Во второй половине того же убийственно жаркого и душного дня. Кристиан входит в веющий прохладой и сияющий белизной зал Мозгового центра Империи Мотта. Мистер Убю, глава Мыслителей, останавливается посреди прохода между столами. Бедра шире плеч. Уши крупнее ладоней. Тоненьких рыженьких усиков хватает, чтобы укрыть верхнюю губу. На лысине уложены завитые щипцами длинные, выцветшие красноватые волосы.

— Где вас черти носили. Вы слышите. В чем дело. У вас ларингит.

ПРОСТО ОСЛАБЛЕНИЕ ГОЛОСОВЫХ СВЯЗОК.

— Новое дело, опять фокусничаете, Кристиан. Хотя на сей раз вы действительно придумали нечто из ряда вон. Говорить, стало быть, не можете. Пишете на бумажке. Когда нам не удавалось добиться от вас, чтобы вы хоть что-нибудь написали, тогда вы были весьма разговорчивы. Ну, идите. Идите, повидайтесь с мистером Гау. Не могу сказать, чтобы я в настоящий момент безумно нуждался в ваших услугах.

Легонько стискиваю зубы. Страсть до чего хочется взять его за галстук и отхлестать этим самым галстуком по мордасам. Или вымазать дерьмом. В тон его вульгарно коричневому рабочему халату. Меня одолевает желание ввязаться в борьбу за власть, которую он тут ведет. И озарить доступную Мотту сферу очередным триумфом творческой мысли.

У Гау новая хорошенькая секретарша. Я ее прежде не видел. Мое исполненное глубины и серьезности молчание, пожалуй, способно внушить ей мысль, будто я второй помощник начальника отдела. Приветик, птичка. Почему бы тебе не посидеть с этим джентльменом в ночном клубе, у него денег куры не клюют. Посмотришь, как он на равных общается со всякими знаменитостями. Беби, моя не какой-нибудь прохиндей. Пошли, повертимся. Моя большой воротила.

— Мистер Кристиан. Мистер Гау сейчас вас примет.

СПАСИБО.

— Пожалуйста, только я, о господи, простите, я не знала, что вы глухонемой.

ВСЕГО ЛИШЬ НЕМОЙ, НЕ ГЛУХОЙ.

— О господи.

Кристиан движется дальше под стрекот пишущих машинок и щебет телефонов. Всеобщее отсиживание задниц идет своим чередом. У всех чертовски собранный вид. И все посматривают на стенные часы. Изображая нервную дрожь, замираю у дверей Говарда Гау. Посетил большое здание в деловой части города. В самом начале Бродвея. Постоял у стойки в просторном сумрачном зале. Нервически заикаясь, прошептал. Сколько стоит самый дешевый билет на судно, идущее через Атлантику.

— Мистер Корнелиус, входите, пожалуйста.

Говард Гау, ладони лежат на столе. Все то же желтоватое лицо. Косой пробор, треть волос туда, две третьих сюда. Разного рода прохвосты в надежде сойти за напористого всезнайку прибегают к пропорции два к трем.

— Садитесь, Корнелиус. Господи, ну и денек. Первая свободная секунда выдалась. Да, а у нас с вами снова проблема. Вот в этой папке ваше дело, Корнелиус. Больше взгляда не требуется. Я только одно могу сказать, худые дела, очень худые. Опоздания. Прогулы. Найти вас не удается. Сегодня вы вообще пришли на работу во второй половине дня. Мистер Убю говорит, что вы теперь общаетесь с окружающими посредством записочек. Что с вами такое приключилось, почему вы не можете говорить.

Я ДУМАЮ, ЭТО РЕЗУЛЬТАТ НЕРВНОГО СРЫВА.

— Знаете, Корнелиус, я вам откровенно скажу, вы и в самом деле были единственным человеком из сотен и сотен, прошедших передо мной, относительно которого я мог поклясться, что уж он-то у нас преуспеет. И это буквально разрывает мое сердце. Разве мы мало вам платим. Ладно-ладно, не надо ничего писать. Ну вот посмотрите сами, докладная записка. Когда вы не любуетесь, как за окном сносят здание, или что они там делают, строят. Фу, черт, вы даже меня запутали. Во всяком случае, если вы не передаете строителям разные непристойности морскими сигналами, значит, вы листаете под столом номер «Уолл-стрит Джорнал», принадлежащий мистеру Убю. Можно подумать, Корнелиус, что вы на бирже играете. Если вас вообще удается застать на рабочем месте, так вы либо срываетесь водички попить, либо возвращаетесь, напившись. Или висите над душой у кого-нибудь, занятого делом, и отпускаете обескураживающие человека замечания. В чем дело, Корнелиус, вам не нравится работать у Мотта. Ладно, если ответ не слишком длинен, напишите его.

ПОХОЖЕ, ЧТО БЫ Я НЕ СДЕЛАЛ, ЭТО НЕ ПРОИЗВОДИТ НА ОКРУЖАЮЩИЙ МИР НИКАКОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ. МЕНЯ ОХВАТЫВАЕТ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО Я НИЧЕГО НЕ СТОЮ.

— Да ну вас, в самом деле, Корнелиус. Так не годится. Разумеется, чего-нибудь вы да стоите. Знаете, я о вас рассказывал жене. Так она даже сказала, что хотела бы вас увидеть. Познакомить вас с нашими детишками. Но вы посмотрите на дело с нашей стороны. Не знаю, послужит ли это вам утешением, но готов признать, что четырнадцать ваших ежедневных визитов в уборную, на мир, может быть, никакого впечатления и не производят, но нас производят определенно. Хорошо, если у вас есть, что ответить, напишите.

У МЕНЯ НЕВРАСТЕНИЯ ПОЧЕК.

— Прискорбно слышать об этом, Корнелиус. Наша компания предоставляет сотрудникам весь спектр врачебных услуг. Почему бы вам не пройти осмотр.

Я УЖЕ БЫЛ У ВРАЧА.

— И каково его мнение, что-нибудь серьезное.

ПО ЕГО МНЕНИЮ, ЕДИНСТВЕННОЕ МОЕ ПРИОБРЕТЕНИЕ В ТОМ, ЧТО НИКТО НЕ МОЖЕТ ОБОЗВАТЬ МЕНЯ СОСАЛОМ. ПРОСТИТЕ ЗА ВЫРАЖЕНИЕ.

— Да чего там, Корнелиус, я уже взрослый. Но без шуток, что за странного доктора вы себе подыскали. Я это только к тому, что при карьере, которая открывалась здесь перед вами, вы могли бы вырасти в настоящую знаменитость.

ПО СЛОВАМ МОЕГО ВРАЧА, В ЭТОМ ГОРОДЕ ЧТО НИ ЗНАМЕНИТОСТЬ, ТО И ПРИДУРОК.

— Я не собираюсь оспаривать заключений вашего лечащего врача, Корнелиус, но среди знаменитостей встречаются люди, занимающие важные посты. Впрочем, как знать, возможно, слава влечет за собой медицинские проблемы. Как бы там ни было, Корнелиус, моя проблема состоит в том, что я вынужден сообщить вам нечто неутешительное. По всем правилам, я вас обязан уволить. Вы превратили мою жизнь в моральный и этический кошмар. Я бы даже сказал, что последние дни стали для меня тяжелым испытанием. Я уверен, Кристиан, что в вашем прошлом нет ничего порочного или нечистого. Но вы не предоставили нам ни единой рекомендации, на которую мы могли бы опереться, и помимо того, что вы работали в похоронной конторе, мы о вас ничего не знаем. Может быть, вы просто на целый месяц попали в дурную полосу. Но если вам нужна помощь, почему вы о ней не попросите. Это избавило бы вас от ощущения, будто вы ничего не стоите. В конце-то концов, а мы все, мы-то чего, черт возьми, стоим. Если на то пошло, разве сюда не может в любую минуту явиться какой-нибудь человек и сесть на мое место. И где я тогда окажусь.

О МИСТЕРЕ МОТТЕ НЕ СКАЖЕШЬ, ЧТО ОН НИЧЕГО НЕ СТОИТ.

— Нет, о нем не скажешь. Вот тут я с вами согласен. Он стоит не меньше ста миллионов.

И ПОТОМУ ОН МОЖЕТ ВОЙТИ, КУДА УГОДНО, И СКАЗАТЬ, ВСЕ ЧТО ДУМАЕТ.

— Да, я вас понимаю, это вы точно подметили. А для людей вроде меня, как я полагаю, в счет идет главным образом сумма страховки.

НЕ НАДО ГОВОРИТЬ О СТРАХОВКЕ.

— Почему.

ПОТОМУ ЧТО Я ТОЛЬКО ЧТО БЫЛ В ОДНОМ МЕСТЕ, ГДЕ ЧЕЛОВЕКА ЗА РАЗГОВОРЫ О НЕЙ ПРИСТРЕЛИЛИ.

— Неужели. Да, поразительно, на какой теме можно нынче погореть. Но послушайте, Корнелиус, если позволите, я хотел бы задать вам один вопрос, только поймите меня правильно и просто напишите да или нет. Есть ли у вас отец, о которым вы заботитесь и которого уважаете.

НЕТ.

— Печально слышать.

ОН БЫЛ ПАРШИВЫМ БЕЗДЕЛЬНИКОМ.

— О господи, Корнелиус, разве можно так отзываться о собственном отце.

ОН БЫЛ ШАРЛАТАНОМ, ДЕШЕВКОЙ И ХВАСТУНОМ.

— Ну перестаньте. Мне больно слышать об этом, то есть читать. Неужели сын может, повзрослев, сказать такое о своем отце.

ДА.

— Должен вам сказать, Корнелиус, вы уж больно сильные выражения используете. И все же не следует позволять этим чувствам лишать вас цели в жизни. Знаете, я даже думаю, что был бы рад, если бы мой мальчишка, Билли, вырос похожим на вас, Корнелиус. Быть может, именно это вам и требуется, чтобы добиться успеха. Жена, детишки. Они дают человеку чувство, что у него есть ради чего бороться и побеждать. Ради сына. Человек все готов сделать, ради него. Когда будущее твоих мальчик и девочки становится для тебя самым важным на свете. А как поступаете вы, и главное, зачем. Таскаетесь от стола к столу и произносите всякие несуразности, от которых у людей только руки опускаются. У меня вашими высказываниями целые страницы исписаны, сплошные жалобы. Просто не знаю, я обязан думать о всем персонале нашей компании, а я по утрам места себе не нахожу из-за очередных ваших выходок. И я вам честно скажу, Корнелиус. Ваше отношение к делу отнюдь не помогает нам прижимать хвосты конкурентам, подвизающимся в нашей отрасли. Если говорить прямо, вы саботируете нашу работу. Такое впечатление будто нам бомбу подбросили или чего похуже. Вы бы вот приехали в Форест-Хиллс, посмотрели, чего я достиг. Жена, трое отличных ребятишек. Я все время вожусь по дому, что-нибудь совершенствую. Недавно вот пристроил к дому крытое заднее крыльцо, сам, собственными голыми руками. Оборудовал в подвале еще одну душевую. Вторые рамы на окна поставил. Между прочим, сокращает расходы на отопление аж на четырнадцать процентов. Это все подлинные ценности, Корнелиус. Вроде четырех новых зимних покрышек, которые лежат у меня в гараже, ждут, когда снег выпадет. Знаете, мне просто не терпится их испытать. Зайду в гараж, посмотрю на них и сразу начинаю думать о том, как я после Дня Благодарения покачу по льду да по снегу. Самые лучшие мысли для жаркого летнего дня. У меня там и огородик есть, выращиваю целебные травы. Представляете. На работе умаешься, а вернешься туда, начнешь копаться в земле, благодать. Простите, я и забыл, что вы мне ничего ответить не можете.

ЗНАЧИТ, У ВАС ТАМ ЦАРЯТ КРАСОТА И ЛЮБОВЬ.

— Да нет, Корнелиус, что вы. Откровенно говоря. Ближайший мой сосед жалуется, что я дескать порчу ему воздух, что из-за моей чесночной грядки у него на задах, на спортивной площадке, воняет так, будто там целый день итальяшки толкутся. Тут уж ничего не поделаешь, такого рода этнические проблемы время от времени обязательно возникают. И хотите верьте, хотите нет, сам он как раз и есть чистой воды итальяшка.

ВЫХОДИТ, И ТАМ НЕ ВСЕ ТАК ПРЕКРАСНО.

— Нет, Корнелиус, не все, зачем же душой кривить. Но и хорошие соседи у меня тоже имеются. Взять хоть того, что напротив, через улицу. С ним мы живем душа в душу. Он недавно стал вице-президентом, заведует торговлей в большой фармацевтической фирме, оперирующей на восточном побережьи. Гараж себе построил на три машины. Жена у него такая, знаете, королева красоты. Фигура, доложу я вам. В общем, все при нем. И в одном вопросе мы с ним совершенно сошлись. Он никогда не продаст своего дома людям, нежелательным в качестве соседей. И я не продам. Договорились и скрепили договор рукопожатием.

А ВДРУГ ЭТОТ, КОТОРЫЙ ЖАЛУЕТСЯ НАСЧЕТ ЧЕСНОКА, КАК РАЗ ТАКИМ И ПРОДАСТ.

— Что называется точно поставленный вопрос, Корнелиус. Я рад, что вы его задали. В общем, я не знаю. Этот, конечно, может. Хотя он, наверное, и так не бедный. Его за три месяца обокрали уже четыре раза. Моя жена видела, как он с какими-то парнями что-то такое вывозил из гаража на здоровенном грузовике. Нас-то обокрали всего один раз. И знаете, в нем есть нечто странное. Жену его мы почти не видим, да и его самого тоже. Гости к нему не ходят. Я много раз пробовал завести с ним разговор. Не хочет. Я все понимаю, некоторые против, когда ты выращиваешь чеснок даже в своем собственном огороде. Я на него не в обиде. Может, у него с налоговой службой неприятности, мало ли что.

А МОЖЕТ, ОН У СЕБЯ В ДОМЕ ТАЙКОМ САМОГОНКУ ВАРИТ.

— Ха-ха, отличная шутка, Корнелиус. Вот оно, ваше воображение. Если бы только мы могли его впрячь в работу. Ведь вы же любите нашу страну. Неужели вам не хочется для нее что-нибудь сделать.

Я СЧИТАЮ, ЧТО НУЖНО ОТДАТЬ ЕЕ ВО ВЛАСТЬ НЕГРИТОСАМ.

— Вообще говоря, довольно спорное высказывание, вам так не кажется, Корнелиус.

ОНИ ЛУЧШЕ ВОСПИТАНЫ.

— О господи, Корнелиус, вы совершенно сбились с пути, этнически говоря. Черт знает, что у вас за взгляды.

К ТОМУ ЖЕ ОНИ НАРОД БУКОЛИЧЕСКИЙ.

— Ладно, тут я с вами, возможно и соглашусь. Мысль, во всяком случае, интересная. Но представьте себе, что начнется резня. Цены на недвижимость колеблются, будто маятник, вот и долбанет нас этим маятником так, что костей не соберешь. Сами знаете, и сейчас уже вон какие восстания вспыхивают. Я к тому, что и Форест-Хиллс тоже может за одну ночь оказаться у черных в руках. И вы меня простите, Корнелиус, но черта ли нам будет в их воспитанности, когда они нас резать начнут. Я и сейчас-то не могу после наступления темноты выйти на мое собственное заднее крыльцо, крытое, без опасений, что на меня набросится какой-нибудь черный сукин сын. Выскочит прямо из моего огорода, черт бы его побрал. У нас уже завелся один такой, что ни месяц, то и пристрелит кого-нибудь из местных. Я что хочу сказать, ведь может же он просто отобрать у тебя бумажник, так нет, он тебя еще и пришибет напоследок. По-вашему это воспитанность.

ГРАБИТЕЛЯМ ПРИХОДИТСЯ ДУМАТЬ О СВОЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ.

— Мать честная, четыре часа уже. Я из-за вас обо всем на свете забыл. Слушайте, Корнелиус, вы же ни черта не смыслите в ценах на недвижимость. Возьмите наши места, у нас там даже теннисный клуб имеется и все равно лежишь целую ночь без сна рядом с любимым существом и думаешь, а ну как сосед возьмет да и продаст свой дом кому-нибудь нежелательному. А наутро вскакиваешь и хватаешься за бинокль, посмотреть не въезжают ли уже туда темнокожие, обращая в прах все, что ты скопил за многие годы. Господи, я вам одно могу сказать, вся твоя жизнь только того и стоит, во что ее может вдруг превратить твой ближайший сосед. Это если на минуту забыть о вандализме, пропади он пропадом. О мальчишках, которые бьют стекла или крадут у тебя машину или аккумуляторы из нее, что еще хуже. Сидишь потом два часа, пытаешься завестись. Нет, правда, пообещайте, что вы приедете к нам. С женой моей, с Джин, вы поладите. Она уже спит и видит, как бы познакомиться с вами.

ТАК Я УВОЛЕН.

— Ну, Корнелиус, зачем вы опять поднимаете этот больной вопрос. Решать его придется мне самому. Мистер Мотт считает необходимым иметь полновесный запас хороших голов, чтобы свежие идеи прямо рекой текли. Как вода из того водоема, о котором вы рассказывали, когда в первый раз к нам пришли.

КАК Я ПОНИМАЮ, МИСТЕРУ МОТТУ ЖЕЛАТЕЛЬНО, ЧТОБЫ ДОСТАТОЧНО БЫЛО ПОВЕРНУТЬ КРАН, И ИЗ НЕГО ВЫТЕКЛА ГЛУБОКАЯ МЫСЛЬ.

— Правильно.

А Я ПОДНИМАЮ ВСЯКУЮ МУТЬ СО ДНА ВОДОЕМА.

— Правильно. Нет. Неправильно. Нет. Вы всего лишь бросаете в него листья и мусор. Но послушайте, неужели вы не сознаете, что находитесь в обществе тщательно отобранных лучших молодых умов этой страны. И ведь ваш ум достался вам по наследству. Потому-то, Корнелиус, мне было так трудно принять то, что вы сказали о вашем отце. Я не хочу, чтобы мой сын взирал на своего отца, как на нечто непостижимое. Я бы скорее умер, Корнелиус, чем сделал что-то такое, чего мой сын стал бы стыдиться. Пусть меня на дыбу вздернут, пусть пытают. Я все выдержу. Для моего малыша я герой. Я хочу, чтобы он мог смотреть мне прямо в глаза. И не думать, что его папочка где-то там мухлюет, норовя огрести побольше долларов. И когда я что-нибудь говорю, я хочу, чтобы мой маленький Билли принимал мои слова все равно как божью истину. Если я говорю, что в Долине Смерти каждый день льет дождь, значит, Билли должен сказать, так говорит мой папа, а папа говорит только правду. Нет, честное слово, приезжайте, Корнелиус, у меня там, конечно, не дворец, но я уверен, это заставит вас понять, что в нашей стране существуют не только сорвавшиеся с цепи страхи да кошмары. Есть в ней и такое, ради чего стоит жить.

Я ПРИЕДУ.

— Вот и отлично. И знаете, мне, пожалуй, хотелось бы задать вам еще вопрос. Как бы это, черт, ну вот, скажите, что чувствует человек, когда он день за днем видит груды мертвых тел, ну вот как вам приходилось. Может это чему-нибудь его научить. Я все пытаюсь понять, что же с нами, иисусе-христе, в конце концов будет.

МЕНЯ ЭТО НАУЧИЛО ТОМУ, ЧТО ЛУЧШЕ БЫТЬ МЕРТВЫМ, ЧЕМ УМИРАТЬ.