В одну дождливую летнюю субботу я гощу у сестры Хезер. Мы валяемся у нее на диване, поедая свежеиспеченные по семейному рецепту Даннов сырные слойки (покупаем готовое слоеное тесто для круассанов, режем его на дюймовые квадратики, оборачиваем каждый квадратик вокруг кубика сыра «Веселая Буренка», если душа просит праздника, посыпаем кунжутными семечками, запекаем 12 минут при температуре 190 °C).
Хезер обводит мрачным взглядом гостиную, по которой кучками разбросаны вещи мужа и двоих сыновей. «Хоккейная экипировка моей малышни смотрится тут особенно эстетично», – замечает она, отправляя в рот очередную сырную слойку. Поскольку ее рабочий день в школе, как правило, длится добрых десять часов, после чего она в качестве второй смены развозит детей по тренировкам и гостям, обычно у нее не остается сил даже думать о наведении порядка.
Я говорю, что понимаю. Что нас с сестрами роднит – так это привычка препираться с мужьями по поводу бардака в доме (вкратце: мужчин он вполне устраивает, а женщин… не очень). В первые годы после наших свадеб это была мелочь, над которой потешались на семейных сборищах («Зачем Патрику 100 бейсболок? Для каких случаев человеку нужна бейсболка? Может, есть повседневные и нарядные бейсболки? Или большинство из них можно носить с утра до вечера?») Однако с появлением детей столкновения во всех трех лагерях стали ожесточеннее.
Проскакивая мимо, Роб закладывает вираж в направлении кофейного столика, чтобы захватить пару слоек, и при виде того, как он склоняется над пизанской башней непрочитанных библиотечных книг и канцелярского мусора, Хезер вспоминает о недавней стычке. Не давая мужу донести добычу до рта, она начинает:
ХЕЗЕР:
– Я, конечно, люблю своего мужа, но устала уже целый год раз в неделю просить его, чтобы он убрал в гараже. Каждую неделю!
РОБ (ВЕСЕЛО):
– Так не проси! По мне, не такой уж там беспорядок. «Беспорядок» – это когда не можешь добраться до ворот.
ХЕЗЕР:
– Если он может протиснуться между залежами хлама к выходу, чтобы вынести мусор, его все устраивает.
Я:
– По крайней мере, он его выносит.
РОБ:
– Спасибо.
ХЕЗЕР:
– Он говорит: «Я уберу в гараже потом». И это «потом» превращается в «никогда».
РОБ:
– Там же прорва работы!
ХЕЗЕР:
– Убрал бы раз как следует, и потом было бы легче.
РОБ:
– Но я так выматываюсь за рабочую неделю, что на выходных хочу просто почитать. Расслабиться. Иначе какие это выходные, верно?
ХЕЗЕР (ЗАКРЫВАЯ ГЛАЗА И УСТАЛО ДОЖЕВЫВАЯ СЫРНУЮ СЛОЙКУ):
– У женщин никогда не бывает выходных.
Когда Роб уходит, Хезер говорит: «Знаешь, что мне нужно? Пригласить кого-то из профессиональных организаторов пространства, которые врываются в твою жизнь и наводят там порядок».
Засилье хлама, безусловно, проблема первого мира, но напряжение, которое оно порождает, вполне реально. Опрос интернет-издания Huffington Post показал, что бардак является одним из главных источников стресса для американцев, которые ставят его в один ряд с непредвиденными расходами и нехваткой времени на близких людей. Опросив пары в Соединенном Королевстве, компания «ИКЕА» выяснила, что в среднем ссоры из-за беспорядка и нагромождения хлама возникают дважды в неделю (исследователи не стали углубляться в вопрос, сколько хлама производит сама «ИКЕА»).
Еще ближе к опасной зоне теснят нас горы барахла, которые растут в доме вместе с детьми: спортивное снаряжение, грязная обувь, школьные принадлежности. Не забываем также про вереницы плюшевых мишек: профессор социологии Джульетта Шор подсчитала, что американские дети получают в среднем семьдесят новых игрушек в год.
Многие семьи задыхаются от избытка вещей. По оценкам американской Ассоциации компаний индивидуального хранения, почти каждая десятая семья сдает то, что не помещается дома, в хранилище. Проводя исследование, на которое я уже ссылалась, сотрудники Центра семейной повседневности при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе находили дома, доверху заваленные имуществом: три четверти гаражей, которые они осматривали, были так забиты барахлом, что хозяева не могли поставить туда машину (у Роба хотя бы получается пока втискивать в оставшуюся расселину свою «хонду»).
И весь этот бардак, выяснила команда Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, действует на нервы в первую очередь матерям. Когда исследователи ходили по домам и просили хозяев описать свое жилище, мамы использовали полуизвинительные фразы вроде «очень хаотичное», и уровень гормона стресса кортизола, измеренный в образцах их слюны, зашкаливал. Когда же отцы проводили ученым аналогичную экскурсию по дому, беспорядок их не беспокоил – для большинства избыток вещей (или, по терминологии социологов, «артефактов») служил источником удовлетворения и даже гордости.
«Захламленность – это саднящее напоминание о несделанной работе, от которого усиливается ощущение перегруженности, – говорит Дарби Скасби, одна из участниц проекта Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (которая тем не менее честно признает себя “неряхой”). – Другой потенциальной причиной, почему в нашей выборке подобный результат показали женщины, а не мужчины, может служить так называемая социально-оценочная угроза», – или страх, что тебя осудят, который, как уже было сказано, весьма характерен для женщин.
А вот еще один фактор, усугубляющий хаос: по данным Бюро переписи населения США, почти 10 процентов трудоустроенного населения работает из дома как минимум раз в неделю. В нашем с Томом случае мы оба постоянно работаем из дома, поэтому, чтобы поужинать, часто приходится освобождать обеденный/общий рабочий стол от ноутбуков и всевозможных папок. «Мы живем в таком гибридном мире, где захламленность рабочего места может перетекать в домашнее пространство, – говорит Саксби. – Уже не те времена, когда вы восемь часов трудились в офисе, а потом шли домой, оставляя работу на работе».
В поезде, когда я возвращаюсь от Хезер к себе в Бруклин, перед глазами у меня стоит несчастное, изможденное лицо сестры. И тут меня осеняет: «Господи, я же пишу для женских журналов: избавление от хлама – “вечнозеленая” тема, от которой читатели никогда не устают. Я знаю кучу профессиональных организаторов пространства». Не откладывая в долгий ящик, я звоню работающему на зеленом чае человеку-тайфуну по имени Барбара Райх.
Автор «Секретов организованной мамы» (Secrets of an Organized Mom), Райх приводит в порядок многочисленные просторные обиталища нью-йоркской элиты, прихорашивает шкафы для дамских сумочек на Манхэттене (да, есть шкафы специально для сумок) и налаживает техническое обслуживание бассейнов в Хэмптонс. Райх начинала консультантом по управлению (она получила степень магистра бизнес-администрирования в Нью-Йоркском университете). Перейдя после рождения близнецов на неполный рабочий день, она поняла, что хочет чего-то большего, чем развлекать остальных членов семьи и убирать за ними игрушки. Так было положено начало новой карьере: на сегодня Райх – одна из самых известных в стране профессиональных организаторов пространства.
Спустя месяц после моего звонка Райх, которой так не терпится навести порядок в доме моей сестры, что по дороге она ловит штраф за превышение скорости, решительно врывается в прихожую вместе со своим сыном-аккуратистом Мэтью, который уже стал подростком («Мой стажер»). В белоснежных брюках, футболке с золотым кантом и в золотых эспадрильях Prada она похожа на нарядную фею-крестную.
– Так-с, – приговаривает она, проводя беглую инспекцию.
Затем они с сыном делают марш-бросок к машине и проворно разгружают ее, извлекая на свет всевозможные контейнеры, машинки для печати ярлыков, пакеты для строительного мусора.
– Хотите, чтобы я разулась? – спрашивает Райх у моей сестры. – У меня в сумке всегда есть дежурные носки.
Хезер, конечно же, хочет.
Мои родители никогда не пропустят шоу: они приезжают к Хезер рано утром, практически следом за Райх. Для полноты картины не хватает только попкорна и складных стадионных кресел. Моя мать, проникаясь духом максимальной продуктивности, вызывается конспектировать, а отец говорит, что вместе с остальными мужчинами повезет детей от греха подальше – в местный бассейн.
– Люблю шутить, что в следующей жизни хотела бы родиться моим мужем… женатым на мне, – говорит Райх. – Я всего лишь напоминала ему взять паспорта в путешествие, и, когда я попросила в третий раз, он сказал, что ему не нравится, цитирую, мой тон. Я ответила: «Первые два раза я просила по-хорошему». – Она вскидывает вверх руки. – И тогда этим стала заниматься я! Потому что женщины делают одновременно пять дел, а мужчины полтора! Если у вашего мужа важный дедлайн на работе, пусть дома даже ад разверзнется, он скажет: «Извини, дедлайн». А когда у женщины важный дедлайн, она сидит до двух ночи и проверяет у детей уроки. Правильно я говорю?
Все представительницы прекрасного пола воздевают к небу руки.
Начинает Райх, как обычно, с того, что просит хозяйку показать «очаг поражения» – место, которое больше всего действует ей на нервы. Разбираемся первым делом с ним, и нам сразу становится спокойнее; когда решается самая кричащая проблема, появляется стимул продолжать.
Хезер, по пятам за которой следуем мы с матерью, ведет Райх к захламленному гардеробному шкафу в прихожей. Райх придерживается простой четырехступенчатой системы: вычищаем, планируем (создаем инфраструктуру), организовываем (определяем для каждой вещи свое место) и поддерживаем.
– Когда лишнее выброшено, а нужное разложено по местам, скажем, по лоткам или папкам, на поддержание чистоты тратится буквально три минуты, – говорит Райх. – Единообразие – полезная штука.
Она приступает к чистке, разбрасывая вещи Хезер по трем кучам: оставить, выкинуть, отдать на благотворительность. Критерии сортировки просты: Это полезно или красиво? Кому-нибудь это нужнее, чем мне? Это делает меня счастливой? Я берегу это для некой воображаемой жизни, которая начнется в будущем, или для жизни, которой живу прямо сейчас?
Выбрасывая старые туфли в мешок для мусора, она дает короткие очереди советов, как семье разгрузить маму. В шкафу в прихожей на основную перекладину можно подцепить вспомогательную пониже, чтобы дети могли сами вешать свою верхнюю одежду. Или прикрутить ряд крючков с тыльной стороны дверцы.
– В школе они вешают куртки на крючки, – объясняет Райх, – а дома крючков нет, поэтому они бросают одежду на пол.
Мы с матерью киваем и бормочем: «Точно! Так и есть». Райх показывает на входную дверь. Научите детей, приходя домой, делать две простые вещи. Во-первых, сняв куртку, прятать шапку в рукав, а перчатки по карманам и потом вешать все это на крючок, который вы прикрутите. Во-вторых, если на улице нет дождя или слякоти, всю обувь пускай забирают к себе в спальню, чтобы не загромождать коридор. («Повесьте плакат, если надо».) Каждый день оставляйте рюкзаки мальчиков у входной двери, продолжает Райх, чтобы все знали, где их искать. «И напоминайте им убирать книжки и тетради в рюкзак, как только справятся с домашними заданиями, чтобы они делали это на автомате».
Моя мать извлекает из недр шкафа здоровенную коробку.
– Тут всякая электронная дребедень, – заключает она, покопавшись в содержимом. – Это же зарядные устройства?
Райх проводит быстрый осмотр.
– Понятно, – говорит она. – Я вижу такое в каждом доме. У всех обязательно найдется пыльная коробка или мешок с электрическими шнурами и зарядными устройствами. Никто не знает, от чего они, но всем очень страшно их выбрасывать. (Особенно мужчинам, добавляет Райх, которые любят цепляться за предыдущие технологии в любой потребительской категории.) Хезер морщится, но не возражает, когда Райх отправляет коробку в мусор.
– Если вдруг вам все-таки понадобится запасной шнур, сходите в магазин электроники, – говорит та.
Моя мать кивает.
– У моего мужа есть такая коробка со шнурами от видеомагнитофона, – говорит она. – Пусть говорит что угодно, но завтра я вынесу ее на помойку.
Когда Райх попадается под руку хоккейная клюшка, она говорит Хезер, что спортинвентарь удобнее всего хранить в сумках, с которыми мальчики ходят на тренировки, а ту экипировку, для которой не сезон, прятать под кровати.
– И еще одна важная штука, – говорит она. – Распечатайте четыре экземпляра врачебного заключения по результатам ежегодного обследования детей, чтобы у вас наготове были медицинские справки для соревнований и лагерей.
Хезер кивает.
– В этом году я уже три раза ходила к врачам за копиями. Взяв трехсекундный перерыв, Райх мчится в кухню за чашкой зеленого чая и заодно выдворяет оттуда моего отца и Тома.
– Нам пора на свалку, – брюзжит мой отец, выпроваживая вместе с Томом детей за двери.
На очереди спальня Хезер. Оставляя за собой след из мусорных пакетов, Райх безжалостно разделывается с врагами порядка, которых видит практически в каждом доме: доставшимися по акции чашками и футболками («За редким исключением, от них ни пользы, ни радости»), каталогами («Вредны для окружающей среды, захламляют дом и провоцируют лишние траты»), а также со старыми простынями и полотенцами («На человека нужно всего два полотенца, а на кровать два комплекта белья: один в использовании, другой в стирке»). Хезер озадаченно разглядывает кусок зеленой ткани.
– Не знаю, что это, – говорит она.
– Значит, выбрасываем, – отрезает Райх, отправляя ткань в мусорный пакет.
Когда оцениваешь вещи с ее беспощадной точки зрения, возникает удивительное ощущение свободы. Хезер показывает пододеяльник с цветочным рисунком.
– Оставим, – говорит Райх, – симпатичный.
У всех у нас начинает рябить в глазах, и настроение делается немного взвинченным: процесс очищения явно перешел в стадию кетоза. Если бы делали мусорные пакеты размером с дом, мы бы просто засунули туда все жилище целиком!
Моя мать выдвигает один из ящиков наполовину опустевшего комода Хезер.
– О-о-о, какая красота, – сияя, говорит она.
– Ага? – подхватывает Райх. – Так и должно быть: открываем ящик и чувствуем себя счастливыми.
Когда Райх убегает на первый этаж за новой порцией контейнеров, Хезер шепчет мне на ухо:
– Я не хочу, чтобы она заглядывала в мой ящик с нижним бельем. Скажешь что-нибудь, ладно?
Но Райх уже в комнатах у мальчиков, где понятие «ящик с нижним бельем» просто отсутствует. Она показывает на футбольную форму, торчащую из ящиков, будто комнату обыскивало местное подразделение по борьбе с наркотиками.
– Спортивную одежду храним в одном месте, будь то корзина или отдельная полка, – наставляет Райх, – чтобы не рыскать в панике по всему дому в поисках беговых носков.
Она вытряхивает ящики старшего сына Хезер, ловко складывает его футболки втрое, рукавами внутрь, и располагает их вертикально, а не горизонтально. Так мы не только экономим пространство, объясняет она, но и оставляем все футболки в поле зрения, благодаря чему ими будут чаще пользоваться. «Это вряд ли», – шепчет мне на ухо Хезер. Однако позднее звонит, чтобы взять свои слова обратно: новая система, по сути, обеспечила ее сыну новый гардероб из вещей, которых он раньше не носил (исследования показывают, что мы носим всего 20 процентов того, что у нас в шкафу).
В комнате младшего сына внимание Райх привлекает мольберт.
– Он им пользуется?
Хезер отвечает «нет», и Райх засовывает его мешок.
– Мольберты занимают место, а дети с ничуть не меньшим удовольствием рисуют на столе, – комментирует она. – Если крупные, громоздкие предметы не используются, избавляйтесь от них.
Осматривая полку с кубками и медалями, Райх морщит лоб.
– Что-то из этого давали всем членам команды?
Хезер кивает. Барбара кричит сыну, который занимается обувью в шкафу у Хезер:
– Мэтью, что я говорю, когда трофей получают все?
– Выбрасываем, – доносится приглушенный ответ.
Бесцеремонно смахивая с полки полдюжины наград «за участие», Райх говорит нам, что родители должны прореживать игрушки дважды в год: перед новогодними праздниками и накануне дня рождения ребенка, когда ему дарят новые. Зачастую, объясняет она, к старым игрушкам прикипают душой именно родители, которым не хочется признавать, что дети их уже переросли. Я говорю, что не решаюсь расстаться со старыми играми и раскрасками Сильвии, и Райх качает головой.
– Я говорю клиентам: «Можно жить в доме, а можно в музее игрушек».
А от бесполезной мелочовки, которую раздают гостям на детских вечеринках, нужно избавляться в течение двадцати четырех часов («К этому времени детям она все равно надоедает»). Дальше Барбара распечатывает стопку прозрачных пластиковых контейнеров («Используем только прозрачные, чтобы не тратить время, вспоминая, что внутри») и принимается сортировать игрушечные машинки с такой скоростью, что мы не успеваем следить за ее руками.
• • • • • • • • •
Когда игрушек становится слишком много? Моя подруга Линдсей, мать троих мальчиков, может точно сказать, когда этот момент наступил для нее. «Сэмми, комнатный лягушонок моих сыновей, выпрыгнул из террариума, и никто не мог его найти, – рассказывает она. – Много месяцев спустя я нашла его погребенным на дне коробки для игрушек. Слава богу, дети тогда были в школе, потому что Сэмми выглядел как кожаный кошелек».
Эксперт по борьбе с хламом Питер Уолш рекомендует родителям устанавливать ограничения, храня игрушки в определенном количестве корзин – скажем, в четырех. Когда все корзины заполнены, дети могут добавить новую игрушку, но вначале они должны пожертвовать какую-то из старых. Это учит их быть щедрыми, говорит Уолш, и понимать, что нельзя, как Верука Солт из сказки «Чарли и шоколадная фабрика», получать все, что пожелаешь. А еще круговорот игрушек позволяет избегать захламленности. Иногда мы договариваемся, чтобы Сильвия и кто-то из ее друзей принесли на детскую вечеринку по пять игрушек и обменялись ими на неделю. Моя дочка получает свежую порцию игрушек, а я не трачу ни копейки.
Избыток вещей действует на детей так же разрушительно, как и на взрослых, пишет автор «Принципа простоты в воспитании детей» Ким Джон Пейн. Из-за обилия игрушек, утверждает он, ребенок может становиться неспокойным или рассеянным. Даже старший директор «Игровой лаборатории» компании-производителя игрушек Fisher-Price однажды признал, что переизбыток игрушек может «подавлять некоторых детей».
В своей книге Пейн рекомендует отсеивать игрушки, которые чересчур сложны (мудреные безрадостные «развивающие» игрушки), чересчур статичны (те, которые не требуют ни капли воображения, например, огромный пластиковый замок с мебелью и другой начинкой) или несут в себе чересчур много рекламы. Чем больше игрушка позволяет ребенку фантазировать – придумывать, что с ней делать, а не делать то, что уже придумали за него, – тем лучше. Телохранитель Барби может работать только телохранителем Барби, а вот большая картонная коробка может быть автобусом, домом, космическим кораблем. Скука – это дар, утверждает Пейн; с нее начинаются увлечения и творчество.
Я видела это много раз. Одним снежным днем, когда я отказалась развлекать свою дочь, та побрела к себе в спальню. Просидев там довольно долго, она вышла и объявила, что превратилась в нашего управдома Дага. Из старой обувной коробки она соорудила управдомов чемоданчик с инструментами, а из скрепок – связку «ключей» и до вечера усердно занималась «то тем, то сем» (впрочем, отчитать соседей за то, что они не отделяют утилизируемые отходы от остального мусора, у нее руки так и не дошли).
В ставшем теперь знаменитым немецком эксперименте два медработника уговорили руководство мюнхенского детского сада на три месяца убрать все игрушки. Первые несколько дней дети, не находя ничего, кроме столов, стульев да пары одеял, бесцельно слонялись из угла в угол. Но потом стали оживать: строить крепости из одеял и столов и играть в такие игры, как «семья», «вампиры» и «страшила». Они делали вид, что попали в цирк. По истечении трех месяцев исследователи обнаружили, что эти дети играют более дружно и демонстрируют бо́льшую сосредоточенность и концентрацию по сравнению с группой, которая не участвовала в эксперименте.
А в доме моей сестры тем временем Райх переключается на письменный стол младшего сына. Подобрав листик с контуром динозавра, который закрасил мальчик, она обводит нас пристальным взглядом. Детские работы, говорит она, следует хранить, только если они творческие и оригинальные. То есть никаких листиков со школьными заданиями и никаких «домашек», если только это не какое-нибудь особенно интересное сочинение. Чтобы освободить еще больше места, продолжает она, сканируйте работы или делайте их цифровые фото и загружайте на компьютер. Особенно удачные поделки и памятные вещи своих детей Райх складывает в специальные коробки для бумаг размером 12 на 15 дюймов с цветовой кодировкой для каждого ребенка.
Продолжая оживленно переговариваться и множить пакеты с вещами для благотворительности, мы все вместе втискиваемся в ванную. Райх выуживает из шкафчика несколько электрических ламп.
– В шкафу в прихожей я тоже видела лампочки: подобное всегда нужно хранить с подобным. Когда знаешь, какие вещи где живут, экономится масса времени.
Заправившись очередной порцией зеленого чая, Райх вынимает козырь из рукава: храним пятновыводитель там, где дети раздеваются, например в ванной, и с малых лет учим их опрыскивать запачканную одежду. Мы ахаем. Конечно!
– Пока они маленькие, для них это игра, – объясняет Райх. – Главное, чтобы это вошло в привычку. Тогда они даже не задумываются, что помогают: просто делают и все. Например, если мы все вместе смотрим передачу по телевизору, я ставлю перед ними корзину с чистым бельем, и каждый складывает свои вещи. Они не представляют, что может быть по-другому.
Понятие привычки она также распространяет на домашние задания, которые дети каждый день выполняют в определенном месте и в определенное время (в ее случае за кухонным столом, после того как двойняшки отдохнут и перекусят).
– И тут же рядом держу школьные принадлежности, чтобы, делая уроки, за ними не нужно было вставать, – говорит Райх. – Если дети встали, их уже не усадишь обратно. Верно, Мэтью? – кричит она сыну, который вносит в коридор очередную высоченную стопку прозрачных пластиковых контейнеров. Издалека доносится его утвердительный ответ. – Я не знаю лучшего способа избежать споров, чем привычка, раз и навсегда установленный порядок. Люди ссорятся только тогда, когда нет ясности. (Супружеских отношений это тоже касается, добавляет она.)
Вскоре Райх с отрядом сопровождения уже совершает высадку на кухне. Обнаружив на высокой полке коробки с сухими завтраками, она говорит Хезер, что, если та хочет, чтобы мальчики ели сами, нужно переставить коробки на полку пониже – чем самостоятельнее дети, тем меньше мороки. Райх вынимает из сумки маленький блокнот на магните и пришлепывает его к холодильнику.
– И скажите детям, что если они что-то доедят и не внесут в этот список продуктов, пусть потом не жалуются маме. Каждый должен за что-то отвечать.
Заметив на стене большой семейный календарь, она одобрительно кивает: помесячный семейный календарь, бумажный или цифровой, незаменимая в хозяйстве вещь. Планы всех домочадцев должны быть на виду, чтобы избежать сюрпризов и накладок; ежегодные врачебные осмотры для каждого члена семьи лучше ставить в районе дня рождения, чтобы не забывать и не путаться.
– А еще я горячо поддерживаю семейные планерки по субботним вечерам, – говорит она, но потом морщится. – Правда, когда я попыталась внедрить их у себя, муж высмеял меня перед детьми, подорвав мой авторитет. Так что, пожалуй, посоветую заводить этот обычай, когда дети еще маленькие.
Во время короткого перерыва мы едим пиццу и продолжаем слушать Райх.
– Главное – как можно меньше держать в голове и как можно больше ставить на автопилот. То же меню, к примеру, – говорит она, деликатно откусывая небольшой кусочек пиццы. Я вдруг понимаю, что уплетаю свою за обе щеки, и пытаюсь притормозить. На детских вечеринках я всегда в роли той мамы, которая радостно жует остывшие, подернутые жирной пленкой треугольники, привлекая сочувственные взгляды остальных родителей.
Райх продолжает сыпать советами. Поскольку она также консультирует клиентов по вопросам управления, мы получаем несколько рекомендаций, как разгрузить свой график. Суеты может стать меньше, если просто научиться говорить «нет».
– Мамы имеют полное право спросить себя, хотят ли они идти на то или иное мероприятие, в радость ли оно их семье, и так ли необходимо там их присутствие, – говорит Райх. – Никто не заставляет вас ходить на три детских дня рождения в один день! Выкраивайте время для того, что вам по-настоящему нравится!
Мы воздерживаемся от комментариев, и у Барбары возникает абсолютно оправданное ощущение, что нам нужен мастер-класс.
– О’кей, вот как надо говорить «нет», – начинает она. – Первое правило: думайте, прежде чем давать машинальный ответ. Второе: говорите «нет», а не почему.
Моя мать записывает это и подчеркивает дважды.
– Делается это следующим образом: «Большое спасибо за приглашение. Нам очень жаль, что мы не сможем прийти; мы бы наверняка отлично провели время». Если вас хотят записать волонтером, скажите: «Мне жаль, но я не могу». И все. Причины объяснять не обязательно!
Я пробую:
– Не могу, но желаю вам успеха, потому что вы делаете очень важное дело.
Барбара хлопает в ладоши.
– Прекрасно. Не оправдывайтесь и не лгите. Если вы скажете подруге, что не можете прийти на вечеринку, потому что у вашего ребенка урок плавания, ее может расстроить, что уроки плавания для вас важнее.
(Мне вдруг вспоминается «демаркационная мантра» Брене Браун: лучше краснеть, чем кусать локти. Она говорит: «Спросите себя: “Не отвечаю ли я да , потому что мне сейчас комфортнее ответить да , хотя в итоге я буду кусать себе локти?”»)
Райх задумывается на мгновение.
– Вот еще что: если у вас несколько детей, проще, чтобы все они занимались одним видом спорта. Возить удобнее, и экипировку можно передавать «по наследству».
Одна подруга Хезер, у которой пятеро сыновей младше двенадцати лет – это про ее тройню я писала в предыдущих главах, – как раз по этой причине отдала всех пятерых на хоккей. «Теперь, когда они подросли, – говорит мне она, – я могу просто забросить их всех на каток и не возвращаться до четырех вечера».
Райх поглядывает на часы: наш волшебный день подходит к концу. Хезер сияет.
– Прямо дышать легче, – восклицает она, стискивая меня в объятиях.
Ничего удивительного – захламленность давит на нас психологически и тормозит физически. Теперь у Хезер меньше хлопот, а с теми, что остались, разобраться будет легче и быстрее. Найдется ли лучший подарок для выбившейся из сил матери, чем порядок, спокойствие и бесценное время, которое больше не надо тратить на поиски пропавшего щитка?
Райх, не обнаруживая ни малейших признаков усталости, целеустремленно направляется к двери.
– Хочу чтобы вы понимали: смысл не в том, чтобы быть идеальной или одержимой, как я, – говорит она Хезер, обувая свои золотые эспадрильи. – А в том, чтобы по утрам, собирая детей в школу, быстрее пробираться к двери. И если это не повышение уровня жизни, то я не знаю что.
Супружеским отношениям это точно не повредит: согласно одному исследованию, избавившись от хлама, можно снизить объем домашней работы (и связанных с ней стычек) на 40 процентов. Мой друг Джейсон примерно раз в два месяца устраивает семейный праздник «Долой хлам». После того как каждый член семьи набивает по мешку «на выброс» или на благотворительность, они идут в любимое кафе есть мороженое. «Когда в доме чистота и порядок, и знаешь, где что лежит, – говорит он, – уходит куча ссор, которые начинаются со слов “Куда можно было засунуть салфетки?” и дальше по накатанной». Если вы победили бардак, дальше поддерживать порядок будет проще: голландское исследование показало, что в грязных местах люди мусорят значительно больше, чем в чистых.
После отъезда Райх мужчины осторожно, гуськом заходят в дом.
– Джей, – радостно сообщает папе моя мать, – на обратном пути мы заезжаем в Container Store!
– Понятно, – отзывается отец, устало беря ключи от машины.
• • • • • • • • •
Вернувшись в Бруклин, я устраиваю генеральную чистку той части нашего дома, до которой еще не добиралась в своем неудержимом стремлении исправлять: нашего шкафа в прихожей. Том с тревогой наблюдает, боясь, как бы я не выбросила одну из многочисленных коробок, которые он складирует на случай, если понадобится «отправить что-то обратно». Когда от моей матери приходит групповое сообщение со снимком ее свежерасчищенного подвала, я спрашиваю у Хезер, не подхватил ли случайно и Роб эту лихорадку и не навел ли порядок в гараже. Этой частью их дома Райх не занималась, иначе проект получился бы многодневным, а ее услуги, хоть и весьма полезны, стоят не дешево.
«Еще одни выходные позади, а бардак в гараже хуже прежнего», – отвечает Хезер тоном летописца обреченной арктической экспедиции. Тогда я вспоминаю разговор с доктором Гари Чапманом. В книге «Пять языков любви» он рассказывает, как однажды к нему пришла женщина, расстроенная тем, что ее муж не перекрашивает спальню, хотя она просит его об этом уже девять месяцев кряду. Чапман посоветовал ей больше не говорить о спальне. («Муж уже в курсе».) И при этом каждый раз, когда муж делает что-то хорошее – выносит мусор, покупает что-то в магазине, – хвалить его.
Женщина удивилась, каким образом это поможет перекрасить спальню. Чапман сказал: «Вы просили моего совета. Я вам его дал. Бесплатно».
Женщина стала осыпать мужа комплиментами, и через три недели он перекрасил спальню.
Я говорю Чапману, что этот совет меня откровенно раздражает. «Почему я должна нахваливать мужа, будто он какой-нибудь золотистый ретривер, если он делает то, что ему и так положено делать?»
Чапман смеется и говорит, что понимает. Он не призывает женщин раздувать мужское эго – просто обращает их внимание, что потребность в признании универсальна. Покажите хоть одного человека, которому не нужна благодарность и доброта. «Это не манипуляция, – говорит мне Чапман. – Послушайте, никто из нас по природе своей не любит, чтобы ему указывали, что делать. Он уже пятнадцать раз слышал, что вам что-то нужно. И когда он чувствует, что любим, он вспоминает о вашей просьбе и хочет откликнуться. Не сосчитать, сколько раз я видел, как это работает».
И вообще расчетливость тут неуместна, предупреждает Чапман: комплименты нужно говорить искренне, бескорыстно.
Когда я рассказываю Хезер о методе Чапмана, она не верит своим ушам.
– Шутишь? – ахает она. – А меня кто-нибудь хвалит?
– Просто сделай это, – говорю я, пользуясь до сих пор признаваемым авторитетом старшей сестры.
Итак, день за днем Хезер старательно сдерживает отвращение и заставляет себя расхваливать Роба всякий раз, когда он делает что-то хоть каплю полезное. Роб, как и мой муж, подозрительностью не отличается, поэтому простодушно радуется приятному повороту событий, не догадываясь, что стал частью эксперимента (хотя Хезер на его месте побежала бы проверять, нет ли у него в бумажнике квитанций из джентльменского клуба «Вулканические извержения», который реально существует – где бы вы думали? – в Нью-Джерси).
И однажды ранним субботним утром Хезер звонит мне:
– Он это делает, – взволнованно шепчет она. – Он разгребает гараж.
Это занимает все выходные, но Роб наводит в гараже идеальный порядок.
Тогда я ставлю собственный опыт: займется ли Том платяным шкафом, который я не первый месяц прошу привести в божеский вид. Его, как и Роба, не настораживает внезапный шквал комплиментов: всего раз он отмечает, что у меня «похоже, хорошее настроение». Хотя мне глубоко неприятен тот факт, что я вынуждена его мотивировать, забавно наблюдать, как его грудь раздувается, будто у фазана, когда я объявляю его «гением», после того как он устраняет мелкую поломку кухонного шкафчика.
И у меня получается: одним прекрасным утром Том объявляет, что его шкаф требует «переосмысления», и принимается усердно выносить на помойку пакеты для строительного мусора.
Когда я рассказываю знакомым на детской площадке об этом хвалебном эксперименте, мой энтузиазм встречают молчанием.
– Я не смогу, – произносит наконец одна из мам.
Знаю. Знаю. Тем более этот маленький хеппи-энд так похож на мои заметки для женских журналов, где надо испытать что-то на себе – новую диету, режим сна – и непременно добиться положительного результата. («Не мне тебя учить, – говорила как-то многоопытная редактор, заказывая мне статью о том, как практиковать благодарность. – Будь слегка циничной вначале, а потом, под конец, осознай, как тебе повезло, и прочая ересь».)
Но я нисколько не кривлю душой, говоря, что в лучах моей признательности Том расцвел так, что это было почти смешно, – даже отвесил мне пару комплиментов.
Если бы еще не было так утомительно сдерживаться и не закатывать глаза. Как сказала Хезер: «Доктор Чапман был прав. Сработало. Больше никогда не буду этого делать, но сработало».