«В Бостоне есть один классный дядька, – сказала мне по секрету подруга. – На приеме всю душу выматывает, но до сути ваших проблем докапывается очень быстро, а потом вправляет вам обоим мозги. Берет недешево. И слов не выбирает. С ним надо быть очень, очень толстокожим. Но он не дал нам развестись».

Я часто пишу об отношениях, поэтому слышу о Терри Риале далеко не впервые. Семейный психолог и основатель Института социальной жизни (Relational Life Institute) в Бостоне, Риал яростно отстаивает мысль, что мужчинам и женщинам пора отходить от изживших себя традиционных гендерных ролей. Его знают как любителя резать правду-матку в глаза, эдакого доктора Фила Восточного побережья, разве что без усов и техасской гнусавости. Риал – специалист по парам на грани развода, которым больше никто не берется помочь: почти как центр имени Слоуна-Кеттеринга, только спасает не онкобольных, а семьи. Клиенты, в том числе знаменитости и руководители высшего звена, прилетают к нему на капремонт отношений со всей страны – и платят за это удовольствие по 800 долларов в час. Я решаю, что прием у такого человека встряхнет нас и послужит отличным стартовым рывком.

Достаточно сказать, что ни я, ни Том не сгораем от нетерпения на него попасть. Семейного консультирования боимся не только мы. Не по себе даже самим консультантам. В профильном журнале Psychotherapy Networker писали, что многих психотерапевтов травмируют порой жестокие ссоры между супругами, и они отдают безоговорочное предпочтение индивидуальным сеансам. Однако научиться разговаривать друг с другом бывает жизненно важно: исследование консультирующих психологов показало, что главной причиной развода являются не измены и не финансовые трудности, а «проблемы коммуникации».

Дрязги не только отравляют нам супружеские отношения, но и, по всей видимости, сказываются на нашем здоровье. Одно исследование показало, что у супругов, которые в конфликтных ситуациях привыкли оскорблять и унижать друг друга, риск сердечно-сосудистых заболеваний так же высок, как у курильщиков или людей с повышенным уровнем холестерина в крови. А исследователи из Университета штата Огайо обнаружили, что раны тех супругов, которые часто ссорятся, заживают медленнее по сравнению с так называемыми мирными парами. Выяснилось, что из-за стресса, вызываемого скандалами, в крови повышается содержание гормонов, препятствующих доставке особых белков цитокинов, которые помогают иммунной системе бороться с повреждениями.

И наоборот, бесчисленные исследования показывают, что счастливый брак может быть ключом к здоровью и благополучию. Люди, которые долгие годы поддерживают позитивные отношения с партнером, реже страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями, дольше живут и меньше рискуют заболеть раком. Шведские ученые даже обнаружили связь между нахождением в браке в среднем возрасте и снижением риска слабоумия.

Я хочу, чтобы наши отношения были долгосрочными и мирными.

К Терри Риалу записываются за несколько месяцев, поэтому я быстро бронирую дорогущий пятичасовой сеанс. Вскоре приходит сообщение от его секретаря:

Мы находимся в большом викторианском здании оливкового цвета. Проходите и присаживайтесь. Терри пригласит вас, когда придет время сеанса. Форма одежды – чем проще, тем лучше. Терри носит удобные вещи и приглашает клиентов следовать его примеру. Вас ждет долгий и трудный рабочий день. В случае чего звоните.

Непонятно, куда определить Сильвию на время сеанса: хотя ей недавно исполнилось шесть, у нас до сих пор нет постоянной няни. Как и положено настоящим домоседам, мы с Томом редко куда-то выбираемся, и нас вполне устраивает наше трио. (Впрочем, я отдаю себе отчет, что недостаток романтических свиданий, по-видимому, является одной из причин, по которым заварилась эта каша.)

С другой стороны, кабинет семейного психолога не самое лучшее место для ребенка. Но родители Тома живут в Чикаго, а мои уехали за город. Обе мои сестры предлагают забрать Сильвию к себе, но, поскольку она никогда не ночевала у них дома, мы с Томом волнуемся: что если она по какой-то причине не продержится эти две ночи и нам придется в последний момент отказаться от своего дорогостоящего сеанса? У Риала жесткие правила отмены приема.

Я звоню секретарю Риала (она же сказала, чтобы я в случае чего звонила) и спрашиваю, можно ли, чтобы Сильвия приехала с нами и подождала нас в другой комнате.

– Пожалуй, да, – неуверенно отвечает секретарь. – Один клиент приезжал к нам вместе с собакой. Но многие на приеме плачут и повышают голос. Я просто переживаю, что ваша дочь может это услышать.

– О, я захвачу наушники, – беззаботно отвечаю я. – Накачаем на планшет мультиков, и она будет их смотреть, пока глаза из орбит не полезут. Нужно будет только посадить ее рядом с розеткой, чтобы она могла подзаряжать айпэд.

Я слышу надежду в голосе секретаря, когда та просит сообщить, если что-то изменится и нам не придется брать ребенка с собой.

Наконец наступает день приема. Приехав из Нью-Йорка в Бостон на машине, мы отсыпаемся в гостинице, переодеваемся и выходим за час до начала. По дороге к большому викторианскому зданию оливкового цвета мы с Томом нервничаем, а Сильвия радостно прижимает к груди плюшевых зверюшек и напичканный мультиками айпэд.

Мы сооружаем для нее гнездышко на диване, Том включает планшет, а я вынимаю из сумки огромный пакет печенья, конфет и чипсов. (Потом Сильвия назовет день, когда ее родители ходили к семейному психологу, «самым счастливым в жизни».)

Мы с Томом тоже присаживаемся и ждем, рассеянно листая журналы на кофейном столике. Риал точно сегодня принимает? Изучаем плакат на стене: «Лучший учитель ваших детей – ваш образ жизни».

– Том, – шепчу я. – Ты же не будешь замыкаться в себе, правда? В смысле, раз уж мы на это решились, надо постараться изо всех сил.

– Нет, не буду, – шепотом отвечает Том, хотя вид у него, как у кота, которого вот-вот запихнут в переноску и повезут к ветеринару делать прививки.

– Не волнуйся, – успокаиваю я. Почему мы шепчемся? Я стискиваю его руку. – Думаю, если мы сможем…

Тут распахивается дверь офиса, и мы подпрыгиваем как ужаленные, едва не ударяясь головами. Человек из Бостона.

– Привет! – говорит он, протягивая руку. Перед нами высокий привлекательный мужчина лет шестидесяти с небольшим. В его пронзительных голубых глазах поблескивают теплые озорные искры, которые нас немного успокаивают. Он приглашает нас в обшитый деревом кабинет, оформленный в приятных глазу зеленых, коричневых и голубых тонах.

Пока мы суетливо усаживаемся, Риал закрывает за нами двери. Потом устремляет на нас поверх очков немигающий взгляд.

– Я всегда начинаю с одного и того же вопроса, – говорит он. – Вы потратили много денег и проделали неблизкий путь. На что вы надеетесь? Как должен выглядеть главный трофей?

Первые полчаса мы объясняем свою ситуацию: минимум несколько раз в неделю мы ссоримся из-за домашней работы, ухода за ребенком и денег и зачастую делаем это на глазах у дочки. Я ору на Тома, а он уходит в себя и делает вид, что меня нет; это выматывает нас и тревожит нашу дочь.

– Сильвия бросается меня защищать, хотя часто именно я делаю что-то не то, – добавляет Том, поворачиваясь ко мне. – Возможно, это оттого, что ты более… э-э… – запинается он, подыскивая необидное слово, – громкая?

Риал смотрит на меня.

– Сильвия принимает его сторону, потому что хочет окультурить ваш гнев. Она не столько вступается за него, сколько смягчает вас: «Мам, не сердись на папу». Но это все равно делит вашу семью на союзников и противников. И это нужно прекращать. Ничего хорошего в этом нет. – Он умолкает и пристально вглядывается в мое лицо. – У вас грустный вид.

Мне жутко неудобно, но по моим щекам вдруг начинают катиться слезы.

– Я хочу быть добрее к Тому, – всхлипываю я. – Но мне также хочется, чтобы он делал больше работы по дому, а не сваливал ее всю на меня. – Я тру глаза. – Додумалась накрасить ресницы!

Риал пододвигает ко мне коробку салфеток. Затем он твердой рукой препарирует семейную и психологическую предысторию каждого из нас, искусно выделяя ключевые моменты (мои родители поддерживали в доме строгую дисциплину; Том часто бывал предоставлен сам себе, и в его жизни недоставало организационного начала). Дальше переходим к истории наших романтических отношений, после чего Риал просит привести пример ссоры.

Я рассказываю, что редакция недавно отправляла Тома в десятидневное велосипедное путешествие по Италии. Из-за долгого перелета у него сбился суточный ритм, и после его возвращения домой я еще два дня пробыла матерью-одиночкой, потому что он только и делал, что спал. Так что, когда он проснулся, я встретила его криком.

Риал кивает.

– Знаете что? – говорит он. – Я на вашей стороне.

Я так и замираю с салфеткой у носа.

– Стойте, как это? На моей?

Риал сердито поглядывает на Тома поверх очков.

– Хотите по десять суток колесить в свое удовольствие, днем наслаждаясь пейзажами, а вечером пастой? Тогда будьте добры по возвращении заниматься ребенком и женой, которая с ног сбивается, пока вас нет.

– Но… – несмело начинает Том.

– …Это вам говорит человек, у которого тоже были маленькие дети, – не сбавляет оборотов Риал. – О’кей? И работа – сплошные разъезды. Много раз говорил мужчинам и повторю снова: «Если вы не видите жену и детей из-за работы, пусть даже эта работа требует полной самоотдачи, не принося взамен никакого удовольствия, и вы возвращаетесь с нее уставшим как собака, очень жаль. Вы должны как минимум проявлять исключительную заботу и внимание, потому что оставаться с детьми одной реально тяжело».

Видимо, я плохо скрываю свое торжество, потому что Риал осаждает меня взглядом.

– Но это не значит, что можно вести себя так, как вели себя вы, – рявкает он. – Если муж едет в путешествие, не надо его сначала благословлять, а потом проклинать вдогонку. Я называю это «писать на подарок». Либо отпускайте и не жалуйтесь, либо не отпускайте! – К моему облегчению, Риал снова переключается на Тома. – Как вы относитесь к тому, что я сказал?

– Ну, – говорит Том, ерзая в кресле, – пожалуй, я впервые такое слышу. То есть в мужской компании услышать можно всякое, но…

– В мужских компаниях прежде всего говорят на публику, – отмахивается Терри. – Уверяют друг друга, что правда на их стороне: «Ого, я бы такого в жизни терпеть не стал. Шутишь?» А сами приходят домой и распрекрасно терпят! Только вы этого не видите! Точно так же женщины изображают друг перед другом несчастную жертву: плачутся, какие непутевые им достались мужья. Это я к тому, что вы и не могли слышать такого раньше, потому что никто об этом не говорит. Из-за чего еще вы ругаетесь?

– Гм, из-за того, что мне, видимо, свойственна излишняя поглощенность собой в вопросах распределения времени, – говорит Том.

У меня внезапно возникает желание вступиться за мужа, и я спешу добавить, что с Сильвией он совсем не эгоистичный, добрый и внимательный. О чем бы она ни попросила – поиграть в «Эрудит», прогуляться по парку после ужина или устроить чаепитие для кукол, – он не может отказать.

– Судя по всему, вы замечательный отец, – говорит ему Риал. – А если я спрошу Дженси, не похожа ли ваша поглощенность собой на эгоизм по отношению к ней, как думаете, что она ответит?

Том морщит лоб.

– Эгоизм скорее волевая категория, не находите? А в случае поглощенности собой человек может быть склонен к эгоистичному поведению, но не осознавать, что…

– Эгоизм скорее поведенческая категория, – обрывает его Риал, – невнимательный к окружающим, думает в первую очередь о себе любимом, помощи не допросишься. Это про вас?

Том, которому теперь настолько неловко, что я снова его жалею, отвечает утвердительно.

Риал спрашивает, какая проблема для меня самая насущная, и я отвечаю: моя вспыльчивость.

– Кричу, а потом сама себя за это ненавижу.

Риал пожимает плечами.

– Пользы от этого никакой.

– И еще, пожалуй, я слишком быстро перехожу в оборону, когда на меня кричат, – говорит Том. – Если вопрос не кажется важным, почти хочется подразнить Дженси. Поэтому я замыкаюсь.

– Вот что я вам скажу, – говорит Риал. – Неуравновешенным женщинам обычно кажется, что их не слышат. И начинается: «Ты меня слышишь? А ТЕПЕРЬ?» Но так вас не услышат. Обратная сторона медали, Том, это ваше стремление отгородиться и ваша пассивная агрессия. Вы выражаете гнев бездействием. И это раздражает; конфликт от этого только усугубляется.

Мы наперебой пытаемся снискать одобрение нашего нового строгого отца.

– В сущности, непонятно, почему я не могу просто взять и помыть тарелки, – признает Том. – Ведь в этом нет ничего особенного. Не знаю, почему я отгораживаюсь от жены. Может, это что-то вроде супружеского джиу-джитсу? Как говорится: «Используй силу врага против него самого».

Риал кивает.

– Вам не нравится, когда вам указывают, что делать. Вам не нравится, когда на вас наседают и пытаются контролировать. Многовато враждебности у вас получается, а Сильвии она ни к чему, особенно в таком тесном пространстве.

Я на минуту теряю фокус. Ах, если бы в нашей скромной бруклинской квартире была гардеробная, как в доме губернатора Нью-Джерси Криса Кристи. Кристи рассказал автору своей биографии, что они с женой Мэри Пэт поклялись никогда не ругаться при своих четырех детях, как делали родители Криса, когда он был маленьким. Чтобы спрятаться от детей (а также местных полицейских, которые «подрабатывают» у тех водителями), они идут в просторную гардеробную Мэри Пэт, закрываются изнутри и выясняют, кто прав, кто виноват.

– …вы привыкаете к сценарию, в котором Дженси – агрессор, Том – несчастная жертва, а Сильвия – миротворец. И так эта мерзость передается из поколения в поколение, – говорит Риал. – Том, ваша с дочкой коалиция против Дженси не предвещает ничего хорошего, особенно учитывая, как вы балуете Сильвию.

Я говорю Риалу, что мы почти не ссорились, пока не стали родителями, но он только смеется.

– Берем двух взрослых, добавляем одного ребенка – и получаем гремучую смесь. Помню, как считал минуты, когда жена уходила в спортзал, а я сидел с детьми. «Где ее носит?» – думал я. И еще: «У меня работы непочатый край». Знакомая история. И в какой-то степени нормальная. Но если вписать в нее вашу досаду и гнев, – указывает на меня Риал, – и ваш, – его палец переходит на Тома, – эгоизм и высокопарность, то чем больше будет злиться один, тем эгоистичнее и холоднее будет становиться другой. Такое нужно пресекать в зародыше. Это ядовитый замкнутый круг, который отравляет все, что между вами есть хорошего. – Риал качает головой. – Продолжаем в том же духе лет пятнадцать-двадцать и превращаемся в пару, каких я вдоволь насмотрелся: на грани развода. Сорок три процента браков распадаются.

(К слову, хотя число разводов в целом по стране не меняется с 1980-х годов, вдвое чаще стали разводиться после пятидесяти – когда родительские обязанности сходят на нет.)

Сильвия стучится в двери с просьбой, чтобы Том починил планшет. Когда она уходит, Риал спрашивает, почему мы не позвали няню, и я объясняю, что мы не смогли никого найти. А потом признаюсь, что особенно и не старались.

– Сильвия – спокойный ребенок, поэтому мы почти всегда берем ее с собой, – говорю я. – С ней легко и приятно. Я от нее не бегу.

Риал приходит в ужас.

– Речь не о том, чтобы бежать от дочки, а о том, чтобы бежать к мужу! Как вы ухаживаете друг за другом?

Практически никак, отвечаем мы, обмениваясь виноватыми взглядами.

– Найдите няню! – взрывается Риал.

И снова наш ядовитый замкнутый круг.

– Мне кажется, я так много делаю для Тома, – начинаю я. – Я готовлю для него, я…

– Да, да, вы сама забота, – говорит Риал. – Мы поняли.

– До рождения Сильвии готовил исключительно я, – вмешивается Том. – А теперь Дженси. Как мы докатились до такой жизни?

Он изображает растерянность и выдавливает из себя писклявый смешок.

Риал подается вперед.

– Стоп, стоп, стоп. Что?

Он на глазах набирает силу; это одновременно пугает и завораживает.

– Кроме того, я занимаюсь дочкой каждый день после школы, – продолжаю я. – Я сама этого хотела. Но когда у меня аврал и я прошу Тома меня подменить, он, как правило, отказывает. Не терпит посягательств на свое время.

Том кивает.

– Моя первая реакция – сказать «нет», – подтверждает Том.

Риал хмурится.

– Но ведь Дженси не только «вечерняя» мама, но еще и повар, и уборщица, – говорит он. – Это было бы нормально, сиди она без работы, но вы оба кормильцы. Парни рассуждают примерно так: «Отстаньте от меня! Мне нужно отдыхать и набираться сил, чтобы я мог сражаться с драконами и защищать семью». Но женщины теперь тоже сражаются с драконами.

Раньше, продолжает он, если у мужчины была твердая рука, он исправно добывал пропитание и никого не бил, его считали хорошим мужем.

– Большинство мужчин, с которыми я работаю, – говорит он, – не понимают, что соотношение «семья-работа» для них изменилось. Женщины снова и снова жалуются: «Я не чувствую, что у меня есть партнер». А мужчины в глубине души думают, что если женщины перестанут психовать и пудрить им мозг, все будет замечательно.

Риал откидывается на спинку кресла и усмехается.

– Моей жене палец в рот не клади. Представьте: маленькие дети, мне на следующий день читать лекцию тысяче слушателей, и меня всего трясет от нервов. Кто-нибудь из малышей обязательно просыпается ночью, и Белинда, психотерапевт, как и я, первые три раза встает сама, а потом говорит: «Пойди глянь, чего ему надо». Я в ответ: «У меня завтра лекция, я не могу…» А она: «Значит, будешь читать лекцию не выспавшимся. Пойди займись ребенком». Для меня это было откровением.

Он подается вперед.

– Том, вы, как и большинство мужчин, которые ко мне приходят, не понимаете одной простой вещи. В ваших же интересах изжить рефлекторный эгоизм и чувство привилегированности и заботиться о жене, чтобы она не кидалась на людей как буйнопомешанная. – Он качает головой. – Отсидеться в «домике» не получится. Вы славный малый; я вижу, что у вас добрая душа. Но вам нужно больше трудиться. Задатки есть; с Сильвией вы умеете быть отзывчивым. Вы можете сидеть в кресле смертельно усталым, но она зовет: «Папа!» – и вы встаете и идете узнать, чего она хочет.

Риал пристально смотрит на Тома поверх очков.

– Почему бы вам не делить всю работу, кроме профессиональной, пятьдесят на пятьдесят? Так было бы честно. Вы это знаете. Сегодня готовите вы, завтра она. Этим вечером вы укладываете Сильвию спать, следующим вечером это делает Дженси. Пробуйте, тренируйтесь.

– Мне кажется, у мужчин проблемы с пятьдесят на пятьдесят, – отвечаю я.

– Мы не говорим о мужчинах, мы говорим о Томе, – отрезает Риал. – Не превращайте его в класс!

Он спрашивает Тома, имеет ли он что-то против деления поровну.

– Энтропия порой берет свое, и я… – начинает Том.

– Я понимаю, о чем вы, – перебивает Риал. – Инерция, лень. Но тут еще и чувство привилегированности. А это глупо. Потому что пользу вы получаете краткосрочную, а отношения портятся надолго. Давать в ваших же интересах! Научитесь быть семейным человеком! Потому что ваша жена заколебалась!

Я вижу, что лицо Тома медленно сереет, и кладу руку ему на плечо: Не прячься в раковину. Не надо.

Потому что Риал еще не закончил:

– А быть семейным человеком означает, помимо прочего, помогать, когда в этом есть необходимость. Если жена перегружена и вся стряпня и уборка тоже на ней, засучи рукава и помогай!

Я без особого успеха пытаюсь не показывать своего ликования. Почему мы не пошли к семейному психологу раньше?

– Вы правы, – кротко соглашается Том. – И я не хочу, чтобы Сильвия перенимала мою пассивность. Теперь она, как и я, говорит: «Минутку», – когда Дженси просит ее что-нибудь сделать.

Риал фыркает.

– Учится у своего пассивно-агрессивного отца! Она же видит, как вы обращаетесь с Дженси. У меня в приемной так и написано: «Лучший учитель ваших детей – ваш образ жизни».

Он перечисляет три причины, почему мужчины склонны к молчаливому сопротивлению. Они ощущают необходимость устранить причину недовольства женщины, и, когда у них не получается это сделать, они впадают в «сокрушенную прострацию». Они чувствуют себя привилегированными («Не царское это дело»). И никто не научил их справляться со своими чувствами.

– Мальчиков с трех-четырех лет учат заглушать эмоции, – говорит Риал.

И они продолжают подавлять их во взрослой жизни. Психотерапевт Джон Готтман обнаружил, что во время ссор у мужчин чаще, чем у женщин, возникает диффузный физиологический тонус (ДФТ), когда тело в ответ на стресс выдает реакцию «бей или беги». В этом состоянии человеку кажется, что его «накрывает» или захлестывает: неприятно ускоряется пульс, подскакивает давление, и становится трудно обрабатывать информацию, решать задачи и даже слушать (Готтман выяснил, что если сердце испытуемого делает больше 100 ударов в минуту – а у некоторых эта цифра достигала тревожных 168, – тот буквально перестает слышать собеседника). Помимо того что у мужчин чаще возникает ДФТ, их пульс дольше остается повышенным и медленнее приходит в норму.

Поэтому, если во время наших разборок Том внешне напоминает изваяние с острова Пасхи, не стоит исключать, что внутри у него бушует ураган эмоций. (Оказывается, так и есть: после одной нашей небольшой постриаловской стычки я из любопытства измеряю его пульс и вместо обычных 60 ударов в минуту получаю целых 102.)

Риал спрашивает у Тома, склонен ли он подавлять эмоции во время конфликта, и Том кивает.

– Мне проще выпустить пар, когда, скажем, кто-то подрезает меня на дороге и я показываю нахалу средний палец вдогонку. Или порыдать над тупейшим, примитивнейшим фильмом в самолете.

Риал смеется.

– Мужчины, которые не плачут на похоронах, заливаются слезами, когда им показывают киношку про динозавров. – Потом он снова становится серьезным. – Итак, чтобы ваша жена чувствовала, что ее слышат, лучше пойти навстречу и обезоружить ее, чем забаррикадироваться и потом три-четыре часа выяснять отношения. Есть несколько простых приемов. Например, вместо того чтобы развернуться и уйти, скажите: «Ты расстроена; давай поговорим об этом». Или: «Должно быть, это ужасно неприятно. Понятно, почему у тебя такое настроение». Или: «Я могу что-нибудь сказать или сделать, чтобы тебе стало легче?» Эти фразы нужно научиться говорить. Тогда ваша жена будет чувствовать, что ее слышат, и ей будет приятнее с вами жить.

– Я займусь этим, – торжественно обещает Том. – Чтобы не подавать Сильвии дурной пример. Это было бы эгоистично. – Он поворачивается ко мне и быстро добавляет: – И ради тебя.

Риал откидывается на спинку кресла.

– Хорошо, – говорит он. – Ваша задача по выходе отсюда больше отдавать: физически, помогая по дому, и эмоционально. Вы должны открыть свое сердце, больше делиться, внимательнее слушать, нежнее ухаживать. Если вы, к примеру, будете оказывать вербальные знаки внимания жене, говоря ей комплименты, это будет приятно ей и поучительно для Сильвии. Когда ваша дочь вырастет и начнет встречаться с парнем или девушкой, она будет считать обмен комплиментами нормой.

Комплименты и нежные слова дорогого стоят. Психолог из Мичиганского университета Терри Орбух не первый десяток лет изучает разведенных людей. Многие, оглядываясь назад на свои распавшиеся браки, признаются, что горько сожалеют, что давали своим партнерам мало «эмоциональной подпитки». Под этим термином Ор-бух понимает поцелуи, поощрения вроде «Я бы и сегодня выбрала тебя» или «Ты прекрасная мать», слова «Я тебя люблю» или такие знаки внимания, как заправить партнеру бензобак. Пренебрежение этими простыми поступками Орбух называет «невидимым убийцей отношений».

Я ловлю на себе взгляд Риала и выхожу из задумчивости.

– Скажу прямо: Том – отличный парень, и я буду шокирован, если он вас подведет, – говорит Терри. – Так что расслабьтесь. Ему можно верить.

«Что ж, – думаю я, – деньги потрачены не зря. Очень кстати, что Терри – мужчина. Который час, пять? Должно быть, мы скоро закруглимся. Может, взять на ужин бутылочку итальянского?»

Я опускаю руку в сумочку, чтобы взять телефон и посмотреть, сколько времени.

И тут Риал поворачивается в мою сторону.

– А теперь, – произносит он, – поговорим о вашей вспыльчивости.

О-о!

• • • • • • • • •

По настоянию Риала я, краснея, повторяю брань, которой осыпаю Тома: придурок, мудак, я тебя ненавижу.

Риал кивает.

– Вы вербальный агрессор.

Я хмурюсь.

– Ну, я бы так не сказала. То есть я…

– Это факт. И это может давать результаты, до поры до времени. Тем и привлекательна темная сторона. – Он сверлит меня немигающим взглядом. – Но думать, что вы можете чинить над партнером вербальное насилие и выходить сухой из воды – мол, вы не в состоянии это контролировать, или как вы там себя оправдываете, – абсурдно. Причем праведное негодование в вашем исполнении будет становиться все безобразнее. Вы чрезвычайно комфортно себя чувствуете в роли разгневанной жертвы.

Дальше Риал доходчиво объясняет, что мне пора спускаться с креста.

– Прекратите строить из себя мученицу, – говорит он. – Просто скажите: «Послушай, дорогой, я только что приготовила ужин, так что посуду моешь ты». Если вы все время будете находиться в состоянии «жертва в праведном гневе», вам крышка. Сушите весла. Вы не жертва. Так что завязывайте с этим.

Это еще не все.

– Не менее важно, – продолжает Риал, – снять с повестки дня вербальную агрессию. Можете говорить: «Я злюсь». Но говорить: «Ты придурок», – запрещается. Вы больше не кричите и не орете. Не оскорбляете и не унижаете. Забудьте об этом. Вы вербальный агрессор. Можете купить книгу Патрисии Эванс «Как справиться с вербальной агрессией» (The Verbally Abusive Relationship). Она про вас.

Я пытаюсь разыгрывать наивность:

– Может, я просто «выпускаю пар»?

Риал не подыгрывает.

– Вы не выпускаете пар, – ровным голосом произносит он. – Понятно? И, к вашему сведению, вы одновременно кричите на свою дочь. В шесть лет ребенок не чувствует разницы. При этом вы доказали, что способны сдерживаться. Вы поступаете так по отношению к Сильвии?

– Нет.

– Вот. Вам когда-нибудь бывает с ней тяжело?

– Да.

– Значит, если вам хватает дисциплины не делать этого с ней напрямую, вы сумеете не делать этого с ней опосредованно, – говорит Риал. – Людей, которые действительно не способны себя контролировать, очень-очень мало, и они, как правило, либо в психиатрических лечебницах, либо в тюрьмах. – Он наклоняется вперед. – Унижениям и издевательствам нет места в здоровых отношениях. Одно дело – решительно постоять за себя, и совсем другое – агрессивно принизить партнера. Как бы нелепо это ни звучало, большинству из нас проще спорить и жаловаться, чем просто и открыто попросить. Итак, начиная с сегодняшнего дня, вы будете говорить мужу, что он может сделать, чтобы поднять вам настроение, используя фразу: «Я бы хотела, чтобы ты сейчас…» Хорошо? Вместо того чтобы просто втаптывать его в грязь.

Я спрашиваю Риала, можно ли нам разрешать конфликты при дочери. Он качает головой и говорит, что пока это должно происходить за закрытыми дверями.

– Девочке всего шесть, – объясняет он. – Не нужно ей быть между двух огней. Пусть отойдет от скандалов, которых уже успела насмотреться.

Потом Риал составляет план. В следующий раз, когда меня охватит гнев, я срочно беру тайм-аут и ухожу в другую комнату.

– Если останетесь на месте и откроете рот, можете потерять контроль и наговорить черт знает чего, – предупреждает он. – Но развернуться и уйти в ваших силах. Даже говорить ничего не нужно: просто покажите букву «Т» и уходите. Пускайте в ход все, что может притушить вашу вспыльчивость. Это задача номер один.

Подумав немного, Риал выставляет вперед ладонь.

– Во время тайм-аута сделайте вот что, – говорит он. – Уйдите в другую часть дома, закройте за собой дверь и достаньте фотографию Сильвии, которую будете держать под рукой. Я хочу, чтобы вы сказали этой фотографии следующее. Готовы? – Я робко киваю. – «Я знаю: то, что я собираюсь сделать, причинит тебе вред, но сейчас гнев для меня важнее, чем ты».

Приятные голубые и коричневые тона кабинета снова расплываются у меня перед глазами из-за выступивших слез.

– О! – всхлипываю я. – О, это ужасно.

Я слышу громкое сопение и перевожу взгляд на Тома. Он тоже плачет.

Риал берет салфетку, снимает очки и осторожно вытирает глаза.

По дороге в гостиницу Сильвия весело щебечет; мы с Томом пытаемся прийти в себя и молчим. Том быстро заказывает ужин в номер («Да, что у вас есть из бурбонов?»), потом мы тихо разговариваем, а Сильвия спит рядом в детской кроватке. Мы внимательны и нежны друг с другом, держимся за руки и обсуждаем уходящий день.

Риал сказал нам правду. Мы соглашаемся, что вмешательство третьей стороны, которая проанализировала и с беспощадной прямотой озвучила наши проблемы, на удивление приободрило нас. Даже очистило. Мы обещаем друг другу, что будем стараться выполнять рекомендации Риала.

– Теперь все будет по-другому, – говорю я. – Я правда чувствую, что… – Я сажусь прямо. – Том?

Он крепко спит. На часах 8:20 вечера.

• • • • • • • • •

Я знаю, что фотография Сильвии и жуткая мантра Риала охладят мой пыл. Но что если мне понадобится дополнительная помощь – поведенческий электрошокер, способный быстро поставить меня на место?

После возвращения из Бостона этот вопрос не дает мне покоя. И вот однажды утром, когда я вполсилы жму педали орбитрека в спортзале, по телевизору обрывают ток-шоу и дают прямое включение из техасского банка, где идет операция по освобождению заложников. Преступник в смятении, но проходит несколько напряженных минут, и переговорщик быстро успокаивает его и убеждает сложить оружие. Это наталкивает на мысль: а что если такими же приемами утихомиривать разъяренную супругу? У переговорщиков есть какой-то алгоритм? Будь у Тома такой козырь в рукаве, он мог бы очень кстати вынимать его, когда мое лицо начинает багроветь.

Придя домой, сажусь читать про специалистов по переговорам об освобождении заложников. Вскоре натыкаюсь на имя Гари Носнера, человека, тридцать лет проработавшего в Федеральном бюро расследований и десять лет руководившего там Отделом кризисных переговоров. Всю свою профессиональную жизнь он вразумлял крайне возбужденных людей в ситуациях, где речь шла о жизни и смерти: при захвате заложников, похищении людей, тюремных бунтах и противостояниях с праворадикальными ополченцами.

Не откладывая в долгий ящик, набираю его номер. Проживший в браке больше сорока лет и воспитавший троих детей, Носнер приветлив и уравновешен, как и следовало ожидать. Кризисное вмешательство, говорит он, обычно подразумевает приложение больших усилий в пределах относительно короткого промежутка времени с целью снизить физиологический тонус человека и вернуть ему способность рационально мыслить – и стратегии, которые при этом используются, вполне применимы к супружеским отношениям. Носнер разработал для ФБР Ступенчатую модель изменения поведения, включающую пять шагов. Первые четыре – активное слушание, демонстрация сочувствия, установление раппорта и приобретение влияния, – в конечном итоге, приводят к пятому: изменению поведения.

Носнер объясняет мне, что чем больше мы давим на собеседника – как нам обычно хочется в споре, – тем выше вероятность натолкнуться на сопротивление.

«Я всегда говорю полицейским: если субъект забаррикадировался и мы будем добиваться повиновения громкими звуками и попытками раздразнить его, эффект скорее всего будет прямо противоположным, – рассказывает он. – Любому человеку хочется, чтобы ему оказывали уважение. Такова наша природа. Поэтому переговорщики не должны запугивать, унижать, поучать, критиковать и оценивать субъектов». (Как раз то, что я привыкла делать по отношению к мужу.)

Взяв за основу протоколы ФБР, Носнер в два счета набрасывает план, который должен помочь Тому разряжать обстановку в моменты, когда его жена становится крайне возбужденным субъектом.

Во-первых, локализуем ситуацию.

«Когда нас, силовиков, подключают к разрешению опасного, нарастающего конфликта, мы знаем, что должны локализовать его, чтобы он не усугубился и не выплеснулся дальше», – говорит мне Носнер. Применительно к отношениям, продолжает он, не позволяйте, чтобы разногласия по конкретному вопросу перерастали в ковыряние в грязи десятилетней давности.

Дальше: используем семь навыков активного слушания, которым учат сотрудников ФБР. Хотите, чтобы ваш партнер изменился? В таком случае от вас потребуется неподдельное внимание к тому, что он говорит.

«Вопреки расхожему мнению, что слушание – это пассивное поведение, результаты многочисленных клинических исследований показывают, что активное слушание является эффективным способом вызывать изменения в поведении окружающих», – говорит Носнер.

Причем, когда вы активно слушаете партнера, добавляет он, тот начинает внимательнее прислушиваться к себе, наводя порядок в собственных запутанных мыслях и чувствах. В такой обстановке ваш собеседник будет скорее искать решение проблемы, чем защищаться и противоречить.

Активному слушателю необходимо отключаться от собственных беспокойных мыслей, добавляет Кристофер Восс, в прошлом ведущий специалист по освобождению заложников международной команды переговорщиков ФБР, а теперь глава консалтинговой фирмы Black Swan Group.

– Невозможно слушать и одновременно думать о том, что хочешь сказать, – говорит мне Восс. – Это классический случай «или-или». Выслушать человека – единственный способ утихомирить внутренний голос в его голове. Две трети людей, с которыми ведутся переговоры, хотят не столько договориться, сколько выговориться. И еще, – подумав минутку, добавляет он, – раз уж мы затронули эту тему: когда даешь собеседнику высказаться первым, у него возникает иллюзия контроля.

Активное слушание состоит из семи приемов.

Перефразирование

Просто пересказываем услышанное своими словами.

– Во время операций слышишь: «Чертовы копы, сукины вы дети», – рассказывает Носнер. – А я в ответ: «Похоже, вас очень беспокоит вопрос, почему мы здесь и чем занимаемся». – «Угадал, блин. Вы просто хотите меня убить». – «Вы переживаете, что мы можем причинить вам зло, я правильно вас понимаю?» Я не говорю им, правы они или ошибаются, а просто перефразирую то, что они чувствуют. Как бы говорю: «Ясно. Я понял».

С помощью этого приема вы быстро показываете собеседнику, что воспринимаете его точку зрения, а это сразу разоружает.

– Мощная штука, – говорит Носнер. – Главное – правильный тон. Нужно, чтобы ваш голос передавал искренность и честность и не казался угрожающим. Я прошу офицеров, чтобы они не включали режим «Всем стоять! Это полиция!».

(В личных отношениях он тоже вряд ли работает.)

Маркировка эмоций

Этот прием помогает взбудораженному человеку идентифицировать свои эмоции, некоторые из них он может даже не осознавать. Чтобы не промахнуться, избегайте определяющих конструкций; используйте такие фразы, как «Похоже, ты/вы…» или «Кажется, ты/вы». (К примеру, муж может сказать: «Похоже, тебя злит, что я понятия не имею, как зовут педиатра нашего ребенка».) Признавая и называя чувства человека, вместо того чтобы преуменьшать их – или, того хуже, игнорировать, – вы переводите его из чисто эмоционального, рефлекторного состояния в более рациональное.

Исследование с применением методов визуализации головного мозга, проведенное в Лаборатории по изучению проблем социально-когнитивной нейробиологии при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, как будто подтверждает эту мысль. Ученые обнаружили, что акт идентификации наших чувств уменьшает остроту гнева и грусти. В одном из экспериментов участникам показывали на фото злое или пугающее лицо, а потом изучали активность их мозга при помощи функциональной магнитно-резонансной томографии. Измерения выявляли повышенную активность мозжечковой миндалины, которая выполняет в организме функцию тревожной кнопки, запускающей в случае опасности реакцию «бей или беги». Но когда люди называли лицо злым, а не только смотрели на него, простой акт выражения эмоций словами успокаивал мозжечковую миндалину.

Люди хотят, чтобы их понимали, говорит Носнер, «особенно когда мы имеем дело с возбужденными субъектами. Если вы говорите: “Я вижу, вы ужасно сердитесь из-за того, что случилось”, – они отвечают: “Да! Сержусь!”». И оказываются в своего рода тупике, потому что, по выражению Носнера, «им больше не надо демонстрировать то, что вы уже четко озвучили».

Кроме того, сосредоточенность на эмоциях собеседника не дает подскакивать вашему собственному кровяному давлению, добавляет Восс. «Одно наше исследование выявило зависимость: чем больше внимания уделяешь эмоциям собеседника, тем больше абстрагируешься от своих. И, следовательно, становишься более рациональным».

Мелкие поощрения

Слушая человека, используйте короткие фразы, передающие интерес и внимание: Да. О’кей. Понятно.

«Вы, по сути, не перебиваете, а просто говорите: “Да, я продолжаю следить за вашей мыслью”, – объясняет Носнер. – Это мелкий штрих, который показывает, что вы на связи. И потом, трудно спорить с человеком, который говорит: “Уг у. Ну да. Ага”».

Эхо

Повторение последних слов собеседника позволяет ему выпустить пар и устанавливает между вами раппорт. Если угонщик самолета заканчивает гневную тираду словами «и я злюсь», переговорщик просто говорит: «И вы злитесь».

Вопросы открытого типа

Ваша задача избегать вопросов, на которые можно ответить «да/нет», советует Носнер. «Лучше просто скажите: “Можете рассказать мне об этом больше?” или “Я не понял того, что вы только что сказали, а хотелось бы; не могли бы вы помочь мне, объяснив подробнее?”»

Вопросы открытого типа показывают, что вам искренне интересно, и понижают уровень агрессии, помогая людям овладеть собой.

Я-сообщения

Использование я-высказываний перемещает фокус с должности переговорщика на его личность или, как говорят силовики, позволяет «сбросить копа». Вместе с тем я-сообщение – это способ выразить свои чувства, не провоцируя собеседника и не ввязываясь в спор. К примеру, переговорщик может сказать преступнику, захватившему заложников: «Я пытаюсь понять, что вы говорите, но, когда вы кричите на меня, мне трудно воспринимать информацию».

«То есть, вместо того чтобы выпалить: “Не ори на меня”, – говорит Носнер, – вы как бы умозрительно перекладываете ответственность на собственные плечи: “Я не понимаю – моя вина”. При этом вы все равно озвучиваете причину и таким обходным маневром подводите собеседника к тому, чтобы он перестал вести себя определенным образом».

Своевременные паузы

Вовремя умолкать и осознанно применять паузы трудно, но чрезвычайно эффективно, особенно если нужно погасить мощную эмоциональную вспышку, говорит Носнер. Почему? Потому что, не получив ответа, люди зачастую успокаиваются, чтобы проверить, слушает ли их переговорщик. В конце концов, даже самому истеричному человеку трудно спорить с самим собой.

Ус покоив собеседника при помощи активного слушания, поднимаемся дальше по фэбээровской лестнице: демонстрируем сочувствие, устанавливаем раппорт и приобретаем влияние (ищем вместе с собеседником «ненасильственные альтернативы решения проблемы»). После этого ваш субъект морально готов к финальному шагу: изменению поведения (захватчик заложников сдает автомат, жена прекращает орать).

• • • • • • • • •

Через две недели после того, как я проконсультировалась с переговорщиками и передала их советы Тому, он дает шикарный повод перейти от теории к практике.

Сильвия только что начала брать внеклассные уроки рисования, и, поскольку мы с моим редактором в Vogue решили в кои-то веки организовать посиделки на Манхэттене, Тому нужно в пять вечера забрать дочку с занятий.

Едва мы с редактором успеваем устроиться на диванчиках, как у меня звонит телефон. Это преподавательница кружка рисования. «Э-э, ваша дочь все еще здесь, – говорит мне она, – а мы скоро закрываемся». Она звонила по запасному номеру – маме девочки, с которой Сильвия ходит в садик, – но вышло так, что у девочки внезапно участилось сердцебиение, и маме пришлось срочно везти ее в пункт неотложной помощи.

Я пишу Тому: «ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ?» Ответа нет. Обычно он отзывается быстро, поэтому я с уверенностью заключаю, что он где-то катается на велосипеде. Прелесть дальних и скоростных велосипедных прогулок в том, что во время них невозможно писать сообщения (один из товарищей Тома по велоспорту, отец двоих детей, понял, что поезд ушел, только когда вернулся из очередной грандиозной поездки и вместо жены нашел на кухне лишь ее обручальное кольцо).

Я пишу другой знакомой маме и не получаю ответа. Пытаюсь изобразить для редактора обнадеживающую улыбку, но понимаю, что получается скорее перекошенный оскал. Обращаюсь к третьей маме, но та говорит, что не может выручить, потому что они с сыном сейчас на футбольной тренировке. Однако их няня гуляет с дочкой в нашем парке, и она попросит ее забрать Сильвию. Редактор все ждет. Я набираю четвертое сообщение Тому, но тот не отвечает. Тогда я звоню на кружок рисования и уговариваю учительницу отпустить Сильвию с няней, которой нет в списке запасных контактов. После этого бормочу извинения, договариваюсь встретиться в другой раз и мчусь домой, пока не пробило шесть вечера и у няни не закончился рабочий день (по дороге забегаю за шоколадкой, чтобы ее отблагодарить).

В 6:30 двери квартиры распахиваются, и на пороге появляется взмыленный и счастливый Том.

– В парке сегодня ни души! Здорово покатался! – сообщает он, улыбаясь от уха до уха. Потом вдруг настороженно замирает.

Я не двигаюсь с места; моя грудь тяжело поднимается и опускается, в глазах нездоровый блеск.

– Что? – напряженно спрашивает Том.

Я жестом объявляю тайм-аут и убегаю. Скоро я буду называть эту комбинацию «Изыди, дракон»: когда у меня из ноздрей начинают валить клубы дыма, я прячусь в спальню и заваливаю вход камнями. Взяв с прикроватного столика фотографию Сильвии, говорю ей: «Я знаю: то, что я собираюсь сделать, причинит тебе вред, но сейчас гнев для меня важнее, чем ты». Мой пульс замедляется. Чуть-чуть.

Том приходит ко мне в спальню и закрывает за собой дверь.

– Невероятно, – яростно шепчу я, чтобы меня не было слышно в соседней комнате, где мурлычет себе под нос и рисует картинки Сильвия. – Что я говорила тебе сегодня утром? Забери ее в пять, пожалуйста. А потом еще по электронке напомнила! Знаешь, сколько я выбирала наряд, чтобы редактору не показалось, будто я из кожи вон лезу, чтобы произвести впечатление?

У меня начинает дергаться веко. Я вижу, что Тома завораживает это зрелище, и от этого злюсь еще больше, что только усиливает спазмы. Мои плечи поникают.

– Я не могу на тебя рассчитывать.

Том подбегает ко мне и становится рядом.

– Ты думаешь, что я ненадежный, – перефразирует он. – Тебе неприятно… э-э, неприятно паниковать на деловой встрече. У тебя опускаются руки, потому что на тебя как будто свалили всю работу.

Я киваю и говорю, что особенно раздражает необходимость из раза в раз ему напоминать.

– Я тебе не мама, – шиплю я.

– Угу, – механически воспроизводит он, глядя мне в глаза. – Продолжай.

Я прекрасно понимаю, что в ход идут «мелкие поощрения», но мне все равно приятно, главным образом потому, что за всю нашу совместную жизнь Том ни разу не говорил мне «продолжай».

– И, – напоминаю я, – ты все равно не явился!

Он угрюмо кивает.

– Я все равно не пришел, – эхом отзывается Том. Я чувствую, что он пытается вспомнить следующий шаг, и эта заминка оборачивается весьма своевременной паузой. Я немного остываю.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – говорит Том. – Я бы тоже рассердился.

«Двойное я-сообщение, – думаю я. – Отличный ход!»

– Обычно я забираю Сильвию вовремя. Но осечки случаются. Может, подумаем вместе, как от них избавиться? – задает он открытый вопрос, одновременно приглашая к сотрудничеству. Получается нарочито, но казенный слог меня не особо смущает: подобно женам из опроса Шири Коэн, я ценю любые усилия. Мой муж рассеянный, но не вредный (хотя бороться с его рассеянностью довольно тяжело: он может полдороги до метро прошагать с пакетом утреннего мусора или выдавить на зубную щетку мазь от геморроя). Позднее я признаюсь Тому, что, не будь я в таком бешенстве, меня рассмешило бы озадаченное «что я сделал?», которое было написано у него на лице, когда он влетел в комнату.

Мы разрабатываем план, согласно которому телефон Тома будет выдавать каскад напоминаний всякий раз, когда Сильвию нужно забирать из школы.

Неделю спустя Тому снова выпадает случай блеснуть познаниями в области кризисных переговоров. Утренние сборы в школу. Том, допоздна смотревший шведский детективный сериал, отсыпается. Мы с дочкой на ногах с шести утра. Я готовлю ей завтрак и собираю обед, который она возьмет с собой, слежу, как она делает домашнее задание, заказываю новую бутылку для воды взамен той, которую Сильвия умудрилась потерять в школе, заполняю анкету на школьную экскурсию и пеку морковные кексы для Тома.

Том поднимается за пятнадцать минут до выхода. Пока я помогаю дочке одеваться и чистить зубы, он стоит у двери, не отрывая глаз от телефона. Надевая пальто, Сильвия напоминает, что ей нужно взять с собой дюжину картонных трубок от бумажных полотенец, которые мы откладывали для школьного арт-проекта.

– Куда я их дела? – приговариваю я, пока мы с дочкой роемся в ее шкафчике. – Боже мой, нельзя, чтобы тебя опять записали в опоздавшие.

Из-за того что я часто собираюсь в спешке, одной из первых фраз, что освоила Сильвия, была «Боже мой», которую она произносила «Бозе мой».

Том по-прежнему стоит в коридоре, барабаня пальцами по телефону.

– Почему нельзя было сделать это раньше? – интересуется он.

Бозе, дай мне силы.

Вернувшись из школы, Том попадает в эпицентр тропического циклона, мощность которого уверенно приближается к пятой категории.

– Ты этим утром и пальцем не пошевелил! – выпаливаю я.

Как можно спокойнее я объясняю, что у матерей такой бзик: им вечно кажется, что их осуждают и винят в неумелости, причем это особенно бесит, когда сотня дел, с которыми они справляются легко и уверенно, остается незамеченной. Том искренне удивлен и огорчен, что испортил мне настроение. Он объясняет, что просто размышлял, как мы могли бы что-то улучшить, или, как он заумно выражается, занимался «контрфактным устранением неполадок». Задумавшись на минуту, он перефразирует:

– Тебе было досадно, что я не помогал. У тебя такое чувство… такое чувство, что ты все делаешь сама.

– «Почему нельзя было сделать это раньше?» Я к тебе не нанималась!

– Не нанималась, – эхом повторяет Том. – Уг у.

– Я в курсе, что ты делаешь, – напоминаю я ему. Хотя это даже забавно. – Почему ты не подключился и не помог нам найти втулки от бумажных полотенец?

Том берет паузу, и я успеваю осознать тот факт, что беснуюсь из-за втулок от бумажных полотенец.

– Я… мне стыдно, что я не помог, – говорит он. В яблочко! Чувствуя, как убывает гнев, я жду открытого вопроса. – Может быть, ты подскажешь, какие дела я мог бы брать на себя по утрам? – спрашивает Том.

Хотя я понимаю, что Том не вполне искренен, фэбээровские методы меня успокаивают. Если они работают с вооруженными угонщиками самолетов и кровожадными лидерами боевиков, неудивительно, что им поддается сердитая жена. И потом, я надеюсь, что со временем Том начнет задавать вопросы не «по бумажке», а от души. Как снова и снова подчеркивают Носнер и Восс, люди просто хотят, чтобы их услышали. А чтобы активно слушать, нужно быть по-настоящему внимательным. Перефразировку нельзя подделать: одна фальшивая нота – и вы не сумеете локализовать конфликт с нервным и потенциально опасным субъектом.

– А еще Сильвию не записали в опоздавшие, – добавляет Том, когда ситуация приходит в норму. – Няня показала мне черный ход, и я запустил Сильвию через него.

– Ты лучше всех, – говорю я.

Я довольна нашими новыми инструментами, но понимаю, что нам еще работать и работать. Теперь мы знаем, как бороться с моей вспыльчивостью, но нерешенным остается гораздо более серьезный, фундаментальный вопрос: почему мы вообще оказались в этой ситуации. Под руководством ведущих семейных психологов страны мы будем учиться быстро определять, что нас беспокоит; вступать только в нужные битвы, чтобы экономить подточенные ребенком силы; цивилизованно спорить; честно распределять домашнюю работу и эффективно решать проблемы.

Чтобы не испугаться собственных наполеоновских планов, я решаю начать следующий этап мягко, с так называемого «Месячника отказа от негатива» (Zero Negativity Challenge) – тридцатидневной программы, разработанной семейными психологами из Далласа Харвиллом Хендриксом и его женой Хелен Ла Келли Хант.

Я показываю Тому календарь, который заказала в «Магазине супружества» (Couplehood Store) Хендрикс-Хантов, – укомплектованный наклейками с улыбающимися и хмурыми лицами – и объясняю, какую цель преследует программа: в течение тридцати дней никаких оскорблений, замечаний и негативного поведения.

Изучив его, Том качает головой:

– Глупости. Это ничего не даст.

– Отличное начало, – говорю я, помечая День первый хмурой наклейкой.