Над застекленным столом, рядом с фигурными серпом и молотом в кабинете господина Чэня висел красный флаг.

— Понимаете, — произнес господин Чэнь. — фэншуй деревни Шаошань считается чуть ли не лучшим во всем Китае. Как раз поэтому именно здесь появился на свет Мао Цзэдун. Мао для хунаньцев совсем как император. Он подлинный Сын Неба. Он был политиком, полководцем, писателем, каллиграфом, поэтом, мыслителем. Это воистину гений выдающегося масштаба.

Когда-то господин Чэнь служил в полиции в Чандэ, городе, расположенном на севере провинции Хунань. Однако, по его словам, он так восхищался Мао, что решил переехать и поселиться в родной деревне Великого Кормчего. Теперь Чэнь занимается выращиванием роз. Вдоль главной дороги, ведущей в деревню, аккуратными рядами растут посаженные им розовые кусты.

Мне показалось странным, что предприниматель столь искренне восторгается человеком, который уничтожил в Китае частный сектор, занимался преследованием капиталистов и на протяжении как минимум двадцати лет ставил в стране экономические эксперименты один безумнее другого. Гораздо более уместным со стороны господина Чэня было бы восхищение Дэн Сяопином, отцом реформ восьмидесятых и девяностых годов, ставших причиной китайского экономического чуда.

— Ну да, — кивает Чэнь, которого нисколько не смутили мои доводы. — Понимаете, реформы Дэн Сяопина стали возможны исключительно благодаря тому, что случилось раньше, при Мао Цзедуне.

На мой взгляд, слова господина Чэня сродни разговорам о пользе ядерной бомбардировки Хиросимы, благодаря которой город отстроили заново, однако я понимаю, что спорить бесполезно, поэтому лишь ласково улыбаюсь и желаю доброй ночи.

Я приехала в Шаошань для изучения маоистской кухни, или, скорее, надуманного подвида хунаньской кухни, который хитрые местные владельцы ресторанов называют «семейной кухней Мао» (маоцзя цай). Меня заинтриговало, что маленькая кулинарная школа была названа в честь кровавого тирана. Кроме того, интересовали противоречивые чувства, которые китайцы испытывают к Мао — великому национальному герою и проклятию. Меня постоянно удивляло тот факт, что политические перемены в стране на протяжении двадцатого века влияли на китайскую кухню, да еще как влияли. В своей книге мне не хотелось ограничиваться кулинарными традициями провинции Хунань — хотелось осветить социально-политические аспекты здешней жизни, поэтому я просто не могла не поехать в Шаошань. Выходные получились совершенно сюрреалистическими.

Приехав на автобусе из Чанша, я прошлась по родной деревне Мао. Она оказалась удивительно милой. Деревенька, украшенная зелеными полями и садами, уютно устроилась в окруженной холмами долине, словно в колыбели. В центре расположились магазины и ларьки, торговавшие сувенирами: значками с изображениями Мао, его портретами в золоченых рамах, зажигалками, игравшими «Алеет восток». Во многих ресторанах подавались блюда «семейной кухни Мао». Через некоторое время я зашла в одно из таких заведений, стоявшее на краю небольшого поля. Внутри было поспокойнее.

У меня завязался разговор с хозяйкой, и мы около часа просидели на террасе, болтая за чаем под щебетание птиц в ветвях деревьев. Она показала мне свои поля с овощами, фруктовые деревья и рассказала, как в 1959 году, будучи еще маленькой девочкой, мельком видела Мао Цзэдуна. Родители взяли ее на руки и подняли над толпой, скандировавшей: «Да здравствует председатель Мао!» Вскоре мы переместились на кухню, где я увидела, как она готовит любимое блюдо Мао — тушеную свинину в соевом соусе.

Выяснилось, что госпожа Лю, или «Новая Армия» Лю, — поскольку именно так в приступе революционного энтузиазма назвали ее родители, жена секретаря шаошаньской партячейки Юйши Мао. В гостиной у Юйши и его супруги я увидела самое большое изображение Мао Цзэдуна, которое когда-либо встречалось мне в домах и квартирах китайцев. На постаменте из черного мрамора стоял огромный, больше телевизора, бронзовый бюст вождя. Тем вечером я ужинала вместе с ними и господином Чэнем, занимавшимся выращиванием роз, который проживал этажом выше. На ужин госпожа Лю подала приготовленные на моих глазах любимые блюда Мао: тушеную свинину, рыбу, запеченную на огне с чили, и сушеный редис с копченой грудинкой.

— Председатель Мао обожал тушеную свинину, — сказал Юйши, — он страшно рассердился на доктора, когда тот сказал ему, что ее надо есть поменьше, потому что она слишком жирная. На самом деле тушеная свинина полезна для здоровья — лично я съедаю по две миски в день, — голова от этого лучше работает. И вам тоже надо кушать ее побольше — женщинам для фигуры очень способствует.

Юйши был не единственным в Чанша, носившим фамилию Мао. Практически все, с кем я там познакомилась, звались Мао — вполне нормально для китайской деревни, жители которой в той или иной степени находятся в родстве друг с другом. (Традиционно женщины, выходя замуж, уезжают в деревни супругов, а мужчины, наоборот, привозят жен к себе, и их сыновья принимают фамилию отца.) Таким образом, нет ничего удивительного, что жители Чанша испытывают нечто сродни родственным чувствам к своему знаменитому однофамильцу.

Оказавшись в деревне, я попала в прошлое. Здесь по-прежнему обращались друг к другу, говоря «товарищ», во всей же остальной стране так, правда уже с насмешливой коннотацией, делают только геи и лесбиянки.

Дом, в котором жила семья Мао, сохранили с любовью, вплоть до малейших деталей. Повсюду заметны следы коммунистической пропаганды. На кухне над топившейся дровами плитой установлены подставки для копчения мяса, а на крючке висит почерневший металлический чайник. «Именно здесь, у очага, Мао Цзэдун собирался со всей семьей, — говорится в пояснительной табличке, — побуждая родных посвятить себя делу освобождения китайского народа». В соседней комнате мы узнаем из таблички, что «здесь Мао Цзэдун, будучи маленьким мальчиком, помогал матери по хозяйству». Целевая аудитория этих надписей и подписей — в основном школьники и доверчивые крестьяне, которые ходят большими группами по дому и фотографируются у главного входа.

Конечно, жителям Шаошаня за толпы туристов надо благодарить Мао. У них есть хороший материальный стимул продолжать представлять его в образе национального героя. Однако дело тут не только в деньгах. Односельчане китайского вождя деревни далеко не единственные, кто продолжает любить деспота, низринувшего страну в хаос. По всей Хунани во всем остальном интеллигентные и вполне разумные люди продолжают считать Мао последним великим главой государства, заставившим уважать страну после столетия унижений. При упоминании о Культурной революции, его «ошибке», они печально улыбаются, но прощают Мао: в конечном итоге никто ведь не застрахован от ошибок. Верно?

Они даже не ставят в вину Мао его самое чудовищное преступление: череду шагов, спровоцировавших голод 1958–1961 гг., когда погибли не менее тридцать миллионов человек. «Погода была плохой, и год за годом случались неурожаи», — раз за разом твердят мне в Китае, и я не могу понять: то ли они сами в это верят, то ли признать правду для них слишком болезненно. Согласно официальной доктрине коммунистической партии, «70 % из того, что сделал Мао, было правильным, а 30 % — ошибочным». Однако в Хунани, как сказал мне мой друг Лю Вэй, считают, что на самом деле «скорее 90 % решений Мао были верными, а 10 % — ошибочными».

Племянник Мао Цзэдуна, Мао Аньпин, достает сигарету. Он рассказывает о встрече со своим знаменитым дядей, которая состоялась за ужином в Шаошане в 1959 году. «С ним было очень весело. Весьма остроумный человек. Он так и не избавился от шаошаньского выговора. Самое забавное — он никогда не курил дорогие сигареты, что вполне можно ожидать от человека его положения. Ему нравилась марка „Лоцзяшань“, которую выпускают в Ухани. Знаете, по два мао пачка».

Мы обедали в гостинице Шаошани. Мао Аньпин — чиновник из местной администрации — водил дружбу с хозяйкой постоялого двора, где я остановилась, и поэтому согласился поговорить со мной о кухне, которую предпочитал Мао. Мы уселись за стол, уставленный тарелками. Неизбежно присутствовала тушеная свинина, приправленная звездчатым анисом, имбирем и чили. Также мы лакомились креветками, приготовленными прямо в панцирях вместе с чесноком и чили, рыбой во фритюре с черными бобами и супом из свиных потрохов и лечебных трав. Большая часть блюд представляла собой простую крестьянскую еду, которая так нравилась Мао: острое тофу, папоротник со свининой, горькая дыня с луком и суп из тыквы.

По всем статьям в своих кулинарных пристрастиях Мао Цзэдун до конца своих дней оставался хунаньским крестьянином. Он страстно обожал острую пищу и, как известно, сказал советскому послу, что настоящий революционер должен есть чили. Также известна его резкая отповедь доктору, который, когда Мао был уже в преклонных годах, порекомендовал ему сократить в рационе острые блюда: «Если боишься даже чили в своем желудке, откуда возьмется отвага сражаться с врагами?»

Любовь Мао к острой пище перекликалась с его неодобрительным отношением к экзотическим ингредиентам и утонченности изысканной китайской кухни. В Чанша я познакомилась с Ши Иньсяном, готовившим для Мао во время наездов Великого Кормчего в Хунань. Когда он впервые обслуживал Мао, то едва мог двигаться от волнения. Он расспросил, кого мог, о вкусах и пристрастиях вождя, чтобы разработать правильную кулинарную стратегию. К счастью для Ши, Мао пришел в восторг от непритязательных блюд, что предложил повар: вареной на пару грудинки, копченой рыбы с чили, тофу с капустой, диких овощей, которые обычно презирались, поскольку считались крестьянской едой; и каши из грубого зерна, являвшейся последним прибежищем сельской бедноты. Мао так понравилось угощение, что он приказал другим своим поварам взять у Ши несколько уроков.

Напрашивается предположение, что непритязательные вкусы Мао и его презрение к дорогим сложным блюдам сыграли свою роль в его желании уничтожить буржуазную, элитарную культуру. Шикарные банкеты и столы, ломящиеся от тонких яств, всегда были неотъемлемым (если не главным) атрибутом китайской знати. Даже в эпоху заката империи Цин великие мандарины держали при себе личных поваров и устраивали пышные пиры. Столица Хуанани Чанша славилась великолепными, роскошными ресторанами, десять из которых были названы «столпами». После свержения императора в 1911 году ничего не изменилось. Например, один из образованных людей по имени Тань Янькай, одно время глава правительства Гоминьдана, возводил еду в культ. Очень часто, когда ему готовили, он стоял на кухне рядом со своим поваром Цао Цзинчэнем, то и дело давая советы и делая замечания. Совместными усилиями они создавали блюда столь удивительные, что люди заговорили о новой кулинарной школе — «Кухне Цзу Ань», названной так по псевдониму Тань Янькая.

В то же время китайская беднота голодала, а коммунистическое движение ширилось. Американский писатель Грэхем Пек рассказывал, как видел чиновников, пирующих в ресторане в тяжелые годы войны с Японией, и рядом стояла семья беженцев и в молчании «голодными сощуренными глазами» взирала на съедаемое. Для коммунистов еда являлась вопросом политическим. Мао Цзэдун в своем докладе 1927 года о крестьянском движении в Хунани описывал, как обедневшие селяне мстили помещикам-угнетателям. Женщины и дети проникали на пиры, устраивавшиеся в храмах, а появлявшиеся крестьянские организации запрещали богачам дорогие развлечения, в том числе и шикарные банкеты. Упоминалось, что в Шаошане было решено подавать на пирах только три вида животной пищи: курятину, рыбу и свинину.

С приходом в континентальном Китае к 1949 году в результате гражданской войны к власти коммунистов, разгромленные остатки Гоминьдана бежали на остров Тайвань. С собой представители китайской буржуазной элиты вывезли, в частности, и многих лучших в стране поваров, и на протяжении сорока лет утверждалось, что жители Тайваня остаются хранителями китайских кулинарных традиций. Тем временем коммунисты в континентальном Китае приступили к воплощению в жизнь социально-экономических реформ. В 1956 году частный сектор был национализирован. Эту участь не избежали и рестораны. Так начался долгий печальный период упадка китайской кухни. Несмотря на то что целью реформ коммунистического правительства было накормить народ, закончились они катастрофой. В 1958 году по инициативе Мао Цзэдуна иницирован «Большой скачок» — цепь мер, направленных на скорейшую индустриализацию и кардинальное реформирование сельского хозяйства, что позволило бы Китаю догнать великие державы Запада. На селе были организованы коммуны, а крестьянам вменили в обязанность возводить на заднем дворе печи для выплавки чугуна. В переплавку пошли кастрюли, готовить еду частным образом запретили. Питаться дозволялось только в столовых. Эта безумная реформа сельского хозяйства воплощалась в жизнь по всей стране.

В атмосфере массового самообмана местные чиновники соревновались друг с другом, стараясь как можно сильнее впечатлить начальство количеством собранного на вверенных им участках зерна и объемами выплавленного чугуна. Люди, исполненные уверенности в том, что наступил век невиданного изобилия, набивали себе животы. К зиме 1958–1959 годов деревенские зернохранилища опустели. Те немногие из продуктов, что еще оставались, либо вывозились в города, либо даже шли на экспорт. Тем временем сельское население голодало. В течение последовавших трех лет, по самым скромным оценкам, умерли миллионы человек. Трупы лежали в полях непогребенными, потому что сил копать могилы ни у кого не было. Крестьяне ели обувную кожу и кору с деревьев. Среди самых отчаявшихся были случаи людоедства.

Мао пережил Великий скачок как политик. В 1966 году по его инициативе началась Культурная революция, благодаря которой он собирался избавиться от противников по партии. Этот чудовищный удар по буржуазной культуре и китайским традициям повлиял на все аспекты жизни, в том числе и на кулинарные. Прославленные старинные рестораны должны были «служить революции», предлагая массам «дешевую и сытную еду», и отказаться от приготовления дорогих деликатесов, благодаря которым эти рестораны, собственно, и прославились. Многим заведениям подобного рода дали новые, революционные названия. В Чанша известный ресторан «Хэцзи», в котором подавали лапшу, был назван «Настоящее лучше прошлого», ресторан «Вэй-юй», расположенный в городе Юэян на севере Хунани, стал называться «Любовь к массам», а его бывших владельцев арестовали по обвинению в буржуазности. «Хогундянь», ресторан при храме бога огня, изуродовали по приказу местного партийного комитета. Резная деревянная доска с названием была сорвана и превращена в столешницу.

Китай на протяжении вот уже тридцати лет приходит в себя после эпохи маоизма. В восьмидесятых, с началом реформ Дэн Сяопина, здесь начался период экономического бума. После долгих лет продуктовых карточек и пайков теперь на столах во многих домах появилось мясо. Пожалуй, некоторым аспектам китайской культуры в годы лихолетья был нанесен невосполнимый урон, однако в целом страна снова встает на ноги. В частности, свидетельство тому — возрождение китайской изысканной кухни и гастрономической школы. Как и сотни лет назад, состоятельные люди устраивают банкеты и лакомятся экзотическими деликатесами, писатели (а теперь уже и писательницы) сочиняют эссе о кулинарии, а талантливые повара всякий раз пытаются удивить клиентов своим искусством. Мао Цзэдун со своими грубыми вкусами, обожавший жареные кукурузные початки, свинину по-деревенски и дикие овощи, должно быть, вертится в гробу у себя в мавзолее на площади Тяньаньмэнь. Нет никаких свидетельств тому, чтобы он хоть раз выразил сожаление о кошмаре, в какой он вверг свою страну. Как раз наоборот, Мао вспоминал обо всем этом с удовольствием. Он верил, что мир можно изменить только насильно, в борьбе, и не считался с политическими спорами. «Революция, — отмечал Мао Цзэдун в докладе о крестьянском движении в Хунани 1927 года, — это не званый обед».

Когда я жила в Хунани, то часто сталкивалась со шрамами, оставленными Великим скачком и Культурной революцией. Мне запомнилось, как я праздновала Китайский новый год с одной милой супружеской парой, с которой познакомилась через друзей в Чанша. Тянь Чжэнцянь преподавал живопись и каллиграфию, а его жена Фань Цюнь работала в детском саду. Фань Цюнь выросла в далекой деревне, а после окончания школы влилась в мощный поток рабочих-мигрантов, отправившись на юг, в Гуанчжоу, на поиски работы. Через несколько лет она перебралась на север Хунани в город Юэян, где тетушка познакомила ее с учителем Тянем, которого сочла подходящей парой для Фань.

В январе мы втроем сначала на автобусе, затем на лодке отправились из Юэяна в деревню, где все еще жили родители Фань Цюнь. Место было дивной красоты — зеркальная гладь озер, водопады, крутые холмы, поросшие соснами и бамбуком. Дни мы проводили в гостиной крестьянского дома. Болтали, играли в карты и грели ноги над мерцающими углями стоявшей под столом жаровни. Мать Фань Цюнь и золовка готовили на кухне ужин, а ее отец слонялся где-то неподалеку. Нередко заходил кто-нибудь из соседей выкурить парочку сигарет и выпить чашечку чая. Братья Фань Цюнь вернулись с поденщины в Гуанчжоу, а она с мужем — из Юэяна, так что вся семья теперь была в сборе, — настроение царило праздничное. Родители жили в хорошем доме, крытом белой черепицей, который они построили на месте старой, разваливающейся халупы с земляным полом. Еды было навалом — во время каждой трапезы мы кушали мясные блюда, пили рисовое вино и лакомились угощениями, которые братья привезли с юга.

История этой семьи — трагичная и печальная — была весьма заурядной. Мать Фань Цюнь осиротела в двенадцатилетнем возрасте — стояло голодное время. Ее мать и отец умерли от тяжкого труда и недоедания. Одиннадцать братьев и сестер раздали в другие семьи, еще несколько умерло от голода. Отец Фань Цюнь поведал, как вместо нормальной еды им приходилось питаться малосъедобными листьями и кореньями. «Сейчас скотина и то ест лучше, чем мы тогда», — сказал он мне. Добрый, спокойный человек, немного знавший английский, он был школьным учителем. Из-за этого во время Культурной революции подвергся преследованиям. Неграмотные люди, которые его унижали и мучили, науськанные местными властями, были его соседями, и среди них многие еще и родственниками. Он до сих пор живет среди них и по-прежнему водит с ними крепкую дружбу. Он их всех простил.

Однако этим злоключениями дело не ограничилось. Отец учителя Тяня руководил уездной ячейкой гоминьдановской партии, поэтому после окончания гражданской войны родителей Тяня взяли на карандаш. Их отправили в исправительные лагеря, где в итоге отец, не в силах вынести лишений и унижений, покончил жизнь самоубийством. Мать, ослабев от изматывающего труда и недоедания, заболела. Лечить ее никто и не думал, и в возрасте двенадцати лет Тянь осиротел. Ему пришлось работать с братьями в полях и самим заботиться о себе. Невероятно, но он сам научился рисовать. Ему удалось поступить в художественную школу. Жизнь не озлобила Тяня, он воспринимает все произошедшее с ним как судьбу, которую нельзя избежать. Вообще-то он один из самых жизнерадостных людей, которых я знаю. Когда я жила у них с Фань Цянь в Юэяне, он каждый день вставал рано утром, чтобы поупражняться в искусстве каллиграфии и в пении.

Мне, человеку, чьи родители выросли в Англии в развеселые шестидесятые и никогда не знали голода, эти жуткие истории представляются совершенно непостижимыми. Однако в Китае они норма — практически каждый человек старше пятидесяти может вам поведать о себе нечто подобное. И, несмотря на все это, в доме родителей Фань Цюнь, на почетном месте над столом для игры в мацзян висит плакат с Мао Цзэдуном. «Мы хотим, чтобы он оберегал нас, приносил в дом мир и покой», — поясняет золовка Фань Цянь, присоединяясь к нам за новогодним столом.

Во время обеда с племянником Мао в Шаошане у меня по коже бегали мурашки. Отчасти это было вызвано тем, что в профиль и со спины он поразительно напоминал своего страдавшего манией величия дядю: как прической, ростом, так и чертами лица. Вместе с тем мне было немного не по себе беседовать с племянником Великого Кормчего, чтобы вызнать рецепты любимых блюд этого кровавого диктатора. Конечно же, я понимала, что Аньпин не несет никакой ответственности за преступления Мао: он вообще видел вождя только один раз в жизни — за обедом в Шаошане в 1959 году, когда сам был молодым человеком. Но не вкладываю ли я свою лепту в культ Мао и промывание мозгов китайского народа, проявляя интерес к кулинарным привычкам Великого Кормчего?

Я читала книгу, написанную личным врачом Мао, срывающую покровы с частной жизни вождя, была знакома с производящей жуткое впечатление работой Джаспера Бэкера о голоде в Китае, изучила недавно вышедшую в свет биографию Мао Цзэдуна, написанную Цзюн Чаном и Джоном Холидеем. Мне была прекрасно известна неприятная правда о Мао. Я потратила немало времени, как можно более тактично споря с моими друзьями-китайцами, рассказывая о фактах и точках зрения историков, о которых они еще не знали. Но в Хунани люди ничего не желали слышать. Они отвечали избитыми, нудными банальностями, пускаясь в рассуждения о неблагоприятных погодных условиях, плохих урожаях и о том, что «все мы допускаем ошибки». Поэтому я решила не тратить сил попусту.

Перед публикацией «Революционной поваренной книги» мы с издателями решили сделать красную обложку с золотым орнаментом и пятью звездами, как на китайском флаге. Оформлением книга напоминала цитатник Мао времен Культурной революции с изображением его улыбающегося лица.

Несколько критиков обрушились на меня с упреками за такое оформление книги. Би Уилсон в «Санди телеграф» написала, что из-за ссылок на Мао и вообще исторического контекста книги у нее пропал аппетит; Роуз Принс спрашивала, сколько человеку надо убить людей, чтобы в его честь назвали блюдо, а Анне Мендельсон из «Нью-Йорк таймс» не понравилось то, как мы использовали образ Мао. Как это ни странно, но все эти замечания оказались для меня полной неожиданностью.

Ни за что на свете не поставила бы себе на каминную полку статуэтку Гитлера. Но в моей лондонской квартире среди свечей и открыток стоит улыбающийся, машущий рукой Мао. Знаю, что на нем лежит ответственность за смерть миллионов людей. Я своими глазами видела последствия его экономических и политических экспериментов. Однако Мао странным образом стал частью культурной и эмоциональной составляющей моей личности. Его изображения болтаются на лобовых стеклах автобусов и такси, в которых я езжу, его портреты висят в квартирах многих моих друзей. Для меня он теперь не просто человек, а символ чудовищной трагедии, пережитой Китаем в двадцатом веке, страны, прошедшей путь от наивных надежд и безрассудной веры в светлое коммунистическое будущее до конвульсий Культурной революции. Его присутствие ощутимо во всем Китае. Не знаю — к добру или к худу. Я к этому привыкла и сейчас уже не столь к этому чувствительна.

Эти мысли служат мне напоминанием о том, что погружение в другую культуру не проходит бесследно. Это опасное дело, способное изменить самовосприятие. Именно в Хунани я потеряла себя. Я приняла решение жить как китаянка, и неотступно ему следовала. Изо дня в день, на протяжении многих месяцев говорила только по-китайски и проводила все свое время с китайцами. Все обращались ко мне по моему китайскому имени Фу Ся, а не Фуксия. Внешний мир исчез из виду. И однажды я поймала себя на том, что не только говорю на одном языке с Лю Вэем, Саньсань и их друзьями, но еще и думаю как они. В какой-то момент мне показалось, что я полностью утратила связи с домом и своей культурой, и уже никогда не смогу уехать из Китая. Именно тогда у меня мелькнула мысль, что я превратилась в хамелеона, который не в состоянии вспомнить своей природной расцветки.

Любимое блюдо Мао Цзэдуна

Тушеная свинина в соевом соусе

500 г свиной грудинки (по традиции вместе с кожей)

2 столовые ложки арахисового масла

2 столовые ложки белого сахара

1 столовая ложка шаосинского вина

20 г неочищенного нарезанного имбиря

1 анис звездчатый

2 сушеных красных чили

маленький кусочек коры китайской или цейлонской корицы

светлый соевый соус, соль и сахар по вкусу несколько стеблей зеленого лука

1. Опустите грудинку в кастрюлю с кипящей водой и варите примерно 3–4 минуты до частичной готовности. Извлеките грудинку, дождитесь, когда она слегка остынет, и нарежьте кусками по 3–4 см.

2. Поставьте сковородку на небольшой огонь, налейте масла, положите сахар. Дождитесь, когда сахар растает. После этого увеличьте огонь. Дождитесь, когда растаявший сахар приобретет насыщенный коричневый карамельный цвет. Добавьте свинину, плесните шаосинского вина.

3. Долейте воду так, чтобы она покрывала свинину, затем имбирь, анис звездчатый, чили и кору корицы. Доведите до кипения, потом уменьшите огонь и тушите минимум сорок пять минут. К концу этого промежутка увеличьте огонь, чтобы подливки осталось поменьше, приправьте соевым соусом, солью и небольшим количеством сахара по вкусу. Перед тем как подавать на стол, украсьте блюдо зеленым луком.