставлять из комнаты. Лицо у нее было… жесткое, как из дерева. А у тебя сейчас помятое и с красными пятнами. А ты, когда думаешь о чем-то неприятном, всегда себе лицо мнешь, я заметила. Так что, у них есть какой-то дурацкий закон, по которому дочкам нельзя жить с папами?

Видно было, что моя девочка изо всех сил пытается быть взрослой, но что ей очень не по себе.

— Ты у меня, конечно, умница, но фантазерка. Нет у них такого закона. Во всяком случае, речь шла не об этом. Хотя ты угадала — говорили о тебе. Лиина предлагает тебе учиться магии в здешнем университете. Говорит, у тебя способности есть.

— Ой, правда? — вся взрослость мигом куда-то подевалась. Передо мной стояла маленькая девочка, которой только что пообещали купить, ну например, настоящего пони, о котором она мечтать не смела.

— Да. Только я так до конца и не понял, чему именно тебя собираются учить. Вроде как маги здесь — отдельная каста. И тебе, как чужачке, только в нее и дорога. Мне вон даже этого не предложили.

— Па, ты не бойся, я тебя не брошу. Ой, а это значит, что жить мы будем в разных местах. А видеться…

— Лиина говорит, что не каждый день, но чаще, чем раз в неделю. Она еще с тобой будет говорить, если ты, конечно, согласна.

— Пап, я согласна, — Юлька посмотрела на меня решительно и твердо. — Понимаешь, это и в самом деле интересно — магия. Но дело не только в этом. Без магии мы точно дорогу домой не найдем. Им помогать нам не слишком выгодно: уйдем — и знания унесем. Вроде как держать нас тут насильно никто не собирается. Но вряд ли они будут изо всех сил искать для нас эту дверку. А так — научусь колдовать, и, глядишь, сама найду. Так что все к лучшему, — она твердо взглянула мне в глаза и вдруг разревелась, уткнувшись мордашкой мне в пузо. — Па, мне страшно. Я там буду совсем одна, а вокруг эти… колдуны. Они не злые, но они совсем-совсем другие, чужие. Даже Лиина. Даже Бержи.

Я гладил ее чудесные рыжие волосы и не знал, что сказать. Просто сидел и гладил. Минут, наверное, двадцать, пока она не выплакалась.

— Извини, пап. Разревелась, как маленькая. Ничего страшного. В конце концов, и в нашем мире мне бы пришлось когда-нибудь поступать в институт. В другом городе, например. Бывает. Пойду умоюсь.

* * *

— Ну, что, Огненная голова, папа тебе уже рассказал о моем предложении? — так преувеличенно-бодро поприветствовала Юльку Лиина на следующее утро.

— Рассказал, тетя Лиина.

— И что ты решила?

— Да что мне решать, вы все за меня решили, — Юлька хитро так, с прищуром, взглянула на нас, и не понять было, шутит она или серьезно.

— Нет, дорогая моя, так не пойдет. Настоящий маг сам решает, сам отвечает за свои поступки.

— Тогда — решила. Я буду учиться. Только как с папой?

— А что с папой? Думаю, он будет часто бывать в университете. На выходные я или еще кто-нибудь будет тебя отвозить сюда. Выделим тебе комнату — у нас обычно девочки по двое-трое живут, но ты первое время одна будешь. Если захочешь, конечно. Чтоб освоится. А нет — можно вдвоем с кем-нибудь посмирнее. Чтоб не очень задразнивали и вопросами донимали.

— А нельзя мне тут жить и каждый день на учебу ездить? На велосипеде? До университета ведь не очень далеко.

— Нельзя. Во-первых, на твоей чудо-машине по городу раскатывать небезопасно. Отберут еще. Все-таки наш город… словом, тут всякие люди живут. А во-вторых, кто будет каждый день защитное поле открывать-закрывать?

— Лиина, — вмешался я, — а почему вы его до сих пор держите? Мы же с Юлей смирные, мухи не обидим.

— Поверьте, Дмитрий, у нас есть основания опасаться и вас, и за вас.

— Спасибо, пояснили, — буркнул я, но Лиина оставила мое недовольство без внимания.

— Когда ехать? — спросила Юлька, внутренне боясь услышать "хоть завтра" (это она мне потом призналась).

— Дней десять подождем, вопросы кое-какие решить надо, — Лиина неожиданно тепло погладила Юлю по голове. Обычно за сдержанной мадам ректор таких нежностей не водилось. — Пока отдыхай, я к тебе завтра приду, готовится будем. Ты ведь самых простых вещей не знаешь. Читаешь еле-еле. Надо легенду придумать: откуда ты взялась такая необразованная, но талантливая.

Десять дней ждать не пришлось. К вечеру Юлька металась в жару, бессвязно бредила, мешая русские и местные слова и перебирая восковыми пальцами край одеяла. Лицо ее в вечернем полумраке показалось мне просто черным. Она звала меня, но не узнавала.

В жизни я не испытывал такого ужаса. Один, в чужом мире, с больным ребенком на руках — и совершенно не знаешь, чем помочь. Меня самого бросило в жар, руки и губы заходили ходуном. Я бросился в ванную, намочить полотенце, и только с третьего раза сумел добыть воду из дурацкой руки. Положил мокрую тряпку на раскаленный Юлькин лоб и кинулся на крыльцо. Махал руками орал, пытаясь хоть как-то привлечь внимание местных. В конце концов стал вырывать камни из дорожки и швырять в чертово защитное поле (в обычном состоянии я бы эти булыжники фиг бы выковырял). Минут через пятнадцать таки появился какой-то незнакомый мне человек.

— Юля лежит! Плохо! Лиину звать быстро! Бержи! Дмиид! Быстро идти ко мне! — от волнения я позабыл почти все местные слова. Но незнакомец, кажется, меня понял, развернулся и быстро побежал куда-то прочь от флигелька. А я метнулся в дом — менять Юльке импровизированные компрессы и молиться.

Все же связь у них здесь налажена будь здоров. Лиина явилась на удивление быстро, причем привезла с собой сумку каких-то причиндалов. Казалась, она ничуть не удивлена. Положив руки на Юлькины виски, она заставила дочкину голову, мотавшуюся по подушке, остановится, а затем запела что-то завораживающее. Юля обмякла, горячечный бред сменился то ли обмороком, то ли глубоким сном. Лиина же быстро и ничуть меня не стесняясь, раздела девочку и принялась выкладывать на ее теле сложный узор из каких-то камушков. На лоб легла уже знакомая мне пластинка из кости. Или очень похожая на нее.

— Что это? — тупо спросил я.

— Дмитрий, не мешайте. Я ей помогаю.

Я сел в угол, судорожно стискивая пальцы.

— Дмитрий, выйдете в другую комнату, вы сбиваете настройку, — приказала Лиина.

Что мне было делать? Я подчинился.

Через полчаса она меня позвала обратно.

— Теперь возьмите ее руку в свою и сидите так до утра. Выпейте вот это, — под носом у меня оказался стаканчик с чем-то пронзительно-горьким. — Это поможет вам не заснуть, но успокоит. Завтра девочка будет спать весь день. Вы тоже сможете немного поспать. К ночи она проснется. Дадите ей вот это — на сундучок у кровати стал еще один стаканчик. Она снова заснет. Как обычно. К утру все будет хорошо.

— А вы? — выдавил я.

— А я тут пока не нужна.

— А если ей станет хуже?

— Поверьте, не станет. Впрочем, для вашего спокойствия — вот, — рядом со стаканчиком у кровати улеглась лепешка размером с кулак. — Если произойдет что-то совсем нехорошее, например, если она проснется и начнет громко и непрерывно кричать, бросьте это с крыльца на землю. Сильно. Оно ярко загорится, я узнаю, что вам нужна помощь. Тогда не надо будет кидать камни.

Это она вроде как шутила, меня подбадривала.

Я, честно говоря, не знал, что думать и что делать. Оставалось тупо выполнять инструкции. Я сел у дочкиного ложа, зажав ее горячую ладошку в своих. И застыл в неком трансе, то бормоча что-то бессвязное, обращенное к Юльке, то вспоминая обрывки давным-давно читанных стихов и слышанных песен.

(Давид Самойлов. Из детства)

(Николай Гумилев. Слоненок)

(Юрий Визбор. Шхельда)

(Юрий Кукин. Мой маленький гном)

Юля оклемалась даже быстрее, чем предсказывала Лиина. Жар спал к утру, днем она проснулась и даже съела несколько бутербродов (вместо надоевших сублиматных шариков Бержи регулярно привозил нам местный аналог хлеба — плоские лепешки, похожие на лаваш, — и какую-то пасту, вроде селедочного масла, которую нужно было на этот хлеб намазывать).

Вечером я все же дал ей назначенное "тетей доктором" снотворное. Она сперва покочевряжилась — мол, и так почти сутки дрыхла — но потом выпила зелье и на удивление быстро заснула. Я тут же отрубился, совершенно вымотанный.

А на следующее утро у нас снова была Лиина с чем-то вроде праздничного завтрака. Во всяком случае, раньше нас подобным разнообразием не баловали, если не считать "велосипедного банкета". А местные сладости я попробовал вообще впервые. Полупрозрачные ломтики, тягучие и вязнущие в зубах, напоминали то ли мармелад, то ли сушеные тропические фрукты. Честно говоря, едал я и повкуснее. Но так как здесь нас оставляли без сладкого уже больше трех месяцев, то радости нашей не было предела. Особенно Юлькиной — она у меня сладкоежка. Позавчерашний ее недуг уже казался дурным сном. Но я все же спросил у Лиины, что это было.

— Рождение мага, — непонятно ответила она.

— Не понимаю.

— Спящий дар твоей дочери проснулся. Тело начало настраиваться на новую жизнь, учиться слушать. В него потекла песня мира, а это не проходит безболезненно.

— Вы знали о том, что такое будет?!

— Конечно. Так бывает всегда, когда разбудишь дар в ребенке.

— А кто его разбудил? Не сама же Юля, просто согласившись?

— Нет, конечно. Хотя ее согласие тоже сыграло роль. Но разбудила я. Когда уходила, я погладила ее по голове. Этого было достаточно для опытного мага.

— То есть… — я не находил слов.

— Да, я знала, что она заболеет. И все равно ее разбудила.

— И даже не предупредила?

— Нет. Иначе вы, Дмитрий, ни за что бы не согласились. И лишили бы свою дочь будущего. Я не думала, что все произойдет так быстро, потому и дала десять дней. Но тем лучше, раньше начнем учиться.

— Лиина, так нельзя… — черт возьми, по-русски я бы уж ей высказал все, что думаю. А тут изволь слова подбирать, да еще не забывать про собственное подчиненное положение. Но я все же выдал:

— Вы обманули…

— Так можно. Я никого не обманула. Я не сказала всего. Но маги редко говорят все. Да и у вас в мире те, кто лечат болезни, наверняка не говорят всего.

— А если бы она умерла?! Ведь от "рождения мага" умирают, верно?

— Умирают даже от простуды. Но это еще не причина всю жизнь сидеть дома около теплого огня. Дмитрий, потом вы поймете, что я была права. А сейчас вам тяжело со мной говорить, я понимаю. Поэтому оставляю вас. Побудьте с дочкой.

Не попрощавшись, она вышла, уверенная в себе, как мраморная колонна.

Я медленно сел прямо на пол. От праздника не осталось и следа. Даже радость от дочкиного выздоровления куда-то подевалась. Возможно, Лиина и считает, что права. А я другого мнения.

Юлька подошла ко мне, присела рядом, потерлась головой о мое плечо, как котенок.

— Пап, не сердись на нее. Ты же сам говорил, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. А она, правда, хочет сделать из меня волшебницу. Ну, пришлось поболеть немножко. Так это же не страшно. Все ж хорошо кончилось… Па?

— Да я даже не сержусь, Юльчик. И ты, наверное, права. А на душе все равно противно. Собирай свои немногочисленные шмотки. Елки, у тебя и сумки-то нет. У моего велорюкзака верх снимается, там в кармашке ремешок, чтоб носить через плечо. Забирай.

— Пап, а ты тут как будешь… Один…

— Юльчонок, не бери дурного в голову. Один посижу, мысли в порядок приведу. В конце концов, не в первый раз. И вообще, я одиночество люблю.

— "Будет врать-то, чистый клевер", — процитировало чадо наш с ней любимый фильм.

Разошлись по кроватям мы, наверное, за полночь. Я таки выполнил обещание и пересказал "Понедельник начинается в субботу". Первые две части. Увы, "близко к тексту" не получалось, я все время перескакивал с эпизода на эпизод. Надеюсь, братья Стругацкие на меня не в обиде. А Юлька осталась очень довольна. Сказала, что я немножко похож на Сашу Привалова, как ни стараюсь "работать" под Ойру-Ойру. Я ответил "Спасибо, хоть не на Выбегалло". Мы посмеялись, поцитировали Амвросия Амбруазовича. Потом хором попели а капелла Визбора и Щербакова. Потом доели остатки сладостей. Потом я ей рассказал, какой она станет великой волшебницей — мол, с ее-то талантами иначе просто быть не может.

— Вырастешь, Юлька, возглавишь университет местный. Или свой откроешь, конкурирующий. Наладим связь с Землей, станем монополистами по поставке сюда велосипедов, а туда — какой-нибудь магической дряни. Забуреем. Ты будешь колдовать, а я тебе помогать — жабьи лапки в ступке измельчать, заклинания мышиной кровью на пергаменте из крыльев нетопырей записывать.

— Фу, какая гадость. Мы лучше сюда компьютер привезем, заклинания будем в ворде набирать.

— Тут электричество не работает.

— Тогда пишущую машинку. Бержи обалдеет.

— Кстати, надо будет ему идею подбросить.

— А, может, можно будет сюда провод протянуть из нашего мира, чтоб электричество было.

— Кланялся тебе Макс Фрай.

— Это кто — физик?

— Писатель фантастический. Возвращайся с учебы своей, я тебе его буду пересказывать. А потом ты своим новым подружкам. Будете сравнивать настоящую волшебную жизнь с выдуманной — и хихикать.

— Не, пап, это ты к нам всем будешь приходить и "близко к тексту" пересказывать. И подружкам, и профессорам.

— Фигушки. Я в клоуны не нанимался. Разве что для тебя.

— Ну и ладно. Тогда пусть все местные мне завидуют. Представляешь — ни у кого из них нет папы из другого мира. А у меня есть.

— Ага.

 

Глава 7. Учи ученого

На следующее утро Лиина заехала за Юлькой на своем роскошном лимузине. Обида во мне никуда не делась, но я старался никак ее не показывать. Лицедей из меня неважный, поэтому демонстрировать радушие я не стал, держался подчеркнуто-вежливо. Ее магичество отвечало мне тем же, добавляя в речь чопорности и церемонности. Тут мне крыть, конечно, было нечем. Вот и выходил я дурак дураком.

Юлька, глядя на все это, снова почувствовала себя виноватой. Блин, мало того, что ей страшно "в свет" одной выходить, так еще и мы ее грузим.

— Юльхен, прекращай кукситься и не бери дурного в голову. Тебе еще великой волшебницей становиться, — я произнес это по-русски и тут же, как смог, перевел.

Лиина, кажется, поняла, зачем я это сказал, чуть приоттаяла и добавила:

— Твой папа совершенно прав. Не знаю, станешь ли ты действительно большой волшебницей, но что необыкновенной — это я тебе обещаю. А еще обещаю тебе помогать на первых порах. Не стесняйся, заходи, я покажу, где в университете моя комната. Уроки тоже можешь в первые дни там делать. Я тебе, если что, объясню. — Это уж было явно для меня сказано.

Мы пообнимались с дочкой на прощанье, я шутя щелкнул ее по носу, она меня двинула кулачком в пузо — и мы расстались. На три дня — благо, именно столько оставалось до выходных.

Защитная пленка щелкнула, раскрываясь, чтобы пропустить двух дам, а потом со звонким чпоком вернулась на место. Магическая повозка с шуршанием и легким звоном тронулась с места — и вскоре скрылась за поворотом. Юлька, стоя на коленях на заднем сиденье, махала мне до последнего. А уже скрываясь за поворотом, вдруг подняла вверх согнутую в локте правую руку со сжатым кулаком. Уж не знаю, где она подцепила этот жест. Я ответил тем же. Постоял на крыльце еще минуту-другую и пошел в опустевший дом.

Заниматься со мной никто не приходил — ни, понятное дело, Лиина, ни Дмиид, ни Бержи. Так что я мог распоряжаться временем по собственному усмотрению. Можно было, конечно, поучить язык по записям. Но так как я был обижен на весь мир (даже на два), то сипло проговорил в пространство "а ну вас всех" и завалился на сундук бездельничать. Нашу единственную книжку чуткая Юлька с собой забирать не стала, я попытался по третьему разу перечитать приключения рыцаря, подружившегося с драконом, но мне это быстро надоело.

" Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра…"

День я протынялся в совершенно дурацком состоянии, когда все валится из рук, делать ничего не хочется, а спать уже нет сил.

На другое утро решил взять себя в руки и хотя бы зарядку сделать. А то из-за малоподвижного образа жизни мне угрожала перспектива стать колобком. Со всеми вытекающими последствиями в виде знакомства с голодной фауной.

Сделав некоторое (скажем прямо, небольшое) количество приседаний-отжиманий, я несколько взбодрился. Вспомнил несколько неясно-восточных движений то ли из карате, то ли из тайдзыцюань. А потом погнал себя за стол — извлекать из недр мозга школьную математику, физику и прочие науки. И излагать этот позор моей памяти на местной бумаге. Ничего, сперва шло тяжело, а потом все легче и легче. Некоторые формулы, впрочем, написать я мог, а вот доказательства не вспоминались, хоть убей. Наверное, придется давать слово чести, что выражения верны. Между прочим, такая форма убеждения в истинности выкладок действительно существовала веке в XVII. Только, кажется, научные деятели той эпохи не друг другу так математические выражения доказывали, а студентам из дворян.

Математику я всегда любил. И хотя по научной стезе не пошел — окончание образования пришлось аккурат на период распада Союза — теплые чувства к точным наукам сохранил. Вы, кончено, скажете, что занимался я достаточно странным делом: не выяснив, как тут обстоят дела с параболами, параллелограммами и прочими криволинейными трапециями, глупо пытаться удивить аборигенов собственным знанием теоремы Пифагора. Которая, к тому же, тут носит имя совершенно другого деятеля. Но, во-первых, на базе моих записей мне же легче будет выяснять, знают ли тут синусы и косинусы. А во-вторых, математику, как известно, потому учить следует, что она ум в порядок приводит. А мой как раз нуждался в основательном наведении порядка.

* * *

— Пап, привет! — рыжеволосое чадо влетело в дом ясным субботним утром, как маленькая шаровая молния. Как я не услышал чпока пленки и рычания авто — не знаю. Не иначе, Лиина чего-то колданула. К слову, она в дом заходить не стала, тактично дав нам возможность пообниматься наедине.

— Привет, ваше студенческое магичество!

— Сам такой.

— Куда мне. Из студенческого возраста давно вышел, в магическое сословие не попал… Короче, рассказывай, как там у тебя дела.

Оказалось, дела совсем неплохо. Насколько я понял, при университете существовала эдакая детская секция — то ли колледж, то ли подкурсы — где будущие студенты готовились с младых ногтей к постижению магических наук. Туда Юльку и зачислили. Еще при университете — совсем как у нас, видать, еще одна мировая константа — имелось общежитие. И как у нас, мест в нем не хватало, но это дело как-то устроила Лиина. Юльке отвели крошечную комнатку — "прям кукольный домик". Зато с туалетом и душем, что меня не могло не порадовать — после коридорной-то системы в общаге, где в свое время довелось пожить мне. О чем я дочери и поведал. Конечно, кто-то скажет, что куда важнее было бы выяснить, как ее встретили другие студенты-школьники, нашла ли она себе подруг и т. д. Но я-то знал, что Юлька у меня вроде кошки: для нее очень важно понятие своей территории, норы, дома. Ну, или того, что его заменяет. Даже в походах так было: пока не поставим палатку, она ходит по полянке, как неприкаянная. Поставили — Юлька ожила: вроде как обжились, есть куда спрятаться от дождя или комаров. Пусть нет ни того, ни других — а вдруг появятся?

Словом, узнав, что теперь у нее есть куда спрятаться в этой таинственной школе, я внутренне порадовался. И продолжил расспросы.

Конечно, отучившись всего три дня, она немного успела выяснить о писаных и неписаных правилах. Хотя очень старалась. Благо, Лиина сочинила для нее достаточно банальную (на мой взгляд), зато красивую легенду. Девочка-сирота, не помнящая родителей, жила в лесу в хижине у какой-то неродной старухи. А старуха эта была, кажется, благородных кровей, но в прошлую войну бежала из родного города, разрушенного захватчиками, да так и осела в лесу. Война та закончилась много лет назад, уже и некоторых воевавших государств нет, а старуха об этом не знала и пряталась в пуще, когда к ее избушке вышла маленькая рыжеволосая девочка. Два одиноких существа потянулись друг к другу. Старуха, кажется, умела колдовать, поэтому у ее домика росли диковинные растения, дававшие пищу, а на потолке комнаты появлялись удивительные картины. Отсюда, дескать, странные то ли воспоминания, то ли фантазии рыженькой чужачки. Ну а потом старуха умерла, а через два дня (видать, отводящие глаза заклинания рассеялись) к домику вышел отряд нашей славной гвардии. Он и привез в город несчастную сиротку, у которой оказались несомненные способности к магии.

А что, вполне жалостливо и романтично. Я, правда, не знал, как Лиина приплетет сюда меня. Мне уже сообщили, что наше с Юлькой иномирное (или иномировое?) происхождение — это "топ сикрет". Но не засекречивать же сам факт моего существования? Тем более, что в университете меня уже видела целая толпа подчиненных Бержи.

Ладно, это все лирика. Пока же историю про домик и старуху одноклассники слопали. И Юльку особо не допекали, давая освоиться. Тем более, Лиина явно покровительствовала новенькой.

В классе Юльхен была, кажется, самой младшей — если судить по росту окружающих. (Мы до сих пор не имели представления ни о местной астрономии, то есть длительности года, ни о продолжительности жизни аборигенов).

На первом же уроке дефицит лингвистических познаний проявился во всей своей ужасающей колоссальности. Понять что-либо из объяснений преподавателя Юля не смогла. Поэтому ужасно расстроилась. Но Лиина на переменке ее быстро утешила: мол, первым уроком была математика, тут нужно знать много специальных слов, "этим мы потом займемся". А вот на втором уроке занимались какими-то дыхательными техниками, и мое чадо даже обратило на себя внимание преподавателя. Оказывается, что-то похожее им давали на восточно-единоборских занятиях, так что Юльчик запросто выполнила задание местного сэнсэя и даже поспорила с ним о том, как правильно. Более того, он заявил: "Традиция призывает делать так, как я сказал, но и то, что делаешь ты, тоже правильно". Юлька рассказывала об этом с такой гордостью — ну прям как я о своих подвигах на велостроительном фронте. А потом она как-то так по-особенному вдохнула воздух, словно нырять собиралась, и выдала:

— Пап, а еще я с мальчиком подружилась.

— Не рановато ли?

— Нет, па, в самый раз, — улыбнулись глаза под рыжей челкой. — Меня одна девчонка то ли поколотить хотела, то ли проверку какую-то устроить. На храбрость или, там, на умение держаться в сложных ситуациях. В общем, попыталась меня двинуть, а я ей сдачи дала. Ну, то есть ее удары все сблокировала, а ее саму несколько раз стукнула. Не сильно — сперва по носу, потом по зад… по попе. А она меня на голову выше, ей обидно стало, что такая малявка ее поколотила. Она опять в драку. Пришлось врезать уже чуть серьезнее, по нижним ребрам. У нее дыхание отшибло, стоит, губами хлопает… Мне Олег Николаевич этот удар показывал. Говорил, можно так человека без особого членовредительства на несколько минут из строя вывести. Получилось.

— Да ты, оказывается, драчунья!

— Нет, пап, я мирная.

— А причем тут мальчик? Он тебя бросился защищать?

— Нет. По-моему, тут это не принято. Он попросил объяснить несколько приемов. Сказал, его отец учил драться, но такого не показывал. В общем, мы на следующей переменке устроили спарринг. Тут Лиина появилась, бросилась нас разнимать (по-моему, ей кто-то настучал про мою прошлую драку). Мы ей объяснили, что не деремся, а только учимся. Она заявила, что сюда приходят учиться другим вещам, схватила меня за руку и увела в кабинет — на дополнительные занятия. Потом, правда, сказала, что не будет возражать, если я продолжу свои "упражнения по повреждению лица кулаком" — так и выразилась! — только не у всех на глазах. И дала нам разрешения заниматься по вечерам в спортзале. На следующий день, правда, так загрузила меня работой, что я еле до кровати доползла. А вчера вечером мы с Дриком — так мальчика зовут — немножко пофехтовали на палках. Вот, — мне был предъявлен свежий синяк на предплечье.

Мы проговорили несколько часов. Я все пытался выяснить, чему же учат здешних студентов. Но трех дней Юльке явно не хватило, чтобы составить об этом сколь-нибудь целостное впечатление. Я понял, что им преподают местную математику, некий достаточно далекие аналоги физики и химии, вполне привычную анатомию с зачатками медицины (я даже поразился тому, насколько рисунки в Юлькином учебнике похоже на то, что когда-то учил я), а также какие-то околойоговские дисциплины: дыхание, самоконтроль, умение вызывать перед внутренним взором какие-то картинки… Плюс общефизическая и общементальная подготовка. Последнее представляла собой достаточно зверские методы тренировки памяти — зрительной, текстовой, даже музыкальной. На последнюю, впрочем, Юльхен никогда не жаловалась, в отличие от вашего покорного слуги.

Потом я, немного стесняясь (сам не знаю, чего) показал дочке свои математические записи. Она на удивление быстро схватила суть, то есть догадалась, что я пытаюсь записать все, что помню, пусть без особой системы. Уверенно потыкала пальчиком в несколько рисунков со словами "это было, это было, а этого не было" (я нимало удивился, узнав, что они учат основы векторной алгебры) и сказала, что мне хорошо бы поговоить с их "профессором".

Лиина заявилась только после обеда. И тут же присоединилась к Юлькиным словам: мол, мои знания могут оказаться весьма полезными и для науки вообще, и для образования молодежи в частности. Поэтому она меня сведет с нужными людьми в университете, правда, чуть попозжее. А пока-де она заехала, чтобы приодеть мое чадо: "У девочки недопустимо бедный гардероб". Мне милостиво было разрешено сопроводить дам в походе по магазинам. И хотя я терпеть не могу шоппинг, желание посмотреть на жизнь за пределами купола взяло верх.

Супермаркетов тут, как и следовало ожидать, не было, а лавки ничем особенным меня не покорили. Тем более я, как правило, оставался в авто у дверей, а Лиина с Юлей скрывались где-то в торговых недрах для подборки и примерки.

Заодно мне перепали кое-какие одежки — чтоб не слишком отличался от аборигенов. Местные, насколько я смог заметить, отличались широтой нравов и ходили кто во что горазд. Но нейлоновых одеяний цвета "вырви глаз" ни у кого не было. А я в этот мир попал как раз в синтетической ветровке-велосипедке, призванной сделать меня заметным на дороге. Поэтому от Лиининых щедрот мне перепала темно-коричневая куртка из какого-то материала, похожего на замшу (потом я узнал, что делают его из местного аналога гриба-трутовика), хэбэ штаны, увы, без карманов, и шапка вроде летного шлема.

Потом был ужин в небольшом трактирчике — с мороженым, между прочим, от чего и я и Юля буквально растаяли. Правда, по вкусу оно больше напоминало холодную дыню, но все равно объеденье. Лиина, глядя на то, как мы уписываем лакомство (я слопал две порции, каждая с суповую тарелку, а растущий дочкин организм осилил целых три) просто млела. Ну чисто бабушка, угощающая внуков, прибывших на каникулы. Думаю, она знала, что мы не в восторге от местной кухни — скорее всего, Юлька проболталась, — а тут удалось найти блюдо, которое нам действительно понравилось.

Домой мы вернулись сытые и довольные, распрощались с Лииной в самом замечательном настроении. В нашем распоряжении было еще целое воскресенье.

Его мы провели не менее прекрасно — в основном, мечтая вслух. Пока Юлька была рядом, я загнал в самый дальний угол мозга (вот такой он у меня угловатый) все свои тревоги и с удовольствием подыгрывал ей в любых ребячествах и дурачествах. Мы даже устроили бой на местных аналогах подушек! А потом дочка всласть порисовала. И попросила меня за недельку, пока ее не будет, изложить на бумаге не только очередной кусок математики, но и что-нибудь художественное. Книжку какую-нибудь попытаться по памяти записать, хотя бы вкратце. А то она, мол, без литературы пропадает. Внутренне я обозвал себя телятиной: мог бы и сам догадаться. А вслух пообещал что-нибудь набросать. Все же память на тексты у меня неплохая, а прочел я в свое время кучу всякой всячины. Конечно, "Войну и мир" не воспроизведу, а вот какие-нибудь фантастические рассказы, где главное — сюжет, изложу запросто. Благо наследники Саймака с Хайнлайном вряд ли до меня доберутся, чтобы покарать за нарушение авторских прав.

Вдохновленная успехом, Юльхен тут же потребовала, чтобы я немедленно рассказал вслух что-нибудь эдакое. Я для виду покочевряжился, а потом выдал краткую версию "Почти как люди" Саймака. И только в середине повествования вспомнил, что когда-то мне шестилетнему эту же вещь пересказывала мама, когда я затребовал сказку, сидя в очереди в поликлинику. Преемственность поколений, понимаешь.

А утром она уехала…

И я снова остался один…

Саймак больше, как на грех, не вспоминался. И Хайнлайн не вспоминался. И даже читанные-перечитанные Стругацкие вылетели из головы один за другим. Но я наступил на горло собственной хандре и резво взялся за формулы сокращенного умножения. Разность квадратов и квадрат суммы всплыли в памяти сами собой, с разностью кубов пришлось повозиться, а потом пошла тригонометрия. В школе я ее никак не мог выучить толком, вечно путал сумму синусов с синусом суммы, писал формулы на листочках, обложках тетрадок и даже крышке пенала. А тут вот всплыло в памяти, и я быстренько вывалил всю эту премудрость на бумагу, пока она не утонула обратно. Успел, записал, назвал себя вслух молодцом и как раз подумал, что имею право на перерыв, когда в дверь постучали. С такой силой стучать мог только один из моих немногочисленных местных знакомых. Который низенького роста и с бородой.

— Привет, Бержи! — сказал я по-русски.

— Здравствуй, Дмитри, — не остался он в долгу. При наших нерегулярных встречах гном упорно просил меня учить его нашему языку. Зачем это ему — ума не приложу. Пока, правда, он выучил всего несколько десятков слов и выражений. И одно из первых — "пожрать". На свою голову, я когда-то выдал именно этот глагол. А Бержи его запомнил — и напрочь отказывался от более интеллигентных синонимов. Хотя я и их приводил. Может, ему звучание нравилось…

— Пожрать! — объявил он, похлопав рукой по объемистому мешку. Кажется, я уже говорил, что именно Бержи больше других старался разнообразить наш стол. Притаскивал то хлеб, то мясо, то овощи, похожие на помидоры, только пронзительно-фиолетовые, то какие-то готовые блюда, напоминающие смесь каши с салатом. По-моему, он даже поцапался на эту тему с Лииной: она боялась, что местные харчи могут пагубно сказаться на наших желудках. Определить, кто из двух университетских профессоров окажется прав в этом гастрономическом споре, должен был эксперимент, который с недавних пор объявлен критерием истинности. Вышла боевая ничья: одна еда шла нам явно впрок (мы даже требовали повтора), от другой кишки сворачивались в жгут. Бержи продолжал опыты на людях (то есть на нас), пока не сформировал вполне приличное меню из безопасных блюд.

На сей раз он притащил не только еду, но и выпивку — мешок булькал.

— По какому случаю пируем?

— Не пируем. Лечим, — ответил гость.

— Кого?!

— Тебя, конечно.

— От чего?

— От тоски.

— Какой-такой тоски?

— Откуда я знаю, какая у вас, пришельцев, тоска бывает. От обыкновенной, людской. Я же вижу, что несладко тебе. Юлька уехала, и ты вообще заскучал.

На протяжении этой тирады гном сноровисто выставлял и выкладывал на стол (который я ленился сворачивать в сундук) сверточки, судочки, горшочки и кувшинчики.

— Ну что — уехала… Я ведь понимаю, ей учиться надо.

— Я тоже понимаю. Я гораздо больше этого понимаю. Например, что сейчас ты к миру привязан только одной веревкой — которая от тебя к Юле тянется. А человек должен быть привязан к миру накрепко, многими веревками, бечевочками и ниточками. Тогда смерти его оторвать сложнее. Пей! — под носом у меня оказался свежеоткупоренный кувшинчик объемом чуть больше стакана.

Я, слегка обалдевший от метафизической лекции, машинально взял и даже пригубил — и только потом спохватился, что ж это я делаю. В нёбо хлестнул целый букет ярких и совершенно незнакомых вкусов — что-то травяное, земляничное, мятное… Спиртом и не пахло, но и простым компотиком зелье явно не было.

— Бержи, ты же знаешь, я не пью…

— Глупости. Все люди пьют, без воды они не могут.

— Нет, не пью… спиртное, — последнее слово я произнес по-русски. — Ну, жидкости, влияющие на… э-э-э… Ну вот когда мы первый велосипед сделали, вы пили что-то такое, от чего стали веселыми. Так я такого не пью.

Это, между прочим, почти чистая правда. Я даже дома спиртного избегал. Не из соображений здоровья или там религии. Просто в детстве был очень впечатлительным мальчиком и несколько раз видел, во что под влиянием выпивки превращаются вполне нормальные люди. Нет, ничего особо страшного мое детство не омрачало. Просто смотреть было противно на то, как человек на глазах глупеет и теряет контроль над собой. Примерно это я и попытался втолковать Бержи.

— Нет, это совсем другой напиток. Не для веселья. Я же говорю, лекарство от тоски. Ты пей и говори, а я слушать буду.

Махнув рукой на все, я замахнул стаканчик (пардон, кувшинчик) и закусил фиолетовым помидорчиком. Который неожиданно оказался на вкус точь-в-точь как недоспелый крыжовник. Из глаз брызнули слезы, а в голове подозрительно зазвенело.

— Ничего-ничего, — подбодрил меня гном. Заешь еще этим.

В руку мне лег бутерброд с брынзой. А потом — стакан с обыкновенной водой.

— Ну, вот и хорошо, вот и замечательно, — тоном опытного доктора, только что влившего особо противную микстуру в шестилетнего сорванца, резюмировал Бержи. — Ты кушай, кушай.

Во мне действительно после таинственной настойки проснулся зверский голод, и я принялся методично уничтожать какой-то горячий салат с сыром и мясом из горшочка цвета непроглядной темноты перед самым рассветом.

А Бержи продолжал под мое чавканье:

— Сначала ты тоскуешь потому, что Юля уехала. Умом ты понимаешь, что так для нее лучше. А сердце твое тебе подсказывает, что она от тебя отдаляется, вы уже не одно неразъемное целое под этим чужим небом, она начала свой путь. На который тебе дороги нет. Это одна тоска. И в ней я тебе не помогу, тут каждый сам свою лодку ведет. А другая тоска — не знаешь ты, чем занять себя, зачем ты этому миру и зачем этот мир тебе. Вот тут я тебе уже помочь могу. Ты чем у себя дома занимался?

Я попытался объяснить, но толком не смог. И не потому, что в голове слегка шумело (все же непростое пойло было в кувшинчике, ох, непростое). Попробуйте сами объяснить, кто такой менеджер и чем он занимается. Да, не забудьте, что объяснять придется на чужом языке человеку другой культуры. Я вот не справился — и не стыжусь.

— То есть ты другим людям даешь приказы, что делать, а сам ничего не делаешь? Странно, но могу понять. У нас такие люди тоже есть, но их совсем немного. Правитель города, например, или командир всей гвардии.

Я судорожно ухватился за аналогию.

— Вот-вот. Командир в бой сам не идет

— Только очень высоко стоящий командир и если большая война. А обычный командир дюжины гвардейцев идет в бой вместе со своей дюжиной. Иначе нельзя. А ты, если я правильно понял, был не самым высоким командиром. Ладно, этой профессией ты тут прожить не сможешь. А вот другие твои знания очень даже пригодятся. Ты нам вилсипед дал — уже за это тебе спасибо. Наверняка есть много чего другого, чем сможешь поделиться. Тут я тебе помочь могу, — повторил гном. — Не все ж тебе на шее у университета сидеть. В копеечку, между прочим, обходишься. Одна поддержка защитного поля… — он внезапно оборвал себя и не захотел продолжать тему. — В общем, давай-ка готовься к тому, что будешь помогать мне в мастерской. Придумки всякие делать. А еще Лиина говорила, что другими знаниями поделишься — что-то ты такое там написал, что ей понравилось. Заодно узнаешь много такого, что у нас любой ребенок знает, а ты нет. В общем, давай пей, — неожиданно закончил он, снова сунув мне под нос что-то жидкое и пахучее. Я покорно выпил.

Не поверите, пьяным я не чувствовал себя ни разу в жизни, так что сравнивать мне не с чем. Но, наверное, ощущение было схожим, ибо накачал меня Бержи основательно и со знанием дела. Воспоминаний об этом дне у меня почти не сохранилось. Помню только, что благодарил гостя за то, что тот пришел меня поддержать и вообще за то, что он классный мужик, обещал ему построить самолет, подводную лодку и научить научному менеджменту. А он только посмеивался в бороду и подливал мне, не забывая и себя. И — удивительное дело — тоска моя действительно рассосалась. Не полностью, но все-таки. Не знаю, приписать ли сие психотропным напиткам или какой-то магии в области психологии. Думаю, что есть у них здесь и такое.

В общем, на следующий день Бержи забрал меня в мастерскую, и мы занимались всякими механизмами на основе подвижных и неподвижных блоков — то есть, пардон за мой греческий, полиспастами. Аборигены эти вещи тут интуитивно знали, но обсчитывать не умели. А я еще помнил физику. Да еще нарисовал местным кузнецам храповой механизм, чем привел их в полный восторг. Словом, чувствовал себя Архимедом. Приятно, черт возьми.

На следующий день, в среду мы занимались обработкой древесины резанием. Идея циркулярной пилы тут же нашла своих сторонников. И противников: ребята быстро смекнули, какая это опасная штуковина и как здорово она может выстрелить палкой, если зазеваешься. Пришлось вспоминать устройство всяких защитных приспособлений, а с этим у меня (как у многих моих соотечественников) куда хуже, чем с общей схемой работы циркулярки. Опять же, двигателей в нашем понимании у местных мастеров не было, а маховые колеса и прочие ветряки не давали тех оборотов, что используются в обычном электроинструменте. Так что с фрезерной обработкой придется погодить, пока здешние ребята не научатся делать быстроходные редукторы. В частности, не освоят производство зубчатых передач. Увы, тут моих поверхностных инженерных знаний явно не хватало: теорию механизмов и машин, а также прочий сопромат я в универе не учил.

Среда прошла под знаком токарных работ, благо, тут их знали. Я сперва просто развлекался, вытачивая из дерева всякие безделушки вроде стаканчиков и солдатиков (гномы и прочий мастеровой люд только посмеивался, глядя на мои достаточно дилетантские поделки, но молчал). Потом показал — больше на пальцах — несколько приспособлений. Примитивный копир, например, и самый простой суппорт — для получения цилиндров, конусов и прочих тел вращения. Тут улыбок стало куда меньше, и кузнецы резво побежали выделывать соответствующие железяки.

Я, пока суть да дело, напилил плоский кругляшей, выпросил у ребят квадратный кусок доски и принялся расчерчивать на нем клеточки. Года два назад мы с Юлькой довольно часто играли в шашки, а потом забросили это дело. Мне пришло в голову, что неплохо было бы традицию возродить. В шахматы мы оба играли из рук вон плохо, то и дело "зевали" очевидные ходы, слишком долго думали, поэтому частенько бросали недоигранные партии. А вот в шашки и поддавки сражались с охотой.

Я уже покрасил сами шашки в черный цвет и как раз заканчивал раскрашивать импровизированное поле (в дело пошел местный разметочный фломастер, рисовавший жирными линиями, и пальцы у меня были все перепачканы), когда подошел Бержи и строго так спросил, чем это я занимаюсь в рабочее время. Я, честное слово, смутился, как школьник, застуканный на уроке за посторонними занятиями. Но признался, что делаю игру для дочки. Бержи потребовал объяснений. Потом сел играть. Дальше вы, наверное, и сами догадаетесь. Рабочий процесс был сорван, народ повадился играть в шашки. Не весь, конечно, были и те, кто заявлял, что не понимает такой пустопорожней траты времени. Я и сам не всегда понимаю. Но вслух, конечно, этого я не сказал, а, наоборот, весьма кстати ввернул расхожее выражение о гимнастике для ума. Благо, понятие "гимнастика" тут было известно. Упражняли мы мозги часа полтора — с шумом и попутным выяснением правил (я далеко не все мог вспомнить и изложить сразу). А потом Бержи вспомнил, что является начальником, грозно рыкнул на всю аудиторию (или цех? или мастерскую?) и погнал всех на рабочие места.

В четверг я остался дома — заниматься языком и литературой. (Языком — местным, литературой — земной.) Время от времени, впрочем, отвлекался на записывание идей, которыми мог бы поделиться с Бержи.

В пятницу пришел Дмиид с незнакомым мне высоким человеком (или низкорослым эльфом?) по имени Вальфар — местным математическим светилом, если я правильно перевел. Светило было лысым, как колено, и вовсю сверкало высоким куполом черепа и быстрыми глазами-маслинами. Его-де заинтересовали мои записи. Естественно, тут же возник барьер повыше просто языкового: мне срочно пришлось осваивать местную систему математических символов. Учиться считать, если по-простому. Думаете, это легко в 30 с хвостиком? Тогда попробуйте выучить, например, цифры от нуля до десятипо-японски (рэй, хитоцу, футацу, миццу, ёццу, ицуцу, муццу, нанацу, яццу, коконоцу, то), а затем быстро ответить, сколько будет от ицуцу отнять футацу или к хитоцу прибавить ёццу. С какого раза запутаетесь? К слову, в Японии в ходу еще и китайские числительные. Тут было не легче, тем более, я до конца не понял, пользуются они десятичной системой или какой-то другой. Вроде как да, но не совсем. Поэтому арифметику мы на время отложили в сторону (то есть записали для меня урок на будущее) и принялись за геометрию. Стартовать удалось с теоремы Пифагора. Фантасты оказались правы: ее знали и в других мирах. Дальше пошло сложнее: мы то и дело упирались в стенку, Дмиид на нее лез и раз даже обозвал меня тупым варваром. Я ошалел, он извинился. Словом, день прошел незаметно, мы трое устали, как собаки, разошлись затемно голодные, но весьма довольные друг другом.

А наутро Юльхен приехала. Соскучившаяся по мне и довольная, как слон после купания.

— Пап, смотри, как я теперь умею! — закричала она прямо с порога. Впрочем, чтоб показать, как именно, ей пришлось здорово успокоиться, сосредоточиться и предпринять как минимум четыре попытки. В итоге со свечки, зажженной на столе, язычок пламени взлетел огненной бабочкой, описал несколько кругов вокруг вытянутого Юлькиного пальца, оставляя в воздухе дымный след, и чуть заметным пятнышком приземлился обратно на фитиль, где снова расцвел.

— Вот, только у четырех человек в классе получилось. И у меня. А я позже заниматься начала!

— Экий в тебе бес соревновательности сильный…

— Ну, па, ты будто бы и не рад.

— Рад, конечно, солнце мое. Рад, что у тебя получается то, чем тебе интересно заниматься. Только, как по мне, на других оглядываться — практика плохая. У каждого свои способности. Есть такая замечательная книга — "Убить пересмешника". Там есть великолепная фраза: "Только дураки гордятся своими талантами".

— Почему?

— А потому что твоих заслуг в наличии таланта нет. Равно как нет твоих заслуг в существовании великих предков, в том, что родился в великой стране и так далее.

— А чем тогда вообще гордиться?

— Честно? Не знаю. А зачем?

— Ну, чтоб сказать себе "Ай да я, ай да молодец".

— Ну вот если есть у тебя по поводу чего-то такое ощущение — "Ай да я!" — значит, и гордись этим "чего-то". Только при чем тут другие?

— Ага. "Отыщешь ты в горах победу над собой", — задумчиво так процитировала Юлька. Не уверен, что я ее убедил, но, кажется, заставил задуматься. Поэтому в продолжение темы спросил:

— А чистокровные колдуны тебя не третируют?

— То есть?

— Ну, не обижают?

— Пап, значение слово "третируют" я знаю.

"Вовочка спросил, что такое "фойе", вспомнился мне неприличный анекдот.

— Ты хочешь сказать, что здесь нет читокровных колдунов? А-ля Драко Мафлой?

— Малфой, — автоматически поправила меня моя педантичная наследница. — Вроде бы нет, а почему быть должны?

— Ну, наверное, магические способности — признак рецессивный. Ради закрепления генетических линий наверняка пытались заключать династические браки, проводить евгенические программы…

— Папа, ты с кем это разговариваешь?

— С тобой, чадо мое, — до меня не сразу дошло, что ребенок шутить изволит. Но все же дошло, пришлось переводить.

— Ну, есть такая наука — генетика… В общем, если магические способности передаются по наследству, маги могли специально жениться на магичках, чтобы передавать этот дар своим детям.

— Это вроде как собак породистых выводили — путем скрещивания?

— Ну, в целом, да…

— Ты думаешь, люди пошли бы на это? Без любви, а только по воле каких-то собаководов?

— Скорее уж, "маговодов". Ты даже себе не представляешь, на что идут порой люди.

— И представлять не хочу. Гадость какая. Не, пап, я ни о чем таком не слыхала. Какие-то кучки в школе действительно есть, но я так и не поняла, на основании чего они формируются. Меня, в конце концов, ни в одну из них пока не пускают. Я сама по себе.

— А тот паренек, с которым ты фехтовала?

— Так мы и фехтуем дальше. Он меня обещал научить из лука стрелять. Здорово, правда?

— Ага.

* * *

— Папа, помнишь, ты мне про науку рассказывал?

— Ну? — действительно, было такое. Взыграл во мне как-то несостоявшийся ученый, и я дочке выдал целую лекцию о научном методе познания реальности и о его ограничениях, о математике как способе моделирования физического мира и тэ дэ. Юльке тогда было то ли одиннадцать, то ли двенадцать. Я и не думал, что она запомнила.

— Так вот, здесь все то же самое…

— Не понял… Вроде как магия — это противоположность науки. Критерий научного опыта — его повторяемость вне зависимости от исполнителя. Залез ты в ванну — и действует на тебя выталкивающая сила, в точности равная весу вытесненной жидкости. И ей все равно, Архимед твоя фамилия, Фарадей или Пупкин. Даже неблагородно как-то: целый физический закон — и любой плебей бери и пользуйся. То ли дело магия. Удел избранных. Тут какой-нибудь Гэндальф произнесет "люмос" — и, пожалуйста, елочка горит. А то и целая дубовая роща. А какой-нибудь Фродо может этот самый "люмос" выкрикивать до хрипа и даже трубку себе не раскурит.

— Пап, ты нарочно дразнишься? "Люмос" — это из другой книжки.

— Ну, дразнюсь немножко. Но мы отвлеклись от темы.

— Так вот. Магом, конечно, может стать не каждый. Но ведь и ученым, наверное, тоже.

— Конечно.

— Но ведь учат этой вашей физике в институтах, хотя Эйнштейн из каждого студента не получится.

— К чему ты? О магических школах я и так читал — в том же "Поттере".

— Да просто к тому, что тут все, о чем мне на лекциях читают, здорово похоже на то, что ты мне про физику рассказывал. Только маг сам себе и инструмент наблюдения, и наблюдатель, и датчик, и этот, как его… прискоритель частиц.

— Ускоритель. Неважно. Что значит "сам себе"?

— Ну, нас учат слушать, что там, во внешнем мире происходит, а потом смотреть, как бы это естественное течение можно чуть-чуть перенаправить, чтобы получить хотимый результат.

— Какой?

— Тот, который хочешь. А как правильно сказать?

— Э-э… Да нету такого слова. Желаемый, наверное. Мы тут с тобой русский напрочь забудем.

— С тобой забудешь… Ну вот, ты меня опять сбил.

— Ты про хотимый результат говорила. И про науку.

— Ага. Вот смотри. Этот твой Ньютон смотрел-смотрел, как яблоки падают, а потом придумал, как это к делу приспособить. Или Архимед в ванну сел, прислушался к тому, как у него пузо всплывает, и придумал, как… Чего он там придумал про корону?

— Ну, придумал-то он, как объем подсчитать, но это опять-таки неважно. А что маг?

— А маг слушает мир и воздействует на него. Для этого не обязательно придумывать новый закон. Но вот мне нужно услышать, почувствовать, как огонек на свечке… не знаю, дышит, наверное, живет — а потом помочь ему дышать по-другому, чтоб он по комнате полетал.

— И все это силой мысли?

— Ну, да.

— А как же работа с энергиями, подпитка магией из окружающего пространства?

— "Это мы не проходили, это нам не задавали".

— А всякие там лягушачьи лапки и магические кристаллы?

— Ты еще кровь девственниц вспомни, — по-моему, Юлька пыталась меня шокировать, и ей это удалось. — Не знаю, может быть, это вообще враки. А, может, пожевав лягушачью лапку, земной волшебник мог лучше чувствовать внешний мир. Или сильнее на него воздействовать. Пап, я ж только вторую неделю учусь. Ты бы много мог про свою физику рассказать после двух недель обучения?

— Я и сейчас много не расскажу. Я ж не доучился.

— Я тоже. И не знаю, доучусь ли, — Юлька вдруг погрустнела.

— Отчего такой пессимизм?

— Понимаешь, они тут с этой магией с детства живут. А я простых вещей сделать не умею. Лиина, конечно, говорит, что я способная. Но я же вижу, у меня ничего не получается. У всех получается, а у меня нет.

— Так ты же говорила, что фокус с огоньком только у четырех человек в классе получился.

— Ага. Только столько других фокусов получается у всех, кроме меня. Они как танцуют, а я словно только ходить учусь.

— Ну и что? Кто тебе сказал, что пришелец из другого… э-э… пространства, в котором про колдовство только в дешевых книжках и пишут (ну, и в дорогих тоже), должен сразу по попадании в мир колдовской всех местных Хоттабычей, Дамблдоров, Гэндальфов и прочих носителей большой белой бороды заткнуть за пояс? Так только в тех дешевых книжках и бывает. Герой провалился в черную дыру, открыл глаза — а вокруг одни колдуны с мечами. Делать нечего, герой быстренько учится колдовать и фехтовать, тренируется от месяца до года — дольше авторская фантазия не позволяет, а потом бац — и становится сильным. Спасает мир и прекрасную принцессу заодно. Они живут долго и счастливо и вместо того, чтобы умереть в один день, проваливаются еще в одну черную дыру. Чтоб автор мог написать продолжение.

Юлька несмело так улыбнулась. Конечно, такого количества фантастической дребедени, как я, она не прочла, но прочитанного хватило, чтобы оценить мою ядовитость.

— Так ты думаешь, у меня получится?

— Юль, я ничего не думаю. У меня просто нет оснований для этого непростого действия. Мы можем верить или не верить Лиине в ее оценках твоих способностей. Но вот что я тебе скажу. Всякая школьная программа рассчитана на некоего среднего ученика. Не в смысле троечника, а в смысле усредненного по какой-то статистике. Отучилось по ней человек триста, а лучше три тысячи — и уже понятно, кого как лучше учить, давать сначала алгебру, а потом геометрию или наоборот. Если программа создается с нуля, бедный создатель вынужден ориентироваться на себя (хотя учить ему предстоит других, и тут уж все зависит от его гениальности). Так вот — на тебя тут ориентироваться ну никак не могли. Ты — не отсюда. Ставят тебе двойки (или что там у вас ставят?) — так это всего лишь означает, что ты не вписываешься в какие-то рамки. Ну и не вписывайся на здоровье, ты и не обязана, они не под тебя делались. Выйдет из тебя великая волшебница Виллина — хорошо. Не выйдет — ничего страшного, как-нибудь обойдемся без величия и волшебства.

— А как жить будем?

— Гадский вопрос, на пять дюймов ниже пояса, — теперь мне ее удалось смутить. Один-один, с удовлетворением подумал я (хотя вроде уже и большой мальчик, и цитата все равно спертая). И продолжил: — Ну, почем я знаю, как. Как-нибудь. Я вообще не знаю, как тут жить можно. Видишь, Бержи меня уже припахал. Теперь еще этот математик ваш прицепился. Авось, найдем, как на знаниях предков прокормиться. Уже хорошо, что атмосфера здесь, в общем, демократичная и до знаний охочая. Ни тебе инквизиции, ни КГБ. Живи, чужак, да радуйся. Радуйся, кому сказал!

— Всем пацакам надеть намордники… — но возражала она, кажется, больше из врожденной вредности. Мне таки удалось если не вывести ее из депресняка, то хоть заставить взглянуть на ситуацию под другим углом (сорри за американский шаблон). И то хлеб.

Кстати, о хлебе. Юлька-то права. Живем мы тут из милости принимающей стороны, и как долго это будет продолжаться — Бог ведает. Честно говоря, хотелось экономической самостоятельности. На гражданство в нашем понимании этого слова было плевать: ну не буду голосовать (если тут додумались до демократии) и нести всеобщую воинскую повинность — и ладно. Не больно и хотелось. А вот возможности зайти в лавку и купить одежку или еду здорово не хватало. Обращаться за каждой мелочью к хозяевам не хотелось (из-за дурацкой стеснительности), а сами они о многом не догадывались. Надо бы с ними об этом поговорить. Хотя не хочется — больно тема щекотливая. Даже дома я не любил общаться по денежным вопросам. А уж тут… "Ребята, спасибо, что вы нас кормите. Скажите, вы и дальше будете нас кормить или как? А если нет, помогите найти работу. Правда, я ни черта не умею". Интересный разговорчик. Бержи, конечно, частично его предвосхитил… Ладно, поговорю с ним. Завтра же.

Увы, назавтра Бержи куда-то запропал, а телефонной связи тут то ли не было, то ли мне о ней не сообщили. Три дня я сидел в доме сыч сычом. Так что, когда на четвертый пришла Лиина, пришлось финансовые вопросы обсуждать с ней.

— Дмитрий, я очень рада, что вы заговорили об этом, — ее чопорности хватило бы на всю британскую королевскую семью. — Надеюсь, вы понимаете, что ваше содержание обходится университету недешево. Конечно, принесенные вами знания бесценны, и декан факультета механизмов весьма доволен сотрудничеством с вами.

Я вытаращил глаза с таким выражением непонимания, что Лиина смилостивилась и перевела:

— Бержи, Бержи в восторге от ваших схемок и придумок. Но, увы, я не могу сразу превратить эти знания в деньги. Заниматься же коммерческой деятельностью, то есть, например, в университетских мастерских мастерить вилсипеды, а потом их продавать, мы не можем. Есть соответствующий запрет. Поэтому, думаю, будет правильнее всего зачислить вас в штат работников нашего заведения — сперва как помощника преподавателя, а потом и как преподавателя. Конечно, это будет сопряжено с определенными трудностями и для нас, и для вас. Но другого выхода я не вижу.

— А в чем трудности?

— Ну, например, вы видели наших студентов?

— Кажется, нет, если их только не было в мастерской Бержи.

— Были, но те не в счет. В присутствии декана студенты не позволят себе безобразий. А вот когда вы выйдете к ним один на один… Я вам не завидую.

— Почему? Они так не любят преподавателей?

— При чем тут любовь? — ее массивные серьги темно-золотистого металла качнулись в жесте непонимания и неожиданно звякнули громко и мелодично. — Любить вас или не любить — личное дело каждого из них. Но вот заслужить их уважение непросто. Каждый из них мнит себя великим магом — если не в настоящем, то в будущем.

— Понятно. Они будут пробовать меня на зуб, — я постарался перевести идиоматическое выражение на местный язык — и тут же об этом пожалел.

— Кусать? Нет, кусать они вас не будут. Но учинить некую проверку вашего мастерства вполне в их духе. А вы ведь совершенно не способны к чародейству.

— А все прочие преподаватели — способны?

— Большинство — да. Поэтому для первого выступления советую подготовить некий фокус, который поразил бы наших студиозусов. А потом держать в запасе еще два-три. Впрочем, это дело будущего. Пока я даже не знаю, что вы будете преподавать.

— А почему вы решили, что я вообще могу это делать?

— Разбираться в людях — часть моей работы.

— Даже в пришельцах?

Кажется, тут я ее поддел, и она несколько смешалась. А, может быть, даже обиделась.

— Дмитрий, если я говорю, что вы сможете преподавать, значит, я на чем-то основываюсь.

— Да я ведь не отказываюсь. Просто странная ситуация — меня самого нужно учить элементарным вещам, даже писать и читать.

— Согласна, странная. Но очень интересная. Ведь вы уже учите того же Бержи с его подопечными — то езде на этой вашей двухколесной машине, то фокусам с веревками и колесами, а то логическим играм на клетчатой доске. Это очень полезно для наших преподавателей. Да и такой студент, как вы — для них находка, возможность прочистить мозги. А для мага умение время от времени смотреть на вещи иначе — очень важный навык, иначе разум становится костью. Знаете, зачем я это ношу? — она потеребила пальцами свое любимое ожерелье из крупных костяных бусин. Не дожидаясь ответа, сказала: — чтобы не забыть о такой возможности.

Присмотревшись, я увидел, что каждая бусина представляет собой миниатюрную модель человеческого мозга — с полушариями, извилинами и прочими признаками, знакомыми еще по школьному учебнику анатомии. Но — из кости.

Как функционировала местная экономическая система, я до конца не понял. Деньги в хождении были. Причем, как правило, безналичные — в форме неких записей на браслетах и перстнях. Запись считывалась специальной колдовской машинкой, перебрасывалась с перстня на перстень. В общем, аналог пластиковых карточек. Но были и наличные — некие кристаллы. Если я правильно уяснил, они использовались не только в качестве средств обмена и средств накопления, но и еще как какие-то колдовские принадлежности. То есть деньгами в чистом виде — крашеными фантиками, ценность которых только в договоренности, — не были. Это радовало, хотя спросите меня, почему — и не отвечу.

Мне ни браслета, ни перстня не полагалось: дескать, мой статус тут не определен. Более понятного объяснения добиться не удалось, но, по всей вероятности, этот самый браслет выступал не только электронным кошельком, но и паспортом личности. А представьте себе, какие сложности ожидали бы у нас, к примеру, марсианина. Нет, вы представьте: заходит это в ЖЭК к паспортистке маленький зеленый человечек и говорит: "Здравствуйте, я с Проксимы Центавра, хочу получить ваше гражданство".

В фантастике (см., например, фильм "Короткое замыкание-2") эти вопросы решались с участием добрых и мудрых государственных чиновников. Ну, так на то она и фантастика, чтобы там встречались особи, не способные выжить в реальной жизни. Не удивлюсь, если и здесь были аналогичные проблемы. То есть, теоретически, гражданство мне можно было выхлопотать, но связываться с неповоротливым государственным аппаратом никто, в том числе и Лиина, не хотел. Не мне их осуждать за это.

В качестве паллиатива был предложен несколько громоздкий вариант, резво напомнивший мне родную контору с ее кадровыми и денежными финтами времен средних девяностых. Меня таки приняли на работу в университет как "добровольного помощника", деньги за мои услуги сбрасывали на особый счет. Распоряжаться им по своему усмотрению я не мог. Но раз в неделю в "шоппинг-поход" со мной отправлялся распорядитель счета — как правило, кто-нибудь из университетских профессоров или, пользуясь нашей терминологией, аспирантов. Необходимость напрягать постороннего человека меня не очень радовала, но лучше так, чем никак.

С интеллектуальным трудом, между прочим, больших прорывов не было. Сперва я загорелся — не то, чтобы мир перевернуть хотел, но думал, что много чего полезного привнести смогу. Первый облом случился, когда я попытался изобресть что-то электрическое. Постоянных магнитов тут не было, явления этого не знали. Так что сделать генератор я не мог. Пришлось начать с начала, с электростатики, благо, кое-что из школьных учебников и первых курсов универа помнилось. Попытался поставить несколько элементарных опытов. И с удивлением обнаружил, что "включаешь — не работает". Не проявлялись тут простые эффекты. Даже кусок пластмассы, натертый шерстью, и не думал притягивать мелкие мусоринки. Я едва не заработал лысину, остервенело чухая пластиковой расческой по волосам. Не электризовалась она — и все.

Потом я вспомнил, что в датчике велокомпьютера заложен магнитик. Так что вы думаете? Он не притягивал даже "соплеменные" гаечные ключи. Господа Майкл Фарадей и Джеймс Максвелл, а также Ом, Кирхгоф, Джоуль-дефис-Ленц и прочие электрические светила, появись они здесь, рисковали сойти с ума. Как так — открытые ими физические законы и выстраданные системы уравнений берут и не работают? Хорошо, что я не физический гений: с ума не сошел, разве чуток…

Только не спрашивайте меня, как в наших с Юлькой организмах протекали всякие межклеточные и нервные процессы, обусловленные электричеством. Не знаю.

Нельзя сказать, что со всякой моей научно-технической идеей происходил такой конфуз. Случалось и порадовать местных мудростью предков.

Помните, я описывал процедуру замены маховика в Лиининой повозке. Оказывается, повозок таких по стране бегало великое множество. Меньше, чем у нас автомобилей, но все же именно эти "магоходы" являлись основными средствами передвижения. И у каждого маховик своего размера. Так что магу, заговаривающему незнакомое колесо, приходилось попотеть. Поэтому обычно каждый автовладелец ходил на поклон к "своему" колеснику. Я предложил ввести некие стандарты на колеса и даже устроить по дорогам пункты обмена "разряженных" маховиков на "заряженные" — с доплатой. По аналогии с АЗС в родных палестинах. Мысль сперва огорошила моих знакомых профессоров — мол, слишком масштабный проект. Но после моего вдохновенного рассказа о том, как это бывает, они прониклись.

Да, оказалось, что маховик внутри "магохода" крутится все время, как двигатель на холостом ходу. По этому поводу я предложил на время простоя заставлять его раскручивать маховичок поменьше — хоть для часов. Не зря ж, мол, механической энергии пропадать. Лиина с Бержи, как могли, вежливо ответили, что не я один такой умный, что схема давным-давно используется в некоторых моделях, но не слишком эффективна: основной маховик быстрее "садиться". Что ж, бывает. Зато я нарисовал им несколько принципиальных схем бесступенчатой передачи. И вызвал фурор. Оказывается, эти ребята не употребляли клинчатых ремней. А когда я плоский передаточный ремень превратил в ленту Мебиуса — ту, что с одной поверхностью — чтоб обе стороны равномерно изнашивались, меня тут же готовы были посвятить в местные академики. Этого математического фокуса здесь не знали. Как не знали, впрочем, и патентного права, так что обогатиться за счет роялти мне не светило. Ну и ладно, переживем.

Наиболее же востребованным из моих немногочисленных навыков оказалось, как ни удивительно, умение… вязать узлы. Есть у меня такое увлеченьице — со времен туманной юности, когда пару раз довелось сходить в горные походы. С альпинизмом я потом, пардон за каламбур, завязал, а вот всякие выкрутасы с веревочками полюбил. Не могу сказать, что стал заядлым коллекционером узлов (есть и такие), но два-три десятка выучил. И время от времени книги по этому делу покупал — из банальной страсти к накопительству. И современные, и старые, переведенные, например, со шведского еще в далеком советском прошлом.

А в здешнем мире, как ни странно, узлов почти не знали. В первый раз это проявилось, когда я на глазах у Дмиида завязал тесемкой горловину мешка с передаваемыми, пардон, в стирку пожитками. Так уж случилось, что завязал я не банальный "бабий", а "констриктор" — один из самых надежных стягивающих узлов. Опять-таки привычка со студенческих лет, когда нас, молодых, отправили "на картошку" и нужно было, чтоб мешки с ней не развязывались в процессе не слишком деликатной транспортировки и погрузки.

— Ты что это сделал? — как-то даже подозрительно спросил Дмиид.

— Мешок. Веревка. Закрыть, — мой ответ не отличался велеречивостью. Понимать к тому времени я уже навострился достаточно сложные фразы, а вот с говорением были проблемы, особенно, когда волновался. А тот Дмиида меня смутил.

Маленький усач подергал концы тесемки, попытался растянуть узел, но быстро выяснил, что это не так просто. Попытался еще раз — с тем же успехом. По-моему, ничто так не выводило его из себя, как нерешенная с налету задачка. "Что за фигня!!!" — по-моему, он процедил сквозь зубы местный аналог именно этой фразы, дернул несчастную тесьму в третий раз и раздраженно швырнул мешок через полкомнаты. Благо, биться и ломаться там было нечему. Швырнул, потом проделал нечто дыхательно-гимнастическое, приходя в себя, подошел к злосчастной таре и сосредоточился над ней. Думаю, выяснял, не вложил ли я в нее какого-то хитрого колдовства. Я бы и рад был, да не сподобил меня Создатель. Дмиид, кажется, в этом убедился, снова поднял мешок и принялся сосредоточенно раздергивать завязку, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание.

Я всегда говорил, что умение себя контролировать творит чудеса. Не сразу, но "констриктор" подался чутким и сильным пальцам. Кучка не слишком свежего бельишка украсила пол.

— Повтори…, - далее последовало незнакомое слово. Недолгое разбирательство показало, что имелся в виду узел.

Я повторил. Правда, не стал слишком затягивать. Потом развязал "констриктор" и, разнообразия ради изобразил мельничный узел (как нетрудно догадаться, исстари применявшийся для мешков с мукой). Потом его же, но уже с "бантиком", то есть петелькой для быстрого развязывания, как на ботиночных шнурках.

Дмиид засиял, словно только что клад нашел. И, не попрощавшись, вылетел. За Лииной.

Вдвоем они сумели припомнить десяток самых простых узелков — два конца связать, петельку сделать… Мой узелковый багаж оказался чуть ли не энциклопедией (эх, мои бы книжечки сюда!). Да плюс умение плести сезни — это такие веревочки, но не крученые, а именно плетеные. Я их когда-то много выучил, от обычной косички до достаточно сложных полукруглых и четырехгранных, выплетаемых в шесть, восемь и даже двенадцать "хвостов". Да плюс обрывочные Юлькины познания в области вязания и макраме, а мои — в плетении корзинок…

Словом, вскоре после разговора на экономическую тему с Лииной я стал давать частные уроки ей и нескольким ее коллегам. А потом, по ее настоянию, готовить спецкурс для десятка местных студентов, причем Лиина строго-настрого запретила показывать кое-какие, на мой взгляд, совершенно безобидные и даже полезные узелки. А вот, например, достаточно неприятные (по названиям) эшафотный и силковый узлы в запретный список не попали.

Я долго не мог взять в толк, в чем тут дело. Юльхен, как обычно, предложила совершенно литературную гипотезу:

— Пап, ты ж не раз читал, что заклинания выплетают. Наверное, им эти узлы нужны для работы с какими-нибудь нитями пространства или потоками энергии. Вроде как новое поле деятельности.

— Да, умеешь ты ошарашить. "Тебе бы, начальник, не картины, тебе бы книги писать". Что ж, за неимением другого объяснения примем это.

Добавлю, что живейший интерес узлы вызвали не только у магов, но и у технарей — у того же Бержи, например. А уж когда я нарисовал ему карабин (не тот, из которого стрелять, а которым пристегиваться), да когда его ребята с полдесятка таких штуковин отковали, да когда я показал, что с их помощью можно творить… Да когда специальные узлы для карабинов показал. Да припомнил всякие хитрые альпинистские зажимы (жумары) для подъема по веревке… В общем, почти по классикам: "Я был доволен, дней мне не хватало, и жизнь моя была полна смысла". Ну, не так пафосно, конечно, но доволен был.

…А вопрос о моей частичной легализации в универе был решен с непринужденным изяществом. Я был объявлен Юлиным отцом. Мол, она меня вспомнила, я — ее, а все остальное — государственная тайна. Кажется, к государственным тайнам тут относились с немалым пиететом, так что подробности у Юльки никто вызнавать не пытался. У меня — тем более. А она получила возможность демонстрировать меня друзьям-подружкам как некую диковинку. Не скажу, что меня так уж радовала роль дрессированной обезьянки, но, кажется, это помогало уменьшить пропасть между дочкой и одноклассниками. Можно было и потерпеть. Пальцами в меня детишки не тыкали — и ладно. Впрочем, детишкам этим я бы дал лет по 16. К этому времени у нас, обычно, отучают пальцем тыкать.

А студенты вовсе не были такими уж чудовищами, как мне их описала Лиина. Во всяком случае, те 10 старшекурсников, которым я читал лекции по узлам. Нормальные ребята, в меру занозистые, в меру самоуверенные, но уважавшие профессионализм. Я нарочно начал с довольно сложных узлов, которые повторить с первого раза не получается ни у кого. У ребят раз не получилось, два не получилось… А я с небрежной легкостью выплетал пальцами хитрые комбинации. После третьей неудачной попытки студиозусов вывязать топовый узел (он, зараза, непрост, петли так и норовят перепутаться, у меня два дня перед лекцией ушло на тренировки) я с деланным сожалением предложил начать с более простого. Для вящего упрощения ввел собственную терминологию (перевел русскую на местный, естественно) — словом, сделал вид, что преподаю важную дисциплину с глубокими академическими корнями. Между прочим, так оно и есть.

В общем, ребята меня зауважали и не стали пробовать на зуб. Особенно когда я призвал их делиться собственными наработками в деле узловязания и признался, что пары принесенных ими узлов я не знаю.

Одна барышня, правда, норовистая попалась. Светловолосая, красивая и упрямая. Все спрашивала, какое применение у какого узла и зачем их много для одной и той же цели. Я неизменно отвечал, что магический смысл всех этих хитросплетений будут объяснять другие, специально обученные люди, а мое дело — научить вас, господа студиозусы, технике, сделать так, чтобы ваши руки умели плести узлы, петли и сети без участия головы. "Потому что если вы, не приведи судьба, упадете в воду и вам бросят спасательный конец, все познания из вашей головы вылетят и останется надеяться на то, что помнят пальцы. Такое уж свойство человеческой натуры — терять голову и все ее содержимое в пиковые моменты. Вспомнят ваши пальцы булинь, сумеют его вывязать вокруг вашей персоны — вытащат вас спасатели из воды. Не вспомнят — пиши пропало".

— Так магия же есть, — упрямилась светловолосая. — С ее помощью человека куда проще спасти.

— А вы уверены, что среди тех, кто бросит вам веревку, будет маг? — спросил я, метя прямиком пальцем в небо. И, не дожидаясь ответа, добавил с нажимом: — Поверьте бывалому человеку, есть места, где никакая магия не работает.

Не соврал, между прочим, хотя студиозусы этого, конечно, ни знать, ни оценить не могли. Вокруг моей персоны циркулировало множество слухов (склонен думать, распущенных Лииной, Дмиидом и прочими конспираторами), так что студенты разом притихли, пытаясь представить себе столь страшное место.

В общем, первая лекция удалась, с последующими тоже проблем не было. Видать, Лиина и впрямь была права, говоря, что я смогу преподавать. Хотя в юности ваш покорный слуга был уверен в полной собственной педагогической несостоятельности: объяснить младшей сестре простейшую математическую задачку мне никогда не удавалось. Правда, с Юлькой было проще, ну так она ж у меня гений…

Экзамена по моему предмету не предполагалось, но провести зачет я Лиине предложил. Здесь, к слову, такой формы оценки успеваемости не знали. Преподы ее с удовольствием приняли (эх, вот за это нововведение меня студиозусы и линчевать могли, если б узнали).

Первый в истории университета зачет по узловязанию было решено провести на лоне природы с участием не только студентов, но и других преподавателей. Естественно, пригласили и Юльку, благо после зачета предполагалась поездка "домой", то есть в наш флигелек, на выходные.

Придумывая упражнения, я изо всех сил напрягал память, фантазию и Бержи, который вызвался мне помочь с выбором полигона.

В итоге ребятам было предложено навести через ручей шириной метра в три переправу. Даже две — навесную веревочную и с использованием подручного бревна. Одного из студентов я нарочно столкнул в воду и тут же потребовал провести спасательную операцию. Двое ребят строили изгородь из веревок и палок. Кто-то сооружал носилки. Кто-то — связывал по рукам и ногам товарища. Некоторые из таких сугубо практических способов применения узелков я показывал на лекции, некоторые нужно было придумать тут же, по ходу.

С заданиями справились не все. Например, перекинуть бревно с берега на берег ребята смогли только с помощью магии. Я бы и прозевал, но присутствовавший тут же Дмиид выпучил глаза, замахал руками и закричал, что не потерпит жульничества.

— Господин Дмитрий вам сказал — пользоваться только веревками, значит, только веревками! Завтра вы мне придете сдавать пространственное перемещение объектов — тогда им и будете пользоваться! — далее следовали несколько эпитетов, которых я не понял по причине нехватки образования. Зато другие студенты поняли и, даже, кажется, обиделись.

— Да это вообще невозможно без магии! — взъелась все та же блондинка (я уже выучил ее имя — Хиллиэна Вистурэ).

— Да? Вы уверены? — невинно так спросил я, и она малость притихла. — А хотите пари, что это возможно? Что ставите?

Хиллиэна блеснула глазами (видать, она из тех, кого легко взять "на слабо"), но тут вмешалась Лиина и напомнила, что в стенах университета азартные игры, к которым, безусловно, относятся пари, запрещены.

— Но мы же не в стенах, — Юлька попыталась отстоять Хиллиэнино право на проигрыш. Но госпожа ректор железобетонным тоном заявила, что раз здесь проводится учебное мероприятие, то эта полянка приравнивается к университетской аудитории. И сделала мне замечание.

Я извинился и предложил почтеннейшей публике, в том числе уважаемым преподавателям, продемонстрировать с помощью своей группы (так и сказал, хотя какая она моя?) способ наведения переправы с помощью каната, бревна и крепких ребят. Естественно, все согласились.

Способа было продемонстрировано даже два. Первый — когда бревно сперва укладывают вдоль берега и комель фиксируют, упирая в какой-нибудь корень или камень, а вершину — сплавляют по течению, страхуя веревкой (без которой, впрочем, можно и обойтись, но уж если зачет был по веревкам…). Второй — когда бревно опускают вертикально навроде стрелы крана — уж тут без канатов и крепких парней, играющих роль якорей и блоков, никуда.

Нехитрые эти фокусы произвели на публику немалое впечатление. Дмиид (по-моему, он был ближе других к "оборонной магии", что бы под этим тут не понималось) даже зарисовал схемку.

Зачет я поставил всей группе, что не вызвало протеста ни у студентов, ни у самой госпожи ректора. Праздник закончился, и все отправились по домам, кто пешком, кто (как мы с Юлькой, например) — в безлошадных экипажах.

 

Глава 8. Нам забили стрелку

Мы как раз въехали в город, предвкушая пирушку по случаю окончания рабочей недели вообще и первого в истории университета зачета в частности. Мы — это Лиина, Дмиид, Юля и я. Роскошная ректорская повозка, напомню, была трехместной, так что Юльку мне пришлось взять на руки, да еще вместе с сумкой. Доця надулась (и, кажется, застеснялась) — мол, уже не маленькая. Дмиид уверял, что он-то как раз маленький, поэтому мы, если потеснимся, поместимся втроем на заднем диванчике.

Мобиль резко вернул в сторону, два правых колеса оторвались от дороги. Повозка на миг задумалась, в какую сторону падать — и тут в правый борт что-то сильно стукнуло. Фаэтон тут же принял решение и лег на бок. Юлька, сидевшая выше всех, вылетела из авто и покатилась по мостовой, а я рухнул на Дмиида. Чертыхаясь, вскочил — и впечатался во что-то макушкой. Прямо перед глазами у меня знакомо мерцала пленка защитного поля.

— Какого…, - начал я и тут же получил ответ. Мне в грудь чуть ниже шеи ткнулась стрела, похожая на змею с алюминиевой чешуей. Поле с противным чпоком лопнуло, но успело погасить удар, блестящее длинное тело отскочило прочь, заставив меня лишь покачнуться. Другая такая же стрела торчала в бортике автомобиля.

Как в замедленном кино я увидел Лиину — неестественно бледная, с полосками крови из обеих ноздрей, она неуклюже лежала на боку, по-прежнему сжимая рулевой рычаг. Увидел Юльку — та сидела на мостовой, подняв руки, словно в защитной стойке: то ли просто загораживалась от чего-то, то ли пыталась колдануть. Увидел Дмиида — пригибаясь, он выглядывал из-за передней части авто, сжимая в руках что-то вроде подводного ружья. А с противоположной стороны перевернутой повозки, шагах в десяти, какой-то незнакомец поднимал на уровень глаз такое же оружие. Кажется, он на долю секунды растерялся, выбирая, куда стрелять — в мою голову, возвышающуюся над мобилем, или в Дмиида, который ловил в прицел его самого. У меня в руке все еще была Юлькина сумка на длинном ремешке. Умом понимая, что это глупо, я крутанул ее над головой, как пращу, и метнул в нападавшего. Сумка поймала стрелу на лету и все-таки ударила агрессора в живот. А на долю секунды позже в его грудь угодила стрела: Дмиид успел, незнакомец дернулся всем телом и стал заваливаться набок. У меня, наконец-то, хватило ума пригнуться. Я бросился к дочке, сбил ее наземь, прикрыл собой, ожидая выстрела в спину, но, кажется, все уже кончилось. Юлька подо мной сдавленно икнула и попыталась вывернуться, но я на нее шикнул и оглянулся через плечо.

Дмиид уже хлопотал около Лиины. Она была жива и, кажется, даже не сильно пострадала.

— Слишком быстро поле поставила. Это тяжело, — пробормотала она, словно извиняясь. — Дмиид, помоги.

— Полежи пока, — бросил мне Программист. Впрочем, какой там программист — сейчас он выглядел грознее иного спецназовца. Маленький, сосредоточенный, внимательно и зло осматривающий окрестности сантиметр за сантиметром, не опуская ружья.

— Похоже, никого. Или он был один, или второй успел уйти.

Уж не знаю, куда и кто позвонил, какой датчик и где сработал, но через минуты три после нападения над площадью поплыл дробный перестук местного аналога сирены, потом появилась огромная машина, из которой, грохоча сапогами по камням, посыпались гвардейцы. Одни грамотно заняли круговую оборону вокруг пострадавшего транспортного средства, другие деловито побежали в ближайший переулок, откуда, похоже, и появился несостоявшийся убийца.

Меня потихоньку отпускало напряжение, руки тряслись, губы не слушались. Я встал на четвереньки, потом на колени. Помотал головой, помог приподняться Юле. Она ревела в три ручья — маленький, грязный, бесконечно дорогой мне человечек.

— Испугалась, зая? — глупо спросил я.

— Нет. Только коленку разбила.

Я так и не понял — это она взаправду или так шутит. Но разбитая коленка действительно была мне продемонстрирована.

* * *

Юлька с Лииной отлеживались в соседней комнате — им уже оказали первую медицинскую специально вызванные люди.

Дмиид закончил объясняться с военным типом, которого я окрестил Полковником, и заявился ко мне в комнатушку с кувшином какого-то пойла. Похоже, ему тоже нужно было успокоить нервишки, хотя держался он во время стычки молодцом. Видать, выучка у него была не только программистская. Но сейчас пошел "отходняк", и вечно энергичный, словно огненный сгусток, маг выглядел потухшим и усталым. Он буквально рухнул на крышку спального сундука, привалился к стене и припал к кувшину. Выхлебал, наверное, половину одним длинным нервным глотком и только потом спохватился и протянул остаток мне. Я отказался — только незнакомых психотропных веществ мне сейчас не хватало. После стресса да под кайфом могу любых дров наломать.

— Дмиид, что за чертовщина у вас тут происходит? Скажи мне, что это был просто псих, а то я сам психом стану. Прямо сейчас.

— У нас идет война, Дмитрий. Ты знаешь, что такое война?

Да, во внутреннем "словаре" нашлось это слово. Картинка изображала что-то вроде сцены из "Илиады": две группы людей в доспехах гвоздили друг друга холодным оружием самого зловещего вида.

— Знаю.

— Нет, не знаешь. Ты знаешь только это слово, — тяжело и гневно выдал Дмиид. — А самой войны ты не знаешь. Не знаешь, что такое ненависть.

Он вдруг мгновенно остыл, плечи поникли.

— В этой войне может выжить только один — или мы, или они.

— Кто такие "они"?

— Те, с кем мы воюем… Удивительно, — сказал он через паузу, — мы их обычно так и зовем — "они". И все понимают, о ком речь. Хотя, конечно, у них есть название — "смарис".

— И кто же они такие? Вампиры? — последнее слово я, конечно, произнес по-русски.

— А это кто?

Пришлось объяснить — заодно, чтобы в ходе рассказа успокоить и себя и собеседника. Дескать, якобы на моей родине есть такие сверхъестественные существа. Они похожи на людей, но пьют кровь (то ли не могут без этого, то ли так развлекаются), очень сильны, их почти невозможно убить, разве что осиновым колом или серебряной пулей. А еще они превращаются в огромных летучих мышей, волков или вообще в клок тумана. При этом боятся солнечного света, не любят запаха чеснока и не отражаются в зеркалах. И жутко злобные.

— Что, такие удивительные существа действительно есть в вашем мире? — Дмиид явно заинтересовался. Кажется, даже на время забыл о неприятной теме нашей беседы. Ученый, чтоб его…

— Думаю, что все-таки нет. Это легенды, сказки… Понимаешь, истории, которые рассказывают друг другу для развлечения.

— Ну и развлечения у вас. Нет, наши противники — не вампиры. Они похожи на нас.

— Другая раса?

— А это еще что?

Пришлось рассказать про негров. Заодно вспомнить, как сапиенсы перебили питекантропов (впрочем, это, кажется, была межвидовая борьба). Для пущей ясности я приплел здешних гномов и эльфов. И тут же сел в лужу.

Оказалось, мы с Юлькой крепко ошиблись, введя такую сказочную классификацию аборигенов. В семье здешних "людей" вполне мог родиться "гном" или "эльф" — вроде как у нас иногда блондины рождаются у темноволосых родителей. Здесь это в порядке вещей. Правда, местные "гномы" действительно имеют больше тяги к ремеслу, к работе с мертвой материей. "Эльфы" — к биологии. А прикладная магия остается больше "человеческим" уделом. Поэтому "расы" образуют свои субкультуры, как выразились бы мои умники-соплеменники. Но относятся друг к другу не просто терпимо, а совершенно нормально, понимая пользу от взаимного сотрудничества. Шуточки на "межрасовые" темы бывают. И даже поговорки. Дмиид привел две — "как из гнома садовник" и "заставь эльфа огород полоть — он всякую колючку жалеть будет".

— Нет, Дмитрий, — подытожил Дмиид, — тут дело не во внешнем облике. Я даже не знаю, чего это вы так за него цепляетесь. Тут дело в головах. Наши враги считают, что мы не имеем права жить под этим небом. А мы — что они должны уйти.

— Неужели нельзя договориться?

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Не знаешь, что такое ненависть, — повторил он. — Они убили всю мою семью. Договориться… Для этого нужно заставить из думать по-другому. Тогда это уже будут не они. Кстати, они гораздо больше нас поднаторели в искусстве влиять на то, как человек думает. Поэтому у них железная дисциплина. Поэтому их солдаты куда охотнее наших идут на смерть. Ходят слухи, что они могут даже читать мысли и отдавать мысленные приказы своим войскам. Зато мы куда сильнее в предметной магии. Наши машины и оружие мощнее. Потому что у нас каждый думает, как хочет, а не как ему приказывают. Время от времени выдумывает что-то новое. Вот так и воюем. Уже лет двести.

— Попал в сказку: чем дальше, тем страшнее, — пробормотал я, просто чтобы что-то сказать.

А потом спросил:

— Но ведь оружие и у тебя и у того парня было одинаковым.

— И это очень плохо. Значит, они добрались до наших новых арсеналов, до секретных разработок.

— Причем не вчера добрались.

— То есть?

Пришлось рассказать о первом "покушении". Теперь я был уверен, что в меня стреляли из такого же "самострела".

— Так какого ж демона ты молчал? — Дмиид вскочил, в ярости швырнул на пол пустой кувшин (он с грохотом покатился по деревянному полу, но не разбился) и забегал из угла в угол. — Почему сразу не рассказал?

— Потому что был уверен, что вы и так знаете. Следите за нами, пришельцами, сквозь свое защитное поле…

— Да зачем следить, если вас поле защищает, а вы сквозь него пройти не можете? Думаешь, это поле — так, игрушки? Думаешь, мы его вокруг любой лавки ставим — от воров? Да его лучшие маги возводили, потратили кучу сил… Зачем еще и следить?

— Ну хотя бы на случай, если мы вдруг заболеем и умрем. Вот как Юлька заболела, после того, как ее Лиина инициировала. Я тогда с трудом докричался хоть до кого-то. И вообще: в ваш мир явились неизвестные существа, а вы их без присмотра оставили? Вдруг бы это поле нам оказалось не помехой?

— Ты прав, мы должны были следить, — процедил Дмиид. — Ладно, теперь уж чего… Пойду, доложу, что секреты наши плакали. Одна надежда, что украл ружье простой исполнитель, он не сможет повторить…

— А ежели оно такое секретное, что ж нас с Юлькой в первый день целая толпа с такими стрелялками встречала?

— Нет, это совсем другое. То, что ты видел — обыкновенный пружинный арбалет. Там вместо дуг пружина сжимается, а потом выбрасывает стрелку. Недалеко, кстати, выбрасывает, в два раза ближе, чем обычный. Только и радости, что оружие более компактное и может быть двухзарядным. А тут — смотри…

На ладонь мне лег серебристо-матовый цилиндрик размером примерно с сигарету, но неожиданно тяжелый, словно из свинца.

— Когда я стреляю, он увеличивается до размеров стрелы, которую ты видел. И сам себя выталкивает. Здесь примерно тот же принцип, что и в маховых колесах, которые двигают повозки. Там ведь как? Сначала колесо запасает вращение, потом отдает. А здесь мы сперва сжимаем стрелку, а потом она возвращает силу. Весь фокус в том, чтобы управлять процессом. Маховик долго заряжается, а потом долго разряжается. А тут надо, чтоб разряжалось почти мгновенно. Чем быстрее, тем лучше. Вот мы это делать научились. Совсем недавно. Таких штучек, — он взял у меня с ладони стрелку — в рукоятке ружья может быть до дюжины. Чтоб перезарядить, достаточно рычаг дернуть. И с собой в кармане еще можно взять. Это тебе не стрелы таскать. И бьет получше арбалета.

Я сильно подозревал, что Дмиид был если не главным разработчиком, то уж участником группы точно: больно у него глаза горели. Михаил Калашников, блин.

— А мне ты это зачем рассказываешь?

— А и действительно, зачем? Заболтался я с тобой. Мне теперь надо всю систему безопасности пересматривать. А то эти вояки без меня наворотят. — Дмиид договаривал уже на бегу, вылетая из флигелька. — Теперь мы к вам еще и охрану приставим, — донеслось уже с улицы.

"Так, лафа кончилась", мрачно подумал я.

* * *

Охрану приставили на другой же день. "Пас" нас с Юлей, в основном, все тот же Сержант — видать, по принципу "раз вы все равно знакомы". Я сперва дичился: со времен военной кафедры недолюбливаю людей в погонах. Принципы "приказы не обсуждаются" и "старшина сказал "люминий" слишком плохо укладываются в мою вольнодумную голову. Но с Сержантом — звали его Сайни Лелек — мы отлично поладили. Высокий здоровяк с каштановой бородкой и умными глазами, он здорово умел располагать к себе людей. Тем более, его сын, как оказалось, учился в одном заведении с Юлей.

За дело нашей охраны Сайни взялся не за страх, а за совесть. По его словам, уберечь человека от беды не сможет и сотня стражи, если он сам себя не бережет. А посему-де надо заняться техникой безопасности. Вот ради этой самой безопасности он и начал нас школить (в основном, конечно, меня, ведь Юля большую часть времени проводила в колледже, причем Лиина решила заниматься с ней по спецпрограмме, включающей и магическую самозащиту). Что значит школить? По большому счету, тренировать — учить уворачиваться от брошенных предметов, падать так, чтобы не расшибаться, и даже отражать удары. Все мое кратистское прошлое пошло в ход — и тут же оказалось, что его катастрофически мало. Во-первых, я забыл куда больше, чем помнил, во-вторых, реакция у меня с детства как у забора, в-третьих, в наших секциях не учат спасаться от наемных убийц, вооруженных арбалетами.

В первые дни жутко болели связки и синяки. Но потом я втянулся. Давно хотел вспомнить молодость и заняться чем-то умеренно боевым, вроде айкидо. Да так и не собрался: во-первых, работа, во-вторых, лень (впрочем, в очередности я не уверен). А тут тренируют, да еще на шару!

Юльке приходилось еще хуже. Ей ведь срочно нужно было осваивать многое из того, что местные студиозусы зубрят на старших курсах. Постановке поля дочь не учили (оказалось, это вообще особый вид магии, подвластный буквально десятку лучших местных специалистов), но вот огненные шарики швырять она насобачилась на удивление быстро. Даже в комнате поставила деревянную мишень и регулярно поливала ее огоньками размером с мячик для пинг-понга, отщипывая их от пламени какой-то установки, подозрительно напоминавшей примус. Мишень быстро приобрела леопардовую окраску из-за подпалин разной степени коричневости. Увы, парочка отметин украсила и стенку за мишенью. Лиина, по-моему, заметила, но ничего не сказала. А Бержи, посетивший как-то наше скромное обиталище с очередной порцией съестного (у меня возникла мысль, что в свободное время он еще и стряпает) скривился, увидев изуродованную стенку. И пообещал прислать "специальный огнеупорный ковер".

Швыряться огнем, как в наших киношках — когда чародей прикуривал от пальца или метал файербол, вынимая его из-за спины — здесь не умели. Мол, это противоречит основным законам природы. (Ага, а сама по себе магия не противоречит?). Правда, по Юлькиным словам, однажды препод продемонстрировал им фокус с зажиганием свечи на расстоянии, но при этом в кабинете стало ощутимо холоднее. Дескать, какое-то количество тепла, рассеянного в воздухе, маг умудрился собрать в одной точке. Из этого я сделал вывод о том, что закон сохранения энергии в здешнем мире действовал. Правда, нарушалось второе начало термодинамики. Хотя… оно ж вроде как статистическое, а тут мы имеем разумное вмешательство в процесс, эдакий аналог демона Максвелла. Впрочем, поделиться своими "противофизическими" открытиями мне было решительно не с кем. Даже Юля не оценила бы ввиду дефицита земного образования, а также влияния местной школьной программы.

Сайни, правда, говорил, что в этих магических штучках больше показухи, чем эффективности. И в доказательство попросил Юльку его обстрелять. В первый раз он с легкостью отбил пару шариков рукоятью своего бердыша — словно в бейсбол играл. Шарики лопались с легкими звонкими хлопками, словно елочные игрушки. Сравнению добавляли живости осколки-искорки, осыпавшиеся на пол легким дождичком. Дочка несколько обозлилась — ну еще бы, она так гордилась своими оборонными успехами — и веером запустила в Сержанта очередь разнокалиберных и разноцветных файерболов, полностью сорвав с "примуса" его огненную прическу. Причем плоскость веера располагалась под углом к земле — ни пригнуться, ни перепрыгнуть, даже отскочить затруднительно. От нескольких "подарочков" Лелек таки увернулся, парочку принял на лезвие — а они, вместо того, чтобы погаснуть, разделились на несколько совсем уже крошечных, с ноготок, бусин. Те сперва брызнули в стороны, а затем, вычертив сверкающие дуги, атаковали Сайни. И благополучно пробили его защиту. Он заругался, отбросил оружие и принялся охлопывать себя руками. В итоге мундир нашего начальника охраны обзавелся семью горелыми дырами, сквозь которые проглядывала явно обожженная кожа — где-то просто красная, а где-то и покрытая пузырями. Самый кончик каштановой бородки тоже малость пострадал.

— Ты что это делаешь! — напустился я на дочку. — Соображать же надо! Сейчас же извинись! А если б по глазам попала? Покалечить могла!

Юлька и сама испугалась. Сперва замерла, прижав руки ко рту, а потом бросилась к "дяде Сайни":

— Вы простите, я правда не хотела… Я зашью… И полечить попробую. Пап, у нас в аптечке есть что-то от ожогов? — Юлька пыталась незаметно вытереть глаза. Незаметно не получалось.

В велоаптечке у меня были только зеленка и не первой свежести упаковка бинта. Кажется, ни то, ни другое от ожогов не годится. Тут бы нужна какая-то специальная мазь — то ли Грушевского, то ли Вишневецкого. Но откуда бы ей взяться? Даже простой сметаны, которой спасаются слишком усердные пляжники, и той не было.

Сайни прервал наши бестолковые хлопоты:

— Дмит, ты дочку не ругай. Я сам виноват. Нечего было выпендриваться. Сказал "пуляй" — значит, должен был быть готов получить.

— Да я ж маленькие шарики совсем сделала, — оправдывалась Юля.

— Юля, ты вообще молодец, — заявил ей Лелек. — Можешь смело об этом своем подвиге Лиине рассказать. Нет, лучше я сам. Шарики ты слепила, как раз какие надо для тренировки. Больно сделать могут, но серьезно не повредят. Раз ты такого ученого зверя, как я, обмануть ими смогла, сможешь и еще кого. Нас ведь готовили и с магами тягаться, если надо будет. А такого фокуса я ни разу не видел. Ты его где взяла?

— Сама придумала, — выдало чадо, хлюпая носом. — Ну, наверное, вспомнила что-то из… прошлого, — она не знала, насколько Сайни допущен к тайне нашего происхождения, вот и решила замять тему. Сайни, кажется, "фишку просек".

— Ты свой фокус запомни и попытайся повторить. Не сейчас, сейчас точно не выйдет, тебя еще вина и испуг давят. А завтра попробуй. Слушай, я с Лииной поговорю, чтоб ты пришла в наших ребят популяла. Им для тренировки полезно будет. Да и тебе тоже.

— Ох, когда же… Времени и так нет.

— Найдем, не переживай. Зачтут это тебе в качестве контрольной работы.

— Сайни, а за мундир тебе от начальства не влетит? — спросил я, видя, что Юлька совсем не в восторге от перспектив заниматься еще и натаскиванием местных кадетов, да и вообще чувствует себя не то что не в своей тарелке, а прямо-таки в чужом посудном шкафу. Причем небольшим таким слоником.

— Пусть только попробуют пасть открыть, — грубовато-весело ответил интеллигентный, в общем, Сержант. — Да я им тут же отвечу, что, наоборот, провел важное полевое испытание формы, пусть теперь ищут способы ее улучшить. Я тебе по секрету скажу, — он наклонился ко мне, — нам ее выдавали когда, говорили, что ткань почти не горит. Поэтому я так перед девчонкой и перья распушил. Думал, если что, если пропущу огонек, мундир от него защитит. А оно вон как вышло. Так что все к лучшему. А кожа — ерунда, к лекарю зайду, он ожог за две минуты сведет. Заодно и выходной выхлопочу — не все ж вас от мух охранять. После того случая город перетряхнули, как ящик для белья. Думаю, злодеи если еще и были, то вон отсюда подались.

"Или так глубоко залегли, что их такой встряской не выковырять", подумал я. Но вслух ничего не сказал.

Не знаю, попало Сайни за попорченный мундир или нет, но на следующий день он явился к нам в чем-то сугубо гражданском и без бердыша. Только с тросточкой, которая, впрочем, могла выплюнуть лезвие в две пяди длиной, превращаясь в копьецо. Пистолетов в этом мире не изобрели, а вот метательные ножи в ходу были. Парочку Лелек загнал в многострадальную Юлькину мишеньку, чтобы продемонстрировать свою обороноспособность даже в мирной ипостаси.

Но поводов проявить свои милитари-навыки, к счастью, у него по-прежнему не было. Он сопровождал меня и Юльку в университет и обратно, ходил с нами по магазинам (таким образом решался вопрос с нашей платежеспособностью), и, кажется, не слишком тяготился своим положением. Я, правда, норовил при каждом удобном случае отослать его — мол, нужно же человеку личное время. Он сперва даже обижался: служба, дескать, есть служба. А потом привык к этим маленьким отступлениям от буквы устава караульной службы (или как там их военный катехизис называется?). Пару раз в неделю Лелек отправлялся на тренировку, и тогда его сменял кто-то из "ребят", то есть сержантовых подчиненных. Совсем молодые парни, отлично тренированные, они явно не знали, что им делать, и тупо переминались то у нашего порога, то у крыльца университета. (Все же мне удалось убедить Дмиида, что ходить по коридорам с охраной — совсем уж глупо. Во-первых, все равно никаких гарантий, во-вторых, только дополнительное внимание привлекать). Пару раз Юлька таки устраивала с парнями огненные "пострелюшки", но в систему это не вылилось. А ваш покорный слуга показывал охранникам узлы и давал покататься на велосипеде.

В универе же мы постепенно перешли от механики к информатике. Знания мои в этой области были на редкость отрывочны. Я рассказывал Дмииду и его ребятам об алгоритмах, основных принципах построения программ, ветвителях и циклах, а потом переходил к описанию того, что вообще умеют делать компьютеры. Мостика же между классическими командами "пока не… делать…" и конкретными "Вордом", "Экселем" и "Винампом" я проложить не мог. Но ребята не унывали, для них всякая новая идея оказывалась "в жилу".

В частности, Дмиид загорелся поиском по ключевому слову. "Ищейку" в масштабах одного листика он сумел организовать достаточно быстро. Уже через три дня после моего описания этой, без сомнения, полезной фичи заинтересованным лицам были продемонстрированы магические чернила с соответствующими свойствами. На полях листочка, заполненного текстом, нужно было этими чернилами написать нужное слово и взять его в рамочку. После этого рамочка, как живая, бегала по листу, пока не находила искомый фрагмент. Проблема была в том, что писать приходилось ровно тем же шрифтом или почерком, каким был заполнен лист. Поэтому оператор "поисковых чернил" должен был обладать навыками каллиграфа. У меня, например, ничего не выходило. Опять же, такой способ поиска несильно, но все-таки портил бумагу. Так что мы получили только опытный образец. Или, как это говорят программеры, альфа-версию (или все же бета?). Дмиида это невероятно бесило. Он ведь хотел создать нечто, умеющее искать нужный кусок текста во всей книге, а лучше — в целой библиотеке. То есть надо было отделить буквы от способа их написания. Как это сделано в компе, я более-менее представлял себе. Но в этом мире переводить информацию на новые носители никто не собирался, приходилось довольствоваться старыми. Дмиид в сердцах разгрохал несколько баночек волшебных чернил, которые не удовлетворяли его запросам, а уж сколько бумаги изорвал, даже представить страшно. В конце концов, он решил перейти от жидкого поисковика к газообразному, как более гибкому и способному отойти от жесткой формы в пользу содержания. Кабинет наполнился разноцветными дымами, временами столь едкими, что владелец был вынужден выбегать из него, спешно захлопывая дверь. И потом полдня ходить со слезящимися глазами, то и дело натыкаясь на людей в коридоре. Под сводами носились то бурные извинения, то столь же экспрессивная брань.

Не знаю, зачем ему при этих поисках был нужна моя скромная персона. Основные принципы я ведь уже рассказал, а в технике заклинания ярко-зеленых газов с запахом огурца был не силен. Тем не менее, Дмиид регулярно требовал меня к себе и изливал на мою бедную голову кучу идей, жалоб и объяснений, которые, впрочем, ничего не объясняли. Как ни странно, несколько мыслишек по ходу я ему подкинул. В частности, предложил сперва ограничиться поиском только в печатных текстах, причем не слишком древних, возникших уже в "индустриальную эпоху", когда шрифты более-менее упростились и стандартизировались. Мы составляли "библиотеки написаний" разных букв, способы преобразований одного начертания в другое, создавали некие "допуски", разрешенные отклонения в написании. Наверное, так устроена программа-распознавалка для сканированного текста. Но я понятия не имел об основных ее принципах. Приходилось изобретать… во-во, того самого двухколесного друга, по чьей милости я оказался в этих гостеприимных стенах.

В ходе обсуждения как-то родилась идея рисовать буквы на стекле, а потом проецировать на экран сквозь систему линз (линзы здесь знали), чтобы получать увеличенные и искаженные изображения. Идея прошла на ура. Во-первых, технику диапозитивов тут же перенесли в учебные аудитории, во-вторых, волшебный газ стал еще и светящимся. Насколько я понял путаные объяснения, теперь он должен был сам себе освещать текст, сам его на себя проецировать и сличать изображение с зашитым в памяти шаблоном.

После двух месяцев возни (с Дмиидом перессорились все соседи, потому что едкая вонь из его кабинета проникала в коридор и окрестные помещения) успех все же устал хорониться от настырного ученого и разрешил себя поймать. На торжественной демонстрации в узком профессорском кругу, в который оказался вхож ваш покорный слуга, змейка из изумрудного дыма "обнюхала" написанное на плотной картонке слово (по-моему, имя какого-то известного магического светила прошлого, в местной истории я не силен) и нырнула в пухлый растрепанный томик. Минуток через пять обрез книги засветился тоненькой зеленой полоской. Когда томик раскрыли в подсвеченном месте и перелистали несколько страниц, обнаружилось искомое слово. Оно было подсвечено той же травяной зеленью. Дмиид ткнул в зеленое коротенькой указкой (ну словно Поттер волшебной палочкой), змейка на миг снова явила себя миру — и тут же подсветила место, где имя деятеля упоминалось на странице вторично.

Один из профессоров — сухонький, седовласый, мохнатоухий и склочный, по имени Яри Демуц — заподозрил подлог. Дмиид сперва рассвирепел, потом почти мгновенно успокоился и предложил контрольный эксперимент. Профессор, явно гордясь своими каллиграфическими навыками, начертал — иного выражения просто не подберу — новое слово для поиска. Дмиидова змейка вернулась из путешествия по книге ни с чем, и Демуц злорадно потер руки. Назревал скандал, но тут я неуверенно предположил, что искомого слова в книге может просто не оказаться. Профессор смутился — похоже, такая простая мысль просто не приходила ему в голову. Правда, через мгновенье он оправился и запальчиво заявил, что не может быть, чтобы такое простое слово не использовалось в такой толстой книге. Аргумент "еще и не такое бывает на свете" его не удовлетворил, но искать слово вручную не захотел никто из противников. А эксперимент с другой книгой и другим словом (слово снова начертал Демуц, а книгу, во избежание инсинуаций и подтасовок, принес кто-то трений) подтвердил, что Дмиидов поисковик таки работает. Противники шумно помирились, Демуц заявил, что "эта придумка, конечно, не нужна настоящему ученому с великолепной памятью, но способна здорово помочь очень многим скромным труженикам". Прочий преподавательский состав уже порывался давать заказы на волшебный дым. Дмиид таял, обещал постараться и тут же говорил, что система еще "собрана на соплях" (вот честное слово, так и сказал!), что ее еще надо дополнительно отладить и оттестировать.

В ходе дальнейших тестов оказалось, что работает "змейка" не всегда гладко. Ну а где вы видели программу без глюков?

 

Глава 9. Летящий на крыльях ночи

Разбудил меня гром. За окошком полыхнуло и почти сразу загрохотало еще раз. "Странно, — подумал я, — еще не разу здесь я не видел грозы. Пойти, что ли, посмотреть?".

Сказано — сделано. Кое-как одевшись, благо ночи здесь были на удивление теплые, я вышел на крыльцо. Ох, ни фига ж себе!!!

Дом рядом с моим флигельком полыхал, как свечка, выбрасывая в небо вертикальные языки пламени — ярко-желтые, растрепанные, жадные… В их свете по улочке пробежали пять или шесть человек. Бежали они как-то странно — очень деловито, пригибаясь, словно старались быстрее покинуть освещенное пространство. На горящий дом даже не оглядывались. Кажется, никто не собирался его тушить. И, похоже, это была никакая не гроза: на землю не упало ни капли дождя, да и ветра не было совсем.

Над головой снова оглушительно бумкнуло — и всю полусферу защитного поля словно облизало снаружи бело-желтым огнем, вычернив на мгновение профили кустов и одинокого дерева, попавшего под купол. Миг — и пламя пропало, оставив меня в полной темноте: ослепленные глаза просто не улавливали оставшиеся крохи света. Оставалось полагаться на слух. А он тоже не радовал: откуда-то сверху донеслось зловещее "У-ух — бу-ум!" — и поле, жалобно тренькнув, лопнуло со знакомым уже запахом нагретой пластмассы. Только гораздо более сильным. И, кажется, пластик в этот раз горел. А, может быть, это донесло вонь от горящего дома — как только поле пропало, в мою сторону пахнуло жаром и дымом, а звуки стали громче. Повинуясь какому-то дремучему инстинкту (или навыкам, вбитым в меня Сержантом Сайни?), я кубарем скатился с крыльца и нырнул в тень за домом. И, как оказалось, вовремя: спустя пару секунд на флигель словно наступил невидимый великан, смяв и разрушив добрую треть — к счастью, дальнюю от меня. На газончики и мощеные дорожки с веселым звоном посыпалась черепица. Мне еще раз повезло — я прятался близко к стене, а свес у крыши был длинным, так что под черепичную лавину не попал. Но пара мелких осколков — то ли камней дорожки, то ли самой черепицы — пребольно резанули голую кожу на правой голени. Быстро сообразив, что сейчас неведомый агрессор будет добивать многострадальный флигелек, я рванул подальше, под сомнительную защиту низеньких кустиков. Оскальзываясь и спотыкаясь, я пробежал эти жуткие 15 шагов почти на четвереньках (летел, наверное, ошалелым зайцем, но казалось, что еле ползу) и нырнул "щучкой" в заросли. Кусты действительно низкие, по колено, но густые, так что от посторонних глаз могли и спасти. Отодвинув от лица особо царапучую ветку, я решился все же взглянуть вверх. Блин-блин-блин!!! Над руинами дома висел летательный аппарат — громоздкий, как майский жук, с какими-то нелепыми отростками коротких квадратных крыльев, масляно блестящий черным в свете пожара. Висел он низко — метров 30, наверное, хотя в темноте не определить. Кажется, я даже разглядел фигуру пилота, свешивающегося через борт — то ли меня искал (а иначе зачем было бомбить флигель?), то ли просто любовался картиной разрушения. Впрочем, внимательно рассмотреть летуна я не успел: снизу в него пальнули не то из лука, не то ли секретного "самострела". Промазали — стрела воткнулась в борт. Пилот быстро нырнул внутрь гондолы, а в ответ вниз шандарахнул какой-то убойной штучкой: земля ощутимо вздрогнула, да так, что меня подбросило.

"Наши" ответили, да еще как: пламя пожара собралось в немыслимо яркий жгут с утолщением на конце. Чудовищная огненная тычинка рванула ввысь, изогнулась и ударила по вражескому "цепеллину" сверху. На него были явно навешаны защитные заклинания: аппарат мнговенно оказался в центре сферы из каких-то то ли лучей, то ли сверкающих проволочек. Которые, впрочем, только смягчили удар пламенного кулака: полыхнули белым и пропали. Сам "бомбардировщик" неуклюже завалился на бок, описал горизонтальную дугу, а потом камнем рухнул куда-то за дома.

И вместе с ним на землю рухнула тишина. Полная. Наверное, все, что могло упасть в полуразрушенном флигеле, уже упало после ударов с воздуха. А магическая атака "наших" вымела весь огонь из горевшего дома напротив, и его черный скелет лишь слегка потрескивал, остывая.

Глаза постепенно привыкали к темноте. По-моему, было раннее утро, небо уже серело. В сумраке я увидел, как к руинам флигелька движутся какие-то фигуры. Это могли быть как друзья, так и враги, а у меня из оружия только острый камень с кулак размером, подобранный наощупь. Да и какой из меня, на фиг, боец?

— Ищите в доме. Он спал обычно в другом крыле. Возможно, еще жив, — голос знакомый, но кто их сейчас разберет…

— Сейчас лезть в дом — значит, рисковать людьми…

— Не хуже твоего знаю. Но вас сюда поставили, чтобы охранять Дмитрия. То есть спасать от опасности. Если он жив, а дом на него рухнет — вы свою работу не выполните. Так что шевелитесь. И расставьте всех, кто у вас остался, по периметру: они могли высадить десант. Шевелитесь, прах вас побери! Кто здесь военный, в конце концов — я или вы?!

Уж эти интонации я спутать не мог ни с чем. Так что гвардейцам не пришлось лезть в флигель, который и в самом деле мог рухнуть им на головы. Я поднялся из зарослей, все еще сжимая в руках дурацкую каменюку.

— Дмиид, здесь я.

— Живой! — маленький маг рванулся ко мне. Может быть, чтобы обнять, хотя я здесь такого обычая не видел. Может быть, просто посмотреть, живой ли я или просто так правдоподобно вру. Но по дороге споткнулся и таки влетел в мои объятия. Мы оба покачнулись, но на ногах устояли. В неверном свете фонарей, зажженных гвардейцами, лицо Дмиида показалось мне неестественно бледным. А уж кровь и копоть я разглядел на нем совершенно ясно. А еще мага одновременно шатало и знобило — то ли он был ранен, то ли просто истощен. Словом, досталось ему крепко. На "самострел" он опирался как на трость, благо длина позволяла. А, вероятно, какой-нибудь устав секретной службы, наоборот, строжайше воспрещал. Один из охранников (совершенно мне незнакомый) подошел и попытался было взять у мага оружие, но тот в ответ так рявкнул и сверкнул глазами, что беднягу просто отнесло в сторону.

— Ты какой тьмы делаешь в этих зарослях?! — это уже ко мне.

— Да так, в кустики захотелось.

Значения этого эвфемизма он не знал. Пришлось перевести в двух словах. По-моему, он был удивлен и шокирован — несмотря на весь трагизм положения.

— Ты серьезно?!

— Нет, конечно. Я что, дикарь, по-твоему? В доме же такой комфортный туалет. Был… Ты лучше скажи, что за хрень тут происходит, почему честному пришельцу мешают спать таким бессовестным образом? — меня колотило (шел явный отходняк), я мешал русские и местные слова, но перевода "хрени" собеседник не потребовал.

— Что-что… Эти ублюдки таки решили напасть на мирный университетский городок. Мерзавцы. Сволочи. Скоты.

Перевод эпитетов мой, причем все больше на основе интонации.

— А эта огненная… палка — твоя работа?

— Моя. Наши доблестные военные ничего не смогли противопоставить этой летающей мерзости. Кстати, дом, из которого я вычерпал пламя, загорелся случайно: удар был направлен на твой флигель, но поле сработало…

— То есть охотились именно на меня?

— А ты в этом сомневаешься? После двух покушений?

— Да что я им сделал-то?

— Не знаю. Пойдем, посмотрим на то, что осталось от их летающей крепости.

— Летающей крепости? Гм, у нас так называлась какая-то военная машина. Ну, пойдем посмотрим, раз ночевать все равно негде, — я передернул плечами (из дому ведь выскочил почти в том же, в чем спал), и подошедший Сайни, прихрамывающий, но вполне живой, набросил на меня какую-то шмотку. — Хотя это, наверное, жутко секретно.

— Конечно, секретно. Только ты и так в этих секретах с головой увяз. Да и сам — большой секрет. Так что пойдем…

"Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании", — пропел я себе под нос. Еще раз взглянул на остатки флигеля и содрогнулся.

— Не волнуйся. Главное, что тебя там не было, — это Дмиид попытался меня подбодрить. Ха, "не волнуйся". В самом деле: по вашу голову черт-те откуда прилетел бомбардировщик, сбросил бомбу, но промазал, — какая, право, ерунда, можно просто не обращать внимания. Тихий университетский городок, чтоб их!

Бормоча себе под нос что-то в этом духе, я двинулся следом за неугомонным магом к месту падения чертова аппарата. Все равно ночь была безнадежно испорчена. Краем сознания я подумал, что в городе, пережившем ночной налет, необычайно тихо и темно. Только теперь, когда все уже кончилось, в окнах кое-где загорелись огоньки, а местами — даже распахиваться двери. Почетный эскорт из местных сил охраны правопорядка пытался прикрывать нас спереди и сзади, попутно расшугивая по домам высунувшихся было любопытных горожан. Я решил, что те сперва попрятались под подушки от грохота, а теперь сообразили, что все уже позади, и собирались поглазеть и выяснить, что же именно кончилось и что начнется. Впрочем, попадались нам и ребята, явно вооружившиеся подручными средствами и приготовившиеся дать отпор неведомому врагу. Встретились и три парня откровенно разбойной наружности, которые явно не спали в эту ночь, и теперь яростно доказывали гвардейцам, что просто вышли погулять, "а тут такое". Почему они вышли погулять с арбалетом и дубинками, ребята объяснили банальнейшим "на всякий случай". Самый языкатый из них даже принялся объяснять, что "вот он, всякий случай, и случился". Честно говоря, не знаю, взяли этих троих на цугундер или отпустили за недостаточностью улик. Мне было не до них.

Обломки аппарата нашлись кварталах в трех. Можно сказать, городу повезло — с учетом плотности застройки: бомбардировщик, падая, снес крышу одной из башенок и серьезно помял насаждения то ли садика, то ли скверика. А мог бы и на голову кому-то из обывателей приземлиться.

Вблизи аппарат казался еще более нелепым, чем раньше. Открытый сверху, более всего он походил на лодку, сделанную второпях. Фюзеляж представлял собой продолговатую корзину грубого редкого плетения, обмазанную снаружи толстым, в два пальца, слоем густой черной смолы, напоминающей битум. Мазали явно вручную, не слишком заботясь о том, чтобы слой был ровный и гладкий. Над бортами лодки громоздилась грубо сработанная "этажерка" — четыре крыла, как у биплана, на мой непросвещенный взгляд, слишком короткие и громоздкие, чтобы удержать в воздухе эту махину. Одно из крыльев сильно пострадало при падении. Разглядывая в свете фонаря место слома, я с удивлением понял, что сработали крыло из уложенных рядом друг с другом стволиков то ли дерева, то ли тростника, перевязанных веревочками и обмазанных все тем же битумом.

Никакого двигателя я не нашел. Вообще, все сооружение более всего походило на грубо сработанный макет самолета, причем деланный не с натуры, а по не слишком точным описаниям.

Обоих пилотов при падении вышвырнуло. Один — вероятно, колдун — приземлился весьма неудачно. Для себя, разумеется, не для нас. Нам, можно сказать, как раз повезло: он разбился насмерть. Другой же остался жив, сломал только ногу и даже пытался отстреливаться от наседающих гвардейцев из небольшого арбалета. При этом попал в одного из парней, и тот, ругаясь, теперь перевязывал ногу. А когда остальные взяли летуна в кольцо, он, не колеблясь, всадил себе в грудь стилет. Удар был нанесен с большим знанием дела, точно в сердце, так что смерть наступила практически мгновенно. Хотя потом оказалось, что лезвие было еще и отравленным, так что для самоубийства достаточно было просто чиркнуть им по телу.

Как ни странно, эти двое покойников не вызвали у меня никаких эмоций, хотя со смертью так близко я сталкивался всего лишь во второй раз в жизни. Мог бы, кажется, испугаться. Или, наоборот, обрадоваться, что те, кто только что пытался прикончить меня, сами отправились к праотцам (или куда там в этом мире принято отправляться, умерев). Вместо этого я лишь мельком взглянул на трупы и снова вернулся к "ероплану".

— Дмиид, если бы я не видел, как эта штука летела у меня над головой, в жизни бы не поверил, что она способна оторваться от земли. По нашим законам она летать не может.

— Магия подобия.

— Чего?

— Подобия. Мы ею почти не владеем, а они могут. Это значит, что где-то недалеко от города находится что-то похожее, способное летать само по себе или с минимальным применением магии. А на это чучело были на время "переписаны" его способности к полету. То есть если бы рядом с нашим, как ты называешь, атомобилем поставили обычную телегу, ну, то есть ящик на четырех колесах, а потом их колдун поработал, телега какое-то время смогла бы ездить сама, без лошади. А атомобиль стоял бы, не в силах сдвинуться с места, пока заклинание не рассеется.

— А "недалеко" — это сколько?

— Две-три лимы. В любом направлении.

Я быстренько перевел. Получилось километров семь.

— Значит, надо срочно поднимать какие-то ваши патрули, искать этот настоящий самолет.

— Самолет? — Дмиид попробовал на вкус незнакомое слово, сличил с имеющимся запасом русских корней. — Ага, тот, кто сам летает… Патрули поднимем, конечно, будем искать, да что толку… В этих лесах можно столько всего спрятать. Попробуем, конечно, засечь направление по магическим всплескам, но я в это не верю: университет рядом такой фон создает…

— А с воздуха?

— Дмитрий, мы не умеем летать. У нас нет таких машин.

— А у ваших врагов, стало быть, есть. Как же ваше ПВО проморгало этот аппарат?

— Наше что?

— ПэВэО — противовоздушная оборона. Она должна следить, чтобы враг не прилетел по воздуху.

— Еще вчера я бы тебе сказал, что летающих машин не бывает. Поэтому у нас нет службы по наблюдению за небом. Если они летели по ночам, то вполне могли добраться незамеченными и сюда от самой границы.

— Не сходится. У вашего противника появилось такое стратегическое преимущество: он научился делать самолеты. Мог бы начать полномасштабную войну. Вместо этого он устраивает налет на далекий университетский городок…

— … в котором находятся единственные на весь мир пришельцы.

— Допустим, они знают даже об этом. И что? Их религия им велит уничтожать пришельцев любой ценой? Чего ради такие усилия?

— Они думают, что ты представляешь для них угрозу. Что-то знаешь, что-то видел, что-то можешь рассказать.

— Да что я могу рассказать? Как вяжется выбленочный узел? Тоже мне, великая тайна всех времен и народов. Хотя, постой… У нас военные самолеты — отнюдь не редкость. Если предположить, что ваши противники заполучили себе такого же гостя, как я… Нет, слишком сложно. Фрагменты наших машин я у Бержи видел. Значит, что-то подобное могло попасть и к вашим врагам — какое-нибудь наше оружие. Да тот же самолет. А тут у вас вдруг начинается технологический рывок. Даже безобидный велосипед, собранный в университетской мастерской (который, к слову, никто не засекретил) — явное свидетельство того, что у вас тут появился носитель нового знания. А ваши эти "они" — не дураки и знают, что технология может дать преимущество в войне. Им есть прямой резон меня грохнуть, пока вы не узнали слишком много. А уж потом и войну начинать.

— А ведь ты прав. Но если они так хорошо осведомлены…

— … то не меньшая опасность, чем мне, грозит Юле.

— Быстро в университет!

Дмиид рывком потащил меня к громоздкому армейскому грузовику. Я однажды заглянул в недра такого же монстра. Двигатель тут заменял совершенно циклопический каменный маховик, менять который не представлялось возможным. Поэтому грузовик обычно ставили на подзарядку целиком, как исполинскую заводную игрушку. И заряжали суток двадцать.

Водитель наотрез отказался выполнить требования маленького мага и ехать куда бы то ни было без прямого указания своего непосредственного начальника. Дмиид бушевал, орал, брызгал слюной и обзывал шофера тупым солдафоном. Я видел, как от такого крика приседали самые хамоватые студенты двухметрового роста и самые заносчивые профессора. Но тут нашла коса на камень.

— Я обязан обеспечить отход части, и я его обеспечу, а всякие штатские шмындрыки мне не указ, — заявил сидящий за рулем здоровенный обладатель свиной морды и оттопыренных хрящеватых ушей. Он явно прибыл к месту событий, когда все уже кончилось, но был преисполнен осознания собственной важности.

Если бы здешние маги умели превращать оппонентов в жаб, крыс или иных тихих животных, шофер уже наверняка бы квакал или пищал. Но увы, это, безусловно, полезное искусство местным хоттабычам было неизвестно (я выяснял).

Прочих вояк в сумраке видно не было, они бухали сапогами по камням в соседних переулках. Оттуда же время от времени доносились несколько истерические выкрики младших командиров: они, похоже, пытались задавить в зародыше панику среди населения. У последнего для нее были все основания. Хрящеухий, кажется, это понимал: его квадратные ладони время от времени непроизвольно поглаживали зажатый между здоровенных колен пружинный арбалет.

— В чем дело? — вопрос задал подошедший Лелек, все еще сильно хромавший и злой на весь свет. Как я узнал позже, это он стрелял в летающего колдуна и промазал, и вообще склонен был винить себя в том, что не справился с охраной меня и флигеля.

— Срочно надо ехать в универ, а этот кусок деревянного дерьма не понимает, — не в обычаях Дмиида было сдерживать язык в пиковых ситуациях.

— А в чем срочность?

— На него запросто может быть совершен второй налет.

И тут Сайни меня удивил. Без предупреждения и очень быстро он двинул шофера в ухо (или еще куда-то, разглядеть не позволили темнота и скорость), поймал обмякшее тело, без почтения выволок на мостовую и коротко бросил нам:

— Залезайте.

Машина рванула с места так быстро, как вообще позволяла здешняя техника. На ходу к нам присоединились несколько "ребят", подчиненных Сержанту. Одного из них он тут же ссадил, велев "дуть в часть, поднимать всех по тревоге и мигом к уинверу". Веселенькие нравы в здешней армии, как я погляжу. Столкновение двух спецслужб? Впрочем, мне сейчас было не до того.

— Дмитрий, все равно не сходится, — прокричал мне в ухо Дмиид сквозь грохот колес по булыжной мостовой и свист ветра в ушах. Машину подбрасывало и мотало, мы цеплялись за жесткую деревянную лавку не только руками, но и ногами — Первый раз в тебя стреляли сразу после прибытия, ты еще сделать ничего не сумел. А ты говоришь "велсипед" собранный…

— Значит, они "пасли" ваш рассадник науки давно. Может быть, с тех пор как Бержи сделал свою самобеглую повозку по мотивам наших автомобилей. А, увидев наши с Юлькой велики в самый первый день, догадались, кто мы и откуда.

— Но с тех пор сколько времени прошло. Почему налет только сейчас?

— Почем я знаю?

— Что?

— Не знаю, — проорал я.

Машина свернула на местный аналог бетонки и пошла ровнее. Немногочисленные мысли перестали болтаться внутри черепной коробки, и мне удалось собрать их в кучку:

— Возможно, первые покушения — это самодеятельность местного агента. А сегодняшний "воздушный поцелуй" — это уже спланированная их Центром акция. Пока депеша отсюда туда дошла, пока на нее среагировали… У вас ведь тут радио еще не придумали?

— Чего не придумали?

— Возможности переговариваться мгновенно и на большие расстояния.

— Нет. А такое возможно? — чертов ученый военный (или военный ученый?) почуял поживу. Даже трясясь в дурацкой повозке сквозь безумную ночь по дороге от одного побоища к возможному другому, он готов был тянуть из меня идеи.

— У нас в мире — да. У вас — без понятия. Даже не потому, что я не знаю, как это можно сделать. У вас тут, по-моему, законы природы другие.

— И все же если выберемся из этой переделки, давай попробуем.

— Черт с тобой. Попробую. Хотя ты явно попытаешься это дело к смертоубийству приспособить. А у нас люди по радио не только договариваются о том, как бы ближнему башку проломить, но и музыку слушают.

По-моему, окончания моей пацифистической тирады Дмиид все равно не расслышал.

Впрочем, это уже было неважно. Потому что к университету мы все равно опоздали. Корпус, в котором училась и жила Юля, встретил нас обглоданной крышей, над которой поднимался дымок. Сайни осадил машину недалеко от покосившегося крыльца. Раньше его украшал претенциозный портик с непропорционально тонкими колоннами в виде бамбуковых стеблей. Теперь, казалось, кто-то сбил его небрежным щелбаном. Обломки колонн раскатились по лужайке, изувеченный дерн вздыбился по краям огромных рытвин. Кажется, среди каменных обломков лежали несколько человеческих тел, но не поручусь. Самое удивительное — над лужайкой царила какая-то противоестественная тишина, словно всю местность накрыли ватным одеялом. У меня даже уши заложило.

Со ступеней нам навстречу медленно поднялся Вальфар — лысый эльф, с которым мы так и не довели до конца занятия математикой. Поднялся и двинулся нам навстречу нетвердой шатающейся походкой. Казалось, перед каждым шагом ему приходилось задумываться, решая, как именно переставить ногу. Не дойдя до машины пары метров, он, кажется, вздумал упасть, но Дмиид рыбкой выметнулся из кузова и подхватил коллегу. Сам едва не упал под тяжестью высокого математика, но тут подоспел Сайни и поддержал обоих.

— Что здесь было?

— Нападение. Ментальный удар или что-то в этом роде. Почти никто не может двигаться. Били по верхним этажам, где младшие ученики.

По законам жанра, эльфу тут надо было брякнуться в обморок. Он просто сел на землю и неожиданно жалобным, извиняющимся тоном попросил:

— Попытайтесь разобраться, кому там помочь, что сделать, кто жив… А я не могу. Не могу, — повторил он и всхлипнул.

Разбирались, конечно, Дмиид с Сайни и его ребятами — искали в здании и вокруг него пострадавших, куда-то их перемещали, кому-то оказывали помощь… А я искал Юльку. В ее комнате мне довелось побывать всего пару раз: клетушка на четвертом из пяти этажей. Причем пятый — мансардный, нежилой. Добраться до нужной двери удалось далеко не сразу: одна из лестниц была завалена битым камнем — удар в стену здания пришелся как раз в лестничный пролет. Тут жителям, можно сказать, повезло. По другой гвардейцы сводили и сносили вниз студентов: словно овец гнали. У ребят были совершенно отсутствующие глаза и нетвердые, словно у пьяных, движения. Некоторые и вовсе не могли двигаться — вот этих выволакивали на себе военные и немногочисленные штатские, все больше из обслуги университета. Я снова удивился, что почти никто не спешит на помощь из окрестных зданий. Да, это не жилой квартал, здесь все больше учебные корпуса и лаборатории, но еще пара общаг неподалеку точно есть. Да и некоторые профессора жили в квартирках, угнездившихся прямо между лекционными залами — чтоб до работы быстрее добираться было, а домашние не пилили за эксперименты на кухне.

В коридоре четвертого этажа видно было чуть дальше вытянутой руки: в воздухе висела строительная пыль, слегка приправленная дымком. Чихать и кашлять я начал буквально на второй минуте поиска нужной двери. К тому же я не слишком твердо помнил, где она: в гостях у собственной дочери быть сподобился всего три раза. Такой роскошью, как номера на дверях, здесь еще не обзавелись, а особые приметы вроде "трех сучков в верхней левой филенке" в известковом мареве не работали. Чертыхаясь и натыкаясь на какие-то тени, я обшаривал стены. Кажется, нашел. Заперто. Возможно, конечно, это не та дверь, но плевать в нынешних обстоятельствах на хорошие манеры. Примерившись, от души и по всем правилам каратэ лягнул полотно около дверной ручки. В студенческой общаге моей юности от такого маэ-гери дверь, даже если она открывалась наружу, влетела бы в комнату вместе с коробкой (соответствующий опыт был). Здешняя же чуть дрогнула, а ноге стало нехорошо. Вторая попытка, с другой ноги, — с тем же провалом.

— Чего хулиганишь? — Дмиида я опознал скорее по голосу да по фигуре. Лицо, набеленное, словно у гейши, да еще усы, брови, волосы и даже ресницы все белые. Наверняка я выгляжу не лучше.

— Не видишь — к Юльке в гости зашел. Точнее, хочу зайти.

— Отойди.

Маг сунул в замочную скважину мизинец — благо, палец был не слишком тонкий, а скважина по размеру чуть уступала нефтяной. Колдун грозно рыкнул на замок, тот испуганно щелкнул. Дмиид рывком распахнул дверь. Так и есть — я ошибся комнатой. На кровати лежал незнакомый мне кудрявый парнишка — совсем молоденький, лет 15, не больше. С ним явно было не все в порядке — голова запрокинута, одна нога свесилась до пола. Дмиид быстро подошел к нему, пощупал пульс.

— Нормально. Просто обморок. Потом заберем его отсюда. Выходи и закрой дверь.

В последнем был смысл: воздух в комнате был куда чище, чем в коридоре. Местные стекла отличались завидной прочностью и почти не лопались от ударов. В коридор, видать, нагнало пыли через какой-то пролом.

— Где Юлькина дверь? — свирепо спросил Дмиид и тут же оглушительно чихнул, чем смазал весь эффект.

— Да почем я знаю. Напротив, похоже. Ты же здесь был со мной.

— Мало ли где я бываю. А у тебя тут дочь живет.

С этими словами он тем же магическим манером попытался открыть дверь напротив. Не тут-то было.

— Ага, это она и есть, — заметил я.

— Почему?

— А она жаловалась, что ей здешние замки не внушают доверия. Так Бержи ей быстренько засов смастерил.

— Тога лягай дверь. Чего уставился? Лягай, пинай, ногой бей, как ту.

До меня дошло, и я снова изобразил таран. Фигушки — гномской работы засов и не подумал поддаться.

— А ну пусти, — прогудело над ухом. Точнее, под ухом.

"Легок на помине", отметил про себя я.

Но это был не Бержи, — просто знакомый по велосипедной мастерской гном. По классике жанра ему бы полагалось размахивать топором или киркой. Но Толкиена он явно не читал, поэтому вооружился здоровенным кривым ломом. Перед этим аргументом дверь не устояла.

Да, это точно была Юлькина комната. Но хозяйки в ней не оказалось. Причем, кажется, она тут даже не ночевала: постель аккуратно застелена, а сумки с учебниками у стола нет.

— Что делать будем? — тупо спросил я у спутников.

— Что делать, что делать?! Других вытаскивать! — прорычал Дмиид. Чем больше мы ребят отсюда вытащим, тем выше шансы того, что кто-то твою дочку видел. Я тебя, конечно, понимаю, но для горя сейчас не время. Поэтому быстро в комнату напротив, хватай кучерявого и тащи к выходу. Там его передашь на руки лекарям, они уже приехали. Потом возвращайся.

— А вдруг…

— Юлька может быть где угодно. В том числе и вообще в другом здании. Но сначала нужно разобраться здесь, а для этого нам нужно вынести всех, кто не может ходить самостоятельно, расспросить свидетелей, оценить разрушения. Может, эта демонова коробка рухнет через полчаса. Еще я в ней жил студентом, и уже тогда она была совсем не новая.

Я взял себя в руки и пошел за парнем.

Он оказался неожиданно тяжелым, так что на руках его вынести я при всем желании не смог бы. Пришлось взвалить его на плечи, как велели какие-то правила переноски пострадавших.

В коридоре пыли уже было поменьше — окно в торце было открыто, и сквозь него виднелась вершина чего-то, напоминающего пожарную лестницу. Какие-то парни передавали наружу обмякшую студентку в таком неуместном сейчас темно-красном цветастом одеянии, даже не слишком перепачканном. Она была в сознании, но двигаться не могла и только всхлипывала тихонько.

В окно со своей ношей я бы точно не пролез, так что пришлось топать по стационарной лестнице, на которой уже было не протолкнуться: многие пришли в себя и активно пробивались к выходу, а навстречу им перли пожарные и гвардейцы.

Какое-то подобие порядка удалось навести часа через два. Пострадавшие приходили в себя — кто сам, кто с помощью прибывших магов и лекарей. Дмиид успел поругаться с одним из медицинских начальников: тот требовал немедленно отправить бывших жителей общаги по больницам, домам и соседним общежитиям — мол, им надо отлежаться. А маленький маг кричал, что нужно сперва выяснить, все ли на месте, нет ли кого лишнего, и опросить свидетелей, "а то потом концов не найдешь". И ведь оба правы!

Действовать пришлось по плану врача: нападение-то произошло ночью или под утро, так что спасенные были одеты более чем скромно (многие — вообще в чем мама родила) и теперь ежились от утренней прохлады.

Так что большинство быстренько отвели в ближайшие корпуса университета — под внимательным присмотром сил правопорядка.

Раненых и особо сильно пострадавших от ментального удара отвозили и отводили в палаты врачевания. Конечно, блюстители законности пытались записывать имена, но не всегда требовавшие лечения люди могли их назвать, а среди окружающих не находилось тех, кто мог бы опознать несчастных.

Мертвых пока было только трое — двое ребят и пожилая уборщица, жившая в комнатушке на первом этаже. Судя по характеру разрушений, могло быть куда больше.

Попытка выяснить, все ли на месте, с треском провалилась. Коменданта общежития в эту ночь на рабочем месте не было. Кто его замещал — неизвестно. Из шкафа добыли тетрадь с записями о том, кто в какой комнате живет. Но, как водится, информация эта к действительности имела весьма отдаленное отношение: студенты менялись комнатами, находили друзей и подружек в городе и перебирались к ним либо, наоборот, зазывали к себе, бросали универ и уезжали — а в записях, конечно же, все эти метаморфозы не отражались…

Суетились и галдели люди. Взревывали машины, пытаясь подъехать поближе к полуразрушенному зданию. Военные и полицейские устраивали импровизированные пункты опроса свидетелей прямо под открытым небом, на обломках портика. Какие-то специалисты по строительству и архитектуре с приставных лестниц осматривали пролом в стене, щупали трещины и орали вниз непонятные цифры. Кто-то требовал убрать осколки колонн с дороги, чтобы грузовики могли подъехать прямо к окнам первого этажа — вывозить нехитрые пожитки и мебель. Кто-то в ответ запрещал даже мелкие камушки трогать: дескать, надо все замерить, чтобы понять, что за удар был нанесен, какой силы и откуда.

Из окна второго этажа двое ребят принялись бросать вниз одеяла и прочие постельные принадлежности: наверное, добрались до запасов кастелянши. Студиозусы внизу подхватывали богатство и драпировались на манер древних римлян. Мелкий завхозный чин визгливо требовал прекратить безобразие и вернуть казенное имущество на место. Его периодически посылали — то с хохотком, а то и злобно.

Юльки нигде не было.

Я бродил, как сомнамбула, среди студентов и тупо спрашивал каждого встречного:

— Юлю не видели? Маленькая такая, с рыжей головой?

Как ни странно, ее уже многие знали. Но где она, сказать не мог никто.

— Дмитрий, а вы были в зале? — за плечо меня трогала Хиллиэна, та самая блондинка, которой так и не дали проиграть мне пари во время экзамена. Странно, не думал, что такая роскошная барышня, да еще старшекурсница, живет в простой общаге. Впрочем, это во мне стереотипы говорят.

— В каком еще зале?

— На верхнем этаже, под самой крышей, в прошлом году устроили небольшой зал для занятий гимнастикой. Но только те, кто под ним жили, жаловаться стали, что спать невозможно от грохота. Зал закрыли. А теперь тэр Лиина его для Юли открыла. Они там медитацией занимались. И еще стрельбой из лука с этим пареньком, как его…

— Дрик?

— Ага. Она ж у вас чудная, вытаскивала его из кровати еще до зорьки и тащила заниматься. Впрочем, его, кажется, это устраивало. Так что они могут там быть.

— Спасибо, Хиллиэночка! Следующий зачет с меня автоматом! — по-моему, она не поняла, да неважно. — А где этот зал? Мы на чердаке были, но там никого не нашли…

— А к нему по той лестнице, которая завалилась, надо подниматься.

Не ответив, я рванул с места, сам не зная, куда. К счастью, наткнулся на Лелека.

— Куда прешь? Там и без тебя народу хватает, — обычно сдержанный и ироничный, сейчас Сайни смотрел волком.

— На чердак. В спортзал. Она там может быть с Дриком…

— С Дриком? — он схватил меня за плечо и так сжал пальцы, что я вскрикнул.

— Да пусти же, больно! С Дриком, так зовут ее приятеля.

— Так зовут моего сына, которого я не могу найти в этой чехарде! Что за чердак?

Я объяснил.

Пробраться в этот чертов зал для медитаций было и впрямь непросто. Воздушный удар, проломивший стену в районе лестничной клетки, обрушил два пролета между третьим и четвертым этажами. К счастью, лестницы в здешних краях еще не научились делать из железобетона — только дерево. А то было бы хуже. Конечно, оставшиеся пролеты были завалены обломками досок вперемешку с битым кирпичом. Но кирпича было немного: воздушный кулак (или чем там шмальнули по несчастной общаге?) проделал дыру шириной метра в два, не больше. А доски и балки мы принялись растаскивать по сторонам, чтобы хоть как-то можно было пройти. Фигушки мы справились бы, будь там бетон или какой-нибудь мрамор. "Мы" — это я, Сайни и трое подоспевших гномов. Кстати, легендарной гномьей силы и выносливости я у них не наблюдал: нормальные ребята, весьма развитые для своего роста, каждый сильнее меня (что, в общем, нетрудно), но не более. Совсем не двужильные, что проявилось уже во втором получасе работы. Зато парни с удивительным проворством взбирались на самый верх деревянной кучи, белкой проскальзывая между обломками, чтобы столкнуть вниз какой-нибудь особо упрямый кусок. Ломаное измочаленное дерево топорщилось деревянными когтями расщепов, а кое-где и зубами гвоздей. Да такими, что любой железнодорожный костыль рядом с ними казался бы субтильной зубочисткой. Притом гвозди граненые и острые, как арбалетные наконечники. Я раскровянил руку при первой возможности. А гномы использовали эти чудеса кузнечного дела как зацепки для "дроволазания".

Ни топоров, ни пил у нас не было, из инструментов — только уже знакомый мне ломик да подручные деревяхи. Сайни кликнул кого-то из своих подчиненных, и тот приволок лезвие самого душегубского вида: создателям боевиков из жизни Шао Линя и не снилось. Возможно, этим клинком и можно было без особых усилий снимать вражьи головы с плеч, но он явно не подходил для разделки выдержанного твердого (куда там дубу!) дерева, начиненного кованым железом. Зато гвардейцы приволокли канат, который мы привязывали к деревяшкам, чтобы вытаскивать их на манер репки. Такое соединение усилий принесло плоды, и куча дров, бывшая некогда лестницей, наконец с душераздирающим треском сползла вниз на полпролета, обнажив жалкие остатки лестничной клетки между этажами.

Дальше начались чудеса спецназовцев-эквилибристов. Хоть в цирке показывай. Ребята Лелека принесли здоровенный станковый арбалет и зарядили в него цельнокованую стрелу с зазубренным наконечником. Оперения у стрелы не было, зато хвостовик украшало изящное ушко. К ушку, как легко догадаться, привязали шнур, а потом засандалили этот снаряд, вызвавший у меня смутные китобойные ассоциации, в торчащий из стены обломок деревянной балки, некогда поддерживавшей лестничную площадку. Гарпун толщиной в большой палец ушел в дерево на добрую треть своей длины, то есть сантиметров на двадцать пять.

Шнур натянули, и по нему влез самый легкий из бойцов Сайни. Влез, скорчился на крохотном насесте и принялся здоровенным молотком загонять в него крючья с ушками под веревки. К ушкам снизу наклонно протянули веревочную лестницу. Причем с веревочными же перекладинами, что было крайне неудобно. Ее, конечно, растянули, словно гамак, но все равно под ногами она гнулась, качалась и извивалась.

Второй веревочный трап примерно таким же манером протянули от остатков лестничной клетки к перилам на площадке четвертого этажа. Сама площадка почти не пострадала, но была вся завалена обломками дерева и камня, так что пришлось попотеть, чтобы открыть дверь на четвертый этаж. Впрочем, этого как раз можно было и не делать: на чердак вел люк прямо с площадки. Раньше к нему можно было добраться по приставной лестнице, но ее благополучно перешибло куском стены ровнехонько пополам. С этой проблемой мы справились без особого труда, втащив снизу на веревке здоровенный обломок балки нужной длины. Повисшие на нем остатки досок и специально сделанные зарубки могли бы с грехом пополам сыграть роль ступенек. Хуже было другое: крышка люка была захлопнута и, похоже, придавлена чем-то тяжелым. Приподнять ее, используя все ту же балку, нам не удалось. Протаранить — тоже.

— Надо бы посмотреть, что мешает, — не слишком умно предложил я. Легко сказать "посмотреть"! Тем не менее, идею поддержали.

— Для этого мне нужна дырка в этой клятой крышке. Хотя бы в полпальца шириной, — заявил Дмиид.

— Можем прострелить. Эта игрушка, — Сайни махнул в сторону станкового арбалета, — и не такое способна продырявить.

— А если там сверху человек лежит? — я, как обычно, предположил самое худшее. "Моя Циля — такая паникерка".

— Мда, — буркнул Дмиид, — а я как раз хотел предложить прожечь дыру. Не пойдет.

— Все бы вам ломать, — буркнул появившийся, наконец, Бержи. — Сверлить тут надо. А ну-ка, пустите.

Как оказалось, он принес с собой целый ящик инструментов, в том числе — местный аналог электродрели, питающейся от магического маховичка. (Это чудо появилось с моей подачи.) Гном взобрался по нашей импровизированной лестнице под самый потолок, что при его росте было непросто, и принялся сверлить. Дело шло туго: то ли мощности у дрельки не хватало, то ли сверла здесь толком точить не научились. А сама крышка была сколочена из толстенных плах да еще обшита с двух сторон железом. Дмиид по этому поводу помянул строителей здания весьма недобрым словом: мол, лестницу нормальную сделать не могли, зато люк превратили в крепостные ворота. Впрочем, второй слой металла был нам, скорее, на руку: дойдя до него, гном уменьшил нажим, чтобы с налета не просверлить то, что лежало на люке сверху.

Пробить смотровую дыру удалось только с третьей попытки: два раза сверло, пройдя насквозь, упиралось в какое-то препятствие. Судя по стружкам, на крышке валялось что-то деревянное. Небось, очередная балка.

К середине третьего отверстия дрелька выдохлась. И Бержи пришлось орудовать обычным коловоротом. Сверлить вручную дыру в потолке, балансируя на неудобной и не слишком надежно закрепленной опоре — то еще удовольствие. Наконец, сверло с противным скрежетом ушло в дыру на всю глубину.

— Есть! — Бержи выдернул коловорот и передал его вниз. Потом попытался спуститься сам, оступился и неловко рухнул прямо в объятия Лелека, который поддерживал брус-лесенку. Упали все трое, считая брус. К счастью, без особых последствий.

С руганью импровизированную лестницу снова уперли в крышку люка, и вверх полез уже Дмиид, сжимая в левой руке зажженную свечу. Уж не знаю, где и когда он ее раздобыл, но передвигаться она мешала зверски. Наконец, забравшись под самый потолок, маг поднес свечку к отверстию. Язычок пламени истончился до толщины вязальной спицы, вытянулся и нырнул в дыру. Дмиид пристально уставился в огонь у самого фитилька. Я, хоть и с запозданием, но все же понял, что свеча играет роль перископа. Явно подтверждая мои слова, Дмиид стал поворачивать свечку вокруг оси, стремясь, чтобы "объектив" по ту сторону преграды описал полную окружность. При этом ему приходилось следовать за "окуляром", вытягивая и поворачивая шею. В висе согнувшись, держась одной рукой! Бедняга обвил брус ногами и максимально откинулся в сторону, чтобы помочь себе движением плеч. Он крутился и так и эдак (словно стриптизерша вокруг шеста, пришло мне в голову совершенно неуместное сравнение). Кажется, все 360о охватить не удалось, но осмотром маг остался более-менее доволен. С явным наслаждением задул свечу, сунул ее за пазуху некогда нарядной, расшитой витым шнуром курточки (раскрашенной теперь во все цвета ремонтных работ) и слез вниз, помогая себе обеими руками.

— На крышке лежит здоровенное бревно — стропило или что-то в этом роде. Поднять не сможем. Надо ломать крышку.

— Это ж чем ты это одоробло сломаешь? — поинтересовался злой и насупленный Бержи. Я пока сверлил три дырки, чуть не лопнул с натуги. Ежели пилить или рубить, так мы год провозимся.

— Может, проще через пролом в крыше войти? — предложил я.

— Если ничего другого не останется, так и сделаем, — кивнул Сайни. — Лестниц, правда, такой длины у нас нет. Ну да веревку закинем.

Что ж, в его верхолазных способностях я уже убедился. Но мне, честно говоря, не улыбалась перспектива лезть по веревке пять этажей вверх. И даже один этаж — если стартовать с приставной лестницы — тоже не улыбалось. А Сайни тем временем явно пришла в голову другая идея:

— Бегущий жемчуг! — он щелкнул ногтем по лезвию своего бердыша, который зачем-то затащил на последнюю площадку.

Я ни фига не понял. Зато понял Дмиид. Понял — и, кажется, обрадовался.

— А не жалко? — переспросил он, кажется, больше для проформы.

— Не время сейчас железку жалеть, — отозвался Лелек.

Они вдвоем склонились над бердышом и что-то забормотали вполголоса. По краю лезвия побежали белые огоньки, действительно напоминавшие жемчужины. Бежали они все быстрее, пока не слились в сияющую полоску. Тогда Сайни буквально взлетел по лестнице (с его ростом карабкаться пришлось недалеко), вцепился в нее ногами, откинулся и двумя руками вонзил верхнюю часть оружия в крышку люка. Вонзил — и принялся с усилием ее резать, поворачивая бердыш. Словно вскрывал гигантскую консервную банку обычным ножом. Аналогия была тем более полной, что резать пришлось по периметру: крышка-то открывалась вверх. Но, в отличие от жестянки, была квадратной, так что пробивать ее пришлось четыре раза. Заканчивая последний рез, Сайни резко крутанул рукоять и отпрыгнул в сторону, в дальний угол. Люк упал с куда меньшей прытью — сперва вальяжно приоткрылся на ладонь, потом свесилась вниз одна сторона, обдав площадку струей пыли и мелких строительных обломков; наконец, весь здоровенный щит рухнул вниз углом. Здание содрогнулась до самого фундамента, и я испугался, что полуразрушенная лестничная клетка ухнет вместе с нами на пару пролетов. Обошлось. Только от пыли отплевываться пришлось долго.

Позже, уже через несколько часов, мне попался на глаза Лелеков бердыш. Создавалось впечатление, что лезвие несколько лет глодали попеременно огонь, соленая вода и какие-то особо едкие кислоты. Края разрезов на бывшей крышке были ровными, словно лазером сделанными. Правда, местами краска вспузырилась, а дерево обуглилось. Но господа-чародеи объяснили мне, что высокая температура — только побочный эффект действия заклинания бегущего жемчуга. Что это такое, я до конца так и не понял. Вроде бы еще на этапе ковки закладывают в металл оружия (не любого, естественно, а спец-супер-пупер-элитного) особые свойства. Чтоб владелец мог — ежели способен и обучен — их активировать. И тогда на короткое время этим оружием можно хоть крепостные стены резать. Но, увы, потом металл разрушается и не годится даже в перековку или переплавку. По слухам, оружие, в котором был активирован "бегущий жемчуг", даже полежав рядом с нормальной сталью, способно испортить ее, заразить, что ли — сделать ломкой, хрупкой и особо подверженной ржавчине. На память тут же пришла оловянная чума, о которой, впрочем, мне доводилось только читать.

Самого же принципа действия "бегущего жемчуга" я так и не понял — уж больно философски-поэтические объяснения здешних кудесников расходились с моими представлениями о том, как устроен мир вообще и металл в частности.

Пока же мы, как только появилась хоть какая-то видимость, ринулись на чердак. Причем Сайни настоял, чтобы первыми пошли его орелики, вооруженные арбалетами и прочими душегубскими приспособлениями. Мол, там, наверху, могут затаиться и враги. Хотя, как по мне, ежели здесь хоть кто-то затаился бы, уже давно мог и слинять, и расстрелять нас во время спасработ сквозь разрушенную крышу.

Однако никаких агрессивных действий не воспоследовало, и мы, сиречь не столь милитаризированные граждане, тоже взобрались на чердак. В бывший спортзал, то есть. От него мало что осталось — добрая треть крыши была снесена, причем как-то странно: основная часть кровли не провалилась внутрь, как велели бы законы тяготения при обычном ударе извне, а вывалилась наружу. Словно бы в скат мансарды изнутри лупанули плотной подушкой. Правда, балки наружу не вынесло: они треснули и рухнули внутрь. Одна из них и придавила злосчастный люк. Это даже не было похоже на взрыв — противоположная половина крыши почти не пострадала.

Изнутри потолок и стены мансарды были облицована какими-то достаточно жесткими листами, похожими на пластик — не то кожа, не то особо плотная бумага, я так и не понял. От удара они частично осыпались, накрыли обломки балок, какую-то старую мебель и прочий хлам. Так что на полу образовались баррикады — где по колено, а где и по пояс.

Пока мы ошалело созерцали картину разрушения, Сайни и двое его подопечных деловито осматривали помещение.

— Похоже, твоя белокурая ученица не ошиблась: Дрик с Юлей тут действительно тренировались, — Лелек поднял с пола нечто вроде здоровенного мольберта. Впрочем, я тут же понял, что это никакой не мольберт, а стойка мишени, из которой торчало десятка полтора стрел с мелким ярким, словно из китайской пластмассы, оперением. У одних стрел перышки были зелеными, у других — красными. Причем красных было меньше и они кучно торчали из "яблочка" и вокруг него, а зеленые в строгом беспорядке усыпали всю мишень, включая "молоко".

— И не только тренировались, — изменившимся голосом произнес Сайни минутой позже. Мы подошли.

За одной из мусорных куч лежал труп. В таком же черном комбинезоне, как те двое у разбитого "самолета". Причину смерти долго искать не пришлось: между ребрами покойника торчала стрела с красным оперением.

— Учебный лук, — глухим чужим голосом сказал Сайни. — На самом деле — не оружие. Но с такого расстояния хватило.

— А вот и вторая, — гвардеец поднял с пола хвостовую часть стрелы. Тоже красноперую. Наконечник отыскался в обшивке стены рядом с проломом.

— Второй раз промазал, — задумчиво заметил Сайни, осматривая бывшую стрелку. — Но даже один раз попасть при таком — это большим молодцом надо быть. А это — узнаешь?

На желтой стене в полумраке чердака рядом со следом от наконечника я с трудом разглядел россыпь коричневых подпалин. Кое-где покрытие было даже прожжено насквозь.

— Это же… — я отказывался верить.

— Да, таким же манером твоя дочь не так давно подпалила мне хвост, — грустно усмехнулся Сайни. — Они тренировались здесь, Дмитр. Как раз когда случился налет. И защищались от налетчиков. А потом…

— Ну? — от живота к плечам поползла волна ледяного свинца, я судорожно сглотнул. — Их убили?

— Думаю, взяли в плен. Иначе это все не имеет смысла. Зачем высаживать десант, рисковать людьми?… Наконец, наносить этот проклятый ментальный удар. Если хотели уничтожить общежитие, могли обойтись дюжиной куда более простых способов. И, скорее всего, охотились за Юлей. А Дрика взяли за компанию.

Я медленно опустился прямо на засыпанный обломками пол.

— В плен… Взяли в плен. Юльку взяли… Слушай, — я сам понимал, что несу бред, но надежда была сильнее меня, — а, может, они отбились. Одного из этих летунов грохнули, другого ранили, и те отбыли восвояси. А ребята лежат где-то здесь, приваленные, придавленные ментальным ударом?

Сайни, конечно, мне не поверил. Но не сказал об этом и принялся по второму кругу методично обшаривать бывший спортзал, переворачивая и отбрасывая в сторону обломки обшивки.

И мы нашли. Но совсем не то, что искали. Под одним из желтых листов лежала Лиина.

Дмиид закричал тонко и страшно, рухнул рядом с ней на колени и прижался ухом к груди.

— Не дышит, — он поднял к нам лицо, покрытое коркой пыли, в которой слезы уже проточили две грязные дорожки. — Не дышит.

— Пусти, — грубо оттолкнул его Сайни. — Ты в смерти не разбираешься.

Оттолкнул и сам опустился на колени рядом с Лииной. Пытался щупать пульс, слушать дыхание, еще какие-то манипуляции производил.

— Ты прав. Почти. У нее аер-ком.

— Что? — Дмиид повернулся всем корпусом.

— Состояние такое. Бывает у мага, когда он перенапряжется. Или когда в момент создания заклинания его ударят — другим заклинанием или даже физически. Такое я видел два раза на войне.

— Знаю, читал. Но ведь от этого все равно умирают, не сразу, так потом?

— Не всегда. Один парень, которого при мне шарахнуло, выжил. Молодой был, сразу после университета к нам попал, на границу. Причем даже не боевым магом хотел стать, так, целителем. А тут они налетели. Это как раз во время Карисской стычки было. Нас крепко тряхнуло — эти гады какой-то дрянью по мозгам врезали. На заставе всего двенадцать человек. Вдруг как подушкой по башке — в ушах шум, в глазах круги. Человек пять вообще повалились, как кегли. Видать, их колдун совсем близко подобрался, через все посты прополз. Сделал дело — и своим сигнал дал. Они и ринулись. А у нас, кто на ногах остался, еле-еле стоять мог. Куда уж там воевать. Так парень этот — его, между прочим, Дриком звали, я сына в его честь… — Сайни сглотнул. — Он нас просто на ноги поднял. Одного за другим. Так и отбились, находников-то не больше было, чем нас. Только когда он над последним нашим ворожил, колдун снова ударил. А я его, колдуна этого, из бойницы углядел да стрелой… Колдуна снял, но и Дрик мешком повалился. Вот так же лежал, не дышал почти. Мы его тогда к полковому лекарю на себе донесли. Два дня бежали, считай, без продыху. Лекарь с ним, как с ребенком, два месяца возился. Благо, раненых, почитай, не было почти. Выходил. Встал на ноги парень и даже колдовать снова стал. Что с ним потом было, не знаю. Так что быстро давай, — рявкнул Сайни уже совсем другим голосом, — зови сюда лекарей, пусть решают, что делать. И мы будем решать, что делать нам, — добавил он уже совсем тихо.

Лекари появились быстро, ибо прибыли заранее и хлопотали около пострадавших. Правда, один из них, самый молодой и неопытный, признался, что "с таким случаем не сталкивался". Дмиид тут же дополнительно занервничал и побежал следом за лекарями, крича, что "имело место магическое поражение, и им непременно понадобится эксперт в магии". Видать, маленького "программиста" с неприступной леди ректором связывали не только дружеские чувства.

Но ему было легче, чем мне. Наверное.

Мне тоже хотелось куда-то бежать, что-то делать. О чем я тут же заявил Сайни. Тот, как и положено бойцу элитного подразделения, честно пытался взять себя в руки. Только не очень-то у него получалось.

— Мои ребята уже прочесывают окрестные леса, ищут следы… Кого можно только, бросили на это дело.

— У тебя есть власть отдать такой приказ? — я не на шутку удивился. Все-таки "сержант", а не "генерал".

— Меня уважают, — не совсем понятно ответил он. — Да и это — самое разумное из того, что сейчас можно предпринять. Только вряд ли удастся найти хоть что-то.

— Почему?

— Да потому что, даже если на поиски пошлют всех, кого только можно, то это не больше чем дюжина десятков. И что они найдут в этих лесах? А уж если наши враги и прилетели, и улетели по небу… В небе следов не остается. Кого и где тогда искать? Даже очевидцы — если такие были — наверняка смотрели на куда более зрелищный налет на центр, на дом, в котором ты жил.

— Сайни, но что же делать?

— Уже ничего, — сказал он, глядя в пролом, как в окно. — Мэр прибыл.

— Ну и что?

— Так, пока мы здесь, я тебя прошу, старайся в разговоре с ним побольше молчать. Ты здешних позиций на доске для игры не знаешь. Если вкратце. Городок наш небольшой и от границы, от зоны боевых действий удаленный. Поэтому центра силы три. Есть сам Университет. Есть мэр как представитель центральной власти.

— Его выбирают?

— Как это "выбирают"? Его назначают из столицы. Не перебивай. Так вот. Еще есть армия. Которая тоже не едина. Есть представители военных, для которых Университет, во многом, и работает. Оружие, меры защиты, лекарства… И есть охрана, которая должна защищать наш город от вражеских рейдов, ежели таковые будут. И вылавливать вражеских шпионов, если таковые захотят в город пробраться. Как видишь, и то и другое они делают плохо.

— А ты сам откуда?

— Я - вообще отдельная история, потом расскажу. Так вот, мэр, университет и армия друг с другом не в ладах. Власть должна быть одна. А их тут целых три. Университет сейчас обезглавлен — ты сам видел, ни Лиина, ни Дмиид… — он не договорил. — Мэр и военные будут долго решать, что делать. Вояки еще пошарят вокруг города, но больше для очистки совести. А мэр запросит указаний из столицы. Мол, события из ряда вон выходящие. Они ведь действительно такие — одно появление летающих машин чего стоит. Приедут важные шишки. Начнут разбираться, что и как, — Сайни зло скривился. — Время пока уйдет. Еще и тебя на всякий случай под замок посадят. До выяснения.

— Мораль?

— Не понял.

— Такое развитие событий не устраивает ни тебя, ни меня. Что будем делать?

— Будем искать детей сами. И уходить надо быстро, пока нас не взяли в оборот.

 

Глава 10. "Туда, не знаю куда"

Увы, уйти быстро не дали. Потому что мэр — тот самый мужик в фиолетовом и с цепью, которого мы с Юлькой видели в самый первый день — затеял совещание. В одном из корпусов университета, так сказать, поближе к месту событий. По-моему, это была какая-то лаборатория. Участники сидели вокруг здоровенного стола в центре помещения, а под его стенами громоздились стеллажи и столики поменьше, уставленные совершенно непонятными конструкциями из изогнутых медных стержней, прозрачных трубочек и шариков, нанизанных на золотистые паутинки. Столешница исцарапана, исписана (доброй половины слов я не понимал — может, специфические термины, может, то, что обычно пишут на партах скучающие балбесы) и изрисована. Кое у кого из авторов был явно выраженный талант графика.

Мэр вещал. Что-то про "предательское нападение" и "горожан, которые должны сплотиться, чтобы дать отпор зарвавшимся агрессорам без чести и совести".

Не люблю чиновников. В нашем мире не любил, и здешние на меня впечатления не произвели.

Дядя, кажется, не знал, что делать. В общем-то, его можно было понять. Управлял себе тихим университетским городком, ни тебе больших денег, ни больших событий. И вдруг — налет, тревога, бомбежка, пожар… Погибли люди. Пострадал ректор университета. Да еще и непонятные иноземцы замешаны… В чрезвычайных ситуациях градоначальники обычно или драпают, или собирают чрезвычайные совещания. С нехитрой повесткой дня "что делать будем и кого накажем?". И хорошо, если кто-то из подчиненных способен ответить на первый вопрос (со вторым обычно проблем меньше).

За каким-то чертом на это совещание мэр позвал и меня. О чем горько пожалел. Ибо я тут же потребовал немедленно отправить в окрестные леса военных, спасателей и вообще кого только можно вплоть до трубочистов.

Мне было тут же заявлено, что такими полномочиями городская власть не располагает и что "рисковать жизнями десятков людей ради спасения двоих мэрия не намерена, тем более, что факт их похищения еще не доказан". Я вскочил, готовый дать в морду этому типусу, но Сайни удержал меня на месте в буквальном смысле, вцепившись в плечо стальной хваткой. Может, я и вырвался бы, но Лелек еще и словами добавил:

— Он прав. Формально — прав.

Я задохнулся на миг, а потом выдал (скорее, от обиды и безвыходности):

— Когда мы вдвоем с Юлькой здесь появились, вы встречать выгнали толпу с арбалетами!

Мне объяснили, что тогда действовали согласно инструкции, угроза была невелика и обнаружена. А идти неизвестно куда ловить неизвестно кого, оставляя город без защиты мэр не позволит.

— Поэтому, — словно продолжая его мысль, как ни в чем ни бывало сказал Сайни — мы пойдем сами, как частные лица.

Это, кажется, огорошило всех. Штатский из мэрской свиты заявил, что гарантировать нашу безопасность они в этих условиях не смогут (ну не анекдот ли?). Еще кто-то вякнул, что я вообще шпион, навел на мирный город врагов. Меня, мол, под шумок должны были забрать прилетевшие на первом самолете, да промахнулись. Впрочем, на этого говоруна шикнули, рыкнули, и он заткнулся. А какой-то армейский чин — не из самых высоких, по-моему — обвинил Сайни в намерении дезертировать в военное время.

Тут впервые подал голос Дмиид. Он все это время сидел в углу, чернее земли, и смотрел в пол. Кажется, ему доверили временное исполнение полномочий ректора, в том числе — обязанности присутствовать на совещании. А, может, он сам их на себя взял…

Так вот, Дмиид, не поднимая головы, осведомился у "господина военного начальника":

— Пгавда ли, что Сайни Лелек был пегедан в подчинение гектору унивегситета (такого-то года такого-то дня) для осуществления охганы особо ценных объектов?

(Он всегда смешно картавил, когда сильно волновался. Сейчас было не до смеха. Особенно после того, когда я понял, о каких "ценных объектах" шла речь).

Скрипнув зубами на всю лабораторию, "господин военный начальник" признал, что подписал такой приказ по просьбе г-жи Лиины.

— Так вот, тепегь я, как исполняющий обязанности ректога, — кажется, он уже почти взял эмоции под контроль, — командирую своего подчиненного для проведения полевых исследований… ну, скажем, северо-западной части окгужающих город лесов. С предоставлением полномочий изменить маршрут при необходимости. Кгоме того, так как он не справился с охраной одного из объектов, ему вменяется в обязанность исправить допущенную оплошность. В помощь ему я откомандировываю принятого на работу в университет на должность младшего преподавателя присутствующего здесь Дмитрия. Тем самым г-н Лелек сможет продолжать выполнять свои обязанности по охгане особо ценного объекта, которых с него никто не снимал. Университет окажет посильную помощь в пговедении командировки. Надеюсь, что городские власти — тоже.

Присутствующие зашушукались. Кажется, такого "финта ушами" никто не ожидал, но воспринят он был, скорее, благосклонно. Ответ на вопрос "что делать?" вроде как предложен и возражений не вызывает. А так как ответственность взял на себя и.о. ректора, то и понятно, кого наказывать в случае чего.

Кто-то из мэрских возражал, кажется, больше для порядка. Тот же вояка, который обзывал Сайни дезертиром, теперь требовал увеличить состав экспедиции за счет включения в нее своих непосредственных подчиненных. А я "поплыл" — сказывались стресс, бессонная ночь, тяжелая работа на расчистке завалов и прочие радости минувших суток. Мозг просто отказывался обрабатывать всю эту кучу неприятной информации. Поэтому давал приказ глазам закрыться — и я не чувствовал сил его отменить. Просто сползал в вязкое гудящее забытье цвета паршивого столовского киселя, почти не приносившее отдыха, зато позволявшее не думать… не думать… не думать…

Вырвал меня из него все тот же Сайни, основательно встряхнув.

— Пойдем, нас уже Бержи с прочими ждут.

Я с трудом оторвал тяжелую, будто клеем налитую голову, от столешницы.

— Ну и видок у тебя, — невесело усмехнулся Лелек. Я непонимающе уставился на него. Он сунул мне под нос полированную пластинку от какого-то лабораторного устройства. М-да. Рисовали местные студиозусы водорастворимыми чернилами, и теперь всю мою левую щеку украшало изображение перепончатокрылого монстра, причудливо размазанное. Что не делало его более привлекательным. Я машинально попытался стереть его тыльной стороной ладони. Красивее не стало, зато руку испачкал, да еще и поцарапал о суточную щетину.

— Пойдем, говорю, — рванул меня за измазанную конечность Лелек. — Потом будешь прихорашиваться. А можно и так оставить — врагов пугать.

Он пытался шутить, но лицо оставалось каменным, а льдистые глаза смотрели словно сквозь прицел. Правда, в голосе немного тепла оставалось. Совсем чуть-чуть. Чтобы душа не замерзла.

Совещание, как я понял, уже закончилось. Участники расходились. Кто-то, уходя, зацепил хрупкую лабораторную конструкцию. Она жалобно звякнула, покачнулась, но упасть не успела — у виновника оказалась неплохая реакция, и он сумел-таки подхватить чудо магической техники. Дмиид, вместо благодарности, вызверился на "неотесанного слона, которому не место не то что в лаборатории — в пределах университетского города". Вспышка была неожиданной и бурной. К чести пострадавшего, он не стал орать в ответ, извинился еще раз и вышел. Дмиид крякнул и побежал следом — наверное, просить прощения.

На выходе меня остановил мэр — сперва довольно сильно ухватил за плечо, а потом отдернул руку и даже попытался спрятать ее за спину. Словно обжегся или испугался. Я повернулся, злой и недовольный.

— Дмитрий, — мэр замолчал, уставившись в пол, а потом поднял на меня глаза — полные печали и стыда глаза усталой собаки. — Дмитрий, мне вправду жаль детей, жаль вашей дочери. Но я не могу… Не должен посылать людей. Я отвечаю за этот город.

Я понял, что ему и впрямь жаль. Что он действительно не может. И даже был благодарен этому, наверное, неплохому, все же, человеку за то, что он нашел в себе силы сказать то, что он сказал. Только мне все равно было не легче.

* * *

Если предыдущее помещение я назвал лабораторией, то это явно было подсобкой. Или, как это еще у нас называлось, лаборантской — тесненькая комнатка, в которой было свалено множество всякой всячины, явно лежавшей без употребления не одну неделю. Плюс втиснутый между двумя шкафами диванчик, явно знававший лучшие времена, пара разнокалиберных табуреток и даже деревянный чурбак. Кажется, в зависимости от обстоятельств он бывал и столом, и стулом. Сейчас он лежал на боку, а на нем восседал Бержи. Пыльный, грязный и мрачный. Впрочем, остальные собравшиеся тоже не отличались ни веселостью, ни чистотой. Остальные — это я, Дмиид и Сайни.

— Что делать будем? — спросил гном, как только мы вошли.

Молчание.

— Ребята, я не знаю, что делать, — нарушил его я. — Я ведь не знаю, какие у вас методы поиска вообще есть.

— А какие есть у вас? — парировал любознательный даже в таких обстоятельствах Дмиид.

— По следам, в том числе с помощью собак-ищеек. Опрос свидетелей. Использование технических приспособлений — от локаторов и тепловизовов до спутников. Наконец, мысленный эксперимент.

Естественно, тут же пришлось объяснять каждый из способов.

Собак-ищеек, как ни странно, тут не знали. Точнее, почему-то не додумались использовать их для охоты на людей. Впрочем, нам бы это не помогло: следов в небе, как известно, не остается.

Я сильно надеялся на какую-нибудь возможность "отследить магический всплеск" или "возмущение энергетического фона". Тем более, о чем-то подобном обмолвился Дмиид. Увы, до уровня технологии здесь это искусство доведено не было, пресловутые возмущения были слабыми, идентифицировались не всегда даже самыми опытными магами (причем на расстоянии не больше нескольких десятков метров), к тому же рассеивались быстро.

Свидетелей, как мне рассказал разбирающийся в этих делах Сайни, уже активно ищут, но вряд ли нам это что-то даст.

Оставался мысленный эксперимент. Для которого катастрофически не хватало сырья. Мыслей, то есть. Ну и информации.

— Давайте думать, — предложил Дмиид. Как и положено ученому, он свято верил, что с помощью интеллекта можно решить любую задачу.

Впрочем, подумать-то нам и не дали. За дверью послышались весьма громкие и, кажется, испуганные голоса. Искали Бержи и, как ни странно, меня.

— Блин, — это слово Бержи произнес по-русски и с большим чувством, у меня подцепил, — опять какая-то гадость случилась. — Здесь я, здесь.

Он соскочил с чурбака, в два шага пересек крохотную комнатушку и открыл дверь.

К нему с явным выражением облегчения на лице кинулся совсем молоденький эльф. Судя по мокрым от росы сапогам, щедро забрызганным грязью и облепленным травой и мелкими листочками — прямо из лесу.

— Нашли чего? — осведомился гном.

— Нашли, — не стал отрицать паренек. — Мастер Бержи, вы обязательно должны это увидеть. Вы и… — он, кажется, забыл мое имя или не знал его никогда, но увидел, что я на него смотрю. — И вы. Так наш командир сказал.

— Не указ мне твой командир, — пробурчал Бержи, выходя, тем не менее, в коридор. — Веди.

К нам присоединились Дмиид и Сайни. Эльф не возражал.

И снова, второй раз за этот длиннющий день, трясемся в армейском "грузовике". Сперва по бетонке, потом — по весьма извилистой лесной дороге. Грузовик мотало, разговаривать без риска откусить язык было невозможно. Да и давешний эльф сидел рядом, подпирая меня хрупким на вид, но весьма твердым и угловатым плечом — охранял, небось. Секретничать при нем — да еще в полный голос — ну совсем не хотелось.

Ехали долго, не меньше часа. Как ни удивительно, но я даже умудрился задремать, когда наша повозка волей-неволей снизила скорость. Пробуждение было скорым и неприятным: здоровенная ветка мокрой метлой прошлась по всему кузову вообще и по моему хребту в частности. Спасибо, не по голове. Авто, по-моему, ломилось сквозь сплошной подлесок. Хрустели и трещали ветки под колесами, сучья и листья мели и царапали борта. Эльфик рядом со мной мучительно морщился, словно от зубной боли — жалел, наверное, истязаемые растения.

Грузовик уткнулся тупым носом в сплошную зеленую стену, колючую и упругую. Негромко взрыкнул в последний раз и встал.

— Дальше придется пешком, — сообщил наш провожатый. Словно извинился за то, что лес такой непроезжий. И мы попрыгали на покрытую толстым слоем листвы, веток и какой-то ползучей растительности землю. Словно на пружинный матрац.

Подлесок, казалось, стоял сплошным крепостным валом. Но эльф находил в нем просветы — небольшие, только-только протиснуться, согнувшись в три погибели — и вел нашу кавалькаду извилистым, словно кишечник, путем. Направление я потерял после третьего же поворота. Причем у меня сложилось впечатление, что кустарник и молодые деревца здесь растут не сплошняком, а эдакими хитро извитыми полосами, образуя лабиринт вроде того, в котором гуляли герои Джерома. Помните: "Мама, а вот опять наша булочка"?

Минут десять таких блужданий по зеленым коридорам — и мы вывалились на обширную прогалину. Строго говоря, прогалиной ее можно было назвать лишь условно: "взрослых" деревьев на ней не было, зато какой-то низкорослый, по грудь, кустарник рос в изобилии. Так что скорее не прогалина, а лощина, низина…

Пожалуй, это был первый случай за все время моего пребывания в чужом мире, когда я позволил себе абсолютно нецензурное высказывание. Потому что в этой самой лощине-низине стоял самолет. Не "Боинг", хвала Создателю, иначе зрелище было бы совершенно фантасмагорическое. Биплан — молочно-белый, хрупкий и совершенно старинного вида. "Кукурузник" Ан-2 рядом с ним смотрелся бы сверхзвуковым истребителем. Я не силен в истории авиации, но, кажется, на чем-то подобном летали в Первую Мировую. Весь хрупкий, неуклюжий, угловатый — какие-то ребра, распорки, растяжки. Да вдобавок почему-то молочно-белый.

— Как, ты сказал, это называется? — внимательный Дмиид, оказывается, был рядом.

— Самолет. Вот это и называется "самолет".

— Ты произнес другое слово.

— То, что я произнес, лучше не повторять. К названию этого летательного аппарата оно отношения не имеет.

— То есть он летает?

— Когда-то летал. Сейчас, по-моему, уже не сможет. Но надо подойти поближе. По-моему, у меня на родине такие машины строили лет сто назад.

Из кустов совершенно бесшумно возник спецназовец в обросшем растениями маскировочном комбинезоне и двинулся в нашу сторону. Насчет растений — это не метафора. Местные умельцы действительно превращали военную одежду в эдакую передвижную клумбу. Достаточно легкую и удобную, хотя, конечно, требующую ухода.

Спецназовец поздоровался с Сайни как со старым знакомым и повел нас к крылатой машине.

— Мои ребята наткнулись на это чудо часа три назад. Я решил, что это по части умников из Университета, вот и послал за вами.

— А как наткнулись? — я позволил себе встрять в разговор. Найти в бескрайнем лесу пусть даже и сравнительно большой аппарат без воздушной разведки — это похлеще пресловутого приспособления для шитья в куче специально высушенной травы, предназначенной на корм скоту. А меня, по вполне понятным причинам, интересовали сейчас все возможные методы поиска.

Оказалось, пока мы совещались у мэра, здешние пинкертоны таки нашли и опросили свидетелей воздушного налета на злосчастную общагу. Нашлись люди, видевшие "огурец с крыльями" в утреннем небе. Причем кое у кого из них хватило смелости (глупости, любопытства — нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть) проследить, куда он полетел, сделав свое черное дело. И указать направление. Так что военные примерно знали, где искать.

— А потом Лиэссэ, — командир кивнул в сторону молоденького эльфа, исполнявшего роли гонца и проводника, — заявил, что неподалеку характер леса меняется. Мол, там растут другие растения, не такие, как везде, и надо бы посмотреть. Мы и посмотрели…

За разговором мы приблизились вплотную к самолетику. Часть кустов вокруг него вояки уже срезали, но ходить много легче не стало: мешали многочисленные пеньки, оставшиеся от поросли, да на удивление колючие плети чего-то вроде ежевики хватали за штаны на каждом шагу.

— Это называется "держи ноги", — пояснил мне Дмиид, кивнув на колючую ползучку. — Один из методов, как ты это называешь, пассивной защиты. Этой травкой у нас все леса перевиты там, где нет дорог. Специально высаживали. Здесь еще ничего, мало ее и молодая. А подальше от города она кое-где в два человеческих роста. Ни один лазутчик не пролезет. Так что не ругайся.

— И еще ее и порезать, и сжечь очень сложно, — с гордостью добавил эльф.

— А растет она быстро?

— Не очень. А что?

— Да вот смотрю, что шасси — ну, колеса, — самолета этого уже полностью ею заросли. И думаю, сколько он здесь стоит.

— Сколько? — Дмиид повернулся к Лиэссэ.

— Около полугода, — прикинул тот.

— Не больше?

— Нет. За год-два его уже могло и целиком затянуть.

— А ты говоришь "сто лет", — заметил Дмиид.

М-да, нескладушечка. Впрочем, кто его знает, как время в параллельных мирах течет. Наши фантасты — от Льюиса до Вартанова включительно — эту тему тщательно прорабатывали.

Впрочем, при детальном осмотре оказалось, что нескладушечки-то и нет. С двух шагов мне казалось, что обшивка и крылья обтянуты то ли полотном, то ли вообще бумагой — в полном соответствии с традициями раннего авиастроения. На ощупь оказалось, что никакая это не бумага, а тонкий пластик. Вроде тех, что идет на стаканчики для йогуртов. А стойки между крыльями, которые я сперва принял за бамбук, оказались композитными. Значит, никакая это не старинная машина, а новодел, стилизация под архаику. Этим, пожалуй, и объясняется неплохая сохранность аппарата. Похоже, он не возник прямо на поляне, как в свое время мы с Юлей, а таки свалился с неба. Стойка одного шасси погнута, у лопасти винта не хватает доброй половины, а нижние крылья искорежены и порваны при посадке. Но настоящий "Бристоль" или "У-2" (других моделей первобипланов не помню) наверное, развалился бы в щепки при знакомстве с местной флорой. Этими соображениями я и поделился со спутниками.

— Внутри или рядом что-нибудь нашли? — поинтересовался я.

— Разве что вот это, — командир протянул мне кусок зеленой прозрачной пластмассы, в котором я не без труда опознал обломок дешевой одноразовой зажигалки.

— Эта штуковина тоже из моего… — начал я и получил чувствительный тычок локтем в ребра от Дмиида. Видать, он вспомнил о конспирации. Как по мне, несколько поздновато.

В кабине и впрямь ничего интересного не обнаружилось, кроме нескольких подозрительных пятен на кожзаменителе кресла. По-моему, это была кровь. Что, в общем, тоже не удивительно: при такой отнюдь не мягкой посадке пилот мог и нос разбить, и что посерьезнее. Приборная панель тоже была стилизована под старину. Несколько стекол на циферблатах разбилось, стрелки вылетели. Я надеялся найти часы с календарем, которые бы остановились при аварии и указали бы дату этого примечательного события. Но увы. Все эти альтиметры и мультиметры (так, кажется?) мне ничегошеньки не говорили.

Я уже минут десять глубокомысленно изучал летательный аппарат, а мои спутники ждали экспертного заключения (хотя, кажется, "все, что мог, я уже сообщил"). И тут к машине подбежал (насколько это позволяла "держи ноги") взмыленный боец с громоздким арбалетом наперевес. Оружие ему изрядно мешало, но дисциплина есть дисциплина.

— Там… — он с трудом переводил дух, — там, кажется, был их лагерь.

— Наконец-то, — выдохнул Сайни.

— Я бы удивился, если бы его не было бы, — буркнул Дмиид.

* * *

Молодцы все же эти военные, умеют искать. Лагерь был спрятан за кустами. Когда я говорю "спрятан", я имею в виду невозможность его обнаружить ни с первого, ни со второго взгляда. Кусты там были уже повыше человеческого роста. Так вот, в этих зарослях загадочные недруги буквально выгрызли ходы и… комнаты, что ли. Словно пещеру выкопали. Попасть внутрь можно было через единственный проход, спрятанный за зеленой ширмочкой из с умом подстриженного кустика. По проходам приходилось передвигаться пригнувшись, так как оставленные ветки образовывали плотный потолок. Насколько я успел заметить, побеги были переплетены искусными руками, так что вырваться на свободу уже не могли, но расти продолжали. А вот пеньков от срезанных кустов под ногами не наблюдалось — то ли резали уж очень тщательно, то ли вообще сводили их каким-то магическим "разрушителем пней". Только утоптанная земля да кое-где — жесткая щетка травы.

Места, где незнакомцы спали, мы обнаружили без труда — под плетеным живым "потолком" стояли еще и шалашики, забраться в которые можно было только на четвереньках. В каждом — по две очень аккуратные лежанки на индейский манер: вбитые в землю колья, между которыми уложены ветки и трава, образующие эдакий диванчик примерно по колено. В одном из шалашиков обнаружилась еще и травяная циновка, сплетенная в "елочку", очень мягкая, так что, по-моему, ей можно было даже укрываться, как одеялом. Всего лежанок таких было восемь. Что, впрочем, не означало, что гостей было столько же. При необходимости они могли спать и посменно.

Очень чисто. Ни тебе бумажек брошенных, ни другого какого мусора. Тропинки натоптанные, то есть ходили по ним довольно долго. Но вот как долго — месяц или полгода? Я, конечно, в этих вопросах был полным чайником. Но, по-моему, и местные следопыты также не могли сказать ничего определенного — мол, слишком хороша и продумана маскировка. Ясно, что устраивались не на один день. Но всячески прятали свое присутствие от постороннего взгляда, в том числе — и с помощью чар. Нет, не глаза отводили (кому их тут отводить — белкам?), а влияли на рост растений. Дмиид заявил, что работал профессионал, хорошо знакомый с "эльфийской" магией. Хотя школа, конечно же, другая. И что недели через две тут бы все заросло так, что обнаружить можно было бы, только если точно знаешь, что и где искать.

Но вояки буквально рыли носом землю в поисках хоть каких-нибудь зацепок. И в конце концов нарыли. В буквальном смысле. Обнаружили в метрах в трехстах от основного лагеря хорошо замаскированный и засыпанный землей… сортир. То есть яму, предназначенную для соответствующего вещества. Кто-то предложил раскопать и исследовать содержимое. К моему удивлению, это вовсе не оказалось шуткой. Дмиид пообещал привлечь соответствующих специалистов. Пока, мол, надо быстренько все осмотреть, оставить на всякий случай малую засаду, а нам — то есть ему самому, мне, Бержи и Лелеку — ехать обратно. Пока не стемнело. Предварительно, по косвенным признакам решили, что в лагере стояли не меньше двух месяцев. И что было в нем человек десять.

А в противоположной от туалета стороне обнаружилась и кухня. Тоже в "кустовой пещере". Из глины был вылеплен хорошо продуманный очаг. Даже, скорее, полноценная печь — с поддувалом, колосниками и даже с трубой. Располагалась она на берегу ручейка, так что проблем с водопроводом у гостей тоже не было. Даже выкосили камыш на берегу, обнажив черный, как антрацит, илистый берег, невероятно топкий и липкий.

Оставалось решить, что было первичным — лагерь устраивали рядом с самолетом или самолету "посчастливилось" сесть рядом с лагерем. Не могу сказать, почему, но ответ на этот вопрос казался мне очень важным.

Мы уже собрались было уезжать, когда Лиэссэ — видать, весьма способный паренек — сделал еще одну находку. Мрачную, честно говоря. Мини-кладбище — в две могилы. Несмотря на дефицит времени, обе вскрыли. И меня позвали весьма настойчиво, хоть я и отнекивался изо всех сил. Ибо уже догадывался, что один из покойников может оказаться пришельцем. Угадал. К счастью, от тел остались только скелеты. Но кроссовки "Адидас" не опознать было сложно. Насколько я знаю, в этот мир транснациональные компании пока не добрались. Покойный владелец некогда престижной обувки был здоровенным парнем под два метра ростом. Похоже, при жизни ему крепко досталось — два ребра были сломаны (возможно, при посадке). Но помер он не от этого. Я не судмедэксперт, но арбалетный болт, пробивший грудину насквозь — штука весьма красноречивая.

Второй мертвец был из местных. А вот дыра в левой части его лба весьма напоминала пулевое отверстие (как их показывают по телевизору в жутких документальных фильмах о преступлениях того или иного режима, коими был так богат прошлый век). Естественно, свои предположения я не стал держать при себе. Скорее всего, пилота злосчастного биплана пытались взять в плен, а он принялся отстреливаться. И огреб в ответ.

— Видишь, как тебе с Юлей повезло, что вы встретили именно меня, — неизвестно зачем сказал Бержи. Впрочем, в следующий момент я понял, что это было первой частью некой программы по психологическому поддержанию вашего покорного слуги. Частью второй стала маленькая бутылочка, бесцеремонно сунутая мне в зубы. Благо, я в этот момент сидел, потому что мог и не устоять на ногах после всего увиденного, а Бержи как раз стоял. Его натренированная в обращении с кузнечными причиндалами лапа ухватила меня за затылок, полностью лишив голову подвижности.

— Пей, говорят тебе. Ты же знаешь, у меня напитки только полезные.

Глотнул. Пойло было совсем другим, чем в прошлый раз, когда я переживал по поводу уходя Юльки в студенты. (Эх, мирное-спокойное времечко! Чего волновался? Впрочем, не пойди она тогда в универ… Впрочем, никто не знает, что было бы тогда. В конце концов, нас вполне могло вдвоем накрыть в флигеле воздушным залпом. А так — все-таки живы. По крайней мере, надеюсь, что она жива).

— Слушай, Бержи, — в голове шумело, но мысли в этой шумной пустоте уже не толпились, как граждане в час пик, и поэтому не мешали друг другу. — Этот самолет не смог бы взлететь, даже если бы его… возница… остался жив. Понимаешь, там многое поломано. Водить такую машину — непросто. Починить — еще сложнее. У нас обычно водят одни, а чинят совсем другие. Так почему эти ваши… противники… так долго тут околачивались. Рядом с самолетом…

— А, может, они его как раз ждали. Потом дождались, только он поломался, а возница не стал с ними договариваться и в итоге его убили. Вот они и…

Бержи замолчал, понимая, что сбился. Самолет, по словам эльфа, стоял здесь около полугода. А лагерь — "не меньше двух месяцев". Конечно, "не меньше двух" — это и полгода тоже.

— Эй, лесной знаток! — рыкнул гном на всю округу (он, между прочим, и сам приложился к своей бутылочке: видать, и у него нервы не железные). — А полгода эти крысы кустарниковые здесь жить могли?

— Нет, — ответил эльф (не Лиэссэ, другой, постарше, но тоже из вояк) — не больше трех с половиной месяцев.

— Нескладушечка, — повторил я подцепленное у Юльки слово. — И причем тут те леталки, которые на город напали?

— В самом деле, при чем? — Бержи повернулся к Дмииду, с интересом слушавшему наш разговор. Наверное, надеялся, что мозг и. о. ректора, не затуманенный винными парами (или что там мы пили) сумеет найти ответ на эту загадку, невесть почему возникшую в моей бедной голове. Ведь кроме того, что "тут самолет — и там самолеты", никаких оснований связывать лесной лагерь с давешним налетом не было. Может, это совсем другая история? Хотя печенка моя (или какой иной орган) ответственно заявляла, что история как раз та же самая.

— А это только загадочный "черт" знает, — зло ответил Дмиид. — Если бы этот белый навозный жук, — он ткнул пальцем в биплан, — летал, тогда они, возможно, пытались его скопировать. Полностью или с помощью магии подобия. А так…

— А так магия подобия не работает? — спросил я. — Как это ты говорил… — и я неожиданно для себя процитировал: — "Это значит, что где-то недалеко от города находится что-то похожее, способное летать само по себе или с минимальным применением магии. А на это чучело были на время "переписаны" его способности к полету".

— Постой-постой…

— Самолет этот к полету способен. То есть его, кажется, можно починить и запустить. Пусть не лучшим образом. А эти ваши враги с него способности и списали для своих бомберов…

— А это значит, что они сюда захотят вернуться.

— Если вправду они отсюда ушли.

Дмиид несколько секунд глядел на меня, не мигая, потом рванулся к Сайни. Тот быстро схватил идею и пересказал ее командиру поисковой команды. Тому, правда, пришлось втолковывать чуть подольше, так как ни малейших представлений о "магии подобия" он не имел. Да и вообще принципы работы чародеев представлял смутно. Но командиром был не зря, основное осознал: обнаруженный объект является стратегически важным для противника с точки зрения построения новых летательных аппаратов и нанесения новых воздушных ударов по городу. А поэтому надлежит организовать мощное охранение неизвестного аппарата, для чего вызвать подкрепление из города. Оставшихся же воинов рассредоточить по секретам.

Ни я, ни Дмиид, ни Бержи в секретах сидеть не собирались и вообще "все, что могли, уже совершили" — в данное время в данном месте. Поэму двинулись к изрядно надоевшему грузовику. В сопровождении Сайни и двух приданых спецназовцев в качестве боевого охранения.

Грузовик шумно заворочался, пытаясь развернуться. Хруст веток, наверное, был слышен даже на Луне. Хорошо хоть Лиэссэ на сей раз с нами не было: изнервничался бы, бедняга. Водителю же, кажется, страдания "зеленого друга" были до осветительного прибора. Наконец тяжелая туша заняла стартовое положение, взвыла маховиком и неспешно тронулась в обратный путь, переваливаясь на корнях и кочках. Наученный горьким опытом, я уселся не на лавочку, а на дно кузова, чтобы меньше получать ветками по башке. Держаться на полу было особо не за что, а машину изрядно мотало, поэтому я время от времени хватался то за край лавочки (достаточно неудобный, ибо сделана она была из толстой — не ухватишь как следует — доски), то за ноги спутников. Те сперва подшучивали над моим поведением, но потом, получив несколько раз по разным частям достаточно хлесткими ветками, решили перенять передовой опыт и спуститься "на этаж ниже". Возможно, это нас спасло.

Грузовик вдруг дернулся, неуклюже завалился вправо и ткнулся носом в ближайшее дерево. Скорость была небольшой, но нас ощутимо тряхнуло, на голову посыпались листья и ветки. Я ничего не успел сообразить, а Сайни уже подхватил меня в охапку, высигнул за борт и кувырком покатился по земле. (Как он это сделал — до сих пор не знаю. Он, конечно, мужик здоровый, а я не тяжеловес. Но и не ребенок семилетний.) Докатился до "норы" в низком кустарнике и направил мою голову туда, достаточно невежливо толкнув в пятую точку: "Забейся и лежи тихо, как дохлая мышь". Оглянувшись через плечо, я на секунду замер, хотя из положения "лежа на животе" увидеть можно немногое. Прочие пассажиры тоже покинули кузов, причем часть уже скрылась в лесу, а один из спецназовцев замер под прикрытием колеса с арбалетом наизготовку. Водитель же сидел на своем месте неестественно прямо: под горлом у него торчала толстая, в палец, стрела с пышным белым оперением.

Итак, второй раз за сутки лежу в кустах, "заслонясь от смерти черной только собственной спиной". Противное, между прочим, ощущение. И сколько так потребуется лежать — Бог ведает (если он в этом мире ведает хоть чем-то). Против воли, в голове стали появляться очень нехорошие мысли о том, что делать, если всех пассажиров злосчастного грузовика переловят или перебьют. Лежать так бесконечно я не смогу. Добраться до города, пожалуй, тоже: см. выше про географический кретинизм, да и не дадут эти чертовы они. (Надо же, Дмиид приводил их настоящее название, но говорил, что им никто не пользуется. Вот и я забыл.) Лежать так до бесконечности — тоже не слишком интересная перспектива. Более того, просто лежать становилось все затруднительнее. Во-первых, земля была на удивление негостеприимная, вся в корнях и буграх. Да каких: ощущение, будто плюхнулся животом на рассыпанные по полу детские "кубики" разных форм и размеров. Во-вторых, возникла проблема чисто физиологического свойства: под влиянием страха или просто из-за хода биологических часов организм настойчиво требовал посещения туалета или природного заменителя оного. Причем на обоих фронтах. Остатками разума я понимал, что начать сейчас ползти — значит, выдать себя с головой и другими частями тела. По колышущимся веткам кто-нибудь (возможно, и кто-то из своих) шмальнет. И будет мне неприятность.

И все же, наплевав на осторожность и заветы Сайни, я начал медленно двигаться. Сперва нашел некую ямку, куда из положения лежа сбросил жидкий балласт (сорри за подробности) — и отполз от нее из чувства брезгливости. Затем тихохонько поднялся на четвереньки, осторожно отвел ветки от лица и попытался осмотреться.

Фиг его знает, почему мне так повезло. Но лучника я увидел, а он меня нет. Обряженный во что-то зеленое и мохнатое супостат сидел шагах в десяти-пятнадцати, в развилке дерева на высоте примерно в два человеческих роста, почти спиной ко мне с луком наизготовку и кого-то высматривал. Пожалуй, даже выцеливал: правая рука мягко пошла к уху, оттягивая тетиву с вложенной в нее уже знакомой стрелой, пышно оперенной белым. Стрелять ведь, гад, собирается! В кого-то из наших! А у меня даже банальной рогатки нету! Впрочем, тут под руку попалось что-то, могущее сойти за метательный снаряд: какой-то зеленый округлый плод размером с теннисный мяч, с кожистой и бугристой, как у авокадо, кожурой. Висел на плети колючей и ползучей "держи-ноги". Вдохновленный собственными подвигами во время предыдущих покушений, я тут же сорвал (не без труда) зеленый "апельсин" и швырнул его в стрелка. Меткость никогда не была моей отличительной чертой, а тут еще бросать пришлось с четверенек. Так что я, естественно, промазал. Плод ударился в ствол в полуметре от плеча лучника — и взорвался! Самым натуральным образом, с негромким хлопком и разлетом осколков. То есть семян. С десяток ударили в спину засаднику и, кажется, даже пробили его одежду. Он дернулся, выпустил стрелу и даже негромко вскрикнул. Через мгновение из лесу вылетел ответный "гостинец", угодивший в кибить лука. Потом, кажется, Лелек что-то крикнул на незнакомом языке. Стрелок торопливо спустился вниз. Причем выглядел он невероятно испуганным. Лелек, не показываясь, о чем-то спросил и, услышав торопливый ответ, объявил:

— Все выходим. Он говорит, их было трое. Так что всё, ежели не врет.

Крадучись, время от времени приникая к стволам, к пленному подошли все. Сайни и Дмиид с "секретными стрелялками" наизготовку (у Дмиида располосована щека, так что кровь обильно стекала и пачкала куртку; он непроизвольно пытался зажать порез плечом и болезненно морщился). Спецназовец с компактным, как игрушка, арбалетом. Бержи… Таким я его еще никогда не видел: всклокоченный, одежда изодрана, глаза горят безумным огнем, а в правой руке на отлете — окровавленный топорик на длинной ручке. Гном орудовал им еще на разборе завалов в общежитии, да так и прихватил с собой.

Потом я узнал, что на Бержи с дерева бросился один из сидевших в засаде, завязалась рукопашная, в которой гному приходилось совсем нелегко: он ведь все-таки был университетским профессором, пусть даже по кузнечному делу, а вовсе не воином. Да и весил едва ли не вдвое меньше противника. Выручили только накачанные в кузнице руки: Бержи ухватил ими, как клещами, врага за запястья и не давал нанести удар ножом. Они катались по траве, пока подоспевший спецназовец не всадил стрелу в бедро нападавшему. Тот, между прочим, от борьбы не отказался: отбросив от себя гнома, попытался метнуть нож в спецназовца, перезаряжавшего арбалет. Но тут Бержи хватил супостата топориком, чем, между прочим, спас арбалетчику жизнь. Спецназовец еще и ругался: мол, живьем надо было брать. Но гном совершенно обалдел от собственных ратных успехов, поэтому даже не стал вступать в пререкания, что было совершенно не в его характере.

Второго из засадной троицы прикончили Дмиид и Сайни. Причем в Дмиида тот успел выстрелить, оставив на память шрам от арбалетного болта через щеку. Дмиид ответил серией из своей волшебной стрелялки. Правда, попал только раз. Сайни, зашедший (вернее, заползший) в тыл вражескому арбалетчику экономил стрелы, но бил наверняка. У этих двоих еще хватило ума и задора поспорить, чей выстрел оказался решающим, ибо стрелы попали во врага практически одновременно.

Ну а третий "засадник" сейчас стоял перед нами и говорил что-то горячо, быстро и просительно.

Лелек бесцеремонно развернул его спиной к себе и удивленно присвистнул. Потом поднял глаза на развилку, откуда пленный свалился, и присвистнул еще удивленнее. Обвел остальных глазами и спросил:

— Чья работа?

Пришлось признаться.

Опуская подробности, скажу, что мне невероятно повезло. Потому что, как оказалось, Костлявая прошла в полушаге от меня.

Тот плод, которым я запустил во вражеского лучника, был последствием неудачного генетического эксперимента.

Обычная "держи-ноги" — это, ежели угодно, аналог колючей проволоки. А лет десять назад кому-то из местных генетиков (или как там правильно назвать здешних "повелителей растений"?) пришла в голову светлая мысль объединить ее с минным полем. Чтобы на колючих плетях еще и вырастали плоды, взрывающиеся при прикосновении. В качестве поражающего фактора были выбраны семена, которые ради такого дела сотворили очень прочными и вытянутыми — эдакие костяные стрелки, немного похожие на косточки хурмы. К несчастью (или к счастью — это как посмотреть), вырастить полноценные зеленые мины не удалось. Они получались нестабильными: держались на "боевом взводе" всего несколько часов, а потом взрывались самопроизвольно, от малейшего колебания, разбрасывая вокруг смертоносные семечки. Смертоносные не потому, что прошивали человека, как осколки Ф1. Вовсе нет — проникающая способность "деревянистой картечи" была совсем маленькой, только-только пробить одежду и кожу. Но жизненная сила семян была поистине убойной: они стремительно прорастали, в том числе в человеческом теле. Даже одно семечко причиняло жертве немалые страдания. А плененный лучник получил с дюжину. Он знал, чем это чревато, потому и готов был рассказать все, что мог, в обмен на спасения от мучительной смерти.

Поэтому мы и ехали на максимальной скорости к городу. Дмиид — за рулем, Сайни прямо в кузове допрашивал пленника (на случай, если спасти его не удастся или после весьма непростой операции по извлечению зародышей он долго не сможет говорить). А Бержи просвещал меня по поводу того, как мне повезло. Сразу после того, как стало ясно, что усовершенствованная "держи-ноги" не оправдала возложенных на нее надежд, эксперимент решено было прекратить. Но поздно — чертова трава сбежала из лабораторий. Немудрено: у кого-то хватило ума испытать ее в условиях реальной войны (поэтому пленник и был о ней осведомлен). А как остановить ее расползание по окрестным лесам, местные "боевые ботаники" еще не придумали. В районе военных действий, где травку пытались применять, зеленые насаждения на несколько лет были не просто опасны для любого двуногого — они остались почти совсем без четвероногих. Ибо семечки убивали всех подряд, от бурундучка до оленя. В итоге экологическое равновесие в пораженных местах нарушилось, опылять смертоносную ползучку стало некому, и она со временем вымерла. А вот как она оказалась недалеко от университета, Бержи не знал.

Но везение мое заключалось даже не в том, что я нашел свежевыросшую мину (возможно, одну на всю округу) и применил ее почти по назначению. Схвати я этот чертов аналог "бешеного огурца" получасом раньше — ничего бы не было. Я бы благополучно промазал по стрелку, он бы в лучшем случае не обратил внимания на столь незначительное событие, а в худшем — пальнул бы в ответ. Причем его ведь попадать в цель учили… А вот схвати я на полчаса позже — и "подарочек" взорвался бы у меня в руках, причем в непосредственной близости от лица. Могли бы и вовсе не спасти.

"Один из признаков того, что вы дурак — вам везет", пробормотал я в ответ на эти гипотетические жутики. По-хорошему, мне бы испугаться, хотя бы задним числом. Но, кажется, из-за событий минувших суток длиной в год что-то у меня на уровне чувств и даже инстинктов атрофировалось. Устал бояться, шарахаться и переживать. Ну, чуть не убили в очередной раз. Ну, чуть сам себя не убил по неведению. С кем не бывает, право слово?

* * *

Ни черта он толком не знал, этот горе-стрелок, которому так не повезло обзавестись потенциальной клумбой на спине. Допрос продолжался уже полчаса после прибытия в город. Сидели мы то ли в полицейском управлении, то ли в какой-то воинской части, откуда и выехал ранним утром пресловутый грузовик. Сайни задавал вопросы и переводил ответы, какой-то вояка это все конспектировал, а Бержи пытался соотнести услышанное с разложенными тут же на столе картами местности. Толку пока было не очень.

Перебросили нашего пленника со товарищи сюда всего три дня назад. Точнее, отправили раньше, а прибыл он за три дня до налета. Маршрута, по которому шли лесами, показать не мог: ни картографией, ни умением ориентироваться на местности не владел в нужном объеме. Так, солдафон, профессиональный убийца, не более. Отнюдь не элита вооруженных сил. Отряд вел сюда командир. На месте командование принял один из колдунов. Сколько всего было людей в лагере? Не знает точно, но человек пятнадцать вместе с колдунами. Колдунов? Тех трое. Точно трое. А бойцов в его отряде было пятеро. Двое отправились на "летающем чучеле" на город — и не вернулись.

Как строили "летающие чучела"? Он не знает, когда пришел, они уже стояли на поляне. Почему его и еще двоих оставили здесь? Дали приказ остаться — вот и остался. Ходили слухи, что их всех отсюда увезут по воздуху. Но только на город полетели две "птицы", а прилетела только одна. Был приказ остаться тройке и сторожить чужеземную "белую птицу", и если к ней кто-то из местных случайно забредет — убрать без шума. А тут нас наехало много, сразу всех убрать без шума не получилось бы. Вот они и решили дождаться, пока часть поедет обратно в город тем же путем, что приехали, и перехватить по дороге. Собирались всех перестрелять, не дав возможность позвать на помощь. Война есть война. Да вот не рассчитали сил, не знали, что мы такими прыткими окажемся.

Откуда взялась чужеземная "белая птица"? Когда он пришел, она уже тоже была, а расспрашивать о ней не велели — военная тайна. Чем меньше их знаешь, тем дольше живешь.

Все остальные улетели на "летающих чучелах"? Нет, не все, часть ушла пешком.

Были ли пленные после налета на город? Кажется, что-то такое говорили колдуны, но он не уверен. А его точно спасут? Он слышал, что эльфы могут приказывать растениям. Пусть прикажут этим семенам не прорастать. А то он видел, как один воин наступил на такую штуку, она в него выстрелила, и он превратился в живой куст. И очень кричал. Два дня кричал, пока не умер. Он так не хочет.

У парня явно начиналась истерика. Сайни, кажется, не понимал этого. А я точно знал, что еще минут пять — и толком ничего из пленника не выжмешь, будет трясущийся от страха студень. Поэтому встал, подошел к нему — и влепил пощечину. Благо, руки у допрашиваемого были привязаны к подлокотникам кресла — если так можно назвать это жутко неудобное деревянное сооружение из неошкуренных бревнышек. Но и спинка, и подлокотники наличествовали. В жизни не бил связанных людей, но сейчас особых эмоций не испытывал: мне нужна была информация, чтобы спасти Юльку.

Увы, сидящий передо мной товарищ был тренированным воином, поэтому сумел — даже в плачевном своем положении — среагировать. Дернул в последний момент головой, так что пощечина вышла смазанной. Я повторил попытку — более удачно. Потом, для верности, добавил еще. Попал по губам, разбил их в кровь. Похоже, во мне, наконец, проснулись эмоции: все же этот человек чуть больше часа назад убил моего товарища и хотел меня убить. И убил бы без зазрения совести, не повернись все иначе.

Сайни посмотрел на меня и изумлением и даже привстал, чтобы остановить.

— Я в порядке. Просто этот тип нам сейчас нужен способным говорить, а не выть испуганной собакой.

М-да, а Лелек, кажется, не зря переполошился. Я сейчас запросто могу слететь с катушек — того и гляди, брошусь на пленного с криками "Где Юлька, сволочь, куда вы ее дели?!". Я постарался взять себя в руки:

— Спроси у него, куда полетели и куда пошли все прочие.

— Я же уже спрашивал.

— А ты еще раз спроси, иначе сформулируй.

Сайни спросил. Даже карту взял со стола Бержи и ткнул под нос допрашиваемому. Тот всячески дал понять, что ничего в этих картинках не понимает.

"Что ты выпендриваешься, ты пальцем покажи", вспомнился мне старый анекдот про капитана советской подводной лодки. А, между прочим, это идея.

— Сайни, а пусть он пальцем в окно покажет. Или выведите его во двор, пусть увидит, где солнце. И покажет пальцем, куда именно полетели и куда именно пошли. На восток, запад, север или юг.

— А смысл?

— Дмиид, кажется, говорил, что от места, где маг снимал "слепок" для навешивания свойств этой самой вашей магии подобия на чучело, само чучело может пролететь две-три лимы. На каком расстоянии от города по прямой мы нашли самолет?

— Лим семь, — Бержи быстро прикинул по карте.

— Видать, у них колдун сильный или же магия ушла вперед по сравнению с теми временами, когда были получены сведения, которыми пользовался Дмиид. Пусть они подзарядили свое "чучело" и полетели на нем домой. Пусть могут пролететь даже вдвое большее расстояние. Все равно недалеко — с учетом того, как далеко от вашего города до из территорий. Я бы на их месте постарался лететь по прямой, чтобы максимально выиграть время и расстояние. Потом все равно придется снизиться — и дальше топать пешком. Если, конечно, у них не раскиданы по лесам базы с самолетами для магической дозаправки. Но в это я пока предпочитаю не верить.

Все, даже вояка-секретарь, уставились на меня с уважением. Мне, чего греха таить, было приятно. Хотя это всего лишь догадки, не более.

Эксперимент провели. И арестованный — который несколько воспрянул духом после того, как приглашенный эльф произвел с его спиной некоторые предварительные манипуляции — таки ткнул пальцем.

Бержи и Сайни переглянулись в каком-то обалдении.

— Ребята, что случилось?

— Или он врет, хотя это совершенно не в его интересах, — проговорил Сайни с расстановочкой, — или мы чего-то не знаем. Там нет никаких поселений — ни наших, ни "ихних". Там, за полосой лесов, вообще никто не живет. Это же Ничья земля.

— Ничья земля? — переспросил я. В моем мире так назывался один весьма талантливый, хотя и страшный "почти фантастический" роман — о жизни на территории, пережившей колоссальную экологическую катастрофу. — Это что ж, она не принадлежит ни одному из государств? А почему — никому не нужна?

— Она действительно никому не принадлежит. Но Ничьей она зовется по другим причинам. Ладно, идем под крышу, там подробнее поговорим, — предложил Бержи.

Поговорили. Гном, как мог, объяснил.

— Территория эта не принадлежит ни людям, ни… Ну, вот смотри. Земля, на которой стоит город — там люди хозяева. По крайней мере, до поры до времени. А, скажем, звери или даже растения — на правах то ли гостей, которых привечают, но не дают жить по их разумению, то ли незваных гостей, которых всячески стараются выжить. Как крыс из подвала. И все это знают — и люди, и крысы. Если это сад или огород, то там тоже человек хозяин, но часть своих хозяйских прав он отдал яблоням или капусте. В лесу человек как раз гость — и ведет себя соответственно.

— Там хозяин — природа, что ли? Все деревья, все звери?

— Бывает, что и так. Но редко. Обычно кто-то один. Тогда лес будет, например, березовым. Или волчьим — то есть даже елки будут расти так, как удобно волкам. А та земля — ничья. Нет на ней хозяина. Поэтому порядка нет, поэтому творятся там разные безобразия. После старой большой войны так вышло.

— Маги друг с другом воевали? — блеснул я начитанностью.

— А чьерт иво знаит, — вдруг выдал Бержи по-русски, со страшным акцентом, зато очень эмоционально. — Там, говорят, было несколько… ну, вроде университета нашего, но не совсем. Скорее, отдельных школ. Тогда каждый маг вокруг себя собирал учеников, сподвижников, да и просто людей, которых обещал защищать. Вроде как городки такие небольшие были, в которых многие волшбой занимались. И просто для себя, и по заказу какого-нибудь государя. Знатные вещи порой выдумывали. И над окрестными местами такой маг — глава школы — становился хозяином. Под себя его переделывал, вольно или невольно.

— И потом им стало тесно, и они передрались?

— Не знаю, — помотал головой Бержи. — И никто не знает. Ведь не сохранилось ни записей, ни свидетелей. Большой любви между такими магами не было, но и вражды особой тоже. К себе они редко кого не пускали, жили наособицу. Наезжали к ним, понятно, из других земель — товары подвозили, в ученики нанимались… Заранее было известно, когда в какую школу магическую караван пойдет. Вот пошел однажды такой — а школы и нет. Городок пустой стоит, словно в нем лет 20 никто не живет. В домах стекла повылетали, двери повываливались. Какие дома порушенные, какие целые. Но ни покойников, ни следов пожара или грабежа. Кое-где лесное зверье в этих развалинах живет. Вот именно живет, а не забегает за поживой. Тот караван назад ни с чем вернулся. Потом другой пошел, к другому городку — а там и вовсе пустое место, травой заросшее. Словно не жил тут никто и никогда. Забили, понятное дело, тревогу… В общем, так никто ничего и не знает — ни что там произошло тогда, ни что происходит сейчас. Слава про места те дурная. Пытались селиться крестьяне — ушли. Урожаев никаких, зверье какое-то чумное: прямо в дом ломится. Наши, из университета, ездили туда. Давно, правда. Я тех отчетов не читал. Но, наверное, они где-то есть.

— А велика она, эта Ничья земля?

— Наверное, велика. До самых северных морей. Нет ведь ни карт, ни границ четких. Где-то на востоке переходит она в обычный дикий лес. На западе упирается в Скальный берег.

— А это что?

— Ты когда нашу географию выучишь? — попытался пошутить Бержи, но тут же понял, что не до учебы мне сейчас. Смешался. Извинился. Продолжил. — Все побережье океана к северо-западу от нас состоит из здоровенных таких, крутых гранитных скал. И в это побережье с разгону бьет мощное течение. Под углом, понятное дело. Отворачивает и идет дальше на север. Поэтому у подножия скал вода круглый год пляшет свои бешеные танцы. Ни один корабль туда и близко не подойдет.

Он принялся чертить на листе бумаги карту материка. Выходило, что государство, в котором я имел честь пребывать, располагалось на юго-западе материка. Его противник, то есть нехорошая империя Смарис, — на востоке и северо-востоке, причем основная зона соприкосновения враждующих сил находилась от нашего городка в нескольких сотнях километров. Две державы отделял друг от друга естественный рубеж — старые, изъеденные временем горы, поросшие диким лесом. И богатые всякими полезными ископаемыми, в том числе — камушками, применяемыми в волшбе. В предгорьях с той и другой стороны гор располагались не только поселки, но и крупные города, и военные базы. Через горы, через леса и бегали друг другу "в гости" основные армии воюющих сторон. Четкой границы не было, равно как и четкого театра военных действий: изрезанная складками местность не позволяла развернуться массовым сражениям. К счастью.

А Ничья земля, которую Бержи изобразил очень условно, наступала с севера и на нашу державу (ее, как я, наконец-то, выяснил, называли Криимэ), и ее на противника. Теоретически, одна из сторон запросто могла каким-нибудь форсированным маршем пройти через Ничью землю и обрушиться с севера на врага.

"Пробовали, и неоднократно", неохотно сообщил гном. Судя по интонации, пробовали не только зловредные смарисяне. Не вышло ни разу. Местность не благоприятствовала быстрому продвижению: множество рек, ручьев и перелесков, порой переходящих в настоящие дебри. Так что колесный транспорт не пройдет. Плюс неведомые болезни, не смертельные, но весьма неприятные, когда один из отрядов почти в полном составе одолевает немилосердный зуд, а другой — жуткий понос. Какие уж тут боевые действия… И пища, запасенная в дорогу, начинает неизвестно почему портиться. Зачарованная от гнили начинает гнить, просто сушеную грызут какие-то жучки и червячки… Плюс — это уже, правда, из области слухов — местные племена, неведомо откуда взявшие и не брезговавшие людоедством. Короче, несколько неудачных экспедиций отучили стороны от использования Ничьих земель для переброски войск. Поэтому каждое из воюющих государств предпочло оградить себя от странной территории с помощью эдаких полос отчуждения. Криимэ, где растительная магия достигла немалых высот, высадил (высадила? высадило? не знаю, как склонять) леса повышенной непроходимости. Смарис просто оставили широкую полосу лесисто-болотистых пустошей, запретили своим дисциплинированным гражданам там не то что селиться, а даже бывать, и организовали регулярное патрулирование границ. Благо, земель хватало.

И вот теперь оказывается, что налетчики (до чего слово подходит к способу осуществления!) ушли именно в Ничью землю, причем по направлению, которое вовсе не способствовало скорейшему достижению территорий Смарис.

Дмиид, пользуясь служебным положением, привлек студиозусов к делу потрошения университетской библиотеки на предмет сведений об интересующих нас территориях. Причем я слышал, как он орал на хранителя знаний. Тот попытался было возражать: нужные сведения хранятся-де в специальном фонде, допуск к которым разрешен только для преподавателей, и то не всех. Так что студентов он не пустит. Дмиид не просто вышел из себя. Он снял с плеча свою стрелялку (с которой в последнее время вовсе не расставался, наплевав на режим секретности) и заявил, что "пристрелит старого крыса, если тот не понимает, о деле какой важности идет речь". Я, конечно, уверен, что угрозу маленький профессор в исполнение не привел бы. Но выглядел он до того страшно — лицо багровое, усы встопорщены, глаза лезут из орбит — что бедный библиотекарь молча отдал ключи и повернулся, чтобы уйти. Впрочем, и этот исход не устроил и. о. ректора:

— Куда? А помогать нам рыться в этих залежах кто будет?!

Сухонький старичок, привыкший к тишине и почтению (и действительно немного похожий на крысу — пожилую такую, спокойную, даже симпатичную), был не на шутку напуган, но попытался пробормотать что-то об отставке. Дмиид, уже несколько пришедший в себя, заявил, что университет, практически, находится на военном положении, так как на него было совершено дерзкое нападение, пострадали и студенты, и даже ректор. Поэтому любая отставка в это время будет расцениваться как дезертирство. Уж не знаю, что тут за кары грозили дезертирам, но библиотекарь сдался и пошел открывать спецхран. Впрочем, студенты под предводительством белокурой Хиллиэны пообещали, что будут очень осторожны с "бесценными источниками" и обязательно помогут навести порядок. Старик недоверчиво покачал головой, но, кажется, его чуток попустило.

Найти кое-что среди пыльных фолиантов, свитков и сложенных гармошкой грамот удалось, но не так много, как хотелось бы. (Еще спасибо, что поисковые заклинания имени меня-и-Дмиида работали.)

Изучение старых (вернее, древних) карт, которые, к счастью, нашлись в университетской библиотеке, породило гипотезу о том, что противник двигался в сторону долины большой реки. Именно в этих местах она делала широкую петлю, чтобы потом устремиться на северо-запад. То есть по ней достичь земель Смарис тоже было нельзя. Зато берега ее, как следовало из описаний чуть ли не доисторических, были сложены из невероятно плотного песка, который после разлива слеживался в прочную корку, выдерживающую вес "верблюда, груженого железом".

В хрониках университетской экспедиции, состоявшейся лет пятьдесят назад, это подтверждалось. Экспедиция, хотя и сильно потрепанная, дошла до реки. "Если бы у нас были повозки, мы бы могли двигаться дальше по ее побережью, располагавшему к таковому способу передвижения, ибо было гладким и ровным, и, будучи словно бы песчаным, легко держало человека, не давая ему проваливаться. Но увы, доставить тяжелые повозки до реки не представляется возможным, ибо на предыдущем отрезке нам пришлось неоднократно преодолевать болотистые равнины, а также леса, проходимые лишь пешим человеком. Ни повозка, ни верблюд под вьюком там не пройдет", — так писал тогдашний хронограф.

Выслушав все это, Бержи предложил гениальное в своей парадоксальности решение:

— Поедете на вилсипедах.

— ??

— Если правда, что там написано, то даже те, кто летят на этом твоем "сумалете", скоро сядут и дальше должны будут переть пехом. Да с пленными. Идти, скорей всего, будут к реке и потом вдоль реки — исходим из того, что других дорог там нет, а по бездорожью они, да с пленниками, вряд ли пройдут. А вы с "великами" сможете пройти, а то и проехать, по лесам и болотам (в конце концов, часть пути пронесете их на себе — справитесь). А потом получите возможность двигаться быстрее преследуемых.

— И что мы будем с ними делать, когда нагоним? — спросил я.

— А вот это уже не знаю, — жестко и грустно ответил Бержи. — Ты сам слышал, большую экспедицию официальную государство не пошлет. Так что действуете на свой страх и риск. Чем можем — поможем, как друзья. А что дальше будет — то никому не ведомо.

Мой Cannondale остался под обломками флигеля. Гном пообещал мне, что попытается его починить к моему возвращению (это он вроде как давал понять, что верит в нас). Пока же с него сняли мою старую велосипедную сумку, а нам предоставили два байка местного разлива. Причем уже с возможностью переключения передач. Передний переключатель был скопирован с продукции японской Shimano, а задний — исключительно местной разработки: крохотная серебристая фигурка гнома, закрепленная у задней втулки, руками перебрасывала цепь со звездочки на звездочку. Причем работала лучше и мягче японца!

Насколько я знал, все магические предметы тут время от времени требовали "подзарядки" от ближайшего носителя сознания, сиречь обученного колдуна. Бержи заверил меня, что фигурка способна проработать в автономном режиме несколько месяцев, после чего замрет. И даже описал признаки ослабления "заряда". Мол, как увидишь их, постарайся зафиксировать цепь в среднем положении, чтобы не пришлось ехать домой на пониженной передаче.

Любопытно, что никаких суставов или шарниров у гнома-переключателя не было. Он, если я правильно понял, состоял из некоего "волшебного вещества", меняющего структуру и форму. Нечто вроде наших "материалов с памятью", только сложнее.

Увы, индустрии велосипедного (да и любого другого) туризма здесь не было, поэтому в процессе сборов приходилось решать массу мелких вопросов: рюкзаки, палатка, котелки и прочее, прочее, прочее. Кое-чем удавалось разжиться у армейцев. В частности, набрали прорву пищевых концентратов. Они мне уже в глотку не лезли после первых месяцев заточения во флигеле, но другой еды, годной для длительных перевозок, здешняя пищевая промышленность предложить не могла. Дай местный бог, чтоб эта на Ничьих землях не подкачала.

Палатка меня не слишком порадовала — тяжелая, хотя, как потом оказалось, весьма комфортная: защищала и от дождя, и от холода, и от комаров. Дышала, то есть вентилировалась, лучше многих нашенских. Но форма — простая пирамидка с единственной стойкой посередине — была далека от совершенства. Вернусь — займусь (ну вот, теперь уже я сам себя убеждаю).

Проблем с проколами камер не предвиделось ввиду отсутствия последних. Золотистую паутину, заменявшую спицы, я бы не починил при всем желании. Впрочем, Бержи заявил, что она невероятно прочна и сделана с запасом. А вот резервную цепь и "малый кузнечный набор" для ее установки взять пришлось.

Наши снабженцы были нимало удивлены, когда я заказал им топор и пилу. Оказалось, в лес здесь принято ходить с большим тесаком вроде широкого мачете с лопатообразным концом. А топор с пилой считаются "цивилизованными" инструментами, прежде всего, строительными. Я на своем настоял и даже набросал эскиз складной лучковой пилы с полотном "волчий зуб" для разделки сырого дерева. Местные кулибины получили новый инструмент из другого мира, а мы — еще пару часов задержки.

Гора снаряжения все росла и росла. Навьючить его на велосипеды не без труда, но удалось — сумочки и багажники висели спереди и сзади, на раме и на руле… Сами велосипеды были сработаны на совесть и обещали выдержать. А вот выдержим ли мы… Между прочим, при самом удачном раскладе нам еще и возвращаться придется, причем вчетвером. Я рассчитывал в этом случае связать из великов "спарку", то есть расположить их рядом друг с другом и скрепить поперечинами. Когда-то о чем-то подобном слышал, но не применял на практике.

— Слушай, — спросил я вдруг посреди этих сборов. — А как мы со всем этим счастьем через лес пробираться будем? Через эту вашу замечательную травку "держи-ноги"? Она же "держи колеса"?

— А ты сам как думаешь? — Сайни смерил меня хитрым прищуром.

— Думаю, раз ты эту затею до сих пор не остановил, значит, есть какие-то обходные пути или очень секретные тропки, проходимые для колесного транспорта.

— Почти угадал. Конечно, сплошных, проходимых "от и до" тропок нет — мы ведь для того лес выращивали, чтобы от Ничьей земли наглухо отгородиться. А всякую тропу, какой бы запутанной и секретной она не была, рано или поздно разведают наши любезные недруги.

— Так, похоже, уже разведали, если так близко к городу подобрались, а вы ни сном ни духом.

— То-то и оно. И часть из них, если помнишь, ушла пешком. Вообще же в лесу есть звериные тропы и есть остатки системы старых дорог, которые раньше вели в те места, что теперь Ничьей землей стали. Строили дороги и тогда и сейчас на совесть, с землей договаривались, чтобы не зарастала.

— Договаривались — это как?

— Ну, если тебе понятнее, заклинания накладывали. Но суть именно в договоре — то есть воздействовали силой мысли, силой воли на структуру почвы под дорогой и вокруг нее, на растения в округе — так, что ни чужеродные семена, ни побеги на этой земле укорениться и вырасти в полноценное растение не смогут. Конечно, с тех пор много лет прошло, многое изменилось, но кое-что из старой системы действует. Раньше там спокойно две повозки, запряженных верблюдами, могли разминуться. А теперь, пожалуй, только "вилсипед" пройдет. Понятное дело, зарастать дороги начали с краев. Я больше скажу — когда лес высаживали, часть этих дорог порушить пришлось. Иначе толку от лесной загорожи не было бы. Но часть оставили. Да и наши патрули в ближние части леса захаживают и даже заезжают — вон как мы давеча на грузовике. Словом, в лесу есть некая паутинка оврагов, звериных троп, старых дорог и прочих проходимых мест, зная которые, мы и проберемся. Паутинка несплошная, местами придется продираться и даже прорубаться. Заодно посмотрим, как это они пробрались. Там ведь дороги тоже не для всякого проходимы. Понаставлено ловушек…

— А как же звери?

— А ловушки хитрые, на зверя не сработают.

— Так если у вас такие ловушки есть, чего ж вы ими просто город не окружили, без всяких лесов…

— Ты б еще предложил весь город магическим куполом накрыть, как твой флигель. Знаешь, во что вся эта магическая канитель обходится? Я даже не про деньги, я про затраты усилий. У нас колдунов не хватит. Ловушек там было с полсотни на всю сеть, в ключевых местах. Может, противники на них полсотни человек и положили, а только потом прошли. С них станется. Чего-чего, а людей беречь там не приучены — ни своих, ни чужих.

— Умеешь ты обрадовать.

— Мы с тобой идем детей выручать, — серьезно ответил Сайни. — И ты должен знать хотя бы о некоторых опасностях, которые нас ждут. И о врагах, с которыми предстоит… дело иметь.

— Экое ты иносказание применил. "Дело иметь", а не "сражаться". А какой из меня "сражун"?

— Я, между прочим, тоже сражаться с ними не намерен. Каким бы умелым воином не был, один против тысячи много не навоюешь. А там, куда мы идем, вряд ли меньше народу будет, даже если это и удаленный форпост. И тебя с собой беру вовсе не ради твоих скромных умений по части драки. Сам ведь учил, сам и знаю.

— А зачем берешь? Давай только по-честному. Я ведь запросто могу все дело завалить. Не учен по вашим лесам скрытно ходить и головы срубать нехорошим парням.

— Во-первых, беру ради твоей дочери. Ты для ее спасения сделаешь больше, чем чужой человек. Погоди перебивать. Во-вторых и в-главных, ради твоей удачи. Я много о ней думал. К нам попал, а не к ним. Бержи в лесу встретил, а не какого-нибудь тупого солдафона, который тебя бы в лучшем случае в тюрьму посадил, как шпиона, а в худшем — пристрелил бы для ясности. Думаешь, у нас таких не бывает? Еще как, — Сайни вздохнул. — Ну а этот твой финт с семенной коробочкой… Это какую ж удачу надо иметь, чтобы именно так дело повернуть — не только сам не нарвался, но еще сделал так, что их воин нам все по доброй воле рассказал. На нее, на удачу твою, и рассчитываю. Потому что иначе искать нам не переискать. По всему миру…

— Уж больно ненадежна основа…

— А другой нет. Между прочим, вся магия ненадежна. По сравнению, например, с вашей технологией, как ты ее описывал. Стандарты, машины… Хорошо живете. А у нас пошепчет маг, подумает над колесом — оно и закрутится. Или не закрутится, если он не то подумает. Или чего похуже произойдет. А вот живем…

Во время этой содержательной лекции Лелек не переставал паковать снаряжение. Навыков по этой части у него вроде и хватало, да вот с велосипедами дел он не имел. Так что несколько раз пришлось перепаковывать вьюки и перераспределять их на раме. И на спине. Ибо совсем без рюкзаков обойтись не удалось. Во-первых, место на багажниках кончилось. Во-вторых, Сайни настоял, что часть необходимого нужно нести на себе — на случай, если двухколесный друг потерпит аварию или его придется бросить. Поэтому же, кроме классического рюкзака (сшитого под моим чутким руководством) пришлось обзавестись чем-то вроде грузового пояса, а также "лифчиком" — жилетом с несколькими карманами на груди и по бокам.

Я рассчитывал, что Сайни обрядит нас в поросшие травой маскировочные одежки от местного спецназа. Но он сказал, что эти переносные клумбы требуют регулярного эльфийского пригляда. Поэтому мы экипировались в обычные комбинезоны болотно-пятнистого окраса. Каждый был снабжен смешным, но весьма практичным клапаном пониже спины, как аналогичные одежки времен моего детства.

Из оружия Сайни взял нагинату. Возможно, это чудо следовало называть гизармой или глефой — не силен я в этом деле. В общем, древко с насаженным на него продольно чуть изогнутым лезвием с полуторной заточкой, которым можно и рубить, и колоть. У места крепления лезвия к древку — небольшая овальная гарда. Общая длина этого чуда — больше двух метров. Приторочил он свое страшное оружие к раме острием вперед, причем заказал для этого Бержи какие-то хитрые зажимы, чтобы при необходимости быстро отстегнуть. При взгляде сбоку на его вооруженный тараном велосипед сразу возникли аналогии с постсоветскими дачниками, которые аналогичным образом перевозили тяпки и лопаты к месту добровольного приложения усилий. И со средневековым рыцарем. Примечательно, что надевать ножны на лезвие г-н Лелек первоначально отказался. Дескать, при встрече с противником того сразу можно будет проткнуть, не слезая с велика. Я невинно поинтересовался, что произойдет, ежели я буду ехать первым и внезапно заторможу. Сайни сперва ответил, что первым всегда будет ехать он. Потом немного подумал — и зачехлил свою ужасную протыкалку.

Еще он вооружился прорвой всякого рода клинков, в том числе метательных. Как в кино, честное слово — и к голеням пристегивал, и к предплечьям.

Для работы на дальних дистанциях он взял арбалет с двойной дугой. Я сперва подумал, что двухзарядный. Но нет, обычный, хотя весьма "хайтековский", с рычажным натягиванием тетивы и держалками для стрел на щечке приклада. Вот только две дуги, расположенные одна за другой и соединенные какими-то зажимами… Я немедленно поинтересовался: а) почему не "секретная стрелялка", а арбалет и б) почему такая необычная конструкция дуг.

— Ну, на первый вопрос ты и сам ответ знаешь. Стрелы для "стрелялки" (которую, с твоей легкой руки, Дмиид уже называет "ружжо") — принципиально невосполнимый в походных условиях боезапас. Расстрелял все — и дальше годится только в качестве дубинки. А болты можно и подбирать (если получится, конечно), и новые делать — хоть и с костяными наконечниками. И заменять чем-то более-менее подходящим. Из этой штуки при необходимости можно даже камешками пулять. А две дуги… Их можно рассоединить и использовать ослабленный вариант для охоты. Это одно применение. Второе — сам увидишь. Хотя лучше бы не пришлось.

Заинтриговав меня подобным образом, Сайни заявил, что готов.

В качестве прощального подарка Бержи преподнес мне крошечный (по здешним меркам, понятное дело) арбалет с пистолетной рукояткой. Несколько недель назад черт меня дернул описать ему пистолет — в противовес "ружжу", которое было довольно громоздким. Мол, неплохо было бы сделать оружие более компактное, пусть и менее мощное и дальнобойное. Все равно с учетом многозарядности оно бы давало стрелку некое преимущество в ближнем бою. Сообразив, что делаю, я прикусил язык. И о возможности создания местного аналога пистолета предпочел не спрашивать, надеясь, что тутошние технологии не позволят упрятать смертоносный механизм в небольшой объем. Но, видать, гном творчески переработал мою идею. Из полученного арбалетика вряд ли можно убить человека. А вот поохотиться на кроликов… Правда, я в жизни ни на кого не охотился, хотя и развлекался в наших с Юлькой велопоездках (ах, как давно это было) стрельбой из пневматического пистолетика по пивным банкам. Это, помнится, именовалось заграничным словом "плинкинг".

Так что вряд ли выйдет из меня Зверобой или, того хуже, Робин Гуд. Но все равно гному я был безмерно благодарен. А то обидно как-то — у Сайни есть дальнобойное оружие, а у меня нет.

Лелек, впрочем, тут же недовольно пробурчал, что неопытный воин, получив арбалет, тут же чувствует себя сильным и могучим. А нам это ни к чему, нам нужно быть незаметными, для чего полезно ощущать себя уязвимым и слабеньким. Ну прям словно Хайнлайна с Семеновой начитался. Я ему сказал, что знаком с подобным эффектом и на рожон лезть не буду.

Из дневника Юли

Примечание Дмитрия. Только не думайте, что она его каждый вечер прилежно писала, сидючи в плену. Эдак только в романах ХIX века бывает. Просто их в колледже учили специальной технике, дисциплинирующей мысли и память. Насколько я понял, механизм таков: помедитировал или там мантру-заклинание произнес, чтоб мозги на правильный лад настроить — проговорил про себя текст, который хочешь записать — мозг его накрепко запомнил. А потом, по свободе, сел, "считал" его из памяти и перенес на бумагу. Зачем на бумагу? А затем, что емкость такой "внутримозговой флешки" сравнительно невелика. А главное — к ней нельзя обращаться, как к обычной человеческой памяти. То есть "ага-вспомнил" эффекта не получится, придется все последовательно перечитывать. Но вот для дневника такая штука очень подходит. Я сам Юльку просил: "Научи". Она сказала, что не возьмется, потому что не может сказать, как ее саму этому научили. Думал же еще о том же Лиину или Дмиида попросить, но "потом, по свободе". Вот тебе и "потом"…

Пап, я крепко надеюсь, что ты это прочтешь. Потому что мы встретимся. Или ты меня найдешь, или я тебя. Лиина говорила, что я — талантливая. Знаешь, хочется ей верить. А если я талантливая, значит, обязательно придумаю, как выкрутиться и победить этих черных. Или убежать от них. Вместе с Дриком. Жаль, пап, что вы с ним так и не познакомились. Он бы тебе понравился. И здесь он меня поддерживает. Оказалось, что я — ужасная трусиха. Вслух я бы этого тебе, наверное, не сказала бы. А так — могу. Потом, нас учили, что волшебник должен быть до конца честным с собой, иначе он не сможет понимать и контролировать самого себя. А он — свой главный инструмент. Вот я и пытаюсь. А когда буду это записывать на бумагу, это буду уже как бы не совсем я. То есть, я, но прошлая, про которую пишет я, но будущая. Все, запуталась…

Так вот, я — трусиха. А Дрик — молодец, настоящий воин, хоть и не взрослый. Он говорит, что у него магические способности не очень, и хотя он больше меня учился, наверное, я его как маг сильнее. Не знаю, как это вообще можно проверить. Это только в книгах про Гарри Поттера всякие там магические поединки бывают. Тут, как я понял, силу мага оценивают по его каким-то достижениям, результатам. А у меня какие результаты могут быть? Учусь без году месяц.

Зато как воин Дрик меня по всем статьям обставит, несмотря на все мои успехи в нань-чунь и здешние тренировки.

Начну с начала — с того раннего-раннего утра, когда нас взяли в плен. В этот раз не я будила Дрика, а он меня. Мы по очереди брали на себя эту неприятную обязанность. Между прочим, этого сурка еще попробуй растолкай…

В это утро у нас запланирована была тренировка по стрельбе из лука и метанию огненных шариков. Дрик специальный держатель мишени раздобыл, в который стрелы втыкаются почти без стука. А то живущие под спортзалом студики жаловались, что им шум спать мешает. Между прочим, когда они что-то праздновали у себя, нам в спортзале тоже слышно было.

В общем, Дрик только-только раздал стрелы и мы выпустили по пробной серии. Он сказал, что у меня стало получаться куда лучше. Ну да, мимо щита ни разу не промазала. Правда, сам он почти все стрелы в центр мишени уложил. Лиина — она как раз вошла — сказала, чтоб он не зазнавался, потому что простейший фаербол пока выдувает с трудом, а уж с тем, чтобы им в цель попасть… И тут… Даже не знаю, как описать…Словно огрели меня гигантской подушкой. И не просто огрели, а на голове ее оставили, потому что звуков почти не слышно стало. В ушах шумит, как будто в речке перекупалась. А в глазах как будто дым с лиловым оттенком. И через этот дым вижу, как крыша словно раскрывается, и внутрь впрыгивают какие-то дядьки в черном. Причем вижу словно в замедленном кино. Потом меня приотпустило. Дядька на меня глаза поднял — и тут в него Дрик выстрелил. Я еще и понять ничего не смогла, а он сообразил, что это враги. Во второго выстрелил, только промазал. Ну, тут уж и я подключилась со своими огоньками. Да только не помогло это ни разу. Еще одного черного с ног смело, но тут здание тряхнуло так, что со стен все посыпалось. И меня с ног сбило. А дальше уже ничего не помню.

Очнулась связанной, глаза тоже завязаны. Чувствую, что руки к телу примотаны, что трусы мокрые. Испугалась жутко, но не закричала. Просто не смогла: язык, горло — все как не мое. Чувствую только, что то, на чем я лежу, покачивается и дрожит. Словно не то едем куда-то, не то летим.

 

Глава 11. Велорейд по тылам противника

Выбрались мы только на четвертый день после приснопамятного налета. По-моему, к этому времени о предстоящем марш-броске в городе знали не только все собаки, но и все крысы, мухи и самые сообразительные из инфузорий. Для маскировки нас — меня, Сайни, велосипеды и кучу снаряжения — забросили в кузов армейского грузовика, окружили крепкими плечами спецназовцев и повезли совсем не в том направлении, куда мы собирались ехать. Грузовик несколько часов выписывал петли по лесу, пока не остановился в некой точке. Как по мне, ничем не отличавшейся от многих других — просто прогалина, на удивление свободная от ползучих зарослей и прочих зеленых охранников. Милая такая травка, зелененькая…

— Руками не трогай, — предупредил меня Сайни. И очень вовремя, как оказалось. Трава способна была изрезать кожу не хуже бритвы, причем выделяла еще и какой-то едкий сок. Поэтому мы с величайшей осторожностью обошли полянку по краешку.

— И много у вас в лесах таких сюрпризов?

— Хватает. Это пробка.

— Какая пробка?

— За поляной начинается одна из тропинок, ведущих на Пустошь. Вот чтобы оттуда не вылез кто-нибудь нехороший, выход и заткнули пробкой. Нам еще встретятся подобные защитные сооружения, не переживай.

Спасибо, обнадежил.

— А как же зверье местное — олени там или кролики?

— Учатся обходить "не те" места.

— Читал, что животные чуют магию.

— Может, и чуют. Но в магические ловушки ловятся. Впрочем, как и в обычные, несмотря на то, что чуют железо. Вопрос мастерства охотника.

Похоже, моему спутнику судьба четвероногих, никак не виноватых в безобразиях, творимых "венцами природы", была безразлична. Не дорос еще этот мир до природоохранных мероприятий. Впрочем, воздух здешний был не в пример чище нашего, а из ручьев в пригородном лесочке можно было пить без опаски…

Не прошло и двух часов, как я познакомился еще с одним надежным стражем этих лесов. Или стражами? Ибо число их — легион, а имя им — комары. Нет, КОМАРЫ! Нет, КОМАРИЩИ!!

Мне случалось бывать и в Сибири, и на европейском Севере, но такого там не встречал. К счастью, "большие, как собака, рыжие и с подпалинами" кровососы остались придумкой товарищей Стругацких. Но мне и здешних шестиногих вампиров хватало. Размером от комнатной мухи до хорошего шершня, они и кусались соответственно. Лелек громко выругался, неловко спрыгнул с велосипеда (еще не до конца освоил эту техническую новинку) и вытащил из кармашка какой-то… артефакт, что ли, или амулет… В общем, брошку в виде перекрученного мотка серебристой проволоки, в котором при большой фантазии можно было углядеть контуры некоего насекомого. Чем-то там щелкнул — и гудящая туча тут же отхлынула.

— Не чешись. Проглоти это, — Сайни протянул мне на ладони лепешечку темно-коричневого губчатого вещества. На вкус — словно вата, сбрызнутая слабым грибным соусом. Две минуты максимум — зуд прошел, и опухоли спали. Понимают местные в медицине.

Сайни тем временем не торопился тронуться в путь — что-то там переукладывал, заново привязывал. В общем, правильно поступал — груз обмялся, утрясся, и его можно было уложить получше, раз уж все равно пришлось распаковывать вьюки. Но меня груз моего вела устраивал (может быть, сказался прошлый опыт велопоходов), так что перепаковываться было лениво. Поэтому я отвлекал Лелека разговорами.

— Эти кусачие твари — тоже творение ваших любителей природы? Дополнительная защита от диверсантов?

— Не совсем, — ответил Сайни с натугой. Он как раз пытался затянуть какой-то ремешок. Ремешок не затягивался. Подойдя чуть ближе, я обнаружил, что гномы доблестно скопировали одну из пряжек моего рюкзака, но пришили ее вверх ногами. Поэтому и работала она неправильно. Перешивать, понятное дело, мы не стали, просто перекрутили ремень и заново продернули длинный конец сквозь все три щели. Неэстетично, зато дешево, надежно и практично. Лелек подивился легкости, с которой теперь можно было затягивать сумку (представляю, что он про себя и про меня говорил, когда застегивал ее в первый раз) и продолжил насекомую тему.

— Эти твари здесь жили всегда. Точнее, с тех пор, как лес появился. Сами налетели или помог какой маг — уж не знаю. От города их отгоняют специальными устройствами. Вроде этого — он ткнул пальцем в брошку — только побольше. Здесь зона действия заканчивается. А я об этом забыл. Между прочим, охранники они — так себе. Разве что от случайно забредших разбойников, если таковые водятся там, на пустошах… Мы ведь, как отгородились, так и не знаем о том, что именно происходит на тех землях. А для нормального мага средней руки сделать такую защиту совсем просто. Эта штуковина просто сообщает всем окрестным комарам что-то вроде "я здесь самый большой и сильный комар, сюда не ходи, убью". Вот они и не идут.

— Забавно. А людей так же отпугивать нельзя?

— Можно. Но неудобно: действует ведь на всех людей, в том числе — на мага, который эту "пугалку" создает, а потом подзаряжает. Пытались такие ставить на пограничных крепостях. Точнее, на подходе к крепости, в безлюдной зоне — чтоб врага, который подходит, отпугнуть. Только человек ведь упрямее тупых комаров. Ему страшно — а он вперед лезет. Ему муторно — а он лезет. Его в бабочкин хоботок сворачивает от ужаса — а он все равно лезет. Опять же, наши любезные враги сами умеют такого страху нагнать — и на своих, и на чужих…

— А от хищников такую штуку сделать можно?

— А зачем? Видел, во сколько раз она больше комара? Представляешь, какой тяжелой она должна получиться, чтобы от волков спасать? А от медведей?

— То есть размер имеет значение? — увы, цитаты Сайни опознать не мог.

— Конечно. Волк же должен услышать "я самый большой волчище в округе". А для этого нужно быть большим.

— Врать не получится?

— Нет. Магия — вещь достаточно честная. Кстати, ты возьми второй амулет — и поехали. Не все же нам рядом ходить.

Поехали, причем сперва именно рядом, благо дорога позволяла. Странная, между прочим, была дорога. Не прямая, как стрела, и не настолько извилистая, чтобы испортить жизнь путешественнику, она неторопливо вилась между двух зеленых стен. Да-да, именно стен: кустарник и прочий подлесок подступали к ее границам вплотную, словно толпа, ожидающая проезда какой-нибудь поп-звезды в аэропорт. И как та же толпа, не переступали некую черту, проведенную бдительными стражами закона и порядка. Над дорогой переплетались ветки деревьев, густо сдобренные лианами или еще какими-то зелеными ползучками — никогда не был особо силен в прикладной ботанике. Но готов поспорить на что угодно, что сверху тропку разглядеть было затруднительно. Я сперва удивлялся, зачем такая предосторожность под небом, не знающим авиации. А потом вспомнил, как у Конан Дойла составляли карту Затерянного мира, забравшись на гигантское дерево с труднопроизносимым названием гингко.

Но любопытнее всего была сама дорога, то есть покрытие. Мы ехали по плотной травке, весьма густой, но невысокой. И к тому же весьма упругой. Я долго не мог понять, почему велик ведет себя так странно. Сперва списывал на непривычные шины местной выделки. Но вскоре понял, что не в них дело, слез с седла и потрогал (Вот она, сила любопытства! Останавливать, а потом разгонять велосипед, на который навьючено около 40 кило груза — то еще удовольствие.) Так вот, потрогал я эту травку. На ощупь — ну просто резина. Твердая, как автопокрышка от "МАЗа". И в то же время — явно живая, с листиками и даже крохотными цветочками, как у спорыша. Только цвет, как на мой землянский вкус, несколько пластмассовый.

Сайни, заметив, что я интересуюсь дорожным покрытием, тоже притормозил и недовольно на меня глянул. Не дожидаясь выволочки (справедливой, между прочим — нечего задерживать движение), я вскочил в седло и поднажал. Так что додумывать пришлось уже на ходу. Травка была явно волшебной выделки, значит, ее творцы решили, что для дороги она удобнее будет, чем, например, камень. Подумав немного (а кручение педалей очень способствует мыслительной деятельности), я признал их правоту. Наверное, сие растение достаточно сильно, чтобы не пускать на свою территорию конкурентов. Нечастое воздействие колес, копыт и иных движителей оно явно способно перенести без всякого вреда для себя. И никаких работ по профилактическому ремонту мостовой — в отличие от камня, асфальта или бетона, которые "съедаются" агрессивной окружающей средой. Потом я задал сам себе — чтобы не отвлекать Сайни — вопрос, почему местные не используют такую же травку в городе или его окрестностях. Тут ответа могло быть минимум два. Первый: травка годилась только для редко используемых дорог, а при частом попирании ее таки вытопчут. Второй, традиционный для всех подобных случаев: секрет утерян. Потом мне пришла в голову и третья версия: нашли более дешевый способ поддержания мостовых в состоянии проходимости.

Тут от мысленных экспериментов на тему дорожного строительства меня отвлекло одно милое обстоятельство. То ли я, задумавшись, стал крутить педали поленивее, то ли Сайни решил преподать мне урок и поднажал, но расстояние между нами увеличилось. И, кажется, по этой причине брошь-репеллент стала работать хуже. Отдельные представители крылатой сволочи стали прорываться сквозь защиту с явным намерением мной закусить. Вы когда-нибудь пробовали прихлопнуть комара, который уселся вам на спину, во время езды на велосипеде? Если нет — лучше и не пытайтесь. Кровопийцу все равно не достанете, а падение со своего двухколесного друга вам практически гарантировано.

В общем, я поднажал, летуны отстали, а Лелек был совершенно огорошен моим заявлением:

— Халтура этот твой отпугиватель.

Кажется, он даже обиделся и решил постоять за честь местной антикомариной промышленности. Ради этого даже сделал привал. Эксперименты все как один показали мою правоту. Когда Сайни удалялся метров на двести, жужжащая мерзость прорывалась сквозь мою защиту. Не полностью, к счастью — до десятка летунов в минуту. Но мне хватало. Причем, когда мы поменялись брошками, эффект был ровно тот же — Сайни не трогают совсем, а меня пытаются грызть. Лелек пробовал даже то ли колдовать или просто лазил в настройках этих аппаратиков, меняя интенсивность сигнала. Границы жужжащей тучи то приближалась, то отдалялась. Полностью спасти меня от ее пищевых притязаний так и не вышло. Что доставляло нам определенные неудобства. На марше я старался держаться поближе к спасительному напарнику, даже когда дорога суживалась до состояния чуть приметной стежки. А вот вынужденные походы в кустики… Когда температура позволяла, дополнительно укутывался в куртку и накомарник — благо, были захвачены еще из дому. Но она, дрянь такая, не всегда позволяла — днем пекло будь здоров, а вечера стояли душные. Но это потом, потом.

А пока…

А пока дорога кончилась, уткнувшись в здоровенный овраг с длинными и крутыми склонами, радость горнолыжника — если бы здесь был снег. Кстати, так и не узнал, бывает ли. Пришлось сползать по скользкой глине. Перемазались, как черти…

Из дневника Юли

Когда попыталась пошевелиться, тут же получила по голове чем-то мягким. Даже не больно. Но сразу же отрубилась.

Опять очнулась не знаю, через сколько времени. Чувствую, уже никуда не едем. Потом чувствую — хватают меня и несут куда-то. Аккуратно так несут, бережно. Ноги развязали, поставили. А только не держат меня ноженьки — то ли затекли от долгого пребывания связанными, то ли еще чего. Валюсь.

Меня подхватывают, аккуратно сажают — кажется, прямо на землю, потому что в попу впились какие-то бугры вроде корней. А под спиной оказалось что-то, подозрительно напоминающее древесный ствол. Лопатками чувствую и глубокие морщины коры, и выпуклости заросших сучков.

Чьи-то пальцы снимают с меня повязку. Сижу еще некоторое время, зажмурившись, потом медленно открываю глаза. Так и есть — лес вокруг. И незнакомые дядьки в черном. Те, на чердаке, насколько я запомнила, были в черных комбинезонах. Эти — просто в штанах и куртках, но цвет тот же самый — черный, но слегка матовый, словно застиранный.

Все, думаю, сейчас убивать будут. Или чего похуже. Пытать. Насиловать…

Паника зашевелилась внизу живота темным холодным комком. В последний момент ухватила себя за "внутреннюю шкирку" и буквально выволокла из этого состояния. Спасибо Лине за ее уроки. Попыталась мыслить логически: вряд ли меня стоило похищать и тащить черт-те куда, чтобы потом замучить. Слишком сложно. Значит, я им для чего-то нужна. "Для ритуального жертвоприношения, например", подсказало услужливое воображение, начитавшееся фантастики.

Но я на него шикнула, строго-настрого велев заткнуться до того момента, пока спросят. А что еще делать было?

Тем временем вперед выступил один черный дядька и заговорил, явно обращаясь ко мне.

— Мы приносим извинения принцессе за доставленные неудобства и некоторое недопонимание, но, клянусь, у нас не было другого выхода.

Говорил он с жутким акцентом: губы словно проволокой связаны, поэтому "а" превращается в "о", а "о" так и норовит стать "у". При этом еще гласные тянет, как финн: "прииноосиим". Ну хоть не тараторит, что-то понять можно было. Впрочем, тогда я гораздо больше среагировала не на манеру речи, а на сказанное, особенно на слово "принцесса". Говорить по-прежнему не могла — в горле словно поселился ком ваты, слегка смазанный клеем. Поэтому просто кивнула в знак того, что услышала. Черный заметил мои трудности и перекинулся несколькими словами с другим черным — в комбинезоне. Но тот ли это, что на чердак вламывался, или другой, я определить не смогла. Похоже, они спорили. В конце концов Комбинезон сдался, подошел ко мне и положил руки на горло. Я аж сжалась — думал, душить будет, и приготовилась хоть пнуть его связанными ногами в пах. Но он только коснулся пальцами кожи и что-то проговорил глухо и невнятно. По гортани пробежала толпа теплых мурашек, я сглотнула — и поняла, что теперь уже говорить могу.

— Кто вы такие и что вам от меня надо?

Умный вопрос, ничего не скажешь. Естественно, внятного ответа не получила. Можно сказать, вообще никакого.

— Я полагаю, у вас еще будет возможность получше узнать и понять нас, принцесса. Пока же хочу сказать, что вам мы не желаем зла.

Почему "принцесса"? Его лицо выражало эмоций не больше, чем кирпич. И цвет кожи вызывал именно строительные ассоциации — то ли красный, то ли темный, так сразу и не скажешь. Но, вроде бы, не глумился, не издевался. И "принцессу" считал подходящим к случаю обращением. Впрочем, мог просто языка не знать и использовал первое вежливо-уважительное…

— Почему принцесса? — я таки не удержалась.

— Потому что это — наиболее подобающее вашему случаю обращение, хотя оно и не отображает всей сути происходящего, — "понятно" объяснил собеседник. Ишь ведь как завернул! Акцент жуткий, но язык, кажется, знает хорошо.

— И что, раз я принцесса, вы должны мне повиноваться? Странная форма повиновения, — я решила не терять инициативу. Потому что терять мне особо больше нечего было.

— Повторю. Это обращение не отображает ситуации. Но более подходящего у нас нет. Пока же я прошу вас дать нам слово не пытаться причинить нам вред ни магическим, ни иным путем. Тогда мы сможем вас развязать. Да, еще дайте слово не пытаться бежать.

— А если я не дам?

— Нам предстоит довольно длительный переход, и вам придется проделать его в качестве груза. Это будет неудобно. К тому же затруднит и принятие пищи и воды, и противоположные процессы, — кажется, он не иронизировал, просто объяснял ситуацию. Вообще не уверена, что у этого типа могло быть чувство юмора. Какое чувство юмора у кирпича? Решено, так и буду его пока называть. Раз он, невежа, не представился. Сама себя уговариваю, поддерживаю шуточками, а по коже уже не мурашки, а бегемотики бегают. И в животе крысиное гнездо шевелится, наружу просится любым из двух доступных путей.

— Уверяю вас, выполнение этой просьбы пойдет на пользу всем. Серьезного вреда вы нам причинить не сможете, только мелкие неприятности. Детские шалости, за которые последуют наказания. Да и убегать никакого смысла нет. Вокруг опасные леса, до известных вам мест так далеко, что вы наверняка погибнете, прежде чем доберетесь туда.

— А если я просто совру?

— Совру? — кажется, он не понял.

— Да, совру, скажу неправду, дам слово, а потом его нарушу? — зачем я это спрашиваю, если можно просто соврать? Эх, любопытство сгубило рыжую кошку…

— Ах, это, — он, кажется, разочарован, словно ожидал от ребенка взрослого ответа, но получил что-то совсем дошколятское. — У нас есть способы прокон-тро-лировать, — еле выговорил, ишь ты! — выполнение клятвы.

Кирпич повернулся к Комбинезону и заговорил — наверное, переводил наш разговор. Комбинезон удивленно поднял брови, потом ухмыльнулся довольно, а то и злорадно, взглянул на меня и коснулся своей шеи пальцем.

Кажется, понятно. Я попыталась повращать головой, потереться щекой о плечо. Так и есть, на шее какая-то гадость. То ли ремешок, то ли веревка. Ошейник, короче говоря. Наверняка магический, как и положено в сказках и фентезюхах. Если выберусь отсюда, никогда больше не буду их читать. Лучше уж занудная реалистическая классика. Так, ладно, это потом, а сейчас надо попытаться воспользоваться теми скудными знаниями о подобных ситуациях, почерпнутыми из тех же сказок. Другого ведь источника нет.

— И какого же рода обещание вы от меня хотите услышать?

— Я же сказал, — кажется, Кирпич не любит повторять дважды, — обещание не пытаться причинить нам вред ни магическим, ни иным образом и не пытаться бежать. Чтобы вам было легче, я могу даже чуть пересмотреть условия. Скажем, не пытаться бежать, пока наш переход не закончится и мы не достигнем пункта назначения. — Он перевел Комбинезону, и оба они заухмылялись, словно сказанное было очень забавным. Между прочим, может быть. Если пункт назначения — тюрьма или, того хуже, какое-то ритуальное кладбище (воображение, цыц!), то убежать оттуда будет и впрямь затруднительно.

— Ладно, — я тщательно подбирала слова, что не так легко сделать на чужом языке, — я обещаю не причинять вам вреда ни магическим, не иным образом и не пытаться бежать, пока мы… пока ваш переход не закончится и вы не достигнете пункта назначения.

Колдун в комбинезоне поднял руку, — а что он колдун, я уже догадалась, — и ошейник потеплел и как-то завозился на моей шее. Ага, типа принял запись. Ну, принимай, дружок, принимай. На моем языке "бежать" означает не только "удирать". Так что я — надеюсь — оставила себе возможность улизнуть потихоньку, без спешки. А местоимение "вам" можно трактовать и как вежливое обращение к одному человеку, а не ко всем участникам этой группы. Хорошо хоть обещать не пришлось письменно, тогда было бы сложнее — "с большой буквы, с маленькой буквы". Опять же, что такое "вред"? Может, я их для их же пользы… В общем, еще повоюем. Ох, хотелось бы.

Тем временем колдун подошел и аккуратно снял с меня путы. Переворачивал мою тушку аккуратно, но все же пару раз приложил меня обо что-то твердое. Узлы не резал, а развязывал, причем, когда распутывал запястья и локти, несколько раз дернул так, что мне стало больно. Не удержавшись, я обозвала его "придурком". По-русски, конечно. Он, естественно, не понял, но эмоции уловил и скривился в ответ. Стал действовать осторожнее. По-моему, даже боялся, что я ему ботинком в ухо залеплю, потом что, когда ноги развязывал, держал голову на отлете. А, может, у него дальнозоркость просто. Не скрою, мысль съездить ему "маваши" [5]боковой маховый удар в каратэ
по роже у меня появилась — сам подсказал. Но я удержалась. Во-первых, глупо. Во-вторых, неизвестно, как бы он на это отреагировал. В-третьих, не хотелось вот так сразу проверять, что в ответ выкинет этот дурацкий ошейник. В-четвертых, из положения лежа, да еще с ногами, затекшими после нескольких часов связанной неподвижности, все равно хорошего удара не выйдет… В-пятых… Словом, остался дядя без маваши. Бедненький.

Я с наслаждением пошевелила освобожденным организмом, но вставать не торопилась. Боялась, что тут же свалюсь. Нечего демонстрировать врагу свою слабость. Он и так о ней осведомлен.

— Ну, если я принцесса, то где мой паж?

— Ах, мальчишка, который был взят вместе с вами? Он тут.

Дрика откуда-то приволокли, как куль. Обмотанный веревками, он напоминал скатанную в рулон ковровую дорожку. Кажется, с ним церемонились куда меньше, чем со мной. Здоровенный синячище во всю левую щеку, глаз заплыл, во рту какая-то тряпка…Тряпку тут же вынули — о чем, кажется, пожалели. Дрик тряхнул головой (зря — она явно не порадовалась такому обхождению, небось, ответила залпом боли, и он, бедняга поморщился), сверкнул целым глазом и выдал трескучую, хоть и с запинками, серию незнакомых мне слов. Впрочем, не сомневаюсь, что это были ругательства.

— Тебе придется подучить наш язык, — Кирпича, кажется, выходка Дрика не задела и даже не позабавила. — Ты слова неправильно связываешь. А вот то, что ты хоть что-то по-нашему понимаешь — это хорошо.

Дрик заткнулся и, кажется, понял, что свалял дурака. Знаешь язык — знай себе, а вот врагу об этом сообщать совсем не обязательно.

Опуская подробности, скажу, что Дрика, хоть и с трудом, но удалось уговорить на похожее обещание — не вредить, не убегать. Тем более, ошейник был и у него на шее. Не ремешок и не веревка, а, кажется, цепочка. Или не знаю, как это назвать — вроде браслета от часов или танковой гусеницы. Пластины, соединенные так, что гибкая полоска получается.

Он долго ерепенился и меня дурой называл, за то, что уже дала слово. Я не согласилась с подобным определением моих интеллектуальных способностей, давила на логику — даже на то, что мне его придется с ложечки кормить и до ветру водить. Вставляя русские слова (как смысловые, благо он чуть-чуть от меня набрался, так и эмоциональные, вроде "блин горелый") мне его таки удалось уломать. Ох, упрямы же эти мальчишки. Он плюнул и сердито выпалил слова клятвы.

— А теперь развяжите его. Мне понадобиться его помощь, чтобы переодеться и помыться, — тоном настоящей принцессы, избалованной и привыкшей повелевать, выдала я. Кажется, хотела их смутить. А смутился Дрик — покраснел до корней волос. Я и не думала, что он так умеет. Но, в конце концов, мне и правда нужно было помыться и переодеться. И в кустики сбегать. И ему, наверное, тоже. Раньше я почему-то думала, что к голому телу и его физиологическим проявлениям здесь относятся проще, чем у нас. Нудистов не встречала, но разговоры по этому поводу слыхала — без придыхания и подхихикивания, как в родной школе (вот по ней, к слову, ни капельки не тоскую).

С переодеванием, как оказалось, тут проблемы. Запасной одежки у похитителей не было, налегке шли. Так что пришлось прополоскать в ближайшем ручейке трусы, кое-как высушить штаны листиками (Дрик, жутко смущаясь, подсказал, какие именно лучше подойдут в качестве салфеток), помыть наиболее пострадавшие части тела на скорую руку да натянуть влажную одежду на голое. А трусы повесить на плечо сушиться, как аксельбант. За процедурой, кроме Дрика, наблюдал еще какой-то вояка из черных. Лыбился при этом самым противным образом. Я, правда, старалась все время поворачиваться к наблюдателю задним фасадом, а они, вроде бы, у всех одинаковы. Но мне все равно было неприятно, и я швырнула в него грязью. Попала, между прочим. Ошейник тут же дернулся, словно провели по шее мокрым горячим полотенцем. Но вояка намек понял и деликатно приотвернулся. Дрик пробормотал что-то вроде обещания "свернуть засранцу шею при первой возможности".

Подумав немного, я решила сыграть в пай-девочку и по возвращении сама подошла к Кирпичу.

— Послушайте, командир, тут такое дело…

Рассказала ему и про мытье, и про грязь. Он, кажется, был недоволен поведением подчиненного и уже хотел выписать ему наряд вне очереди (так, кажется, это называлось в нашей армии, папа рассказывал…). Наживать мне врага было ни к чему, поэтому я быстро перевела разговор в другое русло.

— А если бы он на меня набросился, чтобы… — я не знала, как на местном языке будет "изнасиловать".

— Наш солдат никогда бы себе этого не позволил.

— Ну я-то этого не знала бы. Может, он бы решил просто попугать меня или пошутить, — я старательно изображала дурочку. — И я бы вздумала защищаться. Это ведь тоже "причинять вред"? А если я случайно кому-то из вас на ногу наступлю или веткой поцарапаю, когда отпущу ее на тропе? Или чихну на кого-то, а он заболеет? Или… — воображение уже рисовало картины одна ужаснее другой, так что я и в самом деле струхнула. Хотя куда уж больше?

Озадачить собеседника мне удалось. Он подумал, посоветовался с колдуном — и они таки согласились изменить условия клятвы. На "не причинять вам осознанного вреда, способного серьезно навредить здоровью". Дрик выдал то же самое. "Серьезно навредить" — это как раз формулировочка для какого-нибудь суда. Подумав, я пришла к выводу, что судьей будет сам ошейник. Проверить придется, увы, на практике — не колдуна же расспрашивать. Хотя, если осторожно… Эх, не успела я прослушать курс по "изящной беседе с пользой для себя" — в школе его читали позже, для старших. Считалось, что такое мощное оружие нельзя давать в руки малолеткам. А то начнут из родителей, не столь образованных и умелых, конфетки выцыганивать…

В общем, приготовления окончились, построили нас всех в колонну по одному и дали команду "Марш". Дрик и я были в середине, причем между нами воткнули двух солдафонов — ясен бублик, чтобы не дать нам пообщаться. Сволочи! Впрочем, темп задали такой, что мне скоро стало совсем не до разговоров. Только бы не упасть. Через пару часов марша я уже вовсю спотыкалась. Долговязый белобрысый конвоир молча подхватывал меня — без всякого выражения на лице. Ни тебе сочувствия к бедной девочке, ни презрения к неумехе, которая по тропе не может пройти. Словно работу делал механическую. Все же разок-другой я пропахала носом землю — когда в какой-то овраг спускались. Между прочим, там и другие падали. И мой конвоир как-то тоже оскользнулся. А я его под локоток придержала. И, кажется, немало этим удивила.

Тропа давно кончилась, перли напрямик сквозь густой и царапучий подлесок. А на склоне оврага колонна превратилась едва ли не в цепь — каждый пытался съехать, где ему казалось удобнее. Была бы это группа нашенских туристов — и весь лес уже наполнился бы руганью. "Мать-мать-мать", по привычке откликнулось эхо". Все же мокрая глина, на которой растут колючие, не ухватишься, деревца — это удовольствие значительно ниже среднего. А черные упрямо сохраняли тишину.

Ну мне-то их уставы не указ. Поэтому я с удовольствием и без всякого притворства оглашала округу возгласами вроде "Ой, мама" и "Вот черт!". Когда на русском, а когда и на местном. Конвоир пытался было призвать меня к тишине — знаками. Но, во-первых, жестикулировать на скользком склоне — занятие то еще. Во-вторых, я в ответ набросилась на него, упоенно играя тупую блондинку:

— Чего "тихо"-то, чего тихо! Затащили меня черт знает куда, ни помыться, ни поесть, прем без дороги через колючки, так еще и молчи! Фиг тебе, болван черномазый!

Черномазым я его зря обозвала. Большинство ребят, которые меня волокли, были и впрямь смуглыми, как арабы. Но пара-тройка, в том числе и этот, могли похвастаться вполне европеоидной внешностью с примесью чуди белоглазой.

А отрываясь таким образом, я рисковала нарваться минимум на подзатыльник. Особенно за "болвана". Но обошлось. Кажется, солдат решил не обращать внимания на мои крики, тем более, услышать их было явно некому.

В итоге я а)выяснила, что на языке Криимэ конвой не знал ни слова и б) получила возможность хоть как-то общаться с Дриком. Он быстро понял мою задумку и тоже стал ругаться, спотыкаться и отвечать мне соответствующим тоном. Благо, спуск обещал затянуться надолго: по дну оврага мы шли все вниз и вниз. Ноги вязли в коричневой мокрой почве, то и дело приходилось обходить бочажки — а для этого сперва подниматься по склону, а потом опять скатываться вниз. Нам с Дриком еще ничего было, а вояки тащили вьюки, которые назвать рюкзаками язык не поворачивался. Какие-то свертки, увязанные веревками, и, как по мне, жутко неудобные. Широкие, шире плеч, тяжелые — поди с такими попетляй между стволов, каждый второй из которых так и норовит ухватить тебя то за одежду, то за ношу.

— Как ты думаешь, нас уже ищут?

— Искать-то, конечно, ищут, — попытался он меня обнадежить. — Только как нас тут найдешь? Лес вон какой здоровенный.

— Надо бы знак какой подать.

— Какой? Даже если лесной пожар устроить, его все равно никто не увидит. Да и мокро кругом.

— А каким-нибудь магическим способом?

— Каким?

— Не знаю, ты дольше меня учился.

— И я пока не знаю.

— А какого-нибудь вестника послать? Или наши — они не смогут нас найти с помощью магического сканирования?

— Ты еще яблочко с блюдечком вспомни! — в школе я, как папа и предсказывал, развлекала иногда Дрика и остальных сказками из нашего мира, не объясняя их происхождение. В основном, реакцией был хохот, но иногда слушатели "чухали потылыци" и говорили, что идея неплоха и стоит попробовать. Сейчас примерно то же проделал Дрик, из-за чего его шевелюра украсилась комочками глины и мелкими листочками.

— А над вестником стоит подумать. Птицу там послать… Вдруг мы с тобой осилим. Дело сложное, но выхода-то у нас нет. А пока буду ветки заламывать.

— Брось, уж ветки точно никто не найдет.

— Найдет, — сказал он мне с непонятной убежденностью. — Мой папа найдет. Он еще и не на такое способен. Да ты его знаешь.

— Я?

— Ну да. Он же вас с твоим папой все время охранял.

Я так и села на попу. Без посторонней помощи.

* * *

Да, кончилась прогулочка. Начались обещанные трудности. Шоб ты, Бержи, был жив-здоров три раза — "сможете пройти, часть пути пронесете вилсипеды на себе". Вот и получается, что велик уже который час едет на мне. А не я на нем. И до соплей жалко оставленного под обломками флигеля "Сандаля". Гномы, конечно, мастера великолепные, честь им и хвала, но ни алюминиевых сплавов, ни композитных материалов еще не придумали. Так что "вилсипед" их выделки потяжелее прообраза вышел килограмма на три-четыре. Пока ты на нем едешь, это не так чувствуется. А вот когда ты его тащишь…

А кроме велика, еще килограммов 40 груза. Причем двужильный Сайни, видя мои старания, с меня еще пяток снял. Если не всю десяточку. К этому времени я уже так вымотался, что на вежливые возражения сил не было, только кивнул благодарно. А что вы хотите? Два часа по скользкой глине, перемешанной с древесными обломками. Велосипед даже в поводу по этой каше не идет — колеса то вязнут, то останавливаются, наехав на невидимое сквозь толстый-толстый слой несъедобного шоколада препятствие. Хорошо, когда можно еще скакать с кочки на кочку. Хотя какое там "скакать" с эдаким грузом? Переступать тяжело, балансируя всеми двухколесными килограммами. Раз я таки сверзился с осклизлой лесины, да задницей в болото, причем пригрязился весьма неудачно — велик пришел сверху. Голень ободрал сквозь штанину, что в условиях нынешней антисанитарии не радовало. Причем ту же голень, что пострадала во время налета. И что ж так не везет-то?!

А местами кочек для скачек нет. Приходится просто топать "навпростець", волоча пудовые от налипшей грязи ноги и тяжело переставляя лисапед, как своеобразный посох — третья, она же четвертая точка опоры.

Плюс низко нависающие ветки, с которых мы благополучно собирали на одежду влагу, а также разных мелких ползучек — насекомых, пауков, улиток, слизней и даже мелких лягушек. Кусаться они не кусались (пока), что даже странно. Но щекотались, попав за шиворот, в рукава и вообще куда угодно.

Может, и проходила здесь когда-то тропа. Но уж очень "когда-то", так что принцип "здесь не дороги, а направления" моему спутнику был хорошо знаком. Именно по направлению мы и перли. А задавала его география местности. Желающие могли уйти в сторону. Всего-то делов — вскарабкаться на скользкий и липкий склон, густо поросший всякой непроходимой мерзостью и усыпанный опадом, перевалить через гребень — и очутиться ровно в таком же овраге. Может быть, он и окажется чуть посуше собрата. А может, наоборот. Честно говоря, пробовать не хотелось. Одной попытки хватило за глаза.

Думаю, скорость у нас была километра два в час, не более. А с учетом извивов и обходов, а то и возвратов… Эх, лучше не считать, одно расстройство получается.

Сайни уверял, что болотистая местность — это ненадолго. Мол, по карте низины здесь небольшие. То ли картографы в прошлом были халтурщиками, то ли с тех пор местная территория поднамокла, а только "ненадолго" это затянулось уже на день. И просвета не видно.

Там, где ветки плотно закрывали дно низины, казалось, будто идешь в погребе и что солнце здесь не бывало сроду. В этих местах стволы — и лежачие, и стоячие — обильно устилал мох густо-зеленого цвета, на ощупь напоминавший мокрую мочалку. И скользкий до безобразия. А кое-где деревья расступались, давая место лучам светила, и те выжимали из окружающего сырого безобразия густые и столь вонючие испарения, что слезу вышибало — тут тебе и тленье, и какие-то тропические цветочки, и классическая болотная вонь имени серого водорода… Та еще банька. Причем даже раздеться, чтобы дать какой-то отдых распаренному телу, было нельзя — некоторые здешние представители растительного царства жалили позлее крапивы, да и среди падающих с веток сюрпризов могли попасться весьма неприятные. Мне, например, встретилась сороконожка с челюстями такими, что впору гвозди выдирать. Правда, сразу пускать их в дело она не стала, а просто вцепилась всеми своими сорока коготками в ткань сумки на руле. Я попытался сбить ее щелбаном — не тут-то было. В ответ она клацнула своими жуткими жвалами, как кастаньетами. Ладно, покатайся, пока не надоест…

Вконец вымотавшись, я предложил челночить. То есть разгрузить велики и переносить груз частями. Спутника эта технология сперва позабавила, но попробовать он согласился. Скорость еще упала, а сказать, что особо легче жить стало, так нет.

Разводиться с костром на обед никакого желания не было, да и из чего и на чем его жечь в этой мокрети, костер-то? Поэтому пожевали все тот же сухой корм, запили каким-то соком из лианы (Сайни сказал, что там вода точно чистая, но, как по мне, отдавала она травой и подпорченным кокосом) — и двинули дальше. Причем овраг, дрянь такая, стал к востоку заворачивать. Нам туда не надо, но вверх по склону переть сейчас бы точно не получилось. А наши враги, небось, над всем этим удовольствием пролетели птичкой легкокрылой, не напрягаясь. И ведь даже не пожелаешь им сверзнуться с небес в здешние болота!

Ближе к вечеру, правда, стало посуше. То ли почва другая пошла, более склонная к впитыванию, то ли местность чуть поднялась. Ехать еще нельзя, но вести велики в поводу уже можно, пусть даже наворачивая на колеса килограммы грязи. Но хоть не пуды! Правда, колеса время от времени отказывались вращаться — когда комковатая почва, перемешанная с лесным мусором, плотно набивалась между перьями вилки и покрышкой. Приходилось останавливаться и прочищать — сперва подобранной палкой, а потом, махнув рукой на все, перстами.

Короче, к ужину мы были вымотанные, усталые и злые. Вышли, правда, на что-то, что можно было назвать поляной — за неимением других претендентов на это почетное звание. Словом, деревья здесь стояли пореже, и между ними можно было втиснуть палатку на относительно ровном месте. Особенно если забросать ямы и корни нарубленными ветками и не слишком привередничать.

Наверное, в доисторические времена по дну оврагу тек ручей, а то и небольшая речушка. Но сейчас она превратилась в цепочку сообщающихся луж, некоторые из которых вполне могли требовать называть себя озерами. Недалеко от нашей полянке был один такой водоем. С настолько топкими берегами, что, собственно, к воде подойти лучше и не пытаться. А ополоснуться после дня сплошных грязевых ванн очень хотелось. К счастью, неподалеку от места стоянки в воду рухнуло дерево. Кажется, не слишком давно, потому что на нем еще зеленели побеги. А может, и давно рухнуло, а потом уже зазеленело, превратив часть веток в корни. Словом, я решил, что его можно будет использовать в качестве мостков — и помыться, и воды набрать, если более-менее чистой окажется. Вскипятим с какими-то травками — и будет чай. Взял я котелок, топорик — прорубать дорогу, если понадобится, в том числе и на самом "мостике" — и пошел. Напрямки к лесине было не пройти — путь загораживал густо заросший кустарником и молодым березняком мысок. Пришлось двинуть в обход. Тут-то они меня и взяли в оборот.

Два мужика, грязных, заросших и оборванных. Наверное, они углядели меня первыми и успели подготовиться. Но подготовились плохо — потому что я заметил, как они выскочили из-за кустов и синхронно бросились ко мне. Нет бы подождать, пока я мимо пройду, и со спины…

В общем, не зря меня Сайни тренировал. Как я ни был выжат, а котелком навстречу левому запустил мгновенно и на полном автомате. Даже не посмотрев, попал ли, развернулся к правому — как раз, чтобы поймать на навершие топора выставленный в мою сторону нехороших размеров ножик. Дядя пер как мамонт — да и размеров был соответствующих — так что меня просто развернуло на месте, когда он пролетал мимо, озадаченный тем, что его штыковая атака провалилась. Но в развороте я таки успел перехватить топор и догнать противника противоположным концом топорища — просто на инерции удара, сработала вколоченная в меня техника. Целил в затылок, но промазал и угодил куда-то в район лопатки.

А навстречу мне уже поднимался первый, таки отведавший котелка, но не успокоившийся. Ну и харя — вся заросшая грязным диким волосом, изъеденная рытвинами, дремучая какая-то, а глаза горят совершенно звериной жаждой крови. Вести с ним дискуссии на тему "мужик, давай договоримся по-хорошему" желание пропало сразу. Тут бы уцелеть, тем более, что на отлете в левой лапе у нападающего был зажат даже не кинжал, а словно коготь или рог — металлический, но кривой, зазубренный и грязный. Как я это все рассмотрел — ума не приложу, потому что отшагнул вбок, неуклюже отмахиваясь топором.

Спасло меня, впрочем, не умение с координацией — да и какая координация после такого марш-броска по болотам — а местная скользкая почва. Мужик поскользнулся, и мой топор таки резанул по его кулаку с зажатым орудием убийства. Кулак разжался, нападающий окончательно потерял равновесие и буквально наткнулся лицом на мой левый цуки. Под костяшками хрупнуло, в плечо отдало болью, но плашмя топором по затылку я добавил. Вражина мешком рухнул к моим ногам.

Второй уже стоял рядом, да еще с корявой дубинкой, вывороченной из местной почвы. Только, чтобы подобраться ко мне на расстояние удара, дяде нужно было перешагнуть через лежащего товарища. На мгновение это его задержало, я отскочил со всей доступной мне прытью — и тут громила охнул и стал заваливаться набок. Прежде чем я осознал произошедшее, меня неведомой силой сбило с ног и швырнуло за какую-то корягу. Впрочем, имя силы я тут же выяснил: Сайни вспомнил о своих обязанностях телохранителя. Сделав мне знак молчать и не двигаться, он ужом — то есть быстро и бесшумно, что при его комплекции не так просто — отполз в сторону и принялся сканировать окружающее пространство. Причем из виду скрылся как раз за корягой. И я остался один на один со своими растрепанными нервами и ножичком первого из нападавших — похоже, он его так и не нашел, потому взялся за дубину и получил от Лелека в затылок метательный клинок. Теперь-то я рукоять мог рассмотреть. Равно как и потенциальное орудие убийства меня самого. Разглядывание этого здоровенного, с мое предплечье, лезвия, — неровного, ржавого, грубой ковки, с иззубренной кромкой — отнюдь не способствовало душевному равновесию. Как подумаю, что оно могло натворить с моими нежными потрохами… Тут еще и другие мысли зашевелились, столь же веселые. А что, если второй мужик, которого я приласкал по кумполу, очнется? А что, если Сайни наткнулся в лесу еще на десяток таких же горилл — и они его положили? Он, конечно, мужик крутой, но от шальной стрелы крутость еще никого не спасала. В общем, колотило меня не по-детски. Причем моральные страдания по поводу того, что я чью-то жизнь то ли пресек, то ли собирался, увы, не посещали. Не тяну я на святого. Даже на доброго христианина не тяну. Хотя червячок, конечно, шевелился, но, пожалуй, больше по привычке, от ума, а не от совести. На родине был бы еще страх, что придется отвечать перед органами правопорядка. А тут…

— Двое их всего было, — внезапно объявил Лелек, выныривая вовсе не с той стороны, откуда я его ждал. — Трофей, — он с усмешкой бросил на землю грязную торбу с лямками из кожаных ремней самой грубой выделки, кажется, даже со следами мяса.

— Сайни, — горло перехватило, я прочистил его и повторил, — Сайни, ты мне жизнь спас. Спасибо…

— Не стоит благодарности, ты бы и сам прекрасно справился. Вон как этого уложил, — без особого почтения он ткнул носком в тело громилы.

— А я его точно… того?

— Точно-точно, можешь не сомневаться, я в этих делах понимаю. Я думал было, что ты его просто оглушил, потому и со вторым разобрался без затей, — он наступил на затылок трупа, рывком вынул нож, вытер его об одежду покойника. Осмотрел, остался недоволен результатом и продолжил очистку пучком травы.

— Это тоже были наши враги? Как их… смаис?

— Смарис. Нет, это не они. Во всяком случае, не их солдаты, а то бы мы так легко не отделались. Это какие-то разбойники. Что меня удивляет.

— Почему? Ты же сам говорил о том, что комары отпугивают разбойников.

— Это так, к слову пришлось. Как по-твоему, чем разбойники занимаются?

— Как чем? Разбойничают. Грабят.

— Вот-вот. А кого грабить в этих местах?

— Ну, может, они живут здесь?

— А грабить ходят, как мы, за тридевять земель, через топи и ловушки?

— Может, им в другую сторону ближе?

— Да и в другой стороне быть особо нечему. И грабить, соответственно, некого.

— А может, это вообще не разбойники?

— А кто тогда?

— Браконьеры.

— Кто-кто?

— Ну, те, кто занимаются незаконной охотой.

— Да какие законы в такой глуши? Здесь любая охота законна — лови, кого хочешь, и будь готов, что кто-то захочет поймать тебя.

— Не понял…

— Чего не понять. Тут и медведи водятся, и прочие… зверушки.

— Ну тогда не просто охотники, а какие-нибудь собиратели редких растений. Или уж не знаю, чего можно найти в здешних лесах.

— И поэтому они без всяких слов на нас кинулись? Впрочем, давай посмотрим, что у них тут.

Он аккуратно распутал завязки торбы и высыпал ее содержимое на траву. Какие-то неопрятные куски мяса, то ли печеного, то ли просто обугленного, обернутые в увядшие листья. Точильный брусок, грязный, засаленный и неровный. Моток грубой веревки из растительных волокон. Что-то вроде капкана. Котелок. То ли туесок, то ли футляр из коры. Всяка мелочевка: небольшой ножик, клубок ниток (кажется, даже не ниток, а сухожилий) с торчащей иглой, которая при необходимости вполне могла заметить дротик, рыболовные крючки, довольно громоздкая местная разновидность зажигалки.

— Ага! — Сайни развернул сверточек из похожей на брезент ткани. — Знаешь, что это?

Я помотал головой.

— Вот это — он показал камешек с полкулака размером, оплетенный серебристыми проволочками — их амулет против комаров. Надо бы на тебе испытать, может, он будет лучше отпугивать… Вот это, — мне была предъявлена россыпь кристалликов размером с зернышко граната, только отливающих фиолетовой чернотой, — их же денежки, причем, насколько я могу судить, весьма немалая сумма. Твой флигелек купить бы хватило. А вот это, — мне на ладонь легла то ли брошка, то ли кокарда, — опознавательный знак офицера их армии. Не слишком высокого чина. За пользование чужим знаком полагается смертная казнь, так что таскать с собой такую штуку — дело рискованное. Но на тамошнем черном рынке его можно достаточно выгодно продать. Нарушители закона есть везде, а тем более — в империи. А под прикрытием офицерской бляхи можно много дел наворотить. Так что, думаю, разбойнички это, порешившие одного из имперских офицеров. Забежать так далеко, боясь возмездия, они вряд ли смогли бы. Значит, офицерики тут время от времени бывают. Раз есть те, кто на них охотится. Так что мы на верном пути. Ну что, пойдем? — вдруг спросил он.

— Куда?

— Как это "куда"? Куда ты шел, пока не встретился с этими красавцами. Мыться. И воды набрать.

Честно говоря, после внеплановой нагрузки шевелиться вообще не хотелось. А Сайни, кажеся, взбодрился. Так что я, кряхтя и охая, оторвал спину от коряги, а задницу от сырой земли (куда более сырой, чем хотелось бы) и поплелся следом за неугомонным Сержантом. Который, судя по его познаниям о противнике, тянул по меньшей мере на капитана. Тот вполне естественным жестом подхватил с травы трофейный котелок, По-моему, довольно увесистый, судя по толщине стенок.

Я вынужден был задержаться, обшаривая подлесок в поисках нашей кастрюльки. Она нашлась в зарослях местного аналога крапивы — листья совсем другие, а жжется точь-в-точь как наша. Пришлось, чертыхаясь, выдирать беглый сосуд оттуда с помощью корявой и не слишком чистой ветки (впрочем, тут все было не слишком чистое). Руки все равно обстрекал, но посудину добыл. Кажется, она почти не пострадала от столкновения с физиономией здешнего "работника ножа и топора". Только край слегка помялся. Ну и мыть ее, понятное дело, теперь придется.

Озерцо оказалось мелким и с таким илистым дном, что, вздумай мы там плескаться, мигом бы все перемутили. Поэтому сперва черпнули воды котелками, ополоснули их, набрали в один воды на варево, а из другого принялись друг другу сливать, стоя на твердой… нет, не земле, а коре дерева, служившего нам мостками. Полной чистоты добиться не удалось (одежду мы и не пытались стирать, даже высушить и выколотить вряд ли получится), но хоть первую грязь оттерли. Впрочем, тоже не очень. Я уж несколько дней как не брит, и в щетине наверняка осталось глины на горшочек средних размеров: пот-то с морды смахивать приходилось регулярно, а лапы все перепачканы. Сайни изо всех сил пытался вычистить свою бородку, но, кажется, тоже не преуспел. Она, правда, у него почти под цвет местных почв, так что особо не видно. В общем, как там у Горина с Рязановым: "Арапом быть перестал, но до русского тебе еще мыться и мыться".

— Сайни, — вдруг сказал я, — как-то я легко его убил. И почти ничего не чувствую…

— А должен? — то ли издевается, то ли вправду недоумевает.

— Ну я же человека убил…

— Врага, — жестко поправил он. — Врага, который на тебя напал. Впрочем, насколько я смог понять, убивал его вовсе не ты.

— А кто? — кажется, совесть моя обрадовалась возможности таки переложить грех на кого-то другого.

— Твое тело. Само. Есть такое понятие — "разум тела". Когда ты, например, на скользкой тропинке оступаешься, ты ведь не начинаешь думать "а что теперь делать?". Руки сами машут, ноги сами пляшут… Так и здесь. Лови! — он вдруг бросил мне скомканное полотенце, которым вытирал руки. Я поймал.

— Видишь? Для тебя, то есть для твоих рук и ног, отразить нападение было не многим сложнее, чем поймать тряпку. Ведь твое тело это уже помнит, умеет. Не без моего участия… Вот если бы ты прикидывал, как к ним ловчей подобраться, или если бы кого-то из них знал лично и решал, убивать или нет, то действовал бы твой разум. А так — одни отработанные привычки тела.

— Постой-постой. Ты тренировал меня как убийцу?

— Можно подумать, ты не знал. Знал прекрасно, что те движения, которые мы разучиваем, могут и покалечить, и убить. Только надеялся, что применять их никогда не придется, а уверенности они тебе добавят. Но вот, видишь, пришлось. И если бы не эти тренировки, возможно, ты лежал бы сейчас у того бревнышка, а эти двое копались бы в твоей сумке. Так что не бери дурного в голову.

Последней поговорке я лично научил напарника. Видя, что я еще колеблюсь, он добавил:

— Напоминаю: я все еще числюсь твоим телохранителем. То есть моя задача — максимально тебя обезопасить. Наши тренировки — это всего лишь часть моей работы по этой самой безопасности, — кажется, он таки начинал раздражаться по поводу моей "интеллигентской мягкотелости".

— А как ты понял, что нужно вмешаться? По шуму? — я поспешил сменить тему.

— Скорее, по его отсутствию. Ты ведь взял с собой топорик, и я все ждал, когда ты его пустишь в ход. А ты не стучишь и не стучишь, что мне показалось странным — вряд ли ты нашел бы проход сквозь поросль. Вот и пошел проверить.

— Как-то быстро…

— Наверное, быстро шел…

Все равно не складывалось, но мне уже было не очень интересно — усталость давала себя знать. Возбуждение схлынуло, и спать хотелось даже больше, чем есть. Даже не столько спать, сколько вытянуться и расслабиться. А еще ведь надо палатку ставить, переодеваться — не лезть же в спальный мешок эдаким чучелом.

— Слушай, я читал, что в бою время замедляется. А у меня не замедлилось, — и чего я так упрямо тянул этот разговор?

— Бывает, замедляется. Но не всегда. Раз у тебя этого не произошло, значит, не надо было. Ты и так справился, без перехода…

— А с этими что будем делать? — я махнул рукой в сторону тел.

— А что с ними делать? Оставим, лес свое заберет. Или ты их съесть хочешь? Так мясо старое, и, небось, с болезнями, — по-моему, он совсем не шутил.

— Как съесть?! Людей?

— А у вас это не принято?

— В цивилизованных странах — нет. У нас поедание людей — признак дикости. Только самые примитивные дикари на такое способны.

— У нас, в общем, тоже не принято. Но на войне вполне допустимо. Ведь теперь их тела — просто мясо, часть природы. Их можем съесть мы, могут съесть барсуки и лисы — какая разница? У нас с тобой пока припасов хватает, да и возиться с человечиной…

Кажется, он говорил со знанием дела.

— У вас ведь войны тоже есть, — на всякий случай уточнил Лелек.

— Есть.

— И что с убитыми делают?

— В землю закапывают, — кажется, мы повторяли известнейший диалог Тура Хейердала с каким-то полинезийцем-каннибалом. Поэтому я торопливо прервал эту сумасшедшую беседу:

— Только не говори мне, что это нерационально, и раз уже все равно убили, надо съесть. У нас все же к смерти несколько иное отношение.

— Ладно, не скажу, — пожал здоровенными плечами Сайни. — Конечно, если охота, можем попытаться их закопать. Но по мне, и так полежат. Все равно с утра мы отсюда уйдем, за ночь протухнуть не успеют. Разве что хищника какого запах приманить. Ну так, ежели закопаем, это все равно не поможет. А возиться неохота.

Да, пиетета перед смертью у него явно не было. Но возиться и мне было неохота. Как представил — начинать сейчас копать могилы в этой тяжеленной земле, да без лопаты… Махнул я рукой и пошел лагерем заниматься.

Из дневника Юли

Шлепали весь день до темноты. Я устала, промокла и сбила ноги. Да еще и озябла — в этот дурацкий овраг солнце, по-моему, никогда не заглядывало, зато сырости было хоть отбавляй — и под ногами, и на листьях. Поэтому, когда, наконец, объявили вечерний привал, я дала, наконец, волю слезам. Рыдала взахлеб, с чувством, со всхлипами и причитаниями "что ж мне теперь делать?", хлюпая носом и размазывая слезы по далеко не чистой мордахе. Понимала, что глупо, но поделать ничего не смогла. Даже у магов нервы не железные, а я не маг. Домой хочу, к папе! И даже к маме, совсем домой!!

Меня утешать явился не только Дрик, но и Кирпич. Которого, как оказалось, звали мла Терроссиф. "Мла" — это вроде вежливого обращения или чина, я не поняла. А от моего произношения он морщился (особенно когда я иногда — благо, папа не слышит — говорила "мля"). Ну и ладно, сам тоже не Цицерон.

По-моему, опыта обхождения с плачущими девочками у него не было совсем. И он решительно не знал, что делать. Приказать замолчать — так я не солдат. Стукнуть — еще громче выть буду. Он не придумал ничего лучшего, как сунуть мне в руки что-то, что с большой натяжкой можно было назвать бутербродом. Эдакий кусок лаваша, в который завернута начинка. Между прочим, бутерброд был большим и теплым, хотя огня наши похитители, насколько я видела, не разводили. Начинка на вкус — вроде мясного рагу. И, наверное, с каким-то спиртным внутри или еще с какой-то гадостью. В общем, съев, я согрелась.

Дрик тоже не слишком уверенно выглядел в роли утешителя. А когда он ляпнул "А что бы сказала Лиина, если бы тебя увидела?", я на него просто вызверилась. И заявила, что Лиина бы меня поддержала, а "вам, мужчинам, не понять".

Потом сняла кроссовки. М-да, ничего особо страшного, но ноги растерты — в сырой обуви немудрено, да и тесновата для меня стала обувка за те месяцы, что мы тут торчим. А завтра опять идти.

Мои ноги заинтересовали зрителей не меньше, чем мои слезы. Терросиф-Кирпич куда-то ломанулся и вернулся с баночкой мази. Хотел еще сам и смазать, но я его довольно вежливо послала. Дескать, доверяю эту важную работу своему пажу. Заодно ему ссадину на скуле смазала. Увы, лечить меня Лиина так толком и не научила, так что даже синяк я ему свести не смогла. Говорит, болеть стало меньше. Врет, наверное…

На ночь мне было выдано одеяло — уж не знаю, кого из вояк раздели — и я в него закуталась и улеглась на сырую подстилку из опавшей листвы. Сгребла ее побольше с окрестных мест, чтобы хоть не так холодно было. Сперва одна лежала, а потом вместе с Дриком, невзирая на все его смущения и вялые протесты. Дурачок, так же теплее! А у него одежка промокла не меньше, чем у меня. Опять же, так хоть пошептаться можно будет — эти черные козлы, кажется, поняли, что соблюдать информационную безопасность долго не получится.

— Дрик, а как ты думаешь, зачем мы им нужны? — зашептала я в самое ухо пащану.

— Думаю я напряженно, — он еще острить пытается! — а что толку? Никогда о таком не слыхал. Ясно только, что мы им нужны, особенно ты. Наверное, за твою сохранность кто-то из них, а то и все, головой отвечают. Так что это можно использовать при случае.

Практик, чтоб его. Мне в голову не пришло. Можно при случае влезть на дерево и пугнуть: "А ну, делайте, как я говорю, а то сейчас вниз головой сигану!" Интересно, и как поступать, если не сделают?

— Дрик, — вдруг спросила я, — а тебе страшно было убивать?

— Кого?

— Ну, того, в черном, на чердаке?

— А что тут страшного? Страшно было, когда они напали — это да. А так — выстрелил, да и все.

— А что ты потом чувствовал.

Он пожал плечами, что выглядело достаточно комично в положении лежа.

— Обрадовался, что попал.

— Так человека же убил…

— Врага, — жестко ответил он. — Врага, который пришел, чтобы убить меня.

— Так ведь тебя не убили.

— Ага, только в плен взяли и тащат неизвестно куда. По-моему, меня не убили случайно. Это ты им живой-здоровой нужна…Приинцессаа — очень похоже, хотя и шепотом, передразнил он.

— Но ведь убивать плохо, — сформулировала, называется…

— Кому плохо? — он приподнялся на локте, и холодный сырой воздух тут же хлынул под одеяло. — Если я бы всех их тогда перестрелял, ты бы сейчас не на земле в лесу лежала, а у себя в кроватке. Уроки бы учила, а не в болотах лазила. Это плохо?

Я представила себе эту картинку и вынуждена была признать, что хорошо. Более того, умом я понимала, что плата в несколько человеческих жизней за комфорт и покой — это вроде как слишком много. Но ничуть не жалко было мне этих неведомых людей, которые явились и украли меня. И еще неизвестно, что сделали с Лииной — она ведь с нами там была. Может быть, и убили. Я похолодела от этой мысли и подумала вдруг, что если действительно убили, то за нее я бы сама не прочь им головы поотрывать. Даже напряглась и кулаки сжала. Кажется, от Дрика это не ускользнуло.

— Ты чего? И вообще, чего вдруг про это спрашиваешь?

— Я ведь никогда никого не убивала. И не знаю, как это… И думаю…

— Думаешь, что не сможешь? Папа говорил, что трудно убить того, кого знаешь, с кем разговаривал, за столом сидел… А незнакомца — легко. Я вот того, на чердаке, завалил как мишень в тире. Рука просто сама тетиву отпустила… Потом подумал, что теперь меня за это точно убьют. Но и думать особо некогда было — скрутили, по голове дали… — он помолчал и вдруг добавил, — Ведь запросто могут и сейчас убить.

— Не будем мы тебя убивать, — вдруг раздалось откуда-то сбоку. — Я с интересом слушал ваш разговор, дети.

Черт! Эта скотина с кирпичной рожей, оказывается, подслушивала! Но как подкрался? Вокруг же ветки, листья, трава. Я вон ворочалась — и то хруст слышен был. А он, уже не скрываясь, подполз на четвереньках поближе и прошипел:

— К тебе, мальчик, у нас нет никаких, — он запнулся, поискал слово, — нехороших чувств. — Ты готовился стать воином, защищал свою госпожу, когда думал, что на вас напали враги. Сделал, что мог. Можно сказать, хорошо сделал. Но теперь ты знаешь, что мы вам не враги, поэтому не стоит пытаться нас убить. Мы жалеть тебя не будем. К тому же, напоминаю, ты дал клятву. Не советую пробовать, что будет, если попытаетесь ее нарушить.

Сквозь шепот интонации разобрать непросто, но мне показалось, что говорил он то ли злобно, то ли презрительно. Видать, достали мы его чем-то. Опять-таки, это многозначительное "ты", адресованное только Дрику.

Продолжать дискуссию в подобном окружении не было смысла, так что пришлось повернуться на бочок и попытаться уснуть.

Удалось довольно быстро, несмотря на сырость и прочие радости. Правда, к утру заработала полный нос соплей.

 

Глава 12. Эпоха географических открытий

— Стой!!!! — окрик прозвучал столь властно, что я сперва ударил по тормозам, а потом только начал думать. Естественно, велосипед тут же повело, удержать я его не сумел. Хорошо хоть соскочить успел и придержал машину за руль. Иначе впечаталась бы она всеми своими пятьюдесятью килограммами в ближайший ствол. А так — только на бок легла, извозив в грязи рюкзак и рукоять руля. По закону падающего бутерброда, внизу оказалась правая сторона, то есть та, где цепь и переключатели. Пострадай они — фиг знает, как чинить в этих замечательных условиях. К счастью, набитые битком переметные сумы сыграли роль защиты, так что обошлось.

Все это я додумывал, лежа рядышком с велосипедом и ожидая какой-нибудь пакости вроде стрелы в мягкое место. Сайни зря паниковать, а уж тем более, орать не станет. Обошлось без стрелы.

После приснопамятной встречи с лесными молодцами путешествие шло на удивление гладко. Наутро мы по моему настоянию выдерлись на гривку, разделяющую два оврага. По-моему, Лелек пошел на это, только чтобы утереть мне нос — мол, раз так настаиваешь на том, чтобы в гору переть — убедись, что зря. Однако наверху оказалась вполне проходимая территория. Не тропа, конечно, но проехать вполне можно. Лес лиственный, но вроде сосняка — в том смысле, что внизу ни густого подлеска, ни даже травы. Только многолетний сырой опад, под которым похрустывали сброшенные когда-то сучья. Пружинящая такая подстилка, вроде матраца. Ехать можно, хотя и медленно, как по мокрому песку. Да и траектория выходит весьма далекая не только от прямой, но от любой привычной по урокам математики линии. Однако все лучше, чем на себе тащить груз по оврагу.

Тихо так, благолепно. И стволы могучие, словно колонны в храме. Да еще кора гладкая и серая, как у буков на Южном Кавказе — ну полное впечатление каменных столбов. Ни ветерка, ни птичьего чириканья. Из всех звуков — только шелест и похрустывание под колесами. Разговаривать и вообще нарушать тишину не хотелось. Тем более, что нажимать на педали приходилось вполне по-взрослому. Тем неожиданнее была команда Сайни, бросившая меня на землю не хуже тумака.

— Вставай-вставай, только на месте оставайся.

— Что опять за гадость нам встретилась?

— Да обыкновенная в этих местах гадость. Гриб-колючка.

— Расскажи темному дикарю, что это.

Вместо рассказа Сайни с натугой выворотил из смеси земли и полуперепревших листьев здоровенный сук, тоже уже гнилой, источенный червями и древоточцами. Даже не сук, а, скорее, небольшое бревнышко, корявенькое и явно увесистое. Примерился, крутанул не только обеими руками, но и всем корпусом — и махом швырнул естественный снаряд вперед, аккурат туда, куда я так и не доехал. Рухнув с глухим шмяком, деревяха развалилась натрое. И в ту же секунду из земли навстречу ей рванулось белесое копье длиной в добрый метр и толщиной в два пальца. Да еще, вылетев на максимальную высоту, мгновенно отрастило боковые колючки, став похожим то ли на рыбью кость, то ли на гарпун. Постояло, покачалось, как колосок под ветром, и стало медленно втягиваться обратно в землю, убирая боковые крючья.

Кажется, мое высказывание по этому поводу не стоит публиковать в приличной литературе. Сайни понял без перевода.

— Согласен, довольно неприятное, но зато весьма своеобразное создание, — тоном университетского профессора выдал он. — Оно так кушает. Пройдет по тропке какое-нибудь животное — и готово дело. Лежит, бедное, поставляет питательные вещества. Наши ребята говорили, что колючка может даже птиц в полете бить, если низко летят, но я в это не верю. Все же грибом его не зря назвали. А грибы видеть не умеют. Вон, гляди, его основное тело.

Он долго тыкал пальцем куда-то вперед и влево, потом, отчаявшись, снял с багажника арбалет. Я думал, сейчас куда-то стрельнет, но вместо этого он только навел оружие, пристроив его на руль, и подозвал меня, чтобы я глянул вдоль линии прицеливания. Действительно, там, впереди, чуть ли не в ста метрах, виднелся над поверхностью листвяного холмика совершенно невзрачный бугор, вроде бы кожистый, зеленовато-бурый, размером не более баскетбольного мяча.

— И как ты его углядел?! — я все еще не мог прийти в себя.

— А я не его. Я следы его трапез.

Всего лишь с четвертой попытки я разглядел черепа каких-то животных — сперва один, а потом другой.

— Точно неизвестно, — продолжал лекцию Сайни — то ли он ест жертвы по-настоящему, то ли питается продуктами гниения плоти. Но кости каким-то образом исчезают. Иначе зверье живо бы научилось обходить места, усыпанные скелетами своих не столь удачных собратьев. Череп, как известно, самая прочная кость, поэтому и рассасывается дольше. Вон то — он ткнул в левую костяную коробочку — остатки лесного баранчика.

Присмотревшись, я увидел небольшие, чуть загнутые рожки. До настоящих бараньих им было далеко, а то бы сразу разглядел.

— А вон тот, справа, при жизни был шейни.

Шейни — это, как я уже знал, особый местный зверек, похожий на поджарого медведя примерно с овчарку величиной.

— Они никогда не будут ходить по одним и тем же тропам, даже к водопою. А уж умирать в одних и тех же местах… Конечно, их бы обоих мог задрать кто покрупнее — волк, медведь, пума…. Только черепа при этом целыми бы не остались. Мозг — он вкусный.

Все равно для меня оставалось загадкой, как это можно было ухватить одним взглядом, успеть сделать вывод, да еще команду дать. А как представил, что было бы, если бы Сайни помешкал или я бы не послушался — меня аж всего передернуло.

— Да, гостеприимный у вас лесочек, — брякнул я, чтобы скрыть мандраж.

— Ничего, научишься по нему ходить, — утешил меня спутник, — меня тоже долго натаскивали.

— Этот гриб — тоже страж спокойствия ваших границ, плод выдающегося развития науки?

— Нет, вполне дикая местная пакость. Возможно, ее и изобрел в старозабытые времена какой-нибудь сбрендивший маг из тех, что здесь жили. Но непохоже. Растет он только здесь и еще в приграничных лесах на востоке. Наши умники пытались его приспособить к оборонительным целям — было дело. Но не вышло ничего. В других местах жить не хочет.

"Эндемик", всплыло в памяти ученое слово из прошлого. Тоже мне, чудо природы, кандидат в Красную книгу!

— Хуже другое, — продолжал Сайни. Иногда эти твари живут колониями штук по тридцать. И у каждого своя территория шагов в двести в поперечнике, начиненная такими вот ловушками. Так что надо теперь очень аккуратно его обойти. Пусти меня вперед и топай ровно по моим следам.

— А если пристрелить этого, в центре?

— Новый вырастет, только и всего. А на смертоносных способностях местности никак не скажется, даже если ты тот мешок не просто стрелами издырявишь, а спалишь дотла. У нас ребята пробовали. Я ж говорю — это гриб. И под землей у него нити грибницы. Только прочные и очень шустрые.

Сайни посмотрел по сторонам — кажется, искал палку. Но, как назло, вокруг были только исполинские стволы с ветвями на вышине метров в десять. Овраг остался слева от нас, можно было бы туда сходить, срубить какой-нибудь стволик. Но Лелек сказал, что мы уже можем находиться в самой середине грибной территории, так что лучше не рисковать превратиться в шашлык. Поэтому он со вздохом отцепил от рамы свою нагинату и принялся ощупывать ею путь. Так по классике полагается по болотам ходить. "Известный прецендент, даже в кино отражен". Рукояточка была для этого случая явно коротковата. Тут бы метра три для спокойствия. Но делать было нечего.

Через некоторое время мы приспособились — Сайни шел впереди и проводил "разминирование", а я вел в поводу оба велосипеда. Что, между прочим, было занятием совсем не из легких.

Несколько раз из-под зачехленного острия нагинаты выстреливали смертоносные "побеги". Я каждый раз вздрагивал, более сдержанный Лелек только ругался сквозь зубы. Видать, и на его железные нервы это хождение по минному полю действовало.

Опытным путем мы установили, что сработавший "капкан" становится готов к атаке минут через пять. Но на полноценную проверку и использованием методов статистики не было ни сил, ни желания, поэтому предпочитали обходить обнаруженные опасные места. Встречались они крайне неравномерно — то два подряд на расстоянии трех шагов, а то метров двести ни одного. Сайни это, кажется, всерьез доставало — рисковал-то он куда поболе моего — поэтому он даже расчехлил лезвие и попытался рубануть выскочивший из листвы смертоносный побег. Срубить его оказалось отнюдь не легким делом — во-первых, гибкий (недаром джигитов тренировали на рубке лозы), а во-вторых, прочный до невероятия. Я облокотил велосипеды друг на друга и осторожно подобрал обрубок — гладкий и твердый на ощупь, почти как кость.

— Не трогал бы ты его, — сердито бросил через плечо Лелек, — мало ли какие соки на нем.

Я торопливо зашвырнул нездорово-белый прут подальше и вытер руки о штаны. Ни рукам, ни штанам это чистоты не прибавило. Зато велики чуть не рухнули. Я их торопливо подхватил — и подпрыгнул метра на полтора, чесслово.

Потому что в двух шагах от задней покрышки вильнувшего велика выстрелила вверх грибная "стрелка" — то ли Сайни ее не нащупал, то ли байк отошел чуть в строну от безопасного коридора. К счастью, она лишь оцарапала рюкзак. Но страху наделала. Это был единственный случай, но мне хватило, чтобы в очередной раз повторить про себя нехитрую истину о полной гарантии и страховом полисе.

Часа через два такого крадущегося прохода по лесу Сайни бросил "все" и уселся прямо на землю.

Я его понимал. Сам и испереживался за него, и устал волочь два велосипеда, у каждого которых к концу проходки словно образовался собственный шкодливый характер — так и норовили то свалиться, то уехать в сторону, то зацепиться колесом за торчащую сквозь опавшую листву деревяшку.

— Кажется, кончилось, — не дожидаясь моего вопроса, сказал Лелек. И почва здесь другая пошла, и лес другой. Видишь, подлесок появляется, травка. Не должен здесь гриб-колючка расти. На том и порешим, а то эдаким манером мы тут годами путешествовать будем.

Я не стал возражать и уселся рядом, прислонив оба велосипеда к стволу не слишком толстого дерева вроде клена, от корней которого тянулись вверх тонкие зелено-глянцевые побеги. Ровные, хоть стрелы из них делай, и нацеленные прямехонько в зенит. Благодаря им наши транспортные средства остались в вертикальном положении — так-то их все норовили завалить набок тяжеленные рюкзаки и торбы, а теперь ростки служили дополнительной опорой. Только отъезжать нужно аккуратно, чтобы не повредить спицы. Точнее, тот золотистый ажур, которым Бержи заменил обычное спицевое переплетение.

А Сайни посидел-посидел — и вдруг плавным змеиным движением потянул из ножен на бедре клинок. И сам подобрался, как кот перед прыжком.

"Опять какая-то дрянь намечается", успел подумать я, бестолково крутя головой по сторонам в поисках неведомой опасности. Знать бы еще, чего искать. Топорик-то у меня после приснопамятной встречи с разбойниками был за поясом. Точнее, на поясе, в импровизированной кобуре из веревочной петли (благо, чехол на лезвие соорудили еще в городе). Только кого рубить, от чего прятаться?

А Сайни с места прянул вперед, в заросли нежно-зеленой травки высотой по колено. И вынырнул из нее, сжимая в руках… гриб. Классический боровичок, как из детского мультика. Здоровенный, шляпка с ладонь. Охотник улыбался во все 32 зуба, борода встопорщилась вымпелом.

— Что, страшно? — по-моему, он радовался, как мальчишка, что сумел меня напугать. — Думал, небось, что в здешних лесах только всякая смертоносная гадость растет? Их там целая семейка. И смотри, не червивые, — Сайни продемонстрировал мне срез ножки, беленький, с едва заметной желтизной, как у плавленого сырка. — На ужин у нас грибная похлебка. А то твой концентрат уже в глотку не лезет.

Возражать по поводу притяжательного местоимения я не стал. Возможно, оно было вызвано тем, что стряпал по вечерам все больше я — как-то так сложилось, хотя никогда не считал себя любителем кулинарии. Но в этот раз готовкой занялся Лелек — видать, стих на него нашел. Тем более, что на прошлой стоянке он накопал в болотистой почве клубней какого-то растения вроде нашего стрелолиста, только листья фиолетовые и больше похожие на подорожник, набрал душистых травок, в одной из которых я не без удивления опознал мяту. А с дерева, под которым мы пристроили велосипеды, надергал то ли стручков, то ли свернувшихся в трубочку листьев. Мне почему-то пришла в голову мысль, что это могут быть гнезда каких-нибудь муравьев или гусениц, и я предпочел до истины не докапываться. Сказано — в котел, значит — в котел.

Ладно, не дают покуховарить, схожу хоть за дровами.

Сходил. Ради разнообразия — без приключений. Нашел сухую лесину, завалил и притащил в лагерь. Сайни одобрил — мол, горит жарко, а дыму почти не дает. Можно подумать, я по этому признаку отбирал. Для меня сухое — значит, дрова. Это только у Купера индейцы дереву чуть ли не генетический анализ делают, прежде чем в костер пустить. Чтоб дыма не было.

Впрочем, Бержи, дай ему местный бог здоровья, снабдил нас чудо-печуркой, которая и дров кушала куда меньше обычного костра, и воду кипятила быстрее, и в небо выпускала, кажется, только нагретый воздух. Во всяком случае, дымила так мало, что в сумерках и не видать. А ясным днем мы и не готовили — от греха подалее. В общем, видели бы эту печечку фирмы по производству снаряжения — обзавидовались бы.

И хотя стали на ужин раньше обычного, я не возражал. Натаскался, нанервничался…Можно и отдохнуть. Правда, ручейка поблизости не было. Воды во фляжки мы набрали загодя, еще утречком, из озерца в овраге. По моему настоянию, вскипятили, прежде чем заливать в емкости. Но часть ее выпили во время обеденного перекуса. Так что для похлебки Сайни снова принялся цедить сок из лиан. Муторная, между прочим, процедура оказалось — сок то бежал тонкой струйкой, то вовсе капал, как ни старался Лелек ускорить процесс, ковыряя ножом куски растения.

Я было думал пойти поискать воду, но мой спутник вполне резонно заметил, что вверх она не течет, а мы сейчас как раз между двух оврагов, которые, правда, разошлись в стороны. Далековато идти придется. А дождей в последние три-пять дней не было, поэтому шанс найти лужу невелик. Печально, учитывая то, что вымыться нам после глиняных ванн так толком и не удалось.

Впрочем, грибной отвар и прочие травки-листики напрочь перебили мерзкий привкус лиан, и хлебово вышло знатное. Жаль, хлеба к нему не было.

Незаметно сумерки сгустились до полной темноты. Тихо, тепло, комарье — и то не жужжит над ухом. В животе приятная тяжесть съеденных грибов. Ну чисто курорт или матрасный поход.

— Сайни, а мы их найдем? — вдруг глупо и совсем по-детски спросил я. Честное слово, не обиделся бы, если бы в ответ прозвучало "А я почем знаю?".

— Найдем, — очень уверенно и без паузы ответил Лелек.

— А ты почем знаешь?

— Знаю. Если угодно, чувствую. Я бы тебе мог сказать, что сомнения отпугивают удачу, что надо твердо идти к цели… Это все правда. Но я действительно уверен, что мы найдем детей, что с ними все будет хорошо. Иначе бы не предложил столь безумный план — идти вдвоем по этим бескрайним лесам, на одних догадках, даже не имея возможности поднять след…

— Сайни, а ты кто?

— Не понял? — он повернулся ко мне всем корпусом, и в свете угасающих угольков из печки его лицо казалось напряженным и каким-то… обиженным, что ли. Словно я, сам того не желая, задел больное.

— Не похож ты на обычного вояку. Знаешь много. Говоришь… как ученый или колдун. Да и другие воины тебя слушались не так, как прочих командиров, — я и объяснить толком свои ощущения не мог, тем более, на чужом языке, и не рад уже был, что вообще этот разговор завел. Атмосфера, видать, навеяла…

— Да-а, — протянул он. — Вам, пришельцам из другого мира, в проницательности не откажешь. По-моему, твоя дочь тоже что-то такое учуяла. Только, извини, не отвечу я тебе. Врать не хочу — хотя мог бы сказать, что ты и не знаешь, какими должны быть настоящие разведчики. Но не хочу — нам еще с тобой вместе идти и идти. А правда не сделает тебя счастливее. Может быть, потом как-нибудь. А пока спать пора. Извини, с этими грибами я вымотался, так что тебе первому дежурить. Как луна до той ветки дойдет, разбудишь меня. Тогда, может, "сторожок" поставлю.

Мы вечерами ставили "сторожок" — некий аналог сигнализации, которая охраняла палатку и небольшую зону вокруг нее (аккурат выйти ночью пописать). Точнее, ставил Сайни, потому что я напрочь не понимал принципа действия этой штуки. Равно как не знал, что должно произойти, если в охраняемый контур кто-то попытается вломиться. Пару раз Лелек охранную систему не задействовал вовсе (и тогда приходилось ночью дежурить, а днем зевать). Чем руководствовался мой спутник, принимая такое решение — не знаю. А такого, чтоб сперва дежурить, а потом "сторожок" ставить, и вовсе не было. Может, он какие-то силы своего организма использует, чтобы задействовать магический "звоночек", а сегодня вымотался?

Печку пришлось загасить, дабы не демаскировать лагерь. И остался я с топором в руке тупо пялиться в темноту и вслушиваться в тишину.

* * *

Мы вылетели на них лоб в лоб. Просто вывернули из-за кустов — и наткнулись. Я, следуя традиции, не успел ничего сообразить, а Сайни уже ринулся на первого. (Как он успел соскочить с велосипеда и отцепить свою протыкалку — не знаю). Второй, стало быть, пришелся на мою долю. И мне жутко не понравилось, как он поднимал руку. Причем в строну Сайни — возможно, меня просто не заметил, ведь ехали-то в колонну по одному. Настолько не понравилось, что я на супостата кинулся вместе с великом. Этот трюк я видел когда-то в американском сериале про полицейских на велосипедах. Удалось повторить. То есть уложить движущийся вел так, чтобы, проехав по земле, лежа на боку, сбить противника с ног колесом. Сбил. И услышав грохот над ухом, даже не удивился. Зато вцепился в вооруженную руку, как стая бультерьеров. Потому что в руке этой был зажат револьвер. Не наган и не смит-и-вессон, — все, что могу сказать. Я принялся его выворачивать, успев ногой придержать вторую руку противника. Фиг бы мне хоть что-то удалось в обычном партере: враг — а я почему-то нисколько не сомневался, что он враг — был и сильнее, и тяжелее меня.

Ничего, мне бы чуть продержаться, пока Сайни подоспеет.

Ага, щасс. Мельком бросив взгляд через плечо, я увидел, что он выплясывает со своим противником что-то фехтовально-танцевальное. И это, кажется, надолго. Черт, придется справляться самому.

Мы на секунду замерли, крепко сцепившись — все трое: он, я и велосипед. Перевернуть меня на спину и запинать он не мог — равно как и я не мог ничего с ним сделать, так как левая нога была основательно придавлена рамой. Но его вооруженная рука как раз попала между трубкой руля и "рогом", чем я не преминул воспользоваться — схватил револьвер за ствол и крутанул изо всех сил. Грохнуло еще раз. Но револьвер я таки выкрутил — и швырнул его подальше. В следующий миг, правда, подумал, что мог бы сам их воспользоваться. Но поздно. Приходится теперь рассчитывать на собственные силы. Даже нож не смогу вытащить — он на левом боку.

Противник резко дернулся, пытаясь вырваться. Я напрягся в ответ. Он боднул меня в лицо. Попал по скуле, так что из глаз брызнуло — то ли искры, то ли слезы. Со зла я тоже дернул головой вперед — и укусил его за нос. Сам от себя такого не ожидал. Он не ожидал еще больше, рванулся, освобождая пострадавшую часть тела — и приложился затылком о край руля. Я тут же вырвал правую руку и толкнул его в подбородок основанием ладони, чтобы он еще раз встретился с поименованной деталью транспортного средства. А потом добавил левой. А потом снова правой. Размахнуться, "лежа верхом" на велосипеде, не было никакой возможности, так что я не столько бил, сколько резко отталкивал от себя его голову. Он попытался отстраниться — и тут я врезал в горло. Случайно. Противник обмяк, и я, наконец, выбрался из его объятий — ровно настолько, чтобы можно было полновесно добавить в висок. Милосердие в тот миг и рядом со мной не стояло. Особенно после того, как я увидел, что другой рукой — той, которую я накрепко прижал своей ногой — мой "спарринг-партнер" пытался вытащить из ножен здоровенный клинок. И не смог, кажется, попортить мне шкурку именно потому, что клинок был слишком длинным, а свободу движений ему я ограничил. Выдравшись из-под велика, я, не вставая, откатился и добавил по голове еще и каблуком — уж больно испугался. И только потом глянул вокруг.

Блин, Сайни все еще сражается, и, кажется, ему совсем нелегко — противник наседает, с сумасшедшей скоростью размахивая саблей и кинжалом.

Лелек оборонялся, используя превосходство более длинного оружия — но и более тяжелого, так что атаковать он просто не успевал.

Я наступил локтем на что-то твердое. Скосил глаза — так и есть, револьвер. С трудом соображая, что делаю, поднял ствол и прицелился в того, с саблей. Фехтовальщики как раз стояли ко мне вполоборота метрах в шести. С трудом задержал сбитое дыхание (в груди будто поселился паровоз) — и нажал на спуск. Снова — в третий раз за пару минут — грохнуло, и только тогда я испугался: из незнакомого пистолета, да в таком состоянии, мог не просто промазать, но и Сайни задеть. Дуракам счастье: попал в кого надо. Он дернулся, замер на миг — и в ту же секунду из его затылка высунулось длинное и красное лезвие нагинаты.

Лелек рванул оружие на себя, словно стряхивая с него труп — и двинул ко мне.

— Что тут у нас? — он приподнял за кудри голову моего врага, который все еще лежал на велосипеде. — Так, живой, — Сайни тряхнул его и произнес какую-то фразу. Пленный поднял на него глаза — мутные, бессмысленные — и что-то ответил. Сайни снова спросил, получил краткий ответ — и тут мой противник умер. Я почему-то сразу понял, что именно умер, а не потерял сознание.

— Что с ним?

— Защита сработала. Следовало ожидать. Схвати мы его в полном сознании, он бы отвечать не стал даже под пыткой, — Сайни говорил ровно и слегка озабочено. — А так, на границе обморока, успел ответить на пару вопросов. Их так, — он поискал слово — программируют. Иногда. Если попал в плен и начал говорить — сразу срабатывает внутренняя команда, и мозг дает телу приказ умереть. Очень удобно — для командиров.

— Слушай, — я внимательно осматривал кусты, но знал, что толку от моего осматривания немного, — а нас сейчас не подстрелят?

— Их было только двое, — Сайни говорил с трудом, восстанавливая дыхание после рубки.

— Откуда знаешь?

— Да он и сказал. Я его спросил, сколько их и что они тут делают. Он ответил, что их двое и что они — заслон.

— Какой заслон? От чего заслон?

— От нас, я полагаю.

— То есть о нашем походе знали?

— Предполагали, что погоня будет.

— А откуда знали, что мы именно тут пройдем?

— А ты погляди, что там, за кустиками. Узнаешь?

Глазастый — уже рассмотрел. А меня, как всегда, нужно носом тыкать.

За кустиками стоял летательный аппарат. Вернее, чучело летательного аппарата, увеличенная копия "бомбардировщика", разрушившего мой бедный флигель. А так — все то же самое: плетеный и обмазанный смолой кузов (ну не фюзеляжем же его называть?), короткие крылья, причем две пары, как и положено биплану. И тоже сломанный — похоже, до этой полянки он дотянул на последнем издыхании, а садясь, повредил крыло о молодую поросль то ли орешника, то ли не орешника — ботаник из меня слабенький. На сломе виднелись знакомые камышинки.

— Между прочим, ты мне жизнь спас, — сказал подошедший Лелек. — Так что спасибо.

— Всегда пожалуйста, — буркнул я. — Надеюсь, мои услуги в этой области будут нужны не слишком часто.

— И не надейся.

Обнадежил. Шутник, так его и эдак.

— Кстати, что это за штуковина? Оружие из вашего мира? — он осторожно указал на револьвер, который я, оказывается, все еще сжимал в руке.

— Оно самое. И я, кажется, догадываюсь, откуда оно взялось.

— Из "самалета"?

— Из него. Помнишь покойника, которого нашли рядом с пилотом? Почти уверен, что убили его именно из этой штуки.

— Она по-прежнему работает?

— Сейчас посмотрю. Хотя не слишком хорошо в них разбираюсь.

Я действительно не оружейник, но револьвер, право слово, не такая сложная машинка. В барабане обнаружилось шесть ячеек. Из пяти стреляные гильзы подмигивали глазками промятых капсюлей. У шестой золотистое донце в центре было девственно гладким. С противоположного конца обнаружилось и тупое рыльце пули.

Что ж, один раз стрелял пилот, два раза — мой противник, один раз — я. Итого четыре. По крайней мере, разок должен были шмальнуть прошлые хозяева, разбираясь, как пистолет работает.

— Если у них не найдем запасных… стрел, то эта штука — бесполезный кусок металла, — выдал я вердикт. Зачем соврал — сам не знаю. Вроде бы от Сайни у меня секретов не было. Но я показал ему только гильзу и пояснил, как должен выглядеть, пользуясь языком моего детства, "гожий патрон".

Лелек кивнул, вернулся к месту схватки, сноровисто и без всякой брезгливости обшарил "моего" покойника. Патронов не нашел — то ли их не забрали из самолета, то ли пилот не возил с собой запас.

— Поищу еще в их лагере…Хотя я бы предпочел выбросить эту "штуку", — он выделил последнее слово интонацией, словно заменял ругательство вполне приличным эвфемизмом, — в болото поглубже. Ты и так принес в наш мир немало всякого, не надо усугублять.

Да, тут он меня удивил. Вроде вояка, должен бы радеть о вооружении своей стороны. Я не был уверен, что здесь сумеют изготовить хотя бы примитивный черный порох. После отсутствия электричества от местной природы можно было ожидать еще и не таких подвохов. Хотя… Привозные-то патроны сработали, и весьма эффективно. А если верить фантастам, огнестрельное оружие не действовало в мирах меча и магии. Видать, врут они, фантасты-то. Кто бы мог подумать? Впрочем, ребята ставили мысленные эксперименты по мере сил и возможностей, вводя "интересные для читателя" начальные и граничные условия. Мне ли их осуждать?

На всякий случай я спросил:

— А если ваши враги уже успели скопировать это оружие?

— Не похоже. Иначе ни за что не оставили бы столь ценную штуку в руках рядового солдатика. Думаю, он просто украл ее у водителя этого твоего "самалета". Решил, что и самому пригодится. Как видишь, ошибся. Не доводит ворованное до добра.

М-да, попадись мне в лесу под Киевом какой-нибудь инопланетный бластер, я бы, наверное, не взял на себя такую ответственность — швырнуть его в болото. Впрочем, кто меня знает, может, и взял бы.

— Да, ты на этот раз не переживаешь, что человека убил? — спросил Сайни, словно подкалывал меня безобидной шуточкой вроде "а ты галоши не забыл надеть"?

Между прочим, действительно не переживаю. Остатки адреналина после драки в крови зудят. Голова даже не то что ясной была во время боя, а словно бы отключилась и наблюдала со стороны, время от времени давая краткие подсказки — вроде возможности использовать руль в качестве рычага, чтобы кисть ломать.

— Да я ведь его и не убил. Только врезал по голове, чтоб он сознание потерял.

— Ну да, — ухмыльнулся Сайни, причем совсем не по-доброму, — только бил ты, небось, в полную силу, и не убил, скорее, случайно. Так?

Я вынужден был признать, что так. Хотя и не понимал, зачем он этот разговор завел.

— А второго-то? Ведь второго точно убить собирался?

Я подумал и ответил:

— Я не его убить собирался, а тебе помочь.

— Ага, понял разницу? Ты не человека убивал, ты товарища спасал.

— М-да. А чужая жизнь — это так, мелочи на пути спасения, — буркнул я. — Между прочим, убил его ты — я же видел, как лезвие шею проткнуло.

— Это еще вопрос, кто его убил — ты из своей иномирной пакости или я. Если тебе спокойнее считать, что без меня не обошлось бы — считай. Между прочим, он сам меня чуть не отправил к предкам, — Сайни показал свежий порез у ключицы. — Прекрасный был боец. И совершенно незнакомая мне школа, незнакомое оружие. Ладно, пошли посмотрим, как они тут жили.

Жили они тут неплохо. Под боком завалившегося набок "летающего корыта" устроили себе что-то вроде шалаша, причем уцелевшее крыло служило крышей. Жгли костры, охотились на мелкое зверье. В общем, коротали солдатские деньки, не слишком напрягаясь. Скорее всего, парочку оставили "на всякий случай" и дали приказ подождать дней десять-пятнадцать, а потом топать восвояси. Взлететь без магической подпитки аппарат все равно уже не мог — для этого требовалась близость настоящего самолета. Может быть, опоздай мы денька на два, и было бы все тихо-мирно.

— Сайни, но ведь то, что мы на них наткнулись…

— Да, это та самая твоя удача, о которой я говорил. Не вытащи ты меня тогда из оврага, мы бы шли совсем другим путем. А теперь по следу пойдем, как по ниточке. Никуда они от нас не денутся.

— Но раз заслон оставили, значит, ждали нас?

— Наверное, с ними неслабый маг с каким-никаким даром предвидения. В способность видеть грядущее у нас не шибко верят, особенно те, кто в университетах сидят. А я с такими штуками на войне встречался. Беда в том, что никогда заранее не известно, что и как произойдет. Полагаю, у мага этого только и было, что неясное предчувствие. Вот и оставил тут эту парочку. Угадал, как видишь. Еще немного — и прикончили бы нас. Счастье, что это были не настоящие лесные разведчики, а обычные вояки. Солдат же без дела, без поставленной задачи в раздолбая живо превращается. Иначе они бы не по полянке гуляли, нас дожидаючись, а в засаде сидели бы с луком наизготовку, — Сайни продемонстрировал мне вышеупомянутое оружие, вытащив его из-под стенки шалаша. И нашпиговали бы нас стрелами прежде, чем мы что-то успели бы сообразить. Но — Удача, — он явно произнес имя этой изменчивой богини с большой буквы.

Осмотр лагеря ничего существенного не дал. Из трофейного оружия и снаряжения нас мало что заинтересовало. Разве что Сайни отнес под крышу шалаша колюще-режущие предметы того типа, с которым махался. Дескать, если вернемся живы-здоровы, надо будет захватить и показать знатокам. Авось определят, откуда залетела столь агрессивная птица.

— Да, примерь-ка, — Лелек протянул мне трофейный жилет. К счастью, не с трупа снятый, а найденный в кабине-корзине.

Вроде бы нормальный жилет, кожаный, с какими-то металлическими вставками, с карманчиками в разных местах — то ли под багаж, то ли под дополнительные латные пластины. Тяжелый. Добротный.

Надел, походил. Тяжеловато, но и только.

— Поноси-поноси. Хотя бы с часок.

Я пожал плечами и пошел к велику. Использование его в качестве тарана не пошло на пользу переметной сумке: ее пропорол какой-то особо зловредный корень. Причем основательно так пропорол. Пришлось срочно разгружаться и зашиваться. Пока иголки нашел, пока загрузился… Сайни тем временем оттащил покойников подальше в кусты (по-моему, понял, что их присутствие действует мне на нервы). Еще раз переворошил их барахло — и решил все-таки взять кое-что из продуктов (например, закопченный с какими-то травками окорок то ли кабана, то ли тапира оказался бесподобен) и фляжку. Последней я по-настоящему обрадовался. Сухая дорога была куда приятнее оврага, но с водой тут был напряг, а везти ее — почти не в чем. Неподалеку же от места падения летательного аппарата как раз обнаружился маленький родничок с прозрачной, чуть коричневатой водой. Судя по вкусу — с примесью железа. Так что мы наполнили все возможные емкости, умылись, запили трофейные же галеты (точнее, высохшие до твердости дерева тонкие лепешки — радость стоматолога) — и двинулись дальше. До вечера еще часа два можно было крутить педали.

— Ну и как ощущение? — спросил меня Сайни на вечернем привале.

— Это ты про жилет? Да нормально, тяжелый только и жаркий.

— И все?

— Ну, спина побаливает, — неуверенно ответил я. — Так это, наверное, из-за рюкзака.

— А настроение?

— Кислое, — признался я, подумав.

— И в чем кислота? — не унимался Сайни.

Я принялся тщательно анализировать собственные ощущения, понимая, что Лелек просто так приставать не будет.

— Не знаю. Вроде виноват в чем-то. Или сделал что-то неловко, и стыдно теперь.

— Вот! — он многозначительно поднял палец. — А дело-то все в жилеточке. Она так сшита, что особым образом давит на шею, на плечи, заставляя их заворачиваться вперед. А согнутая, виноватая поза вызывает и ощущения виноватости и подчиненности. Они — большие мастера по части подобных штучек. Тут и магии никакой не надо, только покрой одежды или обуви да строгий приказ ее носить. И готово дело — солдат уже в нужном состоянии. Ни тебе мыслей о бунте, ни разговоров о собственном достоинстве. Думаешь, зря эти двое свои жилетки поснимали? В присутствии командира им за такое влетело бы. А так — свободы решили вдохнуть.

— Ты хочешь сказать, что их солдаты об этом знают и все равно носят?!

— За подобные разговоры в частях можно запросто угодить в штрафники и отправиться на военные рудники. Но наверняка поговаривают… Другое дело, что не все верят. Но, видишь ли, можно не знать, но чувствовать… В какой-то мере мне даже жалко этих ребят. До тех пор, пока они не пытаются меня убить…. Так что сними эту дрянь, — сказал Сайни уже совсем другим тоном — да зашвырни подальше. Редкая гадость.

— Редкая, — согласился я, с удовольствием избавляясь от пакостной жилетки. Терпеть не могу принуждения и промывания мозгов — во всех видах, хоть с помощью телевизора, хоть портняжного искусства. Впрочем, я еще и не люблю, когда природу загрязняют всяким мусором. Поэтому пришлось попотеть, закапывая "бесовскую одежду". Лелек крякнул, но ничего не сказал.

Из дневника Юли

Они выскочили на нас из темноты — из-за границы неровного круга, освещенного уже угасающими кострами. Уж не знаю, кем были эти звери — может, резко похудевшими барсуками, может, какими-то длинноногими мангустами. Но уж точно не собаками. Хотя повадка была самая собачья — нападать стаей. На часового шагах в пяти от меня кинулись сразу трое тварей, свалили на землю, метя клыками в горло. Но тот успел крикнуть, подымая тревогу, и даже лежа отбивался от агрессоров почти бесполезным в ближнем бою арбалетом. Ему на помощь бросились другие вояки — а в них полетели стрелы. Одна из них пропахала землю и остановилась рядом со мной, и оказалось, что у нее наконечник костяной. Возможно, поэтому неведомые стрелки сумели завалить только одного солдата: их черные куртки неплохо работали доспехами.

Вокруг звучали команды на непонятном языке. Кто-то рванул ко мне — наверное, прикрывать от обстрела. В темноту засвистели арбалетные болты — простые и зажигательные, оставляющие в воздухе дымные полосы, резко пахнущие химической дрянью вроде спичечных головок.

И тут нападающие пошли на приступ лагеря. В неверном свете костров я успела разглядеть, что все они были закутаны в шкуры и потрясали то ли кривыми палицами, то ли деревянными топорами с костяными вставками. И щитами. Вот этими щитами они весьма успешно ловили мечи и прочее холодное оружие "черных" (как же их называть, не "нашими" же?). Лезвия вязли в дереве, после чего "шкурники" пытались обезоружить "чернокурточников". Да и больше их было, нападающих-то.

У меня мелькнула мысль улизнуть по-тихому. Правда, рядом ошивался мой спасатель-охранник. Додумать я не успела: на него как раз бросились двое в шкурах. Одного он удачно проткнул коротким копьем, но выдернуть его не успел и сцепился со вторым. Оба покатились по земле. И тут подоспел третий "шкурник", причем попытался огреть меня по голове своей дубиной! Двигался он на редкость неуклюже, так что от удара я ушла без труда. Но сам факт! Не колеблясь больше, я зачерпнула огня из ближайшего костра и швырнула свои коронные шарики в рожу нахалу, выкрикнув словечко, которое приличной девочке и знать-то не полагается. Но не до приличий было. А этому меня еще Олег Николаевич учил. Ну, не меня, мальчишек на тренировке, а я подслушала. Они как раз защиту от ножа проходили и резво друг другу выкручивали руки с резиновыми клинками. А ОлНик им и выдал:

— Это вы сейчас такие храбрые. А если в подворотне вам покажут обычный гвоздь, сразу душа пойдет в пятки, а коленки станут мокрыми. Так вот, не дожидаясь этого, хлопните себя руками по коленкам и скажите…(Вот то самое слово). Ступор пройдет.

Хлопать я себя не стала: руки были заняты заклинанием. А слово подействовало — ступор если не прошел, то отступил. Появился даже эдакий боевой задор. Да, угасающий костерок — это не лабораторный "примус": пламени поменьше, оно неравномерное, рваное какое-то, и температура не та. Так что попортить гаду фейс толком не получилось — только подпалила грязную нечесаную бороду и не менее грязную и нечесаную шкуру. Но хватило — он взвыл, схватился руками за физиономию, подставив бок. Куда я тут же, подскочив, ввернула йоко-гири [7]боковой "тычковый" удар ногой в каратэ
. Со всей дури. Дядя охнул и завалился на бок, хватая ртом воздух, как рыба. "Будет знать, как кидаться на великих археологов".

Оглянувшись, я поняла, что дело кислое. Мой несостоявшийся охранник валялся в обнимку со своим противником. Кажется, оба мертвы. Нормальной обороны лагеря не было, несколько бестолковых свалок, между которыми носились с рычанием псевдопсы. Вот на них я и решила сосредоточиться. Пара костров еще горела, остальные расхлестали и растоптали дерущиеся, в том числе — пытаясь нанести друг другу ущерб с помощью горящих головешек. А с дровами на стоянке было неважно. То-то черные с собой их тащили, я еще удивлялась. Ну да ладно, мне многого не надо, тем более, кажется, занялась трава. Сосредоточиться, зачерпнуть огоньку, слепить шарик, как снежок — швырнуть. Как по учебнику. И вот уже одна тварь катается по земле с обожженной мордой. Еще шарик — еще тварь. Но их много, приходится импровизировать. "Очередь" не запустишь — огня совсем мало. А вот вместо одного снежка три-четыре мелких картечины — это запросто. После пятого залпа стая кинулась наутек — вся разом, синхронно. Телепаты они, что ли? Кажется, бегство зверей подкосило боевой дух "шкурников", и они тоже попытались отступить. Среди бегущих я вдруг заметила гибкую мальчишескую фигуру. Неужто Дрик? Он рыбкой перемахнул через какой-то куст и скрылся из виду. Я кинулась было за ним — и тут меня резко схватили за плечо. Не оборачиваясь, я присела и двинула неведомому противнику локтем в пах. Не знаю, попала ли, потому что меня в ответ словно стукнули по лицу тяжеленным раскаленным полотенцем. И мир померк.

 

Глава 13. Человек? Амфибия!

— И что дальше?

Хамский, честно говоря, вопрос. Зря я его задал. И уж точно не стоило ждать внятного ответа от моего спутника. Он в случившемся ну никак не виноват.

Мы действительно шли по следу, "как по ниточке". Причем, как уверял Сайни, нагоняли — все же колеса, невзирая на мягкую и не слишком гладкую лесную почву, позволяли нам передвигаться куда быстрее преследуемых.

Как он находил следы, я понять не мог. Но находил же! Иногда показывал мне отпечатки на некогда сырой, а теперь уже подсохшей земле. Уверял, что такую обувь носят только они. Как можно было углядеть один-два следа подошв на нескольких километрах пути — не понимаю. А он умудрялся не только углядеть (порой не слезая с седла), но и сделать вывод о дальнейшем направлении движения. Впрочем, порой это было совсем просто — остатки древних дорог действительно сохранились, и очень неплохо. Несколько раз мы проскакивали километров по десять по ровным и почти прямым участкам, которые так и хотелось окрестить шоссе. Попадались и заросшие уже знакомой "резиновой травкой", и мощеные камнем (правда, эти были не лучше городской брусчатки, всю душу из тебя вытряхнут, пока едешь), и просто полоски лысой, плотно убитой земли. Словно по ним ездят каждый день из года в год, и даже тупая трава поняла, что ей не светит укорениться на этой ежедневно попираемой почве, из которой колеса и копыта выжали всю влагу на много лет вперед. Эк меня на романтику потянуло! Между прочим, когда я зачем-то озвучил эту тираду, Сайни сказал, что так оно и было много лет назад — траве объяснили, что "не светит".

Как по мне, эти фрагменты дорог шли, как сказал поэт, "из ниоткуда в никуда": внезапно начинались и так же внезапно заканчивались. Причем не "словно ножом отрезанные", а вполне буднично — земляным тупичком, поросшим какими-то сорняками и кустиками, сквозь которые еще на десяток метров вперед проглядывали остатки покрытия. А потом — лес. Или овраг. Или болото. Уж как повезет. Кажется, мы давно миновали "контрольную зону": только раз встретилась нам магическая ловушка в начале (если смотреть с нашей стороны) участка дороги. Сайни ее легко обнаружил и обошел. Причем, кажется, не он первый: чуть заметная, но все же вполне идентифицированная тропинка сквозь молодую поросль виднелась.

Но дороги все же встречались редко. В основном приходилось довольствоваться то звериными тропами (звери, судя по оставленным ими весьма конкретным и ароматным следам, были немаленькие), то оврагами и руслами ручьев. Полдня брели прямо по воде: ивняк по берегам был до того густ, что, казалось, уже растет в виде одной большой корзины. А дно оказалось на удивление плотным — что-то вроде песка с мелким гравием. Несколько раз удавалось даже ехать по воде, а не вести велик в поводу.

— Ты уверен, что они тут шли? — по-моему, я окончательно задолбал Сайни, повторяя этот вопрос по сто раз на дню. Сперва он отвечал утвердительно и даже пытался приводить аргументы. Но потом, убедившись, что я в упор не вижу множество явственных для него следов, махнул рукой и замолчал. Я было решил, что он таки заблудился и виду не подает. Но после того, как мы дважды за день находили следы стоянок, причем однотипные — одно и то же количество костров и лежбищ явно говорило само за себя — полностью признал мастерство своего спутника и даже не пытался узнать, как он это делает. Понял, что все равно не смогу так же. Прям Кожаный Чулок какой-то, чесслово. Или Дерсу Узала. Или Арагорн. Разве что трубку не курил (и слава Богу!). М-да. Арагорн на велосипеде — это уже не Толкиен, это Марк Твен.

Он, кажется, почувствовал во мне эту перемену и по собственному почину принялся мне объяснять:

— Вот смотри, тут явно соскользнул каблук. Вот тут рубили дрова для костра: видишь следы лезвия? Так ни сломать, ни скусить ветку не получится. Рубили, по-моему, длинным обоюдоострым клинком: замахиваясь, надрезали еще и этот сук сверху. А вот здесь пытались подстрелить оленя у водопоя. Промазали.

— Почем ты знаешь, что промазали? Я понимаю, что если б убили, то видно было бы, что тащили. А вдруг он со стрелой в боку убежал?

— Не убежал, — Сайни выдернул из глубины кустов стрелу с растрепанным оперением.

Пару раз показывал мне заломленные ветки. Причем заломленные намеренно, в три-четыре угла, иногда в кольцо свернутые. Говорил, что это явно рука Дрика. Я ему верил — а что оставалось?

Постепенно лес сошел на нет, мы выкатились на сырую равнину. Продвижение, как ни странно, замедлилось. Почва тут была невероятно неровной, словно много лет на ней жили какие-то суслики с собаку размером и регулярно копали норы. А дожди с успехом превращали эти земляные постройки то в овраги, то в пруды. Причем из-за высокой и густой травы далеко не всегда можно было разглядеть все эти неровности почвы, и мы регулярно рисковали сломать колесо, а то и шею.

Весьма возможно, что причиной эрозии почв были как раз грызуны, рожденные моим больным воображением. Во всяком случае, Сайни подстрелил метров с тридцати какую-то тварь, больше всего напоминающую кролика-переростка. Зубастый, ушастый и размером если не с овчарку, то с бульдога точно. Правда, тут же встал вопрос, как его зажарить — с дровами в этой чертовой песочнице была явная напряженка. Мы нашли достаточно большую кустарниковую… рощицу, что ли. Диаметром добрых двадцать метров. Сухих веток удалось наломать одну небольшую охапку. Причем к половине получившегося топлива термин "сухой" мог применяться лишь как антоним слова "зеленый", но отнюдь не слова "мокрый".

Я не поленился и сгонял — насколько гонять позволяла почва — к другой рощице километрах в полутора. Оказалось, впрочем, что это скорее заросли местного аналога чертополоха. Во всяком случае, травка выше моего роста была столь же колючей. Но там нашлось энное количество высохших стеблей, которые я торжественно доставил к нашему биваку, исколов предварительно руки в процессе заготовки. На жуткой смеси прутиков и колючек мы, объединив наши костровые умения, таки растопили волшебную печурку и принялись готовить убиенное зайцеобразное, постепенно скармливая чахлому огоньку все более зеленые и мокрые ветки. Печка справилась, но дым валил такой, что я уж и не знаю, получили мы в итоге жареное или копченое мясо. Увидеть нас вряд ли кто смог бы — вечером на равнину пал туман, причем до того густой и зябкий, что одежки наши не просто отсырели, но буквально промокли. А вот унюхать дым, наверное, можно было и за версту. Одна надежда, что двуногих хищников в округе не будет (уж больно место недобычливое), а четвероногие на дым сами не пойдут.

А к середине следующего дня мы таки вышли к реке. И я задал свой хамский вопрос.

Думаю, основания для него у меня все-таки были.

Во-первых, последний бивак явно стал местом сражения. Трупов не было, но пятна крови, обломки стрел, обрывки одежды, разбросанные головешки и прочие материальные следы красноречиво свидетельствовали о том, что кто-то с кем-то здесь дрался.

Во-вторых, победитель — кто бы он ни был — явно отвалил на судне. Даже я, при всей моей несостоятельности в качестве следопыта, опознал отпечаток форштевня на илистом берегу.

В-третьих, преследовать неведомых плавунцов у нас не было никакой возможности. Обещанных твердых почв, способных выдержать "верблюда, груженого железом", не было и в помине. Собственно, не было и реки в привычном понимании — она разливалась здесь сотней рукавов и проток, образуя проточные озерца, разделенные тростниковыми гривами и крохотными безлесными островками. Словом, плавни. Ехать нельзя, плыть не на чем, построить плавсредство тоже не из чего. Самые могучие деревья в округе толщиной не превосходили мою руку, а уж кривизной и узловатостью запросто могли спорить с оливами, лохом узколистным и регулярно обрезаемым кленом у нас во дворе.

— Сперва осмотримся, — ответил донельзя озабоченный Сайни. — Сядь, пожалуйста, в сторонке, и не мешай мне.

Похоже, вежливость ему далась нелегко. Поэтому я постарался прикинулся деталью пейзажа, причем деталью растительной или даже минеральной. Молчаливой, в общем, и неподвижной. Хотя разразиться непечатной тирадой так и подмывало.

Лелек ползал по траве и грязи часа полтора. Именно ползал — на коленках, подняв кверху ягодицы. Для карикатурного образа детектива на месте происшествия ему не хватало только гротескной лупы. Впрочем, нам обоим было не до смеха.

Причем он хотя бы понимал, что делает, какие-то факты собирал. А я терзался неизвестностью, облокотившись на переметные сумки велосипеда.

Ох, верно сказано: "Хуже нет, чем ждать и догонять". А я сидел, как на иголках, ждал неизвестно чего, в то время как нужно было догонять (непонятно как).

В итоге, когда Сайни встал с колен и пошел в мою сторону, я подскочил, как ужаленный. Но вопрос "ну что?" все же удержал в себе. Между прочим, это был подвиг.

— Получается вот что, — начал Сайни. — Они стали тут на ночевку. Причем знали, что с дровами плохо, поэтому принесли их с собой. В отличие от нас. И Юля, и Дрик были среди них — я нашел следы и ее странных башмаков (даже по отпечаткам видно, что они из другого мира), и его сапог. Успели разжечь костры и, возможно, поужинать. Уже в темноте на них напали. Какие-то люди и какие-то звери. То есть, скорее всего, некое местное кочевое племя. Дикари. Металла они не знают, — Сайни продемонстрировал мне обломок стрелы с тростниковым древком и наконечником то ли из кости, то ли из раковины. — Не знаю, почему их колдун не поставил защиту, но напали внезапно.

Я молчал, давясь многочисленными "а откуда ты знаешь?", "почему ты решил?" и "как ты определил". Захочет, сам скажет.

— То ли стрелки из нападавших плохие, то ли лучников у них немного было, но пострелять всех они не сумели и пошли в рукопашную, — продолжил Сайни. — Я нашел несколько проплешин, очень похожих на следы огненных шариков, которыми твоя дочь в свое время подпалила мне бороду, — Лелек усмехнулся, вспомнив, как это было. Похоже, от воспоминания ему даже полегчало маленько, а то весь был, как перетянутая струна. — Думаю, что она принимала участие в обороне. Это хорошая новость — значит, она достаточно свободна и неплохо себя чувствует, раз смогла ворожить. Дальше могу только строить предположения. Наиболее вероятно следующее. К обороняющимся подошла помощь, причем с воды. Нападающих шуганули, но преследовать не стали. А в срочном порядке погрузились на корабль и отправились прочь, забрав с собой своих раненых и убитых. А потом нападавшие явились на место побоища, забрали своих покойников, а также все, что посчитали ценным. В том числе — обломки своих стрел и чужие наконечники. — Сайни продемонстрировал мне сломанный арбалетный болт. — Видишь? Древко сперва надпилили зубчатой раковиной, а потом обломили. Дикари. Для них сталь — величайшая ценность.

— Значит, мы для них — тоже лакомый кусочек? Нас всего двое, а "величайшей ценности" везем много.

— Ценность, конечно. Но вот что на нас попытаются поохотиться…Возможно, но маловероятно. Насколько я понял, нападавших было не так много, около двух-трех десятков (у них обувь мягкая, из шкур, так что следы все очень похожи). Обороняющихся меньше, но они лучше вооружены и обучены. Поэтому и смогли дать дикарям по зубам. Те, кажется, на такое сопротивление не рассчитывали. Испугались, небось, особенно если получили отпор с помощью не только железа, но и магии. Даже Юлькин фейерверк мог их здорово озадачить. Думаю, они уже далеко, раны зализывают.

— То есть ты думаешь, что дети живы-здоровы?

— Очень на это надеюсь. Хотя, как ты понимаешь, сведений маловато.

— И мы теперь можем либо искать этих дурацких дикарей, или пытаться преследовать наших старых врагов.

— Не можем мы ни того, ни другого. Точнее, дикарей поискать можно. С большим риском нарваться на костяную стрелу в глаз. Они ведь здесь дома и нас углядят гораздо раньше, чем мы их. Но зачем?

— А вдруг ты все же не прав? Вдруг именно дикари приплыли на корабле и взяли всех в плен?

— Дикари такой корабль вряд ли построят — это раз. И два — следы их отступления, а потом возвращения на место боя я вижу ясно. Так что на корабле были не они. Конечно, возможно появление некой третьей стороны, которая и дикарям по голове надавала, и в плен взяла похитителей Юли с Дриком… — он помолчал. — Только для нас это ничего не меняет. Все равно нужно плыть за этим клятым кораблем. А велосипеды плавать не умеют, — Сайни с досадой пнул ни в чем не повинное колесо.

— Значит, нужно либо возвращаться, либо ловить дикарей и расспрашивать "а вы не знаете, куда это поплыл кораблик?". Либо построить лодку или плот и таки попытаться догнать корабль. Хотя в этой водяной путанице плыть все равно неизвестно куда.

— Построить? — Лелек зло обернулся ко мне. — Из чего? Из травы?

— Значит, из травы, если больше не из чего, — столь же злым тоном ответил я. — Есть другие предложения?

— Ты еще веревку из песка предложи свить.

— Как раз веревка нам бы не помешала. Уж с ее помощью можно сделать травяной кораблик. Точнее, тростниковый.

— Постой-постой. Ты хочешь сказать, что умеешь строить лодки из этого? — он махнул рукой в сторону ближайших зарослей.

— Не умею. Но читал книгу человека, который на подобном сооружении океан переплыл. Прекрасный, кстати, писатель, зовут Тур Хейердал. Когда придешь ко мне в гости, дам почитать, — вдруг брякнул я.

— Знаешь, — раздумчиво сказал Сайни, — я не слишком удивлюсь, если так оно и будет. Но это потом. А ты сумеешь по книжке этой?

— Пока не попробую, я тебе на этот вопрос не отвечу. Надо посмотреть, годятся ли местные камыши для такого дела. И веревок действительно надо много. Боюсь, нашего запаса не хватит. Придется сумки на ремни распускать.

— Не придется, — Сайни заметно повеселел. — Вот этот кустик зовется "кожаное дерево". Его ветки, если их проварить, превращаются в веревки. Жесткие, правда, но крепкие.

— "Выварить" это ты хватил. Мы вон вчера на ужин еле-еле дров наскребли.

— Ничего, ради такого дела я расстараюсь. А ты уж лодку сделай, раз обещал.

— Расстараться придется обоим. Я ведь никогда таких лодок не строил. Я их и вообще не строил, — ответил я и подумал, что сборка байдарки "Таймень" не считается. Тем более, что сколько раз я эту процедуру ни проделывал, столько и запутывался в многочисленных шпангоутах, стрингерах, кильсонах и прочих деталях. Несмотря на наличие инструкции и опытных наставников. Лелеку, впрочем, об этих позорных строках моей туристической биографии я рассказывать не стал.

Зато принялся вспоминать, что я знал про строительство камышовых лодок. Эх, почему сюда не провели Интернет?

В свое время книги Тура Хейердала "Путешествие на Кон-Тики", "Аку-Аку", "Ра" основательно занимали мое воображение. Отец даже шутил, что я попал "в жесткую хейердальную зависимость". А какой мальчишка не мечтает о путешествиях?

Жизнь, как у подавляющего большинства, сложилась иначе, пересекать океаны не довелось даже на самолете.

И вот теперь, сидя на чертовых куличках в неведомом мире, я вынужден был вспоминать хоть что-то, что помогло бы мне соорудить плавсредство из имеющегося растительного сырья.

И через десять минут копания в собственной голове я понял, что являюсь обладателем массы ненужной информации.

Делал свои лодки Хейердал со товарищи из папируса (это "Ра-1" и "Ра-2"), а также из тростника берди (это уже "Тигрис"). А еще сырьем мог быть камыш тотора (это, кажется, на острове Пасхи) и даже пальмовые черешки.

В первый раз для великого норвежца корабль строили африканцы с озера Чад, во второй и третий — индейцы с озера Титикака. Причем технологии были разные (в чем разница — не скажу, хоть убей, но у индейцев получалось лучше). Я вспомнил, что африканское племя называлось будума, а индейское — кечуа. Я вспомнил имена и национальности участников экспедиций (даже на Кон-Тики, хотя это был вовсе бальсовый плот).

Я вспомнил, что Ра-II дошел до Барбадоса. Что при трансатлантических плаваниях проблемы были с рулевыми веслами и намоканием папируса. Что каюта была сплетена из бамбука. Что при строительстве лодку пытались грызть верблюды. Но все эти милые детали не давали ответа на вопрос "с чего начать".

В памяти всплыло ключевое слово "сигара". Ага, вроде как, обтягивая снопы веревками, получали сигарообразные поплавки, из которых и сооружалось судно.

Тростник надо было сперва высушить, потом вымочить, и только потом вязать. Вроде бы лодку на одного человека мастер сооружал за день.

Вопрос только, из чего вязать? Папируса я в глаза не видал, равно как и тоторы. Пальм в округе не было. И тут память бросила ломать дурочку и подбросила ссылочку. Таинственный тростник берди, как выяснили доблестные советские ученые, — это один из видов рогоза. А вот рогоз в моих краях был. Несмотря на то, что рос я в безликих каменных джунглях новостроек, за домом тянулся роскошный овраг. Яр по-украински. Впрочем, в нашей мальчишечьей среде это слово было, скорее, географическим названием. Яр, он же Яруха, он же Вонючка, он же Вонючий Дунай — глубокий, широкий, с цепочкой сообщающихся естественных озер на дне. Как водится, грязных донельзя — местное население, а также строительные конторы с успехом сбрасывали в овраг всякий мусор. Тем не менее, пацаны ловили там рыбу, лягушек и всякую живую мелочь для аквариумных питомцев. Зимой по склонам можно было кататься на санках и лыжах. Весной самые безбашенные устраивали катание на льдинах — даже шестами обзаводились. Я раз попробовал — и провалился. Благо, мелко было, по грудь всего. Но вот пресловутый рогоз рос там в изобилии. Я прекрасно помнил сочные саблевидные листья порой выше человеческого роста, обычно светлее береговой травы, ячеистые на срезе, и коричневые пуховые колбаски соцветий, появлявшиеся в конце лета. Мы еще жгли их от комаров.

Ну что ж, по крайней мере, знаем, на что должен быть похож здешний камыш, чтобы подойти на роль строительного материала.

Вы будете смеяться, но он здесь таки был.

Из дневника Юли

Назвать это кораблем я бы не решилась, несмотря даже на достаточно внушительные его размеры. Не назвала бы я вышеназванное плавсредство также ладьей, стругом, чайкой и драккаром. По поводу джонки и сампана не знаю, не уверена. Но, наверное, тоже не назвала бы. Из вредности. Потому что это была просто очень большая и достаточно грубо сделанная лодка. Не в том смысле грубо, что из нее гвозди или щепки торчали. А безыскусно как-то, без красоты, без души. Здоровенная плоскодонка. Борта идут перпендикулярно днищу и параллельно друг другу, как два забора. Только в районе носа и кормы сходятся под углом, чтоб лодка совсем уж корыто не напоминала. А где изящество линий, где плавность обводов корпуса, где стремительность форштевня и основательная прочность шпангоутов?! Прочность, правда, была. Доски на борта шли пальца в три толщиной.

Я очнулась на этом чуде враждебной техники уже поутру после памятного сражения на ночном берегу. Голова была тяжелой, как после болезни, лицо саднило. Но, кажется, больше никаких неприятных ощущений. Разве что шею ломит после лежания на спине на твердых досках.

— Мы благодарим принцессу…. за оказанную помощь….в битве, — с какими-то непонятными паузами проговорил над ухом Терроссиф. — И приносим извинения за то… что вовремя… не прислушались… к ее мудрости.

Я с трудом повернула голову и уткнулась носом в чей-то сапог. Пришлось приподняться и оглянуться. Кирпич сидел на банке почти над самой моей головой. И не просто сидел — он греб, с натугой ворочая веслом, и выдавал короткие фразы в промежутках между гребками.

— Где Дрик?

— Не волнуйтесь, он здесь. Хотя передайте ему, пожалуйста, что в следующий раз его ловить отправится стрела. А с ней в ноге он далеко не убежит, — да, моего приятеля этот черномазый явно невзлюбил.

Я поискала мальчишку глазами. Он еще спал в следующей шпации [8]отделение между двумя шпангоутами, то есть ребрами корабля
, еле видимый за двумя слаженно ходящими спинами гребцов. Пробраться вдоль лодки я к нему не могла.

Спал он так до самого дневного привала, так что воленс-неволенс пришлось довольствоваться слащаво-неприязненными речами Терросифа. Уж не знаю, почему он вбил себе в голову, что я обязана выслушать его извинения, тем более, что произносить их в ритме тяжелой гребли, регулярно сбивая дыхание, ему явно было нелегко. И сил на то, чтобы подобрать слова, уходило больше.

Короче, выяснила я следующее. За плечо во время схватки с дикарями меня попытался схватить сам Терросиф — спасая, разумеется. И именно ему я заехала локтем между ног. На что проклятый ошейник прореагировал в соответствии со вложенной программой и долбанул меня по башке зарядом какой-то гадости. Причем, если я правильно поняла (ох, дорого бы дала за подтверждение своей догадки), действовал он не магически: сдавил артерии на шее и шибанул в нос какой-то химией. Наверное, за это "нештатное срабатывание" Кирпич огреб от начальства. Да плюс от меня получил по столь деликатному месту. Словом, были у него основания меня сегодня особенно не любить. Ну да ладно, чихала я на его любовь.

А вот что за корабль, откуда взялся и куда нас теперь везет — на эти вопросы Терросиф отвечать не пожелал.

Личные наблюдения запутали меня еще больше. Лодкой явно командовали… союзники? коллеги? словом, ребята из той же "песочницы", что и наши похитители. Те же черные одежки, оружие того же типа. Было их тут человек тридцать, не меньше. В каких отношениях они были с группой, что тащила нас через леса, я так и не поняла. Знакомых лиц я заметила не больше пяти. Остальные — а всего до реки нас с Дриком вела дюжина, как мы не без труда выяснили — могли остаться там, на месте сражения. А могли и валяться на дне лодки. Ведь там лежали люди, одетые в черное. Но лежали неподвижно, словно мешки с тряпьем. Я сперва даже подумала, что это трупы убитых дикарями.

Когда стали на небольшой привал, оказалось, что есть трупы, но есть и живые, причем большинство. Привал оказался очень кстати: в кустики хотелось немилосердно. Увы, собственно кустов на крошечном, метров 12 в поперечнике, островке не наблюдалось. Пришлось кое-как укрыться за чахлой травкой, которая едва доходила мне до плеч, когда я стояла. Правда, для моих дел требовалась как раз сидячая поза, но все желающие могли легко догадаться, чем именно я там занимаюсь. Ну и пусть догадываются. Между прочим, здоровенные черные дядьки облегчались, ничуть меня не стесняясь.

Я сперва решила, что на берег мы высадились как раз ради сброса лишней жидкости. Оказалось, не только. Сперва высадившиеся на берег пописали, а некоторые и покакали. Потом, не помыв рук, покушали что-то сухое, вроде собачьего корма. Мне, между прочим, не предложили. А потом колдун — тот, что шел с нами по лесу или другой, я не разобрала, а одежда вроде похожа — прошелся вдоль лодки, где на дне лежали фигурки в черном. Вернее, в грязном — на черных мундирах серели подсохшие нашлепки местного ила, а кое на ком — еще и коричневой глины из леса. Колдун, неловко балансируя в покачивающейся посудине, склонялся к каждой фигурке, что-то произносил — и та начинала шевелиться. Вскоре на берегу просто негде было ступить от черных. Впрочем, командиры быстро навели порядок, и те, кто уже откушал, выстроились вдоль берега в неровную линию. Колдун прошелся мимо нее, каждому сообщая на ухо нечто доверительное. После этой процедуры солдаты строем отправились в лодку — и каждый улегся на дно, вытянувшись на спине. И замер мумией.

Потом я еще не раз наблюдала за этой процедурой. Тех, кто отсидел смену на весле, усыпляли часа на четыре. А те, кто предыдущие четыре часа лежали на дне неподвижнее деревяшки, усаживались на банку и начинал ворочать тяжелым вальком. Вроде как солдат или при деле, или спит. Плюс еще человек шесть с луками и еще каким-то дальнобойным оружием несут дозор на носу и на корме. На первый взгляд, все верно. Намахался на весле — лучше поспать, чем от скуки изнывать и языки чесать. А чтобы времени зря не терять, добрый дядя колдун поможет каждому и заснуть, и проснуться вовремя. Да под гипнозом, небось, еще и мышцы расслабляются для лучшего отдохновения тела на жестких досках днища. Вот только человечности в этой организации я ни на грош не увидела. О механизмах так заботятся, не о людях.

— Видала? — это прошептал незаметно подошедший Дрик.

— Ага. Слушай, а чем все кончилось тогда, ночью, когда наскочили дикари?

— Да как раз подошло с реки это корыто, вдарили сперва по берегу чем-то вроде большой стрелы — она в костер воткнулась и полыхнула белым, аж глазам больно и вся площадка как на ладошке. Потом по тем, кто в шкурах, стрелять начали. Они в бега. Эти, с корабля, за ними. Тут меня и накрыло.

— Кто накрыл?

— Да ошейник этот. Я ж…

— Я видела. Ты деру дать пытался. А меня бросить? — я повернулась и посмотрела ему в темные задумчивые глаза.

— Дура ты! — глаза еще больше потемнели, желтые крапинки на радужке пропали, как задернутые тучами. — Я своих не бросаю. А только проверить надо было.

— Что проверить?

— Ничего, — он отвернулся и принялся глядеть на реку, будто и впрямь увидел там что-то интереснее моей физии.

— Ну, Дрик, ну, не дуйся. Ну, прости меня, дуру. Хочешь, стукни, — я почувствовала, что он не на шутку обиделся — как-то по-взрослому, надолго. Черт его знает, может, я, сама того не зная, задела какой-то его самурайский кодекс. Подошла, даже попыталась обнять…

Блин! Выяснить отношения нам не дали: погнали в лодку. Так что пришлось до вечера сидеть и мучиться угрызениями совести. Дрик упорно не смотрел в мою сторону, а потом и вовсе улегся на дно, хотя лежать ему явно не хотелось: все бока отмял за полдня. Ну и пожалуйста. И он ведь понимает, и я понимаю, что не время сейчас для дурацких обид, что нам друг за дружку держаться надо.

Оттаял Дрик только к вечеру, когда уже в сумерках наша сумасшедшая экспедиция стала на ночлег на каком-то гусином лужку. По привычке без стеснения забираясь под наше общее одеяло, он жарко зашептал мне в самое ухо, даже щекотно стало:

— Среди этих, в шкурах, был шаман. Он чего-то колдануть пытался. А наш…ну то есть этот, черный колдун, его шаманство блокировал.

— Откуда знаешь?

— Слушал внимательно. Тренировался.

Мне стало стыдно. Упражнения по прослушиванию окружающего мира я не делала уже давно: мол, не до того, вокруг враги и вообще я устала. А Дрик вот не забросил занятия.

— И что? Ты понял, что они там колдовали?

— Нет, нам препод говорил, что чужую волшбу разобрать не проще, чем понять, о чем говорит человек на незнакомом языке. Но вот отличить тишину от говора можно. А тут на два голоса говорили, причем друг другу явно мешая. Я и подумал, что нашему колдуну будет не до меня, если я ноги сделаю.

— И как?

— Как видишь. Ошейник сам по себе работает, без колдуна. Зато я кое-кого поймал, прежде чем поймали меня.

Дрик воровато оглянулся. После того неприятного случая с Кирпичом мы всегда смотрели, где он, прежде чем начать шушукаться. Сегодня толмач, кажется, остался в лодке — у него была вечерняя смена гребли, и теперь, слопав "гребной корм", он спал полено поленом на дне. И вообще, кажется, считал, что свою функцию выполнил, доведя нас до реки и посадив в лодку. Сам он так решил или кто из новых командиров приказал — не знаю. А только после "извинительного" разговора больше ко мне не подходил, не заговаривал. Равно как и все прочие. Словно меня и не было — как человека. А был необычный груз, который нужно было в целости довести, а по дороге кормить. Кормили, к слову, какой-то однообразной пресной гадостью в виде густой пасты пренеприятнейшего коричневого цвета… Дали вечером сверточек из листьев и знаками показали, что его надо есть.

Может, кто-то из "лодочников" и понимал наши разговоры. Но за первый день плавания никто этого понимания не продемонстрировал. Так что приходилось рисковать.

Видимо, примерно об этом подумал и Дрик, прежде чем продолжить.

— Смотри.

Он полез за пазуху и аккуратно вытащил самое странное существо, которое мне только доводилось видеть. Пернатый змей. Разрази меня гром, настоящий пернатый змей. Или птичий дракон. Словом, существо, покрытое перышками, но с зубастым клювом и с крыльями — когтистыми, но снабженными перьями. И с длинным ящериным хвостом. Нечто похожее попадалось разве что на картинках из учебника зоологии. Архео… претикс, петрикс… Не помню. В общем, первоптица.

Размером со взрослого скворца, оно тихо лежало у Дрика на ладонях и, кажется, спало.

— Это кто?

— Птищерица. Точнее, прищеренок. Я его поймал в кустах, как раз когда деру дал.

— А зачем?

— Тю! — это не вполне интеллигентное выражение он подцепил у меня. — Ты ж сама говорила, что нужно вестника сделать. Птищерицы для этого как раз годятся. Препод говорил.

— А ты умеешь?

— Нет, конечно. Только азы знаю. Да и рано сейчас, чего сообщать-то нашим? "Здравствуйте, нас поймали и везут"? Они это и так знают. Надо подождать, пока хоть куда-то довезут.

— А как же ты его все это время кормить будешь?

— По ночам, конечно. А вообще он же спит у меня, как вон те, на дне.

— Ты и это умеешь?

— Человека не усыплю. Жаль, конечно, только против воли не всяк колдун справится. Лиина, та меня однажды уложила — на спор почти. Я совсем малой был, на уроке баловался. Она заявила, что даже мое происхождение не дает мне права так себя вести.

— Какое происхождение?

— Ну, неважно, — Дрик явно понял, что сболтнул лишнего. — У меня ж папа человек уважаемый, во вражеский тыл ходил…

Он явно не договаривал, но я решила не выпытывать. Тайны — любимая игрушка мальчишек в любом возрасте. Дрик, кажется, понял, что можно сойти со скользкой дорожки, и торопливо продолжил:

— В общем, она сказала, что если я сейчас же не сяду тише мыши, она сделает так, что я до конца дня никому мешать не смогу. Ну а я вроде как в азарт вошел. Мне ведь тогда нравилось учителей дразнить. Я вообще учиться не хотел на мага, собирался, как папа, разведчиком стать. Дурак был, не понимал, что у каждого свои способности. В общем, стал ее втихаря допекать. А она это усекла. Долго делала вид, что ничего не замечает. А потом вдруг подошла ко мне — с другого конца класса, а мне показалось, что одним шагом — схватила за виски и как глянет в глаза. Я испугался — такая там чернота была. Испугался и провалился в нее. А потом проснулся. За окном вечер, в классе никого. А Лиина сидит за столом, как ни в чем не бывало.

"Проснулся, — говорит. — Иди домой и не шали больше". Спокойно так. Я и пошел. Только потом все пытался вспомнить, что она со мной делала. Чуть ли не год набирался храбрости, потом подошел, спросил. Она сперва расхохоталась. Сказала, я б еще спросил, как погоду заговаривать на всем материке. Дескать, это слишком взрослая магия. Но я не отставал — нахальный был. Она сдалась и основные принципы объяснила — куда смотреть, какие точки на "карте головы" выискивать, как давить. Я стал на Кротосе тренироваться.

— На ком?

— У нас дома тогда крыс жил. Его звали Кротос. Старый уже был, ручной, незлобный. Они, когда молодые, кусаются. А этот все переносил, что бы я с ним ни делал. И ни разу меня не цапнул. В общем, терзал я его полгода. Но таки усыпил. Папа как увидел, сперва испугался и накричал на меня. Думал, я совсем умучил бедное животное. А я его потом разбудил. А потом снова усыпил. Папа тогда очень удивился, стал меня расспрашивать. Я про Лиину рассказал, и он пошел с ней отношения выяснять. Я так понял, что усыплять человека помимо его воли вроде как запрещено. А уж тем более — учить такой магии несовершеннолетнего. Лиина потом меня вызвала к себе, потребовала, чтобы я продемонстрировал свое умение. Только не на Кротосе, а на вороне. У нее тогда ворона ручная жила, драчливая и крикливая. Два раза меня по пальцу долбанула, пока я ее успокоил. Но заснула таки. А Лиина обалдела, — похоже, Дрик и сейчас упивался своей давнишней победой. — В общем, она перед отцом сперва извинилась, а потом сказала, что никак не ожидала от меня таких достижений. Вроде как способности у меня средние, "а вот упрямство совершенно выдающееся, и то, что другие берут головой, он у вас берет задницей", — кажется, пацан цитировал госпожу ректора. Хотя таких слов я от нее не слыхала.

А Дрик действительно невероятно упрямый. Это я на себе испытала, когда он меня принялся стрельбе из лука учить. У меня не получалось, я бы уже сто раз бросила, а он прицепился, как банный лист к соответствующему месту. Увы, мне этого свойства характера как раз не хватало. Мне еще мама говорила, что мои способности мне же боком выйдут. Дескать, я привыкла, что у меня с первого раза все получается (а действительно ведь получалось — и в школе, и на тренировках), поэтому неудача запросто выбьет меня из колеи. Выбивать не выбивала, но я и вправду не люблю заниматься тем, что у меня сходу не пошло.

Впрочем, кому это все сейчас интересно? Вслух же я сказала то ли в шутку, то ли подначивая:

— И все ты, Дрикушка, умеешь. И зверей усыплять, и вестников делать.

— Не, вестника придется делать тебе. Я не потяну, тут контроль сразу по шести направлениям нужен, а я больше трех не поддерживаю.

Да, решения задач с несколькими направлениями контроля мне удавались лучше, чем ему. Но одно дело учебные задания, вроде шести свечек, на каждой из которых нужно было удерживать пламя своего цвета (тут у меня рекорд восемь, даже больше, чем цветов радуги, так что один язычок пришлось сделать снежно-белым). И другое — создание вестника. То есть вмешательство в звериное сознание.

— Ладно, не переживай, — он меня еще и поддерживать будет! — Все равно не сейчас это нужно делать. А пока давай спать.

Спать не хотелось. Но ночь у реки давала себя знать, забираясь под одежду холодными сырыми щупальцами. Волей-неволей пришлось прижаться поплотнее друг к другу (честное слово, никакой эротики даже в мозгах!) и попытаться согреться. Наверное, эти клятые колдуны своих подопечных гипнотизировали на ночь, чтобы они и холода не чувствовали. А мы тут мучайся. В лесу теплее было, между прочим (если только за день одежка успевала высохнуть и не намокнуть снова). Дрик объяснял нынешнюю холодную ночевку еще и тем, что мы шли все время примерно на север.

* * *

Сайни в очередной раз плеснул себе веслом на штаны и прошипел что-то неприличное. Ну не выходило у него байдарочная гребля, хоть плачь. Честно говоря, я впервые столкнулся с таким явлением. Обычно даже зеленые новички без всякой физподготовки осваивали двухлопастное весло максимум за день. А тут воин с координацией дай Бог всякому мучится уже третий час. Правда, весла самодельные, корявые и коротковатые. Но и так повезло, что среди кустов нашли эти два условно-прямые стволика толщиной пальца в три. Остальная древесная поросль вокруг годилась разве что на дрова. Сайни, правда, предлагал ограничиться шестами, но, во-первых, стоять в нашей лодочке не получалось, а сидя шестом много ли натыкаешь? Во-вторых, дно у местных проток было до того илистым, что оттолкнуться от него не представлялось возможным. Так что пришлось возиться с лопастями. Это вообще отдельная история. Попробуйте придумать, из чего их соорудить, если вокруг только кустики лозняка да заросли камыша. Сайни придумал. Сплел их из прутьев на манер корзиночных доньев или индейских снегоступов. А для лучшей "загребалости" соорудил из рогоза циновки и обшил ими плетеные лопасти. Вышло даже изящно.

Вариант байдарочной гребли предложил я. Во-первых, это единственная доступная мне метода управления весельными судами. Во-вторых, она позволяет сидеть по ходу движения. Сайни похмыкал, но решил попробовать. И теперь, кажется, раскаивался.

Но сперва о лодке. Мы строили ее два с половиной дня. Вышла достаточно злая карикатура и на "Тигрис", и на байдарку "Таймень", обводы которой я пытался воссоздать по памяти. Две тростниковые колбасы (язык не поворачивался назвать их сигарами) мы изваяли. Потом, насколько я помнил, их надо было связать в катамаран, да еще так, чтобы это выглядело единой лодкой, а не двумя отдельно стоящими поплавками. Кстати, об этом варианте я тоже подумывал. Но прикинул, каково будет петлять на незнакомом судне по местным протокам, и решил попытаться соорудить единый корпус. Как-то эти индейцы стягивали сигары воедино некой хитрой спиральной вязкой… К счастью, я вспомнил, что для этого они делали еще одну сигару, центральную, тоньше и длиннее прочих. Увы, свить из "кожаного дерева" полноценную веревку для оплетки мы не смогли, поэтому довольствовались короткими кончиками по два метра, иногда связывая их друг с другом. Пустили в дело и трофейную веревку, и почти все взятые с собой. Пытались использовать и тростниковое волокно, но ссучить из него что-то, хотя бы отдаленно напоминающее "вервие простое", так и не смогли. Нос и корму я хотел задрать вверх, как у мореходных судов, но не слишком в этом преуспел. В итоге корпус напоминал не столько полумесяц, сколько банан — длинный и почти прямой. Опуская подробности, скажу лишь, что наш "плавучий стог" таки держался на воде, но чтобы поддерживать его на ровном курсе, приходилось напрягаться. Ничего, мне как-то довелось путешествовать на гнутой байдарке — ее в свое время намотало на камень, так что корпус был отнюдь не симметричным. Необходимость — лучший учитель, приспособился делать гребки с одной стороны сильнее, чем с другой, только и всего.

Увы, сидеть на нашей тростниковой самоделке было не слишком удобно. Именно потому, что "на", а не "в" — полостей в лодке не было, так что ноги оказывались вровень с попой. Я попробовал соорудить некие соломенные (в смысле, камышовые) подушки, потом плюнул на это дело и просто привязал рюкзаки в качестве сидений. Центр тяжести стал выше, но остойчивость судна выдержала и это издевательство.

Велосипеды с грехом пополам уложили в средней части лодки, причем пришлось повозиться, добиваясь того, чтобы ни колеса, ни рули не волочились по воде. В итоге разместить велики поперек лодки не вышло, пришлось укладывать вдоль, что не добавляло простора. Я, например, греб, упираясь ногами в заднее колесо. Ну хоть не в звездочку.

Глядя на все эти приготовления, Сайни молчал, явно давя в себе комментарии. Тем более, что сам передал бразды управления строительством в мои руки, а на себя взял роль чернорабочего. Резал и варил ветки "кожаного дерева". Заготавливал тростник, а потом тщательно оттирал лезвия своей нагинаты, из которой, к слову, вышла превосходная коса. Помогал затягивать узлы и прыгать по будущей лодке, загибая кверху тугие штевни. И все это — с выражением величайшего недоверия, которое он безуспешно пытался спрятать за бородой, изрядно, кстати, отросшей за время путешествия. И не ставшей от этого краше. После всех дел по заготовке сырья в "лицевой растительности" намертво запутались листики, веточки и, кажется, дохлые насекомыши. Я, наверное, выглядел немногим лучше. Бриться точно ни времени, ни желания не было. Разве что удалось пару раз купнуться и простирнуть одежку без мыла. В промежутках между строительными усилиями. Зато, пока одежка сушилась, кожа успела слегка обгореть на солнце. Что тоже не добавляло внешней привлекательности. Да фиг с ней. Зато постройка удалась.

Когда я в одиночку таки отогнал "корабль" от берега, описал круг и пристал обратно, мой авторитет в глазах спутника вырос процентов эдак на 30. А вот ему гребля не давалась, хоть тресни.

Позже оказалось, что лодочка, несмотря на всю свою неуклюжесть, весьма грузоподъемна и остойчива, а ходовые качества вполне заслуживают тройки с плюсом. Доводилось мне водить посудины и похуже. Была у приятеля самодельная фанерная байда под говорящим названием "Бревноут" — тяжеленная, неповоротливая и "тупая". К тому же груз в нее укладывать было жутко неудобно. А мое творение позволяло даже спать на нем при необходимости, используя загнутые вверх штевни как спинки кресел, а протянутые от них боковые веревки, поддерживающие форму, — как подлокотники. Не знаю, что сказали бы по этому поводу господа Хейердал с Сенкевичем. Но им-то было хорошо, они нанимали опытных строителей в Африке и Америке. А я все сам и все по памяти.

В общем, повод для законной гордости у меня был. И я им пользовался.

А еще, наконец, начал пользоваться своим арбалетом. Охотник из меня получаться не хотел. Но тут, на воде, неожиданно получился рыбак. Рыба здесь ходила здоровенная и непуганая. А вода, несмотря на оттенок крепкого чая, была вполне прозрачной. Поэтому я в первый же день умудрился, не слезая с лодки, добыть на ужин пару рыбин чуть не с локоть длиной. Благо, еще из дому (то есть совсем из дому, с Земли) захватил с собой несколько метров тонкой, но весьма прочной бечевки. Товарищ, который мне ее в свое время подарил, утверждал, что это стропы от параплана. Может быть. Мне они служили линем, конец которого я прикрепил к стреле. Благо, наконечник был вполне живодерским, так просто не вытащишь. Катушки для линя, увы, не было, приходилось его укладывать аккуратной бухточкой. Первую рыбу я добыл, стреляя вертикально вниз. Потом, после нескольких неудачных попыток, научился даже учитывать преломление света на границе раздела сред. Сайни заявил, что только слыхал о таком методе охоты на рыб. Дескать, какие-то дикари на юге рыбачат с луками. А чтоб с арбалетом, да с лодки… В общем, он меня еще больше зауважал. Эх, великая вещь — телевизор. Я ведь тоже такую охоту-рыбалку видел только на голубом экране. Но рассказал Лелеку, что у нас охотятся с подобными устройствами, ныряя под воду в специальных очках. Он, похоже, загорелся, хотя с сожалением заметил, что с нашими арбалетами лучше не нырять — заржавеют.

— Вернемся — обязательно научишь, — таков был его вердикт.

Было бы чему учить… Впрочем, сперва вернуться надо.

А Сайни, будто устыдившись своего интереса к посторонним вещам, тут же заявил, что мы и так потеряли много времени, преследуемые уже далеко, поэтому надо гнать вперед.

И мы погнали. Через пару часов я был абсолютно мокрым: Лелеково весло немилосердно брызгало. И на него самого, и на меня. Но шаг за шагом Сайни одолевал упрямый двухлопастный предмет, и наш "ковчег" существенно прибавлял в скорости. Все же мой спутник был куда покрепче вашего покорного слуги, и его энергия, умело используемая в мирных целях, способна была творить чудеса. Ключевое слово — "умело".

Правда, особо быстро двигаться все равно не получалось. Местная река… одно название, что река, а на самом деле — жуткая путаница канав, проточных озер (некоторые — не больше кухни в "хрущевке"), канальцев, заводей и островков. Все это щедро поросло тростником, камышом, осокой и прочей водяной травой. Поэтому понять, где тут коренной берег, а где просто речные заросли, было ой как непросто. Даже кусты порой росли прямо из воды — ну чисто речные мангры. На родине, то есть, на Земле, в средней полосе, они (кусты) вели себя куда честнее — если росли, то на более-менее твердой почве.

Но байдарочный навык нахождения пути в таких водоемах работал неплохо. Водяная трава воленс-неволенс указывала, куда направлено течение, и пользуясь этими природными семафорами, удавалось избегать, по крайней мере, явных тупиков. Хотя пару раз пришлось возвращаться, пятясь задом. Пардон, кормой. Классная ситуация: развилка, течение и вправо, и влево. Выбираешь проток, к которому больше "душа лежит", а он заканчивается тростниковой стенкой, сквозь которую вода проходит без особых проблем. А лодка не может. Сайни в сердцах предложил выкосить "гнусное растение", но быстро прикинул объем работ и сник.

Впрочем, разок взяться за нагинату ему таки пришлось, когда мы с налету влетели в скопление плавучей водяной травы и увязли в нем. Как герои Беляева в Саргассовом море. Пришлось матросу Лелеку свешиваться с борта и резать неподатливые плети. Впрочем, не столько резать, сколько расталкивать в стороны, потому что этот матрац не особо поддавался его доброй стали. Промучались больше часа, Сайни чуть не свалился в воду (успел буквально ухватиться пальцами ног за веревочную оплетку, я думал, так только обезьяны умеют), вымок, да вдобавок его цапнула за руку некая плавучая дрянь. То ли пиявка, то ли еще какая-то мерзость из царства животных. Цапнула вроде бы несильно, но рука, точнее, кисть, опухла и стала плохо сгибаться. Ни я, ни он не имели ни малейшего понятия, как лечить травму. Под руководством Лелека я сделал какие-то общеукрепляющие припарки из трав. К счастью, на следующее утро опухоль спала. Но, насколько я успел заметить, руку мой спутник все равно берег. А вперед теперь смотрел с удвоенным вниманием. И плавучие острова мы старались обходить. Иногда буквально продираясь между травяной подушкой и гривой тростника, чьи зубчатые листочки так и норовили располосовать кожу. А за шиворот и в глаза с него в это время сыпалась какая-нибудь ползучая дрянь. И хорошо, если не кусючая.

Зато потом, вырвавшись на открытую воду, мы имели, чем наслаждаться.

 

Глава 14. Князь

Как вы думаете, что чувствует человек, которого тащат неизвестно куда, надев мешок на голову и буквально спеленав жесткими веревками? Если не знаете, не пытайтесь угадать — для здоровья вредно. Тех ужасов, что я передумал за эти два часа транспортировки — а транспортировали в вышеописанном виде именно меня — вполне хватило бы на полную голову седины. Неизвестность, черт бы ее любил. Правы были наши замечательные психологи, ни дна им ни покрышки: именно неизвестность пугает больше всего основного прочего. Кто меня поймал? Куда тащат? Зачем? Пленили меня одного или вместе с Сайни? И ведь это меня так просто скрутить, Лелек — орешек покрепче, так что могли и убить.

При полном отсутствии объективной информации и богатом культурном опыте воображение выдавало такие версии — Стивен Кинг отдыхает. Причем банальный каннибализм или ритуальное жертвоприношение не были самыми страшными вариантами дальнейшего развития событий.

Все, что я мог понять, полагаясь на тактильные и звуковые данные — везут меня в какой-то лодке, судя по всему, довольно большой и сделанной из дерева (либо иного достаточно твердого материла, но не металла — бок не холодило). Лодка довольно большая. А гребцы в ней не отличаются особой разговорчивостью, зато веслами ворочают на удивление слаженно.

А повязали меня прямо в "Тигрисике". Мы пристали на "техническую остановку", ткнувшись носом в заросший ивняком берег. Сайни перемахнул через форштевень и отправился любоваться достопримечательностями безымянного островка, а я остался на корме. И тут из-за мыска, который мы только что обогнули, быстро и совершенно бесшумно выскочила пара здоровенных лодок. Разглядеть я их не сумел, ибо события развивались молниеносно. Корму "ковчега" умело взяли в клещи, а в меня полетели то ли сети, то ли арканы — словом, что-то веревочно-ловчее. От первого броска я таки уклонился — все же сработали вколоченные Лелеком навыки — и даже сумел достать веслом метателя. Не уверен, что тот заработал хотя бы синяк. Все же драться, сидя п верхом на узкой, меньше метра, плетеной ладье — занятие не слишком результативное. А дальше уже не помню ничего. Может, огрели чем-то по голове. Может, придушили арканом аккурат до потери сознания. А может быть, вообще прыснули в нос какой-нибудь "пыльцой Морфея". От здешних чародеев и не такой пакости можно ожидать.

И вот теперь валяюсь я на дне неизвестного плавсредства, и везут меня в неизвестном направлении неизвестные же люди. Зашибись! А я не Рэмбо, не Джеймс Бонд и не майор Пронин, нет у меня опыта выпутывания из подобного рода переделок. Перетереть веревки о заранее заточенный ноготь, а потом перекусать насмерть похитителей не получится. Потому что, кажется, у меня и пальцы, и челюсти связаны. Судя по ощущениям. Во всяком случае, двигать не могу ни теми, ни другими. По жилам тут же потоками холодной ртути метнулась паника: а ну как вкололи в позвоночник какую-нибудь хитрую иглу, и я теперь полностью парализован? Правда, зачем тогда было связывать? Ведь веревки на теле я четко ощущаю. Конечно, и веревки, и паралич могут оказаться воспаленным бредом, искусно внушенным хитрым гипнотизером. Но эта гипотеза мне не понравилась, и я ее зарезал с помощью инструмента имени товарища Оккама. Короче, попытался хотя бы частично взять себя в руки. Если не убили сразу, значит, скорее всего, везут туда, где меня будут допрашивать. Кто? Вероятно, враги. Возможно, еще одна засада, оставленная по нашу честь — как те, в лесу. Тогда их не может быть слишком много. Хотя… Кто его знает, сколько народу на лодках встречало группу, вышедшую из лесу. Да, но напавшие подошли сзади. Однако, в путанице здешних плавней можно было легко спрятать засаду, пропустить нас вперед и только потом ловить. С тем же успехом это могут быть и граждане, напавшие на "лесную" группу у воды и отбитые "речным" десантом. Вернулись, чтобы мстить за своих, поплыли следом за обидчиками, а поймали нас. Вернее, меня. Вопросы, вопросы… И ни одного ответа. Ничья земля, называется, ненаселенная территория, блин! Буквально на каждом шагу какие-то субъекты, и все сплошь недружелюбные.

Кажется, приехали. Лодка ткнулась в берег. Меня рывком поднимают на ноги и, судя по ощущениям, закидывают кому-то на загривок. Этот кто-то движется вперед довольно бодрой, хотя и тряской рысью, из чего я делаю вывод, что это, во-первых, человек, во-вторых, наделенный недюжинной физической силой. И все это по-прежнему происходит без слов! Право, остается предположить, что я стал пленником популяции телепатов. Тогда какой, на фиг, допрос? Впрочем, мы можем думать на разных языках. Или я, в силу происхождения, непрошибаем для их ментальных лучей (или чем там они друг у друга в мозгах колупаются?).

Как говорил один мой знакомый, юмор — это последнее оружие в безнадежных ситуациях. Он же обещал шутить даже лежа в гробу. К счастью, возможности проверить это обещание он мне пока не предоставил.

Так, характер движения сменился. Меня несут вверх по достаточно крутым ступенькам: "носильщик" пошел медленнее, я наконец-то услышал его дыхание. И запах стал сильнее — запах пота и давно немытого тела, с легким привкусом болота, дыма и мокрого дерева.

Подъем кончился, мы вошли в помещение: внешние звуки почти пропали, а шаги "несуна" стали слышнее. А вот хлопка двери я не услышал.

Поворот, еще поворот, причем на втором меня приложили макушкой об стену или косяк — в общем, обо что-то твердое. Я протестующее замычал. Никакой реакции. Еще подъем, на этот раз по короткой лестнице, еще поворот.

Меня аккуратно ставят на ноги, поддерживая под локотки, чтоб не упал. Значит, сопровождающих, по крайней мере, двое.

Чужая рука появляется в районе горла, шарит там, перебирая пальцами. К челюстям и языку начинает возвращаться подвижность, но они все равно как чужие — словно после укола новокаина у стоматолога.

— Ты кто?

Вопрос прозвучал совершенно неожиданно, я даже не сразу понял, что обращаются ко мне. Во всяком случае, язык знакомый — тот, которому меня учила Лиина. А не тарабарщина Смарис. Будем считать это добрым знаком. И молчать пока. Ибо, как говаривал один мой знакомый (тот самый, что обещал шутить в гробу), сказавши на допросе "а", обязательно дойдешь и до твердого знака. Дело только во времени и усердии допросчиков.

— Дайте ему осмотреться, — приказал тот же голос, сипловатый, будто простуженный, но громкий и "командный", абсолютно уверенный в том, что распоряжение будет выполнено. — По крайней мере, узнаем, понимает ли он нас.

С головы сдернули мешок. Глаза под ним давно были закрыты во избежание неприятных контактов с мешковиной, но яркий свет резанул даже сквозь веки. Часто смаргивая слезы, я начал осматриваться. В голове само собой всплыло слово "блокгауз". Я не помнил толком, что оно означало, но что-то военно-фортификационное. А помещение, в которое меня доставили, явно носило на себе отпечаток милитаризма. Стены из поставленных вертикально толстенных бревен, обвязанных поверху просто-таки циклопическими мауэрлатами. (Не знаю, как далеко меня завезли, но в окрестностях реки, по которой мы до этого плыли, таким гигантам взяться было просто неоткуда.) Окошки крохотные, так и просящие, чтобы их назвали бойницами. Изготовлены без особых затей: в двух соседних бревнах делались выборки, и получался проем в две ладони шириной и четыре высотой. Да к тому же, кажется, расширявшийся наружу. Бойниц этих было много и на разных уровнях, так что света они давали достаточно. Потолок из бревен потоньше и не слишком плотно пригнанных. Посередине блокгауза — что-то вроде стола с бугристой столешницей. Приглядевшись, я решил, что он представляет собой макет местности. Река, во всяком случае, просматривалась.

Опираясь на сие дивное географическое сооружение, стоял хозяин. Точнее, Хозяин. Почему-то вопросов, кто здесь главный, у меня не возникло. Худой смуглый дядя лет 50 по нашим меркам, с пронзительными серыми глазами, ежиком седых волос (обычно здесь так коротко не стриглись), одетый в бесформенную и бесцветную (серо-буро-зелено-пятнистую, как хороший маскхалат) хламиду до колен, из-под которой виднелись штаны того же фасона и раскраски, заправленные в высокие ботинки. Явный вояка, хотя никакого оружия при нем я не видел. Зато обратил внимание на его крупные, длинные и сильные кисти, которыми он опирался на стол. Мелькнула мысль, что после рукопожатия с ним придется обращаться к хирургу. Вообще, весь он словно сочился силой — не злой, но серьезной, мрачной и абсолютно бесстрастной. Нет, не так. У ее владельца явно наличествовали и эмоции, и своя логика, и свои понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо. При этом он ни на минуту не засомневался бы, пуская силу в ход против другого человека, если бы посчитал, что так будет нужно. Я вообще не отличаюсь особой чувствительностью, но в своих оценках, мелькнувших в голове за пару секунд, был почему-то абсолютно уверен.

— Повторяю вопрос: кто ты такой? — в хрипловатом голосе никаких эмоций. — Я вижу, что ты понял мой вопрос, поэтому лучше отвечай сразу. Иначе у нас найдутся способы развязать тебе язык.

— Кто-кто? Человек, — буркнул я в ответ. Все равно ничего хорошего мне здесь не светит. А вообще — каков вопрос, таков ответ.

— Вижу, что не медведь и не суслик, — кажется, у моего собеседника все же есть чувство юмора. — А что делал на реке?

— На лодке плыл.

— Князь, позвольте применить, — голос прозвучал откуда-то справа. Я попытался повернуться на звук, но мою голову бесцеремонно развернули в прежнем направлении, сопроводив сие действо указанием "смотреть на князя". Князь так князь. Куда больше меня озадачило то, что я таки успел рассмотреть, повернувшись. У стены стоял здоровенный угловатый сундук — как раз с обычный стол высотой — на крышке которого были разложены раковины, весьма напоминавшие те, с помощью которых полжизни назад Лиина учила меня языку. Бли-ин, это может означать ковыряние в мозгах. Даже после тех памятных сеансов, когда мне хотели только добра и руководствовались принципом "не навреди", чувствовал я себя хреново. А здесь до моей тушки дела никому нет, вывернут и наизнанку, если понадобиться. И даже дорого продать свою жизнь не выйдет: тело по-прежнему непослушней дохлого компьютера, а вокруг амбалы и мордовороты.

Я скис. Ибо вообще не являюсь храбрецом, но сумасшествие страшило меня всегда даже больше, чем физическое увечье. А тут явно недалеко и до того, и до другого. Во рту сразу пересохло, в коленках появилась противная слабость, и пришлось приложить дополнительные усилия, чтобы сохранить штаны сухими и чистыми. Хорошо хоть челюсти уже двигались нормально — была возможность их сжать, чтобы хоть как-то взять себя в руки.

— Погоди. Сильнодействующие средства мы применить всегда успеем. Но даже они не дают гарантированного результата, зато могут испортить изучаемый образец. Я же предпочитаю неразрушающее исследование.

Елки-березки, что за профессор Мориарти тут обосновался? И какого рожна ему от меня надо? Научное любопытство удовлетворяет или считает меня разведчиком из конкурирующего клана? Что ему о нашей экспедиции рассказывать можно, а что — нельзя? Информация, информация — ее мне чертовски не хватает, чтобы выстроить хоть какую-то линию поведения.

Говорит он на языке Криимэ без акцента, как на родном, но это может ничего не значить.

— И куда ты плыл по реке?

— Вниз по течению.

— Да он же над нами издевается! — возмутился тот же голос, что предложил применить ко мне меры психического воздействия.

— Возможно, но не обязательно. Он ведь ответил на все вопросы, причем совершенно правдиво. Эти ответы, конечно, не те, что я хотел услышать, но, возможно, он меня просто плохо понял, — сочувствия в голосе Князя не было ни на грош, он просто анализировал ситуацию вслух, излагая доводы собеседнику, которого считал достойным. — Ведь наш язык для него не родной.

Далее последовала фраза, которой я не понял совершенно. О чем тут же сообщил.

— Интересно. Чужак, значит, — Князь выглядел действительно заинтересованным, как зоолог, наткнувшийся на незнакомого жука. — Расскажите-ка мне поподробнее, как вы его взяли.

— Наткнулись случайно в четырех лимах ниже по течению, во второй левой от главного русла протоке, — это уже заговорил кто-то за моей спиной, наверное, тот, кто хватал за голову. Говорил четко, без подобострастия, но почтительно и явно с опытом докладов коротко и по сути. — Услышали плеск весел, пошли следом, стараясь не приближаться. Он пристал к берегу, тут мы его и взяли. При задержании пытался оказать сопротивление, нанес веслом удар по голове моему загребному. Сломал нос.

— Нос лодки или загребного? — кажется, это была шутка.

— Загребного.

— Неважный у тебя загребной, если ему всякий встречный нос ломает.

— Князь, его явно учили бою на шестах. Удар поставлен. А загребной в это время управлял лодкой и не успел отреагировать.

— Все равно взыскание ему и тому, кто не обеспечил его защиту. На чем плыл этот человек? И был ли он один?

— В том-то и дело, Князь, что плыл он на совершенно необычной лодке. Из тростника.

— Лодка из тростника?! А веревки из песка у него не было?

Видать, это гибкое изделие из оксида кремния — распространенное здесь присловье.

— Никак нет, Князь, — кажется, докладчик оценил шутку, но не счел себя вправе шутить в ответ. — Только лодка. Точнее, плот, связанный в форме лодки из тростниковых снопов. На нем также находился упакованный в особые сумки багаж, а также незнакомое мне транспортное средство, предназначенное для передвижение по твердой земле.

— Что значит "незнакомое"? И почему ты решил, что по земле? — кажется, любопытство разбирало Князя все сильнее.

— Там было четыре колеса. Мне представляется, что это транспортное средство находилось в разобранном состоянии. Считаю также необходимым добавить, что в движение лодка приводилась веслом с лопастями на обоих концах. При этом часть снаряжения, скорее всего, изготовлена в Криимэ. Я бы предположил, что и описанное колесное средство передвижения сделано в кузницах Юго-западного университета. Возможно, с участием Бержи.

— Очень интересно. Очень. Где плот и его груз?

— Должны сюда вот-вот пригнать. Я не был уверен, что мои люди справятся с управлением незнакомым судном, не повредив его. Поэтому оставил вторую лодку из двойки с приказом отбуксировать плот.

Мне тоже было интересно. То ли здесь знали Бержи — и тогда это возможность договориться. То ли он был в здешних местах столь известной фигурой, что… Не знаю, "что". Но знакомое имя почему-то придало мне сил. Психологический эффект, панимаешь. А еще явное облегчение вызывал тот факт, что командир лодочного звена в докладе ни словом не упомянул о моем спутнике. Видимо, его таки не заметили. Сайни вышел на берег вместе с веслом, в багаже нашем покопаться им было некогда, не зная назначения велосипеда, определить, что на лодке два "транспортных средства", они не смогли (или не успели). А сама лодка действительно невелика, с ней и один управится. Так что есть надежда, что мой телохранитель придет и меня спасет. Призрачная, но надежда. Которая, как известно, "глупое чувство", но зато "умирает последней".

— Так что же за птичка к нам залетела? — Князь подошел ко мне вплотную и уставился в глаза в глаза.

И я действительно почувствовал себя птичкой под взглядом какой-нибудь кобры. Во-первых, потому что двигался дядя с потрясающей пластикой, словно перетекал из положения в положение — и каждое движение сочилось угрозой, как поступь львицы на охоте или скольжение все той же змеи. Передо мной он вдруг замер, оборвав перемещение на половине, в нелепо-угловатой позе. Замер, постоял миг-другой — и стек в обычную, ничем не примечательную позу. По-моему, ему нравилось выделывать такое со своим телом и ощущать, что оно полностью повинуется его воле.

Во-вторых, этот безжалостный взгляд не сулил мне ничего хорошего. Он не был ни злым, ни ненавидящим. Просто бездушным. Я знал, что со мной тут могут сделать абсолютно все что угодно — чтобы добыть информацию. И даже если она потом окажется бесполезной, Князь ни на секундочку не пожалеет, что угробил человека. Дескать, издержки процесса. А уж коли окажется, что я ему зачем-то нужен — хотя бы ради того, чтобы с моей помощью найти ворота в наш мир (такая версия выглядела более чем реальной), то мариновать в какой-нибудь клетке с датчиками меня будут годами. Что само по себе хреново. И хреново втройне, потому что у меня — Юлька. И ей больше как на меня рассчитывать не на кого. Посему — надо по-любому вырываться из ситуации. Торговаться с Князем, заинтересовывать его, обещать ему прямой выход на оружейный завод и в секретную лабораторию по производству плутония — что угодно. В конце концов, он — сила. А сила мне нужна для спасения дочери.

— Итак, ты якшался с умниками из университета, хотя сам не оттуда. И зачем-то отправился в весьма небезопасное путешествие по Лесу и Реке, — он так и произнес каждое из слов с большой буквы, наклонившись к самому моему лицу. — И сумел забраться в одиночку так далеко, что это вызывает уважение. Ты либо очень умел, либо очень удачлив. И то и другое нечасто встречается. Или ты был не один?

— Не один он был, не один, — послышалось откуда-то сверху. — Не дергайтесь, господин Кей Реттен, вы у меня на прицеле, а с такого расстояния я не промахнусь, и вы от стрелы не увернетесь при всех ваших умениях.

Князь замер на половине движения. Я тоже, потому что узнал голос.

— Кто говорит? — несмотря на неудобную, согнутую позу, тон моего, с позволения сказать, собеседника не выражал особой озабоченности. Скорее, заинтересованность.

— Сайни Лелек.

— А-а, Сайни, — всем видом и тоном выражая облегчение и дружелюбие, Князь выпрямился и повернулся на голос.

— Стоять! Я Ваши штуки знаю, а Вы знаете меня. Еще движение — дырку сделаю. Не смертельную, но весьма неприятную.

— Сайни, кончай выпендриваться, заходи и поговорим, как старые знакомые.

— А пока я буду заходить, вы из моего приятеля салат нарежете?

— Никто его не тронет. Слово рода Реттен. Он меня действительно заинтересовал. Да и ты тоже, раз сумел так близко ко мне подобраться.

— Слово рода — это, конечно, серьезно. Но почем мне знать, что Вы и его не нарушите. Ведь для вас…

— Довольно, — Князь пытался говорить жестко, но, кажется, он не хотел, чтобы Лелек рассказывал о чем-то в присутствии прочих здешних граждан. — Тебе остается либо поверить мне, либо нет. Ситуация ведь безвыходная. Вечно ты там сидеть не сможешь. А какой-то из моих людей к тебе подберется.

— Может, и подберется. А, может, отправится кормить рыб, не одолев и половину пути. А я в любом случае успею пустить стрелу в вашу, без сомнения гениальную голову. Я согласен, что слово рода для вас — не пустой звук. Но, если надо будет, вы его нарушите.

— Но мне не надо. Мне сейчас действительно интереснее поговорить с вами обоими, чем устраивать тут боевые действия. Заходи.

— Отпусти человека.

Князь сделал плавный жест рукой, и с меня сноровисто сняли путы (причем не резали веревки, как в дешевом кино, а аккуратненько так развязали, не слишком дергая).

— Это не все, — продолжал командовать Лелек. — Снимите укус с мышц. Вы ведь наверняка пользовались этой мерзостью.

— Пользовались-пользовались, — впервые на лице Князя появилась ухмылка, надо сказать, довольно неприятная, — а чего ж не пользоваться, если работает. И совсем не мерзость, удобная вещь.

По-моему, он провоцировал Лелека на спор. Может, внимание усыплял. Сайни, кажется, это понял и смолчал. Князь едва заметно пожал плечами, медленно, нарочито медленно поднял руку и коснулся точек на моей груди, шее, потом на бедрах. И произнес несколько слов, которых я, естественно, не понял. По мышцам заструилось тепло и побежали мурашки, как бывает, когда немилосердно отсидишь ногу. Только отсиженным я ощущал все тело. Не самое приятное ощущение — слабость и какая-то противная внутренняя щекотка.

— Дмит, возьми хоть ножик, что ли, и отойди к левой стене, прижмись к ней спиной. Все мне спокойнее будет.

Я повиновался, причем ножик мне подал охранник слева. Здоровенный такой. Это я о ноже, хотя и охранник маленьким не выглядел. Кажется, абсолютно все присутствующие понимали, что вояка сейчас у меня никакой.

— Я иду, — сообщил Лелек. — Готовьте почетную встречу. Предупреждаю, я зол, поэтому тем, кто попытается меня скрутить, могу и лапки поотрывать.

— Сайни, никто тебя крутить не будет. Встреча будет заключаться только в совместном поедании чего-нибудь вкусного. Извини, конечно, за скудость стола, мы все же не в столице. Но зато рыба свежая.

Присутствующие по знаку главного замерли в напряженном ожидании. Один из них потянул взводящий рычаг арбалета, но Князь отрицательно помахал ладонью. Кажется, ему и впрямь было интересно, как сюда забрался Лелек. Ну и зачем, заодно.

Я тем временем рассматривал компанию, благо теперь за голову никто не держал. В комнате было восемь человек, считая князя. "Человек" — в общем смысле. Один из них явно был гномом, хотя и довольно крупным — именно он хватался за арбалет. Другой — судя по всему, тот, что меня тащил — мог быть эльфом: уж больно высок. Третий походил на солдата империи Смарис — те же угольно-черные волосы, жесткие, словно лошадиная грива. В общем, болотный интернационал.

Додумать мне не удалось — Сайни появился. Причем невероятно эффектно. Над головами громыхнуло, затрещало, вниз посыпались обломки бревен и какой-то мусор, затем сверкнуло так, что все поневоле зажмурились. А когда разжмурились, Лелек уже стоял возле Князя — с арбалетом, наведенным тому точнехонько в переносицу. С расстояния в пять шагов — и промахнуться невозможно, и вырвать оружие противник не успеет. Насколько я понял, явился Лелек таки через дверь, а не через дыру в потолке, создание которой было ловким отвлекающим маневром. Кстати, надо будет поинтересоваться, как он это сделал. На взрыв вроде бы непохоже — грохоту меньше. И вспышка после, а не до основных разрушений. Явно какая-то магическая хреновина.

— А ты молодец, хватки не теряешь. Я бы сказал, нарабатываешь, — похвала Князя была вполне искренней. — И знаешь? Со времени нашей прошлой встречи ты серьезно прибавил. И тянешь теперь почти на Черного Короля.

Сайни в ответ закаменел лицом, словно от пощечины.

— К делу это не относится, — тон его, впрочем, был так же деловито-недружелюбен.

— Такие вещи всегда относятся к любому делу. И ты об этом осведомлен не хуже меня. Попытался уйти, верно? Видишь, ничего не вышло. Ты же знаешь, моим словам можно верить.

— Знаю. Нельзя, — Сайни криво усмехнулся.

— Ну, в этих вопросах — можно. Кстати, твой приятель — типичный Шут. То есть, конечно, нетипичный, но признаки Шута налицо. Итак, зачем столь странная компания пожаловала с Пустые земли? Неужто по мою душу?

— Поверьте, Кей Реттен, о вашем тут присутствии никто и не догадывался. Наша встреча — чистая случайность.

— Случайностей не бывает, — Сайни таки испортил Князю настроение. — И, сделай одолжение, называй меня Князь. Я уж привык.

— Князь так князь.

— А вы еще здесь? — Реттен сделал вид, что только что заметил подданных, все еще стоявших по залу напряженными изваяниями. — Нехорошо подслушивать, о чем болтают старые приятели после долгой разлуки. Можете идти.

Они и пошли. Я остался — во-первых, к подданным местного владыки себя не относил, во-вторых, рядом с Сайни оно спокойнее.

— Твой приятель может остаться.

Что ж, "ежели не можешь изменить действительность, сделай вид, что ею управляешь".

— И, сделай еще одно одолжение, убери свою стрелялку. Нервирует. Ты же знаешь, что, в случае чего, меня стрела не остановит.

— Не уверен. Мне многих доводилось останавливать. Князь, — в голосе Сайни слышалась явная ирония во время титулования. Тем не менее, он отошел от собеседника на несколько шагов, мельком оглянулся, но так как никаких стульев-табуретов в помещении не наблюдалось, с наслаждением сел прямо на пол. Впрочем, полностью расслабляться не стал, а заряженный арбалет пристроил на коленках.

— Ваше здесь появление рождает массу вопросов, — Князь прошелся по комнате взад-вперед, разминая затекшие члены и как бы ненароком то приближаясь к Лелеку, то отдаляясь. Убедившись, что его маневр не остался ни для кого секретом и что стрела регулярно грозит ему дырой в брюхе, резко остановился и уселся прямо на "географический стол". — Сначала самый насущный — как ты сюда попал? Цитадель ведь охраняется.

— Ваши вояки не догадались осмотреть берег там, где взяли моего товарища. Поэтому, когда они потащили нашу лодку, я просто уцепился за нее и поплыл. Естественно, появление столь диковинного судна не прошло незамеченным для стражи на пристани. Пока она глазела, я запросто проскользнул за первое кольцо охранения. Холм, конечно, у вас крутой, но не настолько, чтобы подготовленный человек не смог взобраться без тропы. Точнее, рядом с тропой. Три поста, так? И все пялятся на дорогу. Поэтому зайти в тыл и дать по голове этим горе-часовым для меня труда не составило.

— Да, ты это можешь. Одна радость — таких, как ты, немного.

— А дальше — по внешней стене на кинжалах. До самой крыши. Допрашивай вы его где-нибудь в подвалах, мое появление не было бы столь эффектным. Но вы посчитали, что чем выше, тем безопаснее. Увы, Смарис нас от этого заблуждения недавно отучили.

— Ладно, учту. Систему охраны надо пересмотреть. Может быть, окажешь старому приятелю услугу и сам ее переформируешь? Я ценю умелых. А людей мне не хватает.

— Извините, Князь. Времени нет, дела.

— Ну, положим, твоим временем сейчас распоряжаюсь я, — ишь ты, все же решил напомнить, кто здесь хозяин. Даже под дулом… пардон, под болтом арбалета. В общем, он прав — уйти нам, даже если мы его грохнем, все равно не дадут. Значит, надо договариваться. И Сайни начал рассказывать. Под его красноречивым взглядом я понял, что мне лучше не влезать в разговор "старых приятелей", которые, судя по всему, были раньше знакомы, друг друга уважали, но любви взаимной отнюдь не испытывали.

Говорил он четко, старательно обходя некоторые острые углы, в частности, мое иномирное происхождение. Не знаю, просек ли это Князь. Надеюсь, что нет: оказаться в положении подопытного кролика в здешней цитадели мне, повторюсь, отнюдь не улыбалось.

Рассказ занял не более 15 минут. Князь снова прошелся из угла в угол, оценивая услышанное, а, может быть, обдумывая ответ.

— Не знаю, разочарую я вас или порадую, но эти летуны — не из Смарис, — наконец, выдал он.

— Но я видел и оружие, и форму солдат. Подделка?

— Нет. И оружие, и форма подлинные. Более того, сами солдаты, которых вы убили, вполне могли считать себя верными подданными империи. А вот их командиры…

— Любите вы, Реттен, туману напускать, — сказал Сайни без всякого почтения. — Мы ведь не ваши вассалы, нас в мудрости и осведомленности князя убеждать нечего.

— А я ведь могу обидеться и ничего вообще вам не сказать.

— Нет, не можете. В ваших интересах нам дать хоть какую-то информацию. Эти, как вы говорите, летуны для вас — заноза в заднице. Вы их сковырнуть не можете, иначе давно бы это сделали.

— М-да, а раньше ты так со мной не позволял себе разговаривать. Я же говорю — тянешь уже на Черного короля, тянешь.

Я слушал всю эту белиберду про королей, сжавшись в углу, как мышка под щеткой пылесоса. Потому что прекрасно понимал — обсуждаются вещи, не для всяких ушей предназначенные. И не факт, что мои как раз входят в список допущенных. Сайни, насколько я мог заключить, тоже не радовала ни "королевская" тема, ни факт моей осведомленности о самом ее существовании. Но поделать он уже ничего не мог. И даже не торопил Князя. Просто смотрел на него сузившимися, предельно напряженными глазами.

— Ты прав, — заговорил наконец Реттен после затяжной, на измор собеседника, паузы. — Они для меня действительно, как ты деликатно выражаешься, заноза в заднице. Где ты эту фразу подцепил? Так вот, формально они — форпост империи на этих пустошах. Получают оттуда продукты, одежду, солдат и прочие ресурсы. И в случае серьезного конфликта вполне могут рассчитывать на ее помощь. А мне, как ты понимаешь, рассчитывать не на кого. Поэтому я их до поры до времени терплю под боком. Иногда пощипываю, как и положено доброму соседу. Они толком не знают, что за сила за мной стоит, поэтому боятся соваться. Пару раз получили по носу — вот и боятся.

Князь снова затеялся держать мхатовскую паузу, и на сей раз Сайни ему подыграл:

— Но фактически они частью империи не являются?

— Нет. Лет пятнадцать назад их умники из колдунов решили основать тут форпост. И постепенно пришли к мысли, что чем они более обособятся от центра, тем лучше. Мол, не будут им промывать мозги по поводу величия и могучия императора, не будут требовать исполнения дурацких планов и подчинения идиотским приказам… В общем, так и случилось. В конце концов, посылать в эдакую даль проверяющего — дело дорогое и хлопотное. Да он может и не дойти — если не сюда, так обратно. В Стаксу это быстро поняли. Но, как видно, здешние деятели время от времени отправляют на родину какие-то важные сведения. Потому что караваны с едой и амуницией к ним ходят регулярно, четыре раза в год.

— Их-то вы, в основном, и щиплете?

— А почему же не пощипать? В конце концов, они наши исконные враги, и сокращая их поголовье, я оказываю услугу родине.

— Из которой бежали 18 лет назад?

— Скоро уже 19. И не бежал, а вынужден был удалиться.

— Мы отклонились от темы.

— Ты же сам и отклонил. Но я не против. Слушай дальше. Голова у тебя, сам знаешь, хорошая (хоть и не по назначению ты ее используешь, под чужие стрелы подставляя). Так что, поди, сообразил уже, что смарисские умники и я шли примерно параллельным курсом. Есть земля, на которую никто не претендует и скрывающая в себе немало диковинок. Есть желающие на ней осесть подальше от столиц, политиков, генералов и прочих надоедливых типов… Вот только взять верх над этой землей пока не удалось ни мне, ни им. Она имя свое — Ничейная — очень даже заслужила. На небольшом участке окопаться можно. И то… Пытались эти ребята городки на реке строить. Так что ты думаешь — первым же разливом смывало. И они ведь не дураки, проверяли, надежно ли место, не угрожают ли ему паводки. Оказывалось, что пока там города нет, место вполне надежное. Лес растет, почва твердая… А как город поставили — так место сразу надежным быть перестает. То разлив посреди лета случится — и река новое русло пророет, аккурат через свежее поселение. То землетрясение…

— Здесь? На равнине?

— Представь себе. Слабенькое такое, но достаточное, чтобы естественная дамба, подпиравшая озеро лет эдак двести, вдруг расселась. Мне вот повезло, на каменном останце сел. Да еще там, где раньше школа магическая была. Непростое это место, ох и непростое…

— И много старых секретов добыть удалось?

— Опять от темы уводишь?

— Напротив. Думаю, что наши недруги тоже в "непростом месте" окопались. Вот и выясняю, что за места такие и чем могут новых хозяев порадовать.

— И мог бы соврать, но не стану, — Князь озорно сверкнул глазами из-под кустистых пегих бровей, контрастировавших с невзрачным ежиком на голове. — Найти удалось не так много, как хотелось бы. А в найденном еще поди разберись. Сколько лет прошло. И язык тот почти забыт, и назначение многих предметов — полная загадка.

— Но кое-что к делу приспособить удалось?

— Не без этого, мой дорогой, не без этого. Я ведь, хотя в нирситете вашем не обучался, кое-что в магии понимаю.

— Понимаете, — ответил Сайни так, словно сделал над собой усилие, чтобы не ввязываться в какой-то спор. Наверное, тема Университета была тоже больная, как и "королевская".

— Понимаю, — повторил Князь. — А вот сделать ничего не могу. Даже огороды вырастить — и то проблема. Не растет тут обычный овощ, хоть тресни. А попробуешь землю вскопать дальше полулимы от дома — происходит то же, что с городками этих неудачников. То зверье лезет — и ладно бы по земле, но под землей, камни выворачивая с человечью голову! То сорняк такой, что поли не поли — не выведешь… Даже эльфы мои руками разводят, а уж они всякую растительную душу чуют. В общем, едим то, что лес да река дают. А дают они, между прочим, много чего. Да вот не угодно ли откушать?

Слышал ли он что-то, нам неслышное, время ли точно рассчитал или слуг выдрессировал, да только при этих его словах открылась дверь, и здоровенный, по самые глаза заросший бородой мужик (между прочим, весьма похожий на памятного мне по лесу разбойника) втащил громадное деревянное блюдо, на котором лежала запеченная целая рыбина вполне ресторанного вида. Яблочка в зубастой широченной, как лопата, пасти не было, но все остальное было путем — всякие там пучки зелени и прочие украшательные излишества.

Мужик поставил ношу на стол-сундук в углу, аккуратно сдвинув в сторону раковины для мозгокопания.

Князь потянул носом (запах и вправду был преотменный, а у меня уж брюхо подвело от всех этих треволнений), азартно потер руки, так что костяшки затрещали, и пошел к столу.

Между прочим, блюдо было одно, тарелок к нему явно не полагалось. То есть, ежели мы хотели присоединиться к трапезе, нужно было подойти к опасному хозяину вплотную. Он прекрасно понимал, о чем мы с Сайни думаем. И даже подлил масла в огонь.

— А вот пока не поедите со мной, ничего больше не скажу. Я, в конце концов, обижен, что вы, как гости, не отдаете должное моей кухне, — Князь явно кривлялся, изображая эдакого старичка-помещика. Ну чисто гоголевский персонаж. Причем актер он был, вроде бы, скверный, играл ненатурально, но вот в голосе было что-то такое, что на миг заставило меня поверить: передо мной добродушный, в общем-то, хотя несколько вздорный дедок, хлебосольный, щедрый и любящий покомандовать домашними слугами, которые, впрочем, уже давно его не боятся хозяина. Наваждение длилось всего пару секунд, а потом схлынуло. Но послевкусие оставило, как после хорошего фильма с историей этого самого дедка в качестве сюжета. Это что ж он такое с мозгами делает?

Сайни аккуратно разрядил арбалет, вытащил из-за голенища не слишком длинный, но широкий и тяжелый нож (видел я, как он им кустарник рубил — страшное дело), стелющейся "боевой" походкой подошел к столу, замер на миг — в два взмаха отпластал себе здоровенный ломоть рыбы. Поднял его на кончике ножа и стал есть.

— А и молодец, — тем же "дедовским" тоном продолжил Князь, — уважил старика, спасибо. А только на острой стали я тебя всегда попроворнее был. Не боишься?

— Опасаюсь. А только совсем без опаски живут дураки да покойники.

— И те, мой друг, не всегда, — подхватил Князь. То ли это какая-то местная присказка была, то ли просто "туману напускал". — А товарищ твой что же не кушает? Ты уж не серчай, мил человек, на прием не слишком радушный. Мы тут, в болотах, люди простые, политесам необученные, не то что ты — сразу видать, личность ученая, университетская.

Я в ответ промолчал с самым независимым видом. Умеет читать по глазам — пусть читает. Но к столу подошел. Правда, тут же оказалось, что попал в дурацкую ситуацию. Со столовыми приборами тут была явная напряженка. Сайни, как я уже сказал, пользовался своим тесачком. Князь деликатно, словно светская львица ножом и вилкой, орудовал двумя стальными когтями жуткого вида. Именно когтями — я не заметил, когда и как, но он надел на средние пальцы что-то вроде широких перстней. Из каждого росло кривое лезвие размером с палец же, заточенное по вогнутому краю. Я нисколько не сомневался, что эти штуки задумывались как оружие, а не особый вид рыбных ножей. У меня же при обыске отобрали все, что могли, даже завезенный из далекого далека швейцарский ножик (когда-то приведший Бержи в полный восторг). А тот тесак, что выдал мне для безопасности охранник, он же ненавязчиво реквизировал, выходя. И сопротивляться я не стал.

Мое бедственное положение не укрылось от глаз сотрапезников. Сайни, безусловно, мог одолжить мне что-то из своего "гардероба". Уж у него за подкладкой, на поясе, за голенищами и в других, еще менее привычных местах, обитало не менее двух килограммов предметов самого что ни на есть режуще-колющего предназначения. Я это знал, и он знал, что я знаю. Но, видимо не без умысла, предпочел передать инициативу хозяину. Тот "фишку просек" и решил проблему не без изящества — резким движением правого когтя отколол от крышки сундука, игравшей роль столешницы, деревянную лучину едва ли не в полметра длиной и вручил ее мне с легким полупоклоном. Не знаю, может, по местным законам это было проявлением высшей любезности (хозяин ради тебя портит свою мебель), а может — тяжким оскорблением (тебе не доверяют, поэтому не дают острых предметов). Ну и ладно. Я внимательно осмотрел деревяшку, не без труда, но довольно быстро переломил ее пополам и принялся орудовать импровизированными хаси, благо, суши-бары донесли этот элемент великой японской культуры и до наших палестин. Рыба, к слову, пропечена была отменно, так что не составляло труда отщипнуть кусочек. На миг остальные участники застолья уставились на меня в немом изумлении. Видать, такого способа приема пищи здесь не знали, а я этот фокус еще никому не показывал — нужды не было. Обычно здесь ели ложками, до удивления похожими на наши, разве что чуть помельче, ножами (причем никаких запретов на "поедание с ножа" не было) и какими-то хитрыми двузубыми крючочками, виртуозное владение которыми входило в обязательный набор "воспитанного человека". Я их так и не освоил, в отличие от Юльки. Эх, где ж она сейчас…

— Сайни, ты мне так и не признался, где подцепил своего не слишком разговорчивого приятеля.

— Я же сказал, он откуда-то издалека, а откуда — сам не помнит.

Сайни, правда, такого не говорил, а на память никогда не жаловался. Так что это была подача мне.

— Вас, Князь, заинтересовал мой способ кушать этими восхитительными деревяшечками? Полно, это всего лишь шутка. Вы же сами изволили назвать меня шутом, а шуту положено шутить, — уж не знаю, за каким демоном я выдал эту галиматью. Может, просто не знал, как себя вести, а поэтому решил подурачиться. В конце концов, маску шута я любил время от времени примерять. Приятели говорили, что успешно. Опять же, от меня явно не ждали такой линии поведения, а потому "домашние заготовки" нашего хлебосольного хозяина могут пойти прахом. Или лесом — как им больше нравится. Он вынужден будет импровизировать. Глядишь, Сайни из этого что-то важное поймет. А то и, чем черт не шутит, я тоже.

Князь смерил меня долгим, как перелет Москва-Владивосток, взглядом. Замер, не донеся до рта кусок рыбы, наколотый на коготь, и смотрел. Ну и пошел он к черту, честно говоря. Я с ним в гляделки играть не собирался. Поэтому просто подхватил палочками еще одну рыбную крошку (увы, пластать я блюдо не мог, приходилось поклевывать) и положил в рот. Подмывало стянуть у Реттена его порцию прямо с когтя, а потом то ли его же угостить, то ли самому съесть. Но я сдержался. Еще сочтут хамством. По-моему, в одной из стран Востока такой жест — кормить своими палочками другого — считается признаком уважения, а в другой — оскорбления. Но, кажется, Князь мое намерение угадал — по глазам или по непроизвольному движению мышц. Поэтому таки положил свой кусок в рот. Прожевал и изрек не слишком насыщенное смыслом:

— Шут, значит…

Вот и поговорили…

После обеда Реттен, кажется, пришел в благодушное настроение, а потому рассказал нам довольно много. Даже показал на карте-макете, где, предположительно, находится главная база вероятного противника. Предположительно — потому что из четырех команд разведчиков, посланных ее искать, назад пришла только одна в неполном составе. По словам вернувшихся, местность там весьма недружелюбна, то есть кишит хищной живностью и нашпигована магическими ловушками.

— Но вы не отчаивайтесь, — вдруг сказал нам Князь, — мои ребята, конечно, орлы, но опыта у большинства маловато, да и в магии они не разбираются совсем. У вас есть шанс пройти. Да еще и вернуться, и мне все рассказать.

К слову, мы запросто могли проскочить мимо этого места в своих поисках. Потому что осели имперцы не на самой реке, а на одном из ее притоков, километрах в трех выше устья. Там, по словам Князя, тоже были выходы скальных пород, поэтому русла положения не меняли.

Кроме того, весьма вероятно, что преследуемая нами группа прошла в здешних местах восемь дней назад. Шли вниз по течению в одной большой "лоханке" (Реттен не был особо высокого мнения о судостроительных способностях соседей). Лодка княжеских разведчиков заметила их достаточно поздно и попыталась задержать. Те боя не приняли, налегли на весла и сумели оторваться. "У них есть способы заставить гребцов работать на износ", — пояснил Князь. Подумал — и приказал вызвать командира той самой разведгруппы, которая видела "лохань".

Разговор с ним добавил немного. Рассмотреть, кто именно сидел в посудине, никто из разведчиков не сумел — дело было ранним утром, в тумане и на значительном расстоянии. Но сама лодка была значительно крупнее тех суденышек, которыми обычно пользовались смарис, осевшие в здешних краях. Командир утверждал, что на борту находилось никак не менее двадцати человек — судя по количеству работавших весел. Но могло быть и тридцать, и больше.

— И как такая здоровенная лодка вверх по течению перед этим прошла мимо всех застав? — спросил я, ни к кому, собственно, не обращаясь.

— Да, и я давно хотел спросить — как это вы их упустили еще по дороге туда? — оживился Князь.

На что командир, изо всех сил пытаясь сохранить достоинство, ответил, что приказа на полное перекрытие реки не было, а рукавов и проток здесь столько, что даже такой большой "плавучий ящик" может пройти незамеченным, особенно ночью или под покровом тумана.

Кажется, эта тирада далась разведчику нелегко. Закончив ее, он шумно перевел дух и вытер вспотевший лоб, хотя особой жары в комнате не наблюдалось.

— Прав он, прав, — заметил Князь, обращаясь ко мне. — Ты, видать, привык то ли к рекам маленьким, то ли к армиям большим. А у меня людей куда меньше, чем надо бы. И хотел бы всю реку перекрыть, да не могу. Ступай! — это уже разведчику. Тот коротко кивнул и вышел, явно подавляя желание перейти на бег.

— Знаю, что шастают вверх-вниз по реке эти проходимцы, но перекрыть им дорогу не могу. Да и не хочу, если совсем честно. В конце концов, это ж не моя земля. Она ничейная. Так что пусть пока бегают. Мне важнее, чтоб в мои места не захаживали всякие…

Та-ак, вопрос о том, кто мы здесь — гости или все же пленники — снова поставлен. И, кажется, наш гостеприимный хозяин не торопиться на него отвечать. Ни нам, ни даже себе.

— Короче, — сказал он, вдруг хлопнув крупной ладонью по столешнице. Сейчас отправляйтесь-ка на ночлег. Все равно уже вечер скоро. Эй, часовой!

На крик из-за двери явился тот самый разбойник, что давеча приносил рыбу. Только на сей раз он был вооружен здоровенной деревянной булавой. Словно у опереточного гетмана, честное слово. В Украине одно время подобные игрушки заполонили все сувенирные лавки — точеные, расписные, безвкусные. Эта, правда, была без росписи, но вид имела тоже какой-то несерьезный. Я понимал, что приголубить ей можно, но все равно не внушала она уважения.

— Так, оставь игрушку за дверью и вернись, — велел князь. Часовой повиновался и вернулся уже без булавы.

— Теперь слушай внимательно. Отведешь их к пятому уровню, пусть на ночлег устраиваются. Выдашь каждому по рыбе, пусть сами себе ужин готовят, чай, не дети малые. Да, там, внизу, у причала, их лодка. Пусть сходят к ней, возьмут, что нужно для ночлега, и возвращаются. И смотри, чтоб не удрали — головой отвечаешь.

Тот в ответ лишь кивнул упомянутым лохматым предметом.

— Вот. Так что, ребятки, устраивайтесь, укладывайтесь. Там дальше разберемся, что с вами правильнее будет сделать. Все, ступайте.

Князь явно давал понять, что разговор окончен, так что мы встали и пошли за кудлатым и удивительно немногословным провожатым. Я, наконец, смог осмотреть цитадель (форт, крепость или как еще называлось то место, куда меня столь неделикатно приволокли несколько часов назад).

Бревенчатая башенка на самом верху, где, собственно, мы и беседовали (по-моему, в ней и жил Князь) стояла на каменистом холме — фактически, на скале, за много лет оплывшей и обросшей плотью лесной почвы. От входа вниз вела череда узких лестниц и извилистых, серпантином, тропинок. На некоторых поворотах высились сторожевые… даже не башенки, а будочки, но сложенные добротно, из бревен и валунов. Кое-где за такой будочкой виднелись небольшие плоские "карманчики" — небольшие дворики, явно обжитые. В одних двориках стояли какие-то хозяйственные постройки, другие, совсем крохотные, были ограничены с двух-трех сторон скальными стенками, по которым явно прошлись руки человеческие. Они же проделали прямоугольные входы в пещеры-казармы. В итоге весь холм являл собою эдакую многоэтажку в один подъезд и, увы, без лифта. Внизу, метрах в двухстах, петляла река, но мы до нее не дошли, свернули в дворик.

То ли местных жителей томил жилищный кризис, то ли Князь решил, что хватит с нас гостеприимства, но комнаты, даже самой простой, нам не предоставили. Вместо нее к нашим услугам был предложен роскошный навес, крытый, если не ошибаюсь, корой. Под ним на утоптанной рыжей глине лежали несколько потрепанных тростниковых циновок достаточно небрежного плетения. Постельные, стало быть, принадлежности. Стоял навес у сложенной из слоистых булыжников стенки повыше человеческого роста, так что от свежего ветра с реки мы были защищены. А вот от вездесущего комарья… Забыл сказать, антикомариные амулеты, как только мы вышли из лесу, работали с колоссальными сбоями, так что по вечерам приходилось поскорее нырять в палатку. Иногда прихватив с собой ужин. Уж больно злые были кровососы. Оставалось надеяться, что тут, на верхотуре, их поменьше будет. И что местный владыка защищает своих подданных от мелких вампиров.

Впрочем, сам дворик был обустроен вполне цивилизованно. В центре высился круглый каменный резервуар с водой, из стенки которого торчал самый настоящий кран — примитивный, будто у старинного самовара, но вполне действующий — и помыться можно, и воды для готовки набрать. А у обрыва был оборудован великолепный (особенно для того, кто давно скитается по лесам) туалет. И не "системы Сортира", а настоящий, с унитазами. К сожалению, без кабинок, обеспечивающих уединение. Правда, все эти подробности я выяснил позже. Потому что наш кудлатый провожатый, мельком показав нам "номер", тут же направился к пристани. Пришлось топать за ним.

Наш "Тигрисик" обнаружился внизу, между двух дощатых причалов, под бдительной охраной двух кадров явно гномского происхождения. Они изо всех сил ели глазами сваленные на палубе велосипеды. Видать, очень хотели поковыряться в незнакомых железяках, да приказ не велел. Ну что ж, в знании психологии Князю не откажешь. Такие стражи глаз с охраняемого добра не спустят — любопытство не даст.

Разбойный конвоир обменялся с гномами парой фраз, но так тихо, что я ничего не разобрал. Две пары глаз тут же уставились на нас с не меньшим любопытством, чем раньше на велосипеды — как же, повелители "шайтан-машин" пришли. Но ни одного вопроса не последовало. Дисциплинка тут у них.

Провожатый махнул рукой в сторону лодки и пробурчал что-то невразумительное про "вещи" и "ночь".

— Брать мало-мало, — вполголоса по-русски сказал мне Сайни.

Понял, не дурак, дурак бы не понял.

Копаться в сумках пришлось долго, тем более, не хотелось вытаскивать их на причал — во избежание. А на качающейся палубе распаковывать их было не слишком-то удобно. Взяли только по спальному мешку на брата, трофейный котелочек (бросить не жалко будет, если что) и еще кое-какие мелочи. Соль, например, и прочие травки-приправки, собранные хозяйственным Сайни по берегам.

Гномы, да и конвоир тоже, рисковали остаться без глаз — так они их пучили, глядя на пряжки-трехщелевки и прочую продвинутую рюкзачную фурнитуру. Еще бы: потянул за кончик ремешка — и затянул мешок. Ни узлов вязать не надо, ни дырочек в ремне ковырять. По молчаливому настоянию почтеннейшей публики я медленно, напоказ, выдернул из пряжки ремешок, покрутил ее, чтоб лучше было видно, а потом заправил его обратно и затянул сумку.

Подхватив барахло, мы принялись карабкаться вверх, что без тренировки удовольствия не доставляло. Дорога крутая, узкая и скользкая. Фортификаторы строили, так их и эдак. Понятно, что их задача — максимально испортить жизнь недругам. Но при этом достается и своим. Причем враги по этой тропке если и будут ходить, то редко-редко, может быть, совсем никогда. А вот своим мучаться каждый день. Сайни на это небось сказал бы, что не "мучатся", а "тренироваться". Кстати, он же тут уже поднимался, да еще и незаметно, меня спасая. Железный человек, честное слово. Терминатор 3,14…

Возвращаясь обратно, мы завернули на хозяйственно-бытовой двор. Он же — склад и кухня, судя по запахам сырой и вареной рыбы. То еще сочетание, непривычного человека с ног валит. Нам торжественно вручили по свежей рыбине, уже чищеной и потрошеной (видать, к засолке или еще какой консервации готовили). Кладовщик, кажется, пытался бурчать по поводу того, что у него продукты изымают. Разбойник шикнул на него, и тот заткнулся. Но никаких приправ и прочих пищевых излишеств к рыбе не предложил, хотя у него явно были — пряные ароматы засолочной щекотали носоглотку даже сквозь вездесущий рыбный "штын". Зато выделил по вязанке дров на брата. Тоже не слишком щедрых. Ну и ладно, обойдемся.

На одной площадке с нами, под другими навесами, квартировали местные солдатики. На удивление нелюбопытные и неразговорчивые. Ни сами к нам не подошли, ни на попытки Сайни завязать разговор не реагировали. Причем мы им были не просто безразличны, а словно бы неприятны. Хотя чем мы их умудрились обидеть, ума не приложу.

Тяжелые взгляды время от времени буравили спину и портили аппетит. Но окончательно испортить его все равно не могли, уж больно день выдался беспокойный.

Поэтому мы на них махнули рукой и принялись куховарить. Я разложил костерок, благо кострище среди закопченных камней уже имелось. А Сайни умело распял рыбу на деревянных рогульках (успел срезать во время подъема, когда поворот на пару секунд скрыл нас от глаз провожатого), натерев ее предварительно солью и нашпиговав травками. В общем, на ужин у нас предполагался рыбный шашлык. Все лучше, чем вареная рыбятина с "таком" — после ароматов на кухонном дворе она бы, чего доброго, и в рот не полезла бы.

— Ну? — спросил я, наконец, когда рыба была съедена и запита кипяченой водой с какими-то душистыми листиками.

— Что "ну"? — мрачно переспросил Сайни, оглядываясь вокруг. Но в радиусе трех-четырех метров от нас никого не было, а говорили мы достаточно тихо.

— Да уж понятно, что. Ты явно местного хозяина знаешь. И он тебя. Чего нам от него ждать? И что это за история про королей и шутов? Что, наконец, делать дальше — торчать в этом импровизированном замке, подбивая его хозяина на освободительный поход, или по-тихому смыться и попытаться самим освободить детей?

— Вон сколько вопросов. Ты думаешь, я знаю на них ответы?

— Думаю, на некоторые — знаешь.

— Ни чьерта я не знаю! — вдруг выругался Лелек, и я сообразил (наконец!), что последние часы дались ему ой как нелегко. Один только рейд по моему спасению чего стоил! А я, бревно эдакое, даже не поблагодарил.

— Извини. И спасибо. Ты, кажется, мне жизнь спас.

— В конце концов, это моя работа, — невесело усмехнулся в бороду Сайни. — Мы на то поставлены, чтобы, значицца, покой и благополучие беречь.

Хотя я не столь хорошо, как хотелось бы, знал здешний язык, стилизацию под "простого мужичка" уловил. Сам виноват, между прочим — в свое время несколько раз передразнивал в присутствии Сайни манеру говорить разных людей — то Бержи, то Лиины. Ему развлечение тогда явно понравилось, но повторять его при мне он не спешил. А теперь, видать, время пришло.

— Да и не факт, что именно жизнь, — прервал поток моих воспоминаний Лелек. — И не факт, что спас. Так, попытался…

Обнадежил, нечего сказать.

— Вообще же, в таких, как наш, походах с главной надеждой на Госпожу Удачу спасение жизни друг другу — это штука едва ли не повседневная. Я тебе уже говорил — привыкай.

— Хочешь сказать, что в следующий раз мне придется по стене лезть с арбалетом в зубах? Так я не умею, и зубы не настолько крепкие.

— Может, и придется. А необходимость, как ты сам говоришь, лучший учитель. Впрочем, я думаю, ты отчудишь чего-нибудь похлеще. Из своих штучек, здесь невиданных. Вроде недавнего поедания рыбы палочками. Ну, скажи, кто тебя просил выпендриваться?

— Не знал, что у вас этого не умеют. Да и потом, мое нездешнее происхождение любому за две лимы видно. А наш кораблик, груженый великами — тоже не самое распространенное явление в здешних местах.

— Тоже верно.

Мы оба бродили вокруг да около и сбивались на посторонние темы, не решаясь заговорить на главную. Лелек знал что-то, а я чувствовал, что это "что-то" — достаточно неприятная вещь.

Наконец, Сайни еще раз оглянулся, доел кусочек рыбы и лениво откинулся на спину. То есть со стороны это выглядело именно так. А в итоге его голова оказалась надежно укрыта за столбом навеса и словно случайно встопорщивщейся гробом циновкой. "Чтоб по губам не прочли", догадался я.

Заговорил он почти шепотом, который время от времени перемежал ленивыми зевками и потягиванием. Чтоб всякий наблюдатель со стороны решил, что речь идет о чем-то совершенно неважном. Зато сама по себе речь была до предела насыщена информацией. И вдобавок перемежалась русскими словами. Чтоб нас если и подслушали, то не поняли хотя бы часть.

Как по мне, маскировка достаточно жалкая. Но им, разведчикам, виднее, как во вражеских замках себя вести.

— Реттена, как ты правильно догадался, я знаю давно. Очень давно. Одно время служил под его началом… Долгая история. Он был одним из выдающихся офицеров. Невероятно талантлив, невероятно удачлив и невероятно самолюбив. Пытался бросить службу (или отпуск взять, уж не знаю) и учиться в университете. Но постоянно не ладил с преподавателями. Для него нет ни авторитетов, ни догм, ни даже традиций. А одним из любимых развлечений всегда было доказывать, что кто-то из больших и уважаемых шишек — дурак. Поэтому, к слову, он не получил генеральского звания, хотя давно заслужил.

Сайни остановился, явно давая понять, что ждет от меня вопроса.

Что ж, я подыграл, изо всех своих невеликих актерских сил разыгрывая ленивую болтовню. Повернулся с боку на бок, подпер голову рукой и лениво выдал:

— Ну и как же его в армии-то терпели, такого своевольного?

— Во-первых, происхождение. Но об этом потом. Во-вторых — блестящий, невероятно изворотливый и изобретательный ум. Ему поручали очень сложные операции — на безнадежных участках фронта, во вражеском тылу. Там, где нужно было действовать быстро и, как правило, автономно, на свой страх и риск. Когда он становился единоличным командиром, имея возможность посылать к твоему любимому "чьерту" всех штабных и прочих начальников — Реттен расцветал. И выдумывал такие комбинации, такие лихие маневры проводил, что все только диву давались. И закрывали глаза на многие его нарушения. Раз, например, группу разведчиков переодел в кочующий бордель. С бесстыдно размалеванными лицами, накладными грудями и прочим. Бордель с помпой и музыкой въехал в небольшой пограничный замок. Вражеский, естественно. Там, на границах, к мелким нарушениям дисциплины относятся проще. Замок этот стоял на важном для нас направлении, но боевых действий там не было давно, так что гарнизон от скуки уже беситься начинался. А тут такая возможность сбросить напряжение… Вечером во дворе "девочки" дали представление, пообещали всем желающим незабываемую ночь. И устроили ее — перерезали полгарнизона и открыли ворота.

А перед этим один из парней отказался переодеваться в шлюху. Заявил, что это урон его родовой чести. И Реттен его заколол. У всех на глазах. В одно движение. Хотя парень был явно не новичок в драках.

Ты не знаешь нашей истории, а то бы я тебе назвал несколько известных кампаний из недавнего прошлого. Кей принимал участие в каждой, хотя не всегда его участие афишировалось. Он убил главнокомандующего второй армией Смарис. Да как! Пристал к тамошнему цирку как канатоходец, три месяца потешал публику невероятными трюками. Наконец, когда его высокопревосходительство пожаловал с семейством на представление (можешь себе представить, как проверяли и цирк, и циркачей, и их оборудование), канат лопнул. Кей, падая, уцепился за обрывок и, пролетая маятником мимо генеральской ложи, метнул туда шест. Раскроил голову генералу, а сам, якобы сорвавшись с каната, вылетел в оконный проем, выломав ставни. И скрылся, хотя окно было на высоте третьего этажа. Даже охрана не сразу сообразила, что это убийство, а не несчастный случай. Как он это запланировал, как осуществил? Ведь репетировать он никак не мог. Наверное, не обошлось без магии: по некоторым умениям он вполне способен потягаться с лучшими университетскими профессорами. Часть у них и перенял, часть выучил сам, что-то получил по наследству.

В общем, великий и жестокий человек. Неудивительно, что многие солдаты шли за ним в огонь и в воду.

И я даже не могу сказать, что им движет, — вздохнул Сайни. — Его не интересует ни богатство, ни власть. Он давно уже мог стать губернатором одной из провинций. Особенно живущих по законам войны.

— Но здесь же он явно строит свое государство. Забрался на ничейную территорию, окружил себя воинами и преданными слугами, даже вон Князем велел себя величать. Я, правда, не уверен, что хорошо понимаю значение этого слова. Властелин небольшого государства, так?

— Не совсем. Скорее, военный вождь этого самого небольшого государства, находящегося в состоянии войны. Так что титул вполне уместен, — Лелек в задумчивости пожевал соломинку. Раньше я у него такой совершенно земной привычки не замечал.

— Пожалуй, — добавил он после некоторого молчания, — он хочет жить так, как считает правильным. Представление же о правильности у него весьма своеобразное. Мнение других людей его не интересует. Почти. В армии он вынужден был с ним считаться — как всякий военный, да еще и маг (что бы ни говорили университетские о его недоученности), он понимает, что такое сила. А здесь он сам себе голова.

— Средневековье какое-то, — пробормотал я по-русски. Лелек, естественно, меня не понял, но переспрашивать не стал.

Помолчали.

— А черным королем он тебя почему величает?

— Не хотел рассказывать, да ты ж не отстанешь, — вздохнул Сайни.

— Да ладно. Не хочешь — не говори, обойдусь. Я столько о вашем ми… о здешних порядках не знаю, что еще одной тайной больше — невелика разница.

— Велика, — отрезал Лелек. — Тем более, это тайна не только для тебя.

— Так, может быть, мне лучше ее и не знать? Меньше шансов выдать.

— Может, и лучше. Но я один не могу решить, что нам дальше делать. "Торчать", как ты выразился, или "смыться". Мне твой совет нужен. Боюсь, без этих сведений ты его дать не сможешь.

— А с ними?

— А с ними — не знаю. Для меня ведь твой опыт и твое прошлое тоже — сплошная загадка.

Он опять замолчал. Вообще-то, по-хорошему давно надо было спать, тем более, денечек выдался отнюдь не из легких. И глаза у меня слипались. Но я знал, что уснуть все равно не усну, буду ворочаться в тяжелой полудреме — ни отдыха, ни нормальной работы голове.

А Сайни все молчит и молчит, молчит и молчит. Я уже решил, что он передумал делиться своей страшной тайной, а то и вовсе заснул. Поэтому его вопрос меня совершенно огорошил:

— Помнишь, ты мне шахматы показывал?

Помню, конечно. Сайни — едва ли не единственный, кто всерьез заинтересовался этой мудреной игрой. Шашки — да, те многих прельстили (я рассказывал). А Лелек тогда долго расспрашивал меня о правилах, мы даже сыграли парочку партий, потом я, сам удивляясь собственной памяти, показал ему три-четыре дебюта и еще какие-то классические задачки, вроде мата королем и ладьей. Меня еще совсем пацаном отец этим премудростям учил — он-то страстный шахматист, а я вот не унаследовал.

— Меня эти твои шахматы тогда еще поразили, — пробормотал Сайни. Странно, а я и не заметил в нем ничего пораженного. — Уж больно они на нашу реальность намекают. Упрощенно, конечно, но смысл тот же.

Он опять замолчал, и я не выдержал:

— Какой-такой смысл? Борьба добра со злом, белого с черным?

— При чем тут добро и зло? — он искренне удивился. — Нет, разделением действующих лиц на пешки и фигуры.

— Ну, у нас о человеке, который имеет большое влияние, говорят "это фигура". А о простых исполнителях — "это пешки". С оттенком пренебрежения. Аналогия себе и аналогия, сравнение, которое, как известно, всегда хромает.

— А рождается у вас человек пешкой или фигурой?

— Да кто ж его знает? Есть случаи, когда ребенок появлялся в царской семье — и ровно никак на судьбы мира не влиял. А бывало, из низов поднимался, полсвета завоевывал…

— Понимаешь, а у нас считается, что большинство людей — пешки, и так ими и останутся. Не в том смысле, что они — незначительны или ими можно легко жертвовать… Нет, давай сначала. Существует у нас тут некая школа магическая… Или направление в исторической науке… Словом, есть те, кто способен видеть возможности человека (хотя не все в это верят). Вроде бы, один человек способен войну выиграть. А другой — город основать на новом месте. А третий — разрушить. Вот это как бы фигуры. Ну а четвертый, сколь он не бейся, не достигнет ничего. Он — пешка. То есть он не сделает ничего, что сколько-нибудь заметным образом повлияет на то, как крутится мировое колесо. Он может стать большим ученым, даже открыть нечто, что назовут великим…

— И это все равно не повлияет на ход истории?

— Повлияет. Но он тут ни при чем.

— То есть?

— То есть не открыл бы он, открыл бы кто-то другой. Это как большой камень на дороге — кто первый по ней пройдет, тот его и найдет. Молодец, конечно, что нашел, но шел бы первым кто-то другой — тоже нашел бы, камень-то лежит.

А фигура пройдет там, где никто не то что до него не ходил, но и где ходить-то невозможно, как считалось. То есть главный смысл заложен в нем самом, а не в камне, не в дороге.

Фигуры разные, их куда больше, чем в шахматах. И одна фигура может становиться другой. Реттен, между прочим, тебя шутом назвал. Шут — это тоже фигура.

— А пешка фигурой стать может?

— Как в шахматах? Причем сразу самой сильной? — таким тоном обычно родители дают ребенку понять, что он сморозил глупость. Тем неожиданнее было окончание:

— А неизвестно. Сторонники этой школы долго в свое время спорили вообще о том, откуда берутся фигуры. Считалось, что это — наследственное. Поэтому, когда Реттен говорит про свой род, это не пустой звук даже в его устах. Но известно достаточно много случаев, когда фигура возникала словно бы ниоткуда. Бабах — и приходит некто не ждан, не зван, перекраивает карту…

Лелек опять замолчал, и я осторожно начал выкладывать уже поднакопившиеся вопросы. Начал с тех, что помельче.

— Знаешь, у нас говорили примерно следующее. Техническое изобретение — ну, например, двигатель, как у Бержи в повозке — придумает не один, так другой. Даже бывало так, что одну и ту же штуку изобретали сразу двое. Мол, идея в воздухе носится. А вот ежели писатель свою книжку не напишет, то она так и не появится на свет. Выходит, любой писатель или там художник — это фигура? Вроде как главный смысл в нем самом, а не в бумаге или красках.

— Знаешь, интересная мысль, — Сайни, оживившись, повернулся ко мне. Видать, мое достаточно дурацкое замечание отвлекло его от неприятных дум, переключило мозги на что-то интеллектуально красивое, необязательное и к текущему моменту отношения не имеющее. — Но, наверное, все-таки нет. У вас в мире много ли книг способны не то что ход истории изменить, а хотя бы заставить большое количество людей хоть о чем-то задуматься?

Я признал, что нет.

— Но мысль действительно интересная. Я имею в виду аналогию между художником и фигурой в нашем понимании. Ведь для одного важнее всего в жизни написать картину, а для другого — построить государство.

— Или разрушить.

— Или разрушить, — согласился Сайни совсем другим, мрачным тоном. Я, кажется, опять задел за живое. Извини, дружище, но раз уж начали разговор…

— И ты, значит, из рода фигур, — я не спрашивал, я утверждал.

— Конечно. И мне это не слишком нравится.

— Поэтому попытался перехитрить судьбу, уйти в простые солдаты в мирном университетском городке, а не армиями командовать, историю менять…

— Откуда знаешь?

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться. Сержант, а повадки у тебя минимум полковничьи.

— Примерно так и было. Из-за этого я и с Реттеном в свое время разошелся. У него бзик на почве фигур. Дескать, мы избраны, чтобы управлять этим миром, а то, как это делают нынешние бездари — никуда не годиться и должно быть разрушено. Спаситель мироустройства, — с презрением и очень зло выплюнул Лелек. Чуть подуспокоившись, продолжил. — У нас в Криимэ в эту теорию с фигурами обычно не верят. Да ее и знаю немногие — во избежание брожения в умах. Так что разные посты занимают совсем разные люди. Вот Лиина — фигура, желтый дракон. А Дмиид — пешка. Странно, да?

— А как ты их различаешь — кто дракон, кто не дракон?

— Это что-то вроде запаха. Одна фигура другую может учуять. Хотя то, что ты — Шут, я не понял. У Кея чутье куда острее моего. А вообще есть специальные магические ритуалы, позволяющие точно идентифицировать ранг фигуры, ее цвет, статус, зрелость, потенциал…

Маска простого, хоть и опытного сержанта, окончательно слезла. Рядом со мной лежал весьма образованный и проницательный человек. И, кажется, не слишком счастливый.

— Постой. Ты сказал "желтый дракон". Значит, цветов больше, чем два?

— А почему их должно быть только два? Конечно, больше, их несколько десятков. Один в другой переходит. У каждого свой смысл. А ты думал, как в шахматах, да? — непонятно почему, но моя приверженность к этой аналогии забавляла Лелека.

— Да, — я не стал отнекиваться, хотя не могу сказать, что именно так и думал. И нарочно уже повторил:

— Черное и белое, борьба добра со злом…

Сайни захохотал в голос, словно услышал хороший анекдот.

— Странно, откуда в таком умном, вроде бы, человеке, такой примитивизм. Ну, где ты в жизни видел борьбу добра со злом, где видел черное и белое?

М-да, вот она, вредоносность литературы. Ежели мир "меча и магии", так обязательно Черный Саурон против Белого Гэндальфа. Ну или Серого. В реальном мире, где люди машут мечами и балуются магией, все было столь же запутано, как в моем родном. Сайни меж тем продолжил:

— Волк, даже если он тебя скушать хочет — он ведь не со зла. Просто голодный, да и работа у него такая — кушать тех, кто не может убежать. Чтоб другие учились быстрее бегать.

— Медбрат леса, — попытался я перевести расхожее у нас высказывание. За что и был наказан необходимостью объяснить, что имею в виду. Рассказ о местности, где сперва истребили волков, а потом вынуждены были спасать оленей, гибнувших от болезней и бескормицы, был встречен с одобрением.

— Вот видишь. Хотя волк — это знак черной фигуры. Типичный разрушитель. Но без него нельзя. Нужно время от времени что-то разрушать. Обычно — старое, чтоб дать дорогу новому. Если бы древоточцы не изгрызали упавшие деревья в труху, по лесу пройти было бы невозможно от старых стволов. И новым негде было бы расти.

— Ты, значит, разрушитель?

— Значит. Хотя не скажу, что шибко этим доволен. Все же созидать мне нравится больше. А разрушать получается лучше. Иначе зачем бы я пошел в солдаты, а не в строители? Забавно, верно?

Я в этом ничего забавного не находил.

— А король — он самая старшая фигура?

— Нет, хотя одна из самых мощных, — кажется, Сайни было неудобно в этом признаваться. Вроде как хвастаться своим "королевским" титулом. — Но все зависит от ситуации на доске. Вообще, король сравним с тем же драконом, но они играют по-разному. Король — он больше по управлению людьми. А дракон может повелевать… знаниями, что ли. Сведениями. Шибко мудрым зверем считается. Поэтому Лиина и стала ректором. Между прочим, большая редкость для женщины.

Понятно, и тут гендерное неравенство и сексизм.

— Я правильно понимаю, что черный король — это тот, кто может разрушить государство?

— Почти, — сухо ответил Сайни. Помолчал и добавил:

— Может и несколько государств. Хотя может и всего один городок — как сложится. Поэтому я и удрал в маленький гарнизон, подальше от столиц.

— Чтоб поменьше навредить, если что? — кажется, я начинал ему сочувствовать.

— Именно, — кажется, он мое сочувствие уловил, оценил и даже был за него благодарен. — Хотя тогда еще не знал, что на уровень поднялся, иначе точно в какую-нибудь деревеньку забился. До нынешней встречи с Реттеном я себя черным рыцарем числил, это все же куда послабее будет. Да, видать, судьба — куда лучший игрок, чем я. А вот вепревину так готовить не выйдет, ее сперва прокоптить как следует надо, с травкой. Да на дровах не абы каких, а душистых. Яблоня для этого хороша.

Я обалдел от смены темы, тем более, что тон у Сайни остался абсолютно тем же. Но пока мозг "обалдевал знанием", тело уже изготовилось к очередной пакости — ноги подтянулись к животу, чтобы, если что, то ли вскочить, то ли лягнуть кого. А руки нашарили столь милый моему сердцу топорик.

А пальцы Сайни, пока он делился кулинарными секретами, уже ласкали черенок метательного ножа на правом бедре, потихоньку вытягивая лезвие из ножен, пришитых к брючине. Все же не были они приспособлены к тому, чтобы извлекать оружие, лежа на спине. А в следующий миг Лелек уже стоял в какой-то немыслимой низкой стойке, скрутившись и припав к земле, причем было ясно, что из нее он может прянуть в любую сторону. Ну просто леопард перед прыжком — сильный, тяжелый, но удивительно подвижный зверь. Клинок в левой (почему в левой? тащил-то ведь правой, да и не левша) руке чуть ходил из стороны в сторону, как язычок змеи. А пальцы правой руки плели замысловатую вязь. Ты, дружок, еще колдуешь?

У меня так быстро и грозно не получилось, но спустя мгновение и я уже стоял в классической санчин-дачи, ухватив топорик под самое лезвие. Так и блокировать удобнее — верхней частью железки — и концом топорища обманные движения выводить.

И лишь затем я углядел того, на кого была направлена агрессия Лелека. Метрах в трех высилась фигура настоящего великана — больше двух метров точно. Кажется, эльф — массивности в нем не было. А вот сила явно чувствовалась, даже с моей толстокожестью невозможно было не учуять, насколько этот человек опасен. Хотя бы потому, что подобраться смог так близко, пока Сайни его учуял. Словно вырос, соткался из дымных сумерек, причем оставался в них таким же серым и расплывчатым. Казалось, двинется — растает. Но двигаться он явно не спешил. То есть делал это очень медленно. Нарочито медленно поднимая обе руки раскрытыми ладонями вперед. Знак мира? Или жест какой колдовской? Щас как звезданет парной шаровой молнией — никакой топор не поможет.

Впрочем, фраза серого незнакомца была еще чуднее его внезапного появления:

— Сайни, не осталось рыбки для старого знакомого?

Из дневника Юли

— Дорогая моя, как же я рада тебя видеть!

Я рванулась навстречу женщине. Лиина! И лишь миг спустя осознала, что совсем не она. Даже не похожа — у Лиины были роскошные черные волосы, с небольшой проседью, а эта — тусклая блондинка. И старше. И голос другой. Но наваждение было невероятно сильным, хоть и коротким. Чем она берет?

Наша лодка стояла у самой настоящей пристани — каменной и даже не лишенной некоего изящества — с перильцами в виде низких арочек. Правда, камень был сер и пятнист, как грязный асфальт, что отнюдь не добавляло нарядности.

Выходить на твердь земную, впрочем, никто не спешил. Неудивительно. Во-первых, последние три часа пришлось подниматься против течения, достаточно сильного, насколько я могла судить. Логово (база? опорный пункт?) наших похитителей находилось километрах в шести выше устья одного из притоков Большой реки, по которой мы шли все это время. Причем приток этот проложил себе путь по каменистой местности. Не горы — предгорья, но с выходами земных костей под светлы очи светила. Поэтому река то и дело петляла среди огромных валунов и твердых боков холмов, некогда бывших скалами. Вода извивалась и скакала среди булыжников поменьше. А лодочникам приходилось брать небольшие перекатики снизу вверх, в лоб.

Ну а во-вторых, часа за полтора до устья притока мы нарвались на засаду. Из-под прикрытия камышей и ивняка вылетели сразу две лодки и двинулись наперехват. Обе куда меньше нашей, но куда более ладные и ходкие. В каждой человек по десять.

Командир нашей посудины что-то выкрикнул — и на весла кинулись сразу все черные, а колдун запел. У меня от его завывания желудок словно стальной пятерней схватило — ни охнуть, ни вздохнуть, и слезы на глазах, так что и не видно почти ничего. Гребцы заработали как бешеные, причем все в лад, словно машина. Явно черные не хотели принимать боя с неведомыми лодочниками. А то, видать, были умелые воины, не чета бедным дикарям в шкурах, напавших на нас в начале речного пути. Наша лодка шла вперед судорожными рывками. Казалось, с каждым взмахом двух с лишним десятков весел она слегка приподнималась из воды, а потом плюхалась обратно, выталкивая брызги и пену из-под плоского, словно столешница, брюха. Гребцы вынуждены были компенсировать нелепость конструкции, перенапрягая мышцы, до предела натягивая жилы. А преследователи не отставали. Осторожно выглянув из-за борта, я поняла, что они готовятся к абордажу. Во всяком случае, крючья на веревках и длинные багры на носах лодок вызывали именно такие ассоциации. И радости мне это отнюдь не добавляло. Колдун увеличил темп в полтора раза, гребцы поднажали. Я видела, как на спине одного из них, как раз передо мной, лопнула куртка от чудовищной натуги мышц. А ведь ткань была что брезент. Весла при каждом гребке явно выгибались длинными луками, и, вылетая из воды, издавали краткое "вумм!". Наверное, колдовская песня заставляла каждого из черных работать на пределе возможного, выкладываясь полностью, досуха. Расстояние между нами и преследователями увеличивалось, и тогда те попытались догнать добычу с помощью стрел. Стрелять с раскачивающихся лодок неудобно, да и лучников там было немного: экипажи-то, в основном, тоже на веслах сидели. Так что дождя стрел не получилось. Но одного из гребцов убили — я видела, как красный, словно лакированный, наконечник выглянул из середины груди бедняги, и тот деревянной куклой рухнул на дно посреди гребка. Другой получил стрелу в плечо. Рука упала плетью. Но гребец продолжал грести другой рукой, весь перекашиваясь, чтобы не выпасть из ритма. А от третьей стрелы меня заслонил Кирпич. Сам ли он спиной почувствовал оперенную смерть, отдал ли ему такой приказ колдун или командир лодки — но Терроссиф вдруг прянул вперед, навалившись на меня. Через его тело я почувствовала еще толчок — и тут мне в грудь ткнулся наконечник. Ткнулся — и остановился, лишь пробив джемпер и уколов кожу. Потому что до того он пробил тело Терросифа. Не насмерть, но, насколько я могу судить, рана получилась неприятная. Стрела прошила мышцы руки и прошла между ребрами правого бока. Задела ли что-то важное — не знаю. Поэтому все, что я смогла сделать, пока лодка шла к гавани — перевязать рану обрывками его же одежды (жесткими, совсем не годящимися для повязки, причем и рвать приходилось, используя в качестве лезвия все тот же наконечник, аккуратно обломав кончик стрелы). Да пытаться остановить кровь и свести края ран вокруг древка с помощью весьма ограниченного набора медицинских заклинаний, которыми меня успели снабдить в школе. Вообще-то медицину нам читали факультативно (магов-медиков готовили на другом факультете), и эти формулы годились на то, чтобы живенько зарастить порезанный палец или там ссадину на коленке. Но другого у меня в запасе не было, а никто из экипажа на помощь пострадавшему прийти не спешил. Оторвавшись от преследователей — они отстали, как только лодка свернула в устье — колдун сбросил темп, но и только. По-прежнему гребцы работали "под песней", в глотках клокотало, мышцы вдувались, лица чернели от неподъемного напряжения. А я сидела, вся в чужой крови, и не понимала, какие чувства испытываю к этому человеку. Он украл меня, вырвал из привычного уже и дорогого мне окружения, протащил через весь лес. Он был мне неприятен. Но он единственный из похитителей говорил со мной. И он спас мне жизнь. Пусть по приказу, но спас. Наверное, я должна быть ему благодарна.

Кстати, выйти из лодки я не могла еще и потому, что на моих коленях лежала его голова и верхняя часть туловища. Тело все затекло, да и не знала я, куда деть раненого мужчину. Но встречавшая нас женщина, так похожая и так не похожая на Лиину, отдала какие-то распоряжения. В лодку спустились слуги — или кто там были эти двое в фиолетовых балахонах? Медработники? На солдат не похожи, да и без оружия (вооруженные чем-то длинным и зазубренным субъекты толпились на пирсе отдельно). В общем, с меня сняли пострадавшего, а самой помогли встать и буквально на руках подняли и поставили на причал. Я едва не грохнулась: затекшие ноги совершенно не держали. И тогда эта неизвестная женщина кинулась меня поддерживать, обнимать за плечи, не обращая внимания на то, что пачкается в крови.

Я отстранилась и осмотрелась.

На причале стало людно. Ребята в фиолетовом — их стало куда больше — вытаскивали из лодки и укладывали прямо на камни гребцов. Те явно не могли двигаться самостоятельно, выжатые, выжженые изнутри немыслимым усилием. Лица даже не черные уже, а серые, землистые, щеки ввалились, словно людей морили голодом в подвале неделю. Впрочем, я не знаю, как выглядят те, кто неделю ничего не ел в подземелье.

Потом вытащенных стали укладывать на носилки и оттаскивать дальше на берег, в тень каких-то раскидистых деревьев, похожих на высокие яблони.

— Не бойся, дорогая моя, им окажут помощь. И твоему спасителю тоже. Его ждет лечение и награда.

Блин, она что, мысли мои читать пытается? Да не думаю я сейчас о Кирпиче! В конце концов, я не просила меня спасать. И тащить меня сюда тоже не просила.

— Пойдем, милая, я покажу тебе твою комнату. Тебе надо помыться, переодеться. Я понимаю, дорога была утомительной и не слишком приятной, но теперь все позади. Ты даже не представляешь, какие захватывающие вещи тебя тут ожидают.

Ну, честное слово, словно малознакомая тетушка пытается завоевать доверие племянницы, приехавшей погостить — потому что родители сами укатили в Европу, а дочку решили спихнуть на лето к тетке на дачу.

Говорила женщина почти без акцента, лишь слега растягивала гласные — "по-ойдем, миилаая". Растягивала куда меньше, чем предыдущий толмач. Но на нервы все равно действовало. Впрочем, мне на нервы действовал сам факт ее существования — а также существования всех этих черных и фиолетовых дьяволов, затащивших меня на край света неизвестно во имя чего.

Злиться я могла сколько угодно, но подчиняться все равно приходилось. Придется, наверное, и идти в комнату. Но фиг я пойду одна.

Я оглянулась. Дрик уже вскарабкался на причал — благо тот, не считая перил, был сложен из диких нетесаных камней, так что лазить было довольно удобно. Вскарабкался — и стоял чуть поодаль, исподлобья наблюдая за мной и слушая слащавые речи тетки, которая явно играла тут не последнюю скрипку.

— Конечно, твой спутник может пойти с нами, раз уж вы вместе проделали столь нелегкий путь, — сказала она. Явно успела подготовиться к встрече, хотя никаких докладов ей, кажется, никто из прибывших на нашей галере не делал. Впрочем, при их уровне развития магической техники могли и вестника послать, и какую-нибудь телепочту задействовать. Аналог радио. У нас в Криимэ такого не было. Но это не значит, что не могло быть в принципе.

И мы пошли. За вторым поворотом нам открылось здание — и Дрик тихо охнул, а я про себя проговорила что-то не слишком приличное. ЭТО походило на что угодно, только не на замок, не на форт, не на крепость. Вообще ни на что не походило… Фантазия сумасшедшего архитектора, которого не взяли в клоуны. Эдакий арбуз, с боков приделаны греческие портики в количестве примерно семи штук, так что получался многогранник с колоннами. Все портики разные по ширине, а некоторые — и по высоте. Колонны тоже разные — то толще, то тоньше, то выше, то ниже, округлые и граненые… От углов многогранника вниз по склону холма, который оседлало это архитектурное страшилище, ползли извилистые каменные галереи со сводчатыми кровлями. В итоге здание напоминало осьминога, который выполз погреться на вершину рифа и свесил вниз щупальца. А главное — вся постройка была выкрашена в два цвета — черный и золотой. От вершины купола вниз ползли расширяющиеся полоски, что еще увеличивало сходство с арбузом. Раскраска проходила и по портикам, деля их на неравные цветные части. А щупальца у корней были поперечно-полосатыми, словно осьминог состоял еще и в дальнем родстве с шершнем. Правда, потом галереи приобретали обычный серокаменный цвет.

— Нравится? — спросила меня Тетка.

Она и впрямь считает, что это может нравиться?

— Впечатляет, — осторожно ответила я.

Дрик как-то странно глянул на меня. По-моему, что-то хотел сказать, но раздумал.

 

Глава 15. Бег времени

— Подходи, дорогой, гостем будешь. Рыбки, правда, почти нет, — Сайни выпрямился, чуть сбросил мышечное напряжение, но расслабляться полностью не спешил. Словно лучник сперва растянул тетиву до уха, а потом приотпустил до половины, не снимая стрелы. Если что, выстрелить можно почти мгновенно, а руки не так устают.

— Не узнаешь? Я — Лиимас. Никосу Лиимас.

— Никосу?!

Вот теперь Сайни его узнал. В общем, не было ничего особо удивительного в том, что рядом с одним его старым знакомым обнаружился другой. Но то, как Лелек произнес имя… Вероятно, не просто знакомый. Чуть ли не бывший друг, которого Сайни считал погибшим. Меня, естественно, в подробности посвящать не стали.

Мой спутник подбросил в костер хворосту и обломков тростника, чтобы стало чуть светлее. И я принялся рассматривать гостя, пока тот ел остатки рыбы. К слову, Лелек соврал — каждую из рыбин мы обглодали чуть больше, чем на две трети, оставив немного на скудный завтрак. Так что еще одному человеку как раз хватило закусить. Ну, не человеку в узком смысле — эльфу. А они покрупнее будут, так что и едят поболе. Этот же даже среди эльфов числился бы дылдой. Два десять — два пятнадцать, как пить дать. Мосластый, отнюдь не красивый, с черепом, туго обтянутым тонкой пергаментной кожей. Впрочем, в неверном свете костерка любое лицо маской смерти покажется. Ел молча и очень аккуратно, без усилий разрывая жесткое мясо сильными кистями. Не мощный, но сильный — примерно так. Непонятно? Ну, мощным кажется какой-нибудь трактор или слон. А сильным — скаковой жеребец. Сухой, подтянутый, напряженный.

Никаких острых ушей, никаких мощных ассиметричных луков за плечами и прочего экзотического оружия. Только на бедре в ножнах небольшой нож — широкий, тяжелый, но не слишком длинный. Скорее, инструмент, чем средство отнятия жизни. (Хотя здешние эльфы, насколько я знал по опыту, полученному в университетском городке, с луками забавляться таки любили — высокий рост и длинные конечности способствуют.) Одет… Не знаю, во что одет. Какая-то серая бесформенная хламида, но с рукавами. Словно рубаха, сшитая по тому же принципу, что шаровары — "ткани не жалеть, движений не стеснять". Но заинтересовала она меня совсем не фасоном. В свете костра ткань все время чуть меняла цвет, каждая складка переливалась разными оттенками серого, словно в ветреный день тени от листьев скользили по поверхности речной заводи. И очертания самого эльфа скользили, размывались… Плюс двигался от с той же водной плавностью. Завораживающе и пугающе.

Пока он ел, все молчали. Я, было, подумал, что это ритуал какой у местных вояк. Типа преломления хлеба. Доев, Лиимас без всякого перехода, буднично как-то выдал:

— Уходите отсюда. Как можно скорее. Я помогу.

— Никосу, погоди, — обычно практичный и собранный Сайни, кажется, растерялся. — Объясни, в чем дело. И вообще, расскажи, как ты, откуда… Я же тебя в мыслях уже похоронил.

— Не буду. Не буду ничего рассказывать. Уходить вам надо. И правильно сделал, что похоронил. Мы все тут — живые мертвецы.

О-па! Только зомби мне в здешнем паноптикуме не хватало. Я как-то Дмииду рассказывал об этом порождении фантазии то ли наших предков, то ли наших литераторов, и он, помнится, долго потешался. Дескать, законов природы магия не отменяет. И если мышца мертвая, да еще и давно, то никак не сможет она двигаться. Покойник — он покойник и есть, и никакой магической энергии не содержит. И на тебе!

Лелек этого термина-оксюморона вообще не знал и потребовал объяснений:

— Пока не расскажешь, никуда не пойду.

— Тебе же хуже, — мрачно ответил эльф. Помолчал пару секунд и продолжил:

— Сайни, пойми, я уже совсем не тот парень, которого ты знал десять или около того лет назад. Только имя и внешность остались, и то не полностью. Ладно, ты-то, кажется, не слишком изменился, так что слушай…

Примерно восемь из каждых десяти тех, кто служит Реттену — живые мертвецы. То есть человек уже должен был умереть — от болезни, от раны, просто от старости. А Реттен на время его смерть отсрочил. Взяв взамен что-то вроде клятвы. Так что каждая минута жизни — в его руках. Это одна из недобрых тайн, которые он вырвал у здешних мест.

— Постой-постой. Заклинание отложенной смерти?

— Не знаю. Я ведь не ученый.

— Ну, в легендах о Бали Полумертвом?

— А, то, что ты нам как-то у костров рассказывал?

— Оно самое. Это ведь известная книга…

— Я, знаешь, книг не читал и в прошлой жизни… — эльф осекся. — Но похоже. И жил этот твой Бали, если не путаю, как раз на север от наших мест. Стало быть, где-то здесь.

Короче, уйти далеко отсюда мы не можем, каждой лишней минутой обязаны Реттену. Так что житуха это скверная. Ни радости в ней, ни даже горя большого… — он помолчал. — Знаешь, как иногда старики ненавидят молодых, а безнадежно больные — здоровых? Завидуют и ненавидят. Вот и ненависть живых мертвецов к живым из этого же ведра разлита. Полной мерой.

— А ты почему же со мной разговариваешь? Предупреждаешь?

— Потому что память это заклятье все равно не отшибает. А я помню тебя. И как мы друг дружке жизнь в южных болотах спасали, и как ты меня из-под Бренной Башни выволок, сам со стрелой в ноге. А еще — дочка у меня осталась. Там, — он махнул рукой на юг, в сторону, откуда мы пришли. — Вот не хочу я ей такой судьбы. Уйдете — глядишь, донесете весть о том, что тут Реттен поделывает. Кто-то ему поперек дороги и станет. Останетесь — сами в те же сети угодите. Так что нелюбовь моя к Реттену сильнее зависти к живым. Впрямую навредить ему клятва не дает. А так, через вас — глядишь, и выйдет что. Ну а смерть — так мы с тобой столько под ней ходили, что не пугает она уже особо. Ну, помру так помру, так хоть знать буду, чего помираю, — и он вдруг расхохотался. Шелестящим таким, кашляющим смехом.

От его веселой обреченности меня мороз продрал до самых печенок. Но в разговор я все равно не встревал. Эти двое слишком хорошо друг друга знали, чтобы терпеть третьего.

— А где же Князь ваш новых людей вербует? Небось, охочих до такой жизни немного?

— Отчего же? Многие за лишний день жизни на все готовы. Особенно когда вот уж полгода помираешь с отравленной стрелой в боку — жжет каленым железом, а вынуть никто не может.

— С тобой, что ли, так было?

— Было. И не только со мной. Мало ли гадких смертей люди друг на друга повыдумывали. Да и лес этот, пограничный — тот еще подарочек. А Реттен — он ведь часть своего отряда сюда привел. Прямо из-под Мессиновы — там знаешь какая мясорубка была? Его ведь уже года два в пропавших числили, а люди, что раньше с ним воевали, в тамошнем котле оказались. Он пришел, сквозь имперские заслоны просочился. И говорит "Кто со мной?". Ну все, понятное дело, согласились. С боями прорвались сквозь имперцев — и в лес. Причем всех больных-увечных с собой несли, через все чащобы. Реттен приказал. А тут тех, кто дошел, на ноги поднял.

А потом тех, кто оставаться не пожелал, обратно домой отпустил. Вот слухи о "новой жизни с великим северным Князем" по гарнизонам и ползают. И добредают сюда то калеки, то дезертиры, то просто лихие люди. В одиночку и стаями. Конечно, Кей не всех берет. Кого брать, кого взашей — самолично решает. А еще он да его люди доверенные в империю захаживают. Оттуда кого-никого переманивают. Так что находятся желающие. Это ведь вам там, в городах, мнится, что здесь пустынь необитаемая- непроезжая, леса да болота. А живут здесь людишки. Понемногу, но оседают. И ходят туда-сюда.

— А здоровым своим воинам Кей подлянку не устраивает? Чтоб или помереть, или в рабство к нему?

— Наверняка не скажу. А только станется с него. Великий человек. Злой человек. Бесчеловечный человек. Уйти от него не могу.

— А пакости ему, значит, делать можешь? И много вас тут таких, недовольных?

— Не знаю. Вишь, местное население, — он явно ввернул чужое словцо, может быть, Лелеково, — не слишком говорливо. Каждый свое в себе носит. Да и пакости… Это ведь нам с тобой повезло, неслыханно повезло, что поговорить можем. Потому что в самом этом замке нечто вроде мертвой зоны. Он сам свои заклятья вроде как глушит: одно на другое накладывается да и силу теряет. Здесь я в тебя стрелять не стану. А отплыви ты отсюда лимы три да пошли Реттен меня в погоню за тобой — выстрелю без раздумий. Ведь то уже не я буду, а клятва моя, у которой разум мой лишь в подчинении. Буду помнить, кто ты, а все равно выстрелю. Хоть потом и мучится стану. Наверное.

Оба замолчали. Молчал и я, боясь двинуться, чтобы не спугнуть уж сам не знаю что. Страшные вещи рассказал эльф. И страшно мне было превратиться в такого же, как он — до печенок, до мокрых штанов страшно.

— Короче, через пару часов я за вами зайду. Будьте готовы. К причалу выведу. Там в такое время стражи самая малость остается. Покончите с ней. Можете даже не убивать. Наш брат, живой мертвец, в мертвой зоне слаб, — эльф усмехнулся неуклюжему каламбуру. — Хотя, может, поэтому Реттен и обычных людей сторожить ставит. В общем, три-четыре человека будут у воды. И стерегут они подходы, а не выходы. Хватайте себе любую лодку — хоть свою, хоть здешнюю — и дуйте побыстрее. И еще. Ежели пошлет он погоню, настигнет она вас и меня в ней увидишь — бей без раздумий. Лучше в голову или в позвоночник. Чтоб смерть быстрая и верная, чтоб Реттену ее не отогнать. И помни — не меня бьешь, клятву дурную, черную.

— А нас разве никто не стережет?

— Я. Я и стерегу. Говорю тебе, повезло нам. Реттен ведь не знает, что мы знакомы были.

Из дневника Юли

— Итак, дорогая моя, чему же тебя уже успели научить?

Давешняя "Тетушка" вломилась в мою комнатку без предупреждения, с самого утра. Я только-только успела продрать глаза. Впрочем, несмотря на все ее "дорогая" и "милая моя", статус пленницы мне был более чем ясен. Так что странно было бы ждать деликатности от тюремщиков. И на том спасибо, что камеру предоставили сухую, чистую и без крыс. Даже дали, во что переодеться — эдакая бесформенная хламида ниже колен, мягкая и на удивление теплая, словно из хорошей фланели. Ну, девочки моей комплекции здесь бывают не каждый день (надеюсь), поэтому одежду по размеру найти не представлялось возможной. А мой костюмчик после путешествия по лесу и реке, мягко говоря, не радовал — грязный, рваный, мокрый, да к тому же благоухающий дивной смесью из речного ила, лесной подстилки, подсыхающей крови и немытой меня. А в последний день еще и кровью залитый.

Вчера меня вежливо, но непреклонно втолкнули в эту каморку, сунув предварительно в руки ком, оказавшийся при ближайшем рассмотрении хламидой. И захлопнули дверь с отчетливым лязгом засова снаружи. Дверь деревянная, но вряд ли мне удастся ее даже поцарапать — такая она массивная да мощная. Так тарана и просит.

Душа или иных гигиенических средств в камере не было. Спасибо, хоть туалет обнаружился — дыра в каменном полу, затыкающаяся каменной же пробкой. Тяжелющей, между прочим, и с рукояткой, словно у двери. Каждый раз ее вынимать и обратно ставить — та еще физическая нагрузка. А не закрывать "унитаз" — вонять будет. Между прочим, пробка оказалась на удивление плотно пригнанной. Этакий конус с полированными боками.

Потолок наклонный — наверное, скат крыши. В нем окошко — кошке едва пролезть, застекленное, но глухое, не проветришь. Под ним — то ли топчан, то ли сундук. В общем, приспособление для лежания. На сундуке — матрац, набитый чем-то растительным и не слишком мягким, да одеяло — коричневое, с серыми полосками по краям, грубого плетения — будто сотканное из толстых хлопчатобумажных бечевок. Даже не одеяло, а коврик какой-то. Но мне уже было все равно. Достали они меня все. Уже сил никаких нет — погони, стрельба, колдуны. Я разревелась. Ревела долго, как в детстве, размазывая слезы по грязному лицу, хотя умом понимала, что глупо. Зато стало хоть чуть-чуть легче.

Дрика, кажется, посадили в камеру рядом — я краем глаза успела заметить. Попыталась постучать в стенку, но без толку.

Короче, переоделась в хламиду, завернулась в одеяло-коврик и даже не уснула, а ухнула в тяжелое глухое, как душный предгрозовой вечер, забытье.

Из которого меня и вырвал стук открываемой двери и последовавшая фраза про "дорогую мою".

Я изо всех сил изобразила сонную, ничего не понимающую дурочку.

— Ну, я же вижу, что ты выспалась. Идем заниматься, — и рука на плечо, похожая на высохшую птичью лапку. Только очень сильная. И птичка та была какой-нибудь совой — уж больно когти жесткие да острые. Сходства с означенным пернатым хищником добавляли глаза — почти круглые, глубоко сидящие, да так, что и цвета не различить — то ли зеленые, то ли карие. И почти немигающие.

Пришлось вставать и идти. Ни тебе утреннего умывания, ни завтрака, ни даже туалета.

"Классная комната" отличалась от моей камеры только размерами и меблировкой. Присутствовал стол — самый настоящий, с ножками, а не сундук — пара табуретов, на один из которых я и взгромоздилась, да роскошное мраморное кресло-унитаз в углу. Ни дверцы, ни даже занавески, ограждавшей бы сей интимный предмет. Более того, "Тетушка Сова" тут же на него уселась без всякого стеснения, чем дополнительно сбила меня с панталыку.

— Может, дорогая моя, тебе тоже надо? Так ты еще не заслужила. Покажи, чему тебя учили.

По ее тону я совершенно не могла понять, это она так изощренно издевается или подобная манера поведения здесь в порядке вещей.

На столе лежали привычные по школе магические причиндалы — чуть другого фасона, но вполне узнаваемые. Вплоть до лабораторного "примуса", с которого я и начала. Он оказался даже чуть удобнее того, с которым мы занимались: горелка снабжалась встроенной "поджигачкой", так что с местным аналогом спичек возиться не пришлось.

Огненные шарики получились вполне пристойными — послушно собирались, меняли цвет, вычерчивали в комнате дуги. Свой фирменный трюк с очередями и разделяющимися огненными шрапнельками я предпочла не демонстрировать.

Далее пошли геометрические построения. На столе обнаружилась стопа бумаги — толстой, почти как картон, грязно-кремового цвета, но удивительно гладкой, — а также линейки, угольники с меняющимся углом, циркули (обычный и эллиптический) и прочий инструментарий. Массивный, из тяжелой бронзы, не слишком удобный, но вполне функциональный. Между прочим, одно из вполне школьных, хотя и довольно трудных упражнений, кажется, оказалось незнакомым моей надзирательнице. Я сперва нарисовала на листе развертку пространственной фигуры для перенаправления потоков, а потом сам лист свернула на манер оригами. Кажется, здесь таких фокусов не знали. Черт, сама не желая, кажется, тайну выдала. Но кто ж мог подумать?

Заряжаемых колес (основы едва ли не всей машинерии Криимэ) на столе не было, но их аналог в виде сложного крутильного маятника присутствовал. Повозившись, мне удалось его запустить. Без моей подзарядки он затихал примерно на второй минуте, с подзарядкой от машинки, которую приходилось крутить рукой, проработал все десять, хотя я особо не старалась.

— Что ж, я довольна, — изрекла Сова. — Я всегда была высокого мнения о предметной магии, которой учат в кримэсских заведениях, что бы не говорили мои коллеги. Хотя, конечно, магии живой тебе еще предстоит поучиться. Я этим и займусь. Да, я же не представилась. Зови меня бла Криис.

Я едва удержалась, чтобы не прыснуть. То "мла", то "бла". Ну, наслушаетесь вы у меня. Понимаю, детский сад, но все равно приятно.

— А пока, — продолжила моя мучительница, — можешь воспользоваться.

И, освободив унитаз, широким жестом указала на него.

М-да. Не давать есть, пока урок не выучишь — об этом я еще слыхала. Но не давать какать?

Короче, уселась я на означенный предмет. Он, кстати, оказался куда более многофункциональным, чем обычный "фаянсовый друг". Заднюю часть массировали то струи теплой воды, то потоки горячего воздуха. А спину — перекатывающиеся под мраморной "кожей" нагретые валики и шарики. Надо заметить, очень приятно, хотя сперва я испугалась.

Впрочем, наслаждалась я недолго. Лязгнула дверь, и я судорожно вскочила. Спасибо, трусы не пришлось судорожно натягивать. Потому что их не было.

В "класс" вошли двое.

Один — старый, седой, грузный, похожий на моржа. Сходство особенно подчеркивали седые вислые усы, бахрома которых, кажется, закрывала рот. "Небось, есть мешают", неизвестно почему подумала я.

Второй — молодой, лет 25, с быстрыми черными навыкате глазами и столь же быстрыми движениями, весь какой-то перетекающий и струящийся, словно кнут или змея. Да еще одетый в черный кожаный комбинезон в обтяжечку. Как по мне, даже через чур в обтяжечку. А может, это была и не кожа. Или кожа, но его собственная — уж больно легко он в этой одежке двигался.

— Ну что ж, дорогая моя, покажи еще и этим господам, чему тебя учили.

И тут я взорвалась. Сама не знаю, почему. В конце концов, ни в приказании, ни даже в его тоне не было ничего оскорбительного. Наверное, просто сказалось напряжение, пытка неизвестностью. Мешая русские и местные слова, я выдала:

— Да идите вы все в задницу! Что я вам, мартышка дрессированная! Той покажи, этим покажи! Скажите, наконец, какого лешего вам от меня надо! Ежели я вам для чего-то по-настоящему нужна, так дайте пожрать и помыться, наконец! Если я в тюрьме, так не заставляйте фокусы показывать — несите баланду. Если меня учить тут собираетесь, то голодное брюхо к учению глухо. И вообще, достали! Уволокли из дома за тыщу километров — так хоть объясните, на кой черт. Учить меня будете, жрать, в рабство продадите или в жертву какому-нибудь божку с кривой рожей принесете?

Рявкнула и аж сжалась. Ну, думаю, сейчас врежут. Или, по меньшей мере, выпорют по голой попе.

Фигушки. По-моему, Сова осталась довольна, да и эти двое заинтересовались, хотя, кажется, мало что поняли. Все-таки земной сленг, переведенный на Криимэ — это нечто. Да плюс перевода некоторых слов я просто не знала.

Все трое стояли и пялились на меня секунд десять, наверное. То ли переваривали, то ли просто переводили. Чего я за это время только не передумала и не переговорила в собственный адрес!

— Наконец-то, дорогая моя! — выдала, наконец, после затянувшейся паузы бла Криис. — Я все ждала, когда ты эти вопросы задашь. Умничка. Что ж, — она обернулась к мужчинам и продолжила, как ни странно, на Криимэ, то есть говорила явно и для меня, — я полагаю, из нее выйдет хорошая Белая Королева.

— Это которая еще до завтрака успевала целых шесть раз поверить в невероятное? — я подавилась цитатой… Но подавилась недостаточно быстро.

— В невероятное? — Сова выглядела озадаченной, явно не понимала, что я имею в виду. Еще бы. Уж Кэрролла здесь точно не читали. В конце концов, нашла достойный и ни к чему не обязывающий ответ:

— Невероятного ты увидишь много. Но чтобы стать Королевой, придется потрудиться. Ведь магия, которой тебя начинали учить, это искусство управлять. Людьми, животными, растениями. Видеть связи, пользоваться ими…

По крайней мере, ясно, почему меня Кирпич величал принцессой. Если верить сказкам, из принцесс вырастают как раз королевы. Теперь бы еще понять, что понимается под последним словом. Очень некстати вспомнилось, что у пчел или каких-нибудь термитов королевой зовут главную самку. Становиться аппаратом по производству яиц или чего-то подобного ну совсем не хотелось. Пришлось втихаря проделать кое-какие дыхательно-собирательные упражнения, чтоб хоть немного успокоиться. Не скажу, что здорово помогло.

— И все же, — вступила Криис уже почти нормальным тоном, — покажи этим господам что-нибудь из своего умения.

Ладно, просят — покажу. Все равно запал ругаться пропал. Побросала я огненные шарики немножко. И так как играть с ними мне всегда нравилось, то даже устроила нечто вроде бильярда. Как ни странно, на камне стен остались отметины от столкновений с "огоньками". Странно — потому, что температура у них совсем небольшая, а камень казался вполне обыкновенным. Кажется, Моржа это впечатлило, и он перебросился парой взволнованных фраз с Совой. А второй, в змеиной коже, вдруг взял да и кинул в меня своим шариком. Правда, снял его все с того же "примуса", так что я успела среагировать, а то бы ходила минимум с ожогом во всю щеку — этот поганец метил мне в лицо! Может, он, конечно, триждывеликий маг и погасил бы фаербол у самой кожи. Но проверять желания не было, да и времени тоже. "На автомате" я отскочила чуть вбок и звезданула по шарику "управляшкой". Он аж завертелся, выбирая между двумя руководящими импульсами, но я усилила нажим, черпнула еще из примуса — и вот уже здоровущий фаербол размером с половину моей головы пляшет посреди комнаты, переливаясь, как мыльный пузырь со свечкой внутри. Змеекожий явно попытался поставить защиту, а то и управление перехватить. Ага, ждать я тебя буду! Фаербол разлетелся кучей огненного гороха, причем прыснули огоньки вроде бы во все стороны, но "почему-то" в меня ни одной не попало. А этим трем пришлось подергаться. Будут знать, в конце концов! Беды от этих шариков быть не могло — каждый не горячее искры от бенгальского огня. И вообще не оружие это никакое, а именно фокус, хоть и сложный. Меня наш препод-огневик учил на дополнительных уроках. Правда, там "горох" выпускался прямо из горелки примуса. Но это уж детали.

Короче, подергались мои мучители, охлопывая себя по бокам. Морж, кажется, обругал Змеекожего, а тот вальяжно так ответил — типа, никакой вины за собой не чувствую и вообще ты мне не указ. Криис, кажется, не знала, то ли хвалить меня за отличную демонстрацию, то ли ругать за то, что Больших Дядь испугала. Я пришла ей на помощь.

— Я выполнила Вашу просьбу, бла Криис. Показала кое-что из своего умения. Я правильно все сделала? — и улыбнулась как можно невиннее, с легкой примесью дебильности.

Пусть думает, что я дурочка-малявочка. Между прочим, это почти так и есть. Как неоднократно повторял мне папа, пора уже начинать думать по-взрослому. А то я, хоть убей, не пойму, что делать в этой ситуации. И любимый папин лозунг "не знаешь, что делать — не делай ничего" не вдохновляет. По крайней мере, планы какие-то строить надо, варианты продумывать.

Они еще о чем-то посовещались, поспорили. Змеекожий украдкой показал мне кулак, — и подмигнул. Вроде как подначивал на другие шалости. Очень подмывало подмигнуть в ответ, но вместо этого я тщательно изобразила смущение и опустила глазки долу.

Когда мужики вышли, Тетушке явно полегчало. Она, кажется, минутку подумала, ругать меня или не стоит, остановилась на последнем варианте и бодренько вступила в дело.

— Что ж, продолжаем или, вернее сказать, начинаем обучение. Тебя очень неплохо подготовили к работе с неживыми объектами. Даже, можно сказать, отлично подготовили. Но мы займемся работой с живым, это будет посложнее. Но ты справишься.

Она подошла к двери, приоткрыла ее и что-то повелительно крикнула. Елки-палки, пора начинать учить местный язык.

— Языком тоже займемся.

Блин, она что, мысли читает?

Кажется, этот вопрос был написан у меня на лице. Сова усмехнулась, но ничего не сказала. Ладно, пока не доказано обратное, буду считать, что не читает, а просто догадывается. А то рехнуться недолго.

— Хочешь? Для подкрепления сил?

На ладони у нее лежал совершенно незнакомый мне предмет. Что-то вроде шишковатого яйца из бугорчатой, как мячик для гольфа, кожи ярко-оранжевого "резинового" цвета.

— Что это?

— Бедная девочка, тебя даже сладким не баловали. Это… это едят. Вкусно.

"Мало ли какой гадостью они меня тут могут накормить", подумала я, беря подношение с ладошки — ну чисто та самая мартышка дрессированная. А жрать действительно хотелось зверски. Так что я, храбро зажмурившись, куснула "яйцо". Вкусно, между прочим. Твердое, как орех, но с фруктовым привкусом.

— Нравится?

Я честно кивнула с набитым ртом.

— После урока получишь еще.

Я снова кивнула. Будем, значицца, работать за еду. Ну хоть за вкусную, и на том спасибо.

Дверь тем временем распахнулась, и ввели Дрика.

Парню явно повезло меньше, чем мне. Чуть в стороне от уже поджившего синяка лиловел новый, и их радужные поля даже перекрывались. Чего это его левой половине лица так везет? А, ну да, оба раза попался под руку правше. Бровь рассечена. Руки скручены за спиной и, кажется, довольно болезненно. Во всяком случае, он поморщился, когда конвоир ввел его в помещение, поддерживая сзади за руки.

— Почему он в таком виде? — я повернулась к бла-как-ее-там, всем своим видом выражая ярость. Хотя, на самом деле, не было особой ярости. Жалко было Дрика. До слез жалко. И что-то вроде стыда мучило: со мной обращались более-менее прилично, а его вон как отделали. Кажется, еще и по ребрам надавали — идет как-то кособоко.

Криис, кажется, мой тон не обманул, но состояние Дрика и для нее было неожиданностью. Она обменялась несколькими фразами с солдатом (жиденьким таким дядечкой, одного роста с Дриком). Тот, судя по интонациям, оправдывался. Бла его отругала и отослала нетерпеливым взмахом руки.

— Твой приятель затеял свару с нашими блюстителями порядка, но не рассчитал своих сил.

— Да они… — Дрик зверенышем взглянул на Криис, но столкнулся с ее взглядом и предпочел умолкнуть. Та выдержала паузу и выдала:

— Мальчик, когда тебе можно будет говорить, я скажу.

В тоне явно чувствовалось эдакое самодовольство злобной школьной училки, которая знает, что ее боятся, и этим время от времени наслаждается. Дескать, мне не надо даже повышать голос, и так будут ходить шелковые.

— Впрочем, — Криис повернулась ко мне и заговорила совсем другим тоном, — это даже хорошо. Ведь мы с тобой будем изучать работу с живым материалом, а для начала исцеление небольших повреждений — как раз то, что нужно. Подойди, мальчик, и сядь вот сюда.

Дрик зыркнул на нее исподлобья, но подошел и опустился на указанный низкий табурет. Похоже, ему и впрямь было неважно, связанные руки затекли и причиняли сильную боль.

— Руки ему развяжите. Пожалуйста, — сказала я как можно миролюбивее. Конечно, хотелось заорать и в рожу вцепиться этой холодной рыбе-сове. Но я сдержалась.

— С чего ты взяла, дорогая моя, что можешь отдавать мне распоряжения? — кажется, она действительно удивилась, а мое "пожалуйста" ее не обмануло. — Но ты права, для лечения надо, чтобы организму было удобно.

С примуса ей на палец скакнул огонек. Скакнул, завертелся, превращаясь в что-то вроде вязальной спицы — желто-красной с синими спиральками, сбегающими к кончику. Спица вытянулась продолжением пальца и легонько чиркнула по путам — на локтях и на запястьях. Грубая, словно из коры скрученная веревка лопнула, распространяя вокруг запах подгоревшего дерева и, почему-то, корицы.

Дрик осторожно, прислушиваясь к чему-то в себе, свел руки и принялся их растирать. Осторожно и как-то неловко. Губу закусил, на грязном, в разводах, лбу выступили капельки пота. Сморгнул несколько раз.

"Да он же изо всех сил старается не заплакать!" пришло мне вдруг в голову. Чертовы их комплексы — "мужчины не плачут", "не показывай врагу свою слабость" и т. д. Но сказать ему сейчас об этом — еще сильнее обидеть и расстроить. Поэтому я просто мысленно попыталась к нему потянуться и погладить, успокоить. Как ни странно, кажется, получилось — он глянул на меня посветлевшими глазами. Я на секунду прикрыла веки.

— Но смотри у меня, — резанул по ушам резкий голос Совы, — глупостей не выкидывай. Я ведь не стражники, синяком не отделаешься. Поверь мне, у меня много способов испортить человеку настроение.

— Не буду я ничего выкидывать, — буркнул Дрик под нос. — Что я, дурак, что ли?

— Не знаю. Надеюсь, что все-таки нет, раз Джуля выбрала тебя в приятели.

До меня не сразу дошло, что это она так мое имя произносит. Ну честное слово, собачья кличка получилась. Я буквально прикусила язык, чтобы не поправить. Почему-то была уверена, что на это меня и провоцировала старая грымза. Они тут, как я погляжу, вообще мастера на нервах играть. Придется учиться себя в кулаке держать. Этого мастерства, как не раз говорили мои родные и друзья, мне явно не хватало. Необходимость, как известно, лучший учитель, черт бы ее побрал вместе с науками еенными.

Не дождавшись ответа на шпильку ни от меня, ни от Дрика, Криис приступила к уроку. Надо сказать, объясняла она толково, едва ли не лучше Лиины (а та для меня вообще была эталоном педагогического мастерства): куда и как смотреть, какие ощущения вызывать, как потоки складывать, как чувствовать "настроение" сращиваемых тканей. Через полчаса я взмокла, как мышь, но с удивлением увидела, что рубец от веревки на левом запястье Дрика исчез.

Он с наслаждением покрутил кистью и вдруг спросил:

— А можно мне попробовать?

Криис, кажется, была изумлена. Ей, видать, в голову не приходило, что "паж" вдруг проявит интерес к наукам. Не знаю, чего ей там наговорили про Дрика, но могла бы и догадаться, что, раз нас обоих взяли в общежитии Университета, то он там был, скорее всего, не случайно. Или она впрямь считала его моим пажом? Слугой? Тем не менее, с удивлением она справилась и дала "добро" на эксперимент. Благо на моих конечностях после путешествия было огромное количество подходящего "материала" — ссадин, синяков, потертостей и прочих повреждений внешнего, извините, эпидермиса.

Дрик возился минут десять, и Криис уже начала терять терпение, когда крохотный, не больше сантиметра, порез на моей левой лодыжке вдруг зачесался, потом вдруг "отстрелил" корочку запекшейся крови и превратился в розовый шрамик-волосок.

Я, если честно, чего-то подобного и ждала. Дрик все же умница, да и хотелось, чтобы он утер нос заносчивой тетке. А та была буквально поражена.

— Неплохо. Честное слово, для первого раза совсем неплохо. Ну что ж, попробуем задачку посложнее.

По-моему, у нее, несмотря на сквернейший характер, таки был педагогический дар, и ей нравилось учить, передавать знания и умения.

Мы увлеченно занимались еще часа два, по истечении которых Дрик уже щеголял здоровой и румяной, как у ухоженного младенца, "мордой лица". Правда, по-прежнему кривил корпус вправо.

— Этим, — сказала Криис, — займемся на следующем уроке. А пока…

И, к моему ужасу, она сунула руку в огонь "примуса". На ладони тут же вскочил волдырь.

— Лечите, — повернула она к нам жуткую гримасу — смесь боли, смеха и, кажется, издевательства. — Не справитесь — не получите еды до утра.

Ну вот, а так хорошо вроде пошло…

Мы, впрочем, справились. В четыре руки, советуясь друг с другом, а иногда и ругаясь, мы свели этот дурацкий волдырь минут за сорок. И боль сняли. И даже коже дали команду ускоренно расти.

Последнего наша учительница-мучительница, кажется, не ожидала.

— Это что?

Мы объяснили.

— А когда рост закончится? Или рука у меня покроется кожаным панцирем?

— Ах, черт! — я хлопнула себя по лбу.

— Не покроется, — успокоил Дрик. — Во-первых, энергии не хватит, во-вторых, я на всякий случай ограничитель поставил.

— Ну что ж, — она вполне миролюбиво посмотрела сперва на нас, потом на пострадавшую конечность. — Я более чем довольна. Вы заслужили и хороший обед, и еще кое-что потом. Идемте кушать.

 

Глава 16. И мачта гнется

— Нажми! Нажми!

Я и так нажимал изо всех сил. Самодельные весла гнулись и трещали, лопасти болтались — шаткая конструкция грозила вот-вот распасться, явно не рассчитанная на такие нагрузки. Впрочем, кто и когда ее рассчитывал?

Мы мчались сквозь ночь. "Мчались", конечно, слишком громкое слово для нашего неуклюжего тростникового судна. После небольшого колебания мы таки решили взять его, а не одну из деревянных лодок нашего гостеприимного хозяина. Во-первых, они все были куда больше и тяжелее "Тигрисика", вдвоем трудно управиться. Во-вторых, собственно, управляться с ними без привычки, да еще в ночи — то еще удовольствие. Наконец, перегружать поклажу — терять время. А бросать снаряжение ой как не хотелось. Зато прихватили две парочки весел, оставленных в лодке каким-то ротозеем. Может быть, по свободе удастся приспособить их для наших нужд. Не для распашной, так для канойной гребли. Но это потом. А пока мы "нажимали". Сайни уверял, что появление погони — только вопрос времени. К счастью, ночь была лунная, так что контуры берегов различить еще было можно. А вот очертания мелей — нет. Мы дважды садились на пузо и, сдерживая ругательства (из соображений звукомаскировки, а не благопристойности) соскакивали за борт и, оскальзываясь на илистом дне, волоком стягивали разбухшее, отяжелевшее судно на "большую воду".

Сайни еще и умудрялся командовать. Он, с его тренированной памятью разведчика (а также мага, черного офицера и вообще Бог весть кого) умудрился удержать в голове систему протоков, увиденную на "рельефном столе" у Князя. Я на такие подвиги был не способен органически. Более того, в одном месте мы по его команде свернули в какую-то бухточку и вдруг уперлись носом в топкий берег.

— Волоком. Шагов шестьсот, — скомандовал Лелек, не дожидаясь моего вопроса.

Я уже давно понял, что он знает, что делает, и что сейчас для споров не время, поэтому подчинился. Хотя был абсолютно уверен, что затея пустая: вымокшая лодка, да с багажом — это килограммов двести, ежели не больше. А Сайни споро (на ощупь!) отвязал велосипеды и прочий скарб, и мы сперва перетащили его, а потом — и само судно, то волоком, а то и так, словно сумку, только вместо ручек — веревки обвязки. Я думал — пупок развяжется. Волочь тяжеленное мокрое судно сквозь ночь, без дороги, по мокрой глинистой почве, спотыкаясь о корни, путаясь в кустах — в общем, работа не для изнеженного интеллигента. К счастью, обнос был короткий, даже меньше обещанных Лелеком шестисот шагов. Уже после, когда багаж был заново уложен и кое-как привязан (в темноте-то!), мой спутник снизошел до объяснения:

— Тут два русла идут параллельно. Их лодки наверняка ходят по тому. А чтоб попасть в это, нужно или крюк давать, или перетаскиваться, как мы. Надеюсь, они не будут обшаривать берег в поисках наших следов и рванут по воде. А мы время выиграем.

Говорил он с трудом, борясь со сбитым дыханием. Видать, эта нагрузка оказалась великоватой даже для него.

А побег прошел на удивление гладко. Все было именно так, как рассказывал Лелеков знакомый эльф. Три человека на главном причале сонно пялились на воду. Их Сайни оглушил буквально походя — бесшумно возник за спинами и в три-четыре движения положил всех. Они, кажется, даже проснуться толком не успели. В лодке у пирса оказался четвертый. Он суматошно вскочил, схватился за какое-то оружие (в темноте не разглядеть, кажется, арбалет). Лелек коротко взмахнул рукой — и тот повалился на дно. Лишь стукнуло о доски железом да волна плеснула на берег.

Чуть позже, помогая Сайни связывать часовых, я с удивлением обнаружил, что не только они, но и злополучный четвертый жив. Мой спутник действительно метнул в него нож, но угодил тяжелой рукояткой в лоб.

— Пролить сейчас кровь — значит, объявить Князю открытую войну. А я этого не хочу, — не совсем понятно объяснил он.

Всю четверку мы уложили в лодку и столкнули ее на стремнину. Другого способа спрятать оглушенных стражей не придумалось.

Плыть с нами Лелеков знакомый отказался наотрез.

— Я же говорил — вдали от замка клятва заработает. А тут я их постараюсь еще и запутать немного.

Сайни без слов положил руку ему на плечо (я с удивлением понял, что он почти одного роста с эльфом), постоял с минуту и пошел к воде. Наш плот стоял у причала просто привязанным, так что даже сталкивать с мели его не пришлось. Мы взялись за весла, и через несколько гребков долговязая фигура на пирсе скрылась за изгибом реки.

И вот теперь форштевнь рвет тугое покрывало ночи. (Не помню, кто сказал.) Давно хотел поставить парус на наше плавсредство, да так и не собрался. И теперь жалею — ветер-то попутный. Правда, в этих извивах, наверное, от него было бы мало толку. Так что приходится напрягаться. И напрягаться. И опять напрягаться. А Сайни все недоволен, и время от времени подстегивает меня хриплым "нажми!". А мне ведь еще и управлять лодкой надо, а не только втупую работать двиглом. Честно говоря, под этим предлогом я иногда сачкую — пропускаю пару гребков, которые мог бы сделать. Дескать, смотрю, куда рулить. Хотя чего смотреть? Разве что по серебрению легкой ряби в лунном свете можно (иногда!) увидеть, где вода, а где ее уже нет.

Сайни вдруг бросил весло и мне сделал знак не грести. Странное, вообще-то, положение, когда капитан судна — один человек, а руководитель всей экспедиции — другой. При условии, что их всего-то двое. Эх, не о том я думаю. Лелек тем временем замер и весь обратился даже не просто в слух, а в локатор какой-то. У меня было четкое впечатление, что он слушает ночь не только ушами, но и всем телом, чуть приподнятыми и раскрытыми ладонями улавливая какие-то эманации, крупным носом вынюхивая запах погони. Я так ничего не слышал, кроме журчания воды вдоль бортов и шлепанья срывающихся с весла капель.

— Нужен берег, — коротко бросил Сайни. — Лучше островок, сойдет и небольшой мыс. Лишь бы сразу много народу высадиться не смогло.

— Будем драться? — честно говоря, у меня в животе зашевелилось что-то большое и холодное, вроде гигантской лягушки.

— Будем, — не стал меня успокаивать Сайни. — Догоняют. Их не очень много, но с ними Реттен. Приготовься в случае чего дать деру и потом добираться до Юли в одиночку.

— Все так плохо? — я еле выговорил вопрос, так перехватило горло. Уже не только живот, уже и плечи изнутри налились противным холодом.

— Да уж чего хорошего. Уйти все равно не сможем, только окончательно силы растратим. На воде они нас возьмут в клещи. А тут, на суше, будут друг другу мешать. Если все же уйти не сможешь и дойдет до рукопашной… Короче, выбирай тех, кто послабее, мне под руку не лезь и даже не пытайся драться с Князем.

Мы снова взялись за весла и минут через пятнадцать-двадцать таки нашли "подходящее местечко для засад", как говаривала Сова из "Винни-Пуха". Небольшая подковообразная бухточка с пляжиком в глубине и зарослями ивняка, прикрывающими песчаную полоску с флангов. Сайни местечко одобрил и велел поставить "Тигрисик" бортом к берегу, чтоб получилось дополнительное препятствие для десанта. А сам расчехлил свой арбалет, аккуратно разложил на палубе стрелы — десятка четыре, как минимум — и снял одну из двух дуг.

Глядя на него, я достал и свою "стрелялку", из которой до сих пор только в рыбу и палил. Сайни мрачно ухмыльнулся, но ничего не сказал. Только отвязал свою нагинату и воткнул в песок слева от себя. Глядя на него, я приготовил топорик. Как ни странно, его наши супротивники оставили в лодке, когда меня связывали. Сайни снова хмыкнул.

И потянулось ожидание. Мерзкое, тягучее, сосущее. Сосущее — потому что вокруг нас увивались кровососы. Пока было совсем темно, они спали. А вот как начало светать, так вышли на охоту. Ранние пташки, чтоб им…А отпугивающие амулеты мало того что в здешних местах действовали через пень-колоду, так их еще Сайни заглушил. Дескать, услышать могут не только комары. Не понял, так мы ждем погоню и готовимся с ней драться или надеемся от нее спрятаться?

Вы не поверите, но я ухитрился задремать. Сидя на холодном песке, привалившись головой к сырому борту лодки. И, главное, в ожидании боя. Первого настоящего боя в жизни. Думаете, не бывает? Я тоже так думал. И, наверное перетрудил думательный орган. Вот он и дал команду на отключку. Разбудил меня хлопок тетивы. Встрепенувшись, я высунул глаз из-за изгиба фальшборта. "В нашу гавань заходили корабли" — две изящные быстроходные гребные лодки. И стоящий на носу одной лучник как раз словил стрелу глоткой. Лучник на носу второй растянул тетиву — и ее тут же перерезала вторая стрела. Перерезав, воткнулась стрелку в грудь. Надо ли говорить, что стрелял Сайни? Он держал арбалет перед собой, но стрелял из него, как из лука — растягивал тетиву вручную и отпускал стрелу. Я, наконец, понял, зачем на его оружии двойная дуга: сдвоенные плечи — для арбалетной стрельбы, одинарные — для лучной. Эффективность последней вряд ли была особо велика — все же совсем другие характеристики, растянуть тетиву можно было максимум до носа, но уж никак не до глаза и, тем более, не до уха. Зато скорострельность растет до невероятия. Лелек работал просто как пулемет — выбил из лодок сперва явных воинов и рулевых, а потом методично принялся выкашивать гребцов. Секунды за три он выпустил, как мне показалось, с десяток стрел. У меня еще мелькнула мысль, что я бы так не смог. В смысле, не смог бы хладнокровно начать расстреливать подходящие к берегу лодки с незнакомыми людьми, которые, в общем, еще не проявили никаких агрессивных намерений. Ждал бы нападения, наверное. И вообще комплексовал и мучился вопросом "а, может, они не виноваты, им просто приказали?". Наверное, ждал бы только до первой стрелы. Ага, вот и она, причем, зараза, зажигательная. Двузубый наконечник разорвал плотный тростниковый борт лодки в метре от меня. К счастью, вязанки успели как следует вымокнуть за время сумасшедшей ночной гребли и не вспыхнули. А выстрел был так силен, что головка стрелы прошила борт насквозь и вынесла на нашу сторону дымящийся фитиль — волокнистый, словно из хэбэ-веревки скрученный, и, кажется, пропитанный какой-то горючей дрянью — она стекала дымно-огненными слезками на песок. Все эти подробности я разглядел буквально за один удар сердца (а колотилось оно будь здоров). И даже успел разозлиться на хама, который портил с таким трудом построенную лодку. Поэтому, выглянув из-под вытащенной на берег кормы, пальнул в него. Точнее, в сторону агрессора. Понятия не имею, попал ли, потому что тут же спрятался за корпус лодки и судорожно перезарядил арбалетик. Второй выстрел пришлось сделать чуть ли не в упор — неприятельские суда уже подходили к самому берегу. Третий пришелся уже в ногу какого-то вражеского десантника. Я высунулся из-под кормы — а он тут как тут, стоит в водичке. Ну вот и схлопотал гвоздь в сапоге. А я схватился за рукоять топора. Дальше уже работала не голова, а напуганное тело, в которое Сайни пытался некогда вколотить боевые навыки, да без особого успеха. Откатился, как в кино, подальше от первой линии обороны, чтобы у перепрыгивающих через импровизированную баррикаду не было преимущества в атаке сверху. И оглядел поля боя. Заметил, что Лелекова пальба здорово проредила недоброжелателей. В двух лодках, надо полагать, было десятка два, если не три. Теперь же, разбрызгивая воду, в нашу сторону неслись шестеро. Все равно до фига, на шесть больше, чем надо бы. Причем шли в атаку они в полном молчании. Ни тебе "ура", ни "банзай". Между прочим, страшно. И лица пустые. Зомби, или как их там… Впрочем, двигались они весьма живенько, причем, в основном, в сторону Лелека, так что он завертелся волчком, отмахиваясь своей протыкалкой. На мою долю достался один, да и тот с моей стрелой в ноге. Поэтому я от него просто убегал, выписывая по пляжу заячьи петли. А он с упорством заводной черепашки скакал за мной какой-то хромой рысью, пытаясь попортить мою бедную, искусанную комарами и исцарапанную ветками кожу с помощью боевого багра. Такая серпообразная железяка на длинной рукояти. Ни она, ни ее обладатель мне не нравились, поэтому я всячески избегал контакта, споро отмахиваясь топориком, который, конечно, был гораздо короче, зато маневреннее. После пары минут таких упражнений я окончательно сбил дыхание, но и противник мой выдохся — небось, давала знать потеря крови. В итоге на очередном ударе он споткнулся, я скользнул топорищем вдоль древка, придержал топором, как крюком, его оружие и влепил вполне весомый цуки в белесую физиономию, совершенно неразличимую в сумеречном свете раннего утра. Голова мотнулась, под костяшками хрупнуло, но и только. Вражина потянул на себя багор, замахиваясь. Причем удерживать древко топором было сейчас все равно, что пытаться вручную останавливать асфальтовый каток. Сдернув свое орудие труда с круглой и не слишком-то гладкой палки, я попросту влепил с ноги противнику в пах. Эффект был, но совсем не тот, на который я рассчитывал. Вместо того, чтобы скрючиться, он просто потерял равновесие и упал на задницу. "Наркоманы под кайфом и пьяные могут не чувствовать боли", мелькнуло в голове. И я тупо рубанул топором. Зомби попытался защититься, подставив древко, и мое лезвие, скользнув вдоль деревяшки, снесло ему пальцы на одной руке. Мы оба на миг уставились на эту неприятнейшую картину, а потом я без замаха ткнул ему в лицо верхней частью топора. Он рухнул на песок, я судорожно отскочил в сторону.

Сайни все рубился с прочими "десантниками", причем было ему явно нелегко. А меня словно отпустило. "Это не люди, это просто как роботы в компьютерной стрелялке", мелькнула дурацкая мысль. И я кинулся на помощь напарнику.

Черта с два они были роботами. Один тут же, спиной почувствовав мою неуклюжую атаку, обернулся ко мне — оскаленный, страшный. Легко отбил мой топор и засадил в живот — к счастью, чем-то тупым и деревянным, а я успел, как мог, напрячь мышцы. Дыхание все равно он мне отбил, но заодно отшвырнул шага на три (соударение получилось упругим, а не пластическим, к счастью для моих потрохов). Сам шагнул в мою сторону — добить. И получил скупой укол нагинатой куда-то в основание черепа.

— Не лезь, — прорычал оскаленный Сайни.

Но я все равно лез. Плохо помню, что там было, если честно. Топор я выронил после удара в живот, поэтому подхватил с песка оброненное кем-то из врагов копье и попытался, зайдя со спины, всадить его в эту самую спину хоть кому-нибудь. В первый раз получилось пониже означенной части тела — ну, так вышло. Второй раз вообще черканул по ногам, благо, лезвие позволяло и режущие удары наносить. Потом подставил древко, чтобы сблокировать здоровенную дубину. Вместе со своим блоком отлетел назад, крепко приложился обо что-то головой и спиной и отключился.

Наверное, секунд на тридцать, не больше.

Потому что когда очнулся, Сайни стоял один среди трупов, залитый кровью, почти черной в этом освещении. Зрелище то еще для непривычного интеллигентного человека. Но я не успел даже толком испугаться, не то что насладиться собственными физиологическими реакциями. Потому что напротив него, шагах в десяти, стоял Князь. Стоял и ухмылялся.

— Браво, Лелек. Превосходно. Ты, возможно, лучший фехтовальщик в округе. Как жаль, что мне придется тебя убить.

— Почему? — кажется, Сайни действительно интересовал ответ.

— Почему? Да потому, что Король должен быть только один.

— Князь, вы же знаете, что мне это ни к чему.

— Было ни к чему, мой милый. А сейчас — кто знает. Переход со Ступени на Ступень меняет людей. И пока ты еще окончательно не перешел…

Князь потянул из ножен два клинка. Та-ак. Сабля и кинжал, точно такие, как у того типа в лесу. Знать бы еще, что это значит.

Сайни выстрелил. Бог знает, когда в руках у него оказался арбалет, да еще взведенный. Реттен метнулся в сторону размазанной грозовой тучей, и я понял, что Лелек промазал.

Князь замер в картинной позе. Не сводя с него глаз, Сайни медленно, куда медленнее, чем обычно, натянул тетиву. Вложил стрелу, но поднимать оружие не спешил.

— Что, думаешь, во второй раз получится? Ладно, вторая попытка.

Не обращая внимания на насмешку, Лелек выстрелил снова. Причем так, словно бы и не собирался стрелять, а просто двинул арбалетом куда-то вбок — и внезапно, посреди движения, спустил тетиву. Князь резко прянул в сторону и отбил болт клинком.

— Почти. Но не совсем, — прокомментировал он второй выстрел. — А "почти" не считается.

И он ринулся вперед по какой-то дуге, выплетая кружева своими на диво неприятными железяками.

Лелек отскочил с линии атаки, перекатился по песку, подхватил нагинату. Причем в перекате еще и нож успел метнуть. Князь ринулся за ним, они сошлись в короткой сшибке — сталь брякнула несколько раз громко и неприятно — и разлетелись шагов на пять. Отдельных движений я разобрать не мог, только заметил, что Лелеку тяжело — устал, а то и ранен. Поэтому он почти не нападал.

— А ты задел меня, — с удивлением проговорил Князь. Действительно, на левом его плече открылся разрез, темная ткань рукава набухла кровью и потемнела еще больше.

Лелек ничего не ответил, но я, почему-то, был уверен, что это рана от ножа, брошенного до сшибки.

Князь с полминуты изучал ее (а, возможно, что и лечил каким-нибудь колдовством). Снова поднял глаза на Лелека, который стоял, пытаясь восстановить дыхание. Обычно каштановая борода его была сейчас почти черной — от пота, а, может, и крови. Лицо покрылось коркой из влаги и песка, и только серые глаза блестели двумя островками упрямства. Оружие он держал прямо перед собой, ухватив его как можно ближе к концу древка и выставив вперед лезвие. Словно пытался удержать врага на расстоянии.

Реттен открыл рот, словно хотел отпустить очередную колкость, даже произнес какой-то звук — и прыгнул вперед. На этот раз Лелек не стал уходить. Наоборот, шагнул вперед и чуть в сторону, сбивая ритм вражеской атаки. Я успел заметить лишь, как лезвие нагинаты столкнулось с саблей, крутануло ее и увело его куда-то в сторону. А потом Князь попытался ударить кинжалом — полоснуть снизу вверх и наискосок, держа его обратным хватом. Сайни принял удар на левое предплечье, и я тихо охнул. Но под рукавом у него, видать, были пристегнуты ножны, сыгравшие роль наручей. Лелек заблокировал лезвие, ухватив противника за кисть. Секунд десять они стояли, замерев, сплетясь в немыслимый клубок из рук, ног и клинков. Потом кто-то кого-то дернул, подсек, и оба покатились по песку. Лелек оказался снизу, но, используя древко как рычаг, отжал от себя Князя, подтянул к животу ступню и буквально выстрелил противником вверх и вбок. Тут же вскочил на ноги — как раз вовремя, чтобы сблокировать косой удар вражеского клинка.

То ли Сайни сделал какие-то выводы после той памятной схватки у обломков "летающего чучела", то ли Князь хуже владел этой фехтовальной техникой, чем безымянный воин Смарис, но бой явно шел на равных. Стремительные атаки саблей и кинжалом словно вязли в скупой вязи нагинаты.

Ну а мне та лесная схватка тоже была кое-чем памятна. Медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, я подполз к лодке и потянул бегунок "молнии" на кармашке велосипедной сумки.

Из дневника Юли

Не хотелось об этом. Но надо. Если я отсюда когда-нибудь вырвусь и увижусь с нашими… В общем, надеюсь, это будет полезным.

Словом, так. На третий день занятий Криис заявила, что она нами более чем довольна и поэтому нам будет предоставлена некоторая свобода.

А чего ж ей нами не быть довольной? Эти три дня проходили циркуляцию энергии в человеческом теле. Всякие там чакры, потоки ци и меридианы. То есть, конечно, здесь это все называлось другими словами, но материи знакомые. Нам про них еще Олег Николаевич рассказывал на нань-чунь. Картинки показывал. Правда, тогда, дома мне эти все вещи удавалось, максимум, почувствовать по всяким там ручейкам тепла и прочим неуловимым ощущениям. А тут я их вполне научилась видеть. И даже бойко отвечала на вопросы о том, какого цвета поток течет вдоль позвоночника у госпожи учительницы. Дрик, кажется, тоже что-то похожее когда-то изучал, хотя изо всех сил делал вид, что это для него материя новая. В общем, получалось у нас неплохо, за что и были поощрены. Правом ходить друг другу в гости. Наши камеры, как оказалось, располагались друг напротив друга в конце коридора, в эдаком тупичке. Теперь по распоряжению Криис этот тупичок отгородили от прочего пространства решеткой (надо заметить, довольно изящной), а каждому из нас выдали ключи от собственной двери. То есть, после занятий в свободное время мы, вроде как, могли общаться. Времени, надо заметить, пока было предостаточно, ибо занималась с нами в эти дни только Сова, а у нее, кажется, были еще дела. Так что я даже обрадовалась. И, как оказалось, зря.

В первый же вечер в гости ко мне заявился Дрик. После ничего не значащих фраз он вдруг сел рядом со мной и приобнял за плечи. Я слега удивилась — раньше за ним таких нежностей не водилось, наоборот, он словно бы стеснялся ласковых прикосновений (а вот заехать по уху в спарринге мог вполне серьезно).

— Понимаешь, Юля, мы тут одни, совсем одни в этом чужом краю, — зашептал он мне в ухо, — поэтому должны держаться друг друга, помогать друг другу, поддерживать, нести радость.

"И что за бред?" успела подумать я, когда почувствовала, что объятия стали совсем не товарищескими.

— Юля, Юля, дорогая моя Юля, — лихорадочно шептал он, а сам тем временем больно сжимал грудь, елозил по спине… Я попыталась его оттолкнуть, но он в ответ обхватил меня еще сильнее. А уж когда полез между ногами шарить и попытался на кровать опрокинуть, я разозлилась по-настоящему. Даже не испугалась, а именно разозлилась. И смачно боднула его головой в нос. Он отшатнулся. Воспользовавшись инерцией, я тут же подправила его движение, и мы оба шлепнулись со спального ларя на пол. Причем я оказалась сверху, чем не преминула воспользоваться. Он получил несколько вполне приличных зуботычин, а когда у меня появилась хоть какая-то свобода действий — еще и удар коленом в пах. Кажется, по самому болезненному месту я не попала, но оторваться от него смогла и несколько раз добавила с ноги. Какой там нань-чунь, какие боевые искусства! Дралась, как уличная шпана, и шипела, как разъяренная кошка. Ну и слов таких он от меня никогда не слыхал раньше: пришлось обратиться к родному языку, причем к тем его пластам, которые гораздо более развиты в устной речи, нежели в литературной. Обычно Дрик легко одолевал меня в учебных поединках — он и старше, и сильнее, и учить его начали раньше, причем, кажется, весьма действенной технике. Но тут верх был явно мой. Он вскочил и даже попытался защищаться, но добился лишь того, что я ему заломила руку так, что он чуть не носом колен касался. В таком скрюченном виде я довела его до двери, смачно обложила — для разнообразия, на Криимэ (самым деликатным выражением был "гнусный кот со свалки", впрочем, я не сильна в местных ругательствах) и выпроводила мощным пенделем. Последний недалеко ушел от папиного любимого маэ-гери [12]прямой удар ногой в каратэ
.Захлопнула дверь, закрыла ее на ключ и только после этого расплакалась… "Сволочь такая! Кому ж теперь верить! Единственный был друг, а теперь… Осталась я одна, совсем одна в этом чертовом замке! И что теперь делать?!"

Проревев так минут двадцать, я попыталась себе ответить на поставленный вопрос. "Слезами горю не поможешь", — примерно такую благоглупость изрек бы мой любимый папочка. Он, конечно, замечательный, но утешать совсем не умеет и вообще, по-моему, перед женскими слезами теряется.

"Ты должна быть сильной!" — это бы мамочка посоветовала. Вот уж кого никто слабачкой не назвал бы! Но утешать она тоже не умеет. Может, посоветовала бы еще раз дать по голове Дрику и пообещать ему, что "если только еще раз…". М-да.

"Поплакала? А теперь подумай!" — это мне пару раз говорила Лиина. Она же учила брать себя в руки, выплеснув чувства в виде слез или крика. "В себе не держи — вредно. Но и верх над собой брать не давай — тоже не полезно". Что-то в таком духе. Между прочим, со стороны — Железная леди, а мне с ней было спокойно. И понимала она мою неокрепшую детскую душу… Ладно, сейчас опять расклеюсь. А подумать и вправду стоит. Уж больно не похоже это на Дрика. В конце концов, были у него и раньше возможности залезть мне… под одежду. Но вот не лез же, даже сперва под одним одеялом спать стеснялся. Или не стеснялся, а боялся? Боялся, что с собой не совладает? А теперь таки сорвался? Нет, не то. Не на сорвавшегося он был похож, а на пьяного, что ли, или обкуренного. Уж больно бессвязицу странную нес. Та-ак, а местные ребята вроде как большие мастера в чужих мозгах копаться. Мне папа рассказывал со слов Дмиида. Да и то, чему меня тут учат, ближе к биологии, чем к математике и физике (как в Университете).

Хочешь не хочешь, придется идти в комнату к Дрику. Если его и впрямь заколдовали, то… Что "то"? Спасать? А я хоть знаю, как? То-то и оно, что нет. Но не бросать же его, в самом деле. Если он уже отошел и сидит сейчас один, то, небось, мучается, сам себя грызет. Еще сделает с собой что-нибудь. Кто их, самураев, знает, какие кодексы и комплексы у них в башках засели.

Идти страшно не хотелось. Даже думать о Дрике было противно, как вспоминался его полураззявленый слюнявый рот, его пальцы на моем теле… Правда, я себя заставила вспомнить и другое — его же пальцы, когда он столько раз подавал мне руку в лесу, вытаскивал из всяких колдобин. Когда пытался защищать от черных… Короче, взяла я себя в руки и пошла. Хотелось для храбрости прихватить с собой что-нибудь тяжелое на случай, если он вдруг опять кинется. Но прихватить было решительно нечего. Даже каких-нибудь книг или письменных принадлежностей в номере (в камере?) не было. Нам задания на дом не задавали (ха-ха, "на дом"), все занятия проходили только в классе.

Еще раз вздохнув для порядку, я крепко сжала зубы (прям как перед кабинетом стоматолога) и вышла в коридор. Вышла, оставила дверь к себе открытой (если придется срочно сматываться) — и только тут подумала, что буду делать, если Дрик заперся изнутри.

Вредно иногда думать. Иногда лучше сначала попробовать — глядишь, и поводов для расстройства будет меньше. Короче, Дрик дверь не закрывал, и я ее тихонько открыла — благо, петли здесь не скрипели. То ли конструкция была удачнее нашенской, то ли смазки не жалели. Поэтому открылась дверь совершенно бесшумно, я ее придержала, чтоб о стену не стукнулась, и снова остановилась, чтоб осмотреться, прежде чем войти.

Камера у Дрика была побольше моей, окно чуть пошире и кровать поближе к двери. На ней он и лежал ничком, уткнувшись лицом в ладони. Плечи его вздрагивали — судорожно так, и не все время, а через паузы. Не знаю, сколько я так стояла и смотрела на него. Мне показалось, что минут десять, только в такие моменты жизни время ведет себя, как само хочет. Не знаю, что меня держало у входа, но уж точно не страх. И как-то жалко было парня, и вроде стыдно, словно я в чем-то виновата перед ним.

Не знаю, как он почувствовал мое присутствие — может, ветром из коридора дунуло. Но почувствовал, оглянулся через плечо — и аж дернулся. Вскочил неловко как-то, деревянно — это при его всегдашней пластике бойцового кота! Глянул на меня, тут же опустил глаза. Потом снова поднял. Морда зареванная, нос красный, распухший, хотя крови, вроде бы, нет. Ну и прочие следы от моего не слишком деликатного обхождения налицо. На лице.

— Юль… Я…

— Помолчи.

— Юль!

— Помолчи, мешаешь сосредоточиться.

С ним явно что-то было не так, но я никак не могла понять, что именно. Мои подозрения только укреплялись — опоили, околдовали, заморочили голову, запугали, наконец… А его чувство вины, его ссутуленные плечи, тихое извиняющееся бормотание только мешало. Ага!

— Дрик, послушай меня, пожалуйста. Я думаю, что ты ни в чем не виноват. Мне было ужасно неприятно, но я пришла сейчас не для того, чтобы тебя стыдить. Или самой извиняться. Или… Неважно. Слушай. По-моему, с тобой что-то сделали, иначе ты бы на меня… ты бы так себя не вел. Поэтому, пожалуйста, ляг на спину и постарайся расслабиться. И не думай ни о чем плохом. Лучше вообще ни о чем не думай. О! Поспи.

— Ну ты даешь! Я, по-твоему, бревно бесчувственное, и так просто вот возьму сейчас и засну!?

Так, знакомая манера говорить возвращается. Значит, не все так плохо.

— Чувственное ты бревно, чувственное.

Ой, кажется, не то я сморозила — он опять сник, заобвинял сам себя.

— Короче, Дрик. Мы с тобой… много чего видели, много раз друг другу помогали. Дай, я попробую опять тебе помочь. А для этого постарайся расслабить мозги, отключи их или думай о чем-нибудь постороннем и хорошем. Неужели этому тебя не учили?

Ох и тон у меня — как у нашей завучилки в школе. Ну почему, почему, когда позарез нужно с человеком говорить так, чтобы он услышал, ничего не получается?! Или шутки дурацкие, или какие-то чужие слова, да и голос тоже чужой!

Я подошла и осторожно усадила его на кровать, сама села рядом. Думала обнять его, но он аж дернулся от моего прикосновения. Тогда я встала, неловко так погладила его по голове…

— Дрикушка! Ты мне очень дорог, честное слово. Я без тебя тут буду одна, почти совсем одна в целом-целом мире. У меня в нем из родных — только папа, а из друзей — только ты. Пожалуйста…

Я сама не знала, что "пожалуйста". Но он кажется понял — и заплакал. Тихо-тихо, как испуганный ребенок, только слезы по щекам.

— Дрик, не бойся, все у нас будет хорошо. Ложись, пожалуйста, на спину и закрой глаза.

Он послушался. А я стояла рядом, дура дурой, и тоже ревела. Тоже тихо, почти про себя, носом старалась не шмыгать. А как прикажете все эти меридианы и параллели в человеческом теле высматривать, когда глаза полные слез?! То-то и оно, что внутреннее зрение очень сильно на внешнее завязано.

Пришлось отойти в центр комнаты и вплотную заняться дыхательными упражнениями на успокоение. Предварительно вытерев морду рукавом. Умыться бы еще… Но умывальника я так сразу не заметила, а расспрашивать Дрика, где у него тут удобства спрятаны, не хотелось.

Короче, взяла я себя в руки минут через десять. Он все это время терпеливо лежал, задрав нос к потолку, и, в свою очередь, честно пытался успокоиться. Не скажу, что у него это особо классно получалось, но все же дыхание выровнялось, да и эмоциональный фон тоже — и пятна с лица сошли, и пахло от него уже не так резко. Ладно, будем работать. Небось, следят за нами сейчас, сволочи, через какую-нибудь дырку секретную…Ну да ладно, щас я вас порадую.

— Дрик, не спишь?

— Нет.

— Закрой глаза ладонями.

Он послушался. А я попробовала повторить один фокус, который как-то мне показывала Лиина. Она тогда собрала с пламени тепло в специально сделанный шарик несколько секунд — а потом он рванул. Вроде как все собранное тепло разом отдал. Получилась эдакая волна жара. Ну а я попробовала все то же повторить со светом, благо, под потолком висела лампочка. Конечно, не совсем лампочка в нашем понимании, не та, которая "висит груша, нельзя скушать". Как она работала, я понятия не имела. Но свет от нее шел. С третьей попытки фокус получился — в комнате сперва потемнело, а потом моя импровизированная "световая бомбочка" полыхнула. Я успела загородить глаза предплечьем. А вот наблюдателю — если он был — пришлось, небось, несладко. А нефиг подсматривать, как люди выясняют отношения.

Как ни странно, эта шалость помогла мне настроиться на рабочий лад. Поэтому Дриковы энергетические потоки я принялась осматривать почти спокойно и буднично, словно решала давно привычную задачу. А правильный настрой — это половина успеха. "Хочешь что-то сделать хорошо — представь себе, что ты это уже сделала, причем отлично", наставляла меня Лиина.

Сосредоточилась, закрыла глаза — и схема всяких там меридианов, чакр и русел в Дриковом организме возникла на моем "внутреннем экране" четко, как в хорошем телевизоре. М-да, госпожа Сова таки хорошо меня научила. Лучше, чем сама хотела — потому что увидела я не только то, о чем она рассказывала, но и много чего другого. Я даже поразилась тому, сколько всего вижу, и тому, что могу теперь путешествовать по "слоям" организма. Например, легко увидела следы многочисленных синяков на его лице (точнее, на "потоковой картинке" лица) и даже кое-что подправила. Не влезая особенно, потому что целительница из меня была аховая, да и стыковать новые знания со старыми, полученными в Универе, я еще не знала, как.

Ага, тут у нас нарождающаяся простуда — небось, после путешествия по реке.

Здесь что? Кажется, старый перелом. А он мне не говорил, что руку ломал.

А это еще что за фиговина?

В районе нижней чакры, которая, как я откуда-то помнила, отвечает за половую сферу, висел шарик с ножками. Этакий то ли спутник, то ли паучок. Причем ежели "потроха" Дрика переливались всеми оттенками синего и зеленого (на моем экране, естественно, то есть это мой мозг так интерпретировал поступающую информацию, никаких цветов там на самом деле не было), то этот шарик был красно-коричневым. Никакого отвращения, никакой тревоги он у меня не вызывал. Но был тут явно не на месте. А с учетом того, что "огоньки" и "полоски" бла Криис были из той же красной гаммы… Словом, заподозрила я, что этот шарик и есть причина неумеренной активности Дрика на почве отношений с противоположным полом.

— Эй, Юль, ты там не спишь?

Елки-березки, чего лезет? Концентрацию только сбивает. Впрочем, нет, не сбивает, картинка остается столь же четкой. Везет, однако. Сейчас попробую чего-то поделать с пациентом и поспрашивать, как ему. В общем, играем в доктора.

— Так не больно?

— Как "так"? Ты ведь ничего не дела… Ой, ты что?

— А что?

— Ты там где-то в моих кишках копаешься?

— Ну, вообще-то да. И даже кое-чего нашла.

— Ты поосторожней. Я чуть это… постель не испортил.

— По большому не испортил или по маленькому?

— Чего?

Блин, как это по-ихнему будет?

— Ты чуть не стал мокрым или грязным?

— Мокрым. Но еле-еле удержался, — судя по голосу, пациент смущен "нипадеццки". Ничего, медицина и полиция слова "стыдно" не знают. А я сейчас и медицина, и полиция.

— Ладно, постараюсь поосторожнее.

Стараться пришлось долго. Я сама мокрой стала — как мышь во время потопа. У шарика этого лапки-корешки ветвились и тянулись к разным органам. Все больше к тем, что в нижней части живота и среди костей таза. Дрик, отчаянно стесняясь и подбирая выражения (и попутно обучая меня словам, касающимся мужской анатомии — а я в ней и на родном языке не слишком сильна!), описывал свои ощущения, когда я пыталась дергать и раскачивать то сам шарик, то выходящие из него отростки. Чем дергать? Ну, вроде как из пальцев выпускала щупальца, которые могли проникать внутрь чужого организма. Это я у Совы подсмотрела, а теперь сама попробовала повторить. Получилось, елки-березки! Не зря, наверное, меня Лиина привечала, есть во мне талантик. Шарик этот сволочной еще и жегся, как крапива, когда я его трогала. "Жегся" — это так, чтоб понятнее было. Экстрасенсорно-колдовские ощущения на русском трудно описывать. Вообще это было ближе, наверное, к чему-то электрическому. Меня раз в детстве шарахнуло от елочной гирлянды. Не сильно, я даже родителям не говорила. Но ощущения похожи. Трогаю вроде пальцем, а "торкает" до самых печенок. До костей и позвоночника так точно.

Шарик, правда, был куда послабее родных 220 вольт (или ватт? Или ампер — не сильна в электротехнике). Так что терпеть его сопротивление было можно, хотя и неприятно. Между прочим, после каждого касания на несколько секунд мучительно хотелось в туалет. Так что я быстро поняла, о чем говорил Дрик. И пожалела его — ему, небось, поболе моего доставалось. Но он мужественно терпел, особенно после того, как я ему описала, что увидела. Правда, о том, что мне на "мониторчике в голове" видны и всякие его анатомические подробности, обычно скрываемые от окружающих, умолчала. Чего зря травмировать неокрепшую детскую психику?

Возилась я часа два, наверное. Точнее, возились мы оба. Потому что на каком-то этапе Дрик взялся мне помогать. Несмотря на заявления Тетушки Совы о том, что сам себя ведун лечить не может (вернее, почти не может, не считая самого мелкого "ремонта"), у Дрика кое-что получалось. Выпутывали мы этот шарик из его внутренностей долго и осторожно, попутно изобретая самые разные приемы. Где холодом пугнем очередную "ложноножку", где огнем. И холод, и огонь — это так, образы, больше всего подходящие для описания тех струек, которыми я поливала чуждую субстанцию. Если охота, их можно назвать сладкими и солеными. Или белыми и красными. В итоге, шарик пшикнул и рассыпался кучей пылинок с царапучими краями, которые я, не мудрствуя лукаво, отправила в мочевой пузырь. Тут Дрику стало уж совсем невмоготу, так что я деликатно отвернулась и даже закрыла ушки, пока он ходил писать. В итоге так и не выяснила, где тут туалет. А надо бы. Пришлось спрашивать. Дрик, как ни странно, краснеть не стал и показал. Оказалось, надо было поднять лючок в полу — именно под ним располагались нехитрые санитарные приспособления. Пришлось Дрику отворачиваться. Ну и мне от него. Стесняюсь, что ли?

Обернувшись, я застала напарника нахохлившимся на кровати, закутанным в одеяло по самые плечи и очень смурным.

— Дрик, ты чего?

— Да ничего.

— Врешь.

— Отстань. Ну пожалуйста…

— Не отстану. Если, пока я свои дела делала, в тебя успели опять какую-то гадость подсадить, то это не только твоя, но и моя забота.

— Извини, Юль. Просто обидно, что вот так меня взяли и победили. Чуть не превратили в твоего врага. А я даже защититься не смог. Какой же я после этого воин?

— А ну, перестань себя грызть! Во-первых, все же кончилось хорошо…

— Ну да. Если б ты сопротивлялась чуть послабее, я бы такого мог натворить…

— Ты ж меня в свое время сопротивляться и учил, — чуть-чуть соврала я. — Видать, учителем оказался неплохим, раз ученица смогла тебе по носу дать.

Кажется, эта нехитрая, я бы даже сказала, неуклюжая лесть ему здорово подняла настроение. "Мужчины очень самолюбивы" — то ли мама меня так наставляла, то ли вычитала я где-то [13]Вычитала-вычитала. Борис Васильев, "Завтра была война"
.

— Во-вторых, — продолжила я прямо с папиным занудством, — поражение, да еще от незнакомого, неизвестного оружия — вовсе не бесчестье для воина. Я в ваших воиновских делах не слишком понимаю, но, по-моему, это должно быть так.

Пришлось приплести пару историй про всяких там индейцев, столкнувшихся с аркебузами и прочими кулевринами.

— Ну, а в-третьих, мы с тобой теперь получили такие знания, что эти черные уроды еще пожалеют, что дали их нам, и вообще, что на свет родились. Где твой ящеренок?

— Кто?

— Ну, этот, летун с чешуей?

— Спит. Давно. Я его крепко усыпил — пока не ясно, что с кормежкой…

— Давай его сюда. Сейчас вестника будем делать.

Дрик посмотрел на меня в некотором обалдении — дескать, нашла момент. Потом просиял, кивнул и полез в щель между стеной и сундуком, на котором сидел. Пошарил там пару минут — и извлек запыленный сверточек, в котором и обнаружился мирно почивающий птищеренок. Неподвижный и свернувшийся в плотный холодный комочек. Я даже сперва испугалась, что он умер — задохнулся в пыли или еще чего. Дрик меня успокоил, поднеся тельце к самому моему уху. Сердечко билось редко-редко, но регулярно. Живой. Просто дрыхнет крепко. А что холодный — так в анабиозе температура тела всяких там сусликов, по-моему, падает. Да и не знала я, относится ли этот птицеящер к теплокровным. Рептилии, насколько я помнила школьную биологию, холоднокровные, а у птиц, якобы от ящериц произошедших, кровь теплая.

А почему я сейчас решила этим заняться? Прежде всего, из-за чудесного состояния ясности и удачливости. Раз удалось провести "энергохирургическую" операцию на Дриковой чакре, надо ловить момент и пытаться провернуть что-то подобное. Теорию создания вестников из живых существ мы с ним уже не раз повторяли — точнее, те ее жалкие куски, которые на пару смогли вспомнить. А теперь, после уроков Криис и войны со зловредным шариком, я гораздо лучше представляла себе и практику.

Кроме того, Дрика надо было вытаскивать. Не то сейчас снова займется самокопанием.

Наконец, ежели наши "гостеприимные хозяева" поймут, что мы в их ловушку не попались, то следить станут строже, да и ловушки расставлять более продуманные. Может, будет не до того.

Впрочем, это все логические отговорки. А главным было ощущение, что "так надо". Причем не просто "надо", а "надее некуда".

Cо стороны, небось, наш диалог выглядел идиотски. Стоят двое, уткнувшись лбами друг в друга (чем теснее контакт, тем проще передавать мыслеобразы — так нас учила Криис) и бормочут что-то, уставившись в распростертое тельце крылатой ящерки. Или зубатой птички.

— Куда монтируем поиск направления?

— Вместо стремления к маме. Хоть это и подлянка.

— Да, птичку жалко. Но себя, если честно, жальче. А мозг у нее маленький, чтобы что-то вставить, надо что-то убрать. Да и мамой он уже давно, кажется, меня считает. Я ж его кормлю.

— А кого надо, чтоб считал?

— Давай Лиину?

— Не пойдет, — с сожалением сказала я, чуть подумав. — Лиина была с нами на чердаке, когда черные прилетели. Очень надеюсь, что она жива. Но шансов на это немного: она ведь наверняка сопротивлялась. И так просто нас не отпустила бы.

Я шмыгнула носом. Полагалось бы разреветься, но, кажется, свою норму рева я на эти сутки выбрала. Просто пусто стало внутри, как подумала, что Лиины — строгой, придирчивой, ироничной — уже могу и не увидеть.

— Ладно. А кого?

— Твоего папу?

— Не пойдет, — в тон мне ответил Дрик. — Он не так хорошо знает магию, чтобы разобраться в послании вестника. И не такая важная персона, чтоб его послушались, даже если он разберется.

— Давай тогда Дмиида.

— Давай. Этого слушать станут — все же правая рука ректора.

— Ну хорошо, давай образ.

— Сама давай. У меня контроля не хватит.

И я послушно вспоминала минут пять Дмиида во всяких видах — крупным планом и издалека, в профиль и анфас. Вспоминала манеру двигаться и голос, любимую одежду и походку… Попробуйте минут пять подумать об одном и том же человеке, не отвлекаясь ни на какие посторонние мысли. Да еще так, чтобы повторов не было. Если получится, смело можете претендовать на зачисление в местный университет без экзаменов. И вас примут — могу поспорить на триста кило алмазов против дырявого кроссовка. Своего. Потому что они у меня основательно изорвались, опасно приблизившись к стадии босоножек. Ну вот, сама отвлеклась. А, между прочим, одно из главных умений мага — держать сосредоточенность. Поэтому и работали мы с Дриком в паре, как многие начинающие. Я вспоминала, а он "считывал" у меня соответствующие "файлы". Потом мы их вместе редактировали, вырезая повторы и мусор. А затем уже записывали в мозг бедного птенчика.

— А само послание какое дадим?

— Вопрос, между прочим. Место в голове летуна совсем мало осталось. Давай буквально две-три картинки — как нас хватают, везут. Потом вид на этот полосатый замок — и все. Ну и пусть, когда летит, дорогу сюда запоминает.

— А как потом они по птичьей карте будут наземную дорогу к нам искать?

— Не знаю. Есть предложения получше? — этой фразе меня, между прочим, папа научил. Когда пытался бороться с моими же капризами. Помогало не всегда. Зато в разговоре с ним я ее охотно использовала.

Короче, "закатали на диск" бедной птичьей головки все, что смогли. И решили — была не была — сразу выпустить посланника. Благо, окошко у Дрика в комнате было чуть пошире, чем у меня, и даже открывалось. Почти на британский манер — стекло отъезжало, только не вверх, а влево. Решили, что даже если за нами следят сейчас, то могут вестника и не успеть перехватить.

Уже закрыв окно, я позволила в голове взметнуться вороху всяких "если". А если весь замок накрыт таким же полем, как когда-то — наш с папой домик? Я знала, что это поле — штука в магическом смысле весьма недешевая, но мало ли… А если крылатое письмо заметят, и, того хуже, перехватят? А если птенчик не найдет дорогу к нашим? А если нас теперь как раз в другое место и перевезут? Но делать уже было нечего, да и спать хотелось просто зверски. Уже, по-моему, светало.

Я потянулась и душераздирающе зевнула. Дрик, глядя на это зрелище, зевнул еще шире — чуть ли не до желудка.

— Пошла я спатеньки. Извини, но предпочитаю оказаться сейчас одна под одеялом.

Черт, ну кто меня за язык тянул? Еще Дрик примет на свой счет, как намек на недавнюю попытку…

Он таки принял. Но, как ни странно, даже улыбнулся.

— Правильно. Рана свежая, еще вскроется. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я не очень поняла, говорил ли он о своей энергетической ране или моей психологической травме. Но все равно молодец.

* * *

Ладонь — потная и, кажется, даже дрожащая — сжала рубчатую рукоятку. Готовясь к подобному развитию событий, я втихаря во время ночных ночевок упражнялся с опасной игрушкой. Не стрелял, конечно, но находить рычажок предохранителя наощупь пальцы приучил.

Так, легкий щелчок, теперь аккуратненько вытащить револьвер из сумки. На то, чтобы прицелиться и выстрелить, времени будет совсем чуть-чуть — когда этот страшный Князь обернется ко мне спиной. Пули он вряд ли ловить умеет — некому его было этому искусству учить. А вот по выражению глаз агрессивность моих намерений уловить сможет. Впрочем, какие там глаза — увидев нацеленную на него незнакомую штуковину, сперва попытается меня угробить, а уж потом разбираться, что за железкой я на него показывал. Эх, еще бы Сайни мне подыграл…

А тому, между тем, приходилось все хуже. То ли его противник использовал какие-то там магические усилители и убыстрители, то ли Лелек просто устал (и было с чего), но защита давалась ему все с большим трудом. Сталь, вопреки расхожему выражению, не звенела, а противно брякала и вжикала, когда удар шел вскользь по клинку. Князь наступал и наступал, без всяких признаков утомления. И, кажется, наращивал темп, хотя я уже давно не видел отдельных движений за размытыми взблесками. Черт его, колдуна, знает — может, он энергию высасывал из своих подчиненных, оставшихся в лодках. Или из нас. Или из трупов, усыпавших пляж.

И тут Сайни споткнулся об одного из покойников. Не упал — всего лишь на долю секунды покачнулся, чтобы тут же отскочить в сторону. Но Реттену этого хватило. Короткий тычок кинжалом — и правый бицепс Лелека обильно окрасился кровью.

Князь замер в жутко скрученной позе — куда там самураям — с занесенной для удара саблей и с кинжалом, выставленным перед собой плашмя, словно щит. Да он и мог работать щитом — широченный, тяжелый.

— Поединок завершен. Ты проиграл и понимаешь это, — сквозь стесненное дыхание и злорадство тона мне послышались нотки облегчения. Не был, ох, не был уверен местный владыка в исходе драки.

Сайни медленно опустил голову в знак согласия — и вдруг прыгнул вперед, вкладывая всю силу отчаяния в последний удар. Два клинка щелкнули, словно гигантские ножницы — и нагината, крутясь, отлетела в кусты. Будь у Лелека здорова рука, этот фокус бы не прошел. Но Князь знал, что делал.

И тут я выстрелил. Хотя Князь стоял ко мне не спиной, а боком, я все же надеялся на то, что его внимание целиком приковано к Сайни. Да и не мог я смотреть на хладнокровное убийство, которое — уж в этом можно было не сомневаться — сейчас произойдет.

Увы, он успел среагировать. В немыслимом пируэте отклонился в сторону и отмахнулся саблей. Пуля попала именно в нее, даже отколола кусок лезвия и выбило оружие из руки. Осколки брызнули в стороны, один полоснул Реттена по скуле. Но тот словно не обратил внимания и в два невероятно длинных, скользящих шага подошел ко мне вплотную.

Я смотрел в глаза собственной смерти. Не знаю, сколько — миг или час.

Он рисковал и знал это. И я знал, что он знает. За его спиной оставался Лелек — раненый, без нагинаты, но вполне способный на неприятные сюрпризы. У меня в руках — неизвестное оружие, и Князь никак не мог быть уверенным, что тот патрон был последним. Но он выигрывал этот поединок взглядов.

— Так, что тут у нас за игрушка? Больше не работает? Жаль. Дай-ка посмотреть…

Нас разделяла узкая — меньше метра — лодка с уложенными поперек нее велосипедами. Я полулежал на изрядно потрепанном тростниковом борту, все еще нацелив в Князя бесполезную уже "пушку". Он наклонился ко мне, опершись на велосипедный рюкзак левой рукой. Медленно, страшно медленно протянул ко мне ладонь, украшенную уже знакомыми стальными когтями. Только в прошлый раз этой смертоносной бижутерией могли похвастаться только средние пальцы, а теперь еще и указательный с безымянным обросли сталью. Противной такой, злой сталью, готовой порвать столь дорогую мне шкурку.

— Дай, говорю.

И в этот миг из-под его левой руки вверх ударила грязно-белая стрелка. Прошила наискось предплечье и вонзилась Князю в грудь, на глазах отращивая жуткие шипы, превращаясь в подобие рыбьей кости.

Он судорожно выдохнул при ударе, попытался вырваться, понял, что не сможет — и тяжело рухнул набок. Стрелка надломилась с костяным хрустом, лопнула вдоль, как бамбучина, но не отпустила жертву.

— Шут… джокер… как же я упустил тебя. Короля просчитал, а дело было в тебе…

Это были последние слова Кея Реттена, черного короля, так и не ставшего императором.

Сайни уже стоял рядом, безуспешно зажимая левой рукой рану. В воздухе повисла какая-то опустошенность. Даже в ушах зазвенело. Вообще, нас запросто могли убить в этот момент — кто его знает, сколько живых оставалось в лодках, сколько из тех, кто прилег на песок, еще могли до нас дотянуться. Но почему-то я знал, что все уже кончилось.

— Все кончилось, — словно бы прочел мои мысли Сайни. — Если он и впрямь взял с собой только тех, на ком лежало заклинание отложенной смерти, то они все теперь мертвы по-настоящему. Заклинание держится, только пока жив его создатель. А сейчас оно распадается.

Я кивнул, стряхивая оцепенение, встал на колени и попытался рвануть подол рубахи. Черта лысого — крепкая.

— Ты что это делаешь?

— Да перевязать тебя надо.

— Надо, — он словно впервые об этом подумал. И тут же оживился, — так нарежь тряпок с убитых, чего свою одежду портить?

Такой прагматический вариант мне в голову не приходил.

— Да мало ли в какой заразе у них тряпки могут оказаться?

— А твоя рубаха только что стирана? Брось, и на ней всякой дряни хватает. Надеюсь, что я смогу теперь справится с такой мелочью. После того, как рядом умер Черный Король, — не вполне понятно добавил он.

С грехом пополам с перевязкой я совладал. Хотя для этого пришлось разрезать шикарный маскировочный плащ самого Князя, эффектно сброшенный им на песок перед дракой (форма прочих солдат была из жесткой толстой ткани и на бинты не годилась). И распотрошить велорюкзак Сайни. Там оказалась аптечка. С совершенно незнакомыми мне снадобьями в горшочках из материала, удивительно напоминающего белый пластик. Руководствуясь указаниями спутника и своими более чем скромными познаниями в деле оказания первой помощи, я смазал кожу по краям раны какой-то едкой смесью с кошмарным запахом. Он ел глаза почище хрена, а сама мазилка обжигала пальцы как крапива. Представляю, каково пришлось Лелеку, когда сия субстанция попала на поврежденные ткани. Но он только слабо зашипел. Потом я быстренько — чтоб не видеть ужасающего зрелища разваленной плоти — забинтовал плечо неровными матерчатыми полосами. К слову, тканью эту штуку можно было назвать лишь в первом приближении. Никаких переплетающихся нитей, скорее, что-то вроде войлока или "нетканки". Поди еще ее порежь на полоски!

В общем, справился. Хотя тут, наверное, был нужен хирург — по-моему, мышца была разрезана до кости. Но я молчал по этому поводу — все равно хирурга в окрестности полтыщи верст нету.

Из дневника Юли

А ничего интересного дальше не было. Разве что выспаться толком не удалось — разошлись мы с Дриком часика эдак в четыре утра. А в семь уже заявилась Сова со своими уроками. Следила ли она за нами ночью или провела экспресс-осмотр прямо сейчас — не знаю. Но, похоже, встретила совсем не то, что ожидала. Виду, конечно, не подала, но после ее же уроков скрывать от меня чувства ей стало посложнее, чем раньше. И запах у нее изменился, когда она нас с Дриком внимательно так осмотрела. (Ну да, после недосыпа выглядели мы неважнецки, на это она свою озабоченность и списала. Но я не поверила.) И брови чуть дернулись, когда сканировала она меня сверху и дошла примерно до пояса. Дернулись вверх, словно собираясь продемонстрировать удивление. Потом дисциплинированно улеглись ровной полоской. Но отмашка уже дана.

А уж когда она в Дрика вперилась, я была уже абсолютно уверена, что давешний мерзкий мячик — именно ее рук дело, и теперь она в полном недоумении, куда ж делся продукт колдовства. Откуда знаю? Да стояла бла Криис ко мне спиной, так что я без помех включила "внутреннее зрение" и успела заметить, как она сунула свой "энергетический палец" в Дриков таз — то ли видеть толком у нее не получалась, то ли решила "пощупать", чтоб удостовериться, что глаза ее не обманывают.

Удостоверилась. Ничего не сказала и как ни в чем не бывало приступила к новому уроку. Попутно пыталась понять, не я ли шарик тот удалила. То есть показывала, как создавать подобные образования — разумеется, совершенно безобидные, вроде вызывающего сонливость или легкую головную боль — и подсаживать другому человеку. А я старательно прикидывалась дурочкой. Точнее, делала вид, что как раз это упражнение мне не дается. Шарики у меня то разваливались, то приклеиваться к чужим потокам не желали. Дрик же не удержался и влепил госпоже учительнице "головняк". Мол, сил не рассчитал. У нее аж в глазах потемнело, по-моему. Но держать себя в руках она умела, быстро пришла в себя и потребовала, чтобы я Дриково творчество ликвидировала. По-моему, Криис догадывалась, что мы водим ее за нос. Более того, близка была к тому, чтобы взорваться — маска терпеливой и любезной учительницы ей уже жала, а головная боль вообще не способствует хладнокровию. Поэтому я изо всех сил изобразила старательность, сняла бурый шарик размером с мелкое яблоко с головной чакры и осторожно потащила наружу. Дрик, впрочем, далеко не был мастером в создании этой мерзости, так что мне и притворяться не пришлось почти. На выходе из головы шарик лопнул, коричневые брызги полетели во все стороны, причем досталось и их автору. Будет теперь полдня мигренью мучится, не меньше. Не очень сильной, но неприятной. Я же успела выловить большую часть капелек из головы Криис и почистить основной канал, идущий вдоль позвоночника. Так что остаться у нее должны были лишь тяжесть в голове да неприятное покалывание в области затылка и темени.

Я увлеклась, а работа эта требовала и сосредоточения, и затрат сил. Плюс недосып… Короче, шлепнулась я в обморок, плавно перешедший в здоровый сон. Дрик потом рассказывал, что Криис почему-то страшно перепугалась сперва, а потом так же быстро успокоилась, уложила меня самолично на кровать, поводила руками да пошептала. Увидела, что он еще здесь, свирепо велела "убираться в свою комнату", так что дальше он не знает.

Не знаю и я, что именно она со мной вытворяла, только сон живо перестал быть здоровым. Приснилась дрянь какая-то. Словно Дрик стал каким-то мрачным мерзким чудовищем и хочет меня то ли съесть, то ли выпить. Полный набор ночных кошмаров — слизь, стекающая по морде (в которой, тем не менее, угадывались знакомые черты), хваткие жадные лапы, смрадное дыхание, безумные глаза и полное ощущение собственной беспомощности. Вроде как руки-ноги двигаются, но еле-еле, пытаюсь нанести удар, а получается бессильный шлепок. Пытаюсь бежать, а ступлю шаг — и падаю. По идее, я должна была испугаться до икоты, до недержания мочи. Почему-то твердо знаю, что должна была. А вот не боялась. Мне было только очень грустно. Я уговаривала этого чудо-юдо-Дрика вспомнить, кто он такой, кто я такая. Он застыл, а я говорю и говорю, рассказываю, как мы учились вместе, как нас похитили, как сквозь лес тащили, как на лодке везли. Как он меня спасал… Лже-Дрик остановился. Слушает. Я говорю. Уже до последних событий дошла. Подумала, что о самых последних, пожалуй, не стоит. Начала с начала. И тут что-то (или кто-то) еще пришло в мой сон. Вообще, пересказывать сновидения — дело последнее. Но тут четко возникло ощущение постороннего присутствия. Чудовище, ставшее Дриком, поплыло, словно комок воска на солнце. И пропало. Осталась я в своем сне одна-одинешенька с растрепанными нервами. Поняла, что надо отдохнуть, потому что ничего интересного или, там, опасного в ближайшее время не будет. Повернулась на бочок и заснула. Прямо во сне. Оказалось, такой двойной сон — штука здоровская. Отдохнуть успеваешь классно, а потом, когда проснешься, и голова ясная, и тело работает, как только что перебранный и смазанный педантичным Бержи "вилсипед".

После этого сна, напрягшись, я припомнила еще несколько предыдущих. И в некоторых из них обнаружилось то же "присутствие" — так, где-то на границе.

В итоге я принялась внимательнее "слушать" окружающее пространство, как учили.

Никаких чудес в этом нет. Еще дома папик, вовсе не склонный к мистике, иногда говорил, что вон тот лес — дружелюбный, а вот эта речка — злая и угрюмая. Как-то я подслушала его разговор с одним приятелем, который как раз был слегка поведен на эзотерике и экстрасенсорике. Так он как раз утверждал, что в таких ощущениях тоже нету ничего "такого". Дескать, если тебе лес кажется сегодня насупленным, лучше туда не ходить. Не потому, что леший уведет — леших, дескать, в наших краях извели еще в Великую Отечественную… Просто сейчас на деревьях полно клещей. И, слышит человек таким образом подсказки не высших сил (они хотя и попадаются, но очень редко), а свое собственное подсознание. А уж откуда оно информацию берет — тут вариантов масса. И прошлый опыт, в том числе чужой (читал когда-то про клещей в мае-июне, потом забыл напрочь, а подсознание помнит). И какие-то сигналы, которые ушки-глазки принимают, а сознание не фиксирует (вроде потрескивания моста, вот-вот готового рухнуть — как в книжках).

Я как-то — уж не помню, почему — пересказала эти разговоры Дмииду.

"Твой папа — на удивление проницательный, как для человека, который не учился в нашем университете, — сказал мне в ответ маленький усач. — Умение слушать мир неотделимо от умения слушать себя. Потому что ты — тоже часть мира". Любил он иногда загнуть что-то эдакое.

Короче, ушки в этом полосатом замке я держала на макушке. И чем дольше держала, тем больше удивлялась. Во-первых, "звуки" и прочие ощущения все время менялись, как в калейдоскопе. То тишина, то такая свистопляска, что ничего не разберешь. И без всякого порядка. Во-вторых, сквозь все это проскальзывали какие-то дальние "тона". И вот они были как раз упорядочены. Эдакое время от времени возникающее гудение. Даже не гудение, а… Я долго пыталась понять, на что это похоже. Потом вспомнила. Как-то были мы в гостях в доме, под которым проходила линия метро. Сидят гости за столом, болтают, спорят, петь порываются (клюкнули уже). И время от времени сквозь весь этот застольный шум вдруг прорывается "ввввууу — тук-тук… тук-тук… тук-тук". Почти не слышно, только рюмки на столе и стекла в серванте вдруг начинают дрожать. Хозяева и не замечают, привыкли уже. А кое-кто из гостей вздрагивает. Я тогда маленькая была, испугалась сперва, что дом начинает падать. Мишка, хозяйский сынок, с видом знатока меня успокаивал: да такое здесь каждый день, ничего страшного. Гордый был, как петух, что девчонка на два года его старше боится, а он — нет.

Вот такое "вввууу" я и слышала тут время от времени. И даже настроение его ощущала. Зудящее такое, как у ворчливого старика, которому все не нравится — то дети за стеной шумят, то птицы за окном чирикают…

 

Глава 17. Полосатый рейс

— И почему ты мне сказал, что эта штука больше не сработает?

— Не знаю. Может, чтобы ты на нее не рассчитывал. А может… Не знаю, и все. Она, между прочим, и не сработала.

— Ну да. Только господин Реттен уже был готов по всем правилам оттяпать мою бороду вместе с головой, когда ты его, с позволения сказать, потревожил. Я ж говорил, что пора привыкать к тому, что регулярно будем спасать друг другу жизни.

Я так и не понял, ругал меня Сайни за то, что я скрыл от него факт работоспособности пистолета, или благодарил за спасение.

Повисла пауза. Она тянулась и тянулась, и мне было все неуютнее и неуютнее на этом разоренном, забросанном покойниками бережку.

— Теперь уж точно это, — я покачал револьвером, подвешенным на палец за скобу, — бесполезный кусок металла.

— Ну так выкинь в воду, — безразлично ответил Сайни. А я в его безразличие почему-то не поверил.

— В воду?

— Ну да. Только подальше, на глубину, чтоб не достали.

Я встал, чтобы размахнуться посильнее — и тут меня повело вбок. Ноги не держали — после всех этих треволнений и стрессов, а, может, просто с устатку.

— Э-эй, ты куда?! — Сайни кинулся ко мне, толкнул в сторону и зашипел от боли в потревоженном плече. Мои неверные конечности чуть не принесли меня к тому месту, где лежал пронзенный стрелкой гриба-колючки труп Реттена. Кстати, стрелка уже разрослась в эдакое подобие коралла, опутывающего тело. Не знаю, располагал ли грибочек запасцем стрел, но проверять не хотелось. Между прочим, я не был уверен, что моя внезапная слабость с перемещением именно к этому покойнику — не запоздалая месть последнего. Посмертное, так сказать, воздаяние. А, может, это колючка так жертвы притягивает, кто их, местных, разберет.

Короче, усадил меня Лелек подальше от опасного представителя грибного царства и ласково так спросил:

— Ну, а это оружие, — он ткнул пальцем в сторону Князя, исчезающего под белесым переплетением, — ты когда и как освоить ухитрился? Да еще, чтоб я не видел? Или ты будешь меня уверять, что все случайно произошло?

— Представь себе, буду. Я вообще не знал, что с нами это страшилище едет. Тогда, в лесу, стрелка оцарапала сумку. А в последние пару дней я в эту "штанину" не лазал. Там у меня одежда запасная лежала. Но, как ты понимаешь, не до переодеваний было…

— Дмитрий, так не бывает. Я в это не верю. Либо ты очень хороший маг, но прикидываешься, либо у вас там люди умеют с растениями договариваться. То плод "держи-ноги", то гриб-колючка…

— Ну и не верь, черт с тобой! — никаких нервов уже не хватает на этот мир, прикинувшийся сперва таким дружелюбным. — Сам же сказал, что я шут. Этот твой дружок покойный перед смертью джокером обозвал. Может, это шутки у меня такие дурацкие.

— Джокером… Ну-ну. Ты хоть знаешь, что это такое?

— Не знаю. Я вообще ваш язык, если ты не забыл, знаю плохо. "Джок" — это ж тоже "шутка", разве не так?

— Не совсем. Джокер — это при древних королях была должность такая. Даже не "была", а "бывала". Он и шут, и оруженосец, и советник, и телохранитель. То есть вроде как для всех — дурак дураком, и только король знает, на что способен его джокер.

— А ты у нас Черный король…

— Дмитрий, не надо об этом, — голос у него был полон такой горечи, что меня аж проняло.

— Ладно. Но я ничего для того, чтобы стать этим самым джокером, не делал. Хреновый из меня оруженосец, телохранитель так вообще никакой. Советник… Что я могу посоветовать, когда ни черта не знаю про вашу жизнь?

— А еще джокер — это фигура, — продолжил Сайни тему, которую сам же просил оставить. — Фигура, в которую превращается шут. Редко-редко. Я о таком только раз читал. В общем, от джокера можно ждать любого фортеля.

— Ладно, фиг с ним. Джокер так джокер. Для меня это все равно звук пустой. Лучше скажи, чего делать дальше будем. Сидеть здесь как-то некомфортно. Да и покойники скоро пахнуть начнут, — я сам удивился цинизму своих слов. Прислушался к себе — да вроде нет во мне презрения ни к жизни человеческой, ни к смерти. — Их, может, похоронить надо.

— Не стоит. Людей здесь нет. Пусть река свое возьмет.

— Тебе виднее, ты местный. Ну а нам-то как быть? Двигать отсюда надо. Только грести ты толком не сможешь. Да и как теперь с лодкой быть, если в ней эта гадость проросла?

— А вам уже ничего делать не придется, — раздался незнакомый хрипловатый голос откуда-то из-за нависших над водой кустов. Мы резко обернулись на звук — и тут со стороны берега на пляж посыпались люди в черных, вернее, темно-темно серых комбинезонах. Четко, слаженно взяли нас в полукольцо, нацелив в его центр с десяток арбалетных болтов.

— Чьерт, глупо попались, — пробормотал Сайни. Совершенно очевидно, что драться сейчас он не мог — и вымотан до предела, и ранен. А один я от этих граждан не отмахаюсь. Будь я хоть трижды шутом и четырежды джокером. Даже засмешить насмерть не получится. Уж больно ситуация не смешная.

— Люди, которые сумели одолеть Болотного Владыку, заслуживают того, чтобы испытать наше гостеприимство, — заявил хозяин хрипловатого голоса. Силуэт его сквозь ближайший ивовый куст просматривался, но выходить на свет оратор не торопился. Между прочим, вполне разумно. Заряженных арбалетов у нас под рукой не было, а от брошенного ножа ветки неплохо могли защитить. Судя по всему, дядя преодолел какое-то расстояние вплавь, чтобы отвлечь наше внимание на секунду и дать возможность соучастникам отрезать нам путь к бегству. Надо полагать, плыл он не один, чтобы не дать нам уйти водным путем.

Если у меня еще оставались какие-то сомнения по поводу того, что поймали нас подданные доблестной империи Смарис, то они рассеялись сразу после того, как командир начал отдавать распоряжения солдатам. Или кто там они были? Морпехи? Речпехи? В общем, бравым немногословным ребятам с арбалетами и короткими, сантиметров по 60, тяжелыми тесаками вроде мачете. Такими и воевать можно, и в тростниковых зарослях дорогу прорубать. Слов приказа я, естественно, ни разу не понял. Но язык узнал — именно на нем Сайни беседовал с пленным еще в университетском городке. Я тогда еще подумал, что по звучанию он несколько напоминает финский — то же множество тягучих "а-ан" и "е-эн". Сейчас Лелек и бровью не повел. Видать, не хотел показывать, что язык знает. И правильно. Знание — сила. И нечего ее зря демонстрировать.

М-да. Второй раз в плену за неполные трое суток. Если так пойдет и дальше… Впрочем, куда там "пойдет"…

Интересно, как они прознали про схватку и явились аккурат к ее завершению? Случайно мимо проплывали? Или сели на хвост то ли нам, то ли Реттену с командой и издаля следили?

Короче, нас корректно, но настойчиво усадили в лодку. "Ну и сундук, массаракш", вспомнилось ни к селу ни к городу. Впрочем, почему "не к селу…"? Лодка действительно ассоциировалась с этим устаревшим предметом меблировки. Борта и днище образовывали прямой угол, так что плавсредство представляло собой неуклюжую громоздкую коробку из толстых, но не слишком ровных досок. Нос торчал вперед тяжеловесным углом, как у первых пароходов. Если красивое судно должно хорошо ходить, то это, судя по обводам, вообще могло пойти ко дну под грузом собственного уродства. А вот не шло, прах его подери.

Связывать нас не стали — и на том спасибо. Прошлый мешок на голове оставил у меня самые неприятные воспоминания. Кстати, понять, откуда нынче взялась такая предупредительность, я не мог. И решил руководствоваться версией, что командир водных рейнджеров толком не знает, кто мы такие и как с нами быть. Вроде как лазутчики на их территории. Стало быть, враги. Но только что прикончили их главного местного противника. А "враг моего врага — мой друг". Опять-таки, Реттен явно здесь пользовался пиететом. То есть прикончивший его, с точки зрения армейского офицера, — очень непростой товарищ. То ли великий маг, то ли великий воин. А то и некий спецагент, засланный из самого центра для ликвидации "занозы в заднице". Короче, ссориться с ним не с руки, а надо его поскорее доставить начальству — пусть разбирается.

Уж не знаю, верно ли я угадал мысли местного скорохвата, но везли нас с максимально возможной быстротой и под конвоем. Двое арбалетчиков на носу, двое на корме смотрели на нас во все глаза. Кажется, даже не мигали. На веслах сидели, если не ошибаюсь, четверо. Уж не знаю, чего им там наприказывал старший, но пахали даже не как лошади, а как слоны. Здоровенные, едва ли не в мое запястье толщиной, веретена весел явно гнулись при гребках. Так что лодка шла вперед споро, несмотря на нелепость конструкции.

Сам командир тоже отправился с нами. По-моему, он единственный из всей шайки-лейки говорил на Криимэ. Но во время путешествия соблюдал обет молчания. Прав, в общем — "меньше знаешь, дольше живешь". Эк я стал кровожаден, право слово.

А сколько-то одетого в черное народа осталось на месте сражения. То ли трофеи собирать, то ли просто караулить до прибытия каких-нибудь экспертов-криминалистов, то ли просто трупы закапывать. Да, я так и не узнал, был ли в последней свите Князя старый Лелеков знакомый. И пришлось ли Сайни исполнять его последнюю просьбу. Впрочем, может, и хорошо, что не узнал. Такое знание, оно спокойствия не добавляет.

А наша многострадальная лодочка, изрядно подтоптанная и промокшая, нагруженная велосипедами и прочим скарбом, осталась там же, "на пляжу". Между прочим, как раз перед пленением я думал, как с ней обходиться, учитывая наличие на борту гриба-колючки. Пес его знает, куда он корни пустил. Или что там у грибов вместо корней — ризоиды? Нити грибницы? Ну, да теперь это их, черненьких, проблемы. Предупреждать "вы, ребята, поосторожнее" я не стал. В конце концов, нас ни о чем не спрашивали. Эх, снаряжения жалко до соплей. Великов, печки…

И это еще хорошо, ежели нас везут именно туда, куда Юлю с Дриком уволокли. По идее, база этих супостатов должна быть тут одна. А коли нет? А ежели детей держат на главной, а нас доставят в какой-нибудь второстепенный фортик и посадят в карантин до прибытия высшего начальства? В общем, мысли меня одолевали самые невеселые. Конечно, я надеялся на лучшее. В частности, на то, что у Сайни в рукаве припрятан еще какой-нибудь козырь. Глупо, конечно. Я — не маленький хоббит, а Лелек — не всемогущий Гэндальф. Ну да, умелый боец, не чуждый магии. Но раненый и очень усталый.

Впрочем, когда мы прибыли к месту назначения — причем гребли наши спасители-похитители всю ночь, да часть пути против течения — Лелек уже несколько отдохнул. А когда увидел конечный пункт, малость обалдел. Я, впрочем, тоже. Потому что оседлавшая холм крепость походила на потомка от противоестественного брака осы и осьминога. В том смысле, что по форме напоминала изрядно раскормленного спрута, пораженного болезнью "архитектурная бородавочность" — столько на нем было строительных излишеств вроде колонн и портиков. А окраской смахивала на осу, покрытую хорошим глянцевым лаком. Может, даже позолоченную местами — желтые полоски отливали в лучах заходящего солнца золотом.

По одному из щупалец, оказавшимся при ближайшем рассмотрении сводчатым коридором, нас завели внутрь чудовищной постройки. После нескольких поворотов (отнюдь не на 90 градусов — щупальце, как ему и полагалось, причудливо змеилось по склону холма, так что подниматься порой приходилось довольно по крутой горке без всяких ступенек) мы оказались перед дверкой отнюдь не тюремного вида. Просто дощатая, как по мне, достаточно небрежно, хотя и прочно сколоченная. Даже засова снаружи нет.

— Сюда, — командир "речпехов" был немногословен.

По-моему, он с удовольствием втолкнул бы нас внутрь вместо того, чтобы говорить и ждать реакции. Но не решался. Возможно, чувствовал, что покладистость Сайни не беспредельна (я тоже чуял в спутнике некое напряжение). А картина, которую смарисцы видели полсуток назад на бережку, ясно свидетельствовала, что мы можем натворить дел.

Теоретически, можно было взбрыкнуть, расшвырять подуставшую и поредевшую стражу (мы в лодке ухитрились покемарить, а они, по-моему, глаз не смыкали) и рвануть прочь. Но, во-первых, не факт, что по дороге к реке нас не встретят. Во-вторых, у Сайни по-прежнему была ранена рука, и, по-хорошему, ему надо было сменить повязку. В-третьих, вполне возможно, мы попали именно туда, куда было надо. Уж больно сооружение добротное. Явно люди со вкусом и на века устраивались. И не надо думать, как внутрь попасть. Надо — как обратно, наружу "выпасть".

Поэтому мы безропотно вошли внутрь указанного помещения. Дверь за нами захлопнулась. И вопрос запирания ее решили просто и со вкусом: один из арбалетчиков выстрелил в крайнюю доску так, что болт наискосок пробил и ее, и косяк. Вогнали, понимаешь, гвоздь в крышку.

Командир, судя по топотку, побежал докладывать начальству.

Стражники — те самые, что конвоировали нас всю дорогу по реке (то есть настороженно пялились поверх взведенных арбалетов на двух усталых путников, сидевших прямо на сыром дне) встали по ту сторону двери, весьма недовольные самим фактом нашего существования. Дескать, и так вас, сволочей, всю ночь пасли, так еще и здесь охранять приходится. А я к ним, как ни странно, никаких особых чувств не испытывал. Нормальные парни, молодые, лет по 25 максимум, только мрачные и небритые. У одного, как ни странно, щетина светлая, что на темной коже смотрится диковато. А другой — ну вылитый араб, нос горбинкой, глаза-маслины и усы сорта "я главный террорист". Развесистые такие усищи.

Между прочим, и им бы злиться на нас не следовало: ребятам повезло куда больше, чем прочим членам команды. Те не слазили с весел часов, наверное, двенадцать, и смотреть на них, выходя из лодки, было попросту страшно — лица темные, осунувшиеся, глаза красные, напухшие, лихорадочно блестят. Руки трясутся. Едва прозвучала какая-то команда, как гребцы просто повалились на дно и отрубились. Все разом, в неудобных позах. В жизни не видел, чтобы люди так засыпали. На ум пришла непрошенная аналогия между сном и смертью. Так вот, было очень похоже, что изможденные греблей солдаты временно умерли. Рассмотрел я все это мельком, потому что вели нас в "покои" весьма споро. Видать, хотели побыстрее перебросить ответственность на кого другого.

Осмотр помещения почему-то вызвал в голове слово "кубрик", хотя находились мы явно на суше. Комнатенка темная, с одним узким длинным окошком под потолком (прямо щель, а не окно). И тесная от заполонивших ее двухэтажных нар. Причем, по-моему, ни разу не использовавшихся, судя по незатертым следам от режущего инструмента на досках.

— Давай руку посмотрю.

— А ты в этом разбираешься?

— Честно говоря, нет.

— Тогда лучше не трогать.

— А потом времени не будет.

— Ты скажи спасибо, если вообще будет какое-нибудь "потом".

— Все так плохо?

— Дмитрий, ты хоть примерно представляешь, куда мы попали?

— В логово наших противников.

— Какое там логово! — он оглянулся, подсел поближе ко мне (мы нарочно устроились подальше и от двери, и от окна) и жарко прошептал:

— Это же Ородди!

Посмотрев на мое лицо, которое ничуть не изменилось после того, как его владелец услышал еще один незнакомый термин, Лелек вздохнул. Еще бы — необходимость читать лекцию в такой обстановке и меня бы напрягла.

— Во всем университете есть только одна комната Одди, облицованная так же. Три шага в поперечнике, только на одного человека. Эта облицовка стоит совершенно безумных средств. Маг, находящийся в такой комнате, может сосредотачиваться гораздо полнее. У него, если угодно, обостряются слух и зрение — не обычные, конечно. И возможность влиять на материальный мир. И много чего еще…

А тут замок… Много лет назад самые богатые колдуны, управлявшие целыми провинциями, могли строить такое. Причем под себя, чтобы форма помогала хозяину. Даже не так. Строили обычно три-четыре поколения, так что начинал прадед, а заканчивал правнук. И браки заключались так, чтобы будущий Ородди, то есть Дом Могущества, и его будущий владелец максимально соответствовали друг другу. Отсюда и причудливые формы. Если колдун полностью осваивался в своем Ородди, он, как говорят, мог в одиночку противостоять целой армии. То есть буквально чувствовал каждую летящую в его сторону стрелу и успевал ответить ей соответствующим заклинанием или иным каким действием. Представляешь, какое внимание и какая скорость реагирования для этого нужна?

В университете, конечно, все попроще, поэтому тамошний Одди — это просто пустой шар. Тут уж колдуну надо к нему приспосабливаться. Например, чтобы научиться строить защитные поля — вроде того, что было вокруг вашего дома — Дмииид и Лиина там в свое время просидели безвылазно две недели. Сидели и щупали всякие там потоки и слои…

А тут такое… Да еще решетка пространственная. Да с переменным шагом… Словом, это чудо явно строили не Смарис. Они его тут нашли. Это явно подарочек из эпохи, когда Пустые земли были еще обитаемы.

— Секрет изготовления утерян, как водится?

— Нет. Вообще говоря, наши ребята могут повторить такое, раз уж построили Одди в университете (правда, тоже очень давно). Но это будет стоить много денег и много жизней. Дело в том, что эти желтые и черные камни — ночной и солнечный — безопасны, только когда рядом. А пока они порознь, каждый вокруг себя смерть распространяет. То есть всякому, кто их будет добывать и везти к месту строительства, можно гроб заказывать. Две недели рядом с камушком размером с человеческую голову — и все. Представляешь, сколько людей умерли, пока был построен этот замок?

В моей голове роились ожидаемые аналогии с радиацией, но предложить я ничего внятного не мог. Если черным камнем могла оказаться какая-нибудь урановая смолка, то что из себя представляет золотой, я не знал. И уж никогда не слыхал, чтобы два излучающих изотопа друг друга нейтрализовывали.

— Может, у них защита была, у строителей этих, — робко предположил я, наконец.

— Может, и была. Может, людей было так много, что каждый рядом с камнями находился совсем чуть-чуть. Хотя поверить в это сложно. Ведь подгонять их друг к другу надо точно, чтобы смертоносный выдох одного точно уравновесил жадный вдох другого. То есть желтых и черных должно быть поровну с точностью до горсти.

Я так и не понял, про вдох и выдох — это поэтическая метафора или строгий термин.

— Ладно, мы с тобой попали в старый-престарый замок, которому много лет и который стоит бездну сил и денег. Что из этого следует?

— Ну, прежде всего, что Реттен был прав. Средний колдун, наткнувшись на такое богатство, может попробовать сыграть в свою собственную игру. В столице Смарис действительно, скорее всего, не знают о том, что тут происходит. Хотя, запросто может оказаться, что не потянет средний колдун такое количество золота и тьмы. Кстати, не на этот ли замок и сам Кей зубы точил? Черный Король, да с магической подготовкой… Это как раз для него гостинец. С его помощью король может и императором стать, — Сайни осекся. Вспомнил, наверное, что я слышал о его "королевском" статусе. Я предпочел по этой половице не ходить — еще провалюсь.

— Хорошо, Реттен был прав. Но дети где и делать нам чего?

— Пока — ждать. Разбираться. Пытаться понять, где мы очутились. Вот если Дрик и Юля тут — тогда уже действовать. В твоей неожиданной манере.

— В моей?!

— А то в чьей же? Грибом-колючкой самого Кея Реттена свалить — в это никто бы не поверил.

— Да говорю ж тебе, я тут ни при чем.

— В твоей сумке он вырос? В твоей. Ты вилсипед вел, когда в сумку выстрелил гриб — ты. Реттен к тебе подошел — к тебе.

По-моему, сам факт того, что Князь, грозный и непобедимый, чуть было не отправивший его к праотцам, погиб столь странной смертью — нелепой, немыслимой — не давал Сайни покоя. Не давал больше, чем факт нашего пленения. Судя по всему, мой спутник находился в состоянии легкой прострации. Обычно деятельный и, главное, куда лучше моего разбирающийся в местных реалиях, он в нашем походе командовал, а я подчинялся. Обоих это устраивало. А теперь "ждать, разбираться". Из моего словарика выражения. Впрочем, чем я тогда недоволен? Ничего более внятного предложить все равно не могу.

— Ладно, ждать так ждать. Не возражаешь, если я совмещу ожидание со сном. А то после всех этих рыцарских турниров и водных скачек организм покоя требует. Вишь, зеваю так, что желудок виден.

С этими словами я забрался на ближайший лежак — как был, в штанах и обуви (причем и то и другое мокрое). И закрыл глаза, собираясь крепко придавить на массу, не дожидаясь ответа Лелека.

Ответить Лелек не успел. Надсадно завизжал болт, выдираемый из дверного косяка. Завизжал — и сломался со звонким "крак". К нам пожаловали гости. Аж четыре здоровых амбала со взведенными арбалетами (ну еще бы, после бойни на пляже наша двоица вполне могла считаться особо опасной), какой-то неприятный типус с колючими злыми глазками и тетка. Тетка, кажется, была здесь главной.

Я говорил, что Лелек был выбит из колеи смертью Реттена? Так вот, практически соврал. Тогда он, можно сказать, лишь слегка удивился. А теперь… ТАКИМ изумленным я Сайни ни разу не видел. Приоткрытый рот, вытаращенные глаза — все дурацкие киношные атрибуты на лице. Кажется, он хотел что-то сказать, но подавился словами. Причем пялился он именно на вошедшую тетку. Или, если угодно, даму.

Не знаю, что его так ошарашило. Ну тетка и тетка, не первой молодости, чуть высохшая (но не до состояния старой селедки), с короткой и какой-то кривой стрижкой. Бледная какая-то — тусклые белобрысые волосы, губы чуть-чуть розовее щек, а щеки цвета пыльной слоновой кости. Хотя, может, освещение такое… Явно властная. Похоже, умная — судя по глазам. Но ничего выдающегося, за исключением брючного костюма (университетские дамы носили все больше балахонистые одеяния, хотя юницы встречались и в брючках). Я, было, подумал, что это очередная Лелекова знакомая. Но он и на Князя так не смотрел. Не просто знакомая, а давно почившая родственница? Школьная учительница? Право, не знаю, что так могло удивить моего, в общем, не склонного к излишней эмоциональности спутника.

В руки он себя взял в рекордно короткие сроки. Но раз я столь бурный всплеск заметил, значит, визитеры смогли.

Однако виду не подали. Более того, ни звука не произнесли. Пауза затягивалась. И я аж вздрогнул, когда невольно нарушил ее наполненную смыслом тишину самым плебейским скрипом. Скрипел, конечно, не я, а топчан, с которого ваш покорный слуга решил встать. Все-таки в помещение люди зашли, да еще хозяева, да еще дама. А я тут валяюсь быдлом невоспитанным. Словом, остатки джентльментсва взыграли в соответствующем месте — и под местом заскрипело.

На меня взглянули с явным неудовольствием — такую торжественность момента испортил. И тут же взгляд хозяйки бала сменился — из презрительного стал пронзительным, как рентгеновский аппарат старого образца. Рискну ошибиться, но, по-моему, она была удивлена немногим меньше Лелека, только справилась быстрее — по лицу мелькнула лишь тень эмоции. Но ясная такая, отчетливая, с многозначительным "ага" где-то на заднем плане. На мой счет явно были сделаны какие-то выводы. Знать бы, какие…

— Итак, дорогие мои, — заговорила, наконец, дама на чистом Криимэ, но с неожиданным мягким "г", как принято в Украине. — Наверное, я должна бы сказать вам "спасибо". Вы избавили меня от опасного и сильного противника. Осталось только понять, зачем вы это сделали. Заметьте, вопроса "как" я не задаю.

По-моему, тетя не лишена некоего самолюбования. Очень хочется ей казаться знающей, значительной и вообще "номером раз". У меня начальница такая была.

Следовало что-то ответить. Но Сайни молчал. Причем, по-моему, не целенаправленно держал паузу, а просто не находил, что сказать. Мне почему-то стало жутко неудобно, и я брякнул:

— Позволено ли нам будет узнать, под чьей крышей очутились двое мирных путников?

Честно, не знаю, почему эдак завернул. Я и по-русски так могу только на письме, если напрягусь. А тут еще и языковой барьер… Но, кажется, сработало. В том смысле, что тетке пришлось напрячься, чтобы понять, о чем я.

— Позволено. Можете звать меня Блакрис. Теперь я хочу услышать ваши имена. По-хорошему же гости должны представляться первыми.

Лелек все молчит. А я уже начинаю злиться. Должен бы бояться — все-таки арбалеты, нацеленные в пузо, не добавляют комфорта. А я злюсь. На тетку эту, на Лелека, на весь этот долбанный-передолбанный мир, который сперва показался таким гостеприимным, а потом отобрал и спрятал дочку.

— По-хорошему, — в тон Блакрис ответил я, — в гости приглашают иначе, без этих железяк, без воинов и прочих нехороших людей. Меня можете звать. э-э… да вот зовите Митёк.

Ей-ей, не знаю, почему назвался прозвищем этого некогда популярного, а теперь забытого течения хиппующей интеллигенции с лозунгом "Дык, елы-палы". Никогда себя митьком не чувствовал, да и не называл меня так никто. Но вот настроение было именно такое — пьяновато-шутливое, с морем по колено и желанием кому-нибудь дать по морде. Не подраться, а именно дать. Та-ак, и что это со мной? Колданули по башке чем-то или фигура Шута прорезается?

— Миттиок? Но это не твое настоящее имя.

— Если знаете настоящее, назовите.

— Условия тут ставлю я.

— Точно?

И чего я ее дразню? Правда, в последнем вопросе ни издевки, ни вызова не было. Почти. Словно я действительно не был уверен и задал уточняющий вопрос. Но колючий типчик, кажется, решил, что я издеваюсь над хозяйкой и решил преподать мне урок. Шагнул вперед и попытался влепить мне пощечину. Видать, решил, что под прицелом я это стерплю. А я как-то арбалеты из виду выпустил. Поэтому просто отшагнул назад и чуть в сторону. Оказалось, я выпустил из виду еще и топчан. Поэтому самым позорным образом завалился на него — аж пятки задрались. Типус не ожидал такой подлянки и не успел погасить движение, его крутанула инерция и он стал заваливаться на меня. Меня такая интимная близость совершено не устраивала, поэтому я и брыкнул обеими задранными загодя пятками. Типчик, как я говорил, был роста невеликого, поэтому его отшвырнуло на пару метров и впечатало аккурат в Блакрис. На полу возникла совершенно невеличественная куча-мала. Амбалы со своими стрелялками совершенно растерялись. Один из них для очистки совести пальнул-таки в мою сторону, и болт с хряском вошел в бревнышко, служившее стойкой верхним нарам. Вошел, наверное, в полуметре от моей головы, но ощущение было очень неприятным. "Доигрался", мелькнула нехорошая мысль. Но до продолжения баталии дело, к счастью, не дошло. Прочие стражи порядка кинулись помогать подняться начальству.

Дама раздраженно стряхнула с себя типчика и выдала в его адрес что-то краткое, но очень недовольное — он аж стал еще ниже ростом.

В свой адрес я ждал что-то еще более весомое. Шаровую молнию какую-нибудь. Или приказ всыпать плетей. Но тетка, видать, обладала железной выдержкой. Мгновенно взяла себя в руки, фыркнула "мы еще вернемся к разговору" и вышла. Свита — за ней.

Как там говорят американцы? "У вас не будет второго шанса произвести первое впечатление?" Кажется, она пыталась произвести одно, а вышло совсем другое. Причем это я ей всю малину испортил. И теперь чувствовал себя дурак дураком. И если сейчас Лелек мне всыплет, то будет прав.

А он вдруг спросил каким-то сдавленным шепотом:

— Ты знаешь, кто это был?

— Вероятно, хозяйка этого замка с присными.

— Я не о том. Она — Желтый Дракон.

— Что-то зачастили фигуры на нашем пути. Хорошо, дракон — и что? Постой, ты говорил, что Лиина — тоже желтый дракон. Выходит, эта Блакрис — такая же точно фигура?

— Ты сам не представляешь, насколько ты правильно выразился — "такая же точно". Вот именно, что такая же! До черточки, до ниточки!

— Погоди, но они же совсем разные. Лиина и моложе, и красивее…

— Ты еще вспомни, что у нее волосы черные. Были раньше. Кстати, по-моему, Лиина как раз старше, просто следит за собой лучше, — усмехнулся Сайни. — Все забываю, что ты свойств фигуры видеть не можешь. А я как раз могу, причем все лучше. Так вот — как женщины они совершенно не похожи. Но как фигуры — в точности. Как две отливки из одной формы. Как два косточка из одного яблока. Такого просто не бывает. Все фигуры разные. Ну вот если бы ты попал в наш… город, — Сайни вспомнил о необходимости придерживать язык. — и встретил там точную копию самого себя. Ты бы удивился?

— Наверное, да. Хотя после всего невероятного, что со мной произошло, просто внес бы этот факт в длинный список под заголовком "такого не бывает, но было".

Сайни ошарашено почесал шевелюру, изрядно спутанную и забитую всяким лесным и речным мусором.

— Ты прав, действительно невозможного с тобой происходит многовато. Но тут другое… Я о таком никогда не читал и не слышал.

— Знаешь, у нас есть рассказы о людях-двойниках. Они якобы рождаются в разных городах, а то и по разные стороны моря. Но между ними какая-то, как говорят, звездная веревка существует, — ну да, я так перевел выражение "астральная связь". — Они то ли являются противоположностями, как свет и тьма, то ли, наоборот, одинаковы во всем. Женятся в одно и то же время на похожих девушках. Профессии получают одни и те же. Даже сны одинаковые видят.

Кажется, я тут что-то приплел из несколько другой оперы, про близнецов, которых разлучили в детстве. Ну и что? Ради дела не жалко.

— Связь, говоришь… Сны… Что ж, очень может быть.

Блин, опять договорить не дали. Снова явилась эта самая Блакрис. Причем в сопровождении целой орды. Приволокли какие-то светильники, стол здоровенный, потом стол поменьше, на который поставили тяжеленный сундук (по-моему, цельнометаллический). Сделав свое тяжкое дело, орда схлынула, и мы остались втроем. Это если считать людей. Потому что у ног хозяйки дома разлеглась совершенно немыслимая зверюга. Так бы, наверное, мог выглядеть гибрид собаки Баскервилей и броненосца. То есть тело скорее собачье, высокое, почти как у дога, но все покрыто костяной броней. Собаке бы полагалось шумно дышать, вывалив язык (в кубрике было жарковато, хотя никаких отопительных приборов я не заметил) и есть нас злыми глазами. Это же чудовище только слегка поводило боками, замерев в довольно напряженной позе — из нее хорошо бросаться в атаку, но долго так стоять… Впрочем, я уже видел, как местные солдаты сами себя загоняют на гребле. Если у них такие люди дрессированные, то уж о животных и говорить нечего. Да, и глазами нас тоже не ели. Глаз вообще было почти не разобрать под костяными надбровниками. И морда без выражения, как у медведя. Неприятная, в общем, зверушка.

— Итак, Митиок, ты пришел сюда из другого мира.

Бам-с. И кто тебе, милая, это сказал?

— Отнекиваться бесполезно. Я видела кое-что с твоей родины. И эта вещичка — явно оттуда.

Она сунула ладонь в рукав широкой желтой блузы (между двумя визитами туалет полностью сменился), и на ладони у нее появился злополучный револьвер.

Блин, я ж так и не успел его в речку зашвырнуть. А когда нас повязали, попытался сунуть в песок под бортом "Тигрисика". Но, видать, местные пинкертоны там весь пляж перевернули. Оперативно работают. А, может, искалка у них какая-то магическая была. Короче, клятое произведение неизвестных мне оружейников лежало на ладошке у местной хозяйки медной горы обвинительным заключением. Не знаю уж, владеют ли тут дактилоскопией, но, по-моему, убедить даму в том, что я тут ни при чем, просто в лесу нашел, не удастся. А уж в рассказ о том, что отобрал я цацку у ее же солдата, она уж точно не поверит. Ибо мое происхождение для нее — вопрос решенный. И револьвер тут ни при чем. Это просто чтоб я не дергался. Потому что когда на мирный университетский городок налетели бомбардировщики, никакого револьвера у меня не было. А по флигельку моему били тогда прицельно. "Отака фигня, малята". Похоже, мы попали как раз куда надо. И именно сюда, скорее всего, привезли детей. Или должны были привести. Теперь бы еще этими догадками с Сайни поделиться.

А Блакрис между тем продолжила — эдаким дружелюбным, доверительным тоном, как начальник, пытающийся убедить подчиненного, что "мы одна команда и одна семья":

— Поэтому я бы была очень тебе благодарна, Митиок, если бы ты мне рассказал, как оно работает. Ведь именно с его помощью ты убил Болотного владыку. Попытка же замаскировать смерть под укус Костяного стрелка, прости, была неудачной. Он здесь не растет.

Правильно мыслишь, тетя. Не растет. Вернее, не рос, пока один идиот не привез его из лесу в велосипедной сумке, принесенной из еще более дальнего далека.

Но разговоры про схему действия пистолета мне нравились все меньше. Прав, ох, прав был Сайни, когда советовал выкинуть оружие. Между прочим, он до сих пор молчит и даже не смотрит в мою сторону. Блин, да что это с ним? Лицо Лелека посерело, дышал он неровно… Рана! Он же ранен был и перевязан кое-как. Сепсис может начаться. Столбняк в кровь попасть. Да что угодно. А мы тут разговоры распотякиваем.

— А вот фиг тебе, — сказал я по-русски, но, кажется, общий посыл Блакрис уловила. И не она одна — ее милая зверушка напряглась и заворчала. Поэтому я продолжил уже на Криимэ:

— Ни слова не скажу, пока рану моего друга не осмотрит врач.

Кажется, мне удалось ее удивить. Она ждала категорического "нет" и уже заготовила "тяжелую артиллерию", чтобы мена убеждать. Небось, в сундуке лежат какие-то предметы "двойного назначения" — хреновина для ментального сканирования, например. А я вроде как и рассказать не отказался, и условия поставил. Причем вполне разумные.

— Странное у тебя представления о том, как должны вести себя пленные.

— Опыта большого нет, уж извините. Да и пленные мы непростые — можете хоть оставшихся подданных Болотного владыки поспрашать, каково нас удерживать. Но это пустое. Он — мой друг, мы вместе многое пережили. Я хочу ему помочь. А вы хотите чего-то от меня. Так давайте пойдем друг другу навстречу.

— Навстречу? — кажется, этот оборот был ей незнаком, и она пыталась понять его значение.

— Ну да. Договоримся. Вы сделаете что-то, нужное мне, а я — что-то, нужное вам.

— Ты, случайно, не торговец?

— Кем мне только не доводилось бывать.

— Ладно. В конце концов, это действительно несложно и, может быть, полезно.

Она встала и подошла к двери. Зверушка дернулась было за ней, но, повинуясь какому-то неслышному приказу (необязательно мысленному, может, у тетки всего лишь ультразвуковой свисток) уселась напротив меня недоброжелательным изваянием. Блакрис отдала какие-то распоряжения и вернулась на место.

И минут пятнадцать сидела молча, буравя меня взглядом. Мне эти гляделки быстро надоели. Не люблю состязаний, в том числе психологических — "кто кого сборет". Поэтому решил заняться чем-то нейтральным, успокаивающим нервы. Ни книжки, ни бумаги с карандашом увы, с собой не было. Поэтому я вытащил из кармана кусок веревки (уж это хозяйство всегда при мне) и принялся вязать узлы. Сперва — хорошо знакомые, те, что рука вывязывает без участия мозга. А потом — те, что знал не очень хорошо. Приходилось напрягать память, вспоминать словесные формулы, мною же изобретенные для описания всяких там "левых обносов" и "вторичных петель". Блакрис явно заинтересовалась, внимательно следила за пальцами, но вопросов не задавала. Кажется, любовь местных колдунов к такелажным премудростям интернациональна. А я, таким образом, дополнительно поднял свою ценность в глазах местной хозяйки. Авось поостережется сразу наизнанку выворачивать.

Наконец, явились лекари. Здоровый вислоусый дядя, похожий на крупного тюленя. И низенький, длинноволосый и бородатый, хотя и моложавый парень — лет двадцати пяти, не более — затянутый в щегольский черный комбез из кожи какого-то пресмыкающегося, судя по чешуйкам. Вид бы у него был самый зловещий, кабы не взгляд. В глазах явно прыгали чертики. Парень, кажется, всю свою жизнь воспринимал как игру — опасную, но забавную.

Вот они и хотели было заняться раной Лелека. Но тот вдруг заартачился.

— Сайни, ты чего? Они ж тебе помочь хотят?

— Знаем мы их помощь. Сейчас какую-нибудь дрянь в рану насыплют, чтобы я от боли на стену лез, и давай расспрашивать. Или просто руку отрубят, чтоб не мучился. Вон какой у этого, в черном, ножик.

У парня и правда на поясе висел кинжал. Но, как по мне, им скорее колоть можно было, чем руку рубить. Я собирался это как раз озвучить, когда до меня, наконец, дошло, что Лелек просто валяет дурака. То есть играет дурака — туповатого и недалекого солдафона с массой предрассудков. Между прочим, вполне оправданная маска: смерть Реттена приписали мне (кажется, очевидцев сражения не было, группа захвата явилась, когда все уже было кончено), обвинение в иномирном происхождении предъявили снова мне. А Сайни — в тени. Вот он и стремится туда забиться поглубже, чтоб его из расчетов вовсе исключили. Молодец. А я снова туплю.

Поэтому я пустился в многословные уговоры, которые, естественно, разбивались о стены упрямства. И, якобы выведенный из себя, рявкнул:

— В конце концов, это приказ! Дай им осмотреть свою рану.

И добавил по-русски:

— Валять дурака.

Это выражение Лелек выучил в свое время — как дословный перевод, так и настоящее значение. Почему-то оно его весьма позабавило.

— Какой язык? — вскинул на меня любопытную рожу парень в черной коже. На Криимэ он говорил плохо, но, видать, интересовался.

— Язык одного из подразделений разведки, — словно нехотя, сожалея, что сболтнул, ответил я. Между прочим, чистая правда — в каком-нибудь ГРУ говорят именно по-русски.

Вполне удовлетворенный ответом, медикус приступил, наконец, к своим обязанностям. Зловещим своим кинжалом он весьма сноровисто разрезал повязки, причем ухитрился не задеть кожу — видать, виртуоз ножа. А потом тот, что постарше, принялся достаточно бесцеремонно вертеть Лелекову конечность. Тот шипел сквозь зубы, но помалкивал. Посовещавшись, оба эскулапа сошлись на чем-то. И обратились к Блакрис.

— Они говорят, сильное повреждение, надо шить и сращивать. Будет больно, поэтому твоего друга лучше на время усыпить, — кажется, ее несколько унижала роль переводчицы. Но, видать, лингвистических познаний Тюленя и Черношкурого не хватало, а других знатоков двух языков в кубрике не было. (То есть, Лелек, конечно, все понимал, но виду не подавал. Конспиратор).

— Ничего, выдержу. Не надо никакого сна, от него потом как вареный делаешься, — выдал он, наконец.

Черный понял, перевел Тюленю. Тот пожал плечами, кивнул.

— Уважать, — не вполне понятно прокомментировал решение Лелека Черный. И они приступили. Сайни положили на топчан, к которому подвинули (не без труда) еще один, призванный сыграть роль операционного стола. Лелекову руку вытянули в сторону. Оба лекаря с ногами взобрались на импровизированный стол и уселись по разные стороны от пострадавшей конечности. Убедились, что так им неудобно, и встали на колени, оттопырив к небу зады. Дальнейший процесс был совершенно от меня скрыт вышеупомянутыми частями тела. По комнате плыли какие-то острые едкие запахи, дымы, звякали инструменты. По требованию вислоусого Черный сбегал за источником света — цилиндром из матового стекла, светящимся изнутри. Потом еще за чем-то. Сайни сдавленно сипел, пару раз выругался и даже попытался дернуться, но Тюлень наступил ему коленом на плечо. Лелек взял себя в руки. Мне его почти не было видно — только впившуюся в столбик нар вторую кисть с ногтями, побелевшими от напряжения. А я сидел и пристально смотрел на все это, не в силах ему помочь. Блакрис пыталась пару раз заговорить со мной, но я — уже за гранью всех приличий — отмахивался. В конце концов, Лелек дернулся в последний раз — и откинулся назад. Рука на столбике разжалась и безвольно упала вниз. Я вскочил.

— Хорошо. Теперь — спать. Рука расти в себя, — успокаивал меня черношкурый. Тюлень молчал, и эмоций на его лице было немногим больше, чем на тюленьей морде. Но, кажется, он был доволен результатом. Они негромко посовещались с хозяйкой и вышли. А та обратилась ко мне весьма торжественно:

— Мои люди сделали то, о чем ты просил. Твой солдат, — ага, уже мой солдат, — был ранен нехорошим оружием. Уверена, что это дело рук Болотного, да примет его душу тьма.

Я не против, пусть примет. Хотя каковы местные представления о посмертии, честно говоря, до сих пор не знаю. Речь, меж тем, продолжалась.

— Я сделала даже больше, чем обещала. Если бы не искусство моих лекарей, он бы умер через день. Теперь же рука срастется, и очень скоро.

И вдруг — резкий слом и темпа, и манеры речи:

— Ну ладно, он — накрепко привязан к своей стране. Считает меня своим врагом, готов в глотку вцепиться. Но ты-то чего в эти раздоры лезешь? Ты же вообще человек без корней, я вижу. У тебя нет родины — ни тут, ни вообще.

Это она точно. Гражданин мира, блин, дите асфальта. Родился в одной стране, никуда не переезжал — и оказался в совершенно другой, с другим укладом и даже другим государственным языком. Впрочем, это все политическая лирика. К чему Блакрис гнет?

А гнула она явно к тому, чтобы переманить меня на свою сторону. Потому что тянуть из меня иномирные секреты клещами — это одно. А когда я их с охотой и на блюдечке подношу — совсем другое. И она, как тетка умная, это прекрасно понимала. Вот и обхаживала меня, как маманя — не желающего кушать кашку младенца.

— Ты уверен, что стал на нужную сторону? А почему? Ты же даже не знаешь, чего добивается вторая сторона. Тебе нарассказали про империю множество страшных сказок? Уверяю тебя, про Криимэ можно рассказать не меньше. Ты умный человек, и понимаешь, что когда идет война, происходит много всякого. А я даже не предлагаю тебе перейти на сторону Смарис. У меня своя, третья сторона.

Ну, наконец-то. Покойный Лелеков приятель оказался прав. А на меня полился поток рассуждений о том, что мир закоснел, что власть в нем захватили дураки и ретрограды, которые не дают… мешают… а вот она знает, как построить действительно справедливую страну, где тот, кто обладает знаниями и умениями, будет уважаем куда больше, чем толстосум или дворянин, у которого и заслуг-то — только происхождение. И так далее, и тому подобное.

Я слушал вполуха. Да, по-моему, Блакрис в моем внимании не нуждалась особо. Она пела — самозабвенно, как помесь соловья и политика. Видать, не было у нее тут благодарных слушателей. Не солдатне же, в самом деле, рассказывать о планах преобразования общества. Еще донесут…

А мне вдруг пришло в голову, что сочетание "неопределенного артикля" "бла" и корня "крыс" в ее имени ей очень подходит. Сам знаю, что дурное дело — цепляться к чужим именам, да еще и на другом языке. И что "крис" — это еще и какой-то малайский инструмент для отнятия жизни и ближнего. А вот ничего не смог с собой поделать и ухмыльнулся этой нехитрой лексической шуточке. По-моему, ораторша восприняла это как знак одобрения и согласия, потому что улыбнулась в ответ и сделала паузу, давая мне возможность вставить реплику.

Честно говоря, меня подмывало спросить: "Если вы такие классные, зачем ваши летающие гробы бомбили мирный город и, в частности, мой дом". Но я сдержался. Она, скорее всего, знает, кто я. Но ничего не говорит ни про университет, ни про Юлю. То ли держит ее в качестве козыря, то ли считает, что я сюда вообще случайно попал и не подозреваю, где дочка. За идиота меня принимает, что ли? Ладно, побудем идиотом. Но подыгрывать ей и говорить о том, какой у нее план замечательный, я не стал. Хотя было мне в этот момент, надо сказать, весьма неуютно. До души в пятках. Как-то привык я в последнее время, что в сложной ситуации рядом со мной Сайни. Он прикроет, вытащит, надает по морде, кому надо, объяснит, что к чему и почему. А теперь Лелек лежал безвольной куклой на своем топчанчике. Борода его равномерно поднималась и опадала в такт спокойному дыханию. Конечно, человеку после такой раны надо отлеживаться, набираться сил, будь он хоть трижды двужильный, дважды магически подкованный и на спецназовца ученый. Но мне-то, мне что делать сейчас — совсем одному в этом параноидальном замке с шизоидальной хозяйкой?

— Короче, чего от меня надо? — моя неполиткорректная реплика прозвучала просто-таки вопиющим диссонансом предыдущей речи, где уже расцветала наука и техника, а простой народ под разумным правлением богател и цвел пышным цветом, как осенние георгины.

Блакрис очень быстро вернулась с небес на землю и глянула на меня пронзительно-злым глазом.

— Сначала? — в тоне звякнули ледышки, хотя тонкие бескровные губы и были по-прежнему растянуты в улыбке, призванной изображать дружелюбие. — Сначала расскажи мне про это оружие.

— А потом?

— А потом увидим. У тебя ведь много интересного в памяти, и не всем ты поделился с университетскими профессорами.

Ишь ты, какие мы осведомленные. Впрочем, если моя сумасшедшая гипотеза верна и между нею и Лииной существует астральная связь (что бы под этим термином ни понималось), то объясняется очень многое. Просто очень.

— Ладно. Только толку от моих объяснений будет немного.

— А это уж мне решать. Кстати, мои ребята с удовольствием послушают.

"Ребятами" оказались те самые двое врачей (видать, специалисты широкого профиля — они и лечат, они и калечат), которые появились сразу же. Наверное, просто за дверью ждали, чтоб не смущать хозяйку своим присутствием во время лекции о всеобщем процветании. Вместе с ними явился и давешний типчик с колючими глазками, которого я так невежливо лягнул с двух ног. Ладно, господа хорошие, слушайте. Тем более, имея некоторое представление о механике да располагая пистолетом, восстановить принцип его действия не так сложно. Прости, Сайни, действительно притащил я в твой мир гадость редкую. Но попытаюсь сделать так, чтобы не вышло у них ни черта. Скорее всего, так и будет. Попробуйте-ка объяснить человеку, совершенно не знакомому с химией, что такое калийная селитра. Или продукт жесткого нитрования целлюлозы, производимого в присутствии концентрированной серной кислоты. Между прочим, на этом мои более чем скромные познания о том, как сделать порох или его заменитель, заканчивались. Еще бы — основным источником был "Таинственный остров" Жюля Верна, который я вслух Юльке читал года четыре назад.

Да я вообще не уверен, что местная химия на земную похожа! После этих фокусов с электричеством… Короче, с чистой (относительно) совестью я объяснил, как револьвер работает — как при нажатии на курок проворачивается барабан, как боек наносит удар по капсюлю, как снимать оружие с предохранителя, как чистить, как носить, как целиться, как поправку на ветер делать… И когда они уже тихо сатанели, не без скрытого злорадства сообщил, что главный секрет — в начинке вот этих желтеньких штучек. Что когда штучка годная к употреблению, она набита специальным порошком и заткнута металлической пробочкой. Вот когда боек бьет по капсюлю, порошок резко увеличивается в объеме и выталкивает пробочку, которая со страшной скоростью и летит в цель. Что? Нет, я не знаю, что это за порошок и как его сделать. Его производят специально обученные люди и потом эти желтенькие штучки продают. Нет, конечно не всем желающим… Впрочем, в разных государствах по-разному. А зачем мне знать, как их делать, если я просто могу пойти их и купить. Вот вы, господа хорошие, точно знаете, как одежду шить, сапоги тачать или дома строить? Повторить при случае сумеете? Ну, хорошо, что-то сможете, но плохо. А еще наверняка есть те работы, которые у вас делают специально обученные люди, причем вы даже не знаете, как. Вот у нас так живут — много-много разных работ, каждый делает свою, получает за это деньги и покупает продукты труда других. У вас примерно так же? Прекрасно, значит, мы друг друга понимаем. Я чем занимался? Понимаете, у вас нет похожих дел. Ну, вот тут, на границе болот и леса, живет народ, который металла не знает. Как вы думаете, легко ему будет объяснить, чем занимается кузнец?

В общем, я, стараясь не перегибать палку, демонстрировал желание сотрудничать. С лейтмотивом "и рад бы помочь, да не могу, может, потом вспомню". В качестве аванса выдал, что, насколько я помню, в состав порошка входит то, что остается от сгоревшего дерева, и какие-то желтые кристаллы.

Молчавший до сих пор колючий типчик в этом месте выдал какую-то фразу.

— Он говорит, что ты сказал правду. Хотя, возможно, не всю, — перевела блакрыса.

Ага, значит, это у нас ходячий детектор лжи. Будем знать, будем знать. Хотя, может быть, тетка блефует. Вообще, непонятно, кто из присутствующих насколько меня понимает. Раньше, когда Лелека лечили, им нужен был переводчик. А мои объяснения принципов работы револьвера слушали в оригинале.

— Конечно, правду. Но у меня слов не хватает, чтобы описать все, что я знаю. Просто нет таких слов в Криимэ. Ну, или я их не знаю.

Возможно, мое объяснение не обмануло хозяйку замка. Но она вдруг поднялась, бросила что-то вроде "после продолжим" и стремительно вышла в сопровождении своего ужасного зверя. Словно ее по мобильному дернули. Свита потянулась следом. И как только вышла — раздался ужасающий грохот. Я аж подскочил. И только через несколько секунд понял, что особо страшного пока не происходит. Просто дверь нашего помещения снаружи укрепляли вторым слоем досок.

Из дневника Юли

Хэппи берсдей ту ми.

По-моему, сегодня мой день рождения. Честно говоря, утверждать это наверняка я не могу. Во-первых, не уверена в точном количестве дней, проведенных в этом мире. Во-вторых, тут и сутки чуть длиннее (земные часики не работали после перемещения, но биологические подсказывали, что это так), и год тоже. Не 365 дней, а 374 с половиной. Причем ровно с половиной. Но с точностью до "плюс-минус лапоть" именно сегодня мне должно стукнуть 14 земных годков. По этому поводу мы с Дриком устроили себе небольшой праздник — решили покопаться в ошейниках. Да-да, эти сволочи таки оставили на нас заговоренные "воротнички". Но после уроков у здешних светил мы решили попробовать разобраться с этим чудом враждебной техники.

Контур, замкнутый на Дрикову голову, я обнаружила без труда. Причем, как оказалось, все эти заморочки про "причинить вред" записывались как раз при произнесении клятвы. Знала б заранее, подхимичила бы чего-нибудь. Впрочем, колдун, который с нами тогда был, наверняка выловил бы. Мало того, ошейник мог отлавливать вредоносные мысли (точнее, эмоции, настроения, желания), направленные на конкретных участников той лесной экспедиции. То есть группки из Кирпича и его товарищей. Здесь, в замке, я их и не видела. Так что ошейник, вроде бы, превратился в безвредную цацку. Но все равно противно, что висит такая хреновина на тебе. Да еще, чего доброго, ее перенастроят на других "пользователей". Наору на кого-нибудь из них — и получу в нос.

В общем, с принципом действия нашейных сторожей мы разобрались. А вот снять их или, по крайней мере, отключить управляющий контур (тот, что на мозги заведен) не получалось, хоть убей. Выскальзывал, подлюка, из-под пальцев. Возились мы часа полтора и так увлеклись, что не заметили, как вошел Чкаа.

Чкаа — это тот парень в комбинезоне из кожи какой-то змеи. Он у нас теперь часть уроков вел. Причем понять я его не могла. По нескольким причинам.

Начать с того, что говорил он по-нашему (то есть на Криимэ) плохо. Поэтому уроки не столько рассказывал, сколько показывал, без объяснений. А это ж не вышивание, тут без слов сложно. Правда, пытался нас учить языку смарис. Дрик старасля сохранить в тайне свое знакомство с этим наречием, но, по-моему, уже все знали, что он понимает по-здешнему. Да и тогда, в лесу еще, он прокололся. Кирпич-Терроссиф вполне мог стукнуть. Если, конечно, выжил после той стрелы.

Кроме того, Чкаа нас учить быстро надоедало. Он, по-моему, вообще был из тех людей, которые не могут долго заниматься одним и тем же. Поэтому часто вместо урока он вытаскивал нас во двор и занимался чем-то вроде боевой подготовки. То заставлял на него нападать, а сам защищался, то сам нападал на нас. Порой это выглядело как забавная игра, а порой превращалось во что-то довольно неприятное. Чкаа входил в азарт и начинал нас по-настоящему дубасить — то кулаками, то какой-то палкой с перекладиной наверху, вроде примитивного костыля. Боец он был классный, быстрый, с приемами неожиданными и злыми. В общем, я несколько раз ревела после таких занятий, а раз он и Дрика до слез довел. Причем мне тогда показалось, что его это только развлекает и забавляет. А вечером того же дня он пришел к нам в гости и принес какие-то сладости. Извинился так, что ли?

Ну а раз, когда в особо ветреный день он вытащил нас разминаться во внутренний дворик и загнал меня в угол, я, совершенно неожиданно для себя, собрала гуляющий вокруг ветер в какое-то подобие закрученного шнура с узлом на конце и от души стеганула Чкаа по ногам. Он этого явно не ожидал и грохнулся навзничь. Мне бы остановиться, а я добавила, а потом, когда контроль потеряла и ветер вырвался на свободу, прыгнула вперед, причем приземлилась ему коленками на грудную клетку, и руку выкрутила. Уж очень зла была.

Руку он освободил тут же. Но выглядел совершенно сбитым не только с ног, но и с толку. Долго тряс головой, смотрел то на меня, то на следы в песке (там мой воздушный хлыст прочертил весьма заметную борозду). А потом неожиданно расхохотался. Честно, я его таким довольным никогда не видела. Много ж ему надо для счастья — чтоб его девчонка в пыли вываляла. Отсмеялся, встал, отряхнул свой замечательный чешуйчатый костюмчик (пылинки с него скатились, как капельки воды) — и принялся мне показывать всякие хитрые воздушные плетения. Магом он был неслабым, и учиться у него было интересно.

А Криис занятия со мной забросила. Точнее, проводила их нерегулярно, скорее, проверяла, чему меня научили другие. И читала лекции — нудные до не могу. Про политику. Про то, как управлять страной, какую роль в ней играют маги, какую — военные. Папе, наверное, было бы интересно. А меня скука заедала. Она чего, и впрямь из меня какую-то королеву готовить собралась? Так фигушки. Есть в жизни занятия поинтереснее, чем попой трон протирать.

Вообще, с уроками происходила какая-то хрень. И главное — наш с Дриком статус в этом милом и гостеприимном заведении оставался по-прежнему загадкой. Пленники? Но пленников не учат боевым искусствам и магии. Гости? Ага, пойди выйди из своей комнатки погуляй — тут же, как из-под земли, возникнет затянутый в черный комбинезон истукан и мягко препроводит обратно, пощелкивая дубиной. Да-да, она щелкала, словно пьезозажигалка, и, по-моему, билась током. Во всяком случае, когда неуемный Дрик попытался как-то прорваться сквозь заслон, его такой штукой ткнули. По описаниям, очень похоже на электрический разряд. На себе я проверять не решилась. С детства боюсь, что "током ударит". Постарались мамочка с папочкой, напугали на всю жизнь.

Для усиления эффекта охранника коридорчик, в котором находились наши с Дриком апартаменты, перегораживала решетка очень грубой ковки. Зачем нужен был и охранник, и решетка — без понятия.

Поэтому на уроки нас водили под конвоем. Ну, ладно, с сопровождением — один-два охранника (они все время менялись, я лиц запомнить не могла) и преподаватель. То есть Морж, Змей (он же — Чкаа) или сама Криис. Пару раз были неизвестные мне колдуны. Один раз — тот, что в лодке был и заставлял людей надрываться на веслах.

Системы в уроках я, хоть убей, не видела. Кусочки каких-то знаний, фокусов, приемчиков, никак друг с другом не связанных. Некоторые нам просто показывали. Некоторые нужно было сдавать на соответствующих экзаменах. Провалишь — жрать не дадут. Так что, воленс-неволенс, приходилось запоминать. Кое-что было действительно интересно. Например, очень хитрая система письма. Даже не знаю, с чем сравнить — и на ноты похоже, и на иероглифы (в том смысле, что один значок мог читаться как целое предложение). Записывались таким образом заклинания. Не все, а нескольких типов. Впрочем, это уже для специалистов. Выберусь — надо Лиине с Дмиидом показать.

После этих уроков мы с Дриком друг друга тщательно осматривали — после той неприятной истории с шариком, подсаженным ему на нижнюю чакру. И пару раз кое-что находили. Раз ему с меня пришлось снимать "порчу" — сеточку из звездочек, разбросанных по груди и голове. Ох, и попотел же он. Сеточка была ой как непроста. Не знаю, что там задумывал ее автор (как и не знаю, кто он был — Криис или другой кто), но меня она вогнала в жуткий депрессняк.

Другой раз уже я из Дрика выковыривала "жучка". Этот вызывал слабость, апатию и, кажется, склонность к самоубийству. Не пойму, то ли "учителя", туды их в качель, на нас так практиковались, то ли это были такие контрольные работы…

Да, так я отвлеклась. Чкаа вошел, когда мы с Дриком пытались обуздать ошейник. Хорошо еще, что с Дрикового начали — там емкость с химической дрянью была почти пустой. И когда после неосторожного обращения с предохранителем ошейник таки плюнул вонючей струей, мы легко отделались. То есть, сознания не потеряли. Но потеряли — на несколько минут — способность видеть и вообще воспринимать окружающее. А когда ее опять нашли, оказалось, что окружающее украсилось нашим черночешуйчатым знакомым.

"Влипли", успела подумать я.

Фигушки. Чкаа с не меньшим азартом, чем мы, включился в потрошение ошейников. По-моему, он воспринимал это как некую игру. Вот! Правильное слово. Он и в занятия с нами играл. И вообще ничего серьезного не делал. Эдакий юный гений — своенравный, задиристый и невоспитанный (сморкаться на пол для него было в порядке вещей, а уж когда Дрик перевел мне — в сильно отлитературенном виде — некоторые его высказывания…). Впрочем, изящными манерами они все тут не блистали.

По-моему, в ошейниках он понимал немногим больше нашего, но вообще с подобной техникой раньше дело имел. Поэтому сейчас с упоением принялся рисовать на доске всякие схемы, заставляя линии по-разному светиться — ну, чисто лазерное шоу. Я быстро потеряла нить, а Дрик, кажется, въехал. И они уже на пару принялись объяснять мне, мешая два языка и поминутно перебивая друг друга, принцип действия этого дурацкого ожерелья. Надо им отдать должное, объяснение до меня дошло. Поэтому я на минутку вежливо попросила обоих заткнуться и сосредоточилась на "глядеть внутрь-наружу-внутрь", как это объяснял Чкаа. То ли количество многочисленных занятий перешло, наконец, в качество, то ли это место на меня так влияло, но видеть всякие там энергоинформационные потоки и прочие меридианы Ци я стала куда лучше. И это часто мешало. В универе хорошо если удавалось разглядеть шесть-семь линий. Когда мы вестника делали из птищеренка, я уверенно работала с десятком и краем глаза (третьего, естественно) замечала еще две-три. А тут вдруг они стали проявляться целыми пучками, перепутываться, накладываться… Так что выбрать нужные, чтобы провести воздействие, становилось ой как непросто.

У Дрика таких проблем не было. Он прошел куда дальше своего рекорда в три направления и мог теперь держать до шести, чему был очень рад. Но для распутывания сетки, лежащей в основе сторожевого ошейника, нужно было держать минимум восемь, а лучше шестнадцать линий. Короче, у одного мало, у другой много. Сколько мог держать Чкаа, я не знала, а он говорить не стал — то ли вопроса не понял, то ли сделал вид, что не понимает.

В итоге копаться в замке, контрзамке, предохранителе, блоке управления и прочей требухе пришлось мне. Дрик, правда, иногда помогал, но из области "подержи вот это, чтоб шло вон туда". И когда через два часа возни его ошейник щелкнул и развалился на две неравные части, у меня уже и сил радоваться не было. Голова гудела, а в глаза словно какая-то сволочь по "камазу" песка насыпала. Ладно, со вторым украшением разберемся потом.

— Ой, Чкаа, — вдруг пришло мне в голову, — а что мы бла Криис скажем, когда она Дрика без ошейника увидит?

Для пущей понятности пришлось сопроводить вопрос пантомимой.

— Криис… — по-моему, это милое обстоятельство и ему только что пришло в голову. А вслед за ним — мысль о том, что и ему могут начистить холку за столь вольное обращение с магическим имуществом. Он секунду подумал и просиял:

— Идем двор драться. Урок защита-нападение. И случайно крак-крак, — ноготь с траурной, под стать костюмчику, каймой ткнул в обломки "сторожевого ожерелья".

Для убедительности Чкаа помахал в воздухе принесенным с собой жезлом. Я уже видела эту хреновину в действии. Две черно-коричневые, словно из эбонита выточенные, груши соединялись стержнем длиной с метр. Не берусь сказать, из чего он был сделан, но пружинил и гнулся знатно. И вся эта конструкция в руках Чкаа выделывала немыслимые кренделя. Боевая техника напоминала работу и с нунчаку, и с обычной палкой. Не уверена, но, по-моему, по воле Чкаа менялась гибкость среднего стержня — то он становился твердым, почти как железо, а то гнулся почти как веревочный. Во всяком случае, во время спарринга его оружие после какого-то хитрого удара обмоталось вокруг шеста в руках Дрика. Чешуйчатый рванул на себя — и оставил моего напарника безоружным. И этой же хреновиной он отбивал мои огненные шарики. Наверное, эта "волшебная палочка с волшебными колбочками" была магически заряжена. Как и на что — без понятия.

Идти сейчас во внутренний дворик и заниматься подготовкой — хоть магической, хоть технической — мне совсем не хотелось. Но кто меня спрашивает?

Так вот. Повел нас Чкаа во дворик, под небо, однородно-серое, как застиранная простыня. Надо сказать, что это со стороны реки замок выглядел спрутоарбузом. А со стороны противоположной к нему лепились вполне человеческие пристройки. Точнее, два щупальца тянулись в сторону, противоположную берегу, эдакими трехэтажками — толстыми стенами с нечастыми окнами. В одной из них мы с Дриком и жили, там же находилась классная комната. А между трехэтажками располагались постройки поменьше и пятачки двориков разных форм и размеров, расположенные, к тому же, на разных уровнях: местность была неровная. На одном из них Чкаа и проводил обычно тренировки. Вот и сейчас принялись они с Дриком махаться. А у меня все линии в глазах скачут. Дрик ими переливается, Чкаа сияет, как новогодняя елка сквозь туман. Подняла глаза — и из окошка на втором этаже что-то такое сочится, неприятно-зеленое с розовыми прожилками.

— Эй, Дрик, а там, похоже, кто-то колдует. Браслет лепит или что-то очень похожее.

Парни разом остановились (Чкаа, против обыкновения, даже не попытался достать Дрика "послеконечным ударом"). Долго вглядывались. По-моему, ничего не увидели, так что Дрик даже заявил, что мне почудилось. Но Чкаа как-то странно на меня взглянул и сказал, что вполне может быть, я и права:

— Там новый. Мужчина, — ему явно не хватало слов, и он выдал трескучую фразу на смарисянском, из которой я вычленила только несколько слов. А Дрик, похоже, здорово за это время поднаторел в местном наречии, потому что тут же бойко перевел:

— Там новенький. Его привезли два дня назад. Не из наших и не из ваших. Совсем чужой. Криис с ним носится, как птица с яйцом. Он для чего-то ей нужен.

Предчувствие, острое, как шило, и щекотное, как перышко, ткнулось откуда-то снизу в ребра.

— Чкаа, а давай на него посмотрим?!

— Зачем?

— Ну Чкаа, ну миленький, ну солнышко, ну лапочка, нам так тут скучно. А вдруг он интересный?

Неизвестно почему, но этот слюняво-детсадовский бред его пронял. А, может, ему показалось интересным поиграть в шпионов. Словом, знакомое уже плутовское и несколько развязное выражение вернулось на его физиономию, он кивнул головой и поманил нас за собой.

Оказалось, во двор вела не одна дверка. Та, в которую мы зашли, была неплохо замаскирована под кучу камня, наваленного у стены. Причем у стены противоположной той, в которой зияло заинтересовавшее меня окошко. В этой части форта (или как там его? замка?) мы ни разу не были. Идти пришлось по почти совсем темному коридору. То есть по стенам висели магические светильники, но то ли их давно не выставляли под солнечный свет накапливать энергию, то ли просто пригасили из экономии… Пробираться приходилось почти в полной темноте, спотыкаясь о неровности пола, больше всего похожего на пещерный — кривой, да еще наклонный. Вообще, местные строители с архитекторами — это отдельная песня. Причем очень грустная.

По-моему, тащились мы по этой каменной кишке минут пятнадцать, не меньше. Она выписывала кренделя, так что направление я почти потеряла. Все же, кажется, мы огибали внутренний двор по восходящей дуге, идущей по часовой стрелке.

Коридор вывел нас в эдакий сияющий холл. Я ожидала увидеть стражу — не тут-то было. Пустынно, как ночью в школе. Чкаа постоял, что-то прикидывая (кажется, он не очень хорошо ориентировался в каменных потрохах), потом кивнул сам себе и повел нас по левой дорожке. Еще через пару поворотов оказалось, что он заблудился. Мы вернулись, он опять что-то просчитал в голове — и повел нас все по той же левой дорожке. Я попыталась было обратить на это его внимание, но он лишь шикнул на меня и сделал знак помалкивать, приложив к губам всю пятерню, полусжатую в кулак. Вот такой здесь жест "соблюдайте тишину".

Не знаю, как, но на сей раз мы явно вышли к цели — к здоровенной двери из толстенных досок, возле которой с ноги на ногу переминались аж пятеро часовых. Слона они там стерегут, что ли?

Чкаа тут явно знали, он довольно быстро договорился со старшим (вернее, убедил его "свалить к… и не мешать тому, кто умнее", как перевел мне Дрик). Потом танцующей бесшумной походкой подошел к двери, обнаружил в ней щелочку и поманил нас.

Щелочка была узкая, но длинная, вертикальная. Так что заглянуть в нее мы смогли втроем. Только мне пришлось присесть на корточки, а Чкаа — встать на цыпочки. Щель была к тому же еще и кривая, так что мне, наверное, был виден чуть другой кусок комнаты за дверью. Спиной ко мне стоял, кажется, Морж, вполоборота к нему — знакомый советник Криис, мерзкий такой дядька с маленькими оловянными глазками. Вот он и держал в руках ошейник. Или, наверное, браслет — уж больно маленький. Но очень похож на ту дрянь, что все еще висела на моей шее.

— Ну что ты упрямишься? Тебя это ведь ни к чему не обяжет, — выдал он вдруг на чистом Криимэ.

— Поди к черту. Не буду, — услышала я вдруг знакомый до боли, до дрожи, до обмирания голос. Впрочем, даже если бы я голос не узнала — кто б еще под этим небом мог говорить по-русски. Не помня себя, я заорала изо всех сил:

— Папа!!!!!!

И позже, может быть, на полсекунды то же самое слов выдал Дрик. Только на Криимэ.

Такой вот подарочек на день рожденья.

 

Глава 18. Полный улет

Третий час нас уговаривают. Уговаривают, во-первых, надеть какие-то браслеты (уродливые полоски толстой кожи с бляшками), во-вторых, дать присягу местным бонзам. Причем текст, вроде бы, безобиден — не вредить и все такое. Но печенкой и всеми прочими потрохами чувствую — не надо.

Сайни так просто игнорирует уговорщиков. Раз только пробурчал что-то вроде "как Митиок решит", — и к стене отвернулся. Он теперь вообще почти все время молчит. Как камень. Как чурка березовая. Как телевизор без электричества. И мне от этого весьма не по себе. То ли он на меня смертельно обиделся за револьверные дела, то ли опасается прослушки… Для самоуспокоения приятнее вторая версия, но червячок грызет все равно.

Блакрис последний раз заскочила вчера, но, по-видимому, просто пришла проведать своих "дрессированных обезьянок", то есть нас. Убедилась, что живы, и дальше пошла по своим магическим делам. Похоже, что-то у нее не склеивалось, потому что интерес к нам явно был потерян. Или, как сказал бы мой приятель из консалтинговой фирмы, нам присвоили более низкий приоритет.

"Приоритет" имел вид подтоптанный. В том смысле, что был на нем видавший виды комбез. Такие, насколько я смог понять, носили армейские чины магического звания. Этот, похоже, не был замковым сидельцем — лицо обветренное, руки загрубевшие. И взгляд, лишенный всякой приятности. Особенно когда на Сайни глядел.

Он и намерен был нацепить на нас браслеты. Только на Криимэ совсем не говорил. Поэтому очутился в достаточно неприятной ситуации — понял, что подчиниться и надеть напульсники мы отказываемся. А что делать с эдакими строптивцами — не знал. Видать, нужны мы были в "добровольном виде". Пришлось вызывать подкрепление в лице наших старых знакомцев из свиты Блакрис — Тюленя и Типчика. Типчик взял на себя роль толмача и сумел объяснить, что хочет от нас уже упомянутой присяги.

И вот мы ходим вокруг нее кругами. Не понимаю. Словно в дурацкой сказке, где вампир или еще какой-нибудь сильномогучий демон, способный сокрушать армии, не может войти в дом, если не получит согласие хозяина.

В конце концов, поджарь они мои пятки — и живенько бы получили какую угодно клятву. Павлика Матросова из меня не выйдет, факт. Но, видать, хозяйка своим опричникам строго-настрого наказала "зверей ничем тяжелым не бить и шкуру им не портить". Нужны мы ей целенькими и добровольненькими.

В промежутках между пререканиями с уговорщиками я думал над этой загадкой. И родил причудливую версию. Наш нечаянный подвиг на болоте — когда недоброй памяти Князь отправился туда, где его давно заждались — основательно изменил расклад сил в регионе. И об этом проведали в Стаксу (повторимся, столица империи) — магическим образом или стукнул кто из гарнизона полосатой крепости, не суть важно. Поэтому от Блакрис требуют решительных действий. Нет, скорее, еще не требуют, но вот-вот потребуют. Все же будем считать, что радио или телефона у них нет, и обмен информацией осуществляется с помощью посыльных. Пусть даже крылатых, вроде голубей или специальных почтовых драконов. Значит, скоро сюда может пожаловать комиссия с проверкой или генерал с небольшой армией. Для завоевательного похода на уже освоенные Князем территории. И это основательно может помешать хозяйке вести свою игру. Поэтому она, с одной стороны, сейчас озабочена созданием информационной завесы — обменивается с центром депешами. А с другой, вынуждена пересматривать свои планы. Правда, не знаю толком, при чем тут мы, при чем Юля с Дриком (если они таки здесь) и вычислительная мощность полосатого замка. Опять же, Сайни говорил, что Блакрис — Желтый дракон. То есть могла почувствовать в нем Черного короля, что снова означает решительный пересмотр расклада сил. Но все внимание колдовской братии сосредоточено как раз на мне — в силу известного ей происхождения вашего покорного слуги. Может, она канал в наш мир копает, и я ей для этого дела нужен? А Юля… Не хочется так думать, но, возможно, первый эксперимент не удался, и дочка… Словом, местной Бабе Яге потребовался новый живец. Короче, не версия это, а так, мысли драные.

А тут еще этот Типчик зудит, сосредоточиться мешает. Причем сам уже понимает, что толку не добьется. А бубнит и бубнит.

Вот я его и послал. По-русски, конечно. Он не понял. Пришлось послать еще раз, чуть более прилично, но на том же языке. Может, хоть это его заткнет.

Он и вправду заткнулся, несколько озадаченный. Тем более, что за дверью — несмотря на два слоя досок, звукоизоляционные ее свойства все равно были как у листа бумаги — послышалась какая-то возня и приглушенные разговоры. А потом два детских голоса почти синхронно, хоть и на разных языках, заорали: "Папа!!!"

Обычно я соображаю медленно. Но тут взвился из полулежачего положения, как пружиной подброшенный. И кинулся к двери. Но местный колдун таки не зря свой хлеб ел — хлестанул какой-то гадостью, так что у меня ноги подкосились, и до двери я не добежал. А она вдруг просто волнами пошла — в жизни не поверил бы, что доски на такое способны — потом выгнулась луком внутрь и разлетелась кучей дров и щепы.

Я как в кино наблюдал происходящее, не в силах выпутаться из невидимой эластичной паутины, которая словно вытягивала силы прямо из мышечной ткани.

Вот в комнату влетает — причем по всем правилам, зигзагом с перекатом — невысокий паренек в балахонистом одеянии, и я с трудом узнаю Дрика. Его пытается догнать и ухватить стражник в черном, промахивается, но короткой дубинкой таки достает пацана по ноге. Тот кричит, падает, откатывается в сторону. А на пути у стражника уже стоит Сайни — словно из воздуха выпал, ведь только же бревном лежал! Чернорубашечник получает то ли по морде, то ли в живот — на такой скорости не разглядеть — и улетает кувырком через нары. Лелек поворачивается — и, кажется, попадает под магический удар. Движения его замедляются, теряют связность…

И тут в комнате возникает серый вихрь с огненно-рыжей головой, наверное, единственной во всем этом неладном мире.

Из дневника Юли

Заваруха началась сразу же. Мы с Дриком, не сговариваясь, влепили по двери. Она ж деревянная, значит, была живой когда-то. Ну а живая материя подвержена изменениям. По-моему, кто-то пытался что-то сделать с дверью с той стороны. То ли помешать нам, то ли просто укрепить ее. Короче, бедные доски такого издевательства не выдержали.

Дрик рванул вперед очертя голову. Храбрый, но до чего ж глупый, слов нет. Здесь же стражники, которые эту дверь стерегли. Пришлось задержаться. Одного упустила, зато другие огребли по полной программе. От девочки на две головы ниже себя они никакой подлянки не ожидали. Вот и огребли. Одному я банально врезала между ног. Другой попытался достать меня своим электрошокером. Не знаю, что за субстанция крылась в его дубинке, но топливом для фокуса "много огненных шариков" она подошла просто блестяще. Эти остолопы получили каждый по дозе моего фирменного фейерверка, помноженного на изрядную долю злости. Принялись охлопывать вспыхнувшую одежду. Эге, а там, внутри, неладно. Дядька, которого я приняла за Моржа, на самом деле оказался Комбинезоном — тем самым колдуном, что надел на меня треклятый ошейник еще в лесу. Ошейник!! Он по-прежнему на мне. Ну, держись, сволочь!

И я дикой кошкой прыгнула на грудь супостату, до неприличия ярко демонстрируя самые агрессивные намерения и задерживая дыхание.

Сработало, черт меня подери, сработало! Ошейник выдал порцию ядовитой химии. Причем изрядная доля угодила в нос автору и исполнителю этой пакости. Комбинезону, то есть. Колдун очень редко, как говорил мне еще Дмиид, ждет подвоха от собственного творения. Этот не был исключением — попытался меня схватить, а про ошейник-то и забыл. А тот возьми и пукни. И мы оба повалились на пол в отключке. Я в прыжке даже нос пробовала зажать, но штука эта все равно действовала — глаза ела, да и кожу. Плюс к тому "воротничок" сдавливал сонные артерии. Подготовиться ко всему этому у меня времени не было, только перед прыжком успела запустить "общеукрепляшку". Короче, очнулась секунд через десять. А может, и через минуту, не знаю. Открыла глаза — и разревелась. Потому что надо мной склонились и папа, и Дрик, и Дриков папа. И все такие озабоченно-перепуганные…

— Со мной уже все в порядке, — я даже честно попыталась встать. Между прочим, не без успеха. И отметила, что Комбинезон уже лежит, связанный чем попало и с кляпом во рту. А стражники валаются у дверей неопрятной кучей. Кажется, даже вонючей. И когда эти дорогие мне мужчины успели?

И тут в проем заглянул Чкаа. Та-ак, а о нем я совсем забыла как-то. А это даже не Комбинезон — маг тот еще, да и боец тоже. Даром, что молодой. Дриков папа аж подобрался взвесил в руке стражникову дубинку. А у Чкаа, между прочим, его волшебный посох с двумя грушами…

И тут этот Змей меня опять удивил. Ме-е-дленно так обвел глазами всю нашу компанию. Раз, другой… Посмотрел на папу, потом на меня. Потом на дядю Сайни. Потом на Дрика. Потом опять на папу. И выдал:

— Твой девочка?

— Моя, — весьма недружелюбно, с вызовом ответил Па.

— Твой маленький мужчина?

— Мой, — с вызовом выдал дядя Сайни.

— За ними приходить?

— Да, — на этот раз ответ вышел хоровым.

— Забирайте. Хорошие. Большой и маленький вместе — это хорошо.

Тут Дриков папа что-то сказал на смарисянском — я только отдельные слова поняла. Чкаа ответил, демонстративно положил посох на пол и скрестил руки на груди.

— Он говорит, — перевел мне Дрик, — что отбирать детей у родителей — нехорошо. Поэтому нас можно забрать. Мы были хорошими учениками, он рад, что с нами познакомился. Мешать нам уйти он не станет. Но и помогать — тоже. Тут каждый сам решает свою задачу.

Весьма озадаченные, мы переглянулись.

* * *

— Ну и что теперь?

Как ни странно, этот вопрос задал не я, а Сайни.

Действительно, тревога наверняка поднимется с минуты на минуту. Можно попытаться втихаря пробраться к выходу. Но мы даже не знали, где он и как охраняется.

Ответить никто не успел — пол ощутимо тряхнуло, с потолка посыпалось, причем не только штукатурка. На топчан, где до этого валялся Лелек, приземлился основательный обломок камня. Потом тряхнуло еще раз, и еще.

— На улицу, быстро! — скомандовал парень в черном чешуйчатом доспехе, отказавшийся с нами драться. И мы понеслись за ним. Строили тут крепко, но давно. А лупили, похоже, основательно — на одном из поворотов прямо перед нами ударной волной вынесло дверь из какого-то бокового помещения, и она пронеслась по коридору, вращаясь, как подхваченный ветром конфетный фантик. Но ни один фантик не произвел бы такого грохота, впечатавшись в стену. Еще бы — дверь-то была окована металлом и только поэтому не развалилась. А мы перескочили через нее и дальше понеслись. У меня еще мелькнула мысль поднять ее над головами, как щит (так часто в фильмах делают), но время мы бы на этом точно потеряли и не факт, что выиграли бы что-то. А затем я подумал и о другом — зачем, собственно, бежать на улицу, если замок подвергся бомбардировке? Это ж не землетрясение, так что его стены вполне могут послужить убежищем. Резко остановился и ухватил за полу одежды Сайни.

— Куда бежим и зачем?

— За мной, быстро, — обернулся чешуйчатый.

Я споро, насколько позволяло сбитое дыхание, изложил свои соображения Лелеку, он тут же перевел их черному.

— Прятаться, но смотреть, — попытался объяснить он.

И действительно вывел нас в какой-то бастион, дот или как его там. Во дворе замка, в складках между его щупальцами, притулился эдакий капонир из серого камня с несколькими бойницами по кругу. Мы шмыгнули туда, как мышки в норку. Для этого пришлось пробежать по открытому пространству метров семьсот. Думаю, мировой рекорд был взят. Потому что двор ходил ходуном, а по нему столбами мотались пыльные смерчи и бегали не менее пыльные люди. На нас они внимания не обращали, да и не могли: все, как один глазели вверх. И даже посылали туда стрелы, арбалетные болты и прочие методы убиения ближнего своего, ежели он не слишком близок.

Мы решили от коллектива не отрываться и тоже глянули вверх.

Бли-и-ин!

По небу стройными колоннами, синхронно взмахивая крыльями, летели огромные драконы и, вперемешку с ними, какие-то немыслимые летательные аппараты, причудливые, как порождения фантазии японских анимешников. У каждого по четыре пары крыльев! Не этажеркой, а двумя этажерками в хвост друг другу. Словно растопыренные лапы ящерицы. А впереди — самый настоящий воздушный винт. Только вращающийся как-то лениво, словно вентилятор в советском кафе. Летели они один за другим, по линеечке. Что-то явно неестественное было в их полете. Слишком ровно. Слишком прямо. Слишком одинаково.

— Птищерицы, — зачарованно проговорила Юлька незнакомое слово.

Их-то и пытались снизу сбить — лупили не только стрелами, но и редкими жгутами явно магического происхождения, эдакими огненными спицами. Одна из них чиркнула по кроне здоровенной сосны — и та полыхнула бенгальским огнем. А с драконами ничего не могли сделать — даже прямое попадание летуны игнорировали. Зато, когда над одним мощное зенитное заклинание (или что это была за хрень?) разорвала облака, ящер-птищер вдруг пошел волнами, словно изображение на киноэкране, колеблемом сквознячком в зале.

Изображение…

— Ребята, да это же кино. На экране из облаков, — потрясенно проговорил я. Причем по-русски. Поняла меня только Юлька — и от удивления сперва широко разинула рот, а потом крепко закрыла его обеими руками.

И вдруг сумасшедший грохот разом стих. То есть вокруг по-прежнему было шумно — гул, шипение, треск потревоженных камней и огня от каких-то горящих не то сарайчиков, не то боевых башенок во дворе. Но по сравнению с давешней какофонией почти гробовая тишина. И земля под ногами перестала скакать. Я осторожно выглянул из-за булыгана, отколовшегося совсем недавно от каменного козырька капонира (хорошо еще, разрушение произошло до нашего прихода в это столь хлипкое, как оказалось, убежище). Сквозь густую пыль и дым не видать было почти ничего. Лучники и арбалетчики со двора куда-то подевались. То ли по углам, по щелям разбежались, то ли перебили их. Зато видны были несколько фигур повыше нас — на крыше какого-то строения, а, может, на вышке специальной. Что-то они там выделывали вроде танца. Колдовали, надо полагать.

Черный, которого Юлька называла Чкаа, выдал фразу, в которой я не без удивления опознал несколько ругательств, слышанных в свое время от студентов на лекциях.

— Он говорит, — перевел Сайни, — что это не бомбардировка сверху, а отдача.

— Не понял.

— Да есть у них заклятия боевые. Ну, вроде тех, которым по твоему флигелю вмазали, — Лелеку приходилось напрягать горло, перекрывая треск. — Когда его запускают, идет отдача. Ну, знаешь, как после выстрела из мощного арбалета отдает в плечо? Так вот, обычно ими бьют по горизонтали, и вся отдача улетает назад. Если бить сверху вниз — тоже ничего страшного, лишний удар вверх пойдет. А тут попробовали снизу вверх. Отдача и врезала по земле. Чкаа и ругается, что не могли такую простую штуку предвидеть. И говорит, что те, наверху, небось на это и рассчитывали.

— Если это отдача такая, каков же основной удар?

— А ты думаешь, зачем нам защитное поле понадобилось?

Чкаа что-то предупреждающе выкрикнул — и тут же тряхнуло снова. Только, видать, теперь неизвестные стрелки пытались изменить угол атаки. Так что земля дернулась не вниз, а вбок, вылетая из-под ног. Мы дружно повалились. Ругань раздалась минимум на трех языках. Я даже не знал, что Юля такие слова знает. То есть, знать-то знает (в средней школе этому учат быстрее, чем грамоте), но вот употребляет… Выберемся — уши надеру. Но потом. А пока нам даже обниматься было некогда. Я помог ей подняться. Да, видок у девочки… Волосы уже не рыжие, а пего-серые от пыли, торчат неопрятными патлами. Здоровенный, явно с чужого плеча балахон подран в самых неожиданных местах, а на коленях, кажется, еще и кровью заляпан. Небось коленки расшибла — то ли во время драки, то ли сейчас. Но внешний вид ее интересовал в последнюю очередь. Потому что она во все глаза смотрела куда-то вверх. А потом вдруг аж подпрыгнула, вырвавшись из моих объятий, заверещала и замахала руками, как ветряная мельница. Я аж испугался, не случилось ли чего с ее умной головой. В следующий миг я спросил себя, не случилось ли чего с головой у меня. Потому что одна из "леталок" явно выпадала из стройных рядов, нарисованных неведомым оператором на облачном экране. Аппарат выписывал круги над замком, словно искал чего.

"Нас ищут", мелькнула совершенно невозможная мысль.

А Дрик рядом со мной вдруг сложил руки рупором, поднял лицо к небу и… заквакал. Не могу подобрать другого слова, хотя и нормальная лягушка такой звук вряд ли себе позволит. Что-то похожее обычно издает отдираемый от рулона кусок скотча. Только у пацана получилось куда громче. И ведь ответ пришел — с неба ему прямо в руки спикировала уменьшенная до размеров скворца копия драконов, бороздящих здешнее небо. Нет, не дракон. Просто крокодильчик с крыльями и в перьях.

— Наш прищеренок! Нашел нас, вот умница, — завизжала Юлька.

И следом за зверьком вниз прянул "самолет". Завис метрах в десяти над землей — и к нашим ногам упала веревка.

Руки вывязали двойной беседочный узел еще до того, как я сообразил, что делаю. А когда сообразил — тут же пихнул в получившиеся петли Юльку, как она не отбивалась.

— А если это ловушка? — за плечо меня ухватил Сайни. Причем ухватил правой рукой, которую ему три (или уже четыре?) дня назад основательно покарябал Князь.

— Эй! Чьерт, быстро-быстро! Вилсипед! Юлька рисовала!

Это нам проорали сверху. Причем по-русски. Таких ловушек просто не бывает. Да и второй такой бородатой физиономии, как та, что свесилась через борт невозможного летательного аппарата, в этом мире быть не могло.

Из дневника Юли

Меня выдернули в гондолу этого летающего чуда, как рыбку из воды. Аж веревка врезалась в подмышки, и балахон задрался едва ли не до них же. О том, какой вид при этом открылся снизу, я старалась не думать.

Сильные руки подхватили меня под бока, перенесли через борт и достаточно неаккуратно швырнули на дно. Зубы клацнули, а потом челюсть стукнула по грудине. Хотя кого ж еще я могла тут увидеть? Обычно пышная борода Бержи теперь торчала воинственным веником, словно наэлектризованная. А глаза у него горели как у дикого кота. Да на кота он сейчас и походил — весь вздыбленный, ощерившийся, только что искры из глаз не летят. В два рывка выпутал меня из папиного вязания (я б сама минут бы пять разбиралась) и снова бросил веревку через борт. Причем без единого слова. А вот как бросил и глянул вниз, так сразу это слово и произнес. Только я его тут воспроизводить не буду.

Я тоже глянула — и тоже выдала кое-что из того, чего хорошая девочка произносить не должна ни при каких обстоятельствах. Впрочем, дайте мне эту хорошую девочку и поместите ее на мое место, и я посмотрю еще, как она заговорит.

Потому что внизу заметили нашу попытку побега. Папа, Дрик и Сайни вскочили на крышу капонира и отбивались от наседавших на них солдат местного гарнизона. Причем я бы в жизни не поверила, что папик способен такое выделывать. Он, конечно, в юности занимался каратэ, но с тех пор лет двадцать прошло, и в спаррингах ни со мной, ни с Сайни он особо не блистал. А тут — ну просто Чак Норрис какой-то. То одного лягнет, то другого в зубы съездит. А те валятся, как кегли. Только, боюсь, надолго его не хватит, а эти все лезут и лезут…Повезло еще, что из оружия у них только дубинки с электрошокерами. Папик одну такую отобрал и бойко ею отмахивался.

Дриков папа, понятное дело, специально таким вещам учен. Но, видать, досталось ему крепко. Отмахивается, но с трудом.

Ну и Дрик при таком отце не хочет в грязь лицом ударить. Сверху не слышно, но сто против одного, что дядя Сайни ему велит лезть вверх, а тот не слушается. Еще бы. Я бы тоже не послушалась. Но не вниз же теперь лезть?

А вот помочь точно надо. Местный пожарчик был не хуже лабораторного примуса, так что огненный горох вышел на загляденье. И первая порция подпаленных охранников сыпанула в стороны. В жизни бы не поверила, что смогу за раз контролировать два с лишним десятка "огоньков". А вот поди ж ты! Убить ни один из них не мог — не та мощность. Да и не хотелось мне, если честно, лишать жизни этих несчастных дядек, которых, может, какой-нибудь колдун сейчас на убой гнал. Поэтому пришлось бить так, чтоб ожоги крепко затрудняли дальнейшие агрессивные действия. Нет, подпаленная задница тут не годится, это штучка для кино. А вот подколенная ямка — самое то.

Ага, осаждающим явилась помощь. Десяток каких-то невиданных мною раньше типов в черных, как смола на крыше, комбезах. Наверное, такой был у Чкаа, который куда-то сгинул в заварухе. Это были явно ребята серьезные, отбиваться от них нашим удавалось с большим трудом, и то потому, что на крыше места было мало, и всем скопом враги навалиться не могли, друг другу мешали. И огненные горохи их не брали — отскакивали от гибкой брони. Бержи еще раз выругался, рванул куда-то вглубь кабины — аппарат качнуло, как лодку на воде — и вернулся с ружьем. Пристроился у борта и принялся методично отстреливать нападающих. Двух свалил, еще одного ранил в ногу. Ему ответили целым градом стрел, так что срочно пришлось спрятаться за борт. Ну ладно, ребята, держитесь! Светлячки и линии всяких там чакр и меридианов по-прежнему плясали у меня перед глазами, стоило только зажмуриться и сосредоточиться. Ну, я и вдарила по соответствующим сплетениям. Осторожно выглянула. Ага. Одного тошнит, другой в отключке, третьему, кажется, срочно понадобилось переодеть штаны (а в таком состоянии не навоюешь).

На каменную крышу попыталось залезть совершенно кошмарное существо — эдакий гибрид медведя и броненосца. Уж не знаю, откуда оно выпрыгнуло, но появилось бесшумно, разметав нескольких черных, как поленья. Нашим повезло — взапрыгнуть к ним на крышу оно сразу не смогло, и, повиснув на передних лапах, царапало задними камень, ища опоры. Мне показалось, что я слышу скрежет. Бержи пальнул по бестии, попал, но, кажется, ее это не остановило.

И тут к самой морде твари рванул Дрик. Прежде, чем взрослые успели ухватить его за шкирку, цапнул оброненную кем-то электродубинку и ткнул прямо в нос страшилищу. Визг перекрыл все остальные шумы, и оно рухнуло вниз.

— Ну, скоро они там?! — это прорычал откуда-то спереди пилот аппарата. Батюшки, так это дядя Дмиид. Причем явно не в лучшем виде — лицо напряженное, глаза горят и из орбит лезут. По-моему, он какое-то заклинание поддерживает, да еще, наверное, не одно. — Я ж поле снял, сейчас ежели по нам как следует долбанут, угольков не останется.

— Вверх, вверх лезьте! — проорал Бержи у меня над ухом. Не уверена, что его услышали внизу, а я теперь точно буду различать звуки вполовину хуже.

Нет, таки услышали. Несмотря на сопротивление, папа впихнул в петлю Дрика. И мы с Бержи принялись выбирать его в четыре руки. Потом гном чертыхнулся и вновь схватил стрелялку: какой-то мерзавец внизу попытался то ли подстрелить парня, то ли веревку перебить. Гном вовремя заметил, но промазал. Еще раз чертыхнулся и принялся перезаряжать ружье. А я тянула непослушную, режущую руки веревку, цепляясь ногами за какие-то выступы на дне. Рассказал бы кто, в жизни не поверила бы, что вытащу пацана потяжелее меня, да на такую высоту. Он, правда, сам лез вверх по веревке, хотя делать это было ой как непросто. Она ведь толщиной была всего с большой палец. Чай, не школьный канат. Но Дрик влез, сноровисто выскользнул из петель и сбросил их вниз.

— Прихлопни дым, прихлопни дым! — заорал он мне.

Ай, маладца!

В четыре руки мы врезали по качающимся столбам белесого дыма, поднимающегося от пожаров. Благо, ветра по пространству двора гуляло немало, осталось только его перенаправить. Дым и пыль плотной подушкой ухнули вниз, так что на высоте в полтора человеческих роста видимость должна была упасть шагов до двух.

Я для острастки еще прошлась огненными шариками по двору. Они лопались с громкими хлопками, но особого вреда не причиняли.

Папа и Сайни — над дымом были видны только их головы — еще там с кем-то повозились и вдвоем вцепились в спасительную веревку.

— Вверх, пошли теперь! — заорала я Дмииду. И не сразу поняла, что кричу-то по-русски. Он понял, машина дернулась.

И тут… Не видела бы, ни за что бы не поверила. Снизу по веревке змеями метнулись плети какого-то вьющегося растения. Оплели ее, закинули колючие когти в гондолу. Бержи с проклятием принялся рубить их коротким, едва ли не перочинным, ножом, но куда там… Папа с Сайни внизу бились в зеленых путах, как мухи в паутине. Дмиид что-то невнятно выкрикнул, ползучки дернулись, но устояли. А я скользнула третьим своим глазом вдоль жил растительного захватчика — ниже, ниже, к самым корням. И увидела там явственно лицо. Знакомую такую белобрысую харю госпожи Криис. Злорадную и торжествующую. И такая меня злость взяла, такая досада… Не плюнуть в нее захотелось, не ударить, а такую пакость учинить, чтоб на всю жизнь запомнила. Королева, говоришь, искусство управлять, связи видеть! Ну я тебе сейчас дам связь, я тебе науправляю!

В книжках не раз попадалось мне выражение "вспышка ярости". Не знаю, угадали писатели или в самом деле видели чего-то, но я сейчас как при яркой вспышке увидела всю систему энергетических (магических, световых, каких угодно) канальцев, пронизывающих этот проклятый замок, похожий на осьминога, проглотившего арбуз. Тонкие, как травяные корешки, тяжи тянулись к валяющимся где-то в дыму скрюченным телам солдат. Трубочки потолще вились и ветвились в стенах. Спрятавшаяся от боя на втором подземном этаже Криис присосалась к здоровенной ветке — и думала (уж не знаю, откуда я это взяла) что взнуздала замок. А на самом деле это он держал ее. У выхода во двор валялся Морж, тоже вцепившийся в свой корешок. Но я почему-то знала, что это не поможет толстому колдуну, и он умрет через два часа, надорвавшись в попытке сбить драконов, нарисованных на затянутом облаками небе. В глубине замка лежал Террасиф. Живой, между прочим. У него внутри рос словно свой куст, связанный с главным "растением" только одним корешком. Я нашла и давешнего мастера браслетов и ошейников — он до сих пор пребывал в отключке, приголубленный собственным же изделием. Тянулся росточек и к моей груди. Но не это мне было интересно. Ведь та растительная дрянь, что схватила наш летательный аппарат, была только вызвана, а не создана Совой. Поэтому вниз, вниз, к самым корням, к истокам, к темному комку под замком, раздраженному, злому на весь белый свет комку, зудение которого я и слышала раньше. Уж не знаю, кто или что это было — могучий древний артефакт, местный дух, некогда плененный строителями замка и приставленный его кормить, холить и растить, или же плод моего разгоряченного воображения. Но только энергию Криис сосала из него. А волшба в момент творения — штука уязвимая, если знать, куда бить. Ну, я и дернула изо всех сил, пытаясь разбудить, разозлить, а заодно — разорвать все эти веточки-канальчики древнего заклятия, поломать его структуру, высвободить то, чем пыталась рулить местная Гингема. Лупила, щекотала, дергала изо всех сил, отрывала кусочки "веточек" и ковырялась в свежих "ранах" магической субстанции. И ОНО откликнулось, зашевелилось и плюнуло черным тягучим фонтаном. Словно гигантский пузырь из мыльной пленки, только черной и блестящей, как виниловая пластинка, надулся внизу — и все связки-тяжи-корни-веточки сперва растянулись под его нажимом, а потом стали рваться. Одна за другой, сперва тонкие, потом толстые. Я сперва видела, как они проявлялись — все новые и новые, бесчисленное множество протянутых буквально от каждого камушка ко всем соседним проволочек и трубочек — а потом, как рвались. Словно камни когда-то связали в сеть, в запутанный пространственный кристалл. А теперь по ней пропустили слишком мощный ток, она не выдержала, и камни освобождаются, каждый становится "сам по себе".

И тут картинку отрезало. Давешнее мельтешение в глазах пропало, и вообще я словно бы головой ухнула в огромную корзину ваты — ничего не слышно, а видно только что-то белое и комковатое. Открыв глаза, я успела заметить, что полосатый замок проваливается сам в себя — медленно, степенно, но неотвратимо. Дмиид рванул машину в вышину — ну да, он маг, он всякие возмущения среды чувствовать обучен. А мы принялись выбирать веревку в шесть рук, удивляясь, до чего тяжело идет, и радуясь этой тяжести — значит, наши не выпустили свой конец. Правда, от меня толку сейчас было немного. Настолько немного, что я бросила тянуть и перегнулась через борт — меня рвало.

Разобрать что-то в дыму, пыли и зеленой мешанине, которая таки осталась висеть на канате, было сложно. Когда до комка на конце троса осталось метра четыре, Дмиид врубил защитное поле. Самолет тут же окутался пузырем, и тот мнговенно утратил прозрачность из-за дыма, облепившего пленку со всех сторон. А потом нас, как мяч для большого тенниса, поддали снизу великанской ракеткой, и мы понеслись неизвестно куда, теряя верх, низ и сознание.

 

Глава 19. Полный прилёт

Раздолбанный самолет лежал на здоровенной прогалине, у самой опушки зрелой березовой рощицы. Его левая передняя пара крыльев… хотя нет, пара — это правое и левое крыло, а тут даже не знаю, как назвать, но вы, наверное, поняли… так вот, левая часть передней этажерки таки столкнулась с кривоватой белоствольной красавицей. Обоим участникам соприкосновения это на пользу не пошло: у красавицы была основательно попорчена прическа и не слишком стройный стан, у этажерки — половинка. Но это никого не волновало.

Мы все сидели в теньке остатков летающей машины и то говорили разом, то хохотали, как безумные, пересказывая друг другу впечатления от полета и вообще от путешествия — хотя ничего особо смешного не было.

Когда "ероплан" таки вырвался из цепких объятий растительной ловушки и корни-веточки посыпались вниз колючим дождем, мы с Сайни болтались на канате эдакой львиной кисточкой. И мотало нас соответственно. Не знаю, как кто, а я закрыл глаза и вцепился в узел безумной устрицей (а бывают разумные?). Правда, когда нас потащили вверх, я глаза приоткрыл и успел разглядеть, как стремительно уменьшающийся в размерах замок внизу окутывается клубами пыли и проваливается сам в себя — словно в его подвале какой-то доброумышленник рванул килограммов двести тротила. Затянуть нас в кабину не успели — самолет догнала взрывная волна, и аппарат закрутило, как теннисный мячик в струях городского фонтана. Снова пришлось притвориться двустворчатым моллюском.

Как Дмиид с Бержи сумели выровнять это авиачудо и посадить его, да еще с хвостом из веревки и мужиков — это их спрашивать надо. По-любому, им респект и уважуха, как говорит мое вновь счастливо обретенное рыжеволосое чадо-чудо. Насколько я понял, садились мы на честном слове и одном крыле. То есть, крыльев было четыре, но это не слишком спасало, потому что двигатель это невозможного, невообразимого транспортного средства напрочь отказал. В итоге аппарат спланировал на эту полянку, относительно ровную с высоты птичьего полета, но при ближайшем рассмотрении бугристую, как подошва туристического ботинка. А рассматривать нам пришлось ой как близко: при посадке мы с Сайни по-прежнему болтались королевскими подвесками, так что нас сперва поволокло по земле, а когда я понял, что лучше бросить вервие, так еще и прокатило по ней кубарем. Хорошо хоть скорость при посадке была невелика да навыки падения с велосипеда выручили.

Потом оказалось, что пассажиров в третьем, свободновисящем классе было не двое, а трое: в последнюю секундочку, печенкой почувствовав приближение катастрофы, в канат вцепился Чкаа. И после приземления, когда вся компашка собралась у разбитого… э-э-э… аппарата и обменялась объятиями, восклицаниями и спасибами, "заяц" принялся, мешая два языка, оправдываться. Мол, это не он напустил на нас "зеленую ползучую смерть" и вообще "Чкаа будет хороший друг".

— Да уж ясно, что не ты, — дерзко сверкнув глазами, выдала вдруг Юлька. — Это работа Криис, я ее, бля, там видела.

На мой немой вопрос несколько нервничающая доця пояснила, что "бля" — это неопределенный артикль женского рода, добавляемый к именам особо уважаемых дам в Смарис. А мужской артикль будет "мля".

— Спроси у Дрика, если мне не веришь, — на меня уставились два честных-пречестных глаза.

Пацан, не понимая, в чем подвох, подтвердил, что "да, так и есть, но правильнее произносить "бла" и "мла".

Ну, погоди ж ты у меня, лексическое дарование…

Короче, на Чкаа цыкнули, чтоб не мельтешил, и дали хлебнуть из гномской бутыли. Я хорошо помнил, что Бержи был еще и специалистом по психоделическим напиткам. Уж не знаю, чем он угостил нашего чешуйчатого приятеля, но тот сперва замер, прислушиваясь к собственным внутренностям, потом блаженно улыбнулся, вернул бутылочку и улегся под крылом самолета, прикинулся ветошью и не отсвечивал.

А по кругу пустили другую бутылочку. Даже Юле с Дриком досталось, хоть я и пытался вяло протестовать. Ничего так, приятное на вкус пойло вроде кислого фруктового сока с чуть ощутимыми градусами. Может, это от него мы так развеселились?

Поводов-то особых не было. Где упал аппарат, никто не имел ни малейшего представления.

— И что нам теперь делать? — задал я не самый умный, но зато своевременный вопрос.

Братья-пилоты переглянулись и хором выдали:

— А чьерт иво знаит!

После чего расхохотались, как ненормальные. Ничего не оставалось, как к ним присоединиться.

По словам магавиаторов, после того, как по нам долбануло снизу, мячик из поля лопнул, не выдержав напора, но удар смягчил и, главное, скорость почти погасил. А самолет врубился в слой низких облаков (специально наведенный Дмиидом) и сколько-то времени летел в сплошном тумане. Сколько летел? Да трудно сказать, ребята изо всех сил старались выправить машину, не дать ей упасть, а при такой работе секунды часами кажутся. А уж в какую сторону летел, про то никто сказать не мог. Потом леталка вывалилась облачного слоя — и оказалось, что лететь она больше не хочет, а хочет падать. К счастью, не очень быстро.

Теперь о том, откуда она взялась. Как нетрудно догадаться, построил ее Бержи со товарищи. То есть, припахал весь кузфак (факультет прикладного кузнечного дела) и еще изрядное количество ребят с других "факов". Благо, Дмиид санкцию дал и сам в проекте участвовал.

Оценить все величие их замысла я, увы, не мог. Но даже то, что я понял, заставляло снять шляпу перед технико-магическим гением. (Жаль, шляпы не было.) Тот белый бипланчик, что мы нашли на лесной поляне, ребята упрятали внутрь своего летающего чуда. Чтобы источник магии подобия всегда был рядом. Естественно, Дмииду приходилось постоянно колдовать, дабы поддерживать в работоспособном состоянии этот дивный гибрид. Даже "трибрид", потому что у машины был еще и двигатель. Точнее, воздушный винт, приводимый в движение маховиком — это уж Бержи постарался. Иначе, говорит, на одной магии они бы далеко не улетели. Пока до нас добрались, три разряженных маховика выкинули за борт, хотя стоили те бездну денег.

— Надеялись на обратном пути подобрать, если он будет, этот путь, — выдал Бержи. И все засмеялись, как над анекдотом. Странное все же у местных чувство юмора.

Потом Сайни вдруг принялся выведывать у господ профессоров технические подробности, что немало изумило гнома. А вот Дмиид воспринял это как должное. Видать, знал о прошлом Лелека кое-что.

Кстати, дуться на меня Сайни перестал. Точнее, оказалось, что и не дулся он вовсе, а старался не выходить из исцеляющего транса, то есть концентрировался на собственной ране, которую и сумел подлечить к моменту вылета (не без помощи эскулапов Смарис). Иначе фиг бы он сумел по морде надавать, кому надо, и на канате удержаться. Между прочим, мог бы и предупредить, типа "Дима, я тут лечиться буду, так что не мешай".

По-моему, к разговору прислушивался и Чкаа. То ли знал язык куда лучше, чем делал вид, то ли просто термины знакомые услышал.

А как они нас нашли? Тоже историйка ничего себе.

Оказалось, сперва Бержи с Дмиидом летели по нашим следам. Эти хитровымоченные ребята, представьте себе, дали нам в дорогу не совсем обычные велосипеды. "Растительные шины" на них в процессе эксплуатации выпускали споры, из которых быстро росли некие "сигнальные грибы". Другого названия просто подобрать не могу. Экспериментальный вариант, причем для вояк. Кстати, официально воздушный вояж был оформлен именно как испытание этой системы слежения, поэтому власти и не препятствовали самодеятельности двух университетских умников. Эти грибы можно было обнаружить даже с воздуха (то ли пахли они по-особому, то ли излучали чего, я так и не понял). На бреющем полете парочка шла за нами до самой реки. И тут их настиг облом — на воде следов даже их придумка не оставляла.

Но вместе с обломом их настиг птищеренок (на удивление меткое название, надо заметить, и звучит куда благозвучнее, чем археоптерикс). Как он ухитрился столкнуться с Дмиидом, да еще в воздухе — ума не приложу.

Сайни по этому поводу сообщил заинтересованным лицам, что я просто притягиваю невероятные события. Дескать, благоволит ко мне Госпожа Удача сверх всякой меры. Юлька (по-видимому, ей таки ударил в голову хмель) тут же выдала два-три куплета знаменитого романса из "Белого солнца пустыни", сперва по-русски, а потом в собственном переводе на Криимэ. Перевод, как по мне, не блистал, но публика была в восторге.

Да, так вот, про птищеренка. Он вился вокруг машины, и Бержи уже стрелялку достал. Но Дмиид же не зря носил титул вице-ректора — понял, что к чему, и послание сумел расшифровать.

А идея показать противникам "кино" возникла у Бержи (между прочим, слово "кино" теперь прочно вошло в местный язык прямиком из русского). Вернее, идея-то у него возникла раньше, еще до всех этих боевых перипетий. Еще когда Дмиид сумел сделать первые движущиеся изображения, а я рассказал о кинотеатрах. Если помните, именно ваш покорный слуга когда-то заронил в восприимчивый разум маленького заместителя ректора по научной работе идею движущихся изображений. И потом несколько раз рассказывал ему всякие байки на тему "а вот у нас…" Но чтоб меньше чем за год получилось такое техническое решение! А что вы хотите, сказка…

А гном еще тогда, "в мирное время", решил, что эту штуку можно использовать в качестве психологического оружия — показать врагу что-нибудь эдакое: несущуюся на него конницу или, там, огненную стену. Пусть враг пугается и бежит, бежит, бежит. Правда, вставал вопрос с экраном, на который сие творчество показывать, да еще так, чтобы противник видел. Получается, киноаппарат должен был быть у того за спиной. И Бержи от идеи отказался. А воздушный налет наших недругов ему подкинул мыслишку проецировать на облака каких-нибудь летающих страшилищ. Благо, небо одно на всех. И они с Дмиидом таки сумели соорудить "передвижную кинобудку" — еще до того, как построили самолет. А потом взяли ее с собой. На всякий случай.

А как выбрали время атаки, они и сами объяснить не могли. До замка долетели за полтора дня до того, неспешно устроились в окрестностях, наладили "бомбы" — эдакие самовзрывающиеся заклинания, чтобы вызвать на себя зенитный огонь (Чкаа угадал, Дмиид рассчитывал на разрушающее действие отдачи). Но на нетерпеливые гномские "Да когда же?" маленький программист почти сутки отвечал неизменным "Пока рано", что, вообще говоря, не совсем в его характере. А потом решил "пора". Почему — сам рассказать не мог. Наверное, услышал отголоски чего-то там. Как в кино.

В итоге воздушный налет на Ородди таки был, во многом, киноинсценировкой. Причем — с элементами компьютерной графики. В том смысле, что в небе засняли всего один летательный аппарат. Ведь больше не было. Засняли абсолютно магическим образом: принципы работы местных братьев Люмьер я понял куда меньше, чем братьев Райт. А потом "файлы размножили".

А моделью для драконов послужил тот самый птищеренок, которого дети превратили в гонца и отправили за помощью, нацелив его именно на Дмиида. Головастое поколение растет.

Между прочим, птищеренок повел их прямехонько к полосатому замку, так что о том, что на болотах окопался Кей Реттен, ребята не знали. Пришлось отдельно рассказывать. Дмиид особенно этим делом заинтересовался. Ну как же — наследие от давно почивших коллег по цеху и его к себе манило.

— Давайте хоть залетим да взглянем, что там, — как бы невзначай, но очень многозначительно предложил он.

— Давайте сначала вообще взлетим, — ответил я, за что тут же заработал весьма мрачный взгляд от Бержи. Ведь именно ему вскоре придется налаживать машину. Чтоб он не сердился, я пообещал научить его строить тростниковые лодки. Тоже мне, Тур Хейердал с острова Титикака. С упором на каку. Но гном просиял.

А Дмиид тем временем успел немилосердно разругаться с Сайни по поводу "теории фигур". Заявил, что это все ерунда, выдумки и мракобесие. Юлька, прислушивавшаяся к разговору молча, тут встряла и заявила, что ее похитители величали принцессой, а хозяйка замка что-то говорила про Белую Королеву.

— Вот видите, господин профессор, — с непередаваемым ехидством выдал Лелек. — Не я один такой темный и необразованный. По-моему, он дразнил вспыльчивого, как порох, Дмиида.

— Чушь собачья! — тут же выдал определение тот. И добавил пару ласковых в адрес смарисянских ученых, верящих в подобную галиматью.

Но крепко призадумался, когда услышал, что, по Лелековой классификации, Бла Криис — оказалось, именно так ее нужно именовать — была таким же Желтым драконом, как и Лиина. Сайни, почувствовав слабину, еще насел, и Дмиид вынужден был заявить, что во всю "фигурную дребедень" по-прежнему не верит, но "на этом первобытном языке образов вы, возможно, описываете правильную идею".

Оказалось, что г-жа ректор таки выжила после налета и чародейского перенапряжения. Этому известию мы все — папы с детьми, то есть, — невероятно обрадовались. По словам Дмиида, Лиина жива, но до сих пор слаба, хотя к руководству университетом уже вернулась. И первым делом залезла в Одди — двуцветную капсулу из черных и золотых камней. Что-то она говорила о "звездном слежении" и о необходимости "разорвать связь". Короче, идея о "фигурном двойнике" вроде бы подтвердилась.

Поиск "казачков засланных" в университетском городке продолжался. Но пока никого не нашли. Может, их забрали во время приснопамятного налета. А может, и прихлопнули во время него же — по случайному стечению обстоятельств или специально.

Тут же заговорили о том, кто такая эта Бла Криис. И, главное, зачем ей вся эта свистопляска с похищением понадобилась.

Лелек, естественно, настаивал, что ей понадобилась именно "ручная Королева" — для строительства собственного государства. Ибо если Черный король больше склонен к глобальным разрушениям, то Белая королева — к созиданию, причем не столько материальному, сколько, так сказать, к идеальному: новые связи между людьми — это, дескать, ее конек (то есть законы, методы воздействия на разум и эмоции и прочая).

Дмиид же с пеной у рта доказывал, что нужен был маг, который сумел бы справиться с Ородди. Мол, у самой Криис кишка оказалась тонка, а вот Юлька смогла бы рулить этим страшилищем. Более того, по версии Дмиида выходило, что моя доця это и сделала — вошла в контакт с сооружением. Но так как у нее тогда было одно желание — надавать по морде "этой сбесившейся сучке" (Дмиидово, не Юлькино выражение), то оно и реализовалось.

Я честно попытался примирить враждующие стороны, предположив, что нужна была и Королева, и оператор этого дурацкого "магоусилителя". Но меня затюкали. Чем версия их не устроила, не знаю. По-моему, все логично: увидела через свои чародейские смотрелки эта Криис девочку с двумя такими талантами — и решила к рукам прибрать. Возможно, господа магические специалисты обиделись, что никто в Универе этих Юлиных способностей, причем сразу двух, не увидел. То есть для господ профессоров предположить, что они прохлопали оба таланта, а Криис оба же узрела, было вдвое обиднее, чем если бы она увидела только один дар, а второй обнаружила потом, дополнительным подарком судьбы.

По-любому, проверить предположение было невозможно. Так что спор затих сам собой — по-моему, спорщиков просто разморило, и им лень было дальше хватать друг друга за бороды.

Правда, тут у Бержи хватило ума спросить, кто, собственно, кого спас. Опять заспорили, опять ни к чему не пришли. Вроде как спасла нас всех Юльхен, развалив древнее сооружение. Но она, по ее собственным словам, не смогла бы этого сделать, не увидев нас, точнее, меня. А без Бержи и Дмиида мы бы фиг вырвались из этой переделки. Черный король, как специалист по разрушениям, словно бы оказывался ни при чем. Однако, если бы не он, фиг бы мы в замок попали и хрен бы его развалили. В итоге, вроде как все молодцы, всем спасибо. Но нет же, господам ученым надо было докапываться до истины, в чем бы она не состояла.

А когда еще дочка брякнула, что у нее сегодня (или уже вчера) был день рождения, ясности стало еще меньше. Оказалось, день, когда человек родился, в этом мире имеет огромное сакральное значение, а уж достижение девушкой четырнадцатилетнего возраста — вообще чуть ли не самый важный рубеж в жизни. Магически подкованные товарищи (Дмиид, Бержи и Сайни) заспорили о том, сыграл ли главную роль именно Юлин день рождения или все же то, что она меня в плену увидела. Ее сперва расспрашивали о том, чему она успела научиться и что видела, когда ломала замок. Потом разговор скатился в такие теоретические дебри, что я почувствовал себя филологом на симпозиуме физиков-ядерщиков.

И тут главная виновница как-то поскучнела, задумалась.

— Па, — вдруг спросила она меня по-русски, — это, получается, я там, в замке, массу народу угробила?

И я не знал, что ответить. Получается, что таки да, угробила. Но говорить об этом четырнадцатилетней девчонке… Как ей с таким грузом потом жить? Заодно я подумал, что и сам, небось, повинен в смерти, по крайней мере, нескольких граждан недооформившегося государства. Там, во дворе замка, во время драки, я не очень-то церемонился. Мог кому и голову расколоть, и ребра поломать. А уж медицинскую помощь после случившегося им вряд ли кто окажет…

Наше семейное посмурнение заметил, как ни странно, Бержи. Вообще, несмотря на свою кажущуюся простоватость, грубоватость и помешанность на машинах, гном был ох как непрост и, не побоюсь этого слова, чуток. Во всяком случае, к тем, кого знал близко.

Он пересел поближе и потребовал объяснений. Я сперва отнекивался, но переупрямить Бержи мог, навеное, только Дмиид. Который незамедлительно подключился к беседе.

Пришлось перевести Юлин вопрос.

Гном крякнул и въерошил бороду. Дмиид встопорщил усы. Оба помолчали пару секунд, а потом заговорили наперебой.

Бержи: Юль, только не вздумай себя в чем-то винить. Ну, представь, что ты идешь по мостику, он под тобой ломается и падает кому-то на голову. Ты в этом виновата?

Дмиид: Ни одному, даже самому сильномогучему колдуну, не под силу вот так взять и развалить целый замок. Иначе на фиг были бы нужны армии? Ты просто чуть подтолкнула то, что уже готово было развалиться. А виновата в этом Криис — взялась играть с тем, что ей не по зубам.

Бержи: Вот ежели б ты специально, обдуманно убивала каждого из тех, кто там, возможно, и погиб, — тогда да, была бы виноватой. А так — ну получилось, вышло, сложилось, стряслось. Судьба. И вообще, им легче, они уже дохлые. А тебе еще мучится (это, я понимаю, он так шутить изволил. — Дмитрий.)

Сайни: Да и вообще, так просто мага не убьешь, это раз. А два — развалился, скорее всего, сам Ородди, а в нем никто не жил. Да, Криис и еще парочка колдунов там быть могли. Но не факт, что были и что погибли. А прочие солдаты и обслуга, насколько я успел заметить, жили в пристройках. И в казармах во внутреннем дворике. Да, кто-то мог и умереть. Но это солдаты, у них работа такая — убивать и умирать. И вообще, если бы ты этого не сделала, то умерли бы и я, и твой папа. Ты готова на такой размен?

Саму Юльку он не упомянул, и, наверное, правильно. Уж не знаю, что на нее подействовало — логические доводы или тот эмоциональный напор, с которым эти доводы излагались. Но, кажется, девочку попустило.

Я, честно говоря, даже удивился, что попустило так быстро. На ее месте я бы мучился, наверное, долго. То ли нынешние дети, воспитанные кровавым Голливудом, спокойнее относятся к вопросам отнятия жизни "плохих парней", то ли она уже чувствует себя гражданкой этого мира, где свои законы… А, может, я просто комплексую по поводу собственных "обагренных рук" и переношу комплексы на дитятко…

— Пойду прогуляюсь, — выдала доця и поднялась с травки.

Почти сразу же с травки встал и Дриком. Я, было, хотел его остановить: мало ли зачем девочке надо в сторонку отойти. Но Юля не возражала, и они таки пошли гулять по ближайшим окрестностям, трогательно взявшись за руки. Ну что ж, папа Дима, к этому все шло. В конце концов, эти двое немало пережили вместе, и им есть о чем поговорить.

Я сперва немного поволновался, для порядку, а потом, под мирное журчание голосов, приготовился соснуть. Точнее, наверное, таки заснул. Потому что меня разбудили, самым непочтительным образом дернув за штанину.

— Пап, разговор есть.

Так, молодая парочка. Я уже внутренне приготовился к непростой беседе на тему личной жизни и взаимоотношения полов, когда к моим ногам молчаливый Дрик осторожно положил сверток. По-моему, из обрывков Юлиного балахона. Так и есть, раньше у нее подол чуть ли не по траве волочился, а теперь кокетливо торчат коленки. Изрядно побитые и запачканные, надо заметить. Ну и что это за калым мне предлагают?

Я присел и развернул тряпки.

Мда.

И еще раз "мда".

И еще раз "мда".

И тридцать три раза "массаракш".

Мятый пластиковый стаканчик, старый, весь то ли в земле, то ли в плесени. Зеленое горлышко от бутылки, кажется, винной. И консервная банка с останками рыбы в томатной заливке. Заливка еще свежая, пахнет именно рыбой, а не цвелью. Даже знаю, что на этой банке должно быть написано — "бычки в томате". Там ведь еще пара окурков.

— Так что, папа, — очаровательно улыбаясь, выдало юное создание, — мы, кажется, опять не туда заехали.

Конец.

Киев. Июнь 2007 — июль 2008 г.