Аарон Дембски-Боуден
Повелители Ночи
Рыцарь теней
Они говорят: грехи отца.
Может быть. А может быть и нет. Но мы всегда были разными. Мои братья и я, мы ни-когда не были по-настоящему близки с другими — Ангелами, Волками, Воронами…
Возможно, нашим отличием был грех нашего отца, и возможно это был его триумф. Мне никто не давал права критически рассматривать историю восьмого легиона.
Всё-таки эти слова останутся со мной. Грехи отца. Эти слова сформировали мою жизнь.
Грехи моего отца отзываются эхом сквозь вечность как ересь. Тем не менее, грехи отца моего отца почитаются как первые акты божественности. Я не спрашиваю себя справедливо ли это. Ничто не справедливо. Это слово — миф. Меня не беспокоит, что справедливо и что правильно, а что несправедливо и неправильно. Эти концепции не существуют вне черепов тех, кто тратит жизнь в размышлениях.
Я спрашиваю себя ночь за ночью, если я заслуживаю мести.
Я посвящаю каждый удар моего сердца разрушению всего, что я однажды воздвиг. Помни это, помни это всегда: мой болтер и меч помогли выковать Империум. Я и такие как я — у нас есть больше прав, чем у кого-либо, разрушить больную империю человечества, потому что наша кровь, наши кости и наш пот построили её.
Посмотрите сейчас на её блестящих чемпионов. Астартес, которые обыскивают тёмные места вашей галактики. Орды хрупких смертных, взятых в рабство в имперскую гвардию и прикованных к службе Трону Лжи. Нет ни одной души среди них, которая бы была рождена, когда мои братья и я строили эту империю.
Заслужил ли я месть? Позвольте мне рассказать вам кое-что о мести — маленьком отростке Империума. Мои братья и я поклялись нашему умирающему отцу, что мы искупим великие грехи прошлого. Мы пустим кровь недостойной империи, которую мы построили, и очистим звёзды от инфекции ложного Императора.
Это больше не месть — это искупление.
Моё право разрушать — больше чем твоё право жить.
Помни это, когда мы придём за тобой.
Он — мальчик, стоящий над умирающим человеком.
Мальчик более удивлён, чем испуган. Его друг, который ещё не забирал жизни, оттаскивал его прочь. Он не сдвинется. Пока. Он не отводит взгляда от глаз истекающего кровью человека.
Владелец магазина умер.
Мальчик побежал.
Он — ребёнок, вскрытый машинами.
Хотя он спит, его тело дёргается, предавая болезненные сны и агонию не спящих нервов, когда они регистрируют хирургическую боль. Два сердца, мясистых и сверкающих, бьются в его вскрытой груди. Второй новый орган, меньший, чем новое сердце, изменит рост его костей, позволяя его скелету поглощать неестественные вещества на протяжении всей его жизни.
Не дрожащие руки, некоторые человеческие, некоторые аугметические, работают над телом ребёнка, разрезают и зашивают, внедряют и соединяют ткани. Мальчик дёрнулся снова, его глаза открылись на мгновение.
Бог в белой маске поворачивает свою голову к мальчику.
«Спи»
Мальчик пробует сопротивляться, но дремота хватает его успокаивающими когтями. Он по-чувствовал, всего лишь на мгновение, как будто он тонет в чёрных морях его родного мира.
Спи, сказал бог.
Он повинуется, потому что химикалии в его крови заставляет его сделать это.
Третий орган располагается в его груди недалеко от нового сердца. Так же как осмодула преобразует его кости, что бы они росли на новых веществах, бископея создаёт поток гормонов, питающих его мускулы.
Хирурги зашивают медицинские разрезы мальчика.
Сейчас ребёнок больше не человек. Ночная работа позаботилась об этом. Только время по-кажет, насколько другим станет мальчик.
* * *
Он подросток, стоящий над другим мёртвым телом.
Его труп не такой, каким был первый. Этот труп такого же возраста, как и мальчик и в последние мгновения своей жизни боровшийся со всей своей силой и отчаянием чтобы не умереть.
Мальчик бросает своё оружие. Зазубренный нож падает на землю.
Учителя легиона подходят к нему. У них красные глаза, их тёмная броня — огромна. Черепа свисают с их нагрудников и наплечников на цепях из почерневшей бронзы.
Он вдыхает, что бы сказать, объяснить им, что это был всего лишь несчастный случай. Они за-ставили его замолчать.
«Отличная работа», — говорят они.
И они называют его братом.
Он подросток и винтовка тяжела для его рук.
Он наблюдает на протяжении долгого-долгого времени. Он знает, как замедлить своё сердце, как регулировать своё дыхание и биологические процессы своего тела, пока он не превратиться в статую.
Охотник. Добыча. Его разум холоден, его концентрация абсолютна. Молитва, спетая про себя, становится единственным способом смотреть на мир.
Хищник. Добыча. Охотник. Преследуемый. Больше ничего не имеет значения.
Он нажимает на спусковой крючок. На расстоянии в тысячу метров человек умирает.
«Цель устранена», — он говорит.
Он — молодой человек, спящий на хирургическом столе как и прежде.
В дремоте, порождённой химикалиями, текущими по его венам, ему ещё раз сниться его первое убийство. В не спящем мире иглы и медицинские зонды вставленные в плоть его спины, вводят жидкости в его позвоночный столб.
Его дремлющее тело реагирует на вторжение единственным кашлем. Едкая слюна стекает с его губ, шипя в месте приземления, въедается в кафельный пол.
Проснувшись, часы спустя, он чувствует отверстия вдоль спины. Шрамы, металлические уз-лы…
Во вселенной, где не существует богов, он знает, что он близок к божественному настолько, насколько может быть смертный.
Он — молодой человек, глядящий в свои собственные глаза.
Он стоит обнажённый в тёмной палате в ровном строю с дюжиной других душ. Другие посвящённые стоят с ним, так же без одежды, отметки от операций свежи на их бледной коже. Он замечает только их. Сексуальность — забытое понятие, чуждое его разуму, просто одно из десяти тысяч человеческих свойств, которое отвергло его сознание. Он больше не вспоминает лица его матери и отца. Он только помнит своё имя, потому что главы его легиона никогда не меняли его.
Сейчас это его лицо. Этими глазами он будет смотреть на галактику. Этот черепоподобный шлем будет изливать его гнев на тех, кто посмеет бросить вызов Императорскому видению человечества.
«Ты Талос», — сказал мастер Легиона, — «Из Первого Когтя, Десятой Роты».
Он — молодой человек, крайне жестокий и бессмертный.
Он видит этот мир в багряном цвете, с данными бегущими острыми, ясными, белыми руническими символами через сетчатки его глаз. Он видит жизненные силы его братьев в показываемых числах. Он чувствует внешнюю температуру в его герметизированной боевой броне. Он видит метки наведения на цель, когда они следуют за движением его глаз, и чувствует свою руку, сжимающую болтер, напряжённую, так как она пытается отслеживать каждую обнаруженную цель. Индикатор боеприпасов показывает, сколько умерло в этот день.
Вокруг него умирают чужие. Десять, сто, тысяча. Его братья прорубают свой путь через город фиолетовых кристаллов, болтеры ревут и цепные мечи визжат. То там, то здесь в опере шума битвы, брат изливает свой гнев в усилители шлема.
Звуки всегда одинаковы. Болтеры всегда ревут. Цепные мечи всегда визжат. Астартес всегда кричат в ярости. Когда VIII Легион ведёт войну, звук как будто львы и волки убивают друг друга, в то время как над ними кричат стервятники.
Он выкрикивает слова, которые больше никогда не будет произносить снова — слова, которые скоро станут прахом на его языке. Сейчас он кричит слова, не думая о них, не чувствуя их.
За императора.
Он — молодой человек, омытый в крови людей.
Он кричит слова без сердца, которое бы почувствовало бы их, проповедует понятия Имперского правосудия и заслуженной мести. Человек цепляется за его броню, прося и умоляя.
«Мы верны! Мы сдались!»
Молодой человек проламывает лицо человека ударом своего болтера. Столь поздняя капитуляция — бесполезный жест. Их кровь должна течь как пример, и остальные миры системы падут один за другим.
Вокруг него продолжается неустанный бунт. Скоро его болтер замолчит, безмолвный без снарядов. Вскоре после этого умрёт его цепной меч, заклинивший мясом.
Повелители Ночи продолжают убивать людей голыми руками, тёмные латные рукавицы бьют, давят и крушат.
В бесконечной схватке голос союзника приходит из вокса. Это Имперский Кулак. Их Легион наблюдает со скучной безопасности их места высадки.
«Что вы делаете?» — Спросил Имперский Кулак. — «Братья, вы сошли сума?»
Талос не ответил. Они не заслуживают ответа. Если бы Кулаки сами привели к согласию этот мир, Повелителям Ночи никогда не пришлось бы приходить сюда.
Он — молодой человек, наблюдающий, как его родной мир горит.
Он — молодой человек, оплакивающий скорую смерть своего отца.
Он — предатель всего, что он когда-то считал священным.
Острые лучи света пронзили мрак.
Команда спасателей двигалась медленно, терпеливо и неторопливо, но с уверенной осто-рожностью людей, которым необходимо выполнить трудную работу и не ограничены по времени. Команда разошлась по помещению, опрокидывая обломки, исследуя отметки оружейного огня на стенах, их внутренний вокс щёлкал, когда они переговаривались.
В разгерметизированном корабле, команда спасения была одета в атмосферные костюмы, защищающие от безвоздушного холода. Они общались на языке жестов так же часто как и словами.
Это заинтересовало охотника, который наблюдал за ними, потому что он также разбирался в боевых знаках Астартес. Любопытно смотреть, как его враги предавали себя так просто.
Охотник смотрел в тишине, как копья света пронзали тень то здесь, то там, раскрывая разрушения боёв, которые проходили на этой палубе брошенного судна. Члены спасательной команды — были явно гено-модифицированы, но слишком малы и не вооружены, чтобы быть Астартес. Они были стеснены атмосферными костюмами, которые они носили. Такие условия ограничивали их чувства, в то время как древняя боевая броня Марк 4 охотника только улучшала его собственные. Они не слышат, как слышит он, не видят как видит он. Это уменьшило их шансы на выживание с невероятно малых до абсолютно никаких.
Улыбаясь этой мысли, охотник прошептал духу машины своей брони, два слова, которые со-блазняло дух боевых доспехов знанием, что охота начнётся по-настоящему.
«Поиск добычи».
Его зрение смазалось синевой глубочайших океанов, украшенной яркими цветами сверхновой звезды, выдающими движения живых существ. Охотник видел, что команда двигалась дальше, разделившись на две группы, по два человека каждая.
Это становилось интересно.
Талос следовал за первой группой, прячась в тенях коридоров, зная, что звук трения его силовой брони и урчание серво-моторов не слышны недостаточно чувствительными спасателями.
Спасатели — наверное, не правильное определение, непочтительное к противнику.
Хотя они не были полными Астартес, их генное преобразование было очевидно в их телах и смертоносном изяществе их движений. Они также были охотниками, только более слабые представители породы.
Новобранцы.
Их знак, нанесённый на каждый наплечник, показывает рубиновую каплю крови в оправе из гордых ангельских крыльев.
Бледные губы охотника изогнулись в улыбке. Это было неожиданностью. Кровавые ангелы послали группу Скаутов…
У Повелителя Ночи было немного времени отметить совпадение. Если Ангелы были здесь, то они здесь охотились. Возможно, Договор Крови был обнаружен датчиками дальнего действия боевого флота Кровавых Ангелов. Этого открытия было бы достаточно, что бы они оказались здесь.
Без сомнения — это охота за их драгоценным мечом. И не в первый раз.
Возможно — это их церемония инициации? Проверка мастерства? Верни клинок и получи членство в Ордене…
О, какая неудача.
Украденный клинок висел на бедре охотника, как это было на протяжении многих лет. Сегодня не та ночь, когда он вернётся назад в отчаянных притязаниях Ангелов. Но, как всегда, они с радостью продадут свои жизни в попытке это сделать.
Талос проверил данные, выведенные на сетчатку его глаз. Искушение мигнуть — щёлкнуть несколько рун было сильным, но он остановил себя. Эта охота будет достаточно лёгкой и без боевых наркотиков, которые наполнят его кровь. Чистота заключается в воздержании от таких вещей, пока они не будут действительно необходимы.
Руны расположения его братьев по Первому Когтю мерцали на дисплее его визора. Приняв во внимание их расположение в других местах корабля, охотник выдвинулся, чтобы пустить кровь этих рабов Трона Лжи.
* * *
Настоящий охотник не избегает того, что бы его увидела добыча. В противном случае это преследование будет актом трусости, проявляя себя только тогда, когда добыча была уже мертва. Где здесь умение? Где острые ощущения?
Повелитель Ночи был выращен для охоты другими, более честными методами.
Талос крался как призрак в тенях, проверяя силу аудио рецепторов брони Скаутов. Только на пределе того, что они могли услышать…
Он преследовал их вдоль коридора, его руки в латных рукавицах заскребли по металлическим стенам.
Кровавые Ангелы немедленно повернулись, осветив его лицо лучами своих фонарей.
Это почти сработало — охотник дал им это. Эти меньшие охотники знали свою добычу — они знали, что охотятся на Повелителей Ночи. За половину удара сердца, свет должен был сверкнуть через его визор, ослепляя его.
Он уже исчез, когда они открыли огонь, растаяв в тенях стены коридора.
Он поймал их снова девять минут спустя.
На этот раз он залёг в ожидании, заманив их в прекрасную ловушку. Меч, за которым они пришли, лежал прямо на их пути.
Он назывался Аурум. Слова только справедливо описывали умение мастера. Выкованный, когда Великий Крестовый Поход Императора только делал свои первые шаги к звёздам, клинок был выкован для одного из величайших героев Легиона Кровавых Ангелов. Он появился во владении Талоса спустя столетия, когда он убил наследника Аурума.
Это было почти забавно, как часто сыны Сангвиния пытались отобрать у него меч. Бало намного менее забавно как часто он убивал своих собственных братьев, когда они пробовали забрать клинок из его мёртвых рук. Жадность разрушила всё единство, даже среди братьев Легиона.
Скауты увидели реликвию своего Ордена, так долго от них ускользавшую. Золотое лезвие было вложено в ножны, выполненные из тёмного метала, его ангелокрылый эфес окрасился в цвет слоновой кости под ярким светом их фонарей.
Приглашение просто войти в комнату и взять его, но это было такой очевидной ловушкой… Но всё же… как они могли этому сопротивляться?
Они не сопротивлялись.
Новобранцы были на чеку, болтеры выше и обзор быстрее, чувства обострены. Охотник видел как их губы двигались, когда они непрерывно передавали обстановку друг другу.
Талос спустился с потолка.
С глухим стуком он приземлился на палубу позади одного из новобранцев, перчатки молниеносно дёрнулись вперёд, чтобы схватить Скаута.
Другой Ангел повернулся и выстрелил. Талос смеялся над рвением в его глазах, плотностью сжатых зубов, тогда, когда новобранец выпустил три болта в тело своего брата.
Повелитель Ночи держал бьющийся в конвульсиях человеческий щит перед собой, наблюдая за вспышками шкалы температуры на дисплее, выводимом на сетчатку его глаз, когда кровь умирающего новобранца била по секциям его боевого доспеха. В его захвате дрожащий Ангел был немного более, чем мешок взорванного замороженного мяса. Болт-снаряды детонировали, достаточно близко, чтобы убить его и расгерметизировать костюм.
«Хороший выстрел, Ангел», — Талос говорил через треск громкоговорителя своего шлема. Он отбросил свой истекающий кровью щит в сторону и прыгнул на другого новобранца выгнув пальцы подобно когтям.
Борьба была беспощадно кратковременной. Полностью гено-модифицированное тело Повелителя Ночи в связке с усиленными фибросвязками мускулами его брони предопределили только один возможный вариант. Талос выбил болтер из рук посвящённого и вцепился в него.
Когда он скрутил более слабого воина, Талос погладил своими закованными в перчатку кончиками пальцев по чистому лицевому визору атмосферного костюма новобранца.
«Это выглядит хрупким», — сказал он.
Скаут что-то неслышно кричал. Ненависть пылала в его глазах. Талос потратил несколько секунд, чтобы насладиться этим выражением. Этой страстью.
Он пробил кулаком визор, разбив его на осколки.
Когда первый труп замёрз, а другой раздувалсялся и разрывался на пути к удушью, Повелитель Ночи Вернул свой клинок, меч принадлежащий ему на правах завоевателя, и двинулся назад в наиболее тёмные участки корабля.
«Талос», — голос прозвучал через вокс свистящим шипением.
«Говори, Узас».
«Они послали новобранцев охотиться на нас, брат. Я даже должен был прервать режим Поиска Добычи, чтобы удостовериться, что мои глаза видят правду. Новобранцы. Против нас».
«Избавь меня от своего негодования. Что ты хочешь?»
Ответом Узаса был низкий рык и потрескивание мёртвого вокса. Талос пропустил это мимо ушей. Он уже давно скучал от Узаса, который ноет каждый раз, когда они встречаются с недостойной добычей.
«Сайрон», — проговорил он в вокс.
«Да. Талос?»
«Конечно.»
«Прости меня. Я подумал, что это будет Узас с ещё одной напыщенной речью. Я слышу, по твоим палубам ползают Ангелы. Эпические победы будут получены в резне их младенцев, а?»
Талос не сдержал тихого вздоха. «Вы почти готовы?»
«Этот халк пуст как голова Узаса, брат. Никакой ценности. Нет даже сервитора, которого можно украсть. Я возвращаюсь на абордажную капсулу. Или тебе нужна помощь, чтобы перестрелять Ангельских детей?»
Талос прервал вокс-канал, так как он начал преследование. Высадка была бесплодной. Время возвращаться. С пустыми руками и всё ещё отчаянно нуждаясь в снаряжении. Это… Это пиратство оскорбляло его, так же как и всегда, с тех пор как они были отрезаны от Легиона десятилетия назад. Чуму на давно мёртвого Вармастера и его ошибки, которые всё ещё отдаются эхом сегдня. Проклятие ночи — VIII Легион был разрушен и рассеян среди звёзд.
Раздробленные. Выживающие как несоизмеримые боевые банды — разбитое эхо единства Орденов лояльных Астартес.
Грехи отца.
Эта любопытная засада Ангелов, которые выследили их здесь, была не более чем незначительная диверсия. Талос был близок к тому, что бы запросить командование об эвакуации, выследив и убив последнего из новобранцев, когда его вокс ожил снова.
«Брат», — сказал Ксарл. «Я нашёл Ангелов.»
«Так же как Узас и я. Убей их быстро и давайте возвращаться на Договор.»
«Нет, Талос.» — голос Ксарла окрасился гневом. — «Не новобранцы. Настоящие Ангелы.»
Повелители Ночи Первого Когтя, Десятой Роты, собирались вместе как дикие волки. Следуя через тёмные каюты корабля, четыре Астартес встретились в тенях, переговариваясь по своим вокс-каналам, приседая с оружием, готовым к бою.
В руках Талоса, древний клинок Аурум, ловивший небольшие остатки света, вспыхивая во время движения.
«Их пятеро,» — Ксарл говорил низко, его голос содержал подавляемое рвение. — «Мы можем взять пятерых. Они гордо стоят в отсеке управления, недалеко от нашей абордажной капсулы». Он мучил свой болтер. «Мы можем взять пятерых», — повторил он.
Узас фыркнул на это.
«Это твоя вина, ты знаешь», — хихикая, сказал Сайрон, кивая на Талоса. — «Ты и этот проклятый меч».
«Он делает вещи интереснее», — ответил Талос. — «И я лилею каждое проклятие, которое кричит мне их Орден».
Он перестал говорить, на мгновение сузив свои глаза. Череполикий шлем Сайрона расплылся перед ним. Так же как и Ксарла. Звук отдалённой стрельбы болтера отозвался в его ушах, не искажённый слабым потрескиванием отфильтрованного шлемом шума. Не настоящий звук. Не настоящее воспоминание. Но что-то родственное этим двум понятиям.
«У меня… есть…» — Талос мигнул, чтобы очистить его исчезающее видение. Тени обширных событий заслоняли его зрение, — «… есть план…»
«Брат?» — спросил Сайрон.
Талос вздрогнул, его серво-приводы ответили рычанием на это движение. Закреплённый магнитами к его бедру, его болтер не упал на палубу, чего не скажешь о его золотом клинке. Он с лязгом загремел об стальной пол.
«Талос?» — спросил Ксарл.
«Нет», — прорычал Узас, — «Не сейчас».
Голова Талоса дёрнулась единожды, как если бы его броня послала электрический сигнал по через позвоночник, и он рухнул на пол со звуком удара боевых доспехов о метал.
«Бог-машина Крайта…» — пробормотал он. — «Они уничтожили солнце».
Мгновение спустя он начал кричать.
Остальным пришлось отключить Талоса от внутреннего вокса взвода. Его крики заглушали все разговоры.
«Мы сможем взять пятерых из них», — сказал Ксарл. — «Нас осталось трое. Мы можем взять пятерых Ангелов».
«Почти наверняка», — согласился Сайрон. — «А если они вызовут отряды новобранцев?»
«Тогда мы убьём пятерых из них и их новобранцев».
«Мы убивали на своём пути среди звёзд за десять тысяч лет до того, когда они только родились». — отрезал Узас.
«Да, пока это всего лишь красивая сказка, я не собираюсь разводить риторику», — сказал Сай-рон. — «Мне нужен план».
«Мы охотимся», — Узас и Ксарл сказали в один голос.
«Мы убьём их», — добавил Ксарл.
«Мы будем пировать их генным семенем», — закончил Узас.
«Если бы это была церемония награждения за горячность и рвение, вас обоих расплющило бы под весом медалей. Но вы хотите начать атаку на их позицию, в то время когда мы тащим Талоса? Я думаю, бряцанье его доспехов по полу скорее всего уничтожат элемент скрытности, братья».
«Охраняй его, Сайрон», — сказал Ксарл. — «Узас и я возьмём Ангелов».
«Двое против пяти». — Красные линзы глаз Сайрона уставились на своего брата. — «У вас мало шансов, Ксарл».
«Тогда мы наконец избавимся друг от друга», — хрюкнул Ксарл. — «Кроме того, бывало и меньше».
«Ave Dominus Nox», — скзал Сайрон. — «Охотьтесь хорошо и охотьтесь быстро».
«Ave Dominus Nox», — ответили оба других.
Сайрон некоторое время слушал крики своего брата. Было трудно найти какой-либо смысл в потоке выкрикиваемых слов.
Это не было неожиданностью. Сайрон уже слышал Талоса страдавшего во власти своего не-счастья много раз до этого. Поскольку это следствие генного дара — оно было только благослове-нием.
Грехи отца, подумал он, глядя на неподвижную броню Талоса, слушая крики приходящей смерти. Как они отражаются на сыне.
Согласно хронометру, выведенному на сетчатку Сайрона, прошёл один час и шестнадцать минут с тех пор, как он услышал взрыв.
Палуба дрожала под его ботинками.
«Ксарл? Узас?»
Статический шум был единственным ответом.
Отлично.
Когда голос Узаса наконец нарушил тишину вокса спустя два часа, он был слабым и насыщенным его характерной горечью.
«Уууух. Сайрон. Дело сделано. Тащи пророка».
«Твой голос звучит как будто ты получил пулю», — Сайрон сопротивлялся желанию улыбнуться, чтобы они не услышали этого в его словах.
«Он получил», — сказал Ксарл. — «Мы возвращаемся».
«Что это был за взрыв?»
«Плазменная пушка».
«Вы… Вы шутите».
«Ни сколько. У меня нет ни одной идеи по поводу того, зачем они принесли одну из них для битвы внутри корабля, разве только с целью приготовить замороженную пищу».
Сайрон взглядом нажал на идентификационную руну Ксарла. Это открыло закрытый канал между ними.
«Кто подстрелил Узаса?»
«Новобранец. Сзади из снайперской винтовки».
Сайрон немедленно прервал связь, чтобы никто не смог услышать его смех.
Договор Крови был клинком кобальтовой тьмы, обрамлённый бронзой и шрамами веков битв. Он плыл сквозь космос, подплывая ближе к своей добыче, подобно акуле скользящей в тёмных водах.
Обагрённая Душа была фрегатом класса Гладиус с долгой и гордой историей побед во имя Ордена Кровавых Ангелов, а до этого IX Легиона. Она открыла огонь из множества орудий по Договору Крови.
Кратко, красиво, пустотные щиты вокруг ударного крейсера Повелителей Ночи мерцали на дисплее, напоминающем пятно масла на воде.
Договор Крови открыл ответный огонь. В течение минуты подобный лезвию корабль проплывал сквозь космический мусор, его орудия охлаждались от своей мгновенной ярости. Обагрённая Душа, вернее её мелкие осколки звенели и вспыхивали от пустотных щитов большего крейсера, так как он двигался сквозь разрастающееся облако крушения.
На другое судно, потерпевшее поражение и смерть в космосе, вскоре упала тень Договора. Ударный крейсер, заслонив солнце, приближался ближе, готовый снова вернуть свой абордажный модуль.
Первый Коготь возвращался через семь часов исследования халка. Их корабль прибыл на охоту ради него.
Герметичные переборки зашипели, когда укреплённые двери раскрылись с громким звуком трущихся шарниров.
Ксарл и Сайрон внесли Талоса на посадочную площадку. Узас шёл позади них, хромая, что портило его походку. Его спина горела огнём от снайперской пули с твёрдым сердечником, всё ещё сидевшей в нём. Что хуже — его генетически улучшенный организм уже заживил рану. Ему понадобится хирург, или, что более вероятно, — нож и зеркало, чтобы вытащить проклятую штуковину.
Один из Атраменторов, элитной стражи Достойного, стоял в своих неповоротливых терминаторских доспехах. Его череполикий клыкастый шлем спокойно наблюдал. Шесты с трофеями украшали его спину, на каждом из которых были наколоты по несколько шлемов из числа лояльных Орденов Астартес — история кровопролития и предательства, гордо представленная для своих братьев.
Он кивнул на склонённую фигуру Талоса.
«Охотник за Душами ранен?» — спросил Терминатор, его голос был глубоким, грохочущим рычанием.
«Нет», — сказал Сайрон. — «Сообщи Достойному. Его пророк страдает ещё одним видением».
Ловец душ
Часть первая
Единство предателей
Пролог
Сын бога
Быть сыном божества — проклятие.
Видеть то, что видел бог, знать то, что он знал.
Эти видения, это знание раз за разом разрывали его душу на части.
Его жилищем была келья, лишенная всяких удобств и годная лишь на то, чтобы оградить от внешнего вмешательства. Запертый в этом ненавистном святилище, сын бога кричал безответным стенам о тайнах грядущего. Решетка динамика древнего боевого шлема придавала его сдавленным воплям металлический, безжизненный оттенок.
Иногда мускулы его сводила судорога. Могучие пласты мышц и сухожилий сжимались вокруг твердых, как железо, костей, заставляя сына бога содрогаться и с хрипом втягивать воздух. Он не способен был контролировать собственное тело. Эти приступы могли продолжаться часами, и тогда каждый удар двух сердец мучительно обжигал нервы, проталкивая кровь сквозь сведенные судорогой мускулы. В те минуты, когда проклятый паралич отпускал и резервное сердце замедлялось и останавливалось, он приглушал боль, колотясь головой о стены темницы. Новая мука отвлекала его от видений, горевших по ту сторону зрачков.
Иногда это помогало, но ненадолго. Вернувшиеся видения оттесняли слабую боль, вновь омывая огнем его разум.
Сын бога, все еще облаченный в боевую броню, бился головой о стену, раз за разом вгоняя череп в сталь. Но, учитывая покрывавший голову керамитовый шлем и модифицированные кости скелета, его усилия причиняли больше вреда стене, чем ему самому.
Подвластный тому же проклятию, что привело его генетического отца к смерти, сын бога не видел окружающих стен. Он не замечал и потока данных, пробегающих по сетчатке, когда дисплей боевого шлема отслеживал и выцеливал углы кельи, петли запертой двери и прочие незначительные детали обстановки. В левой верхней части дисплея проматывались графики жизненных показателей. Там периодически вспыхивали предупреждающие сигналы: то два его сердца начинали биться слишком часто даже для нечеловеческой физиологии хозяина, то дыхание прерывалось на целые минуты, пока тело сковывал припадок.
Такую цену он платил за сходство с отцом. На такое существование обречен живой наследник бога.
Раб стоял у двери и прислушивался, считая минуты.
Крики хозяина, доносившиеся из-за темного закаленного металла, наконец-то утихли — по крайней мере на время. Раб был человеком, и чувства его оставались по-человечески ограниченными, однако, прижав ухо к двери, он смог различить дыхание господина. Отрывистый, резкий, свистящий звук, превращенный вокс-динамиками шлема в металлическое рычание.
Но, даже думая о другом, раб продолжал отсчитывать секунды, складывавшиеся в минуты. Это было легко: его приучили делать это инстинктивно, поскольку в варпе не работал как следует ни один хронометр.
Раба звали Септимусом, потому что он был седьмым. Шесть рабов до него сменились на службе у господина, и ни один из этих шести не числился больше в экипаже корабля «Завет крови».
Сейчас коридоры ударного крейсера Астартес почти пустовали. Безмолвное кружево черной стали и темного металла, сосуды огромного корабля, некогда кипевшие жизнью: по ним семенили сервиторы, спешившие по простым поручениям, и переходили из отсека в отсек Астартес. Здесь же сновали смертные члены команды, исполняя бесчисленные обязанности, без которых корабль не мог оставаться в строю. В дни до великого предательства тысячи душ именовали «Завет» домом — включая почти три сотни бессмертных Астартес.
Время изменило это. Время и войны, которые оно принесло с собой.
Коридоры были не освещены, но не обесточены. В ударном крейсере обосновалась умышленная чернота — тьма настолько глубокая, что она въелась в стальные кости судна. Темнота совершенно естественна для Повелителей Ночи, ибо все они родились в одном лишенном солнца мире. Для немногих членов команды, обитавших в «Завете», тьма поначалу была нежеланным спутником. Большинство раньше или позже привыкло. Они все еще нуждались в факелах и оптических усилителях, поскольку оставались людьми и не могли пронзать взглядом искусственную ночь, как их повелители. Но со временем они научились обретать во мраке спокойствие.
А затем привычка превратилась в крепкую связь. Те, чей разум не смирился с чернотой, впали в безумие. Им пришлось заплатить жизнью за неудачу. Остальные покорились и приспособились к невидимому окружению.
Септимус понимал больше, чем другие. Все механизмы обладали душой. Он знал это еще с тех пор, когда был предан Золотому Трону. Иногда раб заговаривал с пустотой, понимая, что тьма обладает собственной волей, выражением разума самого корабля. Двигаться сквозь чернильную темноту, наводнившую судно, значило обитать внутри души ударного крейсера Астартес, вдыхать ощутимую ауру вероломной злобы «Завета».
Тьма не отвечала рабу, но присутствие корабля вокруг успокаивало. Ребенком Септимус всегда боялся темноты. Этот страх так никогда по-настоящему и не прошел, и сохранять рассудок среди бесконечной ночи позволяла лишь уверенность, что черные, безмолвные коридоры не враждебны.
А еще он страдал от одиночества. Ему было трудно признаться в этом даже себе самому. Куда проще сидеть в темноте и беседовать с кораблем — пусть и не рассчитывая дождаться ответа. Иногда Септимус чувствовал себя бесконечно далеким от других рабов и слуг на борту судна. Большинство из них трудилось на Повелителей Ночи гораздо дольше, чем Септимус. От них его бросало в дрожь. Многие передвигались по кораблю с закрытыми глазами, ориентируясь в ледяных переходах по памяти, на ощупь и с помощью других чувств, о которых Септимус предпочитал не знать.
Однажды, во время недель затишья, предшествовавших очередной битве в очередном безвестном мире, Септимус спросил, что стало с шестью прежними рабами. Хозяин пребывал в уединении, вдали от боевых братьев, и возносил молитвы духам своего оружия и доспехов. Услышав вопрос, он устремил на Септимуса пристальный взгляд черных, как пустота между звездами, глаз.
А еще он улыбнулся. Хозяин редко улыбался. Голубые вены, проступающие под бледной кожей Астартес, выгнулись, подобно чуть заметным трещинкам в чистом мраморе.
— Примус…
Господин говорил мягко — как и всегда, когда на нем не было боевого шлема, — и все же в голосе его звучали глубокие, низкие обертоны.
— …был убит очень, очень давно. В сражении.
— Вы пытались спасти его, господин?
— Нет. Я не знал о его смерти. Когда это произошло, меня не было на борту «Завета».
Раб хотел спросить, попытался бы господин спасти Примуса, будь у него такая возможность, — но, по правде сказать, опасался, что уже знает ответ.
— Понимаю. — Слуга облизнул пересохшие губы. — А остальные?
— Тертиус… изменился. Варп изменил его. Я избавился от Тертиуса, когда он перестал быть собой.
Это удивило Септимуса. Хозяин говорил ему прежде о важности слуг, которые могли противостоять безумию варпа и оставаться незатронутыми скверной Губительных Сил.
— Он пал от вашей руки? — спросил Септимус.
— Да. Я проявил милосердие.
— Понятно. А что произошло с другими?
— Они состарились. И умерли. Все, кроме Секундуса и Квинтуса.
— Что стало с ними?
— Квинтуса зарубил Вознесенный.
У Септимуса кровь похолодела в жилах от этих слов. Он ненавидел Вознесенного.
— Почему? В чем была его вина?
— Квинтус не нарушил никаких законов. Вознесенный убил его во время минутной вспышки ярости. Выместил злобу на ближайшем живом существе. К несчастью для Квинтуса, ближайшим живым существом оказался он.
— А что случилось с Секундусом?
— О судьбе второго мы поговорим в другой раз. Что заставляет тебя расспрашивать о прежних слугах?
Септимус набрал в грудь воздуха, чтобы сказать правду, чтобы исповедаться в своих страхах и признаться в том, как он разговаривает с корабельным мраком, лишь бы отгородиться от одиночества. Однако судьба Тертиуса крепко засела у него в мозгу. Смерть по вине безумия. Смерть из-за скверны.
— Любопытство, — ответил раб хозяину, солгав в первый и последний раз за все время службы.
Звук тяжелых шагов вернул Септимуса к настоящему. Он отошел от хозяйской двери и перевел дыхание, вглядываясь во мрак коридора, откуда раздались шаги. Вглядываясь, но не видя.
Впрочем, Септимус знал, кто приближается. Они-то его видели. Они увидели бы его, даже спрячься он где-нибудь поблизости, так что бежать нет смысла. Они почуяли бы его запах и заметили тепловую ауру его тела. Раб остался на месте, мечтая лишь о том, чтобы сердце перестало колотиться так отчаянно. Они услышат и этот звук. Они посмеются над его страхом.
Септимус нажал на переключатель маломощного фонаря. Тусклое желтое свечение угасло, и коридор вновь погрузился в абсолютную темноту. Слуга сделал это из почтения к приближающимся Астартес, а еще потому, что не хотел видеть их лиц. Порой мрак облегчал общение с полубогами.
Собравшись, Септимус закрыл ставшие бесполезными глаза и сфокусировался на слухе и обонянии. Тяжелая поступь, но на идущем нет доспехов. Шаги слишком широкие для смертного. Шелест ткани: плащ или туника. И, отчетливей всего, аромат крови: терпкий, металлический и густой, настолько сильный, что щекотал язык. Это был запах самого корабля, только сконцентрированный, очищенный и усиленный.
Еще один полубог.
Один из родичей хозяина пришел навестить брата.
— Септимус, — раздалось из темноты.
Раб судорожно сглотнул, не доверяя своему голосу, но зная, что должен ответить.
— Да, господин. Это я.
Шорох одежды. Прикосновение чего-то мягкого к металлу. Неужели полубог гладит дверь, ведущую в покои хозяина?
— Септимус, — повторил второй полубог.
Его голос был не по-человечески низким, слова срывались на рык.
— Как там мой брат?
— Он еще не выходил, господин.
— Я знаю. Я слышу его дыхание. Ровнее, чем раньше… — Голос полубога звучал задумчиво. — Я не спрашивал у тебя, выходил он или нет, Септимус. Я спросил, как он.
— Этот припадок длинней, чем обычно, но хозяин замолчал почти час назад. Я считал минуты. Самый долгий спокойный период с того момента, как болезнь им овладела.
Полубог хмыкнул. С таким звуком сталкиваются две грозовые тучи. На секунду Септимуса пронзила тоска по прошлому: он не видел грозы — и даже не выходил под открытое небо — уже долгие годы.
— Поосторожней с выражениями, вассал, — сказал полубог. — Слово «болезнь» подразумевает проклятие. А мой брат и твой господин благословен. Он видит глазами бога.
— Прости меня, величайший.
Септимус уже стоял на коленях, низко склонив голову. Он знал, что полубог ясно видит в кромешном мраке его смиренную позу.
— Я лишь повторяю те слова, которые использует мой господин.
Последовала длинная пауза.
— Септимус, встань. Ты напуган, и это мешает тебе мыслить здраво. Я не причиню тебя вреда. Разве ты меня не узнаешь?
— Нет, повелитель.
Это было правдой. Раб не умел различать голоса полубогов. В каждом ему слышалось низкое тигриное рычание. И лишь голос его господина звучал по-другому: львиный рык сглаживала мягкость. Септимус понимал, что дело скорее в многолетней привычке, чем в настоящем отличии, и по-прежнему терялся, пытаясь распознать других.
— Но я попробую угадать, если такова ваша воля.
Полубог изменил позу. Раздался шорох ткани.
— Сделай одолжение.
— Думаю, вы лорд Кирион.
Снова минутное молчание.
— Как ты догадался, вассал?
— Потому что вы засмеялись, господин.
Ответа Септимус так и не услышал, но, даже несмотря на темноту, он мог бы поклясться — полубог улыбается.
— Скажи мне, — в конце концов произнес Астартес, — приходили ли сегодня другие?
Раб сглотнул.
— Лорд Узас был здесь три часа назад, лорд Кирион.
— Полагаю, удовольствия это тебе не доставило.
— Да, господин.
— И что же мой возлюбленный брат Узас здесь делал?
В тоне Кириона проскользнула несомненная нотка сарказма.
— Он прислушивался к словам моего господина, но сам не произнес ни звука.
Септимус вспомнил ледяной комок, подкативший к горлу, когда он остался в темном коридоре наедине с Узасом, слушая хриплое дыхание полубога и гудение его активированной боевой брони.
— На нем были боевые доспехи, милорд. Не знаю почему.
— Это не секрет, — ответил Кирион, — твой хозяин тоже все еще облачен в броню. Последний «припадок» случился с ним во время сражения, и мы не рискнули снять с него доспехи, чтобы не спугнуть видения.
— Я не понимаю, господин.
— В самом деле? Подумай, Септимус. Сейчас ты можешь слышать выкрики моего брата, но их заглушают динамики шлема и металлические стены кельи. Однако если кому-нибудь захотелось бы отчетливо услышать, о чем он кричит… Он выкрикивает пророчества прямо в вокс-сеть. Каждый, кто надел доспехи, может слышать его на наших коммуникационных частотах.
От этих слов Септимуса пробрало холодом. Он представил, как все полубоги на борту корабля часами слушают мучительные крики его господина. По коже раба побежали мурашки, словно его погладила сама тьма. Неприятное чувство, но какое именно — ревность, бессилие? Септимус не мог сказать наверняка.
— О чем он говорит, милорд? Что видится моему господину?
Кирион снова прижал ладонь к двери. На сей раз из его голоса исчез всякий намек на веселость.
— Ему видится то же, что виделось нашему примарху, — тихо ответил Астартес. — Сражения и жертвы. Бесконечная война.
Кирион был не совсем прав.
Он говорил так уверенно, потому что слишком часто имел дело с видениями брата. Однако на сей раз в пророчествах заклейменного воина проступила новая грань. Это обнаружилось девять часов спустя, когда дверь наконец отворилась.
Облаченный в доспехи полубог, шатаясь, вывалился в коридор и прислонился к противоположной стене. Его мышцы огненными канатами стянули оплавленные кости, но боль — не самое худшее. Он умел справляться с ней и делал это уже множество раз. Страшнее была слабость. Уязвимость. Эти ощущения пугали его своей непривычностью, заставляя обнажить зубы в зверином оскале.
Движение. Сын бога уловил движение слева от себя. Все еще ослепленный жестокой головной болью, сопровождавшей припадки, он повернул голову к источнику движения. Способность чуять добычу, усиленная, как и все его чувства, зарегистрировала привычные запахи: дымный оттенок приторно-сладких курений, мускусную вонь пота и металлический привкус спрятанного оружия.
— Септимус, — проговорил сын бога.
Звук его собственного голоса показался чужим, сорванным и хриплым, несмотря на динамики шлема.
— Я здесь, хозяин.
Облегчение раба сменилось новой тревогой, когда он увидел, насколько ослаб его господин. Это было в новинку для них обоих.
— Вас не было с нами ровно девяносто один час и семнадцать минут, — сказал раб, информируя своего повелителя, как и всегда после припадков.
— Долго, — констатировал полубог, выпрямляясь в полный рост.
Септимус наблюдал, как его господин расправляет плечи, и не забыл отвести в сторону тусклый луч фонаря. На пол упало бледное пятно света. Достаточно, чтобы видеть, но коридор вокруг вновь погрузился в успокоительный мрак.
— Да, повелитель. Очень долго. Припадки становятся все длиннее.
— Так и есть. Кто приходил ко мне последним?
— Лорд Кирион, семь часов назад. Я подумал, что вы умираете.
— Какое-то время я и сам так думал.
Раздалось змеиное шипение декомпрессированного воздуха — это полубог снял свой шлем. В полумраке Септимус едва мог разглядеть тонкие черты хозяина и глаза, черные, как два смоляных озерца.
— Что явилось вам в видениях? — спросил раб.
— Темные предзнаменования и мертвая планета. Отправляйся в мою оружейную и займись приготовлениями. Я должен поговорить с Вознесенным.
— Приготовления? — Септимус заколебался. — Новая война?
— Всегда есть новая война. Но сначала мы должны кое с кем встретиться. С тем, кто необходим для нашего выживания. Мы отправляемся в путешествие.
— Куда, милорд?
На губах полубога появилась редкая улыбка.
— Домой.
I
Нострамо
В беззвучии открытого космоса вращался одинокий астероид. Отделенный десятками миллионов километров от ближайшего астрального тела, он явно не мог быть спутником ни одной из планет сектора.
И это было хорошо. Очень, очень хорошо.
Для Картана Сайна, с его острыми глазами и искушенной ухмылкой, вращавшаяся в безжизненном пространстве сегментума Ултима каменная глыба представлялась ослепительно прекрасной. Или, скорее, ослепительно прекрасным было то, что она воплощала. Деньги. Целая куча денег.
Его судно, хорошо вооруженный сухогруз с иронически вычурным названием «Звездная дева», вращалось по свободной орбите над огромным астероидом. «Дева» была девушкой крупной. Во время точных маневров вес ей мешал, но, хотя среди женщин Сайн предпочитал худышек, объемистые обводы судна его более чем устраивали. Он готов был пожертвовать скоростью во имя прибыли.
Пираты Сайна не беспокоили: «Дева» ощетинилась оружейными батареями, которые ее капитан закупил на средства от горнопромышленных афер. Обычно он ограничивался комиссией за находку, но в таких случаях, как этот, — а подобная удача выпадала нечасто, — Сайн выводил корабль на орбиту и отправлял вниз команды сервиторов, чтобы начать разработки. Вот и сейчас они уже были внизу: лоботомированные владыки собственного шахтерского мирка. С момента посадки прошло всего несколько часов, но его автоматические старатели уже трудились вовсю.
Развалившись на своем командном троне, Сайн разглядывал вращающийся на обзорном экране астероид: серошкурый, с серебряными прожилками вен, неисчерпаемый источник наживы. Сайн в сотый раз за прошедший час покосился на сжатый в руке инфопланшет с данными планетарного скана. Когда взгляд его скользнул по числам напротив слова «адамантий», разработчик расплылся в улыбке.
Святой Трон, он был богат! Адептус Механикус заплатят целое состояние за груз драгоценной руды, но — что еще лучше — они отвалят поистине королевскую сумму за координаты астероида. Фокус заключался в том, чтобы оставить для разведывательных судов Механикус достаточно руды в подтверждение ценности находки, но при этом до отказа набить трюм сырьем перед встречей с ними. Учитывая, сколько редкого металла залегало в недрах астероида, проблемы с этим не будет. Никаких проблем.
Сайн опять покосился на цифры, и его смазливую физиономию вновь озарила улыбка. Прикованный к инфопланшету взгляд превратился в хищный прищур, а улыбка — в жадную ухмылку. Однако не прошло и трех секунд, как сигнал тревоги, раскатившийся по замусоренному мостику «Девы», стер веселье с лица разработчика. Сервиторы и люди заметались по круглому отсеку, занимая свои места.
— Отчет бы сейчас оказался очень кстати, — заметил Картан Сайн, не обращаясь ни к кому конкретно.
В ответ один из сервиторов у навигационной консоли выдал какую-то невнятицу на бинарном коде, едва не уронив при этом на пол нижнюю челюсть.
Сайн вздохнул. Он как раз собирался заменить этого сервитора.
— Не то чтобы я что-то понял, но благодарю за инициативу, — сказал Сайн. — А теперь хотелось бы услышать ответ от кого-то, кто еще способен говорить.
Кровь Императора, дело плохо. Если другой нелегальный торговец наткнулся на месторождение, придется заняться дележом добычи, а добром это обычно не кончается для всех участников процесса. Или, что еще хуже, приближающийся корабль мог принадлежать самим Механикус. Тогда Сайну не светит ни комиссии за находку, ни полного трюма драгоценной руды, ни малейшей возможности заключить сделку.
Штурман Торк наконец-то оторвался от своего монохромного экрана и бегущих по нему ярких рунических строк. Его форма выглядела примерно столь же официально, как мундир Сайна: иначе говоря, оба они вполне уместно смотрелись бы в каком-нибудь притоне подулья.
— Это судно Астартес, — сообщил Торк.
Сайн фыркнул:
— Быть такого не может.
Однако побледневшее лицо Торка и его медленный кивок заставили Сайна подавиться смешком.
— Но так и есть. Он возник из ниоткуда, Кэр. Это ударный крейсер Астартес.
— Вот так диковинка, — усмехнулся капитан. — Что ж, по крайней мере они явились сюда не для горных разработок. Подведи нас поближе, я хочу на него посмотреть. Может, нам больше никогда не выпадет такого шанса.
Мягкие переливы звезд на обзорном экране медленно сменились контурами военного корабля. Огромного, темного и смертоносного. Ребристого, длинного и сулящего гибель. Темно-синего, отделанного бронзой, местами почерневшей от повреждений, полученных в сражениях столетней давности. Зазубренное копье ярости, пронзившее века: гнев Астартес, вознесенный к звездам.
— Какой красавец! — с чувством произнес Сайн. — Хорошо, что они на нашей стороне.
— Э-э-э… Он идет на сближение.
Отвернувшись от величественной картины, Картан Сайн нахмурился и уставился на Торка:
— Что?
— Корабль вышел на встречный курс. Он направляется к нам.
— Нет, — повторил Сайн, на сей раз без улыбки. — Быть этого не может.
Торк по-прежнему не отрывал взгляда от своих экранов.
— Очень даже может.
— Кто-нибудь, дайте мне код его приемоответчика. И откройте канал связи.
— У меня есть идентификационный код, — откликнулся Торк, судорожно стуча по клавишам и всматриваясь в экран. — Тут сказано, что корабль называется «Завет крови». Сведений о принадлежности нет.
— Нет сведений о принадлежности? Разве это нормально?
— Откуда мне знать? — пожал плечами Торк. — Я раньше никогда не встречал их кораблей.
— Может, у Астартес так принято, — предположил Сайн.
Это имело смысл. Независимость космодесантников от традиционной имперской иерархии была широко известна.
— Может.
Особой уверенности в голосе Торка не прозвучало.
— Что там с каналом? — поинтересовался Сайн.
— Канал открыт, — проскрежетал сервитор, чья голова была подсоединена к консоли связи несколькими черными кабелями.
— Тогда давайте разберемся с этим.
Сайн вновь плюхнулся на свой трон и включил вокс-передатчик:
— Говорит капитан Картан Сайн, владелец торгового судна «Звездная дева». Этот астероид и все его природные богатства принадлежат мне. Насколько я знаю, я не нарушил ни одного местного закона о собственности на землю. Желаю вам всего наилучшего, корабль Астартес.
Тишина в ответ. Весьма зловещая тишина, оставившая у Сайна ощущение, что Астартес на другом конце линии слышали его, но отчего-то решили не реагировать.
Он повторил попытку:
— Если я ошибся и предъявил права на собственность, уже принадлежащую вам, благородные Астартес, я готов вступить в переговоры.
— Переговоры?!
— Заткнись, Торк.
Торк и не подумал заткнуться.
— Ты что, спятил? Если астероид принадлежит им, давай просто уберемся отсюда.
— Повторяю, Торк, заткнись. С каких это пор Астартес сами добывают для себя сырье?
Торк снова пожал плечами.
— Мы первыми предъявили права на этот участок, — упорствовал Сайн, чувствуя, как его уверенность тает с каждой секундой. — Я просто хочу оставить нам возможность выбора. Или я должен тебе напомнить, что на поверхности астероида все еще торчит больше сотни наших сервиторов и куча оборудования, стоящая несколько тысяч крон? Должен напомнить, что там, внизу, Эвридика? Без нее мы далеко не улетим, так ведь?
Торк побледнел и некоторое время ничего не отвечал. Само собой, штурман решительно настаивал на том, чтобы Эвридика оставалась на борту и чтобы ее вечное «мне скучно, я прогуляюсь» прекратилось раз и навсегда.
— Крейсер все еще движется на нас, — сказал он в конце концов.
— Боевым курсом? — Сайн наклонился вперед на своем троне.
— Возможно. Понятия не имею, как атакуют эти корабли. Но у них чертова туча носовых орудий.
Капитану Сайну хотелось думать, что он способен оценить хорошую шутку. Он любил посмеяться не меньше любого другого, но происходящее стремительно утрачивало сходство с веселым розыгрышем.
— Трон Бога-Императора, — тихо выругался Торк. — Их лэнс-излучатели активированы. Все… все оружие активировано.
— Это уже просто нелепо, — сказал Сайн.
Торговец снова щелкнул переключателем вокса, но на сей раз голос его предательски дрогнул, выдавая отчаяние:
— Корабль Астартес «Завет крови». Во имя Бога-Императора, какие у вас намерения?
В ответ раздался насмешливый шепот. Он прошелестел по мостику «Девы», и Сайн кожей ощутил его прикосновение — словно первый порыв ледяного ветра, предшествующего шторму.
— Восплачьте, ибо вам суждено разделить судьбу вашего Императора-Мертвеца, — шепнул голос. — Мы пришли по ваши души.
Бой был недолгим.
Сражение в открытом космосе — это всегда балет в темпе адажио, медленный танец технологий, освещенный яркими вспышками орудийных залпов и взрывов. «Звездная дева» была очень неплохим кораблем, когда дело касалось того, для чего она была создана: перевозки грузов на дальние расстояния, длительных разведывательных вылазок и горных разработок, а также отражения атак алчных пиратских баронов. Ее капитан, Картан Сайн, годами вкладывал в корабль немалые суммы. Многослойные пустотные щиты «Девы» поддерживались в идеальном состоянии. Ее грозные батареи могли соперничать с вооружением имперского крейсера таких же габаритов.
Бой длился ровно пятьдесят одну секунду, но несколько из этих секунд были подарком гибнущему судну: «Завет крови» играл с добычей, прежде чем нанести смертельный удар.
Ударный крейсер Астартес приблизился и начал атаку ураганным огнем лэнс-излучателей. Лучи сконцентрированной энергии рассекли пространство между двумя кораблями, и на несколько мгновений пустотные щиты вокруг «Девы» вспыхнули ослепительным светом. Там, где энергетические копья ударяли в щиты, вокруг торгового корабля бежала радужная рябь, как растекающееся по воде масло.
Щиты «Девы» выдержали несколько секунд этой зрелищной пытки, после чего пали под напором военного корабля. Словно лопнувший мыльный пузырь, пустотные щиты замерцали, рассыпались яркими искрами и исчезли. Теперь «Деву» защищала лишь усиленная броня корпуса.
К этому времени Картан Сайн успел организовать свой экипаж, и «Дева» ответила огнем. Канонада обычных орудий торгового судна была несравнимо слабее залпов лэнс-излучателей Астартес. «Завет крови» надвигался. Его собственные щиты теперь бежали радужными сполохами под ударами «Девы», но — что мало удивило, но ничуть не обрадовало Сайна — и не думали подаваться. Приближающийся корабль, будто не замечая вражеского огня, во второй раз разрядил лэнс-излучатели.
На этот раз «Деву» не прикрывала оболочка пустотных щитов, и лучи впились прямо в ее корпус. Клыки хищника вспороли стальную плоть жертвы. Лучи заплясали по обшивке, аккуратно разрезая броню меньшего судна. «Дева» едва отвечала, кренясь набок, теряя стабильность и содрогаясь от дюжины взрывов по всей длине корпуса. «Завет» тщательно выбирал цели. Огонь его излучателей сосредоточился на взрывоопасных секциях корабля: ядре реактора, плазменных батареях и топливных емкостях.
Затем ударный крейсер дал задний ход. Его двигатели взревели, отводя судно подальше от изуродованной жертвы.
В то время как «Дева» конвульсивно содрогалась и трещала по швам от тысяч взрывов, Картан Сайн с ненавистью уставился на обзорный экран, где грациозно ускользал прочь боевой корабль. На одну тошнотворную секунду капитану вспомнилось, как он охотился на гигантских серых рысей на Фалодаре. Перед глазами мелькнул момент, когда огромная кошка прикончила местного зверя, напоминавшего лошадь, — свою излюбленную добычу. Рысь ударила одним молниеносным движением, распоров когтями горло и брюхо коня, а затем отскочила в сторону и принялась наблюдать, как добыча истекает кровью. Сайн никак не мог забыть этого. Тогда он даже заподозрил, что планета подверглась некой скверне, породившей у животных такое странное поведение.
— Ты помнишь Фалодар? — спросил он у Торка.
Ответа не последовало. Мостик затопила сумятица криков и тревожных сигналов: команда и сервиторы отчаянно пытались спасти разваливающийся на части корабль. Шум раздражал Сайна. Как будто их усилия могли к чему-то привести!
Сайн все еще не отрывал взгляда от обзорного экрана, когда лэнс-излучатели «Завета» нанесли последний удар. Капитан увидел, как луч ослепительно-белого, ранящего глаза света потянулся к нему, преодолевая немыслимое расстояние между звездами.
А затем последовала пронзительно-яркая вспышка, милосердно погасившая панику вокруг него раз и навсегда.
Эвридика Мерваллион видела гибель «Девы» на орбите. Она с ужасом наблюдала за тем, как «Дева» взорвалась под ударами лэнс-излучателей другого судна. Однако, даже глядя сквозь магнокуляры, Эвридика не смогла определить, кому принадлежал вражеский корабль, — расстояние оказалось слишком велико. Чьим бы ни было судно, оно почти мгновенно подавило сопротивление «Девы» превосходящим огнем. Это, по всей видимости, означало, что смерть ожидала и Эвридику.
Что касается смерти, Эвридика представляла свою совершенно иначе. Виной тому, видимо, была ее мутация, но она всегда полагала, что конец наступит, когда Картан Сайн прикажет ей отыскать дорогу в особенно зловредном варп-шторме, и что «Дева» станет очередной строкой «затерялась со всей командой в Море Душ» в какой-нибудь незначительной хронике. И уж точно Эвридика не надеялась, что дождется торжественного погребения в одном из подземных склепов Дома Мерваллион, — впрочем, это ее как раз ничуть не огорчало. В сравнении с другими навигаторскими Домами Дом Мерваллион немногого стоил в ее глазах.
И, если говорить по-честному, в глазах остальных.
Мерваллионы были одним из самых незначительных семейств в многочисленном кластере малых домов: небольшим, лишенным богатства и влияния и поставляющим весьма посредственных навигаторов. Все это привело к тому, что Навис Нобилите определила Эвридику на сомнительную (в лучшем случае) лоханку «Звездная дева» под командование такого скользкого типа, как Картан Сайн.
И все же, несмотря на все недостатки ее генов и родословной, Эвридика считала, что заслуживает лучшей смерти.
Лагерь — если это можно было назвать лагерем — еще не успели достроить. Вокруг посадочного модуля в центре базы суетились сервиторы, продолжавшие разгружать буровые установки и машины. В своем неказистом, дешевом и неудобном скафандре, со стеклянной сферой вместо шлема, Эвридика следила за черным небом, не обращая внимания на окружавших ее сервиторов. Те ковыляли мимо в модифицированных защитных костюмах, прилаживали, ввинчивали, вкручивали и откручивали детали и устанавливали технику на положенные ей места, приводя оборудование в рабочее состояние.
Эвридика не могла сдержать раздражения. Какая глупая, бессмысленная смерть! Даже если неведомый враг не высадится на астероид, ей все равно некуда деваться. Челнок не предназначен для перелетов через варп, так что ее способность видеть свет Астрономикона не стоит ни гроша. К тому же, даже отыщи она способ выбраться с этого куска скалы, у нее нет припасов для длительного путешествия.
Все, что у нее есть, — это неограниченный запас кислорода на челноке, продовольствие примерно на три недели и около сотни сервиторов, которые все еще были полны решимости добывать адамантий из недр богатого ископаемыми астероида. Безмозглые рабы не понимали, что их корабль теперь превратился в груду космического мусора.
Уже не в первый раз Эвридика пожалела, что согласилась работать на Сайна. Разумеется, особого выбора у нее не было.
Три года назад Эвридика, одетая в черную тогу, которую члены ее семейства традиционно носили во время пребывания на Терре, преклонила колени перед целестархом Дома Мерваллион в его тронной комнате.
— Отец, — произнесла она, не поднимая головы.
— Эвридика, — ответил он.
Голос целестарха, безжизненный и пресный, металлически брякнул сквозь громоздкую вокс-установку, заменявшую нижнюю часть его лица.
— Дом призывает тебя.
От слов отца ее охватил озноб. С этого момента все будет по-другому. В двадцать пять стандартных лет наконец-то настал ее черед исполнить долг и поступить на службу. И все же девушка не могла взглянуть отцу в лицо. Эвридика знала, что ему только чудом удалось пережить крушение спидера шесть месяцев назад. На лечение было потрачено немало денег и времени, но и сейчас он едва походил на человека, которого Эвридика помнила с детства. Дом Мерваллион, даже будучи частью Навис Нобилите, не мог позволить себе спустить целое состояние на полный курс регенеративной терапии для целестарха. Эвридике больно было видеть отца таким.
Но он сам взвалил на себя это бремя. Целестарх решил вновь разжечь старую вражду с Домом Джезире и подписал контракт, который привел к смерти их наследника. По мнению Эвридики, если Джезире приложили руку к поломке спидера, то отец вполне это заслужил. Она не одобряла междоусобицу и вендетту, которые связывали навигаторские Дома крепче любых кровных уз.
— Кто заплатил за таланты нашего дома, отец?
Сказать, что она мечтала об этом дне, было бы большим преувеличением. И уж точно не думала о нем с замиранием сердца. Учитывая незавидную репутацию Дома Мерваллион и тот факт, что она была восьмой дочерью, которой не светило даже понюхать отцовское наследство, Эвридика всегда осознавала, что ей предстоит служить на какой-нибудь пассажирской развалине. Ни славы, ни чести, ни приключений — лишь грошовое жалованье в семейную казну.
И все равно сейчас, когда день настал, девушка на секунду отдалась воображению. В сердце ее вспыхнула надежда, а на лице появилась улыбка. Быть может, имперский военный корабль выбрал ее в проводники по Морю Душ и она примет участие в одном из нескончаемых крестовых походов. Быть может, даже Астартес…
— Свободный торговец, — ответил отец. — Картан Сайн.
Это имя ничего для нее не значило. Ничего, кроме надежды, угасшей, как свеча на ветру. Ни один сколько-нибудь влиятельный клан свободных торговцев не опустится до того, чтобы нанять дочь Дома Мерваллион.
Однако, как ни странно, прошедшие три года были вовсе не так уж плохи. Конечно, ей приходилось постоянно отбиваться от настойчивых ухаживаний Сайна, зато во время службы навигатором на «Деве» она повидала большую часть сегментума. Эвридика узнала корабль и команду. Во сне и наяву, в скрипе перегородок и гудении двигателя она слышала голос старой прелестницы. «Дева» была добродушной пожилой дамой, и ее жалобы никогда не переходили в громкий протест. Она нравилась Эвридике.
И все же удовлетворения девушка не испытывала — особенно если учесть, что и денег было негусто. Конечно, она получала больше, чем ожидала, и даже ухитрялась откладывать понемногу из того, что оставалось после выплаты десятины Дому Мерваллион, но жизнь ее вряд ли можно было назвать комфортной. Сайн вечно тратил огромные суммы на обустройство своей пухлой милашки, что выглядело комичным до слез в свете последних событий. Отличная работа, капитан Сайн. Все эти пушки, бесспорно, выручили тебя в трудную минуту.
Еще раз окинув взглядом лагерь и его деловитых обитателей, девушка, не повышая голоса, выдала поток таких проклятий, которые заставили бы любого из членов ее семьи в ужасе помолиться за падшее создание. Несколько слов из этой тирады она изобрела только что, но в их физиологическом значении можно было не сомневаться.
А секунду спустя все ее прошлые заботы и вовсе утратили смысл. Безоружная, затерянная на астероиде, не столь богатая, как хотелось бы (и обреченная умереть в течение ближайшего месяца), Эвридика увидела, как звездное небо прочертил огненный шар. Шар стремительно приближался к поверхности астероида.
— Томаш? — позвала она в микрофон вокса, обращаясь к управляющему горными работами.
Девушка была здесь не в полном одиночестве, но вряд ли дюжина техников и горстка солдат могли что-то сделать с врагом, в мгновение ока уничтожившим «Деву».
— Да, госпожа? — раздался ответ с другого конца лагеря.
— Э-э-э. У нас проблемы.
— Я знаю, госпожа. Мы их отсюда тоже видим. Вам следует укрыться в безопасном месте.
— Да? И где же это безопасное место?
Томаш не ответил. Девушка оглянулась через плечо на четверых телохранителей: они не отходили от навигатора ни на шаг, когда та покидала покои для медитации. Эти четверо тоже уставились на горизонт, откуда что-то приближалось.
— Леди Мерваллион, — передал по воксу их командир Ренвар, — мы должны уходить отсюда. Пойдемте с нами.
— Спасибо за предложение, но я предпочитаю умереть здесь.
— Госпожа…
— Бегите, если хотите. Думаю, раз Сайн мертв, вы уже не обязаны охранять меня ценой собственной жизни.
— Госпожа, резервный лагерь…
— Больше чем в двух неделях ходьбы отсюда, — рассмеялась она. — Полагаете, вы сможете обогнать их катер?
— Госпожа, прошу вас. Мы должны идти.
— Я никому ничего не должна. Мы не успеем поднять челнок в воздух, и, даже если успеем, нас, скорее всего, подстрелят. И хотя вы, ребята, очень важно смотритесь со своими дробовиками, сильно сомневаюсь, что они вам помогут против наших гостей.
Солдаты обменялись тревожными взглядами.
— Госпожа, — сказал Ренвар, избегая смотреть ей в глаза, — не могли бы вы использовать… вашу силу?
— Мое что?
— Ваше… око, миледи. Со всем уважением. Не могли бы вы сбить их?
Ее лоб зудел. Скрытый черной банданой, третий глаз Эвридики — дар ее навигаторского наследия — мягко пульсировал под повязкой. Девушке хотелось почесать его, но мешал стеклянный шлем.
Что она могла сказать? Что ее силы иссякли? Что око не предназначено для того, чтобы сбивать корабли? Что она никогда не пробовала использовать его таким образом?
— Просто уходите, — выдохнула Эвридика. — Сайн мертв. Нам отсюда не выбраться, и я не пойду с вами в запасной лагерь.
Мужчины молча зашагали прочь, и она явственно почувствовала их облегчение. Необходимость находиться с ней рядом доставляла солдатам мало радости. Их работу сопровождал вечный страх. Девушка была слишком иной. Она прозревала варп, а ни один человек в здравом уме не желал иметь ничего общего с теми, чей взгляд прикован к эмпиреям.
Это никогда ее не расстраивало. Так повелось с рождения. Робость, которую испытывали в ее присутствии другие люди, стала настолько привычной, что Эвридика ее почти не замечала.
— Томаш?
— Да, госпожа?
— Вы забираете с собой сервиторов?
— Мы собирались оставить их здесь как прикрытие, миледи.
Она хмыкнула. Чертовы трусы. Эвридика молча наблюдала, как техники и солдаты вприпрыжку пустились на юг, легко взлетая над поверхностью в низкой гравитации.
Вскоре она осталась одна, не считая сотни продолжавших разгрузку сервиторов. Огонь в небесах разрастался, постепенно приближаясь. Кто или что бы ни убило Сайна и остальных членов экипажа — Эвридика не назвала бы их друзьями, хотя Торк был не так уж и плох, — оно направлялось сюда, чтобы прикончить и ее.
— Вот ведь, — сказала девушка, прибегая к выражению, часто упоминавшемуся в ее последней тираде, — дерьмо!
В десантную группу входили четыре полубога и один смертный. Септимус в старом скафандре тащился позади лордов Кириона, Узаса, Ксарла и своего хозяина. Трап задрожал под ногами Астартес, когда те начали спускаться к серебристо-серой поверхности астероида.
Смертный раб позволил себе на мгновение задержаться, с улыбкой глядя в небо. Пусть и не настоящее небо — просто усыпанная звездами чернота, без облаков и солнечного света, — но и этой перемены хватило, чтобы раб продолжал улыбаться, следуя за полубогами.
Хозяин Септимуса вел небольшой отряд. Астартес был в полном боевом облачении. Очищенный шлемом воздух отдавал химикатами. Дисплей визора, красноватый из-за рубиновых линз шлема, очерчивал силуэты суетившихся в маленьком лагере сервиторов. Темные латные рукавицы сжимали древний болтер, заряженный и готовый к бою, — однако полубог сомневался, что ему придется стрелять.
— Сервиторы, — передал он тем, кто остался на борту «Завета». — Сервиторы-техники, предназначенные для горных работ. Я насчитал сто семь.
— Великолепно, — протяжно отозвался вокс.
Голос прозвучал как хлюпающее, клокочущее рычание — так мог бы рычать волк с глоткой, сплошь усеянной опухолями. Вокс-передатчик Септимуса позволял ему слышать переговоры полубогов, и при звуках голоса Вознесенного раб содрогнулся.
Отряд с выработанной многолетним опытом сноровкой продвигался по лагерю. Занятые своими делами сервиторы словно не замечали гостей. Бионические рабы были запрограммированы так, что могли сосредоточиться лишь на одной операции.
— Сто семь, согласно последнему подсчету, — повторил хозяин Септимуса. — Большинство из них легко можно приспособить для наших нужд.
— Кому есть до этого дело? — рявкнул другой голос.
Септимус увидел, что шедший впереди Ксарл остановился. Боевая броня Ксарла была украшена черепами, человеческими и нечеловеческими. Еще больше черепов свисало на цепях с его пояса, многоярусным каскадом покрывая бедра.
— Мы пришли сюда не за безмозглыми рабами.
— Да, — пророкотал еще один, судя по тону, Узас. — Мы не должны здесь задерживаться. Магистр Войны призывает нас на Крит.
— Септимус, — сказал хозяин, оборачиваясь к слуге, — проверь, тот ли это астероид, что мы искали.
Септимус кивнул, уже сканируя пригоршню песка и мелких камешков. На экране его портативного ауспика вспыхнула череда зеленых столбцов, полностью соответствующих заранее введенной диаграмме.
— Подтверждаю, господин.
Над ними возвышался грузовой посадочный модуль «Девы». Его вооружение было смехотворным — но тут, в самый неподходящий момент, единственная лазерная пушка челнока развернулась и открыла огонь по стоявшим внизу полубогам. Внутри прикованного к земле судна перед рулевой консолью устроилась Эвридика Мерваллион. Наводя пушку с помощью неисправного целеуказателя, она тихо проклинала размытое изображение и заодно себя, поскольку непрерывно мазала.
Отряд оставался невредимым, укрывшись за шестиколесными погрузчиками руды и буровыми тракторами. Астартес с интересом следили за тем, как одинокая пушка выплескивает свою жалкую ярость, бичуя красными лучами пыльную землю далеко в стороне.
— Мы под обстрелом, — передал Кирион на «Завет».
Голос космодесантника звучал так, словно происходящее немало его развлекало.
— Если это можно так назвать, — заметил хозяин Септимуса.
— Сейчас я его достану, — сказал Ксарл, поднимаясь из укрытия с болтером в руке.
Оружие рявкнуло один раз. Эхо выстрела раскатилось по вокс-сети, но заглохло в безвоздушной атмосфере. Борт челнока украсился огненным цветком: единственная пушка взорвалась, пораженная болтерным снарядом.
— Еще одна блистательная победа, — хохотнул Кирион в тишине, последовавшей за выстрелом.
Септимус тоже не смог сдержать улыбку.
— Вы правда считаете, что у нас есть время на эти глупости? — проворчал Ксарл.
— Там внутри остался кто-то живой, — негромко проговорил хозяин Септимуса.
Отделение уставилось на челнок, оценивая его массивные обводы и распахнутый зев погрузочного отсека, озаренный изнутри тусклым желтым светом.
— Мы должны найти их.
— Это недостойная добыча, — возразил Ксарл.
Узас согласно пробурчал:
— Нас призывает Магистр Войны. Битва на Крите ждет нас.
— Да, — отозвался Ксарл, — эти слабаки сгниют здесь и без нашей помощи.
Кирион вмешался, оборвав боевых братьев:
— Эти слабаки могут управиться с сотней сервиторов. Почти наверняка они разбираются в технике. Они будут нам полезны.
— Нет, — выдохнул хозяин Септимуса. — Они представляют собой нечто гораздо большее.
Увешанный черепами Ксарл и Узас, носивший поверх темной брони плащ из светло-коричневой кожи, которую он в свое время содрал с целого семейства властителей мира-улья, неохотно кивнули.
— Что ж, займемся пленником, — подытожил Ксарл.
— Повелители Ночи, — долетел до них хлюпающий рык Вознесенного, — выдвигайтесь.
Внутри они разделились. Челнок был довольно большим, так что даже поодиночке им пришлось бы потратить не меньше четверти часа на то, чтобы обыскать все отсеки. Узас взял на себя трюм и погрузочную палубу. Ксарл отправился обследовать мостик и кают-компанию. Кирион остался снаружи присматривать за сервиторами. Септимус и его хозяин двинулись к технической палубе.
Держась за широкой спиной господина, Септимус вытащил собственное оружие. В каждой руке он сжимал по лазерному пистолету стандартной гвардейской модели.
— Убери это, — сказал хозяин, не поворачивая головы. — Если ты пристрелишь ее, я тебя убью.
Септимус поспешно сунул пистолеты в кобуру. Они шагали вдоль ряда заглушенных генераторов, каждый высотой в два человеческих роста. Металлический настил палубы звенел под подошвами ботинок.
Септимус не обратил внимания на угрозу — для полубогов это было обычным делом, — но кое-что в словах повелителя его заинтересовало.
— Ее? — спросил он хозяина по прямой вокс-связи.
— Да, — ответил тот, не замедляя шага.
Оружие Астартес оставалось в кобуре, но его покрытые латными рукавицами пальцы напряженно сжались.
— Даже если бы она не явилась мне в видении, я все равно почуял бы запах ее кожи, ее волос, ее крови. Наша добыча — женщина.
Септимус кивнул, прикрывая глаза от жгучего сияния ламп дневного света. Ряд светильников тянулся вдоль всей комнаты, как и в трех предыдущих отсеках.
— Здесь слишком светло, — пожаловался раб.
— Вовсе нет. Корабль в режиме энергосбережения. Просто ты привык к «Завету». Будь наготове, Септимус. Ни при каких обстоятельствах не смотри ей в лицо. Это тебя убьет.
— Господин…
Полубог предостерегающе поднял руку:
— Тихо. Она идет.
Септимус не слышал ничего, кроме тихих щелчков вокса: хозяин переключал каналы, чтобы оповестить остальных.
— Я нашел ее, — сказал полубог и хладнокровно развернулся, чтобы перехватить ринувшуюся на него визжащую фигуру.
Эвридика притаилась в затененной нише между двумя гудящими генераторами. Ее единственным оружием был лом, который она откопала среди инструментов. Хотя девушка упрямо хмурилась и убеждала себя, что умрет в бою, при виде двух приближающихся фигур решимости у нее изрядно поубавилось. Один из них был обычным человеком, вооруженным двумя пистолетами. Зато другой — великаном, ростом выше двух метров, облаченным в древние боевые доспехи. Астартес.
Прежде ей не приходилось встречаться с космодесантниками, и зрелище было не из приятных. Благоговение смешалось со страхом, и этот коктейль жутким комом осел на дне желудка. Во рту стоял кислый привкус, от которого девушка не могла избавиться, как бы судорожно она ни сглатывала. Зачем Астартес напали на них? Почему убили Сайна и уничтожили «Деву»?
Эвридика отступила в тень, пытаясь унять отчаянный стук сердца и сжимая лом в потных ладонях. Может, стоит целиться в сочленение доспеха между шлемом и воротом? Трон, какой бред! Она уже мертва, и ничего тут не поделаешь. С угрюмой усмешкой девушка мысленно извинилась перед всеми, кого когда-либо оскорбила… всеми, кроме Сайна. Он всегда был козлом.
Несмотря на все свои недостатки, не последним из которых являлся слишком острый язык, трусостью Эвридика Мерваллион не отличалась. Она была дочерью навигаторского Дома — пусть сейчас их имя не стоило и плевка. Она смотрела в безумие варпа и всегда приводила свой корабль куда нужно в целости и сохранности. При виде крадущегося к ней полубога внутренности Эвридики сводило от страха и нестерпимо ломило в висках, но девушка твердо намеревалась сдержать данную себе клятву. Она погибнет, сражаясь.
Чужаки медленно приближались по сетчатой палубе. Лоб Эвридики чесался все сильнее. Свободной рукой навигатор стянула черную шелковую повязку. Рециркулированный воздух челнока неприятно защипал ее третий глаз, хотя тот и был закрыт. Так же естественно, как другие делают вдох, она медленно приоткрыла око. Покалывание усиливалось, теперь гранича с болезненным зудом. Когда воздух коснулся молочно-белой поверхности ока, по телу Эвридики пробежала дрожь. Мерзкое чувство уязвимости. Третий глаз ничего не видел, но ощущал щекочущее прикосновение теплого, стерильного воздуха всякий раз, когда девушка двигалась.
Теперь она была готова. Эвридика снова сжала лом обеими руками.
Гигант неторопливо прошел мимо, и в этот момент Эвридика с криком набросилась на него.
Глухо лязгнув, железный прут отскочил от керамитового шлема. Странный звук: наполовину металлический звон, наполовину приглушенный стук. Эвридика вложила в замах всю силу и порожденную отчаянием ярость. Такой удар проломил бы человеческий череп, и, выбери она цель чуть хладнокровней, Септимус валялся бы уже на полу с пробитой головой. Однако девушка выбрала космодесантника. Это было ошибкой.
Лом трижды опустился на шлем, прежде чем Эвридика осознала две вещи. Во-первых, голова великана едва вздрагивала под градом ее неистовых ударов. Череполикий шлем, свирепо уставившийся на нее рубинами линз, лишь чуть ощутимо вибрировал при каждом соприкосновении с ломом.
Во-вторых, она висела в воздухе. Это открытие повергло Эвридику в панику. Астартес перехватил девушку, когда та прыгнула на него, и держал на весу за горло.
Эвридика поняла это, когда гигант сжал пальцы. Приток воздуха оборвался так внезапно, что навигатор не успела даже пискнуть. Железный прут опустился в последний раз и со звоном полетел на пол, скользнув по предплечью воина. Но девушка этого уже не слышала: в ушах ее отдавался только лихорадочный стук собственного сердца. Болтаясь в воздухе, Эвридика попыталась отбиваться ногами, но ее ботинки лишь бессильно молотили по нагруднику и набедренникам космодесантника, причиняя тому еще меньше вреда, чем злополучный лом.
Он не умирал. Ее око… не могло его убить. Всю жизнь Эвридику потчевали байками о том, что любое живое существо, заглянувшее в третий глаз навигатора, обречено умереть некой таинственной и мучительной смертью. Наставники Эвридики утверждали, что таково побочное действие навигаторского гена — ее проклятой и благословенной мутации. Никто не понимал, отчего так происходит. По крайней мере никто из членов Дома Мерваллион, — хотя девушка и осознавала, что учителя ее были не из лучших.
И вот теперь она смотрела на гиганта широко распахнутым третьим глазом, щуря человеческие глаза от боли. Но Астартес и не думал умирать.
Однако девушка не ошибалась. Если бы полубог заглянул в ее незрячее око, затянутое пленкой цвета прокисшего молока, он бы тут же упал бездыханным. Но глаза за рубиновыми линзами шлема были закрыты. Астартес знал, кто перед ним. Он предвидел эту минуту, а истинному охотнику не обязательно использовать все пять чувств, чтобы настигнуть добычу.
Зрение Эвридики затуманилось. Она не была уверена, действительно ли воин притянул ее к себе, но его череполикий шлем — выцветшая кость и кровавые рубины глаз — внезапно заполнил все вокруг. Голос великана был не по-человечески низким: он рокотал, как раскаты далекого грома. Когда свет в глазах девушки окончательно померк, сменившись чернотой небытия, вслед за ней в непроглядный колодец полетели слова полубога:
— Меня зовут Талос. И ты пойдешь со мной.
Хозяин Септимуса последним покинул астероид. Он стоял на каменистой поверхности, где подошвы его ботинок навечно отпечатались в серебристо-серой пыли. Подняв голову, Астартес глядел на звезды. Незнакомые звезды, совсем не те, что он видел, когда в последний раз стоял на этой земле и смотрел в это небо. Астероид когда-то был миром — планетой, очень далекой отсюда.
— Талос, — треснул вокс голосом Кириона, — сервиторы уже погружены. Пленница готова к транспортировке на палубу «Завета», предназначенную для смертных. Время уходить, брат мой. Твои видения не солгали, и мы многое здесь нашли. Но Магистр Войны призывает нас на Крит.
— Что с теми, кто сбежал?
— Узас и Ксарл прикончили их. Идем. Время поджимает.
Талос опустился на колени. Пыль облепила черно-синие доспехи Астартес пепельной пленкой. Как песок сквозь пальцы, горстка пыли просыпалась из его открытой ладони.
— Время изменяет все, — шепнул Талос.
— Не все, провидец.
Это был Ксарл, уже присоединившийся к остальным на борту катера. Голос его звучал непривычно тихо, словно и он чувствовал благоговение при виде мертвой планеты.
— Мы ведем ту же войну, что вели всегда.
Талос отряхнул ладони, встал и направился к ожидавшему его «Громовому ястребу». Готовые к обратному полету на орбиту, к «Завету», двигатели взревели, взметнув в небо фонтаны пыли.
— Долгую же дорогу пришлось проделать этому обломку, — задумчиво проговорил Кирион. — Десять тысячелетий свободного плавания.
Узас фыркнул. Не то чтобы он не понимал эмоциональной значимости момента — просто сам не испытывал никаких чувств. Ему было плевать.
— Неплохо снова побывать дома, а? — сказал он, все еще ухмыляясь.
Дом. Слово оставило в сознании Талоса огненный след. Мир вечной ночи, где шпили из темного металла вонзались в угольно-черное небо. Дом. Нострамо. Родной мир Восьмого легиона.
Талос, конечно, был там, когда все закончилось. Все они были там. Тысячи воинов легиона стояли на палубах ударных крейсеров и боевых барж, наблюдая за тем, как на окутанный сумрачной пеленой мир рушится смерть: пронзая облачные покровы, пробивая дыры в плотной тьме атмосферы и озаряя все гибельным светом — оранжевым пламенем подземного огня, вырвавшегося на свободу и пожирающего материки. Кора планеты лопнула, словно разорванная гневом самих богов.
В каком-то смысле так оно и было.
Десять тысячелетий назад Талос видел, как горел, содрогался и рушился его родной мир. Он видел гибель Нострамо. Это была жертва. Это было возмездие. Это было — как убеждал он себя — правосудие.
Десять тысяч лет. Для Талоса, жизнь которого измерялась от сражения до сражения, от одного крестового похода до другого, прошло всего несколько десятилетий с того дня, как его планета сгорела. Извращенные законы адской бездны, где легионы предателей укрылись от гнева Империума, подчинили время своей непостижимой логике. Вести счет лет было безумием. Большинство братьев давно бросили это занятие.
Ботинки Талоса простучали по трапу «Громового ястреба». Оказавшись в тамбуре, он мельком взглянул на толпу лоботомированных сервиторов, покорно выстроившихся в десантном отсеке, и ударил кулаком по панели запирающего устройства. Трап свернулся, и противовзрывные двери захлопнулись под хриплый рев гидравлики.
— Думаешь, мы когда-нибудь еще набредем на такой большой осколок? — спросил Кирион, когда «Громовой ястреб» взмыл в небо. — Тут, должно быть, не меньше половины континента с корой вплоть до ядра.
Талос молчал. Он все еще видел ревущее пламя, прорвавшееся сквозь тучи за секунду до того, как родной мир рассыпался на части у него на глазах.
— Обратно на «Завет», — в конце концов произнес он. — А затем на Крит.
II
Видение
Талос шагал по коридорам «Завета». Воин был облачен в боевую броню, но решил не стеснять себя шлемом. Это лишило Астартес усиливающих зрение сенсоров, зато позволило наслаждаться естественной ясностью, с которой его взгляд пронзал чернильную тьму корабля.
Смертные члены экипажа с трудом видели в темноте. Их глаза были слишком слабы, чтобы уловить остаточное свечение почти обесточенных корабельных ламп. Смертным дозволялось носить с собой фонари, освещая дорогу по сумрачным переходам. Для рожденных на Нострамо Астартес тьмы просто не существовало. Талос шел по широким коридорам, приближаясь к залу военного совета, который Вознесенный давным-давно избрал как покои для медитаций. Благодаря врожденно острому ночному зрению и генетическим операциям, проведенным на его мозге при вступлении в Восьмой легион, космодесантник различал внутреннюю обстановку «Завета» так ясно, словно ее озарял рассвет иного, намного более яркого мира.
Кирион, тоже в боевой броне, шагал рядом. Талос искоса взглянул на брата, отмечая морщинки, проступившие вокруг его черных глаз. Странно было видеть признаки старения на лице одного из воинов легиона, но Талос понимал, что происходит. Кирион боролся с собственным проклятием — и оно тяготило брата куда сильнее, чем видения тяготили Талоса.
— Ты не войдешь со мной, — заметил Талос, — так зачем же ты здесь?
— Может, и войду.
Оба знали, что это вряд ли произойдет. Кирион старался любой ценой избегать Вознесенного.
— Даже если бы ты и вправду хотел войти, Чернецы преградят тебе дорогу.
Привычные к окружавшей их мертвенной тишине, они шли сквозь лабиринт залов огромного корабля.
— Может, преградят, — ответил Кирион. — А может, и нет.
— Так и быть, я позволю тебе тешиться этой иллюзией еще пять минут, Кай. И не говори потом, что я не великодушен.
Талос поскреб наголо обритый затылок. Один из портов имплантатов, хромовый разъем в позвоночнике над лопатками, последние несколько дней побаливал. Талос ощущал это как раздражающую, монотонную пульсацию на грани восприятия. Симбиотическое соединение, подключавшее тело к доспеху, чуть слышно гудело. Надо было поскорее ублаготворить машинный дух брони. Септимусу придется взяться за дело, смешивая масла и притирания, которыми Талос пользовался для обработки воспаленных разъемов. Он слишком много времени проводил в битвах, и нейросоединения тела с доспехами уже не справлялись с нагрузкой. Пределы выносливости были даже у его нечеловеческого организма.
В лучшие времена как минимум несколько слуг и техноадептов легиона занимались бы уходом за его бионическими имплантатами и следили за состоянием генетических модификаций в промежутках между сражениями. Сейчас у него оставался единственный раб. Вдобавок, каким бы искусным техником ни был Септимус, Талос не позволял никому приближаться к себе в те минуты, когда оставался без доспехов: ни собственному вассалу, ни уж тем более боевым братьям.
— Ксарл ищет тебя.
— Я знаю.
— И Узас тоже. Они хотят знать, что ты видел во время приступа.
— Я им сказал. Я всем вам сказал. Я видел Нострамо — осколок нашего родного мира, вращающийся в пустоте. Я видел женщину-навигатора. И я видел тот корабль, что мы уничтожили.
— И все же Вознесенный вызывает тебя, — покачал головой Кирион. — Мы ведь не идиоты, брат. По крайней мере большинство из нас. За состояние рассудка Узаса я не поручусь. Но нам известно о твоей предстоящей встрече с Вознесенным, и нетрудно догадаться, в чем причина.
Талос покосился на него:
— Если ты собрался подслушивать, то должен знать, что это пустой номер. Тебя не пропустят внутрь.
— Тогда я подожду тебя снаружи, — усмехнулся Кирион. — Чернецы такие превосходные собеседники.
Сдаваться он, похоже, не собирался.
— Так Вознесенный из-за этого тебя вызвал? Дело в твоих видениях?
— Дело всегда в них, — просто ответил Талос.
Остаток пути они прошли в молчании.
Зал военного совета располагался в самом сердце корабля — огромное круглое помещение с четырьмя высокими двустворчатыми дверями, открывавшимися на четыре стороны света. Астартес подошли к южной двери, рядом с которой возвышалась пара гигантских фигур.
Двое Чернецов, избранных воителей Вознесенного, несли молчаливую стражу. Каждый боец в этом элитном подразделении был облачен в один из немногих уцелевших комплектов бесценной терминаторской брони. С массивных наплечников из сверкающего серебра и черной стали щерились черепа саблезубых львов Нострамо. Талос узнал воинов по знакам отличия на доспехах и кивнул в знак приветствия.
Один из терминаторов, по броне которого вились надписи из выгравированных золотом нострамских рун, прославляющих его многочисленные победы, встретил Талоса и Кириона низким рыком.
— Братья, — сказал он, раскатывая каждый звук.
— Чемпион Малек.
Отвечая, Талосу пришлось глядеть вверх. Ростом за два метра, он и сам был на голову с лишним выше большинства смертных — но Малек в древней терминаторской броне приближался к трем.
— Пророк.
Голос, гудевший из клыкастого шлема, брякнул металлом.
— Вознесенный вызвал тебя.
Свои слова он подчеркнул угрожающим движением когтистой перчатки, по которой пробегали энергетические всполохи.
— Тебя, — повторил Чернец, — и только тебя.
Кирион привалился к стене, широким жестом пропуская брата вперед. Его театральный поклон заставил Талоса улыбнуться.
— Входи, пророк, — произнес другой Чернец.
Талос узнал его по тяжелому бронзовому молоту, который стражник держал на плече. Вместо полуметровых бивней, любимых Малеком, терминаторский шлем второго воина украшал зловещего вида костяной рог, торчавший посреди лба.
— Благодарю тебя, брат Гарадон.
Талос давно уже бросил попытки отучить остальных называть его «пророком». С тех пор как Чернецы переняли эту привычку у Вознесенного, прозвище распространилось по всему кораблю и пристало намертво.
В последний раз оглянувшись на Кириона, Талос вошел в зал. Двери со скрежетом и шипением сомкнулись у него за спиной.
— Ну что, — обратился Кирион к безмолвным гигантам-терминаторам, — как жизнь?
В комнате были только двое: Талос и Вознесенный. Двое, сидящие друг против друга у овального стола, за которым некогда умещалось две сотни воинов. По периметру комнаты выстроились ряды отключенных когитаторов и вокс-установок. Столетия назад их обслуживали многочисленные рабы легиона и целая армия сервиторов. Теперь все силы поредевшей команды «Завета» сосредоточились на мостике и других жизненно важных секциях корабля.
— Талос, — раздалось драконье рычание с противоположного конца стола.
Темнота была абсолютной, настолько глубокой, что даже Талосу понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться и начать различать очертания фигуры собеседника.
— Мой пророк, — продолжал Вознесенный.
Голос его напоминал утробное ворчание варп-двигателей.
— Мое око в незримом.
По мере того как мрак перед глазами Талоса рассеивался и картина прояснялась, из темноты выступал силуэт, отдаленно напоминающий человеческий. На Вознесенном был тот же древний доспех, который столь почитали Чернецы, но… измененный.
Извращенный. В буквальном смысле. По поверхности брони то и дело пробегали отблески варпа — но от колдовских огней в комнате не становилось светлее.
— Капитан Вандред, — отозвался Талос, — я явился по вашему приказу.
Вознесенный медленно выпустил воздух из легких — звук, выражавший наполовину изумление, наполовину насмешку, дуновением ветра пронесся по комнате. У существа это было ближайшим аналогом смеха.
— Мой пророк. Когда наконец ты перестанешь употреблять мое старое имя? Это уже не смешно. Не оригинально. Наши забытые звания ничего не значат. Ты знаешь это не хуже меня.
— Я вижу в них смысл.
Талос смотрел, как Вознесенный движется к столу. С каждым шагом существа зал ощутимо вздрагивал.
— Поделись со мной своим даром, Талос, а не предвзятыми обвинениями. Я это контролирую. Я не пешка Губительных Сил, не инструмент их воли.
Комната вновь содрогнулась, когда Вознесенный сделал следующий шаг.
— Я. Контролирую. Это.
Талос сузил глаза, услышав давно знакомую песню.
— Как скажете, брат-капитан.
Его слова вызвали еще один протяжный вздох, одновременно нежный и угрожающий, как лезвие, ласкающее обнаженную плоть.
— Говори, Талос, прежде чем я потерял остатки терпения. Я потворствовал твоей прихоти отыскать вращающийся в пустоте кусок камня. Я позволил тебе вновь ступить на землю нашего погибшего мира.
— Моей прихоти? Моей прихоти?
Талос грохнул кулаком по столу. Удар был достаточно сильным, чтобы по крышке побежала сетка трещин.
— В видении мне явился осколок нашего мира, плывущий в беспросветной тьме, и я привел нас туда. Даже если ты не веришь, что это знамение, корабельная команда пополнилась сотней новых сервиторов. И навигатором. Легион немало выиграл от моей «прихоти», Вандред. И ты это знаешь.
Вознесенный перевел дыхание. Воздух втягивался в его мутировавшую гортань с таким звуком, словно неподалеку завывал баньши.
— Ты будешь обращаться ко мне с должным уважением, брат.
Слова ничего не значили, но завуалированная угроза, мягкая, как касание кошачьей лапы, заставила Талоса похолодеть.
— Я перестал уважать тебя, когда ты превратился в… это.
— Устав следует соблюдать. Мы — Восьмой легион. Мы не поддались тому безумию, что поглотило остальных, потерпевших вместе с нами поражение на Терре.
На это нашлась бы сотня ответов, и каждый из них с равной вероятностью гарантировал бы Талосу безвременную кончину. Тяжело сглотнув, воин просто сказал:
— Да, сэр.
Сейчас было неподходящее время для споров. Да и когда оно было подходящим? Слова ничего не могли изменить. Скверна слишком глубоко укоренилась в Вознесенном.
— Отлично, — улыбнулось существо. — А теперь поведай мне, какие еще истины ты узрел. Расскажи о том, что имеет значение. Расскажи мне о войнах и… назови тех, кому суждено погибнуть.
И Талос заговорил, вновь погружаясь в огненную пучину воспоминаний…
…вначале есть лишь ничто. Ночь, мрак. Почти как дома.
Тьма умирает в огне. Раскаленное добела, ослепительное как солнце, пламя охватывает все его чувства. Он спотыкается и падает — падает на колени, на красные камни чужого мира. Он теряет свое священное оружие… болтер и меч… Когда зрение проясняется, их нет у него в руках.
Тело его внезапно наполняется силой. Сенсоры доспехов регистрируют снижение жизненных показателей и наводняют кровь стимуляторами — он должен оставаться в бою даже тогда, когда нечеловечески совершенный организм умоляет о передышке. Энергетики бушуют в его крови, подстегивая работу мышц и отключая нервы.
Когда приток стимуляторов достигает мозга, туманная дымка в глазах рассеивается. Случайность или предопределение, не важно. Везде рассыпаны груды щебенки. И там, изломанный и бессильно распростертый, как марионетка с перерезанными нитками, лежит еще один воин в цветах Восьмого легиона. Талос бросается к нему, зная, что должен добраться до павшего брата первым.
Это ему удается. Датчики прицела гудят и помаргивают, наводясь на цели: другие фигуры движутся сквозь дымные клубы, и все же он первым оказывается рядом с искалеченным телом. Но ни меча, ни болтера…
В перекрестье прицела попадает клинок убитого воина. Целеуказатель воспринимает его как возможную угрозу, и по сетчатке бегут спецификации меча. Моргнув, Талос убирает данные о составе сплава и мощности батарей и хватает рукоять обеими руками. Нажатие большого пальца на активирующую руну — и меч, взревев, оживает.
Соперники приближаются. Ему надо действовать быстро.
Цепное лезвие целует броню мертвого Астартес. Несколько безумных секунд оно вгрызается в доспех, прежде чем пробить керамитовую пластину. Талос режет быстрыми взмахами и отбрасывает меч в сторону, как только работа завершена.
Впереди других мчится Узас. Одним прыжком он подлетает к трупу и, не обращая внимания на Талоса, срывает с воина шлем. К тому моменту, как шлем оказывается у него в руках, Талос уже заканчивает обирать мертвеца и отходит с добычей. Отрезанное предплечье. Если убрать мертвую плоть, боевую перчатку можно переделать…
…Вознесенный снова выдохнул: полусмех-полувздох.
— Кто это был? — спросил он. — Кто падет и чьи останки ограбят?
— Это был… На нем была…
…полуночно-синяя броня, как и на всех в легионе. Но наличник шлема выкрашен в темно-красный: оскалившийся багровый череп. Талос…
— …не смог рассмотреть, — ответил он Вознесенному. — Думаю, это был Фаровен.
Талос сжал правую руку в кулак, прислушиваясь к тихому рычанию сервоприводов в каждом суставе. Перчатка стала жесткой, и Септимус уже несколько раз повторял, что скоро ее придется заменить. Она просто-напросто была очень старой. Латная рукавица износилась с годами, и, хотя многие детали доспеха обновлены, обе перчатки принадлежали оригинальному комплекту брони Марк IV.
Мысль о том, что приходится грабить павших, не тяготила его, как могла бы тяготить обычного смертного. Легион Повелителей Ночи многое утратил с тех пор, как их попытка захватить Трон Терры завершилась провалом. Возможности создавать новые доспехи почти не было, так что мародерство превратилось в осознанную необходимость на этой бесконечной войне.
Талос разжал кулак, медленно пошевелив пальцами.
— Да, — сказал он, глядя на собственную руку и думая о той ночи, когда эту перчатку заменит другая. — Это был Фаровен.
Вознесенный издал звук, который Талосу приходилось слышать уже не раз: пренебрежительный смешок, короткий и черствый.
— Когда он умрет, ты можешь забрать все. Его гибель не станет потерей для легиона. А теперь продолжай. Взрыв. Дым и обломки. Вы обдираете с Фаровена снаряжение. А потом?
Талос закрыл глаза.
— А потом…
…он видит свой меч. Клинок лежит в россыпи щебенки, и пыль уже притушила блеск его лезвия. Талос карабкается к нему. Под подошвами хрустит каменная крошка, еще недавно бывшая частью высокой стены мануфактории.
Меч у него в руках — совершенный сплав формы и функциональности. Рукоять и гарда выполнены из бронзы и отполированной слоновой кости, образуя раскинутые ангельские крылья. Между крыльями в основание клинка вделаны рубины размером с глаз смертного, выточенные в форме алых слез. Клинок выкован из адамантия и позолочен, а вдоль него бежит цепочка рукописных рун высокого готика — список поверженных врагов.
Талос не убивал никого из них, потому что клинок был выкован не для него. Сейчас он сжимает рукоять, ощущая, как тяжесть похищенного оружия наполняет его уверенностью. Меч лежит в руке так же удобно, как и десять лет назад, когда Талос вырвал его из руки умирающего имперского чемпиона.
Аурум. Клинок звался Аурум — силовой меч благородного капитана Дума из легиона Кровавых Ангелов. Поцелуй меча нес смерть: как и в любом энергетическом оружии, разрушительное силовое поле с каждым ударом рассекало материю. Однако Аурум выковали в дни молодости Империума, когда техножрецы Марса были не только хранителями секретов, но и мастерами.
Трижды братья по легиону пытались убить Талоса за этот меч. Трижды Талосу пришлось оборвать жизнь брата, чтобы сохранить добычу.
Он встает, активирует силовую ячейку в рукояти, и пыль на лезвии мгновенно сгорает с легким шипением.
Вдоль клинка пляшет рукотворная молния, достаточно яркая, чтобы ранить его нострамские глаза.
Талос шагает по развалинам. Звуки битвы возвращаются. Пыль оседает. Ему надо отыскать свой болтер прежде, чем враг хлынет в сектор, подвергшийся сокрушительной бомбардировке.
Он… он не может найти оружие. Что это за проклятый шум? Что за грохот? Мир раскалывается на части…
Кровь Хаоса, где же болтер…
Он…
…пошатнулся под весом воспоминаний, столь же реальных для него сейчас, в зале совета, как и во время пророческого припадка. Вознесенный недовольно буркнул:
— В чем дело? Что случилось дальше?
— Солнце, — пробормотал Талос. — Солнце…
…погасло.
Он поднимает голову к небу, забыв о поисках болтера. Секундой раньше над миром царил полдень, но сейчас небеса потемнели, словно внезапно обрушились сумерки. Затмение. Должно быть, это затмение.
Так и есть.
Условно говоря.
Перекрестье прицела заполняет туша колосса, поглотившего солнце. По сетчатке Талоса бегут неровные строчки данных, спроецированные сенсорами шлема, — но Талос этого не замечает.
Тревожные сигналы пищат синхронно со вспышками предупреждающих рун, и, глядя вверх, Талос вспоминает, почему взрыв сровнял с землей эту часть города. Он смотрит на причину взрыва.
Класс «Владыка войны». На экране визора вновь и вновь вспыхивают эти слова, тревожные сигналы сливаются в пронзительный визг, словно Талос и без того не знает, что перед ним. Как будто ему нужно объяснять, что это сама смерть. Сорок с лишним метров воплощенного гнева Механикус явились, чтобы уничтожить их всех. Титан выше любого из уцелевших городских зданий.
Его исполинские орудия поворачиваются, наводясь на крошечные фигурки Астартес внизу. Его руки — пушки длиной с поезд — раздирают небеса воем тысячи приводов. Он пока только целится, он еще не стреляет. Пушки опускаются ниже. Ниже.
Город вновь сотрясается — еще до начала обстрела, просто от поступи железного бога. Вокс оживает и разражается гневными выкриками, а имперская боевая машина все ближе.
— Тяжелый калибр! — ревет он в общий канал вокса. — «Лэндрейдеры» и «Хищники», все орудия на титана!
Он даже не знает, осталась ли в строю хоть одна из боевых установок, но, если они не организуют хоть какой-нибудь ответный огонь, титан прикончит их всех.
Со звуком рушащегося небоскреба титан делает еще один шаг.
И со звуком, с которым рушится мир, он дает залп.
Талос…
…открыл глаза и лишь после этого понял, что все это время они были закрыты.
Пока Талос находился во власти видения, Вознесенный подобрался ближе.
— Титаны нам не в новинку, — сказало существо. — Мир-кузня — главная цель Магистра Войны в скоплении Крит.
Талос покачал головой. Губы его чуть скривились, когда он различил в темноте контуры рогатой башки Вознесенного.
— Нас перережут, как скот. Мы встанем на пути божественных машин Механикус, и их огонь выжжет нам глаза.
— А что насчет сил самого Магистра Войны? — упорствовал Вознесенный.
Настойчивость в его клокочущем голосе уже граничила с нетерпением. Талос подумал о доведенном до кипения котелке.
— Что насчет них, сэр?
— Мой пророк, — прогрохотал Вознесенный с непривычной ноткой приязни.
Талос закинул голову, чтобы посмотреть в лицо командиру, и с трудом подавил гневный рык. Вознесенный пытался скрыть раздражение, — вероятно, для того, чтобы его ручной провидец не вышел из себя до окончания допроса.
— Талос, брат мой, ты видишь так много — и в то же время так мало.
Вознесенный улыбнулся, но избыток клыков и ядовитая слюна изрядно портили впечатление от улыбки. Талос пристально всмотрелся в черные глаза своего повелителя — в обезображенное лицо того, кем он некогда восхищался.
— В этом и состоит мой вопрос, — осклабился Вознесенный. — Где они? Ты их видишь? Ты видишь Черный легион?
— Я не…
…вижу их. Нигде.
Наверху схватились железные боги. Титан против титана в руинах обреченного города. В небе бушует шквал артиллерийского огня и слышится громовой скрежет — это боевые машины вымещают друг на друге свою ярость. Титаны позабыли о битве, развернувшейся у них под ногами, и Повелители Ночи — те, что еще способны сражаться, — перегруппировываются в тени их исполинских фигур.
Талос добирается до своей машины. Покатый, темный корпус «Лэндрейдера» — словно маяк в ревущем неистовстве боя. И в этот момент Астартес замечает Кириона: еще наполовину засыпанного щебенкой, почти в километре отсюда.
Идентификация проходит не сразу. Расстояние велико, так что поначалу Астартес видит лишь кого-то, с трудом выбирающегося из-под обломков. Глаз чисто случайно регистрирует движение.
Моргнув, Талос приближает изображение. На сетчатке вспыхивает имя — Кирион — и оповещение от системы целеуказателя, что выбрана неверная цель.
Он срывается с места.
Еще рунические символы. Другая цель: Узас, «неверная цель». Узас первым добирается до Кириона, скатываясь по щебеночному склону за спиной у раненого Астартес. Талос бежит быстрее, мчится изо всех сил, предчувствуя, что сейчас произойдет.
Узас поднимает топор и…
— …и что?
— И ничего, — ответил Талос. — Как я уже говорил, Магистр Войны отправит нас сражаться с легионом титанов Крита, и мы понесем тяжелые потери.
Вознесенный позволил молчанию затянуться на несколько секунд. Эта тишина выражала его неодобрение лучше, чем любые слова.
— Я могу идти, повелитель? — спросил Талос.
— Я более чем недоволен этим скупым отчетом, брат мой.
Талос криво, но искренне усмехнулся:
— Я постараюсь угодить моему командиру в следующий раз. Насколько я в курсе, ясновидение — не точная наука.
— Талос, — протянул Вознесенный, — ты совсем не так остроумен, как тебе кажется.
— Вот и Кирион говорит то же самое, сэр.
— Ты можешь идти. Мы приближаемся к Криту, так что проследи за последними приготовлениями. Через час твой отряд должен быть облачен во тьму. Сначала мы ударим по миру-тюрьме Критского скопления, а затем по миру-кузне.
— Будет исполнено, сэр.
Талос уже выходил из комнаты, когда Вознесенный прочистил горло. Звучало это так, словно он пытался заглотить нечто еще живое.
— Мой дорогой пророк, — широко улыбнулся Вознесенный, — как поживает пленница?
III
Магистр Войны призывает
Поначалу Эвридика испугалась, что ослепла. Вокруг царила кромешная тьма. Девушка села и дрожащими руками ощупала сравнительно мягкую койку под собой. В воздухе висел сильный запах меди и машинного масла, и единственным звуком, кроме ее дыхания, был приглушенный, но непрерывный фоновый гул.
Она узнала этот звук. Корабельные двигатели. Где-то на дальней палубе гигантские двигатели корабля работали, обеспечивая варп-переход.
Память возвращалась, а с нею вернулся и образ шлема-черепа с горящими рубинами глаз. Астартес захватил ее в плен.
Талос.
Эвридика прижала ладони к горлу. Горло саднило — больно касаться и трудно дышать. Секундой позже она поднесла руку ко лбу. Пальцы наткнулись на холодный металл. Узкий легкий обруч из железа или стали… закрепленный у нее на лбу и закрывающий третий глаз. Девушка нащупала крошечные заклепки в тех местах, где пластину просверлили и привинтили к ее черепу. Обруч был как раз такой ширины, чтобы надежно пленить ее генетический дар.
Внезапно раздался лязг открывающейся двери и визг ржавых петель. Луч света, желтого и тусклого, рассек скопившийся в комнате мрак. Эвридика отпрянула, щуря ослепленные светом глаза и пытаясь рассмотреть его источник.
Фонарь. Фонарь в чьей-то руке.
— Проснись и пой! — выдал хозяин лампы.
Он вступил в комнату — Эвридика могла пока разглядеть лишь неясный силуэт — и, кажется, что-то подкручивал в своем фонаре. На секунду все вновь погрузилось во мрак.
— Хаос побери эту рухлядь, — проворчал человек.
Эвридика не знала, что делать. Ее так и подмывало накинуться на пришельца, сбить его с ног и смыться. И ей бы это удалось, точно удалось, если бы голова не кружилась так сильно. Когда девушка снова смогла видеть — пусть какое-то мгновение, — она поняла, как ее тошнит. Просто выворачивает. Эвридика сомневалась, что сможет хотя бы встать.
Освещение восстановилось, когда человек переключил фонарь с центрованного луча на общий режим. Все такой же тусклый, конус света упал на потолок и наполнил камеру мягким сиянием, похожим на огоньки свечей.
Вернувшееся зрение вызвало новый приступ тошноты, и Эвридику вырвало остатками последней трапезы, случившейся еще на борту «Звездной девы». Обед готовил Торк. Девушка перевела дыхание и выдавила:
— Трон… его стряпня и без того была гадкой…
Звук собственного голоса неприятно ее поразил — такой же глухой и слабый, как свет фонаря. Этот Астартес, Талос… он чуть ее не задушил. От одного воспоминания кровь стыла в жилах. Глаза, впившиеся в ее лицо, багрово-алые, бездушные и бесчеловечные…
— Не произноси это слово, — мягко сказал пришедший.
Она обернулась к нему, вытирая рот рукавом и смаргивая слезы напряжения. На вид мужчине было лет тридцать — тридцать пять. Взлохмаченные волосы пепельными прядями рассыпались у него по плечам, а соломенного цвета щетина показывала, что он уже несколько дней не брался за бритву. Даже сейчас, когда зрачки пришельца расширились в темноте, его глаза отливали нефритовой зеленью. Он был бы красив, не будь похитителем людей и сукиным сыном.
— Какое слово? — спросила она, ощупывая ноющую шею.
— То самое слово. Не упоминай имперские проклятия и клятвы на этом корабле. Ты рискуешь оскорбить полубогов.
Эвридика не смогла распознать его акцент, но речь незнакомца звучала непривычно. Вдобавок он очень осторожно подбирал слова, тщательно составляя фразы.
— А какое мне до этого дело?
Она сумела вложить в вопрос достаточно дерзости, чтобы гордиться собой. Не позволяй им увидеть твой страх. Покажи зубы, детка.
Человек снова заговорил. Его голос казался особенно мягким по сравнению с ее вызывающим тоном.
— Потому что и в лучшие времена они не отличаются терпением, — ответил незнакомец. — Если ты их разозлишь, они тебя убьют.
— Голова болит, — пожаловалась Эвридика, вцепившись в край койки.
Горло перехватило, рот наполнился слюной. Трон, сейчас ее снова стошнит.
Так и случилось. Незнакомец сделал шаг назад, избегая пятна рвоты.
— У меня голова раскалывается! — мрачно сообщила Эвридика, сплевывая последние остатки Торковой стряпни.
— Последствия операции. Мои хозяева не хотели, чтобы ты убила меня, когда проснешься.
Эвридика снова ощупала металлическую пластину, охватывающую лоб и ослепляющую третий глаз. Паника, которую, по ее мнению, девушка так ловко скрывала, вырвалась из-под контроля и напомнила, что есть гораздо большие неприятности. С трудом разобравшись с кашей, творящейся в голове, Эвридика озвучила первый из тысячи неотложных вопросов:
— Почему я здесь?
Незнакомец ответил теплой и чистосердечной улыбкой, которую Эвридика с удовольствием стерла бы с его смазливой физиономии ударом кулака.
— Что, демоны тебя побери, здесь смешного? — рявкнула она.
— Ничего.
Улыбка пропала, но в глазах его остались веселые искорки.
— Извини. Мне говорили, что это первое, о чем спрашивает любой человек, попавший на борт. Это было первое, о чем спросил я.
— По-твоему, это смешно?
— Нет. Просто я только что сообразил, что с твоим появлением я уже не самый новый на службе у наших хозяев.
— Как долго я была в отключке?
— Восемь стандартных часов.
Септимус посчитал с точностью до минуты, но сомневался, что ее интересуют такие детали.
— И тебя зовут?..
— Септимус. Я слуга лорда Талоса. Его оружейник и вассал.
Он начал ее раздражать.
— Ты странно говоришь. Медленно, как дебил.
Септимус покорно кивнул:
— Да. Прости, я привык к нострамскому. Я не говорил на низком готике уже… — Он помолчал, вспоминая. — …уже одиннадцать лет. И даже тогда он не был моим родным языком.
— Что такое «нострамский»?
— Мертвый язык. На нем говорят полубоги.
— Полубоги… Астартес?
— Да.
— Они притащили меня сюда.
— Я помогал доставить тебя на борт, но да, таково было их решение.
— Зачем?
Септимус прочистил горло и уселся на койку, прислонившись к стене. Похоже, он устраивался тут надолго.
— Тебе следует кое-что уяснить. Уйти с этого корабля можно только одним способом, и способ этот — смерть. Тебе предложат выбор. Очень простой выбор: жить или умереть.
— Какой же это выбор?
— Жить, чтобы служить им, или умереть, чтобы уйти.
Вот правда и всплыла, подумала Эвридика с горькой усмешкой. Девушка чувствовала хрупкость собственной улыбки, словно за сжатыми зубами прятались все ее страхи. От этого леденел язык и перехватывало дыхание.
— Я не идиотка и знаю историю. Эти Астартес — изменники. Они предали Бога-Императора. Думаешь, я стану служить им? Трон, нет. Ни за что.
Септимус передернулся:
— Поосторожней с этим словом.
— Да катись ты в варп! И твои хозяева со своей службой пусть тоже катятся в варп!
— Жизнь у них на службе, — задумчиво проговорил Септимус, — совсем не то, чем кажется тебе сейчас.
— Просто скажи, чего им от меня надо, — потребовала Эвридика.
Голос ее дрогнул, так что девушке пришлось опять стиснуть зубы.
— У тебя есть дар. — Септимус постучал пальцем по лбу. — Ты прозреваешь в Имматериум.
— Этого не может быть, — пробормотала она, на секунду растеряв всю решимость. — Этого просто не может быть.
— Мой господин предвидел, что ты окажешься в том мире, — настаивал раб. — Он знал, что ты будешь там, и знал, что ты пригодишься легиону.
— В каком еще мире? Это был всего лишь астероид.
— Не всегда. Когда-то он был частью планеты. Их родной планеты. Но сейчас важно не это. Ты можешь вести корабль по Морю Душ, вот почему ты здесь. Легион уже не тот, что прежде. Они бежали от Света Императора много веков назад. Их… как же это называется? Инф… инфа… Проклятье! Их ресурсы на исходе. Их оружие и боевые машины ржавеют без должного ухода. Их смертные слуги старятся и умирают.
Эвридика не смогла сдержать усмешку:
— Ну и отлично. Они предали Бога-Императора.
Она почувствовала, что к ней возвращается боевой задор, и рискнула ухмыльнуться еще раз:
— Как будто меня волнует, стреляют их пушки или нет.
— Все не так просто. Их инф… инфра…
— Инфраструктура.
Трон, какой простофиля!
— Да. То самое слово. Инфраструктура легиона разрушена. Много знаний потеряно и много верных душ: сначала во время Великой Ереси, затем в войнах…
Девушка едва не брякнула «сердце кровью обливается», но ограничилась молчаливой улыбкой. Только бы он не догадался, как ей на самом деле страшно.
Несколько секунд Септимус наблюдал за ней, не говоря ни слова.
— Неужели до прихода сюда твоя жизнь была настолько замечательной, — в конце концов сказал он, — что эта возможность совсем тебя не интересует?
Эвридика фыркнула. На такой вопрос даже не стоило отвечать. Стать рабыней еретиков и мутантов — вряд ли это можно было рассматривать как удачный карьерный ход. Удивительно, что ее еще не начали пытать.
— Сейчас ты не можешь рассуждать здраво, — улыбнулся Септимус, поднимаясь с койки.
Эвридика нервно сглотнула, только теперь заметив, что у раба на поясе два пистолета в кобурах, а к его голени примотан мачете длиной с ее предплечье.
— Ты увидишь то, чего никогда не увидеть другим смертным.
Неужели он полагает, что это звучит заманчиво?
— Вечное проклятие не стоит пары-тройки тайн.
Девушка внимательно наблюдала за Септимусом, за улыбкой в его глазах и расслабленной позой. Непринужденная грация, с которой тот опирался о стену, нервировала Эвридику. Он мало походил на бешеного еретика, каким, по ее мнению, полагалось находиться на борту судна Архиврага.
— Зачем ты здесь?! — взорвалась она. — Зачем они послали тебя?
— Ты боишься и поэтому сердишься. Я тебя понимаю, но лучше бы ты была осмотрительней. Я обязан пересказать хозяину каждое слово этого разговора.
Не лучшее известие, однако она не позволит себя запугать!
— Зачем они послали тебя?
— Акклиматизация. — Он снова улыбался. — Тебе легче говорить с другим смертным, чем с одним из Астартес.
— Как ты попал сюда? — спросила Эвридика. — Тебя тоже захватили силой?
Он пожал плечами, и в полумраке раздался шорох мягкой материи.
— Это долгая история.
— Времени у меня достаточно.
Корабль внезапно тряхнуло. Крепления затрещали от перегрузки. Септимус удержался на ногах, вцепившись в запирающее колесо люка. Эвридика выругалась — ее приложило затылком о стену, да так сильно, что наверняка выскочит шишка. Несколько секунд в глазах у девушки плясали цветные пятна.
— Нет, — отозвался Септимус, повышая голос, чтобы перекричать скрежет непрекращающейся болтанки, — как раз времени у нас нет.
Эвридика раздраженно смахнула с глаз слезы боли, прислушиваясь к возмущенному вою металла. Этот звук тоже был ей знаком. Он означал, что судно выныривало из варпа, прорываясь в реальное пространство.
И делало это слишком торопливо.
— Где мы? — выкрикнула она.
В ответ раздалось общее вокс-оповещение. Перемежаемое треском помех, оно эхом прогремело из тысяч динамиков на всех палубах «Завета».
— Вирис колрата дат сетикара тех дасоваллиан. Солрутис ве за джасс.
— И что это должно означать? — прокричала она Септимусу.
— Это… сложно перевести, — бросил он, уже поворачивая запирающее колесо.
— Трон Господень… — пробормотала она, едва слыша собственные слова в треске и грохоте. — Хотя бы попробуй!
«Сыны нашего отца, восстаньте, облаченные во тьму. Мы несем ночь».
— Это означает, — он оглянулся через плечо, — «Братья, облачитесь в доспехи. Мы идем на войну». Но, как я уже говорил, это не точный перевод.
— Войну? Где мы?
Септимус с усилием открыл люк и протиснулся в овальное отверстие.
— На Крите. Магистр Войны, да будет благословенно его имя, призвал нас на Крит.
Септимус остановился в дверях. Он ждал.
— До Крита было много дней пути, — растерянно произнесла девушка. — Даже недель.
— Моим хозяевам ведомы разные тайны. Они знают варп и ведущие сквозь него тропы: в тенях, вдали от света Ложного Императора. Когда-нибудь и ты научишься ходить по ним. — Септимус замолчал, словно ожидая от нее ответа. — Так ты идешь со мной?
Эвридика несколько секунд пялилась на него в немом изумлении. Это что, шутка?
Похоже, он не шутил.
Нетвердо встав на ноги, она с колебанием приняла его протянутую руку. Корабль опять содрогнулся, и Эвридика поняла, что на сей раз дело не в варп-двигателе.
Септимус вывел ее из камеры, освещая дорогу фонарем. От него не укрылось выражение лица девушки, которое становилось все тревожней при каждом рывке корабля.
— Орудийный огонь, — успокаивающе сообщил он. — Мы под обстрелом.
Эвридика кивнула, хотя совершенно не понимала, что в этом утешительного.
— Куда мы идем? — спросила она.
— Мой господин объяснил мне план атаки легиона.
— И?
— И мы должны быть готовы на тот случай, если этот план не сработает. Тебе известно, что такое «Громовой ястреб»?
Окружив мир под названием Солас плотным кольцом, суда военного флота Крита стойко оборонялись, карая захватчиков за попытку напасть на имперскую планету. В летописи это впоследствии вошло как величайшее космическое сражение, когда-либо проходившее в этом секторе, и жертвы исчислялись миллионами.
«Завет крови» ворвался в реальное пространство в самый разгар орбитальной войны.
Скопление Крит.
Пять миров, разбросанных по пяти солнечным системам, но заключивших торговый и оборонительный союз. Они были приведены к Согласию десять тысячелетий назад, во время Великого Крестового Похода, и представляли собой империю внутри империи — бледную копию прекрасного Ультрамара на галактическом востоке.
Геркас и Нашрамар, два мира-улья с трудолюбивым, законопослушным, постоянно растущим населением, составляли ядро кластера. Их, в свою очередь, снабжал Палас — аграрный мир, с таким превосходным климатом и обильными урожаями, что он обеспечивал продовольствием все скопление.
Четвертым миром был сам Крит Прайм, названный в честь имперского командующего, который привел регион к Согласию после многовекового упадка Древней Ночи. Некогда планета была густонаселенным миром-ульем, третьим после Геркаса и Нашрамара. Несколько тысячелетий назад месторождения полезных ископаемых на Крите истощились в результате непрерывных разработок Механикус, и экономика планеты рухнула. В течение десятков лет все больше транспортов с беженцами покидало Крит, и, когда планета окончательно опустела, ее реколонизовали сами Адептус Механикус.
К концу сорок первого тысячелетия Крит Прайм превратился в процветающий мир-кузню, где производилась экипировка для отлично вымуштрованных и многочисленных полков Высокорожденных Крита, входивших в состав имперской гвардии. Планета также была родным миром одного из легионов титанов, Легио Маледиктис.
Пятым, и последним миром была Солас. Здесь, вокруг орбитальной верфи-крепости, сосредоточилось ударное ядро имперских сил.
Планета под звездным фортом была третьим населенным миром скопления, но, в отличие от Крита Прайм, не обладала полезными ресурсами и минеральными ископаемыми. Посреди каменистой безжизненной пустыни возвышались тюремные комплексы-ульи, куда свозили сотни тысяч преступников из Критского скопления и соседних секторов. Мир-тюрьма, охраняемый мощью Империума, служил базой Имперского Флота и подразделений Астартес, боровшихся с пиратскими группировками. Только Крит Прайм в аугментической длани Механикус был более труднодоступной целью.
Лорд-адмирал Валианс Арвентур командовал непобедимыми силами Критского боевого флота. В его распоряжении находились бесчисленные корабли поддержки и дюжины крейсеров, возглавляемые блистательным флагманом, жемчужиной в адмиральской короне. Гигантский гранд-крейсер класса «Мститель», «Меч Бога-Императора», хребет которого щетинился острыми шпилями кафедральных соборов, был обителью тысяч и тысяч душ.
Даже если бы могущество Трона в секторе ограничивалось только этим, и тогда бы флот лорд-адмирала Арвентура представлял собой грозного и неустрашимого противника. Однако командующий мог также рассчитывать на поддержку благородных Астартес из ордена Странствующих Десантников, которые уже много лет вели борьбу с пиратскими бандами сектора. Их фрегат класса «Гладиус» под названием «Раскол» смертоносным клинком угрожал еретикам, осмелившимся разбойничать на имперских торговых путях.
Солас и стала первой целью, на которую Магистр Войны обрушил свой гнев. Сломить оборону планеты, сокрушить мощь священного флота и уничтожить Астартес — и скопление Крит наверняка падет. Таков был план великого Разорителя.
План Вознесенного четко вписывался в эти рамки. Полагаясь на свои стратегические и тактические способности, он рассчитывал отличиться в глазах Магистра Войны.
Талос огляделся. Рубиновые линзы шлема придавали внутреннему отсеку посадочной капсулы красноватый оттенок. Отделение Талоса не занимало и половины из двенадцати тронов, которыми была оснащена капсула. Скоро им понадобится пополнение. В последние годы десятая рота Восьмого легиона понесла такие потери, что Вознесенный в лучшем случае мог повести в бой не больше полусотни Астартес.
Создание новых бойцов было долгим и трудоемким процессом, а на борту «Завета» остро не хватало хирургов и техников, способных с помощью генетических манипуляций в течение десяти лет превратить обычного мальчишку в Астартес.
Ксарл никогда не упускал случая посетовать при виде пустых тронов. Каждый раз, когда отделение собиралось вместе: в посадочной капсуле, «Громовом ястребе», абордажной шлюпке или «Лэндрейдере»… каждый раз, когда они выстраивались наготове в последние минуты перед сражением, Ксарл заводил этот разговор.
— Нас осталось четверо, — проворчал он точно по расписанию. — Плохи дела.
— А меня так просто бесит, что на Венригаре выжил Узас, — отозвался по воксу Кирион. — Мне не хватает Сар Зелла. Слышишь, Узас? Очень жаль, что смерть выпала ему, а не тебе.
— Кирион, мой возлюбленный братишка, — прорычал Узас, — захлопни пасть.
На секунду Талос вновь очутился в своем видении, где Узас скатывался с кучи щебня за спиной Кириона и заносил топор…
— Готовность шестьдесят секунд! — гаркнул механический голос из динамиков капсулы.
С головокружительным рывком восприятия Талоса выдернуло в реальность.
— Я хотел бы заметить, — сообщил Кирион, — что это самое дурацкое использование наших сил на моей памяти.
— Замечание принято, — негромко ответил Талос.
Не он решил использовать для высадки десантную капсулу, но жаловаться сейчас не имело смысла — все равно уже ничего не изменишь.
— Более того, — Кирион проигнорировал упрек в голосе брата, — нам всем крышка. Я это гарантирую.
— Придержи язык.
Талос развернулся к Кириону, и ремни безопасности скрипнули, туго обхватив громоздкую броню.
— Достаточно, Кирион. Вознесенный отдал приказ. А теперь рассчитайтесь.
— Узас, здесь.
— Ксарл, готов.
— Кирион, здесь.
— Принято, — закончил перекличку Талос. — Облаченные во тьму, по моему сигналу. Раз. Два. Три. Старт.
Все четыре заплечных генератора включились, питая энергией доспехи и поднимая уровень физических возможностей космодесантников далеко за пределы их и без того сверхчеловеческой мощи. Дисплей визора Талоса активировался, прогоняя по красному фону белые строчки текста: системные данные, счетчики боеприпасов и десятки стилизованных рунических символов, вспыхивающих на краю поля зрения. Моргнув, он приблизил три из них и нахмурился: одна из рун то и дело пропадала из фокуса.
— Узас, — позвал он, — твоя руна идентификации все еще нестабильна. Ты говорил, что разберешься с этим.
— Мой оружейник… внезапно скончался.
Талос сжал зубы. Узас всегда жестоко обращался с рабами, будь это слуги легиона или аугментированные сервиторы. Астартес считал их бесполезными игрушками, предназначенными для удовлетворения его прихотей. Доспехи Узаса оставались в рабочем состоянии лишь потому, что он грабил павших братьев с куда большим рвением, чем другие Повелители Ночи.
— Брат, у нас и без того мало ресурсов. Ты не можешь тешить свою кровожадность, убивая рабов.
— Может, я позаимствую у тебя Септимуса, чтобы он починил мой доспех.
— Может, — ответил Талос, подумав про себя: «Как бы не так».
— Сорок пять секунд, — проскрежетал голос пускового сервитора.
— Зачехлите оружие на время перелета! — приказал Талос.
Он в последний раз проверил болтер, поворачивая его в руках. Прекрасное оружие, верно служившее ему еще до Великого Предательства. Талос стрелял из этого болтера на Исстваане V, скосив бесчисленных бойцов из легиона Саламандр во время той судьбоносной битвы. Даже просто сжимать оружие в латных рукавицах было приятно — он почувствовал прилив возбуждения, столь же реального и осязаемого, как поток боевых стимуляторов, поступавших в кровь через порты для внутривенных вливаний в его позвоночнике и запястьях.
Болтер носил имя Анафема. Имя, выгравированное в его черном металле летящими нострамскими рунами. Талос опустил оружие к правому бедру, словно вкладывая пистолет в кобуру. Затем, моргнув, выбрал небольшую пиктограмму на краю дисплея. Широкая электромагнитная полоса, проходившая по длине болтера, активировалась. Со звоном металла о металл болтер примагнитился к его ноге, дожидаясь той минуты, когда начнется сражение и высвобождающая руна будет активирована еще одним движением века.
Закончив с болтером, Талос проверил свой вложенный в ножны клинок. Меч был слишком длинным, чтобы носить его на бедре во время перелета, и крепился к наклонной стене капсулы электромагнитными зажимами. Ангельские крылья на гарде белели, как чистейший мрамор. Рубиновые слезы между ними поблескивали в красном полумраке — чуть темнее, чем внутреннее пространство капсулы, они казались каплями крови на крови.
Аурум и Анафема, орудия его ремесла, его боевые реликвии. Сердце Талоса забилось чаще, а губы изогнулись в усмешке.
— Смерть Ложному Императору, — выдохнул он, словно шепча проклятие.
— Что ты сказал? — спросил по воксу Ксарл.
— Ничего, — ответил Талос. — Подтвердить проверку оружия.
— Оружие зачехлено.
— Готово.
— Есть.
— Тридцать секунд, — снова протрещали динамики.
Десантная капсула класса «Клешня страха» затряслась — двигатели набрали полную мощность. Хотя капсула отстреливалась из пускового устройства, работа двигателей была необходима, чтобы выйти на цель.
— Десятая рота, Первый Коготь, — Талос говорил по общему вокс-каналу, — готовы к десантированию.
— Принято, Первый Коготь.
Прозвучавший в ответ голос был низким — слишком низким даже для Астартес. Вознесенный был на мостике и обращался к идущим в бой отрядам. Талос прислушивался к перекличке остальных отрядов, не обращая внимания на усиливающуюся тряску.
— Второй Коготь, готовы.
— Пятый Коготь, готовы.
— Шестой Коготь, есть.
— Седьмой Коготь, на старте.
— Девятый Коготь, готовы.
— Десятый Коготь, готовы.
Талос знал, что ни одно из отделений не могло похвастаться полным составом. Время было безжалостно. Проклятые Кровавые Ангелы вырезали всех бойцов из Третьего Когтя в битве при Деметриане. Воины из Четвертого и Восьмого погибали один за другим, пока последние выжившие бойцы не влились в другие обескровленные Когти. Узас когда-то состоял в Четвертом. Как раз это приобретение не приводило Талоса в особый восторг.
— Это Талос, Первый Коготь. Подсчет наличного состава.
— Второй Коготь, семь душ.
— Пятый Коготь, пять душ.
— Шестой Коготь, пять душ.
— Седьмой Коготь, восемь душ.
— Девятый Коготь, четыре души.
— Десятый Коготь, шесть душ.
Талос снова покачал головой. Включая его отделение, их было тридцать девять. Небольшой контингент остался на борту «Завета» с Вознесенным, но цифры все равно не радовали. Тридцать девять бойцов легиона готовы к высадке. Тридцать девять из сотни с лишним.
— Подсчет наличного состава подтверждаю, — произнес он, зная, что каждый Астартес на борту подключился к этому каналу.
Талос не сомневался, что истинное значение последних цифр от них не ускользнуло.
— Десять секунд, — прогундосил сервитор.
Шесть капсул теперь бок о бок вибрировали в своих гнездах, как ряд клыков, пробивающихся из челюсти великана.
— Пять секунд.
Голоса в воксе словно сорвались с цепи: десятки Астартес вопили, призывая лить кровь, сеять ужас и мстить во имя примарха. В капсуле Первого Когтя Ксарл громко и заливисто взвыл в приступе безудержного ликования. Кирион шептал что-то неразборчивое — скорее всего, просил о благословении машинных духов своего оружия. Узас выкрикивал клятвы, суля кровавые жертвы Губительным Силам. Он называл их по именам, захлебываясь словами, как фанатик в религиозном экстазе. Талос с трудом подавил желание вскочить с противоперегрузочного трона и пристрелить брата.
— Три.
— Два.
— Один.
— Пуск.
IV
Война в космосе
Военные действия в открытом космосе представлялись Вознесенному куда более изысканными, чем любая стычка на поверхности.
Сам он достиг непревзойденного мастерства в боевых искусствах, и когти его пожали обильный урожай человеческих жизней, однако зверство планетарных войн не шло ни в какое сравнение с чистотой и отточенностью космических поединков.
Даже в те годы, когда он еще не превратился в Вознесенного, а был всего лишь капитаном Вандредом из десятой роты легиона Повелителей Ночи, величайшее удовольствие ему доставляли именно орбитальные войны и сражения в глубоком космосе, где действие разыгрывалось как по нотам.
И он не ограничивался простым наблюдением. Нет, он гордился тем, что срежиссировал немало таких безупречных баталий, и пронес эту гордость через все изменения. Суть состояла в том, чтобы приспособить восприятие к масштабам и многомерности космических сражений. Разум большинства — как смертных, так и Астартес — не в состоянии был точно определить расстояние между кораблями, представить их габариты и повреждения, которые разные виды оружия наносят корпусам из различных сплавов…
Это был его дар. Вознесенный знал космическую войну. Его разросшийся, искаженный мозг воспринимал всю ее грандиозность так же четко, как обычный человек ощущает оружие в собственных руках. Корабль был его телом, даже без примитивных нейропрошивок Механикус, связывавших человека и машину. Вознесенный сливался с духом «Завета» благодаря измененному восприятию и тому, что знал крейсер как самого себя. Стоя на мостике, он нутром чувствовал пульс корабля. Взявшись за поручень, слышал торжествующий рев «Завета» во время артиллерийской канонады. Остальные ощущали лишь дрожь, но им было не понять таких тонкостей.
«Завет крови» не раз выходил из переделок, где шансы на спасение были минимальными, и успел поучаствовать в самых кровопролитных войнах Восьмого легиона. Его репутацию — а заодно и репутацию того потрепанного отряда, который некогда был десятой ротой, — подтверждал длинный список одержанных в космосе побед. Одержанных во многом благодаря искусству Вознесенного.
Когда его драгоценное, возлюбленное судно вырвалось в реальное пространство, создание, в прошлом звавшееся капитаном Вандредом, обернулось к обзорному экрану. Выполненный в форме глаза, он занимал большую часть передней стены стратегической палубы. Собственные глаза Вознесенного остались незатронутыми мутациями, исказившими его тело. Они по-прежнему были обсидианово-черными, как у всех уроженцев Нострамо, и поблескивали отраженным светом десятков консолей и пробегавших по экрану вспышек разрывов.
В стратегиуме приходилось поддерживать более яркое освещение, чтобы смертные члены команды без усилий справлялись со своими обязанностями. Вознесенный на секунду оторвался от экрана и окинул взглядом многоуровневый отсек, проверяя, все ли готово к бою.
Кажется, да.
Сервиторы трудились на положенных им местах, с гудением и бормотанием стуча по консолям пальцами человеческих и бионических конечностей. Смертные, включая нескольких бывших имперских офицеров, работали на своих командных пультах или руководили группами сервиторов. Лишь несколько консолей стояли заброшенными. Операции, которыми управляли с мостика, были слишком важны, чтобы позволить им пострадать от нехватки персонала. Все было почти так, как и должно быть, как было до Великого Предательства, до того, как началось медленное угасание легиона, — и Вознесенный упивался этими отголосками былого величия.
За время, достаточное для одного удара сердца, Вознесенный успел разглядеть все, что нужно, и вернулся к экрану.
И — вот она. Война в своем величайшем воплощении. Кровавый спектакль, каждую секунду отнимающий сотни, а то и тысячи жизней. Несколько мгновений Вознесенный позволил себе наслаждаться зрелищем, радуясь каждому смертоносному взрыву, — независимо от того, какая из сторон несла потери.
Наслаждение грозило перейти в эйфорию, и тогда Вознесенный с усилием заставил себя сосредоточиться. Титул достался ему не за слабость и потакание собственным желаниям. Долг превыше всего.
Война в космосе всегда напоминала Вознесенному о бешенстве пожирающих добычу акул. На поверхность его искаженной варпом памяти редко всплывали воспоминания о детских годах, но одно из них возвращалось всякий раз, когда разум и чувства Вознесенного охватывала лихорадка космического сражения.
Ребенком он несколько раз ездил с отцом на побережье и там наблюдал, как безглазые шельфовые акулы сбиваются в стаю для охоты на больших океанских китов. Это не было настоящей стаей, потому что хищники редко действовали сообща, — они всего лишь не убивали друг друга, пока преследовали общую жертву. Когда акулы одновременно бросались на незащищенный китовый бок, ими руководило не чувство товарищества, а инстинкт. Инстинкт, повелевавший как можно быстрее прикончить добычу.
Сейчас Вознесенному казалось, что космическая война — это та же охота. Каждый корабль был акулой, плывущей в трехмерном пространстве поля боя, и лишь самые одаренные командиры могли обуздать свои инстинкты и собраться в эффективную охотничью стаю. Измененный варпом Астартес глядел на экран и улыбался, обнажая черные десны и заостренные клыки. Он не был командиром флота, и объединение разрозненных сил никогда не входило в число его талантов.
Как раз наоборот. Он отнюдь не стремился к созданию тактического союза в рядах тех флотов, где ему довелось сражаться. Все, что ему было нужно, — это расстроить порядок вражеской армады.
Самый простой способ выиграть космическую войну заключается в том, чтобы не дать командирам противника действовать согласованно. Если их единство нарушено, вражеские корабли можно изолировать, отсечь от основных сил и уничтожить по одному.
Именно за этот подход Вознесенный не раз удостаивался похвалы Ночного Призрака. Как говорил сам примарх, ни к чему знать планы врага. Враг должен быть повержен прежде, чем вступит в игру.
Флот вторжения Магистра Войны прибыл в систему Крита несколько дней назад. Вознесенный понял это, как только ударный крейсер Повелителей Ночи вынырнул из варпа. Десятки искореженных корабельных туш — жертвы первых фаз кампании — беспомощно болтались в вакууме. Судя по надписям на их корпусах, они принадлежали обеим противоборствующим сторонам.
Вознесенный приказал штурману поскорей провести «Завет» через это молчаливое кладбище и не жалеть двигателей, пока крейсер не достигнет основного театра военных действий. Там флот Магистра Войны наконец-то вынудил силы Трона занять глухую орбитальную оборону.
Взгляд существа впивался в древние имена, мелькавшие на гололитическом дисплее. Легендарные суда, прошедшие через тысячелетия войны, — названия и регалии были врезаны в память Вознесенного, несмотря на неумолимый ход времени.
Вот «Железный магнат», принадлежавший легиону примарха Пертурабо. Вот «Сердце Терры» — на шкуре корабля все еще виднелись шрамы, заработанные во время осады планеты, давшей ему имя. А в самом центре кровавого шторма, окруженный десятками меньших судов, виднелся «Дух мщения».
Вознесенный махнул клешней в его сторону:
— Пока передаете идентификационные коды, двигайтесь к флагману Магистра Войны, а затем выходите из рядов, обгоняйте корабли союзников и вступайте в бой.
«Завет крови» понесся в вихрь орбитальной битвы. Вознесенный представил командные палубы имперских судов в ту секунду, когда их наблюдатели обнаружили еще один могучий корабль, присоединившийся к силам Архиврага. Воют сирены, летят приказы… Как восхитительно вообразить все это, пусть всего на одно мгновение!
Но «Завет» был уязвим. Его двигатели раскалились добела, пока он мчался мимо «Духа мщения» и авангарда Хаоса.
Следовало действовать быстро.
Вознесенному хватило одного взгляда на экран, чтобы понять, что исход сражения уже предрешен. Имперский флот обречен. Существо всмотрелось в пиктограммы, пляшущие по голографическому дисплею проекционного стола перед его командным троном, слишком большим для обычного космодесантника. Наблюдая за их медленным танцем в пространстве, Вознесенный в течение секунд смог предсказать конечный расклад. Достаточно было просчитать все варианты передвижения каждого судна относительно других участников танца. Перед его глазами разворачивалась игра многих — но не бесчисленных — возможностей.
Вознесенный снова взглянул на обзорный экран. Силы Ложного Императора были еще достаточно многочисленны, чтобы нанести серьезный урон флоту Магистра Войны, и это следовало принять в расчет. Победа, доставшаяся слишком дорогой ценой, — не победа.
Улыбка выжала из его глаз маслянистые кровавые слезы. Темные капли потекли по белой, как фарфор, коже, под которой проступали черные кабели вен. От улыбки мускулы лица напряглись, раздражая слезные железы. Вознесенный не привык так широко улыбаться. Столь грандиозной потехи ему не выпадало уже давно, да еще и на глазах у Магистра Войны!
Пришло время сыграть по-крупному.
Имперскую стаю возглавляли два корабля. Две цели, которые надо было уничтожить, чтобы развеять надежды Трона на тактическое единство. Вознесенный мысленно отметил обе цели и изложил свои пожелания команде стратегиума. Теперь офицеры и сервиторы трудились, чтобы воплотить в жизнь его план.
«Завет крови» стрелой мчался сквозь поле боя, принимая на щиты случайные удары тех немногих истребителей и легких крейсеров, которые сумели вовремя среагировать на его появление. Стремительным бронзово-черным соколом он скользнул между двух кораблей сходного размера, игнорируя их бортовые залпы.
К тому времени, когда имперские крейсера развернулись, чтобы начать преследование, их уже атаковали другие суда. Новые противники несли золото и чернь Черного легиона — Астартес самого Магистра Войны.
«Завет крови» даже не замедлил ход. Повелители Ночи преследовали более крупную дичь.
Ударный крейсер Астартес был мощным кораблем, идеально приспособленным для орбитальной бомбардировки и прорыва блокады. Он был грозным врагом и в космических поединках: хотя ему недоставало наступательного потенциала боевых барж или тяжелых крейсеров имперского флота, благодаря отличному вооружению и многослойной защите он мог с легкостью справиться с большинством судов того же габарита. Присоединись Вознесенный к орбитальной битве над Солас и обрушь на противника ярость орудийных батарей и лэнс-излучателей «Завета», Повелители Ночи внесли бы значительный и достойный похвалы вклад в кампанию.
Однако этого было недостаточно.
Величайшим оружием ударного крейсера Астартес служил его груз. Конечно, пушки «Завета» способны сровнять с землей города, а щиты часами могли выдерживать самую жестокую бомбардировку, но самые смертоносные его снаряды были уже заряжены в десантные капсулы и ожидали пуска.
Огромный крейсер Повелителей Ночи весил миллионы тонн, однако, несмотря на свои габариты, отличался редкостным изяществом. Медленно и плавно, подобно гигантской акуле, он скользнул навстречу гораздо большему кораблю класса «Готика» — «Решительному». Имперский крейсер был в равной мере боевым кораблем и памятником. Хребет его ощетинился шпилями кафедральных соборов, а воинственная красота судна служила источником вдохновения для целой флотилии кораблей поддержки, которые вальсировали вокруг него, как спутники вокруг планеты.
Залп лэнс-излучателей «Решительного» ослепил обзорный экран «Завета». Большой корабль все еще целился по атакующим его судам Магистра Войны — у него не было времени направить орудийные батареи на новоприбывшего. Однако корабли поддержки, кружившиеся в его тени, устремились навстречу ворвавшемуся в их стаю крейсеру Повелителей Ночи.
На глазах Вознесенного одна из пиктограмм на гололитическом дисплее, расположенная позади той, что обозначала «Завет», мигнула и погасла. «Недреманное око» — корабль Черного легиона из личной флотилии Магистра Войны — отправился в небытие, разлетевшись на куски от последнего залпа «Решительного».
«Странно, — подумал Вознесенный, — пережить тысячелетия, чтобы так глупо погибнуть здесь». «Недреманное око» участвовал в Осаде Терры десять тысяч лет назад. Теперь от него не осталось ничего, кроме кучи космического мусора и бесславной памяти о поражении.
А затем настал черед «Завета». Стратегиум вновь содрогнулся, и весьма ощутимо.
Но Вознесенный знал, что щиты выдержат. Он собственной шкурой ощущал удары, сыплющиеся на обшивку крейсера. На траверзе три ведущих огонь корабля и… что-то еще.
— Щиты держатся, — выкрикнул смертный офицер, обернувшись к командному трону. — Мы под обстрелом трех легких крейсеров и звена истребителей.
«Истребители, — хмыкнул Вознесенный. — Как забавно».
Он немедленно добавил поступившую информацию к танцу пиктограмм, разворачивающемуся у него перед глазами. Его первоочередной мишенью был «Решительный», потому что пустотные щиты огромного корабля уже отключились. С того момента, как на гололитическом дисплее вспыхнула схема сражения, Вознесенный оценил позицию «Решительного» и понял, что тот вышел из боя, чтобы восстановить пустотные щиты. Эскадра поддержки, кружившая вокруг имперского крейсера, как падальщики вокруг мертвой туши, только подтверждала это предположение. «Решительный» был одним из крупнейших кораблей имперского флота и, судя по количеству защищавших его судов, ключевым звеном обороны.
Вознесенный прорычал приказ к сложному маневру, и переборки «Завета» затрещали от перегрузок. Сейчас крейсер Повелителей Ночи находился ниже «Решительного». С воем турбин он начал набирать высоту. Щиты все еще держались, подергиваясь рябью под шквалом огня. Ударный крейсер помчался вверх, почти под прямым углом относительно правого борта «Решительного». При таком курсе в него почти невозможно было попасть, но бортовые батареи огромного корабля все равно разразились залпом. По канонам космической войны это был необычный маневр. Традиционное движение параллельно борту вражеского корабля позволило бы обменяться залпами бортовых орудий, пока два судна проходят мимо друг друга. Но своим вертикальным маневром Вознесенный, казалось, не достиг ничего. Хотя залп «Решительного» впустую ушел в пространство, батареи «Завета» тоже не смогли бы поразить цель — если бы они вообще выпалили. Однако орудия Повелителей Ночи молчали.
В стратегиуме «Завета» смертных членов экипажа все еще мутило после бешеных перегрузок. Кто-то стонал, несколько человек грохнулись в обморок. Вознесенный смахнул со щек кровавые слезы восторга.
Это было божественно.
— Подтвердить! — приказал он сервитору, обслуживающему консоль запуска капсул.
— Седьмой, Девятый и Десятый Когти десантировались, — пробормотал в ответ получеловек-полумашина.
— Контакт? — требовательно спросил его повелитель.
— Подтвержден, — последовал монотонный ответ. — Абордажные капсулы подтверждают успешный контакт.
Секундой позже сквозь треск статики в вокс-динамиках стратегиума пробился знакомый голос.
— Вознесенный, — произнес с низкими обертонами Астартес, — говорит Адгемар из Седьмого Когтя. Мы внутри.
От всех этих улыбок на глазах измененного варпом существа выступили новые кровавые слезы. Они только что нанесли удар в самое сердце вражеского флота, и, пока офицеры «Решительного» сообразят, что к чему, три отделения Астартес уже начнут прорубать дорогу к командным палубам.
Это было воистину божественно. «Решительный» и находящееся у него на борту флотское командование можно списать со счетов. Как только экипажи других имперских судов услышат о бойне, развернувшейся на борту их ключевых кораблей, страх распространится, подобно злокачественной опухоли.
Первый готов, второй на очереди.
— Рулевой! — проревел Вознесенный, когда стратегиум содрогнулся от очередного залпа. — Курс на «Меч». Всю энергию к двигателям!
Офицер, стоявший рядом с троном, деликатно откашлялся.
— Повелитель… Щиты вражеского флагмана еще держатся.
Но ненадолго.
— Вектор сближения: «крадущийся хищник».
— Есть, милорд.
Вознесенный облизал губы черным языком.
— Когда мы будем проходить мимо его носа, огонь из всех лэнс-излучателей и торпедных установок по секции корпуса шестьдесят три. Выстрел бомбардировочной пушки должен точно совпасть с ударом наших торпед и лэнс-излучателей.
Это было нелегкой задачей. Дюжина сервиторов и смертных офицеров согнулись над своими консолями, лихорадочно вводя команды и делая вычисления.
— Ваш приказ будет выполнен, милорд, — отрапортовал ближайший офицер.
Вознесенный не мог вспомнить имени этого человека. Или, что более вероятно, никогда не удосужился спросить, как того зовут. Существо знало лишь, что смертный выполняет обязанности его адъютанта на командном мостике, и это все, что ему нужно было знать.
— Говори, человек.
— Мой повелитель, Вознесенный Темными Богами… Следуя этому вектору атаки, мы на пятнадцать секунд окажемся в зоне поражения орудий «Меча».
— На тринадцать, — поправил его Вознесенный с улыбкой, уместно смотревшейся бы на черепе. — Именно поэтому, как только мы произведем залп из носовых орудий, корабль выполнит «пике Коронус» на полной тяге с перегрузкой двигателей левого борта на семьдесят процентов. Мы уйдем в «бочку» на десять секунд, держа нос как можно ниже и сохраняя максимально возможный угол рыскания.
Офицер побледнел, насколько это было возможно для человека, чьей кожи десятилетиями не касался солнечный свет.
— Повелитель… «Завет» — слишком большой корабль для…
— Молчать. Ты скоординируешь эту атаку с огнем орудий главного калибра «Железного магната», «Духа мщения» и «Пламенного клинка». Свяжись с их стратегиумами и доложи о наших намерениях.
— Как прикажете, милорд.
Офицер нервно сглотнул. Его глаза, отметил Вознесенный, были густо-карими, почти черными. И взгляд их не метался нервно по сторонам, как происходило с большинством смертных в присутствии Вознесенного. Однако офицер все же остерегался говорить правду в лицо господину, и не без оснований. Споры с Астартес всегда заканчивались болью и кровью.
«Завет» испустил долгий мучительный стон, угодив под залп очередного крупного крейсера. И снова корабль Повелителей Ночи не стал открывать ответный огонь: он рвался к избранной цели, доверив щитам принять на себя всю тяжесть ударов.
— Говори, человек, — повторил Вознесенный. — Развлеки меня своими соображениями в эти секунды, когда мы неуклонно движемся к победе.
— «Пике Коронус», господин. Нас могут прикончить одни перегрузки, а маневровые двигатели выйдут из строя на несколько недель. Риск…
— Приемлем, — кивнул офицеру Вознесенный. — Магистр Войны наблюдает за нами, смертный. А я наблюдаю за тобой. Выполни мой приказ, или тебя заменит тот, кто способен это сделать.
Офицеру следовало понять, что дискуссия окончена. Когда, отвернувшись к своему посту, человек пробормотал: «Проклятый корабль развалится на куски», он должен был знать, что Вознесенный его услышит.
— Офицер мостика! — окликнул Астартес.
Человек не обернулся. Он был слишком погружен в работу с консолью — отсылал сервиторам стратегиума приказы на бинарном коде, готовясь к надвигающемуся безумию.
— Да, милорд?
— Если маневр не будет выполнен безукоризненно, я скормлю тебе твои собственные глаза. Затем освежую, и ты подохнешь этой же ночью, умоляя меня о пощаде.
На мостике воцарилось молчание. По лицу Вознесенного расплылась слюнявая ухмылка.
— Мне плевать на перегрузку маневровых двигателей и на рабов, которые сдохнут во время ремонта. Мне нужно «пике Коронус» — настолько точное, насколько способно выполнить это судно, и скоординированное с огнем трех названных мной кораблей. А теперь за работу!
Это было за гранью дерзости.
«Железный магнат», «Дух мщения» и «Пламенный клинок» заняли огневые позиции, поддерживая маневр «Завета» одновременным залпом крупнокалиберных орудий — хотя расстояние до цели было слишком велико. Вознесенный подозревал, что капитаны союзных судов приняли участие в плане Повелителей Ночи в основном из любопытства, а вовсе не потому, что поверили в его исполнимость. Что ж, если им не хватает решимости, это их проблема.
Почти каждый капитан — независимо от того, на чьей стороне он сражался, — хотя бы на мгновение устремил взгляд на «Завет крови»: единственное судно флота Магистра Войны, прорвавшее вражескую линию и несущееся к огромному гранд-крейсеру класса «Мститель», «Меч Бога-Императора». И многие из этих капитанов, к вящему своему изумлению, осознали, что корабль входит в начальную стадию костоломного, головокружительного, безумного «пике Коронус».
Начав маневр, «Завет» попал под обстрел невероятной мощности. Когда крейсер Повелителей Ночи вошел в зону поражения гигантского корабля, на него обрушилась вся ярость носовых лэнс-излучателей и батарей имперского судна, уже поливавших огнем вражеские порядки. «Завет» принял на себя убийственный залп, предназначавшийся другим судам Хаоса. Не прошло и секунды, как его щиты треснули и погасли.
Для постороннего наблюдателя это выглядело так, словно «Завет крови» решил пожертвовать собой и пошел на таран. И эта жертва не была бы напрасной. Огромная масса и инерция корабля, а также запас взрывчатых веществ у него на борту разнесли бы щиты имперского судна и спалили «Меч» дотла.
Но «Завет» не собирался идти на таран.
Как только его щиты пали, он открыл ответный огонь. Космическую черноту пронзили копья лэнс-излучателей, орудийные снаряды и потоки плазмы, извергавшиеся из носовых батарей, и вдобавок выпущенная с точностью до секунды единственная мелтабомба, предназначенная для планетарных бомбардировок.
Смертоносный шквал ударил по «Мечу» как раз в тот момент, когда его поразил массированный огонь трех остальных судов Хаоса. Это было настолько близко к охотничьему союзу акул в черных морях Нострамо, насколько мог представить себе Вознесенный, — но сейчас командира Повелителей Ночи занимало совсем другое.
Всей этой бичующей космос ярости едва-едва хватило на то, чтобы достичь цели Вознесенного. Колоссальный «Меч Бога-Императора», гордость боевого флота скопления Крит, флагман лорд-адмирала Валианса Арвентура, больше не скрывался под непробиваемой рябью энергетического кокона.
Его щиты пали, сметенные внезапной и неистовой атакой ударного крейсера Астартес.
Вознесенный не был глупцом. Он знал космическую войну, знал силу своих противников и мощь их оружия и кораблей. Он знал и то, что «Меч Бога-Императора» битком набит предохранительными устройствами и силовыми генераторами. Удар Вознесенного не нанес вражескому флагману настоящего урона — за исключением того, что на время перегрузил его щиты, обрушив на них слишком мощный энергетический импульс. Через несколько секунд, самое большее через минуту, щиты должны были восстановиться — многослойные и неприступные, как и прежде.
«Завет крови» вывернул более резко, чем мог позволить себе крейсер его габаритов, и нырнул в потенциально смертельную нисходящую «бочку» вдоль корпуса гигантского судна, столкновения с которым только что избежал. Экипаж оглушило воем тревожных сирен. Вслед кораблю, стрелой летящему вниз, ударил второй залп бортовых батарей «Меча». «Завет» не отвечал. Единственный выстрел могучего имперского флагмана вдребезги разнес батареи левого борта.
За все еще вращавшимся кораблем тянулся шлейф обломков. И тут, посреди головокружительного падения, Вознесенного посетило неповторимое, восхитительное чувство полного слияния с битвой.
Здесь.
Сейчас.
В ту секунду, когда имперские орудия разрывали его корабль на куски, Вознесенный ощутил миг абсолютной ясности и прорычал одно-единственное слово:
— Пуск!
— Три, — прозвучал голос сервитора.
— Два.
— Один.
— Пуск.
Талос почувствовал, как пол дернулся и ушел из-под ног. В его теле напрягся каждый мускул. Это не походило на ощущение падения или обморок. Нет, измененный вестибулярный аппарат космодесантника был устойчив к нестабильной гравитации и обманам восприятия. В то время как человек уже изукрасил бы капсулу рвотой и потерял сознание от жестких перегрузок, находившиеся на борту Астартес испытывали лишь легкий дискомфорт.
— Контакт через пять секунд, — проскрипел механический голос капсулы, звучавший отовсюду и одновременно ниоткуда.
Талос услышал, как Узас сипит в вокс, нетерпеливо отсчитывая секунды.
Сам Талос вел отсчет про себя. На последней секунде он вжался в спинку трона. Маневровые двигатели капсулы включились с рывком, почти таким же резким, как последовавший через секунду удар. Абордажная капсула врезалась в борт корабля с сокрушительной силой, достаточной, чтобы пробить обшивку. Грохот столкновения отозвался внутри капсулы драконьим ревом.
На дисплее сетчатки вспыхнула угловатая нострамская руна. Не обращая внимания на тряску, Талос ударил кулаком по кнопке разблокировки ремней безопасности. Ограничители разомкнулись. Четверка Астартес Первого Когтя без колебаний покинула кресла, сжимая оружие в темных бронированных перчатках.
Люк капсулы откинулся под визг истерзанного металла и шипение декомпрессирующегося воздуха. Глядя в глубь длинного арочного коридора — первого, что они увидели на борту «Меча Бога-Императора», — Талос включил вокс и отрапортовал уверенно и спокойно:
— «Завет», это Первый Коготь. Мы внутри.
V
«Меч Бога-Императора»
Лейтенант Керлин Вит слушал переговоры по вокс-сети, не покидая своего поста рядом с мостиком.
От высшего командования поступил приказ: отразить атаку абордажного отряда, сейчас бесчинствующего на технических палубах под мостиком. Керлин знал, что на корабль проникло еще несколько абордажных партий, но с ними разберутся другие. Вит получил приказ и собирался выполнить его в точности. Его люди охраняли мостик, и к ним уже спешило подкрепление.
Лейтенант нисколько не волновался. «Меч Бога-Императора», где Вит прослужил последние двадцать лет, был одним из величайших судов Его Божественного Флота. Более двадцати пяти тысяч членов экипажа называло корабль домом, хотя значительную их часть составляли рабы и жалкие сервиторы, вкалывающие в семь потов на инженерных палубах. Такие корабли не берут на абордаж.
По крайней мере, мысленно поправил себя Вит, если абордажникам дорога жизнь.
Конечно, «Меч» больше не сражался на передовой. Верно и то, что прославленный корабль давно уже не входил в состав основных военно-космических формирований Империума, что не мешало ему оставаться сверкающей жемчужиной в короне боевого флота скопления Крит. Крейсера класса «Мститель» были кулачными бойцами — они сражались на близкой дистанции и предназначались для того, чтобы ворваться в рой вражеских кораблей и разнести все и вся. У «Мстителей» хватало на это огневой мощи, но Империум чем дальше, тем больше переходил от нападения к защите, и крейсера-задиры впали в немилость у флотского командования.
Так говорил себе Керлин. И в это он верил, потому что это не раз обсуждали при нем офицеры.
Его любимый «Меч» никогда не сходил с дистанции. Он просто временно вышел из моды. Керлин не уставал себя в этом уверять — ведь, несмотря на то что он был простым солдатом, сердце его переполняла гордость. Ему выпала честь служить на великом корабле. Больше всего лейтенант Керлин Вит мечтал вновь очутиться на передовой. Ему страстно хотелось взглянуть в иллюминатор и увидеть черную язву искаженного варпом пространства — Великое Око, источник могущества Архиврага.
Так что сейчас он совсем не тревожился. «Меч Бога-Императора» оставался непобедимым и неуязвимым. Дрожь, сотрясавшая корабль, была не чем иным, как непрерывной канонадой его собственных орудий, яростно бичевавших пособников Архиврага. Щиты отключались недавно, но на восстановление им понадобилось не дольше минуты. И даже если щиты падут снова, корпус корабля укроет экипаж броней, крепкой, словно вера праведника.
Ничто в этом мире не способно уничтожить «Меч».
Он мысленно повторил эти слова без тени отчаяния. Тот факт, что кто-то предпринял попытку абордажа… Безумие, не иначе. Кто, находясь в здравом рассудке, решился бы на подобный шаг? Лейтенант не в состоянии был представить, что за странную тактику выбрал враг. Какой неразумный командир впустую пожертвовал жизнями своих солдат, забросив их на корабль, на защиту которого готовы выступить двадцать тысяч душ?
Пришло время преподать первому абордажному отряду хороший урок.
Если верить вокс-переговорам из стратегиума, кораблю абордажников пришлось проделать весьма впечатляющие трюки, чтобы доставить команду на борт «Меча».
Как бы там ни было, они ухитрились пробраться на судно, десятилетия не видевшее захватчиков. Возможно, адмирал — да будет благословенно его имя — прав. Возможно, ситуация действительно серьезная.
Но у Керлина была репутация человека, привыкшего разбираться с серьезными ситуациями. Вот почему именно его обычно избирали для охраны командных палуб.
Вит возглавлял прославленный взвод, известный как «Гелиос-9». Солдаты его отличались безукоризненным послужным списком и стрелковым мастерством, каким незазорно было бы похвастаться и снайперу из имперской гвардии. Он сам подбирал мужчин и женщин для «Гелиос-9» и за последние десять лет дважды отказывался от повышения, чтобы остаться на той должности, которую считал наиболее для себя подходящей. Если бы он командовал дюжиной отрядов, это означало бы, что наряду с отборными бойцами у него под началом оказалось бы немало посредственных. Возглавляя «Гелиос-9», он был уверен, что в подчинении у него лучшие из лучших.
Даже форма солдат из «Гелиос-9» позволяла понять, что те серьезно относятся к делу. Время от времени их отправляли в глубины корабля, чтобы навести порядок среди работающих там преступников и отребья. При виде их темной и гладкой панцирной брони с горящим на нагруднике символом солнца каждому рабу и слуге становилось ясно, что сейчас лучше выглядеть занятым и не отступать от правил. «Гелиос-9» — «Солнечники» или «Девятки», как их прозвали в поселениях невольников в корабельном чреве, — были хорошо известны своей жестокостью. В основе их репутации лежало беспощадное служебное рвение. «Девятки» заработали столь мрачную славу тем, что неоднократно казнили рабов при малейших признаках неповиновения или уклонения от обязанностей.
В состав «Гелиос-9» входило пятьдесят мужчин и женщин, сейчас рассредоточенных по командным палубам. Сорок девять избранных убийц Вита в полной боевой готовности ожидали встречи с врагом. Сам он во главе первого отделения прикрывал трон адмирала.
Каждый боец «Гелиос-9» был вооружен мощным дробовиком, позволявшим наносить максимальный ущерб при стрельбе на близкой дистанции, не повреждая при этом корпуса судна. Виту не требовалось смотреть на своих людей, чтобы знать — они готовы к бою. Они родились для боя, и каждый день тренировок увеличивал их готовность. Ничто не способно сломить их.
Вера лейтенанта Керлина Вирта оставалась нерушимой до тех пор, пока по воксу не поступили первые отчеты.
— …болтеры! — прокричал чей-то искаженный помехами голос.
Слово заставило лейтенанта нервно сглотнуть. Болтеры. Это не предвещало ничего хорошего.
В наушниках трещали другие голоса — рапорты хлынули от всех рассеянных по кораблю отрядов. Передача то и дело прерывалась помехами, ее искажали звуки кипящего на палубах боя и сражения снаружи. Но до Вирта доносилось все больше не нравившихся ему слов, слов, которых он предпочел бы не слышать.
— …нужны тяжелые орудия для…
— …отступаем…
— …Трон Императора! Мы…
Стоя посреди низкого сводчатого помещения главного мостика, Керлин постучал пальцем по бусинке вокса в ухе и придвинул к губам иглу микрофона.
— Говорит Вит. Команды инженариума?
— Так точно, лейтенант, — протрещал в наушнике ответ от подразделений, охранявших плазменные двигатели корабля.
Если память ему не изменяла, инженариум защищали «Младшие боги», «Шуты смерти», «Пятьдесят везунчиков» и «Глаза мертвеца». Вит понятия не имел, кто из офицеров вышел с ним на связь, — вокс-передача не отличалась четкостью, — однако все они были опытными и надежными бойцами. Конечно, не по стандартам «Гелиос-9», но все же лучшие среди худших. Передача то и дело прерывалась пронзительным визгом помех, которые вонзались в гудящую от похмелья голову Керлина, словно ржавые гвозди.
— Я тут слышу по воксу всякую чушь насчет болтеров и смерти, сорвавшейся с цепи…
— Так точно, лейт… — повторил голос. — Вам следует знать, что у нас на борту…
— Кто? Кто у нас на борту?
— …ст…
— Офицер? Командующий отрядами обороны инженариума, это Вит, повторите.
— …Ас…ес…
Великолепно. Просто великолепно.
Легче было отвлечься от битвы и вернуться к происходящему на мостике. Здесь кипела беспорядочная активность: офицеры флота кричали и перебегали от консоли к консоли, занятые развернувшимся в космосе сражением. Сервиторы гудели и бормотали, выполняя приказы. Почти сотня членов экипажа, людей и лоботомированных рабов, трудились для того, чтобы корабль и дальше продолжал обрушивать смертоносный огонь орудийных батарей на врагов Золотого Трона.
Сосредоточившись, Вит выкинул все это из головы. Теперь его мир состоял лишь из обрывков вокс-переговоров и небольшого участка пространства вокруг трона лорд-адмирала Арвентура. Трон возвышался на платформе, откуда можно было наблюдать за всем мостиком. Сухощавая, облаченная в мундир фигура адмирала располагалась на троне с видимым удобством, несмотря на изогнутую спинку сооружения, выточенную из ребер какого-то диковинного ксеноса. Адмирал Валианс Арвентур полулежал в этом костяном кресле. Из висков его густо торчали кабели и провода, соединявшие человека с троном, а уже через трон — с системами корабля.
Вит знал, что сознание адмирала, прикрывшего глаза и на первый взгляд погрузившегося в размышления, слилось с машинным духом «Меча». Он знал, что для адмирала обшивка судна стала его собственной кожей, а команда, напряженно трудившаяся в стальных залах, была кровью, пульсирующей в венах.
Но и это мало касалось Вита. Оберегать жизнь старика — вот и все, что имело значение. У адмирала была своя война, а у Вита, похоже, своя.
Корпус корабля все еще грохотал под ударами вражеской артиллерии, однако тряска на секунду прекратилась.
— Сэр, — обратился к Керлину один из стоявших в первом ряду бойцов, — я узнаю этот звук. Я служил на «Децимусе» и участвовал в нескольких абордажных операциях вместе с Астартес. С орденом Странствующих Десантников, сэр.
Керлин не обернулся. Взгляд его остался прикованным к запертым и загерметизированным дверям, ведущим к отсекам правого борта. Грохот приближался оттуда, и сейчас лейтенант тоже его узнал. Ему потребовалась лишняя секунда, потому что он никак не ожидал услышать этот звук на борту собственного корабля.
Никакой ошибки — это был характерный гул болтерной стрельбы.
Их взяли на абордаж Астартес. Астартес-предатели.
Теперь подтверждения поступали из всех источников. Офицеры связи передавали друг другу, что ушедший в пике корабль был опознан как судно Астартес-отступников и во флотском регистре проходит под именем «Завет крови».
Эта информация принесла бы гораздо больше пользы до того, как Вит оказался отрезанным на командной палубе с полусотней бойцов.
— «Гелиос-девять», — передал он солдатам, рассредоточенным по периметру зала, — враг приближается к дверям правого борта. Не давайте пощады!
Он решился коротко взглянуть на лорд-адмирала. Старик обливался потом и скрипел зубами, словно находился во власти мучительного кошмара.
Взрыв, швырнувший правую дверь внутрь отсека, вернул внимание лейтенанта к его непосредственным обязанностям.
Когда Талос выбрался из-под искореженных обломков обшивки, пробитой капсулой, в одной руке он крепко сжимал Аурум, а в другой — Анафему. Несмотря на то что в течение следующих десяти минут Астартес несколько раз сталкивались с противником, Талос сделал не больше одного выстрела. То же можно было сказать о Кирионе и Ксарле. Отделение берегло боеприпасы до того момента, когда они действительно понадобятся, — до выхода на капитанский мостик.
Капсула врезалась во вражеский корабль в районе одной из многолюдных артиллерийских палуб верхнего уровня, так что продвижение к мостику превратилось в кровавую резню, отнимавшую время и изрядно раздражавшую Астартес.
Всех, кроме Узаса. Расчищая дорогу в толпе насмерть перепуганных людей, оборонявшихся рабочими инструментами и бесполезными сейчас пистолетами, Узас наслаждался каждым мгновением бойни. Рев его болтера отдавался в голове Талоса ударами молота, болезненными и действующими на нервы.
В конце концов Талос схватил брата и приложил о стену сводчатого коридора. Не обращая внимания на отступающую по переходу и отстреливающуюся кучку артиллеристов, он треснул Узаса затылком о металл и прорычал в решетку его шлема:
— Ты транжиришь боеприпасы. Контролируй себя.
Узас вывернулся из захвата и прохрипел:
— Добыча.
— Это недостойная добыча. Используй мечи. Сосредоточься.
— Добыча. Все они — добыча.
Кулак Талоса врезался в забрало Узаса, оставив в керамите солидную вмятину. Голова второго космодесантника снова впечаталась в стену с грохотом, перекрывшим звуки выстрелов. О наплечник Талоса звякнула пуля, выпущенная кем-то из смертных на другом конце коридора. Астартес, не обращая внимания, заморгал, очищая дисплей от вспыхнувших тревожных рун.
— Контролируй себя, или я прикончу тебя прямо здесь и сейчас.
— Да, — наконец пробормотал Узас. — Да. Контроль.
Он потянулся за выпавшим из руки болтером. Талос заметил, с какой неохотой боевой брат прикрепил оружие к набедренному зажиму и обнажил цепной меч.
Надолго его выдержки не хватило. Когда отряд ворвался в другой отсек, где находилось одно из крупнокалиберных орудий гранд-крейсера, Узас открыл огонь по сервиторам. Люди успели сбежать несколькими секундами раньше, но несчастные лоботомированные рабы не получили приказа отступать.
Талос вел отряд вперед, больше не заботясь о том, следует ли за ними Узас. Пусть запугивает рабов сколько душе угодно. Пусть тратит время и силы на безмозглых сервиторов в пустой надежде увидеть в их глазах хоть проблеск страха.
Астартес мчались по коридорам, убивая любого, кто осмеливался заступить им дорогу. У большинства смертных не хватало мужества сражаться или было достаточно здравого смысла, чтобы вовремя унести ноги, — однако бежали не все.
Сержант Ундин из отряда «Последнее предупреждение» остался на боевом посту, как и все семеро его бойцов. Их дробовики обрушивали залп за залпом на приближавшихся по узкому переходу Астартес.
По скошенным к вискам линзам Талоса продолжали пробегать тревожные сигналы. Сенсоры шлема приглушили грохот лупящих по доспехам пуль до стука градин, отскакивающих от мостовой. Мужественное сопротивление Ундина и его бравых солдат закончилось парой секунд позже, когда Талос прошел сквозь них, несколько раз взмахнув Аурумом и сердито выругавшись. Эти задержки уже порядком его достали. Хотя дробовики не могли причинить особого вреда доспеху, случайная пуля, угодившая в гибкое сочленение сустава, еще больше замедлила бы продвижение.
Не все из тех, кто не успел бежать, пытались вступить в бой. Десятки смертных застыли, окаменев от ужаса и тупо глядя на марширующих мимо гигантов из худших кошмаров человечества. Люди стояли, разинув рты, бормоча бессмысленные литании и бесполезные молитвы и провожая взглядами явившихся к ним во плоти Астартес-отступников.
Талос, Кирион и Ксарл не тратили на таких время. Но, судя по реву цепного меча за спиной, Узас не мог оставить в живых даже этих парализованных страхом бедняг.
«Наконец-то», — подумал Талос, когда они свернули за очередной угол.
— Мостик за этими дверями, — сообщил Ксарл, кивнув на запечатанный портал.
Там, в конце просторного коридора, угрюмо возвышалась запертая двустворчатая дверь. Узас забарабанил по ней кулаком, но добился лишь того, что на металле появилась небольшая вмятина, а проход огласился звоном керамита по адамантию — камня о металл.
— Добыча! — проклекотал Узас.
До остальных донеслось мокрое хлюпанье — Узас истекал слюной в свой шлем.
— Добыча…
— Заткнись, выродок! — рыкнул Ксарл.
Остальные не обращали на Узаса внимания. Тот начал скрести переборку когтями, словно зверь, рвущийся из клетки на волю.
— Взрывчаткой эти двери не возьмешь, — заметил Кирион. — Слишком толстые.
— Тогда цепными мечами. — Ксарл уже включал свой.
Талос покачал головой, поднимая Аурум.
— Слишком медленно. Мы и так потеряли уйму времени, — сказал он и шагнул вперед, занося трофейный силовой клинок.
«Гелиос-9» был готов к атаке Повелителей Ночи.
Бойцы заняли позиции согласно приказам Вита. Большое количество смежных коридоров обеспечивало достаточно укрытий и защищенных огневых точек. Личный состав мостика был целиком поглощен орбитальной войной. Все знали свои обязанности, и, хотя люди то и дело нервно поглядывали на правую дверь, каждый присутствующий на мостике офицер должен был уделять все внимание развернувшейся за бортом битве. Космическая война заставляла членов команды сгибаться над консолями и вглядываться в панораму сражения на обзорном экране.
Никто, а в особенности бойцы «Гелиос-9», не ожидал, что укрепленные двери сдадутся так легко. Более метра толщиной, откованные из многослойного металла, двери незыблемо простояли почти две тысячи лет, с тех самых пор, как корабль сошел со стапелей.
Услышав взрыв, Вит изрыгнул проклятие. Астартес-предатели проделали в двери отверстие, достаточно глубокое, чтобы заложить взрывчатку и разнести в куски переборки командной палубы.
Трон Императора, где же подкрепление?!
— «Гелиос-девять»! — прокричал лейтенант в микрофон вокса, даже не зная, слышат ли его солдаты за шумом. — Отразить атаку!
За спиной Вита и его подчиненных старый адмирал открыл глаза — налитые кровью, пронзительно-голубые и сузившиеся от ярости.
Взрыв и последовавшая за ним связка ослепляющих гранат стали поворотным событием, которое навсегда вывело могучий «Меч Бога-Императора» из боя.
Во многих летописях, посвященных описанию Критской войны, гранд-крейсер класса «Мститель» останется мощной составляющей имперской обороны вплоть до последних минут существования. Конечно, захват мостика был чувствительным ударом, искалечившим корабль и лишившим его прежней боеспособности, однако крейсер продолжал доблестно сражаться.
История может оказаться чертовски забавной, если пишут ее побежденные.
Любопытно, что имперские хроники скромно умалчивают о том, как бесславно «Меч» провел заключительные полчаса своей жизни, как угасла его благородная ярость и развеялись надежды на славный последний бой. Вместо этого орудия «Меча» отстреливались слепо и вяло, пока крейсера Магистра Войны последовательно разносили гигантский корабль на куски. Среди нападавших был и «Завет крови», не постеснявшийся открыть огонь по кораблю, на борту которого находились его собственные Астартес. Магистру Войны требовалась быстрая и решительная победа, а Астартес, участвовавшие в абордажных операциях, были обучены отступать немедленно после выполнения боевых задач.
Ослепляющие гранаты, брошенные Первым Когтем, со стуком покатились по мозаичному полу и сдетонировали с интервалом в полсекунды. Из каждой гранаты повалили густые клубы черного дыма. Хотя дымовой завесы не хватило, чтобы затянуть даже половину обширного помещения мостика, цель диверсии заключалась не в этом. Четыре гранаты прокатились по палубе к передней артиллерийской консоли и взорвались там, ослепив дюжину офицеров и сервиторов, управлявших носовыми орудиями.
Люди выбрались из слепящих дымовых клубов, но прикованные к консолям сервиторы остались на местах, монотонно сигнализируя о неполадках — слабое электромагнитное излучение дымового облака лишило их зрения.
В эту секунду носовые орудия «Меча» замолчали.
На другом корабле Вознесенный расплылся в ухмылке — он понял, что Первый Коготь достиг мостика.
На командной палубе «Меча» несколько членов команды воззвали к милости бессмертного Повелителя Человечества. Впрочем, лишь самые благочестивые и самые отчаявшиеся из них верили, что Бог-Император и вправду придет к ним на помощь.
Бойцы «Гелиос-9», которым Император послал благословение в виде угловатых консолей и заграждений, все, как один, навели оружие на разбитую дверь.
Из проема выдвинулась фигура чернее клубящихся за ней теней. Вит увидел чудовищного великана, по всем статьям слишком громадного, чтобы быть человеком, закованного в массивную керамитовую броню — броню, изготовленную в незапамятные времена. За какой-то миг лейтенант отметил мельчайшие детали. В одной руке чудовище сжимало золотой клинок длиной с самого Вита; клинок искрился смертоносной энергией и все еще ронял с острия капли расплавленного металла из рассеченной им двери. В другой руке пришельца был гигантский болтер с широким дулом, зиявшим, словно пасть хищника.
На наличнике шлема был изображен череп — цвета выбеленной временем кости на темно-синей краске доспеха — с красными, подсвеченными изнутри глазными линзами. Вокруг левого наплечника был обмотан древний, потрепанный и обожженный свиток с метками пулевых попаданий. Кремовую поверхность бумаги исчертили руны, чуждые Виту. С другого плеча свисала связка коротких цепей, на которых, словно зловещего вида фрукты, болтались окованные бронзой черепа. Черепа позвякивали при каждом движении чудовищного гостя.
Но одна деталь особенно неприятно поразила слезящиеся глаза Вита. Изуродованный имперский орел на нагруднике гостя, вырезанный из слоновой кости и затем перечеркнутый ударами меча в простом, но наглядном акте богохульства.
Командир «Гелиос-9» не знал и не мог знать, что Повелитель Ночи парой лет раньше снял свой нагрудник с убитого космодесантника из ордена Ультрамаринов. Вит понятия не имел, что десять тысячелетий назад, когда этот воин впервые облачился в боевую броню, только избранному Третьему легиону, Детям Императора, была дарована привилегия иметь символ аквилы на доспехах. Вит не догадывался, что в теперешнем ношении Талосом этого нагрудника — пусть и оскверненного — заключалась немалая доля иронии.
Зато Вит знал наверняка — и только это имело значение, — что Астартес-предатель проник в самое сердце обороны «Меча» и что, если он, Вит, сейчас не сбежит (а возможно, и если сбежит), его ждет неминуемая смерть.
Виту многое можно было поставить в упрек. Возможно, посредственный офицер, вне всяких сомнений, он слишком налегал на выпивку. Но он не был трусом. Он намеревался умереть с теми же словами на устах, с которыми множество солдат Императора отправлялось в вечность в течение тысячелетий:
— За Императора!
Но, каким бы благородным ни был этот призыв, крик лейтенанта полностью утонул в том, что совершил в следующую секунду Повелитель Ночи.
Сетчатку Талоса бомбардировали вспыхивающие на визоре руны. Цель, цель, еще одна цель, белый контур идентифицированного целеуказателем дробовика. Шагнув в комнату, Талос не поднял оружия и не стал искать укрытия. Выдвинувшись из разбитой двери, он запрокинул голову, очищая визор от назойливых рун, и завопил.
Обычному человеку нипочем не издать такой крик: оглушительный и дикий, словно рев царя ящеров — карнозавра. Динамики шлема усилили и без того нечеловечески громкий вопль до невозможности. Крик, подпитываемый воздухом из трех легких Астартес, звучал, не затихая, почти пятнадцать секунд, отражался от стен и гремящим потоком катился по коридорам «Меча». Люди, подключенные к консолям, ощутили его всем телом — это затрепетали стальные кости судна. Техножрецы и сервиторы, связанные с системами корабля, почувствовали, как машинный дух «Меча» содрогнулся в ответ на небывалый вопль.
На мостике лорд-адмирал Валианс Арвентур, слившийся с машинным духом «Меча» куда теснее, чем кто-либо еще, начал плакать кровью.
Все это прошло незамеченным для бойцов «Гелиос-9», окруживших своего командира. Солдаты Вита, как и все остальные смертные в циркулярном помещении мостика, упали на колени, прижав ладони к кровоточащим ушам. Кое-кто из них с радостью покончил бы с собой, лишь бы не слышать душераздирающего вопля. Так бы они и поступили, если бы могли дотянуться до выпавших из рук дробовиков.
Талос опустил голову, и руны целеуказателя вспыхнули снова. Дымные облака стали реже, зато расползлись почти по всей командной палубе. Смертные на мостике валялись без движения. «Меч» завис неподвижно, большая часть его орудий молчала. Талос представил, как флот Магистра Войны стягивается сейчас к поверженному гиганту и как глаза каждого капитана горят жаждой убийства.
Времени было в обрез. У Когтей, высадившихся на борт «Меча Бога-Императора», оставалось лишь несколько минут, чтобы завершить миссию и вернуться к капсулам, — иначе им пришлось бы погибнуть вместе с кораблем.
И в этот момент произошло то, чего Талосу не забыть до последнего часа жизни. Сквозь разделяющее их пространство, облака дыма и толпы спотыкающихся людей взгляд адмирала встретился с его взглядом. Из глаз старика катились густые кровавые слезы. Такие же ручейки стекали из его носа и ушей, но выражение лица было совершенно недвусмысленным. Никогда за все бесчисленные годы сражений со слугами Ложного Императора ни один из имперских доходяг не глядел на Талоса со столь чистой, незамутненной ненавистью.
В течение одной драгоценной, согревающей сердце секунды Талос позволил себе смаковать это чувство, а затем прошептал два слова: «Охотничье зрение».
Машинный дух брони повиновался негромкому приказу, и красноватый оттенок глазных линз уступил место глубоким, насыщенным синим тонам. Сквозь дым и даже сквозь металл консолей и рабочих станций проступили очертания смертных: оранжевые, красные и желтые тепловые мазки на синем прохладном фоне.
Кирион, Ксарл и Узас ступили в комнату следом за Талосом. Пророк услышал, как боевые братья шепнули ту же команду, активируя охотничье зрение.
Включив тепловизоры, они двинулись вперед. Клинки и болтеры поднялись, чтобы пролить кровь лучших из лучших, судорожно бросившихся за собственным оружием.
Адмирал умер последним.
К этому времени командная палуба превратилась в склеп. Когда дым наконец-то рассеялся, втянувшись в решетку аварийных воздухоочистителей, стали видны сотни искалеченных тел офицеров мостика и их павших защитников, «Гелиос-9». Четверо Повелителей Ночи бродили по комнате и крушили цепными мечами консоли, превращая нервный центр «Меча» в груду обломков.
Имена убитых ничего не значили для Талоса, и поэтому он понятия не имел, что последним, кто до конца вел стрельбу и пал у самого адмиральского трона, стал Керлин Вит.
Вит с хрипом испустил последний вздох. Легкие его оказались пробиты, и сил не хватало даже на то, чтобы оторвать подбородок от груди. Талосу он был неинтересен — докучливое термальное пятно, от которого Астартес избавился простым тычком золотого меча. Когда Вит упал, Талос ногой спихнул его с тронного возвышения и мгновенно забыл о нем. Голова Вита с силой ударилась о поручень, и человек медленно соскользнул в объятия смерти.
Лорд-адмирал Валианс Арвентур смотрел вверх, на существо, которому предстояло стать его убийцей. Кровавые линзы Талоса уставились вниз, на старика, прикованного к креслу. Теперь стало понятно, почему адмирал не встал на защиту мостика. Ниже талии его человеческое тело обрывалось. Стянутый мундиром торс был подсоединен к командному трону пучками кабелей, вшитых прямо в кости таза и связывавших старика с кораблем так же прочно, как выходившие из затылка провода соединяли его сознание с машинным духом «Меча».
Талос потратил примерно секунду, раздумывая, когда адмирал подвергся этой жестокой, искалечившей его операции и сколько времени он провел здесь — живой орган подчиненного ему корабля, прикованная к трону мешанина из плоти, кабелей, проводов и трубок системы жизнеобеспечения.
Он потратил секунду, а затем, поддавшись любопытству, потратил еще одну и спросил:
— Зачем ты сотворил это с собой, смертный?
Ответа Астартес так и не получил. Небритый подбородок адмирала задрожал — тот пытался заговорить.
— Бог-Император, — шепнул старик.
Талос снова активировал силовой меч и покачал головой:
— Я видел твоего Императора. Несколько раз до того, как он предал всех нас.
Меч погружался в грудь адмирала с тошнотворной плавностью: медленно, дюйм за дюймом. Запылившаяся белая униформа боевого флота скопления Крит мгновенно обугливалась там, где ее касался силовой клинок. Острие меча вышло из спины смертного и вонзилось в кость командного трона, соединив адмирала с его боевым постом еще одной, последней связью.
Эффект последовал незамедлительно. Лампы на мостике замигали, и весь корабль застонал и забился в судорогах, как раненый кит в черных морях Нострамо. Смерть адмирала сокрушила машинный дух судна. Талос одним рывком выдернул клинок. Кровь зашипела на лезвии, быстро испаряясь от жара.
— И, — сказал Повелитель Ночи умирающему, — он не был богом. Хотя человеком он тоже не был… — Астартес улыбнулся. — …но уж точно не богом.
Адмирал снова попытался заговорить, протягивая трясущиеся руки к Талосу. Повелитель Ночи перехватил хрупкие запястья старика и сложил его руки на груди, поверх нанесенной мечом раны.
— Он никогда не был богом, — мягко повторил Талос, — умирая, унеси с собой эту истину.
С последним вздохом адмирала огни на мостике погасли навсегда.
Экипаж «Меча Бога-Императора» мог бы вернуть контроль над судном, если бы не два прискорбных обстоятельства.
Первое и главное — отряды техников и солдат, ворвавшиеся на мостик, обнаружили, что все консоли и панели управления разбиты вдребезги. На обломках ясно были заметны следы цепных клинков Первого Когтя. А затем, включив приборы ночного видения, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте, предполагаемые спасители обнаружили адмирала мертвым на его троне. На лице мертвеца застыло жуткое выражение — смесь боли, ненависти и ужаса.
Пусть командная палуба и оказалась разрушена до такой степени, что поломки нельзя было устранить на месте, но унтер-офицерам «Меча» требовалось всего лишь заставить корабль двигаться, чтобы вывести его из боя. Броня гранд-крейсера с легкостью продержалась бы до тех пор, пока «Меч» не покинул бы поле сражения. С удвоенным рвением техники и офицеры кинулись на инженерные палубы, но тут их ждал второй сюрприз.
Талос и Первый Коготь были не единственными, кто проник на корабль.
Вторым препятствием к тому, чтобы восстановить хоть какое-то подобие контроля над судном, стали враги, захватившие вспомогательный инженерный сектор корабля. Хотя эта секция была далеко не так важна, как главное машинное отделение, сбой в ее работе серьезно сказался на получении энергии и эффективности двигателей. Повелители Ночи не пытались атаковать основные сектора, чтобы не оказаться втянутыми в длительные перестрелки. Нет, они нанесли просчитанные и точные удары, достаточные, чтобы вывести корабль из строя с минимальной растратой сил и времени.
Отряды солдат штурмовали обширные отсеки машинного отделения, стремясь вышвырнуть оттуда захватчиков, — однако Второй и Шестой Когти открыли бешеную стрельбу из болтеров с той секунды, как покинули абордажные капсулы, и удерживали позиции, пока не поступил приказ об отходе. Когда это наконец-то случилось, упрямые имперцы заняли вспомогательные инженерные отделения, но лишь затем, чтобы обнаружить прощальный подарок Повелителей Ночи. Астартес закрепили заряды взрывчатки на секции корпуса, пробитой их капсулами. Когда отсчет на детонаторах дошел до нуля, взрывом смело огромный кусок и без того поврежденной обшивки, оставив большую часть вспомогательной инженерной палубы открытой космосу.
Этот взрыв положил конец всем надеждам экипажа добраться до основных машинных палуб вдоль правого борта судна и навеки заглушил вспомогательные двигатели. Неуправляемый, с гибелью мостика и инженариума лишившийся мозгового центра и бьющегося сердца, «Меч Бога-Императора» беспомощно болтался в пространстве. Щиты больше не прикрывали могучий корпус судна, и оно содрогалось под тысячами ударов батарей вражеского флота.
За какие-то полчаса горстка Астартес отправила на тот свет несколько сот верных Императору душ, захватила и разрушила две ключевые секции корабля и скрылась, убедившись в том, что поломки не удастся устранить вовремя.
На «Завете крови» Вознесенный, уже предвкушавший похвалу Магистра Войны, приказал рулевым приблизиться к погибающему «Мечу» и принять возвращающиеся абордажные капсулы в ангары правого борта.
Его персональные экраны, встроенные в подлокотники командного трона, транслировали непрерывный поток данных: зеленые руны, бегущие по черному полю.
Второй Коготь вышел из боя и ожидал возвращения.
Шестой Коготь, то же самое.
Пятый Коготь… нет связи. Нет связи с момента запуска. Вознесенный подозревал, что капсула была уничтожена вскоре после того, как отошла от «Завета», — ее испепелил сокрушительный огонь бортовых батарей гранд-крейсера. Весьма досадно. Еще пять душ потеряно.
Но Первый Коготь… Их капсула все еще оставалась на «Мече». Ее запустили последней, и капсула протаранила корпус имперского судна значительно дальше от цели, чем транспорты других Когтей.
— Талос… — протянул Вознесенный.
— Быть этого не может.
Кириону пришлось треснуть цепным мечом о стену, чтобы стряхнуть с клинка извивающегося и вопящего солдата.
— Мы не успеваем.
Первый Коготь завяз в бою в одном из тысячи коридоров, отделявших мостик от орудийной палубы, куда угодила их капсула. Вокруг них яростно содрогался рассыпающийся на части корабль. Повелители Ночи понятия не имели, сколько еще продержится «Меч». Они подключились к воксу противника, и, судя по доносящимся оттуда крикам, через несколько минут все будет кончено.
Астартес завязли в потоке мчавшихся им навстречу имперцев. Поначалу это застало Повелителей Ночи врасплох, а затем оказалось причиной досадной задержки. Пока они мечами расчищали путь в толпе смертных, бегущих на них по низкому коридору, Ксарл шутливо заметил, что забавно для разнообразия видеть людей, спешащих им навстречу.
— Намного облегчает охоту, — ухмыльнулся он.
— Чем трепать языком, — огрызнулся Кирион, — ты бы лучше спросил себя, от чего они убегают, если мы кажемся им лучшим выходом.
Ксарл схватил за горло женщину-офицера и ударил головой по лбу. Удар разворотил череп жертвы и сломал позвоночник. Астартес швырнул тело в приближающуюся толпу, сбив с ног несколько человек. Упавших затоптали их боевые братья. Кровь женщины размазалась по шлему Ксарла, темным пятном выделяясь на костяно-белом фоне наличника.
— Понимаю, о чем ты, брат, — откликнулся Ксарл.
Прислушиваясь к обрывкам переговоров по вражескому воксу, Талос поднимал и опускал Аурум с механической точностью, почти не следя за тем, что делает. В голове у него медленно вырисовывалась картина происходящего дальше по коридору. Флот Магистра Войны раздирал корабль на куски, словно стая стервятников, терзающая свежую тушу.
— Похоже, — спокойно заметил Талос, — основной огонь нашего флота пришелся на орудийные палубы, расположенные между нами и капсулой.
Его болтер рявкнул, но дистанция была слишком близкой. Крупнокалиберный снаряд насквозь прошил грудь бегущего имперца, вышел из спины и взорвался в переборке.
Кирион, заметив это, хмыкнул.
— И что нам теперь делать? — спросил Узас, немного пришедший в себя и безостановочно орудующий двумя клинками. — Мы сможем пересечь пораженные сектора?
— Там нет гравитации и все в огне, — ответил Талос. — Нет, нам надо вернуться на мостик. По крайней мере, подобраться ближе к нему. Идти к капсуле слишком долго. Корабль уже разваливается на куски, а смертные кишат повсюду, как муравьи в разворошенном муравейнике.
— Тогда мы перебьем их всех и расчистим дорогу!
— Помолчи, брат, — сказал Талос Узасу, — их слишком много. Если мы начнем убивать всех и каждого, это только нас задержит. Орудийная палуба, должно быть, уже трещит по швам. Смертные бегут оттуда.
— Откуда ты знаешь?
— Посмотри на их форму, Ксарл, — ответил Талос.
Ксарл, которому всегда нужно было во всем убедиться самому, перехватил еще одного пробегающего мимо человека. Мундир смертного выглядел так же, как и у всех остальных, — стандартный белый цвет Критского космофлота. Держа кричащего человека за сальные космы, Астартес оторвал его от пола и поднес к своему заляпанному кровью наличнику. Голос Ксарла, вырвавшийся из динамиков шлема, был громче воя корабельных сирен.
— Скажи мне, где базировалась твоя часть. На артиллерийской па…
Офицер, к этому времени уже совершенно оглохший, торопливо вытащил пистолет, навел его трясущимися руками и выстрелил прямо в лицо Ксарлу. Пуля малого калибра взвизгнула, ударив в керамит и заставив Астартес чуть отдернуть голову, после чего срикошетила и с влажным хрустом угодила в лоб самому стрелку. Ксарлу хватило одного взгляда на глубокую красную борозду в черепе смертного, чтобы отбросить труп и разразиться ругательствами на нострамском. В воксе раздался издевательский смешок Кириона.
— Ладно, — сказал Ксарл, игнорируя смех брата. — Зачем нам на мостик?
— Потому что под ним расположено несколько палуб, которые не взорвутся при прямом попадании из лэнс-излучателя, — ответил Талос. — И еще потому, что я собираюсь предпринять кое-что, о чем мы впоследствии можем пожалеть.
С этими словами он движением глаза активировал спиралевидную руну, которая обозначала «Завет».
Вознесенный больше прислушивался к голосу своего пророка, чем к словам. Талос говорил спокойно, но сквозь это спокойствие пробивалась раздраженная нотка. Первый Коготь был отрезан от капсулы, и им не удастся вовремя пробиться сквозь охваченную паникой толпу.
Кивнув рогатой башкой, существо обратилось к сервитору, обслуживающему одну из батарей лэнс-излучателей:
— Ты. Сервитор.
— Да, господин.
— Выпусти один заряд по трем палубам, находящимся ниже капитанского мостика вражеского флагмана. Режь точно под теми углами, которые я сейчас тебе передам.
Астартес-мутант застучал почерневшими когтями по клавиатуре, вмонтированной в подлокотник командного трона.
— Прекрати огонь ровно через одну целую пять десятых секунды.
Да, этого должно хватить. Пробить обшивку. Сделать глубокий разрез, выкроить солидный кусок железного мяса, но не повредить корабль слишком сильно. Откромсать часть корпуса, открыв командную палубу космическому вакууму. Это даже могло сработать.
Будет очень жаль потерять пророка, если не сработает.
— Господин, — обратился к нему один из смертных офицеров.
Со слабым проблеском интереса Вознесенный отметил, что человек все еще носит свою старую имперскую форму, хотя прошло уже более десяти лет с его появления на «Завете».
— Говори.
— Сервиторы в пятом ангаре докладывают, что один из «Громовых ястребов» готовится к запуску. Пилот катера запрашивает разрешение на взлет.
Вознесенный снова кивнул. Он этого ожидал.
— Разрешаю.
— Сервиторы также докладывают, что экипаж «Ястреба» — не Астартес.
— Я же сказал, дайте им разрешение на взлет, — хрипло проклекотал Вознесенный.
С его клыков потянулись нити слюны.
— К-как скажете, милорд.
Измененный варпом Астартес обернулся к сервитору-артиллеристу, с которым говорил раньше.
— Все готово, господин, — пробормотал сервитор.
— Огонь!
Корабль содрогнулся еще раз, сильнее, чем прежде.
— Еще бы немного — и врезали прямо по нам, — мрачно буркнул Ксарл.
Стабилизаторы брони включились, но ему пришлось практически вцепиться в стену сводчатого перехода, чтобы удержаться на ногах. Первый Коготь отступил к командным палубам. Астартес больше не пытались пробиться сквозь толпу убегающих людей. Здесь, во тьме коридоров, переплетающихся под мертвым мостиком, Повелители Ночи вложили клинки в ножны и прикрепили болтеры к набедренным магнитным зажимам. Освещение в этой части корабля погасло после убийства лорд-адмирала и ранения, нанесенного машинному духу «Меча». Четыре пары багряных глазных линз горели во мраке, различая все с кристальной ясностью.
Когда дрожь корабля унялась до прежнего уровня, аудиодатчики в шлеме Талоса уловили слабый, приглушенный расстоянием звук: несколько раз лязгнул металл.
— Вы это слышите? — спросил Ксарл.
— Переборки герметизируются, — определил Кирион.
— Двигайтесь быстрее, — приказал Талос, и отряд сорвался на бег, грохоча подошвами тяжелых ботинок по стальной палубе. — Как можно быстрее!
В правом ухе чуть слышно прозвучал знакомый голос:
— Господин?
Повелители Ночи мчались сквозь мрак. По пути им пришлось несколько раз свернуть и отбросить с дороги двух-трех смертных, в панике пытавшихся укрыться в сумрачных переходах.
— Мы, — выдохнул Талос в микрофон вокса, — используем частоту «Кобальт шесть-три».
— «Кобальт шесть-три», принято, господин.
— Подтверди наши координаты.
— Показания локатора выведены на экраны. Руна лорда Узаса мерцает и отображается нечетко. И… господин, корабль разваливается на части. Восемьдесят процентов повреждений пришлись на…
— Не сейчас! «Завет» произвел залп?
— Да, господин.
— Я так и думал. Мы пытаемся выйти к палубе, находящейся ближе всего к пробоине.
Пауза затянулась на пять секунд. Шесть. Десять. Талос представил, как его слуга впился взглядом в гололитическую схему гибнущего гранд-крейсера, следя за перемещающимися по коридорам значками идентификационных рун Первого Когтя.
Двадцать секунд.
Тридцать.
И наконец-то…
— Господин!
Корабль тряхнуло так сильно, что Кирион и Узас полетели на пол. Талос пошатнулся, оставив вмятину в переборке там, где его шлем столкнулся с металлом. Корабль доживал последние секунды. Никаких сомнений.
— Господин, стойте. Стена слева от вас. Пробейте ее.
Талос не колебался. Стена — выглядевшая точно так же, как и все остальные стены, вдоль которых они неслись в своем броске по темным командным палубам, — разлетелась на куски под выстрелами четырех болтеров.
За стеной несколько секунд плясал огонь.
За полосой огня не было ничего — лишь бесконечная ночь открытого космоса, жадно втянувшая в себя четырех воинов.
Его захлестнула боль.
Талос взглянул вниз… вверх… на планету под ним… над ним. Угрюмый каменный шар цвета ржавчины, кое-где подернутый тонкими струйками облаков. Интересно, каков на вкус тамошний воздух?
Мимо него проносились звезды, но Астартес смотрел на них, не видя.
Затем в поле зрения вплыл медленно вращающийся собор — дворец с разноцветными витражами, увенчанный тысячей шпилей… корма полыхающего «Меча». Но Талос не видел и этого.
На мгновение его поглотила тьма, милосердно приглушившая боль. Когда забытье прошло, он ощутил вкус крови во рту, а глаза обжег блеск бегущих по экрану визора тревожных рун. Он попытался связаться по воксу с Кирионом, Ксарлом, Септимусом… но не смог вспомнить, как это делается.
Боль вновь вспыхнула у него в голове, словно зарево восходящего солнца. В ушах зазвучали голоса.
«Броня: вакуумная герметизация», — гласила одна из рун. Талос попробовал пошевелиться, но не был уверен, что это удастся. Он не ощущал ни малейшего сопротивления среды, не чувствовал движения — до такой степени, что не мог понять, движется ли вообще.
Мир снова перевернулся. Показались острые иглы звезд и осколки металла, кружащиеся неподалеку. Было трудно сфокусировать зрение, и это встревожило Талоса больше всего. Одна из глазных линз потемнела: тусклые руны едва проступали на размытом черно-красном фоне. Кровь, осознал он. Кровь натекла в шлем и замарала линзу.
Среди шума и сумятицы в воксе выделился и окреп один голос. Это был Ксарл, который сыпал проклятиями, то и дело поминая кровь.
Поле зрения сместилось, и Талос увидел Ксарла. Боевой брат плыл в пустоте, и трофейные черепа кружились вокруг него на цепях, словно дюжина лун. Талос ощутил удар и побежавшую по броне дрожь — это рука Ксарла врезалась в его нагрудник.
— Поймал его, — проворчал Ксарл. — Поспеши, раб. У меня вместо ноги какое-то адское месиво, и кровь заливает доспехи.
Из пульсирующей тьмы донесся голос Септимуса:
— Я подлетаю.
— Ты подобрал остальных?
— Да, господин.
— Подтверди, что Узас на борту.
— Да, господин.
— Эх, — Ксарл понизил голос, — какая досада.
Теперь кровь залила уже обе линзы. Окончательно ослепнув, Талос сжал запястье брата. Воин медленно приходил в себя. Хоть он и не мог видеть, абсолютная тишина и невесомость рассказали ему все, что нужно было знать. Он находился в открытом космосе и, обездвиженный, бесконтрольно вращался во мраке.
— Это, — процедил Талос сквозь стиснутые зубы, — была самая идиотская идея, когда-либо приходившая мне в голову.
— Я рад, что ты еще жив, — хохотнул Ксарл, но смех его прозвучал отрывисто и напряженно. — Надо было видеть, как ты приложился башкой на выходе с корабля.
— Спасибо, я это чувствую.
— И отлично. Поделом тебе. А теперь закрой рот и молись, чтобы этот сволочной недомерок, которому ты так доверяешь, не угробил наш треклятый «Ястреб».
VI
После боя
Через десять минут после того, как Первый Коготь разрушил стену, отделявшую их от космического вакуума, четверо Астартес стояли в стратегиуме «Завета крови». Они выстроились полукругом у подножия командного трона Вознесенного. Два Чернеца — снова Малек и Гарадон, отметил Талос, — замерли по обе стороны от бывшего капитана. Телохранители держали оружие на изготовку, хоть оно и было сейчас отключено.
Рутинные детали сражения больше не занимали Вознесенного. Исполнив великолепный космический танец, существо ожидало полагавшихся ему за смелость наград и восхвалений. Пока что Вознесенный готов был отдать офицерам «Завета» приказ вернуть корабль в общий строй и добавить мощь его орудий к развернувшейся за бортом бойне.
Боевому флоту Крита пришел конец. «Решительный» и «Меч Бога-Императора» были на полпути к тому, чтобы превратиться в два горелых остова на орбите Солас, а меньшие корабли один за другим гибли под сокрушительным огнем вражеского флота.
Палуба содрогнулась, когда Вознесенный признательно кивнул четырем воинам Первого Когтя.
— Отличная работа, — проговорило существо.
Талос стоял с непокрытой головой. Его шлем сильно помяло во время бегства с горящего «Меча», когда космический вакуум вытянул четверых Астартес сквозь пролом в стене, по дороге чуть не размозжив череп Талоса о переборку. Ксарл скособочился, перенеся вес тела с правой ноги, — он почти расстался с ней в ту же секунду, когда Талосу едва не оторвало голову. Даже модифицированный организм Астартес не мог мгновенно срастить раздробленные в мелкое крошево кости. Кирион и Узас не получили ранений, но тело Кириона все еще горело лихорадочным жаром после краткого соприкосновения с вакуумом, а внутренние органы работали на пределе. Неудачный выстрел из дробовика пробил его нагрудник, и космодесантнику пришлось на несколько минут задержать дыхание, когда из доспеха вытек весь воздух. Совершенно невредимый Узас, неизменное везение которого давно осточертело остальным, широко ухмылялся.
— Вандред, ты спятил, — сказал Талос, подняв голову к командному трону.
Обритый череп Астартес бугрился шрамами и был покрыт бурыми струпьями — клетки Ларрамана уже выполнили свою миссию, и свернувшаяся кровь закупорила рану на макушке.
После слов Талоса атмосфера немедленно накалилась. Оба Чернеца вскинули оружие. Малек пригнулся в своем чудовищном терминаторском доспехе, и из гигантских перчаток выскользнули мощные, потрескивающие силовыми зарядами когти. Молот Гарадона ожил и загудел, набирая энергию.
Если бы Талос остался человеком, он был бы красив. Сейчас, став Астартес, провидец поднялся над классическим понятием о человеческой красоте, и все же в облике его сохранялось нечто благородное и возвышенное. Взгляд черных, заледеневших от ярости глаз впился в Вознесенного. Талос и не догадывался, насколько он напоминал сейчас мраморную статую языческих времен Старой Земли.
— Что ты сказал, мой пророк? — поинтересовался Вознесенный.
В голосе его слышалось урчание насытившегося льва.
— Ты, — клинок Аурум указал на искаженное варпом создание, — сошел с ума.
Корабль дрогнул под ударом имперской артиллерии. Никто не обратил на это внимания, не считая смертных членов экипажа — те согнулись над консолями, окружавшими разворачивающуюся сцену.
Вознесенный облизнул клыки.
— И какой же полет фантазии привел тебя к этому умозаключению, Талос?
— Такой риск ничем не был оправдан. Я слышал о Пятом Когте.
— Да, весьма досадно.
— Досадно?
Талос едва не схватился за болтер. Его намерение не укрылось от Малека, и телохранитель шагнул вперед. Кирион и Ксарл синхронно вскинули болтеры, направив их на элитных гвардейцев по бокам от трона. Узас остался недвижим, но из динамиков его шлема раздался смешок.
— Да, — ответил Вознесенный, которого ничуть не смутила взрывоопасная ситуация, — досадно.
— Мы потеряли пятерых Астартес в одной операции. Впервые за несколько тысяч лет в десятой роте меньше половины состава. Мы еще никогда не были так слабы!
— Десятая рота… — самодовольно и снисходительно хмыкнул Вознесенный. — Десятая рота прекратила свое существование тысячелетия назад. Мы — боевая ватага Вознесенного. И этой ночью мы сильно выросли в глазах Магистра Войны.
Схватка ничего бы не изменила. Талос опустил клинок, позволяя гневу вытечь из души, как гною из вскрытого нарыва. Он подавил желание напоить меч кровью Вознесенного. Почувствовав произошедшую в нем перемену, Кирион и Ксарл убрали болтеры. Чемпион Малек из Чернецов отступил, снова встав рядом с троном. Его украшенный клыками шлем бесстрастно уставился на боевых братьев.
— Пятого Когтя больше нет, — более ровно произнес Талос. — Нам позарез нужны пополнения. С четырьмя десятками Астартес мы долго не продержимся.
Он позволил непрошеным словам повиснуть в воздухе. Каждый из присутствующих знал, что на поиски новичков уйдут десятилетия напряженных усилий. Чтобы поддержать боеспособность роты, требовалось немало оборудования и генно-инженерного мастерства — иначе из мальчиков-подростков не вырастить полноценных Астартес. На «Завете крови» почти ничего из этого не было, поэтому со времен Великого Предательства набор новых рекрутов не проводился. В десятой роте сражались те же воины, что принимали участие в боях Ереси Хоруса.
— Изменения неизбежны, — прорычал Вознесенный. — Ваятель Судеб с нами, и он знает истину.
При этих словах оба Чернеца почтительно склонили закрытые шлемами головы. Узас пробурчал что-то односложное в знак то ли уважения, то ли удовлетворения. Талос ощутил, как по коже пробежали мурашки. Его темные глаза сузились.
— Кто мы такие, чтобы подчиняться требованиям Губительных Сил? Мы Повелители Ночи, сыны восьмого примарха. Мы сами себе хозяева.
— Ваятель Судеб ничего не требует, — ответил Вознесенный. — Ты не понимаешь.
— У меня нет ни малейшего желания понимать те сущности, рабом которых ты стал.
Вознесенный улыбнулся откровенно фальшивой улыбкой и взмахнул когтистой перчаткой.
— Я уже устал напоминать тебе, Талос: я это контролирую. А теперь убирайтесь, пока Первый Коготь не присоединился к Пятому.
В ответ на угрозу Талос лишь тряхнул головой от отвращения. Прежде чем выйти из стратегиума, он одарил Вознесенного не менее дружелюбной улыбкой.
Когда они выбрались с капитанского мостика, Кирион сказал Талосу по вокс-линку:
— Он стал еще хуже, чем раньше.
— Как будто это возможно.
— Нет, брат. Дело в страхе. Я чувствую, как страх ворочается у него под кожей. Он проигрывает поединок с демоном, разделяющим его тело.
Септимус и Эвридика все еще были в ангаре.
«Громовой ястреб» по имени «Опаленный» стоял на посадочной площадке. Время от времени из дюз вырывались струи сжатого пара — корабль-стервятник охлаждался. Ракетные ускорители на корме боевого катера соответствовали его названию: сопла почернели и обуглились за десятилетия орбитальных и суборбитальных полетов. Септимус изо всех сил старался поддерживать «Опаленного» в наилучшем состоянии, но раб Талоса был в первую очередь механиком, а не техножрецом. Он умело чинил доспехи хозяина и ухаживал за его оружием, но вряд ли мог помочь древнему катеру остаться на лету.
Эвридика искоса следила за рабом, который устроился на палубе ангара в тени «Громового ястреба» и вертел в руках череполикий шлем хозяина.
— Это, — пробормотал он себе под нос, — будет непросто.
То, что шлем не разлетелся на куски, было уже чудом. На левой стороне виднелась здоровенная вмятина — там, где Талос врезался головой в край пробитой обшивки, когда вакуум вытянул бойцов Первого Когтя в космос. Эвридика промолчала. Ее все еще беспокоила бортовая тряска. Девушка снова и снова проигрывала в голове случившееся за последний час. Подготовка «Громового ястреба» к запуску… Вылет в самое пекло орбитальной войны… Трон, это было безумие.
Септимус взглянул на нее снизу вверх, сощурив глаза цвета нефрита. Эвридике показалось, что сейчас их мысли совпали. Как выяснилось секунду спустя, так и было.
— Дела не всегда так плохи, — сказал раб без улыбки.
Девушка проворчала нечто, что можно было принять за согласие.
— Бывает и хуже?
— Часто, — кивнул Септимус. — Если ты считаешь, что Астартес — воплощение зла, подожди, пока мы спустимся на палубы для экипажа.
Она не ответила. Она не хотела знать.
Септимус снова поднял огромный шлем:
— Мне надо приниматься за дело.
Однако он не сдвинулся с места. Эвридика догадывалась, что раб тянет время.
Наконец девушка сделала пробный выпад:
— Тебе запретили оставлять меня одну.
— Ты сможешь избавиться от меня, только если один из нас умрет.
Лоб Эвридики и ее запечатанный третий глаз обожгла внезапная боль, словно око варпа пыталось пронзить взглядом сталь и прикончить глупого и наглого раба, рассевшегося перед ней.
— Я ненавижу это место, — сказала она, прежде чем осознала, что собирается заговорить.
— Мы все его ненавидим, — снова кивнул раб.
Септимус произнес эти слова медленно, и не только из-за слабого владения готиком. Он говорил так, словно пытался втолковать очевидное неразумному ребенку.
— Мы все ненавидим это место, кто-то больше, кто-то меньше. Мы ничего для них не значим. Они — полубоги.
— Нет других богов, кроме Императора, — язвительно выпалила Эвридика.
В ответ Септимус расхохотался, и это небрежное богохульство сильно задело девушку.
— Ты — еретик, — произнесла она тихо, но яростно.
— Так же как и ты теперь. Неужели ты думаешь, что силы Трона примут тебя обратно с распростертыми объятьями, даже если ты провела на корабле Астартес-отступников не больше часа?
Его шутливый тон куда-то подевался.
— Открой глаза, навигатор. Ты обречена, как и все мы, а этот корабль, — он обвел рукой сумрачный ангар вокруг них, — стал отныне твоим домом.
Она набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, но Септимус оборвал ее движением руки:
— Достаточно пререканий. Послушай меня.
Он опустил шлем-череп на колени и почесал в затылке.
— Это десятая рота Восьмого легиона. Тысячелетия назад у них было столько рабов, сервиторов и Астартес, что, попытайся я вывести в космос священный «Громовой ястреб», за это покарали бы смертью. Сейчас у них почти не осталось ресурсов, в том числе и смертных, которые могли бы повиноваться им.
— И они вполне заслужили такую судьбу, — холодно улыбнулась Эвридика. — Они — предатели.
— Считаешь, что улыбка скрывает твой страх? — Септимус перехватил ее взгляд и удерживал несколько секунд. — Нет, не скрывает. Ни от меня, ни тем более от них.
Улыбка исчезла с ее лица так же быстро, как появилась.
— Я не стану отрицать, что они еретики, — продолжил Септимус, — но позволь мне объяснить это по-другому. Ты когда-нибудь слышала о Лок-Три?
Девушка неохотно шагнула вперед и присела рядом с Септимусом на опущенный трап «Ястреба». Вокруг них раскинулся окутанный мраком ангар. Поодаль под высоким и гулким сводом выстроились другие «Громовые ястребы» — безмолвные, недвижные, не покидавшие этот отсек уже годами. Возможно, десятилетиями. В стороне сгрудились безжизненные грузовики и загрузчики боеприпасов. В пятидесяти метрах от Септимуса и Эвридики валялся одинокий сервитор — он опрокинулся на спину, и серая кожа стала еще серее под слоем пыли. Похоже, в лоботомированном слуге кончился заряд, и, свалившись, он так и остался лежать и гнить рядом с древними боевыми машинами. Эвридика не могла отвести глаз от трупа. Его кожа ссохлась, туго обтянув кости. Сервитор практически мумифицировался — механические части, должно быть, задерживали разложение органики.
По плечам девушки пробежала дрожь. Не требовалось много ума, чтобы понять: нынешний корабль — лишь тень прежнего.
— Нет, — не сразу ответила она.
Присев рядом с рабом, Эвридика чуть согрелась теплом его тела — слабое, но утешение. На «Завете» было так холодно…
— Я никогда не слышала о Лок-Три.
— Там особо и не о чем слышать, — вздохнул Септимус, после чего погрузился в задумчивое молчание.
— Я видела только небольшую часть галактики, — призналась девушка. — Сайн вел разведывательные работы всего в нескольких секторах, чтобы сэкономить на перелетах. И еще я…
— Что?
— Моя семья, Дом Мерваллион, принадлежит к низшей категории Навис Нобилите. Я думаю, Сайн не решался доверить мне слишком дальние перелеты. Он опасался, что его навигатор… полная бездарь.
Септимус кивнул с понимающим видом, что Эвридике совсем не понравилось. Девушка ожидала, что раб хоть как-то отреагирует на ее признание, но вместо этого он просто вернулся к предыдущей теме:
— Лок-Три находится очень далеко, в окрестностях региона, обозначенного в имперских записях как сектор Скарус.
— Полгалактики отсюда.
— Верно. Я там родился. Это не совсем мир-кузня, но близко к тому. Планета была покрыта мануфакториями, а я работал пилотом грузового транспорта. По контракту перевозил грузы между орбитальными доками и мануфакториями.
— Это… хорошая работа.
— Нет, это была скука смертная. Вот что я пытаюсь тебе сказать. Да, я считаюсь еретиком, потому что сражаюсь не на той стороне. Да, я поклялся в верности предателям, которые развязали войну против Священного Трона Терры. И да, на этом корабле есть тьма, жаждущая нашей крови. Но я вижу вещи в их истинном свете. То, что есть у меня сейчас, лучше смерти. И когда ты понимаешь, как справляться со здешним мраком… это становится почти безопасным. Это почти как настоящая жизнь. Раньше каждый день повторялось одно и то же — я был еще одним крошечным винтиком в бесконечной, унылой машине бытия. Но теперь… Теперь все по-другому. Каждая неделя приносит что-то новое, что-то невероятное, что-то, от чего дух захватывает. Хотя, должен признать, редко что-то хорошее.
Девушка посмотрела в лицо Септимусу. Бог-Император, он говорил серьезно.
— Ты это серьезно, — констатировала она, не зная, что еще тут можно сказать.
— Да. Как механик и пилот, я пользуюсь довольно большой свободой в пределах корабля. Меня ценят.
— Ценный раб.
Сощурившись, Септимус окинул ее взглядом:
— Я пытаюсь сохранить тебе жизнь. Если ты не сумеешь приспособиться, то умрешь. Все очень просто.
После долгого молчания Эвридика спросила:
— Ты счастлив?
— Полагаю, ты считаешь, что очень ловко меня поддела. — Септимус обвел рукой ангар. — Разумеется, я не счастлив. Я раб полубогов-еретиков, и я живу на судне, затронутом невообразимой тьмой. Смертный экипаж существует в постоянном страхе — люди боятся того, что бродит по темным коридорам, и это не всегда Астартес.
Сказав это, Септимус хмыкнул, но смешок прозвучал безрадостно и глухо. Череполикий шлем в руках слуги скалился на них обоих.
— Так как же они забрали тебя? — спросила Эвридика.
Септимус не отрывал глаз от шлема.
— Они напали на Лок-Три. Сначала меня взяли служить пилотом и гип… гипно…
— Загипнотизировали?
— Загипнотизировали. Да.
Септимус несколько раз повторил слово, будто пробуя его на вкус.
— Не уверен, забыл ли я это выражение или вообще не знал. Как я уже говорил, готик никогда не был моим родным языком. Но процесс был мучительным. Они используют ментальные техники и гипнотические программы, внедряющие информацию прямо в сознание. Так я научился пилотировать «Громовой ястреб» — хотя даже теперь, десять лет спустя, не могу равняться мастерством с настоящим пилотом-Астартес.
Девушка снова внимательно оглядела ангар, пытаясь представить, каким он был раньше: центр кипящей активности, с торопливо снующими членам экипажа, с сервиторами и загрузчиками боеприпасов, грохочущими по размеченному рунами полу, с воем турбин готовящихся к старту кораблей.
Наверное, впечатляющее было зрелище. И — как ни боялась Эвридика себе в этом признаться — очень похожее на то, о чем она мечтала: вести корабли Астартес к далеким звездам.
— Теперь он заставляет тебя чинить свою броню, — заметила навигатор, вновь обернувшись к Септимусу. — Это как, понижение в должности?
— Технически повышение. Механики — самые уважаемые слуги легиона.
Девушка расхохоталась, и смех ее, чуждый этому месту, эхом раскатился по ангару.
— Что смешного я сказал?
— Непохоже, чтобы ты купался в почестях.
— Ты говоришь так лишь потому, — улыбнулся он, — что не все пока видела, Октавия.
— Почему ты назвал меня Октавией?
— Потому что я седьмой на службе хозяина. А ты — восьмая.
— Не думаю.
— Но бунтарский дух тебя уже покидает. Я слышу по голосу.
— Тебе только кажется.
— Очень жаль. — Септимус встал, сжимая в руках поврежденный шлем. — Потому что, если так, ты очень скоро умрешь.
В то время как Талос спорил с Вознесенным, а Септимус беседовал с Эвридикой, последний этап орбитальной войны приближался к неминуемой развязке. Боевой флот скопления Крит был уничтожен. Те немногочисленные суда, которые сумели скрыться в варпе, впредь не будут упоминаться в этом повествовании — хотя большинство из них отличилось в других сражениях и в составе других флотилий.
Магистру Войны следовало закрепиться на новых позициях.
Силы Хаоса положили конец присутствию имперского военно-космического флота в регионе, и теперь его корабли расположились у самой границы атмосферы тюремной планеты Солас. На бортах разношерстной флотилии красовались тысячи эмблем. Семь судов Черного легиона — значительная часть их мощного космофлота — несли Око Хоруса с вертикальным зрачком, а клыкастый череп Повелителей Ночи виднелся и на «Завете крови», и на его гораздо более представительной сестрице, боевой барже «Охотничье предчувствие». Основную часть эскадры составляли транспортные корабли, везущие легионы проклятых и обреченных: имперских гвардейцев и солдат из сил планетарной обороны, которые во время последних кампаний предали Императора и поклялись в верности Магистру Войны. В общем и целом Магистр Войны явился в скопление Крит с двумя с лишними тысячами Астартес и более чем миллионом солдат-смертных. Почетное место в армаде занимали огромные корабли легиона Инеистых, некогда принадлежавшего Механикус Марса. Полный легион титанов, готовый по первому зову Магистра Войны вступить в бой, насчитывал почти дюжину богоподобных машин разных классов.
Столь мощный флот Хаоса прежде собирался разве что для священных войн Магистра Войны с имперскими мирами. Весть о нашествии быстро раскатилась по ближайшим планетам вместе с боязливыми пересудами о новом Черном Крестовом Походе Разорителя.
С падением Солас и гибелью имперского космофлота война за скопление Крит только началась. Сканеры дальнего действия сулили плохие новости, которые тревожили даже капитанов этой смертоносной армады. Мир-кузня, Крит Прайм, был по-прежнему окружен плотным кольцом кораблей, подчинявшихся Адептус Механикус. Те упорно отказывались отвечать на запросы боевого флота Крита о помощи. Любопытно, что корабль Странствующих Десантников, «Раскол», отступил к Криту Прайм и присоединился к Механикус, вместо того чтобы сражаться и погибнуть с имперским космофлотом.
Время было важнейшим фактором, и каждый офицер в армаде Магистра Войны понимал это. Империум Человечества ответит на агрессию с неменьшей яростью. Едва успели прозвучать первые астропатические призывы о помощи, как флотские эскадры, имперская гвардия и силы Астартес выступили в путь для поддержки осажденного боевого флота Крита.
«Завет крови» приблизился к родичу — могучей боевой барже «Охотничье предчувствие». Огромный корабль был одним из флагманов легиона, до того как века рассеяли Повелителей Ночи по галактике. У тех, кто долгие годы был лишен возможности взглянуть на образчик прежней силы легиона, вид баржи вызывал благоговейный трепет. Даже Вознесенного, хоть он никогда не признался бы в этом, тронуло грандиозное зрелище: царственный корабль, темно-синее копье, окованное золотом и бронзой.
Астартес-мутант вожделел его. Он жаждал командовать этим судном, и все, находившиеся на мостике, отчетливо видели горящую в обсидиановых глазах Вознесенного жажду.
Необходимость уничтожить боевой флот Крита была не единственной причиной, побудившей Магистра Войны начать вторжение с Солас. Сохранить жизнь тем, кто населял планету внизу, было ничуть не менее важно, чем истребить ее защитников на орбите. Если бы лорд-адмирал Валианс Арвентур получше узнал Архиврага — вместо того чтобы посвятить большую часть карьеры преследованию эльдарских рейдеров, — он, возможно, направил бы орудия своего возлюбленного «Меча» против Солас. Стерев в порошок населенные центры тюремного мира, он лишил бы Магистра Войны главного трофея, что в конечном счете намного больше помогло бы скоплению Крит.
Но конечно, адмирал этого не сделал. Адмирал умер с мечом в сердце и бессвязными проклятиями своему убийце на губах.
Флот Хаоса повис над миром, где обитало около миллиона узников: насильников, убийц, еретиков, воров, мутантов и преступников других мастей. Все они содержались в жутких условиях, отвергнутые ненавидящим их и ненавистным им Империумом.
В течение следующего часа, пока остовы кораблей Критского боевого флота еще догорали на орбите, транспортники Магистра Войны приступили к высадке. На поверхности планеты сотни тысяч будущих солдат Разорителя приникли к окошкам своих камер. Они смотрели ввысь, в горящие небеса, откуда к ним снисходило избавление — и свобода.
VII
На поверхности Солас
Талос и Ксарл скрестили клинки.
Зал для тренировочных поединков, как и почти все на «Завете», превратился в тень былого. В центре ступенчатого помещения, напоминавшего гладиаторскую арену, бились только двое Астартес — деактивированный силовой клинок Талоса против выключенного цепного меча Ксарла. Из уважения к машинным духам оружия боевые братья использовали в поединке собственные мечи вместо тренировочных, но включать их не стали.
У Ксарла был цепной меч стандартной модели, принятой на вооружение Астартес: невероятно жесткий и прочный, ощерившийся зубьями, заточенными до мономолекулярной остроты. Но Аурум, меч павшего капитана Кровавых Ангелов, обладал неимоверной мощью. Даже обычный силовой клинок легко расправился бы с заслуженным, но ничем не примечательным «Палачом» Ксарла — а Аурум был скорее могучим артефактом, чем оружием. Поэтому дуэлянты сражались без потрескивающего голубого пламени силового меча и визга цепного лезвия.
В каком-то смысле это не шло им на пользу. Их движения отдавали заученностью тренировочного поединка, а не истинной боевой яростью. Относительная тишина учебных дуэлей всегда раздражала Талоса. Не чувствуя удовлетворения от схватки, в такие моменты пророк часто задумывался о том, что генетически запрограммирован и выращен для боя. Он был больше оружием, чем человеком, — и очевидней всего это становилось в те минуты, когда что-то его тревожило.
По меркам смертных, их поединок сочли бы схваткой богов. Клинки рассекали воздух так быстро, что человеческий глаз не смог бы за ними уследить, — удар следовал за ударом в вихре неумолимой силы и скорости. Но если бы за боем наблюдали Астартес, они увидели бы все намного яснее. Оба воина были рассеянны: их мысли блуждали где-то, и это ощущалось в каждой секундной заминке и неуверенном взгляде.
Стены арены вокруг них прорезало множество переходов высотой в человеческий рост. Когда-то здесь размещалась небольшая армия сервиторов, предназначенных для учебных боев и обреченных погибнуть под клинками Астартес, приходивших сюда, чтобы отточить боевые навыки. Эти дни давно канули в прошлое. Коридоры, по которым сервиторы выкатывались из мастерских и хранилищ под ареной, были черны и безмолвны — еще одно напоминание о безвозвратно минувшем.
Откинувшись назад, чтобы отразить режущий удар по горлу, Талос почувствовал нарастающую злость. Меланхолия не входила в число его привычек. Тоска была чужда его образу мыслей, однако в последнее время прочно обосновалась в душе, словно ей там самое место.
Это злило Талоса, как брешь в защите или рана, которая никак не зарастет.
Ксарл почувствовал досаду в движениях брата и, когда мечи вновь сошлись, наклонился ближе. Лица двоих Астартес — и без того похожих благодаря генетическим манипуляциям, переплавившим их тела, — пылали одинаковым гневом. Взгляды черных глаз, переполненных горечью, скрестились так же, как клинки в руках.
— Ты теряешь хладнокровие! — рявкнул Ксарл.
— Меня бесит то, что я должен давать тебе поблажку из-за ноги, — прорычал в ответ Талос, чуть заметно кивнув в сторону заживающей ноги Ксарла.
В ответ Ксарл со смехом отшвырнул брата назад. Он увел свой клинок в сторону с грацией, удивительной для того, кто привык в поединках полагаться на чистую ярость.
— Покажи все, на что ты способен, — предложил Ксарл с улыбкой, неразличимой во тьме.
Как и во всех помещениях «Завета», предназначенных лишь для Астартес, в тренировочных залах царил непроглядный мрак. Для черных глаз уроженцев Нострамо это не было помехой, но в прежние дни боевым сервиторам требовались приборы ночного видения и усилители ауры, чтобы лучше различать движение.
Талос снова атаковал. Держа меч двуручным хватом, воин провел безупречную серию ударов слева, вынуждая Ксарла все больше переносить вес тела на правую ногу. Он слышал, как брат скрипел зубами от боли, отражая выпады.
— Продолжай в том же духе, — выдохнул Ксарл.
Он даже не запыхался, несмотря на то что бойцы сражались в таком нечеловеческом темпе уже почти час.
— Мне еще надо привыкнуть к тому, чтобы снова опираться на эту ногу.
Но вместо того чтобы развивать атаку, Талос остановился.
— Подожди, — сказал он, подняв руку.
— Что? В чем дело? — спросил Ксарл, опуская «Палача».
Он оглядел безмолвную и темную арену — но не увидел ничего, кроме пустых рядов зрительских сидений, не услышал ничего, кроме смутного гула орбитальных двигателей, и не ощутил ничего, кроме запаха их собственного пота и чуть заметной вони машинного масла, застоявшейся здесь за прошедшие века.
— Никого поблизости я не чую.
— Я видел, как Узас убил Кириона, — без всяких предисловий брякнул Талос.
Ксарл расхохотался:
— Ага. Отличная шутка. Так мы будем драться или нет?
Не получив ответа, Ксарл пристально всмотрелся в лицо брату и спросил с нехарактерной для него заботливостью:
— Твоя голова еще не зажила? Я думал, ты уже в порядке.
— Я не шучу.
Ксарл, видевший во мраке с легкостью уроженца бессолнечной планеты, наконец-то заметил, что в черных глазах брата нет и тени улыбки.
— Ты говоришь о своем видении?
— Да. Ты же знаешь.
— Ты ошибся, Талос. — Ксарл сплюнул на палубу. — Кирион вполне заслуживает ненависти. На нем клейма негде ставить. Но даже такой бешеный недоумок, как Узас, никогда не убьет его.
— Кирион верен Ночному Призраку, — ответил Талос.
Ксарл фыркнул.
— Мы это уже обсуждали. Он — Астартес, познавший страх. Хуже и быть не может.
— Он понимает, что такое страх.
— И все еще слышит демона, прикарманившего душу Вознесенного?
Талос красноречиво промолчал.
— Вот именно, — подытожил Ксарл. — Он способен чувствовать страх. Это неестественно. Это извращение.
— Да, он способен чувствовать чужой страх. Но сам он не боится.
Ксарл покосился на свой цепной меч, дезактивированный и безмолвный.
— Это все слова. Кирион осквернен Губительными Силами, точно так же как Узас. Но они все еще наши братья, и я доверяю им — пока что.
— Ты доверяешь Узасу? — удивился Талос.
— Мы — Первый Коготь, — ответил Ксарл так, словно это все объясняло. — По крайней мере, порча Узаса видна с первого взгляда. Кирион намного опасней, брат.
— Я много раз говорил об этом с Кирионом, — предостерегающе заметил Талос. — И повторяю — ты не прав.
— Посмотрим. Расскажи мне об этом видении.
Талос снова представил Узаса — как тот с топором в руке пробирается по обломкам разрушенного здания и бросается к распростертому на земле Кириону. Он пересказал все это Ксарлу так точно, как только возможно, стараясь ничего не упустить. Он говорил о трубящих в небе горнах титанов, о запыленной серой кладке рухнувших домов, о магматически красных пятнах ожогов там, где камни расплавил пушечный огонь богоподобных машин. Он описал, как лезвие топора опустилось, вонзившись в шейное сочленение доспеха Кириона, и как секундой позже хлынула кровь.
— Это похоже на Узаса, — помолчав, согласился Ксарл. — Жестокое убийство беззащитной жертвы. Я уже не уверен, что это только твоя дурацкая шутка.
— Он презирает Кириона, — подчеркнул Талос.
Пророк отошел к той части арены, где к металлической стене были прислонены ножны Аурума.
— Но я ошибался и прежде, — бросил он через плечо.
Ксарл снова покачал головой. Боевой брат выглядел задумчивым, чего Талос никогда не наблюдал за ним прежде, и эта перемена тревожила своей новизной. Впервые Талос осознал, что Ксарл вполне мог входить в число тех, кто искренне верил его пророческому дару — или проклятию. Он казался почти… обеспокоенным.
— Когда? — спросил Ксарл. — Ты ошибался всего пару раз за много лет. Нет, брат, это попахивает неприятной правдой.
Талос ничего не ответил. Ксарл преподнес ему сюрприз, продолжив:
— Мы все верим тебе. Ты мне не нравишься, брат, — ты знаешь это. С тобой непросто. Ты всегда стопроцентно убежден в своей правоте и порой рискуешь так же глупо, как Вознесенный. Ты с чего-то решил, что возглавляешь Первый Коготь, хотя никто тебя командиром не назначал. Ты был всего лишь апотекарием, а теперь ведешь себя так, будто ты наш сержант. Ложный Трон, ты ведешь себя так, будто ты капитан десятой роты. У меня сотня причин не любить тебя, и все они вполне веские. Но я доверяю тебе, Талос.
— Приятно слышать, — сказал Талос, вкладывая меч в ножны и снова выпрямляясь во весь рост.
— Когда ты в последний раз ошибался? — настаивал Ксарл. — Говори, не стесняйся. Когда в последний раз твои пророчества не сбылись?
— Давным-давно, — признал Талос. — Может, семьдесят лет назад. На Гашик — планете, где не прекращался дождь. Мне привиделась битва против Имперских Кулаков, но в результате планету никто не защищал.
Ксарл в раздумье почесал щеку:
— Семьдесят лет. Ты не ошибался почти целый век. Но если Кирион погибнет и если ты прав насчет его незапятнанности, мы сможем использовать его прогеноидные железы и вырастить нового Астартес. Так что легион ничего не теряет.
Талос начал подумывать о том, чтобы снова обнажить меч.
— То же самое можно сказать о смерти любого из нас.
Ксарл заломил бровь.
— Ты бы стал извлекать геносемя Узаса?
— Ладно, очко в твою пользу.
Так и было. Талос скорее сжег бы такой биологический материал дотла, чем имплантировал потенциальному Повелителю Ночи.
Ксарл кивнул, явно размышляя о чем-то другом, в то время как Талос продолжил:
— Если это случится, я прикончу Узаса.
Пророк даже не был уверен, слышал ли его брат.
— Я подумаю об этом, — сказал Ксарл.
Не добавив ни слова, он сошел с арены, направляясь в окутанные тьмой глубины корабля. После неловкой минуты братской искренности это было намного больше похоже на того Ксарла, к которому привык Талос, — молчаливо уходящего прочь, державшего свои мысли при себе.
Талосу одновременно хотелось последовать за Ксарлом и найти Кириона, но секундой позже выбор сделали за него.
Послышались гулкие шаги, и еще одна фигура возникла в первом ряду зрительских сидений. На воине была украшенная зигзагами молний броня, слишком громоздкая даже по меркам Астартес.
— Пророк, — провозгласил чемпион Малек из Чернецов.
— Да, брат?
— Тебя хотят видеть.
— Хорошо. — Талос не сдвинулся с места. — Передай Вознесенному, что я погружен в медитацию и буду у него через три часа.
Из шлема Малека, формой напоминающего песью голову, раздался громоподобный звук — так рычит сходящая с горного склона лавина. Вероятно, это был смешок.
— Нет, пророк, тебя требует к себе не Вознесенный.
— Кто тогда? — спросил Талос, поглаживая рукоять вложенного в ножны Аурума. — Никто не вправе требовать моего присутствия, Малек. Я не раб.
— В самом деле? Никто? А если присутствия ясновидца Повелителей Ночи требует сам Абаддон из Черного легиона?
Талос сглотнул. Он не был ни испуган, ни встревожен, однако немедленно насторожился. Это все меняло.
— Магистр Войны желает говорить со мной, — медленно произнес он, словно проверяя, правильно ли расслышал.
— Желает. Ты должен быть готов через час вместе с Первым Когтем. Двое Чернецов будут сопровождать тебя.
— Мне не нужен почетный эскорт. Я пойду один.
— Талос, — прорычал Малек.
Талос все еще не сводил с него глаз. До сих пор ни один из Чернецов не называл пророка по имени, и это обращение заставило его ощутить всю серьезность момента.
— Я слушаю, Малек.
— Сейчас не время действовать в одиночку, брат. Возьми с собой Первый Коготь. И не спорь, когда мы с Гарадоном присоединимся к вам. Это такая же демонстрация силы, как и тактика Вознесенного во время орбитальной войны.
Молчание затянулось на несколько секунд, но в конце концов Талос кивнул.
— Где состоится встреча?
Малек вскинул громадный кулак. Терминаторская броня лязгнула, сервомоторы суставов взревели в ответ на движение. Из латной рукавицы над костяшками пальцев выскользнули четыре клинка, каждый длиной с предплечье смертного. По беззвучной команде когти-молнии ожили и, оправдывая свое имя, окутались потрескивающим силовым полем. Резкий мерцающий свет разогнал мрак арены.
— На Солас, — ответил Малек. — Магистр Войны шагает по земле последнего из покоренных им миров, и мы должны встретиться с ним там.
— Черный легион, — произнес Талос спустя пару мгновений, и на губах его промелькнула кривая усмешка. — Сыны Хоруса, за которыми числится не меньше предательств, чем за их павшим отцом.
— Да, Черный легион.
Когти Малека втянулись обратно в перчатку и замерли в ножнах до следующей активации.
— Поэтому мы пойдем облаченными во тьму.
На поверхности Солас запыленные красно-бурые струпья старых ран перемежались с участками горелой плоти. Этот мир был безобразен во всех отношениях, вплоть до вкуса воздуха. В течение столетий в южном полушарии планеты не прекращались извержения вулканов. Тысячи огнедышащих гор выдыхали пламя, отравляя атмосферу пеплом.
Шпили тюремных колоний радовали глаз не больше, чем все остальные детали пейзажа: башни из красного камня, ребристые и грубые, сломанными клинками торчавшие из естественных горных образований. Готическая архитектура, излюбленная во многих имперских мирах, присутствовала и здесь, но в самой примитивной и безыскусной форме. Кто бы ни проектировал тюремные башни Солас — если вообще можно говорить о каком-то проекте, — он отлично представлял, что этот мир станет домом для отверженных, которых Империум отказывался считать своими гражданами. Его предубеждение против узников, обреченных явиться на Солас и гнить под ее унылыми небесами, сквозило в уродливых сооружениях.
«Громовой ястреб» Повелителей Ночи, «Опаленный», прочертил безжизненное небо планеты. Пилот перевел двигатели из орбитального в атмосферный режим.
— На подходе, — предупредил Септимус, медленно опуская один из семи рычагов, регулировавших тягу.
Сидя в скрипящем пилотском кресле, явно рассчитанном на более крупную фигуру, он щелкал множеством переключателей и следил за зеленым гололитическим дисплеем. Дисплей показывал ландшафт внизу, и картинка обновлялась каждые несколько секунд по показаниям ауспика. Высота и скорость медленно снижались. Септимус заговорил, не сводя глаз с экранов консоли:
— Тюремный шпиль Дельта-два, это «Громовой ястреб» Восьмого легиона, «Опаленный». Мы заходим с юга. Отвечайте.
Ответом на его запрос была тишина.
— Что теперь? — спросил он через плечо.
Талос, в доспехах и при оружии стоявший позади пилотского трона, покачал головой:
— Можешь не повторять вызов. Черный легион не славится своей способностью восстанавливать инфраструктуру в захваченных мирах.
Кирион, занятый последней проверкой болтера, немедленно вклинился в разговор:
— А мы?
Талос не обернулся к брату. Все бойцы Первого Когтя выстроились в просторной кабине за тронами первого и второго пилота, занятыми сейчас Септимусом и Эвридикой. Талос всматривался в тонкую красноватую дымку, рвущуюся при соприкосновении с лобовым иллюминатором рубки. Они приближались к цели.
— Мы не завоевываем миры, — ответил Талос. — У нас другие способы воздействия и конечные цели.
Септимус ждал, не вмешиваясь в спор. Убедившись, что все сказано, он сообщил:
— Пять минут, господин. Я посажу катер на верхней площадке башни.
— Ты стал летать лучше, раб.
Ксарл выступил вперед, положив руку в бронированной перчатке на спинку пилотского кресла. Ничего ободряющего в этом жесте не было.
Септимус видел их отражения в обзорном экране. Все Астартес стояли без шлемов: Талос, красивый и строгий; Кирион, с усталой полуулыбкой на лице; Ксарл, озлобленный и насмешливый; и Узас, мертвыми глазами уставившийся в пустоту и облизывающий клыки.
И Эвридика. Ее отражение он заметил последним, потому что не успел еще привыкнуть к присутствию девушки. Их взгляды в зазеркалье лобового стекла встретились. Эвридика смотрела бесстрастно — ее выражение могло означать что угодно. Растрепанные каштановые волосы обрамляли лицо девушки непослушными локонами. Железный обруч все еще скрывал око навигатора. Септимус часто ловил себя на том, что ему хотелось бы узнать, как выглядит третий глаз.
На Эвридике была поношенная темно-синяя куртка и брюки, как и на других слугах легиона, хотя запихнуть ее в мешковатую униформу стоило немалого труда. Она снизошла к уговорам Септимуса, лишь когда раб заявил, что от нее чудовищно воняет, ведь пленница не меняла одежду уже несколько недель, с тех пор как попала в плен.
Ее еще не успели заклеймить. Татуировка, скрытая рубашкой и занимавшая обе его лопатки, зачесалась, словно откликаясь на последнюю мысль. Крылатый череп, вытатуированный черными чернилами, смешанными с кровью Астартес.
Если Эвридика поклянется в верности хозяевам — и если выживет, — ее тоже скоро пометят.
Тонкая дымка впереди них раздалась, и за ней показалась зубчатая цепь гор, увенчанная высокой башней — по всей видимости, их пунктом назначения. Талос и остальные надвинули шлемы. Септимус легко различал их, так же как и лица их хозяев. Шлем Кириона был древней других масок смерти — модель Марк II, с узкими глазными щелями, стилизованная под рыцарское забрало. Кирион не увешивал себя трофеями, зато его доспехи украшали детально выполненные зигзаги бело-голубых молний. Двойные молнии бежали от уголков рубиновых глазных линз, как ветвящиеся следы слез.
Шлем Ксарла, напротив, был самым новым — от модели Марк VII, добытой в недавнем бою с Темными Ангелами. Воин приказал одному из немногих оставшихся оружейников переделать шлем, и теперь поверх забрала появился нарисованный вручную череп демона. Ксарл демонстрировал трофеи с гордостью и знанием дела: его доспехи были обмотаны цепями с черепами людей и ксеносов, а свитки с описаниями прошлых деяний обвивали наплечники.
Узас носил зловещий шлем модели Марк III с грубо разрисованным наличником. На темно-синем фоне четко выделялся кровавый отпечаток распластанной пятерни — Узас сделал его сам, обмакнув руку в кровь и прижав к лицевой пластине шлема.
Талосу принадлежал шлем модели Марк V, усеянный заклепками и недавно искусно отреставрированный Септимусом. На нем изображен был череп цвета побелевшей от времени кости, а посреди лба чернела нострамская руна. Когда Септимус чинил шлем в одной из мастерских «Завета», Эвридика спросила, что обозначает символ.
— Это вроде «облаченных во тьму», — ответил он, обновляя рисунок благоговейно и в то же время с привычной легкостью. — Не переводится точно на низкий готик.
— Мне уже надоело это слышать.
— Но это правда. Нострамо был миром большой политики и сложно организованной преступности, проникшей во все слои общества. Тамошний язык произошел от высокого готика, но в устах безверных, бездоверчивых и безмирных людей за много поколений изменился почти до неузнаваемости.
— Нет таких слов — «бездоверчивый» и «безмирный».
Эвридика невольно улыбнулась, продолжая наблюдать за работой оружейника. Она начала привыкать к его неловким ошибкам при попытках говорить на всеобщем.
— Суть в том, — сказал Септимус, обводя желтовато-белой краской левую глазную линзу, — что по меркам готика нострамский очень возвышенный и поэтичный язык.
— Бандитам нравится мнить себя светочами культуры, — бросила девушка с презрительной гримасой.
К ее удивлению, Септимус кивнул:
— Судя по тому, что я знаю о нострамской истории, да. Я тоже пришел к такому заключению. Язык стал очень… не знаю, как сказать.
— Цветистым?
Он пожал плечами:
— Что-то вроде того.
— Так что же означает этот символ?
— Это комбинация трех букв, которые, в свою очередь, соответствуют трем словам. Чем сложнее символ, тем большее число концепций и букв он включает.
— Зря я спросила.
— Ладно, — сказал он, все еще не отрывая глаз от работы. — Если перевести дословно, это означает: «Обрывающий жизни и собирающий сущности».
— И как это будет по-нострамски?
Септимус произнес три слова, и Эвридике понравилось их звучание. Плавное, изысканное и странно леденящее кровь. Нострамский, решила она, похож на шепот убийцы, склонившегося над постелью и приникшего к уху спящей жертвы.
— А можно короче? — попросила девушка, чувствуя, как при звуках голоса, выговаривающего слова мертвого языка, по коже бегут мурашки. — Дословно или нет, не важно, — что это значит?
— Это значит «Ловец Душ», — ответил Септимус, поднимая шлем и изучая свою работу.
— Остальные Повелители Ночи называют твоего хозяина так?
— Нет. Этим именем его нарек их отец-примарх, погибший мученической смертью. У его любимых сынов из Восьмого легиона были… титулы, или прозвища, вроде этого. Для остальных он был апотекарием Талосом из Первого Когтя или «пророком» десятой роты. Для Ночного Призрака, повелителя Восьмого легиона, он был Ловцом Душ.
— Почему? — спросила она.
И Септимус рассказал ей.
«Громовой ястреб» в облаке пара опустился на посадочную площадку. Когти-опоры лязгнули, принимая на себя вес катера. Из-под рубки, взревев гидравликой, высунулся трап. Едва он грянулся о палубу, Повелители Ночи высадились, держа оружие наготове.
Талос с активированным Аурумом и взведенной Анафемой шагал впереди. Первый Коготь шел следом, держа болтеры на изготовку. А за ними, под рев сервосуставов и грохот тяжелых ботинок, двигались облаченные в терминаторскую броню Малек и Гарадон.
За несколько секунд до того, как «Опаленный» совершил посадку, Септимус получил приказ оставаться на корабле. И хотя приказ не касался Эвридики — которую Повелители Ночи до сих пор по большей части игнорировали, — девушка осталась с Септимусом.
— Септимус, — сказал Талос, — если кто-то приблизится к «Громовому ястребу», дай один предупреждающий выстрел, а затем открывай огонь.
Раб кивнул. «Опаленный» мог похвастаться внушительным вооружением: штурмовые болтеры были установлены на крыльях и по бокам катера. Орудия обслуживали сервиторы, лишенные конечностей и подключенные непосредственно к артиллерийским консолям. Болтерами можно было управлять и с главной консоли рубки, что оказалось очень кстати, учитывая сильный недобор сервиторов в десятой роте. Расчеты имелись лишь у половины орудий «Опаленного». Несколько «Ястребов» на борту «Завета» остались вообще без сервиторов.
Астартес продвигались быстро, но осторожно. Палуба посадочной площадки была пуста. Над ней нависло звездное небо, по которому пробегали редкие бесцветные облака. На северной оконечности обожженной корабельными выхлопами платформы виднелась небольшая постройка с двойными дверями, ведущими внутрь башни.
— Похоже на лифт, — кивнул Ксарл на приземистое сооружение.
— Похоже на ловушку, — проворчал Узас.
Как по команде, двойные двери с механическим гудением разъехались в стороны. За ними обнаружилась освещенная кабина лифта и четыре застывшие в ней фигуры.
— Я был прав, — заметил Ксарл.
— Может, и я тоже, — упрямо буркнул Узас.
— Тишина! — рявкнул Талос в вокс, и Малек из Чернецов эхом повторил его приказ.
Талос хотел одернуть чемпиона, но формально у него самого было не больше прав командовать Первым Когтем, чем у Малека. К тому же Малек превосходил его рангом.
Темные фигуры выступили из просторной кабины и шагнули на площадку. Их неуклюжая, тяжелая поступь напоминала походку закованных в терминаторскую броню Чернецов.
Первый Коготь синхронно вскинул болтеры. Каждый боец выбрал одну из четырех целей. Малек и Гарадон подняли оружие ближнего боя, прикрывая отряд с флангов.
— Юстерианцы, — предупредил Малек.
Остальным было знакомо это слово. Элитное отделение терминаторов первой роты Сынов Хоруса.
— Возможно, уже нет, — ответил Талос, не опуская болтера. — Нам неизвестно, сохранили ли они это имя. Времена меняются.
Четверка красноглазых, закованных в черную броню терминаторов приблизилась, держа Повелителей Ночи на прицеле. Двуствольные болтеры с латунными дулами и наручная, искусно изукрашенная автопушка с двумя стволами, каждый с копье длиной, — все это неприветливо уставилось на гостей. Терминаторы Повелителей Ночи носили поверх доспехов темные плащи. Из-за горбатых спин воинов Черного легиона торчали шипастые пики для трофеев. В качестве экспонатов на них были нанизаны целые коллекции шлемов Астартес из разных имперских орденов. Талос узнал цвета Багровых Кулаков, Гвардии Ворона и нескольких орденов, с которыми прежде не встречался. Непостоянные имперские псы. Они плодились и множились, как паразиты.
— Кто из вас Талос?
Голос командира терминаторов, раздавшийся из динамиков шлема, звучал, как расстроенный вокс — сплошной треск и шипение.
Талос кивнул черному легионеру:
— Тот, чей меч нацелен на твое сердце, а болтер — на твою голову.
— Впечатляющий клинок, я скажу тебе, пророк, — прохрипел терминатор, указывая штурмовым болтером на нацеленный ему в грудь Аурум.
Талос взглянул, куда указывало золотое лезвие, и прочел надпись на доспехах воина. Полустершаяся гравировка гласила: «Фалькус».
— Пожалуйста, — передал Кирион по внутреннему каналу отряда, — не говорите мне, что этот стишок был попыткой сострить.
— Фалькус, — медленно произнес Талос. — Я Талос из Восьмого легиона. Со мной Первый Коготь десятой роты, а также чемпион Малек и Гарадон, Молот Вознесенного. Оба они из Чернецов.
— Вы набрали себе немало титулов, — сказал другой терминатор, тот, что держал длинноствольную автопушку.
Голос у него был ниже, чем у первого, а на голове красовался рогатый шлем, как у Гарадона.
— Мы прикончили немало людей, — ответил Ксарл.
Чтобы придать вес своим словам, он навел болтер поочередно на каждого из черных легионеров. Самая настоящая бравада: наглая, нервная, в чем-то даже ребяческая. Талоса раздосадовало то, что подобные театральные жесты были необходимы.
— Мы все здесь союзники, вставшие под знамена Магистра Войны, — сказал обладатель пушки. — Нет нужды проявлять такую враждебность.
— Тогда опустите оружие первыми, — предложил Ксарл.
— Как вежливые и радушные хозяева, которыми вы, без сомнения, являетесь, — добавил Кирион.
Кто-то из отделения — Талос не был уверен, кто именно, — связался по закрытому каналу с Септимусом на «Опаленном». Талос понял это после того, как штурмовые болтеры правого борта и крыла развернулись, взяв на прицел четверых терминаторов Черного легиона.
Изящный штрих, подумал он. Вероятно, идея Ксарла.
Солдаты Магистра Войны опустили оружие секундой позже, не демонстрируя ни воодушевления, ни особой слаженности в движениях.
— Они слишком небрежны, — передал Гарадон по воксу.
В голосе его явственно слышалось отвращение.
— Идем, братья, — сказал первый из терминаторов Черного легиона, склоняя уродливый шлем. — Магистр Войны, одаренный милостью Темных Богов, хочет вас видеть.
Лишь когда черные легионеры развернулись и зашагали к лифту первыми, Повелители Ночи опустили оружие.
— А вы помните те времена, когда мы доверяли друг другу? — спросил Кирион по воксу.
— Нет, — отрезал Ксарл.
— Давайте быстрее покончим с этим, — перебил их Талос.
Возражений ни у кого не нашлось.
В тюрьме, похоже, был бунт.
По мере того как Астартес спускались, за окнами лифта мелькали просторные красные залы — этаж за этажом, переполненные орущими, дерущимися и бегущими заключенными. На одном из этажей в окне возникло лицо кричащего мужчины — он молотил по стеклу кулаками, оставляя кровавые отметины. Увидев, кто находится в кабине, мужчина отшатнулся. Разумное решение, учитывая, что Узас как раз собрался прикончить глупца выстрелом из болтера.
— Их всех загонят на корабли для невольников, уже готовые к войне против мира-кузни, — гортанно прорычал легионер с автопушкой. — А пока пусть потешат свою жажду крови. С тех пор как их сюда засадили, у них не было такой возможности.
— Мы их освободили, — сказал лидер, Фалькус. — Мы разблокировали камеры и выпустили заключенных. И первые минуты свободы они использовали на то, чтобы перебить уцелевших охранников.
Судя по интонации, это льстило ему и одновременно забавляло.
Сквозь крики иногда прорывались приглушенные стенами лифта звуки выстрелов. Видимо, не все охранники готовы были сдаться без боя.
Дернувшись, лифт остановился на одном из этажей, по виду ничем не отличавшемся от остальных. Там бушевала толпа. Заключенные, многие из которых были полураздеты и вооружены кухонной утварью и обломками мебели, с редкостным энтузиазмом избивали друг друга до смерти.
До тех пор пока двери лифта не открылись.
Из всех исходных легионов, отвергнувших свет Ложного Императора, Талос сильней всего презирал Черный легион — Сынов Хоруса. Его мутило при мысли, как низко они пали за годы, прошедшие после смерти их отца-примарха. На взгляд Талоса, в них слились все существующие в мире пороки и извращения; вооруженные и облаченные в доспехи Астартес, они не сохранили и малой толики благородства, некогда им присущего. Многие из них якшались с демонами, сражались на стороне адских тварей и прислушивались к шепоткам из варпа, надеясь обрести тайное знание. Талос презирал воинов Черного легиона, продавшихся Губительным Силам, так же как презирал одержимого демоном и потерявшего власть над собственной душой Вознесенного.
Но когда двери лифта раздвинулись, на какую-то секунду, мимолетной вспышкой, к нему пришло понимание того, почему они избрали такую жизнь.
Перед ними протянулось длинное помещение. По обе стороны от центрального прохода друг против друга располагались ряды камер. Все двери были распахнуты. То тут, то там кровавыми пятнами темнели останки охранников, растерзанных вырвавшимися на свободу заключенными. А сами узники — около трех сотен бандитов, убийц и насильников — внезапно умолкли.
В том же молчании они встали на колени лицом к лифту, низко склонив головы.
Терминаторы Черного легиона выбрались из лифта и, сгорбив шипастые спины, зашагали по центральному коридору, не обращая ни малейшего внимания на преклонявшихся перед ними. Их власть была очевидна. Они ни в чем не ограничивали себя, не страдали от нехватки рабов и не прятались от ярости Империума. И, пусть всего лишь на секунду, Талос ощутил притягательность такой жизни. Он понял их, хотя и не перестал ненавидеть.
Повелители Ночи шли следом за черными легионерами. Талос подозревал, что остальным хочется обнажить оружие не меньше, чем ему. Смертные, приведенные страхом к покорности, — к этому было не привыкать. Но то, что происходило здесь, попахивало чем-то другим. В воздухе витал запах серы, и даже дыхательные фильтры брони не могли с ним справиться. Для того чтобы внушить такое сильное благоговение за столь короткое время, наверняка потребовалась помощь магии или демонов.
В конце коридора еще одни двустворчатые двери вели в квадратное помещение, где свет был почти полностью приглушен. Как только за Астартес захлопнулись створки, до Талоса донеслись звуки возобновившейся потасовки. Как ни странно, этот грохот внушал больше уверенности, чем тишина.
Комната, куда они вошли, еще недавно была тюремной столовой. В самом начале бунта заключенные разнесли ее вдребезги, оставив позади себя кладбище сломанных столов, стульев и трупы двадцати двух охранников и бывших сокамерников, изуродованные в большей или меньшей степени. Еще несколько дверей вели вглубь тюремного блока, но Талосу не суждено было увидеть, что за ними находится.
— Что за создание человек, — произнес тот, кто стоял посреди разгромленной комнаты, — если первые секунды свободы он посвящает тому, чтобы разорить собственное пристанище.
Воины Черного легиона опустились на колени. Сочленения доспехов возмущенно взвыли в ответ на непривычное движение. Терминаторская броня не была предназначена для того, чтобы выражать рабскую покорность. Она была создана для убийства без границ, без жалости и без промедления. Талос сжал зубы, увидев, как пресмыкаются элитные гвардейцы Магистра Войны. Даже Чернецы, лучшие воины десятой роты, никогда не склоняли колени перед Вознесенным.
Фигура в центре комнаты развернулась, и Талос встретил взгляд самого могущественного и самого грозного существа в галактике. Существо приветливо улыбнулось.
— Талос, — сказал Абаддон Разоритель, Магистр Войны Хаоса. — Нам с тобой надо поговорить.
VIII
Магистр войны
Когда Абаддон говорил, он улыбался.
Улыбка была последним, чего ожидал Талос.
В своей терминаторской броне Магистр Войны равно затмевал и собственных людей, и Чернецов. Черный керамит его доспеха был украшен искусной отделкой, медной и бронзовой окантовкой, а в центре нагрудника свирепо щурилось огненное Око Хоруса с вертикальным зрачком. Широкие плечи Магистра Войны покрывал плащ из серебристо-серого меха — шкуры гигантского волка. Как и у его элитных бойцов, из-за спины Абаддона торчали пики для трофеев, и на каждую было насажено по несколько шлемов Астартес. Некоторые из них безжизненно пялились прямо на Талоса — недвусмысленное напоминание о миллионах жизней, сгинувших за десять тысячелетий Ереси и восстаний, развязанных Магистром Войны.
Его правую руку венчала зловещая энергетическая перчатка архаического и уникального образца. Изогнутые когти-лезвия, длиной с предплечье Астартес, поблескивали в тусклом свете мерцающих настенных ламп. Хорус, возлюбленный сын Императора, носил эту перчатку во времена Великого Крестового Похода и последовавшей за ним Ереси. Ею он убил примарха Кровавых Ангелов, Сангвиния, и смертельно ранил Императора. Теперь устрашающее оружие облекало кулак его генетического сына, вождя его павшего легиона.
Это оружие само по себе вызывало желание преклонить колени в знак уважения к тому, кто владел роковыми лезвиями — величайшим символом Ереси.
Однако лицо Магистра Войны притягивало взор Талоса сильней всего остального. Абаддона нельзя было назвать красивым. То смертоносное величие, что излучал владыка Черного легиона, никогда не могло бы исходить от обычного смертного. Его лицо покрывали морщины и исчертили шрамы многовековой войны — свидетельства тысяч битв на тысячах планет. Череп обрит налысо, не считая пучка волос цвета воронова крыла на макушке.
В глазах Абаддона Талос увидел гибель галактики. Они пылали внутренним огнем — яростным пламенем, порожденным мечтами о завоеваниях, заполнявшими каждый миг жизни Магистра Войны. Но ярость эта была с привкусом отчаяния, а мечты смешивались с жаждой мести.
Как и сам Хаос, Абаддона разрывали противоречия.
И Талос мгновенно возненавидел эту теплую, приветливую улыбку. Он почти ощущал запах скверны, исходящий от Магистра Войны, — вонь горелого металла и гниющей плоти, доносящуюся у того из-под кожи. Запах раздражал и мучил Талоса.
— Вы это чувствуете? — передал он по воксу Первому Когтю.
— Да, — ответил Ксарл. — Я чую тухлятину… и кое-что еще. Они переполнены скверной. Все они. Если заглянуть под доспехи терминаторов, наверняка окажется, что их тела мутировали.
Дальнейшие реплики были не особенно содержательны.
— От Магистра Войны несет так, словно он кипятил человеческое мясо в машинном масле, — выдал Кирион.
От Узаса Талос получил только сигнал подтверждения — одиночный разряд статики, означавший «да».
— Благодарю тебя за то, что пришел ко мне, брат, — произнес Магистр Войны.
Слова его были дружелюбны, в отличие от голоса. Голос Абаддона, гортанный и резкий, рычанием вырывался из глотки. Еще одно противоречие в растущем списке. Талос задался вопросом, какая часть из этого была заранее обдуманным ходом, предназначенным для того, чтобы вызвать растерянность у просителей.
— Я пришел, Магистр Войны, — ответил Талос, в то время как сетка целеуказателя его шлема навелась на командира Черного легиона и замигала белым, выявляя скрытое оружие.
Коготь Хоруса. Штурмовой болтер, закрепленный на легендарной силовой перчатке. И меч на бедре.
«Угроза». Нострамская руна тревоги замерцала на экране визора. Талос не стал ее отключать.
— И ты не преклонил колени, — заметил Абаддон.
Его рык не позволил словам прозвучать вопросительно.
— Я склоняю колени только перед моим примархом, Магистр Войны. Со дня его смерти я не преклоняюсь ни перед кем. Я не желал оскорбить вас.
— Понимаю.
На секунду взгляд Талоса приковал Коготь Хоруса — Магистр Войны повел серповидными лезвиями, указывая на дверь.
— Братья мои, и наши благородные гости, Повелители Ночи… Оставьте нас. Пророку и мне надо о многом поговорить.
Вокс-линк Талоса включился со щелчком.
— Мы будем поблизости, — передал Кирион.
— Мы останемся с юстерианцами, — проворчал Малек.
Судя по его тону, чемпиону Повелителей Ночи не терпелось ввязаться в драку.
Кирион тоже это заметил.
— Ты говоришь так, словно надеешься, что они затеют какую-нибудь пакость.
Ни один из Чернецов не ответил, хотя остальным были слышны приглушенные щелчки их воксов — двое терминаторов обменялись закрытыми сообщениями.
Когда пророк и Магистр Войны остались одни в разрушенной тюремной столовой, Талос внимательно осмотрел комнату. Взгляд его скользнул по грудам мусора.
— Не совсем то место, где я ожидал застать вас, сэр.
— Нет?
Абаддон приблизился. Тяжелая броня затрудняла его шаг, и все же поступь Магистра Войны казалась отчего-то более угрожающей, чем у других терминаторов. Дело в скупости движений, сообразил Талос. Каждый шаг и жест Абаддона были точны и выверены — ничего лишнего. Броня стала его второй кожей.
— Разграбленная столовая в тюремной башне. Едва ли подходящее место для встречи с тем, кто некогда возглавлял всех нас.
— Я все еще возглавляю вас, Талос.
— С определенной точки зрения, — признал Повелитель Ночи.
— Я хотел осмотреть помещения этой тюремной башни, и у меня нет ни времени, ни желания устраивать бесполезные церемонии. Я был здесь, и я призвал тебя. Так что здесь мы и встретились.
Превосходство, прозвучавшее в голосе командующего, вызвало у Талоса оскомину. Да кто он такой, чтобы говорить в подобном тоне с одним из сынов Конрада Кёрза? Капитан павшего легиона, вдобавок затронутый демонической порчей. Его сила заслуживает уважения, но не униженного смирения и не рабской покорности.
— Я здесь, Магистр Войны. Теперь скажи мне, для чего.
— Для того чтобы мы встретились лицом к лицу. В Черном легионе немало своих пророков и чародеев, Талос.
— Я это слышал.
— Я ценю их дар, и они играют ключевую роль в моих планах. Я внимательно прислушиваюсь к их словам.
— И это я тоже слышал.
— Вот как…
И вновь ненавистная улыбка.
— Это заставило меня задуматься, на своем ли ты месте? Ты доволен той жизнью, что может предложить тебе твой легион? В достаточной ли мере они чтят твой дар?
И тут все стало на свои места — Талос понял, зачем его вызвали. Как прямолинейно и грубо…
Повелитель Ночи подавил гневный рык. Взгляд сузившихся глаз замер на руне угрозы, все еще мерцавшей на дисплее визора. Системы брони зарегистрировали участившееся сердцебиение и, предвидя возможность боя, ввели в кровь хозяина мощные стимуляторы. Лишь через несколько секунд Талос судорожно выдохнул и вновь заговорил, стараясь не обращать внимания на охвативший мышцы огонь:
— Я не причисляю себя к той породе существ, которую вы зовете чародеями, сэр.
Абаддон перестал мерить шагами комнату и уставился на собственное отражение в серебристом металле энергетического когтя.
— Ты полагаешь, что я не улавливаю неодобрения в твоем голосе?
— Очевидно, нет, милорд. Это не просто неодобрение, а отвращение.
Теперь Абаддон наконец-то взглянул на него. Лезвия древнего когтя тихо и плавно разрезали воздух. Это казалось почти привычкой — так смертный со скуки хрустит костяшками пальцев. Коготь Разорителя всегда находился в движении, всегда что-то кромсал — пусть сейчас это был только воздух.
— Ты оскорбляешь меня, Повелитель Ночи, — задумчиво протянул Абаддон.
С губ его все еще не сходила улыбка.
— Я не могу изменить суть нашего легиона, Магистр Войны. Я тот, кем ты назвал меня, — я Повелитель Ночи. Не оскверненный варпом колдун и не мерзостный творец заклинаний. Во мне живет геносемя Ночного Призрака. От отца — а не от Губительных Сил — я унаследовал этот… дар.
— Твоя прямота освежает.
— Странно это слышать, Магистр Войны.
— Талос, — сказал Абаддон, вновь оборачиваясь к Повелителю Ночи. — Я планирую новый Черный Крестовый Поход.
Тут он замолчал, подняв коготь. Талос невольно вспомнил виденную однажды картину — портрет Хоруса, сжимавшего горящую планету в этой самой перчатке. В то время Талос решил, что на картине изображена Терра. Ирония заключалась в том, что портрет запечатлел сокрушительное поражение Хоруса — в его пальцах полыхал единственный мир, который ему не удалось покорить.
— На сей раз… — Магистр Войны прикрыл свои нечеловеческие глаза, и серебряные лезвия дрогнули. — …на сей раз планеты-крепости у Врат Кадианских будут гореть до тех пор, пока на поверхности не останется ничего, кроме пепла. На сей раз сама Кадия падет.
Талос наблюдал за Магистром Войны, не говоря ни слова, пока экстатический восторг Абаддона не угас и тот не открыл глаза. Повелитель Ночи нарушил воцарившуюся меж ними тишину, шагнув к трупу заключенного и опустившись на колени рядом с убитым. Кровь человека залила обломки стола, на котором он лежал, однако умер заключенный от сильного удара в висок. Талос обмакнул два пальца в лужу сворачивающейся крови и затем поднес их к решетке шлема, чтобы вдохнуть металлический запах.
Он жаждал ощутить этот железистый вкус, хотел почувствовать, как жизненная субстанция вливается в его генетически измененное тело, впитывается в вены, а вместе с ней и призрачное эхо мечтаний смертного, его страхов и желаний.
Чудо физиологии Астартес — ощутить вкус жизни того, чью кровь ты пролил. Истинный дар охотника.
— Кажется, мои слова тебя не впечатлили, — заметил Магистр Войны.
— Со всем уважением, сэр, но все ваши предыдущие крестовые походы окончились неудачей.
— В самом деле? Не хочешь ли ты сказать, что принадлежишь к внутреннему кругу моих приближенных и способен судить, осуществились ли мои планы, и достиг ли я намеченных целей?
Талос сжал кулак — ту самую перчатку, которую скоро заменит латная рукавица Фаровена.
— Вы наносите Империуму удар за ударом, но это никак не помогает нашему делу. Вы спрашиваете, встанут ли Повелители Ночи рядом с вами, когда вы атакуете Кадию? Я не могу говорить за весь легион. Вознесенный последует за вами, как и всегда. Я уверен, что и многие другие из наших командиров поступят так же.
Абаддон кивнул, как будто услыхав подтверждение своим словам. Вены на его щеках потемнели — Магистр Войны ухмыльнулся.
— Ты говоришь об отсутствии единства. Твоему легиону не хватает вождя.
— Многие претендуют на роль наследников Ночного Призрака. Мастер Когтя исчез, но его претензии были не более обоснованны, чем у других, — даже несмотря на то, что он владел одной из наших священных реликвий. У многих есть схожие предметы, ранее принадлежавшие нашему отцу. Капитан Арцебус возглавляет крупнейшую коалицию, но и от его настойчивости разит властолюбием и отчаянием. Ни один истинный наследник так и не объявился, в отличие от вас и вашего легиона. Трон нашего отца остается пуст.
— И снова я слышу тревогу в твоих словах.
— Я не пытаюсь скрыть ее, Магистр Войны.
— Замечательно. Так скажи мне: неужели в глубине души ты сам не желаешь занять пустующий трон?
Талос замер. Такого он не ожидал. Он предполагал, что Магистр Войны намеревается каким-то образом использовать его проклятие. Возможно, даже попытается переманить Талоса в Черный легион в качестве личного советника. Но это…
Это было что-то новенькое. И, как заподозрил Талос, это также было чистой воды блефом, предназначенным для того, чтобы посеять сумятицу в его мыслях.
— Нет, — ответил он.
— Ты колебался.
— Вы задали трудный вопрос.
Абаддон подошел ближе к Талосу. Обломки хрустели под его бронированными подошвами. Черепа и шлемы на пиках для трофеев стучали друг о друга, рождая странную клацающую мелодию, словно играл какой-то варварский музыкальный инструмент.
«Угроза». Руна тревожно замерцала, и Повелитель Ночи взглянул сквозь красный экран визора на Магистра Войны, стоявшего в каких-нибудь десяти метрах от него. Талос не мог не сравнивать Абаддона с первым обладателем этого титула. С Хорусом, возлюбленным сыном Императора, Повелителем восемнадцати легионов. Талос видел Воителя всего лишь раз, но это стало одним из ярчайших его воспоминаний.
— Однажды я видел Воителя, — произнес он вслух, прежде чем сообразил, что делает.
Абаддон хмыкнул. Воздух огласили хриплые, похожие на рычание звуки.
— Где?
— На Дэрроумаре. Мы сражались рядом с Лунными Волками в столице.
— Лунные Волки.
Абаддон встретил первое имя легиона неприкрытой насмешкой. То самое имя, которое использовалось прежде, чем они стали Сынами Хоруса в честь своего примарха, и задолго до того, как превратились в Черный легион, чтобы стереть память о позорном поражении их отца.
— Дни слепоты и войны, основанной на гнуснейшем обмане.
— Верно. Но также и дни единства, — отозвался Талос.
Он вспомнил великолепие Хоруса, шагавшего во главе легиона в серовато-белых доспехах, отполированных до жемчужного блеска. Он был человеком… и в то же время чем-то большим. Астартес… но и больше чем Астартес. Первый примарх воплотил собой всю славу и величие человеческой расы, доведенные до совершенства генотехниками и хирургами в тайных лабораториях Императорского Дворца.
Находиться в его присутствии означало омываться в потоке света, испытывать восторг куда более живой и глубокий, чем тот, что дарили стимуляторы в крови Астартес. Его слепящее совершенство притягивало — просто ступив на поле боя, Хорус становился центром происходящего. Сердцем битвы, вихрем уничтожения, не запятнанным грязью и кровью даже в те секунды, когда он пожинал вражеские жизни.
А ведь Талос видел его лишь мельком. Образ живого бога сложился из нечетких, увеличенных визором шлема изображений с противоположного конца плацдарма — Талос тогда пробивался через разрушенные городские кварталы к передовым линиям Лунных Волков. Он словно смотрел на ожившую статую героя древности.
Повелитель Ночи взглянул на Абаддона.
Как меняются времена.
— Что ты помнишь о Хорусе? — спросил Абаддон.
— Его свет ранил мои глаза, даже на расстоянии… Я ведь был рожден на Нострамо, — добавил он, зная, что это все объяснит.
— Повелители Ночи. Вы все воспринимаете так буквально.
Это наблюдение, похоже, позабавило Абаддона. Талос вновь поразился его мелочности — и тут Повелителя Ночи осенило. Абаддон был воплощением того, во что превратились павшие легионы. Глядя на него, Талос наконец-то понял, что никто из Астартес-предателей не может сравниться с их прародителями-примархами. Ни один из ныне живущих не смел претендовать на это наследие. Все они были лишь тенями, бледным подобием своих отцов, а их отцы проиграли.
Мысль была унизительной, и меланхолия вновь потянулась к нему цепким когтем. Повелитель Ночи с презрительной гримасой отбросил досадные помыслы и сосредоточился на данных целеуказателя, нащупывавшего слабые места в доспехе Абаддона. Надо признать, их нашлось немного, и все же Талос ощутил, как машинный дух его брони пробуждается. Воина захлестнула волна чужого гнева. Это помогло взять себя в руки.
— Вы до сих пор не сказали, зачем призвали меня, Магистр Войны.
— Что ж, тогда прямо перейду к делу. В конце концов, нам вскоре предстоит крестовый поход. Скажи мне, пророк, в твоих последних видениях было что-то о Критской войне?
— Нет, — немедленно солгал Талос.
— Нет. — Магистр Войны сузил глаза. — Просто нет. Как информативно.
— Я не видел ничего, что помогло бы вам составить план операции, ничего, что дало бы вам новые сведения или принесло хоть какую-то пользу.
— И все же что-то ты видел.
— Ничего такого, о чем у вас есть право спрашивать.
Когти перчатки сошлись с легким звоном. Абаддон сомкнул и разомкнул их всего один раз.
— Я не славлюсь терпением, — протянул Магистр Войны. В голосе его явственно слышалась угроза. — Но мне хватит и того, что мои предположения подтвердились. Ты пророк, и ты видел то, что грядет.
— Похоже, вас сильно интересуют мои видения. Я полагал, у вас есть собственные чародеи.
Талос не смог сдержать нотку насмешливой гордости. Абаддон то ли не заметил его тона, то ли не придал ему значения.
— Им трудно пробить завесу варпа. Ты, очевидно, сумел сделать то, на что они не способны. Ты видел будущее. Тебя не должно удивлять, что твой командир желает получить эту информацию.
Талос ничего не ответил, зная, что последует дальше.
— Талос, брат мой. У меня есть для тебя предложение.
— Я отказываюсь. Благодарю за честь, в чем бы ни состояло это предложение, но мой ответ «нет».
— К чему такой резкий отказ?
Теперь Абаддон нахмурился, впервые за время разговора. Из-под скривившихся мертвенно-синих губ показались гнилые черные зубы.
— Если вы предлагаете мне возглавить Восьмой легион, я отказываюсь, потому что это невыполнимая задача, и не в вашей власти назначать наших командиров. Если вы просите меня оставить мой легион, я отказываюсь, потому что не собираюсь этого делать.
— Ты отклоняешь мое предложение, даже не выслушав его.
— Потому что оно не в моих интересах. От нас и так осталось немного, Магистр Войны. Я больше не верю в то, что мы несем гибель Империуму. Я не верю в то, что мы продолжаем дело своих отцов. Скверна проникла в сердца слишком многих из нас.
— Тогда почему ты все еще сражаешься?
Гневная гримаса не сходила с лица Абаддона. Он по-прежнему сжимал зубы и яростно сверкал глазами.
— Потому что мне не остается ничего другого. Я был рожден для боя и закален в пламени войны. Я — Астартес. Я сражаюсь, потому что сражение — наш долг. Император оставил Великий Крестовый Поход и возжелал, чтобы человечество вымостило ему дорогу к божественному престолу. Я не думаю, что нам удастся сбросить его с Золотого Трона, но зло и гордыня не должны остаться безнаказанными.
— А что насчет Кёрза?
Талос резко шагнул вперед. Могучие мышцы Повелителя Ночи вздулись буграми под темно-синей броней.
— Ты не смеешь произносить его имя с таким неуважением, Абаддон.
— Ты думаешь напугать меня, червь?
— Я думаю, что называю твоего примарха Воителем, несмотря на его поражение. Ты должен говорить с равным почтением о владыке моего легиона, который сохранил достоинство даже в смерти.
— Хорошо, тогда что насчет Ночного Призрака? Или его убийство ничего для тебя не значит?
— Император предал моего генетического отца. Даже если забыть об идеалах Великой Ереси, одно лишь желание отомстить делает гибель Империума всем смыслом моего существования.
Услышав это, Абаддон снова кивнул:
— Я чту Повелителей Ночи как братьев, но ты был прав. Вы — сломленный легион.
— А вы нет?
Магистр Войны развернулся. Голос его упал до угрожающего шепота:
— Что ты сказал?
«Угроза, угроза, угроза», — замигала руна.
— Магистр Войны, разве вы сражаетесь потому, что до сих пор верите в победу? После столетий поражений, после неудавшихся Черных Крестовых Походов, после междоусобицы, которая обескровила ваш легион и принесла ему позорную славу среди других легионов? Разве не правда, что ваши люди продались в рабство демонам, лишь бы восполнить потери, которые вы понесли со смерти примарха? Вы сосете силу из других, потому что ваша почти на исходе.
Ответом на это заявление была тишина. И Талос снова ее нарушил:
— Эта встреча — лишнее тому подтверждение. Вы пытаетесь вызнать, как мой дар может послужить вашим гибнущим армиям.
Абаддон мог бы рассмеяться. Так поступил бы великий вождь — он посмеялся бы вместе с Талосом, чтобы перетянуть его на свою сторону с помощью убеждения и взаимной симпатии, даже будь это сплошным обманом. Но Абаддон не был таким вождем. По крайней мере, ему хватило ума понять, что Талос не поддастся на уловки.
Штурмовой болтер рявкнул всего один раз. Сдвоенное дуло изрыгнуло два снаряда. Два болта, вылетевшие из вопящих демонических пастей цвета грязной меди, ударили в нагрудник Талоса. Нагрудник, украшенный изувеченным имперским орлом, треснул. Но упасть воина заставили не сами снаряды, а хлынувший из них черный газ.
Талос и глазом не успел моргнуть, как рухнул на колени. На дисплее вспыхнули сигналы тревоги и рунические показания датчиков биометрии. Показатели стремительно ухудшались. Машинный дух брони пришел в ярость. Через сенсорные соединения воин ощутил его неистовое желание истребить все живое вокруг. Инстинкт Астартес. Защищай себя, уничтожая любую угрозу.
Машинный дух брони Талоса был полукровкой. За годы войны он поглотил множество других комплектов доспехов, и в сознании его в равной степени смешались гордыня, опаска и злоба. Сейчас эта тварь ревела в крови Талоса, завывала в черепных разъемах, в позвоночнике и конечностях, разжигая собственную ярость Астартес. Один взгляд на рунический дисплей визора объяснил причину его гнева. Машинный дух не способен был примириться с тем, что жизненные показатели хозяина падали, в то время как все боеприпасы оставались неизрасходованными.
Повелитель Ночи был ранен и не ответил на удар. Это было неправильно. Бой велся не так. Прежде подобного не случалось.
«Охотничье зрение», — приказал Талос духу брони. Картина на дисплее сменилась тепловидением, сочетанием льдисто-голубых тонов, но удушливая газовая дымка отчего-то осталась непроницаемой.
А Талос действительно задыхался, что уже само по себе было безумием. С каждым вдохом он втягивал в легкие новую порцию черного газа, сочившегося сквозь трещину в нагруднике. Газ пах расплавленной смолой и на вкус был как спекшаяся в пламени земля через неделю после сражения. Повелитель Ночи почувствовал, как мышцы глотки и груди сжимаются, натягиваясь подобно железным канатам. Тревожные руны затопили дисплей — руны, которых он не видел никогда прежде.
Яд. Его пытались отравить.
— Абаддон! — взревел он и ощутил мгновенный ужас от того, насколько слабым оказался его голос. — За это ты умрешь!
Когда в ответ раздался смех, Талос потянул из ножен Аурум. Спустя бессчетное количество ударов сердца воин осознал, что клинок выпал из окостеневших пальцев и с лязгом грянулся на покрывавшие пол обломки. Весь мир заполнился вкусом крови и горелой земли. Единственным, что чувствовал Талос, был холодный огонь в легких, переходящий в спазматический шок.
— Я хочу сделать тебе предложение, пророк.
Голос Магистра Войны пришел откуда-то издалека, за пределами видимости. Талос едва мог поднять голову. Он даже не способен был взглянуть на разбитого орла на нагруднике и оценить ущерб, причиненный доспеху. Угасающие графики и все уменьшающиеся числа, скользящие по экрану визора, показали ему все, что он должен был знать.
Отравлен. Как это вообще возможно? Черный газ… демонический туман…
Убей его, прежде чем умрешь.
Непрошеная мысль пришла из глубины его сознания, и — на секунду — незнакомое ощущение чужого присутствия обдало его холодом. Слова больше походили на мысль, чем на голос, на желание, чем на приказ, и в самом сомнении заключался ответ. На пороге смерти машинный дух брони легко проник в его разум. Это ощущалось как давящее присутствие, намного более холодное и ясное, чем примитивные эмоции и инстинкты, чье эхо обычно касалось его сознания. Их легко было укротить — требовалась лишь минутная концентрация. А сейчас ледяное копье ярости пронзило мозг с такой силой, что тело судорожно дернулось, пытаясь подчиниться приказу.
— И, — продолжил Магистр Войны, — если ты не захочешь выслушать предложение от меня, тебе придется выслушать его от моих союзников.
— Я слышал болтерный выстрел.
С этими словами Кирион поднял собственный болтер и направил его на массивный шлем Фалькуса.
— Это, — повторил он уже тише, — был болтер. Скажи, что я ошибаюсь.
На дисплее у него перед глазами проматывались показания с аудиодатчиков шлема, так что Кирион был уверен в собственной правоте, — однако выстрел застал его врасплох, и требовалось потянуть время.
Повелители Ночи и воины Черного легиона столпились в центральном проходе, окруженные сотней коленопреклоненных заключенных.
— Абаддон… Абаддон… Абаддон, — повторяли узники со всем благоговением и истовостью молящихся.
Но их песнопение оборвалось в тот момент, когда Повелители Ночи подняли оружие.
— Штурмовой болтер, — поправил Узас, и все явственно услышали оживление в его голосе. — Не болтер. Два ствола. Талос мертв. Руна жизненных показателей нестабильна.
Это было верно. Один выстрел болтерного орудия в столовой, и руна жизненных показателей на их дисплеях неуверенно замерцала.
Противостояние длилось, а терминаторы Черного легиона оставались спокойными.
«Им-то легко, — подумал Кирион, — в случае чего их поддержит больше сотни фанатиков».
— Талос, — позвал он по воксу. Тишина. Моргнув, Кирион переключил каналы. — Септимус.
Снова ничего. Движением глаза он переключился на третью руну.
— «Завет», говорит Первый Коготь.
Молчание.
— Нас отрезали, — передал он отделению.
— Повелители Ночи, — негромко сказал Фалькус из Черного легиона, — с вашим «Громовым ястребом» приключилась досадная неприятность. Идем. Мы предоставим вам другой транспорт для возвращения на корабль.
— Надо драться, — передал Ксарл. — Прикончим их всех.
— Кровь, черепа и души, — судя по хлюпающим звукам, Узас опять истекал слюной. — Мы должны драться!
— Сохраняйте хладнокровие, болваны, — вмешался Гарадон, Молот Вознесенного. — Даже нам не под силу справиться с ними здесь.
— Да, — кивнул Кирион. — Сначала получим ответы, а затем отомстим.
— Мы должны драться, — упрямо настаивал Ксарл.
Перспектива уйти из башни под конвоем была для него слишком унизительной.
— Мы не можем бросить Талоса здесь.
— То, что сейчас происходит, поставило легионы на грань войны. — Грубый голос Гарадона перебил яростные угрозы Ксарла. — Они превосходят нас числом как на орбите, так и на поверхности. Надо выждать и ударить тогда, когда добыча ослабеет.
— Ты трус, Гарадон! — рявкнул Ксарл.
— А ты ответишь за оскорбление, — ответил Молот Вознесенного. — Но сейчас опусти болтер. Мы не сможем выиграть этот бой.
Повелители Ночи убрали оружие и позволили вывести себя из зала. Вслед им полетели свист и насмешки поднявшихся с колен заключенных. Несколько швырнули в Астартес бутылки или выпалили в воздух из захваченных дробовиков, отчего на дисплеях Повелителей Ночи вспыхнули тревожные руны.
— Каждый из этих ублюдков умоется кровью, — посулил Ксарл.
От всех бойцов Когтя пришел подтверждающий сигнал. Бутылка угодила в шлем Узаса, и остальные услышали смех.
— Какого дьявола ты гогочешь? — взорвался Ксарл.
— Они обвели нас вокруг пальца, — ухмыльнулся Узас. — Прикончили Талоса. Перерезали экипаж «Громового ястреба». Захватили наш транспорт. Умно. Почему бы мне не восхищаться тем, как ловко они нас переиграли?
— Захлопни пасть, — приказал Ксарл. — Они не убили Талоса. Его руна все еще светится.
— А какая разница? Он у них в руках. Рад от него избавиться.
Кирион не обращал внимания на перепалку. В то время как их окружали коленопреклоненные смертные, его шестое чувство пробудилось. Каждый из этих людей скрывал страх под маской религиозного экстаза. Их страхи просачивались в сознание Астартес всплесками перебивающих друг друга голосов.
…не хочу умирать…
…свобода, наконец-то, неужели они позволят нам уйти…
…просто уловка, они убьют нас…
Кирион закрыл глаза, чувствуя, что общий ужас смертных может поглотить его собственный разум, затопить бессмысленным потоком эмоций. Ребенком он провалился в заболоченное озеро в глубинах подулья Йории. Тогда Кирион не умел плавать. В бесконечные секунды до того, как отец его вытащил, он медленно погружался в черноту, глядя на отблески факельного света на поверхности. Каждый раз, оказываясь в толпе, Кирион вспоминал это мгновение — чувство, что он исчезает, что его целиком поглощает некая безжалостная внешняя сила. В тот день, глядя на тускнеющий свет наверху, ощущая, как уплывает сознание, он понимал, что умирает.
Он понимал это и сейчас. Чувство было тем же самым и сопровождалось уже знакомым и холодным привкусом неизбежности. Просто на сей раз умирать придется дольше.
Кирион сфокусировал взгляд и, игнорируя шепот в сознании, переключился на разговор в вокс-канале. Он вновь активировал динамики шлема и заговорил, не пытаясь сдержать гнев:
— Эй, ты, Сын Хоруса.
Один из терминаторов Черного легиона обернулся, не замедляя шага:
— Повелитель Ночи?
— Что именно произошло с нашим «Громовым ястребом»?
— Его постигла страшная неудача, — ответил терминатор, и Кирион уловил приглушенные щелчки вокса — это черные легионеры пересмеивались по закрытому каналу.
— Мы, так и быть, окажем вам любезность и вернем на орбиту на одном из наших транспортов, — добавил Фалькус.
В конце коридора вновь со скрежетом разъехались двери лифта. Навстречу Повелителям Ночи и их эскорту шагнул Астартес в черной силовой броне. По его бледному лицу скользила улыбка, а темные глаза поблескивали.
Как только новоприбывший направился к ним, Кирион передал остальным: «Сдается, ты был прав, Узас».
Повелители Ночи наблюдали за приближающейся фигурой. Каждый из воинов узнал его, и каждый с трудом подавил желание выхватить оружие и открыть огонь.
Узас кивнул, все еще забавляясь происходящим:
— Я сказал вам, что это с самого начала было ловушкой.
— Братья, братья, — проговорил новоприбывший.
Смоляные озера его глаз втянули поочередно каждого из них.
— Как я рад, — объявил он на беглом нострамском, — снова видеть всех вас.
Септимус и Эвридика все еще были в рубке.
Септимус одновременно злился и беспокоился, хотя старался этого не показать. Если честно, получалось у него не особо. Эвридика голову бы отдала на отсечение, что те слова, которые он время от времени бормотал на нострамском, были проклятиями. Сама она столь же безуспешно пыталась скрыть страх. Однако Астартес не возвращались так долго, что Септимус находился уже на грани паники, и его тревога передалась девушке.
Вокс отключился почти час назад, как только Астартес спустились в тюремную башню. Раздался внезапный, отрывистый треск, и связь пропала. С тех пор в вокс-канале Астартес Септимус слышал только разряды статики. Само по себе это его не обеспокоило. Вряд ли что-нибудь на поверхности могло причинить реальный ущерб полубогам. А вот насчет себя и Эвридики он такой уверенности не испытывал.
Септимус пытался связаться с Астартес по воксу каждые пять минут после обрыва контакта, но без малейшего успеха. Он не мог установить соединение ни с Первым Когтем в тюремном комплексе внизу, ни с «Заветом крови» на орбите, и все это начинало подозрительно попахивать западней.
Пришло время подумать о том, что делать дальше.
Сначала он склонялся к мысли поднять боевой катер в воздух и зависнуть в нескольких десятках метров над посадочной платформой. К сожалению, это было невозможно по двум причинам. Во-первых, ему приказано оставаться на месте. Во-вторых, даже если бы он нарушил приказ, у «Опаленного» не хватило бы топлива для длительной работы атмосферных двигателей, — по крайней мере, если они собирались вернуться на орбиту к ударному крейсеру. Судя по показаниям датчиков, горючего оставалось самое большее на пятнадцать минут, а затем пришлось бы возвращаться на «Завет». Если господин выберется из здания и ему понадобится немедленная эвакуация, катер может не успеть или не будет способен уйти в космос.
Нет. Не стоило даже думать об этом. Так что «Опаленный», с загерметизированными люками, поднятым трапом и орудиями, наведенными на коробку лифта, оставался на платформе. Септимус ждал, сузив от напряжения глаза, наблюдая за показаниями датчиков и теша себя иллюзией, что выглядит не таким уж взволнованным.
— Может, ты расслабишься? — выпалила Эвридика, безжалостно разрушив его самообман.
Водрузив ноги в ботинках на контрольную панель, девушка откинулась на спинку громадного кресла второго пилота. Кожа сиденья скрипнула. Септимус, в отличие от Эвридики, согнулся над дисплеем ауспика, по которому каждые шесть секунд пробегала зеленая волна. Пульсирующий сигнал концентрическими кругами расходился от иконки «Опаленного» в центре экрана.
Девушка хмыкнула, пытаясь привлечь внимание Септимуса.
— Что? — спросил он, не оборачиваясь.
Еще один импульс.
— Ты беспокоишься.
— Можно сказать и так.
— Когда они вернутся?
Следующий сигнал. Ответа по-прежнему нет.
— Похоже на то, что Астартес посвящают меня в свои планы? — рассмеялся раб, но смех получился вымученный.
— Я просто спросила. Так что тебя тревожит?
— Тюрьма под нами. В особенности заключенные.
Он кивнул на информационный планшет, лежавший на ручке кресла. По экрану бежали ряды маленьких зеленых букв.
— Это тюремный шпиль Дельта-два, — объяснил Септимус. — Здесь содержали смертников, ожидающих исполнения приговора. Их оставили в живых, чтобы использовать как рабочую силу на шахтах. Но они не рецидивисты и не мелкие уголовники. Здесь только убийцы, насильники и еретики.
— Люки ведь запечатаны.
В голосе Эвридики, однако, прозвучала легкая нотка сомнения.
— Нет такой двери, которую нельзя вскрыть. Боковые люки способны выдержать все что угодно, а вот основная дверь посадочного пандуса работает на обычной гидравлике. Она закрыта и запечатана, но… Слушай, я не нервничаю. Просто хочу быть готовым ко всему.
— К чему именно? С какой стати кто-то попытается захватить корабль Астартес? Если не считать самоубийц.
— Я не знаю. Думаю, большинство постараются держаться от нас подальше. Но есть шанс, что кто-то захочет угнать катер, чтобы сбежать с планеты. Или, учитывая срок их заключения, они могут быть не в себе. Или… — Он замолчал.
— Или что? Если начал говорить, заканчивай.
Он пожал плечами:
— Или они могут узнать, что на борту есть женщина…
Девушка коротко кивнула, но Септимус заметил, что держится она с трудом.
— Это боевой катер… на нем же есть пушки?
— Ну… есть.
— Не слышу уверенности в голосе.
— Половина орудий в нерабочем состоянии, включая основную пушку. Снарядов мало, а штурмовые болтеры на крыльях больше не подключены к сервиторам.
— Почему?
Еще один импульс. Снова чернота на экране.
— Потому что сервиторы мертвы. Уже много лет. Именно мне поручили вытащить их тела наружу.
Прошло несколько секунд напряженного молчания, и пискнул соседний экран. Септимус повернулся, изучая показания.
— Так, так, так…
— Снова плохие новости? — спросила девушка, не слишком торопясь услышать ответ.
— Не совсем. Только что стартовал другой корабль, и не один, из большегрузных челноков на равнинах. Судно класса «Громовой ястреб». Идентификационный код Черного легиона.
— И это означает?..
— Ауспик подал сигнал, потому что зарегистрировал присутствие воинов Первого Когтя на борту при выходе корабля на орбиту.
— Что? Они бросили нас здесь?!
Раб продолжал вглядываться в экран.
— Не все. Нет сигнала от Талоса. Он все еще в здании.
Септимус был не из тех, кому нравятся подобные загадки. Отвернувшись от экрана, он нажал несколько кнопок на консоли.
Вспыхнула надпись «Люки запечатаны». За последний час Септимус в третий раз проверял состояние дверей.
Эвридика открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, когда ауспик звякнул снова. В сигнале не было ничего зловещего. Он звучал почти музыкально.
— Проклятье, — процедил Септимус, поднимаясь с кресла.
Эвридика села прямо. Теперь ауспик пел, не умолкая, один тихий звонок за другим.
— У нас проблемы? — спросила девушка.
Септимус вперил взгляд в лобовое окно рубки. Он смотрел на двери лифта и на то, что хлынуло из них.
— И еще какие, — ответил раб, вытаскивая оба пистолета.
— Тогда дай один мне, — потребовала Эвридика, вскочив с кресла и уставившись туда же, куда глядел Септимус.
— Держи оба, — сказал он, протянув оружие девушке и склоняясь над панелью управления, — и не вздумай пристрелить меня.
Эвридика наградила его убийственным взглядом, который, впрочем, не достиг адресата. Септимус со страшной скоростью колотил пальцами по клавишам.
— Что ты делаешь?
— Вот что, — ответил он, и исправные орудийные турели катера озарились яростным пламенем.
Джерл Мэддокс не мог поверить собственной удаче. Свобода. Свобода.
Свобода после восьми лет в этой чертовой дыре. Восемь лет на холодной и горькой бурде, которую здесь называли пищей и подавали трижды в день, утром, днем и вечером. Восемь лет четырнадцатичасовых рабочих смен под землей. Узники долбили, долбили и долбили эту проклятую скалу в тщетной надежде наткнуться на пригоршню руды. Восемь лет боли в спине, проблем со зрением, распухших от инфекции десен и крови в моче после того, как тебя изобьют охранники.
Что ж, час расплаты настал. Джерл прижал дробовик к груди и передернул затвор чисто ради того, чтобы насладиться звуком. Клик-кланк. Да, бездна побери! Вот это жизнь! Он отобрал оружие у Лаффиана, но тем приятней, поскольку Лаффиан был одним из самых мерзких охранников в секторе «Р».
Сектор «Р» — «только для нарушителей уровня „омега“» — больше не являлся для Мэддокса домом, и тот факт, что Джерл все еще чувствовал кровь Лаффиана на собственном лице, лишь делал победу слаще.
Это тоже расплата. Расплата за тот раз, когда Лаффиан так сильно избил Джеспера, что глаз бедного придурка выскочил из размозженной башки. Мэддокс ухмыльнулся и смахнул с глаз слезы, выступившие от вони. Воняли его собственные зубы.
Да, Лаффиан не выглядел таким борзым с простреленной грудью и отсеченными по колено ногами.
Он даже вопил о своих детишках. Как будто это могло что-то изменить. Ухмылка Мэддокса переросла в хихиканье.
— Захлопни пасть, Чернозубый, — рявкнул кто-то неподалеку от него.
Мэддокс сглотнул и сжал губы. В тесноте лифта, где столпилось пятьдесят или около того заключенных, многие кривились или тихо материли его.
— Прошу прощения, — пробормотал он, но это вызвало лишь новую волну возмущения.
Он был не виноват. Его десны воспалились, а зубы почернели и шатались — по крайней мере те несколько, что еще не выпали. В секторе «Р» дантистов не водилось. И по-любому, остальные пахли не лучше его. Пятьдесят потеющих мужиков в заляпанных кровью белых униформах…
— Вы тоже воняете, — буркнул он.
Зэки зашевелились и начали разворачиваться к нему. Мэддокс опустил голову, стараясь не смотреть в глаза обернувшемуся человеку.
— Что ты сказал, Чернозубый?
Индрига, два метра татуированной мускулатуры и старых шрамов. Его засадили в сектор «Р» за то, что он зарезал и слопал какую-то несчастную домохозяйку.
— Ничего. Ничего, Индрига.
— Вот и хорошо. А теперь заткни свою помойную яму, пока нас всех тут не вывернуло.
Он продолжал смотреть под ноги, пытаясь сдержать улыбку. Но это не удавалось. Перед ним все вставал визжащий Лаффиан, дергающий обрубком ноги… Улыбка превратилась в хриплый смешок. На приклад дробовика упала капля вязкой слюны. На приклад дробовика, вырванного из рук Лаффиана. Джерл снова фыркнул.
Стоявшие вокруг с проклятиями развернулись. Скорее всего, тут-то Мэддоксу и пришел бы конец, если бы лифт не остановился и двери не открылись. Разреженный воздух с привкусом пепла хлынул внутрь. Бывшие узники уставились на посадочную платформу.
— А вот и он, — сказал Индрига, шагнув на крышу.
«Он» был кораблем — небольшим судном по меркам военного космофлота, которыми ограничивались познания Мэддокса в кораблях. Джерл был имперским гвардейцем до того, как его арестовали за… за то, что значилось в обвинительном заключении. Он ничего плохого не делал и оставался совершенно в этом уверен. Нет. Только не он. Он был честным гвардейцем. Дьявол, он даже не мог вспомнить теперь, в чем его обвиняли…
Кто-то толкнул Мэддокса в спину, заставив вернуться к настоящему.
— Давайте захватим его, — предложил один из зэков.
«Он» смутно напоминал ястреба с обтекаемой формы крыльями, выкрашенный в темно-синий цвет — цвет воды в океанских глубинах. От последней мысли желудок Мэддокса сжался. Джерл ненавидел море. Даже голову не мог опустить под воду, потому что всегда представлял, как нечто пялится на него из глубины.
Мэддокс тащился позади среди немногих отставших, в то время как большинство помчались вперед, размахивая отобранными у охранников дубинками и дробовиками. Их спасители — божественные воины в черном — избрали самых сильных и здоровых среди обитателей сектора «Р», чтобы те поднялись сюда и исполнили священную миссию. На корабле находились люди, и этим людям следовало умереть. Так сказали боги.
И — черт побери, да! — вроде как там была женщина.
Приятно ощущать себя свободным. Приятно стать избранным чемпионом богов, которые принесли тебе столь заслуженную свободу. Даже отвратительный воздух сегодня пах лучше, чем обычно.
Такие мысли крутились в голове Чернозубого Джерла Мэддокса, когда его настигла смерть. В ту секунду, когда дух покинул его бренную оболочку, Мэддокс был все еще слишком поглощен размышлениями о вновь обретенной свободе, чтобы понять, что происходит. Так он и умер, разнесенный на куски, с улыбкой на губах, по-прежнему мерзко воняя и заходясь беззвучным хохотом.
Орудия корабля разразились огнем. Болтерные снаряды вонзались в податливую плоть, чтобы взорваться через секунду после удара. Зэки превращались в мешанину из мяса и костей и разлетались кровавыми ошметками по платформе. Из динамиков, установленных на пилотской рубке «Громового ястреба», раздался спокойный голос, произносивший слова готика с сильным акцентом.
— Всем добро пожаловать, — объявил Септимус. — Надеюсь, вы получите массу удовольствия от последней в вашей жизни ошибки.
Кирион в очередной раз проверил болтер, после чего опять прикрепил его к набедреннику.
— Прекрати это, — передал по воксу Малек. — Ты выглядишь раздраженным.
— Интересно, с чего бы это, — иронически парировал Кирион.
Первый Коготь и сопровождавшие их Чернецы расположились в противоперегрузочных креслах катера Черного легиона. Все вокруг сотрясала дрожь — корабль двигался через атмосферу.
— Думаете, они попытаются захватить «Опаленного»? — спросил Кирион. — Это будет глупой ошибкой.
— Им нужен был только Талос, — ответил Ксарл.
Он активировал мигающую руну, открывая личный коммуникационный канал с Кирионом.
— И Чернецы знали, что это произойдет. Они должны были проследить за тем, чтобы мы вели себя паиньками. Отметь, как проклятые ублюдки дали задний ход при первой же необходимости пролить кровь. Вознесенный спланировал все заранее.
Голос Кириона звучал устало. Астартес слегка отпустило, но бремя человеческого страха все еще давило на сознание.
— Я начинаю уставать от этого, Ксарл.
— От чего?
— От предательства. От утраты доверия. Оттого, что беззвучные жалобы перепуганных смертных раздирают мой разум.
Ксарл ничего на это не сказал. Сочувствие не значилось среди его достоинств.
— Ты запятнан скверной, Кирион, — выдавил он наконец.
— Что-то вроде того, — отозвался Кирион.
Он перевел дыхание и продолжил:
— Вознесенный всегда был против особого положения Талоса в легионе. Капитану не нравилось, что наш отец благоволил к пророку, но это уже слишком. Убить Талоса? Вандред что, спятил?
Ответ Ксарла раздался после горького смешка:
— А с чего ты решил, что Вознесенный хочет убить его? Убрать с дороги, это точно. Может, отправить в Черный легион. Прямая выгода и Абаддону, и Вознесенному.
— Как с Рувеном, — сказал Кирион.
— Да, брат, — подтвердил Ксарл, понизив голос. — Как с Рувеном.
Когда «Громовой ястреб» снова тряхнуло, Эвридика с чувством выругалась:
— Трон, я не хочу умереть здесь.
Септимус не обернулся. Он полностью сосредоточился на показаниях счетчиков боеприпасов. Количество снарядов стремительно уменьшалось. Септимус включил вокс:
— Это «Опаленный», «Громовой ястреб» Восьмого легиона.
— Передатчик не работает, — сказала Эвридика, стараясь подавить панику. — «Завет» не услышит тебя. И Талос не услышит.
— Заткнись, — огрызнулся он. — «Опаленный», «Громовой ястреб» Восьмого легиона, вызывает боевую баржу «Охотничье предчувствие». Вы слышите меня?
— Бое… что?
— Еще один из наших кораблей на орбите, — ответил он. — Один из флагманов Повелителей Ночи.
— Почему ты не стреляешь?
Он даже не взглянул на экраны датчиков.
— Потому что у всех орудий, которые могут поразить цель на такой близкой дистанции, кончились боеприпасы.
Рубка снова содрогнулась, на сей раз так сильно, что Эвридику швырнуло обратно в кресло.
— Трон! — вскрикнула она.
Септимуса передернуло.
— Плохо. Они прорвались внутрь.
— Что?!
Он не ответил.
— «Опаленный», «Громовой ястреб» Восьмого легиона, вызывает боевую баржу «Охотничье предчувствие». Пожалуйста, ответьте.
С нижней палубы раздались крики. Уже не осталось сомнений — заключенные, пережившие обстрел из штурмовых болтеров, проникли на борт катера.
— Проклятье.
Септимус отвернулся от консоли и взялся за рукоять мачете, примотанного к его голени.
— Стоило попытаться.
Эвридика перебросила ему один из пистолетов:
— Похоже, мне все-таки не судьба вести корабль твоих еретиков-хозяев через Море Душ.
На губах ее появилась язвительная ухмылка, в равной степени окрашенная горечью, страхом и торжеством.
Септимус навел пистолет на запертую дверь рубки:
— Поглядим.
IX
Четыре Бога
Талос открыл глаза и обнаружил, что вокруг чернота.
Для того, кто видел в абсолютной тьме с такой же легкостью, как обычный человек при дневном свете, ощущение было непривычным и неприятным. Талос развернулся, по-прежнему ничего не видя и не зная, в чем причина — то ли чернильный мрак совершенно пуст, то ли сам Астартес ослеп. С немалой долей сарказма Талос сообразил, что обрек на подобную участь великое множество смертных, приходивших в себя в черных глубинах «Завета». Ирония происходящего заставила его скривить губы в осторожной улыбке.
Касавшийся кожи воздух был холоден.
Кожи? С чувством холода вернулось и зрение — теперь Талос мог видеть себя. Поднятые к лицу руки, мертвенно-бледные, в синеватом узоре вен, и рукава мундира из темной ткани. Боевой брони на нем не было. Как это возможно? Неужели рана оказалась настолько тяжелой, что Первому Когтю пришлось разрезать броню и…
Постойте. Его рана.
Талос распахнул мундир. На его теле — бледном, похожем на мраморные статуи воинственных богов Древнего Рима, — не было никаких ран. На груди темнели разъемы и порты для связи с системами брони, и под кожей проступали очертания черного экзоскелета, образующего еще один слой защиты и необходимого для взаимодействия с сенсорами доспеха.
Но никаких ран.
— Талос, — донеслось из черноты.
Талос развернулся, чтобы встретить противника, и рефлекторно потянулся за оружием. Но оружия при нем здесь не было — где бы это «здесь» ни находилось.
С ним говорил Повелитель Ночи. Талос мгновенно узнал броню, потому что это была его собственная броня.
Стоя в беспросветном мраке лицом к лицу с самим собой, Талос смотрел на призрака в доспехах со все возрастающей яростью.
— Что это за безумие?
— Это испытание, — откликнулся его двойник, снимая шлем.
Лицо под шлемом было и одновременно не было лицом Талоса. На пророка уставились глаза цвета серебра, а в центре лба пылало клеймо — тошнотворная руна, знак поклонения Темным Богам. Ожог был свежим, и по лицу двойника все еще струилась кровь.
— Ты — не я, — произнес Талос. — Я никогда бы не носил рабское клеймо Губительных Сил.
— Я — тот, кем ты можешь стать, — улыбнулось его отражение, сверкнув серебряными, как и глаза, зубами. — Если тебе хватит смелости развить свои способности.
«И если ты не захочешь выслушать предложение от меня, тебе придется выслушать его от моих союзников». Слова Магистра Войны прозвучали снова, тонкой струйкой сочась в сознание, как кровь, стекавшая в серебряные глаза его двойника.
— Ты — не один из Повелителей Хаоса, — сказал Талос своему отражению. — Ты не бог.
— В самом деле? — ответил тот со снисходительной усмешкой.
— Бог не стал бы сам являться за мной. Это слишком прямолинейно и грубо. Охотиться за одной-единственной душой? Никогда.
— Каждую секунду миллионы душ проходят перед моими глазами. Такова природа божества.
В этот момент Талоса посетила неприятная мысль.
— Я мертв?
— Нет, — снова улыбнулось божество, — хотя в материальном мире ты ранен.
— Тогда это варп? Ты вырвал мою душу из тела?
— Помолчи. Остальные на подходе.
Двойник не ошибся. Во мраке проявились другие фигуры — одна сзади, одна слева и одна справа, — окружив Талоса молчаливым караулом. Пророк не мог толком их разглядеть. Каждый раз, когда Повелитель Ночи поворачивался, он видел лишь смутную тень на границе поля зрения.
— Вот, — сказал первый, — что я тебе предлагаю.
Он протянул закованную в бронированную перчатку руку к Талосу.
— Ты прозорлив и умен. Ты знаешь, что ваши армии, армии потомков богов, потерпят поражение, если их не будут возглавлять истинные боги. Ваши божества из плоти пали. Ваши отцы убиты. У вас не осталось богов, а без богов вы проиграете.
— Коснись меня — и умрешь, — процедил Астартес. — Запомни мои слова. Если ты притронешься ко мне, то умрешь.
— Я — Слаанеш. Тот, Кто Жаждет. Во мне куда больше от бога, чем когда-либо было в твоем прародителе-примархе. И это, — повторило существо, — то, что я тебе предлагаю.
Талос…
…открыл глаза и очутился на поле боя.
Боя, в котором он одержал победу, неоспоримую и окончательную. Противник — имперская армия — превратился в кладбище мертвой техники и человеческих тел, раскинувшееся от горизонта до горизонта.
Талос стоял перед своими коленопреклоненными воинами. Новый боевой стимулятор, разлившийся по венам, приятно щекотал тело. Талос был ранен — на его непомерно раздувшейся боевой броне виднелись трещины, и из них стекала красная жидкость. Эти раны, резаные и рваные, открытые прохладному ветерку, причиняли столь сладкую боль, что Повелитель Ночи криком возносил благодарность далеким звездам.
Так вот что значило быть примархом? Смеяться над ранами, которые убили бы даже Астартес? Относиться к войне как к веселой игре, сокрушая при этом миллионы врагов мощью своих армий?
Быть может, что-то похожее испытывал Ночной Призрак. Такой же восторг. Окровавленные когти оставили свежие раны на щеках — Талос раздирал собственную плоть, смеясь от упоительной боли. Боль ничего не значила для бессмертного.
— Принц Талос! — скандировали его войска. — Принц Талос!
Нет, не скандировали. Это было молитвой. Они падали ниц, рыдали и молили его уделить им хоть толику божественного внимания. Это…
— …неправильно! — прорычал Талос. — Ночной Призрак никогда не пытался возвеличить себя и предстать перед нами бессмертным и совершенным. Он был обречен и проклят, и перенесенные им муки и боль делали его лишь сильнее. Он, — завершил пророк, развернувшись к Слаанеш, — жил не так. И я никогда не буду.
— Кирион, — улыбнулся его двойник.
Талос никогда не улыбался так.
— При чем тут Кирион?
Астартес сузил черные глаза и инстинктивно потянулся за оружием — но оружия не было.
— Я прикоснулся к его душе. Твой брат чувствует страхи всех живущих. Это мой дар ему.
— Он сопротивляется.
— Только на первый взгляд. Какая-то часть его сознания наслаждается стоном терзаемых душ. Он питается страхом. Ему нравится то, что он чувствует.
— Ты лжешь, — сказал Талос, но в его сорвавшемся голосе прозвучало сомнение. — Убирайся!
Первая фигура со смехом растворилась во мраке, но Талос этого не увидел — он уже обернулся ко второму призраку. Талос не удивился, обнаружив еще одного Повелителя Ночи в знакомых доспехах. Воин почувствовал, как губы его кривит улыбка: ничем не приукрашенная броня несла следы всех починок, и разнородные, собранные из других комплектов части стали видны невооруженным глазом. Нагрудник сохранил изначальный, темно-голубой цвет легиона Ультрамаринов. Наголенник ярко-желтый, как у Имперских Кулаков, а набедренник металлически-серых тонов ордена Стальных Исповедников. Это клоунское многоцветье погрузило Талоса в воспоминания о том, когда и где были добыты трофеи. Речь шла даже не о годах — о десятилетиях.
Особенно приятно было вспомнить о наплечнике, сорванном с мертвого тела ветерана ордена Багровых Кулаков. Они боролись врукопашную — безыскусная схватка, ярость против ярости. Удары бронированных кулаков оставляли вмятины на вражеских доспехах. Астартес сражались до тех пор, пока Талос не сумел пережать противнику трахею. После того как лоялист потерял сознание, Талос сломал ему хребет и размозжил череп о корпус «Лэндрейдера» Первого Когтя. Когда Багровый Кулак наконец-то испустил дух, Талос швырнул безжизненное тело на землю.
Странно, как память уходит с годами. Когда-то воспоминание казалось ему очень четким. Теперь Талос осознал, что забыл три минуты самой яростной схватки в своей жизни.
Вторая фигура стянула шлем, и Талос увидел собственное лицо — не считая витого символа, вытатуированного на бледной щеке.
— Ты знаешь меня, — сказал второй, и это было правдой — Талос знал его.
Он узнал покровительственные нотки в голосе человека и тошнотворно сладкий запах, струившийся из-под его брони. Так пах Вознесенный.
— Ты Ваятель Судеб, — сказал Талос. — Вандред — один из твоих рабов.
Человек кивнул. Его черные глаза были неотличимы от глаз Талоса.
— Он один из малых моих. Мой чемпион, обладатель моих даров. Но не раб. Он действует по собственной воле.
— Я думаю иначе.
— Думай как хочешь. Он представляет определенную ценность. Но ты мог бы стать гораздо большим.
— Мне не нужна…
…власть.
Ощущение могущества переполняло два его сердца, словно с каждым двойным ударом по венам растекалась сила. Это была не смехотворная власть, даруемая бессмертием и наслаждением, но нечто гораздо более знакомое. Талос повернул голову и оглядел других, находившихся на командной палубе.
Чернецы, все восемь, стояли перед ним на коленях. Позади них у контрольных панелей работал экипаж мостика: по человеку и сервитору на каждом посту, все поглощены своими задачами.
Талос кивнул терминаторам, преклонившимся перед ним:
— Встаньте.
Они встали и заняли места по сторонам от его трона.
С такой же отчетливостью, с какой Талос слышал усиленный шлемом звук собственного дыхания и видел окрашенный в багровое мир вокруг, он почувствовал, что один из Чернецов сейчас заговорит. Речь пойдет о наказании, которое должен понести Вознесенный.
— Господин, — прорычал Абраксис, стоявший ближе всех к трону. — Вознесенный ждет вашего приговора.
Прежде чем заговорить, Талос уже знал, что Вознесенный не выдержит тридцати восьми ночей физической и психической пытки. Чернецы могли заняться первым. Талос — вторым.
— Уверяю вас, братья, — сказал Талос, — он не продержится и сорока ночей в наших руках.
Восьмерка терминаторов кивнула, зная, что так и будет, что он узрел это в ветрах судьбы.
— До точки выхода остался один час, повелитель, — сказал один из смертных офицеров мостика.
Талос закрыл глаза и улыбнулся образам, всплывшим в сознании.
— Когда мы вернемся в реальное пространство, ищите тепловые выбросы трех грузовых кораблей. Используйте третью луну для того, чтобы экранировать сигналы их ауспиков. Быстро обездвижьте их и подготовьте Первый, Второй и Третий Когти к абордажу.
По палубе пронесся шепоток. Они считали, что Талос не слышит их шепота — о его новых способностях, о растущем могуществе десятой роты. Что ж, пусть восхваляют его втихомолку. Ему ни к чему открытое преклонение.
Талос откинулся в командном кресле, мысленно погрузившись в бесконечную пучину возможностей, чувствуя, как чужие судьбы разматываются у него под пальцами, подобно тысячам нитей. Каждая нить вела к определенному исходу, который разворачивался у него перед глазами, стоило лишь на секунду сконцентрироваться. Будущее…
— …не предопределено.
Талос перевел дыхание, чувствуя себя голым без доспехов и подавляя растущее желание разорвать на куски стоявших перед ним призраков.
— Я провидец и знаю, что грядущее подернуто туманом и зависит от нашего выбора.
Его двойник в разномастной броне качнул головой:
— Я могу одарить тебя магическим зрением. Оно необходимо смертным, чтобы прозревать сквозь туман.
— Мой провидческий дар чист. — Талос сплюнул на нагрудник разноцветного доспеха, где, к недовольству Повелителя Ночи, блистал незапятнанный имперский орел. — А твой отравляет рассудок. Пошел прочь!
Развернувшись к третьей фигуре, Талос услышал жужжание — густое, почти осязаемое и липкое. Доспехи третьего гостя были усеяны жирными кроваво-красными мухами. Они шевелящейся шкурой покрывали броню, и лишь кое-где сквозь них просвечивали синие островки краски.
На человеке не было шлема. Лицо его, схожее с лицом Талоса, уродовали зловонные фурункулы и сочащиеся гноем порезы. Призрак тряхнул головой, открыл рот с потрескавшимися, кровоточащими бледно-оранжевой жижей губами и заговорил хлюпающим, одышливым голосом.
— Меня призвали сюда, — просипело существо, — но ты не станешь одним из моих чемпионов. Ты для меня бесполезен и никогда не решишься воспользоваться той властью, что я предлагаю.
Талос уцепился за первый проблеск смысла в этом безумном спектакле:
— Кто призвал тебя?
— Один из твоих соплеменников обратился к эмпиреям, выпрашивая секунду моего внимания. Маг, чьи молитвы слышит варп.
— Это был Астартес? Повелитель Ночи? Человек?
Фигура растаяла, унося с собой отвратительную вонь.
— Кто призвал тебя? — выкрикнул в темноту Талос.
Единственным ответом была тишина, и пророк развернулся к последней, четвертой фигуре. Под взглядом Повелителя Ночи призрак обрел материальность.
Последний из незваных гостей походил на Талоса меньше всего, и одного этого хватило, чтобы вызвать у Повелителя Ночи презрительную усмешку. Четвертый призрак постоянно двигался, словно ни на секунду не мог оставаться на месте. Он переминался с ноги на ногу, пригнувшись, как готовый к броску зверь. Дыхание его с хрипом вырывалось сквозь динамики шлема.
Доспехи четвертого были красными, цвета свернувшейся венозной крови, и отделаны бронзой, настолько грязной и тусклой, что смотрелась она не лучше дешевой меди. Это все еще была броня Талоса, однако без знакомых трофеев. Покрытый свежими вмятинами, багровой краской и бронзовой отделкой доспех выглядел непривычно и пугающе. Видеть то, что Повелитель Ночи ценил больше всего на свете, настолько искаженным…
— Лучше бы ты явился сюда по делу, — угрожающе процедил Талос.
Фигура подняла дрожащие руки и стянула с головы шлем. Лицо под ним было мешаниной шрамов, ожогов и бионических протезов и расплывалось в зловещей усмешке.
— Я — Кхорн, — прорычало существо, сверкнув остро заточенными зубами.
— Мне знакомо это имя.
— Да. Твой брат Узас выкрикивает его, когда собирает черепа для моего престола.
— Он один из твоих рабов?
Талос не мог оторвать взгляда от собственного изуродованного лица. Половину черепа заменяла лоснящаяся от машинного масла бионическая пластина, окруженная участками воспаленной кожи. Оставшуюся плоть покрывали волдыри, ожоги и темные струпья плохо затянувшихся ран. С какой же силой нанесли удары, если даже могучий организм Астартес не смог залечить их следы?
Больше всего раздражало это непрестанное качание и сгорбленная, обезьяноподобная поза в сочетании со стеклянным взглядом и бессмысленной ухмылкой. Точно такая же появлялась на лице Узаса, когда тот пытался уследить за сложным разговором.
— Кровь, — просипела тварь, — и души. Кровь для Кровавого Бога. Души для Пожирателя Душ.
— Узас — твой раб? Отвечай мне.
— Еще нет. Скоро. Скоро он займет место среди моих чемпионов. Но еще нет. Еще нет.
— Кто бы ни призвал тебя, он понапрасну потратил время. Ты надеешься, что я стану служить тебе? Даже слушать смешно.
— Времени мало, — тварь все еще ухмылялась, — а я должен показать тебе так много.
У Талоса в запасе нашлось бы еще немало оскорблений и издевок, но он обнаружил, что не может произнести ни слова. Легкие сжались и стали тверже камня, немилосердно давя на ребра. Это болезненно напомнило ту секунду, когда яд проник в его тело. Талос почувствовал ту же лихорадочную дрожь, словно плоть отделялась от костей, гася дыхание. Но сейчас, когда Повелитель Ночи рухнул на колени, изо рта его с хрипом вырвались не проклятия, а смех.
Кровавый воин таял.
Талос знал, что в материальном мире его легкие сейчас избавлялись от скверны, из-за которой он оказался здесь.
— Взгляни на мои дары! — яростно и отчаянно взревел Кхорн. — Посмотри на ту силу, что я тебе предлагаю! Не упускай свой единственный шанс.
— Отправляйся в бездну!
Повелитель Ночи усмехнулся окровавленными губами и изверг черный туман в пустоту.
Талос снова открыл глаза.
В ту же секунду он почувствовал собственную уязвимость. Он лежал на спине.
Над ним, окрашенный визором в красноватые тона, виднелся изрешеченный пулями потолок столовой. Сетка целеуказателя немедленно обвела белым контуром три стоявшие над Талосом фигуры.
Повелитель Ночи не знал, кто они и что означает их присутствие. Все трое были смертными, одетыми в темные, расшитые богохульными символами мантии. Люди попятились, едва он пришел в себя.
«Охотничье зрение», — приказал Талос, и смутные очертания людей расплылись еще больше, превратившись в мельтешение тепловых отпечатков.
Первый умер, когда Талос вскочил на ноги и всадил кулак ему в лицо. Повелитель Ночи ощутил, как с треском раскололись кости черепа. Без лишнего звука труп отлетел в сторону.
Прежде чем тело ударилось о засыпанный обломками пол, Талос уже переключился на второго. Его перчатки сдавили хлипкую шею смертного. Несколько влажных щелчков и резкий разворот. Глаза человека вылезли из орбит, а позвоночник хрустнул, как сухой сучок под подошвой. Несколько секунд Талос позволил себе наслаждаться зрелищем, а затем уронил труп на пол.
Третий попытался сбежать. Он кинулся к двойным дверям, ведущим вглубь тюремного комплекса. В три прыжка Повелитель Ночи нагнал его и запустил когти в размытое термальное пятно. Пятно завизжало в его руках.
Он даже и не думал пока причинять ему боль.
Талос поднял желто-красный вопящий клубок в воздух и отключил охотничье зрение. На него уставилось человеческое лицо. Мужчина средних лет рыдал во весь голос.
— Куда-то собрался? — прорычал Астартес сквозь динамики вокса.
— Прошу вас, — простонал человек, — не убивайте меня.
Сквозь обонятельные рецепторы шлема Талос ощутил приторный аромат курений, источаемый мантией смертного, и кислый запах его дыхания. Он был заражен… чем-то. Чем-то, что проникло в его тело. Возможно, рак, пожиравший легкие… Скверна. От человека несло скверной.
Талос позволил человеку еще немного любоваться бесстрастной маской череполикого шлема. Еще несколько ударов перепуганного смертного сердечка. Дай страху окрепнуть. Слова его генетического отца, учение Восьмого легиона: «Покажи добыче, на что способен хищник. Покажи ей, что смерть близка, — и добыча будет в твоей власти».
— Хочешь присоединиться к своим мертвым дружкам? — рявкнул он, зная, что динамики шлема превратят угрозу в его голосе в механический лязг.
— Нет. Прошу вас. Прошу!
Талос невольно содрогнулся. Мольба. Он всегда считал, что умолять унизительно, даже когда был всего лишь мальчишкой в одной из уличных банд улья Атра на Нострамо. Показывать другому свою слабость…
Со звериным рыком он подтащил плачущего, молящего о пощаде человека к визору шлема. Слезы закапали на керамит. Талос почувствовал, как машинный дух его брони заворочался, словно бьющаяся в иле речная змея. Он снова пробудился, чтобы впитать тоску и страх смертного.
— Назови мне, — прорычал Повелитель Ночи, — имя своего господина.
— Р-Рув…
Талос сломал смертному шею и направился прочь из комнаты. Рувен.
Рувен с трудом удержался от того, чтобы не съежиться при виде разгневанного Магистра Войны.
Коготь Абаддона отнюдь не ласково впился в наплечник колдуна, срывая прикрепленный к доспеху свиток с клятвой. Несколько полосок пергамента полетели на землю, чуть кружась под порывами невидимого ветра.
— «Он пробудился раньше времени».
Абаддон выплюнул последние слова Рувена в лицо чародею.
— Да, мой повелитель. И, — маг с большей радостью откусил бы себе язык, чем признал это, — он убил моих служителей.
Из зубастой пасти Абаддона раздался лающий смех.
— Ты принадлежал к легиону Повелителей Ночи до того, как вступил в мой легион, но сейчас их действия тебя шокируют.
Рувен склонил шлем с зигзагами молний на черном фоне. Риторическое заявление Магистра Войны одновременно смутило и заинтриговало его.
— Да, мой повелитель.
— Это делает твою небрежность вдвойне забавной.
Абаддон и Рувен стояли на нижнем этаже тюремного комплекса, наблюдая за колонной оборванных заключенных, которых загоняли в транспорт для перевозки рабов. Бесформенный, пожертвовавший жесткими линиями ради большей вместительности корабль стоял на красной пыльной равнине у подножия тюремной горы. Слуги и сервиторы легиона вместе с громадными, облаченными в черную броню Астартес направляли колонну, время от времени отвешивая тумаки заключенным. Двоих, слишком буквально понявших слово «свобода», они казнили на месте.
Фигуры в мантиях, одетые точь-в-точь как смертные, которых Талос прикончил несколькими минутами раньше, шагали вдоль колонны, восхваляя величие Магистра Войны, обличая лживую власть Золотого Трона, перечисляя все те ужасы, которые творили во имя Императора его армии, и предрекая неминуемую гибель Империума. Некоторые из этих жрецов бессвязно вопили, обращаясь к тысячам узников на языке, понятном лишь избранникам Темных Богов. Они пытались уловить проблеск понимания в глазах заключенных — ведь это означало бы, что человек помечен Хаосом и что счастливого избранника Губительных Сил следует отделить от остальной орды, годной лишь на пушечное мясо.
К следующему рассвету на Солас не останется ничего живого.
Колдун по имени Рувен все еще молчал.
— Твои служители все равно были бесполезны, — сказал Абаддон. — Ты только послушай этих краснобаев, завывающих о злодеяниях Ложного Императора. Какой накал страстей! И для чего? Империум предал каждого из живущих на этой планете. Их вышвырнули, подвергли остракизму и забыли — и все потому, что они сами избрали свой путь. Этим людям ни к чему красивые слова — им достаточно знать, что они смогут отплатить Империуму кровью.
— Если мой господин не одобряет методов обученных мной проповедников…
— Это похоже на одобрение?
— Нет, Магистр Войны.
— Прекрати суетиться, Рувен. Где пророк Повелителей Ночи?
Рувен закрыл глаза и поднес латную рукавицу к боковине шлема, словно прислушивался к отдаленному шуму.
— Он направляется к посадочной платформе, мой повелитель.
— Хорошо.
Шлемы Астартес, нанизанные на трофейные пики за спиной Разорителя, клацнули, когда тот обернулся к колдуну.
— Ты совершил глупость, позволив своим служителям так долго оставаться в комнате.
— Да, мой господин. Их заклинания были нужны, чтобы поддерживать видение, но пророк избавился от токсинов быстрее, чем я ожидал.
— Полагаю, твои попытки обратить его провалились?
Судя по голосу Абаддона, он с самого начала не верил в эту затею.
— Он отверг Темных Богов, мой господин. Он рассмеялся им в лицо. И это было не какое-то пустяшное заклинание — я вызвал тени Четырех Богов, чье могущество коренится в самом варпе. Каждый из них предложил ему свои дары.
Святотатственные символы, выжженные в плоти Абаддона, отозвались мучительной болью.
— Что же он видел? Что он отверг с такой легкостью?
— Я не знаю, мой господин. Но его видения были истинными. Я чувствовал присутствие Четверых. Их мимолетный взгляд, если вам угодно.
Абаддон хмыкнул, но в смешке его не крылось и тени веселья.
— Бездарно и прямолинейно, но весьма зрелищно.
— Верно, мой господин.
— Возвращайся на орбиту, Рувен. Тебе больше нечего здесь делать.
Маг колебался, сжимая в руке посох из костей тиранидов.
— Вы не желаете, чтобы я перехватил Повелителя Ночи и предпринял еще одну попытку?
Абаддон наблюдал за колонной. Там один из черных легионеров вытащил из рядов вопящего узника. Взмах клинка, и голова смертного покатилась по земле.
— Он почувствовал свою уязвимость, и его легион кажется ему сейчас еще слабее, чем раньше. Его решимость треснула и скоро разлетится на куски. Я никогда не думал, что этого твердолобого ублюдка удастся обратить за один раз. Это было лишь первым ходом в длинной партии.
— Следует ли мне доложить Вознесенному о нашей неудаче?
Абаддон усмехнулся:
— Нашей неудаче?
— О моей неудаче, Магистр Войны.
— Уже лучше. Нет, я сам поговорю с Вознесенным и сообщу ему, что его ручной предсказатель остался незапятнанным. Вандред был глупцом, если считал, что все произойдет так быстро.
— Тогда я сделаю так, как вы приказали, Магистр Войны.
Абаддон не ответил. И без того было ясно, что маг выполнит его волю. Вместо этого Магистр Войны обернулся, и по его хищному лицу пробежала мгновенная гримаса раздражения.
— Надеюсь, ты по крайней мере покончил с рабами?
Вознесенный выиграл для него орбитальное сражение намного быстрее, чем изначально планировал Абаддон. Такая пустяшная услуга — меньшее, чем главнокомандующий мог отплатить капитану Повелителей Ночи.
«Прикончите рабов на борту „Громового ястреба“, — попросил Вознесенный, — и сделайте это так, чтобы след не вывел ни на один из легионов».
«Как пожелаешь, брат, — ответил Абаддон. — Но почему ты хочешь, чтобы это выглядело нелепой случайностью?»
Вознесенный, услышав это определение, улыбнулся:
«Причина незначительная, но важная для меня. Необходимо уничтожить потенциальных союзников моего конкурента. Пророк набирает силу. Я не позволю ему занять мое место».
Абаддону это показалось весьма остроумным. Вознесенный не хочет, чтобы его когти были запятнаны кровью. Занятно наблюдать за тем, какую щепетильность Повелители Ночи могут проявлять при желании.
— Я направил туда пятьдесят заключенных, мой господин, — ответил Рувен. — Они захватили «Громовой ястреб», а остальные Повелители Ночи вернулись на орбиту на одном из наших судов.
— Пятьдесят. С численным перевесом ты не поскупился. И сколько же было рабов на борту?
— Два.
Абаддон кивнул, глядя на удаляющуюся колонну. Пятьдесят против двух, и никаких следов.
Хоть что-то было сделано правильно.
Талос не сумел связаться по воксу ни с кем из Первого Когтя. «Опаленный» и «Завет крови» тоже молчали. Повелитель Ночи заподозрил, что сигнал глушили, но не мог понять, с какой целью. Убивать их всех здесь было бессмысленно и не принесло бы ни малейшей пользы Черному легиону. При всех своих недостатках, первым из которых являлась излишняя самоуверенность, Абаддон не глупец. За прошедшие столетия его способность плести интриги лишь выросла.
С другой стороны, о Черном легионе сложно было сказать что-то наверняка. «Когда-то, — подумал Талос, — они превосходили всех нас».
Как низко пали сильнейшие.
Когда двери лифта открылись, Талос увидел тела, усеявшие посадочную платформу. Повелителю Ночи не потребовалось и секунды, чтобы понять, что смертных скосил огонь штурмового болтера.
Талос обернулся к «Громовому ястребу», молчаливо возвышавшемуся на когтистых посадочных опорах. Передний посадочный трап был опущен. На темно-синем корпусе виднелись черные пятна гари. Куски покореженного металла торчали там, где взрывчатка повредила гидравлический механизм трапа. Похоже, заключенные оказались неплохо вооружены.
Талос уже размашисто шагал к кораблю, круша подошвами плоть и кости и держа болтер и меч наготове.
— А-а-ах, — просипел один из ближайших трупов.
Талос не замедлил шага. Оглянувшись на чернозубый, кровоточащий остов того, что некогда было человеком, Астартес разнес его голову единственным болтерным снарядом. Корпус «Громового ястреба» отразил звук выстрела.
— Септимус, — позвал Талос по воксу.
Пришедший ответ его не обрадовал.
X
Охота на охотников
Они забрали ее.
Они осквернили «Опаленного» отвратительной вонью человеческого страха, они разорвали Септимуса на куски, и они забрали Эвридику.
Талос вложил меч в ножны, повесил болтер на бедро и опустился на колени перед командным троном, на котором неподвижно лежал Септимус. Темные разводы крови на полу показывали, где прополз раб. Он валялся в пилотском кресле, словно марионетка с обрезанными нитками, — мешанина кровоподтеков, перебитых конечностей и сломанных костей.
Он все еще дышал. Талос не понимал почему.
Повелитель Ночи отпихнул в сторону труп заключенного, снял шлем и встал на колени у тела своего оружейника. Острый запах крови и вонь недавней смерти ударила по ноздрям. Септимус закашлялся. Новые брызги крови полетели с его разбитых губ. Раб повернул голову к Астартес.
— Они забрали ее, — удивительно отчетливо произнес он. — Господин, прости меня, я ничего не вижу. Они забрали ее.
Талос вытащил из прикрепленного к набедреннику нартециума шприц и моток повязок из самоклеящейся синтеплоти. Теперешние его запасы не могли сравниться с полным набором инструментов апотекария, который у него когда-то был, — но набор потерялся давным-давно на безымянной планете в те годы, когда Великая Ересь расколола галактику.
Первым делом Талос вколол в бедро Септимусу коктейль из коагулянтов, обезболивающих и плазмы Астартес. Затем он перебинтовал то, что осталось от лица раба.
— Они забрали ее, — повторил Септимус, когда повязка из синтеплоти закрыла его глаза.
— Я знаю.
Талос встал, предварительно обрызгав дезинфицирующим средством открытые раны на ногах смертного, на руках и туловище. Самые глубокие он перетянул жгутами и положил оставшиеся повязки на приборную консоль, так чтобы Септимус мог до них дотянуться.
— Остальное сделаешь сам. Бинты у рукоятки двигателей обратной тяги.
— Да, господин.
— Они использовали взрывчатку, чтобы открыть люк основного трапа.
Это не было вопросом.
— Да, господин.
— Понятно. Отдыхай, Септимус.
— Я ничего не вижу, — повторил раб.
Голос его оставался ясным, но голова бессильно клонилась к плечу под двойным действием шока и содержимого шприца.
— Они выкололи мне глаза.
— Один глаз. Второй поврежден, но ты его не потеряешь.
Талос обыскал трупы. Некоторых захватчиков сразили лазерные выстрелы, тела других несли следы свирепых ножевых ударов. Два смертных раба дрались как тигры, пока их не одолели числом, — доказательства их мужества были разбросаны повсюду вокруг, изрубленные и безмолвные.
— Я не могу видеть, — Септимус опустил голову на спинку трона, — значит, не смогу доставить нас на «Завет».
— Сейчас это не важно. Ты знаешь, что произошло с Первым Когтем?
Раб громко сглотнул:
— Они вернулись на орбиту. На «Громовом ястребе» Черного легиона.
Талос выдохнул сквозь сжатые зубы. Западня была примитивной, что не помешало им всем туда угодить.
— Помолчи, — велел он Септимусу. — И постарайся не двигаться.
— Вы идете за ней?
— Я сказал, помолчи.
— Доброй охоты, хозяин.
— Как и всегда.
Талос, Астартес Первого Когтя десятой роты Восьмого легиона, шагнул к дверям рубки. В одной руке он сжал трофейный силовой клинок, а другой надел шлем — и все вокруг окрасилось в кроваво-красные тона. Через плечо пророк бросил своему раненому смертному рабу два слова — обещание, превращенное динамиками череполикого шлема в металлический рык:
— Скоро вернусь.
В последний раз охотник двигался вперед с подобной целеустремленностью уже очень давно.
Слишком давно, понял он. Он утратил первозданную чистоту, не уделял должного внимания той силе, что коренится в верности своей природе.
Инстинкты пробудились, стоило лишь его сдвоенному сердцу забиться чаще. Он побежал, громыхая подошвами своей второй, керамитовой кожи по металлическому покрытию. Этот звук был предупреждением, дикарским тамтамом войны, грозным биением сердца разгневанного бога. Охотник не пытался скрыть свое приближение. Пусть враг знает, что смерть идет по его следам.
Он шел сквозь тюремный комплекс, коридор за коридором, не доверяя лифтам и полагаясь лишь на собственный возродившийся боевой азарт. Только сейчас Талос осознал, что за час, прошедший с момента его пробуждения, в костях его поселилась ленивая тяжесть. Сейчас эта слабость прошла, смытая потоком чистого адреналина.
Эвридика. Да будут прокляты те, кто похитил ее, и да будет проклят Черный легион за эту мерзкую ловушку. Смертная должна была стать навигатором «Завета». Она, и никто другой, — Талос был абсолютно уверен в этом после того, как в пророческом видении девушка явилась ему на поверхности мертвой Нострамо.
Глубже и глубже в лабиринты тюремного шпиля. Он бежал, наслаждаясь зудом боевых стимуляторов в крови. Машинный дух его брони жаждал этой охоты. Темное сознание существа воспряло к жизни и разделяло радость хозяина. Погоня нужна была им обоим.
На краю дисплея ярко вспыхнула руна. Нострамская цифра «восемь». Она пульсировала в такт его собственному сердцу, а рядом красными буквами горели жизненные показатели и координаты цели. Операция, которая скрыла навигаторское око Эвридики под железной пластиной, была не единственной. Сервиторы легиона вшили в ее горло маячок, который позволял определить местонахождение рабыни любому Повелителю Ночи, знавшему нужную частоту. Обычный имплантат рабов Восьмого легиона.
Ровно шесть минут и тридцать одна секунда ушли на то, чтобы достичь подвальных помещений генераториума. Почти семь минут бега по затихшим, безжизненным коридорам, мимо пустых камер и переходов, набитых потеющими от страха заключенными, готовыми к погрузке на транспорт для рабов. Некоторые из них протягивали к нему руки, по ошибке принимая за одного из своих спасителей из Черного легиона. Охотник отвечал на поклонение ударами меча. Он не замедлял бега, не позволял себе остановиться ни на мгновение, даже для того, чтобы покончить с возмутительным святотатством. Вслед за свистом меча по туннелям раскатывались злые и испуганные вопли. Этот рев и мычание скотины, согнанной на бойню, сгрудившейся в страхе при виде большего хищника, вызывали у него улыбку. Охотник пытался подавить смех, хотя само их существование было смехотворно. Такие жалкие. Такие напуганные.
Через шесть минут и тридцать одну секунду после того, как он оставил позади «Громовой ястреб», Талос добрался до подвала. Последние три этажа он пролетел, сорвав дверь лифта и прыгнув в темноту шахты. Он был способен пережить это падение. Повелитель Ночи приземлился с грохотом, эхом прокатившимся по ближайшим камерам генераториума.
Не тратя времени даром, Талос вновь перешел на бег и пронесся через пустую диспетчерскую. Одну из стен занимали гигантские окна, открывавшиеся на просторный зал со сводчатым потолком. Внизу рычащие и клацающие генераторы вырабатывали энергию для тюремного комплекса. Каждый из двадцати генераторов был вышиной с пятиэтажное здание. Пыхтящие поршни, визжащие зубчатые колеса и гудящие аккумуляторные батареи покрывали их поверхность, словно чешуя огромного ящера. Переходы и мостики этого миниатюрного города были озарены мигающими красными лампами аварийного освещения.
Изображение на дисплее визора дрогнуло и пошло полосами. Вспыхивали и гасли руны. Электрические помехи. Очень сильные помехи, выводившие из строя датчики шлема.
Зачем понадобилось так много энергии? Талос оглядел диспетчерскую, достаточно просторную, чтобы вместить несколько десятков человек персонала, но сейчас совершенно пустую. Пустотные щиты? Такое количество энергии не может уходить лишь на освещение многобашенного тюремного комплекса наверху. Эти генераторы наверняка питали и пустотные щиты тюрьмы, защищавшие комплекс от метеоритных дождей и орбитальной бомбардировки.
К чему закрывать щитами тюрьму, под завязку набитую смертниками? О эта безумная расточительность Империума!
Анафема изрыгнул очередь болтерных снарядов, ударивших по окружавшим Талоса контрольным панелям.
Поле зрения очистилось. На зал обрушилась темнота. И следом за ней тишина.
Это произошло не мгновенно. Поначалу тьму нарушала агония панелей управления. Пляшущие электрические дуги освещали мрак, подобно разрядам молнии. Но когда последние искры угасли, тьма стала абсолютной — истинной, знакомой лишь тем, кто провел жизнь на планете без солнца.
Затем пришла тишина. Двадцати генераторным башням потребовалась почти минута, чтобы заглохнуть окончательно. Огромные, изголодавшиеся по вниманию и ослепшие без руководящих сигналов от контрольных панелей, они не сдавались. Под рев и мигание красных ламп включились предохранительные системы. Талос выпустил остаток обоймы в предохранительный блок и отвернулся от яркого пламени взрыва.
И вновь наступила темнота. Генераторные башни залязгали, задребезжали и наконец с последним гаснущим стоном утихли. Еще сорок восемь секунд, и благословенная тишина затопила мертвый город машин.
Талос прыгнул прямо в окно диспетчерской и, пролетев под звон разбитого стекла двадцать метров, благополучно приземлился на металлическое покрытие нижнего этажа. Керамит громыхнул о железо. Повелитель Ночи всмотрелся в темноту, прислушался к тишине и выдохнул два слова:
— Охотничье зрение.
Индрига не был напуган, однако быстро терял терпение. Остальных нервировала темнота и остановка генераторов. Девчонка наконец прекратила сопротивляться, но и эту новость вряд ли стоило считать приятной. Девка уже искусала и исцарапала Эдсана и Миррика, и Индрига в глубине души подозревал, что чокнутая сучка просто ждет удобного момента.
Четыре человека замерли в темноте между двумя генераторными башнями. Звон разбитого стекла донесся до них даже сквозь рев умирающих генераторов. Тьму прорезали узкие лучи света — это Индрига и Эдсан включили подствольные фонари на дробовиках, отнятых у охраны.
Девчонка застонала и закашлялась так громко, что Индрига вздрогнул.
— Заткните ей пасть, — прошипел он, — и опустите чертовы фонари.
Эдсан, подчинившись, наклонил дробовик, так что луч больше не вырывался в проход между двумя башнями.
— Кажись, ты только что обмочился, Индри. Я видел — ты подпрыгнул, будто у тебя под ухом выстрелили.
В голосе Эдсана звучала не насмешка, а что-то близкое к панике.
— Я не напуган, — шепотом отозвался Индрига, — просто говори, Трон тебя побери, потише.
Эдсан замешкался с ответом. Индрига, без сомнения, выглядел испуганным, а это не предвещало ничего хорошего. Индрига был гангстером из подулья, как и большинство здешних зэков, но, в отличие от них, его кожа сплошь почернела от татуировок с длинными списками жертв и от еретических символов. К тому же он был огромным — то ли выращен искусственно, то ли не раз оказывался под ножом хирурга, охочего до аугментики.
Наконец страх заставил Эдсана заговорить:
— Индри. Нас ведь четверо, так? Это хорошо, верно?
— Угу.
У Эдсана появилось отчетливое ощущение, что Индрига его совсем не слушает. В этом не было ничего нового — Индрига быстро заделался большой шишкой в секторе «Р» и не обращал внимания на всякую шелупонь вроде Эдсана, — но теперь, похоже, Индрига отмахнулся от него вовсе не из пренебрежения. На сей раз Индри выглядел так, будто почуял запах жареного и собрался рвать когти.
Это было странно. Глядя сейчас на Индригу, Эдсан вспомнил брыластых боевых псов, которых его бывший хозяин стравливал в подпольных собачьих боях. Генетически модифицированные, превращенные в горы мускулов с челюстями-капканами, эти псы перед боем подбирались и нервно дрожали, уставившись на что-то, видимое лишь им. У них зашкаливал адреналин, ежу понятно, и все же странно было видеть животное настолько… сосредоточенным. Дрожащие, но напряженные, они пялились… в этом-то и проблема. Как и те уродские псы, Индрига таращился сейчас Император знает куда.
— Ты что-то видишь? — прошептал Эдсан.
— Нет. Зато слышу.
И в эту секунду Эдсан тоже услышал. Может, услышала и девчонка, потому что она снова застонала. И заработала пощечину от Миррика, который, все еще в крови, сидел позади. Новые ноты вплелись в утихающий вой генераторов. Что-то ритмическое. Металлическое кланк-кланк-кланк-кланк… Эдсан даже не мог понять, на что это похоже. В голове всплыло единственное сравнение, пробившееся сквозь нарастающую панику. Как шаги великана. Когда минуту спустя он узнал правду, то ужаснулся тому, насколько верным было его сравнение.
Индрига поднял дробовик:
— Кто-то идет сюда.
— За ней?
Эдсан сглотнул. Тихая сосредоточенность Индриги действовала ему на нервы. Плохо. Может, стоит бросить девчонку и убраться отсюда?
— Индри… Они пришли за девкой?
Эвридика заговорила в первый раз с тех пор, как ее схватили. Облизнув распухшие губы, пленница прошипела, вложив как можно больше яда в свои слова:
— Нет. Он пришел за вами.
Один из сыновей Императора всегда отличался от своих братьев.
Поворот судьбы, которому суждено было привести к гибели человечества, отнял двадцать потомков Императора у их генетического отца. Выращенные в инкубаторах, созданные мастерами-генетиками в гигантских подземных лабораториях Терры, они должны были воплотить самые лучшие и благородные черты человеческой расы и стать символом человеческого совершенства.
Их взлеты и падения запечатлены в многочисленных мифах и в тысячетомных имперских хрониках. Эти истории были забыты большинством смертных за десять тысячелетий существования Империума, заперты в хранилищах Инквизиции или настолько искажены временем, что правда стала неотличима от лжи.
Хотя однажды всем двадцати сыновьям суждено было воссоединиться со своим отцом, отправившимся покорять звезды в Великом Крестовом Походе, девятнадцать из них выросли под опекой дурных или достойных наставников. Их инкубационные капсулы пронзили небо двадцати миров. Двадцать планет стали им домом и покорились богоподобным существам, которые выросли и начали вершить судьбы приютивших их миров.
На Кемосе, фабричной планете, загрязненной так сильно, что ее небеса окутал ядовитый оранжевый смог, примарх Фулгрим выдвинулся из рядов рабочих и служащих и стал повелителем ее крепостей-фабрик, провозгласив новую эру богатства и процветания.
На Калибане суровый примарх по имени Лев вырос и возглавил рыцарские ордена в достославном крестовом походе против нечисти, терроризировавшей леса его родного мира. На Фенрисе ходят легенды, что примарх Леман Русс был усыновлен свирепыми волками ледяной планеты, а затем стал верховным королем тамошних диких кланов.
На безымянной планете, чье имя давно затерялось в глубинах истории, примарх Ангрон вырос рабом в темной яме. Его заковали в цепи правители этого на первый взгляд цивилизованного мира. Опыт кровавого взросления навеки изменил примарха, превратив в чудовище.
К лучшему или к худшему, но каждый из сыновей Императора рос под чьей-то опекой, воспитанный наставниками, учителями, друзьями или врагами. Лишь один из примархов взрослел в полном одиночестве, скрытый от людских глаз. У него никогда не было ни руководителя, ни старшего товарища.
Со временем он стал известен под именем, которое дал ему отец: Конрад Кёрз. Но для жителей Нострамо, планеты, вечно погруженной в ночную тьму, он не был — по крайней мере поначалу — человеческим существом. И там у него никогда не имелось человеческого имени.
Ребенок, обреченный на жизнь дикого зверя в тени человеческих городов. Он рылся в мусоре на бульварах и улицах столицы этого мира — Нострамо Квинтус, гигантского мегаполиса, занимавшего большую часть северного полушария. Преступление здесь, как и повсюду на Нострамо, встречалось чуть ли не чаще, чем сама жизнь. Не зная ничего о человеческой морали, кроме тех уроков, что преподали ему городские джунгли, юный примарх взялся за работу. Работу, ставшую делом всей его жизни.
Поначалу деятельность его была довольно скромной, по крайней мере по меркам Имперского законодательства. Мелкие преступники: убийцы, насильники и грабители, гангстеры и рэкетиры, расплодившиеся на темных улицах Нострамо Квинтус, — вскоре начали шепотом передавать друг другу имя. Имя, срывавшееся с дрожащих губ. Ночной Призрак.
Он убивал их. Едва вступив в период отрочества, мальчик, заметив совершавшееся преступление или насилие, бросался на злодеев из теней. Он нападал на них, обуреваемый животной яростью, и разрывал на куски тех, кто паразитировал на своих согражданах. Так проявлялась присущая ему от природы гуманность и желание навести порядок в окружающем мире.
Юный бог отлично понимал, что такое страх, глубинный и первобытный. Возможно, понимал даже слишком хорошо. Он научился использовать страх и убедился, что люди, охваченные ужасом, становятся куда податливей и послушней. На этих черных улицах он заучил уроки, сформировавшие впоследствии его легион. Человечество не нуждалось в доброте, в понимании и доверии для того, чтобы двигаться дальше по пути прогресса. Люди не подчинялись закону и порядку из альтруизма или из стремления к общему благу.
Они покорялись навязанным обществом законам из страха. Нарушение закона влекло за собой правосудие. А правосудие означало кару.
И он стал этой карой. Он стал угрозой законного возмездия. В чуть рассеявшемся рассветном сумраке Ночной Призрак выставлял на всеобщее обозрение самых известных преступников. Распятые, с выпущенными кишками, они были прикованы цепями к стенам общественных зданий или украшенным золотом дверям дворцов богатейших криминальных боссов и глав корпораций. Он всегда оставлял их лица нетронутыми, искаженными гримасами боли и мучительной агонии. Ночной Призрак знал, что застывшие взгляды его жертв пробудят больше ужаса и сострадания в сердцах их напуганных сограждан.
Прошли годы, и погибли еще многие. Вскоре бледные и хищные руки Ночного Призрака протянулись в высшие слои общества, выдергивая по одному главарей банд, организаторов и чиновников, стоявших у истоков коррупции. Страх, переполнивший улицы, навис теперь над дворцами богачей и правителей.
И пришла власть закона. Мир и согласие под угрозой наказания. Порядок, выстроенный на страхе.
В хрониках Восьмого легиона говорится, что, когда Император прибыл на Нострамо, он сказал своему потерянному и вновь обретенному сыну такие слова: «Конрад Кёрз, пусть сердце твое успокоится, ибо я пришел за тобой и собираюсь забрать тебя домой».
Ответ примарха также известен: «Это не мое имя, Отец. Я — Ночной Призрак».
Возможно, если бы основатель Восьмого легиона вырос в ином мире и усвоил иные уроки, его сыны стали бы более типичными Астартес, не похожими на тех одержимых, в каких они превратились к началу сорок первого тысячелетия. Но сыны Ночного Призрака помнили все заветы своего генетического отца и пронесли его правду сквозь века.
— Ловец Душ, — сказал однажды примарх Талосу.
— Мой господин? — ответил тот, не решаясь, как и всегда, прямо взглянуть в глаза отцу.
Вместо этого он остановил взгляд на темно-синей броне Ночного Призрака. Броня была украшена зигзагами молний, изображенных самыми искусными техножрецами Марса, и цепями, с которых свисали черепа множества сраженных примархом противников.
— Уже скоро, Ловец Душ.
Тоскливая нотка в голосе его повелителя не была чем-то новым для Талоса. Но вот прозвучавший в нем священный трепет оказался внове, и удивление заставило Талоса поднять голову и взглянуть в лицо отцу. В истощенное, почти безгубое лицо, с бледно-серой кожей — словно рассветное небо умирающего мира.
— Мой господин?
— Скоро. Мы бежим от ищеек моего отца, но погоня следует по пятам, и возмездие будет оплачено кровью.
— Возмездие всегда требует крови, мой повелитель.
— На этот раз кровь будет моей. И я заплачу эту цену охотно, сын мой. Смерть — ничто по сравнению с оправданием всей жизни. Умри с правдой на устах, и ты никогда не будешь забыт.
Отец говорил что-то еще, но Талос уже ничего не слышал. Каждое произнесенное слово вонзалось ему в сердце, как ледяной клинок.
— Ты умрешь, — выдохнул он. — Я знал, что это случится, мой господин.
— Потому что ты видел это, — усмехнулся примарх.
Как и обычно, в его улыбке не было и тени веселости. На памяти Талоса Ночной Призрак никогда не проявлял ничего, хотя бы отдаленно похожего на радость. Его ничто не смешило. Ничто не приносило ему наслаждения. Даже в самые кровавые минуты боя его лицо носило выражение сосредоточенности и порой отвращения. Жажда битвы была ему не присуща, или он давно перерос лихорадочное упоение схваткой.
Вот результат того, что примарх пожертвовал собственной человечностью во имя блага Империума. И за эту великую жертву его ждала достойная награда — императорские ассасины, идущие по следу.
— Да, господин, — повторил Талос.
Горло его пересохло, а низкий голос Астартес казался ребяческим лепетом по сравнению с горловым рыком примарха.
— Я видел. Откуда ты знаешь?
— Я слышу твои сны, — ответил примарх. — У нас с тобой общее проклятие. Проклятие прозрения. Ты такой же, как я, Ловец Душ.
И тут нечем было гордиться. Несмотря на то что Талос никогда не чувствовал себя ближе к примарху, чем в эту минуту, он не испытывал гордости — только ужасное ощущение уязвимости, которое грозило пересилить даже благоговение перед его богоподобным отцом. До смерти примарха им предстоял еще только один разговор. Хотя ни слова не было сказано, Талос знал и это.
Почему воспоминания нахлынули на него именно сейчас? Пробуждение инстинктов, упоение охотой? Словно подстегнутый плетью, Талос перешел на бег. Руна жизненных показателей пульсировала на краю дисплея — так неровно бьется сердце неисправного двигателя. Было очевидно, что девушка ранена. Ее имплантат, грубый и сугубо функциональный, не передавал конкретных деталей. Повелитель Ночи услышал приглушенное дыхание Эвридики и участившийся пульс ее похитителей и застучал подошвами еще громче, чтобы они знали о его приближении.
А затем, решив, что момент настал, когда до него донесся испуганный шепот добычи, охотник скользнул в тень. Походка его стала беззвучной, и он замер в ожидании.
Один из смертных прошел мимо укрытия Повелителя Ночи — двух конденсаторных цилиндров в рост человека. От смертного несло грязью, потом и страхом. Талос с трудом удержался от того, чтобы облизнуть губы.
— День добрый, — тихо и насмешливо шепнул он.
Дробовик рявкнул, взорвав тишину. В панике заключенный выстрелил, даже не успев обернуться. В течение одного бесконечного мгновения он пялился в черноту, где горели два ярко-красных глаза. Затем Талос прыгнул.
Смертный умер слишком быстро. Талос даже пожалел о том, что нельзя растянуть удовольствие. Труп с переломанной шеей грохнулся на пол. Повелитель Ночи уже растворился во тьме.
— Эдсан? — позвал кто-то. — Эдсан?
— Он мертв, — раздалось из-за спины.
Миррик успел изумленно втянуть воздух, прежде чем его голова слетела с плеч. Талос позволил телу упасть, но голову поймал.
Сжав в руке космы нестриженых грязных волос, Повелитель Ночи двинулся сквозь мрак со своим трофеем. Лицо убитого все еще конвульсивно подергивалось в предсмертной гримасе.
Третьим умер Шиверн.
Шиверн оставался с женщиной. Он стоял над ней, поигрывая силовым молотом. Как и прочие заключенные, он отобрал оружие у одного из охранников во время бунта. Но, в отличие от большинства, он был неповинен в тех преступлениях, из-за которых угодил за решетку.
Не будучи еретиком, Шиверн получил срок за связь с культистами-мятежниками в одном из миров, который отказался следовать Имперскому Кодексу и откололся от Империума. Когда Империум Человечества вернул власть над планетой, Шиверна вместе с другими политиками обвинили в ереси. И совершенно необоснованно, потому что он возражал против отделения от Трона. Ирония заключалась в том, что Шиверн получил пожизненный срок за ересь, в то время как двадцать лет на государственной должности тайно предавался преступным страстям без всякой боязни разоблачения. На руках его была кровь пяти женщин и двух юношей. Шиверн считал, что ему не в чем раскаиваться.
— Индрига? — позвал он.
Никто не ответил. Женщина у его ног снова тихонько рассмеялась. Шиверн пнул ее ботинком, чувствуя, как что-то — возможно, пара-тройка ребер — треснуло от удара.
— Заткнись, бездна тебя дери!
У него зачесалось в ушах. Жужжание, похожее на гул пчелиного роя, вызывало неприятный зуд.
— Что это за проклятый шум? — пробормотал бывший чиновник, крепче сжимая молот в тонкопалой руке.
Это было гудение активированной силовой брони Марк IV. Талос вынырнул перед Шиверном из темноты, освещенной лишь тусклым лучом карманного фонарика.
— Лови, — предложил Повелитель Ночи.
Несмотря на рычание динамиков вокса, голос его звучал почти дружелюбно.
Шиверн инстинктивно поймал то, что ему швырнули. Секунду он подержал это в руке, прежде чем уронить с воплем ужаса. Теплая кровь замарала его ладонь и запястье. Голова Миррика со стуком покатилась по полу.
— Подождите! — взмолился Шиверн, глядя на выступающий из мрака силуэт. — Я к ней не прикасался, — солгал он.
Босая ступня Эвридики ударила его под колено. Шиверн пошатнулся. Он выпрямился как раз вовремя, чтобы уткнуться физиономией в болтерный ствол. Широкое дуло просунулось ему в рот, раскрошив зубы. Холодный металл уперся в нёбо. Шиверн едва успел приглушенно пискнуть, прежде чем болтер рявкнул, и голова бывшего политика разлетелась кровавыми брызгами.
Талос отпихнул в сторону обезглавленное тело и посмотрел сверху вниз на Эвридику. Девушка была избита и покрыта синяками. От одежды ее остались лишь клочки, один глаз заплыл. Все же она выглядела куда лучше Септимуса, мимолетно отметил Талос. Никаких необратимых повреждений, по крайней мере физических.
— Мы уходим, — сказал Талос.
— Остался еще один, — невнятно пробормотала Эвридика, едва шевеля распухшими губами. — Верзила.
— Тем не менее мы уходим, — повторил Талос, нагнувшись к девушке.
Перекинув навигатора через плечо и держа болтер в свободной руке, Астартес двинулся к выходу из генераториума.
— Это Индрига, — просипел уголовник в ручной вокс-передатчик.
Индрига скорчился в темноте у подножия мертвой генераторной башни и придушенно шептал в микрофон. Он не был создан для того, чтобы прятаться. Бывшему гангстеру потребовалась вся сила воли, чтобы не выскочить из укрытия и не размозжить башку монстру в доспехах, который сейчас удирал прочь.
— Говори, — ответил шепелявый мужской голос.
— Лорд Рувен, — сказал заключенный, — он явился за ведьмой.
— Это заставляет меня задаться вопросом, почему ты до сих пор жив.
Несколько секунд Индрига боролся с собой, пока не выдавил:
— Я спрятался, господин.
— Он ушел?
— Уходит сейчас. — И после паузы: — Он забрал ведьму с собой.
— Что значит «забрал»? Зачем ему понадобился ее труп?
Индрига сглотнул достаточно громко, чтобы звук был слышен по воксу. Рувен раздраженно вздохнул.
— Мы взяли ее с собой, — признался Индрига. — Мы хотели…
— Довольно. Не желаю слышать о твоей смертной похоти. Ты не сумел выполнить простейший приказ, Индрига. И сейчас ты за это умрешь.
— Господин…
— На твоем месте я бы уже бежал.
Индрига опустил передатчик. Звук шагов убийцы в доспехах вновь начал приближаться. Заключенный презрительно скривился. Очевидно, проклятый ублюдок вернулся, чтобы довершить начатое.
Наверное, услышал мой шепот…
Индриге требовался свет. Он включил подствольный фонарь и выскочил из укрытия. Луч света прорезал темноту перед ним, как копье.
Гигантская фигура в доспехах поспешно развернулась, без сомнения защищая свисавшую с плеча ведьму. Дробовик Индриги рявкнул: раз, другой, третий. С каждым выстрелом из дула вылетал град картечи, стучавший по керамитовой броне.
Талос повернулся к Индриге в ту секунду, когда вместо очередного выстрела раздался сухой щелчок. Эвридика на его левом плече не пострадала — Астартес вовремя прикрыл ее. Огромный болтер выпалил всего один раз. Повелитель Ночи целился низко, и снаряд угодил Индриге в живот. Болт взорвался секундой позже, разбросав ошметки бывшего преступника по проходу. Самый большой кусок, состоявший из груди, рук и вопящей головы Индриги, прожил еще двенадцать мучительных секунд. Талос, не обращая внимания на крики, поднял ручной вокс, который выронил умирающий заключенный.
— Пророк, — сказал голос на другом конце канала связи.
— Рувен, — мягко произнес Талос, — брат мой. Давно мы с тобой не виделись. Я должен был узнать твой корявый почерк, когда четверо так называемых богов пытались заморочить мне голову.
— Сейчас я Рувен из Черного легиона, Око Магистра Войны. Уверяю тебя, Талос, ты и понятия не имеешь, о чем говоришь.
— То же самое утверждает Вознесенный. Я устал от тявканья оскверненных и падших. Магистр Войны предавал другие легионы и раньше, но это слишком нагло и грубо даже для него.
— Как скажешь, брат. У тебя нет никаких доказательств его участия, кроме пробитого нагрудника. И кому до этого есть дело? Вознесенному? Но он — ручной пес Абаддона и всегда был им. Одно отделение Повелителей Ночи, угодившее в западню, не остановит грядущий Крестовый Поход.
У ног Талоса Индрига испустил дух. Последовавшая за этим тишина не понравилась Талосу, потому что вопли смертного глупца доставляли ему странное удовольствие.
— Твой бандит-фанатик подох, — сказал Талос, отступая от трупа.
— Я не собираюсь проливать над ним слезы. Скажи, как ты смог с такой легкостью отказаться от даров Четверых? Неужели они не предложили ничего соблазнительного? Ты не почувствовал искушения даже на секунду?
— Я все еще не понимаю, зачем вы заманили меня сюда, брат, — сказал Талос, глядя на человеческие останки у себя под ногами. — Ты должен был знать, что я никогда не оставлю легион.
— Восьмой легион слаб. Вознесенный хочет избавиться от тебя; ты не слишком-то любишь своих братьев; и, что важнее всего, сам Абаддон заинтересовался тобой. Неужели это ничего для тебя не значит? Как такое возможно?
Талос уже шагал к выходу. Он снял Эвридику с плеча и, не замедляя шага, осторожно взял ее на руки.
— Когда мы встретимся в следующий раз, я убью тебя, Рувен.
Повелитель Ночи нашел навигатора, которой суждено было сыграть ключевую роль в грядущих событиях, — и чуть не потерял ее пару дней спустя. Вдобавок эта идиотская авантюра едва не лишила его Септимуса. И все еще могла стоить Септимусу жизни, если раб не переживет предстоящих операций.
Расточительность. Расточительность за гранью понимания.
— Запомни мои слова, Рувен: не важно, ходишь ты в любимчиках Разорителя или нет, я тебя уничтожу.
— Почему ты отказал Четверым? Ответь мне, Талос.
— Потому что я сын своего отца.
Талос отшвырнул вокс и пошел дальше.
— Приятно было пообщаться с тобой, брат. Мне недоставало твоей незамысловатой искренности и прямодушия. Талос? Талос?
Поднимаясь по лестнице на следующий уровень, Талос почувствовал, как Эвридика зашевелилась у него на руках.
— Благодарю вас, — тихо сказала девушка.
Ответа у Талоса не нашлось. Ее слова оказались слишком непривычными.
Часть вторая
Древняя война
XI
Три недели спустя
Раб прислушивался у двери.
В комнате кто-то двигался. Металлическая переборка глушила звуки. Раб поднял руку, к которой так пока и не успел привыкнуть, и набрал нужную комбинацию. Изнутри донесся звонок. Шаги приблизились, и дверь с шипением отъехала влево. В проеме показался другой раб.
— Септимус, — с улыбкой сказал обитатель комнаты.
— Октавия, — отозвался Септимус. — Время пришло.
— Я готова.
Двое слуг легиона вместе зашагали по затемненным коридорам той части «Завета», что предназначалась для смертных. Полоски люминофора под потолком здесь были вечно настроены на полумрак. Достаточно, чтобы видеть, даже для тех, кто не родился в бессолнечном мире, — и все же даже вечерние сумерки на большинстве планет были светлее.
Октавия все еще не могла удержаться от того, чтобы каждые несколько секунд не коситься украдкой на Септимуса. Операции провели недавно, и его кожа только приспосабливалась к аугментике. Там, где имплантаты и плоть встречались, все еще виднелись красные воспаленные участки. Вместо левого глаза, который Септимус потерял во время атаки на «Громовой ястреб», теперь красовалась фиолетовая линза в бронзовой оправе, закрывавшей висок и скулу.
Дочь навигаторского Дома, Октавия не раз видела аугментические протезы при дворах Терры. В том числе и те, что были у ее отца. По общим стандартам, Септимус еще сравнительно легко отделался. Его имплантаты оказались всяко лучше той дешевой аугментики из серии «отрежь и пришей», которую могли себе позволить многие вполне обеспеченные граждане Империума.
Тем не менее девушка понимала, что все это нисколько не утешает Септимуса. Она искоса смотрела, как раб нажимает на дверной рычаг затянутой в перчатку рукой — рукой, которую он потерял заодно с глазом. Октавия пока не видела аугментической кисти и предплечья, зато слышала глухое гудение сервомоторов и приводов. Кровоподтеки на горле и груди оружейника почти сошли, но походка Септимуса напоминала о недавних ранениях. Хотя раб выздоравливал и за три недели сильно окреп, он все еще держался скованно и явно чувствовал боль. Он двигался, как старик в зимнюю стужу.
Они шагали по нижним палубам «Завета», отведенным для смертных. Октавия сомневалась, что когда-нибудь сумеет привыкнуть к здешнему… обществу. В отличие от верхних палуб, где жили ценные рабы и офицеры, эти темные переходы заселял второсортный сброд. Они ютились в каютах, как и экипаж любого другого военного судна, но многолетняя служба Повелителям Ночи исказила и сам корабль, и его обитателей. Октавии они напоминали паразитов, кишащих в темноте.
Вдалеке, в одном из бесчисленных запутанных коридоров, кто-то закричал. Октавия вздрогнула, услышав это. Септимус нет.
Пока два раба пробирались по широкому стальному переходу, дорогу им пересекла закутанная в плащ фигура, двигавшаяся практически на четвереньках. Существо метнулось поперек коридора и исчезло в соседнем проходе. Октавия предпочитала не знать, кто или что это было. Из щелей в металлическом потолке капала холодная вода. Капли падали нерегулярно, создавая неровный ритм. Где-то наверху был пробит охладитель — еще одна дыра в корабельных венах, медленно истекавшая ледяной влагой сквозь ржавые раны. Такое встречалось здесь часто. Сервиторы-ремонтники никогда не добирались до нижних палуб.
— Зачем мы пошли этой дорогой? — тихо спросила девушка.
— Потому что у меня здесь дела.
— Зачем эти люди вообще здесь? Астартес охотятся на них для развлечения?
— Иногда, — ответил Септимус.
— Ты шутишь?
Октавия знала, что Септимус не шутил, и вообще не понимала, зачем завела этот разговор.
Раб улыбнулся, и девушка чуть не споткнулась. Прошел почти месяц с тех пор, как Октавия в последний раз видела его улыбающимся.
— Они способны принести пользу, знаешь ли. Будущие оружейники. Или сервиторы. А проштрафившихся офицеров однажды можно использовать на посту с меньшей ответственностью.
Девушка кивнула. Тем временем они подошли к чему-то отдаленно напоминавшему рыночный ларек. Конструкция была сделана из обломков металла, вкривь и вкось пристроенных к стене коридора.
— Вам нужны батареи? — прохрипел усеянный фурункулами человек, сидевший в лавке. — Батареи для ручных ламп. Свежезаряженные на огне, проработают по меньшей мере месяц.
Октавия оглядела его морщинистое, костлявое лицо с глазами, затянутыми молочной пленкой катаракт.
— Нет. Нет, спасибо.
Девушка предполагала, что в глубинах «Завета» деньги ни к чему, но и менять тут на товар было нечего. К тому же Октавия не понимала, для чего они остановились здесь. Девушка оглянулась на Септимуса. Тот не заметил этого, поглощенный разговором со стариком в поношенной служебной униформе.
— Иеремия, — позвал он.
— Септимус?
Старик поклонился с явным почтением:
— Я слышал о выпавших тебе испытаниях. Разреши?
Септимуса при этом вопросе передернуло. Тем не менее он ответил:
— Да, пожалуйста.
Раб нагнулся к старику, и тот ощупал его лицо дрожащими руками. Кончики пальцев мягко огладили воспаленную кожу, незажившие кровоподтеки и новые протезы.
— Похоже, дорогие.
Старый раб улыбнулся, показав черные дыры на месте нескольких зубов.
— Приятно видеть, что хозяева все еще ценят тебя.
Он убрал руки.
— Видимо, да. Иеремия, это Октавия. — Септимус указал на нее затянутой в перчатку рукой.
— Моя госпожа, — поклонился старик так же низко, как кланялся Септимусу.
Не зная, что сказать, девушка выдавила улыбку и произнесла:
— Привет.
— Разрешите?
Октавия напряглась, так же как Септимус минутой раньше. Она могла пересчитать по пальцам те случаи, когда другой человек касался ее лица.
— Вы… лучше не стоит, — тихо сказала она.
— Не стоит? Хм. Судя по голосу, ты красотка. Она красотка, Септимус?
Септимус не ответил на вопрос. Вместо этого раб отрезал:
— Она навигатор.
Руки Иеремии отдернулись, а пальцы робко поджались.
— О. Не ожидал. Что привело вас сюда? — спросил старик у Септимуса. — Вам ни к чему рыться в отбросах, как нам здесь, внизу, так что, думаю, вы явились не за моим отборным товаром?
— Не совсем. Пока я отходил от ран, — сказал Септимус, — у рожденной в пустоте был день рождения.
— Верно, — кивнул Иеремия, рассеянно перекладывая по прилавку почерневшие от огня батареи, безделушки на нитках и импровизированные инструменты. — Ей уже десять. Кто бы мог подумать, а?
Септимус осторожно почесал висок. Скрытые перчаткой пальцы погладили воспаленный шрам там, где бронзовая пластина соединялась с кожей.
— У меня для нее подарок, — сказал он. — Ты сможешь передать ей это от меня?
Оружейник сунул руку в висящий на поясе кошель и вытащил серебряную монету. Октавия не смогла разобрать деталей чеканки — большую часть скрывали пальцы Септимуса, — но то, что было видно, смахивало на какую-то башню. Старик некоторое время стоял неподвижно, ощупывая холодный и гладкий кругляш, который Септимус опустил ему в ладонь.
— Септимус… — сказал он, понизив голос почти до шепота. — Ты уверен?
— Уверен. Передай ей вместе с печатью мои наилучшие пожелания.
— Передам.
Старик сжал пальцы, пряча монету. Октавия отметила, что в жесте, кроме благоговения и заботы о сохранности артефакта, было и мучительное отчаяние. Так прижимаются к брюху волосатые лапки подыхающего паука.
— Никогда не держал ни одной из них в руках, — признался слепой. — Помолчав, он добавил: — Не смотри на меня так — я не собираюсь присвоить ее.
— Я знаю, — ответил Септимус.
— Да пребудет с тобой благословение и впредь, Септимус. И с тобой, Октавия.
Они попрощались с торговцем и двинулись дальше.
Когда спутники миновали несколько поворотов и старик уже не мог их услышать, Октавия откашлялась.
— Ну? — спросила она.
Загадочный подарок заставил ее на время забыть о собственной судьбе.
— Что «ну»?
— Ты собираешься рассказать мне, что это было?
— Время в космосе течет с разной скоростью. Ты навигатор, так что знаешь об этом лучше многих других.
Конечно, Октавия знала. Взглядом девушка дала понять Септимусу, что ждет продолжения. Она обратила внимание на то, как искусственный глаз ее спутника с жужжанием ворочается в глазнице, пытаясь повторить выражение неповрежденной части лица.
— На этом корабле есть одно существо, более значимое, чем другие. Мы зовем ее рожденной в пустоте.
— Она человек?
— Да. Вот почему она важна. Великая Ересь гремела десять тысячелетий назад. Но для «Завета» прошло меньше столетия. Меньше ста лет с того дня, когда ударный крейсер ворвался в небеса Терры вместе с величайшим флотом за всю историю — с армадой Воителя, Хоруса Избранного.
Октавия почувствовала, как от слов Септимуса по спине побежали мурашки. Все это еще было внове для нее: и «Завет», и измена Золотому Трону. Девушка не решилась бы даже описать собственное положение на корабле, потому что тогда пришлось бы признать свершившийся факт предательства. И вот теперь приходится слушать о том, что судно, на борту которого она сейчас находится, участвовало в последнем сражении Ереси. «Завет» атаковал Терру вместе с другими кораблями Хоруса — причем всего несколько десятилетий назад по внутреннему времени корабля. Октавия снова вздрогнула. От богохульства бросало в холод и одновременно сладко замирало сердце. Она жила на самой кромке мифа. Другая, великая эпоха укрыла ее своей тенью, и в присутствии Астартес кровь быстрее бежала по жилам. Они были куда более живыми и яркими, чем все, кого ей доводилось знать прежде. Их ярость была горячей, горечь холоднее и ненависть куда глубже…
И то же самое относилось к «Завету». До того как Септимус заговорил, Октавия не могла выразить это ощущение словами. Но она чувствовала корабль. Чувствовала оскорбленную гордость в реве его двигателей, похожем на неумолчный рык раненого зверя. Теперь она поняла почему. Ересь не была для Восьмого легиона мифом, каким-то давним мятежом, больше похожим на легенду, чем на реальную историю. Нет. Она была воспоминанием. Совсем недавним, выжженным в памяти Астартес, как ожоги от орудийного огня, пятнавшие железную шкуру их корабля. «Завет» нес отметины проигранной войны, и его экипаж делил с ним горькую память. Поражение навеки заклеймило их судьбы.
Не прошло и нескольких десятков лет с той поры, когда корабль обрушил яростный огонь на поверхность Терры. Несколько десятилетий назад находящиеся на его борту Астартес шагали по имперской земле, выкрикивая приказы и убивая верных защитников Трона, и их болтеры ревели в тени башен колоссального дворца Бога-Императора.
Для этих Астартес Ересь не была ни легендой, ни древней притчей. Недавнее воспоминание, искаженное причудами времени в варпе.
— Ты выглядишь так, будто у тебя закружилась голова, — заметил Септимус.
Девушка, сама того не замечая, замедлила шаг. На озабоченный взгляд непохожих глаз Септимуса, живого и аугментического, она ответила слабой улыбкой.
Оружейник добавил:
— Это легче понять, если вспомнить, где швартуется «Завет».
— В Оке Ужаса, — медленно кивнула Октавия.
— Именно. Око Ужаса. Рана в ткани нашей реальности. Там правит варп.
Даже будучи навигатором, одной из немногих, кому генетическое отклонение позволило прозревать в Море Душ и узнать варп ближе, чем любому другому смертному, Октавии сложно было представить Око Ужаса. Истории о кораблях, пропавших в варпе на годы и десятилетия и появившихся в реальности за несколько недель до отлета, были неотъемлемой частью навигации сквозь Имматериум. Когда корабли погружались во вторую реальность, они подчинялись извращенным законам варпа.
Но и зная все это, Октавия с трудом могла вообразить столь огромный промежуток времени. Десять тысячелетий здесь — и всего лишь несколько десятков лет там. От такой разницы кружилась голова.
— Я понимаю, — неуверенно произнесла она. — Но при чем здесь твой подарок?
— Рожденная в пустоте уникальна, — ответил Септимус. — За те десятилетия, что прошли для «Завета» со времен Великой Ереси, она единственная родилась на борту корабля.
Заметив вопросительный взгляд девушки, он объяснил:
— Ты должна понять. Даже при полностью укомплектованной команде рабов на судне находилось не так уж и много. Экипаж «Завета» всегда был малочисленным и элитным. Это корабль Астартес. А когда все начало приходить в упадок… Короче, она единственная. Вот и все, что имеет значение.
— Так что же ты ей подарил?
— Печать. Ты получишь такую же этой ночью, после операции. Не потеряй ее. И никому не отдавай. Только с ней ты сможешь чувствовать себя в безопасности на палубах «Завета».
Девушка улыбнулась привычному выражению. Все члены экипажа ударного крейсера говорили «этой ночью» и никогда «сегодня».
— Если печать так важна, зачем ты отдал ее рожденной в пустоте?
— Поэтому и отдал. На каждой печати вырезано имя одного из Астартес. А на самых редких и ценных нет имени, и это значит, что владелец такой печати находится под защитой всего легиона. В древности каждый раб прислуживал одному воину. У этих слуг были печати с именами хозяев, чтобы указать, кому они принадлежат, и помешать другим Астартес нанести вред такому ценному рабу. Печати мало значат сегодня, когда почти никто не чтит обычаи старины. И все же остались такие, кто признает их значение. В том числе и мой господин.
— Ты хочешь, чтобы она была под защитой?
— Большинство Астартес даже не знают о ее существовании, а если бы и знали, им было бы все равно. У полубогов другие заботы. Но она — талисман для простых смертных «Завета». — Септимус вновь улыбнулся. — Она — залог удачи, если можно так выразиться. Моя печать будет означать, что она под защитой Талоса. И тот, кто встретит ее, будет это знать. А тот, кто попытается причинить ей вред, умрет от его руки.
Девушка задумалась о его неожиданной щедрости, и итог размышлений ей не понравился.
— А что насчет тебя? Без печати…
— Приоритеты.
— Что?
— Приоритеты, Октавия. Думай о своем будущем, а не о моем.
Раб кивнул на темную запертую дверь в конце коридора:
— Мы пришли.
— Ты подождешь меня? — спросила она. — Подождешь, пока это кончится?
— Нет. Мне надо забрать Первый Коготь с поверхности через час. — Он заколебался. — Извини. Если бы я мог…
— Ничего страшного.
Девушка прикоснулась к полоске металла, обхватившей лоб. Странно, что к такому можно привыкнуть. С улыбкой она добавила:
— До скорой встречи.
Септимус кивнул, и навигатор вошла в апотекарион. Как только двери открылись, сервиторы-хирурги ожили и засуетились. Септимус наблюдал за ними, пока дверь с лязгом не захлопнулась. Знакомое зрелище, учитывая, что он долгие недели провел под их присмотром.
Когда Октавия скрылась, раб проверил свой наручный хронометр и торопливо направился в обратный путь. Война на поверхности Крита вновь призывала его.
Октавия вышла два часа спустя. Полоска металла на ее лбу уступила место черной шелковой повязке. Повязку ей заранее вручил Септимус. Шелковая ткань аккуратно закрывала третий глаз.
В кармане девушки был серебряный медальон легиона, который она получила от безымянного Астартес, наблюдавшего за операцией. За все два часа Повелитель Ночи не сказал ей ни слова.
Девушка покрутила медальон в руках. На металле была отчеканена все та же башня. Шпиль улья. Скорей всего, где-то на Нострамо. На другой стороне проступало лицо, стертое временем, и едва различимая надпись: «Ave Dominus Nox».
Это она смогла прочесть, потому что надпись была на высоком готике, а не на нострамском. «Да здравствует Повелитель Ночи». Лицо, должно быть, принадлежало их отцу — Ночному Призраку. Долгое мгновение девушка вглядывалась в сглаженные временем черты, а затем положила монету в карман.
Всматриваясь в темноту, Октавия подавила дрожь испуга. В первый раз она очутилась за пределами своей комнаты без сопровождающего. При мысли об обратной дороге по черным кишкам «Завета» по ее телу пробежал озноб. Печать в кармане куртки была слабым утешением. Кто может поручиться, что обитателям нижних палуб не все равно, есть у нее монета или нет?
Ручной вокс Октавии затрещал. Девушка сразу поняла, кто это. Лишь два человека связывались с ней по воксу, и Септимус сейчас был на поверхности планеты.
— Привет, Этригий, — сказала она.
— Ты придешь этой ночью на следующее занятие?
Девушка огладила шелковую бандану, и на губах ее появилась проказливая улыбка.
— Да, навигатор, — ответила она.
— Я сейчас же вышлю сервиторов, — отозвался Этригий.
Октавия ощупала монету в кармане и снова вгляделась в темноту коридора.
— Не нужно, — сказала она и быстро зашагала вперед, в такт беспокойно колотящемуся сердцу.
Глаза, которых Октавия не могла видеть, но чей тяжелый взгляд ощущала затылком, следили за тем, как навигатор идет по черным переходам проклятого корабля.
Задолго до того, как Талос удостоился чести носить боевую броню Восьмого легиона Астартес, он беспризорным мальчишкой скитался по улицам родного города-улья на Нострамо. Эта жизнь проходила во мраке, и суть ее заключалась в том, чтобы избежать более крупных хищников и тщательно выбрать слабую добычу.
Он знал, что позже вступит в ряды легиона, и это знание приносило ему боль. Нострамо уже позабыл те уроки, что преподали ему когти Ночного Призрака. Не успело пройти и несколько лет после того, как великий Конрад Кёрз вознесся в небеса, чтобы сражаться рука об руку с Отцом-Императором, а оставленный им мир вновь начал скатываться в бездну порока.
Уличные группировки делили территории в фабричных и жилых кварталах; местные царьки возвещали о своем правлении рунами, намалеванными на стенах, или — по примеру самого Призрака — останками врагов, выставленными на всеобщее обозрение там, где жили родичи и друзья жертв.
Талос знал Ксарла еще в те дни. Они выросли вместе — сыновья матерей, потерявших мужей в стычках враждующих группировок преступного мира. Эти войны начались тогда, когда тень Ночного Призрака превратилась в страшную сказку из прошлого. Еще до того, как им исполнилось по десять лет, мальчишки стали искусными ворами и членами банды, объявившей их жилой сектор своей территорией.
К тому времени, как им стукнуло тринадцать, оба уже были убийцами. Ксарл прикончил двоих парней из вражеской группировки, нашпиговав их тела свинцом из автоматического пистолета. Ему потребовались обе руки, чтобы удержать пистолет, а звук выстрела… Оглушительный грохот, взорвавший тишину.
Талос был рядом, когда Ксарл открыл счет убитым, но в ту ночь сам он крови не пролил. Первый труп числился за ним уже год. Владелец магазина попытался поколотить мальчишек за то, что они украли еду. Талос отреагировал прежде, чем успел осознать, что делает. Первобытные инстинкты перехватили контроль, и торговец рухнул на пол своей лавчонки, задыхаясь и кашляя, с ножом Талоса в сердце.
Даже теперь, больше столетия спустя по времени Талоса и через десять тысяч лет по галактическому времени после того, как старик испустил последний вздох, Талос помнил сопротивление клинка, вошедшего в плоть.
Оно навсегда осталось с ним, это чувство. Царапающий звук и неловкий поворот ножа, когда первый удар угодил в ребро. Затем клинок быстро погрузился, скользнув между ребрами, и остановился с тошнотворным мясным хлюпаньем.
Кровь хлынула у старика изо рта, брызнула вперед. Талос почувствовал капли смешанной с кровью слюны на своих щеках и губах. Часть попала в глаза.
Мальчишки в панике кинулись прочь. Ксарл полурыдал-полусмеялся, а Талос бежал в потрясенном молчании. Как и всегда, они нашли убежище на улицах города. Эти темные улицы стали для них приютом, куда более близким, чем родные дома. Мальчишки знали все потаенные ходы, все места, пригодные для засады, и тысячу способов превратиться в невидимок.
Вот такие уроки Талос забрал с собой к звездам, когда пришел и его черед вознестись. На эти инстинкты он полагался, бесшумно пробираясь по ночным улицам городов на сотнях и сотнях планет.
В голосе Узаса, раздавшемся из вокс-передатчика, звенело возбуждение:
— Я нашел «Рино» Черного легиона. Это груда обломков. Будем знать, что произошло с отделением Ульфа.
— Есть выжившие? — спросил Талос.
— Даже трупов нет.
Все уловили разочарование в его словах. Трупы означали броню, а броня означала спасение.
— Обширные повреждения от лазерного огня.
— Скитарии, — вмешался Кирион.
Элитная пехота Механикус. Это имело смысл — ни у каких других частей не было лазерного оружия, способного уничтожить БТР Астартес.
— Вы это слышите? — спросил Узас. — Я слышу что-то.
— Поразительно точное описание, — хмыкнул Кирион.
— Я тоже слышу, — перебил его Ксарл. — Расстроенный вокс, обрывки переговоров на других частотах. Между другими отделениями.
— Из Черного легиона? — спросил Талос.
— Нет, — ответил Ксарл. — Думаю, это наши.
Талос двигался по развалинам мануфактории, прислушиваясь к разговорам товарищей. В красное поле визора вплывали заглохшие механизмы, остановившиеся ленты конвейеров, высокая крыша с разбитыми окнами. Еще недавно их украшали витражи из цветного стекла: изображения Императора в образе Бога-Машины, сошедшего на древний Марс. Теперь сквозь дыры смотрело ночное небо.
Звездный свет погрузил здание со всеми его горгульями в серебряное безмолвие. Что бы здесь ни выпускали, производство уже не восстановить. Фабрика превратилась в гробницу.
— Вокс барахлит, — сказал Кирион. — Тоже мне великое открытие. Все оставайтесь на местах. Я свяжусь с Магистром Войны и передам ему новости.
— Заткнись, болван, — рявкнул Ксарл. — Талос?
— Я здесь.
— Частота «Алый шестнадцать-один-пять». Ты это слышишь?
Вокс-передатчику шлема потребовалось несколько секунд, чтобы просканировать ближайшие частоты. Талос продолжал двигаться по зданию фабрики, держа болтер и меч наготове. Вскоре на пределе слышимости зазвучали голоса.
— Я слышу, — передал он остальным.
— Что будем делать? — спросил Кирион, позабыв про шутки.
Он тоже услышал.
— Это Седьмой Коготь.
Последовала недолгая пауза, в течение которой Кирион, вероятно, сверялся с показаниями ауспика.
— Оружейная фабрика к западу от нас.
Талос неспешно проверил свой болтер, шепча молитву машинному духу оружия. Вокс-связь на Крите была прерывистой и ненадежной — ее постоянно глушили Механикус, владевшие более продвинутыми технологиями. С того момента, как войска Магистра Войны произвели высадку, они поневоле успели привыкнуть к помехам и обрывам связи между частями.
Флот на орбите Крита был избавлен от того воя, что стоял в воксе на поверхности мира-кузни, а вот десантировавшимся частям приходилось слушать непрерывный скрежет и треск кода, искажавшего их сигналы. Даже вокс-передачи, ведущиеся через ретрансляторы судов на орбите, постоянно подвергались нашествиям призрачных голосов. Сигналы запаздывали порой на несколько часов. Уж много раз войска попадали впросак, получая ориентировки и приказы, устаревшие на полдня.
— Они пробуют другие частоты, чтобы вызвать подкрепление, — предположил Талос.
— Я тоже так считаю, — согласился Кирион.
— Вознесенному не понравится, если мы не подчинимся приказу об эвакуации, — самодовольно заявил Узас.
Голос его был скрипучим и низким. Талос с усилием выкинул из головы образ своего двойника: изуродованного, окровавленного, говорившего таким же голосом. «Кровь для Кровавого Бога, — хрипел он в видении. — Души для Пожирателя Душ… Черепа для Трона Черепов…»
— Плевать на Вознесенного, — сказал Ксарл.
— Мы идем на помощь Седьмому Когтю, — подытожил Талос, уже активируя движением глаза нужную нострамскую руну и открывая другой канал. — Септимус.
— Да, господин. — Сигнал был отрывистым, голос раба терялся в треске помех. — Эвакуация ориентировочно через четырнадцать минут. Лечу к вам.
— Изменение планов.
— Не спрашиваю, что произошло, хозяин. Просто скажите, что надо сделать. Это не «Опаленный», а транспортник, так что мои возможности ограничены.
— Не беда. Двигайся на максимальной скорости к нашей позиции, затем действуй по протоколу эвакуации в боевых условиях, затем как можно быстрее доставь нас к нужной точке. Кирион уже передает тебе координаты.
— Господин… Эвакуация в боевых условиях? Разве сектор не зачищен?
— Зачищен. Но ты должен перебросить Первый Коготь и наш «Лэндрейдер» в зону боевых действий к западу отсюда.
— Как прикажете, господин.
Талос услышал, как Септимус набирает в грудь воздуха. Смертный знал, что Вознесенный отдал приказ о возвращении на орбиту.
— Знаете, я передумал. Я все же спрошу. Что у вас происходит?
— Седьмой Коготь завяз. Мы их вытащим.
— Простите, господин, я задам еще один вопрос. С чем именно столкнулся Седьмой Коготь, если для поддержки понадобился Первый Коготь и «Лэндрейдер»?
— С титаном, — ответил Талос. — А теперь поспеши.
XII
Седьмой Коготь
Улицы содрогались от его поступи.
Десятки окон, выходивших на проспект, разбились вдребезги, и осколки дождем засыпали тротуар. Грохот, с которым когтистые лапы вышагивали по земле, был даже не самой громкой частью спектакля. Его перекрывал скрежет гигантских суставов — пронзительный механический визг, разрывавший воздух по мере приближения монстра. А еще оглушительней был нестройный вой его утыканных пушками рук — стон сжигаемого воздуха, который орудия втягивали перед залпом, и рев огня, кровавым рассветом заливавшего ближайшие улицы во время выстрела.
Адгемар из Седьмого Когтя ползком пробирался через груды щебенки, которые еще несколько секунд назад были жилым блоком. Его визор потрескивал и шел полосами помех. После удара по шлему данные стало невозможно считывать. Даже жизненные показатели превратились в невнятную и бесполезную мешанину знаков. Выругавшись, он сорвал шлем, доверяясь природным чувствам. Воздух загустел от пепла и ритмически вздрагивал в такт шагам титана. Чудовище все еще продвигалось по проспекту и сейчас вновь наводило орудия. Ростом семнадцать метров и примерно такой же ширины, оно склонилось над дорогой, практически закупорив улицу, — огромные плечи пробивали дыры в зданиях по обе стороны проспекта.
Астартес знал, что под этими бронированными плечами скрываются несколько членов команды, суетящихся над реактором и бормочущих бессмысленные молитвы Императору в образе Бога-Машины. Тот факт, что Повелитель Ночи не мог до них добраться или даже причинить им хоть какой-то ущерб, раздражал Адгемара безмерно. Он злобно уставился на песью башку титана, представляя трех рассевшихся внутри пилотов, примотанных к контрольным креслам проводами и ремнями безопасности.
Как они, должно быть, смеются сейчас…
Горло и легкие Адгемара сжались, пытаясь уберечь Астартес от пыли, словно она была ядовита. Не обращая внимания на эту биологическую реакцию, Повелитель Ночи с трудом поднялся на ноги и перебежал за уцелевшую стену ближайшего здания. Улица, еще недавно бывшая главной транспортной артерией этого жилого сектора, превратилась под гневом титана в груду развалин. Одно из его орудий — скрюченный правый кулак — представляло собой чудовищную многоствольную пушку, выпускавшую сотни болтерных снарядов в секунду. Каждый снаряд пробивал метровую дыру в стальных и каменных стенах, окружавших «Пса войны». Учитывая, что за минуту из пушки вылетали тысячи снарядов, разрушения не удивляли Адгемара. Он удивлялся лишь тому, что еще жив.
Большинству воинов его отделения повезло гораздо меньше.
Раздался режущий ухо звон, напоминавший бой надтреснутых колоколов, которые сзывали адептов Бога-Императора к утренней молитве. Адгемар напружинил мускулы и замер в полной неподвижности. Это был эхолокационный пульс ауспика титана. Если воин шевельнется, проклятая машина его засечет. Беда, даже если чудище почует тепло, исходящее от его боевой брони… но Адгемар надеялся на то, что системы титана настроены на поиск более крупной добычи.
В пятидесяти метрах ниже по дороге стоял титан. Чудовищную машину заслоняли от лунного света две башни, избежавшие первого приступа его гнева. «Пес войны» опирался на две лапы с выгнутыми назад коленными суставами и поводил налево и направо волчьей мордой-рубкой. Сервомоторы шеи издавали при этом тоскливый и заунывный вой.
Следующую атаку Адгемар услышал прежде, чем увидел, — утробный кашель запущенной неподалеку ракеты. Султан свистящего дыма вырвался со второго этажа разрушенного здания и пронесся через улицу. Повелитель Ночи слегка сместился, чтобы проследить за ракетой. Прищурив глаза, Астартес инстинктивно просчитал курс реактивного снаряда и угол поражения, а также вероятную точку попадания.
Лишенный вокса, он шепнул себе под нос:
— Меркуций, что ты творишь…
Ракета разлетелась облаком искрящейся пыли, угодив в пустотный щит титана. «Пес войны» уже готовил ответный удар. Огромный левый кулак взметнулся вверх под рев сервоприводов.
«Инферно».
Адгемар в мгновение ока нырнул обратно под прикрытие стены. Не потому, что он был на линии огня, а потому, что увидеть залп «Инферно» невооруженным глазом означало ослепнуть на несколько часов. Даже закрыв глаза и отвернувшись, сын Нострамо ощутил, как пронзительный свет проникает под веки и вонзается в сетчатку тысячей игл. Гигантское орудие выпалило с ревом атакующего хищника, испустив во все стороны облако раскаленных паров из теплообменников.
Адгемар выдохнул обжигающий воздух, чувствуя, как от него дерет горло. Даже не глядя, Астартес знал, что струя жидкого химического огня окатила здание, расплавив все, что находилось внутри. Грохот, как ожидал Повелитель Ночи, послышался несколько секунд спустя — арматура здания не выдержала, и постройка рухнула под силой удара.
Игра воображения или он действительно услышал короткий крик в вокс-передатчике шлема, который держал в руках? Был ли это предсмертный вопль одного из братьев?
Меркуций, несомненно, погиб. Попытка повредить титана одной из последних оставшихся ракет была смелым поступком. Смелым, но обреченным на неудачу. Разнести титана в клочки, когда его многослойные щиты отключены, — это одно. Но вот дезактивировать щиты — совсем другое.
Адгемар подвесил шлем на магнитный зажим на поясе и потянулся за вспомогательным воксом в набедренной сумке. Наушник показался неудобным — Адгемар слишком привык к сенсорным усилителям своего шлема.
Повелитель Ночи сомневался, что, кроме него, есть выжившие, но попробовать стоило.
— Седьмой Коготь, отвечайте.
— Адгемар?
— Меркуций?!
— Да, брат-сержант.
— Как, во имя бездны, ты ухитрился выжить?
Адгемар с трудом заставил себя говорить тише — в голосе звенело недоумение.
— Вы видели, как эта штука в меня выпалила?
— Видел и был уверен, что ты погиб.
— Еще нет, сэр. Я произвел тактическое отступление. На большой скорости.
Адгемар подавил смех:
— Так ты бежал.
— Бежал и бросился с третьего этажа в южном крыле здания. Мои доспехи выглядят так, словно по ним проехался танк, и я потерял пусковую установку. Адгемар, нам надо добраться до «Рино». Плазменная пушка…
— Не справится с титаном класса «Пес войны».
— У вас есть идеи получше?
Завывающий оркестр колоссальных сервомоторов вновь двинулся по проспекту. Адгемар рискнул высунуться из-за стены.
— Плохие новости. Ты в секторе обзора?
— Я на соседней улице, сэр. Я не вижу монстра.
— Он нашел «Рино».
Так и было. Титан, до отвращения похожий сейчас на хищника джунглей, яростно таращился на припаркованный в узкой аллейке БТР Седьмого Когтя. Падение последнего здания обнажило темный бронированный корпус машины. Щебенка рассыпалась по крыше транспортера, оставив царапины металлически-серого цвета там, где содрала синюю краску.
— У меня есть идея, — передал Адгемар.
— Адгемар, сэр, со всем уважением… нам надо выбираться отсюда. В такой смерти нет чести.
— Помолчи. Если мы сможем дезактивировать его щиты…
— «Если» в этом случае не сработает, сэр. Если бы мы могли летать или мочиться плазмой, мы бы тоже с ним покончили. Но этого не произойдет.
— Подожди. Он снова движется.
Вой гигантских механизмов усилился. Адгемар наблюдал за происходящим, шепча молитву машинному духу «Рино» — верного транспорта, который провез воинов Седьмого Когтя по бесчисленным полям сражений. Повелитель Ночи знал его кабину так же хорошо, как собственную броню. Астартес мог угадать настроение машины по ворчанию двигателя и чувствовал ее дерзкий нрав в звоне и грохоте каждого выстрела, отраженного стальной шкурой.
Имя «Рино» на высоком готике было «Carpe Noctum» — «Лови ночь».
БТР, который возил Седьмой Коготь со времен основания легиона на доимперской Терре, погиб позорной смертью, испустив долгий и тяжкий стон терзаемого металла. Титан «Пес войны» постоял с полминуты, размазывая «Рино» когтистой правой лапой по уличному покрытию. Самая большая несправедливость заключалась в том, что БТР погиб так бесславно лишь из-за желания имперских техников сберечь боезапасы титана.
«Вы заплатите за это, — поклялся Адгемар. — За это вы умрете в корчах, захлебнувшись в собственной крови».
Титан наконец-то вытащил лапу из обломков. Куски искореженного металла свисали с его когтей. Рядом с ним, в черной тени колосса, раздавленный корпус «Carpe Noctum» выглядел особенно жалким. Невозможно было совместить образ несчастной развалины с упрямым и гордым «Рино», который тысячу и больше раз нес Адгемара в сражение.
Седьмой Коготь был мертв. Сердцем и душой. Даже если им с Меркуцием каким-то образом удастся пережить следующие несколько минут, то придется влиться в один из оставшихся Когтей поредевшей десятой роты.
Адгемар наблюдал за тем, как громыхающий титан движется по проспекту, поворачиваясь налево и направо и приближаясь с каждым шагом.
— Меркуций…
— Да, брат-сержант.
Никакой я после этого не брат-сержант.
— Мы должны найти Руна и Хазъярна. У них были мелтабомбы.
«Пес войны» прогремел мимо.
Адгемар замер, прижавшись спиной к стене. Туша титана закрыл луну, и на Повелителя Ночи упала гигантская тень. Чудовище стояло всего лишь в тридцати метрах от него. Поршни шипели, из огромного корпуса со свистом вырывался сжатый воздух — дыхание разгорячившегося на долгой охоте зверя. Затем титан повернулся спиной к Повелителю Ночи: он сканировал улицу, выискивая новые цели. Снова раздался глухой звон — эхолокационный ауспик титана пытался засечь движение или тепло. Волк вынюхивал добычу.
— Повторите, сэр.
— Рун и Хазъярн. У них были наши мелтабомбы.
— Они бесполезны, пока щиты титана работают. Вы это знаете.
— Они — наш единственный шанс. Мы можем заминировать улицу впереди титана. У тебя что, есть дела поважней или ты явился сюда облаченным во тьму, только чтобы сдохнуть вместе с остальными?
— Мой локатор засек местоположение Руна, сэр. Но не Хазъярна. Вы его видите?
— Я не вижу ничьих сигналов — мой шлем поврежден. Я заметил, как Хазъярн падал, когда на нас обрушился жилой блок. Я знаю, где копать, но нам надо действовать быстро.
— На моем дисплее жизненные показатели у всех на нуле, кроме меня и вас, — сказал Меркуций.
«Ничего удивительного», — подумал Адгемар, следя за тем, как «Пес войны» поворачивается из стороны в сторону вдоль вертикальной оси. Это сопровождалось звуком, похожим на гром в горной долине.
— Сейчас титан смотрит в другую сторону. У нас шестнадцать секунд промежутка между сигналами его ауспика. В первую секунду или две волна пройдет над нами. Двигайся только в течение трех секунд после того, как проклятая штука залязгает. Замри на месте, когда она начнет гудеть.
— Есть, сэр.
Они выждали пару секунд, пока над улицей вновь не пронесся глухой звон. Задрожал воздух. Вылетело еще несколько стекол.
Раз. Два. Три.
— Вперед!
Транспортник по сравнению с «Опаленным» двигался тяжело и неуклюже. Хотя этот вариант «Громового ястреба» и отличался более крепким каркасом в средней секции, «Лэндрейдер» Первого Когтя пришлось перевозить в когтях под корпусом. Вес имел значение. Септимус ощущал это при каждом повороте и крене.
Септимус снизился и повел грузовой катер над самыми крышами жилых блоков. Маневровые двигатели работали на предельной тяге. Если опуститься слишком низко, они рискуют попасть в зону поражения титана прежде, чем засекут его местоположение. А если остаться на большой высоте, ауспик не сможет точно определить координаты вражеской машины.
— Вижу мощный источник термального излучения в конце главного проспекта к северу отсюда.
Голос хозяина прозвучал по воксу. Первый Коготь оставался в своем боевом вездеходе.
— Снижайся и отпускай зажимы в другом конце проспекта. Если тебя убьют во время диверсии, я буду сильно разочарован, Септимус.
Раб ухмыльнулся:
— Хорошо сказано, господин.
Маневровые двигатели транспортника взревели, приняв на себя всю тяжесть судна. Маршевые отключились, когда катер заскользил к земле, пробираясь между развалинами раскуроченных титаном жилых блоков. Воздух почернел от выхлопов.
В шестистах метрах ниже по проспекту титан заметил их появление. «Пес войны» попятился. Его лапы с выгнутыми назад коленными сочленениями превратили движение в неловкий разворот. Руки титана поднялись в смертельном салюте.
— Имперская машина наводится на цель, — передал Септимус по воксу. — Двадцать… Пятнадцать… Десять метров до земли.
— Ave Dominus Nox! — прокричал Кирион по вокс-каналу.
— Доброй охоты, Септимус, — добавил Талос.
— Убираю зажимы!
Освободившись от груза, «Громовой ястреб» взмыл в небо под возмущенный рев двигателей.
На экране его приборной панели вспыхнули руны боевой тревоги.
«Цель обнаружена».
Раб дернул штурвальные рукоятки, и транспортник вошел в сумасшедшую «бочку». С проспекта вслед ему понеслись очереди крупнокалиберных болтерных снарядов. Септимус ударил по двум рычагам сбоку от командного трона, и ускорители протестующе взвыли. На той тяге, которую раб сейчас выжимал из корабля, обычно выходили на орбиту. Двигаться с такой скоростью в атмосфере, да еще и в городе…
Септимус знал «Опаленного». Знал, что его «Громовой ястреб» способен на это и даже на большее. Насчет транспортника он не был так уверен. Катер трясся, скрипел и скулил вплоть до последней заклепки на корпусе.
Башни размытыми пятнами проносились мимо. Септимус набрал высоту и резко развернул машину. Он направил нос корабля на титана внизу. На экране высветились руны обнаружения цели.
Пусковые установки транспортника ожили, контейнеры с ракетами открылись, подобно венчикам цветов.
— Надеюсь, это сработает.
Гусеницы «Лэндрейдера» Первого Когтя пришли в движение, прежде чем танк коснулся земли. Они вращались и завывали, пережевывая воздух, готовые впиться в уличное покрытие.
— Первый Коготь!
Голос донесся из внутреннего вокса танка. Талос активировал руну настройки.
— Адгемар?
— Талос, во имя Ночного Призрака… Что вы здесь делаете?
Рухнув на землю, «Лэндрейдер» подпрыгнул. Его траки уже вгрызлись в бетон. Кирион, занимающий кресло штурмана, развернул огромную машину направо и повел по широкой аллее на параллельную улицу. В мрачной, освещенной красным утробе танка остальные проверяли оружие.
— Угадай, — ответил Талос, ударив закованным в перчатку кулаком по кнопке разблокировки люка.
Ночь ворвалась внутрь. Показатели температурных датчиков на дисплеях сетчатки упали, когда холодный ветер ударил по доспехам. Талос, Узас и Ксарл выпрыгнули из танка на ходу и рассыпались по руинам городских башен.
— Это не по плану операции, так ведь? — треснул в воксе голос Меркуция. — Нас предупредили, что вы эвакуируетесь.
— Мы ценим вашу помощь, братья, — передал Адгемар, — но даже «Лэндрейдер» против «Пса войны» — просто куча ржавого железа. Мы горды тем, что вы решили умереть вместе с Седьмым Когтем.
— Помолчи! — рявкнул Талос. — Где вы по отношению к титану?
— Я могу достать его плевком, — ответил Меркуций. — Мы в его тени, и у нас есть мелтабомбы, чтобы заминировать дорогу.
— Поберегите их, — приказал пророк. — Первый Коготь, двигайтесь по соседним улицам для соединения с Седьмым Когтем. Кирион, быстро подводи «Око бури», как мы условились.
Не было смысла прятать «Лэндрейдер». Ауспик титана уловил бы его тепловое и электромагнитное излучение за много километров.
— Ты собираешься таранить титана «Лэндрейдером»? — присвистнул Меркуций. — Славная смерть.
— Хватит этих пораженческих разговоров! — взорвался Адгемар. — Брат, скажи мне, что у тебя есть план.
— У меня есть план, — ответил Талос.
Он бежал по засыпанной щебенкой улице, поглядывая на титана, который бичевал небо реками огня.
— Титан станет жертвой диверсии. Когда мы нанесем удар с неба, строго следуйте моим приказам.
— Принято, Ловец Душ, — передал Адгемар.
Транспортный «Громовой ястреб» был вооружен легче, чем боевая модификация, предназначенная для перевозки войск, и все же обладал некоторым наступательным потенциалом. Тяжелые болтеры на крыльях предназначались против вражеской пехоты, а шесть ракет «Адский удар», расположенных под крыльями, дополняли вооружение катера.
Септимус пилотировал «Опаленного» уже много лет и не раз обстреливал на нем вражеские позиции. Однако сегодняшняя атака отличалась от его прежнего боевого опыта, и не в лучшую сторону. Во-первых, у транспортника не было крупнокалиберной пушки, как на «Опаленном». Во-вторых, его корпус не мог выдержать столь же интенсивный огонь, как броня боевой модификации. И в-третьих, пока Септимус просчитывал в мозгу возможные траектории полета, он пришел к печальному заключению: «Этот ублюдок поворачивает так, словно мы под водой».
Танковый транспорт ушел в резкое пике, будто копье, брошенное с неба.
Титан вел по нему огонь. Септимус легко мог вообразить экипаж «Пса войны» в их командных тронах. Лоялисты не могли позволить ускользнуть такому ценному трофею, как транспортный корабль Астартес, и приказали своей богоподобной машине бичевать небо яростным градом из тысяч снарядов.
Транспортник рывком вышел из пике, так сильно закрутившись вдоль горизонтальной оси, что Септимуса больно вдавило в кресло. Он ждал, что инерция этого сумасшедшего полета, если продолжать в том же духе, убьет его или разорвет корабль — или и то и другое одновременно. Однако смертоносный град просвистел мимо.
Датчик высоты тревожно зазвенел. Ему вторил датчик скорости. Казалось, сам корабль возмущенно кричит на пилота.
Септимус потянул на себя штурвальные рукоятки и секундой позже вдавил в пол рычаги тяги. Транспорт подлетел ближе к титану, двигаясь под менее безумным углом. Септимус постарался как можно дольше скрывать свои намерения, но сейчас экипаж титана должен был понять, что к чему. Они наверняка узнали этот маневр.
Не заход на обстрел из крупнокалиберных орудий. Заход на бомбовый удар.
Талос сидел на корточках рядом с Адгемаром в разрушенном нижнем этаже жилого блока. Стены обвалились почти полностью, так что Астартес могли беспрепятственно наблюдать за улицей. Оба воина сжимали в руках мелтабомбы диаметром с тарелку и следили за титаном, стоявшим посреди проспекта и палившим в небо.
Адгемар, по-прежнему без шлема — сейчас было видно, что он явно старше Талоса, — одарил напарника зубастой ухмылкой:
— Если это сработает…
— Сработает.
Талос и сам едва не улыбался, радуясь тому, что Адгемар пережил первую атаку титана.
Наверху транспортник вошел в ревущее пике, приближаясь с каждой секундой. Титан сдвинул ноги для лучшей опоры и разразился новым залпом из сдвоенной болтерной пушки «Вулкан».
Септимус провел корабль между двух жилых башен. Теперь ниже. Еще ниже.
Низко и настолько близко к цели, что тепловой выброс двигателей окатил плечи титана. Транспортник промчался прямо у него над головой. В тот момент, когда между пикирующим катером и палящим титаном осталось меньше двухсот метров и Септимус услышал угрожающий грохот снарядов по корпусу, он потянул на себя штурвал и вновь набрал высоту.
«Пес войны» дернулся вслед за добычей, но древние, источенные временем суставы не позволили богоподобной машине поспеть за транспортником. «Громовой ястреб» зашел на последний вираж.
Септимусу приходилось слишком тщательно контролировать рычаги высоты и тяги. Корабль был подбит. Из нескольких пробоин повалили клубы черного дыма, и пилот не мог ни на секунду отпустить рукоятки. Извернувшись в кресле, Септимус проклял конструкторов транспортника, где все было предназначено для громадных Астартес, а не для обычных смертных. В тот миг, когда руна обнаружения цели вспыхнула ядовитой зеленью, пилот с нострамским ругательством впечатал ногу в рычаг управления зажимами.
Носок его ботинка толкнул рукоять из положения «Закреплено» в положение «Приведено в боеготовность».
Направленные вниз, как шесть клинков, шесть ракет вырвались из пусковых контейнеров и, завывая, ринулись к цели.
На такой дистанции, почти самоубийственной для «Громового ястреба», у титана не осталось ни малейшего шанса перехватить ракеты.
Взрыв был эффектным. Он отпечатался в памяти Талоса так же ярко, как и ударивший по сетчатке огонь.
Ракеты врезались в пустотные щиты титана с силой падающего небоскреба. Они взорвались одновременно, и вспышка мгновенно ослепила единственного из Повелителей Ночи, который не устоял против искушения полюбоваться спектаклем.
Талос замер, не видя абсолютно ничего, пока линзы шлема лихорадочно перебирали фильтры, пытаясь компенсировать его слепоту. Зрение, сопровождаемое белыми пятнами и приступами головной боли, вернулось как раз вовремя, чтобы Астартес мог увидеть, как титан, пошатнувшись, делает шаг назад. Правая нога «Пса войны» нащупывала опору, когтистая ступня взрывала бетон.
Щиты титана стали похожи на мыльный пузырь. Они переливались, словно масло на воде, угасая и вновь вспыхивая, когда внутренние генераторы увеличивали нагрузку. Талос почти видел, как техноадепты суетятся вокруг центрального стержня реактора титана, который, подобно позвоночному столбу, проходил сквозь его корпус и плечи.
Щиты «Пса войны» затрещали и беспорядочно замерцали, испуская потоки энергии. Глубоко внутри бронированного тела монстра раздался нарастающий низкий гул, приглушенный, но достаточно громкий, чтобы спрятавшиеся Астартес его услыхали. Системы титана работали на предельной мощности, накачивая дополнительную энергию, стараясь предотвратить полное отключение защитных систем. Пустотные щиты были на грани отказа.
— Повелители Ночи, — передал Талос, кривя губы в улыбке, — добейте его.
Машинный дух, заключенный в массивной туше «Лэндрейдера» Восьмого легиона «Око бури», был не раз отмечен наградами за свою воинственность. Свитки и вымпелы, свидетельствующие о десятках славных побед, свисали с его корпуса и трепетали на ветру. На гусеницах, в свое время месивших грязь бесчисленных миров, он катился по боковой улице. Собственная кровожадность двигала им не в меньшей мере, чем приказы хозяина-из-плоти, сидевшего у приборных панелей.
Его добыча… Его добыча была колоссальна. «Око бури» почувствовал обжигающий жар плазменного реактора титана, ощутил яростное давление взгляда гиганта, взявшего танк в перекрестье прицела. Но дух «Ока бури» не знал ни страха, ни поражения, и его невозможно было запугать. Он вырвался на проспект, перемалывая гусеницами рокрит, и двинулся в обход возвышающегося над ним противника.
«Око бури» принялся рвать более крупного хищника когтями и поливать его ядом. Ядовитой слюной был град крупнокалиберных болтерных снарядов из башенного орудия, а когтями, кромсавшими вражескую плоть, парные лазпушки Kz9.76 «Молот Божий». Сдвоенные стволы, расположенные на боковых орудийных башнях, испускали ослепительные лучи лазерной энергии.
Танк снова и снова вонзал когти, разрывая тонкую искрящуюся шкуру добычи, вгрызаясь в полупрозрачный пустотный щит.
Светящаяся шкура лопнула. Когти «Ока бури» сорвали последний слой защиты, оставив врага голым и уязвимым. Противник зашатался от сильной отдачи — что-то взорвалось внутри его тела.
«Око бури» услышал, как его хозяева-из-плоти что-то кричат друг другу. Он почувствовал их охотничье возбуждение и знакомую ему жажду крови. Это слияние в боевой ярости еще больше разогрело душу танка. Его когти горели адским огнем. Прохладное прикосновение техников после этой охоты будет очень кстати.
Добыча все еще не растеряла ни силы, ни быстроты. Хозяин-из-плоти направил «Око бури» на убийственной скорости к противоположной стороне проспекта, а затем включил задний ход, не прекращая стрельбы. Требовалось немалое искусство, чтобы защитить корпус танка от жутких когтей колосса. Как акула в поисках жертвы, «Око бури» вилял вправо и влево. Его двигатель полыхал все жарче, когти напряглись в предчувствии броска, из глотки вырывалось гневное шипение.
Наконец противник ухитрился развернуться достаточно быстро. Уже не добыча… не жертва…
Титан зарычал в ответ на рычание «Ока бури» — машинный дух, столкнувшийся с машинным духом, — и со всей яростью бога-убийцы нанес ответный удар.
Талос перебрался через очередную обвалившуюся стену и перебежал улицу, скрываясь в тени стреляющего титана. Титан, посылавший ливень снарядов из болтерной пушки «Вулкан» вслед отступающему «Лэндрейдеру», был озабочен сейчас более серьезной угрозой, чем Астартес у него под ногами. И все же гигант знал об их присутствии. Колокольный звон ауспика титана зажег на дисплее Повелителя Ночи руны тревоги — но в ту секунду, когда огромный враг развернулся, чтобы раздавить ничтожную добычу, ничтожная добыча уже действовала.
Талос успел первым. Аурум в его руке затрещал от прилива энергии и резким ударом вспорол броню и механизмы в лодыжке титана. Даже нанесенный одной рукой, такой удар свалил бы дерево или разрубил надвое смертного. Собственная сила Талоса, помноженная на мышечную силу его доспеха, была вершиной достижений человеческой генетики и секретных практик Машинного Культа, уцелевших со времен Темной Эры Технологий.
Золотой клинок вспорол броню и погрузился внутрь, глубоко вгрызаясь в скрывавшийся под ней механизм. Сама по себе рана была незначительной — просто булавочный укол. Талос закряхтел от напряжения, перемогая боль в мускулах, и вдавил лезвие глубже, распарывая и протыкая кабели, пруты и поршни, заменявшие титану сухожилия.
Из отверстия хлынула машинная кровь, покрыв Талоса слоем бесцветной смазки и масла. Следующий импульс ауспика прозвучал как стон. С ответным гневным криком Талос сунул руку в отверстую рану. Раздался глухой щелчок — это примагнитилась к металлу мелтабомба.
Следующими были Адгемар и Ксарл. Они прикрепили взрывчатку к другим участкам шкуры «Пса». Талос уже добрался до укрытия, когда Меркуций занялся своей мелтабомбой.
И тут Талос увидел Узаса.
Узас не закладывал взрывчатку вместе с остальными. Он стоял в тени беснующегося титана и палил из болтера прямо в подбородок боевой машины. Неужели он полагал, что огонь мелкокалиберного оружия сможет пробить дыру в броне колосса? Или считал, что для экипажа титана, расположившегося в рубке ходячего, храма войны, такая пальба опасней комариного укуса?
Голос Ксарла в воксе прерывался от ярости и удивления:
— Что делает этот проклятый идиот?
Талос не ответил. Он уже мчался обратно.
Действия Кириона все затрудняли. В глазах Талоса плясали разноцветные пятна — «Лэндрейдер» на противоположной стороне проспекта продолжал поливать титана огнем лазерных пушек. Повелитель Ночи закрыл глаза, все равно бесполезные, и вслепую проскочил между ног титана. Пришлось положиться на другие чувства.
За грохотом ступней взбесившегося титана…
За осиным гудением непрерывного лазерного огня…
Вот. Гул силовой брони. Рев болтера, кажущийся детским визгом в сравнении с громом тяжелых орудий. И, явственней всего, ликующий голос Узаса, выкрикивающий имена, которых Талос не желал знать.
Имена, которые на секунду отбросили его в прошлое, в видение с «союзниками» Абаддона.
Талос бросился на звук и врезался в Узаса, отшвырнув того на десять метров. Керамит грохнул о керамит. Обезумевший воин перелетел через дорогу. Все еще ничего не видя, Повелитель Ночи подбежал к встающему брату и всадил кулак ему в наличник.
Один раз, два, три и четыре.
Со слабым рычанием Узас пошатнулся. Талос ударил его по шлему головой. Нострамская руна на лбу пророка расколола одну из красных глазных линз Узаса. Почувствовав, что брат обмяк, Повелитель Ночи ухватился за его бронированный воротник и поволок глупца в сравнительную безопасность укрытия за полуобвалившимся зданием.
Подняв голову, Талос увидел собственную смерть. Рука титана, та, что не обрушивала смертельный град на Кириона и его «Око бури», целилась прямо в него. Одна эта рука была длинней танка. Воздух шипел, втягиваясь в боковые вентиляционные шахты. Титан готовился к выстрелу.
«Инферно». Талос, Узас, камни здания и бетон улицы — все превратится в озеро кипящей лавы под яростью безжалостного огня.
При взгляде на подрагивающее орудие в мозгу Талоса вспыхнула единственная мысль: «Я умру не так».
В этот момент взрывчатка на лодыжке титана сдетонировала, словно беззвучные слова пророка отдали приказ самой судьбе.
Принцепс Арьюран Холлисон слабо застонал. На большее он был сейчас не способен. Что-то сжало его грудь, мешая дышать и вдавливая в спинку трона. Иглы и провода, подключенные к спинным разъемам принцепса, под силой давления проникли куда дальше, чем полагалось по инструкции, фактически пришпилив его к трону. В голове и груди бился пульс — внутреннее кровотечение. Свет померк, все закружилось, и…
Нет. Это титан чувствовал боль. Принцепс все еще был связан с разъяренным и покалеченным «Охотником тумана» и захлебывался в его умопомрачительной боли.
И в умопомрачительном бесчестии.
Он пал. И не в великой битве. Не в бою против сильнейшего противника. Титан класса «Пес войны», собранный на священных фабриках-кузнях Аларис II — гордого и благородного мира Механикус, — упал. Споткнулся. Грохнулся на землю и сейчас был беззащитен против муравьиных укусов ничтожного врага.
Остывающий реактор посрамленного гиганта захлестнул разум Арьюрана беспомощной яростью. Как и упавший титан, он ничего не мог противопоставить этому слепому гневу. Он не мог пошевелить головой, чтобы отключиться от нейросвязи. Ярость переполняла его, ужасная нечеловеческая ярость, еще более мучительная из-за невозможности действия. Искореженный металл, придавивший принцепса к креслу (трон его верного первого модератора Ганелона), сдвинуть не выходило. Кулаки Арьюрана бессильно колотили по смятому железу.
Через некоторое время принцепс понял, что не только прижат к креслу, но и лежит на боку. Его правая рука и нога, так же как и правая сторона головы, онемели и болезненно ныли, прижатые к металлической стене кабины. «Охотник тумана» перевернулся во время падения и повалился набок.
Разрозненные воспоминания вспыхнули в мозгу Арьюрана.
Огонь в левом кулаке — «Инферно» изрыгнул убийственное пламя в небеса, но выстрел ушел в пустоту, поскольку титан пошатнулся.
Потом гром падения.
Потом чернота.
Потом боль.
А теперь — ярость.
Крыша кабины отлетела в сторону. Запертый внутри Арьюран трясся и пускал слюну, наполовину спятив от ярости павшего титана. Принцепс не осознавал, что каждые несколько секунд его тело скручивает жестокая судорога и что его расколотый череп и сломанная нога то и дело бьются о стену. Предсмертный крик титана — смолкающий и вновь усиливающийся вой, исполненный бессильной ненависти, — медленно убивал единственного выжившего члена экипажа. С другой стороны, «Охотник тумана» всегда был непокорной и злобной машиной.
Когда темная фигура стащила Арьюрана с трона, принцепс всхлипнул и со стоном втянул воздух. Он задохнулся от облегчения и благодарно заплакал, избавившись наконец-то от кабелей и разъемов.
Даже сейчас, лишенный неуязвимой оболочки «Охотника», он не боялся смерти. Предсмертная ярость титана выжгла весь страх. Только это имело значение.
Безвольно повиснув в руках врага, принцепс Арьюран Холлисон, урожденный член клана властителей Легио Маледиктис на Крите Прайм, бывший командир одной из божественных машин этого мира, уставился в бесстрастные рубиновые глаза захватчика.
— Меня зовут Талос, — прорычал темный воин, — и ты пойдешь со мной.
XIII
Семена восстания
Десять тысячелетий назад, до того как предательство Хоруса Избранного раскололо человечество пополам, десятая рота вернулась домой, на Нострамо.
Десятая, двенадцатая и шестнадцатая — три боевые роты вернулись из Великого Крестового Похода, чтобы выслушать приветствия и славословия своих сограждан.
Повелители Ночи отличались от братских легионов. Они пришли из мира, где не было многовековой воинской традиции. Сила духа, которая позволила им пройти через трудности Великого Крестового Похода, родилась на планете, познавшей страх, кровь и убийство в большей степени, чем любой другой мир Империума. Для людей Нострамо это было естественной частью жизни. Привычка к подобной тьме взрастила легион, более холодный и жестокий, чем остальные; легион, готовый пожертвовать человечностью во имя службы Трону.
Именно это они и сделали.
В то время Повелители Ночи стали самой большой угрозой в растущем Империуме. Мир, сопротивляющийся Имперским Истинам, мог быть покорен механическим упорством Железных Рук или стальной дисциплиной верных Трону Ультрамаринов. Его могли привести к Согласию завывающие орды Лунных Волков — которым суждено было однажды стать Черным легионом — или мстительный гнев Кровавых Ангелов.
Или он мог стонать и корчиться в когтях избранных сынов Ночного Призрака.
Их оружием был страх. К концу Великого Крестового Похода, когда даже братья-примархи начали с ужасом и отвращением смотреть на угрюмого и непокорного родича, Повелители Ночи превратились в самое мощное оружие Императора. Целые миры готовы были сложить оружие, если сканеры показывали, что явившийся к ним флот Астартес несет рунические символы Восьмого легиона. В те последние годы Повелители Ночи встречали все меньше и меньше сопротивления, потому что мятежники забывали о мятеже под угрозой погибнуть в когтях самого устрашающего из имперских легионов.
Они заслужили свою славу в тысячах военных операций, повергая в ужас покоренные народы. Просто завоевать мир во имя Императора было недостаточно. Чтобы укрепить власть Повелителя Человечества, население следовало привести к полной покорности. К покорности, внушаемой через страх. Ударные отряды Повелителей Ночи врывались во дворцы местных властителей и распинали их хозяев перед пикт-камерами общественных каналов. Они сжигали святилища ложных богов планеты и планомерно сдирали с общества шкуру, обнажая самые его уязвимые точки. После ухода Восьмого легиона разоренные государства и их запуганные граждане вели тишайшую, законопослушную жизнь, не смея и пикнуть против имперской власти.
С течением лет сопротивление практически исчезло.
Воины Повелителей Ночи, созданные в генетических лабораториях ордена, начали испытывать недовольство. И не только недовольство, но и скуку. А когда с Терры пришел приказ — безумный приказ, повелевающий Восьмому легиону и его примарху вернуться и понести наказание от рук Императора, — недовольство и скука исчезли, уступив место новому чувству. Обиде.
Их человечность сгорела в пламени имперских войн.
Они превратили себя в надежнейшее оружие Императора, в клинок страха.
А теперь их призывали за это к ответу, словно грешников, обреченных склонить колени перед разгневанным божеством?
Позор. Безумие. Святотатство.
Воины десятой, двенадцатой и шестнадцатой рот стали последними из Повелителей Ночи, кто ступил на поверхность Нострамо. Событие было из ряда вон выходящим, потому что мало кто из Астартес возвращался в родные миры, а жители Нострамо не славились гордостью за сражавшихся на имперских фронтах сынов.
Парад получился скромным, но организованным с душой. Он состоялся по инициативе капитана, возглавлявшего три роты. Пока экспедиционный флот заправлялся и проходил починку в доках над Нострамо, пятьдесят Астартес из каждой роты должны были приземлиться и промаршировать вдоль главного проспекта Нострамо Квинтус, идущего от космопорта.
Талос помнил, что даже в то время счел эту затею излишне сентиментальной. Тем не менее он спустился на поверхность на «Опаленном» вместе с остальными девятью Астартес Первого Когтя, тогда еще полностью укомплектованного.
— Я не понимаю, — сказал он брату-сержанту Вандреду, которому лишь через несколько месяцев предстояло стать капитаном десятой и много десятилетий спустя — Вознесенным.
— Чего ты не понимаешь, брат-апотекарий?
— Смысл этой высадки. Парад на поверхности. Я не понимаю, зачем капитан десятой отдал такой приказ.
— Потому что он прекраснодушный болван, — ответил Вандред.
Остальные согласно заворчали, в том числе Ксарл. Талос больше ничего не сказал, однако остался в уверенности, что тут кроется нечто большее.
Конечно, так и было. Но прошли долгие месяцы, прежде чем он узнал что.
Во время самого парада — который оказался подозрительно многолюдным — Талос маршировал рядом с братьями, сняв шлем и прижав к груди болтер. Ощущения были великолепные, несмотря на стоявшую поначалу на улицах тишину. Затем тишину нарушили приветствия и хлопки, поначалу робкие, но скоро переросшие в овацию. Безразличные к имперским делам жители Нострамо в присутствии Повелителей Ночи отбросили привычную апатию и бурно приветствовали своих защитников, вернувшихся в родной мир.
И в этом не было ничего унизительного. Если говорить о Талосе, то он, скорее, испытывал удивление.
Неужели люди Нострамо настолько прониклись любовью к Империуму, что искренне радовались приходу избранников Императора? Он провел юность в этом мире, прячась, убегая, воруя и убивая в темных городских трущобах. Империум всегда был чем-то далеким и не стоящим внимания.
Все настолько изменилось за два десятилетия? Конечно же нет.
Так почему они здесь? Возможно, любопытство вытащило их на улицы, а торжественность момента заставила разразиться криками и аплодисментами?
Или, подумал он с чувством внезапной неловкости, люди решили, что они возвращаются навсегда. Что они вернулись, дабы вновь установить суровые законы, некогда введенные Ночным Призраком.
Трон… Так вот в чем дело. Вот почему они так рады видеть Астартес. Жители Нострамо надеялись, что в отсутствие повелителя-примарха сыны Ночного Призрака вернутся и возьмут на себя его бремя. Уроки Призрака забылись, и след молчаливой войны примарха затерялся в прошлом. Талос и сам жил здесь и с трудом мог поверить, что его родной мир когда-то был бастионом порядка и закона.
И вот теперь он почувствовал унижение. Толпа возлагала на них огромные надежды. И Талос знал, какое страшное разочарование ждет его сограждан.
Стало еще хуже, когда люди начали выкрикивать имена. Не оскорбления, просто имена. Не все, однако то здесь, то там в выстроившейся вдоль проспекта шеренге людей отдельные голоса выкрикивали имена. Талос не понимал зачем. Были ли это их собственные имена, надеялись ли они получить благословение от воинов со звезд? Или имена их сыновей, вступивших в ряды Астартес и, возможно, сейчас марширующих по широкому проспекту?
Настал один из самых трудных моментов для Талоса. Он так далеко ушел от прежней жизни, что даже не мог угадать, о чем думают другие люди.
Тонкая цепочка полицейских, удерживающих собравшихся, разорвалась в нескольких местах. Раздались пистолетные выстрелы, под ноги толпы упало два или три человека, решившихся подобраться ближе к Астартес. Лишь немногие достигли цели и смешались с марширующими воинами. Они метались туда и сюда, растерянные, одурманенные, похожие на испуганных зверьков, и отчаянно всматривались в лица Повелителей Ночи.
Средних лет мужчина заскреб грязными ногтями по нагруднику Талоса.
— Сорион?
Прежде чем Талос успел ответить, человек уже убежал дальше, чтобы повторить вопрос другому Астартес в двух рядах позади.
Легион не останавливался. Снова защелкали пистолетные выстрелы: полицейские в дорогих деловых костюмах застрелили одного из смертных. Они осмелились стрелять только потому, что бедняга отошел достаточно далеко от марширующих Астартес. Никто из полицейских не собирался умирать, если промажет и случайно оцарапает священные доспехи сынов Ночного Призрака.
Какая-то старуха пристала к Ксарлу. Она едва доставала Астартес до пояса.
— Где он? — визжала старая карга, цепляясь иссохшими руками за броню идущего воина. — Ксарл! Где он? Ответь мне!
Талос видел, до чего неловко его брату, хотя тот не сбился с шага. Старуха, чьи глаза дико блестели из-под копны нечесаных седых волос, заметила взгляд пророка. Талос немедленно отвернулся, но почувствовал, как слабые руки женщины ухватили его за локоть.
— Взгляни на меня! — молила она. — Взгляни на меня!
Талос не оглянулся. Он продолжил маршировать. Сзади раздался протяжный стон — старуха отстала.
— Взгляни на меня! Талос! Это же ты! Посмотри на меня!
Выстрел полицейского оборвал ее крики. И Талос возненавидел себя за то, что почувствовал облегчение.
Пятью часами позже, на борту «Опаленного», Ксарл уселся в соседнее кресло.
Никогда раньше — и никогда впредь — Талос не видел такой нерешительности на лице брата.
— Это было нелегко для всех нас. Но ты хорошо держался, брат.
— Что такого я сделал?
Ксарл сглотнул. По лицу его медленно растеклось понимание.
— Эта женщина. В толпе. Ты… не узнал ее?
Талос склонил голову набок, внимательно глядя на Ксарла.
— Я едва ее видел.
— Она назвала тебя по имени, — настойчиво продолжал Ксарл. — Ты действительно не узнал ее?
— Они читали наши имена со свитков на доспехах. — Талос сузил глаза. — Она назвала и твое имя.
Ксарл встал и шагнул прочь. Талос тоже поднялся и крепко сжал наплечник брата:
— Говори, Ксарл.
— Она не читала имена. Она знала нас, брат. Она нас узнала, даже через двадцать лет и несмотря на все изменения. Трон, Талос… Как же ты не узнал ее?
— Я не узнал ее. Клянусь. Я видел только старую смертную.
Ксарл сбросил руку Талоса с плеча. Он не обернулся. В его словах прозвучала та же роковая окончательность, что и в выстреле, оборвавшем мольбы старухи.
— Эта старая смертная, — медленно проговорил Ксарл, — была твоей матерью.
Такие мысли беспокоили Талоса сейчас, когда он возвращался на орбиту с измочаленной войной поверхности Крита. Воспоминания, все это время надежно запертые в глубинах подсознания, вырвались на свободу.
Настроение на борту транспортника было мрачным, несмотря на победу, которую только что одержали Первый и Седьмой Когти. Они сразили титана — пусть даже только титана класса «Пес войны», младшего брата «Владык войны» и «Императоров», крушивших города… Это деяние будет запечатлено на их доспехах и выгравировано на броне «Ока бури». Нострамские руны будут возносить славу победителям до той ночи, пока их безжизненные тела не падут на землю и братья по легиону не растащат их древние доспехи.
Но атмосфера оставалась безрадостной. Победу, добытую столь дорогой ценой, вряд ли стоило считать победой. Талос вспомнил, что похожие слова написал военный теоретик Малкарион в годы, последовавшие за убийством Ночного Призрака.
И эта мысль, эта ассоциация погрузила Талоса — уже вскрывшего самые темные и мрачные тайники в самых ненавистных участках памяти — в еще большее отчаяние.
Заказное убийство. Смерть. Святотатство.
В последний раз он плакал той ночью — ночью, наполненной мучительной болью, — когда стоял вместе с тысячами братьев и смотрел, как нанятая Императором сучка уходит из монастыря-крепости, держа в обтянутой перчаткой руке голову их отца.
За несколько часов до этого Талос в последний раз говорил со своим сюзереном.
— Моя жизнь, — сказал примарх, опустив голову и не глядя на собравшихся капитанов и избранных воинов легиона, — ничего не значила.
Не поднимая глаз, бог молча переждал возмущенные крики своих возлюбленных сынов. Когда примарх снова заговорил, тишина затопила зал.
— Ровным счетом ничего. Но я искуплю это своей смертью.
— Как, господин? Как твоя жертва послужит нашей славе?
Это выкрикнул Мастер Когтя. Зо Сахаал. Первый капитан.
Тот же вопрос сорвался с десятков губ.
— Мы не сможем вести крестовый поход против Империума без вас, — заявил Вандред — еще не Вознесенный и даже не капитан десятой роты, но уже отмеченный Призраком за искусство ведения космической войны.
Ночной Призрак улыбнулся. Улыбка не оживила его лица, лишь на щеках проступили синеватые вены.
— Наш крестовый поход, начатый во имя мести Империуму, крестовый поход против моего отца, возмечтавшего о божественной власти, основан на одной-единственной истине. Каждая отнятая нами жизнь, каждая душа, ненавистно кричащая нам вслед… справедливость всего нашего дела зависит лишь от одной вещи. Скажите мне, что это. Назовите ее, мои избранные сыны.
— Я скажу, — раздалось из толпы.
Призрак кивнул:
— Говори, капитан десятой.
При этих словах Талос оглянулся на своего капитана. Как и Вандред.
Брат-капитан Малкарион вышел из рядов командиров рот и остановился на шаг ближе к примарху.
— Наш поход справедлив и оправдан, потому что Империум основан на лжи. Деяния Императора неправедны, а Имперские Истины, которые распространяют его проповедники, лишь смущают и ослепляют людей. Он никогда не принесет человечеству закон и порядок. Он, по вине собственного невежества, несет людям лишь проклятие. И, — Малкарион склонил голову, подражая недавней позе примарха, — его лицемерие должно быть наказано. Мы правы, потому что он поступил с нами несправедливо. Мы пустим кровь его развращенному Империуму, потому что видим истину, видим пятна разложения под кожей. Наша месть праведна. Это законное возмездие за его презрение к Восьмому легиону.
Малкарион был выше ростом, чем большинство Астартес. На его налысо обритой голове поблескивало семь заклепок, окружавших правую бровь. Каждая заклепка была знаком отличия, ничего не значившим за пределами легиона. Свирепый боец, образцовый командир и военный теоретик, уже написавший несколько значимых трудов, — нетрудно понять, почему Ночной Призрак повысил его до должности капитана десятой.
— Все верно, — сказал отец своим сынам. — Но какой урок извлечет Император из нашего сопротивления? Какой урок извлекут лорды Совета Терры, глядя, как мы уничтожаем граждан их космической Империи?
— Никакого, — произнес чей-то голос.
Талос нервно сглотнул, осознав, что голос принадлежит ему. Все присутствующие в зале смотрели теперь на него, включая примарха.
— Никакого, — повторил Ночной Призрак, закрыв глаза цвета оникса. — Абсолютно никакого. Правота бесполезна, если только ты знаешь, что прав.
Он уже рассказал им. Рассказал о своем намерении. И все же это холодное и прямое признание подорвало их решимость смириться со смертью примарха. Все вопросы, которые они старательно подавляли, всплыли вновь, и сомнение вырвалось из-под брони угрюмой покорности.
У них появился шанс высказаться. Возразить. Бросить вызов судьбе. Из толпы раздались протестующие голоса.
— Это предрешено, — тихо проговорил Ночной Призрак.
Шепота примарха всегда было достаточно, чтобы заставить его сынов замолчать.
— Я знаю, что вы не готовы смириться, мои Повелители Ночи. Но все решено. И даже более того: даже если бы с судьбой можно было бороться, моя смерть оправданна.
Талос смотрел на повелителя Восьмого легиона, сузив черные, как и у примарха, глаза.
— Ловец Душ, — неожиданно сказал Ночной Призрак, указав в его сторону рукой, похожей на когтистую мраморную клешню, — я вижу, что ты понимаешь меня.
— Нет, мой господин.
Талос ощутил косые взгляды нескольких капитанов и избранных. Взгляды, наполненные уже знакомой враждебностью — пророка ненавидели за то, что именно его примарх нарек таким почетным именем.
— Говори, Ловец Душ. Другие тоже поняли, но твои мысли я могу слышать. Ты сформулировал ответ лучше, чем остальные. Даже лучше, чем наш славный и красноречивый Малкарион.
Малкарион кивнул в знак уважения к Талосу, и это заставило пророка заговорить.
— Речь идет не только о легионе.
— Продолжай.
Снова приглашающий жест мраморных когтей.
— Это урок сына отцу. Так же, как вы внушаете нам принципы, на которых основан крестовый поход Восьмого легиона, вы хотите показать и собственному отцу, что готовы принять смерть за свои убеждения. Ваша жертва навсегда оставит след в его сердце. Вы считаете, что мученическая кончина станет более убедительным примером, чем вся ваша жизнь.
— Потому что?..
Ночной Призрак улыбнулся снова — зубастая усмешка, не имеющая ничего общего с весельем.
Талос набрал в грудь воздуха, чтобы произнести слова, эхом отдававшиеся в его снах. Слова, которые его генетический отец скажет, прежде чем падет под клинком ассасина.
— Потому что смерть — ничто по сравнению с оправданием всей жизни.
— Шестьдесят секунд до входа в шлюз, — негромко отрапортовал Септимус.
Но ничто не могло отвлечь Талоса от его размышлений. Глубже. Глубже. Прочь от вида и запаха поврежденной силовой брони и окровавленной кожи, от покрытой выбоинами и трещинами обшивки транспорта и «Ока бури», закрепленного в когтях-зажимах под ним. Прочь от двух поредевших отделений, от угрюмых Астартес, их запятнанных душ и горькой победы. Глубже.
— Нострамо был пропитан скверной, — сказал примарх.
Этой беседе между отцом и сыном суждено было стать последней. Конрад Кёрз крутил шлем Талоса в руках. Бледные пальцы скользили по очертаниям нострамской руны на лбу.
— Ловец Душ, — шепотом повторил он. — Совсем скоро, в грядущие ночи, ты заслужишь то имя, которым я тебя нарек.
Талос не знал, что ответить, и не сказал ничего. Черный тронный зал Ночного Призрака вокруг них оставался безмолвным, не считая отраженного от стен гудения силовой брони.
— Наш родной мир, — продолжил примарх, — был не просто осквернен. Он был мертв. Ты знаешь, почему я уничтожил наш мир, Талос. Ты чувствуешь, как завеса бесчестия и беспощадной ненависти окутала наш легион.
— Многие это чувствуют, мой господин. — Талос втянул ледяной воздух. — Но мы оружие, заточенное против Империума. И наша месть справедлива.
— Нострамо должен был умереть, — продолжал примарх, словно не слыша Талоса. — Я пытался объяснить это своим братьям-примархам. Я говорил им, что Нострамо скатывается в жестокость и беззаконие. Мы вынуждены были приостановить набор новых рекрутов. Легион отравлял себя изнутри. Планета должна была погибнуть. Она забыла уроки, которые я преподал ей болью, кровью и страхом.
Ночной Призрак смотрел мимо Талоса, на черную каменную стену зала. Из угла его рта на подбородок стекала тонкая нить слюны. От этого зрелища сердце Талоса застучало быстрее. Но не от страха. Талос не знал страха, как и любой Астартес. Это была… неловкость. Ему тяжело было видеть примарха в таком состоянии.
— Убийцы пришли. Одна проникнет во дворец. Ее имя…
— М'Шин, — прошептал Талос.
Он слышал это имя во сне.
— Да.
Язык примарха слизнул нить слюны.
— Да. И она, в свою очередь, вершит правосудие.
Ночной Призрак протянул шлем Талосу и, закрыв глаза, медленно опустился на трон.
— Я ничем не лучше тех миллионов, что сжег на Нострамо. Я — тот самый убийца и гнусный злодей, о котором пишут в имперских прокламациях. И я с радостью приму эту смерть. Я наказывал тех, кто совершал зло. Теперь я буду так же наказан за то зло, что совершил сам. Восхитительное и справедливое равновесие. И этим убийством Император вновь подтвердит мою правоту. Я был прав, делая то, что делал, и он прав, совершая то, что намерен совершить.
Талос шагнул ближе к трону. И задал совсем не тот вопрос, который собирался задать.
— Почему, — спросил он, ощущая странное жжение под веками, — вы нарекли меня Ловцом Душ?
Ониксовые глаза Ночного Призрака блеснули, и божество на троне вновь улыбнулось.
— Мы прибыли, — объявил Септимус. — Вошли в док и пристыковались. Двигатель охлаждается.
Талос встал с кресла:
— Септимус, проверь, как там навигатор. Удостоверься, что ее операция прошла без осложнений.
— Да, господин.
— Первый Коготь, Седьмой Коготь, — приказал Талос, — за мной. У нас есть разговор к Вознесенному.
— Война на поверхности обходится нам слишком дорого.
— Потери приемлемы.
Талос оглядел физиономию Вознесенного — нелепую ухмыляющуюся пародию на бледное лицо уроженца Нострамо.
— Приемлемы? — переспросил пророк. — По каким меркам? С момента высадки на поверхность мы потеряли девятерых Астартес. Магистр Войны мостит нашими трупами дорогу к самым трудным целям на Крите.
— И мы сокрушаем их.
Слюнные железы каждого чистокровного Астартес могли вырабатывать концентрированную кислоту. В имперских орденах, произошедших от нечистого геносемени, эта способность порой не проявлялась или вообще отсутствовала. Но Повелители Ночи были чисты. Талос почувствовал, как в ответ на наглость Вознесенного слюнные железы начинает покалывать. Прошептав проклятие, он проглотил обжигающий яд, чтобы тот безвредно растворился в желудочной кислоте. По пути вниз яд обжег горло.
— Да, сокрушаем. А заодно сокрушаем и себя. Мы сражаемся с Механикус. Магистр Войны медленно убивает нас, бросая на цели, ненужные нашему легиону. Титаны с их сервиторами и технослужителями? Они не способны чувствовать страх, и наши усилия пропадают втуне.
— Воину не пристало стенать и ныть, даже если поля боя далеко от идеала, Талос.
— В таком случае, — вмешался Адгемар, широко разведя руками, — спустись на поверхность, ваше сиятельство. Омочи когти в крови наравне со всеми нами. Прикажи своим драгоценным Чернецам немного пострелять. И ты увидишь все сам!
Чернецы по обеим сторонам трона Вознесенного яростно зарычали, вертя клыкастыми шлемами. Сержант Седьмого Когтя приветствовал их рык волчьей ухмылкой.
— Мы только что расправились с титаном, — темные глаза Адгемара сверкнули опасным весельем, — так что не воображайте, будто, наведя на нас оружие, вы заставите нас замолчать.
Вознесенный издал хлюпающий смешок.
— Приятно видеть такое воодушевление в сержанте, который только что отправил своих людей на смерть.
Однако ему не удалось стереть ухмылку с лица Адгемара. Талос окинул взглядом двух Чернецов, Гарадона и Враала, огромных в терминаторской броне. Они были напряжены. Готовы к действию.
Но действовать они не станут. Пророк был совершенно в этом уверен.
— Достаточно этого безумия, — сказал Талос. — Нас швыряют в бой, как пушечное мясо. Нам приказывают проводить разведку в авангарде смертных армий. Астартес? В разведку? До такого могут додуматься только глупцы. Наше главное оружие — страх, и этот клинок затупился в последней кампании.
— Ты будешь драться, потому что так приказывает Магистр Войны, — насмешливо парировал Вознесенный. — И так приказываю я.
— Седьмой Коготь уничтожен.
Пальцы Талоса чесались от желания взяться за рукоять Аурума. С ледяной уверенностью он осознал, что успеет вскочить на тронное возвышение и вонзить золотое лезвие в грудь Вандреда, прежде чем Чернецы покончат с ним.
Очень, очень соблазнительно.
— Ты собрал их геносемя? — поинтересовался Вознесенный. — Когда-то ты был моим апотекарием. Меня весьма огорчит, если ты совершенно забыл свои прежние обязанности.
— Я сам вырезал прогеноиды из тел павших, — ответил Талос.
И он действительно это сделал. Армейским ножом Талос вырезал прогеноидные железы из груди и шеи каждого убитого воина. Адгемар, со слезами на глазах, погрузил бесцветные органы в охлаждающий гель и поместил в стазис-контейнер на борту «Ока бури».
Шесть потерянных душ. Душ, отправившихся в варп. Адгемар представил, как тени его людей, храбрых и сильных бойцов, со стенаниями уносятся в Море Душ.
— Адгемар и Меркуций отныне войдут в состав Первого Когтя, — твердо сказал Талос. — И это не просьба.
Вознесенный пожал плечами. Увесистые доспехи и костяные наросты заскрежетали. Нынешнего командира десятой не волновала численность отделений и их состав.
— И я хочу, чтобы вы уяснили себе ситуацию, брат-капитан Вандред. Мы все погибнем на этой войне. Магистр Войны полностью обескровит десятую роту, потому что мы для него не более чем расходный материал. А выжившие присоединятся к Черному легиону, поскольку у них не останется другого выбора.
— Магистр Войны, да пребудет с ним тысяча благословений, простил твою… выходку на поверхности тюремного мира. — Гнилые зубы Вознесенного мокро блеснули. — Не злоупотребляй его щедростью, Талос.
Талос оглянулся на Чернецов. Гарадон был там. Неужели он не рассказал своему хозяину обо всем, что произошло?
— Магистр Войны хотел посеять раздор между нами. Он желал заполучить меня, потому что мое второе зрение не замутнено, как у его собственных провидцев. Я не могу поверить, что ты все еще отказываешься признать истину. Гарадон был с нами. Конечно, он…
— Молот Вознесенного рассказал обо всем, что произошло. Единственное, в чем провинился Черный легион, — это в том, что позволил заключенным напасть на наш «Громовой ястреб».
— Ты окончательно спятил?
Талос шагнул вперед. Оба Чернеца взяли оружие на изготовку. Гарадон занес молот, а силовые когти Враала ожили и опасно сверкнули.
— Они использовали взрывчатку, чтобы уничтожить дверь основного трапа.
Вознесенный ничего не ответил, но его улыбка все расставила по местам. Он знал, знал с самого начала, и никак не препятствовал Разорителю. Вознесенный готов был пожертвовать Талосом, несмотря на всю ценность его пророческого дара, ради милостей Магистра Войны.
В следующих словах Талоса прозвучала тихая, но нескрываемая угроза:
— Если ты думаешь, что я позволю тебе загнать десятую роту в могилу ради благосклонности Абаддона, то сильно ошибаешься.
— Ты хочешь занять мое место, Ловец Душ? — улыбнулся Вознесенный.
— Нет. Я хочу командовать наземной операцией. Я хочу выиграть эту войну и сохранить роту.
— Ты решил сам себя повысить? Как мило.
— Не я, Вандред.
Наконец-то Вознесенного проняло. Сузив глаза, он под скрип доспехов поднялся с трона:
— Не вздумай произносить его имя. Его сон слишком глубок. Он не проснется. Я — Вознесенный. Я — капитан десятой роты. Ты подчинишься мне!
— Довольно, Вандред. Ты не хочешь сам возглавить наши силы на Крите, и мы гибнем из-за твоего желания угодить Магистру Войны. Мы сражаемся с врагом, начисто лишенным человеческих эмоций. Они не чувствуют страха и не поддаются панике. Мы теряем время и ресурсы, пытаясь победить их привычным нам способом. Если их дух и можно сломить, то не с помощью болтеров и клинков. Мы должны использовать наши собственные машины. Машины, которые они когда-то изготовили для нас. Я отправляюсь в Зал Памяти, — завершил свою речь Талос. — Первый Коготь, за мной.
Сказав это, он развернулся и пошел прочь с мостика под защитой священных болтеров и мечей вновь сформированного Первого Когтя.
Когда дверь за ними закрылась, Кирион остановился.
Он прислонился к стене, свесив голову, словно приходил в себя после сильного удара. Его правая рука дрожала. Воин удержал болтер лишь потому, что кулак свело судорогой.
Активировав закрытый канал, он надтреснутым голосом обратился к Талосу:
— Брат. Нам… надо поговорить. Страхи Вознесенного наконец-то вырвались из-под контроля. Он захлебывается в них.
— Мне нет до этого дела.
— А должно быть. Когда ты заговорил о Зале Памяти, то, что осталось от Вандреда в этой оскверненной оболочке, взвыло от ужаса.
Вознесенный и его телохранители молча смотрели вслед Первому Когтю. Когда двери захлопнулись, Гарадон вновь опустил украшенный резьбой молот на плечо. Черная львиная морда его наплечника безмолвно щерилась на закрытую дверь.
— Я никогда не понимал, почему примарх так высоко ценил Талоса, — сказал Чернец.
Враал, стоявший по другую сторону от командного трона Вознесенного, озвучил собственные мысли:
— Он везучий. Фортуна благоволит ему. Он предвидел появление навигатора. А теперь взял в плен принцепса титана. Сам Магистр Войны похвалит его за такое приобретение.
— Я слышу отвращение в твоем голосе, брат. — Голос Гарадона звучал, как всегда, холодно и бесстрастно. — Его везение оскорбляет тебя?
Враал все еще не убрал когти-молнии. Они шипели и сыпали искрами во мраке мостика, короткими вспышками освещая его массивную терминаторскую броню.
— Да. Каждый его вдох оскорбляет меня.
— Враал, — протянул Вознесенный.
Слова прозвучали хрипло из-за горькой слюны, комом вставшей у существа в глотке.
— Да, мой повелитель?
— Ступай за ним. Мне все равно, как ты это сделаешь, но ритуал пробуждения должен быть осквернен.
— Да, мой повелитель.
Враал коротко кивнул. Сервомоторы его древней брони взревели.
Вознесенный облизнул заостренные клыки, не обращая внимания на выступившую на языке кровь.
— Талосу нельзя позволить разбудить Малкариона.
XIV
Капитан Десятой
Спящий видел сны.
Он видел сны о битвах и кровопролитии, сны, в которых воспоминания мешались с кошмарами.
Планета. Поле боя. То самое поле боя. Миллионные армии схлестнулись в безжалостной схватке. Болтерный огонь, огонь, огонь — настолько громкий, что заглушает все остальные чувства. Настолько громкий, что ты слепнешь и во рту у тебя появляется привкус пепла. Звук болтерных выстрелов стал привычней, чем звук собственного голоса, — так глубоко он въелся в плоть и кровь.
Шпили дворца, раскинувшегося на целый континент. Башни крепости, равной которой не было и не будет, цитадели из золота и камня, способной поразить воображение даже самого алчного из богов.
Он умрет здесь. Он знал это наверняка, потому что помнил.
Он умрет здесь, но ему не дадут упокоиться с миром.
А болтеры все не прекращали огонь.
Узорчатая платиновая крышка саркофага беззвучно всплыла среди тонких, полупрозрачных струй пара в отключающемся стазис-поле.
Она была красива — красива той красотой, которой никогда не узнать «Оку бури». «Лэндрейдер», утыканный убийственными шипами и покрытый чеканной броней, тоже был произведением искусства в своем роде. Он воплощал зловещую славу легиона. На цепях для трофеев корчились тела распятых врагов, в то время как под гусеницами гибли сотни новых противников.
«Око бури» был жестоким убийцей, сулящим врагам неисчислимые беды. И керамитовый корпус машины вполне соответствовал заключенному в ней машинному духу.
Но красота саркофага относилась к иной, более благородной разновидности.
Он был окован бронзой и платиной. Барельеф на металле изображал одно из величайших сражений в истории десятой роты. Воин в древнем доспехе стоял, запрокинув голову к небу. В руках он сжимал два вражеских шлема. Правую ногу воин поставил на третий шлем и глубоко вдавил его в землю.
Никакие чрезмерные преувеличения не оскверняли картину — ни горы черепов, ни рукоплещущие толпы. Лишь воин наедине со своей победой.
Шлем в правой руке был украшен зубчатым зигзагом молнии на лбу и варварской руной на щеке. Шлем Ксорумая Кхана, капитана-мечника девятой роты Белых Шрамов.
Шлем в левой, строгий и гордый, смотрелся внушительно даже после того, как был сорван с головы хозяина. Его украшал лишь сжатый кулак на наличнике и руна высокого готика, обозначавшая «Паладин». Это был шлем Летандруса Храмовника, знаменитого чемпиона легиона Имперских Кулаков.
И наконец, под ступней воина виднелся шлем третьего Астартес: крылатый, с каплей крови в форме слезы, выполненной из рубина. Шлем Рагуила Мученика, капитана седьмой роты Кровавых Ангелов.
Воин зарубил этих трех противников в течение одного дня. Всего лишь один день войны в улье под стенами императорского дворца, и он прикончил троих чемпионов из верных Императору легионов.
Лязгающие краны подняли огромный саркофаг из стазис-контейнера в мраморном полу Зала Памяти. Краном оперировали сервиторы — их механическая точность была необходима для ритуала пробуждения. Талос наблюдал за тем, как массивный гроб из бронзы, платины и керамита, размером с двух Астартес в полной терминаторской броне, поднимается из углубления. За саркофагом потянулись трубки, провода и кабели, каждый из которых выполнял свою священную функцию. Из этих волокнистых змей капал охладитель. Капли влаги собирались в сумрачный туман.
Первый Коготь в благоговейном молчании смотрел, как саркофаг переносят через зал и с запрограммированной точностью опускают на место. Еще несколько сервиторов ждали под опускающимся гробом. Они собрались вокруг громадного панциря высотой в три роста Астартес. Руки сервиторам заменяли инструменты и держатели. Лоботомированные рабы суетились вокруг бронированного корпуса, завершая финальные приготовления. Саркофаг должен был занять место в передней части машины.
Дредноут.
От одного слова лед растекался по жилам, но реальность превосходила воображение. Дредноут — совершенный гибрид человека и машины. Герой Астартес, заключенный в узорчатый саркофаг, погруженный в амниотические жидкости и навечно замерший на самом пороге смерти, контролировал практически неуязвимый керамитовый корпус шагающей боевой машины.
Ритуал длился уже два часа, и Талос знал, что еще несколько часов впереди. Он наблюдал за работающими сервиторами, которые подключали провода, заворачивали клеммы и проверяли интерфейс.
— Мой господин, — обратился к нему техножрец Делтриан, — все готово для третьего этапа ритуала пробуждения.
Облаченный в черную рясу человек искусственно увеличил свой рост до роста Астартес, при этом не добавив и грамма мышечной массы. Талосу он напоминал Мрачного Жнеца — скелетообразного пожинателя жизней из доимперской мифологии Терры. Этот образ был широко распространен во многих колонизованных человечеством мирах, даже в тех, которые ушли очень далеко от прародины-Земли. Пожинатель Душ.
Лицо Делтриана, обрамленное черной тканью капюшона, тоже работало на этот образ. Зачем, Талос не мог представить. На Астартес с усмешкой смотрел серебряный череп. Маска была сделана из хрома и пластали, подогнанных под лицевые кости человеческого черепа. А возможно, и заменивших плоть и кость.
Динамик вокса — угольно-черная бусинка на горле человека — транслировал искусственно синтезированный голос Делтриана.
Глаза техножрецу заменяли две блестящие изумрудные линзы. Их затуманивал тонкий слой влаги: каждые пятнадцать минут слезные железы Делтриана испускали струйки шипящей жидкости. Талос понятия не имел, для чего следовало увлажнять глазные линзы техножреца. Они очень мало походили на человеческие глаза, нуждающиеся в защите от пересыхания.
Несмотря на гложущее любопытство, Талос относился к этой причуде с уважением, как и к другим аугментическим приспособлениям Делтриана. Это было личным делом техножреца.
— Легион благодарит тебя, почтенный техножрец, — сказал Астартес, продолжая ритуальный обмен любезностями.
Талос окинул взглядом зал с мраморным полом, со стенами, покрытыми непонятными устройствами, с углублениями в полу, скрывавшими еще больше чудесных механизмов. Вновь обернувшись к техножрецу, он внезапно добавил:
— Благодарю тебя, Делтриан. Ты всегда был нам верным и усердным союзником.
Делтриан замер, как засбоивший автомат. Сервиторы по-прежнему деловито стучали, сверлили, подсоединяли и подключали. Изумрудные глазные линзы техножреца с жужжанием завращались в глазницах, словно пытаясь придать лицу какое-то выражение. Череп, как и всегда, безжизненно ухмылялся.
— Вы нарушили традиционный лингвистический обмен.
— Я всего лишь хотел выразить благодарность за твою службу. За службу, которая так часто остается неоцененной.
Черные глаза Талоса смотрели прямо и искренне.
— Прошу прощения, если я невольно оскорбил тебя.
— Это не было ошибкой лингвистического обмена?
— Нет. Я сказал это намеренно.
— Анализирую. Анализ завершен. В ответ я скажу следующее: спасибо за вашу высокую оценку, Астартес один-два-десять.
«Астартес один-два-десять»? Талос улыбнулся, когда до него дошло. Первый Коготь, второй Астартес, десятая рота. Его первоначальный номер в отделении.
— Талос, — сказал Повелитель Ночи. — Меня зовут Талос.
— Талос. Принято. Зафиксировано.
Делтриан направил свою улыбку мертвеца на саркофаг.
— Призвав на помощь Бога-Машину и благословенный союз просвещенных Механикум и легионов Хоруса, я осмеливаюсь вернуть к жизни этого воина, в том случае если ваша миссия не противоречит Первой Клятве. Произнеси вслух свою клятву.
Вернувшись к формальной церемонии, Талос ответил:
— Во имя моего примарха, который любил Хоруса как брата и служил его делу, я даю тебе клятву. Восьмой легион ведет войну против Золотого Трона и Культа Марса. Верни нам нашего павшего брата, и прольется имперская кровь. Наполни его своей тайной силой, и ложные Механикум заплатят за свои преступления.
Делтриан вновь замер. Талос уже начал сомневаться, правильно ли он произнес клятву. Повелитель Ночи изучал тексты, но сам проводил ритуал впервые.
— В твоей клятве нет разногласий с Первой Клятвой. Мои знания послужат к нашему обоюдному благу.
— Пробуди его, Делтриан, — проговорил Талос, понизив голос и глядя прямо в глаза техножрецу. — Буря приближается. Время платить по счетам. Он должен встать рядом с нами.
Это тоже было отклонением от предписанного ритуала. Делтриан замешкался, анализируя слова Астартес.
— Ты осведомлен о вероятности неудачи? Эта воинская единица сопротивлялась всем четырем предыдущим попыткам пробудить ее.
— Я знаю, — сказал Талос.
Он смотрел на саркофаг, покрытый позолотой славы, уже установленный на должное место в корпусе боевой машины.
— Малкарион не просыпался ни разу. И он с самого начала не хотел, чтобы его тело положили в склеп.
Делтриан ничего не ответил. Техножрец не представлял, как можно отказаться от возможности стать настолько ближе к Богу-Машине. Не понимая эмоциональной подоплеки происходящего, он просто молча ждал, пока Талос не заговорит снова.
— Могу я задать вопрос?
— Я даю вам разрешение при условии, что вы не потребуете разглашения законов священного Механикум.
— Я чту ваши обычаи. Но я хотел бы… оставить здесь почетный караул. Они будут наблюдать за ритуалом. Это неприемлемое нарушение традиций?
— Когда-то было принято постоянно держать почетный караул в Зале Памяти, — ответил Делтриан.
С выражением настолько близким к человеческому, что становилось жутко, механический человек склонил голову к плечу и произнес:
— Как меняются времена.
Улыбка все это время не покидала его скелетообразного лица.
Талос кивнул, в свою очередь улыбнувшись:
— Благодарю за понимание, Делтриан. Кирион, Меркуций и Ксарл останутся здесь. Уверяю тебя, они не станут вмешиваться в твою работу и богослужение.
— Ваши приказы приняты.
— Желаю тебе всего наилучшего, почтенный техножрец. Пожалуйста, пошли за мной, когда ритуал дойдет до финальной стадии. Я хочу при этом присутствовать.
— Подчиняюсь, — сказал аугментический человек.
После недолгой паузы он добавил с чем-то почти похожим на неловкость:
— Талос?
Астартес развернулся под рев сочленений брони:
— Да?
Рука Делтриана с длинными костяными пальцами указала на прикрепленный к стене реанимационный контейнер. Там, за стеклянными стенами, плавал в амниотической жидкости принцепс Арьюран Холлисон, погруженный в искусственный сон. Многочисленные провода и трубки соединяли его обнаженное тело с системой жизнеобеспечения.
Из горлового вокс-динамика жреца раздался треск машинного кода — звуковой аналог доброжелательной улыбки.
— Он принесет ощутимую пользу. Нам многое предстоит узнать у него. Благодарю за то, что подарили нам столь ценное оружие.
— Сделайте мне ответный подарок, — ответил Талос, — и мы будем в расчете.
— Нам надо обсудить вопрос с командованием.
Адгемар с обнаженной головой и короткой черной бородкой цвета соли с перцем шагал рядом с Талосом по темным залам «Завета». Они спускались глубже в утробу корабля, оставив позади палубы оружейников и механиков и направляясь в сторону отсеков смертного экипажа.
— А что тут обсуждать? — спросил Талос.
Пророк ощущал необычное воодушевление. Надежду. Чувство, которого не испытывал уже очень давно. Талос не солгал техножрецу: буря приближалась. Он чувствовал поступь урагана в своей крови. И эта буря грозила вырваться наружу с каждым ударом сердца. Десятую роту ожидали необратимые изменения.
Шаги двоих Астартес эхом разносились по окованным черной сталью переходам.
— Я выше тебя по званию.
Голос Адгемара звучал так, словно старший воин пытался перемолоть зубами камни.
— Верно, — согласился Талос. — И почему это тебя смущает?
— Потому что в нынешней десятой роте звание ничего не значит. Чернецы ходят под Вознесенным. А над Вознесенным нет никого, кроме его гнусных богов. Все остальное не стоит его внимания. В Девятом Когте нет командира уже три месяца.
Талос вздохнул, покачав головой. Воистину легион разваливается на части.
— Я не знал.
— Я теперь в Первом Когте, — продолжил Адгемар. — Но кто возглавляет Первый Коготь? Бывший брат-сержант Седьмого? Или бывший апотекарий Первого?
— Похоже на то, что это меня волнует?
Талос опустил руку на навершие рукояти спящего в ножнах Аурума.
— Мне хватит и того, что рота продержится до конца этой войны. Командуй. Ты заслужил свое звание.
— А тебе никогда не приходило в голову, что, возможно, и ты заслужил более высокое звание, чем то, что пожаловал тебе Вознесенный?
— Нет, — солгал Талос. — Ни на секунду.
— Я вижу по глазам, что ты лжешь, брат. Ты не особо одаренный обманщик. Ты прекрасно знаешь, что должен возглавить Первый Коготь. Ты предлагаешь мне эту должность просто из уважения.
— Может быть. Но это честная ложь. У тебя есть звание. Командуй, и я пойду за тобой.
— Хватит игр. Я не желаю командовать твоим… нашим отделением. Но слушай меня внимательно. Твои действия во благо нашему легиону могут быть основаны на чистом альтруизме. Возможно, ты не думаешь о личной славе. Но для Вознесенного все выглядит иначе.
Они ждали у закрытых дверей лифта, глядя друг на друга сквозь кромешную тьму и видя все до мельчайшей черты. Талос медленно выдохнул, прежде чем ответить. Даже простое упоминание Вознесенного приводило его в бешенство.
— Это не твои слова, Адгемар. Эти разговоры о подозрениях и интригах… Не похоже на тебя. От кого пришло это предупреждение? От чьего имени ты сейчас говоришь?
Из темного коридора за их спинами раздался ответ:
— От моего.
Талос медленно развернулся, мысленно проклиная себя за то, что был слишком погружен в размышления и не услышал шагов. Несмотря на то что на новоприбывшем не было брони — только форменный мундир их легиона, — пророку следовало уловить шум его приближения.
— От моего. Адгемар говорит от моего имени.
Адгемар склонил голову в знак уважения. Так же поступил и Талос, приветствуя чемпиона Малека из Чернецов.
Ксарл и Кирион никогда не были дружны. Разговоры между ними состояли в основном из пауз. Непринужденная болтовня не числилась среди привычек Астартес, и эта черта лишь усиливалась, когда двое Астартес терпеть друг друга не могли.
Подняв болтеры на уровень груди, они обходили по кругу Зал Памяти. Двигаясь в противоположных направлениях, Кирион и Ксарл встречались дважды на полпути. Меркуций, чьи доспехи до сих пор несли знаки различия Седьмого Когтя, стоял на страже у огромной двустворчатой двери лицом к дредноуту.
Делтриан руководил сервиторами, время от времени разражаясь невнятицей машинного кода. Следуя его приказам, кибернетические слуги тщательно подготовили дредноут к полному пробуждению. В передней части машины красовался саркофаг, горделивый в своей посмертной славе. Малкарион никогда не был таким при жизни.
Когда Кирион проходил мимо Ксарла в шестой раз, он заговорил с братом по закрытому вокс-каналу:
— Ксарл.
— Лучше бы ты сказал что-то стоящее.
— Какова вероятность того, что это сработает?
— Что Малкарион проснется?
— Да.
— Я… настроен скептически.
— Я тоже.
Пауза затянулась, и через несколько минут канал автоматически закрылся. Кирион вновь активировал его движением глаза.
— Вознесенный не позволит пробудить его.
— Это не новость для меня, брат, — вздохнул Ксарл. — Для чего, ты думаешь, мы остались здесь? Конечно, Вознесенный попытается остановить ритуал. Чего я до сих пор не понимаю, так это почему. Я едва могу поверить, что мы пришли к такому окончательному падению.
— Вознесенный боится. Он опасается Талоса, но пробуждения Малкариона он боится еще больше. Ты не чувствовал того, что чувствую я.
— И не хочу чувствовать. Давай лучше не будем говорить о проникшей в тебя скверне.
— Я чувствую чужой страх. Но сам я не испытываю страха. Это… просто особенности восприятия. Как шепот в расстроенном воксе, когда ты улавливаешь только обрывки разговора.
— Ты запятнан Губительными Силами. Довольно.
Однако Кирион не унимался:
— Ксарл. Выслушай меня хотя бы однажды. Какая бы война ни кипела внутри Вознесенного, Вандред ее уже давно проиграл. От того человека, за которым мы следовали после Осады Терры, осталась лишь бледная тень.
Они снова прошли мимо друг друга. Ни один воин не показывал, что замечает другого, несмотря на перепалку по воксу. Меркуций продолжал стоять в предписанном кодексом молчании.
— Довольно! — взорвался Ксарл. — Неужели ты думаешь, что мне приятно выслушивать твои откровения о том, как ты читаешь мысли и чувства этого совращенного Хаосом мерзавца? Конечно, ты знаешь его тайны. Ты так же извращен, как и он. Только поразившая его скверна видна каждому, поскольку изуродовала его тело. А ты разлагаешься изнутри. Незаметно и поэтому еще более опасно.
— Ксарл, — мягко сказал Кирион, — брат мой. Во имя нашего общего отца, выслушай меня один-единственный раз.
Ксарл не ответил. Кирион наблюдал, как его брат молча приближается — они вновь сошлись на полпути вокруг зала. Проходя мимо, Ксарл сжал край наплечника Кириона. Это был странный и неловкий момент. Даже сквозь рубиновые линзы шлемов Кирион ощутил, как брат смотрит ему прямо в глаза, впервые за долгие годы.
— Говори, — проворчал Ксарл. — Попробуй оправдаться, если это возможно.
— Представь, — начал Кирион, — потаенный голос, звучащий у каждого в душе. Голос их страха. Когда я с тобой, с Талосом, с Узасом… я не слышу ничего. Мы Астартес. «Тогда как тела смертных заполнены страхом, мы пусты и холодны».
Ксарл усмехнулся, услышав цитату из трудов Малкариона. Умно, очень умно.
В воксе треснул голос Меркуция:
— Секретничаете втайне от вашего нового товарища по отделению?
— Нет, брат, — ответил Кирион, — прости, мы скоро закончим.
— Конечно.
Меркуций отключился.
— Продолжай, — сказал Ксарл.
— Рядом со смертными по-другому. Я слышу их страхи. Это похоже на стыдливый шепот — много голосов, сливающихся в один хор. Когда ты, Ксарл, убиваешь смертного, ты видишь только то, как свет угасает в его глазах. Я слышу его безмолвный плач, слышу, как он шепчет о родном мире, который никогда больше не увидит, о жене, с которой ему было так тяжело расстаться. Я… собираю эти мысли из разума каждого встречного, как спелые плоды с дерева.
Псайкерская зараза, подумал Ксарл. В годы славы примарха таких несчастных изгоняли из легиона или преображали в соответствии с суровыми правилами обхождения с псайкерами и их использования. Неукрощенный талант псайкера был приманкой и распахнутой дверью для демонов варпа.
— Продолжай, — сказал он.
Произнести это слово во второй раз оказалось куда труднее.
— Ты не можешь представить, что я слышу в присутствии Вознесенного, брат.
Голос Кириона дрогнул и зазвучал неуверенно, словно воин не мог подобрать нужные слова.
— Он кричит… затерявшись во тьме собственного разума. Он выкрикивает имена, имена живых и мертвых братьев, умоляя нас отыскать его, спасти его, убить его. — Кирион перевел дыхание, прежде чем продолжить. — Вот что я слышу, когда оказываюсь рядом с ним. Его муки. Его ужас оттого, что он полностью потерял над собой контроль. Он уже не Астартес. Одержимость дала ему возможность ощущать страх, и страх выел его изнутри. Ужас прогрыз в нем туннели, как тысяча голодных червей.
Ксарл осознал, что все еще сжимает наплечник Кириона. Он поспешно убрал руку, борясь с гневными нотками в голосе.
— Я прекрасно прожил бы без этого знания, брат.
— Так же как и я. Но я открыл правду не для того, чтобы испортить тебе настроение, брат. Внутри Вознесенного обитают две души. Вандред, чей крик медленно угасает в пустоте. И что-то другое… что-то, родившееся из его ненависти и смешавшееся с чужим разумом. Когда Талос пригрозил, что разбудит Малкариона, я впервые услышал, как обе души взвыли в унисон. То, что осталось от Вандреда, и завладевший им демон — они оба боятся этой секунды.
— Мы здесь, — упрямо сказал Ксарл. — Мы несем караул во время ритуала пробуждения. Если Вознесенный действительно напуган и пошлет кого-то, кто попытается… помешать, — нам ничего не грозит. Кто из Чернецов настолько бесчестен, что вступит в бой с собственными братьями? Малек? Никогда. Гарадон? Он любимчик Вознесенного, но не выстоит против нас троих. Любой из Чернецов падет, а Вознесенный слишком ценит своих избранных, чтобы разбрасываться ими.
— Ты исходишь из того, что их жизни для него одинаково ценны. Нет, брат, — возразил Кирион. — Он пошлет Враала.
Оба воина обернулись на грохот распахнувшихся дверей. Кирион без промедления связался с Талосом:
— Брат, начинается.
Ответ был кратким:
— Первый Коготь. При первом признаке агрессии вы должны вступить в бой и уничтожить цель. Ave Dominus Nox.
— Кирион, — Ксарл выдернул болтер из магнитного зажима при виде вошедшего в Зал Памяти Чернеца, — терпеть не могу, когда ты оказываешься прав.
Малек спустился в лифте на нижние уровни вместе с Талосом и Адгемаром.
— Ты не можешь позволить себе такую наивность, — сказал он Талосу.
Лицо терминатора было твердо и холодно, как у статуи из белого гранита.
— Я не наивен, — огрызнулся Талос.
Несмотря на все уважение к Чернецу, его тон разозлил пророка.
— Я действую в интересах десятой роты, — вызывающе продолжил он.
— Ты действуешь как слепой мальчишка, — жестко отрубил Малек.
В его черных глазах вспыхнул яростный огонь.
— Ты говоришь об интересах десятой роты? Именно в этом суть. Десятая рота мертва, Талос. Иногда, пытаясь сохранить прошлое, ты просто скатываешься назад. Я не сторонник перемен ради самих перемен. Мы говорим о положении дел на войне.
— Ночной Призрак никогда…
— Не смей говорить о нашем отце так, будто знал его лучше меня!
Малек сузил глаза, а в голосе его прорезался звериный рык.
— Не смей предполагать, что он советовался только с тобой в последние ночи. Многие из нас были его избранниками. Ты не один.
— Я это знаю. Я говорю о том наследии, которое он хотел передать нам.
— Он хотел, чтобы мы выжили и боролись с Империумом. И все. Неужели ты думаешь, что его заботило, кто станет нашими союзниками и под каким именем мы пойдем в бой? Нас осталось чуть больше тридцати. Отделения распались. Авторитет командования ослаб. Наши ресурсы на пределе. Мы — не десятая рота Восьмого легиона. Мы перестали быть ей почти сто лет назад по нашему времени… и десять тысячелетий назад по галактическому летоисчислению. Неужели ты действительно не видишь, что творишь? — закончил Малек.
Он покачал головой, словно сама идея была немыслимой.
— Я готов признать…
— Это был риторический вопрос, — проворчал Малек. — Все это видят. Ты случайно натыкаешься на сотню сервиторов, когда наши ресурсы почти подошли к концу. Ты ступаешь на поверхность нашей мертвой планеты, и каждый, кто не ослеп, понимает, что это знак. Затем ты берешь в плен не абы кого, а навигатора! Теперь принцепс титана. Ты бунтуешь против Вознесенного и говоришь о том, чтобы разбудить Малкариона.
— Талос, брат, — вмешался Адгемар. — Ты изменяешь роту согласно своим принципам. Поимка навигатора была самым смелым шагом. Если мы потеряем Этригия, вся рота будет зависеть от тебя и от навигатора, которого ты контролируешь. Мы даже не сможем войти в варп без твоего… согласия.
— Этригий абсолютно здоров, — ответил Талос.
Но ему нечем было подтвердить свои слова. Навигаторы благодаря измененным генам жили намного дольше обычных людей. Но Этригий заперся в своей обсерватории на носу корабля, и никто не видел его в течение последних десятилетий, не считая Вознесенного. Октавия имела доступ в ту часть судна, но в ее скудных отчетах, пересказанных Септимусом, не было ни слова о физическом или психическом состоянии нынешнего навигатора. Казалось, годы не меняют его.
— Я — из Чернецов, — многозначительно произнес Малек.
Талос немедленно понял, о чем речь. Малек никогда бы не нарушил клятвы и не выдал секретов своего сюзерена, как бы он ни презирал Вознесенного. Но он мог намекнуть Талосу, что сопровождал Вознесенного во время его визитов к Этригию.
Возможно, захват Октавии на мертвой Нострамо оказался более явной угрозой Вознесенному, чем полагал Талос.
Ее надо охранять. Бдительно охранять. И пробуждение Малкариона…
— Меркуций, Кирион и Ксарл дежурят в Зале Памяти, — сказал он Малеку.
Тот кивнул. Его гранитное лицо оставалось бесстрастным.
— Думаю, это неглупый ход. Сколько уже идет ритуал?
— Четыре часа. Когда я уходил, подключали и освящали ходовую часть дредноута. Они еще не начали пробуждение.
— Шансы против нас, — сказал Адгемар. — Он не просыпался ни разу.
— И его положили в саркофаг против воли, — добавил Малек.
Вокс Талоса ожил, обрывая дальнейшую дискуссию.
— Брат, — сказал Кирион, — начинается.
Враал неторопливо вошел в Зал Памяти.
Ревущий лев на его правом наплечнике — знак различия Чернецов — был покрыт вмятинами и царапинами. Похоже, после многочисленных сражений его нечасто приводили в порядок. Остальная часть терминаторской брони Враала находилась не в лучшем состоянии. Темно-синюю поверхность уродовали шрамы с металлически-серыми краями. Хозяин не озаботился даже тем, чтобы покрыть их слоем краски.
К его перчаткам присохли чешуйки крови. Хотя при активации перчаток вся грязь на них превращалась в пепел, кровавые пятна не сходили неделями после сражений.
Другие ошибочно принимали это за пренебрежение. За неуважение. Это было почти смешно.
Что может быть большей честью для машинного духа брони, чем гордая демонстрация полученных в бою увечий? Что может лучше выразить уважение, чем все эти шрамы — шрамы от ран, которые не сумели его убить?
Шипастые пики для трофеев, торчащие из-за горбатой спины доспеха, были откованы из бронзы и украшены шлемами и громадными черепами Астартес. Шлемы и черепа клацали и стучали друг о друга при каждом шаге Чернеца.
Враал провел языком по зубам. Рубиновые дисплеи линз по очереди очертили контуры каждого живого существа в зале. В одном конце комнаты сервиторы суетились над безмолвным дредноутом, как идолопоклонники во время варварского богослужения. В другом техножрец Делтриан склонился над панелью управления, расцвеченной таинственными огнями. Вон там свежая кровь, влившаяся в Первый Коготь, — зануда Меркуций — стоит слева от Враала в тени огромных дверей. А вон и Кирион с Ксарлом, расхаживающие с болтерами наперевес.
Чернец заметил краткую вспышку предупреждающей руны. Его просканировали ауспиком. Конечно, это был Делтриан. Враал, не останавливаясь, небрежно кивнул техножрецу. Паукообразная тварь уважительно склонилась в ответ. Отвратительное создание. Проклятье Механикум за то, что легиону приходится пользоваться услугами подобной мрази.
Враал не питал никаких иллюзий на тему того, зачем его сюда послали. Вознесенный вел игру осторожно, потому что открытое противостояние с Талосом привело бы к полномасштабному бунту. То, что осталось от десятой роты, раскололось бы окончательно. Часть последовала бы за Вознесенным, а часть — за пророком. Лично для себя Враал тут никакого выбора не видел. Прошлое или будущее. Талос воплощал первое. А что было в прошлом, кроме поражения и позора?
Враал с нетерпением предвкушал смерть пророка. Он помнил свое разочарование при известии, что план Вознесенного сдать Талоса Губительным Силам полностью провалился. Разоритель позволил пророку беспрепятственно уйти. Абаддон не сумел даже прикончить двух рабов, которых Талос столь высоко ценил. И вот десятой роте опять приходится терпеть нелепые выходки этого помешанного на прошлом идиота.
Невыносимо. Как зудящий участок кожи, который нельзя почесать.
Нет, Враал не тешил себя иллюзиями. Об открытом конфликте не могло быть и речи. Это только настроит сторонников Талоса на решительный лад. И уж точно нельзя было использовать никого из тех Чернецов, к которым Вознесенный явно благоволил. Все бы сразу поняли, что Вознесенный действует против пророка. Но вот необузданный и непредсказуемый Враал — другое дело. О да. Все будут с огорчением вспоминать его «дикий нрав» и «непомерную вспыльчивость», а Вознесенный рассыплется в извинениях за то, что ужасная выходка Враала помешала ритуалу воскрешения.
«Обида заставила его действовать необдуманно, — скажет Вознесенный. — Действия Враала опозорили всех нас. Такая разобщенность неизбежно приведет к…»
Да, он почти слышал свою похоронную речь. Вознесенный послал его сюда на смерть, жертвуя жизнью одного из слуг на благо своей боевой ватаги. Что ж, так тому и быть.
Конечно, помешать пробуждению Малкариона следовало с умом.
С тактом.
С определенным изяществом.
Когти Враала выскользнули из ножен перчатки. Они затрещали и заискрились, окутавшись облаком убийственного света.
— Братья! — радостно заорал он в вокс-передатчик. — Сейчас все, находящиеся в этой комнате, умрут!
Секундой позже он уже шагал сквозь болтерный огонь, и из его клыкастого шлема неслись раскаты смеха.
От трофейных пик отлетали куски. Путь Враала был усыпан осколками металла. Один из бивней шлема лопнул. Нагрудник тоже покрылся трещинами, а наколенник раскололся, усеяв пол керамитовым крошевом. Ливень болтерных снарядов грыз и царапал его терминаторскую броню. Это было почти забавно.
Три слабака из Первого Когтя отступали, выставив перед собой болтеры и ведя защитный огонь, который не мог остановить надвигающегося Чернеца. В воксе Враала раздалось скрипучее блеяние Делтриана:
«Как ты смеешь! Святотатство! Этот зал посвящен Богу-Машине!»
Тьфу. Если бы у Враала было огнестрельное оружие… Он мог бы заткнуть завывающего жреца раз и навсегда. А сейчас его когти-молнии только вспыхнули ярче, отражая гнев хозяина.
Трое противостоящих ему Астартес пятились, медленно приближаясь к саркофагу Малкариона и не ослабляя огня. Они действовали до отвращения согласованно. Враал знал, что их убийство не было главной задачей, как бы у него ни чесались когти. Ему следовало раз и навсегда оборвать воскрешение Малкариона. Они преграждали самый простой путь к цели: если бы не эта троица, Враал мог бы просто раскромсать дредноут когтями.
Ну ладно.
Враал перешел на то, что в его громоздкой терминаторской броне можно было условно считать бегом. Он бежал не к продолжающим пальбу Астартес. Нет, это стало бы самоубийством и не помогло бы ему выполнить миссию.
— Техножрец!
Враал споткнулся — вихрь болтерного огня разбил броню левой голени и заглушил сервомоторы.
— Давай! Нам с тобой есть о чем поговорить!
Его спотыкающийся бег был до ужаса быстрым. Скелетообразный техножрец так и не отошел от контрольной панели, даже когда правая клешня Враала пропорола священный механизм. К сожалению, ничего не взорвалось.
Особенно меткий выстрел на мгновение откинул голову Чернеца назад. Стрелял, наверное, Ксарл. Этот ублюдок славился удивительной меткостью.
Но сейчас Астартес прекратили огонь. Враал возвышался среди контрольных панелей, с каждым шагом приближаясь к Делтриану. Воины Первого Когтя не хотели рисковать и повредить болтерными снарядами ценные машины. Враал развел когтистые руки по сторонам, по мере продвижения увеча еще больше благословенной техники Механикум.
Как забавно. Это надругательство заставило техножреца заплакать. Из глаз его полилось что-то вроде масла. Темные дорожки протянулись по щекам серебряного черепа. Враал потратил полсекунды на то, чтобы полюбоваться зрелищем. За оставшуюся половину секунды четыре когтя, расположенных над костяшками его пальцев, — каждый в метр длиной — вонзились в грудь Делтриана.
— Пшшшшшшшшшшшшссс, — просипел священник, и хрип оборвался разрядом статики.
— Хорошо сказано, — хмыкнул Враал, вытаскивая лезвия.
Сопротивление, которое оказывала при этом плоть Адептус Механикус, было неприятным и неестественным. Что за удовольствие оборвать фальшивую жизнь Механикус? Делтриан повалился на спину. Его черная роба так и не распахнулась, словно он пытался сохранить достоинство и в смерти.
Руна тревоги вспыхнула с секундным опозданием. Кто-то из Первого Когтя решился напасть.
Враал развернулся и поднял когти, готовясь к схватке с другим Астартес.
Болтер Ксарла выпалил почти в упор. Один из когтей отлетел прочь в ливне осколков болтерной гильзы. Цепной меч обрушился вниз мгновением позже.
— Просто… сдохни… — выдохнул Ксарл по воксу.
Клинок его цепного меча скрежетнул по тяжелому доспеху Чернеца, сдирая верхний слой металла, но не проникая глубже.
Враал дернул плечами, отбрасывая меч. Терминаторская броня давала ему силу, намного превышавшую возможности обычного Астартес. А шанс, что цепной меч пробьет терминаторский доспех, был, прямо скажем… Ладно, Ксарл по крайней мере не дурак. Это делало поединок куда интересней.
Враал поднял правую перчатку, лишившуюся одного из когтей. Когда клинок цепного меча опустился во второй раз, Чернец поймал его между двумя потрескивающими силовыми лезвиями. Ревущий меч немедленно вгрызся в более податливую броню перчатки и сервоволокно. Закряхтев от усилия, Враал вывернул руку. Когти вспыхнули от притока энергии, встретившись с цепным мечом, и раскололи его под зубодробительный треск металла.
Лишившись оружия, Ксарл отскочил назад. Отшвырнув рукоять заглохшего меча, он снова поднял болтер.
Однако не выстрелил. Мерцание руны тревоги подсказало Враалу почему. Крутанувшись на месте, Чернец очутился лицом к лицу с Кирионом и Меркуцием.
Они бросились на него одновременно, держа гладиусы обратным хватом, как кинжалы ассасинов. Удар Кириона пришелся на твердый участок брони. Клинок безвредно скользнул по доспеху, а Враал отшвырнул нападавшего ударом когтей, распоров броню противника.
Удар Меркуция достиг цели, и гладиус вошел глубоко. На какую-то страшную секунду двое Астартес оказались совсем близко, яростно глядя друг на друга сквозь рубиновые линзы шлемов. Клинок в животе Враала был словно кусок льда. Модифицированный организм Астартес уже работал, затягивая рану и останавливая кровотечение, но Меркуций рванул меч вверх, расширяя отверстие.
Он разрезал мягкое сочленение брони. И… пришла боль…
Враал уже почти не помнил, что значит это слово, — прошло так много времени с тех пор, как он в последний раз испытывал боль.
Что-то ударило его по спине. Ритмичные и мощные толчки. Этот ритм был ему знаком… Болтер на полностью автоматическом режиме. Ксарл… стрелял… и… надо было…
Освободиться… от меча…
Враал поднял когтистую перчатку. Поврежденная броня реагировала медленно. Меркуций продолжал тянуть лезвие вверх, кромсая внутренности Враала, — хотя дальнейший путь клинку преградил прочный нагрудник.
Враал сплюнул кровь в шлем и ударил Меркуция левым кулаком. Противник отлетел прочь, словно марионетка на дергающихся нитях, и врезался в разбитую контрольную панель.
Меркуций был в отключке. Кирион… Ха! Удар Враала оторвал ему руку ниже локтя. Он все еще пытался встать и изрыгал проклятия по воксу, оглядываясь в поисках болтера.
Ксарл. Следовало покончить с Ксарлом. Ксарл всегда был самым опасным.
Сморгнув с глаз кровь и пот, Враал развернулся и кинулся на Ксарла, выставив перед собой все семь когтей — семь коротких копий.
Ксарл с проклятием отскочил в сторону. Его мышцы пронзила боль — он двигался быстрее, чем когда-либо за всю свою жизнь.
И все же не успел. Кончики когтей на правой перчатке Враала вонзились в добычу. Ксарл сжал зубы, когда силовые лезвия пропороли его доспех и левое бедро. Боль затуманила зрение, ноги подкосились, и он рухнул на землю.
Враал обнаружил, что ситуация изменилась. Делтриан, эта паукообразная механическая тварь, полз по полу к другой настенной консоли. Видимо, он был ранен. Правильно? Можно ли сказать о механическом человеке, что он ранен? Скорее, поврежден.
Кирион снова надвигался, сжимая гладиус в уцелевшей руке. Инъекция стимуляторов и нейроблокаторов в его кровь и мозг, похоже, начисто убрала боль. Меркуций был на ногах, но безоружен. Его клинок сломался во время падения, и снаряды в его болтере, похоже, закончились. Ксарл не унимался, как и всегда, — упрямый ублюдок вытащил болтерный пистолет и целился лежа, потому что наполовину отрубленная нога его не держала.
В эту минуту Враал осознал, что вполне может победить.
— Братья, — расхохотался он, — кто умрет первым?
— Покажи, на что способен! — рявкнул Ксарл, вновь открывая огонь.
На дисплее Враала замелькали руны, указывая на попадание в голову и в грудь. Метит в шейное соединение. Враал продолжал надвигаться, все так же хохоча, и тут пистолет Ксарла щелкнул вхолостую. Обойма закончилась.
Но… что это за звук?
…уииииРРРРРРРР…
Враал нахмурился. Что, Хаос их разрази, происходит?
Это был звук активировавшейся двуствольной автопушки класса «Жнец». За ним последовало гулкое «кланк-кланк-кланк» автоматического загрузчика боеприпасов.
Враал обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как пушка открывает огонь. От звука выстрела Зал Памяти содрогнулся. Свирепые бури, разрушавшие на своем пути башни городов-ульев, неслись над планетой с меньшим шумом. У тех сервиторов, которые оказались слишком глупы, чтобы зажать уши, полопались барабанные перепонки.
Шлемы Первого Когтя заглушили звук, но все трое Астартес сжали зубы при этом реве.
Враал слышал все с ужасающей ясностью, поскольку залп предназначался ему.
Шесть массореактивных снарядов — каждый из которых был способен разнести в клочки «Рино» — врезались в Чернеца в течение трех секунд. Первый пробил его нагрудник. Враал умер бы через несколько мгновений от внутреннего кровоизлияния, если бы второй снаряд не убил его мгновенно, ударив прямо в клыкастый шлем и оторвав Чернецу голову и правое плечо.
Остальные четыре снаряда превратили останки в кровавое месиво. Через три секунды от Враала из Чернецов не осталось ничего, кроме осколков доспеха и тех ран, что он нанес Первому Когтю.
Гроза прошла.
Гром утих.
Огромный, окованный бронзой и темно-синей броней дредноут шагнул вперед под рев древних сервоприводов. Комната содрогалась под его весом. Грохот выстрелов не мог сравниться с воем вековых механизмов и громыхающей поступью гиганта.
— Г…господин? — шепнул Меркуций.
— Вы пробудились, — выдохнул Кирион. — Но как?..
Из динамиков дредноута, установленных на шасси, раздалось низкое рычание:
— Я услышал болтерный огонь.
XV
Возрожденный
Вознесенный откинулся на спинку трона и сморщил лицо в неискренней улыбке:
— Рад видеть тебя, брат.
Огромное тело Малкариона занимало солидную часть мостика. Отсветы консолей бликовали на его темном керамитовом корпусе.
Корабль сейчас не участвовал в военных действиях, так что все члены экипажа, еще способные испытывать любопытство, могли взглянуть на объявившееся в их рядах чудо. Малкарион стоял в одиночестве перед тронным возвышением. Дредноут был настолько высок, что саркофаг оказался на одном уровне с сидящим на троне.
Вдоль стен выстроились все Астартес, не занятые в операции на поверхности. Они желали стать свидетелями воскрешения и первой встречи бывшего капитана с нынешним. Талос и Адгемар застыли в благоговейном ужасе. Эти же чувства испытывало большинство воинов.
Трон Вознесенного окружали Чернецы. Все, кроме Враала. Семь воинов элитного отделения терминаторов выстроились четким полукругом за троном. Малек и Гарадон, как и всегда, стояли ближе всех к Вознесенному.
Довольно долго боевая машина молчала. Черные раскосые глаза Вознесенного впились в незваного гостя, по-птичьи внимательно изучая все детали. Извращенному Хаосом существу казалось, что оно практически слышит сквозь монотонный гул генератора дредноута всплески амниотической жидкости. Плеск, с которым останки Малкариона корчились в своем саркофаге.
— Ты изменился, — громыхнул дредноут.
Ухмылка Вознесенного не померкла — наоборот, стала как будто более искренней.
— Так же как и ты, брат.
Машина издала звук, заменявший ей согласное ворчание. Казалось, танк переключает передачи.
— Ты выглядишь еще гаже, чем на моей памяти, — продолжил дредноут.
Еще одно ворчание, на сей раз больше похожее на смешок.
— Я бы не поверил, что такое возможно.
— Вижу, что за те десятилетия, пока ты спал, а мы продолжали сражаться во имя нашего отца, твое чувство юмора не затупилось.
— Еще немного твоих плоских шуток, Вандред, и я вновь усну от скуки.
— Теперь я — Вознесенный. Лучше бы тебе запомнить это, Малкарион. Время многое изменило.
— Но не все. Послушай меня, Вандред. Я пробудился. Меня вырвали из векового сна, заполненного кошмарными видениями величайшего из наших поражений. Ловец Душ сообщил мне, что война вновь призывает нас. И ты расскажешь мне об этой новой войне. Сейчас же.
Вознесенный скривил губы. Ловец Душ. Тошнотворно.
— Как пожелаешь.
У нынешнего плацдарма было много названий. И ни одно из них не отражало реальной важности операции. Это был решающий бой, момент истины.
На вершинах горной гряды в северном полушарии планеты располагался основной бастион Механикус.
Захватчики, невольно впечатленные извилистыми скальными формациями и встроенными в них крепостями-фабриками, назвали его Когтем Омниссии. Помпезное, но меткое имя: горы напоминали стальные пальцы, простертые к небесам, словно крепости хотели сдернуть с орбиты флот вторжения.
Для бездушных когитаторов и тактических вычислителей защитников-Механикус это был просто опорный пункт 017–017.
«Семнадцать-семнадцать», главный литейный завод Легио Маледиктис, сердце и душа боевых сил Адептус Титаникус на Крите Прайм.
Он был прикрыт такими многослойными пустотными щитами, что об орбитальной бомбежке и речи не шло. Ирония заключалась в том, что эта защита оказалась бесполезной. Абаддон ясно объяснил своим капитанам и командирам, что «Семнадцать-семнадцать» надо захватить, а не уничтожить. Такая база нужна была для ремонта, переоборудования и производства титанов, которые послужат в его новом крестовом походе. При самом худшем сценарии со здешних фабрик-крепостей следовало вывезти максимальное количество рабочих и материалов.
Времени, однако, почти не оставалось. Астропаты сообщали о доносящемся из варпа шепоте. Прибытие имперских сил ожидалось в течение ближайших недель.
Кровавые Ангелы. Странствующие Десантники. Бесчисленные полки имперской гвардии. Абаддон забрался слишком далеко от своего логова — от Ока Ужаса, куда Империум не мог за ним последовать. И хотя Магистр Войны выбрал многообещающую цель — Крит Прайм — и его поспешно собранный флот нанес мощный удар, победы следовало добиться как можно скорее. Или же забыть о ней навсегда. Затянувшаяся на месяц война была уже слишком долгой, а потери на поверхности — слишком велики. Механикус и их проклятые чемпионы из Легио Маледиктис оказались неутомимыми и несгибаемыми противниками.
Если предсказания астропатов были верны, приближавшиеся имперские флоты намного превосходили армаду Хаоса. Силы Трона почувствовали, что им наконец-то представилась возможность покончить с Разорителем раз и навсегда. Навигаторы и другие псайкеры флота Абаддона говорили о чудовищной волне давления, раскатившейся по варпу, словно фронт приближающейся грозы. Каждый воин в армии Магистра Войны понимал, что это такое. Столкновение потоков варпа — так морские суда гонят перед собой волну. Невидимые течения Моря Душ захлестывали скопление Крит. Это означало, что бесчисленные имперские корабли движутся сквозь варп на максимальной скорости, дабы отстоять мир-кузню и отомстить за разоренные миры.
Все должно было решиться в «Семнадцать-семнадцать», а Крит Прайм — пасть.
Эндшпиль начался.
Остатки десятой роты шли на острие атаки. Рядом сражались их братья с «Охотничьего предчувствия».
При поддержке перекинувшихся на сторону Абаддона полков имперской гвардии и легионов рабов, набранных на Солас, Повелители Ночи с «Завета крови» и «Охотничьего предчувствия» должны были захватить несколько литейных заводов и крепостей-фабрик.
Черному легиону, куда более многочисленному, чем Повелители Ночи, предстояло атаковать большее количество целей. Талос уже не мог обвинить Магистра Войны в том, что он пытается обескровить Восьмой легион и жертвует Повелителями Ночи ради собственных Астартес.
Необходимость свела на нет все привилегии.
Оружейная Первого Когтя превратилась в кипящий активностью улей.
Рабы и сервиторы облачали своих господ в броню, подгоняли и закрепляли части доспехов. Среди рабов был и Септимус. Он проверял герметичность суставных сочленений в броне Талоса. Беседующие Астартес не обращали на слугу ни малейшего внимания.
Кирион вытянул руку, чтобы сервитор мог закрепить наручи и перчатку. Все в комнате заметили его новую аугментическую конечность. Металлическая поверхность серо-стального цвета еще не успела обрасти синтеплотью. Скоро предплечье из стали и титана скрылось под темно-синим боевым доспехом.
Воины возносили молитвы и благословения оружию. Давали клятвы. Иглы входили в спинные разъемы, соединяя Астартес с силовой броней. Опустившиеся на головы шлемы окрашивали все вокруг в багрово-красный цвет визоров.
— Я видел Октавию в последний раз уже очень давно, задолго до ее вчерашней операции, — заговорил Кирион. — Как поживает наш навигатор, оружейник?
Септимус, прикреплявший к наплечнику Талоса свиток с клятвой, не поднял головы. По кремового цвета пергаменту тянулись размашистые строчки нострамских рун — Талос подробно перечислял все задачи операции и клялся на крови добиться их выполнения. Единовременные клятвы, подобные этой, были больше не в чести у легиона. Ксарл тоже носил свиток, а вот Меркуций, Узас и Кирион уклонились от давней традиции.
— С ней все в порядке, лорд Кирион, — сказал Септимус. — Я полагаю, она сейчас с навигатором Этригием. Они подолгу беседуют. Они… часто спорят, как мне кажется.
— Понятно. Благодарю за починку моего болтера.
При этих словах воин поднял оружие и осмотрел его, благоговейно сжимая в латных рукавицах. На боку болтера витыми нострамскими рунами было выгравировано имя — «Баньши».
— Рад услужить вам, лорд Кирион.
— Как поживает рожденная в пустоте? Надеюсь, она здорова?
Септимус, проверявший заклепки на наплечниках Талоса, застыл.
— К… кто, лорд Кирион?
— Рожденная в пустоте. Как она поживает?
— Ты это о чем? — спросил Узас, внезапно заинтересовавшийся разговором.
— Она смертная, брат. Тебе не стоит о ней беспокоиться, — отрезал Кирион.
— Она… с ней все хорошо. Благодарю, лорд Кирион.
— Приятно слышать. Не смотри так удивленно. Мы не слепы и знаем, что творится на корабле. Передай ей привет от меня.
— Передам, лорд Кирион.
— Ей понравился подарок? — поинтересовался Талос.
Септимус приложил все силы, чтобы снова не заледенеть.
— Да, господин.
— Какой еще подарок?
Узас был явно раздражен тем, что его исключили из разговора.
— Медальон легиона, — ответил Талос. — Кое-кто из смертной команды очень ценит эту смертную. Видимо, ценит достаточно, чтобы гарантировать ей мою защиту.
Талос снова обернулся к Септимусу. Кровь раба застыла в жилах.
— Без моего разрешения.
— Простите меня, господин.
— Я слышал, что в монете просверлили дырку и смертная носит ее на шее вместо бус, — продолжил Талос. — Следует ли это считать надругательством, Кирион? Как по-твоему, они осквернили реликвию легиона?
— Думаю, нет, брат. И все же я сообщу об этом Вознесенному. Надо быть уверенным, когда имеешь дело с подобными вещами.
Септимус вымученно улыбнулся и судорожно сглотнул. Он попытался заговорить. Но не преуспел.
— Прости, что мы немного повеселились за твой счет, Септимус, — сказал Талос.
Он сжал кулаки, покрутил запястьями, проверяя легкость хода. Правая перчатка определенно была жестковата. Надо заменить ее как можно скорее.
Фаровен. Фаровен, тот брат, гибель которого Талос видел во сне. Придется снять перчатку с его мертвого тела.
Он умрет уже скоро.
Кирион прикрепил болтер к магнитному зажиму на бедре.
— Да, с тех пор, как мы были смертными, прошло слишком много времени. Странное ощущение — забываешь о том, что такое шутка.
Септимус снова кивнул, до сих пор не до конца уверенный, смеется над ним Кирион или нет. Такой «юмор» явно его не повеселил.
— Между прочим, — добавил Кирион, — бери.
Септимус легко поймал монету, схватив ее на лету.
Это был двойник медальона Талоса, серебряный и с такой же чеканкой, но с руническим именем Кириона.
— Если ты так легко готов отдать мою и заставить меня присматривать за какой-то десятилетней девчонкой, — сказал Талос, — придется мне как-то позаботиться о сохранности твоей шкуры.
Септимус благодарно поклонился обоим Астартес и закончил свою работу в пристыженном и удивленном молчании.
Октавии хватило пяти минут на то, чтобы решить, что Этригий ей совершенно не нравится.
Согласно словам навигатора «Завета», тот невзлюбил девушку с первого взгляда. И немедленно поделился с ней своим впечатлением.
Этригий уже давно не походил на человека. Октавию это мало заботило — намного меньше, чем другие, куда более обыденные вещи на борту «Завета».
Она была навигатором, наследницей Навис Нобилите. И пускай имя и честь ее дома по галактическим меркам ничего не стоили, в ее жилах все же текла кровь высшей пробы.
Девушка знала, что навигаторский ген делает с ее сородичами по прошествии лет. В этом отношении находиться рядом с уже-не-человеческой сущностью по имени Этригий было чуть тревожно, но настоящего страха Октавия не испытывала.
Намного хуже оказалось его непрерывное бахвальство.
Ночные уроки являлись обязанностью девушки — Этригий весьма ясно дал ей это понять несколько недель назад, когда впервые потребовал ее присутствия, — но приятными не стали.
Покои Этригия были полной противоположностью тому мраку, что тек по внутренностям «Завета», как кровь течет по венам. Навигатор занимал небольшую комнату неподалеку от бронированного носа корабля. Помещение омывал пронзительно-яркий свет многочисленных люмошаров, вделанных в стены. Октавии трудно было переносить это сияние после прохладного мрака корабельных залов. Ее навигаторское око оставалось закрытым, но человеческие глаза щипало от слез всякий раз, когда она навещала Этригия в его логове. Искусственный солнечный свет после месяцев ночи изрядно раздражал.
— Вы не могли бы приглушить светильники? — спросила она в первую ночь, когда закутанные в мантии рабы Этригия провели ее внутрь.
— Нет, — ответил он, поразмыслив, — мне не нравится темнота.
— Тогда, похоже, вы выбрали неправильный корабль.
В тот момент они могли бы стать друзьями. Их объединяло многое, и в первую очередь — отличие от других членов команды. Однако, вместо того чтобы сдружиться, они скоро скатились к перепалкам и напряженному нейтралитету.
Служители Этригия — все, как один, покрытые аугментикой и не младше шестидесяти лет — допустили Октавию в «галерею хозяина». Название оказалось подходящим. Вся стена была покрыта пикт-экранами, транслирующими десятки изображений с камер на разных участках корпуса. Сейчас экраны показывали остальные корабли флота Магистра Войны и плывущую под ними планету.
В варпе… камеры начнут показывать сам «Завет». Октавия не могла не восхищаться тем, кто желал видеть каждый сегмент судна, пока ведет его через Море Душ.
Все остальное в комнате вызывало куда меньше восхищения и было куда менее аккуратным. На полу кучами валялась одежда и украшения. Когда Октавия вошла в первый раз, то немедленно наступила на золотую серьгу. К счастью, Этригий ничего не заметил.
Девушка подозревала, что когда-то Этригий был очень красив или по крайней мере тщательно следил за своей внешностью — до того, как началась его служба в Великом Крестовом Походе, больше сотни лет назад по корабельному времени. Она сделала такой вывод из его голоса и манер, которые остались аристократически изысканными, несмотря на все произошедшие с навигатором изменения.
Его кожа была серой. Не землисто-серой, как у жителей бессолнечных миров, и даже не синевато-серого мертвецкого цвета. Она напоминала окраску брюха глубоководной акулы: рыбья, плотная, совершенно нечеловеческая.
Пальцы Этригия были практически закованы в броню из золота и рубинов — он носил неимоверное количество колец. Октавия не особенно разбиралась в драгоценностях, но ее поразило то, что среди колец попадались и очень дорогие, и дешевые поделки. Единственное, что их объединяло, — это красные камни в золотой оправе.
В каждом пальце навигатора было по одному лишнему суставу. Этригий непрерывно плел кистями невидимую паутину, и Октавия всегда запиналась и забывала, о чем говорит, если поддавалась гипнотическому влиянию их безостановочного танца. Ногти Этригия напоминали кошачьи, острые и серповидные. Ими навигатор поглаживал потертую кожу своей кушетки, вечно оставляя новые прорехи в материале.
Все остальное скрывалось под мантией темно-синего цвета, столь любимого воинами легиона. Яйцевидная голова Этригия была достаточно гладкой, чтобы Октавия заподозрила полное отсутствие волос, а «человеческие» глаза всегда прятались под герметическими очками, в толстых линзах которых плескалась какая-то странная фиолетовая жидкость. Октавия поинтересовалась однажды, как он вообще что-то видит сквозь эту муть, но ее не удостоили ответом. Этригий поступал так весьма часто. Очевидно, старый навигатор отвечал лишь на вопросы, казавшиеся ему достойными обсуждения.
— Они сняли пластину с твоего ока варпа, — пробормотал он с чем-то вроде священного ужаса.
Девушка притронулась к бандане, повязанной на лоб.
— Думаю, они решили, что могут доверять мне. После того как я приняла имя… После того как Талос спас меня…
— Меня об этом не проинформировали. Почему мне не сказали, что ты вновь владеешь оком?
— Возможно, потому, что это не ваше дело.
— Я — навигатор «Завета крови». Все, что касается варпа, входит в область моей компетенции.
— Я просидела здесь уже час, слушая вас. Вы только сейчас заметили, что у меня на лбу нет железной пластины?
— Я только сейчас счел необходимым развернуться к тебе, — ответил он, и это было правдой.
Этригий не числился среди любителей зрительного контакта.
— Я устала чувствовать себя беспомощной на корабле, — сказала девушка, больше самой себе, чем собеседнику.
Этригий ответил ей редкой искренней улыбкой:
— Не надейся, что это пройдет, девочка.
Она несколько секунд молча смотрела на старшего навигатора, надеясь на продолжение.
— Мы одновременно и марионетки, и кукловоды, — добавил он. — Мы рабы, но рабы бесценные.
Этригий кивнул в сторону экранов, по которым медленно плыл кружащий над Критом флот Хаоса.
— Без нас эти предатели бессильны. Они не смогут вести свой бесконечный крестовый поход.
Взгляд Октавии был прикован к глазам серокожего человека.
— Вы добровольно выбрали такую жизнь?
— Нет. И у тебя не будет выбора. Но мы все равно обречены прожить ее так.
— С какой стати я захочу заживо похоронить себя в этой клетке? — резко возразила девушка.
— А чего стоит навигатор без корабля?
Этригий произнес это с тошнотворной снисходительностью.
Октавия мотнула головой, не замечая, что делает. Неубедительное возражение — в сущности, лишь инстинктивная потребность сказать «нет».
Этригий улыбнулся с тем же снисходительным выражением.
— Ты жаждешь плыть сквозь звезды, как и все мы. Это в крови. Ты способна скрыть это желание не больше, чем необходимость дышать. Когда время придет, когда Астартес попросят, чтобы ты повела корабль… ты ответишь «да».
Октавия снова почувствовала, что между ними есть связующая нить. Она могла бы использовать возникшую близость, чтобы спросить о том, как провести корабль сквозь варп без путеводного света Императорского Астрономикона. Она могла бы сказать хоть одно из сотен слов, которые перебросили бы мост через пропасть между ней и товарищем-навигатором.
Вместо этого девушка встала и вышла из комнаты. Холодное чувство неизбежности сковало ей язык.
Септимус нашел ее на Черном рынке.
На палубах «Завета», предназначенных для смертного экипажа, многие коридоры и отсеки выходили в общее помещение. По мере того как Великий Крестовый Поход катился по галактике, верные слуги и рабы легиона привыкли использовать этот зал как рыночную площадь и место для собраний. Черный рынок получил свое название от вечно царящей там темноты, лишь кое-где перемежаемой светом ручных ламп и люмошаров. Даже в те давние дни, когда экипаж был полностью укомплектован, палубы для смертных оставались неосвещенными.
В зале столпилось около полусотни человек. Благодаря высокому положению Септимуса многие почтительно кланялись ему или вежливо приветствовали — не исключая и представителей противоборствующих группировок, явившихся сюда, чтобы запастись боеприпасами и аккумуляторами. Здесь, во всей своей мрачной славе, воскресла миниатюрная копия сгинувшего навек Нострамо.
Пожилая женщина приложила немытые ладони к бронзовой поверхности аугментической пластины, закрывавшей его висок и бровь.
— Не так уж и плохо, — улыбнулась она, обнажив гнилые зубы.
Не считая этого, ее морщинистое лицо было усталым и добрым.
— Я привыкаю.
— Из-за этой операции ты не появлялся среди нас слишком долго. Несколько недель! Мы беспокоились.
— Благодарю тебя за участие, Шайя.
— Банду Нейла перерезали недалеко от инженерных палуб. — Старуха понизила голос. — Никто не взял на себя ответственность. Пошли разговоры о еще одном звере, явившемся из черных глубин.
Септимус ощутил, как настроение его мгновенно испортилось, словно на плечи навалили тяжелый груз. Оружейник входил в последнюю охотничью партию, которая покончила с очередным зародившимся в глубинах корабля чудовищем варпа.
— Я поговорю с хозяевами. Обещаю.
— Да хранят тебя боги, Септимус. Да минуют тебя беды.
— Я… слышал, что Октавия здесь?
— Ах да. Новая девушка.
Старая женщина снова улыбнулась и махнула рукой в сторону ларька, вокруг которого собралась небольшая толпа.
— Она с рожденной в пустоте.
С рожде… Но зачем?
— Благодарю, — сказал он и двинулся дальше.
Октавия действительно была с рожденной в пустоте. Малышка, чьи зрачки навеки расширились в родном для нее мраке, показывала гостье коллекцию марионеток. Октавия стояла у прилавка в ларьке, принадлежавшем стареющим отцу и матери рожденной в пустоте. Девушка улыбалась и заинтересованно кивала.
Септимус подошел к навигатору и поклонился родителям девочки. Старики поздоровались с ним и отметили, как хорошо подживают его раны.
— Мне надо было уйти от Этригия, — сказала Октавия на готике. — Теперь у меня есть медальон, — добавила она, словно оправдываясь за что-то, — и я решила прогуляться.
— Корабль все так же опасен, с медальоном или без.
— Я знаю, — ответила девушка, избегая его взгляда.
Септимус кивнул на девочку:
— Ты понимаешь, что она говорит?
— Ни слова. Кое-что перевели ее родители. Я просто хотела увидеть ее. Внимание, которое ей оказывают, поразительно. Люди приходят сюда, просто чтобы поговорить с ней. Один заплатил за крошечный локон ее волос.
— Ее почитают, — ответил Септимус.
Раб сверху вниз посмотрел на рожденную в пустоте, которая таращилась на него сквозь гриву спутанных черных волос.
— Атасавис ге корунай тол шалтен ша'шиан? — спросил он.
— Кош, кош'ет тай, — улыбнулась девочка.
С лучезарной улыбкой на мордочке она выставила перед собой серебряный медальон легиона, просверленный и надетый на кожаный ремешок. Девчушка носила его, словно заслуженную медаль.
— Ама шо'шалнат мирса тота. Итис иша. Итис иша нереосс.
Септимус легонько поклонился ей и улыбнулся, несмотря на отвратительное настроение.
— Что она сказала? — спросила Октавия, стараясь скрыть свое разочарование.
Навигатор не поняла ни слова из разговора на нострамском.
— Она поблагодарила меня за подарок и сказала, что мой новый глаз очень красивого цвета.
— О.
Рожденная в пустоте залепетала, указывая пальцем на Октавию. Септимус снова улыбнулся:
— Она говорит, что ты очень симпатичная, и спрашивает, выучишь ли ты когда-нибудь нострамский, чтобы вы могли пообщаться как следует.
Октавия кивнула.
— Яска, — сказала она и уже тише спросила у Септимуса: — «Яска» — это «да», верно?
— Яска, — ответил он. — Да. Идем, нам надо поговорить. Прости, что я не появлялся с тех пор, как ты ушла на операцию. Вскоре после нашей последней беседы выяснилось, что денек предстоит насыщенный.
Его не должны были будить.
Разве он не служил верно, храбро и доблестно? Разве не сокрушал врагов примарха? Разве не подчинялся приказам Воителя? Чего же еще от него требовать?
И вот он снова шагал по реальному миру. Но зачем? Чтобы увидеть распад всего, чем легион был когда-то. Чтобы схлестнуться с Вандредом, в то время как десятая рота доживает последние дни.
Это не жизнь — не более чем продолжение того существования, которое он по праву оставил позади.
У него было два тела. Его разум разрывался между двумя физическими формами. На более поверхностном уровне восприятия он ощущал себя тем, во что превратили его Делтриан и помощники, и чувствовал неукротимую силу самоходной машины. Могучие руки, управляемые ревущими сервомоторами. Когти, способные пробить адамантий и керамит. Пушка, одним выстрелом из которой можно было убить десятки противников.
Неутомимое и бездушное воплощение союза между машиной и человеческой плотью, благословенное Механикум.
Но все это исчезало при секундной потере концентрации. Требовалось постоянное напряжение, чтобы удерживать иллюзию. В те мгновения, когда древний воитель терял контроль, он снова чувствовал свое смертное тело, заключенное в саркофаг с холодной, нестерпимо холодной амниотической жидкостью.
Эти реальные ощущения были ужасны, но Малкарион время от времени возвращался к ним. Безногий, однорукий труп покачивался в колючем ледяном растворе. Его затылок и спина превратились в сплошную зубчатую гряду боли — это вонзались в тело и мозг щупальца и иглы машинного интерфейса, вновь погружая Малкариона в реальность дредноута.
Порой, пытаясь пошевелить левой рукой — когтистым силовым кулаком, он чувствовал, как его настоящая высохшая культя слабо стучит о стенки амниотического саркофага. Когда он впервые заговорил с Вандредом, вместо импульса, пробегавшего по волокнам в мозгу и транслировавшегося через синтетический голос вокса, открылся его собственный рот. Лишь в тот момент он понял, что дышит ледяной жидкостью. Только это и сохраняло ему жизнь. Густой, как масло, и ошеломляюще холодный амниотический раствор циркулировал по его дыхательной системе. Жижа залепила его легкие, мертвыми комками давившие на ребра в беспомощном и бессильном теле.
Давным-давно он сражался рядом с братьями из легиона Железных Рук. А затем, когда пришло время другой войны, он сражался уже против них. Малкарион был отлично знаком с их верованиями. И не понимал, как такие стойкие и упорные воины могут считать вечное заключение в саркофаге чем-то вроде блистательного посмертия.
— Я возглавлю следующую наземную атаку, — проревел он собравшимся Повелителям Ночи.
Воины его легиона уважительно склонили головы или грохнули кулаками по нагрудникам. С гордостью! Невероятно. Они видели лишь наружную оболочку. Они понятия не имели о высохшем трупе, который прижимал изможденное лицо к передней крышке саркофага.
— Мы — Повелители Ночи. Мы — сыны Восьмого легиона. И мы возьмем «Семнадцать-семнадцать», чтобы и тысячу лет спустя Империум оплакивал тот час, когда мы явились на Крит.
Крики воодушевления были долгими и громкими.
— Приготовить десантную капсулу! — приказал дредноут. — Я снова стою среди вас, облаченный во тьму, и мои когти жаждут имперской крови.
Крики стали еще громче.
Слепой, безъязыкий, однорукий труп покачивался в корпусе богомашины, зная, что вскоре вновь ощутит вкус войны — впервые за десять тысячелетий.
XVI
Семнадцать-семнадцать
Десантную капсулу Первого Когтя затрясло.
— Входим в атмосферу, — сообщил Адгемар, оглянувшись на остальных Астартес. — Одна минута до контакта.
— Зачем такая жесткая посадка? — спросил Кирион.
— Чтобы нас не достали орудия ПВО, — проворчал Меркуций.
— На такой высоте? Вероятность нулевая.
— Просто тяжелый спуск, — ответил Адгемар. — Атмосферные вихри, растущая температура, высокое давление. Не теряйте концентрации, братья.
— Кровь, — бубнил Узас. — Кровь, черепа и души для Красного Короля.
— Заткнись, — рыкнул Адгемар. — Захлопни пасть, или я оторву тебе башку, нашпигую ее осколочными гранатами и использую в качестве самой мерзкой на свете взрывчатки.
— Он не слышит тебя, — вмешался Кирион. — Не обращай внимания. Он всегда такой.
— Кровь Кровавому Богу, — прохлюпал Узас.
Он опять истекал слюной. Ядовитая слизь залепила его подбородок.
— Черепа…
Талос ударил ладонью по шлему Узаса, впечатав голову брата в спинку противоперегрузочного кресла.
— Заткнись! — рявкнул он. — Ты отравляешь нам каждое задание. Каждый бой. Хватит!
Узас как будто не заметил.
— Видишь? — спросил Кирион у Адгемара.
Адгемар лишь молча кивнул в ответ, ничего не сказав.
— Тридцать секунд.
— Это будет нелегко, — заметил Меркуций. — Нас поддерживают Насильники и Каратели Квинтуса?
— Они дальше к востоку, — ответил Талос, — между нами и Черным легионом. Просто запомните наши цели. Мы проникаем внутрь, убиваем командиров частей и прорываемся наружу.
— Двадцать секунд, — известил Адгемар.
— Мы не должны полностью уничтожать противника, — добавил Талос, повторяя слова Малкариона, сказанные им на совещании командиров частей. — И мы погибнем, если попытаемся превратить это в честный бой.
— Десять секунд.
— Убить, прорваться наружу. Пусть смертные выкормыши Абаддона льют за него кровь. — Талос не стал скрывать усмешку. — Это не наша работа.
План наземной атаки казался приемлемым, но и риск был очевиден.
У воинов тех отделений легионов-отступников, что вызвались добровольцами для участия в операции, имелись весьма сомнительные шансы на выживание.
Перед лицом Вознесенного и Малкариона Талос потребовал, чтобы Первый Коготь участвовал в атаке.
Как и остальные армейские части, скитарии Механикус, несмотря на всю свою выучку и искусственные имплантаты, становились уязвимыми без командиров. Магистр Войны собирался сыграть на этой потенциальной слабости и бросил элитные подразделения Астартес на разные участки фронта. Каждому отряду дали задание ликвидировать командиров техноадептов.
Десантная капсула Первого Когтя врезалась в поверхность планеты, выбросив вверх фонтан земли. Раздались взрывы, рухнули посадочные пандусы, и Первый Коготь сорвался с противоперегрузочных кресел.
Открыв на бегу огонь из болтеров, они выскочили на равнину — обширное плато у подножия скальной крепости 017–017.
Их капсула приземлилась прямо в центре поля боя, посреди вражеских линий.
Море противников колыхалось в рассеивающейся пылевой завесе. Вдали виднелись огромные фигуры титанов разных боевых модификаций и типов.
Ближайшая из богоподобных машин находилась по меньшей мере в двух тысячах метров. Гигантский взбешенный титан класса «Разбойник» поливал все вокруг огнем. Он был так громаден, что невольно притягивал взгляд.
Как только Астартес высадились и вступили в бой, в их вокс-переговорах прорезались нотки насмешливого отчаяния.
— Попытайтесь не умереть здесь, братья, — проворчал Меркуций. — Мне не улыбается искать еще одно отделение.
Кирион разнес в клочки трех сильно модифицированных техногвардейцев. Болтерные снаряды сдетонировали в их телах, превратив плоть и металл в кровавое месиво.
— На голографических картах все выглядело куда проще!
Навстречу Астартес ринулся здоровенный детина с двумя дополнительными парами механоконечностей. В манипуляторах противник сжимал разношерстную коллекцию шахтерских инструментов, превращенных в оружие. Кирион увернулся от бура толщиной с его ногу и всадил гладиус в распахнутый рот скитария. Клинок вошел в плоть и кость и достиг измененного мозга техноадепта, пронзив его насквозь.
— По основным целям — нулевая видимость, — выкрикнул Кирион, останавливая еще несколько техногвардейцев на расстоянии болтерными очередями.
Его прицел сбился. Сетка прыгала и дрожала. Очень трудно было удержать болтер на линии огня.
Новая рука. Слишком поспешная операция и примитивный протез. Хирургам придется приложить еще немало усилий, прежде чем его удовлетворит результат. Но на такой дистанции промазать все равно невозможно.
Земля под ногами была предательски неровной, усыпанной телами. Десантная капсула Первого Когтя нанесла ощутимый урон противнику, приземлившись в самом центре вражеского полка. Те, кто очутился по периметру кратера, все еще не могли организовать согласованную оборону.
— Посадку не назовешь точной наукой, да?
Адгемар завершил короткую дуэль со скитарием с гусеницами вместо ног. Он вонзил клинок в глазницу твари и набросился на следующего.
— По основной цели — нулевая видимость.
Внимание Талоса постоянно переключалось на дисплей визора. Он пытался уследить за отрядом, бойцы которого все больше отдалялись друг от друга.
— Ксарл? — позвал он.
Нет ответа. Развернувшись, пророк сделал выпад Аурумом. Удар был неудачным — Талос неправильно рассчитал расстояние, и меч лишь чиркнул по горлу здоровенного техногвардейца, вместо того чтобы начисто снести ему голову.
— Ксарл, отвечай.
Талос пинком отправил скитария с разорванной сонной артерией на землю. Переключая режимы зрения, Астартес пытался вычленить силуэты братьев в окружающей мясорубке.
— Я к северу от тебя, — отозвался Ксарл. — Ближе к передовой. Не вижу целей. Но бой здесь самый жаркий.
— Я слишком далеко для зрительного контакта с целью, — передал Адгемар.
— Как и я, — выругался Талос. — Кирион? Меркуций?
— Я тут… немного занят, — ответил Меркуций.
— Слишком далеко, — выдохнул Кирион. — Не вижу цели. Веду бой.
— Души для Пожирателя Душ! — провыл Узас. — Черепа для Трона Черепов!
— Тебя никто не спрашивал.
Талос мечом и болтером пробивал себе дорогу в море гудящих буров, свистящих клинков, размахивающих кулаков и ослепительного лазерного огня.
Что-то ударило Астартес в боковину шлема. Анафема выпалил в направлении удара, покончив с неприятелем, кем бы он ни был. Аурум крутанулся в руке, отражая выпад двух механоконечностей. Талос впечатал керамитовый ботинок в грудь техногвардейца справа, смяв его доспех и пробив легкие осколками ребер. Аурум снова сверкнул и рухнул вниз по широкой дуге, разрубив еще одного скитария, в то время как ревущий Анафема всадил три снаряда в трех других противников.
Рассеченный надвое техногвардеец попытался ударить Талоса уцелевшей рукой по ногам. Повелитель Ночи наступил на завывающее зубчатое лезвие, раздавив его, а в следующую секунду размозжил и голову солдата.
— Я тут прекрасно провожу время, — раздался задыхающийся и полный сарказма голос Кириона.
— Я тоже не скучаю, — сквозь зубы процедил Талос.
Он потратил полсекунды на то, чтобы взглянуть в сторону чудовищного «Разбойника». Сейчас титан был ближе, но ненамного. Над полем боя завывал рог — вызов или предостережение тем, кто копошился внизу. По сравнению с этой громадиной побежденный «Пес войны» казался карликом.
— Предатели! — выкрикнул один из скитариев. — Смерть десантникам Хаоса!
Талос выстрелил ему в лицо и двинулся дальше.
Узас первым достиг цели.
Техноадепта звали Роллумос. Это имя он выбрал себе сам, а то, что он получил при рождении, забылось уже давно. По данным внутренних хронометров Роллумоса, ему исполнилось сто шестнадцать лет. Или, точнее, тем немногим частям его тела, что по-прежнему стоило считать человеческой плотью. Его восхождение к совершенству было так близко! В нем оставалось лишь семнадцать процентов презренной плоти. Восемьдесят три великолепных, божественных процента состояли из стали, железа, бронзы и титана, освященных и благословляемых трижды в день в ритуале почитания Бога-Машины.
Он не был уверен, имеет ли право называть себя Магистром Скитариев, — но колебался не из скромности, а от потаенного стыда. Ему выпала значительная роль, без сомнения, и не лишенная достоинства. Но в черепных когитаторах Роллумоса засела угрюмая, слишком человеческая боль. Магистр чего? Солдат-рабов?
Он заслуживал большего. Он заслуживал лучшего.
Техноадепт утешался обманом — и боролся со стыдом с помощью того же обмана. Внешне он принял назначенную ему роль и бесконечно изменял собственное тело, чтобы сражаться наравне с аугментированными солдатами. Он лгал начальству и соратникам-техноадептам. Как они верили ему! Как обрабатывали поступающие данные и с готовностью подтверждали его очевидную и чуть ли не академическую увлеченность тактикой ведения боя!
Но великие машины Легио Маледиктис — воплощения Бога-Машины — вышагивали по равнинам, превращая в прах все приземленные и ничтожные достижения Роллумоса. Сколь часто он спускался по железным мосткам туда, где трудился лишь обслуживающий персонал, и оглаживал механоконечностью броню спящего титана! В это время его внутренние процессоры генерировали яркие и желанные образы: вот он работает над божественной машиной, стараясь вызвать ее дух из глубин безмолвного механизма.
Мучаясь ничтожностью своего положения в иерархии легиона, Роллумос по крайней мере ухитрялся скрыть недовольство от немигающих глаз более удачливых братьев. Этого слабого утешения все же хватало, чтобы удержать обиду внутри.
Не важно, что унизительная бюрократическая ошибка привела Роллумоса на передовую. Его тело было достаточно модифицировано, чтобы противостоять опасностям боя наравне с пехотой техногвардейцев, и он не тревожился о возможных повреждениях.
И все же именно об этой ошибке он пожалел в последние минуты жизни.
Астартес десантировались прямо на его полк.
Астартес. Восемь отделений Астартес. Десантная капсула цвета ночи рухнула с неба и врезалась в землю на расстоянии пятисот одиннадцати метров от того места, где он стоял посреди фаланги верных скитариев.
Роллумос принялся вычислять принадлежность Астартес. Крылатый череп. Зигзаги молнии на доспехах. Стремительная и свирепая атака: болтерные снаряды и удары клинков разрывают драгоценную аугментическую плоть скитариев.
Повелители Ночи. Не оптимальный вариант.
Когда Роллумос направил подкрепления туда, где приземлилась ближайшая капсула со своей неприятной начинкой, первые сожаления лишь начали возникать. Они достигли пика — и внезапно оборвались — ровно через семь минут и девять секунд.
— Цель уничтожена, — передал Узас Первому Когтю. — Враг убит.
Он даже не запыхался.
Узас поднял железную голову Роллумоса в одной руке, словно дикарь, похваляющийся черепом поверженного врага. Техногвардейцы шарахнулись прочь от его торжествующего воя.
— Кто следующий? — спросил Кирион.
До остальных донесся грохот оружия, молотящего о его доспехи.
— Меня уже это достало.
— Капитан скитариев Тигриф, — ответил Талос. — Ищите стяги. Дальше к северу.
Первый Коготь вернулся на «Завет крови» девятью часами позже.
Септимус и Октавия ждали их в ангаре. Оба смертных надели униформы слуг легиона. «Громовой ястреб», вернувший Астартес на орбиту, звался «Сумеречный» — единственный транспорт десятой роты, оставшийся на лету. Два других взвода высадились первыми. Первый Коготь спускался по трапу последним, и Октавия при взгляде на них тихонько выругалась.
Почти десять часов непрерывного боя на передовой не прошли для Астартес даром. Рука Кириона висела неподвижно — торопливо сделанный протез не выдержал жестокого напряжения битвы и отказал несколько часов назад. Ксарл практически лишился своей коллекции черепов — от нее осталось лишь несколько осколков кости, уныло покачивающихся на уцелевших цепях. Доспехи Узаса и Меркуция были сильно повреждены: лазерные лучи пропахали черные борозды в керамите и рассыпали уродливые ожоги; на других участках брони огромные топоры и цепные лезвия оставили следы своих зубов.
Адгемар был без шлема, а лицо его расчертили кровавые порезы, уже покрывшиеся коркой и заживающие под влиянием усиленной физиологии Астартес.
Талос вышел из «Громового ястреба» последним. Имперский орел на его нагруднике, и без того оскверненный, подвергся дальнейшим надругательствам. Одно крыло отсек удар клинка, так что оно теперь торчало в стороне от остального, а оперение цвета слоновой кости сменилось угольно-черным, — по предположению Септимуса, здесь не обошлось без огнемета. Правая рука Талоса окостенела и не двигалась. Похоже, перчатка окончательно отказала, и при ремонте потребуется немалая осторожность.
Септимус сразу отметил две вещи. Во-первых, починка доспеха будет делом нелегким. При виде второго слуга покрылся холодным потом.
— Где его болтер? — спросила Октавия.
Она тоже заметила.
— Я потерял его, — ответил Талос, проходя мимо с воинами Первого Когтя.
— Куда вы идете, господин? — окликнул Септимус.
— Мне надо повидать техножреца и капитана десятой роты.
Делтриан лично занимался Малкарионом.
Повреждения, полученные жрецом во время нападения на Зал Памяти, были почти полностью устранены. И все же несколько сервомоторов в суставах верхней части тела техноадепта работали на половинной мощности — их системы еще не успели опробовать на полном ходу.
Хотя Делтриан и мучился потаенным стыдом, проявляя такую чисто человеческую слабость, он проклинал Враала всякий раз, когда непослушное тело причиняло ему неудобство при ходьбе и работе.
Техножрец и несколько его сервиторов работали над корпусом дредноута. Они паяли, подкручивали крепления, ставили заплаты и возвращали форму погнувшейся броне. По Залу Памяти носилось гулкое эхо.
Талос официально поприветствовал Делтриана при входе в зал, но для беседы с древним воителем переключился на вокс.
— Прости мою грубость, техножрец, — сказал Астартес, вновь надевая шлем. — Мне надо слышать во всем этом грохоте.
Делтриан поклонился в ответ. Священный техосмотр должен быть громким согласно традиции. Эти звуки складывались в хвалу Богу-Машине.
— Капитан, — обратился Талос по воксу.
— Я уже не капитан. Говори, Ловец Душ.
— Равнины наши.
— Они станут отличной зоной высадки. Осада начнется на рассвете.
— Времени в обрез. Даже если мы возьмем город за неделю…
Талос замолчал. Малкарион знал обо всем не хуже его. До прибытия Кровавых Ангелов оставалось меньше трех недель.
— Псайкеры Абаддона все еще уверены в своих предсказаниях?
Талос фыркнул:
— Абаддон сам мне сказал, что в последнее время они слишком часто его подводят.
— Тогда почему он им доверяет?
Раздражение — и сомнение, как с чувством неловкости заметил Талос, — прорезалось в голосе Малкариона. Он пришел из той эпохи, когда легионы практически не терпели появления псайкеров в своих рядах. Подобных выродков либо изгоняли со службы, либо сурово натаскивали и держали в узде, не полагаясь на них в планировании боевых операций.
— Он работает с тем, что есть. К тому же астропаты флота подтверждают прогнозы.
— Крастиан тоже?
— Крастиан мертв, сэр. Убит шестьдесят лет назад. С тех пор у нас на борту нет астропата.
— Возможно, к лучшему. Псайкеры. Они мутанты и не заслуживают доверия.
— Астропаты на борту «Охотничьего предчувствия» согласны с псайкерами Абаддона. Имперские подкрепления еще в неделях пути отсюда.
— Хм.
— Как прошла ваша первая битва, сэр?
Малкарион уже несколько раз отвечал на этот вопрос. Сразу после возвращения на «Завет» ему принялись досаждать посетители: воины из разных отделений приходили выразить уважение и расспросить о ходе наземной операции.
— Великолепно, брат. Кровь, оросившая мой доспех… Восторг, порожденный гибелью множества врагов под огнем моей пушки и ударами кулака… Когда мы захватим этот мир во имя нашего отца, это станет величайшим триумфом.
Талос улыбнулся. Что-то слабо верится.
— А теперь скажите мне правду.
Сервиторы, работавшие над огромным корпусом Малкариона, замерли на секунду, когда дредноут издал протяжный скрип.
— Без радости. Без огня. Без жизни.
— Вы сердитесь на меня за то, что я разбудил вас?
— Если бы я сердился, брат, ты был бы уже покойником. Я стер бы тебя с лица земли так же, как стер этого презренного Чернеца Враала. Никогда его не любил.
— Его никто не любил.
— Я просто не понимаю, зачем я вам понадобился. Вот и все.
Талос некоторое время обдумывал ответ.
— Вы понимаете, какое впечатление производит на меня ваш голос, сэр? На всех нас? Как он колеблет воздух, подобно грому, и вырывается из вокса звуком победного горна?
— Я не глуп, мальчик. Я прекрасно вижу, как вдохновляет вас моя нынешняя форма. Но я мертв, Талос. Это правда, и только она имеет значение.
— Ночью мы добились достойной победы. Никто не погиб. Через три часа мы снова высадимся на планету. На рассвете крепость-фабрика падет.
— И я сделаю вид, что мне не все равно. Не беспокойся.
— Я слышал, как вы воодушевляли Девятый и Десятый Когти на поле боя.
— Все, что я делал, — это безостановочно убивал и орал на врагов.
Из глубин дредноута донесся еще один скрипучий звук.
— Что это?
— Мой загрузчик боеприпасов, — солгал Малкарион.
На самом деле так звучал смех его нынешнего колоссального тела.
— А теперь обойдемся без формальностей, Ловец Душ.
— Я вполне бы мог обойтись без того, чтобы вы называли меня этим именем, сэр.
— И ты полагаешь, что я намерен считаться с твоими желаниями? Я Малкарион Возрожденный, а ты всего лишь апотекарий, вообразивший себя командиром.
— Очко в вашу пользу, — улыбнулся Талос.
— Достаточно пустой болтовни. Зачем ты здесь? Что тебя беспокоит?
— Я потерял свой болтер.
— Хм. Возьми мой.
— Возьми мой? — расхохотался Талос. — Так-то вы проявляете уважение к реликвиям легиона?
— Мне он явно больше не понадобится.
Боевая машина подняла и опустила стволы автопушки. Два сервитора, занятые их проверкой, издали тревожные сигналы ошибки.
— Извините, — вслух громыхнул дредноут.
Делтриан, скелетообразный и предупредительный, как всегда, поклонился:
— Все в порядке, господин.
— Отлично.
Малкарион снова перешел на вокс:
— Продолжай, Талос.
— У меня было видение, сэр.
— Вряд ли это способно меня удивить.
— Но оно отличается от других. Оно… ошибочно. По крайней мере отчасти. События происходят не так. С первой секунды, когда я пробудился, все в нем показалось мне сомнительным. Как будто кто-то нашептал мне во сне ложь. Узас из Первого Когтя, убивающий Кириона. И теперь, когда планета готова пасть, я начал сомневаться во всем остальном. Фаровен не погиб, хотя я видел его смерть.
— А ты уверен, что все эти события должны произойти на Крите?
— Был уверен, — признался Талос. — Теперь я даже не знаю, произойдут ли они вообще. Так много наших братьев поддалось порче, даже Кирион и Узас. Я боюсь, не распространилась ли их скверна и на меня. Возможно ли, что Губительные Силы замутили мое второе зрение?
— Сколько у тебя было припадков? Они случаются так же часто, как до моей смерти?
— Чаще. Они становятся все чаще.
— Хм. Может быть, Фаровен погибнет на Крите. Может, позже. Может, он погибнет не так, как ты видел, и ты напрасно тревожишься. Не припоминаю, чтобы ты столько ныл раньше.
— Ныл? Сэр…
— Даже видения примарха иногда были туманными. Смутными, по его выражению. Неясными. Какое у тебя право считать свои пророчества безошибочными, если даже второе зрение нашего генетического отца иногда подводило его?
— Погодите. Погодите.
Талос снизу вверх уставился на громадную машину. Поле визора окрасило крышку саркофага в кроваво-красный. Изображение живого Малкариона, сжимавшего три добытых в поединке шлема, молча смотрело на него.
— Сны нашего отца, — прошептал Талос, — иногда были неверны?
— Иногда их следовало трактовать символически.
— Этого… не может быть.
— Нет? Вот почему ты вечно вызывал враждебность в легионе, брат. Легион — сундук с миллионом тайн. А ты, Ловец Душ, полагал, что знаешь их все. Мне всегда нравилась эта твоя черта. Нравилась твоя уверенность. Но так думал не каждый.
— Наш генетический отец когда-нибудь говорил обо мне?
— Только о том, почему он так тебя назвал. Я рассмеялся тогда. Я думал, что отец решил надо мной пошутить. Казалось совершенно невероятным, что кто-то не подчинится его последнему приказу. — Малкарион снова издал странный механический смешок. — И ты в последнюю очередь.
XVII
Ловец душ
Талос звал ее из тьмы. Повелитель Ночи произнес имя убийцы шепотом, рассыпавшимся треском вокс-передатчика.
— М'Шин, — прошипел он.
Ассасин побежала. Талос последовал за ней.
Другие придут позже. Когда первый шок пройдет, когда их ничтожные ребяческие амбиции возобладают над горем. Когда при виде тела убитого отца они начнут рыдать не о его смерти, а о том, что его реликвии ускользнули из их жадных пальцев.
Талосу было плевать. Имперская сука убила его отца, и за это она умрет.
В те времена у него еще не было Аурума. Сжав в перчатке рукоять цепного меча, он включил воющий клинок и продолжил преследование. Хотя на воине не было шлема, бусинка вокса оставалась в ухе. Крики братьев доносились с болезненной четкостью.
— Он преследует ее?
— Брат, не делай этого!
— Ты нарушаешь последнюю волю нашего отца!
Талос не мешал им бесноваться и проклинать его. Охотника сейчас не волновало ничего, кроме его добычи. Болтерные снаряды прорезали воздух, но убийца уклонялась быстро, как зигзаг черной молнии. Каждый выстрел грозовым эхом разносился по темным залам дворца Ночного Призрака на Тсагуальсе.
Убийца осмелилась рассмеяться. И у нее были причины для смеха. Что такое одинокий Астартес для опытного агента имперского Храма Каллидус? Ничто. Меньше, чем ничто. Она уворачивалась, петляла и перепрыгивала через болтерные снаряды.
Оставшись позади, Талос выругался. Он замедлил бег и вновь растворился в тенях.
Охота была еще не закончена.
М'Шин облизнула пересохшие губы. Воздух Тсагуальсы был сух и горек и здесь, в недвижной атмосфере дворца проклятых, становился лишь суше и горше. Пальцы М'Шин зарылись в волосы ее мертвой жертвы. Ассасин крепко сжимала голову примарха-предателя в руке. Кап. Кап. Кап.
Она разрисовывала ониксовый пол струйкам крови, лившейся из перерубленной шеи. Запах крови был липким и слишком густым, словно аромат множества специй. Священная кровь Императора, прогоркшая от порчи и зла. М'Шин подавила желание отшвырнуть жуткий трофей прочь. Доказательство. Ей нужно было доказательство, что дело сделано.
Странно. Нечеловеческое происхождение примарха проявилось еще раз, даже в смерти — отрубленная голова начала кровоточить лишь несколько минут спустя. Вещества свертывания крови наконец-то сдались, выпуская на волю темные капли.
Она могла бы просто снять артефакты примарха с тела: обруч-корону, серебряный меч в ножнах за спиной или плащ из темных перьев. Но эти реликвии, несмотря на их ценность, могли быть похищены и у живого. Ей требовалось убедительное доказательство, чтобы предъявить его магистрам ордена. Голова мертвого бога — вот то, что было необходимо убийце.
Что касается добытых артефактов, то они послужат и ее возвышению, а не только славе Храма. И как же ее восславят за совершенное!
Пикт-связь с записывающими устройствами корабля, и без того ненадежная на расстоянии, сейчас совсем оборвалась. М'Шин почувствовала, как связь исчезает, когда прыгнула на Ночного Призрака, — и от этого тоже попахивало почти сказочной жутью. Обрыв в такой момент… Что-то здесь не так…
Постойте. Что происходит? Память ассасина была почти абсолютной — настолько, насколько это позволял человеческий мозг, — и все же М'Шин не могла определить, где находится. Эти коридоры, выложенные костью и ониксом, переплетались и извивались будто по собственной воле. Звуки странно отражались от стен. Иногда не отражались вовсе.
Стена рядом с ее головой разлетелась фонтаном каменного крошева. Ассасин уже двигалась — отскочила в сторону и с невозможной грацией продолжила бег. Она была Каллидус. Искусство убийства в своей самой отточенной форме, отлитое в человеческой плоти.
М'Шин бежала и бежала. То и дело она проносилась мимо Астартес в устаревшей броне Марк III и более новой Марк IV. При виде ее воины замирали на месте. Некоторые дрожали от желания выхватить оружие и вызвать ее на бой. Их жажда крови, почти ощутимая на ощупь, витала в воздухе. Некоторые — очень немногие — выкрикивали ей вслед проклятия. Таких было мало. Крепость населяли стойкие сыны самого сурового из отцов.
И их прародитель принял смерть по собственной воле. Это до сих пор поражало ее больше всего. Половина воспитанников Храма Каллидус, возлюбленного орудия Бога-Императора, охотилась по всей Восточной Окраине галактики за Конрадом Кёрзем, восьмым примархом, отцом легиона Повелителей Ночи.
И здесь, на пустынной Тсагуальсе, в дворце-крепости из обсидиана, оникса и слоновой кости, со знаменами из человеческой кожи на башнях, она нашла его.
И он принял смерть по собственной воле.
Она, М'Шин, стала смертью примарха. Госпожа даст ей имя Богоубийца…
Огромная тяжесть навалилась сверху и прижала к земле. Голова примарха выкатилась из руки, плитка пола ударила в лицо. Кровь захлестнули боевые стимуляторы, и М'Шин отшвырнула противника прочь. В мгновение ока ассасин вновь вскочила на ноги и оглянулась на Астартес, которого отбросила к стене.
Он. Снова он.
Кровь Талоса тоже кипела. Его доспех непрерывно впрыскивал в тело дозы обжигающих химикатов через разъемы в позвоночнике, шее, груди и запястьях. Цепной меч яростно визжал и взрыкивал, кромсая лишь воздух. Ассасин уклонялась от каждого удара. Казалось, она почти не движется — лишь миллиметр вправо или влево, ровно настолько, чтобы избежать выпада.
Голубые глаза ассасина — глаза цвета давно испарившихся от жара морей Терры — наблюдали за Астартес с ленивой насмешкой. Ей нечего было сказать ему и нечего бояться — смертного, космодесантника или любого другого. Она была имперским ассасином. Вершиной человеческого совершен…
Острие клинка Талоса пропороло ее черный кольчужный доспех, разрезав верхний слой синтеплоти над бицепсом.
Глаза ассасина испуганно расширились. Упав на пол, она перекатилась через плечо, схватила голову примарха за копну черных длинных волос и умчалась прочь с такой скоростью, что Астартес остался далеко позади.
Талос смотрел ей вслед. В ухе гремели возмущенные голоса братьев. Даже соратники из Первого Когтя шумно протестовали, обвиняя его в самой дерзкой непокорности.
— Призрак сам выбрал эту судьбу! — вопил Вандред.
— Талос, это было его последним желанием, — уговаривал Кирион. — Она должна вернуться на Терру!
Талос вновь скользнул в тени. Губы его кривила усмешка.
Вокс вопил на сотню разных голосов — к спору присоединились остальные.
Сыны Ночного Призрака быстро вспомнили о позабытых на время амбициях. Арцебус, Халаскер, Сахаал и другие — другие капитаны, другие Избранные. Их голоса настойчиво жужжали в бусинке вокса, угрожая и требуя. Талос не мог сдержать улыбку при мысли об их бессильном гневе и непонимании.
— Она забрала его перстень с печатью! — кричал один.
— И его корону! — подвывал второй.
— Наш отец не предвидел этого, — сказал кто-то третий.
И вот тут-то их лицемерие проявилось в полную силу. Теперь они требовали, чтобы весь легион совершил во имя их алчности то, что Талос пытался совершить из мести и за что они только что его проклинали.
— Ассасин заслуживает смерти! — надрывались они.
— Она совершила преступление против всех нас!
Названия похищенных у законных наследников реликвий слились в монотонную литанию. У Талоса не было ни малейшего желания ее выслушивать. Пророк отрегулировал громкость, и голоса, так внезапно преисполнившиеся праведного негодования, утихли.
Как быстро братья променяли любовь и веру в отца на пустые сомнения! Им стоило лишь осознать, что ассасин похитила реликвии и оружие. Те самые реликвии и оружие, которые они считали своими по праву.
Какая алчность. Какая жалкая и омерзительная алчность.
Сейчас Талос презирал их всех. Никогда прежде недостойные притязания его братьев не проявлялись так открыто.
Так родилась ненависть, не угасающая с годами.
Ассасин скрылась из дворца, и это, на первый взгляд, удалось ей без труда.
Повелители Ночи кинулись к посадочным площадкам и смешанными отрядами из воинов разных частей погрузились в «Громовые ястребы», чтобы вернуться к судам флота на орбите. Флот Повелителей Ночи кольцом окружил Тсагуальсу, и началась невиданная погоня.
Вперед вырвались четыре корабля. «Охотничье предчувствие» третьей и одиннадцатой рот; «Крадущаяся тьма» первой; «Принц безмолвия» четвертой и седьмой и «Завет крови» с десятой ротой на борту.
У корабля ассасина, несмотря на всю его быстроходность, изящество и уникальную конструкцию, не было ни малейшего шанса. На хвосте улепетывающего от черного шарика Тсагуальсы судна мчались четыре крейсера. Их тяжелые орудия наводились на жизненно важные системы беглеца.
Корабль Каллидус вывалился из варпа помятым, искалеченным, практически мертвым. Все четыре крейсера Астартес выплюнули абордажные капсулы, впившиеся в железную плоть имперского судна и крепко там засевшие.
Охотники запустили зубы в добычу. Каждый отчаянно рвался первым отведать крови, а с ней и победы.
На борту корабля ассасина Талос мчался с остальной сворой. Слуги, смертные, сервиторы — все погибало или обращалось в бегство перед ордой завывающих Повелителей Ночи, хлынувших на палубы сквозь сотни пробоин.
Этой ночи суждено было навеки войти в историю легиона и остаться в сердцах всех присутствовавших там Астартес как ночь, когда им было отказано в отмщении.
Когда охотники выследили добычу — а эта честь досталась отделениям первой роты, — вокс заполнился новыми яростными криками.
Талос стоял в жилом отсеке экипажа, превратившемся в скотобойню. Его окружали братья из первой роты и изувеченные трупы смертных. Кровь запятнала стены, потолок и темную краску их нагрудников. На борту корабля-убийцы не должен был уцелеть никто.
Поначалу отчеты с трудом пробивались сквозь рев Астартес, увлеченных охотой. Их кровь кипела, и сигналы тревоги потерялись среди воя и воинственных криков.
Талос услышал одним из первых. Он отключил цепной меч и склонил голову к плечу, прислушиваясь.
Как это может быть?
— На нас напали, — передал он тем из братьев, кто находился поблизости.
Голос охотника был холоден и спокоен, хоть в нем и сквозило неверие.
— Нас атакуют эльдары.
В последующие века воины Восьмого легиона немало спорили о том, как ксеносам удалось застать их врасплох. Призрачные корабли эльдар, гордящихся своим знанием тайных троп варпа, заскользили среди судов Повелителей Ночи. Орудия чужаков осветили мрак сотней вспышек, безжалостно вспарывая пустотные щиты.
Некоторые утверждали, что целью атаки были реликвии примарха. Другие говорили, что чужакам ни к чему сокровища человеческой расы и что причиной нападения была либо непостижимая логика ксеносов, либо злая судьба, столкнувшая два флота в самый неподходящий момент.
«Крадущаяся тьма» была потеряна, а с ней и предатель Сахаал. «Принцу безмолвия» нанесли серьезные повреждения, но в конце концов с флотом чужаков оказалось покончено.
Однако мало кто из Повелителей Ночи радовался этой победе.
Во время эвакуации эльдары телепортировались прямо в коридоры корабля ассасина. Ксеносы возникали из воздуха перед отрядами разъяренных Повелителей Ночи, которые убивали их прежде, чем успевала исчезнуть мерцающая дымка — одно из побочных явлений телепортационной технологии чужаков.
Первый Коготь, как и другие абордажные команды, пробивал дорогу обратно к капсулам.
— За чем бы они ни пришли, — передал Кирион и взмахом меча снес голову возникшей из пустоты эльдарке, — им это действительно нужно.
— Назад на корабль! — кричал капитан Малкарион сквозь гвалт и грохот беспорядочного отступления. — Назад на «Завет»!
Связь не улучшилась. Торжествующие вопли сливались с приказами отступать и свирепыми проклятиями, предназначенными чужакам. Где-то в этой разноголосице Талос расслышал победные крики капитана Сахаала и гневные возгласы бойцов первой роты.
Что-то пошло не так. Талос понял это по их голосам.
Замедлив шаги, пророк отстал от остальных и полностью сосредоточил внимание на тысячах криков и противоречивых отчетов, разносящихся по вокс-сети. Скоро он уловил, в чем дело.
Капитан Сахаал добыл одну из реликвий Ночного Призрака… и тут же сбежал. Он направил «Крадущуюся тень» прочь, разбив строй и пытаясь скрыться от эльдар.
Сахаал бросил первую роту. Талос сглотнул. Неужели он расслышал все верно? Неужели один из самых уважаемых командиров легиона оставил своих бойцов погибать от рук эльдар?
Талос застыл на месте. Коридор вокруг него был тих и пуст — остальные воины отделения ушли далеко вперед.
Сахаал сбежал с сокровищем и скрылся в варпе. Первая рота пробивала дорогу к абордажным капсулам. Им оставалось либо быстро умереть в бою, либо медленно агонизировать на мертвом корабле и ждать помощи от других судов.
Талоса это мало заботило. Проблемы первой роты должны волновать первую роту. Легион пытался вырваться из нелепой ловушки, и десятой роте предстояло бороться за собственное выживание.
Но подтверждение смерти М'Шин так и не поступило.
Обуреваемый жадностью, Сахаал бежал с проклятой безделушкой, позабыв о мести… а убийца все еще была жива.
Талос развернулся и направился вглубь корабля.
Генераторы отключились, оставив ее в темноте, — но по крайней мере она наконец-то была в безопасности.
Астартес убрались так же быстро, как ворвались на корабль.
Судно все еще вздрагивало, но, кажется, чужаки — грязные ксеносы, называвшие себя эльдарами, — ушли вместе с отступающими Астартес.
Один из них отсек ей кисть руки. М'Шин не могла сражаться с пятью чужаками одновременно, и удар меча перерубил ассасину запястье. Ее подготовка позволяла не обращать внимания на боль, но М'Шин все же наложила жгут и временную повязку из синтеплоти. Потеря крови могла оказаться опасной, даже если шок и боль не причиняли вреда воспитаннице Храма Каллидус.
Она стояла на мостике. Сверху лился кровавый дождь. Из темноты доносилось затрудненное дыхание и стоны тех немногих членов экипажа, что еще оставались в живых.
Никто из них не мог видеть. Вспомогательным генераторам уже следовало заработать, а с ними должен был вернуться и свет. Судя по непроглядному мраку, ее кораблю нанесли очень серьезные повреждения.
М'Шин крутанулась на месте, сжимая меч в уцелевшей руке. Она не могла видеть в сплошной черноте, но в зрении и не нуждалась. Рядом послышалось гудение силовой брони. Низкое рычание сервоприводов и сокращающихся искусственных мышц рассказало ей все, что нужно. Местоположение Астартес, его поза — М'Шин знала все.
Ассасин подалась вправо и улыбнулась. Несмотря на усталость и потерю крови, один Астартес ей не угроза. Она…
Талос сжал пальцы на ее горле.
Повелитель Ночи чувствовал, что убийца стала медлительней. Ее реакции потеряли прежнюю остроту, а сердце билось куда чаще, чем во дворце. Ассасина ослабила погоня и недавний бой.
Но М'Шин прикончит его прежде, чем двойное сердце Астартес отмерит два удара, — если попытаться ее удержать. Все в этом создании было заточено для убийства, и убийства куда более тонкого и искусного, чем грубая эффективность Астартес. Он был воином, а она — профессиональным киллером. Его создали для войны. Ее — только для убийства.
Астартес начал действовать в ту же секунду, когда его пальцы сомкнулись на горле ассасина.
Однако воин не стал душить противницу. Ее доспехи из драгоценной синтеплоти легко защитили бы от такой травмы. Вместо этого он подтащил ее ближе, собираясь ударить шлемом в лицо. Ошибка. Ассасин откинула голову, как змея перед броском. Проклятие, ну и скорость.
Талос почувствовал, как ассасин поднимает кулак, собираясь выпустить на волю скрытую в кольцах смерть. Каждое кольцо было оружием неизвестной конфигурации. Астартес не стал терять времени.
Плюнув в лицо убийце, он отшвырнул ее прочь.
М'Шин не кричала уже много лет.
Дело не в боли и даже не в неожиданности. Но это не было похоже на чистый удар клинка — нет, кислота выжигала глаза. Никогда прежде боль не захлестывала ее разум целиком, гася все прочие чувства. И, даже корчась от боли, она представила, как проклятый Повелитель Ночи топчется там в своем уродском доспехе, смеясь над ее беспомощностью.
И ассасин была совершенно права. Стоя во мраке, Талос наслаждался криками. Но еще слаще оказалось чуть слышное шипение кислоты, разъедавшей ее прекрасные голубые глаза.
Задыхаясь и не видя ничего, кроме белого обжигающего огня, ассасин подавила боль. Вспомнив свои тренировки, она использовала плотские мучения как фокус для концентрации. И тогда сквозь шипение собственных растворяющихся глаз М'Шин уловила гудение брони.
Он должен умереть. Он должен умереть немедленно.
И М'Шин прыгнула на Астартес, чтобы это жгучее желание стало явью.
Талос стрелял в пол. Взрывы болтерных снарядов наполнили помещение мостика грохотом, маскируя шум движений. Оглянувшись на ассасина, он увидел, как та дерется с пустотой. Удары ногами и мечом, направленные на слабые точки брони, были бы смертоносны — не будь совершенно бесполезны. Талос уже перебрался на другой конец мостика, не прекращая стрельбы.
Оглушенная и потерявшая ориентацию, М'Шин остановилась. Замерев в напряженной позе, она пыталась вычленить шум брони из грохота разрывов.
Повелитель Ночи выстрелил еще раз, уже в ее направлении. Как и во дворце, ассасин с легкостью отклонилась, и снаряд прошел мимо.
Талос выдохнул проклятие. Это сработало. Ассасин повернулась к нему лицом и сорвалась с места.
Свободной рукой он ударил по шлему.
Повелитель Ночи был глупцом.
Каждый рикошетивший от пола снаряд выдавал начальную точку траектории. Это требовало максимальной концентрации, а М'Шин все еще боролась с жестокой болью. Вот почему почти четыре секунды у нее ушло на то, чтобы вычислить его местоположение, — вечность по меркам Каллидус.
Снаряд с воем помчался в ее направлении. Это только подтвердило глупость Астартес. Даже вслепую она легко увернулась.
Новый звук прорезал свист летящих мимо цели снарядов. Звук, который она слышала прежде лишь однажды. Его голос, произносящий два слова:
— Охотничье зрение.
Если бы ее удары достигли цели, он был бы мертв. Талос понимал это с холодной определенностью.
Ассасины из священных имперских храмов уже стали легендой в юном Империуме. Ее уцелевшая рука, твердая как сталь, беспощадным клинком вонзилась бы в сочленения доспеха, сминая нервы и, возможно, даже круша мощные кости Астартес. Смерть последовала бы через несколько секунд. Та боль, что он ей причинил, была бы отмщена десятикратно.
Однако ни один из ударов так и не достиг цели, потому что ассасин не ударила. Когда размытое тепловое пятно метнулось к нему, уклоняясь от каждого выпущенного им снаряда, Талос втянул в тройные легкие пропитанный запахом крови воздух.
С грохотом первого громового раската надвигающейся бури он выплеснул свою ненависть в крике.
В ассасинах Храма Каллидус инстинкты и выучка слились в один совершенный сплав. Это согласие разлетелось на куски, когда М'Шин потеряла не только зрение, но и слух. Крик Астартес поразил ее с силой и быстротой кулачного удара. Голову пронзила оглушительная и слепящая боль, а затем обрушилась тишина.
М'Шин не знала, продолжает ли Повелитель Ночи кричать или замолчал, тешась своей победой. Чувства ничего не подсказывали. Она ощущала лишь дрожь воздуха от движений врага и пролетающих мимо снарядов.
Оглушенная, ослепленная, с клинком, забравшим жизнь бога, в руке, она развернулась на бегу и прыгнула туда, где, по ее расчетам, должен был находиться Астартес.
Расчет М'Шин, как и всегда, оказался верным.
Талос сжимал ее со всей нежностью любовника.
— Отец рассказал мне об этой ночи, — шепнул он убийце. — И я ему не поверил. Я не мог поверить, что однажды нарушу его приказ, — до тех пор, пока не пришла ты и не отняла его у нас.
М'Шин не слышала слов Астартес. Ей не суждено было услышать больше ничего в жизни, которой и осталось-то всего несколько секунд. Ассасин выронила меч. Обтянутые перчаткой пальцы разжались почти против воли, и тяжелый клинок стукнулся о ее ногу.
Ослабевшие руки не двигались. Дрожащие пальцы не желали сгибаться и активировать спрятанное в кольцах оружие. Анестетики скручивали спазмами ее тело, но не оказывали никакого эффекта. Живот охватил огонь. Боль была даже сильнее той, что обосновалась в опустевших глазницах. Что-то твердое и холодное ударило ниже ребер и пронзило тело.
М'Шин угадала, что это. Цепной меч Повелителя Ночи. Он насадил ее на свой меч.
Небольшой угасающей частью сознания ассасин попыталась оценить повреждения — однако прямой и грубый человеческий разум возобладал над боевыми наркотиками и беспощадной выучкой. Она умирала. Она будет мертва через пару мгновений.
— Богоубийца, — выдохнула она, не слыша собственных слов. — Так… запомнят… меня.
Талос сморгнул с глаз жгучие слезы. Большим пальцем он нащупал активационную руну меча.
«Угроза, угроза, угроза». Талос мигнул, убирая с экрана мерцающие руны тревоги, — и на багрово-красном поле не осталось ничего, кроме скрытого маской лица ассасина и ее пустых кровоточащих глазниц.
«Ave Dominus Nox», — прошептал он и включил цепной меч.
Следующие шестнадцать часов Талос дрейфовал в пустоте. Он занял одну из абордажных капсул, брошенных первой ротой. В абсолютной тишине собеседниками Повелителя Ночи были лишь горе и чувство удовлетворенной мести. Они отлично помогли скоротать время.
Когда капсулу подняли на борт «Завета крови», вернувшегося за уцелевшими товарищами и добычей, Талос все еще сидел в одном из кресел. На его доспехах запеклась кровь.
Люки распахнулись, и за ними Талос увидел знакомый ангар правого борта.
Там его ждали воины Первого Когтя, держа оружие на изготовку.
— Она мертва, — сказал Талос и устало поднялся с кресла.
В зубьях его цепного меча застряли клочки мяса и обломки кости. Перед тем как покинуть корабль, Астартес изрубил М'Шин в куски, вымещая на трупе горькое разочарование. В темноте мостика смертные члены команды, пережившие бойню, отчетливо слышали все. Воображение дорисовало остальное.
— Талос…
Капитан Малкарион, военный теоретик, медленно приблизился.
— Брат…
Талос так же медленно поднял голову.
— Она убила нашего отца, — проговорил он в потрескивающий вокс.
— Я знаю, брат. Все мы знаем. Пойдем. Нам надо… разобраться с последствиями.
— Призрак сказал, что я это сделаю.
Талос бросил взгляд на покрытый запекшейся кровью клинок.
— Я ему не поверил. Не верил до тех пор, пока не ощутил то зло, что она принесла с собой в наш дворец.
— Все кончено, — вздохнул Малкарион. — Идем, Талос.
— Это никогда не кончится.
Талос с грохотом швырнул меч на палубу.
— Но теперь по крайней мере я знаю, почему он дал мне такое имя. «Одна душа, — сказал он. — Ты бросишься в погоню за этой единственной сверкающей душой, когда все остальные откажутся от мести».
— Брат, идем…
— Если тронешь меня, Малкарион, ты умрешь следующим. Оставь меня. Я иду к себе. Мне надо… подумать.
Талос оставил меч на полу. Примус подберет его.
— Как хочешь, Ловец Душ, — сказал капитан.
Талос хмыкнул в ответ. Смешок отдавал горечью.
— Ловец Душ. Что ж, думаю, я смогу к этому привыкнуть.
XVIII
Братство
Пещеры и туннели под горной грядой, звавшейся Коготь Омниссии, скрывали множество тайн и чудес. Именно здесь был основан командный центр Легио Маледиктис, сердце операций Адептус Механикус на планете Крит Прайм.
В этих туннелях работало до миллиона человек — миллиона живых душ различной степени модификации. Задымленный воздух дрожал от нестерпимого жара, оставляя после каждого вдоха металлический привкус.
По всей подземной системе протянулись ленты конвейеров: полотнища транспортной системы, перевозящие сырье, боеприпасы, детали и сервиторов из одной пещеры в другую. Каждая из этих пещер достигала нескольких сотен метров в высоту. В любой из них мог бы спокойно уместиться титан класса «Владыка войны». Своды пещер были практически не видны. Их усеивали консоли, датчики, подвесные мостки, подъемники, лифты, цистерны с прометиумом, а также огромные иконы Марсианского Механикус. Красный камень стен, простиравшийся когда-то насколько мог видеть глаз смертного — а то и дальше, — почти исчез под позднейшими наслоениями.
Город заводов и кузниц, скрытый под бронированной шкурой коры этого мира. Город, основанный для того, чтобы снабжать Империум Человечества божественными машинами, единственное предназначение которых — вести людские армии в крестовые походы умирающей Империи. Город, процветавший на протяжении почти двух тысячелетий.
Равнинная местность у подножия горной гряды была захвачена Магистром Войны еще вчера. Последняя вылазка войск Адептус Механикус не смогла снять осаду врат поселения 017–017, и следы этой неудачи простирались до самого горизонта. Десантные транспортники и «Громовые ястребы» Астартес свозили солдат и космодесантников как с орбиты, так и с других фронтов этого мира, собирая перед грядой армию невиданной силы. Остальную часть равнины покрывали трупы скитариев и смертных. Тут и там можно было увидеть корпуса поверженных титанов. Мертвая плоть разлагалась в лучах утреннего солнца. Органические части скитариев уже начали смердеть и покрываться трупными пятнами. По останкам павших титанов ползали муравьи — это личные техноадепты Магистра Войны собирали части гигантских машин для использования их в битвах на других мирах.
Абаддон тщательно выбирал цель атаки. Он знал, что основные силы легиона Титанов сражались на других планетах сегментума. Взятие 017–017 не только дало бы победителям доступ к сырьевой базе. Если поселение падет, Империум лишится еще одного оплота могущества.
Главные врата долго не продержатся. Поселение 017–017 слишком сильно разрослось. Аллея Триумфа, ведущая к основной части нижнего города, находилась вне зоны действия пустотных щитов. Вход в поселение теперь защищали только адамантий и стойкость бойцов Адептус Механикус. Но это их не спасет. Под концентрированным огнем врата падут за несколько часов. Они достаточно широки, чтобы пропустить трех титанов… равно как и армию Магистра Войны.
Находясь в кольце осады, грозящей полным уничтожением, тайный город воззвал к лучшим своим сыновьям. И те из них, кто остался в строю, ответили на зов. Они шли по пещерам под знаменами былой славы, ощетинившись мощнейшими из орудий. И рядом с ними миллионы адептов, сервиторов и скитариев подняли оружие, чтобы отбить атаку захватчиков.
Последние сыны Легио Маледиктис пробудились, и город дрожал под их тяжелой поступью.
«Опаленный» в полной готовности стоял на палубе. Транспортник походил на стервятника в темном оперении брони. Его двигатели завывали, заставляя дрожать раскаленный воздух ангара. Корабль дышал жаждой битвы, и боевой дух Астартес пробуждался при одном взгляде на него.
Первый Коготь разомкнутым строем промаршировал к опущенному пандусу. Броня бойцов была залатана — в той степени, в какой ее можно было починить за несколько часов, проведенных бойцами на борту «Завета крови». Сеть шрамов покрывала каждый доспех. Меркуций и Узас, оставшиеся без опытных оружейников, вообще выглядели так, словно выжили в последнем бою только чудом. Керамитовые пластины их доспехов были испещрены трещинами, царапинами и вмятинами.
Меркуций жаловался на то, что машинный дух доспеха отзывается на команды с большим запозданием. Оно и неудивительно, учитывая, что пришлось пережить его броне.
Астартес переключал на ходу режимы зрения, тихо ругаясь в канал вокса.
— Охотничье зрение не работает, — сообщил он через какое-то время.
Меркуций говорил неохотно — и на то имелись веские основания.
— Плохое предзнаменование, — немедленно хмыкнул Узас. — Очень плохое.
— Я не верю в предзнаменования, — отрезал Адгемар.
— Интересно тогда, — ответил Узас, — что ты делаешь в отряде, которым командует пророк?
— Узас, — сказал Талос, поворачиваясь к нему.
— Что?
Талос не ответил. Даже не шевельнулся.
— Что? — повторил Узас. — Нравоучений не будет?
Талос по-прежнему стоял молча и без движения.
— Его показатели с ума посходили. — Кирион сверился с данными, выводившимися на визор. — Проклятье… Ксарл!
Полуобернувшись, Талос споткнулся и начал медленно заваливаться на бок. Ксарл подхватил его в падении. Их доспехи столкнулись с громким лязгом.
— Что с ним? — спросил Меркуций.
— Семь глаз откроются без предупреждения, — выдохнул Талос в вокс, — и сыновья Ангела взмоют ввысь, и отмщением будут гореть сердца их.
— Ты еще не понял? — бросил Меркуцию Кирион. — Септимус! Ты нам нужен.
— Сыновья Ангела ищут золотой клинок… и несут возмездие братьям, чьи души выгорели дотла…
— Септимус! Бегом! — Кирион сорвался на крик.
Вознесенный повернул рогатую голову к смертному, чье имя он даже не пытался запомнить.
— Статус запуска, — медленно протянул он.
Офицер оправил поношенную униформу старого образца и бросил взгляд на мониторы консоли.
— Капсула лорда Малкариона уже на поверхности, повелитель. Все отделения в пути или высадились… все, кроме Первого Когтя.
Вознесенный подался вперед, сопровождаемый скрипом костей и железа.
— Что?!
— Сейчас разберусь, повелитель. — Офицер прикрепил микрофон вокса к воротнику. — Первый Коготь, это мостик. Доложите обстановку, прием.
Вознесенный всегда чувствовал человеческий страх. Вот и сейчас он с нездоровым вниманием наблюдал за тем, как бледнеет лицо офицера. Сердце человека начало биться сильнее и чаще. Похоже, плохие новости. И он явно боится их передать.
— Повелитель, Первый Коготь докладывает, что лорд Талос… выведен из строя. У него был очередной… приступ.
— Передай им, чтобы оставили его и спускались на поверхность.
Офицер передал приказ. Выслушав ответ, он смог проглотить комок в горле только с третьей попытки.
— Повелитель…
— Говори.
— Первый Коготь отказывается исполнить приказ.
— Ясно. — Когти Вознесенного впились в подлокотники трона. — И на каком основании они отказываются вступить в бой с противником в этой священной войне?
— Повелитель, лорд Кирион сказал, что, если вам так важен исход битвы на поверхности, вы можете взять их «Громовой ястреб» и слетать туда сами.
Больше всего в случившемся Вознесенного поразило то, что офицер произнес эту тираду без единого намека на дрожь в голосе. Вознесенный ценил профессионализм подчиненных.
— Ты молодец… смертный. Передай Первому Когтю, что их измена принята к сведению.
Офицер отдал честь и исполнил приказ. Ответ — от воина по имени Ксарл — не заставил себя ждать. Но в этот раз офицер не решился передать слова Астартес Вознесенному.
Через мгновение в ухе раздался сигнал вокса. Снова Первый Коготь.
— Повелитель?
Вознесенный обернулся, заинтересовавшись проскользнувшей в голосе офицера тревогой.
— Говори.
— Лорд Кирион просит прямую связь с вами. Говорит, это дело экстренной важности.
— Открой канал.
— Вандред, — разнесся по мостику голос Кириона. — Немедленно отзови с поверхности все Когти.
— И с чего бы мне это делать, брат Кирион?
— С того, что Кровавые Ангелы будут здесь гораздо раньше, чем через три недели.
Вознесенный провел языком по безгубой пасти, чувствуя как пульсируют вены под кожей щек.
— Первый Коготь, ваше противодействие моим приказам становится утомительным. Я вас выслушаю… но только на этот раз. Подключите меня к воксу Талоса.
— …пробивает обшивку. Я убиваю его. Перед смертью он узнает мой меч…
В полной тишине Вознесенный почти минуту слушал пророка. Когда капитан десятой снова заговорил, сделал он это с явной неохотой:
— Свяжитесь с «Духом мщения». Я должен поговорить с Магистром Войны.
Малкарион пробирался по одной из пещер подземного города. Осада длилась уже больше часа. Бойцы десятой роты под командованием Малкариона должны были штурмовать комплекс в составе второй волны, но сопротивление имперских частей в первых пещерах задерживало наступление сил Хаоса.
По бокам от него — и все же держась на почтительной дистанции, чтобы позволить дредноуту вести огонь, — продвигались два Когтя Повелителей Ночи. Они непрерывно стреляли из болтеров по беспорядочно откатывающемуся противнику.
Воскрешенный воин знал каждого из них по имени. Малкарион помнил их доспехи — даже несмотря на шрамы, полученные в сражениях, которые он пропустил.
Но сейчас, когда бессмертная машинная оболочка пригасила в нем жажду битвы, Малкарион ощущал лишь холод. Он больше не чувствовал связи с братьями из десятой роты, чьим командиром когда-то был.
Их гнала в бой дикая, необузданная ненависть… а он ее больше не разделял. Они выкрикивали проклятия с горечью, которой бывший капитан десятой больше не чувствовал.
Темные мысли. Бесплодные мысли, рассеивающие внимание.
Массивные бронированные ноги дредноута давили тела врагов. Двуствольное орудие, заменявшее ему правую руку, выкашивало ряды скитариев. А они все шли и шли, словно их притягивало то надругательство над священными законами Механикум, которое позволяло ему существовать. Шли с одной лишь целью — прервать его не-жизнь.
Забавно, но часть его хотела, чтобы они преуспели в своем начинании. Малая часть. Та, что оставалась безмолвной и мертвой даже в круговерти битвы. Малкарион не испытывал радости — для него, знатока войны, бойня никогда не приносила наслаждения. Но полное погружение в битву позволяло ему сосредоточиться на внешних целях. Помогало не думать о том, кем он был сейчас — холодным полутрупом, замурованным в саркофаг.
Перед дредноутом возник скитарий с четырьмя цепными клинками вместо рук. Малкарион схватил его, оторвал от земли и с хрустом сжал в кулаке. На металлические когти дредноута хлынула кровь стражника. В воздухе заплясали электрические разряды. Малкарион дал залп из закрепленного под кулаком огнемета, окутывая жертву огненным облаком, сжигая органические части смятого в лепешку солдата. Дредноут швырнул останки скитария в ряды солдат впереди и пожалел лишь о том, что их лоботомированные мозги не в силах оценить масштабы бойни. Кровь Хаоса, в этой войне пустили на ветер жизни лучших бойцов легиона!
— Малкарион, — раздалось из вокса.
Ему стоило больших усилий перенаправить звук с внешних динамиков, вмонтированных в броню, на внутренний вокс-канал. Грохот бушующей в пещерах битвы не помогал делу.
— Это Кирион.
Дредноут выпустил очередь из автопушки в скитария, возвышавшегося над остальными, — наверняка чемпиона или капитана. Воин-киборг рухнул к ногам своих бойцов грудой обломков. Крики тысяч солдат невообразимым ревом раскатились по пещере.
— Разве вы не должны быть здесь, внизу? Вы пробудили меня, чтобы я сделал за вас всю работу?
— Сэр, вам нужно отступить из «Семнадцать-семнадцать». Отведите Когти к «Громовым ястребам».
Призрачная боль обдала его, словно всплеск кислоты. Малкарион — то, что от него осталось, — закричал в своем саркофаге. Он ощутил, как жижа мягко обволакивает кожу лица. На теле синяками выступили психостигматы.
От скитария, просверлившего коленный сустав дредноута, через мгновение остались кровавые ошметки. Малкарион развернул корпус и ударил силовым когтем. Еще несколько скитариев, пытавшихся повалить дредноут, отлетели к рядам своих собратьев. Удар переломал им кости.
— Мы в пещерном городе, — прогудел Малкарион.
Даже по вокс-связи в его голосе слышалась боль.
— Мы не можем отступить. Победа будет за нами.
— Талоса посетило новое видение. Он говорит, что имперский флот будет здесь не через несколько недель, а через пару часов. Кровавые Ангелы на подходе.
— А что Вандред?
— Он поставил в известность Магистра Войны. Но отказался отзывать войска. Более того, «Охотничьему предчувствию» был отдан приказ не забирать солдат с поверхности.
Малкарион провел силовым когтем перед собой, сжигая врагов из огнемета. Чуть позади — в его тени — с болтерами и клинками наперевес наступали два отделения десятой роты Повелителей Ночи.
Дредноут остановился. Медленно развернулся. Огляделся.
Внезапно в его сознание прорвался грохот битвы. Грохот, которого он не слышал из-за скрежета собственных суставов и рева орудий. Снаряды щелкали по броне и отлетали со звоном. Странно. Почти как дождь.
— Рядом с нами наступает Черный легион и их смертные рабы. Мы должны бросить их? Прозрения Ловца Душ не всегда точны.
— Малкарион, мой капитан, во что вы верите сами?
Реактор дредноута заработал еще громче — Малкарион снова ринулся в атаку, работая кулаком и автопушками. Динамики на его броне взревели на нострамском:
— Повелители Ночи! Назад! Отходим к кораблям!
На борту «Завета крови» Вознесенный наблюдал за тем, как протекает битва. Он переключал точки обзора: со шлемов всех командиров отделений и камер, установленных на броне танков десятой роты. Картинка с орбиты была бесполезна — сражение переместилось под землю, в пещеры под Когтем Омниссии. Все, что оставалось, — это наблюдать за дергаными, сбивчивыми кадрами. Это оскорбляло Вознесенного как тактика.
Слева от него стоял Малек, справа — Гарадон.
— Вы это видели? — Вознесенный сосредоточился на кадрах, транслировавшихся с красного визора одного из Астартес.
— Да, повелитель, — хором ответили воины.
— Любопытно, не правда ли? С чего бы всем нашим отрядам отступать сквозь ряды бойцов Магистра Войны? Удивительное дело…
— Осмелюсь высказать предположение, повелитель, — сказал Гарадон и покрепче перехватил двуручный молот.
— Да? — Вознесенный позволил себе слегка улыбнуться. — Просвети же меня, о брат мой. Поделись своими подозрениями.
Прежде чем заговорить, Гарадон рявкнул, словно собирая в кулак всю злость.
— Пророк начал исполнять свой план. Он собирается свергнуть вас и захватить власть над боевой ватагой.
Малек лишь тряхнул своим шлемом-маской:
— Талос только что перенес приступ и сейчас без сознания. Ты не там ищешь заговоры, Гарадон.
— Каждый знает, что ты поддерживаешь его, — парировал Гарадон. — С такой пылкостью оправдываешь каждую его неудачу…
— Братья, братья. — Вознесенный больше не улыбался. — Тихо. Смотрите. Слушайте. Думаю, сейчас, в любую секунду…
— Вам сообщение, мой принц, — раздался голос офицера связи.
— Как раз вовремя, — выдохнул Вознесенный. — Включай громкую связь.
— Это капитан Халаскер, — раздалось из динамиков.
Все присутствующие знали это имя. Халаскер, брат-капитан третьей роты, командир «Охотничьего предчувствия».
— Я — Вознесенный, командир десятой роты.
— Приветствую, Вандред.
— Что тебе нужно, Халаскер?
— Почему твои отряды отходят к зоне высадки? Кровь нашего отца, военный теоретик отдал приказ к отступлению всем силам Восьмого легиона! Проклятье, в какие игры ты задумал играть?!
— Я не отдавал им такого приказа. Малкарион спятил и действует по собственной воле. Магистр Войны требует, чтобы мы продолжали штурм.
— Ты не в силах управлять собственными войсками?
Вознесенный выдохнул сквозь стиснутые клыки:
— Не тогда, когда Малкарион находится на поверхности. И действует так, словно все еще командует десятой.
— Так почему же ты не на поверхности, Вандред?
Насмешка, сквозившая в голосе Халаскера, могла бы уязвить Вознесенного сильнее всего, что он слышал за долгое время… если бы не следующие слова капитана.
— Вандред, где пророк? Малкарион и твои Когти передают вести о новом пророчестве. Я должен поговорить с Ловцом Душ.
— Он… без сознания, — процедил Вознесенный, стиснув зубы так сильно, что один из них раскрошился, как фарфоровый. — Болезнь нашего отца снова настигла его.
— Так это правда?
— Я не сказал, что…
— Назад! — прокричал Халаскер своим отрядам через вокс. — Отступаем вслед за Малкарионом!
От рева Вознесенного, раздавшегося с мостика, бросило в дрожь всех смертных членов экипажа.
Талос открыл глаза. Образ сверкающих доспехов растаял, сменившись темно-красным отблеском визора. По дисплею, мигая, струились ручейки рун. Стук сердец замедлился. Он сглотнул скопившуюся во рту кровь.
Сетка прицела навелась на знакомые детали его собственной каюты. Быстрого взгляда на встроенный в дисплей хронометр хватило, чтобы понять, сколько времени он провел без сознания.
Могло быть и хуже.
— Кирион, — проговорил он в вокс.
Дверь в каюту распахнулась в ту же секунду.
— Брат. — Вошедший Кирион был все еще облачен в полный доспех.
— Кай, войска Трона уже близко. Странствующие Десантники, Расчленители. И разумеется, Кровавые Ангелы. Они почти здесь.
— Ты три часа пробыл без сознания.
— Я знаю.
— Вознесенный созвал военный совет. — Кирион отошел от двери, жестом приглашая Талоса следовать за ним. — Кровавые Ангелы уже здесь.
XIX
За Легион
Зал военных советов использовался по назначению впервые за долгие десятилетия.
Вдоль стен тянулись ряды экранов и контрольных панелей, где трудились сервиторы. Многих из них перепрограммировал техножрец Делтриан после захвата рабочей силы на осколке Нострамо. На огромном обзорном экране виднелся зал военных советов «Охотничьего предчувствия», куда более просторный и помпезный, — хотя это помещение было самым обширным на «Завете крови». Боевая баржа предназначалась для перевозки целых трех рот, а ударный крейсер нес на борту лишь одну.
Над огромным центральным столом светилась ядовитой зеленью голографическая проекция Крита и десятков зависших над ним кораблей. Рой ярко-красных точек изображал второй флот, расположившийся неподалеку от планеты. Точки мерцали, клубились и перемещались резкими рывками.
На экране появился капитан Халаскер в терминаторском облачении. Сняв шлем, он встал перед гололитическим столом.
— Они пока выжидают.
Вознесенный подтащил свое усыпанное шипами тело ближе к проекции и ткнул в нее раздувшейся когтистой клешней.
— Две боевые баржи, три ударных крейсера. Это огромная сила. Возможно, две трети ордена.
— Мы знаем, сколько их. Чего мы не знаем, так это того, почему они прибыли так быстро.
Малкарион стоял напротив Вознесенного. По сравнению с гигантским дредноутом бывший капитан казался карликом, несмотря на все мутации. Нельзя было не заметить, что находившиеся в комнате разделились на два лагеря.
— Магистр Войны солгал нам, — упрямо гнул свое Халаскер. — Он должен был знать.
— Зачем ему лгать и подвергать опасности собственные силы на поверхности планеты? — возразил Вознесенный.
— Допустим. Но разве столько астропатов могут ошибаться?
— Что насчет твоих астропатов? Разве они не согласились с прогнозами Магистра Войны? — спросил Вознесенный. — Такой большой флот поднимает ощутимые волны в Море Душ. Твои астропаты подтвердили предсказания астропатов Магистра Войны. Прилив не должен был обрушиться на нас раньше чем через месяц.
— Провидцы — смертные, — не соглашался Халаскер. — Я бы им вообще не доверял.
Талос, стоявший рядом с Малкарионом, заговорил:
— Более мощный флот все еще находится в пути. Мы имеем дело с Имматериумом — измерением, непонятным всем нам. Можете ли вы, капитан Халаскер, заглянуть в варп и определить, какие потоки являются закономерными в пространстве, не подчиняющемся никаким природным законам? Можете ли вы сказать, способна ли приливная волна одного флота замаскировать появление другого? Все, что нам доступно, — это предположения, основанные на разрозненных фактах.
Вознесенный скрестил взгляд со взором черных глаз Халаскера.
— Если Кровавые Ангелы останутся на месте, мы можем не обращать на них внимания до тех пор, пока Крит не падет. Можем снова ввести свои силы в сражение и избежать гнева Магистра Войны.
— Вводи десятую роту, куда тебе заблагорассудится, — отрезал второй капитан. — Я лично завязываю с этой бессмысленной затеей. На симуляциях все выглядело превосходно. Так превосходно, что нас всех чуть не перебили, когда дело дошло до болтера и клинка.
— Магистр Войны пустил нашу кровь на ветер, — утробно рыкнул Ксарл. — Мы ничего ему не должны.
— Я согласен, — сказал Талос. — Мы должны отделиться от его флота, как только эвакуируем все наши силы с поверхности.
— Согласен, — сказал Халаскер.
— Согласен, — громыхнул Малкарион.
— Я буквально наслаждаюсь этой демонстрацией детской наивности.
Вознесенный провел языком по клыкам. Потекла темная кровь. Глаза, черные, как мертвые звезды, уставились на Талоса и Малкариона.
— Но Разоритель этого не допустит. Он остановит нас силой и никогда не простит предательства.
— Хватит, Вандред, — покачал головой Халаскер. — Твоя преданность Древней Войне похвальна, но Абаддон — глупец. Он попытался откусить больше, чем может прожевать, и оказался сейчас слишком далеко от ресурсов и резервов. Его легионы постоянно грызутся друг с другом. Это лишь одна из измен, которые Магистру Войны придется простить, потому что в дальнейшем ему снова понадобятся союзники.
— Слушайте, слушайте, — прогудел дредноут. — Последние из моих бойцов будут на борту «Предчувствия» в течение часа.
— И как, по-твоему, мы успокоим Магистра Войны? Уверяю тебя, Халаскер, — если мы попытаемся сбежать, он прикажет открыть по нам огонь.
— Мы выведем из строя его корабли.
Все взгляды обернулись к Талосу.
— Что ты сказал? — произнес Вознесенный так тихо и мягко, как не говорил уже долгие годы.
— Оторвавшись от флота, мы обездвижим «Дух мщения» или любой другой корабль, который попытается атаковать нас.
Талос бестрепетно взглянул в глаза Вознесенному. Тот задумчиво протянул:
— И оставим их на милость Ангелов?
— Похоже на то, что я стану оплакивать их гибель?
— И я не стану, — добавил Халаскер. — У Абаддона достаточно кораблей. Даже без нас его численное превосходство над Ангелами одиннадцать к пяти.
Комната заполнилась шумом голосов — Астартес начали обсуждать предстоящее бегство.
— Нет, — прорычал Вознесенный, — этого не должно быть и не будет!
Халаскер сузил глаза:
— И почему же?
— Почти все силы Магистра Войны заняты в операции на поверхности Крита. Если Кровавые Ангелы нанесут удар — если они возьмут на абордаж крейсера Черного легиона, — Магистр Войны вряд ли сможет сохранить хоть малую часть флота. Там, на кораблях по другую сторону от планеты, может быть до шести сотен Кровавых Ангелов! Они сметут любое сопротивление на судах Черного легиона.
— Тогда ему следовало отдать приказ об отступлении несколько часов назад, когда у пророка было видение. Ему послали предупреждение. Ты сам и послал. Абаддон не прислушался — что ж, это его выбор.
— Малкарион, — теперь Халаскер обращался к дредноуту, — все бойцы десятой на борту «Завета»?
— Да, брат.
— Тогда готовься к отлету. У меня на земле еще пятнадцать отделений и броневая поддержка. Они пробились глубоко в пещеры, так что отступление затянулось. Вандред?
— Да, братишка?
— Даже после всех этих лет ты остался полным ничтожеством, — объявил Халаскер.
На этом экран погас.
Вознесенный оглядел свою потрепанную роту. В ней осталось не больше тридцати Астартес. Воины, выстроившиеся вокруг стола, смотрели на бывшего командира. Их доспехи были покрыты трещинами и вмятинами, но осанка осталась гордой и строгой, несмотря на все превратности бессмысленной войны. Как же до этого дошло? Одно предательство следовало за другим. Доверие было потеряно, братские узы — разорваны.
— Входящее сообщение, — прожужжал сервитор от настенной консоли.
Экраны вновь ожили. На сей раз на них появилось не лицо Халаскера, а темный шлем с глазными линзами, скошенными к вискам. Астартес склонили головы в приветствии. Черно-золотые доспехи блестели в свете капитанского мостика по ту сторону экрана.
— «Завет крови». Магистр Войны желает знать, почему вы до сих пор не вернули свои войска в бой.
— Передай Магистру Войны, что он и без нас сумеет проиграть эту войну, если захочет ее продолжать. Кровавые Ангелы уже здесь, и скоро прибудут другие силы Империума.
— Помолчи, Мертвец. Вознесенный, послушай меня. Ты знаешь, кем я был и кто я сейчас. Я Око Магистра Войны и говорю от его имени. Лорду Абаддону плевать на сынов Сангвиния и их жалкий флот. Он требует, чтобы «Завет» занял оборонительную позицию рядом с «Духом мщения».
— Нет.
— Нет? Нет? Ты позволишь им взять нас на абордаж?
Вознесенный покачал рогатой головой:
— Рувен, ты и сам когда-то принадлежал к десятой роте. Тебе ли не знать, что мы не подчинимся. Мы — не рабы Магистра Войны. Тебе это известно лучше, чем другим. Малкарион говорит верно. Отзовите свои силы с Крита, пока еще не слишком поздно.
— Это не так просто. Мы по уши ввязли в бой за «Семнадцать-семнадцать».
— Оставь смертных внизу. Пусть подыхают. Какая разница, выживут они или нет, чтобы погибнуть позже в другой войне? Возвращайте на борт Астартес и готовьтесь к встрече с Кровавыми Ангелами. Быть может, мы сумеем уничтожить их до прибытия других орденов.
— У нас на поверхности титаны. Тысячи Астартес. Сотни танков. Мы — Черный легион, а не жалкая свора оборванцев, оплакивающих неудачи и мученическую смерть своего примарха.
Вознесенный вновь притронулся кончиком языка к раскрошившемуся зубу. Он почувствовал привкус собственной крови и дикое желание пустить кровь поносящему их ублюдку. Да кем он себя вообразил, этот несчастный предатель, чтобы говорить в таком тоне о Повелителях Ночи…
— Если вы не подчинитесь, — продолжил Рувен, — и попытаетесь бежать, мы откроем огонь.
— Месть Трона уже здесь, — тихо проговорил Вознесенный. — Мой пророк настаивает на том, что в течение ближайших часов к ним придет подкрепление. Мы не собираемся жертвовать своими жизнями ради вашего спасения. И это последнее предупреждение.
— На слова вашего пророка нельзя положиться. Ты сам это говорил.
Вознесенный хрипло вздохнул:
— Может, и так. Но он — мой брат, а ты всего лишь предатель, обрядившийся в черный цвет Абаддона. Я доверяю ему, как верил собственному отцу.
Вознесенный провел по горлу многосуставчатым пальцем, требуя оборвать связь. Сервитор на вокс-консоли подчинился, и экран погас.
— Всем боевым постам, — скомандовал Вознесенный, — приготовьтесь к выходу из общей формации.
Минуты текли с издевательской неторопливостью. Они складывались в часы, и на гололитических экранах появлялись все новые опознавательные руны. Суда, принадлежащие Странствующим Десантникам, а также орденам, родственным Кровавым Ангелам, — Расчленителям и Вермилионовым Ангелам, — занимали места рядом с соратниками.
Опытный взгляд Вознесенного скользил по вражеской формации, а в мозгу его проигрывались сотни вариантов сражения. Строй был неупорядоченным, словно у капитанов не имелось опыта совместных действий и они не горели желанием сотрудничать. Судя по тому, что знал Вознесенный, так оно могло и быть. В любом случае начало положено.
Они скоро нападут.
Вознесенный был в этом уверен, поскольку, командуй он вражеским флотом, поступил бы именно так. Нанести мощный удар и вонзить острие копья прямо в сердце армады Магистра Войны. Подобный ход был сопряжен с немалым риском и неизбежными потерями. Корабли Разорителя обладали сокрушительной огневой мощью и все еще превосходили противника числом.
Странно. Лоялисты не только умело замаскировали свой подход, но и в самом нарастающем напряжении между двумя флотами было что-то от поэтической метафоры. Наше преимущество заключается во внешней силе, которую мы можем обрушить на них. Их преимущество — угроза изнутри. В прямом поединке кораблей у Астартес Трона шансов не было. Но в космической войне никогда нет столь четкой определенности. Если учесть возможность абордажа, Магистр Войны может потерять флот.
Расстояния в космической войне измеряются тысячами километров. Когда руны, символизирующие вражеские суда, начали мерцать и перемещаться по экрану, Вознесенный встал в полный рост. Он обратился к Малкариону — единственному Астартес, оставшемуся в комнате, кроме него:
— Предупреди «Предчувствие». Они будут здесь через сорок минут.
Система визуального наблюдения с орбиты вновь обрела значение с началом отступления. Талос смотрел, как по обзорному экрану бегут размытые фигурки Астартес и катятся танки, отступающие из города. Отдельные лица различить было невозможно. Вдобавок смог, загрязняющий небеса планеты, делал изображение еще более мутным — и все же искаженные и разрозненные кадры складывались в общую картину.
Талос видел, как Черный легион отходит к транспортным судам, рассыпанным по захваченной равнине. За Астартес катилась темная людская волна. Титаны и танки казались островками спокойствия в этом водовороте.
— Как полагаешь, им удастся вытащить оттуда больше пары сотен Астартес, прежде чем Ангелы атакуют? — спросил Талос.
Вознесенный смотрел на тот же экран.
— Нет. Им придется положиться на воинов из орденов-отступников, оставшихся на борту своих судов. Чистильщиков, Карателей Квинтуса и Насильников… Вот, смотри.
Вознесенный указал на другие корабли армады. Их гололитические изображения подрагивали и обменивались потоками меньших судов.
— «Громовые ястребы», — заметил Талос.
— Верно, мой пророк. Черный легион выпрашивает помощь у более слабых союзников. Астартес из орденов-отступников придется защищать корабли Абаддона.
Вознесенный со вздохом покачал головой:
— Наш Магистр Войны в очередной раз бросил слишком много сил в битву. По крайней мере ему хватило ума оставить на орбите достаточно союзников на случай катастрофы.
Талос кивнул сидящему на троне существу. Как ни досадно было признать, сейчас Вознесенный находился в своей стихии. Тысячи ходов и уловок орбитальной войны зажигали огонь в его глазах.
— Если это только передовые части Трона, — сказал Талос, — не хотелось бы мне видеть то, что произойдет, когда подойдет основная часть флота.
— Шансы все еще на нашей стороне.
Вознесенный на секунду отвел глаза от обзорного экрана, чтобы быстро взглянуть на миниатюрную тактическую схему, проецирующуюся из подлокотника трона.
— Две боевые баржи и шесть ударных крейсеров при поддержке фрегатов… Нас основательно потреплют, но мы выживем, если они не проберутся на борт.
Вознесенный подозвал к трону одного из офицеров связи:
— Ты. На каком этапе находится эвакуация «Предчувствия»?
— Согласно последнему сообщению, у них на поверхности еще пятьдесят Астартес и их транспорты.
— Открой канал с капитаном Халаскером.
— Есть, мой господин.
— Халаскер, — недовольно спросил Вознесенный, — почему твои люди так мешкают?
Вокс треснул, включаясь, но изображение так и не появилось.
— У меня сейчас пять отделений дерутся на посадочной площадке. Это безумие, Вандред. Черный легион сбивает наши «Громовые ястребы».
— Мне нужны доказательства.
— Сейчас не время препираться над картинками! Пятьдесят моих людей внизу клянутся, что они ведут бой с Черным легионом и что собственными глазами видели, как силы Абаддона сбивают наши транспортники. Черных возглавляет какой-то боевой маг… Мои люди не могут убить его.
— Не трать понапрасну желчь, братец. Просто знай, что через двадцать минут нам придется либо вступить в бой с Ангелами, либо прорываться в варп.
— Нет. Я не оставлю половину роты подыхать в пыли этого несчастного мира, который Абаддон так и не смог захватить.
— Ты командуешь одной из последних боевых барж нашего легиона. — Голос Вознесенного сорвался на рык. — Если собираешься продать жизнь подороже, сделай это в борьбе с Империумом, а не в попытке удовлетворить собственное тщеславие и пасть смертью храбрых. Я эвакуирую твоих Астартес. Мои «Громовые ястребы» и транспортники стоят наготове. А затем мы уберемся в Великое Око, где имперские псы нас не догонят.
— Смело, Вандред. Очень смело. Полагаешь, твой маленький «Завет» сможет выжить там, где не справится «Предчувствие»?
— Да. Полагаю.
— Потому что он менее заманчивая цель?
— Нет. Не поэтому.
— Похоже, у тебя есть план, брат.
— Халаскер…
Вознесенный опустил свою чудовищную голову и прикрыл черные глаза.
— Довольно. Беги, пока можешь. Ошибка Абаддона не должна стоить жизни всем нам. По крайней мере «Предчувствие» точно должно выжить. Будь готов стартовать по моему сигналу.
— Ave Dominus Nox, Вандред. Да пребудет слава с десятой ротой. Желаю вам погибнуть с честью.
Воздух заклокотал у Вознесенного в легких.
— Поглядим.
После того как канал закрылся, существо вновь заговорило:
— Передайте на флагман Магистра Войны следующее сообщение: «„Завет крови“ снова вступает в бой». А затем подведите нас к «Духу мщения», как приказал Разоритель.
Офицер связи коротко кивнул и выполнил поручение. Штурман последовал его примеру. По корпусу судна пробежала дрожь — включились маршевые двигатели.
— Вандред, — начал Талос.
— Не делай поспешных выводов, мой пророк.
Существо пронзило Талоса сумрачным и жестким взглядом. Улыбка изогнула сетку вен на его щеках.
— Верь мне.
В замедленном танце вакуумного полета «Завет крови» дрейфовал сквозь рассеянный строй флота Хаоса, приближаясь к флагману Магистра Войны. Черно-синий меч — ударный крейсер Повелителей Ночи — был вдвое меньше колоссального «Духа мщения».
— Запускайте «Громовые ястребы», — приказал Вознесенный, вновь расположившись на командном троне.
— «Громовые ястребы» стартовали, — отозвался офицер.
— Дайте мне знать, как только они оторвутся от флота.
Это заняло меньше минуты.
— «Громовые ястребы» оторвались. Все пять входят в верхние слои атмосферы.
— Двигайтесь к следующей позиции.
Вознесенный простучал когтями по клавишам встроенной в подлокотник консоли.
— Не включайте маршевые двигатели. Дрейфуйте. Используйте маневровые двигатели, но не дольше, чем по две секунды на каждый. Случайные ауспик-сканы не должны засечь выбросы дюз.
«Завет» повиновался. Вознесенный наблюдал за изображениями с внешних камер. Железная шкура флагмана приближалась. На какое-то мгновение, как и всегда, в сознании существа всплыл образ двух акул, скользящих мимо друг друга в открытом океане.
— Откройте односторонний канал связи с «Предчувствием». Не дайте им ответить.
— Выполнено, господин.
— Халаскер, это Вознесенный. Беги.
Двигатели сердито взревели, унося «Охотничье предчувствие» прочь от флота вторжения. Вознесенный следил за гололитическим дисплеем и показаниями ауспика, но его внимание сосредоточилось не на удаляющейся боевой барже, а на остальной части флота. Несколько крейсеров начали наводить орудия вслед беглецу.
— Входящее сообщение, повелитель.
— Полагаю, от «Духа мщения», — хмыкнул Вознесенный.
— Так точно, повелитель. Они требуют, чтобы мы немедленно направились к позиции у их правого борта.
— Вот ведь незадача, — ухмыльнулся Вознесенный. — Неужели мы случайно угодили на их линию огня? Как же им теперь удастся открыть огонь по «Предчувствию», прежде чем баржа уйдет в варп?
Несколько офицеров мостика улыбнулись в ответ.
— Они повторяют приказ и требуют немедленного исполнения, — сказал офицер связи.
— Передай флагману, что нам нужно подтверждение. Всего лишь пару минут назад нам было приказано занять эту позицию. А теперь они хотят, чтобы мы сместились? Когда Кровавые Ангелы вот-вот атакуют?
Глумливая и лишенная всякой человечности усмешка Вознесенного была под стать всему остальному в этом создании.
Пока офицер отправлял сообщение, Вознесенный снова взглянул на голограмму. Три других крейсера приводили в боевую готовность лэнс-излучатели, готовясь распылить «Предчувствие» за предательство. Этих можно было не брать в расчет. Они либо не успеют нанести сколько-нибудь ощутимый ущерб, либо вообще не смогут выстрелить и довольствуются видом боевой баржи, исчезающей в варпе.
В груди Вознесенного вспыхнула гордость, неожиданно горячая и желанная. Возможно, легиону удастся пережить эту ночь с честью.
— Приказы подтверждены! — выкрикнул вокс-офицер.
Вознесенный кивнул штурману:
— Следуйте указаниям флагмана. Они уже не успеют развернуться.
В то время как корабль под рев маршевых двигателей начал выполнять маневр, его капитан открыл вокс-канал с каждым динамиком судна.
— Говорит Вознесенный. Мы остаемся с флотом до тех пор, пока не эвакуируем с поверхности наших братьев. «Громовые ястребы» должны достичь цели, так что тянем время. В ближайшие минуты мы подвергнемся атаке со стороны наших бывших братьев, Кровавых Ангелов. Запечатать все люки. Чернецам подняться на мостик. Всем отделениям занять боевые посты. Всему персоналу собраться к рабочим местам. Приготовьтесь отразить нападение абордажных команд.
XX
Сыны Ангела
Встреча флотов была краткой.
— Такие битвы выигрываются и проигрываются за счет начальных маневров, — сказал Вознесенный, глядя на несущийся им навстречу флот Астартес. — Если у одной из сторон сильная позиция, второй — при условии, что командуют не идиоты, — лучше отступить, чем погибнуть в безнадежной схватке.
Гарадон смотрел на трехмерную гололитическую схему без малейшего проблеска понимания.
— Они не отступят, мой принц.
— Нет. Не отступят. Еще одна потерянная возможность. Штурман, готовьтесь сойти с орбиты по моему сигналу.
— Сойти с орбиты? — проворчал Малек. — Но, господин…
— Мы не покидаем Крит, Малек. Как раз наоборот.
Вознесенный прикрыл глаза и начал дышать медленно и глубоко. Это продолжалось несколько секунд. Наконец существо заговорило, по-прежнему не открывая глаз:
— Первые лэнс-излучатели произведут залп… сейчас.
Чернецы, вся облаченная в терминаторскую броню семерка, уставилась на гололитический экран, на котором вспыхнули огненные росчерки.
— Боевые баржи, находящиеся в авангарде Кровавых Ангелов, будут поражены огнем лэнс-излучателей с наших кораблей охраны… сейчас.
Вознесенный открыл глаза и убедился, что его прогнозы верны. Офицеры и сервиторы у контрольных панелей лихорадочно засуетились.
— На нас движется ударный крейсер Кровавых Ангелов, так? — спросил Вознесенный.
— Да, лорд! — выкрикнул офицер.
— Как предсказуемо. Иногда можно предвидеть будущее и без Талоса. Представления наших противников о тактических маневрах столь… примитивны.
Гарадон кивнул, но ничего не сказал.
— Открыть огонь из лэнс-излучателей, — приказал Вознесенный как раз в ту секунду, когда артиллерийский офицер собирался объявить о вхождении ударного крейсера Ангелов в зону поражения.
— Лэнс-излучатели активированы, господин.
Вознесенный вновь обернулся к схеме, не обращая внимания на дрожь корабля, пораженного первыми вражескими залпами.
Щиты устойчивы. Расход энергии шесть процентов.
— Щиты устойчивы! — крикнул офицер. — Расход энергии семь процентов.
Приемлемая точность.
— Орудийные батареи, по моему сигналу.
— Есть, сэр, орудийные батареи готовы.
Давай. Ближе. Ближе.
Мостик снова содрогнулся. Руна, обозначавшая ударный крейсер Кровавых Ангелов «Злоба», неслась на них, как копье. Значит, этот. Именно с него абордажники попытаются проникнуть на борт «Духа» и «Завета». Они уже давно находятся в радиусе сканирования и знают, насколько уязвимы основные суда Магистра Войны. Как пусты их коридоры, не защищенные отрядами Астартес.
Огни на мостике потускнели, а затем погасли на несколько секунд. Столкнувшиеся флоты обменялись яростным ураганом огня. У небольших кораблей вроде «Завета» пустотные щиты были куда менее мощными и устойчивыми к перегрузке, чем у древних боевых монстров вроде «Духа мщения».
— Щиты пробиты, — выкрикнул офицер, словно подслушав мысли командира.
Дрожь, сотрясавшая корабль, десятикратно усилилась.
— Мой принц, — рапортовал один из артиллерийских офицеров, — они в радиусе поражения орудийных батарей.
Выждать. Выждать…
— Повелитель, вражеский крейсер «Злоба» запустил абордажные капсулы.
Вознесенный издал клокочущий звук, который заменял ему смешок.
— Все батареи — огонь.
Две из восьми капсул, обозначенных на голограмме, вспыхнули и исчезли. Остальные устремились к намеченным целям. Четыре врезались в «Завет».
Вознесенный спокойно потребовал, чтобы ему открыли канал связи со всем кораблем. Офицер связи у консоли кивнул.
— Всем Когтям, говорит Вознесенный. На корабль проникло от тридцати до сорока Астартес в абордажных капсулах. Координаты точек прорыва переданы командирам отделений. Найдите лоялистов, братья. Убейте их.
Вознесенный поднялся с трона и подтащил свою бронированную тушу к краю тронного возвышения. Существо уставилось на обзорный экран, где вращался серый шар Крита.
— Рапортуйте о повреждениях.
— Небольшие повреждения корпуса, преимущественно по правому борту.
— Передайте приказ двигательному отсеку: сбросить плазму из реакторов в космос.
— Сэр? — неуверенно заикнулся смертный офицер мостика.
— Выполняй приказ, смертный.
— Как пожелаете, господин.
— Офицер связи.
— Да, мой повелитель.
— Передайте на «Дух мщения» сигнал об экстренной аварийной посадке. Сообщите им, что у нас пробоина, повредившая реактор. Скажите, что мы теряем высоту из-за притяжения планеты и что наши двигатели работают на полную мощность.
Когда озадаченный вокс-офицер повиновался, Вознесенный обернулся к штурманскому отделению мостика:
— Мы сбрасываем плазму? Просканируйте «Завет». Убедитесь, что все выглядит так, будто главный реактор истекает топливом.
Рулевые склонились над консолями.
— Да, милорд, — ответил один из них.
— Тогда уходим в пике.
— Что? — Малек шагнул вперед. — Повелитель, вы спятили?
— Пикируем!
Как меч, павший с небес, «Завет крови» накренился вниз и запустил двигатели. Пламя окутало лишившийся щитов ударный крейсер, когда он вонзился в загрязненную атмосферу планеты.
Септимус гнал «Опаленного» на максимальной скорости, держа курс низко над равниной. За ним неслись еще два «Громовых ястреба» и два транспортника, образуя кривоватую букву «V».
— Будьте готовы замедлить ход при первых признаках атаки, — предупредил Септимус по воксу.
— Принято, — ответили три сервитора.
— Понял, — отозвался более низкий голос.
Астартес. Септимус понятия не имел, кто именно.
Струйка пота стекала по спине раба. Противная влага, казалось, скапливалась у каждого позвоночного выступа. Одно дело — знать, что ты когда-нибудь погибнешь на службе Восьмому легиону. Совсем другое — понимать, что смерть ждет тебя в ближайшие минуты. Даже если Черный легион прекратит сбивать катера Повелителей Ночи, какой у них шанс прорваться обратно на орбиту и войти в шлюзовую камеру прямо в разгар космического сражения?
Септимус выругался вполголоса и открыл общий вокс-канал:
— Все части Восьмого легиона, это «Громовой ястреб» десятой роты «Опаленный». Доложите о вашем местоположении.
В голосах, прозвучавших в ответ, слышалось напряжение, гнев и ярость боя. Септимус уменьшил тягу. Двигатели взревели громче, и боевой катер приблизился к месиву беспорядочной схватки, захлестнувшей посадочную площадку войск Магистра Войны.
— Следите за небом, Повелители Ночи, — сказал пилот на беглом нострамском. — Мы на подходе.
— Поспешите, — отозвался кто-то. — Большинство из нас уже вынуждено убивать их голыми руками.
В хоре голосов Септимус разобрал детальный список того, что надо было эвакуировать с поверхности. Там оставались «Лэндрейдер», четыре «Рино», «Поборник» и сорок один Астартес.
Всего через несколько минут «Опаленный» завис над посадочной площадкой. Двигатели высоты поддерживали корабль в воздухе.
Посадочная площадка, построенная одиннадцатой ротой с «Предчувствия», была самой базовой — если вообще заслуживала это название. Уцелевшие танки и люди сгрудились вокруг клочка опаленной земли, обратив оружие на плотные ряды окруживших их смертных рабов Черного легиона. Смертные заметили приближающиеся боевые катера и пытались теперь скрыться, захватив машины Повелителей Ночи.
Как и сказал неизвестный Астартес, несколько воинов Восьмого легиона отбивались от смертных кулаками. Поставка боеприпасов прекратилась несколько часов назад. Даже орудийные башни танков лишь изредка изрыгали смертоносный огонь в бурлящую вокруг них человеческую массу.
— У них там не хватает места, чтобы перезарядить танки. Мне начать стрелять по толпе? — спросил Септимус. — Мой боезапас практически на нуле.
Катер, зависший в пятидесяти метрах слева, немедленно начал поливать смертных огнем из тяжелых болтеров, пробивая в запаниковавшей толпе огромные дыры.
Глупо спрашивать такое у Повелителей Ночи. Открыв огонь, Септимус добавил свою лепту к царившему внизу хаосу.
Брат-сержант Мелькия целеустремленно продвигался по вражескому кораблю.
Его люди разбились на отряды по пять и следовали за ним.
Темнота не смущала брата-сержанта. С ней легко справлялись системы визора. Переплетающиеся коридоры тоже не представляли никаких затруднений. Он выбирал направление по памяти, потому что ударные крейсеры Астартес почти идентичны друг другу. В этом заключалось рациональное зерно постройки кораблей по стандартизированным шаблонам, принятым у Адептус Механикус.
Мелькия крался по коридорам, держа перед собой тихо ворчащий цепной меч и плазменный болтер. Тьма, затопившая судно Предателей, расступалась перед ним. Линзы шлема окрашивали все вокруг в изумрудно-зеленый, выхватывая из мрака детали: участки стен, боковые туннели и тепловые следы недавно прошедшего здесь человека.
— Ауспик, — передал сержант брату Хиралусу.
— Движения нет, — ответил Хиралус. — Слабые тепловые отпечатки повсюду вокруг. Они сходятся в отсеке впереди нас.
— Вперед, во имя Императора, — сказал Мелькия, продолжая движение.
Сержант снял шлем, решив, несмотря на абсолютную темноту, положиться на собственные чувства. Он был Астартес. Такова их природа.
Восприятие Мелькии, больше не скованное шлемом, обострилось в ту же секунду. Шлем, при всех своих достоинствах, не всегда мог заменить природные чувства.
Весь корабль был пропитан скверной. Даже в воздухе ощущался ее отвратительный привкус. Судно слишком много времени провело в варпе, слишком долго его обитатели дышали рециркулированным воздухом. Теплый и затхлый, он покалывал кожу и стальные заклепки над бровью Мелькии. Три штуки — знак долгой и славной службы.
На плече каждого воина виднелась рубиновая капля крови величиной с кулак смертного, с белыми мраморными крыльями по бокам. Этот символ пережил тысячелетия, так что Повелители Ночи узнают его без труда. Собственная эмблема Предателей казалась издевательской и извращенной пародией на символику Кровавых Ангелов: клыкастый череп вместо священной крови примарха, и нетопыриные крылья вместо чистого оперения убиенного Ангела, Сангвиния.
Давняя ненависть вскипела в сердце Мелькии, когда он с плазменным пистолетом на изготовку проник в отсек. Дрожь, сотрясавшая корабль, становилась все яростней. Удивляло то, что это был не рваный ритм боя, когда судно содрогается под вражескими ударами, а куда более регулярная тряска. Трение при вхождении в атмосферу? Возможно. Однако у Мелькии не хватало данных, чтобы объяснить поведение вражеского корабля, и брат-сержант выкинул это из головы. Ему следовало выполнять долг. Он дал клятву.
Помещение было довольно просторным. Почти впечатляющим. На борту «Злобы» такая же комната служила часовней Бога-Императора Человечества. На «Завете», похоже, ее приспособили под загон для рабов. Мусор усыпал пол. Столы, пустые и пыльные, стояли в случайном порядке. У одной из стен валялись спальные мешки.
— Ауспик, у вас есть что-нибудь? — снова спросил Мелькия. — Я ничего не вижу.
— Вот поэтому ты покойник, — прошипел Талос, падая на сержанта с потолка.
Словно пауки, они выжидали в засаде, закрепившись на потолке. Когда Кровавые Ангелы вошли в комнату, Первый Коготь рухнул вниз, пролетев десять метров и уже на лету поливая лоялистов огнем.
Талос нанес удар первым. Аурум отразил болтерный снаряд и в глубоком выпаде вонзился в грудь сержанта, имевшего глупость снять шлем.
— Аурум! — зарычал сержант. — Наш клинок!
В ответ Талос ударил противника головой в лоб. Заклепки, полученные за долгую службу, пробили кость и вонзились в мягкую мозговую ткань.
Два отделения врезались друг в друга. Они были равны во всем, но Первому Когтю удалось застать противника врасплох.
Талос рванул меч влево, разрезав позвоночник Мелькии, легкие, одно из сердец и керамитовый нагрудник с такой легкостью, словно кромсал пустой воздух. Кровавый Ангел, пошатнувшись, отступил назад, и Повелитель Ночи всадил в его шею болт. Всего один снаряд. У Мелькии была ровно секунда на то, чтобы впиться пальцами в открытую рану, — после чего громыхнул взрыв, и голова сержанта разлетелась кровавыми брызгами.
— За Императора! — выкрикнул кто-то из Ангелов.
Темноту прорезали вспышки болтерного огня и сполохи силовых клинков.
Талос прыгнул на крик. Его золотой меч обрушился вниз, расколов надвое болтер Ангела. Противник встретил обратный удар клинка собственным гладиусом.
— За Императора! — снова крикнул Ангел, и на сей раз в голосе его прорезалось рычание.
— Твой Император мертв! — рявкнул Талос.
И тут настал этот миг: миг, когда взгляд Ангела метнулся к клинку, сжатому в темных перчатках Повелителя Ночи. Талос не видел глаз врага, но почувствовал секундную потерю концентрации. В этот решающий момент Талос отшвырнул противника к стене. Три болтерных снаряда мгновенно прошили шлем и череп Кровавого Ангела. Талос благодарно кивнул Кириону.
Узас, Меркуций, Ксарл, Адгемар, Кирион и Талос замерли во мраке, прислушиваясь к шипению остывающих болтерных стволов и глядя на последнего Кровавого Ангела, появившегося в дверях. Тот развернулся и побежал, тяжело грохоча ботинками по палубе.
— Неожиданный ход. — Талос сдержал смех. — Узас, сделай одолжение.
Узас ринулся во тьму под рев своего цепного меча.
Кровавый Ангел не собирался спасаться бегством. Узас это знал.
При всем нежелании допустить подобную мысль Повелитель Ночи вынужден был признать, что Кровавые Ангелы являлись грозной силой — по крайней мере во времена Великого Крестового Похода. Теперешние, с разжиженной кровью, не могли равняться с прежними. Истинное геносемя примарха было в них настолько разбавлено, что они стали почти смертными. И все же Ангел не бежал. Астартес уходили от боя лишь в одном случае — когда понимали, что смогут принести больше пользы в другом бою. Фокус, как усвоил Узас, заключался в том, чтобы убить врага раньше.
Он настиг Ангела меньше чем через минуту, но лоялист не собирался дешево продавать свою жизнь. Теперь, когда элемент неожиданности — столь блестяще, как неохотно признал Узас, привнесенный в схватку Талосом — был потерян, противники стоили друг друга.
Кровавый Ангел выхватил гладиус из узорчатых ножен и сделал выпад. Узас парировал первый удар и уклонился от второго, третьего и четвертого. Кипящая кровь Кхорна, этот ублюдок умел двигаться.
— Я лучше тебя, — насмешливо бросил Ангел и врезал Повелителю Ночи кулаком слева по шлему. — Что, позовешь на помощь своих братьев-Предателей?
Узас отступил, отражая мечом удары гладиуса, направленные в горло и в грудь. Стальные зубья прыснули фонтаном — гладиус Ангела основательно проредил цепное лезвие меча.
— Я вырву прогеноиды у тебя из глотки голыми руками, — прорычал Узас, — и сожру твое геносемя.
— Ты сдохнешь…
Ангел пнул Повелителя Ночи бронированным ботинком, отбросив к стене.
— …и будешь забыт.
Шлем Кровавого Ангела смялся с оглушительным звоном, а затем разлетелся дождем кровавых осколков.
Узас медленно выдохнул. Мертвый Кровавый Ангел рухнул на палубу, отозвавшуюся металлическим гулом. Талос опустил болтер и покачал головой, глядя на брата.
— Ты возился слишком долго, — сказал он и двинулся обратно по коридору.
«Завет крови» был построен на верфях Марса в ту эпоху, когда человечество еще не ведало раздора. С момента своего рождения на кораблестроительном заводе «Завет» никогда не совершал посадки и не входил в атмосферу. Пока объятый пламенем крейсер несся сквозь атмосферу Крита, разрывая слои туч, глаза Вознесенного оставались закрытыми. Он не видел ничего из происходившего на командной палубе.
Его корабль, который он знал лучше, чем свое изуродованное варпом тело, разваливался на части. Мучительная дрожь, сотрясавшая «Завет», отдавалась болью в позвоночнике Вознесенного.
Но он поклялся, что скорее умрет, чем нарушит обещание, данное этому тщеславному псу Халаскеру.
Экипаж мостика вцепился в консоли или пристегнулся к собственным командным тронам. Терминаторы-Чернецы стояли на коленях — даже их искусственно усиленные мышцы не могли противостоять гравитационным силам, играющим сейчас с судном. Они смахивали на богомольцев, распростершихся перед троном Вознесенного. При этой мысли по губам существа скользнула слабая улыбка.
— Рапортуйте о нашем местоположении, — приказал он рулевым.
Получив ответ, Вознесенный обернулся к вокс-офицеру:
— Вызовите «Громовые ястребы». Дайте им знать, что у них две минуты на взлет — иначе им некуда будет возвращаться.
— Мы будем над «Семнадцать-семнадцать» через девяносто секунд, господин!
— Уменьшите скорость корабля, смертные. Мне плевать, как вы это сделаете, но это должно быть сделано. Дайте «Громовым ястребам» время войти в шлюз.
Тряска мешала охоте.
Талос выругался: гравитация усилила хватку в самый неподходящий момент, и болтерный снаряд прошел мимо цели. На другой стороне отсека второй отряд Кровавых Ангелов держал оборону вокруг загерметизированной абордажной капсулы. Лоялисты скорчились за теми ненадежными укрытиями, что нашлись на территории Черного рынка, и вели ответный огонь по Первому Когтю. Талос и его братья использовали как укрытие изгиб коридора.
Ни одна из сторон ни на шаг не приблизилась к своей цели.
— Брат, у меня плохие новости, — передал Адгемар.
Старший Астартес сидел на корточках рядом с пророком, и его болтер ревел в унисон с болтером Талоса.
— Видишь ту капсулу, что они защищают?
Талос выстрелил еще три раза и трижды промазал.
— Вижу.
Корпус обуглился и погнулся там, где раскаленная докрасна капсула пробила шкуру корабля.
— Ее сложно не заметить, Адгемар.
— Это капсула дредноута.
— Что?! Откуда ты знаешь?
— Посмотри на размеры треклятой дыры в нашем корпусе!
Талос выглянул из-за угла. На дисплее визора высветились параметры отверстия. Астартес сдержал вздох.
— Ты прав.
— Я всегда прав.
Корабль снова тряхнуло, причем так сильно, что два Кровавых Ангела кувырком полетели на палубу. Узас и Ксарл тоже не удержались на ногах. За грохотом брони последовали нострамские проклятия.
Словно стальной цветок, открывающий лепестки навстречу солнцу, передняя панель шишкообразной капсулы распахнулась. Изнутри показалось нечто огромное, покрытое раскаленным железом и изрыгающее угрозы.
— Я прикончу вас, Предатели. Я прикончу всех вас!
Воздух между двумя отрядами задрожал от жара. Показания температурных датчиков на дисплее Талоса скакнули вверх с угрожающей скоростью. Гигантская мультимелта дредноута, способная превращать танки в лужи расплавленного металла, только начала разогреваться.
— У него пушка-испаритель! — взвыл Меркуций. — Мы трупы!
— Ну и отлично, — отозвался Кирион. — Хватит с меня твоего нытья и мрачных предсказаний.
Распластавшись по стене, Талос несколько раз выстрелил за угол вслепую и прокричал в вокс:
— Говорит Талос из Первого Когтя. Срочно пришлите подкрепление на кормовую палубу для смертных.
Голос, прозвучавший в ответ, бальзамом пролился на его душу:
— Понял, брат мой.
XXI
Последний союз
Септимус что было сил рванул на себя штурвал, пытаясь набрать высоту. Вокруг него столпились Астартес из одиннадцатой роты — сплошные незнакомцы, только что открывшие для себя тот неприятный факт, что благословенной реликвией легиона управляет смертный раб. Септимус ожидал, что в любую минуту кто-нибудь потребует передать ему штурвал.
Однако этого не случилось. Раб сомневался, что дело в усталости — судя по его опыту, Астартес не уставали, как смертные, — но вид у них был определенно неважный. Темная, украшенная черепами броня выглядела столь же окровавленной и помятой, как недавно у Первого Когтя.
Турбулентность молотила «Опаленного» тяжелыми кулаками. Желудок Септимуса ухнул вниз, и раб, даже не взглянув на датчики, понял, что они снова теряют высоту. Бросив рычаги, он опять взялся за штурвал. «Опаленный» задрал нос и медленно пошел вверх.
Позади них взорвался транспортник. Куски обшивки и двух «Рино», которых тот перевозил, полетели на землю в клубах дыма и огня. Десятки смертных погибли под обломками.
— Черный легион, — тихо и угрожающе проговорил один из Астартес. — За это они умоются кровью. Каждый из них.
Обещание встретили одобрительным ворчанием. Септимус сглотнул: месть волновала его в эту секунду меньше всего. Единственное, чего он хотел, — это чтобы проклятый «Ястреб» набрал высоту.
Ему надо было выйти на орбиту. Надо было добраться до «Завета».
И тут он увидел…
— Трон Бога-Императора, — прошептал Септимус в первый раз с тех пор, как его захватили в плен.
«Завет крови» пылал. Он разрезал тучи огненным метеоритом, и за ним тянулся длинный дымный хвост. Небеса содрогнулись от грома — это корабль пересек звуковой барьер, но не ускоряясь, а, наоборот, тормозя.
— Говорит Вознесенный, — пробилось сквозь треск вокса. — Братья из седьмой роты, мы за вами пришли.
Вокс-каналы были забиты отчетами других Когтей. Кровавые Ангелы, пусть их и было меньше трех десятков, рассыпались по кораблю и отчаянно сопротивлялись охотничьим партиям.
Талос закашлялся и сплюнул кровь. Болтерные снаряды, угодившие в его нагрудник и шлем, превратили доспехи в груду обломков. Хотя боевые наркотики и заморозили нервные окончания, притупив боль, он знал, что кровохарканье — скверный признак. Усиленная иммунная система не справлялась с внутренними повреждениями.
Он стал свидетелем того, как погиб Адгемар.
Это заняло меньше секунды.
Бывший сержант метнулся к дредноуту с занесенным мечом. Боевая машина развернулась с невероятной скоростью, крутанувшись вокруг поясной оси, и выдохнула из мультимелты невидимое облако испепеляющего жара. Броня Адгемара мгновенно обуглилась и треснула, сочленения расплавились, и пустой доспех грянулся на палубу, чтобы тут же превратиться в лужу расплавленного металла. От тела не осталось и следа.
Все в мгновение ока.
Все ради того, чтобы спасти раненых Меркуция и Узаса на другом конце комнаты. Талос прикрыл их огнем и получил за свою доблесть изрядную порцию болтерных снарядов от Кровавых Ангелов.
Неужели Кровавые Ангелы были готовы пожертвовать жизнями? Иначе зачем они использовали мелту на корабле? Чудо, что корпус еще не расплавился и что всех их не вышвырнуло в безвоздушную пустоту за бортом.
Талос сжал Аурум, чувствуя, что силы возвращаются. Хорошо. Значит, раны не смертельны. Что-то было не так, но с этим придется разобраться позже. Сейчас надо покончить с Кровавыми Ангелами — содрать с них шкуру и распять живьем за то, что они посмели осквернить священные палубы «Завета» своим присутствием.
Сначала он подумал, что палуба дрожит от очередных атмосферных вихрей. Снаряды все еще взрывались вокруг его ненадежного укрытия. Талос сообразил, что происходит, только когда Малкарион прошагал мимо, с трудом протискиваясь в узком коридоре. Дредноут вошел в зал, не обращая внимания на палящих из болтеров Кровавых Ангелов.
Вдохновленные присутствием боевой машины, оставшиеся воины Первого Когтя усилили огонь. Астартес в красной броне погиб. Меркуций и Кирион тоже упали, пораженные болтерами.
Талос почувствовал, что вновь обретенная сила покидает его. Прижавшись спиной к стене, он соскользнул на палубу. Руки зашарили по разбитому нагруднику.
Дредноуты несколько секунд вглядывались друг в друга с почти комическим спокойствием.
— Убей его! — выкрикнул Талос. — Убей его как можно скорее!
— Я уже сделал это однажды, — громыхнул Малкарион.
Дредноут Кровавых Ангелов издал тот же звук переключающихся передач, который Талос слышал от Малкариона. Взгляд Повелителя Ночи уперся в саркофаг, установленный в новом теле военного теоретика. Там, на узорчатой крышке, живой Малкарион сжимал три вражеских шлема. Один из этих шлемов принадлежал…
Чемпиону Кровавых Ангелов… Рагуилу Мученику.
— Даже после смерти, — прорычал Кровавый Ангел, — я отомщу за себя.
— Ты заслужил свой шанс, Рагуил.
Силовые кулаки треснули и заискрились, и две боевые машины начали то, ради чего вернулись в мир живых.
Бой разыгрался в двух измерениях, и до своей последней ночи Талосу так и не суждено было узнать, какую из битв он действительно видел. В повседневном, примитивном, чувственном мире, в мире мучительной тряски и боли, два бронированных колосса терзали друг друга когтями и молотили кулаками. Керамит рвался в их руках как бумага, и осколки брони летели во все стороны, словно град, хлещущий из грозовых туч над мертвой планетой.
Но плавающие в амниотической жидкости трупы не видели и не чувствовали этого.
Там, где они сражались, стены сверкали золотом. Оба воина были облачены в гордые доспехи своих легионов, и оба бились за Терру: первый — чтобы защитить ее и умереть за Империум, второй — чтобы покорить ее и принести Империуму гибель.
Их мечи вращались и сталкивались со звоном до тех пор, пока не сломались. Затем все свелось к закованным в латные рукавицы кулакам и удушающим объятиям.
Талос смотрел, как дредноуты рвут друг друга в клочья, и видел то же, что видели заключенные в саркофаги мертвецы.
«Опаленный» с ревом и визгом двигателей несся рядом с «Заветом».
Остальные «Ястребы» и транспортники уже пришлюзовались и выгрузили на борт ударного крейсера свое драгоценное карго. «Опаленный» был последним.
Руны тревоги вспыхивали на экранах приборных панелей — Септимус заставил двигатели работать за пределами всех возможных ограничений. Штурвал трясся в его руках, дергаясь почти в такт с воем сирен безопасности. Темная стрела «Громового ястреба» круто свернула к несущемуся «Завету». Турбулентность усилилась — «Опаленный» каждую секунду мог угодить в воздушную струю за кормой крейсера.
«Завет» начал набирать высоту.
Септимус и сам это видел, без проклятий и упреков сгрудившихся в рубке незнакомых Астартес.
Он постарался не обращать внимания на их крики и на сердитую кроваво-красную морзянку тревожных рун.
Но «Завет» определенно набирал высоту. Пусть медленно, однако это сделало и без того трудную стыковку практически невыполнимой. Нос крейсера задрался, прорезав грязно-серое небо: корабль готовился к выходу на орбиту.
— Еще немного, — неслышно прошептал Септимус и вдавил три рычага тяги в гнезда, далеко за красную отметку на контрольной панели. «Опаленный» взревел, дернулся и помчался вперед, вдогонку за кораблем-носителем.
Пока «Громовой ястреб» несся вверх рядом с крейсером, сворачивая все ближе к открытому ангару, Септимус успел подумать, что один из двигателей «Опаленного» или все они вполне могут взорваться от перегрузки.
Септимус вновь потянул на себя руль высоты. Двигаясь параллельно большому кораблю, он поднялся выше дверей ангара с тем расчетом, чтобы в любой момент сбросить скорость и нырнуть внутрь. «Громовой ястреб», дрожа и кренясь то на правый, то на левый борт, подлетел на тридцать метров к шлюзовому люку.
«Опаленный» мчался слишком быстро, чтобы использовать стыковочное оборудование. Когти оторвет в ту же секунду, когда Септимус выпустит их из корпуса. Придется высвободить когти позже, когда «Опаленный» уже будет в ангаре, — и молиться, что времени хватит и они сумеют выдержать вес катера.
— Сейчас или никогда, — шепнул пилот и заложил крутой вираж вправо.
«Громовой ястреб» лег на крыло и вошел прямо в ангар.
Следующие десять секунд превратились для Септимуса в вечность — вечность, наполненную немилосердной тряской и жутким грохотом.
Левый двигатель взорвался при входе в ангар, отчего турбулентность усилилась десятикратно. Септимус был готов к этому. «Опаленный» отстал бы от крейсера или, ударившись о борт «Завета», отскочил и рухнул на землю грудой обломков, если бы не мгновенная реакция пилота. Он тут же компенсировал неисправность за счет перегрузки других двигателей. Один последний рывок — и корабль очутился в ангаре.
Септимус рискнул и выкинул посадочные опоры. Отвратительный скрежет рвущегося металла спел прощальную песню передней опоре. Остальные выдержали.
Когда «Опаленный» нырнул внутрь «Завета», на иллюминаторы обрушилась тьма. У Септимуса было меньше секунды на то, чтобы сообразить, что они движутся верным курсом — но не совсем верным. Еще через мгновение «Громовой ястреб» вломился в ангар. Катер снова тряхнуло — это его хвост задел край шлюзового люка. «Опаленный» встал на дыбы, дернулся в сторону, отклоняясь от уже безумного курса, и со страшной силой врезался в пол.
Задние посадочные когти впились в палубу. Нос корабля прочертил в стальном покрытии глубокую борозду. Терзаемый металл завизжал, посыпались искры. Через несколько десятков метров отчаянного скольжения задняя опора оторвалась, и вся хвостовая часть с жутким грохотом обрушилась на палубу.
Двигатели и ускорители корабля заглохли, так что «Опаленный» остановился, только ударившись о боковую стену ангара.
Это последнее позорное столкновение швырнуло Септимуса вперед, но ремни безопасности выдержали и не дали ему вылететь с командного трона.
Наконец-то все замерло, кроме бешено стучащего сердца пилота. Септимус испустил самый долгий вздох в своей жизни.
— Мы… мы сели, — проговорил он, не удивляясь дрожи в собственном голосе.
Воины одиннадцатой роты расстегнули ремни и покинули рубку, не сказав ни слова.
Двигатели других «Ястребов» еще не успели остановиться, а Астартес уже спешили высадиться — Вознесенный призвал их для обороны «Завета». Судя по всему, на борт проникли верные Трону космодесантники.
Септимус настолько устал, что эта новость его почти не взволновала. Он медленно встал с пилотского кресла, пытаясь удержаться на дрожащих ногах.
Болела шея. Болела спина. Болели руки.
Болело все. Септимус с ранней юности водил корабли и никогда бы не поверил, что можно пережить такую посадку. Астартес ушли, не поблагодарив его ни словом. Но и на это ему было наплевать.
Точнее, почти наплевать.
Пошатываясь, Септимус спустился по пандусу и протер слезящиеся от напряжения глаза. «Опаленный» позади него шипел и потрескивал — корпус корабля, переживший бешеные перегрузки, медленно остывал.
Хвостовую часть оторвало во время столкновения с «Заветом». От посадочных опор остались одни воспоминания. Гордое ястребиное тело корабля усеивали черные пятна гари, задравшиеся куски обшивки и полосы погнутого железа.
— Никогда больше такого не сделаю, — пробормотал Септимус.
К «Опаленному» приблизились сервиторы. Их примитивным вычислителям требовалось время на то, чтобы оценить ущерб и решить, что делать дальше с лежавшей перед ними грудой смятого металла. Несколько сервиторов уставились на Септимуса, пытаясь понять, были ли его последние слова командой.
— Возвращайтесь к работе, — приказал он и активировал бусинку вокса. — Октавия?
Ответ прозвучал еле слышно. Голос девушки дрожал от слез.
— Ты должен помочь мне, — тихо сказала она.
— Где ты?
Навигатор ответила, и Септимус, преодолевая боль, сорвался с места.
В стратегиуме Вознесенный наблюдал за тем, как горный хребет исчезает внизу. Его корабль поднимался, копьем пронзая небеса. Команда мостика разразилась хвалебными криками. Эти звуки потрясли Вознесенного — прежде он никогда не слышал ничего похожего.
Через несколько секунд голубые краски на обзорном экране сменились чернотой.
Чернотой космоса. Мучительная тряска наконец-то прекратилась. Вернулась искусственная гравитация, вес тела стал меньше.
— Пройдите между этими двумя кораблями, — приказал Вознесенный.
Он уже опять восседал на троне, изучая вновь появившуюся голографическую схему сражения. Обострившиеся чувства рвались с поводка, спеша разгадать тайны, вычислить траектории полетов и оценить потери, понесенные флотом с того момента, когда он последний раз смотрел на голограмму.
Корабль снова тряхнуло, и на сей раз в стратегиум хлынули отчеты о повреждениях.
— Меня не интересует, сколько у нас пробоин.
Корабль снова содрогнулся под ударом лэнс-излучателей.
— Просто ведите нас в варп.
Смертоносный и быстрый, как стрела, «Завет» сорвался с орбиты Крита Прайм и помчался сквозь сражающиеся флоты.
— Навигатор Этригий, ответьте мне, — потребовал Вознесенный.
— Он… он мертв, — откликнулся женский голос.
Первый Коготь приблизился к павшим дредноутам.
Те, кому повезло больше, хромали. Узасу и Меркуцию пришлось ползти на руках.
Дредноут Кровавых Ангелов, лежавший на спине, все еще подергивался. Его когтистая клешня сжималась и разжималась, кромсая лишь воздух. Талос кивнул на саркофаг — указать рукой мешала боль.
— Вскройте его.
Ксарл и Кирион взялись за мечи. Цепные лезвия впились в крышку гроба, не выказывая ни малейшего уважения к поминальным изречениям и спискам славных деяний, вытравленных на саркофаге ваалианскими иероглифами. Покряхтывая от усилия, двое воинов подняли крышку и отшвырнули прочь, обнажив содержимое саркофага.
Их клинки повредили внутренний контейнер. Прозрачный амниотический раствор, кое-где замутившийся от крови, вязкими струйками стекал из пробитого гроба.
Талос взобрался на корпус павшего дредноута и сверху вниз посмотрел на безрукие, безногие, аугментические останки того, что некогда было человеком.
— Я Талос из легиона Повелителей Ночи. Кивни, если понимаешь меня.
Сраженный герой кивнул. Выцветшая кожа натянулась и подрагивала от болезненных судорог — системы жизнеобеспечения отказывали одна за другой. Талос при виде этого улыбнулся.
— Так знай же, Кровавый Ангел. Твоя последняя миссия провалилась. Твои братья мертвы. Мы облачимся в ваши доспехи, когда выйдем на бой с Ложным Императором. Знай также, чемпион Девятого легиона, что сыны Ночного Призрака дважды убили тебя. Отправляйся в свое посмертие в варпе, помня, что ты оказался слишком слаб и ни разу не смог одолеть нас.
Талос скрестил взгляд с корчащимся в гробу мертвецом. Твердой рукой, несмотря на охватившую его слабость, Талос занес Аурум — клинок другого павшего Ангела.
— Твои кости станут трофеями и украсят наши доспехи. Мы поглотим твое геносемя. А то, что останется от этого ходячего гроба, наши техножрецы превратят в обитель чемпиона из нашего легиона.
Он обрушил меч вниз. Золотой клинок пробил гроб и вошел в распахнутый рот имперского героя.
— Умри, — договорил Талос, — со вкусом вечного поражения вашего ордена на губах.
Октавия стерла кровь с лица Этригия.
Жутковатое лицо навигатора после смерти стало спокойным и почти по-детски невинным. Девушка могла бы поверить сейчас, что эти глаза не видели бесчисленных тайн и кошмаров, выдержать которые удалось бы немногим смертным.
Одно из колец соскользнуло со слишком длинного пальца. Октавия вновь надела его на руку мертвого навигатора, не понимая, зачем она это делает. Просто казалось, что так будет правильно. Трон, он ведь даже не нравился ей. Он был невыносимым и высокомерным ублюдком.
И все же он не заслужил такой смерти. Никто не заслужил.
Октавия прикрыла ладонью кровоточащую рану на месте третьего глаза Этригия. Снайпер… Какой-то легковооруженный мальчишка-Астартес. Он прокрался в покои Этригия и уложил его одним выстрелом. Навигатор умер посреди длинной жалобы на турбулентность. Октавия была слишком потрясена, чтобы двинуться или хотя бы потянуться за пистолетом, слишком растеряна… Она не пошевелилась, даже когда обряженные в мантии сервиторы навигатора обнажили когти и разорвали юного Кровавого Ангела на куски.
— Он мертв, — сказала Октавия демонической твари с мостика, когда его голос продребезжал в воксе. — Они убили его.
Чудовище — Вознесенный — вскрикнуло. Корабль содрогнулся, словно его сдавило в кулаке огромное и гневное божество.
И снова до Октавии донесся голос Септимуса. На сей раз не по воксу. Девушка подняла голову и обнаружила, что раб стоит в дверях.
— Октавия.
— Они убили его, — повторила девушка сквозь сжатые зубы.
Трон, почему она плачет? Почему корабль не перестает трястись… хотя бы на секунду…
— Октавия.
Септимус подошел к ней и помог подняться на ноги.
— «Завет» под обстрелом. Мы все погибнем, если ты не…
— Если я… не выведу нас в варп.
— Да.
Септимус стер брызги крови с ее лица. Его аугментический глаз с жужжанием повернулся в глазнице. Девушка услышала слабый щелчок.
— Ты что, сейчас сфотографировал меня?
— Возможно.
Улыбка, слабая и тоскливая, ответила за него.
Октавия оглянулась на залитое кровью ложе для медитации и сказала, не оборачиваясь:
— Тебе лучше уйти. Это зрелище не из приятных.
Септимус заколебался, не желая отпускать ее даже теперь, когда имперские орудия разносили корабль. Девушка осторожно оттолкнула его.
— Не бойся, — сказала она, шагнув к ложу. — Мы увидимся позже. Может быть.
— Может быть.
Октавия наконец-то обернулась. Септимус уже стоял в дверях.
— Я понятия не имею, что делать. Я могу найти Астрономикон и вести корабль по свету Императора. Но у меня есть нехорошее предчувствие, что это наведет на наш след погоню.
— Да. Просто… сделай все, что можешь.
— Я могла бы убить всех вас, если бы захотела. — Она усмехнулась. — Вы ведь еретики, знаешь ли.
— Знаю.
— Ты должен идти.
Он не знал, что еще сказать, поэтому вышел из комнаты, не произнеся больше ни слова. Дверь покоев Этригия — нет, покоев Октавии — герметически закрылась у него за спиной.
— Навигатор, — рыкнули вокс-динамики, расположенные по периметру комнаты.
— Я здесь, — ответила она.
— Это Вознесенный.
— Я знаю, кто ты.
— Тебе знаком участок космоса неподалеку от центра галактики, где находится рана в реальном пространстве — вход в варп, именуемый Великим Оком?
Бывшая Эвридика Мерваллион, а нынешняя Октавия с «Завета», глубоко вздохнула.
— Свяжите меня с ходовой рубкой, — сказала она.
Голос девушки постепенно набирал силу.
— Мне нужно поговорить с пилотами.
Оказалось, что это не так уж и трудно.
Корабль ненавидел ее. О, как он ее ненавидел и презирал! Навигатор почувствовала, как дух «Завета» метнулся прочь при первом ее прикосновении, словно гадюка, защищающая свой выводок.
— Я ненавижу тебя, — прошипел «Завет».
Машинный дух корабля корчился в ее сознании, визжа и исходя неистовой злобой.
— Я ненавижу тебя, — снова предостерег он, ничуть не похожий на послушную и спокойную «Звездную деву» Картана Сайна.
— Ты не мой навигатор, — сплюнул он.
— Нет, — сказала она комнате, пустой, если не считать трупа ее предшественника, — нет, я твой навигатор.
Октавия закрыла человеческие глаза, открыла око варпа и потянула «Завет крови» в пространство между мирами.
— Ты это чувствуешь? — спросил Ксарл, когда корабль скользнул вперед со странной плавностью, ничуть не похожей на рывки орудийного огня.
Талос кивнул. Он тоже ощутил переход в варп.
— Мы выжили, — буркнул Кирион. — По крайней мере большинство из нас.
Малкарион больше не шевелился. Первый Коготь собрался вокруг павшего героя. Цепной меч Ксарла снова взревел.
— Думаешь, мы должны?.. — спросил он у Талоса. — Делтриан может спасти его, если он еще жив.
— Нет. Пусть он покоится с миром, как и хотел. Его образ уже и так навсегда останется с нами.
Пророк некоторое время не отводил взгляда от триумфальных сцен на передней крышке саркофага.
— Было здорово увидеть, как он сражается, — проворчал Узас, — в последний раз.
Остальные фыркнули или обменялись удивленными взглядами — никто не ожидал от него такого признания.
— Клянусь, я снова видел бой у Дворца Терры, — сказал Кирион. — А не просто… боевые машины, избивающие друг друга.
Талос не ответил. Вместо этого он вызвал Зал Памяти.
— Делтриан.
— Да, один-два-десять. Я здесь, Талос.
— Военный теоретик Малкарион пал в битве.
— Судя по вашему голосу, такое развитие событий вас опечалило. Если выражение сочувствия облегчит вашу боль, я вам сочувствую.
— Благодарю, но это еще не все.
— Теперь ваши голосовые паттерны указывают на насмешку.
— Отправь две команды сервиторов-погрузчиков на кормовую палубу для смертных, в зону, известную как Черный рынок.
— Обрабатываю запрос. Одной команды достаточно, чтобы забрать священные останки Малкариона и его саркофаг. На каком основании вы запрашиваете две команды погрузчиков?
— Потому что, почтенный техножрец, — Талос бросил взгляд на прах Рагуила Мученика, заключенный в бесценную машинную оболочку, — у Первого Когтя есть для тебя подарок.
Закрыв канал, Талос пристально оглядел труп одного из Кровавых Ангелов. Нагрудник воина остался нетронутым, несмотря на сильные повреждения бедренной, ножной и плечевой брони. Имперский орел гордо распростер на нем платиновые крылья. В тусклом свете нагрудник поблескивал золотом.
Пророк слабо кивнул на великолепный доспех убитого Ангела.
— Это мое, — сказал он и соскользнул на палубу, слишком вымотавшийся, чтобы пошевелить хоть пальцем.
Эпилог
Предзнаменования
В темном чреве «Завета крови» рыдали отец и мать.
Смертные члены экипажа тоже пострадали в битве. Некоторые пали жертвами абордажных команд Кровавых Ангелов — те в праведном гневе убивали спасавшихся бегством людей. Другие погибли от взрывов во время обстрела корабля вражескими судами. Еще больше сгинуло в междоусобице людских банд — группировки смертных использовали сумятицу орбитальной войны, чтобы выяснить отношения с соперниками.
Мужчина держал на руках труп своей дочери, прижимая легкое тельце девочки к впалой груди. Кровь все еще пятнала губы и щеки убитой. Ее последний затрудненный вздох прозвучал меньше часа назад. Глаза мертвой, темные от вечного мрака, безжизненно уставились на собравшуюся толпу.
У девочки не было ног. Их отрубил цепной меч Кровавого Ангела, когда один из героев Империума пробивался сквозь толпу еретиков. Его ревущий клинок пресек множество жизней, пока Астартес одного из Когтей не покончил с владельцем меча.
Отец сжимал останки дочери и рыдал от неизбывного горя.
Собравшиеся люди начали перешептываться. Они негромко говорили о проклятии, о дурных знаках и черных предзнаменованиях. На груди девочки тускло поблескивал медальон легиона.
Отец поднял тельце десятилетнего ребенка и выкрикнул в безмолвие «Завета»:
— Этот корабль проклят! Он обречен! Ее отобрали у нас!
Все больше людей сходилось из темноты. В широко раскрытых глазах поблескивали слезы. Все смертные «Завета» разделяли страхи и предчувствия убитого горем отца.
Таише было тревожно, несмотря на мирную гармонию сада.
Она пришла сюда, под купол, черневший космической пустотой и искрящийся миллионами далеких звезд, в поисках ответов. Мягкая трава чуть слышно шелестела под босыми ногами. Ступни касались прохладной земли. Мантия из мерцающего темно-зеленого шелка облекала стройное тело, оставляя одно плечо обнаженным. Волосы, темно-красные, как человеческая кровь, и достаточно длинные и густые, чтобы скрыть женщину до пояса, были собраны в тугой узел на макушке.
Миндалевидные, скошенные к вискам глаза Таиши остановились на фигуре, преклонившей колени в траве перед ней. Его роба была черна, как бесконечная тьма между мирами. Он заговорил, не поднимая головы:
— Приветствую тебя, дочь Кхайне и Морай-Хег.
Таиша склонила голову настолько, насколько велел этикет, почтительно признавая высший ранг мужчины и ту честь, что он оказал ей, заговорив первым. Эльдарка не опустилась на колени рядом с ним. Это было бы нарушением приличий. Она остановилась в нескольких метрах поодаль, легонько оглаживая пальцами рукоять меча из призрачной кости. Кончик изогнутого клинка почти касался земли — настолько длинен был меч. Пояс, с которого он свисал, удерживал зеленую мантию запахнутой.
— Приветствую, благородный провидец. Как твое здоровье?
— Благодарю, я здоров, — ответил он, все еще не глядя на гостью.
— Я помешала твоей медитации?
— Нет, Таиша.
Стоявший на коленях мужчина смотрел вниз, на землю, где между росистых стеблей травы были рассыпаны рунные камни размером с монету.
— Ты пришла за ответами, так ведь?
— Да, благородный провидец.
Эльдарку не удивляло то, что хозяин сада знал о ее беспокойстве или о нынешнем визите.
— Мои сны в последнее время тревожны.
— Не только твои, Таиша.
— Я слышала, благородный провидец. Некоторые из моих сестер чувствуют такое же беспокойство в часы отдыха.
— Да, но смута простирается куда дальше.
Теперь он наконец-то взглянул на гостью. Глаза провидца были холодны, как кристаллы голубого льда.
— Война снова грозит миру-кораблю. Война, в которой тебе, дочь Богини Судьбы, придется пролить кровь мон-ки.
— Мы — Ультве. — Она снова почтительно склонила голову. — Война всегда за порогом. Но кто идет сюда, благородный провидец? Кто из народа мон-ки?
Провидец собрал разбросанные по траве руны. Камни жгли ладонь и предвещали недоброе.
— Ловец Душ, Таиша. Тот, кто скрестит клинки с Охотником Пустоты.
Трон лжи
1
«Завет крови» пронзал варп подобно копью — копью грязно — синего цвета с облезшей позолотой. Белое пламя, которое надрывно работавшие двигатели изрыгали в беспокойный океан душ, неравномерно пульсировало: корабль двигался с трудом. Он неуклюже нырял в бурлящие волны, которые хлестали по нему психическими потоками. Поля кинетической энергии из последних сил защищали корабль от первозданной ярости варпа, но шторм был беспощаден. Огромные существа, скрывавшиеся в урагане, тянулись к защитным полям когтями, и каждый удар все дальше отбрасывал корабль с курса.
На носу корабля располагался изолированный от остальных помещений зал; одинокая женщина, находившаяся в нем, стояла на коленях, безмолвно и недвижимо. Ее глаза были закрыты, но она все равно могла видеть. Ее тайный глаз — тот, который обычно был скрыт от внешнего мира под грязной от пота банданой или неудобным шлемом, — сейчас всматривался в варп, и этому зрению не мешал ни корпус корабля, ни потрескивающие энергетические щиты. Сверхъестественный взор проникал через эти препятствия без всяких усилий, и она неотрывно смотрела вглубь бури, что бушевала снаружи.
В волнах океана душ, как в масляном пятне на воде, кружился тошнотворный калейдоскоп цветов. Раньше этот хаос пронзал путеводный луч: спасительная стрела эфемерного сияния прорезала клубящуюся тьму, и навигатору нужно было лишь следовать по ней. Но на этот раз луча — маяка не было, не было сияющего ориентира, и шторм снаружи освещался лишь силовыми щитами, которые, потрескивая, поддавались давлению.
На корабль накатывались волны, слишком нерегулярные, слишком быстрые, чтобы на них мог среагировать человек. Она едва заметила поток мучительно — яркой энергии, несущийся навстречу, а щиты уже отражали его. Искря от перегрузки, они оттолкнули шквальную волну обратно в океан психической скверны, ее породивший. «Завет крови» снова задрожал, и двигатели жалобно взвыли от этой судороги, которая прокатилась по всему стальному скелету корабля. Долго ему не продержаться.
Стоявшая на коленях женщина глубоко вздохнула и вновь сосредоточилась. Ее минутная невнимательность не осталась безнаказанной, и зазвучавший голос вкрадчивым шепотом проник в самое ее сердце — так, что каждое слово слабым эхом отзывалось в крови:
— Века покорения космоса. Века завоеваний звезд. Танец преследователя и преследуемого. Хищник и его жертва. Ты, навигатор, станешь моей смертью. Концом моей славы. Моим черным днем.
Корабль снова вздумал ей угрожать. Плохой знак, а потому она процедила сквозь зубы лишь одно слово:
— Молчать!
Она могла поклясться, что где — то на границе ее сознания послышался смех. Больше всего она ненавидела эту грубую поэтичность, к которой был склонен примитивный интеллект корабля. Дух машины, составлявший его ядро, был жестоким и властным. Уже много недель он отказывался принимать нового навигатора, и женщина уже опасалась, что этого не случится никогда.
— Когти нерожденных разрывают кожу моего корпуса, чтобы выпустить внутренности в пустоту. Ты — мое проклятие. Ты — бедствие. Ты нас погубишь, Октавия.
Она сдержалась и не стала отвечать, сжав зубы так же крепко, как были сжаты веки ее человеческих глаз. Ее третий глаз смотрел не мигая, но видел лишь неистовую бурю снаружи. Нет, теперь там появилось что — то еще. Помимо них, что — то еще плыло в океане душ — какая — то тень, скорее неясный силуэт, а не тело из плоти.
Она немедленно отправила предупредительный импульс:
— Под нами что — то есть, что — то огромное. Уклоняемся, немедленно!
В этот приказ, в эту отчаянную мольбу, обращенную к рулевым корабля, Октавия вложила всю свою силу. Ответ со скоростью мысли пронесся по кабелям сопряжения, связывавшим ее с троном из бронзы и кости. Говорил безжизненный голос, принадлежавший лоботомированному сервитору, который стоял у руля:
— Выполняю.
«Завет крови» содрогнулся и, подчиняясь пылающим двигателям, начал подниматься выше в тягучем психическом веществе непространства. Но хищник, то огромное существо под ними, тоже зашевелился в эфирном тумане. Навигатор чувствовала его резкие движения, а затем увидела, как тень размером с солнце подернулась рябью от шторма. Существо приближалось.
— Оно гонится за нами.
— Принято.
— Быстрее. Еще быстрее, еще!
— Выполняю.
Огромный призрак как ни в чем не бывало вынырнул из хлестких волн психического тумана. Ей подумалось, что существо похоже на гигантскую акулу — вечно голодную акулу с мертвыми глазами, плывущую в открытом океане.
— Нужно выходить из варпа. От этого нам не убежать.
На этот раз ей ответили с чувством и крайне неодобрительно. Голос был низким, глубоким и нечеловечески звучным:
— Сколько еще до системы Ториас?
— Несколько часов? Дней? Я не знаю, милорд, но если мы не выйдем из варпа, то погибнем через несколько минут.
— Неприемлемо.
— Вы чувствуете, как дрожит «Завет»? К нам приближается психическая тень, морок из черного тумана и ненависти, который хочет нас сожрать. Я навигатор, милорд, и неважно, что вы скажете: я вывожу корабль из варпа.
— Очень хорошо. Всем постам: приготовиться к возвращению в космос. И… Октавия.
— Да, милорд?
— Когда Талоса нет на борту, проявляй ко мне побольше уважения — для своего же блага.
Она ощутила, как от угрозы учащенно забилось сердце, и оскалилась в улыбке.
— Как скажете, Возвышенный.
2
Охотница, пересекавшая зал, носила чужое алое платье и чужую же кожу. Последние два часа ее звали Каллиста ла Хейвен, и этому было даже подтверждение — цифровой идентификационный код, вытатуированный на правом запястье. Настоящая Каллиста ла Хейвен, исконная владелица как имени, так и роскошного платья, сейчас лежала, сложенная с полным презрением как к ее статусу, так и анатомии, в одной из тепловых вентиляционных шахт. Лежала в могильном безмолвии — мученица, о которой никто не узнает, пострадавшая за дело, которое было уже проиграно. У нее были свои надежды, мечты, радости и печали, и все они пресеклись одним поверхностным уколом отравленного клинка. Больше времени ушло на то, чтобы спрятать тело куртизанки, чем на то, чтобы оборвать ее жизнь.
Охотница прошла мимо группы клириков — аколитов. Они медленно ступали по устланному ковром полу, вполголоса бормоча еретические псалмы. Возглавлявший процессию клирик нес круглую кадильницу, подвешенную к ржавой цепи; бронзовый шар дымился приторно — сладким фимиамом. Этот клирик поприветствовал куртизанку, назвав ее по имени, и охотница изобразила на губах мертвой шлюхи улыбку.
— Ты собираешься посетить господина?
Охотница ответила ему игривым взглядом и смиренной улыбкой.
— Всего тебе хорошего, Каллиста. Ступай с миром.
Охотница склонилась в грациозном реверансе; она двигалась с едва заметным обещанием покорности — как и положено той, что рождена дарить другим удовольствие.
Именно так двигалась настоящая Каллиста; охотнице понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы понаблюдать за ее манерами, оценить их и усвоить.
Она пошла дальше, чувствуя, как шепчущие жрецы провожают ее голодными глазами. Она откровенно вильнула бедрами и одарила их прощальным взглядом, брошенным через обнаженное плечо. В их темных глазах читалось желание и, что еще лучше, глупое доверие тому, что они видели. Пусть и дальше занимаются своими делами, даже не подозревая, что женщина, которую они так хотели, была уже мертва и уложена в одну из труб рядом с регуляторами теплообмена далеко от этого зала. Тепло ускорит процесс разложения, и вскоре настоящая Каллиста станет добычей бактерий, которые всегда заводятся в теле спустя несколько часов после того, как человек перестал дышать.
Насчет тела охотница не волновалась. Она исчезнет до того, как его обнаружат: к тому времени она уже выполнит свою задачу, и ее бегство станет источником невыносимого горя для обитателей этой бесполезной планеты.
До того как стать Каллистой ла Хейвен, охотница почти час носила кожу безымянной служанки, под личиной которой она проникла на нижние уровни дворца и прошла по туннелям для рабов. Еще раньше она была торговцем в огромном внутреннем дворе, по патенту продававшим реликвии пилигримам, а перед этим она сама была пилигримом и носила потрепанную одежду скитальца — нищий странник в поисках духовного просветления.
Охотница провела на планете Ториас Секундус только один день и одну ночь. Хотя ее миссия уже приближалась к завершению, она сожалела о потраченном времени. Она была выше этого задания. Она это знала, это знали ее сестры, знало ее начальство.
Нынешняя миссия была наказанием. Наказанием за прошлые промахи, может быть, и незаслуженным, но долг есть долг, и ей пришлось подчиниться.
Она шла дальше по дворцу, проходя мимо поющих псалмы аколитов, суетливых клерков и охмелевших дворян, сбившихся в шумные компании. Время приближалось к полудню, и в залах собиралось все больше народа: именно в полдень должна была прозвучать долгожданная речь верховного жреца.
Лже — Каллиста смешалась с толпой, улыбаясь и раскланиваясь с женственным изяществом. Ни ярко — алые губы, ни льдисто — синие глаза не выдавали ее раздражения. Однако факт оставался фактом: эта кожа не позволит ей вовремя подобраться к верховному жрецу.
Жестоким условием было именно время. Если бы дело было только в убийстве жреца, снайперский выстрел уже оборвал бы его жизнь — задолго до часа, когда жрец собирался взойти на трибуну и обратиться к жителям города. Но нет, его смерть нужно было четко спланировать и разыграть как спектакль, видимый всем.
Охотница ощутила, что ее нынешняя кожа приближается к концу своего жизненного срока. Залы, по которым она шла сейчас, уже были царством избранных: одеяния присутствующих становились все дороже и помпезнее. Мнимая куртизанка грациозно пробиралась сквозь пеструю толпу, с хищным аппетитом оглядываясь по сторонам. Чужие глаза скользили от одной придворной дамы к другой, от жрицы к жрице, от куртизанки к куртизанке. Ни одна из них не годилась. Никто их них не даст ей возможности завершить начатое.
Ей нужна новая кожа — и побыстрее.
3
Дверь в каюту навигатора открылась со скрежетом гидравлики. Все на этом корабле работало кое — как. Октавия проверила, на месте ли пистолет в кобуре у бедра, и покинула каюту через этот единственный выход. Ее сразу же обступили суетливые слуги, которых она презирала так же сильно, как ненавидела сам корабль; они умоляли ее вернуться в каюту. Ей хотелось пристрелить их — о, как же ей хотелось их пристрелить! Самый нормальный их них не сошел бы за человека даже в этом скудном освещении. Сложив руки, словно в молитве, существо смотрело на нее с неестественно зубастой улыбкой:
— Госпожа! Вернитесь внутрь, госпожа. Для безопасности. Для защиты. Госпожа не должна пострадать. Госпожа не должна истечь кровью!
Она задрожала от этого просительного прикосновения: руки, на которых было слишком много пальцев, поглаживали ее одежду и — что еще хуже — ее голую кожу.
— Не трогайте меня!
— Простите, госпожа. Тысяча самых искренних извинений.
— Уйдите с дороги, пожалуйста!
— Вернитесь назад, госпожа! Не ходите по темным коридорам корабля. Останьтесь — ради безопасности!
— Прочь с дороги!
— Кто — то идет, госпожа. Приближается еще одна живая душа.
Она вгляделась в сумрачный коридор, освещенный слабыми светосферами, бессильными против темноты. Человек, появившийся из мрака, был одет в старую кожаную куртку; по бокам — два пистолета в набедренных кобурах, к голени пристегнут нож — мачете наподобие того, что используют дикари на каком — нибудь мире джунглей. Половина лица поблескивала отраженным светом; аугметические черты, самой заметной из которых была красная глазная линза, были необычно тонкой и дорогой работы. Человеческая сторона его лица криво улыбалась, и Октавия улыбнулась в ответ.
— Септим?
— Октавия. Извини за банальность, но это был самый тяжелый переход по океану душ, который мне только приходилось переживать.
— Корабль все еще меня ненавидит. Зачем ты пришел? Составить мне компанию?
— Вроде того. Давай зайдем в каюту.
Она помедлила, но затем подчинилась и, едва они оказались внутри, проверила, что дверь заперта. Все, что угодно, лишь бы отделаться от надоедливых слуг.
С известной натяжкой Октавию можно было назвать красивой, но для того чтобы расцвести, красоте нужны свет и тепло, а на корабле не было ни того, ни другого. Кожа навигатора была нездорово бледной, оттенка грязного мрамора — такой же, как и остальных членов экипажа «Завета крови», этого погруженного во тьму корабля. Цвет ее глаз стал почти неразличим из — за того, что зрачки были постоянно расширены. Волосы, когда — то падавшие густым каскадом темных локонов, теперь превратились в неряшливую копну, кое — как стянутую в хвост.
Она посмотрела на Септима, который рассеянно обходил кучи грязной одежды и старых контейнеров из — под еды.
— Только посмотрите на этот бардак! А ты неряха.
— Я тоже рада тебя видеть. Чем обязана?
— Ты знаешь, почему я здесь. О твоих манерах уже сплетничают. Команда нервничает, они опасаются, что ты своим неподчинением приказам вызовешь гнев легиона.
— И что? Пусть себе нервничают.
— Хассас джерассус…
— Проклятье, говори на готике! С меня хватит этих нострамских шептаний, и я знаю, что ты ругаешься, я же не дура.
— Если команда начала волноваться, они могут взять дело в собственные руки — и убить тебя без раздумий.
— Я им нужна. Я всем нужна. Иначе корабль лишится навигатора.
— Может быть. Но никто не хочет конфликтов с легионом. Все и так постоянно на взводе, и если кто — то начинает создавать проблемы… Команда уже десятки раз линчевала возмутителей спокойствия.
— На меня они руку не поднимут.
— Неужели? Если они решат, что это понравится легиону, они вздернут тебя на какой — нибудь балке на инженерной палубе или изобьют до смерти, а потом выкинут тело через воздушный шлюз. Тебе нужно быть осмотрительнее. Талос сейчас не на корабле, а когда Первого Когтя нет на борту, тебе лучше следить за тем, как ты общаешься с легионом и командой.
— Хватит нести чушь, ты даже не представляешь, как трудно мне пришлось! Во имя Трона, поле Геллера чуть не отключилось, еще несколько минут — и корабль бы развалился на куски!
— Иногда ты забываешь, где находишься. Из — за твоих способностей с тобой обращаются не так жестоко, как могли бы, но ты все равно рабыня — помни об этом! Не обольщайся насчет своих прав, иначе погибнешь.
— Ты ничем не лучше этих тварей, что не хотят выпускать меня из каюты. Три недели я прожила без покровительства Талоса, проживу и еще пару часов. Есть новости с поверхности?
— Пока нет. Как только они передадут подтверждение по воксу, я подниму их на борт. В столице уже почти полдень — скоро начнет говорить верховный жрец. Уже недолго ждать.
— Ты вообще знаешь, что они делают на этой планете?
— То же, что и всегда. Охотятся.
4
Народ, собравшийся в самом центре Торианы — столицы этой планеты, — ждал своего вождя. Безбрежная толпа наводнила площадь перед дворцом Примус: девяносто тысяч мужчин, женщин и детей, причем каждая семья прошла тщательный отбор в правительственном Департменто Культурум, а затем проследовала на площадь в сопровождении вооруженных патрульных.
Над морем восторженных лиц возвышался богато украшенный балкон, выступавший из стены дворца, на котором в безмолвии замерли десять фигур. Не обращая внимания на крики толпы, они стояли, прижимая к нагрудникам винтовки; безликие черные визоры и панцирная броня цвета засохшей крови указывали, что это Красные стражи — элитная гвардия самого верховного жреца. У каждого из них за спиной был переносной модуль питания, гудевший от заключенной внутри энергии; от модулей к хеллганам Стражей протянулись секционные кабели, подключенные к разъемам боепитания.
Командир Стражей вполголоса говорил по воксу, проверяя позиции снайперских отрядов, расположившихся на соседних крышах. Все были в полной готовности. Если в толпе начнутся беспорядки, у Стражей и патрульных на улицах хватит огневой мощи, чтобы залить мрамор дворца кровью и превратить площадь в кладбище.
Затем загудел сам воздух: над площадью зависла «Валькирия», в полуденном солнце поблескивавшая янтарным отсветом. Ее орудия брали прицел на одно здание за другим, проверяя окна; не обнаружив опасных целей, самолет улетел, взревев двигателями и обдав Красных стражей горячей реактивной струей.
Капитан Стражей отдал по воксу последний приказ, и тяжелые двойные двери позади них открылись. Толпа разразилась восхищенными криками, едва завидев человека в мантии, показавшегося на балконе. Верховный жрец Сайрус был уже немолод и весьма упитан — мантия из тонкой багровой ткани сидела на нем в обтяжку. Он воздел руки к небу:
— Мой народ!
Верховный жрец, раньше бывший имперским губернатором этой планеты, поприветствовал собравшихся людей, наслаждаясь их радостными возгласами. Ему предстояло исполнить священный долг: возвестить свободу от имперских налогов и десятины и провозгласить, что отныне планетой будет управлять верховный жрец при поддержке совета кардиналов, называемого Милосердие.
— Мой народ, к вам взываю я! Мы стоим на пороге новой эры мира и процветания. Впредь мы не будем рабски служить Империуму, отдавая ему нашу верность и наши богатства. Наша планета больше не будет сносить все беды одна, забытая всеми. Мы не будем голодать и вести гражданские войны только потому, что к этому нас толкают посланники далекой Терры, заботящиеся только о собственных интересах. Грядет век Милосердия — новой веры, которая надеждой и искренностью объединит нас всех. Это вера друг в друга, вера в другие планеты, которые тоже сбросили эти оковы. Встав плечо к плечу, мы отринем мучительную власть прошлого.
Толпа взревела — в точности как и ожидал Сайрус. Они уже начали выкрикивать его имя, называя верховного жреца своим спасителем, своим святым.
— Братья и сестры! Сыновья и дочери! Мы свободны, мы объединились там, куда не дотянется власть ненавистного Лже — Императора, и я…
Толстяк пошатнулся и схватился за ограждение балкона. Красные стражи слаженно вскинули оружие, осматриваясь в поисках целей. Ликующая толпа притихла в замешательстве.
Охотница наблюдала за происходящим с улыбкой. Момент был выбран идеально: яд проник в тело жреца именно тогда, когда этот лжепророк осмелился порицать Бога — Императора.
Люди на площади все видели. Сеть гололитической трансляции передаст изображение по всей планете, и ее население узнает, какую цену платит тот, кто святотатствует и призывает к расколу.
Из наперстного оружия, скрытого в ее перчатке, можно было сделать только один выстрел, выпустить только одну иглу, щедро пропитанную нейротоксином. Лазер наведения был не только незаметным, но и достаточно мощным, чтобы пройти сквозь шелковые одеяния еретика. Она выстрелила ему прямо в спину, а Красные стражи ничего не заподозрили.
Верховный жрец перевалился через ограждение и рухнул на площадь, даже не вскрикнув, — он был уже мертв.
5
Все еще улыбаясь под безликой маской визора, охотница вела себя так же, как и остальные Красные стражи: изображала панику, притворялась разгневанной — в точности как и они. Ей не нравились их громоздкие доспехи, но без этого обличья было не обойтись. Страж, которого она убила и чью кожу позаимствовала, оказал достаточно серьезное сопротивление — по крайней мере, серьезное для человека без аугметики.
Охотница с напускным вниманием осмотрела балконы соседних зданий, наслаждаясь испуганной и сбивчивой трескотней вокса. Через несколько минут она сможет выбраться из этой жалкой толпы, потом пересечет город, чтобы покинуть эту планету навсегда.
Она уже направлялась к двойным дверям, когда солнечный свет позади нее померк, и послышался рев тяжелых двигателей. Обернувшись, охотница прищурила глаза; сердце ее забилось быстрее.
Пять фигур, спустившиеся с неба, были облачены в огромные силовые доспехи. Воины, за спинами которых изрыгали огонь и дым маневровые двигатели, с грохотом приземлились на балкон, и череполикие шлемы без колебаний повернулись к ней. Не к другим Красным стражам — они смотрели только на нее.
Эти воины выжидали на крыше, зная, что она вскоре начнет действовать, и теперь каждый из них поднял болтер, который сжимал в темных латных перчатках.
— Ассасин из храма Каллидус, мы пришли за тобой.
О том, чтобы драться с ними, не могло быть и речи. Охотница развернулась и побежала с такой нечеловеческой скоростью, что контуры ее фигуры стали размытыми и изменчивыми, как ртуть. Мчась через дворец, она по частям сбрасывала с себя доспех, позаимствованный у Стража, — сбрасывала так быстро, как только могла. Охотница слышала, что за ней гонятся: керамитовые ботинки грохотали по мозаичному полу, отрывисто выдыхали огонь прыжковые ранцы, позволявшие воинам пересекать залы дворца быстрее, чем бежала их добыча. Кричали люди, подвернувшиеся преследователям под руку: они убивали всех — и еретиков, и невинных, — кто стоял на пути.
Послышались глухие выстрелы болтеров, и охотница запетляла, уклоняясь от снарядов, взрывавших пол. Зная, что преследователи целятся ей в ноги, надеясь удачным выстрелом раздробить колено, она сильнее отталкивалась от земли, подпрыгивая на бегу. Один снаряд все — таки зацепил голень, но срикошетил от защитного слоя синтекожи. Другой попал в стену рядом с ее плечом и осыпал лицо удушливым дождем осколков. Но охотница не останавливалась.
Снаряд, наконец настигший ее, прошел через мышцы бедра, и ни годы тренировок, развивавших невосприимчивость к боли, ни наркотические вещества в крови, подавлявшие нервные рецепторы, не могли справиться с этой мучительнейшей пыткой. С пронзительным воплем охотница рухнула на пол; от бедра остались лишь лоскуты кожи и мышц, свисавшие с залитой кровью, сломанной кости. Изрыгая проклятия, она продолжала ползти вперед, слишком упрямая, чтобы сдаться. Ей даже удалось подняться на ноги и, неуклюже прихрамывая, добежать до угла.
На этот раз ее бегство длилось всего несколько секунд. Завернув за угол, охотница начала проталкиваться сквозь беспокойную толпу слуг, но две огромные темные фигуры сбили ее с ног. Накачанные химическими препаратами мускулы охотницы напряглись, стараясь справиться с двумя воинами, она потянулась к клинку, пристегнутому к бедру, — и закричала в бессильной ярости. Больше не было ни ножен, ни клинка — их сорвало разрывным снарядом.
Еще один воин — предатель наступил на ее вытянутую руку, дробя кости, и охотница разразилась новым потоком проклятий. Корчась под придавившим ее весом, она уже не контролировала себя от злости и даже не замечала, что на лице ее сменяют друг друга образы десятка женщин, которых она убила за последние два дня. Сверху раздался голос командира воинов, обездвиживших охотницу:
— Я Талос из легиона Повелителей Ночи, и ты пойдешь со мной.
6
Охотница открыла глаза, полные жгучих слез. Первым ее ощущением была боль — разрывающая, непривычная по своей силе боль, которая спускалась от спины тошнотворными толчками, пульсируя в такт сердцебиению.
Но сразу же на смену слепому инстинкту пришла выучка: нужно осмотреться, а потом бежать. Ничто больше не имело значения. Зрение охотницы прояснилось, и из размытого сумрака начали проступать отдельные детали. Кто — то специально приглушил светосферы на стенах, погрузив помещение в темноту; из обстановки здесь имелся только стол, на котором лежала охотница, — лаконичная гостеприимность тюремной камеры. Охотница попыталась встать, но не чувствовала конечностей. Она едва могла поднять голову.
Наконец ее сознание зафиксировало и звуки: хриплое дыхание, гул работающего силового доспеха, от которого ныли зубы.
— Не пытайся встать — у тебя ампутированы ноги и руки ниже локтя. Ты в сознании только благодаря обезболивающим препаратам, введенным в кровь.
В поле ее зрения появилась облаченная в доспех фигура, приблизившаяся к краю стола. Лицо воина было скрыто под помятым в боях шлемом, личина которого была выкрашена белым, чтобы напоминать человеческий череп; на лбу выгравирована руна из мерзкого, давно забытого языка. Имперского орла, изображенного на нагруднике, перечеркивали глубокие борозды — без сомнения, специально нанесенные воином — еретиком, носившим доспех, чтобы осквернить священный символ аквилы.
— Отсюда тебе не сбежать. В свой храм ты не вернешься. Твоя участь заключена в стенах этой камеры, и потому я даю тебе выбор, ассасин: или ты скажешь нам то, что мы хотим узнать, и заслужишь право на быструю смерть, или вытерпишь несколько часов мучений и все равно заговоришь.
Голос охотницы, срывавшийся с покрытых кровью губ, сохранил лишь призрачное подобие былой звучности:
— Я скорее умру, чем выдам тайны еретику.
— Так все говорят.
— Боль… Боль для меня ничто.
— Боль для тебя ничто, пока то, что осталось от твоего тела, накачано наркотическими анестетиками. Но интерфейсные узлы, установленные вдоль позвоночника, вскоре изменят твое восприятие боли.
— Я — Чезара, дочь Каллидус, и ты ничего от меня не добьешься, падшее ничтожество, — ничего кроме проклятий.
— В наших когтях раскалывались и более стойкие, чем ты, ассасин. Никто не выдерживает. Не заставляй меня делать это с тобой.
— Как вы узнали, что я буду там?
— Я видел это. Я — пророк Восьмого легиона. Во время приступов я могу видеть очертания событий, которые еще не случились.
— Волшебство! Черная магия!
— Может быть, но ведь сработало.
— Ты устроил ту ловушку и теперь считаешь себя хитроумным? Как ловко: заманить одну из дочерей Каллидус на эту захолустную планету, а в качестве приманки использовать верховного жреца культа.
— Мне хватило хитрости, чтобы захватить тебя. Цепные клинки моих братьев отсекли тебе руки и ноги, и теперь ты в моей власти.
— Моя смерть не имеет значения. Я прожила жизнь, служа Золотому Трону, и поэтому делай, что хочешь, — пытки не заставят меня стать предателем.
— Значит, таков твой выбор. Вскоре вернется боль, и рассудок тебя покинет. Наслаждайся этими последними мгновениями.
— Я — Чезара, дочь Каллидус. Мой разум чист, моя душа не сломлена. Я — Чезара, дочь Каллидус. Мой разум чист, моя душа не сломлена…
Охотница нараспев повторяла эти слова, широко улыбаясь. Воин повернулся к кому — то еще, кто был в камере, к кому — то, кого обездвиженная убийца не могла видеть.
— Да будет так. Приступайте к истязаниям.
7
Охотница Чезара продержалась семнадцать дней — дольше, чем кто — либо из человеческих существ, подвергавшихся допросу воинами Восьмого легиона. Когда она наконец сдалась, в ней с трудом можно было признать женщину, не говоря уж о виртуозном убийце. Хриплым голосом, едва шевеля рассеченными губами, она выдавала одну тайну за другой, и слова облаками пара повисали в ледяном воздухе камеры. Рассказав все, что нужно, она обмякла в оковах, стараясь собраться с силами, чтобы вымолить смерть.
— Система Урия.
— Где именно в системе Урия?
— Урия — это… умирающая звезда. Храм находится на… самой удаленной… от нее планете. Три. Урия — три.
— Что насчет обороны?
— На орбите — ничего. Ничего постоянного. Местные… местные патрульные группы проходят рядом.
— А на поверхности?
— Я… я все сказала. Убей меня.
— Какие оборонительные сооружения есть на поверхности планеты Урия-3?
— Никаких! Там только мои сестры. Пятьдесят… пятьдесят дочерей Каллидус. Одинокая крепость — храм в горах.
— Координаты.
— Пожалуйста!
— Координаты, ассасин. Тогда я положу этому конец.
— Двадцать шесть градусов, восемнадцать минут, сорок четыре целых и пятьдесят шесть сотых секунды. В самом сердце тундры. Семьдесят градусов, двадцать три минуты… и сорок девять целых, шестьдесят восемь сотых секунды.
— Над храмом есть щит для защиты от орбитальной атаки?
— Да.
— И гололитическая запись находится внутри?
— Я сама… сама ее видела.
— Очень хорошо.
Воин обнажил золотой клинок удивительно тонкой работы. Выкованный в век надежд, давно затерявшийся в истории Империума, этот клинок был самой почитаемой реликвией на корабле, и так полном древностей.
Повелитель Ночи приблизился к столу из апотекариона, на котором лежало жалкое подобие человека.
— Чезара… — Он замолчал, потянулся свободной рукой к гермозатворам шлема, которые раскрылись со змеиным шипением, и снял эту личину смерти. У охотницы больше не было глаз — их забрали у нее в ходе допроса, — но она угадала, что сделал воин, по тому, как изменилось звучание его голоса. — Спасибо.
Она плюнула в него — последнее оскорбление перед смертью.
По — своему ассасин заслуживала восхищения, но клинок Талоса все равно опустился, вгрызаясь в поверхность стола, а отсеченная голова покатилась на пол.
Какое — то время воин просто стоял в зловонной камере; когда он вновь надел шлем, перед глазами возникло привычное красное свечение тактического дисплея. Изображение на сетчатке его глаз складывалось в строки рунического текста; он моргнул, выделяя один из угловатых символов на дисплее — нострамский иероглиф, означавший «братство». Раздавшийся приглушенный щелчок означал, что вокс — канал открыт.
— Это Талос.
— Говори, Ловец душ.
— Ассасин раскололась. Берите курс к системе Урия. Храм находится на планете, наиболее удаленной от солнца. У меня есть координаты.
— Талос, мы уже не один десяток лет гоняемся за этим призраком. Легион метался от храма к храму, прочесал сотню систем. Ты уверен, что гололитическая запись там?
Талос опустил взгляд, и перекрестье прицела послушно остановилось сначала на неподвижном, изуродованном теле, потом на отсеченной голове, лежавшей на скользком от крови полу.
— Созывай легион, Возвышенный. Я уверен.
8
Некоторые планеты, намеренно или по прихоти судьбы, оказываются вдали от бесчисленного множества торговых и паломнических путей, которые звездной паутиной соединяют несметное количество систем в Империум Человека. Возможно, об этих мирах забыли, возможно, им не придают значения; но неизведанной территорией в полном смысле этого слова они не становятся никогда. Каждая тайна где — то да раскрывается, пусть даже единственным ключом к правде будет случайное упоминание в заброшенном архиве, расположенном в одном из либрариумов на далекой Терре.
В звезде Урия не было ничего примечательного — за исключением того факта, что ей едва хватало яркости, чтобы вообще считаться звездой. Все планеты, двигавшиеся вокруг нее в размеренном небесном танце, были ледяными сферами, на которых царила вечная зима.
У третьей из этих планет на низкой орбите появился космический корабль. Похожий на зазубренный клинок из потемневшей бронзы и полночной синевы, он с гордостью нес череполикие эмблемы Восьмого легиона.
Корабль прибыл один, но одиночество его было недолгим: из адского пространства варпа сквозь прорехи в реальности начали выныривать другие боевые корабли. На корпусе каждого были те же эмблемы, те же цвета; каждый казался эхом более великих времен. Это были корабли древней конструкции, и можно было подумать, что они странствовали по океану душ не недели, а целые тысячелетия. Многие из них теперь выглядели иначе, чем представляли себе их создатели: облик их стал темнее, уродливее, жестче, неизменным осталось только смертоносное великолепие. Собравшийся флот был отголоском древней истории — воспоминанием о той эпохе десять тысяч лет назад, когда человечество начало возвращать себе власть над звездами.
Корабли не торопились выходить на связь друг с другом, а когда сквозь помехи все — таки зазвучали приветствия, то во многих голосах чувствовалась сдерживаемая неприязнь. Легион редко собирался вместе, и многие из капитанов этих кораблей были соперниками. За сотню веков, где было и кровопролитие, и разбой, и боль, и поражения, в характерах воинов прибавилось вспыльчивости, а в заключаемых союзах поубавилось прочности.
Пока капитаны обменивались приветствиями и скрытыми угрозами, на палубах каждого корабля кипела бурная деятельность. Тысячи и тысячи Астартес приносили особые обеты; шла подготовка десантных капсул и «Громовых ястребов», а также телепортационных платформ — к сожалению, крайне немногочисленных.
Легион Повелителей Ночи собирался на войну.
Системы предупреждения о близости врага сработали лишь один раз: на самой границе зоны обнаружения ауспекс — сенсоров проскользнула флотилия имперских сторожевых кораблей. Сверкая золотом корпуса, одинокий крейсер типа «Стремление» пытался лечь на курс, который позволил бы ему совершить прыжок в варп — единственный реальный способ спастись. Три меньших корабля эскорта остались, собираясь задержать врага. Они не могли рассчитывать на победу, но каждая секунда форы, которую эсминцы могли дать своему отступающему флагману, была бесценна.
Один из кораблей легиона покинул строй — «Свежеватель», маневренный ударный крейсер. Расправа, начавшаяся затем, была слишком подлой, чтобы удостоиться хотя бы упоминания в зале памяти. Имперские корабли выпустили залп торпед, которые для пустотных щитов «Свежевателя» оказались так же опасны, как осколки стекла для стали. Прицельный огонь лэнс — батарей, которым ответил крейсер, мгновенно пробил тонкие щиты трех эскортов, прожег металлическую оболочку и вгрызся в их железную плоть. Второй залп, последовавший всего через несколько секунд, с хирургической бесстрастностью разрезал эсминцы на куски.
Щиты «Свежевателя» еще раз ненадолго вспыхнули, покрывшись световой рябью от столкновения с обломками, а затем линкор легиона безмолвно, как охотящаяся акула, устремился за убегающим крейсером. С мрачной решимостью имперский корабль открыл огонь из всех своих немногих орудий, но ни плазменные выстрелы, ни бронебойные снаряды не смогли пробить щиты «Свежевателя», которые рассеяли энергию взрывов. Ответный же лэнс — залп линкора беспрепятственно прорвал щиты сторожевого корабля.
Хотя его жертва лишилась защиты, хищник не стал жадно набрасываться на добычу, чтобы ее уничтожить; лэнс — батареи «Свежевателя» умолкли, и он поравнялся с убегающим кораблем. Но бортового залпа, который превратил бы меньшее судно в дрейфующую груду металлолома, не последовало; вместо этого линкор выпустил сокрушительную волну абордажных торпед — с десяток их как стрелы пронеслись сквозь пространство и вонзились в беззащитный корпус имперского корабля.
«Свежеватель» не стал ждать. Огромный линкор развернулся по широкой дуге и направился обратно к флоту, оставшемуся на орбите, в то время как на борту его добычи более сотни Астартес из легиона Повелителей Ночи начали избавляться от тех членов старого экипажа, в ком было или слишком много верноподданнических идей, или слишком мало физической силы.
Всего через три часа бывший сторожевой крейсер присоединился к флоту и занял место в строю среди других кораблей легиона. Он сменил не только хозяев, но и имя: теперь корабль назывался «Безбожная песнь».
Лучи холодного солнца начали гаснуть, и скованная льдом горная гряда, над которой на геостационарной орбите стоял флот легиона, погружалась во тьму. На поверхности планеты наступала ночь; наконец, когда все было готово, прозвучало сообщение по общей вокс — сети флота. Голос говорил на мертвом языке, который больше не использовал никто из живущих — за исключением разобщенного братства, собравшегося здесь.
— Акриос тошаллион. Джассис рас’спата форфеллайаш. Каш’шалл’ка.
Октавия посмотрела на Септима; они оба находились в ее изолированной каюте на носу «Завета крови».
— Что он сказал?
— Это… нелегко перевести.
— Сделай одолжение, это же важно. Что он сказал?
— «Месть с приходом ночи. К рассвету позор легиона будет забыт».
— Не понимаю… Зачем собрался флот? Что такого сверхценного в этом периферийном мире?
— Я бы тебе ответил, если б знал! Никогда не видел столько кораблей легиона вместе. Если бы я не видел это собственными глазами, то вообще не поверил бы, что такое возможно!
Септим подошел к ряду смотровых экранов, занимавших целую стену; постукивая пальцами затянутой в перчатку руки по поверхности экрана, он указывал на корабли разных типов и размеров:
— Это суда снабжения, в основном прометиевые танкеры. Вот эти, должно быть, суда для перевозки невольников — войсковые транспорты Имперской Гвардии, захваченные Повелителями Ночи за прошедшие годы. Это военные корабли легиона: вон там — «Предвидение охотника», а вот «Свежеватель», собрат «Завета крови». А этот корабль — «Змей из черного моря», один из древнейших флагманов легиона. Считалось, что он пропал в Покрове Гадеса. На одних только линейных кораблях, наверно, тысяч десять, а то и двенадцать Астартес.
— Я и не предполагала, что у них столько воинов!
— Нет записей, указывающих точную численность легиона; думаю, даже Возвышенный этого не знает. И это только те корабли, которые оказались достаточно близко, чтобы ответить на призыв. Даже так получается, что это собрание исключительной важности, сравнимое с крестовыми походами Магистра войны!
Септим замолчал, наблюдая, как корабли, словно звери, стряхивающие блох, сбрасывают бессчетное множество десантных судов. К планете помчались десантные капсулы, и каждая при входе в атмосферу пылала, как метеор. За ними последовали десантно — штурмовые корабли и тяжелые транспортные челноки — они скользили сквозь облака, спускаясь к поверхности по исполинской дуге, и от нагрева их корпусы светились оранжевым.
Подошедшая Октавия так же изумленно рассматривала флот, не в силах остановить взгляд на какой — то одной детали. Зрелище было столь грандиозным, что не укладывалось в голове.
— Они не посылают на поверхность транспорты с людьми. Ни рабов, ни культистов.
— Температура на Урии-3 50 градусов ниже нуля, а ночью и того холоднее. В этих условиях и без укрытия могут выжить только Астартес.
— И сколько их высаживается?
— Думаю… Кажется… Кажется, что все.
9
Десантная капсула, врезавшись в землю, подняла столб снега и камней. Края ее темного корпуса раскалились докрасна, и от керамитового покрытия с шипением исходил пар. С механическими щелчками открылись затворы, наружу вырвались струйки пара, и рампы, словно лепестки распускающегося цветка, тяжело опустились в слякоть, в которую превратился снег от жара воющих двигателей.
Талос первым вышел из капсулы и сквозь красные линзы шлема внимательно осмотрел горный проход, лежавший впереди. Авточувства приглушали рев ветра до терпимого уровня фоновой помехи. Земля содрогалась вновь и вновь — сейсмическое эхо от посадки других капсул, приземлявшихся по всей тундре. Небо уже потемнело от спускавшихся десантных и штурмовых кораблей, боровшихся с предательскими воздушными потоками.
На краю ретинального дисплея Талоса замигала идентификационная руна: Меркуциан, хотя из — за потрескивания вокса все их голоса звучали похоже.
— Мы бы и сами впятером справились. Братья, только посмотрите: в небе черно от «Грозовых птиц» и «Громовых ястребов». Сколько воинов легиона присоединится к нам, девять тысяч? Десять? Чтобы вести эту войну, они нам не нужны.
Затем, когда отряд уже двигался по снегу, высветилась руна Ксарла — ярко и настойчиво:
— Он, конечно, жалкий убюдок, но он прав. Эта честь полагалась нам. Это мы проделали всю работу. Мы неделями торчали на той убогой планете, следили за тем ничтожным культом, ждали, пока каллидус проявит себя.
Талос неодобрительно хмыкнул. Меркуциан, угрюмый даже в лучшие дни, всегда и во всем видел только мрачную сторону; что касается Ксарла, то он доверял лишь членам собственной банды — да и то далеко не всем.
— Мы здесь не ради личной славы, это отмщение всего легиона. Остальные тоже заслужили право быть здесь, так пусть их Когти присоединятся к нам.
Ни одна руна не замерцала в ответ. Талос удивился, что остальные не стали спорить, но к удивлению примешивалась и благодарность.
Он зашагал дальше по скрипучему снегу, под которым хрустели камни. Другие отделения выстроились в некое подобие боевого порядка позади Первого Когтя, уступая Талосу и его братьям честь возглавить это наступление.
Обычный смертный погиб бы в первые минуты этого перехода через горы; Талос в своем доспехе Mk-V, который защищал даже от холода космоса, ничего не чувствовал. Но силовой ранец все равно загудел сильнее, направляя энергию к сочленениям доспеха, чтобы предотвратить их замерзание. По вокс — сети постоянно слышались голоса техносервиторов, докладывавших, что на приземлившихся десантно — штурмовых кораблях уже началось обледенение маслопроводов и топливных баков.
Температурный датчик, расположенный на краю визорного дисплея в шлеме Талоса, продолжал показывать немилосердно низкие цифры. Подъем в горы длился всего полчаса, а гудение силового ранца усилилось настолько, что отвлекало внимание. Лицевую пластину шлема приходилось постоянно протирать, чтобы иней не смерзся в сплошную корку.
На этот раз молчание нарушил Сайрион; хотя механическое звучание вокса сглаживало интонации, в его голосе явственно чувствовалось раздражение:
— Меня бы устроило, если бы крепость разбомбили с орбиты. Моя честь вполне бы этим удовлетворилась, и в этом трудном переходе не было бы нужды.
Ему никто не ответил. Все понимали, что без визуального подтверждения эту миссию нельзя было считать законченной, и атака храма Каллидус с орбиты в этом плане не дала бы ничего.
— Что, в кои — то веки все согласны?
Талос сердито нахмурился под личиной шлема, но ничего не сказал, а Сайрион продолжил:
— Что если стерва каллидус соврала? Что если мы ведем легион по горным тропам прямо в расставленную засаду? Более безрассудного наступления мы еще никогда не проводили.
На это Талос ответил, наконец потеряв терпение:
— Хватит, Сайрион. Люди без укрытия здесь не выживут. И как они устроят нам засаду? Облачатся в термозащитные костюмы и закидают нас камнями с утесов? Орбитальная съемка уже выявила бы любую серьезную угрозу. Это тайный храм; если бы его стены защищала артиллерия, потребовался бы мощный источник энергии, который был бы сразу замечен при орбитальном сканировании.
— Мне все равно не нравится этот поход в горы.
— Это знаковое событие, брат. Так решили командиры легиона — значит, так и будет. Пусть каллидус, взирающие вниз с парапетов крепости, увидят, как приближается их погибель.
— Твоя вера в наших командиров сильнее моей, Талос.
Снова воцарилось молчание. Расстояние до высеченной в скале крепости, видневшейся впереди, все сокращалось.
10
Осада Урии-3 заслужила место в анналах легиона Повелителей Ночи благодаря своему значению, а отнюдь не продолжительности. От орбитального удара крепость, возвышавшаяся на склоне горы, была защищена многослойными пустотными полями, которые обеспечивали высокую устойчивость против любой атаки сверху. Но для наземной атаки эти перекрывающие друг друга поля, как и многие другие защитные системы такого плана, были гораздо уязвимее.
За рядами воинов следовали целые батальоны военной техники легиона: тяжелые «Ленд рейдеры» вели за собой более компактные осадные танки «Поборник», а также их собратьев — «Хищников». Танки расположились на горных гребнях, на обнаженных пластах породы, на краях утесов, куда их доставили «Громовые ястребы»; затем все орудия повернулись к крепости, наводя прицел на стены.
Не было ни героических речей, ни вдохновенных призывов. Всего один короткий приказ — и все танки одновременно открыли огонь, осветив ночь яркими вспышками лазпушек и зажигательных снарядов из орудий «Разрушитель».
Мерцание пустотного щита и ураганный огонь орудий рождали игру теней, под прикрытием которых Талос следил за развитием осады. К тому месту, где он стоял на краю утеса, приблизился Сайрион:
— И сколько, по — твоему, они продержатся?
Талос опустил болтер — он наблюдал за осадой через прицел. Очертания самой крепости были нечеткими из — за дымки дрожащего воздуха — марево без жара. Пустотный щит искажал облик предметов, находившихся за ним, и оставлял от крепостных стен только неровный абрис.
— Здесь более пятисот танков; такая огневая мощь за несколько мгновений выведет из строя «Повелителя». Клянусь кровью нашего отца, Сайрион! Мы со времен осады Терры не собирали столько бронетехники для одного боя. Еще до рассвета эти стены падут, и мы будем внутри.
Его предсказание сбылось. Четыре часа спустя, когда небо еще даже не начало светлеть, пустотный щит прерывисто замерцал, как пульс умирающего, и исчез с громовым раскатом вытесняемого воздуха. Воинов, стоявших у границы щита, сбило с ног: десятки отрядов повалились на ледяную землю, не устояв под напором воздушного потока, влившегося в бушующую вьюгу.
Без промедления и без передышки орудия танков взяли новый прицел на нижние секции крепостных стен. Точно через тринадцать секунд в них была пробита первая брешь: после выстрела одного из «Разрушителей» часть каменной стены обвалилась внутрь. Обойдя танки, которые не прекращали огонь, отделения перешли на бег и ворвались в крепость вместе с морозным ветром и рычанием активированных цепных мечей.
Крепость пала, и настало время резни.
11
Двигаясь во главе Первого Когтя, Талос шел по коридорам катакомб; под ногами хрустел лед, который уже начал покрывать каменный пол. Как только в стенах крепости появилась брешь, внутренние помещения оказались во власти метелей, которые свирепствовали на поверхности Урии-3. Многие из имперских слуг, живших в храме, погибли от холода всего через несколько минут — а те, кто уцелел в глубине комплекса, вскоре пали от скрежещущих клинков врага.
Повелители Ночи зачищали крепость, переходя от зала к залу, от одного уровня к другому. Стены вокруг арен для поединков, на которых проходили изматывающую подготовку агенты Каллидус, были уставлены сложными механизмами — болтеры мгновенно расправились с этими бесценными образцами биоманипуляционной технологии, и разрывные снаряды разнесли в щепки машины, которые подготовили целые поколения ассасинов.
Углубившись в катакомбы, Первый Коготь приступил к разрушению подземных операционных, и под их клинками медицинское оборудование превращалось в груду обломков.
— Это их апотекарионы, где агентам имплантируют мускульные усилители и вводят полиморфирующее соединение, которое позволяет им менять облик. — Талос перезарядил болтер, вогнав на место новый магазин, и прицелился в автоматизированный хирургический стол. — Братья, уничтожайте все.
Их болтеры глухо зарявкали, и от незаменимых, уникальных имперских приборов остался только металлолом. Но что — то было не так. Войдя в следующий подземный апотекарион, Сайрион опустил болтер и по воксу обратился к остальным:
— Бесцельный вандализм — это, конечно, весело, но мы забыли про общий вокс — канал. Еще ни одно отделение не столкнулось с ассасинами. Талос, брат, тебя обманули. Здесь нет никаких каллидус, храм брошен. Это просто склеп!
Талос ругнулся и, замахнувшись золотым мечом, рассек стол надвое; половины с лязгом упали на кафельный пол.
— Она не врала! Это было в моих видениях, это было в ее голосе — правда, вымученная семнадцатью днями пыток. Гололитическая запись здесь!
Воины уставились друг на друга, еще немного — и дело дошло бы до перепалки. Сайрион уступил первым, в воинском приветствии ударив кулаком о нагрудник:
— Как скажешь, брат.
Талос витиевато выругался на нострамском, и горькая брань по прерывистому вокс — линку донеслась до остальных шипящим потоком. Только он собирался приказать отделению двигаться дальше, как ожил общий канал:
— Братья! Говорит Возвышенный. Моя почетная гвардия достигла тридцатого уровня. Там находится архивный зал. Первый Коготь, немедленно ко мне! Талос… ты был прав.
12
Первым чувством Талоса, когда он вошел в зал, было замешательство. Из либрариума забрали все подчистую задолго до того, как легион прибыл на орбиту Урии-3, — остались только пустые книжные полки и витрины, ничего не стояло на постаментах. Воины легиона выстроились вдоль стен, многие были из отделений и банд, незнакомых Первому Когтю.
Возвышенный стоял в центре зала, и окружавшие его Астартес казались маленькими по сравнению с громадой его мутировавшего тела. Живший в нем демон постоянно менял плоть Возвышенного, и он утратил черты человека — и даже Астартес — много веков назад. Шипастое чудовище с когтистыми лапами в массивном доспехе; каждый его вдох походил на глухой раскат грома. Существо, склонив уродливую голову, скалило черные клыки: мутации, затронувшие кости черепа, ограничивали любую другую мимику.
— Талос, этот храм бросили. Здешние рабы — это хранители, оставленные на тот случай, если каллидус решат вернуться.
Талос подошел ближе; его керамитовые ботинки потревожили вековую пыль, собравшуюся на темном камне пола. По залу расходились и другие следы, но их оставили его собратья по легиону — ни один из отпечатков не принадлежал человеку. Людей в этих залах не было уже много лет.
— Не понимаю. Ты же сказал, что я был прав?
Возвышенный протянул лапу, в каждом пальце которой было слишком много суставов. На ладони демонического создания лежала сфера размером с кулак, сделанная из обесцвеченной бронзы. Сбоку шара виднелась единственная линза — злобный глаз из зеленого стекла. Гололитическая запись.
— Ты действительно был прав, Талос. Они забрали все, но вот это оставили.
— Они хотели, чтобы мы ее нашли.
— Это не оригинал. Наша задача по уничтожению оригинальной записи по — прежнему не выполнена. Но этого… этого достаточно. На данный момент. Легион будет тебе благодарен.
Скрывая отвращение от нынешнего облика Возвышенного, Талос молча забрал у него сферу. Простой поворот верхнего полушария — и внутри что — то несколько раз щелкнуло, затем линза с тихим жужжанием сфокусировалась. В проекционном луче появилось зернистое, монохромное изображение, зеленоватое, как блеклый нефрит. Оно показывало…
— Повелитель Ночи!
Оно показывало сгорбленную фигуру, в ее сложении и осанке было как человеческое совершенство, так и звериная свирепость. Из — за помех изображение было нечетким, и детали разглядеть было невозможно, но все, кто смотрел запись, сразу же узнали это лицо, эти прищуренные глаза и губы, скрывавшие клыки.
Примарх. Конрад Керз. Ночной Призрак, командующий Восьмого легиона. Их отец — генетический родоначальник и носитель биологической матрицы, по которой были созданы все Повелители Ночи.
Примарх в мерцающем гололите поднялся с трона, из — за искажений оставшегося невидимым.
Он двигался беззвучно — следствие некачественной записи — и отрывисто, так как воспроизведение постоянно прерывалось помехами. Но все это не имело никакого значения: спустя века верные сыны Повелителя Ночи могли видеть его вновь. Здесь, в этом храме — склепе, явился призрак их отца.
Если каллидус оставили гололитическую запись, чтобы подразнить тех, кто однажды найдет ее, то они жестоко просчитались, недооценив смысл, который эта находка несла легиону, и чувство целеустремленности, возродившееся в воинах. Латные перчатки сжимали болтеры с новой силой; у некоторых воинов по лицам, скрытым шлемами — черепами, текли слезы.
— Аве доминус нокс! — с почтением и благодарностью произносили они монотонным речитативом. — Аве доминус нокс! Слава Повелителю Ночи!
Перед их глазами предстали последние мгновения из жизни примарха. Все с той же призрачной бесшумностью полубог рассмеялся, а затем бросился вперед… И изображение навсегда исчезло в разряде помех, запись вернулась к началу, и секунду спустя воспроизведение включилось заново — иллюзия, обреченная на вечное повторение. Примарх Повелителей Ночи еще раз поднялся с трона, произнес неслышные слова, беззвучно засмеялся и ринулся вперед — только чтобы вновь исчезнуть.
— Я помню его во плоти. Помню, что смотрел, как он встает с трона — так много лет назад, помню, как подчинился приказу наблюдать за приближением ассасина. Я не забыл, как он смеялся перед тем, как прыгнуть на нее.
Талос отключил воспроизведение записи и пристально осмотрел металлический шар, который держал в руке. На нем было несколько настроек, каждую из которых можно было активировать поворотом верхнего полушария на несколько градусов, тем самым выбирая следующую частоту. Он опустил руку, сжав сферу в кулаке:
— Мы позаботимся, чтобы каждый корабль легиона получил копию записи. Некоторые вещи нельзя забывать. Идемте, братья, нам пора возвращаться на орбиту. Здесь мы больше ничего не найдем.
13
«Завет крови» уходил с орбиты, и палуба под ногами Талоса задрожала. Раньше, когда флот легиона открыл огонь, он вместе с братьями по Первому Когтю стоял на командной палубе, наблюдая за обстрелом храма. Лучи лэнс — излучателей прорезали поверхность планеты с силой тектонического сдвига и сровняли с землей весь горный хребет. Затем боевые корабли Повелителей Ночи стали уходить один за другим.
Оставшись один в зале для медитаций, Талос еще раз внимательно осмотрел гололитическую сферу. Он активировал первую настройку и увидел, как его отец смеется за мгновения до смерти. Он посмотрел запись семь раз, потом переключил устройство на следующую частоту. Ничего не произошло. Он попробовал другую настройку — и вновь ничего. Только на последней был еще один архив с вокс — записью.
Талос сразу же узнал этот голос — он принадлежал ассасину, убившей его отца в те времена, когда Долгая война еще не началась. Более того, это была та самая женщина, которую он из жажды мести своими руками выпотрошил и разорвал на части. Она была мертва уже десять тысяч лет, но сейчас ее голос воскрес и раз за разом повторял одни и те же слова — так же, как призрак примарха был обречен вечно повторять одни и те же действия.
— Это М’Шен, дочь Каллидус. Я нашла командора Керза из легиона Повелителей Ночи. Я… Это М’Шен, дочь Каллидус. Я нашла командора Керза из легиона Повелителей Ночи. Я…
Кровавый грабитель
Пролог
Распятый ангел
Воин повертел в руках шлем. Закованные в латные перчатки пальцы прошлись по выбоинам и царапинам, испортившим керамит цвета полуночи. Лицевой щиток был искусно расписан белым, стилистически подражая человеческому черепу. Одна из алых линз была разбита, ее покрывала паутина трещин. Отключенная вторая бесстрастно взирала, отражая темнеющее небо.
Он говорил себе, что в этом не было символизма. Уничтожение шлема не отражало нанесенного Легиону вреда. Даже подавив эту мысль, он удивлялся, откуда она взялась. Война имела не раз доказанное и банальное свойство раздувать тлеющие угли меланхолии, и тем не менее. Всему есть предел.
Воитель вздохнул, наблюдая, как перед закрытыми глазами танцуют и истекают кровью нечеловеческие создания. Последнее время, за многие месяцы до высадки на эту пустынную планету, его посещали видения об эльдар. Их были тысячи: тщедушных существ с исхудалыми лицами и пустыми глазами на борту пылающего корабля с черными парусами, сделанного из фальшивой кости.
— Ловец Душ, — позвал кто-то. В устах брата имя звучало чем-то средним между шуткой и почетным титулом.
Воин снова надел шлем. Одна линза замерцала, оживая и погружая открывавшийся вид в убийственную красноту прицельного режима. Другая выдавала буйные серые помехи и отвлекающие остаточные изображения из-за отставания поступления визуальных данных. После того, как он отвернулся, несколько мгновений сохранялся отголосок зернистого и лишенного цвета изображения заходящего солнца.
— Что? — спросил воин.
— Ангел раскалывается.
Воин улыбнулся, достав из ножен на голени гладий. Когда сталь соприкоснулась с холодным воздухом, на острие клинка блеснул меркнущий свет солнца.
— Прекрасно.
Распять одного из имперских астартес было восхитительной фантазией и хорошо служило достижению цели. Воин безвольно повис в оковах, купаясь в боли, однако не издавая треснувшими губами ни звука. Императорские "Ангелы Смерти", улыбнулся воитель, Стойкие до конца.
Из-за отсутствия под рукой железных шипов потребовалась некоторая импровизация, чтобы поднять его туда. В конечном итоге предводитель велел своим людям пригвоздить Ангела к корпусу их танка, пронзив конечности узника своими гладиями.
Кровь все еще капала на пол с влажным перестуком, но уже давно перестала струиться с силой дождя. Физиология Адептус Астартес, невзирая на прописанное в генокоде бессмертие, не включала такое количество крови.
Под распятым пленником мирно покоился шлем. Воин подавил еще один нежеланный прилив размышлений, вызванный видом шлема, который был столь похож на его собственный, отличаясь лишь цветами лоялистов и кровных уз. Без особой злобы он раздавил его сапогом. Какими все же едкими и пресными были в последнее время побеги меланхолии.
Воин глядел вверх, открытые черты были изуродованы увечащими ножами. Керамитовый доспех — наполовину насыщенно-синий, наполовину чисто белый — покрывали выбоины и трещины вокруг вонзенных коротких мечей. Лишенное кожи лицо, некогда столь мрачное и гордое, представляло собой демонстрацию оголенных вен и окровавленных слоев мышц. Даже веки были отрезаны.
— Приветствую, брат, — обратился к пленнику воитель. — Знаешь, кто мы такие?
Когда ангел сломался, признание практически не заняло времени. Чтобы говорить, он подошел вплотную, вкрадчивый вопрос проскрежетал из вокабулятора шлема в воздухе между ними. Лицевой щиток воителя был почти что прижат к освежеванным чертам Ангела. Два черепа глядели друг на друга, пока солнце садилось.
— Где Ганг?
Пока братья собирались, воитель наблюдал, как на горизонте пылает далекая крепость, обращая внимание, как она поглощала мир вокруг себя. Скопище башен и посадочных платформ — темная громада пожирала землю, а ее дымное дыхание душило небо. И при этом от нее оказалось так мало толку, когда ее вскрыли руки грабителей. Зачем нападать на мир, если единственная точка добычи ресурсов уже выжата досуха? Пиратство без прибыли было не более, чем нищенством.
Унизительно. О, да. И постыдно.
Воин уставился на далекие зубчатые стены — бедную твердыню на безжизненном мире, принадлежавшую угасавшему ордену, который называл себя Странствующими Десантниками. Налет ради оружия, пополнений, драгоценных боеприпасов… впустую. Крестовые походы самого ордена полностью исчерпали запасы, не оставив жадным рукам Восьмого Легиона ничего, кроме металлолома.
Крепость пала за один день, предоставив столь же мало забавы, как и наживы. Сервиторы и закутанные в одеяния аколиты Механикума продрались через базы данных почти заброшенной твердыни, однако обнаружили лишь то, что и так уже знал каждый из воинов: налет стал пустой тратой сокращающихся резервов боеприпасов. Странствующие Десантники больше не хранили здесь запасной арсенал.
— Положение дел изменилось с тех пор, как мы в последний раз путешествовали по этому краю пустоты, — прорычал Возвышенный комадному составу. Признание доставляло ему боль, как и всем им. — Мы бросили свои последние копья… чтобы покорить пустышку.
Но посреди горечи отчаяния и разочарования все еще пылали угли надежды. В потоках данных раз за разом повторялось одно слово. Ганг. Аванпост в далекой пустоте, воплощавший в этом секторе связь Странствующих Десантников и марсианских механикус, отвечал за поставку существенной доли сырья для арсеналов ордена. Столь горделивые в доспехах цвета синего океана и белого мрамора, Странствующие Десантники поддерживали порядок в субсекторе, бдительно истребляя людей и чужих-пиратов. Защищая интересы механикус, они получили лояльность Марса. Добившись подобного союза, они заработали долю в масштабном производстве военного снаряжения Механикус. Цикл симбиоза, подпитываемый обоюдными интересами.
Это вызывало у воина уважение.
Наибольшее значение имело местонахождение этого завода в дальнем космосе, а оно ускользало от всех, кто пытался его обнаружить. Запечатанный нерушимыми кодами, единственный важный ответ оставался никому не известен.
Немногочисленные захваченные в пустом монастыре пленники мало что дали в плане информации. Человеческий обслуживающий персонал, лоботомированные сервиторы, рабы ордена… Никто не знал, где в небесах находится Ганг. Немногие защищавшие этот бесполезный мир имперские воители умерли от болтеров и клинков своих братьев, приняв смерть как почетную жертву и предпочтя ее риску пленения и осквернения.
Один-единственный защитник еще дышал. Воин выволок его на пепельную равнину, чтобы освежевать в лучах заходящего солнца.
Странствующий дышал даже теперь, хотя делать это ему оставалось и не долго. Он открыл все, что требовалось знать Восьмому Легиону.
Ганг. Рейд туда принесет куда более богатые плоды.
С орбиты солнце системы Вектины было громадным адреналиново-оранжевым шаром цвета глубокого огня и отчаянной мощи. С поверхности третьей планеты оно казалось плачущим глазом, прикрытым смогом, который лишал его большей части яркости. Воин наблюдал, как оно наконец опустилось за опустошенную крепость.
Раздался голос, донесенный трескучими волнами вокс-сети.
— Ловец Душ, — произнес он.
— Перестань называть меня так.
— Прости. Узас поедает геносемя Странствующего.
— Странствующий мертв? Уже?
— Не совсем. Но если хочешь лично казнить его, сейчас самое время. Узас устраивает себе трапезу.
Воин покачал головой, хотя этого никто и не мог увидеть. Он знал, почему брат задает вопрос: это Странствующий разбил его шлем, выстрелив во время штурма из болтера с близкого расстояния и разбив лицевой щиток. Месть, пусть и столь мелкая, была заманчива.
— Мы получили от него все, что нужно, — сказал воин. — Скоро нужно возвращаться на корабль.
— Как скажешь, брат.
Воин смотрел, как звезды открывают глаза, с трудом пронзая плотный покров облаков — немногим более, чем булавочные острия тусклого света. Где-то там был Ганг, а вместе с ним — возможность снова свободно дышать.
Часть I
Свободные
I
Отголоски
Корабль безмолвствовал, пока она шла по паутине его коридоров
По проходам из черного железа блуждало, словно призрак, не отсутствие звука, а скорее некое самостоятельное присутствие. С того момента, как «Завет крови» последний раз двигался с включенным питанием, прошло три дня. Теперь же он плыл в космосе по инерции, его палубы были холодны, а двигатели еще холоднее. Охота — так они называли это на своем шепчущем языке. Призрачное скольжение в пустоте, приближение к цели в лишенном энергии безмолвии, незримо и неслышимо для всех. Охота.
Октавия называла это ожиданием. Ничто другое не было для навигатора столь томительным. Корпус все еще поскрипывал, пока успокаивалась потревоженная сталь, но издаваемые экипажем звуки были еще более приглушенными, чем раньше. Их оставалось так мало.
Когда она вышла из комнаты, за ней по пятам последовал один из ее слуг. Он представлял собой неряшливое закутанное в мантию существо, более половины его сгорбленного тела заменяла грубая бионика.
— Хозяйка, — снова и снова шептал он. — Хозяйка, хозяйка. Да. Хозяйка. Я иду за хозяйкой. — Не похоже было, что он способен говорить громче, чем шепотом.
Октавия приучалась не обращать внимания на надоедливых созданий. Этот был одним из наиболее уродливых среди группы прислуживавших ей аугментированных мужчин и женщин. Он доставал ей только до плеча, а глаза были зашиты толстыми и грубыми нитками. Каким бы модификациям не подверглось его тело, они жужжали, щелкали и тикали, пока он двигался скачущей походкой горбуна.
— Хозяйка. Служу хозяйке. Защищаю хозяйку. Да. Все это.
Существо разглядывало ее безглазым лицом, глядя вверх и видя ее способом, который ей вряд ли хотелось понимать. Странно, но оно выглядело преисполненным надежды. Казалось, ему хочется похвалы за шарканье возле нее и периодические столкновения со стенами.
— Заткнись, — сказала она ему, что было довольно вежливо, принимая во внимание обстоятельства.
— Да, — согласился сгорбленный человек. — Да, хозяйка. Тишина для хозяйки. Да. Тишина сейчас же.
Ну, попытаться стоило.
— Пожалуйста, иди назад в комнату, — произнесла она и даже мило улыбнулась. — Я скоро вернусь.
— Нет, хозяйка. Должен идти за хозяйкой.
Она ответила неподобающим леди фырканьем, и их башмаки продолжили лязгать по полу коридора. Когда они вошли в секцию корпуса, сделанную из полированной стали, с ними вместе зашагали их изображения. Октавия не удержалась и бросила на себя взгляд, хотя и знала, что увиденное ей не понравится.
Неопрятные черные волосы, путаница которых лишь наполовину укрощена потрепанным хвостиком. Лишенная загара бледная нездоровая кожа. На челюсти был потускневший синяк. Она не могла припомнить, откуда он взялся. Изорванная одежда вымазана маслом и обычной для палубы грязью, грубая ткань выкрашена в синий цвет полуночного неба родной Терры. Будь одеяние более аккуратным, получилась бы униформа: нестиранное и мешковатое облачение корабельной касты рабов, свисающее с ее стройной фигуры.
— Ну просто картинка, — упрекнула она собственное неряшливое отражение.
— Спасибо, хозяйка.
— Да не ты.
Казалось, что горбун на какое-то мгновение задумался над этим.
— Ох.
Никаких дальнейших комментариев не последовало из-за раздавшегося вдалеке приглушенного плача. Человеческая эмоция, беспомощность без малейшей примеси злобы. Девочка. Звук странным образом доносился по коридору, отдаваясь от металлических стен.
Октавия ощутила на коже покалывание. Она уставилась в коридор, вглядываясь во мрак, куда еле-еле могла проникнуть ее переносная лампа. Луч света метнулся влево и вправо, тыкаясь во тьму слабым освещением. Результатом поисков оказывались только голые металлические стены, пока свет не перестал доставать в глубину темного коридора.
— Только не опять, — прошептала она, а затем нерешительно окликнула. Никакого ответа.
— Привет? — снова попыталась она.
Плач девочки прекратился, стихая под отзвуки голоса Октавии.
— Привет, хозяйка.
— Да заткнись ты.
— Да, хозяйка.
Она сглотнула, и в горле что-то тихо щелкнуло. На корабле не было детей. Больше не было. Октавия потянулась к ручному воксу и почти нажала руну вызова. Но какой смысл? Септима не было на корабле. Он отсутствовал уже почти два месяца, оставив ее одну.
Октавия щелкнула пальцами… слуге? Рабу? Вещи.
Он повернул к ней слепые глаза. Было выше ее понимания, как ему удавалось с обожанием глядеть наглухо зашитыми глазами.
— Иди, — произнесла она.
— Да, хозяйка.
— Ты ведь это слышал, да? Девочку?
— Нет, хозяйка.
Она повела его за собой, оставив комнату далеко позади. Пока они шли, он перебирал грязные бинты, которыми были обмотаны его руки, однако более ничего не говорил. Иногда по костям корпуса проносился звук из глубины корабля. Бряцанье инструментов механика или лязг шагов несколькими палубами выше. Периодически она слышала бормочущие голоса, шипевшие на языке убийц. С момента пленения она пыталась выучить хотя бы основы нострамского. На слух он звучал одновременно соблазнительно и медоточиво. Но учить его было совсем другим делом. По своей сути нострамский был настоящим кошмаром из сложных слов и путаных формулировок, которые вообще были едва связаны с готиком. Невзирая на приятные похвалы Септима, она подозревала, что произносит все неправильно, и была вполне уверена, что словарным запасом, которым она овладела, вряд ли стал бы гордиться даже особенно тупой ребенок.
Они шли во мраке, приближаясь к концу прохода. Впереди, во мраке, где коридор разветвлялся на перекрестке, из одного прохода в другой метнулась фигура. Она перебежала дорогу — слишком маленькая и хрупкая, чтобы принадлежать взрослому, крошечная даже для развалин вроде ее слуги. На глаза попалось размытое синее одеяние, а затем фигурка исчезла. Октавия слышала, как по другому коридору удаляются тихие и частые шажки.
Ей снова послышался детский плач — тихое хныканье пытающегося скрыть боль ребенка.
— Эй?
— Ashilla sorsollun, ashilla uthullun, — отозвалась маленькая девочка, и звук убегающих шагов смолк.
— Думаю, я вернусь в свою комнату, — тихо проговорила Октавия.
II
Станция "Ганг"
Осколок полуночи скользил на мертвых двигателях, ничто не выдавало его присутствия.
Планета вращалась в пустоте, ее лишенный облаков лик состоял из серого камня и безжизненных континентов. Даже необученным глазам хватило бы одного лишь взгляда на скалу, чтобы разглядеть ее потенциал, но не для взращивания жизни, а для питания промышленности драгоценной рудой.
Единственное свидетельство присутствия людей висело на орбите: громадная платформа цвета бронзы, протягивавшая в пустоту свободные причальные рукава. По всей длине корпуса было выведено по трафарету слово на имперском готике: ГАНГ.
Осколок полуночи подплыл еще ближе, оставаясь столь же невидимым для звездных сканеров, как и для невооруженного глаза. Машина внутри похожего на клинок корпуса начала издавать визг.
Марук рухнул на диван, больше всего желая просто перестать шевелиться. Несколько мгновений этого было более, чем достаточно. Он даже не удосужился сбросить ботинки. Шестнадцатичасовые смены являлись не самой худшей из его трудовых обязанностей, однако были к этому чертовски близки. Он сделал вдох, от которого заболели ребра, наполнив легкие спертым воздухом жилого отсека. Он почувствовал запах картонных упаковок из-под пищи, которые следовало выкинуть много дней назад, и вездесущая примесь вони нестиранных носков.
Дом, милый дом.
К тому моменту, как вздох покинул его губы, он уже массировал большими пальцами закрытые глаза, пытаясь снять жжение от целого дня наблюдения за лязгающими лентами конвейеров. С болью в ушах он ничего не мог поделать. Ей предстояло остаться.
Издав преувеличенный стон, он перекатился и потянулся к пульту дистанционного управления, части которого лежали на полу. Спустя несколько щелчков он поставил на место батарейный отсек и несколько раз нажал кончиком пальца на болтающуюся клавишу ВКЛ, зная, что она в какой-то мере уловит его намерение. Как ни странно, на этот раз потребовалось всего несколько секунд. Установленный на противоположной стене экран замерцал, оживая.
Ну, что-то в этом роде.
На нем были видны неровные помехи, что указывало на нечто гораздо худшее, чем сбой настройки. Возможно, отказ техники. Ни картинки, ни звука, вообще ничего. Не то, чтобы существовавший на Ганге бесконечный цикл проповедей Экклезиархии, некрологов и трансляций по технике безопасности был захватывающим, однако он был лучше, чем одни лишь помехи.
Он постучал по индикатору громкости. Даже на пределе громкости тишина только превратилась в шепчущий свист мертвых голосов помех. Чудесно. Нет, правда. Просто замечательно. Можно подумать, у него были лишние кредиты на повторный вызов технических сервиторов. Прекрасно.
Он позволил пульту выпасть из заляпанных маслом пальцев, и тот тут же развалился на полу на две части, снова оставшись без батарейного отсека. Затем он громко произнес в пустоту жилого помещения: "Да и хрен с ним!", решил, что слишком устал, чтобы разложить диван в кровать, и начал работать над тем, чтобы проспать еще один бесцельный день во все более бесцельной жизни.
Гордился ли он? Нет. Но еще "всего" семь лет этого — и он накопит достаточно, чтобы навсегда выбраться с Ганга, сев на корабль куда-нибудь еще — в место с чуть менее мрачными перспективами. Он бы уже давно записался в Имперскую Гвардию, если бы проклятые глаза хоть что-то видели как следует. Но они и не видели, и он не записался.
Вместо этого он обслуживал здесь строительные конвейеры, со вздохами делая работу, которую сочли слишком неквалифицированной, чтобы утруждаться программированием сервитора для нее.
Занимая этими мыслями основную часть больной головы, Марук уплывал в дрему. Сон не был спокойным, однако это не имело значения. поскольку он все равно не продлился долго.
Экран завизжал.
Марук, издав серию ругательств, рывком вернулся с грани сна, схватил пульт и хлопнул батарейным отсеком, ставя его на место. Он приглушил громкость, ощупывая свободной рукой собственные уши, чтобы убедиться. что они не кровоточат.
Не кровоточили. Это его почти удивило.
Взгляд на настенный цифровой хронометр показал, что он спал, ну или почти спал, меньше пяти минут. Звук отчетливо вернулся на монитор, хотя это не было похоже ни на какие из слышанных им ранее помех. Этот модуль создавал ему немало технических проблем. Раньше экран трещал, жужжал, хлопал и шипел. Но никогда не визжал.
С затуманенным зрением и пусльирующей головной болью, он снова прибавил громкость. Звук стал сильнее, но не отчетливее. Визг измученной машины с болезненно высокой тональностью. Сотня человеческих голосов, лишенных формы и гармоничности, которые превратились в нечеловеческие, утонув в помехах. То и другое, и в то же время ничего из этого.
Над головой моргнуло освещение. Надвигалось очередное отключение энергии. Ганг и в лучшие времена был запущенным захолустьем, застрявшем на орбите мертвого мира в самой заднице пустоты. В последний раз, когда свет отключался, его не было три дневных цикла, пока технические команды снова не вернули генераторы к жизни. Разумеется, работа не прекращалась. Только не с тем планом, который ставился каждому сектору. Весь западный район станции провел семьдесят часов, трудясь при свете факелов. Десятки чернорабочих лишились в механизмах конечностей или пальцев, и некрологи за ту неделю растянулись, будто молитвенный свиток на праздник всех святых.
Марук соскорчил с дивана как раз в тот момент, когда освещение отключилось. Шаря в темноте, он добрался до стены и открыл аварийный шкафчик, где находился его осветитель и кучка стандартных батарейных блоков, используемых во всех скудных и примитивных приборах жилого отсека. Он всегда отличался небрежностью по отношению к их подзарядке, так что теперь было загадкой, какие все еще оставались рабочими. Действуя при дрожащем освещении ручного светильника, он рассовал все восемь дисков размером с ладонь по наружным карманам, а затем рухнул обратно на диван, чтобы дождаться неизбежного обращения к персоналу, где будет сообщаться, чтобы они все "вели себя, как обычно" и что "освещение будет восстановлено в кратчайшие возможные сроки".
Трон. Ну и дыра.
Прошло две минуты, затем пять. Пять сменились десятью. Марук периодически щелкал осветителем и наводил его луч на настенный хронометр, хмурясь по мере течения времени.
Наконец, из установленного над дверью вокс-динамика раздался звонок. Но вместо ожидаемого автоматического сообщения станционная вокс-система издала тот же визжащий вопль. что и экран, только вдвое громче. Руки прижались к ушам, как будто пальцы и грязные ладони могли сдержать больше сотни децибелов вопля, от которого болел череп. Марук ударил локтем по дверному запору и на коленях вывалился в общий коридор. Звук последовал за ним, палубные динамики вопили точно так же. Скользнув, открылись и другие двери, но от этого звук только усилился: вопль рванулся из индивидуальных жилых отсеков вместе с вышедшими из своих комнатах пошатывающимися членами персонала.
Что за чертовщина творится?
Он выкрикнул эти слова, но так и не услышал, как они покинули его глотку, и никто поблизости не ответил.
Когда все покатилось прямиком в ад, Арелла рассказывала историю про свою кошку. Это был не особо веселый или интересный рассказ, однако на наблюдательной палубе считалось желанным развлечением все, что помогало скоротать время. Рабочие смены всегда состояли в проведении двенадцати часов за наблюдением за ничего не показывающими экранами сканеров, чтением рапортов экипажа, которые никогда не отличались от аналогичных за предыдущие дни, и обсуждением того, что все они будут делать, когда их переведут с этой заброшенной станции снабжения и, будем надеяться, вернут обратно на настоящую флотскую службу.
Сегодня что-то происходило, и несущий смену экипаж не был особенно в восторге. Старший офицер, Арелла Кор особенно пылко желала, чтобы все оставалось в покое.
Система вооружения была активна, оборонительные турели глядели в пустоту. Щиты работали, многослойные сферы незримой силы защищали безобразный корпус станции. Арелла перевела взгляд на таймер своей консоли. С момента начала помех прошло семь минут и сорок одна секунда. Она называла это "помехами", поскольку такая формулировка звучала гораздо менее тревожно, чем "проклятый вопль".
На данный момент проклятый во… то есть, помехи транслировались по внутренней вокс-сети, вереща с безумной громкостью на каждой палубе. Отключить их было невозможно, причем никто не знал, почему.
— Только что отключилось освещение в Западном-Два, — воскликнул один из остальных. — Вот дерьмо… еще и Западный-Один. И Западный-Три. И весь Восточный сектор. И…
Как раз в этот момент свет погас и на командной палубе. Заработали резервные генераторы, погрузив их всех в вызывающее головную боль красное аварийное освещение.
— Это внешний сигнал, — офицер у соседней консоли постучал по своему экрану, похоже, одному из тех немногих на борту станции, которые еще функционировали. — Что бы это ни было, оно исходит откуда-то оттуда.
Арелла сдула с лица прядь волос. На командной палубе всегда было слишком жарко, система фильтрации воздуха никогда не работала как следует. От стресса легче не становилось.
— Подробности? — она промокнула рукавом вспотевший лоб.
Офицер снова ткнул в экран кончиком пальца.
— Передача с неизвестным источником, десять минут назад. Вот она, отражена в архиве. Когда когитаторы обрабатывали сигнал, чтобы записать его и сохранить в файл, он… распространился. Практически как болезнь. Он захлестнул определенные системы станции: коммуникационное оборудование и наиболее примитивные части энергосистемы.
Арелла прикусила нижнюю губу, борясь с потребностью выругаться.
— Гравитация?
— Без отклонений.
— Щиты?
— Все еще подняты.
— Атмосфера. Жизнеобеспечение. Оружие.
— Все продолжает работать. Это простой, грубый, рандомизированный пакет мусорного кода. Он не в состоянии отключить что-либо сложное. Только коммуникации, ауспик и… похоже, что не работает сеть освещения. Самые простейшие системы, но все они заполнены вторгшимся кодом, который мешает их работе.
Она снова посмотрела на собственный экран сканера, на тот же самый поток испорченных данных, который она наблюдала последние десять минут.
— Сканеры, свет и вокс. Мы слепы, глухи и немы. И вы знаете, что нам за это надают по зубам. Лязгуны найдут недостатки во всех наших записях. Вот увидите, — словно это могло что-то изменить, она впервые за все бесчисленные смены рассеянно расстегнула верхнюю пуговицу форменного кителя.
— Вас не тревожит, что это может быть нападение? — спросил другой офицер.
Арелла покачала головой.
— Наши щиты и оружие все еще работают. Волноваться не о чем, кроме того, кого сочтут ответственными механикус. А это будем мы. Чертовы лязгуны с их коэффициентами прибыли.
Всего несколько лет назад она бы тревожилась о том, что всем людям придется трудиться в темноте. Теперь же она в первую очередь боялась за себя: Адептус Механикус вряд ли благожелательно отнесутся к значительной задержке производства, а все уже сто раз пошло не так. Такими темпами она могла никогда не убраться с Ганга.
Офицер рядом с ней, Силус, почесал небритый подбородок.
— Итак, нас глушат, и мы теряем критическую продуктивность. Мы-то тут в чем виноваты?
Арелла постаралась сохранить терпение. Силус был на станции новичком, он занимал свою должность всего два месяца и еще не влился как следует. Заменявшая его левую щеку, висок и глаз бионика была неправдоподобно дорогой — он явно был богачом, игравшим в солдата. Возможно, состоятельный отец сослал его сюда в в качестве некоего наказания, или же он был шпионом Адептус Механикус, вынюхивавшим недочеты. Какова бы ни была истина, но при желании он становился упертым ублюдком.
Она фыркнула.
— Кого по-твоему обвинят лязгуны? "Нас глушили пираты" не прокатит. Черт, да зачем кому-то нападать на место вроде этого? Кто бы там ни был, если они даже проберутся мимо наших орудий, тут нечего брать.
Силус уже не слушал. Арелла приподнялась со своего кресла, раскрыв рот и уставившись через окно командной палубы на корабль, который не должен был существовать.
"Завет крови" был рожден в те времена, когда человечество не просто тянулось к звездам — оно пыталось покорить их. Планеты Солнечной системы окружили кольца огромных верфей, когда Император повел свой род в крестовый поход обратно в галактику, чтобы объединить под Своей эгидой все достойные миры.
Сделанные в ту эпоху корабли путешествовали меж звезд десять тысячелетий тому назад, до того, как вновь обнаруженные Стандартные Шаблонные Конструкции привели к единообразию технологию всей человеческой расы. Инновация тогда не считалась грехом. Изменение во имя прогресса было провидением, а не богохульством. Как и у многих боевых кораблей, рожденных в тех первых флотилиях, конструкция "Завета" изначально базировалась на фрагментах технологии СШК, однако не ограничивалась ими. Когда он двигался на полной мощности, то прорывался через космос как изящный охотник, обводы которого настолько же напоминали древние боевые корабли эпохи Крестового похода, сколь и массивность ударного крейсера Адептус Астартес.
Привязанность Возвышенного к своему кораблю выходила далеко за пределы гордости. "Завет" был убежищем, укрытием существа от желавшей его уничтожения галактики и тем оружием. которым он сражался в Долгой Войне.
Восседая на командном троне, создание облизнуло челюсти, глядя, как на оккулусе увеличивается изображение станции Ганг. Они призраками подкрались столь близко, оставшись незамеченными для приборов и орудийных батарей станции, но, подойдя к незримой границе пустотных щитов Ганга, они оказались достаточно близко, чтобы их можно было разглядеть невооруженным глазом.
— Ближе, ближе, — протяжно обратился Возвышенный к экипажу мостика. — Поддерживать "Вопль".
Монитор Ареллы продолжал показывать множество запутанных данных: мерцающие остаточные изображения, обрывки информации и зафиксированные сигналы, которых просто не могло быть. В какой-то момент он зарегистрировал пятьдесят три корабля, располагавшихся практически друг на друге. А в следующую секунду — только пустое пространство.
По ту сторону обзорного окна корабль приближался. Взгляд далеких звезд отражался в пластинах брони — слоях черного, бронзового, кобальтового и полуночного.
— Похоже на ударный крейсер Странствующих, — произнесла она. — Большой. — Она пожевала нижнюю губу, не в силах оторвать глаз от подплывающего корабля. — Странствующие Десантники не должны забирать ресурсы до конца производственного цикла, а до него еще девять с половиной месяцев.
— Это не Странствующие Десантники, — отозвался Силус. — Не их цвета и символика.
— Так кто они, черт побери?
Силус тихо и мягко рассмеялся.
— Откуда мне знать?
Арелла села на место, дыша скввозь зубы.
— Почему мы не стреляем? — она почувствовала, как голос поднимается, опасно приближаясь к визгу. — Мы должны стрелять.
— По имперским космодесантникам? — один из остальных выглядел напуганным. — Ты с ума сошла?
— Они находятся в нашем пространстве без разрешения, не пытаются нас приветствовать и полностью глушат наши сенсоры? Идут на сближение для стыковки с аванпостом механикус, наполненным ресурсами, которые должны быть разделены с орденом Странствующих Десантников? Да, мы должны защищаться, — она вновь выругалась. — Так или иначе, мы должны стрелять.
— Без наведения на цель? — Силус сопротивлялся панике гораздо лучше. Если уж на то пошло, он выглядел практически скучающим, пока трудился над своей консолью и перенастраивал верньеры с терпением взломщика сейфов.
— Пусть силы обороны станции ведут огонь вручную!
На этот раз Силус нахмурился, пытаясь что-то услышать в наушнике.
— Внутренний вокс не работает. Чего ты от меня хочешь, Арелла? Покричать в коридор и надеяться, что это услышит вся станция? Они там все равно ослепли. Освещения нет. Как они доберутся до платформ с турелями?
Она стиснула зубы, глядя, как приближается боевой корабль. На борту Ганга находилось почти три тысячи человек, и у них хватало огневой мощи, чтобы отбросить целый пиратский флот. А теперь один-единственный вражеский корабль целился им в самое сердце, и единственные люди, кто об этом знал, ни черта не могли сказать тем, кто мог с этим что-то поделать.
— Выдвигай пушки, — произнесла она.
— Что?
— Открой орудийные гнезда. Мы настроим восточные батареи на стрельбу по примерным координатам корабля. Запрограммируй их на учебную стрельбу боевыми зарядами. Это сработает.
— Хорошая идея, — Силус потянулся к убранному в кобуру пистолету. Без малейших колебаний он одним плавным движением выхватил оружие и выстрелил. В маленьком помещении выстрел протрещал поразительно громко. Арелла рухнула с кресла лишенной костей грудой с аккуратной дыркой во лбу. Стену позади нее покрыла влажная каша.
— И это бы сработало, — закончил Силус.
Два из трех остальных офицеров смены сидели в ошеломлении, а третий потянулся к собственному пистолету. Он умер первым, со вздохом откинувшись в кресле, когда Силус вогнал ему в грудь три заряда. Двое оставшихся попытались убежать. Их намерения пресекли выстрелы в голову, от которых по комнате управления разлетелось еще больше осколоков черепа и темной массы.
— Грязная работа, — произнес Силус.
Он ботинком спихнул одного из них с кожаного кресла и начал трудиться над консолью, в аккуратной последовательности занимаясь несколькими из основных систем станции. Орудийные гнезда остались заперты — вся сотня турелей лишилась питания, необходимого им для активации. Пусковые шлюзы и блоки спасательных капсул были закрыты, из них высосали всю энергию, заперев в западню всех, кто находился на борту станции. И наконец, лишенные энергии и отрезанные от резервных генераторов, опустились пустотные щиты. В помещении начала выть сирена, которую он почти сразу же отключил. Звук раздражал.
Силус вздохнул. Ему хотелось закинуть ноги в ботинках и положить их на консоль, но — странное дело — это представлялось ему ненужной непочтительностью. Вместо этого он поднялся на ноги, перезарядил пистолет и подошел к консоли вокса, где сидел ранее.
Заморгала одинокая синяя лампочка. Входящее сообщение. Он щелкнул, активируя его.
— Доложить, — голос в воксе звучал как нечто среднее между бульканьем и рычанием.
— Говорит Септим, — отозвался он. — Станция "Ганг" ваша, мой повелитель.
III
Наступление ночи
Крысы всегда выживают.
В этой мысли было нечем гордиться, однако она была постыдно точна. В этом тусклом багровом мире аварийного совещения он протянул дольше, чем большинство остальных.
— Пошли, — прошептал Марук через плечо. Посылая вперед тонкие полосы света из своих осветителей, трое людей двинулись по коридору. Всякий раз, когда луч светильника касался стены, нарисованные на корпусе палубные указатели именовали проход E-31:F. Марук постоянно делал все, что было в его силах, чтобы держаться подальше от основных коридоров станции. С тех пор, как пришли убийцы, на Ганге не осталось полностью безопасных мест, однако Марук продержался дольше остальных на целый дневной цикл благодаря тому, что был в первую очередь осторожен. Везде, где это было возможно, он держался третьестепенных проходов и сервисных трубопроводов.
Он знал, что от него смердит после пережитых семидесяти девяти часов, на протяжении которых их немытые тела ползли во мраке. Глаза стали омутами боли от бесконечного озирания по сторонам. Но он был жив. Словно крыса, он выжил, слушая звуки далеких воплей, стрельбу и смех, которые разносились по железным костям станции Ганг.
Хуже всего был холод. Как мог холод быть настолько сильным, чтобы обжигать? Окружавшие их металлические стены были расписаны алмазами ледяных кристаллов. Дыхание срывалось с губ и носов разреженными облачками, забирая с собой драгоценное тепло. Марук не был врачом, однако он знал, что они не переживут еще одну ночь в этой секции станции. Убийцы, кем бы они не были, разрушили теплообменники в Восточном Ганге. Может быть, они хотели выгнать оставшийся экипаж из укрытий. Такое было возможно. Или же им надоела охота, и они хотели просто заморозить выживших насмерть, где бы те не прятались. Ни та, ни другая мысль не успокаивала.
— Слышите? — шепнул Марук.
Впереди что-то металлическое гремело о металл. Он прошипел сигнал остановиться, и три осветителя вперились в проход. Ничего. Пустой коридор. Дребезжание продолжалось.
— Это вентиляционная турбина, — прошептал Джоролл. — Просто вентилятор.
Марук отвернулся от расширенных глаз человека и легкого давления его тухловатого дыхания.
— Ты уверен?
— Это всего лишь вентилятор. Я думаю, — голос Джоролла дрожал так же, как его руки. — Я работал в этих трубах. Я знаю, какие они издают звуки.
Ну да, подумал Марук, только это было до того, как ты сломался. Джоролл сдавал быстрее, чем остальные. Он уже начал непроизвольно мочиться под себя. Марук, по крайней мере, делал это, чтобы сохранить тепло. Еще один прием выживания. Крысы всегда выживают, снова подумал он с отвратительной улыбкой.
— Тогда пошли.
Они двинулись с повышенной осторожностью, не зная точно, что могут почувствовать убийцы. Джоролл разглядел одного из них лучше всего, но не хотел об этом говорить. Дат, замыкавший троицу, утверждал, что видел больше, чем Марук, однако обсуждать там было мало что — огромная фигура с красными глазами, кричавшая механическим голосом. Дат сбежал, не увидев более ничего. Он нырнул в служебный люк и, тяжело дыша, пополз по туннелям, пока позади него с шумом рвали на куски его рабочую бригаду. Одного убийцы хватило на пятнадцать человек.
Марук не мог претендовать на подобные свидетельства. Он подозревал, что именно потому и был все еще жив. Впервые услышав о высаживающихся на борт убийцах, он сразу же забился в самые мелкие проходы, покидая их только по необходимости, например для налетов на склады продовольствия или мародерства в кладовых в поисках наборов батарей.
Теперь стало слишком холодно. Нужно было двигаться и молиться, чтобы в других секциях станции еще было отопление.
Некоторое время он даже подумывал сдаться, просто лечь в тесном замкнутом пространстве сервисного лаза и позволить льду забрать себя. Возможно, после смерти он бы даже не разложился. По крайней мере, пока спасательные команды Адептус Механикус не прибыли бы, чтобы восстановить теплообменники… тогда он несомненно распался бы и растекся по стали пузырящейся лужей гнили.
На следующем перекрестке Марук долго ждал, изо всех сил стараясь расслышать что-то за шумом собственного сердцебиения. Он двинулся по левому проходу.
— Думаю, все в порядке. — прошептал он.
Джоролл потряс головой. Он не сдвинулся с места.
— Это не тот путь.
Марук услышал, как Дат вздохнул, однако ничего не сказал.
— Это дорога в столовую, — произнес Марук настолько мягко и спокойно, насколько это было в его силах, — а нам нужны припасы. Не время спорить, Джор.
— Это не дорога в столовую. Направо, — указал Джоролл в противоположный коридор.
— Там восточная техническая палуба, — ответил Марук.
— Нет, не она, — Джоролл повысил голос, к которому добавилась жалобная грань. — Нам надо идти туда.
Ближайший вентилятор продолжал неторопливо пощелкивать.
— Просто пошли, — сказал Маруку Дат. — Оставь его.
Прежде, чем Маруку пришлось делать выбор, Джоролл заговорил, за что пожилой рабочий мануфакторума был ему безмерно благодарен.
— Нет, нет, я пойду. Не бросайте меня.
— Говори тихо, — спокойно произнес Марук, понятия не имевший, изменит ли это что-либо. — И держите светильники пониже.
Марук повел их. Налево. Снова. По длинному коридору, потом направо. На повороте он замер, неохотно направив осветитель вдоль прохода в сторону двойной переборки на входе в столовую.
— О нет… — его голос был слабым, настолько лишенным силы, каким не бывает даже шепот.
— В чем дело? — прошипел Джоролл.
Марук прищурил больные глаза, позволив лучу света плясать вокруг разбитой двери. Переборка была сорвана с шарниров, ее вырвали из стены перекрученной мешаниной истерзанного металла.
— Это нехорошо, — пробормотал Марук. — Убийцы побывали тут.
— Они везде побывали, — произнес Дат, практически выдохнув слова.
Марук стоял, дрожа на кусачем холоде, луч светильника страдал от трясущихся рук.
— Пошли, — шепнул он. — Тихо.
Когда они приблизились к сломанным дверям. Джоролл шмыгнул носом.
— Я что-то чую.
Марук медленно вдохнул. Воздух казался достаточно холодным, чтобы обморозить легкие, однако он ни черта не чувствовал, кроме влажного металла и собственной вони.
— А я нет. Что там такое?
— Пряности. Плохие пряности.
Марук отвернулся от трепета в глазах Джоролла. Тот явно давал трещину, никаких сомнений.
Марук первым повернул за угол. Он подкрался к краю разорванного дверного проема и оглядел большое помещение, залитое красным аварийным освещением, не в силах что-либо разглядеть из темноты. Десятки столов были перевернуты и разбросаны, оставшись на месте своего приземления. Стены были темными и испещренными следами стрельбы, а по полу были раскидано множество стульев — несомненно, остатки бесполезной баррикады. Тела, много тел, лежали поверх столов и распростершись на обледеневшем полу. На открытых глазах блестели кристаллы инея, а лужи крови превратились в прекрасные озерца рубинового стекла.
По крайней мере, движения не было. Марук поднял светильник и позволил свету попасть внутрь. Темнота расступилась, и лампа открыла то, чего не показало аварийное освещение.
— Трон Бога-Императора. — прошептал он.
— Что такое?
Он тут же опустил луч осветителя.
— Оставайтесь здесь. — Марук не собирался рисковать и без того собранным из лоскутков рассудком Джоролла. — Просто оставайтесь здесь, я возьму то, что нам нужно.
Он вошел в столовую, хрустя подошвами по красным стеклянистым лужицам замерзшей крови. Дыхание образовывало перед лицом белый туман, который при движении клубился в тусклом свете. Обходить тела было нелегко — Марук делал все возможное, чтобы не касаться их, однако не мог не глядеть. То, что продемонстрировал свет лампы, вблизи стало еще более очевидно: на один из трупов в этом помешении не избежал осквернения. Сжавшись, он аккуратно переступил через освежеванную женщину и обошел груду полос кожи на том месте, где ставшая трофеем плоть примерзла к полу. Пока он двигался, зловеще ухмыляющееся бескожее лицо с оголенными венами и чернеющими мускулами одаряло его зубастой улыбкой.
Некоторые из тел были не более, чем покрасневшими скелетами, лишенными конечностей или вообще едва скрепленными, они лежали поверх столов, жесткие и высушенные льдом. Мороз во многом скрадывал запах, однако теперь Марук понимал, о чем говорил Джоролл. Плохие пряности, ну конечно.
Он подкрался поближе к запертому люку склада, молясь, чтобы колесо запора не завизжало при повороте. Марук приготовился к ощущению замерзшего металла в руках и крутанул. В этот раз удача оказалась на его стороне — дверь подалась со внезапным рывком и хорошо смазанным милосердием. Сделав глубокий вдох, он распахнул люк, открыв проход в складское помещение за ним.
Оно выглядело нетронутым. Полки с коробками сухого пайка, ящики восстановленных мясопродуктов — на каждом контейнере гордо выбита аквила или шестерня Марса. Марук продвинулся внутрь на три шага, когда услышал позади вопль.
Он знал. что может спрятаться. Закрыть дверь склада и замерзнуть в одиночестве, или же найти, куда заползти, и переждать, пока все не закончится, чтобы ни происходило. В конце концов, его единственным оружием был зажатый в оцепеневшей руке осветитель.
Джоролл снова закричал отвратительно влажным голосом. Еще не сознавая этого, Марук побежал, шлепая башмаками по холодному полу.
Таща в руках Джоролла и Дата, в столовую вошел убийца. Трон, существо было огромно. В красном полумраке его черный доспех выглядел чернильным пятном посреди крови, а от исходящего из внешней силовой установки злобного жужжания у Марука заныли зубы.
Джоролл свисал в его руке безжизненным грузом, темный кулак охватывал шею, которая не должна была запрокидываться так далеко назад. Дат все еще брыкался и вопил, пока убийца волок его, схватив за волосы.
Марук швырнул свой осветитель вспотевшей рукой. Тот лязгнул об наплечник убийцы и, не оставив следа. отскочил от изображения крылатого черепа.
От этого убийца повернулся и прорычал через внешние динамики шлема два слова.
— Я вижу.
Убийца с будничным безразличием отшвырнул тело Джоролла в сторону, и оно упало на стол рядом с бескожим трупом. Дат бился в захвате чудовища, колотя пятками по ледяной поверхности в поисках опоры и безрезультатно царапая омертвевшими руками сжавший его длинные сальные волосы кулак.
Марук не побежал. Он был до мозга костей измучен холодными и тесными пространствами, полумертв от голода и изможден тремя бессонными ночами. Его тошнило от жизни крысы, когда через медленное подступание обморожения и боль голода пробивается один лишь отчаянный ужас. Слишком сломленный, чтобы заставить себя совершить бессмысленное бегство, он стоял в наполненной освежеванными телами комнате и смотрел на убийцу. Неужто умереть будет хуже, чем жить вот так? В самом деле?
— Почему вы это делаете? — произнес он мысль, которая все эти дни стучала у него в голове.
Убийца не остановился. Закованная в броню рука, уже покрывшаяся инеем, сомкнулась на горле Марука. Давление было еще хуже, чем холод. Он почувствовал, как хребет трещит и трескается, как мышцы гортани сжимаются и полностью глушат дыхание, будто виноградная кисть внутри шеи. Убийца с неторопливой аккуратностью приподнял его, нарисованный на лицевом щитке череп источал злобу.
— Это вопрос? — голова убийцы наклонилась, разглядывая жертву немигающими красными линзами. — Это то, на что ты хочешь получить ответ, или же твой разум просто отказывает в панике?
Хватка на горле достаточно ослабла. чтобы позволить говорить и сделать несколько судорожных глотков драгоценного воздуха. Каждое вздувание легких Марука втягивало внутрь его тела смрадный воздух, который был настолько холоден, что причинял боль.
— Почему? — выдавил он сквозь влажные от слюны зубы.
Из череполикого шлема убийцы с рычанием раздались слова.
— Я создал этот Империум. Я строил его своими потом и гордостью, ночь за ночью, с клинком в руках. Я купил его кровью, текущей в жилах моих братьев, сражаясь возле Императора, ослепленный его светом во времена, когда вы еще не погребли его, словно мессию. Смертный, ты живешь лишь благодаря моему труду. Твое существование принадлежит мне. Посмотри на меня. Ты знаешь. кто я. Забудь о том, что это не может быть правдой, и узри, что держит в руках твою жизнь.
Марук почуствовал, как по ноге, обжигая кожу, стекает струйка мочи. Падшие ангелы Великого Предателя. Миф. Легенда.
— Просто легенда, — прохрипел он, болтаясь. — Просто легенда.
Его дыхание при протесте превратилось в пар на броне воина.
— Мы не легенды, — кулак убийцы снова сжался. — Мы архитекторы вашей империи, стертые со страниц истории, преданные пустышкой, которой вы поклоняетесь, пока она гниет на золотом троне.
Мучимые жжением глаза Марука уперлись в украшавшую нагрудник убийцы серебряную аквилу. Расколотый и изломанный имперский орел, носимый еретиком.
— Ты задолжал нам жизнь, смертный, так что я дам тебе выбор, — посулил убийца. — Ты будешь служить Восьмому Легиону, или же умрешь с воплями.
IV
Порознь
Захват станции прошел так легко, как все они и ожидали. Можно было гордиться, хоть и не много. Если бы какой-то воин счел славным захват захолустного сооружения мануфакторума вроде этого, Талос не стал бы его осуждать. Но после побед это отдавало фальшью. Налет по необходимости, а не из мести. Набег ради пополнения, слова уязвляли его, хотя и вызывали на губах усмешку. Это не то сражение, которое будет украшать знамена Легиона на протяжении грядущих столетий.
Но при этом он был доволен Септимом. И рад, что тот вернулся на борт корабля — два месяца без оружейника были, мягко говоря, неприятны.
Три ночи назад Талос сделал первые шаги по палубе станции. Этим воспоминанием он не дорожил. Двери абордажной капсулы раскрываются, раздирая сталь корпуса станции с характерным визгом протестующего металла. Затем, как всегда, выход в гостеприимную тьму. Визоры пронзали черноту с запрограммированной легкостью. Термальные кляксы смутно напоминали эмбрионы, свернувшиеся в клубок: люди на четвереньках, которые слепо тыкались, сжимаясь и плача. Добыча, рыдавшая возле его лодыжек, делая лишь самые жалкие и тщетные попытки сопротивляться смерти.
Человечество выглядело уродливее всего в моменты отчаянного стремления выжить. Все эти унижения, которое люди творили над собой. Просьбы. Слезы. Стрельба, которая никогда бы не пробила керамит. Восьмой Легион рыскал по станции, практически не встречая сопротивления и испытывая возбуждение, сколь бы мало поводов к нему не было. Талос провел несколько часов, слушая, как в воксе кричат другие Когти. Несколько из них впало в бешенство, устраивая бойню и наслаждаясь своей способностью вселять в людей ужас. Они радостно перекрикивались на протяжении долгих часов безумной охоты.
— Эти звуки, — произнес Талос. — Голоса наших братьев. Мы слышим предсмертный хрип Легиона. Забавно, насколько звуки вырождения напоминают смех.
Ксарл заворчал в ответ. Это мог быть смешок. Прочие воздержались от комментариев, двигаясь по лишенным света коридорам.
С тех пор прошло три ночи.
На их протяжении Первый Коготь выполнял приказ Возвышенного, надзирая за пополнением запасов "Завета". Прометиевое топливо забирали бочками и баками. Из генераторов станции выкачивалась сырая бурлящая плазма. Уносилиcь огромные порции руды всех видов, чтобы переработать ее в технику в оружейных мастерских "Завета". Полезных членов экипажа станции — из числа нескольких сотен, переживших первоначальную резню — волокли на борт в цепях. Корабль все еще был пристыкован, продолжая высасывать все необходимое через топливные магистрали и грузовые автопогрузчики.
Шесть часов назад Талос был одним из последних, кто притащил на борт рабов, которых обнаружил прячущимися в столовой, где Когти явно учинили очередное побоище. Согласно распоряжению Возвышенного, кораблю предстояло оставаться пришвартованным еще две недели, чтобы вытянуть все стоящее из перерабатывающих фабрик и литейных цехов.
Все шло наилучшим образом, какого только можно было ожидать, пока кое-кто не сорвался с привязи. С резней на борту Ганга было покончено, однако некоторые души никогда не бывают удовлетворены.
По палубам "Завета" бродил одинокий воин с клинками в руках и кровью на лицевом щитке. Его мысли отравляли суеверия, касающиеся проклятий.
Проклятье быть сыном божьим.
Разве не об этом стенал пророк? Разве это не его собственные слова? Проклятье быть сыном божьим. Что ж, возможно и так. Охотнику хотелось согласиться с утверждением. Быть может, это и было проклятием. Но в то же время и благословлением.
В часы спокойствия, когда он хотя бы на миг получал облегчение, охотник верил, что это истина, о которой другие слишком часто забывают. Они вечно искали то, чего у них не было, чем они более не обладали, славу, которой им никогда более не достичь. Они видели лишь нехватку, а не изобилие, и глядели в будущее, не черпая сил в прошлом. Так жить было нельзя.
За его глазами нарастало знакомое присутствие, которое, словно червь, прокладывало себе путь внутри черепа. Он слишком долго задержался в неподвижном раздумье, и за это предстоит заплатить болью. Голод надлежало утолять, в противном случае следовало наказание.
Охотник двинулся, шаги бронированных сапог разносились по каменному полу. Враги бежали перед ним, услышав тикающее гудение работающего силового доспеха и хриплый стрекот работающего на холостом ходу цепного клинка. Топор в его руках представлял собой прекрасное зубастое и функциональное изделие, его цепи покрывались священными мазями столь же часто, как и кровью.
Кровь. Слово было будто пятно кислоты на его путающихся мыслях. Нежеланный запах, ненужный вкус, истекающий из разорванной плоти пахучий багрянец. Охотник содрогнулся и посмотрел на покрывающую кромку оружия кровь. Он немедленно пожалел об этом — жидкость на зубьях топора высохла, став алой коркой. Словно зазубренные ножи по ту сторону глазниц, снова вспыхнула боль, и на этот раз она не утихала. Кровь высохла. Он слишком долго ждал между убийствами.
От крика давление спало, однако теперь начали колотиться сердца. Рванувшись, охотник побежал.
Следующим умер солдат. Он умер, оставив своими руками размазанные полосы пота поверх глаз охотника. Липкое содержимое желудка стекло по ногам влажным месивом.
Охотник отшвырнул выпотрошенного человека к стене, переломав тому кости одной лишь силой броска. При помощи гладия — благородного клинка, который уже столетие терпел использование в качестве всего лишь ножа для свежевания — он отсек умирающему голову. Кровь окрасила перчатки, пока он держал трофей и вертел его в руках, разглядывая сквозь бледную кожу очертания черепа.
Он представил, как обдерет его, сперва удалив бледный покров кожи, а затем срезав с самой кости рваные полосы покрытого жилами мяса. Глаза будут удалены из глазниц, а содержимое промыто едкими очищающими маслами. Он мог представить все столь отчетливо, словно это был ритуал, который он проводил раньше множество раз.
Боль начала отступать.
Возвращался покой, и охотник услышал братьев. Вот голос пророка. Как всегда, в ярости. А вот смешок мерзкого, который придирается к приказам пророка. Под этим приглушенно постукивали вопросы тихого. Все это подчеркивалось ворчанием опасного.
Охотник замедлился, пытаясь разобрать слова. Они охотились так же, как и он — вот и все, что он мог уловить из далекого жужжания. Его имя — они повторяли его снова и снова. Замешательство. Злость.
А еще они говорили о диком хищнике. Здесь? В заброшенных коридорах жилой башни? Единственную дикость здесь несли они сами.
— Братья? — произнес он в вокс.
— Где ты? — требовательно спросил пророк. — Узас. Где. Ты.
— Я… — он остановился. Череп в расслабившейся руке опустился, а вместе с ним и топор. Стены косились на него с угрожающей двойственностью, одновременно камень и сталь, резные и кованые. Невозможно. До безумия невозможно.
— Узас, — голос принадлежал ворчливому. Ксарл. — Клянусь своей душой, я убью тебя за это.
Угрозы. Постоянные угрозы. Губы охотника растянулись, обнажив в ухмылке влажные зубы.
Стены вновь стали каменными, и угрожающие голоса братьев растворились в жужжании, которым можно было пренебречь. Пусть охотятся, как хотят, и догоняют, как смогут.
Узас снова сорвался на бег, бормоча свои требования богу с тысячью имен. С его губ не слетало молитв, ни один из сынов Керза никогда бы не произнес слов поклонения. Он приказывал божествам благословить устраиваемое им кровопролитие, не допуская мысли, что они могут отказать. Они никогда раньше такого не делали, не сделают и теперь.
Механические зубья вгрызались в броню и плоть. Из вопящих ртов вылетали последние крики. Слезы оставляли серебристые следы на бледных щеках.
Для охотника все эти вещи лишь отмечали течение времени.
Вскоре после этого охотник стоял в часовне, облизывая зубы и слушая, как от камня отражается рычание мотора его цепного топора. Слева и справа лежали изломанные тела, которые наполняли прохладный воздух смрадом крови. Уцелевшие крысы были загнаны в угол, они поднимали оружие, неспособное причинить ему вред, и издавали мольбы, которые он собирался оставить без внимания.
Тепловое зрение охотника отключилось, он наблюдал за добычей сквозь красные глазные линзы и захваты целеуказателей. Люди, съежившись, пятились от него. Никто из них не сделал ни единого выстрела.
— Повелитель… — заикаясь, пробормотал один из них.
Охотник замешкался. Повелитель? Он привык к мольбам, но не к почетным обращениям.
На этот раз боль началась от висков и с нажимом, словно нож, вонзилась в середину черепа. Охотник взревел и вскинул топор. Он приблизился, и люди сжались, обняв друг друга и рыдая.
— Хорошая демонстрация имперской военной подготовки, — протяжно произнес охотник.
Он нанес по ним удар, и скрежещущие зубья лезвия топора со звоном столкнулись со сверкающим металлом.
Перед ним стояла другая фигура — сам стенающий пророк. Их оружие было скрещено, золотой клинок поднялся на защиту съежившихся имперцев. Его убийствам мешал собственный брат.
— Талос, — произнес охотник имя влажными от крови губами. — Кровь. Кровь Кровавому Богу. Видишь?
— С меня довольно.
От каждого удара по лицевому щитку голова дергалась, а чувства приглушались. Зрение быстро затуманивалось раз за разом, а шея запрокидывалась назад достаточно резко, чтобы он зашатался. Коридор огласился звоном металла о доспех. Утратив ориентацию, охотник ощерился, когда осознал, что брат трижды ударил его в лицо затыльником болтера. Разум работал так медленно. Было трудно думать сквозь боль. Он в больше степени осознал, чем почувствовал, что руки выпускают оружие. Топор и гладий упали на землю.
Восстановив равновесие, он оглядел часовню и… Нет. Стоп. Это была не часовня. Это был коридор. Коридор на борту…
— Талос, я…
Снова раздался глухой лязг стали о керамит, и голова охотника мотнулась набок так, что от силы удара захрустел хребет. Талос крутанул золотой клинок, а охотник рухнул на четвереньки на решетчатое покрытие пола.
— Брат? — выдавил Узас сквозь кровоточащие губы. Поднять голову было настоящей пыткой для спины, но там — за перевернутым столом, на полу, усыпанном кустарными безделушками и поделками из добытого металла — от него отшатывались двое грязных людей в изорванной одежде. Пожилые мужчина и женщина с полосами сажи на лице. Один из них носил повязку на глазах посреди постоянной темноты. Обычай «Завета».
Шаги брата приблизились, и охотник повернул голову.
— Талос. Я не знал, что я на корабле. Мне нужно было… — он сглотнул, увидев в лишенных эмоций глазных линзах брата холодную угрозу кары.
Пророк нацелил острие золотого клинка в горло охотнику.
— Узас, слушай меня как следует, хоть раз за свою никчемную жизнь. Я тебя убью, как только с твоих змеиных губ слетит еще хотя бы одно слово.
Воздух вокруг них был загрязнен запахом старой крови и немытого металла. На уборку этой комнаты уже многие месяцы не направляли сервиторов.
— Он зашел слишком далеко, — Меркуциан не пытался скрыть нравоучение в голосе. — Когда я был с Седьмым Когтем, мы не избегали собираться вместе, поскольку не опасались вцепиться друг другу в глотку.
— Седьмой Коготь мертв, — ухмыльнулся Ксарл. — Так что, как бы хорошо они собой не владели, в конечном итоге это себя не оправдало, не так ли?
— При всем уважении, брат, следи за языком, — акцент Меркуциана был четким и благородным, словно житель верхних уровней улья, в то время как произношение Ксарла как будто купалось в сточной канаве.
Ксарл показал зубы. У человека это была бы улыбка. На покрытом шрамами лице легионера это был вызов хищника.
— Дети, дети, — усмехнулся Сайрион, — ну разве не прелестно, когда мы вот так вот собираемся?
Талос позволял им спорить. Он наблюдал от края комнаты, зрительные линзы отслеживали каждое движение, а мысли оставались при нем. Братья сходились с шутками и подколками, типичными для воинов, которые пытались держаться вместе вне поля боя. На каждом из них были разнородные доспехи: отремонтированные, перекрашенные, переделанные и перегерметизированные тысячу раз с тех пор, как они впервые завладели ими так много лет тому назад. Его собственная броня представляла собой работающую смесь противоречащих друг другу типов, сделанную из забранных у убитых за сотню лет врагов трофеев.
Прикованный к пыточной плите в центре комнаты Узас снова задергался в рефлексивном мышечном спазме. С каждым содроганием сочленения его доспеха трещали.
Иногда, в редкие моменты тишины и самоанализа, пророк задавался вопросом, что бы подумал их генетический предок о них теперешних: сломленных, совращенных, одетых в украденные доспехи и проливающих кровь в каждой битве, от которой не смогли ускользнуть. Он поочередно глядел на каждого из своих братьев, и перекрестье целеуказателя с безмолвной угрозой касалось их изображений. С доспехов свисали выбеленные черепа и треснувшие шлемы Кровавых Ангелов. На всех лицах было выражение смеси горечи, неудовлетворенности и безадресной злости. Они лаяли друг на друга, словно готовые сорваться с привязи псы войны, а их кулаки постоянно блуждали возле убранного в кобуры оружия.
Эхо его единственного шага гулко раскатилось внутри пыточной камеры.
— Хватит.
Они, наконец, умолкли — все, кроме Узаса, который снова бормотал и пускал слюни.
— Хватит, — повторил Талос, на этот раз более мягко. — Что будем с ним делать?
— Убьем, — Ксарл провел кончиком пальца вдоль подбородка, где не до конца зажил неровный шрам от гладия Кровавого Ангела. — Сломаем ему спину, перережем горло и выкинем из ближайшего воздушного шлюза, — он изобразил рукой медленный и печальный взмах. — Прощай, Узас.
Сайрион вздохнул, но ничего не сказал. Меркуциан покачал головой, однако это был жест скорби, а не несогласия.
— Ксарл прав, — Меркуциан указал на распростертое тело привязанного к столу брата. — Узас зашел слишком далеко. У него было три ночи, чтобы дать волю своей жажде крови на станции. Нет оправдания тому, что он потерял над собой контроль на борту «Завета». Мы вообще знаем, скольких он убил?
— Четырнадцать человек из экипажа, трех сервиторов и Тор Ксала из Третьего Когтя, — говоря, Сайрион смотрел на прикованное к столу лежащее тело. — Он забрал головы пятерых из них.
— Тор Ксал, — проворчал Ксарл. — Он был почти настолько же плох, как и Узас. Его смерть не потеря. Третий Коготь стал немного лучше. Они слабы. Мы все видели их в тренировочных кругах. Я бы в одиночку перебил половину из них.
— Любая смерть — это потеря, — произнес Талос. — С каждой смертью мы становимся слабее. И Заклейменные захотят возмездия.
— Только не начинай, — Ксарл прислонился спиной к стене, гремя свисавшими на проржавевших цепях мясницкими крюками. — Благодарю, не надо новых лекций. Посмотри на этого глупца. Он пускает слюни и дергается, убив двадцать из экипажа по ошибочному капризу. И рабы уже шепчут о мятеже. Какой толк сохранять ему жизнь?
Меркуциан перевел черные глаза на Талоса.
— Кровавые Ангелы стоили нам больших потерь в экипаже. Даже учитывая работников с Ганга, нам следует осторожнее скармливать людские жизни цепному клинку безумца. Ксарл прав, брат. Нужно выбросить змею.
Талос ничего не говорил, поочередно выслушивая каждого.
Сайрион не смотрел никому в глаза.
— Возвышенный приказал уничтожить его, независимо от того, что мы тут решим. Если мы собираемся воспротивиться этому распоряжению, у нас должны быть чертовски веские основания.
Какое-то время братья стояли молча, глядя, как Узас бьется в удерживающих его цепях. Первым повернулся Сайрион, сервоприводы его шеи мягко заурчали, когда он поглядел на дверь позади.
— Я что-то слышу, — произнес он, потянувшись к болтеру. Талос уже защелкивал на вороте замки шлема.
А затем из коридора с той стороны раздался искаженный воксом голос.
— Первый Коготь… Мы пришли за вами.
Со смертью Тор Ксала Дал Карус обнаружил, что ему на плечи свалилось неожиданное бремя.
В лучшие дни возможное повышение вроде этого сопровождалось бы церемониалом и добавлением к доспеху знаков почета. А еще в эти лучшие дни он бы на самом деле желал подобного повышения, а не сражался за него из отчаяния. Если вожаком станет не он, то это будет кто-то из прочих. Этой катастрофы следовало избежать любой ценой.
— Теперь я встану во главе, — сказал Гарисат. Он сделал движение цепным мечом, направив отключенный клинок в горло Дал Карусу. — Я главный.
— Нет. Ты недостоин, — слова принадлежали не Дал Карусу, хотя и повторяли его мысли.
Обнажив оружие, Веджейн шагнул вперед и начал кружить вокруг Гарисата. Не успев осознать своего поступка, Дал Карус обнаружил, что делает то же самое. Остальные Заклейменные отступили к краю комнаты, воздержавшись от притязаний на лидерство в силу осторожности, благоразумия, а также понимания того простого факта, что они не смогут превзойти троих сходившихся воинов.
— Дал Карус? — протрещал в воксе смешок Гарисата. Они все надели шлемы, как только узнали о гибели Тор Ксала. Этот поступок требовал возмездия, и они собирались заняться им сразу после утверждения нового лидера. — Ты же не всерьез?
Дал Карус не ответил. Он извлек цепной меч одной рукой, оставив пистолет в кобуре, поскольку подобные ритуальные вопросы решались только клинками. Гарисат низко пригнулся, готовясь к атаке любого из них. Веджейн, впрочем, отходил назад, внезапно начав колебаться.
Как и Гарисат, Веджейн не ожидал, что Дал Карус выйдет в центр комнаты. Он был более осторожен, отойдя в сторону и переводя с одного оппонента на другого взгляд красных линз.
— Дал Карус, — у Веджейна имя прозвучало рявканьем вокса. — Зачем ты вышел вперед?
Вместо ответа Дал Карус наклонил голову в направлении Гарисата.
— Ты позволишь ему возглавить нас? Ему нужно бросить вызов.
Из ротовой решетки Гарисата вырвался еще один резкий смешок. Пятнавшие его доспех ожоги — извивающиеся нострамские руны, что глубокими клеймами прожгли керамит доспеха — казалось, корчились во тьме
— Я им займусь, — проворчал Веджейн. На его броне были такие же отметины, описывавшие его свершения нострамскими символами. — После этого ты бросишь вызов мне?
Дал Карус медленно выдохнул, позволив звуку со скрежетом раздаться из решетки динамика шлема.
— Тебе не победить. Он тебя убьет, Веджейн. Но я за тебя отомщу. Я сражу его, когда он ослабнет.
Гарисат слушал разговор, улыбаясь под череповидным лицевым щитком. Он не удержался и вдавил активатор своего цепного меча. Большего повода Веджейну не требовалось.
— Я им займусь, — повторил воин и рванулся вперед. Двое Повелителей Ночи сошлись посреди круга братьев, их цепные мечи вертелись и рычали, скрежеща клинками по многослойному керамиту цвета терранской полуночи.
Дал Карус издали наблюдал за окончанием, которое неминуемо приближалось с яростной скоростью. Клинки были практически бесполезны против боевой брони Легиона, так что оба воина перешли к отработанной коварной и жестокой тактике разрубания сочленений доспехов друг друга. Веджейн зарычал, когда удар с треском откинул его голову назад, и Гарисату хватило одной-единственной секунды, на которую открылась составная шейная броня, чтобы прикончить его. Цепной клинок обрушился на окружавшие шею Веджейна мягкие псевдомускульные фиброволокна и вгрызся настолько глубоко, что заскрежетал по кости. Посыпался дождь осколков брони. Разлетевшиеся по полу комнаты машинные нервы были залиты кровью.
Веджейн рухнул на четвереньки с лязгом керамита о сталь, жизнь вытекала из него через растерзанное горло. Взмахнув мечом второй раз, Гарисат окончательно обезглавил противника. Голова покатилась по полу. Гарисат остановил ее сапогом и раздавил подошвой.
— Следующий? — поманил он окровавленным клинком.
Дал Карус шагнул вперед, чувствуя, как в крови поют химические стимуляторы — болезненная песнь расходилась от пульсирующих точек инъекционных портов доспеха. Он не стал поднимать клинок. Вместо этого он вытащил плазменный пистолет, что вызвало тревожное бормотание. Окружавшие ствольную коробку оружия магнитные катушки пылали злобным синим свечением, которое отбрасывало призрачные отсветы на всех наблюдавших Повелителей Ночи. Втягиваемый через впускные клапаны дула воздух шипел, словно демонстративно предостерегающая гремучая змея.
— Вы все видите это? — в голосе Гарисата появилась презрительная насмешка. — Будьте свидетелями, все вы. Наш брат оскверняет законы.
Пистолет в руке Дал Каруса вибрировал, фузионное оружие гудело от потребности разрядить накопленную энергию.
— Я не стану служить тому закону, который не служит нам, — Дал Карус рискнул бросить взгляд на остальных. Несколько из них кивнуло. Несмотря на смертоносное владение клинком, Гарисат был для Третьего Когтя ожидаемым, но не желаемым единодушно лидером. Именно на этом и строился гамбит Дал Каруса.
— Ты нарушаешь традицию, — заговорил в тишине один из остальных, Харуган. — Опусти оружие, Дал Карус.
— Он ее нарушает лишь потому, что имеет достаточно смелости, — отозвался Ян Сар, вызвав несколько потрескивающих перешептываний в воксе.
— Гарисат не должен быть главой, — произнес еще один, и это тоже заработало одобрительное ворчание.
— Я буду вожаком! — ощерился Гарисат. — Это мое право!
Дал Карус держал оружие настолько твердо, насколько это позволяли вибрирующие элементы питания. Требовалось идеально выбрать время: оружие должно было быть полностью заряжено, и он не мог выстрелить без повода. Нужно было хотя бы создать видимость справедливой казни, а не убийства.
На ретинальном дисплее со звоном появлялись подтверждающие руны — члены Третьего Когтя сигнализировали о своем решении. Должно быть, Гарисат видел то же самое, или же поддался досаде, поскольку он издал из ротовой решетки трескучий вопль вокса и прыгнул вперед. Дал Карус вдавил спуск, и выпустил из раструба пистолета сдерживаемую мощь новорожденного солнца.
Когда зрение вернулось ко всем, они молча застыли в общей комнате. Броню каждого из воинов покрывал тонкий слой пепла — все, что осталось от Гарисата после ослепительной вспышки плазменного заряда.
— Ты добился своего, — неодобрительно рыкнул Харуган, и даже от самого малого движения — жеста в сторону оружия Дал Каруса — с пластин его доспеха посыпался прах. — Теперь нечего брать.
В ответ Дал Карус кивнул на Вейджина.
— Кое-что есть. И нас не возглавляет безумец. Радуйся этому.
Остальные двинулись вперед, оказывая телу Вейджина немногим более уважения, чем трупу врага. Тело утащат в апотекарион, где извлекут геносемя. Доспех разберут на составные части и разделят среди братьев Вейджина.
— Теперь ты главный, — произнес Ян Сар.
Дал Карус кивнул, не слишком радуясь этому обстоятельству.
— Это так. Ты бросишь мне вызов? Кто-нибудь из вас? — он повернулся к братьям. Никто не дал моментального ответа, и вновь отозвался Ян Сар.
— Мы не станем вызывать тебя. Однако возмездие зовет, и ты должен повести нас к нему. Первый Коготь убил Тор Ксала.
— Сегодня мы уже лишились трех душ. Одной из-за предательства, одной из-за неудачи и одной по необходимости, — обладающий клювом шлем Дал Каруса относился к птицеподобному типу Мк-VI, он был выкрашен в тускло-красный цвет, чтобы соответствовать остальным из Третьего Когтя. В композитном металле были выжжены глубокие змеящиеся отметины. — Если мы выступим против Первого Когтя, то потеряем еще больше. И у меня нет желания сражаться с пророком.
Он не стал добавлять, что одной из причин, по которым он убил Гарисата, была надежда избежать схватки, которая им сейчас угрожала.
— Мы больше не из рот Халаскера. Мы — Заклейменные, Третий Коготь банды Возвышенного. Мы — Повелители Ночи, рожденные заново. Новое начало. Давайте не станем омывать его кровью братьев.
На какое-то мгновение ему показалось, что он их убедил. Они обменялись взглядами и перешептываниями. Но спустя всего лишь несколько секунд реальность подтвердилась с сокрушительной окончательностью.
— Месть, — произнес Ян Сар.
— Месть, — откликнулись остальные.
— Тогда да свершится возмездие, — кивнул Дал Карус и повел братьев на тот самый бой, ради предотвращения которого он убил Гарисата.
Вскоре после прихода к согласию оставшиеся члены Третьего Когтя крались по центральному осевому коридору тюремной палубы, сжимая закованными в перчатки руками клинки и болтеры. На их доспехах играл тот немногий свет, что существовал на «Завете крови», а в выжженных на броне рунических клеймах собирались тени.
Впереди, из-за запертой двери, которая вела в боковое помещение, донеслись голоса.
— Устроим засаду? — спросил Ян Сар?
— Нет, — усмехнулся Харуган. — Им известно, что мы не оставим смерть Тор Ксала неотомщенной. Они уже ждут нас, я уверен.
Заклейменные приблизились к запертой двери.
— Первый Коготь, — позвал Дал Карус, мучительно стараясь не дать своему нежеланию просочиться в голос. — Мы пришли за вами.
Сайрион смотрел на монохромный экран своего ауспика. Ручной сканер пощелкивал каждые несколько секунд, выдавая поток звуковых помех.
— Я насчитал семерых, — сказал он. — Восемь или девять, если они стоят вплотную.
Талос подошел к двери, отцепив болтер от магнитного захвата на бедре доспеха. Громоздкое украшенное бронзой оружие обладало двумя широкими раструбами стволов. Он все еще ощущал некоторое сопротивление, столь открыто извлекая его. Мешали не габариты, а наследие.
Он позвал через запертую дверь.
— Мы уладим кровный долг поединком. За Первый Коготь будет сражаться Ксарл.
Ксарл издал гнусный смешок под лицевым щитком. Ответа не последовало.
— Я это улажу, — обратился Талос к Первому Когтю. Движениями век он защелкал по рунам на ретинальном дисплее, выводя в настройках вокса символы других отделений. Показывая активность, замерцали Заклейменные, Третий Коготь.
— Дал Карус? — спросил он.
— Талос, — глухо прозвучал в закрытом вокс-канале голос Дал Каруса. — Мне жаль.
— Сколько вас там?
— Интересный вопрос, брат. А это имеет значение?
Попытаться стоило. Талос вздохнул.
— Мы насчитали семерых.
— Ну, тогда на этом и остановимся. Семеро — в любом случае больше, чем четверо, пророк.
— Пятеро, если я освобожу Узаса.
— Семь все равно больше пяти.
— Но один из моей пятерки — Ксарл.
Дал Карус заворчал, неохотно соглашаясь с этим.
— Да, это так.
— Как так вышло, что ты возглавляешь Третий Коготь?
— Я схитрил, — произнес Дал Карус. Произнося слова с искренней простотой, он не искал оправданий и извинений. Талос с раздражением почувствовал симпатию к воину.
— Это будет стоить крови всем нам, — сказал Талос.
— Я это понимаю, пророк. И я наплевал на верность Халаскеру не для того, чтобы спустя жалкие несколько месяцев умереть на этом убогом корабле, — в голосе Дал Каруса не было ни следа злобы. — Я не осуждаю тебя за… нестабильность Узаса. Я сам достаточно долго имел дело с Тор Ксалом, и слишком хорошо знаком с воздействием порчи. Однако долг крови надлежит заплатить, и поединок чемпионов не устроит Заклейменных. Быть может, мои действия и уничтожили последние стоящие остатки этой традиции, однако они выли, требуя мести, еще до того, как я что-либо сделал.
— Тогда вы получите свою кровавую плату, — произнес пророк с горькой улыбкой и разорвал связь.
Талос повернулся к братьям. Сайрион стоял в расслабленной позе, держа в руках оружие, его нежелание покидать комнату выдавали только чуть сдвинутые наплечники. Меркуциан был словно вырезан из гранита, настолько мрачно и неподвижно он возвышался, не сгибаясь под грузом тяжелой пушки, которую он сжимал в руках. Объемный ствол тяжелого болтера высовывался из разинутой пасти черепа. Ксарл непринужденно держал двуручный цепной клинок, оставив болтеры пристегнутыми к броне в зоне быстрой досягаемости.
— Давайте с этим покончим, — произнес он, и даже искажение вокса не могло скрыть усмешку в голосе.
Меркуциан присел, возясь с тяжелым болтером. Орудие было настолько далеко от изысканности, насколько это было вообще возможно для вооружения Легиона. Оно было обмотано промышленными цепями и могло изрыгать из своей широкой глотки жестокий ливень огня.
— Третий Коготь предпочтет болтеры клинкам. Если Тор Ксал мертв, нам окажут мало сопротивления, когда мы окажемся в зоне досягаемости мечей. Впрочем, пытаясь туда попасть, мы погибнем. Они разорвут нас на куски болтерным огнем, — как обычно, он изъяснялся сентиментально.
Ксарл издал лающий смешок и заговорил на гортанном нострамском.
— Дымовые гранаты, как только дверь откроется. Это даст нам пару секунд, пока их режим охотника не перенастроится заново. А потом мы добавим в перестрелку клинков.
На мгновение воцарилась тишина.
— Освободите меня, — прорычал последний из членов Первого Когтя.
Четыре шлема повернулись к брату, раскосые красные глаза принимали решение без признаков человеческих эмоций.
— Талос, — выплюнул Узас имя, дрожа и проталкивая речь через стиснутые зубы. — Талос. Брат. Освободи меня. Позволь встать облаченным в полночь.
Из его уха влажной струйкой начало сочиться что-то черное. От кожи Узаса исходило отвратительное зловоние.
Вынув из заплечных ножен древний меч, Талос заговорил.
— Освободите его.
V
Месть
Она обнаружила Септима на Черном Рынке и заметила его первой. Она наблюдала сквозь редкую толпу, как он разговаривает с собравшимися рабами и членами экипажа. Неряшливо спадавшие волосы практически скрывали бионику на левой стороне головы, где висок и щека были заменены на изящную аугметику из композитных металлов, которым была придана форма его лица. Подобную степень хирургического мастерства она редко встречала за пределами богатейших теократических кланов и знатных семейств, обитавших в самых высоких из шпилей Терры. Даже сейчас прочие люди взирали на него с пестрой смесью неприязни, доверия и почтения. Мало кто из рабов на борту "Завета" столь явно носил признаки собственной ценности для Повелителей Ночи.
В общем рыночном помещении было менее людно, чем до осады Крита, и не так душно и тесно. К несчастью, в отсутствие напирающих тел стало еще и холоднее — так же, как и в остальной части корабля. Пока она смотрела на толпу, ее дыхание клубилось в воздухе. Скрючившийся возле нее слуга, казалось, был занят бормотанием под нос.
— Я думала, что мы захватили больше… людей, — сказала она ему. Он перевел на нее слепые глаза и не ответил, так что она упростила фразу. — Новые рабы с Ганга. Где они?
— В цепях, хозяйка. Скованы в трюме. Они будут там, пока мы не покинем док.
Октавия содрогнулась. Теперь это был ее дом, и она стала неотъемлемой частью происходящего.
На том конце зала Септим все еще продолжал разговаривать. Она понятия не имела, о чем он говорил. Его нострамский лился шепчущим потоком, и Октавия могла разобрать в лучшем случае одно слово из десяти. Вместо того, чтобы пытаться следить за его речью, она стала смотреть на лица тех, к кому он обращался. Несколько из них хмурилось или толкало в бок товарищей, однако большинство выглядело успокоенными сказанным, что бы там ни было. Она подавила усмешку при виде его бесстрастной искренности, манеры поворачиваться к людям и при помощи изящной жестикуляции настаивать на своем и спорить в равной мере словами и глазами.
Она увидела в толпе потемневшее от усталости лицо, и улыбка умерла на ее губах. Лицо скрывало скорбь за маской мрачной злобы. Не став прерывать Септима, Октавия двинулась через толпу, тихо извиняясь на готике и приближаясь к убитому горем мужчине. Когда она оказалась рядом, он заметил ее и явно сглотнул.
— Asa fothala su’surushan, — произнес он, отгоняя ее слабым взмахом руки.
— Vaya vey… эээ… я… — слова застряли во рту, и она ощутила, как щеки заливает румянец. — Vaya vey ne’sha.
Люди вокруг уже пятились назад. Она не обращала на них внимания. С учетом того, что скрывалось под ее повязкой, остракизм был для нее привычным.
— Я не видела тебя с момента… битвы… — выдавила она. — Я просто хотела сказать…
— Kishith val’veyalass, olmisay.
— Но… Vaya vey ne’sha, — повторила она. — Я не понимаю.
Она сказала это на готике, опасаясь, что ее сбивчивый нострамский непонятен.
— Конечно, не понимаешь, — снова отмахнулся мужчина. Его налитые кровью глаза окружали темные круги от накопившегося недосыпа, а голос был надтреснутым. — Я знаю, что ты хочешь сказать, и не желаю слушать. Никакие слова не вернут мне дочь. — Его готик как будто заржавел от долгого неиспользования, однако эмоции добавляли словам смысла.
— Shrilla la lerril, — прошептал он с усмешкой.
— Vellith sar’darithas, volvallasha sor sul.
Это произнес из центра толпы Септим. Он протолкался между людей и оказался перед мужчиной. Хотя раб явно был не старше сорока лет, он состарился раньше срока от лишений и горя — по сравнению с ним Септим выглядел юным, невзирая на всю свою потрепанность. Взгляды Септима и Октавии встретились, и в них мелькнул проблеск приветствия, впрочем, тут же исчезнувший. Оружейник взглянул сверху вниз на сгорбившегося раба, и в его человеческом глазу появился гнев.
— Следи за языком, когда я в состоянии услышать твою ложь, — предостерег он.
Октавия ощетинилась — ее защищали, а она все еще понятия не имела, что же такого ей сказали. Она была не из числа застенчивых девушек, нуждавшихся в защите, чтобы не упасть в обморок.
— Септим… я в состоянии разобраться сама. Что ты мне сказал? — спросила она более старого человека.
— Я назвал тебя шлюхой, которая совокупляется с собаками.
Октавия пожала плечами, надеясь, что не покраснела.
— Меня называли и хуже.
Септим выпрямился.
— Ты средоточие всех этих волнений, Аркия. Я не слепой. За твою дочь отомстили. Как бы скверна ни была ее судьба, большего сделать нельзя.
— За нее отомстили, — также на готике откликнулся Аркия, — но ее не защитили. — В руке он сжимал медальон Легиона. Тот отбрасывал тусклый свет через неравные промежутки времени.
Септим положил руки на пистолеты, которые висели на бедрах в потертых кожаных кобурах.
— Мы все рабы на боевом корабле. Я скорблю вместе с тобой об утрате Талиши, однако мы живем мрачной жизнью в самом мрачном из мест, — его акцент был неуклюж, и он пытался подобрать слова. — Часто мы даже не можем надеяться на отмщение, не говоря уже о безопасности. Мой хозяин выследил убийцу. Кровавый Ангел умер собачьей смертью. Я видел, как лорд Талос задушил убийцу, и собственными глазами наблюдал, как свершилось правосудие.
Собственными глазами. Октавия непроизвольно бросила взгляд на его темный и дружелюбный человеческий глаз, соседствовавший с установленной в хромированной глазнице бледно-голубой линзой.
— Tosha aurthilla vau veshi laliss, — безрадостно усмехнулся мужчина. — Этот корабль проклят.
Раздалось согласное перешептывание. Ничего нового. С момента гибели девочки среди смертного экипажа быстро распространялись разговоры о знамениях и неудачах.
— Когда к нам присоединятся новые рабы, мы расскажем им о проклятии, в котором им предстоит теперь жить.
Октавия не поняла ответа Септима, который перешел обратно на нострамский. Она выбралась из толпы и присела за пустой столик на краю большого зала, ожидая окончания собрания. За ней притащился слуга, невыносимо верный, словно бродячая собака, которую имели несчастье покормить.
— Эй, — пихнула она его ботинком.
— Хозяйка?
— Ты знал рожденную в пустоте?
— Да, хозяйка. Маленькая девочка. Единственная, кто когда-либо родился на "Завете". Теперь мертва по вине Ангелов Крови.
Она опять на некоторое время умолкла, наблюдая за тем, как Септим спорит, пытаясь утихомирить разговоры о мятеже. Странно, на любом имперском мире он вероятно был бы богат, а его умения высоко востребованы. Он мог пилотировать атмосферные и суборбитальные аппараты, говорить на нескольких языках, использовать и обслуживать оружие, а также проводил восстановительные работы с аккуратностью оружейника и эффективностью механика. А здесь он был всего лишь рабом. Никакого будущего. Никаких богатств. Никаких детей. Ничего.
Никаких детей.
Мысль ужалила ее, и она снова толкнула своего маленького слугу.
— Пожалуйста, не надо этого делать, — пробурчал тот.
— Извини. У меня вопрос.
— Спрашивай, хозяйка.
— Как так получилось, что за все эти годы на борту родился только один ребенок?
Слуга опять повернул к ней незрячее лицо. Оно напомнило ей тянущийся к солнцу умирающий цветок.
— Корабль, — произнес он. — Сам "Завет". Он делает нас бесплодными. Утробы сохнут, а семя истончается.
Маленькое существо по-детски пожало плечами.
— Корабль, варп, вся эта жизнь. Мои глаза, — он прикоснулся забинтованной рукой к зашитым глазницам. — Эта жизнь меняет все. Отравляет.
Слушая, Октавия кусала нижнюю губу. Строго говоря, она не была человеком в буквальном смысле слова — генокод рода навигаторов поместил ее в неудобную эволюционную нишу, близкую к подвиду Homo sapiens. Ее детство было заполнено уроками и преподавателями, которые вдалбливали этот факт ей в голову при помощи строгих лекций и сложных биологических таблиц. Мало кто из навигаторов с легкостью производил потомство, и дети были для Домов невероятной ценностью — теми монетами, на которые покупалось будущее. Она знала, что если бы ее жизнь шла запланированным чередом, то спустя одно-два столетия службы ее бы отозвали в фамильное имение на Терру, чтобы свести с отпрыском невысокого ранга из другого малого дома с целью произведения потомства на благо финансовой империи ее отца. Пленение пресекло эту идею, и этот аспект грязного и тусклого рабства она в какой-то мере рассматривала как приятное дополнение.
Однако ее рука все равно метнулась к животу.
— Как тебя зовут? — спросила она.
Фигура пожала плечами, и грязные лохмотья зашуршали. Она не поняла, не было ли у него имени никогда, или же он просто забыл его, но в любом случае ответа ждать не приходилось.
— Ну что ж, — выдавила она улыбку, — хочешь получить его?
Он снова пожал плечами, но на этот раз жест завершился рычанием.
Октавия увидела его причину. Приближался Септим. Позади него толпа рассеивалась, возвращаясь к ветхим рыночным лоткам или же небольшими группами покидая общий зал.
— Тихо, песик, — улыбнулся высокий пилот. Аугметический глаз зажужжал, подстраивая резкость, и синяя линза расширилась, словно увеличивающийся зрачок.
— Все хорошо, — Октавия похлопала сгорбленного человека по плечу. Рука под драным плащом была холодной и бугристой. Не человеческой. Не вполне.
— Да, хозяйка, — тихо произнес слуга. Рычание стихло, и послышалось приглушенное пощелкивание оружия, досылающего заряд.
Септим протянул руку, чтобы пригладить выбившуюся за ухом прядь волос Октавии. Она почти что наклонила щеку навстречу его ладони, тронутая интимностью жеста.
— Отвратительно выглядишь, — сообщил он ей жизнерадостно и с туповатой прямолинейностью, словно принесший хорошие вести маленький мальчик. Октавия отстранилась от его прикосновения, хотя он уже убирал руку.
— Да, — сказала она. — Хорошо. Спасибо за это наблюдение.
Идиот.
— Что?
— Ничего, — на этом слове слуга снова начал рычать на Септима, явно уловив в ее голосе раздражение. Наблюдательный малыш. Она подумала, не похлопать ли его по плечу снова. — Разговоры о бунте продолжаются?
Септим обернулся к уменьшающейся толпе, скрывая вздох.
— Нелегко убедить их, что корабль не проклят, когда нас убивают наши же хозяева, — он помедлил и снова повернулся к ней. — Я по тебе скучал.
Неплохая попытка, но она не собиралась смягчаться.
— Тебя долго не было, — произнесла она, сохраняя бесстрастность.
— Кажется, ты мной недовольна. Это из-за того, что я сказал, что ты отвратительно выглядишь?
— Нет, — она едва удержалась от раздраженной улыбки. Идиот. — Все прошло хорошо?
Септим смахнул костяшками пальцев волосы с лица.
— Да. Почему ты на меня злишься? Я не понимаю.
— Без причины, — улыбнулась она. Потому, что мы в доке уже три дня, а ты не зашел повидать меня. Друг, называется. — Я не злюсь.
— У тебя злой голос, хозяйка.
— Ты же должен быть за меня, — обратилась она к слуге.
— Да, хозяйка. Прости, хозяйка.
Октавия попыталась сменить курс.
— Убийства. Это был Узас?
— На этот раз да, — Септим снова встретился с ней глазами. — Первый Коготь увел его на тюремную палубу.
— Он схвачен. Есть приток новых членов экипажа. Возможно, теперь наступит некоторая стабильность. Дела могут придти в норму.
Септим криво улыбнулся.
— Я все пытаюсь до тебя донести — это и есть норма.
— Это ты так говоришь, — фыркнула она. — На что был похож "Вопль"? Я имею в виду, внутри станции.
При этом воспоминании он ухмыльнулся.
— Он заглушил детекторы ауры. Все ауспики захлебнулись в помехах. Затем прикончил внутренний и внешний вокс станции, но было и еще кое-что: по всему Гангу погас свет. Понятия не имею, планировали ли так Делтриан с Возвышенным и как это было реализовано, но для меня оно стало неожиданностью.
— Рада, что ты развлекся, — она перевязала хвостик волос и проверила плотность прилегания повязки. — Нам было не так весело. Ты просто не поверишь, как Вопль высасывает энергию. Двигатели практически заглохли, а пустотные щиты были все время опущены. Мы дрейфовали целыми днями, а мне оставалось только ждать. Надеюсь, мы больше не будем им пользоваться.
— Ты же знаешь, что будем. Он же сработал, не так ли? — она не ответила на ухмылку, и та исчезла. — В чем дело? Что стряслось?
— Ashilla sorsollun, ashilla uthullun, — тихо проговорила она. — Что это значит?
Он вскинул бровь. Искусственный глаз щелкнул, словно пытаясь подстроиться под выражение лица.
— Это рифма.
— Я знаю, — она подавила вздох. Иногда он бывал таким медленным. — Что она значит?
— Это не перевести досло…
Она подняла палец.
— Если ты еще хоть раз скажешь мне: "Это не перевести дословно", вот этот мой маленький друг прострелит тебе ногу. Ясно?
— Ясно, хозяйка, — руки слуги скрылись под плащом.
— Ну… — начал Септим, хмуро глядя на сгорбленного раба, — это не будет рифмой на готике. Вот, что я хотел сказать. Sorsollun иuthullun оба означают "лишенная солнца", но с разными… эээ… оттенками. Это примерно означает "Я слепа, я холодна". А почему ты спрашиваешь? В чем дело?
— Дочь Аркии. Рожденная в пустоте.
Руки Септима в потертых кожаных перчатках без пальцев легли на нижнюю портупею. Он присутствовал на похоронах девочки пять месяцев назад, когда ее родители позволили выбросить закутанное в саван тело через воздушный шлюз вместе со многими прочими убитыми членами смертного экипажа.
— А что с ней?
Октавия посмотрела ему в глаза.
— Я ее видела. Видела, пока ты был на станции. А неделю назад и слышала. Она обратилась ко мне с этими словами.
Дверь не открылась. Она разлетелась наружу шквалом обломков, заполнив коридор дымом.
Разом взвыли тревожные сирены, а ближайшие переборки закрылись — автоматические системы корабля зарегистрировали вражескую атаку и риск нарушения герметичности корпуса.
В дымке призраками скользнули вперед пять высоких силуэтов, за раскосыми красными глазами светились потоки данных целеуказателей.
По стенам вокруг них с треском ударили заряды болтеров, которые, словно разрывные гранаты, взрывались с хлопками, осыпая легионеров железными осколками и пылающими обломками снарядов. Третий Коготь открыл огонь в тот же миг, как только их охотничье зрение подстроилось под дым.
Первым из дымки вырвался Талос. Болты терзали броню его боевого доспеха, выдирая куски керамита, прикрывавшего кабели мускулатуры. За один удар сердца он сократил дистанцию и рубанул мечом по дуге. На ретинальном дисплее агрессивно ярко горели руны, отображавшие тяжелые повреждения его доспеха. К ним тут же присоединился монотонный звук, что издавал доспех убитого воина, более не передававший жизненные показатели… «Гарий, Третий Коготь, жизненные показатели потеряны», — предупредили глазные линзы. Какая досада.
— Вы слишком долго сражались со смертными, — произнес Талос, пересиливая жгучие укусы нервных компенсаторов. Доспех впрыснул быстродействующие наркотики прямо в сердце, позвоночник и кровеносную систему, однако и их возможности были ограничены перед лицом столь ужасающего обстрела. Болтерные заряды плохо справлялись с броней Легиона — это оружие гораздо лучше рвало плоть, чем керамит — однако, невзирая на его насмешку, массированный натиск брал свое.
Даже не потребовалось выдергивать клинок. Удар напрочь снес голову Гария с плеч. Талос ухватился за окровавленный горжет, не обращая внимания на то, что из рассеченной шеи на латную перчатку хлещет красными струями жизненная влага брата. После смерти Гарий послужил щитом из мяса и брони. Разрывные заряды обрушивались на обезглавленный труп, пока Талос не швырнул его в ближайшего из членов Третьего Когтя.
Мгновением позже среди них оказался Ксарл, и его цепной клинок ударил по шлему брата достаточно сильно, чтобы воин распростерся у стены. Талос рискнул на мгновение бросить взгляд, и увидел, что броня Ксарла так же исковеркана и изломана, как его собственная. Ксарл уже прыгал на другого Заклейменного, не обращая внимания на полученный урон.
Узас, как обычно безо всякого изящества, бросился на ближайшего врага и изо всех сил пытался пробить гладием более мягкую броню на горле воина. Все это время он вопил тому в лицо бессмысленный поток звуков. Из тысячи трещин в его доспехе, словно слезы, сочилась жидкость, но все же он с воем всадил короткий клинок куда нужно. Воин Заклейменных задергался, заполнив вокс горловым бульканьем. Узас рассмеялся, клинок заскрежетал по позвонкам умирающего Повелителя Ночи в тщетной попытке перепилить хребет. В рецепторах всех шлемов вновь раздался монотонный звук.
— Сарлат, Третий Коготь, жизненные показатели потеряны.
— Клинки! — закричал уцелевшим братьям Дал Карус.
Талос побежал к нему, замахиваясь Клинком Ангелов, за которым оставался струящийся след трескучей энергии. Мечи столкнулись и быстро сцепились, никто не уступал. Речь обоих воинов перемежалась рычанием с придыханием от мучительных усилий.
— Глупо было… использовать… болтеры, — ухмыльнулся под лицевым щитком Талос.
— Это было… рискованно… согласен, — проворчал в ответ Дал Карус. Скрежещущие зубья цепного меча щелкали и стучали, пытаясь продвинуться по парируемому золотому оружию. На энергетическом клинке Талоса шипела и трещала испаряющаяся кровь Гария.
— Вель Шан, Третий Коготь, жизненные показатели потеряны.
Талос не смог увидеть, как произошло убийство, однако он расслышал за монотонным писком сигнала рев Ксарла. Он удвоил усилия, подавшись вперед, но его подводил поврежденный доспех. Мышцы пылали, а ретинальный дисплей дважды моргнул. Энергия подавалась на системы брони с перебоями, и он мог лишь удерживать клинок сцепленным с мечом Дал Каруса. Он ощутил неприятную тяжесть в наливающихся тяжестью руках. Из трещины в наспинной силовой установке вырвался сноп искр.
— Ты слабеешь, — прорычал враг.
— А ты… в меньшинстве, — оскалился в ответ Талос.
Дал Карус разорвал захват, рванувшись достаточно сильно, чтобы пророк отшатнулся назад. Цепной меч скользнул по расколотому нагруднику Талоса, поцарапав украшавшую его оскверненную аквилу. Лишившись равновесия из-за замаха, Дал Карус издал проклятие и попытался игнорировать монотонный писк — звон в ушах, возвещавший о гибели его братьев.
Он шагнул назад, вскинув меч в оборонительную позицию против… против…
Против всех них. Всего Первого Когтя.
Они стояли, словно стая, окруженные телами убитых. В рассеивающейся дымке стояли Талос, Ксарл, Узас, Сайрион и Меркуциан, сжимавшие в кулаках окровавленные клинки. Доспехи были повреждены, и Дал Карус на кратчайший миг испытал сочувствие, представив объем работ по починке последствий такого обстрела. Больше всего от огня пострадали Талос и Ксарл, броневые пластины сорваны напрочь, почерневшая подкладка местами пробита и прожженна. Шлемы смялись до полной непригодности. У Ксарла не было глазной линзы, а у Сайриона обе потрескались так, что не подлежали быстрому ремонту. Через расколотый лицевой щиток была видна половина лица Узаса. Вожак Заклейменных, последний носитель этого звания, встретился взглядом с ухмыляющимся и пускающим слюни глупцом.
— Это твоя вина, — произнес Дал Карус. — Твое безумие стоило нам каждой забранной этой ночью жизни.
Узас облизнул потемневшие из-за кровоточащих десен зубы. Дал Карус усомнился, что этот зверь вообще понял его слова.
— Давайте покончим с этим, — зубья цепного меча снова застрекотали, вгрызаясь в воздух. — Не нужно позорить Третий Коготь, заставляя меня ждать смерти.
Раздался смех Сайриона, ставший грубым из-за динамиков вокса.
— Позорить, — выдохнул он сквозь фырканье. — Секунду, прошу вас, — он расстегнул замки на вороте, снял покрытый рубцами шлем и вытер глаза сорванным с брони куском пергамента с описанием его деяний. — Он так говорит «позор», как будто это имеет какое-то значение. Мы это слышим от воина, который стал убийцей в тринадцать, а спустя два года — еще и насильником. А теперь он тревожится о чести. Это прекрасно.
Талос поднял болтер. На двуствольном оружии были выгравированы деяния павшего воина, который достиг куда большего, чем кто-либо из окружавших его нового обладателя.
— Прошу тебя, — вздохнул Дал Карус. — не убивай меня оружием Малхариона.
— Сними шлем, — не двигаясь, произнес пророк. Из ран в его доспехе все еще летели искры и лились смазочные масла. — Ты утратил всякое право выбирать себе смерть в тот миг, когда устроил это идиотское противостояние.
Дал Карус медленно повиновался. Он стоял перед Первым Когтем с непокрытой головой. От палубы исходил пряный запах крови, пронизанный химической вонью от взрывов болтерных зарядов. Он печально улыбнулся, практически извиняясь.
— Почему вы просто не прикончили Узаса? — спросил он. — Все бы закончилось, не успев начаться.
— Ты не настолько глуп, чтобы и вправду так думать, — мягко произнес Талос, — равно как и я. Это, как и все происходящее в Легионе, — рана, которую месть только раскрывает.
— Я хочу присоединиться к Первому Когтю.
— Тогда тебе не следовало выходить против нас облаченным в полночь, — он продолжал целиться Дал Карусу в лицо. — Если ты неспособен отговорить собственное отделение от мелкой мести, которая забирает верные жизни, какой от тебя прок остаткам Легиона?
— А вы не можете контролировать Узаса. Есть разница? Неужто ваши жизни ценнее наших?
— Ну разумеется, — отозвался Талос. — потому, что это мы держим свои пушки у твоего лица, Дал Карус.
— Талос, я…
Оба ствола рявкнули. По стенам и броне простучали крохотные кусочки мяса и влажные обломки черепа. Обезглавленное тело рухнуло, ударилось о стену коридора и сползло вниз, осев в скорченной, лишенной изящества позе.
Какое-то время они стояли молча, не обменявшись ни единым словом. Растерзанная броня искрила и издавала неприятный звук трущихся сочленений, пока они продолжали оставаться посреди устроенной ими бойни.
Наконец Талос нарушил молчание. Он указал на тела.
— Тащите их. Септим снимет с них доспехи.
— Два месяца.
— Прошу тебя, Септим, не шути так, — рассмеялся Талос. — Я не в том настроении.
Человек-раб почесал щеку в том месте, где полированный металл соединялся с бледной кожей, и уставился на разбросанный по мастерской результат побоища. Семь трупов в доспехах, которые получили минимальные повреждения — их можно было раздеть, а плоть выбросить в пустоту. Но все пятеро членов Первого Когтя едва могли стоять — таков был урон, нанесенный их боевой броне. Из растрескавшихся пробоин текли масло и смазка, которые быстро засыхали, оставляя пятна. Нужно было выправить вмятины, вырезать покалеченные куски керамита и полностью их заменить, заварить разорванные слои композитного металла, перекрасить их, придать форму…
А субдермальные повреждения были и того хуже. Искусственная мускулатура из псевдомышечных волоконных связок нуждалась в переделке, переплетении и перестройке. Нужно было менять или чинить сервоприводы и шестерни сочленений. Стерилизовать и перестраивать стимуляторные инъекторы. Полностью перенастраивать порты интерфейса. И все это перед наиболее сложным ремонтом: восстановлением сенсорной системы ретинального дисплея в каждом шлеме.
— Я не шучу, господин. Даже при использовании этих запчастей, на каждый комплект брони уйдет больше недели. Перекодировка систем, подгонка под ваши тела, перенастройка интерфейсов под каждого из вас… Быстрее я не управлюсь. И не уверен, что это кому-либо под силу.
Сайрион шагнул вперед. Он хромал из-за сбоев в стабилизаторе левой ноги, а лицо потрескалось и кровоточило.
— А если ты будешь трудиться только над моими доспехами и твоего хозяина?
Септим сглотнул, тщательно избегая взгляда Узаса.
— Две недели, лорд Сайрион. Возможно, три.
— Смертный. Почини мой.
Все глаза повернулись к Узасу. Он фыркнул в ответ.
— Что? Мне, как и всем вам, нужно, чтобы о моей броне позаботились.
Талос расстегнул фиксаторы шлема с шипением выходящего воздуха. Чтобы снять искореженный керамит, потребовалось три попытки. Лицо пророка было разбитым и окровавленным полотном, изображавшим разнообразные раны. Один глаз покрывала корка отвратительно выглядящего рубца, другой же светился — чистый, черный и лишенный радужки, как и у всех рожденных на Нострамо.
— Во-первых, не обращайся к моему оружейнику и нашему пилоту так, будто он раб-уборщик. Прояви некоторое уважение, — он сделал паузу и вытер окровавленные губы тыльной стороной латной перчатки. — Во-вторых, это ты нас в это втянул. Из-за твоего желания с воем носиться по жилым палубам и пить кровь смертных мы лишились боеспособности на два месяца. Может, это ты скажешь Возвышенному, что он за одну ночь лишился двух Когтей?
Узас облизнул зубы.
— Заклейменные решили выступить против нас. Им следовало уйти. Тогда они были бы живы.
— У тебя вечно все так просто, — Талос прищурил единственный действующий глаз. Он контролировал интонацию на последних остатках терпения, пытаясь не дать проявиться в голосе напряжению от полученных ран. — Что за безумие поселилось в твоем разуме? Почему ты неспособен понять, во что нам из-за тебя обошлась эта ночь?
Узас пожал плечами. Вместо выражения его лица они видели лишь изображенный на лицевом щитке кровавый отпечаток ладони.
— Мы выиграли, разве не так? Остальное неважно.
— Достаточно, — покачал головой Сайрион, положив на наплечник Талоса треснувшую перчатку. — Это как пытаться научить труп дышать. Хватит, брат.
Талос уклонился от успокаивающей руки Сайриона.
— Однажды наступит ночь, когда одного лишь слова «брат» окажется недостаточно, чтобы спасти тебя, Узас.
— Это пророчество, провидец? — ухмыльнулся воин.
— Улыбайся как хочешь. Но запомни эти слова. Когда эта ночь придет, я сам тебя убью.
Они все напряглись, когда раздался дверной звонок.
— Кто там? — окликнул Талос. Ему приходилось моргать, чтобы затуманенное зрение прояснилось. Полученные раны исцелялись не так быстро, как он ожидал, и он начинал понимать, что повреждения под броней хуже, чем ему показалось в начале.
В дверь трижды ударил кулак.
— Ловец Душ, — приветственно протрещал с той стороны голос. Интонация была удивительно уважительной, будучи при этом сухой и резкой, словно карканье грифа. — Нужно поговорить, Ловец Душ. Так много о чем поговорить.
— Люкориф, — Талос опустил клинок, — из Кровоточащих Глаз.
VI
Чти отца своего
Люкориф вошел в комнату звериной походкой, крадучись на четвереньках. Его закованные в керамит ноги превратились в бронированные лапы: скрюченные, многосуставчатые и снабженные страшными клинками, в точности похожими на когти ястреба. Ходьба уже многие века была для Люкорифа настоящим бедствием — даже подобное неуклюжее ползанье давалось ему с трудом. Установленные на спине воина скошенные двигатели указывали на то, что теснота коридоров лишала легионера возможности летать.
Его глаза кровоточили, и именно этому проклятию он был обязан своим именем. Из раскосых глазных линз по белому лицевому щитку бежали два багровых ручейка. Люкориф из Кровоточащих Глаз, чей птицеподобный шлем превратился в издающее безмолвный вопль лицо демона, осмотрелся взглядом хищника. Кабели шейных сочленений издавали механическое рычание, когда мышцы воина напрягались в непреднамеренных судорогах. Он поочередно оглядел каждого из собравшихся Повелителей Ночи, птичий шлем дергался влево-вправо, высматривая добычу.
Когда-то он был таким же, как они. О, да. Точно таким же.
На его доспехе было мало следов верности Легиону или роду. Все его воины демонстрировали свою связь одинаково: на лицевых щитках изображались красные слезы предводителя. Кровоточащие Глаза были в первую очередь самостоятельным культом, а уж только потом сынами Восьмого Легиона. Талоса интересовало, где в этот момент находились остальные. Они составляли половину той мощи, которую банда Возвышенного забрала на Крите из восстанавливающихся рот Халаскера.
— Возвышенный посылает меня к тебе, — Люкориф строил слова из звуков скребущих по наждаку ногтей. — Возвышенный в гневе.
— Возвышенный редко бывает в ином состоянии, — заметил Талос.
— Возвышенный, — Люкориф прервался, чтобы с шипением втянуть воздух через зубчатую ротовую решетку, — гневается на Первый Коготь.
Сайрион фыркнул.
— Да и это тоже не уникальное происшествие.
Люкориф издал раздраженный лающий звук, напоминавший вопль сокола, искаженный воксом.
— Ловец Душ. Возвышенный просит о твоем присутствии. В апотекарионе.
Талос поставил шлем на рабочий стол перед Септимом. Смертный начал вертеть его в руках и, не скрывая, вздохнул.
— Ловец Душ, — снова проскрежетал Люкориф. — Возвышенный просит о твоем присутствии. Сейчас.
Талос неподвижно стоял, его лицо было обезображено полученными всего лишь час назад ранами. Он возвышался над скрюченным раптором, облаченный в броню, которая была изуродована недавней местью братьев. Висевший за спиной украденный у Кровавых Ангелов клинок отражал скудное освещение каморки оружейника. На бедре в магнитных зажимах покоился массивный двуствольный болтер героя Восьмого Легиона.
Люкориф же, напротив, пришел безоружным. Забавный жест со стороны Возвышенного.
— Возвышенный попросил, — улыбнулся Талос, — или потребовал?
Люкориф дернулся в непроизвольном мускульном спазме. Птичья голова мотнулась вбок, и из-за демонического лицевого щитка раздалось шипящее дыхание. Левая рука-лапа сжалась, когтистый кулак дрожал. Когда пальцы разжались, то раздвинулись с визгом металлических суставов.
— Попросил.
— Впервые за все время, — произнес Сайрион.
Возвышенный облизнул зубы.
Он все еще был облачен в большую часть доспеха, однако керамитовое покрытие уже давно стало частью преображенной плоти. Апотекарион был обширен, но природа Возвышенного вынуждала его неудобно сутулиться, чтобы не царапать рогатым шлемом потолок. Вокруг царила тишина — безмолвие запустения. Помещение не использовалось уже много лет. Водя когтистым пальцем по хирургическому столу, Возвышенный размышлял над тем, как после десятилетий пренебрежения вскоре все изменится.
Существо подошло к криогенному хранилищу. Целая стена герметичных стеклянных цилиндров, установленных в идеальном порядке, на каждом по-нострамски выгравированы имена павших. Возвышенный низко зарычал, издав мучительный вздох, и его подобные ножам пальцы с визгом процарапали полосы на металлических стойках хранилища. Так много имен. Так много.
Существо прикрыло глаза и какое-то время вслушивалось в биение сердца «Завета». Возвышенный дышал в унисон с далеким ритмичным гудением термоядерных реакторов, которые грохотали, пока двигатели стояли в доке без дела. Он слышал шепот, крики, вопли и пульсацию крови каждого на борту. Все это отдавалось через корпус прямо в сознание существа — постоянный прилив ощущений, которые становилось все труднее игнорировать с течением лет.
Изредка был слышен смех, его почти всегда издавали смертные, влачившие тусклое и мрачное существование в черном брюхе корабля. Возвышенный уже не был уверен, как надлежит реагировать на этот звук и что он может означать. «Завет» был крепостью существа, памятником его собственной боли и тому страданию, которое оно причиняло галактике своего деда. Смех манил Возвышенного, он не мог вызвать подлинных воспоминаний, однако нашептывал, что когда-то существо бы его поняло. Оно и само издало подобный звук в те времена, когда его можно было назвать «он».
Губы растянулись в неощутимой ухмылке, обнажив акульи зубы. Как же поменялись времена. А скоро изменятся вновь.
Талос, Люкориф. Знание об их присутствии пришло не просто в виде узнавания имен. Приближались их мысли, туго сжатые, словно плотный почерк, и загрязненные фрагментами личностей. Их приход накатил на Возвышенного незримой шепчущей волной. Существо развернулось за мгновение до того, как двери апотекариона распахнулись на непослушных петлях.
Люкориф склонил голову. Раптор двигался на четвереньках, скошенные сопла за спиной болтались из стороны в сторону в такт неуклюжей походке воина. Талос не удосужился отсалютовать. Он даже не приветствовал Возвышенного кивком. Пророк вошел медленно, его доспех представлял собой измолоченную палитру абсолютного разрушения, и лицо выглядело немногим лучше.
— Чего ты хочешь? — спросил он. Один из глаз был погребен под полосами оторванной бледной кожи и сочащимися рубцами. На голове обнажилась кость, а плоть обгорела и покраснела. Повреждения от попадания болтерного заряда, причем практически смертельного. Интересно.
Несмотря на типичное для пророка унизительное упрямство, Возвышенный на мгновение ощутил благодарность Талосу за то, что тот пришел в таком состоянии.
— Ты ранен, — заметил он голосом ворчащего дракона. — Я слышу, как твои сердца бьются с трудом. Запах крови… мягкое влажное сотрясение перегруженных органов. Но ты все равно явился ко мне. Я ценю твое проявление доверия.
— Третий Коготь мертв, — как обычно, напрямик сообщил пророк. — Первый Коготь лишен боеспособности. Нам требуется два месяца на восстановление.
Возвышенный согласно наклонил клыкастую голову. Разумеется, существо уже знало все это, но пророк сообщил новость, как подобает послушному солдату, и этого было достаточно. Пока что.
— Кто разбил тебе лицо?
— Дал Карус.
— И как он умер?
Талос отнял руку от обширной проникающей раны в боку. Латная перчатка блестела от покрывавшей ее крови.
— Он умер, моля о милосердии.
Сгорбившийся на одном из хирургических столов Люкориф издал из вокалайзера визгливое хихиканье. Возвышенный же фыркнул перед тем, как заговорить.
— В таком случае без него мы стали сильнее. Вы собрали геносемя Третьего Когтя?
Пророк вытер с губ слюну.
— Я велел сервиторам закрыть тела в криохранилищах. Я соберу его позже, когда мы пополним запасы консервационного раствора.
Возвышенный перевел взгляд на могильные склепы: встроенный в дальнюю стену ряд шкафов.
— Очень хорошо.
Талос вздохнул, не скрывая содрогания. Боль от ран, как подозревал Возвышенный, должна была быть на грани муки. И это тоже было интересно. Талос пришел не из покорности. Даже получив тяжелые ранения, он пришел из-за выбранного Возвышенным места. Любопытство способно мотивировать даже самых упрямых. Другого ответа быть не могло.
— Я устал от этого существования, мой пророк, — существо позволило словам повиснуть в холодном воздухе между ним. — А ты?
Казалось, что неожиданная реплика привела Талоса в нетерпение.
— Говори конкретнее, — произнес он, стиснув кровоточащие десны.
Возвышенный провел когтями по запечатанным капсулам с геносеменем, театрально оставляя на бесценных контейнерах царапины.
— Ты и я, Талос. Каждый из нас является угрозой существованию другого. Ах, ах, даже не думай спорить. Меня не волнует, правда ли ты настолько лишен амбиций, как заявляешь, или же грезишь о моей смерти всякий раз, как позволяешь себе поспать. Ты символ, икона бесправных и недовольных. Твоя жизнь — это клинок у моего горла.
Пророк подошел к другому операционному столу, праздно осматривая подвесные стальные руки, вяло свисавшие с установленного на потолке хирургического аппарата. Поверхность стола стала серой от заиндевевшей пыли. Он смахнул прах латной перчаткой, и под ним оказалась коричневая от пятен старой крови поверхность.
— Здесь умер Долорон, — тихо проговорил он. — Тридцать шесть лет назад. Я сам извлек его геносемя.
Возвышенный наблюдал, как Талос предается воспоминаниям. Существо умело быть терпеливым, когда этого требовал момент. Сейчас спешка ничего бы не дала. Когда пророк снова взглянул на Возвышенного, здоровый глаз был прищурен.
— Я знаю, зачем ты меня вызвал, — сказал он.
Возвышенный наклонил голову, ухмыляясь между клыков.
— Подозреваю, что да.
— Ты хочешь, чтобы я восполнил наши ряды, — Талос вскинул левую руку, демонстрируя ее Возвышенному. В локтевом сочленении что-то заискрило. — Я больше не апотекарий. Я не ношу ритуальных инструментов уже почти четыре десятилетия. И никто из пополнения из отделений Халаскера также не проходил обучения. — Испытывая извращенное удовольствие от обсуждения трудностей, Талос обвел комнату рукой. — Посмотри на это место. Призраки мертвых воинов заперты в холоде, а на трех дюжинах хирургических столов скапливается пыль. Оборудование — немногим более, чем мусор, из-за возраста, пренебрежения им и повреждений в боях. Даже Делтриан не смог починить большую часть из этого.
Возвышенный облизнул пасть черным языком.
— А если я верну все, что было утрачено? Тогда ты восполнишь наши ряды? — существо прервалось, и его глубокий голос утонул в выдохе, который был чем-то средним между ревом и рычанием. — У нас нет будущего, если мы останемся порознь. Ты должен это видеть так же отчетливо, как и я. Кровь богов, Талос… разве тебе не хочется вновь обрести силу? Вернуться в те времена, когда мы могли выступить против своих врагов и гнать их, словно дичь, а не бесконечно отступать?
— У нас осталось больше половины сил, но больше едва-едва, — Талос облокотился на хирургический стол. — Я сам проводил подсчеты. Кровавые Ангелы вырезали больше ста членов экипажа и почти тридцать наших воинов. Наши дела не лучше, чем до унаследования людей Халаскера, но, по крайней мере, и не хуже.
— Не хуже? — Возвышенный смахнул языком повисшие между зубами сталактиты слюны. — Не хуже? Не закрывай глаза на собственные прегрешения, Талос. Вы уже убили семерых из них за эту ночь.
Вместе с резкими словами раздался звук рвущегося металла. Чудовищный коготь Возвышенного смял стену в том месте, где существо схватилось слишком сильно. Издав ворчание, оно освободило лапу.
— Воины Халаскера пробыли с нами считанные месяцы, а междоусобица уже настолько сильна, что кровь льется почти каждую ночь. Мы умираем, пророк. Смотрящий на пути будущего, ты не имеешь права быть столь слепым. Взгляни прямо сейчас и скажи мне, проживем ли мы еще столетие.
Талос не ответил. Ответа и не требовалось.
— Ты зовешь меня сюда и предлагаешь непонятное перемирие в конфликте, в котором я не желаю участвовать. Я не желаю наследовать мантию Малхариона. Не хочу вести то, что от нас осталось. Я тебе не соперник.
Люкориф издал еще один всплеск полного помех шума — то ли шипящий смешок, то ли насмешливое фырканье. Талос не знал воина достаточно хорошо, чтобы сказать наверняка.
— Ловец Душ носит оружие воителя-мудреца, однако заявляет, что не наследник Малхариона. Забавно.
Пророк проигнорировал раптора, сосредоточившись на существе, которое когда-то было его командиром. Перед тем, как заговорить, ему пришлось сглотнуть наполнившую рот кровь, которая полилась по задней части языка.
— Я не понимаю, Вандред. Что изменилось, почему ты так заговорил?
— Рувен, — выплюнув имя, словно проклятие, Возвышенный развернул свое громадное тело и положил деформированные когти на стену хранилища. Сгорбившись и рыча, он смотрел на содержавшееся внутри генетическое сокровище. — На Крите, когда мы бежали от гнева Кровавых Ангелов. Та ночь отравляет мои мысли даже сейчас. Рувен, этот трижды проклятый подлец, который беспечно раздавал нам приказы, будто он что-то большее, чем поденщик Магистра Войны. Я не подчинюсь тем, кто бросил Легион. Не преклоню колен перед предателем и не стану внимать словам слабака. Я — мы — выше этого.
Возвышенный снова повернулся, черные глаза смотрели с бесстрастной и бездушной проницательностью существа, рожденного в безмолвных безднах океана.
— Я хочу вновь обрести гордость. Гордость за нашу войну. Гордость за моих воинов. Гордость стоять облаченным в полночь. Мы должны снова подняться, стать более великими, чем раньше, или же навечно сгинуть в забвении. Я буду сражаться с этой судьбой, брат. И хочу, чтобы ты сражался вместе со мной.
Талос оглядел обветшалую аппаратуру и брошенные столы. Возвышенный не мог не восхищаться тем, как воин терпит боль, которую должен был чувствовать. В здоровом глазу пророка блеснула какая-то сдерживаемая эмоция.
— Чтобы починить корабль и восстановить нашу мощь, нам снова придется пришвартоваться в Зенице Ада.
— Так и будет, — проворчал Возвышенный.
Талос не стал отвечать, предоставив тишине говорить за него.
Возвышенный облизнул почерневшую пасть.
— Возможно, на этот раз кровопролития будет меньше.
На это Талос отозвался мучительным вдохом.
— Я помогу тебе, — наконец произнес он.
Пророк вышел из комнаты, и потрескавшиеся губы Возвышенного растянулись в чем-то, близком к улыбке, обнажив ряды грязных зубов. Дверь закрылась за Талосом со скрежещущим лязгом.
— Разумеется, поможешь, — прозвучал в холодном воздухе влажный шепот существа.
Дверь закрылась, и он остался один в подхребтовом коридоре, размышляя над словами Возвышенного. Талос не питал иллюзий — предложенное существом перемирие основывалось на его выгоде, и никакие заверения Возвышенного не могли заставить пророка перестать оглядываться при каждом удобном случае. «Завет» не был безопасным местом. Не теперь, когда между Когтями бурлила напряженность.
Решив, что отошел достаточно далеко, Талос замедлил шаг. Необходимость постоянно вытирать кровь со здорового глаза раздражала. Ободранную половину лица щипал мороз, и воздух, будто пальцы, неприятно поглаживал череп. Пульс лишь проталкивал боль по всему телу.
Оставаться здесь в одиночестве было неразумно. Первым местом, куда ему нужно было зайти после выхода из апотекариона, были рабские трюмы. Если Возвышенный хотел сделать банду сильнее, чем ранее, требовались обученные рабы, стрелки, оружейники, ремесленники, а также легионеры. Удовлетворить нужду в последних было сложнее всего, но и это было возможно. Станция «Ганг», помимо добычи, щедро снабдила их плотью.
Пророк свернул в боковой коридор, ощущая, как сердца сжимаются в груди при движении. Они не бились, а гудели, жужжали от перенапряжения. Неожиданно и непривычно накатила новая волна тошноты. Совершенное над ним в детстве генетическое перестроение практически полностью лишила его способности испытывать головокружение в общечеловеческом смысле, однако интенсивные стимулы все же могли дезориентировать. Похоже, что и боль тоже.
Четыре шага. Четыре шага по ведущему на север коридору, и он врезался в стену. Боль обожгла язык медным привкусом, смешавшись с едкими соками слюнных желез. Выдох принес прочищение, его вырвало кровью на палубу. Лужа на стали шипела и пузырилась: к крови примешалось достаточное количество коррозийной слюны, чтобы она стала едкой.
В коленном суставе что-то заклинило, почти наверняка это корд волоконной проводки больше не мог гнуться из-за повреждений. Пророк оттолкнулся от стены и захромал прочь от пузырящейся кровавой рвоты, в одиночестве продвигаясь по темным туннелям корабля. От каждого шага под кожей расцветала свежая боль. Мир накренился и перевернулся. Металл зазвенел о металл.
— Септим, — произнес он во мрак. Какое-то время он вдыхал и выдыхал, прогоняя через свое тело затхлый воздух корабля и чувствуя, как из треснувшего черепа сочится что-то горячее и влажное. Звать раба толку не было. Будь прокляты кости Дал Каруса. На мгновение поддавшись мстительности, он представил, что подарит шлем Дал Каруса рабам, чтобы те использовали его в качестве ночного горшка. Заманчиво. Заманчиво. Перспектива столь детской мести вызвала на кровоточащих губах виноватую улыбку, пусть в реальности подобное действие и была слишком мелким, чтобы заслуживать рассмотрения.
Чтобы снова подняться на ноги, ушла вечность. Он умирал? Он не был уверен. Они с Ксарлом приняли на себя тяжесть удара болтерного огня Третьего Когтя — доспехи были разбиты, и Талос очень хорошо представлял серьезность полученных ран, если кровь не запекалась и не затягивала огромный разрыв в боку. Остатки лица тревожили его в меньшей степени, однако если в ближайшее время с ними ничего не сделать, для восстановления потребуется обширная имплантация бионики.
Еще дюжина шагов, и в глазах поплыло. От моргания зрение не прояснялось, а заметное жжение в импульсных точках явно указывало, что доспех уже заполнил его кровеносную систему синтетическим адреналином и химическими ингибиторами боли в количествах, превышающих разумные.
Возвышенный был прав. Раны были серьезнее, чем он хотел показать. От потери крови руки начинали утрачивать чувствительность, и ниже колен тоже как будто был свинец. Рабские трюмы могли подождать часок. Бессильные пальцы нащупали на вороте запасной вокс.
— Сайрион, — произнес он по каналу. — Септим.
Как короток список тех, кого можно позвать, полностью им доверяя.
— Меркуциан, — выдохнул он. А затем, удивив самого себя, — Ксарл.
— Пророк, — ответ донесся сзади. Талос повернулся, тяжело дыша от старания удержаться на ногах.
— Нужно поговорить, — произнес новоприбывший. Пророку понадобилась секунда, чтобы узнать голос. Зрение так и не прояснялось.
— Не сейчас, — он не стал тянуться к оружию. Это была бы слишком очевидная угроза, к тому же он не был уверен, сможет ли уверенно взяться за него.
— Что-то не так, брат? — Узас посмаковал последнее слово. — Ты плохо выглядишь.
Что на это ответить? Сдавленность под ребрами указывала на то, что как минимум одно легкое лопнуло. Лихорадка имела потную и грязную примесь сепсиса, подарок от мириада застрявших в теле фрагментов болтерных зарядов. Добавим к этому потерю крови, серьезные биологические травмы и то, что в ослабленном состоянии он подвергается воздействию сверхдозы автоматически впрыснутых боевых наркотиков… Список тянулся и дальше. Что же касалось левой руки… она вообще больше не двигалась. Возможно, ее придется заменить. Мысль была далека от приятности.
— Мне нужно к Сайриону, — произнес он.
— Сайриона тут нет, — Узас сделал вид, что осматривает туннель. — Только ты и я. — Он подошел ближе. — Куда ты шел?
— В рабские трюмы. Но они могут и подождать.
— И теперь ты хромаешь обратно к Сайриону.
Талос сплюнул заполнившую рот едкую розоватую слюну. Она радостно вгрызлась в пол.
— Нет, сейчас я стою и препираюсь с тобой. Если у тебя есть, что сказать, давай быстрее. У меня дела.
— Я чую твою кровь, Талос. Она изливается из ран, словно молитва.
— Я ни разу в жизни не молился. И не собираюсь начинать теперь.
— Ты такой педантичный. Такой прямой. Слепой ко всему, что за пределами твоей собственной боли, — воин обнажил клинок: не массивный цепной топор, а серебристый гладий длиной с предплечье. Как и остальные из Первого Когтя, Узас носил оружие последнего шанса в ножнах на голени. Узас погладил острие меча. — Такой самоуверенный, что тебе всегда будут подчиняться.
— Этой ночью я спас тебе жизнь. Дважды, — улыбнулся Талос через покрывавшую лицо кровь. — А ты в качестве благодарности ноешь?
Узас продолжал поигрывать гладием, вертя его в латных перчатках и с обманчивой беспечностью осматривая сталь. На лицевом щитке был изображен окровавленный отпечаток ладони. Когда-то, одной далекой ночью, это была настоящая кровь. Талос вспомнил, как молодая женщина сопротивлялась хватке брата, с абсолютной тщетностью вдавливая окровавленные пальцы в шлем Узаса. Вокруг них пылал город. Она корчилась, пытаясь сделать так, чтобы ее не выпотрошил тот самый клинок, который сейчас находился в руках брата.
После той ночи Узас сделал так, что изображение осталось запечатленным на его лицевом щитке. Напоминание. Личная эмблема.
— Мне не нравится, как ты на меня смотришь, — произнес Узас. — Так, как будто я сломан. Дал трещину от изъянов.
Талос наклонился, позволив темной крови сочиться между зубов и капать на палубу.
— В таком случае изменись, брат, — пророк распрямился с болезненным шипением, облизывая имевшие насыщенный медный привкус губы. — Я не стану извиняться за то, что вижу перед собой, Узас.
— Ты никогда не видел отчетливо, — голос воина в воксе был насыщен помехами, которые лишали его каких бы то ни было эмоций. — Всегда по-своему, Талос. Всегда как пророк, — он взглянул на свое отражение в гладии. — Все остальное испорчено, разрушено или неправильно.
Химический привкус стимуляторов пощипывал заднюю часть языка. Талос боролся с желанием потянуться к пристегнутому за спиной Клинку Ангелов.
— Это лекция? Я впечатлен, что ты смог связать в предложение больше четырех слов, но, может быть, обсудим особенности моего восприятия, когда я не буду умирать от потери крови?
— Я мог бы убить тебя сейчас, — Узас подошел еще ближе. Он нацелил острие клинка на оскверненную аквилу на груди пророка, а затем поднял его и приложил к горлу Талоса. — Один разрез, и ты умрешь.
Кровь тонкой струйкой стекала на клинок, капая с подбородка Талоса. Кап-кап-кап. Она текла с уголков губ, словно слезы.
— Переходи к сути, — произнес он.
— Ты на меня смотришь так, будто я болен. Словно я проклят, — Узас наклонился вперед, раскрашенный лицевой щиток яростно уставился брату в глаза. — И так же ты смотришь на Легион. Если ты так ненавидишь собственный род, то зачем остаешься его частью?
Талос ничего не сказал. В уголке его рта играла тень улыбки.
— Ты неправ, — прошипел Узас. Клинок кольнул, слегка разрезав кожу металлическим лезвием. От мягкого поглаживания сталью по коже на серебро хлынула кровь. — Легион всегда был таким. Тебе понадобились тысячелетия, чтобы открыть глаза, и ты боишься правды. Я чту примарха. Я ступаю в его тени. Я убиваю так, как убивал он — убиваю потому, что могу, как мог и он. Я слышу крики далеких божеств, и беру от них силу, не предлагая поклонения. Они были оружием для Великого Предательства, и остаются оружием в Долгой Войне. Я чту своего отца так, как ты никогда не делал. Я его сын в большей степени, чем ты когда-либо им был.
Талос глядел в глазные линзы брата, представляя пускающее слюни лицо по ту сторону череполикого щитка. Он медленно потянулся к приставленному к горлу клинку и отвел его от кожи.
— Ты закончил, Узас?
— Я попытался, Талос, — Узас отдернул клинок, плавным движением убрав его в ножны. — Попытался уберечь твою гордость, поговорив с тобой открыто и честно. Взгляни на Ксарла. На Люкорифа. На Возвышенного. На Халаскера, Дал Каруса, или любого из сынов Восьмого Легиона. На наших руках кровь, поскольку людской страх столь приятен на вкус. Не ради мести или праведности. Не для того, чтобы имя нашего отца разносилось в веках. Мы — Восьмой Легион. Мы убиваем потому, что были рождены для убийства. Потому, что это питает наши души. Нам больше ничего не остается. Прими это и… и встань… рядом с нами, — Узас закончил влажно булькающим рычанием и шагнул назад, чтобы сохранить равновесие.
— Что с тобой?
— Слишком много слов. Много разговоров. Боль возвращается. Ты прислушаешься ко мне?
Талос покачал головой.
— Нет. Ни на секунду. Ты говоришь, что наш отец принял все, что мне ненавистно. Будь это правдой, зачем бы ему тогда предавать огню наш родной мир? Он испепелил целую цивилизацию лишь для того, чтобы остановить распространяющуюся в Легионе раковую опухоль. Ты мой брат, Узас. Я никогда тебя не предам. Но ты заблуждаешься, и если это будет в моих силах, я избавлю тебя от страданий.
— Мне не нужно спасение, — воин повернулся спиной, его голос был наполнен отвращением. — Постоянно слепой. Меня не нужно спасать. Я пытался показать тебе, Талос. Запомни. Запомни эту ночь. Я пытался.
Узас скрылся в тени. Талос наблюдал, как брат уходит.
— Я запомню.
VII
Полет
Свобода.
Относительное понятие, подумалось Маруку, я ведь понятия не имею, где нахожусь. Но это было начало.
Время текло, и ничего не происходило. По его оценкам, его держали в цепях, словно собаку, шесть или семь дней. Не имея возможности узнать наверняка, он строил догадки на основе того, сколько люди спали и были вынуждены испражняться под себя.
Мир ограничивался покровом темноты и запахом человеческих отходов. Время от времени по сгрудившимся людям скользили лучи тусклого света ламп, и появлялся бледный экипаж корабля с пайками из полосок просоленного мяса и жестяными кружками с солоноватой водой. Они общались на языке, которого Марук никогда раньше не слыхал, шипя и издавая звуки «ash-ash-ash». Никто из них ни разу не обратился к пленникам. Они приходили, кормили узников и уходили. Цепи позволяли вновь погруженным во мрак пленникам расходиться едва ли более, чем на метр.
С повышенной скрытностью, к которой он привык на Ганге, он стянул железное кольцо с натертой лодыжки. Он стоял в носках посреди лужи холодной мочи, и ему не хватало его ботинок. Однако, снова подумал он, это определенно начало.
— Что ты делаешь? — спросил сосед.
— Сваливаю. Ну и вопрос. Убираюсь отсюда.
— Помоги нам. Ты не можешь просто уйти, ты должен нам помочь, — он слышал, как головы поворачиваются в его сторону, хотя никто и не мог видеть в абсолютном мраке. К просьбе присоединились новые голоса.
— Помоги мне.
— Не бросай нас тут…
— Кто на свободе? Помоги нам!
Он зашипел, призывая к тишине. Со всех сторон напирали холодные мясистые вонючие тела. Скованные за лодыжки рабы стояли в кромешной тьме. На всех была та одежда, в которой их выволокли с палуб станции «Ганг». Марук понятия не имел, сколько людей находится вместе с ним в помещении, но на слух их было несколько дюжин. Голоса эхом отдавались от стен. В какой бы складской трюм их не бросили, он был велик. С напавшим на Ганг кораблем явно не стоило шутить вне зависимости от того, были ли это мифические убийцы.
Я решил не умирать. Это прозвучало глупо даже для него самого.
— Я иду за помощью, — произнес он, не повышая голоса. Это было несложно — горло огрубело от обезвоживания, практически полностью лишив его речи.
— Помощью? — тела толкнули его, кто-то впереди сменил положение. — Я из сил обороны станции, — раздался грубый шепот. — На Ганге все мертвы. Как ты выбрался?
— Расшатал оковы, — он шагнул в сторону, вслепую пробираясь через напирающие тела в сторону, где, как он надеялся, располагалась дверь. Люди проклинали его и толкали назад, словно свобода уязвляла их.
Вытянутые руки коснулись холодного металла стены, и на него нахлынуло облегчение. Марук начал нащупывать дорогу влево, выискивая дверь грязными кончиками пальцев. Если он сумеет ее открыть, есть шанс, что…
Ага. Ищущие руки соприкоснулись с ребристой кромкой двери. Она открывается нажимом панели на стене или кодовым замком?
Вот. Вот оно. Марук погладил выступающие клавиши кончиками пальцев, ощутив стандартный девятикнопочный замок. Кнопки были больше, чем ожидал, и слегка вдавлены от использования.
Марук задержал дыхание, надеясь утихомирить колотящееся сердце. Он в случайном порядке нажал шесть кнопок.
Дверь скользнула по несмазанным направляющим, издав достаточно громкий скрип, чтобы разбудить покойника. В глаза Маруку брызнул свет с той стороны.
— Эээ… привет, — произнес женский голос.
— Назад, — предостерег Септим. Он держал в руках оба пистолета, нацелив их в голову выбравшемуся рабу. — Еще шаг. Вот так.
Октавия закатила глаза.
— Он безоружен.
Септим не опускал громоздкие пистолеты.
— Посвети внутрь. Сколько на свободе?
Октавия повиновалась и провела лучом света по мрачной панораме.
— Только он.
— Forfallian dal sur shissis lalil na sha dareel, — смысл слов Септима остался для нее непонятен, однако по лицу было видно, что он ругается. — Нужно быть осторожными. Будь начеку.
Она бросила на него взгляд. Быть начеку? Можно подумать, ей надо напоминать об осторожности. Идиот.
— Ну, разумеется, — фыркнула она. — Тут целая толпа опасностей.
— Я защищаю хозяйку, — постоянно присутствовавший возле Октавии слуга держал в забинтованных руках грязный обрез дробовика. Зашитые глаза таращились на освободившегося раба. Она подавила чрезвычайно насущное желание врезать обоим за покровительственное бахвальство.
— Он безоружен, — повторила она, указав на Марука. — Он… Sil vasha…эээ… Sil vasha nuray.
Слуга хихикнул. Октавия глянула на него.
— Это означает «у него нет рук». — отозвался Септим. Он так и не опустил оружие. — Ты. Раб. Как ты освободился?
Когда слепота прошла, Марук обнаружил, что смотрит на троих людей. Один из них был горбатым мелким уродцем с зашитыми глазами, одетым в плащ из мешковины. Возле него находилась высокая девушка с темными глазами и самой бледной кожей, какую ему доводилось видеть у женщин. А рядом с ней целился Маруку в лицо из двух пистолетов неопрятный парень с бионикой вместо виска и скулы.
— Я ослабил оковы, — сознался он. — Слушайте… где мы? Что вы с нами делаете?
— Меня зовут Септим, — тот так и не опускал пушки. — Я служу Легионес Астартес на борту этого корабля. — голос разносился по помещению. Все молчали. — Я пришел узнать ваши профессии и области специализации, чтобы выяснить, какую ценность вы представляете для Восьмого Легиона.
Марук сглотнул.
— Я знаю мифологию. Нет никакого Восьмого Легиона.
Септим не смог полностью подавить улыбку.
— За подобные разговоры на борту этого корабля тебя убьют. Чем ты занимался на Ганге? — пистолеты опустились, как и руки Марука. Он испытал внезапно неуютное ощущение, что ему, как никогда, нужно принять душ.
— Главным образом ручной работой.
— Работал на переработке?
— На производстве. У конвейеров. Обслуживающий персонал сборочной линии.
— А в машинном отделении?
— Иногда. Когда там что-то ломалось, и нужно было отвесить пинка.
Септим задумался.
— Трудная работа.
— Ты мне будешь рассказывать? — в этот момент он ощутил прилив странной гордости. — Я знаю, что это настоящая мука. Я этим занимался.
Септим убрал оружие в кобуру.
— Когда мы здесь закончим, пойдешь со мной.
— Я?
— Ты, — Септим тактично кашлянул. — А еще тебе надо будет принять ванну.
Он вошел в помещение, и остальные последовали за ним. Слуга Октавии продолжал крепко сжимать дробовик. Навигатор неловко улыбнулась Маруку.
— Не пытайся бежать, — сказала она. — Иначе он тебя пристрелит. Это ненадолго.
Септим поочередно выяснял прошлый род деятельности каждого, записывая все на инфопланшет. Это был уже третий рабский трюм, куда они наведались. Никто из заключенных не нападал на них.
— Они что, под кальмой? — шепнула она один раз.
— Что?
— Успокаивающий наркотик. Мы иногда его используем на Терре, — он бросил на нее взгляд, и она вздохнула. — Забудь. Вы что-то им подмешиваете в воду? Почему они ничего не делают? Не пытаются с нами драться?
— Потому, что я им предлагаю то же самое, чем они занимались раньше, — он сделал паузу, и повернулся. — Насколько я помню, ты тоже со мной не дралась.
Она изобразила то, что было бы кокетливой улыбкой в исполнении дочери благородного семейства из шпилей Терры, одетой со всей пышностью. Здесь же это выглядело слегка дешево и злобно.
— Ну, — поиграла она хвостиком волос, — ты был со мной гораздо более мил, чем с этими людьми.
— Разумеется. — Септим двинулся наружу. За ними потащились Марук и слуга. Остальным было велено ждать прихода других членов экипажа, которые разведут их по прочим частям корабля, где они смогут помыться и приступить к новым обязанностям.
— Так почему ты был со мной милее? — спросила она.
— Потому, что ты застала меня врасплох. Я знал, что ты навигатор, но мне не доводилось их видеть до того момента, — его человеческий глаз блеснул в свете лампы. — Не ожидал, что ты окажешься такой красивой.
Она порадовалась, что темнота скрывает ее улыбку. Когда он старался, то мог говорить именно то, что нуж…
— И потому, что ты была так важна для Легиона, — добавил он. — Я должен был обращаться с тобой осторожно. Так приказал хозяин.
На этот раз мрак скрыл яростный взгляд. Идиот.
— Как тебя зовут? — обратилась она к Маруку.
— Марук.
Прежде, чем ответить, она улыбнулась. От этого зрелища он заподозрил, что ее отец, должно быть, просто рассыпался под такими взглядами.
— Не привыкай к нему, — произнесла она. — Наш хозяин и господин может иметь на этот счет иное мнение.
— А как твое имя? — спросил Марук.
— Октавия. Я восьмая.
Марук кивнул и указал грязным пальцем на спину Септима.
— А он Септим потому, что седьмой?
Высокий мужчина глянул через плечо.
— Точно.
— У меня нет имени, — услужливо сообщил сгорбленный слуга. Зашитые глазницы какое-то мгновение смотрели прямо на него. — Однако Септим зовет меня Псом.
Марук уже ненавидел жутковатую мелкую тварь. Он мучительно заставлял себя улыбаться, пока скрюченный не отвернулся, а затем снова посмотрел на девушку.
— Септим и Октавия, — произнес он. В ответ она просто кивнула, и он прочистил больное горло, чтобы задать вопрос. — Седьмой и восьмая кто?
Возвышенный восседал на троне посреди стратегиума, размышляя в окружении своих Атраментаров. Ближе всего к сюзерену стояли Гарадон и Малек, клыкастые и рогатые доспехи обоих терминаторов отбрасывали огромные тени. Их оружие было деактивировано и убрано в ножны.
Вокруг возвышения трудился экипаж мостика. На каждую консоль сверху падал резкий свет прожекторов. Командные палубы большинства боевых кораблей были залиты светом, однако «Завет Крови» пребывал в гостеприимном мраке, нарушаемом лишь островками освещения вокруг смертных членов экипажа.
Возвышенный вдохнул и стал ждать голос, который более не мог слышать.
— Что вас беспокоит, господин?
Фраза принадлежала Гарадону. Воин сменил позу, и сочленения его боевой брони исполнили лязгающую оперу трущихся друг о друга шестеренок. Не ответив, Возвышенный оставил тревогу телохранителя без внимания, а его мысли продолжали кружить внутри. Его смертная оболочка — этот раздувшийся символ демонической мощи — целиком и полностью принадлежала ему. Существо прогрызло себе дорогу в теле легионера, сделав его пустым внутри, и растворилось в генетическом коде, совершив коварнейшую и прекрасную узурпацию. Тела, некогда принадлежавшего капитану Вандреду Анрати из Восьмого Легиона, больше не существовало. Теперь в этой оболочке царствовал Возвышенный, гордый совершенным похищением и деформацией, осуществленной для удобства нового хозяина.
Однако разум и память были навечно запятнаны привкусом другой души. Рыскать в мыслях оболочки значило издалека наблюдать за воспоминаниями иного существа и ворошить их в поисках смысла и знания. При каждом таком вторжении усики разума Возвышенного сталкивались с яростной и беспомощной личностью, которая, словно эмбрион, свернулась внутри мыслей. Тень Вандреда туго сжималась в его собственном мозгу, навеки лишившись связи с кровью, костями и плотью, которыми он когда-то повелевал.
А теперь… тишина. Тишина уже многие дни, недели.
Исчез граничивший с безумием смех. Не было мучительных воплей, которые сулили возмездие всякий раз, когда Возвышенный просеивал собранные душой знания и инстинкты.
Раздвинув челюсти, существо вздохнуло и снова запустило усики мыслей в свое сознание. Вытягиваясь в поисках, они беспорядочно, словно при обыске, разбрасывали воспоминания и эмоции.
Жизнь на планете вечной ночи.
Звезды на небе, настолько яркие, что в безоблачные вечера глазам больно смотреть на них.
Гордость при виде того, как на орбите пылает вражеский корабль, как он трясется и падает вниз, чтобы разбиться о поверхность мира внизу.
Благоговение, любовь, опустошающий натиск эмоций при виде отца-примарха, который не испытывал гордости ни от каких достижений сыновей.
Тот же бледный труп отца, сломленного ложью, которой он кормил себя. Он придумывает предательства, чтобы удовлетворить пожирающее его безумие.
Все это были фрагменты того, что оставил после себя бывший хозяин оболочки: осколки памяти, рассыпанные по всей душе в беспорядке и забытые.
Возвышенный просеивал их, выискивая что-либо еще живое. Но… ничего. В недрах этого мозга больше ничего не существовало. Вандреда, точнее, его остатков, более не было. Возвещало ли это новую фазу эволюции Возвышенного? Неужели он, наконец, освободился от прилипчивой и тошнотворной души смертного, которая так много десятилетий сопротивлялась уничтожению?
Быть может, быть может.
Существо снова вздохнуло, слизнув из пасти кислотную слюну. Издав ворчание, оно подозвало Малека и…
Вандред.
Это было не столько имя, сколько нажим со стороны личности, внезапная агрессивная вспышка воспоминаний и эмоций, которые забурлили в мозгу Возвышенного. Существо рассмеялось слабости нападения, испытывая веселье от того обстоятельства, что спустя столько времени тень души Вандреда все еще оказалась способна атаковать доминирующее сознание подобным образом. В конечном итоге, тишина была не признаком уничтожения духа. Вандред затаился, зарывшись глубже в недра их общей извращенной души, и накапливал силы для этой тщетной попытки переворота.
Спи, кусочек плоти, усмехнулся Возвышенный. Возвращайся назад.
Крики медленно стихали, пока не исчезли полностью, став слабым фоновым жужжанием на самом краю нечеловеческого восприятия Возвышенного.
Что ж. Это было забавное развлечение. Существо вновь открыло глаза и набрало воздуха, чтобы произнести приказ Малеку.
Во внешнем мире его ожидала буря света и звука: вой сирен, спешащие члены экипажа, крики людей. Чувств Возвышенного коснулся смех изнутри — тень Вандреда ликовала по поводу своей жалкой победы, сумев отвлечь демона на несколько мгновений.
Возвышенный поднялся с трона. Его нечеловеческий разум уже получил ответы из бомбардировки входящих сенсорных данных. Сирены означали близость малой угрозы. Корабль все еще был пришвартован. Консоль ауспика издавала звон срочного уведомления. Тройной импульс означал приближение либо трех кораблей, либо же нескольких меньшего размера, двигающихся тесным строем. Принимая во внимание их местоположение, это могли быть никчемные перевозчики на службе у Адептус Механикус, патруль Имперского Флота, сильно сбившийся с курса из-за ветров варпа, или же, в худшем случае, авангард флота, состоящего в регулярной армии ордена Астартес, который поклялся защищать эту область космоса.
— Отсоединить от станции все стыковочные звенья.
— Выполняем, повелитель, — человек из обслуги мостика — Дэллоу? Дэтоу? Подобные несущественные мелочи с трудом держались у Возвышенного в голове — склонился над консолью. С его некогда относившейся к Имперскому Флоту формы были убраны все знаки различия. Человек уже несколько дней не брился, и его подбородок украшала седеющая щетина.
Дэллон, раздался в сознании существа призрачный голос Вандреда.
— Все системы на полную мощность. Немедленно разверни нас.
— Есть, повелитель.
Существо раскинуло свои чувства, позволив слуху и зрению соединиться со сканерами ауспиков дальнего действия «Завета». Вон они, пылают в пустоте, теплые угли реакторов вражеских двигателей. Возвышенный углубился в ощущение, обволакивая приближающиеся объекты своим незрячим зрением — так слепой считает зажатые в руке камни.
Три. Три корабля меньшего размера. Патрульные фрегаты.
Возвышенный открыл глаза.
— Доложить состояние.
— Все системы готовы, — Дэллон продолжал трудиться над консолью, а от пульта сканеров раздался голос ауспик-мастера.
— Обнаружено три корабля, повелитель. Фрегаты типа «Нова».
На экране оккулуса появилось изображение трех кораблей Адептус Астартес, которые стремительно приближались, рассекая ночь. Несмотря на их скорость, им понадобилось бы более двадцати минут, чтобы войти в зону досягаемости орудий. Более, чем достаточно, чтобы отстыковаться и сбежать.
Тип «Нова». Убийцы кораблей. Вместо абордажной команды имперских космодесантников на борту было установлено вооружение для поединков в пустоте.
Все лица повернулись к Возвышенному — все, кроме прикованных к системам корабля сервиторов, которые бормотали, пускали слюни и рассчитывали, не видя ничего помимо своих программ. Во взглядах смертного экипажа было видно ожидание дальнейших распоряжений.
Существо знало, чего они ждали. С внезапной отчетливостью оно осознало, что каждый из находившихся в овальном помещении людей ожидал, что Возвышенный снова прикажет отступать. Бегство было наиболее разумным — «Завет» все еще был лишь тенью былой мощи и двигался медленно из-за ран, полученных во время бойни на Крите.
Возвышенный облизнул пасть черным языком. Три фрегата. На оптимальной мощности «Завет» пройдет сквозь них, словно копье, и разнесет на куски с пренебрежительной легкостью. Возможно, если на то будет воля судьбы, «Завет» еще сможет…
Нет.
«Завет» все еще был почти полностью разрушен. В системах подачи боеприпасов было пусто, плазменные двигатели страдали от нехватки питания. Они воспользовались «Воплем» не из капризного желания повеселиться — Возвышенный отдал Делтриану приказ доработать его, исходя из необходимости, равно как и отправил человека-раба пророка служить на станцию, чтобы совершить предательство изнутри. Нападение на Ганг общепринятыми методами никогда не рассматривалось в качестве разумного варианта. Как и попытка пережить этот бой, пусть добыча и столь незначительна.
Но на какое-то мгновение искушение было мучительно сильно. Смогут ли они победить? Возвышенный позволил своему сознанию рассеяться по железным костям корабля. Собранная на Ганге добыча по большей части все еще находилась в трюмах, ее еще не переработали в пригодные для использования компоненты. А от сырья, пусть хоть от всего сырья в галактике, им не было никакого толку.
Значит, время обнажить клинки и показать клыки скоро наступит. Но сейчас нужно было руководствоваться здравым смыслом, а не яростью. Возвышенный стиснул зубы, заставляя себя говорить спокойно.
— Встать на траверзе Ганга. Всем батареям правого борта вести огонь по готовности. Если мы не можем завершить разграбление добычи, значит, она не достанется никому.
Корабль задрожал, начав выполнять приказ. Возвышенный повернул рогатую голову к слуге мостика.
— Дэллон. Приготовиться к переходу в варп. Как только Ганг разлетится на куски, мы стартуем.
Опять.
— Как прикажете, повелитель.
— Соедините с навигатором, — прорычал Возвышенный. — Давайте покончим с этим.
Она неслась в темноте, руководствуясь памятью и тусклым освещением светильника. Шаги со звоном разносились по металлическим коридорам, создавая такое эхо, что казалось, будто бежит целая толпа людей. Она слышала, как позади пытается не отставать ее слуга.
— Хозяйка, — снова позвал он. Хныканье становилось все тише по мере того, как она отрывалась от него.
Она не сбавляла скорости. Палуба гудела от ударов ног. Энергия. Жизнь. После многих дней мертвого стояния в доке «Завет» снова двигался.
— Возвращайся в свою комнату, — в протяжном голосе Возвышенного слышалось неприкрытое раздражение. Но даже если бы существо могло ее запугать, этого бы не потребовалось делать. Она сама хотела. Мучительно стремилась снова отправиться в плавание, и это желание заставляло ее двигаться гораздо в большей степени, чем верность долгу.
Однако, даже повиновавшись, она возразила.
— Я думала, что Странствующие Десантники не должны тут появляться еще несколько месяцев.
Перед тем, как разорвать связь, Возвышенный неодобрительно заворчал.
— У судьбы явно есть чувство юмора.
Октавия продолжала бежать.
Ее покои располагались далеко от Черного Рынка. Спустя почти десять минут бега вниз по лестницам, по палубам и перепрыгивания небольших пролетов она, наконец, добралась до комнаты и разогнала слуг.
— Хозяйка, хозяйка, хозяйка, — приветствовали они ее надоедливым хором. Пошатываясь и задыхаясь, она прошла мимо них и рухнула на контактное кресло. Среагировав на присутствие, перед ней ожила целая стена мониторов. Установленные на корпусе корабля пиктеры и видеокамеры одновременно раскрыли диафрагмы, уставившись в пустоту под сотней разных углов. Восстановив дыхание, она увидела космос, космос и ничего, кроме космоса — точно такого же, как и в минувшие дни, пока они сидели в доке посреди пустоты, наполовину лишившись подвижности из-за повреждений. Но теперь звезды двигались. Она улыбнулась, увидев, как они начинают свой медленный танец.
На дюжине экранов звезды двигались влево. На дюжине других они уплывали вправо, скатывались вниз или поднимались кверху. Она откинулась на своем троне из черного железа и сделала вдох. «Завет» менял курс. В поле зрения вплыл Ганг, уродливый черно-серый дворец. Она ощутила, как корабль содрогнулся, а его орудия издали вопль. Неожиданно для самой себя, она снова улыбнулась. Трон, при желании этот корабль мог быть величественным.
Со всех сторон приблизились слуги, сжимавшие забинтованными ладонями и грязными пальцами соединительные кабели и ограничительные ремни.
— Проваливайте, — велела она им и сдернула повязку. От этого они бросились врассыпную.
Я здесь, безмолвно произнесла она. Я вернулась.
Внутри ее разума начала разворачиваться сущность, бывшая до того крохотным плотным ядром тревоги. Она разрасталась, заволакивая мысли пеленой противоречащих друг другу эмоций. Приходилось бороться, чтобы отделять себя от порывов захватчика.
Ты, прошептала сущность. К узнаванию примешивалось отвращение, но оно было слабым и далеким.
Сердце гудело, словно барабан. Это не страх, сказала она сама себе. Предвкушение. Предвкушение, волнение и… ладно, страх. Однако из интерфейса ей требовался лишь трон. Октавия отказалась от грубой имплантации кабелей пси-подпитки, не говоря уж об ограничителях. Все это было подспорьем для наиболее ленивых навигаторов. Пусть ее род и немногого стоил, однако она чувствовала этот корабль достаточно хорошо, чтобы отвергнуть помощь интерфейса.
Не я. Мы. Ее внутренний голос дрожал от свирепого веселья.
Холодный. Усталый. Медленный. Голос низко грохотал, словно тектоническое сотрясение. Я пробудился. Но я замерз в пустоте. Я хочу пить и есть.
Она не знала, что сказать. Странно было слышать, как корабль обращается к ней столь терпимо, пусть даже его спокойствие и было вызвано истощением.
Он ощутил ее удивление через резонанс трона.
Скоро мое сердце запылает. Скоро мы нырнем в пространство и не-пространство. Скоро ты будешь кричать и проливать соленую воду. Я помню, навигатор. Помню твой страх перед бескрайней тьмой вдали от Светоча Боли.
Она не купилась на примитивное подначивание. Заключенный в сердце корабля дух машины был злобной и измученной тварью и в лучшем — наименее приятном — случае все еще ненавидел ее. Гораздо чаще приходилось буквально устраивать штурм, чтобы хотя бы просто мысленно слиться с кораблем.
Без меня ты слеп, произнесла она. Когда тебе надоест эта война между нами?
А без меня ты неспособна двигаться, парировал тот. Когда тебе надоест думать, что ты главенствуешь в нашем союзе?
Она… она никогда не думала об этом под таким углом. Видимо, ее нерешительность передалась по каналу, поскольку черное сердце корабля забилось чаще, и по костям «Завета» прошло еще одно сотрясение. На нескольких экранах замерцали руны, все из нострамского языка. Ее знаний хватало, чтобы распознать обновленные данные об увеличении мощности плазменного генератора. Септим научил ее нострамскому алфавиту и пиктографическим сигналам, касавшимся функций корабля. Он назвал это «основами», словно она была на редкость глупым ребенком.
Возможно, совпадение? Это просто двигатели накапливают энергию, а не ее мысли вызывают дрожь по всему кораблю.
Я согреваюсь, сказал «Завет». Скоро мы будем охотиться.
Нет. Мы бежим.
В ее разуме раздался вздох. По крайней мере, именно так человеческое сознание восприняло скользнувший перед глазами мертвый импульс нечеловеческого раздражения.
Все еще чувствуя себя неуютно от обвинений корабля, она сдерживала мысли внутри своего черепа, храня их вне досягаемости духа машины. Она наблюдала в тишине, как пылает Ганг, и ожидала приказа направить корабль внутрь раны в реальности.
Варп-двигатели ожили с ревом дракона, который раскатился одновременно в обеих реальностях.
— Куда? — вслух спросила Октавия слабым шепотом.
— Курс на Мальстрем, — раздался из вокса гортанный ответ Возвышенного. — Мы более не можем оставаться в имперском пространстве.
— Я не знаю, как туда добраться.
О нет, она знала. Как она могла не ощутить этого — вздымающейся мигрени, от которой при каждом ударе сердца болела голова? Разве она не чувствовала его, словно слепая женщина, которая ощущает на лице солнечные лучи?
Ей и вправду был неизвестен путь через варп. Она никогда не двигалась через бурю к самому сердцу урагана. Однако она могла почувствовать его и знала, что этого достаточно.
Мальстрем. «Завет» уловил ее страдания и откликнулся. На навигатора хлынули волны тошнотворных знаний — она ощутила примитивные воспоминания корабля через связь между ними. Кожу закололо, и Октавия почувствовала потребность сплюнуть. Теперь ей принадлежала мутная память корабля, образы бурлящих в пустоте злобных духов и бьющихся о корпус гнилостных волн порчи. Целые миры, целые солнца тонут в Море Душ.
— Я никогда не была в варп-разломе, — выдавила она. Но если Возвышенный и ответил, то она так и не услышала этого.
Зато я был, прошипел «Завет»
Как и всякому навигатору, ей были известны истории. Углубляться в варп-разлом — все равно, что плыть в кислоте. С каждым проведенным в его волнах мгновением душа странника обдирается все сильнее.
Легенды и полуправда, насмехался над ней корабль. Это варп и пустота. Тише, чем буря, громче, чем космос. А затем: соберись, навигатор.
Октавия закрыла человеческие глаза и раскрыла истинный. Словно прилив, к ней хлынуло безумие, принявшее вид миллиона оттенков черного. Посреди хаоса сиял вечно горящий во тьме луч резкого света, который выжигал вопящие души и бесформенное зло, трепещущее на его границах. Маяк в черноте, Золотой Путь, Свет Императора.
Астрономикон, выдохнула она с инстинктивным благоговением и направила корабль в ту сторону. Успокоение, руководство, благословенный свет. Безопасность.
«Завет» взбунтовался, его корпус напрягся, мешая ей, треща и трескаясь от усилий.
Нет. Прочь от Светоча Боли. В волны ночи.
Навигатор откинулась на троне, слизнув пот с верхней губы. Ей овладевало ощущение, которое напомнило ей, как она стояла в обсерватории на вершине дома-шпиля ее отца и чувствовала невероятное желание прыгнуть с балкона высочайшей башни. В детстве она часто переживала подобное, это покалывающее чувство от смелости и сомнения, которые боролись внутри, пока она не наклонялась чуть дальше, чем нужно. Живот сводило, и она приходила в себя. Она не могла спрыгнуть. Ей этого не хотелось — не на самом деле.
Корабль закачался и взревел в ее сознании. Об его корпус бились адские волны. До ее ушей донесся нежеланный звук, который можно было игнорировать — несколькими палубами выше вопили члены людского экипажа.
Ты уничтожишь всех нас, прошипел в ее мозгу корабль. Слишком слаба, слишком слаба.
У Октавии было слабое подозрение, что ее стошнило. Пахло именно так. По корпусу со звуком визжащих шин скребли когти, а удары волн варпа стали глухим биением сердца матери, всепоглощающе громким для все еще дремлющего в утробе ребенка.
Она повернула голову, наблюдая, как Астрономикон темнеет и уменьшается. Он поднимался за пределы зрения? Или это корабль падал в…
Она резко напряглась, кровь заледенела, а мышцы сжались, став плотнее стали. Они свободно падали в варпе. По всем палубам раздавался несшийся из вокса отчаянный и злобный вопль Возвышенного.
Трон, выдохнула она, искренне богохульствуя и едва сознавая, что губы тем временем ведут переговоры по воксу с рулевыми на расположенной выше командной палубе. Она говорила автоматически, словно дышала. Значение имела лишь происходившая в ее сознании битва.
Трон, дерьмо и…
Корабль выровнялся. Неизящно — она практически полностью сбилась с курса, и стабилизация корабля была далека от аккуратности — однако корабль с облегчением и в то же время с остервенением ворвался в более спокойный поток. По корпусу «Завета» прошло последнее ужасающее содрогание, сотрясшее его до основания, и Октавия уставилась на тот путь, по которому хотела двигаться.
Она чувствовала, как успокаивается первобытный дух машины. Корабль слушался ее курса, двигаясь точно и прямо, словно меч. Хоть он и ненавидел ее, но летел гораздо лучше, чем та толстая баржа, на которой она страдала под командованием Картана Сина. «Звездная дева» еле барахталась, а «Завет крови» мчался. Непогрешимое изящество и воплощенный гнев. Никто в ее роду за все тридцать шесть его поколений не управлял подобным кораблем.
Ты прекрасен, невольно обратилась она к нему.
А ты слаба.
Октавия взглянула на окружавшие корабль волны. Наверху удалялся Свет Императора, а внизу, в бесконечной взбухающей черноте, сшибались неясные очертания огромных бесформенных тварей. Руководствуясь инстинктом, будучи более слепой, чем когда бы то ни было, она повела их к далекому оку бури.
Часть II
Зеница ада
VIII
Ночь в городе
Он знал, что был одним из тех детей — «малоспособных».
Так его учителя называли учеников, сидевших отдельно от других, и он понимал, что там ему и место. Четверо в его классе были «малоспособными» — интересно, что даже про себя он произнес это слово с той особой интонацией, которую использовали в речи взрослые, когда говорили о таких детях; эти четверо сидели у окна и зачастую вообще не слушали учительницу, однако никакого наказания за это им не полагалось.
Став четвертым — и последним — в этой группе, мальчик сидел глядя в окно, как и остальные трое. По темной улице проезжали машины, щадяще приглушив свет фар. Облачное небо заслонили башни, на каждом шпиле светились огромные надписи, рекламировавшие всякие штуки, без которых не могут жить взрослые.
Мальчик повернулся к учительнице. Некоторое время он слушал, как она рассказывает о языке, о новых словах, которые другие ученики — способные — теперь будут знать. Мальчик не понимал. Как могут какие-то слова быть новыми? Они все уже не раз попадались ему в книгах, что были у его матери.
Учительница заметила его взгляд и запнулась. Обычно она не обращала на мальчика внимания, с давно выработавшейся привычкой забывая о том, что он находится в классе. Отводить взгляд он не стал. Может, она попробует и его научить новым словам?
Да, она попробовала. Она указала на мерцающий экран и спросила, знает ли он, что значит написанное там слово.
Мальчик не ответил. Мальчик вообще редко отвечал на вопросы учителей. Он подозревал, что именно поэтому взрослые считали его «малоспособным».
Прозвенел короткий звонок, уроки на сегодня закончились, и все ученики встали со своих мест. Большинство складывали тетради, «малоспособные» же складывали обрывки бумаги с незатейливыми каракулями. Мальчику собирать было нечего, так как почти весь вечер он просто смотрел в окно.
Путь домой занимал больше часа, а в тот день из-за дождя получилось еще дольше. На дорогах скопились пробки, машины застряли намертво, и мальчик слушал, как переругиваются водители. Где-то совсем рядом, в паре домов от улицы, по которой он шел, раздался треск стрельбы — две банды устроили разборки. Интересно, что за банды и какими потерями все обернулось?
Чуть позже мальчика нагнал его друг; обычное дело, но мальчик надеялся, что этим вечером ему удастся побыть одному. Он улыбнулся, скрывая досаду. Друг улыбнулся в ответ.
На самом деле друг другом не был. Они дружили только потому, что дружили — по-настоящему — их матери, да и жили они в соседних квартирах.
— Учительница тебя сегодня вызывала, — сказал его друг, как будто мальчик и сам этого не заметил.
— Вызывала.
— А почему ты не ответил? Не знал что сказать?
В этом-то и была проблема. Мальчик никогда не знал, что нужно сказать, даже когда знал правильный ответ.
— Не понимаю, зачем нам вообще учиться, — признался он наконец.
Город вокруг жил обычной жизнью. С соседней улицы донесся визг шин. Множество голосов, кто-то кричал — обвиняя, требуя, умоляя, — другие кричали в ответ. В ближайших зданиях слышался ритмичный гул музыки.
— Чтобы набраться знаний, — ответил друг. Мать мальчика однажды сказала, что тот станет «настоящим сердцеедом», когда вырастет. С чего бы? По мнению мальчика, его друг умел только смущаться, или злиться, или злиться из-за того, что смутился.
— Я и так знаю все, о чем рассказывает учительница, — мальчик пожал плечами. — И зачем нам нужны знания? Вот этого я не понимаю.
— Нужны, потому что… нужны. — Его друг смутился, что вызвало у мальчика улыбку. — А ты если и решишь открыть рот, то только чтобы задать какой-нибудь кретинский вопрос.
Ну и ладно. В таких вещах его друг ничего не понимал.
Когда они были на полпути домой, мальчик внезапно остановился. Они шли через переплетение переулков, которые взрослые окрестили Лабиринтом, и сейчас мальчик вглядывался в одну из узких боковых улиц. Он не прятался и не высовывался; он просто смотрел.
— Что там? — спросил его друг.
Мальчик не ответил.
— О, — добавил товарищ секундой позже. — Пойдем, а то они нас заметят.
Мальчик не двинулся с места. Узкая улица была завалена мусором, и на одной из куч обнималась пара. Точнее, мужчина обнимал женщину, а та безвольно лежала на грязной земле, одежда где разрезана, где просто разорвана. Голова женщины была повернута в сторону детей, и пока мужчина ерзал на ней, она не отводила от мальчиков черных глаз.
— Пойдем же… — прошептал его друг, оттаскивая его прочь.
Какое-то время мальчик ничего не говорил, но его товарищ старался за двоих:
— Ты так пялился, что нас запросто могли пристрелить. Мать хорошим манерам не учила? Нельзя вот так открыто смотреть.
— Она плакала, — сказал мальчик.
— Откуда ты знаешь? Просто показалось.
Мальчик посмотрел на товарища.
— Она плакала, Ксарл.
После этого его друг заткнулся. Они молча прошли сквозь Лабиринт и даже не попрощались, когда добрались до шпиля, в котором жили.
В тот вечер мать мальчика рано вернулась домой. По запаху он понял, что она варит лапшу; из-за пластековой раздвижной двери, отделявшей кухню от единственной комнаты, доносилось негромкое пение.
Когда она вернулась в комнату, то опустила рукава до запястий, так что ткань прикрыла татуировки на предплечьях. Она всегда старалась их вот так спрятать, и мальчик никогда ни слова не говорил по этому поводу. Специальные символы, нанесенные на ее кожу, указывали, кто владел этой женщиной. Это мальчик знал, но подозревал, что у татуировок есть и другое значение.
— Сегодня со мной связались из твоей школы, — мать кивнула в сторону настенного экрана. Сейчас на нем были только зернистые помехи, но мальчик без труда представил, как на нем появилось лицо учительницы.
— Это из-за того, что я малоспособный?
— С чего ты взял?
— Потому что ничего плохого я не сделал. Я никогда не делаю ничего плохого. Значит, потому что малоспособный.
Мать присела на краешек кровати и сложила руки на коленях. Она недавно вымыла голову, и мокрые волосы казались темными. Вообще-то она была блондинкой — редкий случай среди обитателей этого города.
— Скажешь, в чем дело?
Мальчик сел рядом, и она с радостью обвила его руками.
— Я не понимаю, для чего мне школа, — ответил он. — Мы должны учиться, но я не понимаю зачем.
— Чтобы стать лучше, — сказала она. — Тогда ты сможешь жить на Окраине и работать где-то… где будет не так плохо, как здесь.
К концу фразы голос матери стал совсем тихим; она почесывала татуировку на предплечье, не отдавая себе отчета в том, что делает.
— Этому не бывать, — возразил мальчик и улыбнулся, чтобы ее подбодрить. В ответ она обняла его, прижала к себе, как делала всякий вечер, когда хозяин избивал ее. В такие вечера кровь с ее лица капала ему на волосы; в этот вечер капали лишь слезы.
— Почему нет?
— Я пойду в банду, как мой отец. И Ксарл пойдет — тоже как его отец. И нас обоих убьют на улице, как убивают всех. — Мальчик казался скорее задумчивым, чем печальным. Такие слова разбивали сердце его матери, но в нем самом не вызывали особых эмоций. — На Окраине же не лучше? Ну, не сильно лучше?
Теперь она и вправду плакала — так же, как плакала та женщина в переулке. В глазах та же пустота, та же мертвая безнадежность.
— Нет, — призналась она шепотом. — Что там, что здесь — одинаково.
— Тогда зачем мне ходить в школу? Зачем ты тратишь деньги и покупаешь мне все эти книги?
Она задумалась, прежде чем ответить. Мальчик слышал, как она с трудом сглотнула, чувствовал, как она дрожит.
— Мама?
— Ты можешь сделать еще кое-то. — Теперь она укачивала его так, как делала, когда сын был маленьким. — Если ты покажешь, что не такой, как другие дети, что ты лучше, умнее и понятливее их, то сможешь навсегда выбраться с этой планеты.
Мальчик посмотрел на нее, думая, что ослышался. А если и нет, он не был уверен, что ему нравится такое предложение.
— Выбраться с планеты? Совсем? Но кто будет… — Он чуть не сказал «…заботиться о тебе», но от этого мать бы только снова расплакалась. — Кто будет с тобой рядом?
— Не надо обо мне волноваться, все со мной будет хорошо. Но прошу тебя, пожалуйста, отвечай, когда учитель тебя спрашивает. Ты должен показать, насколько ты умный. Это важно.
— Но куда я потом отправлюсь? И чем буду заниматься?
— Куда захочешь, и делать сможешь все, что захочешь. — Теперь она улыбнулась. — Герои могут делать все что хотят.
— Герои? — Сама идея заставила его рассмеяться. Для матери его смех был лучшим лекарством от грусти — он уже достаточно вырос, чтобы заметить это, но пока еще не понимал, почему столь простые вещи, как смех детей, так действуют на родителей.
— Да. Если ты пройдешь испытания, тебя возьмут в легион. Ты станешь героем, рыцарем, что странствует среди звезд.
Мальчик долго и пристально смотрел на нее.
— Мама, а сколько тебе лет?
— Двадцать шесть.
— Ты слишком стара для испытаний?
Она поцеловала его в лоб, прежде чем ответить. Потом внезапно снова улыбнулась, и напряжение, повисшее в маленькой комнате, рассеялось.
— Мне нельзя проходить испытания, потому что я женщина. И если ты станешь таким же, как твой отец, то тоже не сможешь их пройти.
— Но легион все время набирает мальчиков из разных банд.
— Так было не всегда. — Она отодвинула его от себя, встала и вернулась на кухню, где принялась помешивать лапшу в кастрюле. — Помни вот что: из банд берут только некоторых мальчиков. Но легион всегда ищет самых лучших, самых способных. И ты будешь таким, обещаешь?
— Обещаю, мам.
— Больше не будешь отмалчиваться в школе?
— Да, мам.
— Хорошо. Как дела у твоего друга?
— Он не настоящий друг, ты же знаешь. Он всегда злится. И хочет в банду, когда вырастет.
На это мать опять улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла грустной, словно скрывала невысказанную ложь.
— Все попадают в банду, мой маленький ученый. Такова жизнь. У каждого есть дом, банда, работа. Но помни: есть разница, когда делаешь что-то, потому что должен, и когда тебе это дело по-настоящему нравится.
Надев на руки тонкие рукавицы, чтобы не обжечься, она поставила на небольшой стол горячие жестяные миски с их обедом; потом отбросила рукавицы на кровать и улыбнулась, глядя, как он ест.
Он посмотрел на нее: лицо матери замерцало, словно сбилась картинка. Улыбка превратилась в кривой оскал, глаза стали уже, уголки их приподнялись вверх, и в их новом разрезе появилась нечеловеческая утонченность. Мокрые волосы встали дыбом, словно наэлектризованные, и свились в высокий султан, изменив цвет на багряно-красный.
А потом она закричала на него — пронзительный вопль, от которого лопнули стекла в окнах, и осколки дождем посыпались на улицу далеко внизу. Кричащая дева протянула руку к изогнутому клинку, что лежал на кровати, и…
Он открыл глаза и увидел лишь уютную темноту собственной комнаты для медитаций.
Но успокаивающая тишина не продлилась и секунды. Ведьма-ксенос последовала за ним из сна и проникла в реальность. Она позвала его по имени, и черная тишина раскололась от звука женского голоса, а затхлый корабельный воздух пропитался ее запахом.
Рука воина метнулась к ее шее, огромный кулак сдавил бледное горло. Встав, он потянул ее за собой, отрывая от пола. Она болтала ногами, силясь пнуть противника, а губы беззвучно шевелились, но без притока воздуха с них не могло сорваться ни звука.
Талос отпустил ее. Женщина рухнула на палубу с метровой высоты и, не устояв на ватных ногах, упала на четвереньки.
— Октавия.
Она кашляла, сплевывала и старалась отдышаться.
— А ты думал кто?
У открытой двери стоял один из свиты навигатора — горбатое, трясущееся существо с видавшим виды обрезом в дрожащих забинтованных руках.
— Нужно ли напоминать, — проговорил Повелитель Ночи, — что правилами «Завета» запрещено наводить оружие на одного из воинов легиона?
— Ты навредил хозяйке. — Глаза слуги были зашиты, но он все равно изобразил пристальный взгляд и не опустил обрез, несмотря на страх. — Ты сделал ей больно.
Талос опустился на колени и протянул Октавии руку, предлагая помощь. Она ухватилась за него, хотя и после секундного колебания.
— Вижу, ты завоевала преданность своих слуг. У Этригия так и не получилось.
Октавия ощупала горло: все еще больно.
— Все нормально, Пес. Все хорошо, не волнуйся.
Слуга опустил обрез, пряча его в складках рваного, грязного плаща. Навигатор дунула на выбившуюся прядь волос, упавшую на лицо.
— И чем я заслужила такое гостеприимство? Ты сказал, что если дверь не заперта, то можно войти.
— Ничем не заслужила. — Талос вернулся к металлической платформе, своему месту отдыха. — Прости. Я кое-что увидел во сне, и это сбило меня с толку.
— А я ведь стучала, — не сдавалась Октавия.
— Не сомневаюсь. — На краткое мгновение он прижал ладони к глазам, чтобы избавиться от образа ксеноведьмы. Боль осталась и была явно хуже, чем за все прошлые годы. Биение сердца глухими ударами отдавалось в виске, а оттуда боль оплетала своей паутиной всю голову. Раны, полученные какой-то месяц назад, только усугубляли дело: теперь ему было больно даже видеть сны.
Медленно подняв голову, он посмотрел на навигатора:
— Ты вышла из своих покоев, да и корабль — к счастью — перестал так страшно содрогаться. Но мы никак не могли так быстро достигнуть цели.
Было ясно, что эту тему Октавии обсуждать точно не хочется.
— Нет, — коротко ответила она.
— Понятно. — Значит, ей опять нужен отдых. Возвышенный будет совсем не в восторге.
Какое-то время все трое молчали; Октавия подняла переносную лампу, направляя свет на стены личной комнаты воина. Всю поверхность их покрывали нострамские письмена: кое-как нарисованные руны складывались в беспорядочную вязь, в некоторых местах новые записи наслаивались на старые. Вот они, мысли пророка — выплеснуты на металл стен, высказаны потоком слов на мертвом языке. Кое-где и на его доспехе были выцарапаны такие же рунические надписи-предсказания.
Казалось, что Талоса этот осмотр нисколько не беспокоит.
— Ты плохо выглядишь, — сообщил он навигатору.
— Большое спасибо. — Она и сама прекрасно знала, какой у нее болезненный вид. Кожа бледная и вялая, спина ноет, в воспаленных глазах такая резь, что больно моргать. — Знаешь ли, вести корабль сквозь психический ад — нелегкое дело.
— Я не хотел тебя обидеть. — Он скорее проявлял внимание, чем извинялся. — Думаю, вежливость теряется в первую очередь. Умение вести светские беседы. Выходя за пределы человеческого, мы утрачиваем эти навыки прежде всего.
На это Октавия хмыкнула, но отвлекаться на посторонние темы не собиралась:
— Про что был твой кошмар?
Талос улыбнулся ей обычной кривой улыбкой, которая, правда, чаще всего скрывалась под шлемом.
— Эльдар. В последнее время я вижу только эльдар.
— Это было пророчество? — Она снова стянула волосы в хвост и проверила, не съехала ли бандана на лбу.
— Я уже не знаю. Не всегда можно явно различить, где заканчивается кошмар и начинается пророчество. В этот раз все началось с одного воспоминания, но к концу оно исказилось, стало неправильным. И не сон, и не видение.
— Пора бы тебе уже разбираться в таких вещах, — заметила Октавия, избегая при этом смотреть ему в глаза.
Он не ответил, так как понимал, откуда в ней эта язвительность. Навигатор была напугана, до сих пор не оправилась от встречи, которую он ей устроил после резкого пробуждения, и при этом изо всех сил старалась не показывать страх, пряча его за надменным раздражением. Он не понимал, почему люди столь мелочны в своих эмоциях, но он мог распознать их внешние проявления и, соответственно, нейтрализовать их влияние.
Его благожелательное молчание добавило Октавии мужества:
— Извини.
Теперь она посмотрела на него. У нее, как и у многих терран, были карие глаза, у него — черные, без радужки, как и у всех сынов Нострамо. Долго выдержать этот взгляд Октавия не могла; у нее мурашки шли по коже, если она слишком пристально всматривалась в лица Повелителей Ночи, наделенные крупными, полубожественными чертами. За прошедший месяц раны на лице Талоса почти полностью зажили, но все равно было видно, что он в первую очередь воплощенное оружие, а лишь затем — человек. Черты тонкие, но сам череп, укрепленный искусственно, отталкивал своей монолитной, непробиваемой тяжеловесностью. От висков спускались хирургические шрамы — белые на белом, почти невидимые на бледной коже. По меркам обычного человека его лицо считалось бы красивым, но такие черты у огромного воина казались оскорбительной аномалией. Сложись все иначе, в его взгляде были бы любознательность и доброта, но теперь вместо них было лишь мучительное выражение какой-то едкой горечи, которую невозможно скрыть.
Должно быть, это ненависть, решила Октавия. Хозяева со свирепой непримиримостью ненавидели всех и вся, включая друг друга.
Видя, как пристально она его изучает, Талос улыбнулся. Хоть какой-то признак человечности. Такой усмешкой когда-то улыбался мальчик, знавший гораздо больше, чем хотел показать. На мгновение гневное божество, покрытое шрамами, превратилось во что-то большее.
— Полагаю, у тебя был повод нанести мне визит, — сказал он, и это прозвучало скорее как утверждение, чем вопрос.
— Возможно. А что тебе снилось до того… до того как появились эльдар?
— Моя родная планета. Во времена, когда мы ее еще не уничтожили.
Он спал в доспехе, сняв только шлем. Септим с помощью Марука отремонтировал все повреждения; Октавия присутствовала на последней стадии работы и видела, как Талос одним ритуальным ударом молота еще раз разбил аквилу.
— Какой была твоя семья?
Воин вложил золотой меч в ножны и закрепил их за спиной. Рукоять с крылатой крестовиной выглядывала из-за левого плеча, готовая к бою.
Отвечая, он смотрел в сторону:
— Отец был убийцей, как и дед, и прадед. Мать была лицензированной проституткой и состарилась раньше срока. В пятьдесят она выглядела на семьдесят. Думаю, она была чем-то больна.
— Зря я спросила, — искренне призналась навигатор.
Талос проверил магазин массивного болтера и ловко вогнал его на место с аккуратным щелчком.
— Почему ты пришла, Октавия?
— Потому что Септим однажды мне кое-то рассказал.
Он замер, а затем повернулся к ней. Навигатор едва доставала ему до груди.
— Продолжай.
— Он сказал, что когда-то давно ты убил одного из своих слуг.
— Терций. Им завладел варп. — Талос нахмурился почти обиженно. — Я все сделал быстро, и он не мучился. Это не была пустая прихоть, Октавия. Я ничего не делаю без причины.
Она покачала головой:
— Знаю, но вопрос не в этом. Что именно случилось? Говорят, что у варпа есть миллион способов отравить человеческую душу. — Напыщенность старой навигаторской пословицы вызвала у нее еле заметную улыбку. — Как это с ним произошло?
Талос закрепил двуствольный болтер на пластине набедренника.
— Терций изменился и внутренне, и внешне. Он всегда был любопытным и во время полета в варпе любил стоять на смотровой палубе, глядя в самую глубину безумия. Он так долго вглядывался в бездну, что она проникла в него самого. Вначале симптомов было мало — спазмы, носовые кровотечения. Я был тогда моложе и плохо представлял, на какие признаки нужно обращать внимание, когда речь идет о заражении. Я понял, что для него все кончено, когда он превратился в хищную тварь и отправился ползать по нижним палубам. Он охотился на людей из команды, чтобы сожрать их.
Она содрогнулась. И самые юные навигаторы знали, что тысячи и тысячи видов порчи подстерегают людей в варпе; даже в тоскливые времена на «Звездной деве» Октавия успела повидать достаточно случаев, когда экипаж, оставшись без защиты, становился жертвой этих миазмов. До таких крайностей не доходило, но все же…
— А Секонд, что случилось с ним? — спросила она.
— Не хочу говорить о втором слуге. Та история оставила очень неприятные воспоминания, и даже когда все закончилось, легче не стало. — Подняв шлем, он повертел его в руках, осматривая. — Скажи уже, что тебя беспокоит.
— Откуда ты знаешь, что меня что-то беспокоит? — прищурилась она.
— Может, потому что я все-таки не законченный дурак?
Октавия с трудом изобразила улыбку. Он может ее убить — и убьет, если захочет, без секундного раздумья. «Сейчас или никогда», — подумала она.
— Я все еще вижу Рожденную-в-пустоте.
Талос прикрыл глаза и медленно выдохнул.
— И?
— Когда я иду по коридору, то слышу ее плач за углом. Мельком вижу, как она убегает по пустым галереям. Это она, я точно знаю. А вот Пес ее не видит.
Явно чувствуя себя неуютно под пристальным взглядом Повелителя Ночи, слуга робко пожал плечами. Талос повернулся к Октавии.
— Итак? — Она склонила голову. — Я заражена?
Ответ сопровождался вздохом стоического терпения:
— От тебя одни неприятности.
Чувство собственного достоинства, почти забытое, всколыхнулось от этих слов, и Октавия выпрямилась, расправив плечи.
— Могу то же сказать о тебе. С тех пор как ты взял меня в плен, жизнь была скупа на милости. Да, и ты на меня охотился, помнишь? Поймал и затащил на корабль, схватив лапой за горло, словно я какая-то лакомая дичь.
Талос рассмеялся. Как обычно, это был едва слышный смешок, мягкий выдох, дополнивший кривое подобие улыбки.
— Мне никогда не надоест слушать твои терранские колкости. — Воин помедлил, а затем добавил: — Октавия, будь осторожнее. Ты думаешь, что слабость в тебе, но это не так. Корабль провел в варпе целую вечность. Заражена не ты, заражен сам «Завет». Скверна проникла в его корпус, мы все вдыхаем ее вместе с корабельным воздухом. Мы еретики, и такова наша участь.
— Это… слабое утешение.
На мгновение его взгляд стал до боли человеческим. Бровь приподнята, губы скептически изогнулись: «А чего ты хотела?»
— «Завет» меня ненавидит, — сказала Октавия. — Я уверена. Каждый раз, когда мы соприкасаемся, он содрогается в отвращении. Но он бы не стал намеренно терзать меня призраками — его дух слишком примитивен для этого.
— Безусловно, — Талос кивнул. — Но, помимо команды из плоти и крови, на «Завете» есть и другой экипаж, из воспоминаний — множества воспоминаний. На его палубах погибло больше людей, чем сейчас работает. Корабль помнит каждую смерть. Представь, сколько крови пролилось на его сталь, сколько раз его вентиляционная система впитывала последний вдох умирающего. И этот же воздух, пройдя очистку, вновь и вновь попадает в легкие живых. Мы живем внутри памяти «Завета» и поэтому все время от времени видим вещи, которые не вполне реальны.
— Ненавижу этот корабль. — Она снова начала дрожать.
— Нет, — возразил он, опять беря в руки шлем. — На самом деле не ненавидишь.
— Я и представить не могла, что все будет так. Управлять боевым кораблем Легионес Астартес — да любой навигатор молить будет о таком шансе. А как «Завет» движется, как поворачивается и скользит — словно змей в маслянистой воде, словно какое-то мифическое создание. С этим ничто не сравнится, но внутри него все такое… отравленное. — Октавия умолкла и пристально смотрела на него, чувствуя кислотный запах его дыхания.
— Нехорошо глазеть, — заметил воин.
— А тебе повезло, что не лишился глаза.
— Какая занятная игра слов. Половину моего черепа заменили сварной пластиной, и Сайрион уверяет, что вся левая часть лица у меня теперь выглядит так, словно я побывал в когтях горной пумы.
Он провел пальцами, защищенными броней, по вискам, где еще виднелись послеоперационные шрамы. Повреждения были столь серьезными, что даже его сверхчеловеческий организм с трудом с ними справлялся. На левой стороне лица шрамы, начинаясь у виска, тянулись до самого рта.
— Нет, Октавия, везение не оставляет таких следов.
— Ну, не так уж все плохо, — сказала она. Было в его поведении что-то, что ее успокоило, — возможно, дружеская непринужденность в тоне и в открытом, искреннем взгляде. — А что такое горная пума?
— Хищное животное с моей родной планеты. Когда увидишь одного из Атраментаров, обрати внимание на его наплечники. Рычащие львы, изображенные там, — это звери, которых на Нострамо называли горными пумами. Выезжать из города, чтобы поохотиться на них, считалось среди главарей банд символом престижа.
— Хозяйка, — вмешался Пес, и Октавия повернулась к нему. Урок истории прервался.
— Что?
У Пса был смущенный вид.
— Я как-то убил такую пуму.
Октавия удивленно наклонила голову, но Талос опередил ее:
— Ты из нагорников? — Его низкий голос гулко раскатился по комнате.
Пес склонил уродливую плешивую голову, на которой оставались только клочки седых волос:
— Да, господин. И я однажды убил горную пуму. Это был котенок, и я его съел.
— Вполне вероятно, — признал Талос. — Нагорники жили — точнее, выживали — в скалистых краях, вдали от городов.
— Собственно, сколько тебе лет? — Октавия все еще разглядывала Пса.
— Больше, чем вам, — заверил ее Пес и кивнул, словно такой ответ объяснял все. «Невероятное создание», — подумала она и повернулась к Талосу: — Как рука?
Воин посмотрел на скрытую под броней конечность, сжал ладонь в кулак. Благодаря доспеху разница между левой рукой и правой была совсем не заметна. Но без слоя керамита все выглядело иначе: вместо органики — крепкие кости из металла и гидравлические суставы. При каждом движении псевдомускулы и сервоприводы издавали скрип — хоть и едва слышный, но все равно непривычный. Маленькие шестеренки в запястье вибрировали, пласталевый локтевой сустав потрескивал, если его слишком быстро сгибать или разгибать, и все это до сих пор казалось Талосу немного странным и даже удивительным. Он поднял руку перед Октавией и по очереди нажал большим пальцем на подушечки остальных. Даже на мельчайшее движение доспех отзывался ворчливым гулом.
— Сайрион лишился руки на Крите, — сказал Талос. — Так у нас с ним появилось нечто общее — к сожалению.
— А как по ощущениям?
— Как моя собственная рука, — он пожал плечами, — с поправкой на «почти».
— Понятно, — она невольно улыбнулась.
— Думаю, насчет ремонта надо проконсультироваться с Делтрианом. Хочешь пойти со мной?
— Нет уж, спасибо.
— Нет, — ввернул Пес, до сих пор таившийся у порога. — Нет, сэр.
С треском включились вокс-динамики, установленные по всему кораблю, и по коридорам загремел низкий, тягучий голос Возвышенного:
— Переход в эмпиреи — через тридцать вахт. Экипажу занять свои места.
Октавия воззрилась на репродуктор, закрепленный на стене.
— Так мне вежливо намекают, что пора возвращаться к себе.
Талос кивнул.
— Иди в свои покои, навигатор. Остерегайся призраков, что бродят по кораблю, но не позволяй им запугать тебя. Сколько нам еще до цели?
— Считая от границы Мальстрима — еще день. Может, два. Но есть еще кое-что.
— Да?
— Отец Рожденной-в-пустоте. Септим просил не беспокоить тебя по этому поводу, но мне кажется, ты должен быть в курсе.
На это Талос кивнул, но ничего не сказал.
— Ее отец… Он распускает слухи — то на Черном рынке, то на жилых палубах — о том, что корабль проклят и в одну из грядущих ночей мы все по его воле погибнем. Кое-кто из старой команды прислушивается к этим словам и даже соглашается… Ты же знаешь, как они относились к девочке. Но теперь прислушиваются и новички, которых вывезли с «Ганга». Аркия винит во всем тебя. У девочки был твой медальон, но все равно она… ну, ты понимаешь.
— Умерла.
Октавия кивнула.
— Я приказал Септиму разобраться, — ответил воин. — Но все равно спасибо, что сообщила мне. Я сам решу эту проблему.
— Ты убьешь его? — В ее голосе явно слышалась неуверенность.
— Мертвые рабы бесполезны, но так же бесполезны и рабы непослушные. Если не останется иного выхода, я его убью, но у меня нет желания так поступать. Он прожил на корабле десятки лет и все-таки смог завести ребенка — вот пример того, как человек может сопротивляться порче. Я не дурак, Октавия. Экипаж идеализирует Аркию так же, как идеализировал его дочь. Мы мало что выгадаем, убив его, и только настроим против себя людей в команде. Они должны подчиняться из страха перед последствиями, а не потому, что их сломили, загнав в угол. В первом случае мы получим старательных и целеустремленных рабочих, которые хотят выжить; второй вариант даст нам призраков, которых не пугает гнев хозяев, потому что они уже готовы умереть.
Между ними повисла напряженная тишина; наконец Талос хмыкнул, показывая, что пора заканчивать разговор:
— У тебя все?
— Что ждет нас в Мальстриме? Что такое эта Зеница Ада?
Талос покачал головой.
— Сама все увидишь — если корабль не развалится в пути и все-таки долетит до тамошних доков.
— Так это действительно док.
— Это… Октавия, я воин, а не поэт и не ритор. Я не подберу нужных слов, чтобы достойно описать это место. Да, Зеница Ада — это док.
— Ты сказал «я воин» так, словно это приговор. — Октавия облизнула пересохшие губы и наконец решилась: — Кем вообще ты хотел стать? О себе я сказала правду: я всегда хотела быть навигатором на военном корабле, и судьба так или иначе исполнила это желание. Но можно спросить, что насчет тебя?
Талос ответил на это тем же едва слышным смешком и постучал по оскверненной аквиле на нагруднике.
— Я хотел стать героем. — Через мгновение его израненное лицо скрылось под шлемом-черепом. На Октавию теперь взирали красные линзы, в которых не отражались никакие чувства. — И посмотри, что из этого вышло.
IX
Путешествие
Посетители Черного рынка отреагировали по-разному, когда той же ночью там появился один из хозяев — воин легиона. Большинство замерли как вкопанные, гадая, где, кто и какое преступление совершил, и опасаясь, что грядет кара за их собственные прегрешения. Некоторые склонили головы в приветствии, некоторые подобострастно опустились на колени. Кое-то обратился в бегство, едва завидев во тьме алое свечение глазных линз на шлеме воина. В основном это были рабочие с машинных палуб, перемазанные в масле; они кинулись врассыпную по коридорам, выходившим из кубрика.
На их бегство никто не обратил внимания. Толпа расступилась перед воином, и он подошел к своей цели — мужчине, на лотке которого были разложены куски белой ткани и амулеты, сплетенные из женских волос. Люди, стоявшие рядом, в знак уважения приглушили свет переносных ламп.
— Аркия, — произнес воин. Вокс превратил его голос в утробный рык, вокабулятор шлема добавил скрежета. Мужчина испуганно отшатнулся и остался стоять на месте только из упрямой гордости.
— Господин?
Воин подчеркнуто медленным движением потянулся к гладию в ножнах на голени. Достал его и, не отводя взгляда от взмокшего мужчины, прорычал еще три слова:
— Возьми этот меч.
Талос бросил гладий на стол. Меч лязгнул, с краев лотка посыпались мелкие безделушки; стальной клинок, длиной в руку человека, в тусклом свете ламп поблескивал золотом.
— Возьми его. Я должен увидеться с техноадептом, а вместо этого трачу время здесь. Поэтому бери меч, смертный. Мое терпение имеет предел.
Мужчина подчинился и нерешительно взял гладий.
— Господин? — снова спросил он, и теперь его голос дрожал.
— Оружие в твоих руках было изготовлено на Марсе во времена, которые почти все нынешние обитатели Империума считают достоянием легенд. Этот клинок обезглавил множество мужчин, женщин, детей, ксеносов и диких тварей. Я сам, своими руками, вогнал его в сердце человека, который правил целым миром.
На короткой цепи с толстыми звеньями, прикрепленной к поясу воина, висел шлем. Одним рывком легионер сдернул его с цепи и также с грохотом бросил на стол. Красный керамит исцарапан и измят, зеленые линзы треснули; шлем воззрился на Аркию мертвыми окулярами.
— Этот шлем — все, что осталось от воина, который убил твою дочь, — сказал Талос. — Я сам прикончил его в одной из стычек, что разгорелись на палубах, когда мы бежали с Крита. Когда все было кончено, я отрубил ему голову тем самым мечом, который ты сейчас едва можешь поднять.
С трудом удерживая гладий, торговец положил его на стол.
— Господин, чего вы хотите от меня?
— Говорят, что ты сеешь недовольство среди смертных в команде. Утверждаешь, что корабль проклят, и всех на его борту ждет та же судьба, что настигла твою дочь. Это так?
— Знамения…
— Нет, — Талос усмехнулся. — Не смей заикаться о «знамениях», если хочешь дожить до конца нашей беседы. Или ты скажешь правду, или замолчишь навсегда. Ты действительно пытаешься убедить других в том, что «Завет» проклят?
Дыхание Аркии облачком тумана повисло в холодном воздухе.
— Да, господин.
— Хорошо, — воин кивнул. — На это я не сержусь. Рабы имеют право на собственные чувства и мнения, пусть даже ошибочные, если при этом они не забывают о своих обязанностях. Какие твои обязанности, Аркия?
— Я… — Уже не молодой мужчина сделал шаг назад. — Я просто чернорабочий. Делаю все, что мне прикажут.
Талос сделал шаг вперед. Работающий доспех издавал гул, от которого ныли зубы.
— А тебе приказывали читать команде проповеди о вечном проклятии?
— Не убивайте меня, господин, пожалуйста.
Талос пристально посмотрел на мужчину с высоты своего роста:
— Я не убивать тебя пришел, идиот. Я пришел, чтобы кое-что тебе показать и преподать урок, который все мы должны усвоить, если хотим выжить в таких условиях и при этом сохранить рассудок. — Он указал на шлем. — Тот воин убил твою дочь. Разрубил ее надвое. Но и в этом случае она бы прожила еще несколько мгновений — мгновений столь мучительных, что ты даже не можешь себе представить. А твоя жена, ведь она тоже погибла во время того нападения? Погибла от меча Кровавого Ангела? Если они с твоей дочерью были вместе, скорее всего, их зарубил один и тот же воин.
Талос обнажил собственный меч — огромный, в рост человека. Когда-то он вырвал это оружие из рук павшего героя, тоже из Кровавых Ангелов. Серебро и золото, отполированные до блеска, крылья, украшавшие рукоять: настоящая мастерская работа, настоящий бесценный шедевр. Талос медленно и аккуратно опустил клинок на плечо мужчины, так что лезвие почти касалось шеи.
— Вероятно, это последнее, что они обе видели в этой жизни. Над ними возвышается воин без лица, меч занесен и вот-вот разрежет их, разрубит пополам.
Глаза мужчины наполнились слезами. Он моргнул, и по щекам пробежали блестящие полоски влаги.
— Господин, — только и сказал он. Всего одно слово.
Во взгляде несчастного Талос прочитал немой вопрос.
— Я пришел, чтобы успокоить твои сомнения, Аркия. Я сделал все, что мог. Разорвал ее убийцу на куски. Съел его сердце, и с его кровью присвоил себе и его память. Ты потерял дочь и имеешь право чувствовать горе. Останки этого убийцы — вот они, прямо перед тобой. Возьми меч. Разбей шлем. Отомсти, если так этого жаждешь.
— Я хочу не мести, господин, — мужчина наконец вновь обрел дар речи.
— Нет. — На лице Повелителя Ночи, скрытом под шлемом, растянулись в улыбке едва зажившие мышцы. Он соврал Октавии: на самом деле лицо превратилось в маску постоянной гнетущей боли. Он подумывал даже о том, чтобы удалить кожу с левой стороны черепа, лишить нервы чувствительности и заменить рубцовую ткань элементарной аугметикой. Непонятно, почему он никак не может на это решиться.
— Если месть для тебя не имеет смысла, — продолжил Талос, — значит, ты просто недостаточно страдал. Каждый раз, когда мы зализываем новые раны и ждем, что они излечатся, нас поддерживает единственная надежда — на отмщение. Эту истину принимают все на корабле — как смертные, так и сверхлюди. Все, кроме тебя. Только ты думаешь, что судьба обошлась с тобой суровее, чем с остальными. Только ты, прячась в тени, призываешь к раздору, забывая при этом, что в этой же тьме живут твои хозяева. Тени говорят с нами, Аркия. Помни, человечек: на этом корабле с предателей заживо сдирают кожу.
Теперь Талос говорил не только ради Аркии: он развернулся к толпе, что собралась вокруг, хотя и обращался по-прежнему к отцу, лишившемуся дочь.
— Так что признайся, почему ты бормочешь свои изменнические речи — потому что в своем эгоистичном горе думаешь, что никто, кроме тебя, не терял столь многое, или потому что и вправду веришь, что другие пойдут за тобой на восстание против легиона?
— Моя дочь…
Вихрь движения, урчание сервоприводов: секунду назад Повелитель Ночи стоял перед толпой, повернувшись спиной к Аркии, а в следующий миг плачущего мужчину уже вздернули в воздух за седеющие волосы, так что ноги болтались над палубой.
— Твоя дочь — одна из многих сотен, кто погиб в ту ночь, — прорычал легионер. — Погиб на корабле, который теперь разваливается на ходу из-за повреждений, полученных как раз тогда. Хочешь, чтобы я извинился за то, что не смог ее защитить? Или и этого будет мало? Что если мои слова, пусть даже искренние, все равно покажутся тебе такими же бесполезными, как и месть? Если я извинюсь, это вернет ей жизнь?
Талос отшвырнул мужчину от себя, и тот рухнул на стол, который опрокинулся под его весом.
— В ту ночь, когда ты лишился дочери, мы потеряли несколько десятков воинов. Воинов, которые когда-то ходили по самой Терре и смотрели, как рушатся стены Императорского дворца. Эти воины целую вечность сражались на войне, которую невозможно выиграть, и держались только во имя мести. В ту ночь потери среди смертных в команде исчислялись сотнями. В ту ночь каждый человек на этом корабле лишился кого-то или чего-то дорогого, но все они справились со своим горем ради шанса на отмщение. Но не ты. Ты просто не можешь не твердить всем и каждому, что по сравнению с твоим их горе — ничто. И именно ты нашептываешь остальным, что нужно жить в паническом страхе перед тем, что может вообще не случиться.
Талос вернул оба клинка в ножны и покачал головой:
— Я скорблю о твоей дочери, человечек, скорблю о том, что ее жизнь оборвалась, а вместе с ней — и все, что она значила для нас в этом злосчастном прибежище, которое мы не можем покинуть. Мне жаль, что в качестве утешения я мог дать ей лишь возмездие. Но давай окончательно проясним одну вещь, смертный. Ты живешь только потому, что мы позволяем тебе жить. Ты родился в империи, которую построили мы, и ты служишь, чтобы мы смогли ее разрушить. Можешь нас ненавидеть. Можешь презирать. Нам нет и не будет до этого дела, даже если мы проливаем кровь, защищая тебя. Учти вот что, человек: ты не смеешь ставить свое горе выше страданий других. Дураки всегда становятся жертвами варпа, а ядовитые мысли притягивают нерожденных.
Люди завороженно слушали; повернувшись к ним, Талос по очереди посмотрел на каждого из собравшихся здесь рабов.
— Течения варпа, по которым мы движемся, суровы, и не буду обманывать вас насчет того, что ждет в конце пути. «Завет» истекает кровью, ему срочно нужен ремонт. Мы приближаемся к докам в Зенице Ада — месте, которое у некоторых из вас точно не вызовет радостных чувств. Как только мы причалим, запритесь в каютах и не выходите, если только этого не потребуют ваши обязанности. Если у вас есть оружие, носите его с собой постоянно.
Вперед выступил один из рабов — новичок с «Ганга»:
— Что происходит?
Талос повернулся к нему, вгляделся в небритое лицо — и только тогда понял, что все это время говорил на нострамском. Новички теперь составляли половину команды, а этого мертвого языка они не знали.
— Неприятности, — сказал Талос на низком готике, презренном языке Имперума, в употреблении которого он постоянно практиковался с тех пор, как на корабле появилась Октавия. — Мы направляемся в гавань, которую ренегаты выстроили в самом сердце имперского пространства. До прибытия осталось всего несколько часов. Есть вероятность, что во время стоянки в доке корабль попробуют взять на абордаж. Если это произойдет, защищайте «Завет» изо всех сил. Восьмой легион — не самые великодушные из хозяев, но по сравнению со сбродом, который нам придется считать союзниками, мы — настоящие святые. Подумайте об этом, если у вас вдруг появится желание сбежать.
Напоследок Талос еще раз обратился к Аркии:
— А если ты, человечек, решишь перейти от трусливых наговоров к чему-то большему и в своем эгоизме еще раз бросишь вызов легиону, то я сам срежу с твоих костей сначала кожу, а потом и мясо. Твой скелет повесят прямо посереди этого зала — в назидание остальным. Если ты понял меня, то кивни.
Мужчина кивнул.
— Мудрое решение, — одобрил Талос и вышел из зала. Оказавшись во тьме коридора, он проговорил по открытому вокс-каналу всего четыре слова:
— Первый Коготь, ко мне.
Сидя в центре пустой комнаты, он медленно раскачивался взад и вперед, сжав голову дрожащими руками и шепча имена богов, которых ненавидел.
Искаженный помехами вокс-сигнал донес до него призыв одного из братьев.
— Я иду, — ответил Узас, вставая.
Он опустил огромный клинок и переключил спусковой рычаг, останавливая движение цепного полотна. Мотор в рукоятке меча продолжал работать на холостом ходу, а воин слушал сообщение, которое брат передал по воксу. Кожа чесалась от пота, который постепенно впитывался в абсорбирующую ткань комбинезона под доспехом.
— Скоро буду, — передал ответное сообщение Ксарл.
Перо, царапающее пергамент, заскользило медленнее, а потом и вовсе остановилось. Воин посмотрел на шлем с лицевым щитком в виде черепа, лежавший на столе перед ним; шлем уставился на него немигающим взглядом. Воин неохотно вернул перо в чернильницу, посыпал пергамент мелким песком, чтобы подсушить чернила, и лишь затем включил вокс-связь в горжете:
— Как прикажешь, — сказал Меркуциан.
Он бродил по коридорам корабля и вглядывался во тьму сквозь красное стекло глазных линз и мерцающее перекрестье белых линий целеуказателя. На ретинальном дисплее высветилась руна: глиф с именем его брата мигал, настойчиво привлекая к себе внимание. Движением век он активировал руну, чтобы ответить:
— Что стряслось?
— Собираемся в Зале памяти, — ответил Талос.
— Скукота какая. А зачем?
— До того как мы причалим, хочу услышать полный перечень необходимых ремонтных работ.
— Вот я и говорю, — подтвердил Сайрион, — скукота же.
— Просто шагай сюда. — После этого Талос отключился.
Божественные механизмы наполняли Зал памяти гулким эхом: сервиторы что-то поднимали или тянули, сверлили или забивали. Все они носили черные туники с капюшонами, на спине у каждого — крылатый череп, символ легиона. Нострамские глифы, вытатуированные у некоторых на лбу, указывали, что это бывшие рабы, в наказание за мелкие проступки подвергнутые лоботомии и аугментации.
Десятки рабочих и сервиторов трудились у столов и конвейеров: они собирали разрывные снаряды для болтеров, которыми были вооружены воины легиона. Другие работали у настенных консолей — они проводили глубокое сканирование корпуса корабля и руководили ремонтными бригадами. Гомон голосов, стук инструментов, лязг металла сливались в одну сплошную волну шума.
У одной из стен, подвешенные к потолочным креплениям и опутанные цепями, покоились четыре огромных саркофага. Только один был все еще защищен стазис-экраном, и хотя синеватая дымка экрана скрадывала детали, видно было, что его треснувшая поверхность наполовину восстановлена.
Корабль в очередной раз накренился, и гробы дредноутов задрожали, гремя цепями. Каждый саркофаг был настоящим произведением искусства, созданным из благородных металлов и заботливо украшенным резным орнаментом. Такая кропотливая работа была по плечу только опытному ремесленнику и не имела ничего общего с простыми техническими операциями, которые обычно выполняли рабочие и невольники.
Собравшись вокруг центрального гололитического стола, воины Первого Когтя переглянулись. Трехмерное изображение, вращавшееся перед ними вокруг своей оси, представляло «Завет крови», но там и тут эфемерные контуры голограммы разрывали красные пятна аварийных сигналов. Каждый раз, когда по кораблю проходила очередная волна дрожи, проекция начинала мерцать.
— Выглядит не очень хорошо, — заметил Сайрион.
— Точно, — проскрипел Люкориф. — Совсем не хорошо.
Его присутствие в зале стало для Первого Когтя неприятным сюрпризом. Талос сразу же догадался, что раптор здесь по поручению Возвышенного — капитанский соглядатай.
— Техноадепт, — Талос повернулся к Делтриану, — мне нужен полный список ремонтных работ, которые нужно провести, и необходимых для этого материалов. Еще мне нужно знать, сколько ориентировочно времени займет капремонт и, соответственно, сколько «Завет» пробудет в доке.
Талос стоял рядом с Делтианом, напротив них — Ксарл и Люкориф. Между этими тремя воинами было мало общего. Талос был в полном доспехе легионера и только снял шлем, который положил на край стола; клинки в ножнах, взгляд спокойный. Люкориф прятал лицо за плачущей маской (Талос подозревал, что раптор ее вообще не может снять) и неуклюже клонился вперед, балансируя на керамитовых когтях и стараясь удержаться в вертикальном положении. Ксарл тоже снял шлем, прикрепил его у бедра и теперь стоял неподвижно. Лицо воина покрывала сетка шрамов, каждый из них — символ неприятных воспоминаний; взгляд черных глаз метался от Талоса к Люкорифу. Ксарл даже и не думал скрывать, что следит за обоими: он чувствовал, что между ними начинается соперничество, и внимательно наблюдал за развитием событий.
Делтриан же улыбался, потому что Делтриан улыбался всегда. Его хромированному черепу, скрытому под черным капюшоном, иная мимика была недоступна. Когда техножрец говорил, было видно, как движутся вены/провода и кабели/мускулы на его лице и шее, а голос напоминал монотонное бормотание робота.
— За последние восемь месяцев маршевые двигатели для полета в имматериуме подверглись нежелательно высокому уровню вредоносного воздействия, — сделав паузу, Делтриан перевел взгляд изумрудно-зеленых окуляров на Люкорифа, — но их рабочие показатели еще остаются в допустимых пределах.
От лица техноадепта донеслось тихое шипение: специальные форсунки, встроенные в слезные протоки, распылили на его «глаза» охлаждающий аэрозоль. Талос не удержался и украдкой бросил взгляд в его сторону. Вежливость и уважение заставляли его скрывать любопытство, но принципы, которыми Делтриан руководствовался в самореконструкции, оставались для него загадкой. Зачем техножрецу из марсианских Механикум создавать себе тело, которое будет точным аугметическим подобием освежеванного человека? Причина, как подозревал Талос, была в том, что Делтриан подпал под влияние Восьмого легиона: с этой точки зрения образ, внушающий ужас смертным, явно был уместен.
А может быть, это вопрос веры. Может быть, искусственный человеческий скелет, в который Делтриан превратил свое тело, должен был напоминать, с одной стороны, о тех многочисленных изменениях, на которые он пошел в погоне за механическим совершенством, а с другой — о бренном вместилище, с которого все началось.
Поняв, что глазеет уже в открытую, Талос виновато улыбнулся и сосредоточился на голопроекции.
Хромированным когтем Делтриан указал на красные пятна, расцветившие корпус:
— Поврежденные системы расположены в этих точках. В этих местах, — он указал на пять областей на изображении, — корпус требует капитального ремонта. Что касается основных систем, Девятый легион нанес серьезные повреждения генераторам реальности. До сих пор ремонт, проводимый личным составом, обеспечивал возможность маршевого полета в эмпиреях, но без докового ремонта генераторы реальности очень скоро перейдут в защищенный режим, и варп-двигатели нельзя будет запустить.
— Почему? — спросил Ксарл.
— Потому что повреждено поле Геллера, — ответил Талос. — Если не починить генераторы щитов, варп-двигатели долго не продержатся.
— Да, — подтвердил Делтриан. Ему понравилась прямолинейная точность слов воина, и он кивнул тому, кто значился в его памяти как «легионес астартес один-два-десять; предпочтительное обращение: Талос». — Все верно.
— Девятый… Кровавые Ангелы, — прохрипел Люкориф. — Теперь не легион.
— Принято. — Делтриан на мгновение склонил голову. — Записано.
— Неисправности в поле Геллера? — Сайрион указал на голопроекцию.
Вокспондер, встроенный в гортань Делтриана, выдал короткую серию машинного кода:
— Критические неисправности. Дефекты, устраненные временным ремонтом, будут вновь возникать все чаще. Чем дольше мы остаемся в имматериуме, тем выше риск, что поле не выдержит.
— На это уйдут недели, — Талос покачал головой, не отводя взгляда от вращающейся гололитической модели. — Если не месяцы.
Всплеск беспорядочного цифрового кода, который вырвался из голосового модуля Делтриана, больше чем когда-либо походил на ругательство.
— Неисправность имматериумного двигателя — не главная проблема «Завета». Смотрите.
Скелетообразные пальцы адепта набрали на клавиатуре стола новую команду. Голопроекция задрожала, и еще несколько секций корпуса окрасились алым. Не дождавшись от воинов никакой реакции, Делтриан издал металлический рык.
— Я повторяю: смотрите.
— Да, вижу, — соврал Сайрион. — Теперь все понятно. Но объясни отдельно для Узаса.
Талос раздраженно посмотрел на брата, призывая его замолчать.
— Сделай одолжение, техноадепт. На что мы, собственно говоря, смотрим?
В течение нескольких секунд Делтриан лишь глядел на воинов, словно надеясь, что один из них просто пошутил. Но никто и не думал смеяться, так что техноадепт плотнее запахнулся в черную мантию, и серебряная маска смерти скрылась под капюшоном. Талос не представлял, как стальной череп может одновременно изобразить негодование и при этом продолжать ухмыляться, но Делтриану это удалось.
— Это проекция данных, отражающая вероятностный ущерб, который мы понесем за оставшееся время полета при текущей турбулентности варпа.
По привычке, в которой он пока не отдавал себе отчета, Талос провел пальцами вдоль шрамов, начинавшихся у виска.
— Кажется, этого достаточно, чтобы вывести корабль из строя.
— Почти, — согласился Делтриан. — Наш навигатор неопытна и слаба. Она ведет корабль по бурным потокам, заставляя его идти против волн варпа, потому что не чувствует, как их можно обойти. Вот наглядная картина ущерба, который наносит «Завету» взятый ею курс.
— Значит, она не выбирает легких путей, — хмыкнул Ксарл. — Переходи к сути, техноадепт.
— Говоря простым нострамским языком, навигатор делает все, чтобы корабль развалился на части. — Делтриан выключил гололит. — Я изложу ситуацию предельно доходчиво. До сих пор мы рассчитывали на нашу изобретательность и мнимый фактор, называемый «везение». Эти ресурсы исчерпаны. Раб 3101, предпочтительное обращение «Октавия», разрушит корабль своей некомпетентностью, если только не найдет общий язык с духом машины и не изменит свои навигационные привычки.
Раптор зарычал, с шумом втягивая воздух сквозь решетку вокалайзера, но Делтриан поднял костлявую металлическую руку, предупреждая комментарии:
— Нет. Не прерывайте это изъяснение. Это еще не все. Доков мы достигнем, но я говорю о непредвиденных обстоятельствах и будущих проблемах. Или она научится оперативно прокладывать курс, или с каждым новым переходом в имматериум она будет причинять «Завету» все больший вред.
Талос промолчал.
— Более того, — не сдавался Делтриан, — наше путешествие ускоряет износ нескольких жизненно важных систем. Вентиляция. Переработка жидких отходов. Модули питания, снабжающие орудия левого борта. Это только начало критического списка. За прошедший стандартный солнечный год наш корабль получил такие повреждения, что число систем, работающих бесперебойно, составляет менее тридцати процентов. Чем дальше продвигаются мои ремонтные сервиторы, тем больше дефектов они обнаруживают.
Талос кивнул, но опять промолчал.
— У меня мало опыта в интерпретации неаугментированной мимики, — Делтриан задумчиво склонил голову. — Кажется, ты переживаешь некую эмоциональную реакцию. Какую?
— Ты его раздражаешь. — Узас облизнул зубы. — Оскорбляешь его зверушку.
— Не понимаю, — признался Делтриан. — Я лишь излагаю факты.
— Не обращай на него, — Талос показал на Узаса, — внимания. Техноадепт, я понимаю твое беспокойство, но мы работаем с тем, что у нас есть.
Люкориф, молчавший уже несколько минут, издал шелестящий смешок.
— Неужели, Ловец Душ?
Талос повернулся к раптору:
— Хочешь что-то сказать?
— Разве у вас раньше не было воина, который мог вести корабль сквозь варп? — Люкориф содрогнулся от смеха и снова зашипел. — Да-да, точно был.
— Рувен ушел, теперь он прислуживает магистру войны, а других колдунов среди нас нет. И колдун никогда не сравнится с навигатором, брат. У первого есть знания о том, как это делать, второй был для этого рожден.
Раптор фыркнул:
— У чемпиона Халаскера были колдуны. Их очень ценят во многих бандах Восьмого легиона. — То ли Люкориф кивнул, то ли в нужный момент его шею скрутил спазм. — О тебе говорят, Ловец Душ. Талос из Десятой, который никогда не всматривался в варп ради его секретов, но все же наделен даром примарха. Скольким нашим братьям сначала пришлось выведать тайны варпа, чтобы наконец получить способность к предвидению, которая была у нашего отца? А вот тебе не пришлось. Нет-нет, только не Талосу из Десятой.
— Хватит, — Талос прищурился. — В этом нет никакого смысла.
— Смысл есть. Это правда. Пророк, ты слишком много времени провел вдали от Великого Ока. Тобой интересуются. Твои таланты стоит развивать. В этой войне колдовство — такое же оружие, как и меч, который ты украл, или болтер, который унаследовал.
Талос не ответил и почувствовал холодок, когда остальные воины Первого Когтя посмотрели на него.
— Это точно? — спросил Ксарл. — Ведуны из Черного Легиона хотят заполучить Талоса?
— Точнее некуда, — прохрипел Люкориф, не отводя кровоточащих окуляров. — Скрытая сила окружает пророка, словно черная аура. Разве Рувен не предлагал обучить тебя, Ловец Душ?
— Я отказался, — пожал плечами Талос. — А теперь давайте вернемся к вопросу…
— Я был там, когда он отказался, — улыбнулся Сайрион. — И правильно сделал: Рувен даже в лучшие дни был подлым и грязным сукиным сыном. Я бы ему и простое оружие не доверил, не говоря уж о том, чтобы обучать кого-нибудь на эту роль.
Опираясь на металлические когти, Люкориф прополз вокруг стола, при этом прыжковый ранец на его спине раскачивался в такт неуклюжей походке. Несколько шагов он проделал в вертикальном положении (ростом он не уступал братьям по легиону), но такой способ передвижения явно показался ему неудобным. Снова встав на четвереньки, он проковылял к опутанным цепями саркофагам, продолжая рассуждать шипящим змеиным голосом:
— А что насчет вас, Первый Коготь? Ксарл? Меркуциан? Узас? Что вы думаете? Как вы теперь относитесь к пророку, зная, что он отказался?
Вместо ответа Ксарл коротко рассмеялся. Меркуциан стоически молчал, сохраняя бесстрастное выражение.
— Я думаю, — прорычал Узас, — что тебе надо следить за словами. Пророк выбрал свой путь — так же, как и мы, так же, как выбирают все.
Воин хмыкнул, показывая, что больше здесь нечего обсуждать. Остальные воззрились на него в откровенном изумлении — даже Люкориф.
— Хватит, — огрызнулся Талос. — Достаточно. Почтенный техноадепт, продолжай, пожалуйста.
Словно ничего не случилось, Делтриан продолжил с того же места, где остановился:
— …а также нарушения в работе дополнительных источников питания для носовой лэнс-батареи, которые были обнаружены и запротоколированы сорок-шесть минут и двенадцать секунд назад по стандартному терранскому времяисчислению. Пятнадцать секунд. Шестнадцать. Семнадцать.
Талос повернулся к техноадепту:
— Нам до сих пор везло, что корабль просто не рассыпался на части? Думаю, ты это хочешь сказать.
Делтриан ответил неодобрительным обрывком шипящего машинного кода:
— Я бы никогда не стал использовать подобные выражения.
— Сколько времени займет ремонт? — спросил Ксарл. — Полный ремонт?
Голова адепта повернулась в его сторону; зеленые окуляры и серебряный оскал поблескивали из-под капюшона. Делтриан уже сделал точные расчеты, но подозревал, что Повелители Ночи не станут их слушать.
— Если задействовать всю команду и принять уровень производительности в восемьдесят процентов — пять целых пять десятых месяца. — Подобная неопределенность вызывала в нем почти физические муки, но нужно было делать скидку на человеческий интеллект слушателей. — Такой уровень производительности рассчитан с поправкой на болезни, травмы, смертные случаи и отсутствие необходимых навыков.
— Пять с половиной месяцев в Зенице Ада — это много, — нахмурился Ксарл. — А мы не можем сторговаться с докерами Кровавого Грабителя, чтобы они нам помогли? Проведем обмен товаром и услугами, чтобы самим не выполнять всю работу.
— Кровавый Грабитель… — Талос смотрел на гололит; из-за головной боли голос его звучал рассеянно. — Что за нелепое прозвище.
Сайрион хихикнул.
— Прямо-таки убийственный вердикт из уст воина, прозванного «Ловец Душ».
Скрывая улыбку, Талос почесал исчерченную шрамами щеку.
— Продолжай, техноадепт.
— При участии рабочих бригад Зеницы Ада капитальный ремонт можно завершить в течение одного месяца.
— Простите, что говорю о неприятном, но нас там не очень-то жалуют, — заметил Меркуциан. — Вполне вероятно, что Тиран вообще не разрешит нам причалить, не говоря уж о помощи его бригад. А для обмена у нас не столь обширные запасы. Все, что мы реквизировали с «Ганга», нужно нам самим.
— Скажи прямо: украли, — ухмыльнулся Ксарл. — «Реквизировали», что это вообще за слово такое? Проклятые окраинники, вы просто не можете обойтись без красивого трепа.
Меркуциан смерил его гневным взглядом:
— Крадет только отребье из Внутреннего города. Мы ведем войну, а не грабим лавку мелкого торговца ради пары медяков.
— Отповедь сынка богатея, — Ксарл все так же ядовито улыбался. — Легко вести умные речи, когда ты сидишь на вершине башни, заправляешь целым преступным синдикатом, а другие делают за тебя всю грязную работу. Помнится, я отстреливал тех сосунков с Окраин, что заявлялись на экскурсию в наш сектор. Было весело.
Меркуциан втянул воздух сквозь зубы, но промолчал.
Возникшая пауза длилась ровно 6, 2113 секунды. Делтриан это знал, потому что для него точный счет времени был проявлением числового совершенства. Он сам нарушил тишину редкой для себя попыткой пошутить, надеясь тем самым разрушить возникший антагонизм — неожиданный и (по его мнению) не имеющий к делу никакого отношения.
— Если нам не разрешат причалить, будет, по-нострамски говоря… облом.
Слово оказалось грязным и неуместным. Едва произнеся его, он сразу же об этом пожалел, и сожаление это проявилось двояко. Во-первых, он плотнее запахнулся в свои одеяния, словно замерз, — на удивление человечный жест, нечто вроде тех бессмысленных движений, которые простые смертные совершают, когда волнуются. Само собой, холода Делтриан не чувствовал. Он давно отключил функцию восприятия температуры на эпидермальных поверхностях тела и отслеживал температурные колебания только с помощью отдельных датчиков, расположенных в кончиках пальцев.
Вторая реакция проявилась одновременно с первой: в ту же секунду он стер это слово, проведя адресную очистку оперативной памяти.
Но желаемого эффекта он достиг. Талос улыбнулся неуклюжей шутке техноадепта и, пресекая дальнейшие споры, тихо сказал своим воинам:
— Хватит уже, братья, прошу вас. Такие семейные ссоры смущают даже жрецов Бога-Машины.
— Как скажешь, — Меркуциан отсалютовал, прижав кулак к груди. Ксарл, изображая внимание, рассматривал гололит, но все так же ехидно улыбался.
— Люкориф?
— Ловец Душ?
— Пожалуйста, не называй меня так.
Раптор гоготнул.
— Чего ты хочешь?
— Сообщи Возвышенному о сроках, которые рассчитал техноадепт.
— Хорошо, — выдохнул раптор, уже разворачиваясь к выходу.
— Мне он не нравится, — высказался Сайрион.
Проигнорировав это замечание, Талос обратился к адепту:
— Можешь перенести информацию по ремонтным работам на инфопланшет с криптографической защитой? Когда достигнем доков, я прослежу, чтобы все шло быстро и по плану.
— Будет выполнено. — Делтриан помедлил. — Значит ли это, что во время стоянки в Зенице Ада мне придется оставаться на борту?
— А ты хочешь посетить станцию? — Талос нахмурился. — Прости, я об этом не подумал. Если ты решишь покинуть корабль, Первый Коготь будет твоей почетной стражей.
— Прими мою вербализованную благодарность, — ответил техноадепт. — У меня есть еще один вопрос в дополнение к этому злободневному дискурсу. Функциональность твоей руки находится в приемлемых пределах?
— Вполне, — Талос кивнул. — Еще раз спасибо, техноадепт.
— Я горжусь выполненной работой, — улыбнулся ему Делтриан. С другой стороны, Делтриан улыбался всегда.
Марук посмотрел в сторону Септима, занятого работой. Усталые глаза плохо видели в приглушенном освещении, но за прошедшие недели Марук начал хоть и медленно, но привыкать к полутьме.
— Что это? — Он поднял металлический предмет размером со свой большой палец.
Септим искоса глянул в его сторону. Они оба работали в одной мастерской; на столе Марука был настоящий бардак: сверла, напильники, промасленные тряпки разбросаны как попало вперемешку с деталями наполовину собранного болт-пистолета. Септим отложил мятый лист с чертежами, который изучал.
— Суспензор. Это для тяжелого болтера лорда Меркуциана.
Корабль опять содрогнулся.
— Это не…?
— Нет. — Септим отвернулся от встревоженного напарника, надеясь про себя, что Октавия наконец уведет корабль в более спокойные течения. — Не знаю, что ты имел в виду, но дело не в этом. Работай и не задавай вопросов.
— Септим, послушай…
— Я слушаю.
— Тряский выдался полет. Хуже, чем даже на балкерах, где мне доводилось раньше работать. А если что-то пойдет не так?
Септим не сводил с него пристального взгляда.
— И что же ты собираешься делать? Вылезешь наружу и будешь приклеивать отвалившиеся части обратно? Давай, вперед. Целая армия чудовищ только и ждет, чтобы сожрать твою душу, а мне достанется сомнительное удовольствие обучать нового помощника.
— Как ты можешь быть таким спокойным? — Марук почесал щеку, оставив на коже масляное пятно.
— Спокоен, потому что ничего не могу сделать.
— Я слышал разные истории о кораблях, которые пропадали в варпе…
Септим вернулся к чертежам, хотя и положил затянутую в перчатку ладонь на рукоятку пистолета, убранного в кобуру.
— Поверь, никакие истории не сравнятся с правдой. Реальность гораздо страшнее, чем рассказывают ваши имперские сказки, но сейчас уж точно не время об этом говорить.
Корабль опять встряхнуло, на этот раз так сильно, что Септим и Марук повалились на пол. Крики с других палуб жутким призрачным эхом разнеслись по коридорам.
— Варп-двигатели снова отключились, — буркнул Марук, ощупывая рану на виске — падая, он ударился головой о край стола.
— Sinthallia shar vor vall'velias, — прошипел Септим и поднялся на ноги.
— Что это значит?
Его напарник провел пятерней по волосам, убирая упавшие на лицо пряди.
— «Эта женщина нас погубит», вот что это значит.
Октавия склонилась вперед на своем троне и костяшками пальцев потерла закрытые глаза. Пот градом катился со лба и с тихим шелестом капель падал на палубу. Она почувствовала кровь во рту и не глядя сплюнула. Глаз во лбу болел от напряжения и чесался от пота.
Со вздохом она откинулась на спинку трона. По крайней мере, корабль больше не дрожал. Если судить по предыдущим остановкам, на отдых у нее было от одного до трех часов, а затем Возвышенный прикажет опять уводить «Завет» в варп. Последний выход из Моря Душ оказался наиболее неприятным. Октавия еще чувствовала связь с кораблем — а заодно и мучения команды, их боль, которая пропитывала стальные кости судна. В этот раз не обошлось без пострадавших. Она слишком резко вышла из варпа, хотя и старалась продержаться как можно дольше — пока не почувствовала, что кровь в венах вот-вот закипит.
— Хозяйка? — позвал кто-то.
Она узнала голос и ощутила, что говоривший очень близко. Она знала, что если откроет глаза, то увидит мертвую девочку, и та будет смотреть на нее.
— Тебя здесь нет, — прошептала Октавия.
Мертвая девочка погладила ее по колену. Кожу начало покалывать, и навигатор отшатнулась, насколько позволяло кресло.
Открыть обычные глаза было на удивление тяжело. Напротив, третий глаз закрылся с неохотой, показавшейся до странного приятной. Безумный калейдоскоп не-цвета поблекнул, уступив место привычной пустоте. Веки человеческих глаз, липкие от слез, поднялись с трудом.
У подножия трона, положив перевязанную руку на ее колено, сидел Пес.
— Хозяйка? — Он чуть ли не скулил.
«Пес. Это всего лишь Пес».
— Воды, — выдавила она.
— Уже принес. — Он пошарил под изорванным плащом и извлек наружу грязную фляжку. — Только она теплая. Простите меня, хозяйка.
Она заставила себя улыбнуться этому безглазому страшиле.
— Ничего, Пес. Спасибо.
Первый глоток показался ей медовым нектаром. Она почти что видела, как воспаленные мышцы впитывают эту сладкую теплую жидкость. Раньше, на Терре, она пила экзотические вина из хрустальных бокалов — а теперь несказанно благодарна за глоток тепловатой воды, полученной после переработки неведомо чего, из фляги, которую ей дал еретик.
Она слишком устала, чтобы плакать.
— Хозяйка?
Октавия вернула ему фляжку. Теплая вода плескалась в желудке, но ей было все равно.
— В чем дело?
Пес заломил перебинтованные руки и уставился на нее слепыми глазницами.
— Вам трудно лететь. Я волнуюсь за вас. Вы обливаетесь потом и стонете гораздо громче, чем Этригий, когда он вел корабль по тайным течениям.
Октавия отерла лицо банданой и улыбнулась уже по-настоящему:
— Наверняка у него получалось куда лучше, чем у меня. И опыта у него было больше. Я привыкла вести корабль на свет, а не во тьму.
Пес, судя по его виду, раздумывал над ее словами. Казалось, его высохшие зашитые глаза устремлены прямо на навигатора.
— С вами все будет хорошо? — спросил он.
Октавия помедлила с ответом и обнаружила, что силы на слезы еще остались. Его забота тронула ее, и в глазах защипало. Из всех заблудших душ, что обитали на корабле, только этот человечек, изуродованный и забитый, спросил у нее то, что давно нужно было спросить. Вопрос, который даже Септим не рискнул задать, руководствуясь своей неизменной идиотской вежливостью.
— Да, — ответила она, глотая так и не пролившиеся слезы. — Со мной все…
Ее прервал приказ Возвышенного:
— Всем членам команды оставаться на местах. Перенастроить имматериумные двигатели для возвращения в варп.
Она вздохнула про себя и снова закрыла глаза.
X
Живодер
Его прозвали Живодером, и он прекрасно понимал, почему. Это прозвище не казалось ему ни лестным, ни оскорбительным: просто один из многих внешних жизненных факторов, которые он никак не мог контролировать.
У него были блеклые глаза, в которых обычно не выражалось никаких эмоций, кроме отрешенного равнодушия, и лицо настолько худое, что казалось изможденным. За работой он не снимал доспеха и поэтому обязательно по несколько раз в день чистил и заново освящал броню. Тряпка, которой он протирал керамит, неизменно становилась красной от крови, которой была заляпана броня, ибо он делал грязную работу. Шлем у него был белый, но он редко надевал его, когда был на станции.
— Живодер, — вкрался в его сознание чей-то слабый голос. — Не дай мне умереть.
Вариэль устремил холодный взгляд на воина, лежавшего на операционном столе. От раненого исходил резкий, тяжелый запах обожженной кожи и спекшейся крови; красный керамит и бронзовая отделка его брони превратились в сплошное переплетение трещин. Несколько мгновений Свежеватель смотрел, как через эти бессчетные трещины уходит жизнь его брата.
— Ты уже мертв, — сказал Вариэль. — Просто твое тело этого еще не понимает.
Вместо протестующего крика из горла воина вырвался сдавленный хрип, но ему хватило сил вцепиться в перчатку с нартециумом на руке Вариэля. Окровавленные пальцы оставили пятна на кнопках и экране сканера.
— Пожалуйста, не прикасайся ко мне. — Вариэль мягко высвободился из хватки умирающего. — Не люблю, когда ко мне прикасаются.
— Живодер…
— И не надо меня ни о чем умолять. Это бесполезно. — Вариэль провел рукой над разбитым нагрудником. Измазанный кровью нартециум какое-то время пощелкивал, обрабатывая данные, а затем сканер издал двойной звуковой сигнал. — У тебя пробито одно легкое и серьезно повреждены оба сердца. Из-за сепсиса твоя кровь насыщена токсинами, что вызывает дисфункцию и отказ органов.
— Живодер… Прошу тебя… Я лишь хочу и дальше служить нашему господину…
Кулак Вариэля опустился рядом с виском воина, мокрым от пота.
— Я знаю тебя, Каллас Юрлон. Твоя смерть не будет потерей. — Он сделал паузу, но не ради того чтобы улыбнуться. Вариэль уже и не помнил, когда в последний раз улыбался. За последние десять лет — уж точно ни разу. — Одарить тебя милостью Императора?
— Ты смеешь издеваться надо мной? — Каллас попробовал встать, и из трещин в доспехе хлынула кровь. — Я… хочу поговорить… с Владыкой трупов…
— Нет, — Вариэль плотнее сжал кулак. — Спи.
— Я…
Внутри перчатки-нартециума громко щелкнул один из приводов, запустивший дрель, адамантиевое сверло которой с треском пробило височную кость воина и погрузилось в его мозг. В тот же миг тело Калласа Юрлона обмякло, и руки Живодера бережно опустили его на хирургический стол.
— Ты не сможешь поговорить с лордом Гарреоном, потому что, как я и сказал, ты уже мертв.
Вариэль разжал кулак, убирая пальцы с нажимного диска, встроенного в ладонь перчатки. Окровавленное сверло втянулось в свое гнездо на предплечье Живодера, погружаясь при этом в стерилизующий раствор.
Он набрал короткую команду на панели управления нартециумом, и в действие пришли еще несколько традиционных инструментов: лазерный скальпель, пила с электроприводом и серебристые зубья реберного ретрактора.
А затем началась работа: он выжигал, резал, отделял кости и снимал с них мышцы. Как обычно, он трудился в абсолютной тишине, с неприязнью вдыхая запахи, которые исходили от горелой плоти и вскрытых органов. Вот из влажной липкой оболочки показалась первая прогеноидная железа, облепленная защитной слизью — вязкие нити этого изолирующего вещества протянулись от нее к теперь пустой полости.
Вариэль опустил кровоточащий орган в жидкий консервант, после чего направил свои инструменты к гортани воина, повторяя процедуру извлечения. В этот раз он работал быстрее, почти как мясник. Сделав на шее сбоку вертикальный надрез, он ввел внутрь армированные щипцы из наручного медкомплекта. Плотные края разреза неохотно разошлись, сочась кровью, и обнажили внутренние слои. Эта железа отделилась легче, и Вариэль отправил второй орган, с которого свисали порванные вены, в тот же раствор, что и первый, после чего запечатал трофеи в стеклянный цилиндр.
Подчиняясь внезапной прихоти, он вновь активировал лазерный скальпель. Анатомирование много времени не заняло, и вскоре Вариэль уже снял с трупа кусок кожи, оставив его сверлить потолок мертвыми глазами на освежеванном лице. Закончив, Вариэль медленно отвел от тела равнодушный взгляд. С окончанием работы ушла и сосредоточенность внимания: теперь Живодер вновь замечал окружающие его предметы — и какофонию шума, где крики, вопли и проклятия пронзали пропахший кровью воздух.
Вариэль жестом подозвал двух рабов-санитаров. На лицах обоих была грубо выжжена Звезда Пантеона; оба были в фартуках, измазанных различными выделениями человеческого тела. Благодаря аугментическим конечностям они были достаточно сильны, чтобы работать грузчиками, и могли перетаскивать трупы воинов в полном боевом доспехе.
— Отнесите эти останки инсинераторам, — приказал Живодер. Когда рабы сняли тело со стола, он опустил стеклянный цилиндр в отсек для хранения, расположенный в набедреннике.
В завершение он очистил нартециум дезинфицирующим спреем, после чего произнес одно лишь слово:
— Следующий.
Как он и предполагал, через несколько часов за ним пришли. Неожиданностью было то, что пришли лишь двое. Похоже, братья любили Калласа Юрлона не так сильно, как думал Вариэль.
— Здравствуйте, — поприветствовал он. Коридор отозвался на его голос эхом, но оно было слабым и недолгим. Эти двое выбрали удобное место: одна из второстепенных галерей, проходивших через всю станцию, где никто не услышит ни криков, ни стрельбы.
— Живодер, — прорычал первый, — мы пришли за Калласом.
Вариэль так и не надел шлем. С непокрытыми головами были и оба воина, что преградили ему путь; их багряно-черные доспехи были точной копией его собственной брони. Посмотрев на их лица, он обратил внимание на ритуальные шрамы — оба изуродовали свою плоть, вырезав на ней Звезду Пантеона.
«Как симптоматично».
Вариэль распростер руки — воплощенное дружелюбие, если бы не ледяной холод во взгляде.
— Чем могу служить, братья?
Второй воин вышел вперед и нацелил дезактивированный цепной меч апотекарию в горло.
— Ты мог спасти Калласа, — рявкнул он, уставившись на противника налитыми кровью глазами.
— Нет, — соврал Вариэль, — Он был обречен. Я дал ему милосердие Императора.
— Обманщик, — воин засмеялся. — Предатель. Еще и глумишься над тенью нашего умершего брата, говоря такие слова.
— Мы пришли за Калласом, — опять прорычал первый легионер.
— Да, ты уже говорил. Я не глухой.
— Его дух взывает к нам, требуя отмщения.
— Ну конечно. — Медленно, чтобы не спровоцировать братьев, Вариэль поднял руку и прикоснулся к сувениру из сухой кожи, который прикрепил к наплечнику. Плоское лицо Калласа Юрлона, лишившееся тела, воззрилось на воинов пустыми разрезами глаз. — Вот он. Он очень рад с вами встретиться. Видите, как он улыбается?
— Ты…
Что Вариэль никогда не понимал в своих братьях, так это их склонность — нет, скорее, потребность — принимать эффектные позы. Создавалось впечатление, что каждый из них считает себя главным героем своей собственной легенды. Каждый думал, что нет ничего важнее его ненависти, каждый хотел при любой возможности рассказать о своих подвигах и преступлениях.
Непостижимо.
Пока брат собирался произнести очередную угрозу, Вариэль достал болт-пистолет. Три выстрела ударили воину в грудь, разнесли броню на куски и отбросили легионера к стене. Разлетевшиеся осколки разбили лампы на потолке, и узкий коридор погрузился во тьму. Когда послышался рев цепного меча, Вариэль уже бежал прочь. За те несколько секунд, что потребовались его улучшенным глазам на адаптацию к темноте, он несколько раз пальнул по нападавшим вслепую. Вторая очередь попала в цель, и тьму прорезали проблески детонаций. Не сбавляя хода, Вариэль перезарядил пистолет и быстро три раза подряд свернул на поворотах. За третьим углом он остановился и стал ждать с разделочным ножом наготове.
— Живодер! — орал ему вслед второй воин. С каждым мгновением топот преследователей раздавался все ближе.
Вариэль вгляделся в темноту; оружие в руках казалось тяжелым.
Его брат показался из-за угла — и напоролся на нож, который пробил более тонкую броню у ворота доспеха. Неестественно громко забулькав, воин по инерции шатнулся вперед и рухнул на палубу под скрежет керамита и гудение суставных сочленений.
Вариэль подкрался ближе, нацелив пистолет брату в голову, и с удивлением воззрился на то, что случилось дальше. Воин с трудом, но все же поднялся на колени и попытался вытащить кинжал из горла, дыша при этом с трудом, но совершенно беззвучно. Редкостное упрямство.
— У тебя перерезаны голосовые связки, — пояснил Вариэль. — Пожалуйста, оставь эти попытки обругать меня. Выглядишь жалко.
Воин еще раз попробовал встать, но ему помешал сильный удар пистолетом, от которого его череп треснул с влажным хрустом. Вариэль приставил ствол болтера к затылку поверженного брата.
— К счастью, выслушивать твою предсмертную ахинею мне не грозит.
Вариэль плюнул кислотой на доспех брата, попав на символ Красных Корсаров — изображение сжатого кулака.
— Поверь, символичность вышла ненамеренно, — сказал он обреченному воину и нажал на спусковой крючок.
Лорд Гарреон был из тех воинов, кто, по-бадабски говоря, несет свои раны с улыбкой. В его случае это выражение не следовало понимать буквально: улыбался он не чаще своего любимого помощника, но и не пользовался бионикой, чтобы скрыть следы, оставшиеся на лице после многих сражений. Шрамы пересекали бледное лицо Гарреона, словно тектонические разломы, и лишь добавляли уродства тому, кто и до этого не был красавцем. Правая щека до самого виска застыла в окаменелой напряженности мертвых мышц, отчего рот навсегда искривился в презрительной усмешке.
— Вариэль, мальчик мой. — Если не лицо, то голос у этого стареющего воина с тонкими губами был добрым: он говорил, словно дедушка с внуком, словно никогда и не отдавал приказов о массовых казнях.
Вариэль не обернулся. Он все так же стоял у смотрового купола и глядел на планету, что вращалась внизу, в маревой пустоте. Призраки бесформенными обрывками тумана проплывали за стеклом; эфемерными видениями возникали лица, пальцы, но тут же исчезали, не в силах зацепиться за гладкую поверхность. Игнорировать их не стоило Вариэлю особого труда: страдания потерянных душ его нисколько не интересовали.
— Приветствую вас, сэр, — ответил он.
— Какая официальность. — Гарреон подошел ближе, позвякивая разнообразными склянками, талисманами и амулетами, прикрепленными к доспеху. Вариэль уже привык к этому звуку. Без сомнений, глава апотекариев в полной мере разделял преданность ордена Пантеону.
— Я задумался, — признал молодой воин.
— О чем же? О планете под нами? — Гарреон облизнул губы подрагивающим языком. — Или о двух трупах, которые нашли во вспомогательной магистрали номер одиннадцать?
Вариэль прищурился, но не отвел взгляда от черной планеты за стеклом.
— Они были юнцами, — сказал он. — Слабыми. Бесполезными.
— Ты не взял их геносемя, — отметил его наставник. — Лорду Гурону это наверняка не понравится.
— Невелика потеря, — ответил Вариэль. Отодвинувшись от края смотровой платформы, он перешел на другую ее сторону. Отсюда были видны клубящиеся облака, заполнявшие космическое пространство, и металлическая громада самой станции, уходившая на многие километры за края экрана. Несколько минут Вариэль наблюдал за движением кораблей: десятки крейсеров подходили или отчаливали, а вокруг каждого кружили, словно паразиты, более мелкие суда. Линейные корабли дрейфовали на орбите вокруг станции или стояли в доках по ее краям. Огни транспортного потока россыпью звезд мерцали в облаках отравленного тумана.
— Вдохновляющая картина, да? — наконец проговорил Гарреон. — Подумать только, когда-то мы правили лишь одним миром — а теперь неосязаемо держим в руках множество систем. Миллиарды жизней. Триллионы. Вот в чем измеряется сила, мой мальчик: сколько душ в твоей власти, сколько жизней ты можешь оборвать, сказав только слово.
Вариэль хмыкнул с подчеркнутой уклончивостью.
— Кажется, у вас есть новости, господин.
— Действительно. И они имеют прямое отношение к тому, как ты переводишь чужое добро. — Вариэль услышал в его голосе менторские нотки. — Нашему владыке нужно геносемя — обильный урожай геносемени, который пополнит наши ряды свежей кровью. Он скоро начнет осаду, на подготовку которой ушло два года, и потому повелевает всем изменителям плоти приготовиться.
Вариэль покачал головой:
— Не могу поверить, что лорд Гурон и правда решится на эту авантюру. Он бы не стал так безрассудно разбрасываться своими воинами. — Он указал на крейсерский флот, дрейфующий вокруг станции. Броня многих кораблей была черно-красной — цвета Тирана; цвета других указывали на их принадлежность иным опальным орденам Адептус Астартес. Пока что большинство составляли бывшие суда Имперского Военного Флота: теперь каждый из них нес Звезду Пантеона на оскверненном корпусе.
— Силы лорда Гурона могут справиться с любой армадой в Священном Флоте, — добавил Вариэль, — но их не хватит для осады крепости-монастыря. Как только мы покажемся на их орбите, нас тут же уничтожат. Только представьте, господин: от всех этих прекрасных кораблей останутся лишь горящие обломки, которые рухнут в атмосферу. — В смешке, который издал Вариэль, не было ни грамма веселья. — Отличное получится кладбище.
— Мальчик мой, ты не генерал, твое дело — пилить кости и сшивать плоть. Если лорду вдруг будет интересно, что ты думаешь о его крестовых походах, он тебя спросит. — Губы Гарреона еще больше растянулись в усмешке. — Только не стоит надеяться, что это когда-нибудь произойдет.
Вариэль склонил голову и наконец посмотрел в глаза наставнику:
— Простите, я сегодня сам не свой. Господин, какая помощь вам нужна?
Не собираясь дальше обсуждать эту тему, Гарреон отмахнулся от извинений.
— Лорд Гурон пока еще нас не призывал, но мы все равно идем к нему.
Даже не спрашивая, Вариэль уже знал причину.
— Он страдает?
— Он всегда страдает. — Гарреон снова облизал губы. — Ты же знаешь это не хуже меня. Пойдем же и, если получится, хотя бы на время облегчим его муки.
Люфт Гурон сидел на богато украшенном троне, вцепившись в подлокотники руками в латных перчатках. В огромной готической зале не было никого, кроме самого Тирана: пока апотекарии делали свое дело, всех прислужников и придворных, всех страждущих и стражников попросили удалиться. Хотя из всех крепостей Тирана эта периферийная станция не была ни самой большой, ни самой богатой, Вариэль не раз был свидетелем тому, как в зале собирались сотни и сотни воинов. Сейчас же здесь слышалось только эхо от неровного дыхания Гурона, да гул от доспехов, в которые были облачены трое ренегатов.
— Гаррллмнн, — промычал Тиран. — Гаррллмнн.
— Тише, Великий, — отозвался глава апотекариев, погрузив пальцы глубоко в мозг Гурона. — Я смогу откорректировать синаптические связи, — он вздохнул. — Снова.
Вариэль пристроился сбоку от железного трона, скальпелем и микрощипцами работая над гортанью Тирана. Каждый скрипучий вдох сопровождался щелканьем и лязгом армированной гидравлики, которая заменяла Гурону мышцы шеи. То немногое, что еще оставалось от его собственной плоти — атрофичные ткани с практически полностью омертвевшими нервами, — было слишком изуродовано рубцами, чтобы срастись с синтетической кожей. Давным-давно Тиран перенес травмы, чуть не убившие его, и пусть механические приспособления, теперь поддерживавшие в нем жизнь, были грубыми, жуткими и громкими, главное, что они были функциональными.
Но и очень капризными.
Как и у большинства людей, возведенных в ранг Адептус Астартес, память Вариэля приближалась к эйдетической — насколько могло позволить смертное тело. По его подсчетам, сеньор призвал его, чтобы отремонтировать аугметику, уже в семьдесят восьмой раз — и это не учитывая самые первые операции, которые Гарреон и два технодесантника провели, чтобы спасти жизнь Тирану.
Те операции больше походили на инженерные работы, чем на хирургическое вмешательство. Обуглившиеся мышцы и кости стоили Гурону почти трети его тела; подготовка к установке бионики потребовала обширного иссечения не только поврежденных, но и уцелевших тканей. В результате вся правая сторона его тела превратилась в лязгающий, грохочущий механизм: жгуты псевдомышц, поршневые соединения и металлические кости, неразрывно соединенные с доспехом, — работающий пример изобретательности Культа Машины.
И тогда, и позже, при каждом новом осмотре, Вариэль видел показатели биосканеров. Болевые сигналы, которые поступали в мозг Гурона, намного превышали порог человеческой переносимости. Лорд Гарреон или сам Живодер периодически выжигали синаптические связи, что притупляло ощущение мучительной боли, но всего через несколько месяцев усовершенствованное тело Гурона восстанавливало поврежденные нервы, и агония начиналась снова. Альтернативной было только глубокое разрушение частей мозга, и так сильно поврежденного; иного лечения, которое дало бы постоянный результат, апотекарии предложить не могли.
И поэтому он терпел. Страдал, терпел и делал свои муки источником силы для все новых пиратских притязаний.
Сейчас шея и грудь Тирана были обнажены: пластины доспеха сняли, чтобы открыть доступ к внутренним органам, больше похожим на испачканную маслом начинку двигателя, чем на внутренности живого человека. Серая омертвелая плоть, еще остававшаяся на лице Гурона там, где обошлись без бионики, непроизвольно подергивалась в ответ на манипуляции, которые Гарреон проводил в мозгу своего господина.
Наконец Тиран со свистом втянул воздух, а заодно и слюну, капавшую с губ.
— Лучше, — прорычал он. — Гарреон, мне лучше.
Стальным скальпелем Вариэль поддел слой лишенной нервов кожи, который застрял между железных деталей протеза, заменявшего Тирану гортань. Вооружившись терпением и медицинским клеем, он вернул оторвавшийся лоскут на место и закрепил его в правильном положении, после чего поднял взгляд — и застыл, увидев, что глаза Гурона обращены на него. Яростное честолюбие горело в этих глазах: хотя каждая секунда его жизни была наполнена болью, он все же правил — день за днем — целой империей, которую выстроил в самом сердце безумия.
— Вариэль, — механически пророкотал Тиран. — Я слышал, что сегодня на т-твоем столе умер К-каллас Юрлон. — Запинки в его речи возникали каждый раз, когда Гарреон погружал скальпель в ткани мозга.
— Это так, милорд.
Гурон оскалился в жестокой улыбке. Вариэль не отводил взгляда: перед собой он видел воина, который должен был умереть уже очень давно, воина, которого удерживала в этой жизни не столько аугметика, сколько ненависть. В любом другом случае Живодер посчитал бы такое сравнение преувеличением, попыткой (и притом глупой) создать вокруг себя легенду. Но Люфт Гурон, Тиран Бадаба, также известный как Черное Сердце и Кровавый Грабитель, вершил такие дела, что становились легендарными без всяких преувеличений. Империя, которой он правил, принесла ему скандальную славу; завоевания и победы обеспечили место в истории; чего Вариэль не понимал с медицинской точки зрения, так это каким образом Тирану удавалось оставаться в живых, не говоря уж о проявлении воинской доблести.
Правда была в равной степени невероятной и горькой: Астральные Когти получили шанс превратиться в Красных Корсаров лишь потому, что Гурон продал их души тайным властителям варпа. Когда для ордена настал самый темный час, Тиран вверил их жизни Неведомому Пантеону и принес клятву, согласно которой его воины должны были вести вечный крестовый поход против Империума, которому некогда служили.
С тех пор как орден обосновался в этом районе Мальстрима, их генокод утратил стабильность и стал подвергаться мутациям с губительной скоростью. Изменения в геносемени изучали и Вариэль, и сам лорд Гарреон, а также все остальные апотекарии, которые еще оставались в ордене. За пару веков Красные Корсары обзавелись такими генетическими нарушениями, которые среди легионов-предателей, живших в Оке Ужаса, накапливались тысячелетиями.
«Таков договор, — подумал Вариэль. — Выживание в обмен на вырождение».
— Каллас должен был вот-вот получить титул чемпиона. Ты мог бы его спасти, Вариэль.
Живодер не стал тратить время и спрашивать, откуда Гурон это знает.
— Возможно, милорд. Он мне не нравился, не стану врать, но я выполнял свой долг. Я сопоставил ценность его жизни и жизней остальных пациентов, которым требовалась моя помощь. Калласу нужна была трудная операция, которая продлилась бы несколько часов, и за это время другие воины без неотложного лечения умерли бы.
Тиран содрогнулся: Гарреон поставил на место пластину, закрывавшую его череп.
— Благодарю вас обоих. Вы хорошо поработали — как и всегда.
Гурон поднялся на ноги, и оба апотекария спустились с возвышения, на котором стоял трон. Богатый доспех Тирана рокотом отозвался на его движения, и воин удовлетворенно вздохнул. Гигантская силовая клешня, заменявшая ему правую руку, сжалась и разжалась, шевеля когтями в холодном воздухе. Вариэль разглядел, что на алом керамите ладони вырезана все та же Звезда Пантеона. Этот символ неизменно притягивал его взгляд.
— Три часа назад мне сообщили, что на северной границе появились незваные гости.
Гурон повернулся, и далекий свет здешнего солнца бликами заиграл на всех хромированных частях его черепа.
— Корабль Астартес. Очень соблазнительно было бы послать один из наших флотов уничтожить нарушителей, но я предполагаю, что эти гости могут еще нам пригодиться.
Лорд Гарреон ухмылялся как ни в чем не бывало; Вариэль помалкивал, гадая, зачем Тиран рассказывает им все это.
— Кажется, — Гурон блеснул железными зубами, — они просят убежища и помощи. Вместе с запросом на вход в наше пространство они прислали длинный перечень необходимых им припасов и ремонтных работ. Через две недели они доберутся до станции, и вот тогда мы обсудим, во что им обойдется наша помощь.
— Вас явно что-то развеселило, милорд, — наконец заговорил Вариэль, — но я не понимаю, что именно.
Гурон отрывисто хохотнул; между стальными челюстями протянулись вязкие нити слюны.
— Все дело в том, что этот корабль называется «Завет крови». И если Возвышенный и его пророк хотят уйти из Зеницы Ада живыми, не говоря уж о починке их драгоценного корабля, то им предстоит прогнуться очень глубоко.
XI
Мальстрим
«Завет крови» плыл в мутной пустоте; его больше не терзали вихри истинного варпа, но корпус все еще содрогался под напором более слабых течений в этом…
Ну, чем бы ни было это место. Октавия точно не знала. Она потянулась к бандане, словно не верила, что та никуда не делась и все так же блокирует ее скрытый глаз. Как одна из рода навигаторов Октавия не могла не знать, что Море душ иногда выплескивается в материальную вселенную. В космосе редко, но все же встречались разломы — мерзостные язвы, вечный источник опасности для космической навигации. Их обходили стороной все навигаторы, кто хотел сохранить в целости и корабль, и собственный разум. В этих разломах варп и реальность, отрицая законы физики, сливались воедино: варп под влиянием реальности истончался, реальность же под влиянием варпа превращалась в призрачное, искаженное подобие самой себя.
Они уже пересекли три солнечные системы и миновали в них несколько планет. Океаны на одной из них кипели — это было видно даже с орбиты. Над поверхностью буйствовали неестественные шторма, орошая землю экскрементами, кислотой и кровью.
Порча обезобразила даже сам космос. На экранах Октавия видела тысячу оттенков фиолетового и красного, силившихся проникнуть в линзы внешнего наблюдения. Это беспорядочное многоцветье плескалось и бурлило вокруг корпуса; словно вода и масло, цвета не смешивались, но сталкивались и накладывались друг на друга, чтобы тут же вновь разделиться. Глаза Октавии воспринимали этот пестрый танец как текучий туман, достаточно плотный, чтобы вызывать дрожь в корпусе корабля, и в то же время прозрачный — сквозь него просвечивали звезды.
Стоило ей задержать взгляд, как в тумане начинали возникать контуры лиц и рук. Призраки кричали, тянулись к ней — и исчезали. Некоторые казались до боли знакомыми: она могла поклясться, что где-то там промелькнул и Картан Сайн, последний капитан, которому она служила. Одно лицо появлялось чаще других: ее старший брат Ланник, погибший шесть лет назад, когда его торговое судно пропало в варпе на Восточной окраине.
— Зачем вы смотрите, хозяйка? — спросил кто-то из ее свиты. Октавия взглянула на это существо: неестественно высокого роста, под объемной накидкой не поймешь, то ли мужчина, то ли женщина, а лицо скрыто под грязными повязками. Еще несколько слуг притаились у двери, шепотом переговариваясь между собой, но запах их невозможно было не чувствовать: пот, вонь пропитанных кровью бинтов, едкий запах маслянистых жидкостей в бионических протезах.
— Потому что, — заговорила Октавия, — это как варп, но… но здесь я могу смотреть обычными, человеческими глазами.
Как объяснить разницу тому, в ком не было крови навигаторов? Никак.
Один из слуг медленно прошаркал поближе.
— Хозяйка, — проговорило это сгорбленное создание.
— Привет, Пес. Можешь выпроводить остальных? — Она просила не из-за запаха, потому что Пес тоже не благоухал розами, да и сама она уже не помнила, когда в последний раз мылась.
Пока Пес разгонял других слуг, взгляд Октавии вернулся к экранам. Корабль пролетал мимо безоблачной планеты, своей окраской напоминавшей ржавое железо. Можно было только гадать, какой планета была раньше, но Мальстрим превратил ее континенты в огромные плиты из металлолома, которые постоянно терлись друг о друга. Октавия рассматривала огромные каньоны, прорезавшие поверхность, и гадала, каково это — побывать в подобном мире.
— Corshia sey, — произнес за ее спиной женский голос.
В тот же миг Октавия вскочила с трона с пистолетом в руках, резко развернулась, целясь в…
— Какое оригинальное приветствие, — сказал Септим. Он положил руки на пояс с пистолетами, засунув большие пальцы под кожаный ремень. — Неужели я тебя разозлил, правда, неведомо как?
— Сколько ты уже здесь стоишь? — Октавия прищурилась. — Когда ты вошел?
— Пес только что впустил меня. Он снаружи с Маруком и остальными из твоей nishallitha клики.
А вот это слово она знала. Nishallitha. «Ядовитый».
Септим подошел, и она позволила ему забрать пистолет. Он стоял достаточно близко, чтобы Октавия уловила его запах: свежий пот и медный привкус масла, которым он смазывал оружие Первого Когтя. Он положил пистолет на сиденье трона и взял ее за руки, обхватив ладонями в полуперчатках ее загрубевшие бледные пальцы.
— Что случилось? У тебя руки ледяные.
Ростом Октавия была ему по плечо, а потому ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Длинные волосы прикрывали большую часть хромированной аугметики у него на щеке и виске.
— Здесь везде холодно, — ответила Октавия. Трудно было игнорировать тот факт, что сейчас он стоял совсем рядом. Уже несколько месяцев — с того дня, когда Талос вынес ее из тюрьмы — она не была так близко к другому человеку. Да и в тот раз это была простая операция по спасению, которая принесла облегчение, но не поддержку и покой. Сейчас же рядом с ней был настоящий человек из плоти и крови, а не гигант-фанатик в гудящем доспехе или скрюченный мутант с зашитыми глазами.
— В чем дело? — спросил Септим. Он не брился уже два дня, и на подбородке появилась светлая щетина. По лицу видно, что он беспокоится. Октавии в голову вновь пришла непрошеная мысль: он мог бы показаться красивым, если бы не был еретиком — если бы тьма этого корабля не впиталась в самую его кровь.
— Я не привыкла к прикосновениям. — Она наклонила голову, даже не подозревая, как величественно выглядит в этот миг. От аристократического терранского воспитания было не так-то просто избавиться.
Он отпустил ее, правда, не сразу. Его пальцы медленно разжались, и вместе с ними ушло и тепло.
— Прости. Иногда я забываю, в каких исключительных условиях ты росла.
— Это одна из причин, почему я тебя терплю, — улыбнулась Октавия. — Что ты сказал, когда вошел?
Особое настроение, возникшее было между ними, исчезло. Септим прищурил здоровый глаз, и аугметический окуляр защелкал, пытаясь воспроизвести это движение.
— Я ничего не говорил. Вошел и просто смотрел. В кои-то веки ты казалась спокойной, и я не решался тебя потревожить.
— «Corshia sey», — тихо повторила она. — Что это значит?
— Это значит «берегись», — ответил Септим. — Жаргонное выражение, в родном мире легиона означавшее угрозу. Предупреждение тем, кто должен вскоре умереть: «Дыши пока», если дословно. Имеется в виду, пока можешь.
— Я так и поняла, — она изобразила улыбку. — Какие милые культурные традиции.
Септим пожал плечами; куртка его при этом зашуршала.
— Блатной язык нострамских низов. Хозяева часто им пользуются. Кто-то из команды сказал тебе эту фразу?
— Перестань уже волноваться, — она тряхнула головой и смерила его самым сердитым из всех сердитых взглядов. — И убери руки от своих пушек. Здесь не схолумная площадка, а я не ребенок, которого надо опекать и бросаться защищать, когда другие дети начинают обзываться.
Внезапно смутившись, Септим отвернулся:
— Я не хотел сказать ничего такого.
— Да ладно, — ответила Октавия тоном, который говорил, что ничего не ладно. — Забудем.
— Как скажешь, — Септим вежливо поклонился. — Кажется, ты хочешь побыть одна, так что я удаляюсь.
— Подожди.
Он остановился; Октавия кашлянула:
— Подожди минутку. Ты ведь за чем-то пришел? В последнее время ты у меня редко бываешь. — Она постаралась произнести последнюю фразу обычным голосом, так, чтобы не осталось даже намека на личную заинтересованность, но особого успеха в этом не достигла: взгляд, который Септим бросил на нее, был тому доказательством.
— Возвышенный приказал оставить тебя в покое, да и много работы навалилось. Нужно было обучить Марука, отремонтировать пять комплектов боевой брони, плюс еще оружие Первого Когтя.
От этих оправданий Октавия просто отмахнулась:
— Так чего же ты хотел?
Он нахмурился.
— Прости, но я не понимаю, почему сегодня ты такая резкая. Я хотел увидеть тебя, только и всего. — Он спрятал руку в карман куртки и после секундной заминки спросил: — Как ты себя чувствуешь?
Значит, вот в чем дело. Все как всегда. Только этого еще не хватало.
— Пожалуйста, расслабься уже. Ну хоть разок. Септим, не думаю, что сегодня у меня хватит сил на твой официоз. Мне нужен друг, а не еще один сторож. Решай, кем ты будешь, и веди себя соответственно.
Увидев, как сжались его челюсти, она ощутила торжество, к которому примешивалось чувство вины. Она все-таки задела его за живое.
— Это не официоз, — ответил Септим, — а уважение.
— Да что бы это ни было, когда входишь, оставляй это за дверью. — Она вымученно улыбнулась, распустила волосы и снова стянула их в хвост. — Ты в последнее время смотрел, что делается, образно говоря, за окном?
— Я стараюсь не смотреть — и тебе советую. — Пояснять свою мысль он не стал, а пошел по комнате, перешагивая через разбросанную одежду и бумажные комки — результат неудачных попыток Октавии вести дневник. — Когда ты в последний раз убиралась? Такое впечатление, что здесь прошел ураган.
— Не так уж все плохо.
— По сравнению с трюмами для рабов — да, прямо дворец принцессы. — Он наконец вынул руку из кармана и бросил что-то Октавии: — Это тебе.
Она поймала предмет обеими руками. Нечто маленькое, размером с ее большой палец, завернутое в кусок синей ткани. Ткань, судя по всему, оторвали от робы, принадлежавшей кому-то из слуг легиона. Октавия посмотрела на Септима, но он был занят тем, что один за другим выключал мониторы — все два десятка. Она медленно развернула сверток.
Внутри оказалось кольцо. Светло-бежевый костяной ободок, на поверхности выгравированы несколько крохотных и изящных нострамских рун.
— О, — только и могла сказать Октавия. Она не знала, какие чувства тут уместны: радость, удивление или недоумение, — знала лишь, что чувствует все это одновременно.
— Это в знак благодарности. — Септим отключил последний экран. — За Крит. За то, что помогла сбежать, а не убила нас всех.
— О, — сказала она снова.
— Я его выменял, — пояснил он. — На Черном рынке, само собой. — Подошел ближе, остановился у трона. — Они очень редкие. Материал плохо поддается обработке, и такие вещи изготавливают только те, кто работает на станках.
Октавия повертела кольцо в руках; вязь нострамских рун она прочитать не могла.
— А из чего оно сделано?
— Из кости. Вот это кольцо сделано из кости Кровавого Ангела — одного из тех, кто был убит при абордаже.
Октавия вновь взглянула на него:
— Ты принес мне подарок, сделанный из останков имперского героя. — Она не спрашивала, а утверждала, и на ее губах не было улыбки.
Септим, напротив, улыбнулся:
— Ну, если так сказать…
— Мне оно не нужно, — Октавия протянула ему кольцо и покачала головой, встретившись с ним глазами. — Ты просто невозможен. А еще ты идиот и… и еретик.
Обратно подарок он не принял. Он просто пошел к выходу, по пути отпихнув с дороги кучу мусора.
— Все, в чем ты меня обвиняешь, — правда.
Гнев Октавии нарастал, и она не стала его сдерживать и говорила теперь, забыв о всякой осторожности:
— Так ты хотел произвести на меня впечатление?
Септим остановился.
— Впечатление? Зачем?
Октавия окинула его сердитым взглядом:
— Ты знаешь зачем.
Его смех только усилил ее раздражение.
— Ты это всерьез, — констатировал Септим и вновь расхохотался.
— Убирайся, — она выдавила скупую улыбку, — а не то я тебя пристрелю.
Но он не убрался. Он опять подошел к ней, взял за руку и медленно, осторожно поднес грязные пальцы к губам. Поцелуй был мягким, как воспоминание о легком ветре.
— Все не так, Октавия. Ты — самый важный человек на этом корабле, и смертный приговор грозит любому, кто посмеет тебя обидеть, ибо ты самый ценный трофей легиона. Ты прекрасна — и в этом темном мире нет иной красоты. Но у меня и в мыслях не было ничего такого, я просто любуюсь тобой издали. Как я мог даже задуматься о чем-то подобном?
Он все еще держал ее за руку и, кажется, искренне веселился:
— Я не трачу время на погоню за недостижимой целью — хватило бы сил и на обычные обязанности.
Она все еще хмурилась и сдерживалась, чтобы не облизать пересохшие губы. В том, как он на нее смотрел, не было ничего неприятного, хотя Октавия и твердила себе, что это не так.
— Тебе пора идти. — Ее голос дрогнул. Трон, какие же у него темные глаза. Ну, точнее, глаз. Косматые волосы прикрывали линзу протеза.
— К тому же, я слышал, — он заговорил тише, — что от поцелуя навигатора умирают.
— Думаю, это миф, — ответила она, поглядев на него. — Но ручаться нельзя. — Склонила голову, чуть приоткрыв рот. — Навигаторы — опасные создания. Не доверяй им.
Он провел большим пальцем по ее подбородку, но ничего не сказал. Октавия вдохнула и…
…замерла, когда дверь со скрежетом открылась. В ту же секунду она неловко отшатнулась от Септима и врезалась задом в собственный письменный стол. Ковыляющей походкой вошел Пес, за ним Марук; одеяния последнего были в таком потрепанном состоянии, что он выглядел как бродяга. Чувствуя, что они не вовремя, Марук робко помахал Октавии.
— Хозяйка, — заговорил ее слуга. — Простите, хозяйка.
— Все в порядке. — Она упорно не смотрела в сторону Септима. — В полном порядке. А в чем дело? Что-то случилось?
— У вас гость, хозяйка. Я не мог его не впустить.
В комнату вступил один из воинов легиона. Броня цвета полуночи заблестела в тусклом свете; разряды молнии, нарисованные на полированной поверхности, разбегались по керамиту, как вены. Легионер был без шлема, и глаза на худом, без единого шрама лице казались на удивление выразительными несмотря на их глубокую черноту.
— Лорд Сайрион, — поклонился Септим.
— Септим, — ответил воин. — Сегодня мы причаливаем, и ты нужен в подготовительном отсеке. — Зарычав сочленениями доспеха, Сайрион указал на Марука: — И ты тоже, Нонус. Мои дорогие мастера, нас ждет трудовой подвиг.
Когда смертные вышли в коридор, легионер взглянул на раскрасневшуюся навигатора. Казалось, она пристально изучает какие-то обрывки записей на столе и целенаправленно игнорирует все остальное.
— Итак, — обратился он к Октавии. — Как поживаешь?
Два часа спустя Зеница Ада предстала перед ними во всем своем хвастливом великолепии. Еле двигавшийся «Завет» окружили фрегаты — якобы передовой отряд флота Кровавого Грабителя, — и в сопровождении этого эскорта крейсер подошел ближе к станции.
Возвышенный занял командный трон на мостике, по бокам которого расположились Гарадон и Малек, оба в громоздких терминаторских доспехах. Вокруг суетились смертные члены экипажа: стыковка такого огромного корабля со станцией требовала тщательных математических выкладок.
— Мы добрались, — медленно проговорило существо на троне.
Малек склонил голову, на что его доспех отозвался урчанием. Украшенный длинными бивнями шлем повернулся в сторону командира:
— Теперь предстоит самое сложное: уйти отсюда живыми.
Возвышенный рыкнул в знак согласия. Зеница Ада приближалась, заполняя собой оккулус, и хотя существу претило выказывать хоть какое-то восхищение этим зрелищем, факт был в том, что владения Тирана по размерам и потенциалу уступали только владениям Разорителя. Вид Зеницы вызывал в сердце демона зависть совершенно особого рода: он завидовал как прошлому этого места, так и тому, что станция олицетворяла собой теперь. Порт кишел сепаратистами, хотя и уступал в размерах другим транспортным узлам в империи Тирана.
Сама станция — звездный форт типа «Рамилис» — некогда носила название «Глаз Ханаана» и размещалась в регионе глубокого космоса, который контролировал орден Астральных Когтей. Несколько веков назад в ходе Бадабской войны, когда в регионе воцарились бесчестье и предательство, форт стал одним из многих объектов, которые захватили повстанцы, стремившиеся отделиться от Империума. В имперских архивах форт значился как уничтоженный в сражении с флотом, флагманом которого был «Аквилин», крейсер типа «Владыка». Но в терранских записях не говорилось ни слова о том, что позже пираты, расплодившиеся после разгрома Астральных Когтей, отбили поврежденный форт и отбуксировали его сквозь варп-разлом Мальстрима.
За прошедшие с тех пор века станция не только была восстановлена, но и разрослась, став гаванью для пиратов. Зеница Ада окружила собой целую планету — измененный варпом, мертвый мир Ирукхал, и теперь в ее металлических секциях обитали десятки тысяч человек, а у причалов стояли сотни кораблей.
— Меня в холод бросает оттого, что нам пришлось сюда вернуться, — признался Малек.
— Слишком много кораблей, — заметил Гарадон. — Даже для Зеницы.
Возвышенный кивнул, все так же глядя в оккулус. Топливопроводы станции утоляли голод огромных крейсеров, а по периметру курсировали эсминцы и фрегаты.
«Целый стальной континент, на котором поселились падальщики».
— Сам Гурон на станции. Иначе никак не объяснить, почему здесь столько боевых кораблей под его флагом.
— От этого наша задача легче не становится, — хмыкнул Малек.
Возвышенный заскрипел зубами.
— Начальник системы слежения, просканировать этот флот.
— Есть, милорд, — отозвался офицер из смертных.
Двери с грохотом открылись, и на командный мостик поднялись еще двое легионеров. Талос и Люкориф: первый держал оружие в ножнах и шел быстрым шагом, второй полз на четвереньках с чудовищным проворством горгульи.
— Кровь легиона, — ругнулся Талос, глянув на оккулус. — Куда мы угодили?
— В море, полное акул, — прошипел Люкориф. — Плохо. Очень, очень плохо.
Талос запоздало отсалютовал Атраментарам, стоявшим на платформе рядом с троном Возвышенного. Люкориф формальностями себя утруждать не стал и начал расхаживать по мостику, пугая смертную команду пристальным взглядом. Плачущие окуляры на разрисованном лицевом щитке следили за происходящим с неотрывным вниманием.
— Привет, — он плотоядно посмотрел на одного из офицеров. Даже на четвереньках Люкориф был ростом с обычного человека, а благодаря доспеху и прыжковому ранцу — еще и в четыре раза массивнее.
— Здравствуйте, милорд, — ответил уже немолодой офицер, в седеющих волосах которого намечалась лысина. Он был артиллерийским старшиной и носил форму Имперского военного флота, лишенную всех знаков отличия и выцветшую со временем. Полжизни он прослужил легиону, полжизни провел рядом с Возвышенным, но личное внимание одного из хозяев заставляло нервничать даже самых стойких.
— Я Люкориф, — проклекотал раптор, — из Кровоточащих Глаз.
— Я… знаю, кто вы, милорд.
Раптор подполз ближе; казалось, что в линзах плачущих окуляров светится жестокая радость. Офицер инстинктивно отшатнулся.
— Не надо бежать. Это было бы неблагоразумно. С людьми, которые поворачиваются ко мне спиной, происходят всякие неприятные вещи.
Офицер сглотнул:
— Чем могу служить, милорд?
— Ты чужеземец. У тебя глаза неправильные.
— Меня забрали, — офицер прокашлялся, — забрали во время налета много лет назад. Я верно служу легиону, милорд.
— Ты чужеземец, — прошипел Люкориф, — а значит, никогда не слышал, как кричит нострамский кондор, преследуя добычу. — Голова раптора дернулась, на что доспех отреагировал механическим рычанием.
Над офицером нависла вторая, более высокая тень. Старшине хватило самообладания отсалютовать:
— Лорд Талос, — пробормотал он.
Люкориф развернулся к воину, чей доспех украшали черепа и шлемы Кровавых Ангелов:
— Ловец Душ?
— Пожалуйста, не называй меня так. — Талос указал на офицера: — Этого человека зовут Антион. Он служит нам уже двадцать три стандартных года и за это время принял участие в уничтожении восьмидесяти семи имперских судов, а также в таком количестве рейдов, что я и не упомню. Я прав, артиллерийский старшина Антион Касель?
— Все верно, милорд, — вновь отдал честь офицер.
Талос кивнул и посмотрел на Люкорифа:
— Мы не играем жизнями тех, кто нам служит, раптор. — Его рука опустилась к магнитному зажиму на бедре, где был закреплен болтер Малхариона. — Из соображений целесообразности.
— Смертный и я просто разговаривали. — По голосу Люкорифа чувствовалось, что под своей демонической маской он улыбается.
— У этого смертного есть обязанности. Если нам придется открыть огонь, я бы предпочел, чтобы все артиллерийские старшины занимались делом, а не болтали с тобой.
Люкориф фыркнул и уполз прочь, скрипя доспехом.
— Спасибо, милорд, — тихо сказал офицер и снова салютнул.
Спасибо. Опять это слово, уже второй раз за год. Талос чуть не улыбнулся такой арифметике.
— Возвращайся к своим обязанностям, Касель.
Отвернувшись от офицера, он двинулся к платформе, на которой стоял трон Возвышенного. На ретинальном дисплее мигнула руна: входящее сообщение, идентификационный глиф указывал, что это Малек из Атраментаров. Талос моргнул, активируя руну.
— Хорошая работа, — передал Малек по воксу.
— Рапторы, — отозвался Талос. — Этих зверей надо держать на цепи.
— И в намордниках, — поддакнул Малек. — Брат, хочу предупредить: Возвышенный нервничает. Гурон здесь, в Зенице.
— Понятно. — Талос прервал связь и остановился на ступенях, которые вели к трону. Только Атраментарам и самому Возвышенному позволялось стоять на самой платформе.
— Ауспекс-сканирование завершено, — доложил начальник вокса.
Глаза Возвышенного были закрыты. Его сознание вышло за пределы холодной громады корпуса и чувствовало, как «Завет» корректирует курс маневровыми двигателями и как соответственно меняется направление варп-ветра. Фрегаты эскорта разорвали строй и отошли к остальным патрульным кораблям.
«Что-то…» Возвышенный чувствовал, что там, в пустоте, есть нечто. «Нечто знакомое…»
— Говори, — приказало существо. Его черные глаза открылись. — Названия и типы отдельных кораблей неважны. Скажи мне только самое главное.
— Милорд, вражеский флот…
— Они нам не враги, — отрезал Возвышенный. — Пока еще нет. Продолжай.
— Флот Корсаров представляет внушительную силу, но у него необычный корабельный состав. У многих крейсеров нет кораблей поддержки, а некоторые фрегаты и эсминцы, судя по всему, действуют автономно. Здесь собрались несколько флотилий: судя по эмблемам, тут присутствуют корабли по крайней мере девяти фракций. В основном это ордена-отступники Адептус Астартес и ренегаты из Имперского военного флота.
— Нет, — зарычал Возвышенный. — Здесь скрывается нечто большее.
Демон пристально вгляделся в оккулус, когтями нажимая кнопки в подлокотниках трона. На обзорном экране сменились несколько картинок с разных ракурсов.
— Вот оно, — оскалившись, рявкнуло существо. — Несмотря на эмблемы, этот корабль — не из флота Красных Корсаров.
— Он значится как «Пагубное наследие».
Возвышенный вновь покачал головой, отягощенной рогами и бивнями:
— Нет. Смотри глубже. Убери слои ауспекс-обманок.
— Провожу направленное сканирование, милорд.
Не в силах оторваться от оккулуса, Возвышенный сузил блестящие глаза. Корабль во всем своем готическом великолепии был того же типа, что и «Завет крови»: их конструкция была одинаковой, одинаковым было и мастерство их строителей. Корпус «Завета» был заложен в самом начале Великого крестового похода, еще до того, как началась унификация с помощью марсианских СШК; флот же Корсаров был построен по системным принципам, которые Марс установил за последние десять тысячелетий.
«Пагубное наследие» строили без оглядки на подобные ограничения. Его создали или в те несколько столетий самоуверенного процветания, которые пришлись на сам Крестовый поход, или в кровавое, полное ненависти десятилетие Ереси Хоруса. Как бы то ни было, корабль явно был родом из других, более древних времен, чем остальной флот.
— Милорд? — В голосе офицера слышалась тревога.
— Говори.
— Транспондерный код корабля был изменен. В его идентификационных сообщениях видны следы криптографических преобразований.
— Взломай их шифры. Сейчас же.
— Так точно, милорд.
Возвышенный снова закрыл глаза, полагаясь на шестое чувство. Это скрытое восприятие бесплотными, обманчиво мягкими прикосновениями обследовало корпус корабля, охватило психической силой все его контуры. Да, это старый — даже древний — корабль, гораздо старше других, собравшихся здесь, и благородного происхождения. Он странствовал среди звезд со времен Великого предательства десять тысяч лет назад.
— Здравствуй, охотящийся в пустоте, — прошептал Возвышенный кораблю. — Ты не должен служить этим слабакам Корсарам. Ты древнее, ты сильнее, и некогда ты был чем-то несоизмеримо большим, чем сейчас.
Нечто в сердце корабля, какое-то холодное пламя разума, хищно огрызнулось в ответ. Это сознание принадлежало огромному левиафану, и его чувства были слишком чужеродны для человеческого и даже демонического разума. Психическое вторжение извне привлекло его внимание лишь на секунду.
— Изыди, смертный червь, — приказало его громадное сердце.
Этой секундной связи оказалось достаточно. Возвышенный рывком вернулся в тело, в котором обитал, и открыл глаза, чтобы снова посмотреть на мостик.
— Милорд, шифр был примитивным, мне удалось его взломать. Этот корабль…
— Я знаю, что это за корабль, — рыкнул Возвышенный. — Точнее, чем он был раньше. Ты установил его прошлое название?
— Да, милорд.
— Произнеси его так, чтобы слышали все.
— Согласно первоначальному опознавательному коду, корабль назывался «Эхо проклятия».
Атраментары, стоявшие у трона, замерли в напряжении; Люкориф прошипел целый поток нострамской брани. Возвышенный почувствовал, как внутри него душа Вандреда зашевелилась в ответ на это имя, и глухо, влажно хохотнул.
— Да, — фыркнуло существо. — Братья, вот она, жизнь падальщиков, с которыми нам предстоит иметь дело. В своей бесконечной жадности Корсары захватили один из боевых кораблей Восьмого легиона. Посмотрите на него и скажите, что думаете.
Талос ответил первым:
— Некоторые грехи нельзя прощать. — Он повернулся к Возвышенному, и даже потрескивающий вокс не мог скрыть горячность в его голосе. Пророк стиснул зубы. — Это наш корабль. Мы не уйдем, пока не заберем его обратно.
Даже в доке «Завет» содрогался под мягким напором волн варпа, рождавшихся из эфирных энергий в ледяной пустоте глубокого космоса. Команда не могла не замечать звука, с которым нечистый солнечный ветер касался корпуса; хотя Септим многое повидал и услышал за последние десять лет, сейчас он тоже нервничал. Он проверил пистолеты и, нажав на руны боезапаса, убедился, что батареи заряжены.
— Нонус, — позвал он.
Марук прищелкнул языком, что было близко к выражению досады:
— Не думаю, что смогу когда-нибудь к этому привыкнуть.
— Это не так уж трудно, поверь. — Септим вручил ему один из пистолетов. — Ты когда-нибудь стрелял из такого?
Старший коллега Септима почесал небритый подбородок, который в недолгом времени должен был полностью скрыться под серой щетиной.
— Нет, конечно же.
— Это делается так. — Септим поднял пистолет, жестами показал, как привести его в боевую готовность, и сымитировал очередь из трех выстрелов. — Ничего сложного. Их делали для Имперской гвардии, так что принципы работы элементарны.
— Эй.
— Да? — вскинул бровь Септим.
— Не смей насмехаться над гвардией, сынок. Они все до последнего герои.
Септим улыбнулся.
— Начинаешь в этом сомневаться, если после каждой стычки с гвардейцами у твоих хозяев появляется такой запас черепов, что несколько месяцев есть чем украшать доспехи.
— Я ведь и сам хотел пойти в Гвардию.
Септим не стал развивать эту тему.
— Как я говорил, всегда держи оружие при себе. Зеница Ада — на редкость негостеприимная гавань.
Марук (все еще не привыкший считать себя Нонусом) дважды моргнул:
— Мы сойдем на берег?
— Само собой. — Септим закрепил мачете на голени. — Нам предстоит кое-что сделать. Это опасное место, но ничего с нами не случится, если будем вести себя осторожно.
— Октавия тоже пойдет?
Септим выразительно посмотрел на товарища:
— Она навигатор. Легион не может рисковать ее жизнью в такой кошмарной дыре.
— А нашими может?
— Может. И рискнет, — слуга ухмыльнулся. — Нечего откладывать, пошли.
Первый Коготь прошел по переходному коридору на станцию. У последней переборки стоял отряд воинов Тирана, охранявший вход. Цвета их доспехов — красный, черный и бронзовый — резко контрастировали с оттенками полночи и кости, в которые была выкрашена броня Повелителей Ночи.
— Глупостей не говорить, — предупредил братьев по воксу Талос.
— Мы? Да никогда, — заверил Сайрион.
Все они держали оружие наготове — в точности как и Красные Корсары у входа.
— Стойте, — приказал командир отряда. Личина рогатого шлема по очереди повернулась к каждому из Повелителей Ночи. — Что вам нужно в Зенице Ада?
Ксарл положил длинный цепной клинок на плечо и фыркнул:
— У меня встречный вопрос. А почему бы вам, худородным дворнягам, не склониться перед воинами из Первых легионов?
Талос вздохнул:
— У тебя просто талант дипломата.
В ответ Ксарл лишь хмыкнул.
— Это у вас юмор такой? — уточнил командир Корсаров.
— Нашему кораблю нужен ремонт. — Талос проигнорировал вопрос. — Мой командир поручил мне переговорить с лордом Гуроном.
Корсары переглянулись. Большинство из них были без шлемов, и покрытые шрамами лица представали во всей их страшной неприглядности. Талос разглядел в шрамах и рубцах контуры знаков, связанных с Губительными силами. Какая преданность. Какая пылкая, фанатичная преданность.
— Я узнал ваш корабль, — сказал командир отряда. — Я помню и «Завет крови», и тебя, «пророк». То, что ты сделал здесь в свой последний визит, друзей тебе не прибавило.
— Если ты нас знаешь, то незачем рассказывать, кто мы, — ответил Талос. — Пропустите нас.
— Я смотритель этого дока, — из динамиков шлема донеслось рычание Корсара. — Будь благоразумным и прояви немного уважения.
— А мы, — вмешался Меркуциан, — участвовали в Долгой войне за несколько тысяч лет до того, как ты появился на свет. Учти, ренегат, уважение — вещь обоюдная.
Корсары ощетинились и крепче стиснули рукоятки болтеров.
— И где было ваше хваленое уважение, когда вы в прошлый раз прибыли на станцию? После той встречи у некоторых моих воинов до сих пор остались шрамы. А что если я прикажу вам возвращаться на то корыто, на котором вы прилетели?
— Это было бы неразумно. Нас ждет лорд Гурон. — Талос расстегнул гермозамки и с шипением стравливаемого воздуха снял шлем. В коридоре стоял запах старого пота и машинного масла, за которым чувствовался какой-то сернистый привкус. Черные глаза Повелителя Ночи изучающе осмотрели каждого из Корсаров.
— Я признаю, что ваша гордость задета, — сказал Талос. — В прошлый раз мы повели себя не слишком уж вежливо. Но ваш хозяин уже ясно выразил свое желание, обеспечив нам эскорт. Он хочет нас видеть. Поэтому давайте заканчивать с взаимными угрозами и на этот раз обойдемся без смертей. Мы все равно пройдем на станцию — с вашего разрешения или по вашим трупам.
Все Корсары как один подняли оружие, стукнув прикладами болтеров по наплечникам. Воины Первого Когтя, не медля с ответом, активировали цепные мечи и наставили на противника пистолеты. Талос нацелил спаренный болтер, наследие Малхариона, в лицо командиру Корсаров.
— Очередной радушный прием, — хихикнул Сайрион по воксу.
— Опустите оружие, — приказал Корсар.
— Смотритель… — предупреждаще начал Талос. — Не обязательно доводить ситуацию до такого.
— Опустите оружие, — повторил тот.
— Талос, — окликнул новый голос. Из-за спин Корсаров появился еще один воин, также облаченный в доспех падшего ордена. Он протолкнулся вперед, и остальные воины приветственно кивали ему, хотя сам он до таких знаков внимания не снисходил.
Воин встал между отрядами, блокируя линию огня. Талос немедленно опустил болтер; Ксарл, Меркуциан и Узас поступили так же, но с гораздо большей неохотой.
— Брат, — сказал Корсар и протянул руку. Лязгнув доспехом, пророк обхватил его запястье в традиционном приветствии, с незапамятных времен принятом среди воинов.
— Рад тебя видеть, — ответил пророк. — Я надеялся, что ты придешь.
Корсар покачал головой.
— А я надеялся, что ты — нет. У тебя просто катастрофический талант появляться не вовремя. — Он повернулся к караульному отряду: — Отставить.
Отсалютовав, стражники подчинились.
— Как прикажете, Живодер, — выдавил их командир.
— Пошли, — Вариэль смерил воинов Первого Когтя холодным взглядом. — Я отведу вас к лорду Гурону.
XII
Пророк и узник
— Вы отправитесь с нами к Виламусу.
— Я так и знал, что все идет чересчур хорошо, — произнес Сайрион по закрытому каналу вокса. Талос проигнорировал его слова
— Такова цена моей помощи, — добавила сидящая фигура. — Когда мы начнем осаду Виламуса, ваши силы пойдут в авангарде.
Тронный зал лорда Гурона в Зенице Ада едва ли отличался каким-либо намеком на изысканность. Оперативный центр станции переделали в покои монарха с троном на возвышении и множеством знамен крестовых походов, которые в изобилии ниспадали с потолка. Вдоль стен стояли ряды телохранителей, просителей и молящихся: людей, отступников-астартес и существ, заблудившихся в переменчивых обличиях рабского служения Хаосу. Грязный пол гордо демонстрировал свои пятна — кровь, подпалины и сероватую слизь вперемешку, а в воздухе висела вонь чего-то серного, поднимавшаяся от дыхания собравшихся воинов.
Все это накладывалось на пульсирующую боль, гудящую в черепе пророка.
— Нигде так не смердит, как в пристанище Красного Корсара, — тихо сказал по воксу Меркуциан.
Войдя на станцию, Талос вновь надел шлем.
— Мы должны согласиться с его желаниями. Если мы откажемся, Гурон нас живыми не выпустит.
— Его предложение — самоубийство, — заметил Сайрион. — Мы все об этом знаем.
— Нужно посовещаться с Возвышенным, — отозвался Меркуциан.
— Да, — улыбнулся за лицевым щитком Ксарл. — Уверен, что так и будет. Просто соглашайся, Талос. Запах этого места просачивается сквозь броню.
— Ну? — спросила фигура на троне.
Изуродованное лицо лорда Гурона смотрело с радостным интересом. Гурон был не из тех, кто скрывает эмоции, и остатки человеческого лица скривились в хитром выражении, лучившемся превосходством. Он знал, что одержал верх еще до того, как это отребье из Восьмого Легиона прибыло к нему с просьбой, и не испытывал сомнений, демонстрируя на растерзанном лице торжество. Однако даже в чудовищном ликовании не было заметно особой мелочности. Казалось, что он практически перешучивается с Первым Когтем.
Талос поднялся с колен. Позади него Первый Коготь сделал то же самое. Вариэль стоял в стороне, тщательно сохраняя на лице бесстрастную, скучающую маску.
— Будет исполнено, лорд Гурон, — произнес Талос. — Мы согласны с вашими условиями. Когда отправляемся?
Гурон откинулся на костяном троне — настоящий король-варвар из древних времен.
— Как только мои рабочие бригады вернут к жизни ваш разбитый «Завет крови». Через месяц, может быть раньше. Вы предоставите материалы?
Талос кивнул.
— Рейд на Ганг был чрезвычайно результативен, милорд.
— Однако вы сбежали от Странствующих Десантников. Был бы результативнее, если бы вы рискнули поступить иначе, а?
— Да, повелитель, — пророк наблюдал за полководцем, жалея, что к обезоруживающей непосредственности Гурона сложно испытывать неприязнь. От израненного тела Владыки Корсаров исходила аура странного, настойчивого обаяния.
— Знаешь, я наблюдал, как «Завет» приближается, — сказал Тиран. — Подозреваю, что это интересная история: как вы позволили столь величественному кораблю превратиться в такие вот обломки.
— Так и есть, сир, — согласился Талос. — Я с радостью поведаю ее в более подходящее время.
Сухие глаза Гурона моргнули. Их оживило веселье, и наплечники загремели от тихого смеха.
— Кажется, сейчас идеальное время, Повелитель Ночи. — По всей комнате раздались грохочущие смешки легионеров. — Давай послушаем историю.
Талос сглотнул, его разум бешено работал, несмотря на боль. В словах Гурона таилась ловушка, столь же явная и грубая, сколь и неизбежная. На мгновение поддавшись дурацкому инстинкту, он чуть было не бросил взгляд на Вариэля.
— Милорд, — склонил голову пророк. — Думаю, вы уже знаете об основных обстоятельствах наших бед на Крите. Право же, для рассказа нужен кто-то с большим поэтическим даром.
Гурон облизнул мертвенные губы.
— Потешь меня. Поведай, как вы предали Черный Легион и сбежали от Кровавых Ангелов.
Вооруженная аудитория снова засмеялась.
— Будь проклят Возвышенный, что отправил нас на это, — вздохнул Сайрион.
— Он нас дразнит, — голос Ксарла теперь был низким и холодным.
Пророк не был в этом столь убежден. Он театрально поклонился, принимая свою роль в потехе над Первым Когтем.
— Простите меня, лорд Гурон. Я и забыл, как вам, должно быть, трудно получать точную информацию о войне, которую ведут Первые Легионы. Те из нас, кто шел рядом с примархами, имеют свойство забывать, насколько далекими и изолированными могут чувствовать себя младшие астартес-отступники. Я расскажу вам о приготовлениях Абаддона к грядущему крестовому походу и, разумеется, о роли Повелителей Ночи в нем. Надеюсь лишь, что и вы просветите нас насчет того, в какие игры вы и ваши пираты играли так далеко от фронтов войны.
Зал встретил слова Талоса молчанием, и Узас захихикал по воксу, будто ребенок.
— И ты еще укоряешь Ксарла за его дипломатию? — казалось, Меркуциан в ужасе. — Ты всех нас убил, пророк.
Талос ничего не ответил. Он просто смотрел на сидящего на троне военачальника. Шеренги Красных Корсаров стояли наготове, ожидая приказа открыть огонь. Вокруг их бронированных сапог носилось, квохча себе под нос, чахлое нечеловеческое создание.
Наконец Гурон, повелитель Мальстрима и крупнейшего пиратского боевого флота в восточных пределах галактики, позволил своему лицу расплыться в улыбке. Подергивающиеся мускулы и дрожащие, лишенные нервов губы искривились в ухмылке, что явно потребовало усилий.
— Жаль, что мне не довелось пройтись по Нострамо, — наконец произнес Тиран. — У меня сложилось впечатление, что у его сынов забавное чувство юмора. — Гурон постучал бронированными когтями по подлокотникам трона, издав близкий к бульканью смех.
— Как всегда, рад вас развлечь, повелитель, — Талос тоже улыбался.
— Знаешь, ты все еще ослеплен чрезмерной самоуверенностью.
— Это проклятие, — согласился пророк. Военачальник издал еще один задыхающийся гортанный смешок — звук невыплюнутой слизи, запертой в дыхательном тракте. Тонкие поршни в горле полководца, видимые за кожей, сшитой из лоскутов, щелкнув, сжались.
— А если бы я смог обойтись без вас в этом маленьком задании, легионер? Что тогда?
— Тогда вы бы помогли нам по доброте душевной, повелитель.
— Понимаю, почему Возвышенный тебя ненавидит, — вновь ухмыльнулся Владыка Корсаров.
Все разом выдохнули, напряжение в зале спало. Гурон поднялся, указывая на Повелителей Ночи огромной металлической лапой. При этом движении скачущее по залу четвероногое создание, омерзительное и безволосое, с тощими деформированными конечностями, подбежало к военачальнику и вскарабкалось по доспеху Гурона при помощи шишковатых когтей. Повелитель Корсаров не обратил на него внимания, и оно вцепилось в наспинную силовую установку, держась за нее когтистыми лапками. Выпученные глаза пристально глядели на Повелителей Ночи, неровные зубы щелкали друг о друга, издавая сбивчивый треск.
— Что. Это. За хрень? — выдохнул Сайрион.
— Не уверен, что хочу знать, — прошептал в ответ Талос.
— Выглядит так, будто кто-то освежевал помесь обезьяны с собакой. Я считаю, кто-то из вас должен сказать Кровавому Грабителю, что у него по спине ползает какая-то мерзость.
— Думаю, он знает, Сай.
Гурон вновь поманил их; при движении сочленений когти издали визг.
— Пойдемте, воины Первых Легионов. У меня есть кое-что ваше. Возможно, вы захотите на это взглянуть.
Мириады палуб Зеницы Ада кишели жизнью, но почетная стража Тирана выделила на нужды Корсаров целый уровень звездной крепости. Здесь командование Красных Корсаров разрабатывало планы нападений на Империум, пребывая под охраной самых умелых воинов Гурона. И здесь же, под бдительным оком элиты Ордена, Тиран любил держать под замком нежеланных гостей для собственного развлечения.
Они шли по тихим коридорам, лязгая подошвами по полу, взгляд Талоса блуждал по оскверненным металлическим стенам. На каждой было нанесено столько кощунственных надписей, выписанных по трафарету или выжженных на голой стали, что хватило бы на целую книгу.
Взгляд пророка не раз привлекали движения Гурона. Повелитель Красных Корсаров был изуродован и при ходьбе хромал, приволакивая ногу, однако даже в этих дерганых движениях присутствовала сдерживаемая сила. При взгляде с близкого расстояния — достаточно близкого, чтобы на тусклой броне вспыхивали отблески тошнотворного мерцающего свечения — не составляло труда понять, почему бывший Тиран Бадаба остался в живых. Некоторые воины слишком упорны, чтобы умереть.
Талос подозревал, что, будь он обычным смертным, хватило бы одного лишь присутствия Гурона, чтобы принудить его к покорности. Мало кто из военачальников излучал столь неприятную ауру угрозы, порождаемую уничтоженным лицом, вымученной улыбкой и рычанием пучков волокон в сочленениях доспеха. Но ведь мало кто из военачальников правил империей отступников, не говоря уже о звездном королевстве столь огромного размера и могущества.
— Тебя интересует что-то в моем лице, пророк?
— Ваши раны, милорд. Очень больно?
Гурон оскалился от странного вопроса. Оба воина были результатом обширной и древней скрупулезной генетической манипуляции и биохирургии, которые делали боль относительным понятием для воителей-постлюдей с двумя сердцами, тремя легкими и обыкновением плеваться кислотой.
— Чрезвычайно, — произнес повелитель Корсаров, ограничившись этим.
Терминаторы Красных Корсаров, шагавшие позади Первого Когтя с упорством танков, полностью заполняли коридор. У них под ногами суетился маленький безволосый мутант. Сайрион не переставал оглядываться на него.
— Прежде чем я вручу тебе этот подарок, — Гурон снова облизнул потрескавшиеся губы, — скажи мне, Повелитель Ночи — почему ты отважился на эту нелепую шутку в тронном зале?
Вокс-динамики шлема передали последовавший без запинки ответ.
— Твоя империя — раковая опухоль, разрастающаяся в сердце Империума, и говорят, что под твоим командованием так же много воинов, как у любого из владык Легионов, исключая только самого Магистра Войны. — Талос повернулся, чтобы взглянуть на Гурона, и целеуказатель обвел изуродованные черты лица полководца. — Не знаю, правда ли это, лорд Гурон, однако сомневаюсь, что подобный человек будет столь мелочен и груб, что даст выход злобе за несколько произнесенных слов.
Ответом стал лишь блеск веселья в налитых кровью глазах Гурона.
— Нам вообще нужен этот подарок? — спросил Ксарл по воксу у остальных.
— Нет, если это то, что я думаю, — донесся в ответ слегка рассеянный голос Сайриона. — Мелкая тварь все еще следует за нами. Могу ее пристрелить.
— Ezhek jai grugull shivriek vagh skr, — произнес Гурон, останавливая их.
— Я не владею ни одним из бадабских наречий, — признался Талос.
В ответ Гурон указал на закрытый люк своим огромным силовым когтем. Давным-давно искривленные когти покрасили в такой же красный цвет, что и керамит, но в битвах покрытие стерлось до металла, почерневшего от пламени. Тиран наклонил голову в сторону Повелителей Ночи, и свет верхних иллюминационных полос отразился от хромированных частей неприкрытого черепа.
— Здесь находится то, что я хотел вам показать, — сказал он. — Мучить его было полезно и забавно, однако подозреваю, что вам также будет приятно его увидеть. Считайте это зрелище знаком признательности за то, что приняли мое предложение.
Переборка начала подниматься, и Талос подавил желание обнажить оружие.
— Не снимайте шлемы, — предостерег Тиран.
Он не мог сказать, сколько ждал: ослепший, одинокий и испытывающий жжение от струящихся по лицу неуместных слез. Оковы не тяготили его, хоть и сжимали запястья, приковывая к стене. Боль от приступов голода тоже можно было перебороть, не обращать на нее внимания, как и на ужасную жажду, которая скребла по венам, словно песок.
Охвативший шею ошейник — вот это уже было наказание, но порожденное слабейшими. Он не видел рунических надписей на холодном металле, однако невозможно было не ощущать их эманации. В шее неотступно, словно зубная боль, стучало тук, тук, тук. Лишиться голоса и силы, которая подчинялась ему, стоило прошептать хоть слово… это было унизительно, но не более, чем еще одно унижение помимо столь многих других.
Нет. Он мог выдержать — и выдержит подобное. Мог бы даже вытерпеть вторжение чужих разумов, которые рылись в его собственном, грубые незримые щупы, отшвыривающие ментальную защиту с такой же легкостью, как ребенок-идиот рвет бумагу. Больно думать, больно вспоминать, больно делать что-либо, кроме как сосредотачивать разум на медитативной пустоте.
И все же. Он бы мог пережить это и сохранить душу нетронутой посредством хрупкой концентрации.
Но свет — это было совсем другое дело. Он знал, что кричал какое-то время, хотя и не мог оценить, сколько именно. После воплей он раскачивался назад и вперед, опустив голову на обнаженную грудь и капая кислотой сквозь стиснутые зубы. Слюна разъедала пол, и хлорная вонь растворяющегося металла лишь усиливала тошноту.
Наконец силы покинули его. Прошли недели — месяцы? — и вот он стоит на коленях, раскинув руки, запястья которых были прикованы к стене позади него, голова болтается на больной шее, из глаз капают не способные смягчить боль слезы. Свет бился о закрытые веки, словно хотел прожечь их насквозь, давления туманного белого сияния хватало, чтобы вызвать слезы из глаз существа, которое в других обстоятельствах было лишено жалости.
Сквозь дымку боли и мутную путаницу мыслей узник услышал, как дверь камеры снова открывается. Он сделал три медленных вдоха, словно те могли изгнать боль из его тела, и выдохнул слова, возможность произнести которые ждал всю вечность бескровного распятия
— Когда я освобожусь, — выплюнул он вместе с нитками слюны, — то убью всех вас до единого.
Один из мучителей приблизился. Он расслышал это по урчанию сочленений доспеха, тихому скрежету механических мышц.
— Athrillay, vylas, — прошептал палач на мертвом языке мертвого мира. Но его пленители не знали этого наречия.
Узник вскинул голову, слепо глядя перед собой, и повторил сказанные ему слова.
— Здравствуй, брат, — произнес он.
Талосу не хотелось представлять себе страдания узника. Его собственный ретинальный дисплей силился приглушить безжалостно-яркий свет камеры, и даже находясь под защитой лицевого щитка, он ощущал жжение от слез, вызванных тягостной яркостью.
Повелитель Ночи сжал закованные в броню пальцы на отросших сальных волосах пленника и запрокинул его голову назад, обнажив покрытое потом горло. Он зашипел по-нострамски, понизив голос, чтобы избежать нежелательных ушей.
— Я поклялся убить тебя при следующей встрече.
— Я помню, — улыбнулся через боль Рувен. — Теперь у тебя есть шанс, Талос.
Пророк вытащил гладий и прижал лезвие к щеке узника.
— Назови хоть одну причину не сдирать кожу с твоих предательских костей.
Рувен выдавил смешок. Когда он затряс головой, меч скользнул по плоти, нанеся неглубокий порез.
— У меня нет для тебя никаких причин. Не будем притворяться, что я стану умолять сохранить мне жизнь, и поступай, как хочешь.
Талос отвел клинок. Какое-то мгновение он ничего не делал, лишь наблюдал, как капля крови ползет по стали.
— Как они тебя схватили?
Рувен сглотнул.
— Магистр Войны вышвырнул меня. За неудачи на Крите.
Талос не удержался от кривой ухмылки, которая так и осталась на его лице.
— И ты побежал сюда?
— Ну конечно. Куда же еще? Какие еще убежища для нам подобных обладают такими размерами и масштабами? Таким потенциалом? Мальстрим был единственным разумным ответом, — лицо узника исказилось в оскале. — Я не знал, что кто-то из моих бывших братьев так испортил репутацию Восьмого Легиона среди Корсаров.
Талос продолжал наблюдать, как кровь течет вниз.
— Последний визит сюда не прибавил нам друзей, — сказал он. — Но Гурон взял тебя в плен не поэтому, так? Эти слова могут стать твоими последними словами, брат. Лжи не место при прощании.
Какое-то время Рувен молчал. Затем раздался свистящий шепот.
— Взгляни на меня.
Талос послушался. На его визоре замерцали потоки биоданных.
— Ты обезвожен до степени повреждения тканей, — заметил он.
Пленник фыркнул.
— В самом деле? Тебе следовало стать апотекарием.
— Правду, Рувен.
— «Правду». Если бы это было так просто. Гурон позволил мне остаться в Зенице Ада, если я поделюсь тайнами, которые десятилетиями извлекал из варпа. Сначала я согласился. А потом вышла… размолвка, — сухие губы андрогинного лица Рувена растянулись в улыбке. — Трое Корсаров умерли, призывая обитателей варпа, которые были во много раз могущественнее, чем они могли контролировать. Трагедия, Талос. Такая трагедия. Эти глупцы-дилетанты явно считались многообещающим кандидатами в библиариум Гурона.
Некоторое время пророк пристально глядел на колдуна.
— Ты еще здесь, брат, — произнес Рувен. — Я тебя слышу.
— Я еще здесь, — согласился Талос. — Пытаюсь отличить правду от твоей лжи.
— Я сказал тебе правду. Чего ради мне лгать? Они заковали меня здесь, кажется на месяцы, и давят светом на глаза. Я не вижу. Не могу двигаться. Абаддон отверг меня, лишив поста в Черном Легионе. С чего мне тебе лгать?
— Вот это я и намереваюсь выяснить, — отозвался Талос и поднялся на ноги. — Потому что я тебя знаю, Рувен. Правда — проклятие для твоего языка.
— Предатель-находка, не правда ли? — поинтересовался лорд Гурон. — Я с ним почти что закончил, он больше не забавляет меня. Думаю, теперь он мало что скрывает от моих колдунов. Они выдрали из его разума все знание, какое им было нужно.
— В чем состояли его преступления? — Талос обернулся на коленопреклоненную фигуру бывшего брата, купавшуюся в ослепительном сиянии.
— Из-за него погибли три инициата, и он отказался делиться своим знанием. Пришлось… поощрить… его к этому иными методами, — мертвенные черты Кровавого Грабителя растянулись в улыбке. — Сделать его беспомощным само по себе было непросто. Пребывая в ошейнике, как сейчас, он не представляет угрозы. Он не в силах шептать в варп, чтобы призвать свои силы. Ограничение варп-колдовства было первой мерой предосторожности, которую я предпринял непосредственно перед тем, как ослепить его.
— Будь осмотрительнее, — предупредил Сайрион. — Это предупреждение: такая судьба ждет нас, если мы предадим Корсаров.
— Если? — отозвался по воксу Талос. — У них «Эхо проклятия». Я без него не уйду.
— Ну, хорошо. Когда мы их предадим.
В ответ Талос отправил по воксу щелчок подтверждающего импульса.
— Пусть гниет тут, — обратился пророк к повелителю Корсаров. — А что с его доспехами и оружием?
Растянутые губы Гурона скривились.
— Его боевое снаряжение у меня. Считайте еще одним жестом доброй воли, что я предлагаю его вам.
Рувен издал стон, который стих, едва сорвавшись с ослабевших уст. Он загремел цепями, впервые за многие недели решив попробовать оковы на прочность.
— Не оставляйте меня здесь…
— Гори в варпе, предатель, — усмехнулся в ответ Ксарл.
— Благодарю за подарок, — сказал Талос Гурону. — Всегда приятно видеть, как предатели пожинают то, что посеяли. Убей его, если хочешь. Нам безразлично.
— Талос, — прошептал Рувен имя. Со второй попытки оно стало воплем. — Талос.
Пророк повернулся к узнику, ретинальный дисплей вновь начал компенсировать безумное сияние. Теперь Рувен глядел на него. Кровь бежала по щекам двумя ручейками, свет выжигал чувствительную ткань внутри глаз.
— Мне казалось, ты говорил, что не станешь умолять сохранить тебе жизнь, — произнес Талос.
Прежде чем Рувен смог ответить, люк захлопнулся, закрыв его в камере наедине с собственными криками.
XIII
Восхождение
Септим пригубил питье, заставляя себя совершить внезапно оказавшееся сложным привычное действие собственно глотания. Вполне вероятно, что пойло гнали из машинного масла.
Так или иначе, бар был одним из множества на борту Зеницы Ада и не отличался от сотен таких же грязных притонов. В полутьме перемешались мужчины и женщины, которые пили всякую мерзость, смеясь, споря и вопя на дюжине различных наречий.
— О, Трон, — прошептал Марук.
Септим нахмурился.
— Не произноси это здесь, если хочешь остаться в живых.
Старший из двоих указал на грациозную девушку на другом конце комнаты, переходившую от стола к столу. Волосы ниспадали на обнаженную спину безупречным шелковистым белым водопадом, а бедра с подчеркнутой женственностью покачивались при каждом шаге.
— Не разговаривай с этим, — покачал головой Септим. На мгновение Маруку показалось, что он видит на лице слуги улыбку.
Этим? Не говорить с этим?
Однако девушка заметила интерес Марука.
— Friksh sarkarr? — промурлыкала она, приблизившись, платье из потрепанных кожаных полос шелестело об ее собственную кожу молочного цвета. Белые, словно чистый фарфор, пальцы коснулись его небритой щеки. Она кивнула своим мыслям, будто соглашаясь с чем-то.
— Vrikaj ghu sneghrah? — у нее был юный голос девочки, которая скоро станет девушкой.
— Я… я не…
Она заставила его умолкнуть, плотно прижав бледный кончик пальца к его сухим губам.
— Vrikaj ghu sneghrah… sijakh…
— Септим… — сглотнул Марук. Ее широко раскрытые глаза были насыщенного зеленого цвета, как леса, которые ему доводилось видеть только на гололитах. Кончик пальца имел вкус неизвестного пряного мускуса.
Септим прокашлялся. Девушка повернулась с изяществом призрака, облизнув губы раздвоенным языком.
— Trijakh mu sekh?
Раб отвел в сторону край куртки, продемонстрировав висящий в набедренной кобуре пистолет. Он нарочито медленно покачал головой и указал на другой стол.
Девушка сплюнула на пол возле его ботинка и удалилась крадущейся походкой, виляя бедрами.
— Она не такая, как все… — Марук наблюдал за ее уходом, с вожделением созерцая все выставленные напоказ прелести.
— Меняющая кожу, — Септим поморщился от вкуса выпивки. Он больше не глотал, но вкус при соприкосновении с губами был достаточно странным даже для того, чтобы притворяться. — Видишь, как сшита кожа, в которую она одета?
— Ага.
— Это не звериная кожа.
Марук следил за тем, как девушка проводит ногтями по загривку мужчины с грубой внешностью.
— Не думаю, что смогу тут долго находиться, — заметил он. — Вон у той жирной твари на том конце комнаты слишком много глаз. Вокруг бродит красивая девочка со змеиным языком, которая одета в человеческую кожу. Здесь все вооружены до зубов, а унылый ублюдок под соседним столиком выглядит так, будто умер пару дней назад.
— Успокойся, — теперь Септим смотрел на него в упор. — Расслабься. Мы в безопасности, пока не привлекаем к себе внимания. Если поддашься панике, мы покойники еще до того, как с твоих губ успеет сорваться первый крик.
— Все будет хорошо, — Марук успокоил себя, сделав глоток. От этого по пищеводу разлилось приятное тепло. — Хорошее пойло.
Лицо Септима приобрело красноречивое выражение.
— Что? — спросил Марук.
— Вполне вероятно, что это перегнанная крысиная моча. Постарайся пить не слишком много.
— Хорошо. Ну конечно, — он снова незаметно оглядел помещение. Еще один из завсегдатаев, казалось, был слишком мал для собственного скелета: кости выпирали из плоти на каждом суставе и даже по длине хребта и на натянутой коже щек. — Знаешь, твой господин был прав.
— В чем?
— Насчет побега, пока мы пришвартованы. Застрять тут было бы хуже, чем остаться на «Завете». Трон…
Септим поморщился.
— Перестань так говорить.
— Извини. Слушай, тебе вообще говорили, на что согласился Легион?
В ответ Септим пожал плечами.
— Первый Коготь пообещал, что Легион примет участие в какой-то осаде. Они называют это Виламусом.
— Планета? Вражеский флот? Город-улей?
— У меня не было возможности спросить.
Взгляд Марука вернулся обратно к красивой девушке.
— А таких… людей много?
Септим кивнул.
— Освежевывание плоти — одна из обычных традиций многих культов. Вспомни, так делает даже Легион. Церемониальный плащ лорда Узаса когда-то был королевским семейством какого-то незначительного захолустного мирка, который был разграблен «Заветом».
— Ты имеешь в виду, что плащ когда-то им принадлежал?
— Нет. Он ими был. Впрочем, меняющие кожу довольно заурядный культ. Главным образом мутанты. Избегай их любой ценой.
— Я думал, она хотела…
— Хотела, — живой глаз Септима бросил взгляд на дверь, и слуга поправил серебряное кольцо на пальце. — Но после этого она бы тебя освежевала. Пошли.
Марук последовал за Септимом к дверям. Молодой раб потянулся назад, чтобы распустить хвостик, позволив нечесаным волосам упасть на подбородок и частично скрыть изящную бионику.
— Держи оружие наготове, — произнес он. — Нельзя знать заранее, когда кто-нибудь на нас обидится.
— Ты до сих пор так и не сказал, зачем мы здесь, — прошептал Марук.
— Вот-вот узнаешь.
Октавия вздохнула — после этого ей показалось, будто она стала легче.
Закрыв глаза и откинув голову назад, она выдохнула и словно выпустила наружу месяцы напряжения.
Теплая вода лилась на лицо, щекоча веки, стекая по губам и подбородку приятными ручейками. У нее не было ничего на замену мылу, однако даже это не уменьшало ее энтузиазм. Она терла тело грубой губкой и буквально ощущала, как с кожи слезает грязь от месяцев неряшливости.
Когда «Завет» встал в док и получил свежие запасы воды, заполненные резервуары сняли нагрузку с выработанных очистных систем.
Хотя для этого неожиданно потребовалась смелость, Октавия рискнула глянуть на свое тело. Вопреки ожиданиям, она не походила на чахлое привидение, однако кожа была бледной, а под ней виднелись синие дорожки вен. И все же ей пришлось признать, что чувствует она себя хуже, чем выглядит. Питательная каша, служившая основной пищей на борту корабля, явно была полезнее, чем можно было бы предположить по ее вкусу, напоминавшему наждачную бумагу.
Наморщив нос, она вытащила из пупка небольшую пушинку того же полуночно-синего цвета, как одежда рабов Легиона. "Прелестно".
Тихо рассмеявшись, она смахнула ее прочь.
— Хозяйка? Вы звали?
Октавия, вздрогнув, подняла глаза, инстинктивно прикрывшись руками и пытаясь скрыть наготу от глаз постороннего. Одна рука закрыла обнаженную плоть, а другая взлетела ко лбу, накрыв ладонью все, что было ниже линии волос.
Но неверное зрение, данное генетическим даром, мельком зацепило нечто — проблеск, тень человека или чего-то похожего на него. Она увидела отпечаток его разноцветной души в в мучительно бурлящем повсюду вокруг варпе.
Она поглядела на этого кого-то, прямо на него, пусть даже на мгновение ока, своим истинным глазом.
Слуга, который стоял на краю общего помещения для мытья, издал гортанный, захлебывающийся звук. Он потянулся к горлу трясущимися руками, давясь воздухом, который более не мог вдохнуть. По забинтованному лицу начала двигаться темнота: влажная расползающаяся темнота, исходящая из черных глаз и раскрытого рта слуги. Кровь запятнала грязную ткань за считанные мгновения, залив повязки зловонной краснотой.
Охваченный спазмами, он ударился о стену позади себя, колотясь затылком о сталь. Замотанные руки вцепились в голову, сдирая бинты и открывая поразительно человеческое лицо, ставшее фиолетовым от удушья. С губ старика смрадным потоком хлынула кровавая рвота, забрызгивая влажный пол помещения.
Человек лежал, мыча, подергиваясь и истекая кровью, а на нее все еще лилась теплая вода.
Она сглотнула, не отводя от него человеческих глаз, а в комнату, сгорбившись, вошел другой слуга. Тот не удостоил ее ни единого взгляда и прохромал к умирающему старику, держа в руках потертый дробовик. Он вставил обрезанный ствол в зияющий и извергающий кровь рот старого слуги и нажал на спусковой крючок. Комната на несколько секунд загудела от эха выстрела. Останки старика — а выше шеи очень мало что осталось— осели без движения.
— Это не моя вина, — выдохнула Октавия, испытывая ошеломление, злость и стыд одновременно.
— Я знаю, — сказал Пес. Он повернулся к хозяйке, остановив на ней слепые глаза. Она продолжала испытывать странное нежелание опускать руки. Обе.
— Я велела вам всем ждать снаружи.
— Я это тоже знаю, — Пес дослал патрон с резким «клик-чак». Стреляная гильза зазвенела по грязному полу, дымясь и перекатываясь, пока не остановилась у стены. — Телемаху было очень больно. Я вошел только для того, чтобы это прекратить. Я сейчас уйду, хозяйка.
— Думаю, я закончила… — Она отвернулась от обезглавленного тела и пятна, которое осталось на металлической стене.
Однако она не ушла вместе с Псом. Она осталась в комнате с мертвецом, приложив руки к стене душевой и опустив голову под струю воды. Волосы, которые уже почти достигали локтей, свисали покровом черного бархата.
Раньше ей не доводилось убивать свои глазом. Единственная попытка окончилась неудачей — во время ее пленения много месяцев тому назад, когда Талос уволок ее в новую жизнь, держа рукой за горло. На нее горько-сладкой волной нахлынули все истории, которые она слышала годами. Матросские байки, которые члены экипажа Картана Сина рассказывали друг другу, думая, что она не слышит. Предостерегающие рассказы, передаваемые всем отпрыскам Навис Нобилите во время разностороннего обучения. То, чему ее не обучали учителя, но во что, как оказалось, она поверила после чтения старых семейных записей.
Навигатор не может убить без последствий. Так говорилось в историях.
Кровь моей крови, не дай своей душе запятнать себя подобным деянием. Слова ее отца.
И запись в старинном журнале Мерваллион, более убийственная, чем все остальное: «Каждый смертельный взгляд — маяк для Нерожденных, свет в их тьме».
Она не глядела на тело. В этом не было необходимости. Его спокойная сидячая поза была вытравлена у нее в памяти, выцарапана в сознании с причудливой бесповоротностью.
Пощипывание в горле стало единственным настойчивым предупреждением, в котором она нуждалась — спустя несколько секунд Октавия стояла на коленях, ее рвало в ржавый сливной желоб дневной порцией каши. Слезы смешивались с падающей водой и терялись в потоке, оставаясь тайной для всех, кроме нее самой.
В апотекарионе Корсаров кипела бурная деятельность. На многочисленных хирургических столах находились жертвы бесконечных дуэлей и жестоких разногласий на борту Зеницы Ада. Большинство из них было людьми, хотя хватало и прочих, которые занимали в системе органического мира отдельные места мутантов.
Делтриан продвигался сквозь хаос, прикрыв капюшоном лицо и ухмыляясь всему, что видел. Позади него шли Талос и Вариэль, оба воина демонстративно выполняли роль сопровождающих. Техноадепт сделал краткую паузу, чтобы указать на очередной установленный на потолке автохирургический модуль, механодендриты которого свисали вниз неприятным клубком паучьих лап.
— Нам нужен такой для стереотаксических процедур, вместе с шарнирными конечностями A, D и F.
За троицей следовал сервитор с мутными глазами, облаченный в такое же одеяние, как у Делтриана. Он согласно пускал слюни, записывая пожелания хозяина во внутреннюю базу данных.
Делтриан снова остановился, подобрав серебристый инструмент.
— Тиндаллер. Семи штук должно хватить. Потребуется такое же количество окклюдеров.
Сервитор пробормотал очередное подтверждение.
Вариэль напрягся, когда за его медицинский наруч схватилась рука Корсара. Тонкие черты лица скривились в хмурой гримасе.
— Не прикасайся ко мне. Твоими ранами скоро займутся, — Вариэль плавно высвободился, борясь с желанием отсечь воину пальцы в наказание. Через секунду он вернулся к Талосу. — Должно быть, ваша аппаратура на «Завете» практически бесполезна, раз вам от нас столько всего нужно.
— Ты прав. Сражения и бездействие разрушили почти все, что у нас было. В последнем бою мы потеряли отделение, выбивая абордажную команду Кровавых Ангелов из убежища в помещениях апотекариона. Ты представить себе не можешь, сколько вреда нанесли глупцы в красном, даже без учета погибшего Когтя, у которого не получилось убить их.
— Криотом, — прервал его Делтриан. — Интересно.
Вариэль не обратил на него внимания.
— Талос, «Завет» — это развалина, которую удерживает в целостности только чудо. И ты начинаешь выглядеть так же.
Талос прошел мимо очередного стола, остановившись, чтобы перерезать горло привязанному рабу и не дать тому умереть, захлебнувшись собственной кровью. Повелитель Ночи слизнул кровь с гладия и ненадолго озарил свои чувства мерцающими остаточными образами из воспоминаний чужого разума.
Захламленная комната, тепло безопасности. Траншея, сверху сыплются грязь и шрапнель, холодные руки сжимают саблю. Тошнотворно человеческие ощущения сомнения, страха и слабости, рукой не пошевелить… Как эти люди жили и функционировали со столь спутанным сознанием?
Он сделал один глоток, не больше, и прозрения были тонкими, как туман. Они слегка обволокли его чувства и быстро угасли.
— Шрамы? — поинтересовался он у Вариэля, вновь убрав в ножны гладий и проведя кончиком пальца в перчатке по бледной рубцовой ткани сбоку лица.
— Не шрамы. Как бы она ни была повреждена кожа, она срослась и отметины станут еще менее различимы. Я говорю об отпечатке боли на твоем лице, которые труднее заметить необученному взгляду.
Вариэль поднес перчатку к лицу Талоса, он был слишком умен, чтобы осмелиться притрагиваться к другому воину. Пальцы разошлись полумесяцем, словно удерживая над виском Повелителя Ночи сферу.
— Тут, — произнес он. — Боль исходит отсюда, вспыхивая у тебя под кожей в ритме биения пульса и двигаясь по венам, словно по туннелям, к остальной части черепа.
Талос покачал головой, однако не возразил.
— Как апотекарий ты лучше, чем я когда-либо был.
— В чем-то почти наверняка, — Вариэль отвел руку. — Насколько я помню, тебе не хватало терпения.
Талос не стал спорить. Несколько мгновений он наблюдал за Делтрианом. Техноадепт смотрел на мечущегося человека, явно заинтригованный аналитическим столом, на котором лежал раненый.
— Головная боль усиливается, не так ли? — спросил Талоса Вариэль.
— Как ты узнал?
— Твой левый глаз раздражен, слезные протоки на несколько миллиметров шире, чем на другом. Водянистая влага передней камеры начинает мутнеть, что указывает на присутствие частиц крови. Cмертные пока что не видят эти изъяны, однако признаки налицо.
— Сервиторы восстановили мой череп после стычки с Дал Карусом и Третьим Когтем.
— Заряд из болтера?
Талос кивнул.
— Попал в шлем. Снес мне часть головы, — он сделал рубящее движение вдоль виска. — Первый час я держался на болеутоляющих и адреналиновых инъекторах. После этого пробыл без сознания три ночи, пока медицинские сервиторы проводили реконструкцию.
Ухмылка Вариэля была настолько близка к улыбке, насколько у него это получилось.
— Их работа несовершенна, брат. Впрочем, полагаю, что обстоятельства едва ли складывались в твою пользу.
Повелитель Ночи испытал назойливую потребность пожать плечами.
— Я все еще жив, — сказал он.
— Разумеется. Пока что.
Талос пристально поглядел на апотекария.
— Продолжай…
— Боль, которую ты испытываешь — это давление на мозг, вызванное дегенерацией кровеносных сосудов, часть из которых раздута, а другие, скорее всего, на грани разрушения. Изменение формы черепной коробки также вносит свой вклад, и если давление продолжит возрастать, тебя, вероятнее всего, ждет кровоизлияние из глазной полости, которое произойдет после того, как глаз будет выдавлен из глазницы возрастающим напряжением. Также, скорее всего, деградирующих кровеносных сосудов мозга и прилегающие ткани начнут в какой-то степени отмирать, и ты станешь страдать церебральными вазоспазмами. Впрочем, я могу исправить несовершенную… поправку сервиторов… если пожелаешь.
Талос вскинул черную бровь, его лицо было еще бледнее обычного.
— Я не доверю помогать мне облачаться в доспех никому из своего отделения, а все они носят крылатый череп Нострамо. С чего мне доверять воину с рукой Гурона на плече копаться у меня в мозгу?
Из глаз Вариэля исчезло веселье.
— Из-за Фриги, Талос. Потому что я тебе все еще должен.
— Благодарю за предложение. Я его обдумаю.
Вариэль ввел команду в перчатку нартециума.
— Я за этим прослежу. Если мой прогноз верен, отказ будет означать, что к концу солнечного года ты умрешь.
Ответу Талоса помешал Делтриан, который медленно возвращался к ним, издавая урчание непрерывно работающей аугметики и шелестя одеяниями.
— Я подобрал необходимые данные, — сообщил он с горделивым дребезжанием.
Вариэль отсалютовал, прижав кулак к нагруднику.
— Я отнесу данные моему господину. Лорд Гарреон надзирает за пополнением припасов вашего корабля.
Талос поймал себя на том, что массирует висок большим пальцем. Издав раздраженное рычание, он надел шлем, защелкнул его и погрузил свое восприятие в согревающее гудение авточувств доспеха.
— Я сопровожу тебя обратно на «Завет», техноадепт. Мне нужно лично доложить Возвышенному.
— Подумай над моими словами, брат, — сказал Вариэль.
Талос кивнул, но ничего не сказал.
Марук догнал Септима, обнаружив, что пробираться по переполненному коридору труднее. Также он еле сдерживал отвращение, не давая ему проявиться на лице. Некоторые из проходивших мимо созданий не стеснялись собственных мутаций. Он чуть было не столкнулся с тщедушной чернокожей женщиной, которая обругала его. У нее было дряблое, колышущееся лицо, похожее на плавящийся жир. Он пробормотал что-то неопределенно-извиняющееся и поспешил дальше. Куда бы он ни повернул голову, пряная вонь пота смешивалась с привкусом пролитой крови. Люди — и «люди» тоже — вопили, рычали, толкались и смеялись со всех сторон.
Септим протянул руку и схватил за плечо очередного прохожего, остановив молодую женщину. Та обернулась, прижав к толстому животу пустое ведро из пластека.
— Jigrash kul kukh? — спросил слуга.
Она покачала головой.
— Низкий готик? — предпринял еще одну попытку Септим.
Она снова покачала головой, глаза расширились при виде едва различимой за его ниспадающими волосами обширной бионики. Она потянулась потрогать, отбросить волосы в сторону, но он мягко шлепнул ее по руке.
— Operor vos agnosco? — спросил он.
Она прищурилась и кивнула, коротко дернув головой.
Чудесно, подумалось Септиму. Какой-то захолустный вариант высокого готика — языка, который он в любом случае едва знал.
Слуга осторожно подвел женщину, которая, похоже, была одета в мешанину из различных награбленных имперских одеяний, к краю широкого прохода. Потребовалось несколько минут, чтобы объяснить, что ему нужно. В конце сбивчивого изложения она снова кивнула.
— Mihi inzizta, — сказала она и сделала знак следовать за ней.
— Ну, наконец-то, — тихо произнес Септим. Марук вновь двинулся следом. Вглядевшись в ведро женщины, он понял, что оно не совсем пустое. На дне постукивали три плода, похожие на маленькие коричневые яблоки.
— Тебе была нужна торговка фруктами? — спросил он Септима, и по выражению лица было видно, о чем он думает: что второй слуга спятил.
— Помимо прочего, да, — тот не повышал голоса в толпе.
— Не скажешь, зачем?
Септим бросил через плечо пренебрежительный взгляд.
— Ты слепой, что ли? Она беременна.
Рот Марука приоткрылся.
— Нет. Ты же не серьезно.
— Как, по-твоему, Легион делает новых воинов? — прошипел Септим. — Дети. Нетронутые порчей дети.
— Прошу тебя, скажи, что ты не…
— Марук, я тебя здесь оставлю, — тон Септима стал ледяным. — Клянусь, если ты все еще больше усложнишь, я тебя здесь оставлю.
Трое свернули в прилегающий коридор, женщина вела их, продолжая сжимать ведро. Тут было менее людно, но все равно слишком много свидетелей. Септим выжидал момента.
— Что ты ей сказал? — наконец, спросил Марук.
— Что хочу купить еще фруктов. Она ведет нас к другому торговцу, — он снова глянул на пожилого мужчину, и его голос оттаял. — Этим занимаемся не только мы. По всей станции верные Когтям слуги играют в такую же игру. Это… это просто то, что нужно сделать.
— Ты так уже делал?
— Нет. И планирую сделать все правильно, чтобы вскоре не пришлось делать снова.
Марук не ответил. Они шли еще несколько минут, пока не поравнялись с маленьким и темным боковым туннелем.
Человеческий и аугметический глаза Септима медленно оглядели вход в коридор. Если он не сильно сбился с пути в ужасном лабиринте, то проход должен был вывести их обратно к кораблю быстрее, чем возвращение по этой магистрали.
— Готовься, — шепнул он Маруку и снова похлопал женщину по плечу, коснувшись края шеи серебряным кольцом на пальце. Она остановилась и обернулась.
— Quis? — казалось, она в замешательстве. Толпа продолжала проплывать мимо, и она прижимала ведро к животу.
Септим молчал, наблюдая, как ее веки опускаются. Как только глаза начали закатываться, он плавным движением подхватил ее, удержав в вертикальном положении. Всем наблюдателям — тем немногим, кто вообще обращал внимание, направляясь по своим делам — показалось, что он внезапно обнял ее.
— Помоги, — скомандовал он Маруку. — Надо доставить ее на корабль, пока она не пришла в чувство.
Марук подхватил выскользнувшее из безвольных пальцев ведро. Они оставили его у стены коридора и понесли женщину между собой, положив ее руки себе на плечи. Ноги двигались механически, глаза перекатывались, как у пьяной. Она шла с похитителями навстречу новой жизни в рабских трюмах «Завета крови».
Октавия плотно запахнула куртку, выходя из общего помещения для мытья. В коридоре ждало своей очереди к перезаполненным очистным стойкам несколько смертных членов экипажа, которых не пускали внутрь вооруженные слуги. По очевидным причинам она должна была мыться в одиночестве. Эти причины были известны экипажу, но, казалось, только усиливало их неприязнь к ней.
Когда Октавия вышла в коридор, большинство из них отвели глаза. Несколько сделали суеверные жесты, отгоняя зло, что показалось ей странным, учитывая то, где жили эти люди. Она тихо попросила двоих слуг забрать из комнаты тело Телемаха и избавиться от него так, как они посчитают нужным.
Она уходила, а у нее за спиной шептались на нострамском. За всю свою уединенную жизнь она еще никогда не ощущала себя настолько одинокой. По крайней мере на «Звездной деве» никто не испытывал к ней ненависти. Боялись, разумеется, поскольку страх перед присутствием навигатора был столь же неоспоримым наследием ее рода, как и третий глаз. Но здесь все было иначе. Они испытывали к ней отвращение. Даже корабль презирал ее.
За ней по пятам скакал Пес. Какое-то время они шли молча. Ее не заботило, куда она направляется.
— Теперь вы пахнете очень по-женски, — безучастно произнес Пес. Она не стала спрашивать, что это означает. Вероятно, это вообще ничего не значило. Всего лишь еще одно его ослепительно-банальное суждение.
— Не думаю, что хочу продолжать так жить. — сказала не сбавляя шага и глядя на стены поверх его головы.
— Нет выбора, хозяйка. Нет другой жизни.
Трон, ее глаз болел. Под повязкой неуклонно усиливался раздражающий зуд. Требовалось предельное напряжение, чтобы не вцепиться в кожу вокруг закрытого глаза, успокаивая больное место ногтями.
Октавия продолжала идти, без разбора сворачивая то налево, то направо. Она была готова признать, что предается жалости к самой себе, но чувствовала, что за последнее время заслужила такую поблажку.
Вдалеке она услышала слабый визг, судя по звуку, кричала женщина, но он слишком быстро оборвался, чтобы можно было сказать наверняка. Где-то поблизости, приглушаемые толстыми металлическими стенами, начали выбивать глухой промышленный ритм молотки, или что-то вроде них.
Глаз вновь затрепетал так, что закружилась голова. Теперь ее тошнило от боли.
— Пес? — она остановилась.
— Да, хозяйка.
— Закрой гла… Забудь.
— Да, хозяйка, — он перестал хромать и осмотрелся, пока Октавия снимала повязку. Кожа на лбу была липкой от пота, плоть практически горела от прикосновений. Она дунула вверх, но это ничего не дало, только всколыхнуло несколько влажных прядей и заставило ее почувствовать себя по-дурацки. И уж точно не охладило.
На нос закапал пот. Она стерла его и заметила на пальцах темное пятно.
— Трон Бога-Императора, — выругалась она, глядя на руки. Пес задрожал от проклятия.
— Хозяйка?
— Мой глаз, — произнесла она, вытирая руки о куртку. — Он кровоточит.
Слова повисли в воздухе между ними, а лязг ударов стал громче.
От прикосновения ко лбу она поморщилась, но все же провела повязкой по раздраженной плоти. Строго говоря, глаз не кровоточил. Он плакал. Кровавые капли были его слезами.
— Где мы? — спросила она дрожащим голосом, ее дыхание туманом заклубилось перед лицом.
Пес принюхался.
— Апотекарион.
— Почему так холодно?
Сгорбленный раб вытащил из-под лохмотьев свой потрепанный дробовик.
— Не знаю, хозяйка. Мне тоже холодно.
Она заново надела повязку, а Пес прицелился в бесконечные тени.
Перед ними со скрежетом распахнулась на тяжелых шестернях массивная переборка, ведущая в апотекарион. Исходящий изнутри звенящий стук стал более громким и реальным.
— Пес? — теперь она шептала.
— Да, хозяйка?
— Тише…
— Простите, хозяйка, — прошептал он. Тупорылый дробовик следил за раскрытой дверью и тем, что открылось за ней. Во мраке стояли голые и безмолвные хирургические столы.
— Если увидишь там рожденную в пустоте, я хочу, чтобы ты ее застрелил.
— Рожденная в пустоте мертва, хозяйка, — он глянул через плечо, беспокойно наморщив обезображенное лицо.
Октавия чувствовала, что теперь кровь бежит у нее по носу, пощипывает губы и капает с подбородка. Бандана не создавала ей препятствий, это была всего лишь жалкая повязка. Она уже насквозь пропиталась и никак не мешала медленному просачиванию.
Приблизившись к открытой двери, она достала собственный пистолет.
— Хозяйка.
Она бросила взгляд на Пса.
— Я пойду первым, — заявил тот. Не дожидаясь ответа, он направился внутрь, не испытывая нужды пригибаться из-за горба, держа дробовик на уровне незрячих глаз.
Она вошла за ним, целясь из пистолета.
Комната была пуста. Все хирургические столы были пустыми. Брошенная аппаратура не шумела и не двигалась. Октавия моргнула человеческими глазами, чтобы прогнать жгучее прикосновение крови. Помогло не очень сильно.
В морозильной камере металл ударил о металл с почти оглушительной громкостью. Она резко развернулась к дальней стене, целясь в десять герметичных дверей хранилища, каждая из которых была высотой и шириной с человека. Одна периодически содрогалась от ударов изнутри. Что бы ни находилось внутри, оно хотело выйти.
— Давай-ка убираться отсюда, — пробормотала она.
Пес был менее склонен к бегству.
— Оно может нам навредить, хозяйка?
— Это просто эхо, — она проверила счетчик боезапаса пистолета. — Просто эхо. Как девочка. Просто эхо. Эхо никому не может навредить.
У Пса не оказалось возможности согласиться. Дверь хранилища с визгом петель рванулась наружу. В темноте внутри двигалось что-то бледное.
— … не из болтера Малхариона… — рассек холодный воздух лишенный интонации, но при этом резкий замогильный голос — …хочу присоединиться к Первому Когтю…
Октавия попятилась с широко раскрытыми глазами, бормоча Псу следовать за ней.
Дверной проем загородила еще одна фигура. Она была высокой, во мраке был виден лишь силуэт, красные линзы безмолвно отслеживали движения.
— Талос! — выдохнула она имя, на нее нахлынуло облегчение.
— Нет, навигатор, — Повелитель Ночи шагнул в помещение, обнажая оружие. — Не Талос.
Он вернулся, в точности как и было известно Вариэлю. Живодер поприветствовал его кивком и деактивировал гололитический текст, который изучал.
Талос пришел не один. Позади него, облаченные в броню и шлемы. стояли Сайрион, Ксарл и Меркуциан, которые не издавали ни звука, кроме сливающегося рычания доспехов.
— Когда я сплю, — пророк выглядел почти пристыженным, — я вижу сны. Мышцы реагируют, но я не просыпаюсь. Если я разорву ремни, привязывающие меня к столу, братья подержат меня, пока ты проводишь операцию.
— Одного не хватает, — заметил Вариэль.
— Узас часто предпочитает не обращать внимания на наш зов, — отозвался Сайрион, — если только нет угрозы войны.
— Хорошо, — апотекарий Корсаров направился к одинокому столу в его личных покоях. — Начнем.
XIV
Привязанности
Голоса братьев приглушены и легко исчезают из памяти, они принадлежат миру кислых запахов, мучительных мыслей и боли в мышцах. Попытка сконцентрироваться на словах грозит вырвать его из сна, утянуть назад в мерзлую камеру, где его тело бьется на столе, став рабом своего изъяна.
Пророк избавляется от уз, связывающих его с тем миром, и ищет убежища в ином месте.
Братьев больше нет, когда он…
…открыл глаза. Рядом упал еще один снаряд, и серые крепостные стены содрогнулись под ногами.
— Талос, — раздался голос капитана. — Мы выдвигаемся.
— Я занят сбором, — произнес он сквозь сжатые зубы. Руки трудились с механическим мастерством, ломая, рассекая, пиля и извлекая. Над головой с визгом пронеслось что-то с отказывающими двигателями. Он рискнул бросить взгляд и увидел, как наверху входит в гибельный штопор десантно-штурмовой корабль Железных Воинов с горящими ускорителями. Цилиндр с геносеменем со щелчком втянулся в перчатку в тот самый миг, когда серый «Громовой ястреб» пробороздил поверхность одного из сотни окрестных шпилей. По стене вновь пробежала ужасающая дрожь.
— Талос, — настойчиво протрещал в воксе голос капитана. — Где ты?
— Готово, — он поднялся на ноги, подобрал болтер и побежал, оставив позади распростертое на камне тело брата по Легиону.
— Я вернусь за ним, — сказал на канале воин из его отделения.
— Поторопись, — по понятным причинам капитан был в мрачном расположении духа.
Зрение апотекария помутилось, шлем пытался отфильтровать сенсорный натиск очередного пушечного обстрела. Башенные орудийные батареи, грохоча огромными пастями, извергали в небеса боезапас. Впереди широко раскинулся очередной бастион, там его братья с легкостью расправлялись с расчетами орудий. Разорванные на куски люди взлетали над зубцами и падали на сотни метров вниз гротескной пародией на град.
Сзади на него обрушился вес, которого оказалось достаточно, чтобы бросить его на четвереньки. Какое-то мгновение на ретинальном дисплее мерцали бессмысленные помехи. Талос моргнул и ударил лбом о землю. Тут же вернулась ясность. Он перевернулся и открыл огонь из болтера, как только оружие нашло цель.
— Кулаки, — передал он по воксу. — Сзади нас.
Они бежали, нарушив строй и сжимая в золотых руках болтеры. Несмотря на расстояние, от наплечника с треском отскочил еще один болтерный заряд, и по стене разлетелись осколки.
Попытавшись встать, он получил в грудь болт, который разорвался о нагрудник и расколол эмблему Легиона. Издав придушенное ворчание, он рухнул назад.
— Лежи, — скомандовал один из братьев. На визоре вспыхнула именная руна — имя сержанта.
Темная перчатка ударила по бронированному вороту, схватившись за керамит.
— Продолжай стрелять, — скомандовал сержант. — Прикрывай нас, иначе мы оба покойники.
Талос перезарядил оружие, с хрустом загнав магазин на место, и снова открыл огонь. Брат пригнулся позади, паля из пистолета и оттаскивая апотекария назад.
Когда они укрылись за грудой щебня, сержант отпустил его.
— Благодарю, брат, — произнес Талос.
Сержант Вандред перезарядил пистолет.
— Ерунда.
— Держите его неподвижно.
Вот. Опять голоса братьев, более отчетливые, чем в прошлый раз.
— Держу. — Ксарл. Раздражен. Тот же беспокойный скрежет, которым всегда, даже в молодости, был окрашен его голос.
Пророк чувствует, как костяшки подергивающихся пальцев щелкают о стол. Возвращается осязание, а вместе с ним — боль. В легкие врывается ужасно холодный воздух.
— Проклятье, — голос Вариэля. Брата по клятве, не по крови. — Он в сознании или полностью погружен в сон? Показания свидетельствуют и о том, и о другом.
Пророк — более не апотекарий на стенах Терры — бормочет напитанные слюной слова.
— Это видение. — Сайрион. Это был Сайрион. — Такое бывает. Просто работай.
— Оно влияет на его сон и генерирует аномальные показания. Кровь Пантеона, после такого его каталептический узел может никогда больше не заработать — тело пытается отторгнуть имплантат.
— Его что?
— Я не шучу. Его физиология бунтует, отторгая имплантаты, связанные с мозгом. Такое должно происходить при каждом видении — раны это усугубляют. Что бы это ни были за сны, это не естественный побочный продукт геносемени.
— Ты имеешь в виду, что на нем порча? Прикосновение варпа?
— Нет. Это не мутация, а генетическая эволюция. У многих инициатов геносемя не приживается. Разумеется, вы все это видели.
— Но у него-то прижилось. Оно осталось.
— Осталось прочно, но не гармонично. Взгляните. Взгляните на пульс и на символы тут и тут. Посмотрите, что его имплантаты делают с человеческими органами. Собственное геносемя ненавидит его. Химикаты и составы, которые были выделены в молодости, чтобы сделать его одним из нас, до сих пор не успокоились у него в крови. Они пытаются изменить его даже сейчас, развить дальше. Как и нам, ему некуда развиваться за пределы генноусовершенствованного состояния. Но его тело продолжает пытаться. Результатом является это… пророческое состояние. Тело Талоса слишком активно обрабатывает кровь вашего примарха. Гены постоянно меняются.
Пророк гадает, не это ли обрекло его отца на проклятие. Его генетического предка, истинного отца, примарха Конрада Керза. Неужто манипуляции Императора по генетическому конструированию так и не прижились в теле отца? Неужели источник силы Керза крылся в реакции более слабого тела на кровь Императора?
Он силится улыбнуться, но с губ летит слюна.
— Держите его, — Вариэль не зол, он никогда не злится, однако явно недоволен. — Конвульсии и так создают достаточно проблем, а теперь мы рискуем серьезно повредить мозг.
— Прошу тебя, Корсар, просто делай все, что в твоих силах.
Меркуциан. Сын богача, наследник синдиката Окраины. Такой вежливый. Улыбка пророка появляется на лице растянутой ухмылкой — не веселье, а усилие напрягающихся мышц.
— У него сердечная аритмия. Обоих сердец. Талос. Талос?
— Он тебя не слышит. Когда его накрывает, он никогда никого не слышит.
— Чудо, что он остается в живых, — Вариэль умолкает, и голову пророка пронзают красные вспышки боли, полыхающие алым перед незрячими глазами. — Мне… нужно… активировать анабиозную мембрану, чтобы стабилизировать перегруженные основные органы… Эт…
…он был дома.
Он был дома, и даже понимание того, что это сон, не уменьшало нахлынувшей прохлады покоя. Воспоминание. Все это уже происходило.
Не Нострамо, нет. И не «Завет». Это была Тсагуальса, убежище, оплот на краю космоса.
Двери Вопящей Галереи были открыты, охранявшие их Атраментары преграждали проход всем, кроме избранников примарха. Не имея разрешения войти, но оберегая двери от вторжения, они стояли с демонстративной гордостью. В эти ночи элитные терминаторы Легиона вышагивали с высоко поднятыми головами. Их отказ служить новому Первому капитану стал для них растравленной раной, которой сопутствовало небольшое повышение их престижа. Когда Севатар умер, а на его место был назначен терранец, элитные воители прежнего Первого капитана предпочли не остаться единым целым под властью уроженца мира, не являвшегося их родиной, а разделиться на охотничьи стаи, примкнув к ротным командирам, которые вызывали у них уважение.
Одним из терминаторов был Малек, на его шлеме не было клыков, а красные глазные линзы ярко светились, захватывая цели. Талос поприветствовал двух Атраментаров и вошел в вестибюль.
Стены, как и внутри большей части крепости Легиона, были выложены из черного камня, которому придали очертания страдающих фигур. Люди с искривленными спинами замерли, изгибаясь и корчась, застыв в мгновения предельной муки. Расширенным глазам и кричащим ртам придали форму с садистской любовью.
Сотворенные. Не вырезанные. Талос замешкался у дверей, кончики пальцев прошлись по открытым глазам девочки, тянущейся под защиту — тщетную — объятий старика, вероятно, ее отца. Кем она была до того, как Легион напал на ее мир? Что она успела совершить за свою короткую жизнь, прежде чем ее усыпили парализаторами и покрыли рокритом? Какие мечты погасило погребение заживо в твердеющих стенах внутреннего святилища примарха?
Или же она знала — знала на каком-то паникующем животном уровне умирающего сознания — что в смерти станет частью чего-то более важного, чем все, чего она достигла в жизни?
Внутри камня она давно мертва. Взирающая на мир маска увековечила ее в безыскусном совершенстве юности. На лице нет следов времени, шрамов от битв против империи, более не заслуживающей права существовать.
Он отвел руку от замершего лица. Внутренние двери распахнулись, и он погрузился в тепло центрального зала.
Сегодня Вопящая Галерея была в голосе — настоящая опера басовитых стонов, пронзительных криков и завывающих всхлипываний на фоне иных звуков скорби.
Талос шел по центральному проходу, стуча подошвами по черному камню, а пол по обе стороны от него податливо колыхался и напрягался, будто человеческое лицо. Глаза, носы, зубы и высовывающиеся из ртов языки… Сам пол представлял собой ковер из лиц, соединенных воедино искусством работы с плотью и сохраняющих жизнь благодаря скрытым под полом фантастичным и причудливым фильтрам крови и машинам, которые имитировали органы. Будучи апотекарием, Талос хорошо знал всю аппаратуру — он был одним из тех немногих, кому поручили поддерживать омерзительное убранство Вопящей Галереи. Облаченные в рясы однозадачные сервиторы распыляли мягкие струи водяного пара в устилающие пол моргающие глаза, сохраняя их влажными.
Уже собралось несколько избранников примарха. Верный, как никто другой, и сверхъестественно одаренный в обращении с клинком Геллат, на лицевом щитке которого алыми полосами был нарисован череп. Сахаал, терранец, недавно получивший пост Первого капитана — один из немногих иномирцев, кому было разрешено здесь присутствовать — из-за текущей в его венах ледяной гордыни братья столь же часто презирали его, сколь и прислушивались. Яш Кур, пальцы которого судорожно скрючивались. Он со скрежетом дышал открытым ртом, звук исходил из вокабулятора шлема. Тиридал, который водил по гладию точильным камнем, и о боевую броню гремели черепа. Его перчатки были окрашены в красный цвет греха — метка приговоренных Легионом: воинов, чьи преступления против братьев означали, что они будут ожидать казни от рук самого примарха. Над головой Тиридала висел смертный приговор, которому предстояло быть приведенным в исполнение, когда лорд Керз сочтет, что его полезность подошла к концу.
Малхарион стоял в стороне, скрестив руки на груди. В Вопящей Галерее не было чинов. Талос тихо, неслышимо за поднимающимися от пола стенаниями, поприветствовал своего капитана.
Примарх вошел без каких бы то ни было церемоний. Керз распахнул двойные двери за Костяным Троном, его непокрытые руки казались бледными на фоне кованого железа. Безо всяких вступлений и ритуальных приветствий повелитель Легиона занял свое место.
— Нас так мало? — спросил он. Тонкие губы растянулись в акульей улыбке — все зубы полководца были заточены, словно наконечники стрел. — Где Якр? А Фал Ката? Ацербус? Надиграт?
Малхарион прокашлялся.
— Направляются в сектор Анселадон, повелитель.
Керз обратил свое мертвенное лицо к Десятому. Темные глаза оживлялись леденящим блеском, который указывал на скрытую внутри мрачную болезнь.
— Анселадон, — примарх облизнул губы. — Зачем?
— Вы отправили их туда, мой повелитель.
Казалось, Керз задумался. Его взгляд стал отсутствующим, он как будто глядел сквозь стены дворца. Все это время стенание пола не прекращалось.
— Да, — произнес он. — Анселадон. Авангардный флот Ультрадесанта.
— Да, повелитель.
Когда-то его волосы были черными, по-нострамски черными — темными волосами тех, кто рос без подлинного солнечного света. Теперь же их блеск исчез, а виски покрылись инеем седины. Тянущиеся под белой кожей вены были достаточно отчетливо видны, чтобы образовать ясную карту скрытой под поверхностью лица биологической активности. Перед ними был падший принц, сошедший в могилу и опустошенный столь сильной ненавистью, что не мог просто лечь и умереть.
— У меня тридцать одна эскадра различной силы, действующая в империи моего отца. Думаю, мы наконец достаточно прогневали Империум, чтобы у Терры не осталось иного выбора, кроме как выступить против нас. Однако они не осадят Тсагуальсу, этого я не допущу. Я позабочусь о том, чтобы вместо этого возмездие отца приняло более изящную форму.
Говоря, Керз ощупывал старые шрамы на горле — жестокие дары брата Льва.
— А что будете делать вы, когда меня не станет, дети мои? Разбежитесь, как преступники на рассвете? Легион был рожден преподать урок, и этот урок будет преподан. Посмотрите на себя. В вашей жизни уже столь мало целей. Когда клинок наконец опустится, у вас совсем ничего не останется.
Избранники переглянулись с нарастающей тревогой. Талос шагнул вперед.
— Отец?
Примарх усмехнулся, смех прозвучал, словно накатывающиеся на глину волны.
— Ловец Одной Души. Говори.
— Легион хочет знать, когда вы снова поведете нас на войну.
Керз задумчиво вздохнул, откинувшись на уродливом бесформенном троне из сплавленных человеческих костей. Покрытый царапинами, вмятинами и порезами боевой доспех зарычал от нерастраченной мощи.
— Это спрашивает Легион, да?
— Да, отец.
— Легиону больше не нужно, чтобы я вел его за руку, ибо он уже созрел. Вскоре он лопнет, разбрызгавшись среди звезд, — примарх слегка склонил голову, царапая ногтями костяные подлокотники. — Годами вы вволю творили резню, все вы. Нострамо рухнул назад в анархию, и то же случилось с Легионом. Масштабы будут увеличиваться. Таков порядок вещей. Человеческая жизнь портит все, к чему прикасается, если распространяется бесконтрольно. Сыны Нострамо — не исключение. По правде говоря, в этом отношении они одни из самых худших. Беспорядок у них в крови.
Он улыбнулся.
— Но ты ведь уже это знаешь, не правда ли, Ловец Душ? А ты, воитель-мудрец? Все вы, рожденные на лишенном солнца мире? Вы видели, как ваша планета пылает из-за того, что изъяны ее народа поразили Повелителей Ночи. Как прекрасно было принести в жертву этот шар греха. Сколь правильной казалась вера в то, что это что-то изменит для отравленного Легиона.
Он фыркнул.
— Как наивно с моей стороны.
Несколько долгих секунд примарх держался руками за голову. На глазах его сыновей плечи поднимались и опадали от неторопливого дыхания.
— Повелитель? — одновременно спросили несколько из них. Возможно, их беспокойство заставило его поднять голову. Трясущимися руками примарх завязал длинные волосы в хвост, убрав темные пряди с лица.
— Нынешним вечером мои мысли мечутся, — признался он. Он снова откинулся назад, напряженность ослабла, и вместе с ней потускнел болезненный блеск в глазах. — Как идут дела у армады, которую мы послали к Анселадону?
— Прибудут на место в течение недели, повелитель, — ответил Яш Кур.
— Превосходно. Неприятный сюрприз, с которым придется разбираться Жиллиману.
Керз сделал жест в сторону двух сервиторов, стоявших за троном. Под одеяниями тела обоих были подвергнуты обширному модифицированию, к предплечьям крепились промышленные подъемные ковши. В захвате каждого из них находилось оружие: громадная латная перчатка из исцарапанного и потертого керамита с обвисшими металлическими когтями вместо ногтей. Оба аугментированных раба приблизились одновременно и с почтительной неторопливостью подняли механические руки. Они предлагали господину свои услуги, словно древние оружейники, оруженосцы, преклоняющие колена перед рыцарем.
Керз поднялся, возвышаясь над всеми живыми существами в зале. Вездесущие стенания перешли в настоящие вопли.
— Севатар, — произнес примарх. — Выйди вперед.
— Севатар мертв, мой принц, — заговорил Геллат.
Полководец замешкался, поднеся к ожидающим керамитовым раструбам перчаток свои бледные руки.
— Что?
— Мой принц, — низко поклонился Геллат. — Первый капитан Севатар давно мертв.
Керз вставил руки в перчатки, соединив их с доспехом. Гудение работающей боевой брони стало громче, изогнутые когти дернулись, включаясь. Сервиторы попятились прочь, слепо наступая на рыдающие лица, ломая массивными пятками носы с зубами.
— Севатар мертв? — прорычал примарх с нарастающей злобой. — Когда? Как?
Прежде чем Геллат смог ответить, генераторы в перчатках Керза с визгом ожили, и по лезвиям клинков побежала электрическая рябь.
— Мой принц, — предпринял очередную попытку Геллат. — Он погиб на войне.
Керз повернул голову, словно прислушиваясь к звуку, которого не слышал никто из его сыновей.
— Да. Теперь вспомнил, — когти отключились, лишившись покрывающих их искусственных молний. Примарх оглядел Вопящую Галерею, явное проявление его собственного внутреннего конфликта.
— Хватит разговоров о прошлом. Собирайте роты, которые остались в местных системах. Нам нужно готовиться к…
— …конвульсии.
— Мне нужно только сшить кожу. Он перерабатывает даже специально синтезированный анестетик с раздражающей меня скоростью. Держите его.
Пророк чувствует, что говорит, чувствует, как слова ползут сквозь не до конца онемевшие губы. Но в них нет смысла. Он пытается рассказать братьям о доме, о Тсагуальсе, о том, каково было пребывать в меркнущем свете последних дней угасающего отца.
— …
…воитель-мудрец выдернул клинок из горла умирающего Кровавого Ангела и отшвырнул того обратно в зал ударом ноги в нагрудник.
— В пролом! — взревел сквозь вокс-решетку шлема капитан Малхарион. — Сыны мира без солнца! В пролом!
Раздробленные отделения хлынули вперед, погружаясь еще на один уровень вглубь дворца размером с континент. На Повелителей Ночи падал дождь из лепнины зала — галереи с картинами и изваяниями. Пыль с песком стучали по наплечникам апотекария.
Рядом с Талосом шагал Ксарл, окровавленные сапоги хрустели по мрамору и мозаике.
— Проклятые Ангелы, а? Они возмещают нам сполна, — он запыхался после боя, и голос звучал еще резче, чем обычно. В работающих на холостом ходу зубьях удлиненного цепного клинка застряло мясо.
Талос чувствовал вес склянок с геносеменем в прикрепленных к доспеху контейнерах.
— Мы бьемся, чтобы победить. Они бьются, чтобы выжить. И платят куда обильнее, чем получают от нас, брат. Поверь моим словам.
— Как скажешь, — Повелитель Ночи остановился и опустил подошву на мозаичное изображение имперской аквилы. Талос наблюдал, как символ раскололся, и ощутил, как слюнные железы защипало от потребности сплюнуть.
— Закрепиться здесь! — выкрикнул капитан. — Подготовить баррикады, укрепить зал. Занять позиции для обороны!
— Кровавые Ангелы! — закричал один из воинов у арки выхода из зала. Повелители Ночи начали опрокидывать колонны и статуи, используя бесценные скульптуры в качестве экстренного укрытия для грядущей перестрелки.
— Апотекарий, — позвал один из сержантов. — Талос, сюда.
— Долг зовет, — ухмыльнулся под лицевым щитком Ксарл. Талос кивнул, покинул укрытие и перебежал к другому отделению Малхариона, которое укрылось в тени упавшей колонны.
— Сэр, — обратился он к сержанту Узасу из Четвертого Когтя.
На Узасе не было шлема, он продолжал напряженно высматривать приближающихся Кровавых Ангелов. Прижатый к груди болтер отличался изысканным исполнением — это был дар капитана Малхариона из арсенала Легиона, призванный увековечить победы Четвертого Когтя в Трамасском крестовом походе.
— Я потерял троих воинов, — признался сержант.
— Их род не прервется, — произнес он, сжимая левую руку в кулак и выдвигая из перчатки нартециума хирургический шип. — Я собрал семя у всех.
— Я знаю, брат, но будь осторожен. Наши враги не слепы и видят груз ответственности на твоей руке. Они выслеживают тебя почти с тем же рвением, с каким пытаются сразить воителя-мудреца.
— За Императора! — донесся неизбежный клич от входа в зал.
Талос поднялся вместе с Четвертым Когтем, прицелился поверх колонны и открыл огонь по Ангелам. Два его заряда взорвались о край арки. Кровавые Ангелы были слишком осторожны, чтобы отважиться на лобовую атаку.
Узас плавным движением перезарядил оружие.
— Я-то надеялся, что жажда крови выведет их под наш обстрел.
Талос нырнул обратно за колонну.
— Их укрытие лучше нашего. У нас статуи, а у них стены.
За громадную колонну пробралась еще одна группа Повелителей Ночи. Среди них были Вандред и Ксарл.
— Вот вам и сплоченность отделения, — проворчал Талос.
— А, ты заметил? — усмехнулся Вандред и постучал по треснутому шлему. Посередине одной из глазных линз была тонкая трещина. — Мой вокс не работает. Узас?
Второй сержант покачал головой.
— Даже каналы Легиона поражены порчей. Канал Тридцать Первой роты передает одни только вопли. Что бы с ними ни происходило, им это не приносит удовольствия.
— Я думал, это просто неисправность вокса, — сказал Вандред. — Приятно знать, что все мы одинаково страдаем.
Один из Повелителей Ночи неподалеку поднялся из-за укрытия, чтобы дать по Ангелам еще одну очередь. Одинокий болтерный заряд с треском попал ему в шлем, сорвав его с головы и выбив шквал осколков. Издав проклятие, воин присел обратно, стирая с лица кровь и едкую слюну.
— Эти ублюдки хоть когда-нибудь промахиваются?
Талос оглядел рассыпавшуюся по залу поредевшую Десятую роту.
— Недостаточно часто.
Воин, Ханн Вел, открыл огонь вслепую поверх упавшей колонны. Перед третьим выстрелом болтер взорвался у него в руках, оторвав Повелителю Ночи кисть. Снова став жертвой меткости Кровавого Ангела, Ханн Вел завопил с безадресной яростью пьяницы, прикрыв обожженную культю уцелевшей рукой.
— Чума на этих шлюхиных сыновей! — закричал Ханн Вел, обретя необычное красноречие.
"На вид больно", — подумал Талос и криво ухмыльнулся под шлемом. Варп побери Ханн Вела, воин был как минимум глупцом.
— Капитан, — произнес по воксу Узас, — капитан, это Узас.
— Да? — проскрипел ответ воителя-мудреца среди скрежещущих волн помех.
— Три отделения атакуют, остальные оказывают огневую поддержку?
— Именно так я и думал, иначе нам не выбраться из этой крысиной норы. Первый, Четвертый и Девятый — приготовиться к атаке.
— Нам везет, — улыбнулся остальным Узас. Он обнажил гладий и запрокинул голову для крика. — За Магистра Войны! Смерть Ложному Императору!
Клич подхватили другие — воин за воином, отделение за отделением кричали Кровавым Ангелам о своей ненависти.
Выругавшись сквозь стиснутые зубы, Талос…
… увидел, как образ угасает. Осада осад, столь далекие бессчетные часы продвижения от одного окровавленного зала Имперского Дворца к другому отступали в тайники памяти.
— Сколько длятся такие эпизоды? — спрашивал Вариэль.
— Столько, сколько нужно, — произнес Сайрион.
Он…
…смотрел, как существо движется с волнообразной, бесхребетной текучестью. Оно было человеком лишь в самом общем смысле — таким можно было бы представить человеческий вид, если бы доступные сведения описывали его лишь чрезвычайно общими терминами. Из тела росли две руки. Две ноги несли его вперед с отвратительно плавным пошатыванием. Каждая уродливая конечность состояла из неуклюжих суставов и костей, перекрученных под жилистой кожей.
Топор Узаса обрушился на существо, вырывая неровные сгустки дымящейся плоти и испаряющейся жидкости. Белую плоть окутала броня из тумана — пристающая к телу лепная дымка, неясные контуры которой образовывали бледный намек на доспех Легиона.
Клубящаяся на месте головы тусклая мгла выкинула такой же фокус, сгустившись в очертания шлема Повелителя Ночи.
Вокруг и позади Талос увидел темный металл стен заброшенного апотекариона «Завета». Октавия держала пистолет двумя руками, с треском выпуская лазерные заряды, и тварь, крадучись, отходила от нее. Сбоку раздался повторяющийся грохот, когда ее любимый маленький слуга открыл огонь из дробовика.
Узас снова запустил мотор своего цепного топора.
Талос открыл глаза и увидел, что в маленьком помещении остался только Вариэль. Апотекарий трудился в одиночестве, сняв доспех и смазывая составные части разобранных пистолетов.
— Узас, — прерывисто произнес пророк скрипучим голосом. Он сглотнул и снова попытался выговорить имя.
Глаза Вариэля были тяжелыми и налитыми кровью от измождения.
— Они знают. Твои братья знают. Они слышали твое бормотание, пока ты… спал.
— Как давно? — пророк приподнялся с болезненным усилием мускулов. — Когда они ушли?
Апотекарий-корсар почесал щеку.
— Я потратил четыре часа, воссоздавая твои череп и мозг при помощи не менее чем тринадцати отдельных инструментов, спасая твой рассудок и жизнь. Однако сделай одолжение, не обращай внимания на этот факт из-за бессмысленного перевозбуждения.
— Вариэль, — он больше ничего не произнес. То, чего не сказали слова, сказало выражение глаз.
Живодер вздохнул.
— Нострамо рождал неблагодарных сыновей, да? Ну, хорошо. Что ты хочешь знать?
— Просто расскажи мне, что произошло.
— Это варп-эхо, — донесся из динамиков шлема голос Узаса. Он насмехался над существом, продолжая глядеть на него. — Фантом. Пустое место.
— Я знаю, что это такое, лучше тебя, — она стояла у двери, подняв лазпистолет. — Вот почему я бежала.
Казалось, Повелитель Ночи ее не услышал.
— И это ты виновна в том, что оно здесь, — он отвернулся от хранилища, внутри которого существо из белой кожи и зловонного тумана, дрожа, выходило из ячейки морга в мучительном подобии мертворождения. Красные глазные линзы Узаса остановились на Октавии. — Ты это сделала.
Она не опускала пистолет.
— Я не хотела.
Повелитель Ночи вновь повернулся к созданию. Оно выпрямилось в полный рост на трясущихся конечностях. Тело было мертво уже несколько недель, но благодаря заморозке осталось нетронуто темными пятнами разложения. Оно было обнажено, лишено головы, а в скрюченных руках не было оружия. Однако относительно его личности ошибиться было невозможно.
— Ты мертв, Дал Карус, — ухмыльнулся Узас твари варпа.
— … хочу присоединиться к Первому Когтю, — голос звенел, словно лед на ветру.
В ответ Узас вдавил активатор на рукояти цепного оружия. Завертевшись, зубья топора издали гортанный визг, разочарованные вкусом разреженного воздуха.
— …не из болтера Малхариона…
Октавия не стыдилась того, что ощутила в себе неизмеримо больше смелости, когда между ней и злобным призраком оказался легионер — пусть даже именно этот легионер. Она трижды выстрелила из-за высокого тела Узаса. Взяв с нее пример, открыл огонь и Пес. По полу загремели стреляные гильзы.
Из ран в теле Дал Каруса, нанесенных выстрелами, потекла дымящаяся млечная жидкость, однако он продолжал приближаться неуклюжей перекошенной походкой. Туман, из которого сформировался его шлем, уставился на три фигуры, стоящие перед ним. Босые ступни шлепали по холодному полу на каждом пошатывающемся шаге.
— Нет крови в жертву. Нет черепа, который можно забрать, — голос Повелителя Ночи стал неразборчивым, слова звучали неполными и булькающими. — Нет крови. Нет черепа. Бесполезно. Так бесполезно, — цепной топор взвыл громче. — Умри дважды, Дал Карус. Умри дважды.
Узас атаковал неизящно, без ухищрений. Он широко взмахивал топором, описывая дуги тяжеловесными рубящими ударами, и в то же время колол и резал гладием, который держал в другой руки. Эта молотьба была бы смешной, не устраивай ее воитель почти трехметрового роста, оружие которого рвало призрака на части. На ближайшие столы брызгала испаряющаяся жидкость. Куски дымящейся плоти растворялись сернистыми лужами, пожирая пол с нетерпеливым шипением.
Вся эта схватка завершилась за считанные мгновения.
— Мммм, — произнес Узас, закончив. Он с отвращением бросил оружие, позволив ему со стуком упасть на пол. — Нет крови. Нет черепа. Нет геносемени, которое можно вкусить. Просто пустышка из тающей на воздухе слизи.
— Узас? — окликнула его Октавия.
Повелитель Ночи обернулся к ней.
— Ты это делаешь. Ты призываешь к себе Нерожденных. Я знаю истории. Ты убила своим глазом мутанта. Я знаю. И Нерожденные пришли. Слабые. Легкая добыча. Убиваю их, пока они не набрали силу. На сей раз, на сей раз. Навигатору повезло. На сей раз, на сей раз.
— Благодарю тебя, — она понятия не имела, слышит ли он ее, а если слышит, то обращает ли внимание. — Благодарю, что убил это, пока оно было… слабым.
Воин оставил оружие лежать на месте.
— «Завет» не поплывет без тебя.
Узас запнулся, оглянувшись на хранилища. Одна из ячеек была открыта, за широкой дверью было темно, словно среди множества зубов один отсутствовал.
— Боль возвращается. Убил слабого мелкого демона, и боль возвращается. Нет крови. Нет черепа. Нечего предложить, нечем доказать содеянное. А это создание было слишком слабым, чтобы иметь значение. Даже не настоящий демон. Потерянная душа. Фантом. Я это говорил вначале, да? Я убил твое глупое маленькое привидение. Остальные продолжают тебя преследовать, а? Убей своим глазом, и они станут сильнее. Истории о навигаторах. Я их много слышал.
Она кивнула, от путаной речи у нее по коже бегали мурашки. "Он не лучше варп-эха", хотя после этой мысли она и ощутила нахлынувшее чувство вины.
— Октавия. Восьмая.
— Да… повелитель.
— Септим. Седьмой. Он отказывается чинить мой доспех без приказа Талоса. Седьмой похож на моего брата. Он смотрит на меня и видит испорченную вещь.
Она была не уверена, что следует сказать.
— Теперь я сильнее, — произнес он и издал слабый пустой смешок. — Но сейчас больнее. Увидеть истину. Похитить силу. Оружие. Не вера. Но сложно оставаться вместе, когда мысли разлетаются на части.
Все трое обернулись, когда двери снова со скрежетом открылись. Окруженные тусклым светом, там стояли с поднятым оружием трое Повелителей Ночи.
— Узас, — Ксарл буквально выплюнул имя. — Что здесь произошло?
Повелитель Ночи подобрал покрытое каплями вооружение.
— Ничего.
— Отвечай, — предупредил Меркуциан. Тяжелый болтер в его руках — массивная пушка из черного железа — следил за сгорбленной фигурой в центре помещения.
— Прочь с дороги, — проворчал Узас. — Я пройду мимо вас или через вас.
Из шлема Ксарла протрещал искренний смешок.
— А ты фантазер, брат.
— Пусть идет, — Сайрион сдвинулся вбок. — Октавия, ты в порядке?
Навигатор кивнула, глядя на Узаса, выходящего из комнаты.
— Я… Да, я в порядке.
«Повелитель» она добавила с запозданием на несколько секунд, но по крайней мере все же добавила.
XV
Тревога
Люкориф из Кровоточащих Глаз провел промасленной тряпицей между зубьев своего цепного меча. Скука одолевала его нечасто, чему он был рад. В те редкие моменты, когда она брала верх, он старался перебороть вялость сознания, которая сопровождала длительные периоды бездеятельности.
«Завет» вел себя так же, как всякий другой корабль Легиона в нейтральном доке. Это означало, что он втягивал в себя экипаж и припасы, крал то, что не мог купить, и в то же время изрыгал блага. И все это под мертвенную мелодию лязгающей песни звенящих о корпус молотков ремонтников.
В грузовой трюм, который Кровоточащие Глаза присвоили себе, вошел Вораша — один из его лучших воинов. Раптор передвигался на четвереньках, так же быстро ползая, как и большинство ему подобных. Металлические когти оставляли в полу палубы вмятины и сквозные пробоины.
— Много недель в доке, да-да.
В ответ Люкориф выдохнул через вокабулятор. Речь Вораши всегда действовала ему на нервы. Раптор практически не строил слова целиком, передавая смысл на выродившемся наречии из щелчков и шипения. Его утверждения часто подчеркивались почти детскими заверениями. «Да-да», — выдыхал он снова и снова. Да-да. Не будь Вораша настолько одаренным, Люкориф бы давно его прирезал.
— Надо летать, — настойчиво произнес Вораша. — Да-да.
Кожухи двигателей на его спине закашлялись от невозможности взлететь и выпустили наружу струйку дыма. Воздух заполнился угольной вонью задушенной тяги.
Люкориф предварил ответ резким карканьем, демонстрируя скрытый за бесстрастной маской гнев.
— Не на что охотиться. Спокойно, брат по стае.
— Много на что охотиться, — хихикнул Вораша. — Мог охотиться на Корсаров. Расколоть броню. Выпить жидкую кровь из разорванных вен.
— Позже, — покачал головой Люкориф редким для себя человеческом жестом. — Пророк согласился служить Кровавому Грабителю. Союз… пока что. Предательство будет позже, — он продолжил чистить направляющие зубьев клинка-потрошителя, хотя даже это портило ему настроение. Не покрытый кровью меч не нуждался в чистке, и в этом-то и состояла проблема.
Предводитель рапторов оглядел грузовой трюм, нашейные кабели изгибались с механическим урчанием. Брошенного оружия было столько же, сколько и мебели, а дальнем углу тихо переговаривалась группа закутанных в одеяния слуг Легиона.
— Где Кровоточащие Глаза?
— Часть на станции. Часть на корабле. Да-да. Все ждут Виламус.
Люкориф издал треск, напоминающий смех. Ах да. Виламус.
Талос и Малек стояли у противоположных краев стола, ненамеренно отражая свои позиции в споре.
— Мы должны отправиться с Корсарами, — повторил пророк. — Я не спорю относительно соблюдения нашего долга перед Гуроном. Однако «Завет» равен двум любым крейсерам их флотилии. Когда флот Гурона рассеют у Виламуса, «Завет» сможет выстоять перед натиском столько, сколько нам нужно. Тогда-то мы против них и выступим. Мы быстро отступим от Виламуса, пока силы Гурона все еще будут развернуты. А затем захватим «Эхо проклятия».
— Это идиотизм, — Малек повернул грубое лицо к сидящему на троне Возвышенному. — Мой повелитель, вы же не можете всерьез обдумывать план пророка.
Существо великодушно махнуло лапой в сторону обоих.
— А мне его план нравится. Я разделяю его тягу к крови, которую мы должны пролить, а также отказываюсь видеть «Эхо проклятия» под командованием кого-то, кто рожден не на Нострамо.
— Повелитель, слишком многое будет зависеть от удачи. Скорее всего, «Завет» получит обширные повреждения, даже если мы преуспеем. А если нас возьмут на абордаж, когда ради плана пророка наши палубы опустеют?
— Тогда экипаж и остатки Легиона на борту умрут, — со скрипом сочленений доспеха демон поднял громаду своего экзоскелета с трона. — Пророк.
— Сэр?
— Ты забегаешь вперед только в одном. Прежде чем отбить «Эхо проклятия», мы должны помочь Гурону захватить Виламус. Сколько людей мы там потеряем? Ни одного, если удача будет плясать под нашу дудку. А если судьба, как всегда, предпочтет иную мелодию? Каждый погибший на Виламусе воин — это тот, кто не сможет штурмовать «Эхо» вместе с тобой.
Талос ввел на гололитической консоли стола короткий код. Основные проекторные генераторы, моргнув, ожили, излучая иллюзию. Дрожащее вращающееся изображение ударного крейсера Красных Корсаров «Пагубное наследие».
— Просто дай мне Кровоточащих Глаз, — произнес он. — Я поведу их вместе с Первым Когтем. Мы захватим «Эхо проклятия», когда будем удаляться от Виламуса.
Демон облизнул пасть черным языком.
— Ты многого просишь. Мое лучшее отделение и недавно приобретенный культ рапторов. Для меня эти ресурсы драгоценны.
— Я не подведу Легион, — Талос кивнул в сторону гололита. — Это ты ко мне пришел, Вандред. Ты хотел перековать нас заново. Дай то, что мне нужно, и я вернусь с еще одним боевым кораблем.
Возвышенный долго смотрел на пророка. Свет убежденности и пыла в глазах воина был редким зрелищем.
— Я тебе верю, — произнес демон. — Брат. Я дам тебе необходимые силы и сдержу флот Кровавого Грабителя, пока ты осуществляешь свой план. Я вижу в твоем замысле лишь один настоящий изъян.
— Назовите его, сэр.
— Если ты нападешь на корабль и захватишь его, их навигатор может отказаться служить тебе. Хуже того, он перебросит корабль обратно в Зеницу Ада.
— Я убью навигатора «Наследия», — согласился Талос. — Мне уже доводилось совершать похожее предательство.
Демон наклонил голову.
— И как же тогда ты планируешь увести свой новый корабль в варп?
Пророк замешкался. А, подумалось Возвышенному, это мне не понравится.
— Октавия, — сказал демон. — Ты намереваешься взять ее с собой.
— Да. Я возьму ее на штурм. Как только мы захватим корабль, она его перебросит.
Возвышенный зарычал, омерзительно имитируя смех.
— А «Завет»? Кто поведет нас через варп, когда ты помчишься прочь, бросив нас лицом к лицу с пушками Гурона?
Талос снова замешкался.
— У меня… есть идея. Ее еще нужно уточнить, но думаю, что смогу добиться того, что она сработает. Я продолжу выполнение плана лишь когда все детали головоломки встанут на место. Даю слово.
— Хорошо. В таком случае даю тебе свое разрешение. Но мне нужно, чтобы ты сконцентрировался на первой из наших проблем. Прежде чем мы сможем предать Гурона, нам нужно пережить соглашение с ним.
Малек вздохнул, седеющая щетина растянулась в намеке на оскал.
— Виламус.
— Именно, — проворчало существо. — Сперва мы должны пережить Виламус.
Шли недели, и ее раздражение нарастало. Легион тренировался и проводил учебные поединки, воины оттачивали навыки для боя, о котором никто не удосужился ее проинформировать. Никто из Первого Когтя не навещал ее покои. Не то, чтобы она их ждала, однако скука доводила ее до отчаяния.
Единственными, кого она знала в смертном экипаже, были Септим, Марук и Пес. Первый из списка… Ну, сейчас она не желала его видеть. Последняя встреча была чрезвычайно неуютной. Она почти что обрадовалась, что их прервал Сайрион, хотя и не была уверена, что именно он прервал.
Второй по списку обычно пребывал с Септимом вне корабля, занимаясь какими-то гнусными делами, которых ни один из них не хотел объяснять. У нее оставался только Пес, который, говоря по справедливости, едва ли был образованным собеседником. Возможно, ее царственная кровь и разбавлялась относительностью родства, но все же Октавия была терранской аристократкой и несколько раз принимала представителей правящего класса Тронного мира.
Основной темой разговоров слуги была хозяйка. Казалось, его больше почти ничего не интересует, хотя он помог ей подучить нострамский. Змеиное наречие отклонилось от всех возможных готических корней сильнее, чем какой-либо из встречавшихся ей языков, но когда она перестала выискивать сходства, стало проще начать заново с более ясным взглядом.
И все же скука продолжала заглядывать ей через плечо. Навигаторы были рождены не для того, чтобы сидеть без дела.
Помимо Пса из развлечений у нее были только бесконечные ремонтные рапорты, но теперь и они практически иссякли — «Завет» был готов покинуть док.
Дверной датчик движения снова зазвонил. Октавия потянулась проверить на месте ли повязка и одернула себя на полпути. Некоторые привычки не следовало усугублять, а эта начинала стала навязчивой. Она чересчур часто ловила себя на том, как дергается ее рука, когда Пес обращается к ней, и постоянно прикасалась к прикрытому глазу при каждом громком звуке, доносящиемся с верхних палуб.
Пес проковылял по захламленной комнате и задрал лицо к обзорному экрану у переборки.
— Это Септим, — произнес он. — Он один.
Навигатор упорно изучала собственный дисплей, установленный на подлокотнике кресла. Она кружила по базе данных «Завета», и по экрану скользили схемы, описания и журнальные записи. Загруженные материалы Зеницы Ада пополнили бортовое хранилище информации большим объемом свежих знаний о местных субсекторах.
— Хозяйка?
— Я тебя слышала, — Октавия хмуро поглядела на экран и в третий раз набрала «ВИЛАМУС», уточняя поиск.
— Мне впустить его, хозяйка?
Она покачала головой.
— Нет, спасибо. Ты знаешь, что такое Виламус?
— Нет, хозяйка, — Пес отошел от двери и вернулся на свое место, сев спиной к стене.
На черном экране агрессивно-зеленым шрифтом заморгало «СОВПАДЕНИЕ ДАННЫХ». Она активировала запись, разблокировав поток прокручивающегося текста и чисел.
— Это было бы полезно, умей я читать по-бадабски, — вздохнула она.
Архивные данные сопровождались размытыми изображениями с орбиты. Навигатор выдохнула удивленное «ух», когда картинки продемонстрировали мир, не отличающийся от тысяч других ничем, кроме одного невероятного исключения.
— Не понимаю, почему мы… Ох. О, Трон Бога-Императора… они же не могут собираться нападать на это.
Октавия подняла взгляд на Пса, который был занят тем, что поигрывал болтающимся концом повязки на запястье.
— Пес, — произнесла она. — Кажется, я знаю, что такое Виламус.
Септим направился на Черный Рынок, решив не дать настроению улучшиться. Октавия была чудной даже в спокойные моменты. Пытаться понять ее было все равно, что считать звезды.
Несколько торговцев поприветствовали его кивками, кое-кто — ухмылками, а гораздо больше — улыбками. В огромном зале кипела деятельность, новые товары расхватывали в миг, как только их проносили на борт из Зеницы Ада. У нескольких лотков даже стояли бандитского вида охранники, защищавшие предположительно ценный товар. Слуга вскинул бровь, поравнявшись со столом, заваленным чем-то, похожим на награбленное вооружение Имперской Гвардии — там был даже цепной меч, подогнанный под руку смертного. Но его взгляд привлекло не это.
Септим указал на длинную и толстую лазерную винтовку. Корпус и приклад казались сделанными из простого тусклого металла. Царапины и подпалины по всей длине оружия указывали на следы прежнего использования и недавнего осквернения, скорее всего — удаления всех имперских аквил.
— Vulusha? — спросил он у пожилого торговца в рваной одежде Легиона. — Vulusha sethrishan?
В ответ человек явно фальшиво рассмеялся и назвал царскую цену в меновых единицах.
Улыбка Септима была столь же неискренней.
— Неплохая цена. Это винтовка, дружище. Не жена.
Торговец взял цепной меч, пальцы с крупными суставами сжали рукоять чересчур сильной хваткой, из-за которой в настоящем бою его бы обезоружили в мгновение ока. Он несколько раз рассек воздух неуклюжими ударами.
— У меня есть на продажу, больше, чем у большинства других. Как насчет этого клинка? Лучше, чем тесак у тебя на бедре, а? Погляди, у него идеальный баланс. Видишь? Когда-то этот клинок принадлежал герою.
— Мелаш, это цепной меч. Не бывает цепных мечей с идеальным балансом. У них вообще нет баланса.
— Чего ты привязался, а?
— Я хочу винтовку.
Мелаш потрогал языком нарыв на губе.
— Ну хорошо. Но пушка тоже была оружием героя. Ты же знаешь, я тебе врать не стану.
— И снова неправда, — Септим протянул руку и постучал по поблекшему трафаретному изображению кода Муниторума на прикладе. — Мне она кажется обычным оружием Гвардии. Что там дальше, старик? Расскажешь, что тебе нужно кормить семью?
Торговец вздохнул.
— Ты делаешь мне больно.
— Не сомневаюсь, — Септим отодвинулся в сторону, когда мимо прошла небольшая группа рабов. На Черном Рынке еще никогда не было такой суеты. Пребывание посреди такого обилия жизни, словно на ночном рынке настоящего города, почти что приводило в замешательство.
— Мелаш, просто продай мне проклятую пушку. Что ты хочешь взамен?
Человек прикусил нижнюю губу.
— Можешь достать мне батарей? Мне нужны энергоячейки, Септим. Все тащат на борт светильники, но через несколько недель после отправки начнется дефицит энергоячеек. И кофеин. Можешь достать мне немного кофеинового порошка со станции?
Септим пристально поглядел на него.
— А теперь скажи, чего ты на самом деле хочешь, и перестань юлить, если я откажусь.
На лице старика появилась более искренняя, но и более неловкая улыбка.
— Отработаешь?
Септим вскинул бровь. Бионический глаз щелкнул и заурчал, словно пытаясь повторить выражение.
— Продолжай.
Мелаш почесал лысую макушку.
— Есть проблема с бандой на нижних палубах. Ребята Хокроя, новички с Ганга. Много свежей крови, еще не усвоили законы. Они меня обокрали. Ненамного, но я начинал с малого. Монеты, мой пистолет и кое-какую бижутерию моей жены… Она мертва, погибла при нападении Ангелов, но… я бы хотел получить их назад, если ты сможешь это устроить.
Септим протянул руку. Мелаш плюнул на ладонь и пожал руку слуги.
— Я имел в виду — дай мне винтовку, Мелаш.
— О, ясно, — человек вытер руку о форменные штаны. Септим, поморщившись, сделал то же самое.
— Прелестно, — пробормотал он. — Когда ты крал винтовку, забрал ремень?
— Ремень?
— Ремень, чтобы носить ее на плече.
— Ремень ему. Я не имперский склад снабжения, парень, — торговец протянул ему лазган. — Кстати, ее нужно смазать. И я еще не менял батарею. Удачной охоты.
Септим двинулся обратно в толпу, минуя лоток Аркии. Прилавок вдовца, когда-то бывший центром Черного Рынка, находился в сердце урагана — зоне спокойствия, вокруг которой царит хаос.
Он остановился у пустой стойки.
— Где Аркия? — поинтересовался он у женщины по соседству.
— Септим, — поприветствовала она его смущенной улыбкой. По возрасту она вполне годилась ему в бабушки, но все равно потянулась разгладить спутанные седые волосы. — Разве ты не слышал? Аркия нас покинул.
— Покинул? — какую-то секунду он изучал толпу. — Перебрался на станцию? Или ушел жить вглубь корабля?
— Он… — она запнулась, увидев в его обтянутой перчаткой руке винтовку. — Его убили через несколько ночей после того, как господин из Легиона пришел сюда наказать его.
— С тех пор прошли недели. Мне никто не говорил.
Она практически скромно пожала плечами.
— Ты был занят, Септим. Гонялся за навигатором и занимался сборами для Легиона, как я слышала. Дети и матери… Скольких ты привел на борт? Когда их выпустят из рабских трюмов?
Он отмахнулся от расспросов.
— Расскажи мне про Аркию.
Старуха скривилась, когда холодный воздух коснулся одного из ее гнилых зубов.
— В ночь после прихода господина из Легиона Аркия стал изгоем. Люди думали, что быть рядом с ним — несчастье, что они рискуют навлечь на себя неудовольствие Легиона, как это случилось с ним. Потом стало хуже — он начал утверждать, что снова видел свою дочь, которая бегает в коридорах за Черным Рынком. После этого он всегда был один. Через неделю мы нашли тело.
Она не старалась скрыть свои чувства и боль в глазах. Убийства среди смертного экипажа были суровой реальностью на борту «Завета», они случались так часто, что посрамили бы преступников из имперского улья. Избитые и заколотые трупы обнаруживались достаточно регулярно, чтобы мало кто из смертных хотя бы ухом повел, если только это не был кто-то из знакомых. Но Аркию знали все, пусть даже только и благодаря его дочери.
— Как он умер? Какие следы вы на нем обнаружили?
— Его выпотрошили. Мы нашли его сидящим у стены в одном из зернохранилищ. Глаза открыты, рот закрыт, в руке побрякушка для волос, принадлежавшая его дочери. Внутренности были выпущены наружу и разбросаны по его коленям и полу вокруг.
Узас. Мысль всплыла незваной, и Септим не дал ей сорваться с губ. Как бы то ни было, старухе не нужно было этого слышать. Но она увидела все в его глазах.
— Ты знаешь, кто это сделал, — уставилась она на него. — Так ведь? Возможно, кто-то из Легиона. Может быть, даже твой хозяин.
Он изобразил безразличие, не наигранно пожав плечами.
— Талос бы его освежевал и подвесил на Черном Рынке, как и обещал. Тебе следовало бы об этом знать, он так уже делал. Если это и было делом рук Легиона, то кого-то другого.
Узас.
Это мог быть любой из них, однако, появившись в сознании, имя прилипло, словно паразит. Узас.
— Мне нужно идти, — выдавил он улыбку. — Благодарю, Шала.
Он не считал себя убийцей, хотя богам с обеих сторон этой войны было ведомо, что убивать ему доводилось множество раз. Долг звал, и его зов часто включал в себя фицелиновую вонь и грохот перестрелок в тесном пространстве или же хруст врубающегося в тело мачете. Всякий раз, когда он вспоминал омерзительный скрежет погружающегося в плоть и наткнувшегося на кость клинка, пальцы правой руки начинало неприятно покалывать. Он был всего лишь человеком — часто требовалась вторая, а то и третья попытка, чтобы разобраться с чужой рукой, особенно если ей размахивали, пытаясь вцепиться ему в лицо.
Но при этом он не считал себя убийцей. Не вполне.
Цепляясь за это отрицание, будто оно давало какую-то защиту, он также испытывал мрачную гордость от того факта, что никогда не получал удовольствия от убийства. Во всяком случае, до сих пор. Большинство людей, погибших от его руки за последнее десятилетие, так или иначе были законной добычей просто потому, что сражались на стороне врага.
Он мог успокоить свою совесть, даже когда доходило до похищений, повторяя себе — и жертвам — что жизнь на борту «Завета» неизмеримо лучше, чем в притоне Корсаров, откуда он их забирал.
Но тут другое дело. Предумышленность — самое малое. Из-за всего предприятия, от соглашения до исполнения, у него по коже ползли мурашки.
Октавия. Он слишком много времени был рядом с ней. Провел слишком много часов, сидя с ней и обсуждая жизнь на борту «Завета», вынужденно исследуя и анализируя свое существование вместо того, чтобы пробиваться вперед под защитой привычного отрицания, опережая чувство вины.
Как-то раз, не так давно, она спросила, как его зовут. «Не Септим», — рассмеялась она, когда он назвал его. — «Как тебя звали раньше?».
Он не сказал ей, поскольку это более не имело значения. Он был Септимом, Седьмым, а она — Октавией, Восьмой. Ее прошлое имя также вряд ли что-то значило. Эвридика Мерваллион была мертва. Значили ли что-либо семейные узы? Меняло ли сейчас что-то богатство ее рода? А как насчет хороших манер, которым ее учили как ребенка терранских аристократов?
Теперь их формировал «Завет». Септим был созданием этих черных коридоров, бледным мужчиной, работавшим на изменников, который сжимал два пистолета и шагал по темным недрам нечестивого корабля, намереваясь совершить убийство. Он был пиратом, пилотом, оружейником… и таким же еретиком, как и те, кому он служил.
Неприятны были не мысли сами по себе, неприятно было то, что они вообще пришли ему в голову. Черт бы побрал эту женщину. Почему она с ним это делает? Она вообще знает, что делает с ним? Уже несколько недель она отказывалась вообще его видеть. Какого черта он сделал не так? Это ее вопросы подняли со дна грязь, которую не стоило трогать.
Двери в оружейную Первого Когтя разошлись на смазанной гидравлике. Он посмотрел на лазерную винтовку у себя в руках, проверяя ее напоследок перед тем, как вручить новому владельцу.
— Марук, у меня для тебя кое-что… Господин?
Талос стоял у своей оружейной стойки, а Марук работал ручным буравом, водя зубастым инструментом по краю наплечника Повелителя Ночи. Не слишком высокому Маруку пришлось забраться на табурет, чтобы дотянуться.
— Небольшое повреждение, — сказал Талос. На нем не было шлема, и черные глаза уставились на Септима. — Я бился с Ксарлом. Где ты нашел лазерную винтовку Имперской Гвардии типа «Кантраэль»?
— На Черном Рынке. Это… подарок Маруку.
Талос наклонил голову, в его взгляде проскользнуло что-то от грифа.
— Как идет сбор?
— Рабские трюмы вновь наполняются. Однако найти незатронутых порчей детей было непросто. В Зенице Ада много мутантов.
Повелитель Ночи согласно фыркнул.
— Это правда. Но что не так? Тебе неуютно. Не трать время на ложь мне, я вижу след на твоем лице и слышу отметки в голосе.
Септим давно привык к грубой и непосредственной прямоте своего хозяина. Единственным способом иметь дело с Талосом было отвечать в той же манере.
— Аркия мертв. Его выпотрошили и бросили в зернохранилище.
Повелитель Ночи не шевельнулся. Марук продолжал трудиться.
— Отец рожденной в пустоте? — спросил Талос.
— Да.
— Кто его убил?
Септим молча покачал головой.
— Ясно, — тихо произнес Талос. Возобновилось молчание, нарушаемое только металлическим скрежетом бурава Марука, вгрызавшегося в дефекты брони. Вероятно, он понятия не имел, о чем они говорят, поскольку не знал ни слова по-нострамски. — Что еще?
Септим положил лазган на верстак Марука. Когда он снова встретился взглядом с Талосом, его единственный глаз прищурился, а бионический расширился в симпатической гармонии.
— Откуда вы узнали, что есть что-то еще, господин?
— Догадка. Говори.
— Мне нужно убить кое-каких людей. Из экипажа. Никого ценного.
Талос кивнул, однако выражение его лица говорило, что он не согласен.
— Почему они должны умереть?
— Торговое соглашение, которое я заключил на Черном Рынке. Они из экипажа Ганга, и некоторые новички чересчур наслаждаются беззаконием нижних палуб.
— Назови их имена.
— Вожак банды — Хокрой. Это все, что мне известно.
Талос не отводил глаз.
— И ты думал, что я просто позволю тебе это сделать? Бродить в одиночестве по нижним палубам, убивая других членов экипажа?
— Мне…не приходило в голову, что вы сочтете это неправильным, господин.
— При обычных обстоятельствах и не счел бы, — проворчал Повелитель Ночи, осматривая ремонт наплечника. — Достаточно, благодарю. — Марук слез с табурета. — Вершить правосудие — это не дело экипажа, Септим. Убийство Аркии было не их делом, и не твое дело выслеживать шайку воров. Времена меняются, и нам нужно меняться вместе с ними. Новые члены экипажа — те, что с Ганга — должны встретиться лицом к лицу с последствиями беззакония. Решение Возвышенного не обращать внимания на действия смертных на борту более не приемлемо. По коридорам бродит слишком много новых душ, а из старых слишком многие привыкли жить без последствий.
Талос на мгновение прервался, подойдя к лежащему на рабочем столе Септима шлему.
— Думаю, Легиону пришло время усилить контроль над своими подданными, восстановив железный закон. Рабам нельзя давать ключи от царства. Это приводит к анархии, — его улыбка вышла кривой и чуть более, горькой, чем обычно. — Поверь мне, я такое уже видел.
— Нострамо?
— Да. Нострамо, — воин пристегнул шлем на место. Септим услышал змеиное шипение тесно прижимающихся к вороту запоров. — Я с этим разберусь, как следовало разобраться несколько недель назад.
— Господин, я…
— Нет. Ты не должен ничего делать. Это дело Легиона, Септим, а не твое. А теперь позаботься о подготовке к грядущей осаде. Через считанные дни мы отправляемся к Виламусу.
Слуга посмотрел на хозяина.
— Правда ли то, о чем говорят на станции?
Талос тихо фыркнул.
— Зависит от того, что именно там говорят.
— Что Виламус — это крепость-монастырь Адептус Астартес. Что весь флот Кровавого Грабителя будет осаждать один из самых укрепленных миров Империума.
Талос проверил оружие и присоединил его к броне магнитными замками — болтер на бедро, клинок за спину.
— Да, — произнес он. — Все это правда.
— Вас не тревожат возможные потери, господин?
Легионер приподнял плечо, едва заметно пожав им. Лишенные челюстей черепа загремели о броню, переговариваясь друг с другом щелчками.
— Нет. Все, что нам нужно сделать — остаться в живых, поскольку настоящий бой произойдет позже. Вот тогда прольется наша кровь, Септим. Когда мы будем отбивать «Эхо проклятия».
XVI
Гамбиты
На Черном Рынке было спокойнее, чем обычно, и вскоре она увидела почему. Причина — семь лишенных кожи причин — находилась у всех над головой, свисая с потолка на ржавых цепях.
Когда Пес вошел, то наступил в кровь, что привело к потоку приглушенного ворчания.
— Легион преподает экипажу урок, — произнес он, не удосужившись почистить рваные ботинки.
Урок был сырым. Судя по пятнам на полу, с каждого из семи тел изрядно накапало. Люди продолжали разносить на подошвах кровь по всему Черному Рынку, а запах был примечателен даже для корабля еретиков. Пока Октавия наблюдала, по «Завету» пробежала дрожь — очередные тестовые запуски, проводимые двигательными командами. Скованные тела закачались на крестовых подвесах, и из распоротого живота одного из них выпало что-то длинное и зловонное. Оно шлепнулось на пол, словно склизкий канат жира, поблескивающая мясная веревка.
Пес заметил пристальный взгляд Октавии и ошибочно истолковал выражение омерзения на лице как замешательство.
— Внутренности, — сказал он.
— Спасибо, я догадалась.
— Вам не следует их есть, — сообщил он с глубокомысленной мудростью опытного человека.
— Я и не собиралась.
— Хорошо.
Октавия вновь перевела взгляд на толпу. Никто не смотрел в ее сторону дольше секунды. Раньше для одних она была диковинкой, а другие ее игнорировали. Теперь же все они, от мала до велика, сторонились ее и отворачивались, стоило ей хотя бы посмотреть в их направлении.
Разумеется, она знала причину. За недели, которые прошли с тех пор, как она убила своего слугу, история об этом широко разошлась. Покидать комнату казалось ошибкой, однако сидеть и прятаться наедине с собственной скукой больше не было сил. Пребывая в изоляции, она бы сошла с ума с тем же успехом, как если бы отважилась снова пройтись по коридорам корабля в одиночестве.
По Черному Рынку шагал один из воинов Легиона, с оружием и в шлеме. Расслабленная походка указывала на обычное патрулирование, хотя до сих пор она ни разу не видела, чтобы легионеры появлялись здесь иначе, чем по особым делам.
— Навигатор, — поприветствовал ее Повелитель Ночи, удостоив кивка на ходу. Над шлемом возвышался стилизованный гребень в виде расправленных крыльев вроде тех, которые есть у летучих мышей или же у демонов со страниц священных текстов.
Она не узнала воина — он принадлежал к одному из других Когтей — и потому ограничилась приглушенным «повелитель».
Воин покинул Черный Рынок и направился вглубь корабля. «Это также объясняет, почему все ведут себя, как положено», — подумала она.
Освежеванные тела раскачивались наверху, жутко подражая висевшим на мостике боевым знаменам Легиона, и шевелясь от ветерка из системы очистки воздуха. Ободранная рука свисала недалеко от лица Октавии, пока она разглядывала жестяные безделушки, выложенные на столе. Безжизненно улыбнувшись, торговец быстро отвел взгляд.
Октавия двинулась дальше. Добравшись до лотка Аркии, она провела кончиками пальцев по голой деревянной поверхности, озираясь в поисках объяснения его отсутствия. Никто не встречался с ней взглядом на достаточно долгое время, чтобы задать вопрос. Она проверила повязку, хотя и знала, что та на месте, и приняла решение. Пора отсюда убираться. Для прогулки можно найти и другие места. Возможно, наблюдательную палубу.
Она развернулась и налетела прямо на кого-то. Ее лицо отскочило от его груди, голова откинулась назад, и она грохнулась на скользкую от крови палубу. У нее слезились глаза и болел зад.
— Какого рожна… — проговорила она, прикрыв рукой рот и нос. Между пальцев сочилась кровь.
— Прости, — Септим протянул руку. — Не ожидал, что меня боднут.
Она приняла его помощь и поднялась на ноги. Пес предложил ей клочок ткани, который выглядел так, будто он стирал им сажу с тех частей тела, которые не стоило показывать. Она покачала головой и воспользовалась собственным рукавом. Ох, видел бы ее сейчас отец.
— Сломан? — она помяла нос.
— Нет.
— Болит так, как будто «да».
— Как я уже сказал, прости меня. Я тебя искал. Первый Коготь собирается, и они приказали, чтобы мы оба присутствовали.
Это не сулило ничего хорошего.
— Хорошо. После тебя.
— Что вам от меня нужно? — переспросила Октавия. Она не смеялась. Ей хотелось, но не удавалось.
Первый Коготь собрался в своей оружейной, однако здесь были не только они. Октавия пришла вместе с Септимом и Псом, обнаружив, что Марук уже тут, что было не удивительно. Но техножрец — это совсем другое дело. Казалось, железный упырь в шелестящих одеяниях практически не обращает внимания на Повелителей Ночи, прохаживаясь по их святилищу и изучая редкости и запчасти для доспехов.
— Я никогда раньше не получал доступа в оружейную комнату Легионес Астартес, — его дребезжащий голос звучал заинтересовано. — Интригующий беспорядок.
Техноадепт был одного роста с воинами, хотя по сравнению с ними выглядел худым как жердь. Он склонился над столом Марука, внешне полностью поглощенный подталкиванием по деревянной поверхности ручного термосчетчика — так ребенок пихает мертвого домашнего питомца, чтобы выяснить, дышит ли тот.
— Сломано, — провозгласил Делтриан в пространство. Никто не ответил, и он выдвинул из кончиков пальцев микроинструменты, приступив к починке.
— Что вам от меня нужно? — снова спросила Октавия. В ее голосе все еще слышалось недоверие, напрочь лишавшее его уважительности. — Я не понимаю.
Как и всегда, когда на нем не было шлема, Талос изъяснялся мягко и спокойно.
— Когда осада Виламуса закончится, мы намереваемся атаковать корабль Красных Корсаров, один из их флагманов под названием «Пагубное наследие». Ты отправишься вместе с нами на штурмовой абордажной капсуле. Как только мы захватим корабль, ты направишь его в варп вместе с «Заветом крови», и мы двинемся к Великому Оку в Сегментум Обскурус.
Пес издал гортанное рычание, будто животное, в честь которого он получил свое имя. Октавия с трудом смогла моргнуть.
— Как «Завет» совершит прыжок без меня?
— С этим я разберусь, — сказал Талос.
— А как мы займем целый боевой корабль врага?
— И с этим я тоже разберусь.
Она покачала головой.
— Не хочу проявить неуважение, но… если это будет честный бой…
Талос искренне расхохотался.
— Это не будет честным боем. Потому-то мы и победим. Восьмой Легион не питает любви к честным сражениям.
— Мы их обычно проигрываем, — философски заметил Сайрион.
— Кровавую работу мы возьмем на себя, — голос Ксарла доносился из вокса рычанием, но каким-то образом продолжал передавать его вечное нетерпение. — Не утруждай этим свою маленькую хрупкую голову.
— Но… как вы это сделаете? — поинтересовалась Октавия.
— Предательство, — Талос наклонил голову. — Как же еще? Детали несущественны. Тебе нужно знать только вот что: позаботься о том, чтобы быть готовой и вооруженной к моменту нашего возвращения с Виламуса. Ты присоединишься к нам в абордажной капсуле, и мы защитим тебя во время продвижения по вражеским палубам. Навигатор «Наследия» должен погибнуть быстро, иначе он перебросит корабль, пока мы еще будем на борту. Мы убьем его, поместим тебя на его место и захватим контроль над вражеским мостиком.
Взгляд Октавии переместился на Делтриана.
— А… почтенный техноадепт?
— Он идет с нами, — кивнул Сайрион.
Техножрец изящно развернулся, жужжа механическими суставами.
— Как вы и просили, мои сервиторы переоснащены и сделаны многозадачными для запланированных вероятностей.
Она бросила взгляд на Септима, тот ответил неловкой улыбкой.
— Я тоже иду. Как и Марук.
— Кара за многие мои грехи, — проворчал Марук. Он сглотнул и замолчал, когда Узас повернулся к нему.
— И я тоже иду, — сообщил Пес. Его заявление было встречено молчанием. — Иду, — упрямо повторил он и обратил к Октавии незрячие глаза. — Хозяйка?
— Хорошо, — усмехнулся Сайрион. — Бери эту маленькую крысу.
— Пса, — почти угрюмо отозвался Пес. Теперь у него было имя, и он упорно за него цеплялся.
— Я знаю, что такое Виламус, — обратилась она к ним. — Поэтому-то я и не могу поверить, что вы так убеждены, будто выживете там. Крепость-монастырь? Мир Адептус Астартес?
Сайрион повернулся к Талосу.
— Почему она никогда не говорит «повелитель», когда обращается к нам? Обычно ты суровее воспитывал этих смертных, брат.
Талос проигнорировал его.
— Никто из нас не погибнет на Виламусе, — произнес он.
— Кажется, вы очень в этом уверены… повелитель.
Пророк кивнул.
— Уверен. Мы не примем участия в основной части осады. Гурон поручит нечто иное. Если я прав, то впервые с момента твоего появления на борту нам предстоит вести войну своими методами.
— А так мы обычно не проигрываем, — добавил Сайрион. На сей раз в его голосе не было и тени веселья.
Вариэль открыл глаза.
— Войдите.
Дверь с горестным шумом поднялась по направляющим. Апотекарий ненавидел те времена, когда его Орден обосновался в Зенице Ада. Быть может, станция и являлась чудом военной мысли, однако она была грязной и запущенной, что проявлялось в виде тысячи неприятных вещей.
— Вариэль, — поприветствовал его Талос, входя в комнату.
Вариэль не стал вставать со своего места посреди пола. Медитативный контроль над телом ослаб, и к нему вернулось осознание реального мира. Замедленное до состояния практически полного покоя основное сердце возобновило нормальное биение, и он снова ощутил тепло погруженных в тело игл подключения доспеха.
— Я подозревал, что ты можешь быть погружен в самосозерцание, — произнес Талос сквозь ротовую решетку шлема. — Но это более не может ждать.
Вариэль подвинулся к стоящему у стены хирургическому столу.
— Оба послеоперационных осмотра не выявили изъянов в моей работе или же в процессе твоей регенерации.
Талос покачал головой.
— Я пришел не за этим.
— Тогда что тебя привело?
— Вариэль, я пришел поговорить с тобой, как брат с братом. Вдали от ушей моего Легиона и твоего Ордена.
Корсар прищурил бесстрастные глаза.
— И при этом ты стоишь… как вы там говорите? Облаченный в полночь? С твоего доспеха на меня взирает крылатый череп Нострамо, а на моей броне сжатая рука Гурона.
— Это наблюдение? — Талос улыбнулся под маской-черепом. — Или предостережение?
Вариэль не ответил.
— Ты даже не показываешь лица.
— Здесь слишком ярко.
— Ну, тогда говори.
— Ты — брат Первому Когтю. Эта связь была выкована на Фриге и оставалась нерушимой два десятилетия. Прежде чем продолжить, я должен знать, намереваешься ли ты соблюсти клятву, которую давал той ночью.
Вариэль редко моргал. Талос это уже замечал и подозревал, что такая привычка особенно деморализовывала смертных. Он гадал, выработал ли Вариэль эту особенность со временем, или же она была природной тенденцией, ставшей более заметной после имплантации геносемени.
— Для меня Фрига была почти тридцать лет назад. Говоришь, для тебя всего лишь двадцать? Интересно. У варпа чудесное чувство юмора.
— Клятва. Вариэль, — произнес Талос.
— Я не клялся на Фриге. Я дал обещание. Есть разница.
Талос обнажил меч, оружие отбросило на пустые стены блики яркого света.
— Все так же один из самых изысканных клинков, что я видел, — почти что вздохнул Вариэль.
— Он спас твою жизнь, — сказал пророк.
— А я спас твою всего несколько недель тому назад. Можно было бы сказать, что мы квиты, а мое обещание исполнено. Скажи, ты все еще видишь сны об эльдар?
Талос кивнул, но ничего не добавил.
— Вне зависимости от того, спас ты мою жизнь или нет, мне нужна твоя помощь.
Наконец Вариэль поднялся на ноги и направился к крайней секции рабочего места — стерильной раковине, окруженной стойками с инструментами и жидкостями. С большой аккуратностью он отсоединил перчатки, снял их и стал медленно-медленно мыть и без того идеально чистые руки.
— Ты хочешь, чтобы я предал свой Орден, не так ли?
— Нет. Я хочу, чтобы ты предал их, обокрал их и бросил их.
Вариэль медленно моргнул, словно млеющая на солнце ящерица.
— Бросить. Интересно.
— Более того, я хочу, чтобы ты присоединился к Первому Когтю. Ты должен быть с нами и вести эту войну в составе Восьмого Легиона.
Вариэль вытер руки чистым полотенцем.
— Переходи к сути, брат. Что ты затеваешь?
Талос извлек из поясного подсумка ауспик. Переносной сканер, на котором остались следы десятилетий использования, знавал и лучшие времена, однако, будучи активированным, работал достаточно неплохо. На маленьком экране появилось двухмерное изображение, первоисточник которого Вариэль немедленно узнал.
— «Пагубное наследие», — произнес апотекарий. Он поднял взгляд, впервые попытавшись встретиться глазами с пророком. Это удалось, пусть и через глазные линзы собеседника. — Я гадал, узнаешь ли ты его происхождение, а если узнаешь — будет ли это тебя волновать.
— Меня оно волнует, — Талос деактивировал ауспик. — Это наш корабль, и после Виламуса он вновь окажется в руках Восьмого Легиона. Но для того, чтобы отбить его, мне нужна твоя помощь.
С наплечника Вариэля на Повелителя Ночи косилось растянутое безглазое лицо Калласса Юрлона. На жесткой коже все еще красовалась звезда Пантеона, чернота которой выделялась на тусклом персиково-розовом цвете содранной плоти.
— Допустим, я согласился… Что бы от меня потребовалось? — спросил Вариэль.
— Мы не можем штурмовать крейсер, заполненный Красными Корсарами. Мне нужно, чтобы шансы сместились в нашу пользу еще до того, как абордажные капсулы попадут в цель.
— Знаешь, большая часть его экипажа — все еще нострамцы, — говоря, Вариэль не смотрел на Талоса. — Выжившие. Омоложенные офицеры, которых ценят за опыт. Дети первого поколения изгнанников вашего сгинувшего мира. Повелители Ночи едва ли являются братством благостно-добрых хозяев, однако подозреваю, что многие предпочтут холодные объятия дисциплины Восьмого Легиона хлыстам погонщиков рабов Красных Корсаров.
Он фыркнул.
— Возможно, они даже помогут тебе захватить корабль. Но не навигатор. Эзмарельда точно человек Гурона.
Талос не попался на приманку.
— Мне нужна твоя помощь, брат.
На какое-то время апотекарий прикрыл глаза, наклонившись над рабочим местом и опустив голову. Из-под брони доносилось глубокое дыхание, от которого плечи вздымались и опадали с гудением работающего доспеха.
Изо рта Корсара раздался какой-то шум, и он содрогнулся. Талос уже чуть было не спросил, что не так, но Вариэль снова издал этот звук, и его плечи затряслись. Когда апотекарий отошел от стола, его глаза сияли, а мертвые мускулы губ растянулись в пародии на улыбку. Он продолжал издавать звук — нечто среднее между повторяющимся ворчанием с придыханием и тихим криком.
Впервые за десятилетия Вариэль Живодер смеялся.
Дверь снова открылась, и он поднял голову, хотя ему и потребовалось несколько попыток, чтобы заговорить.
— Еженедельный глоток воды? — с ухмылкой спросил он на готике.
Отозвавшийся голос говорил на нострамском.
— Как я погляжу, они все так же держат тебя тут, будто пойманную шлюху.
Рувен издал сдержанно-удивленное рычание.
— Пришел второй раз поиздеваться надо мной, брат?
Талос присел возле пленника с урчанием работающего доспеха.
— Не совсем. Я поговорил с Корсарами насчет твоей судьбы. Они собираются скоро тебя казнить, поскольку больше не могут ничего вырвать из твоего разума.
Рувен медленно выдохнул.
— Не уверен, что смогу снова открыть глаза. Мои веки не препятствуют свету, такое ощущение, что они приросли, — он дернул оковы, но это был слабый раздраженный жест. — Не позволяй им убить меня, Талос. Я лучше умру от клинка Легиона.
— Я тебе ничем не обязан.
Рувен улыбнулся, потрескавшиеся губы раздвинулись, обнажив больные зубы.
— Ага, это так. Так зачем ты пришел?
— Мне хотелось кое-что узнать от тебя, Рувен, пока ты еще жив. Что ты выиграл от того, первого предательства? Почему ты отвернулся от Восьмого Легиона и облачился в цвета Сынов Гора?
— Мы все сыны Гора. С нами его наследие, — Рувен не сдержал пыла в голосе. — Абаддон — это Погибель Империума, брат. Его имя шепчет триллион перепуганных душ. Ты слышал легенды? В Империуме даже верят, что он клонированный сын Гора. И на то есть причины. Империум падет. Возможно, не в этом столетии, и может быть, даже не в следующем. Но он падет, и Абаддон будет там, попирая сапогом горло обескровленного трупа Императора. Абаддон будет там в ночь, когда Астрономикон сгинет и Империум, наконец, погрузится во тьму.
— Ты до сих пор веришь, что мы можем выиграть эту войну? — Талос замешкался, поскольку просто не ожидал подобного. — Если Гор потерпел неудачу, какие шансы у его сына?
— Все. Неважно, что скажешь ты или я — это судьба, начертанная среди самих звезд. Насколько те силы, что находятся сейчас в Оке, превосходят числом первых беглецов после провала Осады Терры? Сколько миллиардов людей, сколько бессчетных тысяч кораблей собралось под знаменем Магистра Войны за десять тысячелетий? Мощь Абаддона затмевает все, чем когда-либо повелевал Гор. Тебе это известно так же хорошо, как и мне. Будь мы в состоянии достаточно долго удержаться от междуусобной резни, мы бы уже мочились на кости Империума.
— Даже примархи проиграли, — не сдавался Талос. — Терра запылала, но вновь поднялась. Они проиграли, брат.
Рувен повернул лицо к пророку, сглатывая, чтобы облегчить муки, которые испытывал при разговоре.
— Вот потому-то ты и остаешься слеп к нашей судьбе, Талос. Ты все еще преклоняешься перед ними. Почему?
— Они были лучшими из нас, — по голосу пророка Рувену было ясно, что тот никогда раньше не обдумывал этот вопрос.
— Нет. В тебе говорит преклонение, брат, а ты не можешь позволять себе быть столь наивным. Примархи были возвеличиванием человечности — величайшими атрибутами человечества, уравновешенными его величайшими изъянами. За каждым триумфом или озарением сверхъестественной гениальности следовало сокрушительное поражение или еще один шаг вглубь безумия. И чем они стали теперь? Те, кто все еще существует — это далекие воплощения, принесшие клятву верности богам, которых они представляют, и возвысившиеся, чтобы посвятить свои жизни Великой Игре. Подумай о Циклопе, который всматривается во всемерную вечность своим губительным глазом, пока Легион ходячих мертвецов выполняет распоряжения его немногочисленных уцелевших детей. Подумай о Фулгриме, которого столь восхитило величие Хаоса, что он остается слеп к тому, как его собственный Легион раскололся тысячи лет назад. Подумай о нашем отце, который закончил свою жизнь противоречащим самому себе безумцем — в одно мгновение он посвящал себя тому, чтобы преподать Императору некий грандиозный идеалистический урок, а в следующее был занят лишь тем, что пожирал сердца всех оказавшихся рядом рабов, сидя в Вопящей Галерее, смеясь и слушая стенания проклятых.
— Ты не отвечаешь на мой вопрос, Рувен.
Он снова сглотнул.
— Отвечаю, Талос. Отвечаю. Восьмой Легион слаб и неуравновешен — разрушенный союз, который посвящен собственному садистскому наслаждению. Никаких великих целей, только резня. Никаких высших амбиций, кроме борьбы за выживание и жажды убивать. В этом нет тайны. Я больше не Повелитель Ночи, однако я все еще нострамец. Думаешь, мне нравилось становиться на колени перед Абаддоном? Думаешь, я получал удовольствие от того, что Магистр Войны возвысился не из моего Легиона, а из другого? Я ненавидел Абаддона, но в то же время уважал его, потому что он совершит то, чего не сможет более никто. Боги отметили его, избрав остаться в материальном царстве и исполнить то, чего не смогли совершить примархи.
Рувен судорожно вдохнул, заметно ослабев к концу речи.
— Ты спрашивал, почему я примкнул к Осквернителю, и ответ заключается в судьбе примархов. Они никогда не намеревались стать наследниками империи. Их участь, не говоря уж об их возвышении, была предопределена с рождения. Они — лишь отголоски, которые почти исчезли из галактики, вовлеченные в Великую Игру Хаоса вдали от глаз смертных. Империя принадлежит нам, ибо мы еще здесь. Мы — воины, оставшиеся позади.
Талосу потребовалось несколько секунд, чтобы ответить.
— Ты действительно веришь в то, о чем говоришь. Я уверен.
Рувен издал сдавленный смешок.
— Все в это верят, Талос, потому что это правда. Я покинул Легион, поскольку отверг бесцельную резню вместе с наивной и бесполезной надеждой просто выжить в войне. Для меня было мало просто выжить. Я хотел победить.
Узник опал в оковах. Вместо того, чтобы безвольно повиснуть, он рухнул вперед, врезавшись в холодный пол. Сперва он не смог пошевелиться. Ошеломление было слишком сильным, как и боль в потревоженных падением пробуждающихся мышцах.
— Я… я свободен, — выдохнул он.
— Да, брат. Ты свободен, — Талос помог дрожащему колдуну сесть. — Пройдет несколько минут, прежде чем ты вновь сможешь пользоваться ногами, однако нам нужно торопиться. На, выпей пока что.
Рувен протянул руку, и его пальцы обхватили предложенную чашку. Жестянка в онемевших пальцах была теплой. К конечностям уже возвращалась чувствительность.
— Я ничего не понимаю. Что происходит?
— Я предложил Кровавому Грабителю запасы из наших резервов геносемени в обмен на твою жизнь, — Талос дал собеседнику осознать неимоверную ценность подобного предложения. — А потом я пришел освободить тебя или же перерезать тебе глотку, — признался пророк. — Твоя участь зависела от твоих слов. И я согласен с тобой в одном, брат. Я тоже устал просто выживать в войне. Мне хочется начать побеждать.
— Мне нужна моя броня. И оружие.
— Они уже в арсенале Первого Когтя.
Рувен сжал охватывающий шею железный ошейник.
— И еще это. Это нужно снять. Я не могу призвать свои силы.
— Септим его снимет.
Колдун усмехнулся. Звук определенно был болезненным.
— У тебя уже дошло до Септима? Когда я последний раз ходил по коридорам «Завета», тебе служил Квинт.
— Квинт умер. Ты уже можешь встать? Я тебе помогу, однако времени мало, и свет начинает причинять мне боль даже через шлем.
— Постараюсь. Но мне нужно знать, зачем ты меня освободил. Ты не милосерден, Талос. Не к врагам. Скажи мне правду.
Пророк вздернул бывшего брата вверх, приняв на себя большую часть веса Рувена.
— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал за спасение твоей жизни.
— Сделаю. Скажи, что.
— Очень скоро «Завету» придется лететь без навигатора, — голос пророка стал тише и мягче. — Мы снимем ошейник и восстановим твои силы, потому что больше никто не сможет этого сделать, Рувен. Мне нужно, чтобы ты перебросил корабль.
Часть III
Эхо Проклятия
XVII
Виламус
Тарина помассировала глаза пальцами, нажав так сильно, что увидела цветные пятна. С облегчением почувствовав, что зуд пропал, она подрегулировала прикрепленную к уху вокс-гарнитуру, дважды постучала по ней и убедилась, что та все еще так же бесполезна, как и последние несколько недель.
Последнее время ее ауспик не столько звенел, сколько булькал, ритмичная запись сканирования превратилась в неровное бормотание помех. Изображение на экране было таким же отчетливым, как и звук сканера — оно демонстрировало поток искажений, в которых не было никакого смысла.
Она знала причину помех. Все знали. Впрочем, это не помогало с ними справиться. Тарина повернулась на кресле.
— Смотритель Примарис? — позвала она через всю комнату.
Смотритель Примарис Матаска Шул подошла, храня строгое молчание. Тарина почувствовала, что за повышение голоса ее вскоре ожидает выговор.
— Да, сестра, — с преувеличенной заботой произнесла старая женщина.
Тарина ввела код перенастройки, после которого на дисплее ее сканера ровным счетом ничего не изменилось.
— Смотритель Примарис, простите, что вмешиваюсь. Я лишь хотела узнать, уточнили ли авгуры свои прогнозы относительно продолжительности этих помех.
Смотритель Примарис одарила ее улыбкой своих тонких губ.
— Солнечная буря создает проблемы для всех нас, сестра. Консилиум Примарис встретится с Десятым капитаном для третьего рассмотрения, когда прозвонит колокол. До тех пор доверяй себе и своим приборам, хотя сейчас они и могут быть слепы.
Тарина поблагодарила начальницу и вернулась к своей консоли. Находившееся в центре системы Виламуса солнце Вила, несомненно, было темпераментным благодетелем. Только-только начинался седьмой год службы Тарины в Смотрителях Виламуса, и это была уже пятая вспышка Вилы. Однако ни одна еще не длилась так долго. Прошлые периоды солнечной нестабильности завершались спустя несколько дней. Этот же продолжался уже третью неделю, и не было видно признаков спада.
Она пролистала архивные изображения яркого и горделивого пламенного сердца, находящегося в центре системы. На нескольких картинках из тех, которые были записаны спутниками крепости-монастыря перед потерей связи с поверхностью, солнце выбрасывало с поверхности огромные дуги туманной плазмы — гораздо выше уровня активности, типичного для солнечной вспышки.
Обучение Тарины было сконцентрировано на межзвездных операциях, поскольку она работала в командном стратегиуме крепости-монастыря. Она знала, на что смотрит, и хотя термин «солнечная буря» был вполне точен, это было не настоящее название феномена.
Коронный массовый выброс. Естественное явление, не совсем необычное для таких агрессивных звезд, как Вила. Как бы то ни было, оно разрушило наиболее чувствительную электронику крепости монастыря, а на поверхности планеты лучше было не появляться без усиленного антирадиационного костюма.
Впрочем, там ничего и не было. Собственно Виламус, крепость-монастырь Странствующих Десантников, являлся единственным жизненным центром на целом мире. Она родилась здесь и умрет здесь. Так было с ее родителями, и так будет с ее детьми.
— Сестра Тарина, — раздался голос с другого края основной консоли. Она обернулась и увидела, что в ее сторону смотрит Джекрис. Его капюшон был откинут, и было видно лицо, помятое многолетними тревогами и обилием улыбок. Ему было около пятидесяти, и он до сих пор не был женат. Он ей нравился, нравилось его отеческое лицо.
— Брат Джекрис, — говорила тихо, памятуя о том, что рядом Смотритель Примарис.
— Сестра, прошу тебя направить целевой провидческий импульс на восток по следующим координатам.
Она бросила взгляд на координаты, которые он переслал на ее монитор, и покачала головой.
— Мои приборы меня подводят, брат. С твоими не так?
— Пожалуйста, — сказал он. — Пойди мне навстречу.
Она ввела цифры, направив сфокусированный импульс ауспика в указанную область. На это ушла почти минута, поскольку тарелкам радаров на стенах крепости требовалось время на разворот и позиционирование. Когда замерцал символ «ГОТОВО», она ввела личный код.
Изображение поступило размазанным пятном бессмысленного вздора. В схемах ясности было еще меньше.
— Ничего не вижу сквозь бурю, — сказала она. — Прости, брат.
— Прошу тебя, — снова произнес он, и в его вежливом голосе послышалось нечто странное. — Попытайся еще раз.
Она послушалась — все равно ей больше нечем было заняться — и потратила несколько секунд, всматриваясь в итоговый объем таких же искаженных данных.
— Ничего не вижу, брат.
— Ты не взглянешь на мои результаты?
Она моргнула.
— Разумеется.
Джекрис передал на ее вспомогательный монитор несколько изображений, которые она прокрутила одно за другим.
— Видишь? — спросил он.
Она не была уверена. Казалось, на нескольких картинках в пустошах виднелось какое-то сооружение, однако помехи напрочь лишали возможности оценить его размеры, не говоря уж о том, чтобы сказать, было ли оно там вообще. В центре некоторых пиктов можно было разглядеть пятно чуть больше отпечатка большого пальца, практически теряющееся в неразберихе искажений.
— Не думаю, — призналась она. Тарина передала их на основной экран, вводя запрос на распознавание образов. Совпадений не нашлось. — Это призрак сканера, брат. Я уверена.
Однако она бросила взгляд на Смотрителя Примарис. В случае сбоев ауспика о подобных случаях необходимо было сообщать.
Джекрис кивнул и, подняв руку, подозвал старшую.
Тарина сфокусировала на этом месте еще один запрос, максимально сузив импульс ауспика. Конечное изображение было не лучше, чем все остальное, что она делала за эти недели, и на нем вообще не было следов призрачного образа. Будучи старшей из присутствующих мастеров по провидению, она запустила удаление предыдущих данных из памяти сканера и установила все элементы полного провидения на самостоятельную работу. Движение, температура, признаки жизни — все. Один за другим они выдавали: отрицательно, отрицательно, отрицательно.
Все, кроме самого последнего.
— Я… у меня есть показание, — сообщила она. — Замечены следы железа, двести шестьдесят километров к востоку от стен крепости.
— Массовые показания? — Смотритель Примарис вдруг заметно встревожилась.
— Массы нет, — покачала головой Тарина. — Искажение не позволяет уточнить.
— Это десантная капсула, — произнес Джекрис. — Взгляните на форму.
Посмотрев на изображения Джекриса, Тарина издала тихое «ух». Нет. Не может быть.
— У Странствующих Десантников нет сил на орбите, — возразила она. — Откуда им взяться?
— Сестра, мы понятия не имеем, что есть у Странствующих Десантников на орбите, а чего нет, — Джекрис смущенно улыбнулся, сомневаясь, стоит ли ему с ней спорить. — Мы не видим, что там.
— Скорее всего, это один из наших спутников. Наблюдатель или ракетная платформа. При коронном массовом выбросе такой интенсивности практически гарантировано, что несколько наших спутников дадут сбой и упадут по снижающейся орбите.
— Так быстро?
— Многое зависит от самих спутников и причины сбоя. Но да — так быстро.
Джекрис взглянул на Смотрителя Примарис, больше не пытаясь убедить никого, кроме нее.
— Это десантная капсула, госпожа. Я в этом уверен.
Тарина снова уставилась на изображения, облизывая зубы. Но в конце концов она кивнула.
— Не могу сказать. Это может быть спутник. Может быть десантная капсула.
Смотритель Примарис кивнула.
— Я немедленно извещу Странствующих Десантников. Несомненно, они решат провести расследование.
Из-за жестокой радиации послали Тараса и Мортода. Невзирая на обширное модифицирование, скауты Адептус Астартес все равно пострадали бы в пустошах во время бушующей в системе солнечной бури. Из-за этого задание выпадало на долю опытных космодесантников. Тарас и Мортод вызвались сразу же.
Оба гордо носили символику Восьмой роты, на доспехах были нанесены обозначения отделений. На обоих были шлемы, которые делила надвое бело-синяя раскраска. И, как обычно, эти двое спорили.
— Это окажется ложная тревога, — сказал Мортод. — Помяни мое слово, мы гоняемся за упавшим куском камня или, хуже того, за призраком ауспика.
Он говорил с места стрелка в "Лендспидере", сжимая рукоятки тяжелого болтера.
Тарас спокойно работал рычагами управления, на максимальной скорости направляя машину над неровным ландшафтом. За ними тянулся облачный шлейф каменной пыли, взметаемой пылающими и воющими двигателями и складывающейся в туманные фигуры.
Они переговаривались по междоспешному воксу, не затронутому происходящим в небесах звездным волнением. Для большей части Империума их доспехи, безусловно, были чудом механики, однако относительная грубая простота и ограниченность сенсорных комплектов делала боевую броню невосприимчивой к помехам, которые приканчивали более чувствительные и тонкие системы.
— Вот увидишь, — закончил свою настойчивую маленькую диатрибу Мортод. Спидер накренился, огибая гладкий верхний срез выветренного камня, и оба воина покачнулись на сиденьях. Тарас не смотрел на брата, полностью сконцентрировавшись на проносящихся мимо пустошах.
— Разве это не предпочтительнее иного варианта?
Мортод усмехнулся, глядя через прицельную сетку пушки.
— Едва ли это будет первый раз, когда наши спутники снижаются и падают на поверхность.
— Нет, — сказал Тарас. — Другого варианта.
— С чего бы одному из наших кораблей…
— Я говорю не об одном из наших кораблей. Ты это знаешь, хватит упорствовать. Быть может, инициатам это и кажется забавным, но мне нет.
Как и его брат, Мортод с непоколебимой целеустремленностью оставался сосредоточенным на долге. Куда бы он ни смотрел, туда же поворачивалось широкое дуло тяжелого болтера.
— А теперь ты говоришь о невероятном.
Несколько мгновений Тарас молчал.
— Родные миры Орденов не застрахованы от нападения, — пробормотал он.
— Возможно. Однако мы далеко от безмозглых племен ксеносов, которые пытались совершить подобное в прошлом. Ну же, брат, будь серьезен. Что за странная меланхолия?
Тарас резко обогнул возвышающийся выступ скалы, наблюдая за тем, как по мере их углубления в пустоши местность становится более пересеченной и покрывается трещинами ущелий.
— Мы слишком долго пробыли в гарнизоне. Только и всего. Я жажду вновь отправиться в крестовый поход.
Казалось, десантник вот-вот скажет что-то еще, но вместо этого он произнес приглушенное «стоп».
Протяжный рев двигателей спидера ослаб, стихнув до приглушенного визга. Пустоши стали быстро проноситься мимо, а не мелькать бесконечной и лишенной цвета размазанной панорамой, которую было почти невозможно воспринимать.
— Мы уже близко, — сказал Тарас. — Прямо за следующим хребтом.
Мортод провел перчаткой по покрытой рубцами противотепловой защите, смахивая закопченный пепел, оставшийся после входа в атмосферу. Несомненно, это была десантная капсула. И, несомненно, она принадлежала не им.
Перед тем, как встретиться у капсулы, они попытались связаться с Виламусом по воксу, но это тщетное действие имело ожидаемый результат. Прежде чем они спешились и направились в каньон, Тарас провел их по окрестностям широким кругом. Даже вне их отделения в каждом движении проявлялись отголоски общей верности — один спускался к устойчивой секции стены, а брат прикрывал его, целясь из болтера вниз в каньон…
На дне они разделились, ведя поиск по отдельности, но постоянно поддерживая связь по воксу. Странствующие Десантники снова встретились возле упавшей капсулы, убедившись, что местность безопасна.
— Одна-единственная капсула посреди бури, — Тарас оглядел пустые сдерживающие кресла внутри открытой капсулы. — Да еще в этом ущелье… Чудо, что провидцам вообще удалось ее отследить.
Мортод задержал ручной ауспик над обожженным корпусом капсулы.
— Уголь свежий. Прошло не более недели.
— Ищи знаки принадлежности, — пока брат вел сканирование, Тарас держал болтер наготове, осматриваясь в поисках каких-либо признаков врага. — Быстрее. Мы должны вернуться в крепость.
Мортод отключил сканер и смахнул с бронированной обшивки капсулы еще больше пепельной пыли. В результате его стараний обнажился потускневший символ — рогатый череп на фоне распростертых демонических крыльев.
— Видишь что-нибудь? — спросил по воксу Тарас.
— Да, — Мортод глядел на символ, ощущая, как по коже ползут мурашки. — Предатели.
Как ему сказали, в неудаче не было ничего позорного. Он все еще мог приносить пользу. Все еще мог сыграть свою роль в торжественных обязанностях Ордена. В сущности, в неудаче была некоторая доля горького триумфа, поскольку даже пережить неудачу в испытании было доблестью, которой достигли относительно немногие из тысяч попытавшихся. Списки позорно погибших были длинными, их имена записывали задним числом скорее не для того, чтобы помнить, а ради завершения работы.
И все же он оставался человеком и продолжал пребывать во власти чувств. Всякий раз, склоняясь перед одним из властителей, он сглатывал мучительное сожаление и зависть. Из глубины всегда всплывали одни и те же вопросы: что, если бы он приложил больше усилий? Что, если бы он смог продержаться еще несколько мгновений? Стоял ли бы он сейчас, облаченный в благословенный керамит? Склонялись и расшаркивались ли бы перед ним смиренные смертные?
«Служить — значит познать чистоту» — эти слова были написаны над каждой из арок, ведущих в спальни слуг. Разумеется, он очень гордился своей работой. Как и все Смотрители. Их роль была жизненно важной, а усердие не ставилось под сомнение. Смотрители — от самого неприметного программиста сервиторов до наипочтеннейших оружейников — дорожили своим бессменным положением в сердце Ордена.
Двойственность приживалась в одних сердцах лучше, чем в других. Однако он проявил неосторожность, обсуждая свои сожаления. Казалось, будто многие из облаченных в мантии братьев и сестер получают от своих обязанностей лишь радость и рвутся служить Ордену, не заботясь о том, что могло бы произойти раньше.
Ешик накинул капюшон, защищаясь от вездесущего холода, пронизывающего огромные залы. Ему предстояла ночная служба — длинная смена в Мериториам, запись свершений Ордена на свитках и печатях чистоты для комплектов святой брони. Трудная работа, поскольку надписи должны быть точны, а почерк идеален. В некоторых случаях свершения оказывались столь обширны, что надписи на пергаменте печати чистоты было невозможно прочесть невооруженным глазом. Ешик хорошо трудился, и ему было об этом известно. Однажды сам Третий капитан письменно выразил ему благодарность за изящные стихи, описывающие деяния офицера. После передачи благодарности Смотрителю Примарис его удостоили клейма в виде святой эмблемы Ордена — падающей звезды, которую выжгли на его предплечье.
Войдя в Мериториам Секундус, меньший из двух используемых для этой работы залов, он миновал десятки занятых столов, приветственно кивнув нескольким другим писцам. В деревянной коробке. Которую он держал под мышкой, находились его личные чернила. Он поместил ее на край стола, вжав в подготовленную нишу. С педантичной аккуратностью Ешик приготовил чернила, перья и баночки с песком, который использовался для подсушивания записей.
Он потянулся за первым пергаментом, когда услышал донесшийся из вестибюля шум.
— Ты слышала? — спросил он у Лиссел, молодой женщины за соседним столом. Она нахмурилась в ответ на вмешательство, но перо не прекратило скрипеть. Тишину здесь редко нарушали. Не поднимая глаз от работы, Лиссел покачала головой.
А затем опять. Приглушенный краткий лязг, звук удара металла о металл.
Он оглянулся через плечо на ведущую в вестибюль дверь.
— Ерунда, — пробормотала Лиссел. — Это просто Кадри убирает склад. Он вышел за несколько минут до твоего прихода.
И все же Ешик встал с кресла, подошел к закрытому входу и ввел отпирающий код. Дверь открылась на смазанных петлях, и его ищущий взгляд не обнаружил ничего неуместного. У Мериториам Секундус было огромное складское помещение, настоящий лес полок со стойками для пергамента, тубусов свитков, чернильных склянок и приспособлений для смешивания красок.
Он вошел внутрь, закрыл дверь, чтобы не тревожить остальных, и тихо позвал Кадри.
У него ныли десны от раздражающего гудения, хотя он не мог определить его источник. Несомненно, механический звук. Возможно, барахлил измельчающий пестик — как ни крути, подобное случалось. Ешик направился вглубь, двигаясь мимо рядов стеллажей. Ощущение статического электричества во рту усилилось. Вместе с ним стало громче и резонирующее гудение. Оно звучало почти как рычание пробужденного керамита, освященного именем Императора. Но Странствующие Десантники никогда не заходили в это крыло крепости. Сама мысль об этом вызвала у Ешика улыбку. Странствующему было бы трудно даже пройти через здешнюю дверь.
— Кадри? Кад… Ах.
Старик, сгорбившись, сидел над автоматическим измельчителем, а машина без дела стояла на верстаке. Теперь резкое гудение было повсюду. Оно было скорее агрессивным, чем по-настоящему громким, и от мощности у него едва заметно затрепетали глаза. Он огляделся, нет ли поблизости следов Странствующих, но ничего не увидел. Все пребывало в идеальном порядке, если не считать расслабленной позы Кадри.
— Кадри? Ты в порядке? — он тронул старика за плечо. Осев, словно у него не было костей, Кадри упал лицом на верстак.
Стало быть, сердечный приступ. Несчастный старый дурак. Ешик проверил пульс на шее старика и не нащупал его. Но кожа была еще теплой. Младший писец прошептал молитву, с запинками подбирая слова. Кадри с честью служил семь десятилетий. Обряд его погребения посетят многие Смотрители, быть может, даже один-два из немногих оставшихся на Виламусе Странствующих Десантников.
Ешик перевернул тело, чтобы взглянуть на лицо старика. Он намеревался закрыть тому глаза до прибытия погребальных слуг.
Грудь старого мужчины была покрыта кровью. Глаз не было. На их месте таращились и сочились жидкостью пустые глазницы — черные влажные раны.
Ешик повернулся, но успел сделать лишь один шаг перед тем, как врезался в метнувшуюся к горлу руку. Ошеломляюще холодная железная хватка плотно сжалась, и он мог лишь без слов брызгать слюной, шлепая губами.
Он взглянул вверх, проследив за поймавшей его рукой. Нападающий свешивался с потолка. Он был закован в изукрашенный древний керамит, которого слуге никогда не доводилось видеть. Одной рукой Странствующий держался за край служебной шахты, а другой без труда оторвал извивающегося слугу от пола, несмотря на все сопротивление смертного.
За три удара сердца Ешика Странствующий втянул себя в служебный туннель, утащив с собой слугу.
Не Странствующий не Странствующий не Странствующий.
— Не молись своему Императору, — прошептал воин с дребезжащим потрескиванием вокса, злобно глядя красными глазными линзами. — А не то тебя ждет еще более медленная смерть.
Не Странствующий… Как… Кто…
— Кто…
Воин снова надавил, лишив его воздуха.
— И не задавай дурацких вопросов, иначе скормлю тебе твои же собственные глаза.
Среди стремительно несущихся мыслей снова вспыхнул образ Кадри. Толстый старик, обезображенный и ослепленный, с вырванными глазами во рту. Может быть, он даже подавился ими, прежде чем проглотил.
— Благодарю, — прошептал воин. — Покорность избавила тебя от той же последней трапезы, которой насладился твой друг.
Присев, не-Странствующий обнажил серебристый клинок, приставив острие Ешику под подбородок.
— Подожди, — зарыдал слуга. — Прошу.
Воин издал что-то похожее на вздох и произнес хнычущему смертному три слова.
— Я ненавижу просьбы.
Он ударил клинком вверх, всадив его на половину длины и пробив язык, небо, череп и мозг. Ешик забился в конвульсиях, руки колотились о стены трубы, издавая тихий лязг.
Наконец писец Мериториам затих. Воин быстро принялся за работу, расколов грудину навершием боевого клинка, и несколькими ударами прорубился сквозь грудную клетку. Сломав ребра и раздвинув их, будто распростертые крылья, чтобы обнажились скрытые внутри органы, воин пинком вытолкнул труп из служебного туннеля, позволив ему с влажным хрустом упасть на пол внизу. Содержимое тела начало вытекать наружу. Запах тоже.
Он оглядел поспешное творение своих рук — лишенный глаз старик и вскрытый молодой мужчина. Девятое и десятое убийство с момента прибытия менее часа назад. Какого-нибудь рассеянного рабочего ждет отличная находка.
Воин сделал паузу лишь для того, чтоб очистить клинок и убрать его в ножны на голени. Сирены выбрали этот момент, чтобы начать выть.
Заинтересовавшись, Талос оглянулся на оставленный им подарок, однако тела оставались непотревоженными. Сирены продолжали неистовствовать. Звук был такой, словно весь монастырь вопил об опасности, что, в сущности, абсолютно соответствовало действительности. Где-то в громадной крепости обнаружили либо его раннюю работу, либо творение его братьев.
XVIII
Проникновение
Нельзя было не восхищаться планом Гурона, равно как и тем пылом, с которым он его преподносил. Продемонстрировав удивительную скромность и внимание к сотне воинов, которым он, возможно, приказывал пойти на самоубийство, Тиран прибыл на борт «Завета крови» с минимальным почетным караулом, чтобы лично обратиться к Повелителям Ночи. Повелитель Корсаров в сопровождении двух хускарлов-терминаторов находился на мостике «Завета» и детально расписывал, освещая возможные направления атаки Повелителей Ночи. Он даже признал, что в конечном итоге прибытие Восьмого Легиона было удачей. Их воины куда лучше подходили для первой фазы вторжения, и хотя ему и приходилось полагаться на них, он знал, что самыми лучшими шансами на победу они будут обладать, сражаясь собственными методами.
Талос наблюдал за всем этим, стоя вместе с Первым Когтем, который разрозненной группой собрался вокруг гололитического стола. То же самое сделали прочие Когти. В одиночестве находился лишь один из Повелителей Ночи, доспех которого недавно был заново перекрашен. Изолированность унижала воина, однако тот стоял горделиво. У Рувена не было Когтя, поскольку все его отвергли. Резче всех отреагировали Возвышенный и его Атраментары, которые вслух пообещали убить предателя, если тому хватит глупости еще хоть раз оскорбить их.
В ходе своей речи Кровавый Грабитель вызвал гололитическую проекцию крепости-монастыря Виламуса. Даже нечеткое мерцающее изображение разожгло в недрогнувшем взгляде Талоса нечто вроде зависти. Ни одна крепость-монастырь не была похожа на другую. Виламус высился, словно собор Экклезиархии, превращенный в готический бастион со ступенчатыми бойницами, многоярусными парапетами, посадочными платформами и — на самых верхних уровнях — доками для боевых кораблей, которые спускались с нижней орбиты для ремонта в святилище Ордена.
— Мы могли бы разбить об него «Завет, — задумчиво произнес Ксарл, — а там бы даже вмятины не осталось.
Под мышкой он держал шлем. По непонятным для Талоса причинам с того момента, как они прибыли прибытия в Зеницу Ада, Ксарл стал носить церемониальный шлем. В украшении присутствовали отголоски эмблемы Легиона — сверху элегантным гребнем возвышались два гладких крыла летучей мыши.
— Почему ты его носишь? — тихо поинтересовался Талос, пока шел инструктаж по миссии.
Ксарл глянул на шлем, покоившийся под согнутой рукой, а затем хмуро посмотрел на пророка.
— Немного гордости не повредит, брат.
Талос оставил все как есть. Возможно, Ксарл был прав.
Гурон прервался, чтобы прочистить горло от желчи. Он сглотнул, и внутри его груди и шеи залязгали механизмы.
— Крепость-монастырь представляет собой твердыню, подобных которой нет. Вам всем об этом известно, однако даже подобные цитадели разнятся по мощности. Виламус — это не захолустная крепость на границе Империума. Гололитические симуляции нападения с орбиты даже всей армады Корсаров являют собой мрачное зрелище. Уверяю вас, даже с таким флотом, как у нас, битва не принесет особой славы.
Несколько из собравшихся воинов усмехнулись.
— Вы вправе задать вопрос, почему я столь грубо вас использую, — признал Гурон. — И все дело в том, что если ваш Легион не сможет самостоятельно завершить первые этапы вторжения, то у всей осады нет шансов на успех. Я использую вас, однако не как хозяин раба. Я использую вас, как генерал — оружие.
— Что найдется для нас внутри? — крикнул один из Кровоточащих Глаз. Вопрос вызвал у остальных хор шипящих смешков. Рапторов было тридцать, большая часть присела на корточки, приспосабливаясь к своим когтистым лапам, хотя несколько наименее изменившихся стояли в полный рост.
Гурон не улыбнулся. Он наклонил голову, будто признавая мудрость вопроса.
— Кое-кто мог бы сказать, что разрешение вашему кораблю войти в мой док уже было бы достаточной наградой. Однако я не жаден в отношении трофеев. Вы знаете, что я хочу получить благодаря этому штурму. Восьмой Легион может свободно грабить все, что вздумается, пока запас геносемени Странствующих Десантников остается неприкосновенным. Берите доспехи, реликвии, пленников — они меня не волнуют. Однако если я обнаружу, что генные хранилища разграблены, я отменю свою амнистию. «Завет» не просто обстреляют и будут гнать прочь из пространства Корсаров, как в прошлый раз, когда вы… испытывали… мое терпение. Его уничтожат.
Бронированная громада Возвышенного двинулась вперед, слегка сотрясая палубу. Массивные когти легли на поверхность стола, раздутые черные глаза полуприкрылись, защищаясь от бледного света гололитических проекторов.
— В наземной атаке примут участие все Когти. На борту корабля из воинов останутся лишь Атраментары, — существо сделало паузу, чтобы втянуть воздух и сплюнуть сквозь зубы. — Когти займут десантные капсулы.
— А как мы преодолеем орбитальную оборону? — Карша, предводитель Второго Когтя, в большей степени адресовал вопрос Гурону, а не Возвышенному. — Полагаю, что вы не положите всех нас на алтарь судьбы в надежде, что горстка оставшихся в живых выполнит ваш приказ.
Гурон снова кивнул.
— Я понимаю твой скептицизм, однако это нападение готовилось годами. Флотилии рейдеров координировались по всему субсектору на протяжении нескольких лет, вынуждая Странствующих Десантников патрулировать все более значительные территории. На протяжении почти десятилетия Орден забирался все дальше и дальше от своей крепости, флоты крестового похода полностью посвятили себя присмотру за уязвимыми путями Империума. Чтобы устроить эту возможность, я пожертвовал изрядным числом кораблей и раньше срока отправил в могилу больше воинов, чем хотел бы. Крепость-монастырь защищает самое большее одна рота имперских космодесантников. У них нет флота, он рассеян по всему субсектору. Остаются только орбитальные платформы. Хотя и они опасны, но никогда еще за всю историю у Красных Корсаров не было возможности взять такую добычу.
Улыбка Гурона была столь же хищной, как у любого Повелителя Ночи.
— Ты думаешь, что я столь беззаботен, что просто брошу воинов на планету, уничтожив наш единственный шанс на четкий штурм? Нет. Как твое имя, легионер?
— Карша, — Повелитель Ночи не удосужился отсалютовать. — Карша Отринувший Клятву.
— Карша, — Гурон указал огромной рукой в сторону гололита. Громадные когти прошли сквозь скопление радарных тарелок на одной из восточных стен крепости. — Солнце, Вилу, понуждают истекать кровью, изливать в пустоту огромные вспышки. В системе Виламуса уже текут волны солнечного ветра и искажения магнитного поля. Когда они нахлынут на планеты, те пострадают от геомагнитных бурь, которые зальют небо на полюсах полярным сиянием, а также…
Карша рыкнул, неохотно выражая восхищение.
— Прикончат все воксы и ауспики на поверхности.
— И на орбите, — поправил Гурон. — Магнитные помехи блокируют сканирование и передачи по всей системе. Из-за бури наше собственное наступление будет практически проводиться вслепую, поскольку мы не сможем полагаться на приборы при переходе к осаде. Для вас не составит трудности проникнуть на Виламус. Первая фаза никоим образом не станет для вас испытанием. Впрочем, на второй появятся трудности. Мы сможем обсудить их позже.
Талос шагнул вперед.
— Как вы заставите солнце начать коронный массовый выброс? — он адресовал вопрос Гурону, но его взгляд переместился на Рувена, который стоял с краю толпы. — Подобное нельзя вызвать искусственным образом.
Рувен не стал встречаться с ним глазами. Это сделал Гурон.
— Не существует ничего невозможного, пророк. Мои ткачи варпа способны на большее, чем ты можешь вообразить, — он произнес это без хвастовства, просто констатируя факт. — В сущности, это мелочь — добраться до сердца звезды и запустить механизм термоядерной реакции. Мои люди знают свою задачу и скорее умрут, чем подведут меня.
— Если вы можете ослепить крепость-монастырь Странствующих Десантников, то неудачи не будет, — заверил Карша. По рядам поползло согласное ворчание и перешептывание. Ксарл ухмылялся. Меркуциан что-то бормотал себе под нос. Узас уставился вдаль вялым и расфокусированным взглядом. Сайрион встретился взглядом с Талосом.
— Как ты и говорил, — согласился он. — Здесь мы будем сражаться по-своему.
Пророк кивнул, но не ответил.
В ту же ночь «Завет крови» вырвался из дока и вошел в варп, направляясь к системе Вилы.
Спустя девять дней вниз упали десантные капсулы.
Он пробирался по лабиринту служебных туннелей и вентиляционных шахт, а в его разуме крутилась мысль: как у хищников у них был бы шанс, будучи добычей, они не протянут и одной ночи.
Десантная капсула Первого Когтя упала к востоку от крепости, угодив в одно из многочисленных ущелий. Эрозия и тектоника тысячелетиями изменяли ландшафт, придавая пустошам планеты рубцеватый и враждебный облик. Взобравшись по стене каньона, они непрерывным бегом направились на запад, обменявшись лишь несколькими раздраженными прощаниями и рассыпавшись по пустым плато.
Преодолев почти двести километров безжизненного, безводного и бесплодного ландшафта, Талос добрался до стен крепости-монастыря спустя три ночи после выхода из каньона. Он использовал перчатки и сапоги, чтобы выбить себе опоры в стенах крепости, после чего пробрался через широкий зев теплообменного вентиляционного туннеля. Это было промышленное пламя — настоящий огонь, а не едкий и прилипчивый кошмар выдоха огнемета — и пророк без вреда шагал сквозь пульсирующий оранжевый жар, позволяя тому опалять броню и свисающие с нее черепа.
Он понятия не имел, что сталось с братьями.
По-настоящему скрытное проникновение никогда не являлось подходящим вариантом для первой фазы штурма. Боевой доспех воина Легионес Астартес едва ли позволял стать виртуозным и неуловимым убийцей, поскольку рычал, будто двигатель на холостом ходу, придавал роста до высоты почти в три метра и излучал энергетический сигнал, который могли засечь даже самые примитивные датчики ауспика. Когда Восьмой Легион отправлялся на войну, не было покрова секретности и порочной надежды пройти незамеченными. Пусть столь трусливая охота остается бездушным сучкам, выращенным в инкубаторах храма Каллидус.
Он бросил взгляд на ретинальный хронометр. С того момента как тревожно завыли сирены, прошло две минуты. Пригнувшись и побежав по служебному туннелю, пророк сверился с архивированной гололитической схемой на левой глазной линзе. Впереди находилось большое помещение, почти наверняка — рабочий центр слуг Ордена на этом уровне. Убийство всех присутствующих за вычетом нескольких вопящих и разбегающихся выживших наверняка привлечет внимание.
Уже недалеко.
Люкориф никогда не мог претендовать на статус любимого питомца генного предка. Также его не заботило, что другие воины хвалились принадлежностью к внутреннему кругу примарха. Как и у большинства его братьев, его взгляды изменились за поколения, прошедшие после гибели Керза. В первую очередь и превыше всего он был раптором, а во вторую Кровоточащим Глазом. В-третьих, он более-менее принадлежал к Повелителям Ночи. Он не отбросил связь с Легионом, однако не украшал себя изображениями крылатого черепа Нострамо.
В конечном итоге это была всего лишь планета. Изрядная часть Легиона даже не была набрана оттуда. Они были рожденными на Тронном Мире терранцами и происходили из тех родов, которые дали жизнь всей человеческой расе.
За доспехом с демонической мордой, сочащимися кровью глазами и раздражающим клекотом Вораша был Землерожденным. И это также ничего не значило. Люкориф знал, что Вораша думает так же, как и он: сначала рапторы, затем Кровоточащие Глаза и в последнюю очередь принадлежность к Легиону. Что такое родной мир? Подобные мелочи не имели значения. Его бесило, что другие вкладывали в это столько смысла. Они всегда смотрели в прошлое, отказываясь встретить лицом к лицу славу настоящего и завоевания будущего.
Хуже всех был пророк. От его причудливо искаженного восприятия примарха у Люкорифа сводило живот. Керз убивал, потому что хотел убивать. Его душа сгнила. Приняв кару смертью, он преподал свой идиотский урок, что присущее виду зло заслуживает уничтожения.
Всякий раз при мысли об этом раптор издавал скрежещущий смешок. Если этот урок был столь важен, чист и необходим, то почему Керз оставил Легион убийц странствовать в его честь среди звезд. Он умер сломленным, от него осталась лишь оболочка, и единственной эмоцией, которой хватало силы пробить его замешательство, была ненависть. Он умер, чтобы преподать урок уже убитому отцу. Умер, чтобы открыть истину, которую и так уже знали все в империи. Это была не кара, а глупость. Гордый, слепой и обманувшийся.
Примархи. При мысли о них ему хотелось сплюнуть. Бесполезные, несовершенные существа. Пусть мертвые гниют в поэтических текстах на страницах истории. Пусть выжившие обитают в высших замках имматериума, вознося неземные хвалы безумным богам. У него была война, в которой нужно победить. Его не сковывали неудачи легендарных времен.
Возвышенный попросил о многом, и Люкориф охотно принес кровавую клятву, обещая успех. Принадлежность к Кровоточащим Глазам означала священные узы. Они были многочисленным братством, рассеянным по нескольким секторам и заключившим союзы с бессчетными группировками. Люкориф гордился репутацией, которая была у его воинов среди лучших и умнейших представителей раздробленного культа. Под его началом состояло тридцать воинов, и многие из них были отъявленными подонками, которые вырвали бы ему глотку, если бы решили, что могут занять его место. Однако они отвечали на зов крови как единая стая.
Лабиринт служебных туннелей внутри Виламуса строился, чтобы бригады сервиторов ходили по нему и выполняли мириады обязанностей по ремонту. Он легко двигался скачущей походкой леопарда, вгоняя когти в металл. Его не заботил производимый шум. Пусть враги приходят. В отличие от Когтей, прикованных к земле и вынужденных медленно подниматься, все Кровоточащие Глаза попали на средние уровни Виламуса, оседлав ветры при помощи прыжковых ранцев и войдя внутрь.
Из-за ускорителей на спине Люкориф не мог попасть в небольшие вентиляционные проходы, что ограничивало его передвижения. Все определялось осторожностью и назначенной целью. Поверх правого глаза накладывалась мерцающая схема крепости, которая перефокусировалась и поворачивалась по мере подъема по уровням монастыря. Часто изображение растворялось в потоке бесполезных помех, и раптор издавал раздраженное рычание из динамиков вокса. По крайней мере они работали, но коронный шторм сеял смуту, не разбирая принадлежности жертв.
Уже несколько минут гремели сирены. Вероятно, один из Когтей на нижних уровнях начал получать удовольствие. Люкориф поскакал дальше, покатый лицевой щиток щерился на декоративную готическую архитектуру слева и справа. Даже вспомогательные туннели были построены с омерзительным искусством и самоотдачей.
Он застыл. Сохраняя абсолютную неподвижность, он ждал, напрягая мышцы. На протяжении нескольких секунд единственным звуком было биение его основного сердца и вентилирующий ритм дыхания. Но вот на пределе слуха…
Он сорвался на яростный бег, сокрушаясь из-за недостойного ползания и болезненно желая взлететь. В конце туннеля ждали свет, голоса и потный смрад человеческой плоти…
Добыча.
Люкориф вырвался из зева туннеля, с воплем кондора пробив тонкую железную решетку. Они слышали, как он приближался — он позаботился об этом — и стояли наготове, уверенно сжимая в руках бесполезное оружие. В отважных защитниках не было страха, совсем не было, да и откуда ему взяться? Что пугало их на протяжении лишенной угроз жизни в сердце неприступной крепости? Их требовалось научить бояться.
Огонь лазеров опалял броню бессмысленными прикосновениями, но раптор извернулся в падении, прикрывая уязвимые сочленения доспеха. От его приземления пол содрогнулся, четыре лапы оставили трещины в камне. За следующие две секунд он получил еще три попадания в наплечники и отследил всех четверых закутанных в мантии защитников. Ретинальные целеуказатели зафиксировали типы их оружия и выдали приглушенное отображение сердцебиения смертных.
В тот же миг, когда все эти детали замерцали поверх его глаз, Люкориф оценил расстояние. Люди находились слишком далеко для эффективного прыжка и легкого убийства.
Раздражает.
Он повернулся к стене и подпрыгнул, запустив двигатели. В его позе не было ничего человеческого, она скорее напоминала скачок геккона с растопыренными конечностями. Раптор ударил в стену руками и ногами, на мгновение повиснув там неизящной пародией на ящера. А затем он уже двигался, мышцы горели, а суставы издавали рычание. Воин лез вверх, вгоняя когти в камень, дерганые движения рептилии уводили его от вражеского огня. Забравшись достаточно высоко, он оттолкнулся от декоративной кладки, позволив гравитации и массе доспеха увлечь его вниз.
Лучше.
Раптор стремительно падал, вереща через вокалайзеры шлема, на вытянутых когтях все еще оставались пятна от каменной пыли.
Несмотря на неопытность, у слуг была выучка. Слабые духом или плохо обученные могли бы побежать, но благодаря гордости и преданности эти остались на месте, продолжая стрелять из лазерных винтовок. Люкориф чрезвычайно уважал отвагу и то, чего удавалось ею достичь в те редкие моменты, когда единение веры и человеческого духа порождало нечто уникальное. В большинстве случаев смелость всего лишь обрывала жизни на несколько секунд раньше, чем трусость. Если бы слуги в белых одеяниях побежали, ему бы пришлось преследовать их. Но они остались на месте и за это умерли. Умерли быстро, но ни одна смерть не была безболезненной.
Сделав дело, Люкориф присел, снова встав на четвереньки. Оружие так и оставалось в ножнах, но когти покраснели. Издав нетерпеливое ворчание, он тряхнул лодыжкой, избавляясь от застрявшего между когтистыми пальцами куска мяса. Коридор превратился в бойню, его украшали обрывки ткани. Прислушавшись как следует, он уловил звуки приближающихся смертных. Шаги были слишком легкими для кого-то большого. Его охватила жажда охоты, и он присел в крови, ощущая озноб предвкушения. Конечности подрагивали от неудовлетворенной жажды.
Он произнес: «Охотничье зрение», — но из вокалайзера шлема вырвалось то же самое, что и изо рта — рычащее горловое пощелкивание. Когда раптор был в ярости, его нострамский страдал так же, как у Вораши. Он чувствовал густую и липкую слюну между языком и небом.
В охотничьем зрении широкий коридор размазался, превратившись в мир подрагивающих оттенков серого. Даже окружавшие его тела выцвели, утратив детализацию и став лишь смутными, бесцветными очертаниями. Лишь когда из-за поворота появился враг, в глазных линзах замерцала жизнь и движение — неровные белые вспышки во мгле. Многие в Восьмом Легионе настраивали шлемы на отслеживание тепла или на наведение по движению. Люкориф из Кровоточащих Глаз предпочитал делать все по-своему. Он отслеживал визуализацию звука. Человекоподобные вспышки на его глазах складывались из перестука шагов и сердцебиений, усиливаясь голосами и треском стрельбы.
Ускорители оторвали его от пола, и, обнажая оружие, он встретил врагов собственной визгливой атакой.
Талос поднял отсеченную голову за волосы, не обращая внимания на льющийся из рассеченной шеи ручеек. Его удар вышел недостаточно аккуратным, и обрубок не прижгло силовым мечом — когда голова женщины слетела со своего места, она все еще кровоточила. Тело раскинулось на полу несуразным ковром из бежевой плоти и перепутанных одеяний.
Он не разбирался в подобном — и лицо мертвой женщины с отвисшей челюстью и закатившимися глазами едва ли могло упростить задачу — однако казалось, что раньше она была привлекательной. Воспользовавшись волосами сувенира, он привязал его к одной из цепей на поясе. По бедру и наколеннику Повелителя Ночи потекло еще больше крови. Он не обратил на это внимания.
Пророк перевернул очередное тело носком сапога. Лицо юноши смотрело в потолок, уставившись сквозь убийцу. Талос уже отворачивался, когда ретинальный дисплей выдал слабый сигнал. Наклонив голову, воин посмотрел на мертвеца. Сердцебиение?
В уголке сомкнутых губ слуги лопнул кровавый пузырек. А, стало быть, он еще дышал. Так и не умер.
— Ты заработал почетное место, — сообщил ему Талос. Он поволок умирающего через комнату, держа его за лодыжку. Их путь отмечал блестящий след цвета артериальной крови на каменном полу. Убийство рабочих приносило мало радости, по крайней мере пророку, если не считать краткого возбуждения от успешной охоты, когда он очищал от их жизней очередное помещение или коридор. Воин снова гадал, как идут дела у братьев, когда его внимание привлекли шаги снаружи.
Талос крутанулся, подняв болтер и нацелив его на дверной проем. Узас опустил свое оружие — гладий и цепной топор блестели лоснящейся краснотой.
— Брат, — поприветствовал Узас. — Такая охота. Такая добыча. Запаха крови почти достаточно, чтобы заглушить чувства.
Талос опустил оружие, хотя и не сразу.
— Что ты планируешь с этим делать? — Узас указал цепным топором на умирающего человека.
— Он вот-вот должен был помочь мне сделать кровавого кондора.
— На этом участке осталось мало живых… — Узас слегка покачивался, хотя Талос сомневался, что брат осознает это. — Нет смысла делать кровавого кондора. Я убил многих. Сайрион убил многих. Не осталось живых, которые его бы увидели.
Талос отпустил лодыжку и с пренебрежительной элегантностью раздавил пяткой горло мужчины. Все это время он наблюдал за стоящим в дверях Узасом.
— Где Сайрион?
— Ушел. Не здесь. Я видел его раньше.
— Как давно?
— Какое-то время мы убивали вместе. Потом он ушел один. Он меня ненавидит. Я видел, как он душил, резал и поедал мертвечину. А потом ушел один.
Талос фыркнул, издав приглушенное ворчание раздразненного хищника.
— Я хочу кое-что у тебя спросить, — сказал он. — Кое-что важное. Мне нужно, чтобы ты сконцентрировался на моих словах, брат.
Узас перестал раскачиваться. Палец Повелителя Ночи подергивался на активаторе, и цепной топор запинался через неравномерные промежутки времени.
— Спрашивай.
— Отец Рожденной-в-пустоте. Экипаж обнаружил его мертвым. В последние недели я думал, что это было делом рук неизвестных членов старого экипажа. Но это не так, да?
Узас издал нечто, напоминающее кашель. Так или иначе, но это был не ответ.
— Зачем ты это сделал, Узас?
— Что сделал?
В голосе Талоса не было слышно злости или смирения. Интонация была нейтральной и ровной, словно мертвые скалистые останки их родного мира.
— Я знаю, что ты меня слышишь. Знаю, что ты здесь.
Узас позволил цепному топору жужжать несколько секунд. Наконец он покачал головой.
— Смертные порой умирают. Я не всегда виноват, — он обернулся и посмотрел в коридор. — Я иду охотиться, — и не произнеся более ни слова, вышел.
Сирены продолжали греметь. К этому моменту по всей крепости-монастырю Когти начинали превращать нижние уровни в склепы, вопя, ревя и делая все возможное, чтобы привлечь к себе внимание.
Талос несколько секунд глядел в пустой дверной проем, пытаясь решить, закончен ли разговор с Узасом.
Ухмыльнувшись, словно убийца, он решил, что не закончен.
Ксарл не разделял идиотского удовольствия, которое его братья получали от столь бесславных заданий. Одно дело бродить по нижним уровням крепости и вырезать связанных договором слуг — эту досадную обязанность необходимо было кому-то поручить. Но приказывать заниматься этим Первому Когтю — это совсем другое.
Он размышлял об этом, вычищая из механизмов цепного меча застрявшее мясо. Его хватило, чтобы застопорить проклятое оружие, однако этого стоило ожидать, учитывая ту жатву жизней, которую он учинил вокруг себя. По всему коридору валялись куски семнадцати слуг Ордена. Ксарл не мог понять образ мышления, который позволил неусовершенствованным смертным напасть на него всего лишь с пулевыми пистолетами и ножами, однако он запросто мог жить и без этого знания. Очевидно, что те, кто понимал подобные вещи, только что умерли. Стало быть, это действительно не слишком-то полезная информация.
Отвлечение. Само слово звучало почти как ругательство. "Когти рассредоточатся по крепости-монастырю", — протяжно сказал Возвышенный громким и грозным голосом, — "И послужат отвлечением, которое позволит Кровоточащим Глазам проникнуть в генераторум".
И Талос просто согласился. Он стоял там и кивал головой, когда Кровоточащим Глазам поручали захватить добычу.
Вспомнив это, Ксарл покачал головой.
— Мне это не нравится, — произнес он вслух.
Меркуциан отказался от тяжелого болтера в пользу простого цепного меча.
— Ты это говоришь уже в сороковой раз.
Двое встретились перед тем, как зазвенела тревога. Они оба гнали людей по катакомбам громадной отвратительной крепости. Меркуциан признался, что следовал по коридорам за устроенной Ксарлом бойней, надеясь объединиться с Талосом.
Клинок Ксарла снова заработал, разбрызгивая кровь с влажных зубьев.
— Обычно ты уныл. Эта оптимистичность тебе несвойственна.
— Я далеко не оптимист, однако все лучше, чем сидеть на корабле. По крайней мере здесь мы слышим крики, — казалось, признание его отчасти смущает. — Мы слишком долго не были в бою. Мне это было необходимо. Необходимо узнать, продолжаем ли мы войну.
Двуручный меч Ксарла замер, работая вхолостую, но оставаясь наготове.
— Продолжаем войну. Сейчас ты даже говоришь, как Талос.
Меркуциан отреагировал на интонацию Ксарла едва заметно, но показательно. Клинок слегка приподнялся, а шлем пригнулся, сверкнув глазами.
— И что с того?
Второй воин усмехнулся.
— Хватает того, что он ноет про угасшую славу и гибель Легиона. Если ты поддашься его заблуждениям насчет благородного прошлого, которого никогда не было, я тебя лично убью из милосердия.
Ксарл направился вглубь коридора, под скелетоподобные арки из темного базальта, которые поднимались до самого потолка. Меркуциан последовал за ним, чувствуя себя не в своей тарелке. Он подумал, хоть и всего на мгновение, не всадить ли меч сзади в шею Ксарлу. Он был выше подобного предательства, но не соблазна. Несмотря на все то доверие, оказываемое ему Талосом, Ксарл был порочен. Пророк считал его самым надежным из братьев, однако Меркуциан всегда полагал, что от Ксарла просто смердит грядущим предательством.
Вслед за мыслью об убийстве брата пришла другая, более мрачная. А сколько раз Ксарл думал о том, чтобы так же обойтись с ним? Он знал, что ответ ему не понравится. Некоторые вопросы лучше не задавать.
Они шли, а сирены продолжали заунывно выть вокруг, своей песней сообщая о переполохе на верхних уровнях.
Настроение Ксарла ухудшилось, когда он прошел мимо пустых молитвенных залов, где почти не было мебели и еще меньше добычи.
— Ответь-ка мне на один вопрос, — неожиданно потребовал он.
Меркуциан продолжал оборачиваться, высматривая, не приближается ли кто-то сзади. Усеянный изуродованными обитателями коридор оставался безмолвным, словно склеп, в который они его и превратили.
— Как пожелаешь, — тихо отозвался он.
— А когда была та величественная и благородная эпоха, которую расписывает Талос? Я был там, как и ты. Сражался в Трамасском крестовом походе, проливая кровь в битвах с Ангелами-в-Черном. Присутствовал, когда мы умиротворяли 66:12. При мне Малхарион казнил короля этой захолустной дыры, Рилы, и мы три дня и три ночи транслировали крики его дочери, пока армия не побросала оружие. Я не помню никакой славы. Она пришла спустя десятилетия после Терры, когда мы окончательно сорвались с имперской привязи. Тогда наш отец был честен — мы вели поход, поскольку были сильны, а враг — слаб. Их страх был приятен на вкус, а галактика истекала кровью после наших ударов. Так когда, брат? Когда был этот золотой век?
Меркуциан посмотрел на Повелителя Ночи.
— Это твое мнение, Ксарл. Что с тобой? Яд в твоем голосе граничит с гневом.
— Талос, — Ксарл добавил в имя язвительности. — Последнее время я гадаю, насколько глубоко он может погрузиться в собственное невежество. Он меня утомляет. Если хочет лгать себе, пусть так и делает, но я не в силах слушать очередное поучение о благородном Легионе, которого никогда не было.
— Не понимаю, почему эта злость прорывается сейчас, — Меркуциан остановился. Ксарл медленно развернулся, его голос звучал приглушенным из-за неприятной эмоции.
— Потому что после этой идиотской осады нас ждет важный бой за «Эхо проклятия». И что случится потом? Талос приступит к своим новым обязанностям. Возвышенный хочет воссоздать наши силы. Кто будет контролировать это постепенное возрождение? Талос. Кто заполнит их разумы гнилой ложью о том, как Император требовал, чтобы мы, великий и славный Восьмой Легион, стали имперским орудием страха, которым не осмеливался быть ни один другой Легион. Талос.
Ксарл издал несвойственный ему вздох.
— Он породит поколение глупцов, разделяющих его заблуждение. Они возвысятся в наших рядах, защищая дело, которого никогда не существовало. Наследники того, что никогда не было реальным.
Меркуциан молчал. Ксарл бросил на него взгляд.
— Ты чувствуешь то же, что и он, да?
— Я тоже там был, Ксарл. Мы были оружием, в котором нуждалось человечество. Я лелею воспоминания о том, как целые миры сдавались, узнав, что на орбите Восьмой Легион. Быть может, мы никогда не узнаем, требовал ли того Император или примарх. Но мы были тем оружием, брат. Я горжусь этим.
Ксарл покачал головой и двинулся дальше.
— Меня окружают глупцы.
XIX
Наёмники
Возвышенный откинулся на троне, вслушиваясь в звуки стратегиума, пробивающиеся сквозь пелену отвлеченных размышлений. Вокруг него играл целый тошнотворный оркестр человеческого бытия: причудливый сырой звук влажного дыхания, шелестящее шипение одежды о плоть, сухой свист слов, которые произносились шепотом в вечном заблуждении, будто хозяева из Легиона не слышат.
Вандред вновь впал в благостное молчание и забрал с собой навязчивые эмоции. Возвышенный мог лишь молиться о том, чтобы на сей раз это было вечное забвение, однако мало надеялся на подобное счастье. Скорее всего, душа прежнего владельца тела снова свернулась в клубок и затаилась в самых потаенных уголках общего разума, тщетно рассчитывая предпринять очередную атаку.
Как безрассудно.
Взгляд Возвышенного переместился к оккулусу, который показывал вращающуюся в пустоте неспокойную луну с метановыми океанами. Она служила прикрытием, эгидой, чтобы поврежденные сканеры крепости-монастыря случайно не обнаружили их на орбите. Вместо того, чтобы оставаться в верхних слоях атмосферы и подвергнуться риску быть раскрытым, Возвышенный проявил осторожность и отвел «Завет» на безопасное расстояние после запуска десантных капсул Легиона.
Пока длилось затишье перед бурей, демон погрузился в глубины собственного сознания, размышляя и выискивая запахи воспоминаний, которые могли бы привести к Вандреду. Не обнаружив даже призрачных следов, он вновь направил удовлетворенные чувства на мир внизу.
Эта передача была гораздо сложнее, она требовала продолжительной и болезненной концентрации. Возвышенный оскалил клыкастую пасть, и с десен закапала едкая слюна.
«Люкориф», — пропульсировал он.
Марук чистил винтовку с наработанной легкостью, едва вслушиваясь в то, как Септим отвечает на бесконечные вопросы Октавии.
Как и бывает с подарками, лазган был выбран не случайно. Оружие гвардейца для того, кто всегда желал попасть в Гвардию. Однако он не был до конца уверен в том, чего именно ждет от него Септим. У него было плохое зрение, все с этого начиналось и этим же и заканчивалось. Он сомневался, что сможет попасть в цель, находящуюся на расстоянии дальше двадцати метров или около того, и в обозримом будущем ему не светили награды за меткую стрельбу.
Возле Марука сидел Пес, который сжимал грязный дробовик руками, замотанными в еще более грязные бинты. Бывший рабочий станции не мог сказать, куда именно «смотрит» Пес, однако, если судить по положению лица, маленький слепец наблюдал за Септимом и Октавией, беззастенчиво занимаясь тем, отсутствие интереса к чему старательно изображал Марук.
В это время Септим и Октавия были заняты тем, что у них всегда получалось лучше всего.
Седьмой раб Талоса не отрывал глаз от работы, ухаживая за гравировкой на тяжелом болтере лорда Меркуциана. Напильник в его руке издавал тихий скрежет, счищая следы ржавчины с искривленных рун, выгравированных на металле.
— Наши Когти — всего лишь приманка, которая движется вверх с нижних уровней, — напильник продолжал скрести. — У Виламуса тысячи смертных защитников, однако Когти пройдут сквозь них, будто рассекающие моря акулы. Единственная проблема в том, что в крепости все еще остается гарнизон из Странствующих Десантников. Хотя они и не будут готовы к нападению на свой родной мир, однако это все же имперские космодесантники, которые будут защищать монастырь до конца. Чтобы все сработало, их нужно отвлечь от основных целей. Вот тут-то на сцену и выходят наши Когти. Они устроят резню среди населения монастыря, вызывая на себя гнев Странствующих Десантников.
Октавия, которой было нечем заняться с момента их прибытия в систему Вилы, слонялась по мастерской Марука и Септима. Она щелчком бросила через комнату бесполезную нострамскую монетку. Пес зашаркал следом, чтобы подобрать и принести назад.
Она часто забавлялась этой игрой. Казалось, Пес не возражает.
— А что с этими, которые шипят и плюются? — спросила она. — С… — она согнула пальцы, изображая когти.
Септим сделал паузу, чтобы глотнуть тепловатой воды.
— Ты имеешь в виду Кровоточащих Глаз. Единственное, что важно — заглушить запасной генераторум. Именно это поручено сделать Кровоточащим Глазам. Как только они выведут его из строя, орбитальные защитные батареи отключатся. И тогда мы атакуем. «Завет» и остальная часть флота Гурона войдут в атмосферу. Осаду можно будет начинать.
— А если Странствующие Десантники нападут на Кровоточащих Глаз, а не на Когти?
— Не нападут, — он бросил взгляд на ее лицо, пытаясь понять, не старается ли Октавия просто задавать трудные и противоречащие друг другу вопросы. Она казалась довольно заинтересованной, однако полной уверенности у него не было. — Не нападут, — продолжил он, — поскольку Когти будут привлекать к себе внимание, а Кровоточащие Глаза прокрадутся незамеченными. Ты видела размеры гололитической проекции? Мне доводилось видеть города-ульи, которые были меньше. Вряд ли кто-то из наших воинов увидит имперского космодесантника раньше второй фазы осады. Скорее всего, даже нет необходимости в отвлекающих маневрах, но Талос старается быть осторожным. Им нужно, чтобы все остались в живых для того, что будет дальше.
Октавия задумалась на несколько мгновений.
— Я чувствую себя почти виноватой, — призналась она. — Если бы кораблем было легче управлять, я бы не разбила его в волнах варпа, и нам бы не пришлось участвовать в этом безумии.
Септим взял другой скребок, отскабливая очередной набор рун.
— Когтям это безразлично. Осада не имеет значения, и, находясь внизу, они будут утруждаться как можно меньше. Посмотри, как ведет себя «Завет» даже в ходе осады. Возвышенный сбережет почти весь боезапас корабля на будущее. Талоса заботит только захват «Эха проклятия».
— Но нам едва удалось набрать экипаж, чтобы управлять одним кораблем. Зачем им два?
— А зачем им все? — Септим пожал плечами, глядя на нее. — Ради черепов. Потому что они находят забавным проливать кровь врагов. Просто ради мести, не заботясь о цене и последствиях. Я служу им, Октавия. Не пытаюсь их понять.
Октавия оставила эту тему. Уловки внутри уловок, отвлечение внутри отвлечения… Восьмой Легион никогда и ничего не делал просто так. Ну, разве что убегал.
Она вновь бросила монетку, и Пес послушно поковылял, чтобы подобрать ее. Когда он присел возле двери, пытаясь подцепить монету с пола замотанными руками, переборка с дребезжанием открылась. Пес отшатнулся назад, отпрянув к хозяйке. Люди смотрели на загородившую проем громадную фигуру, шлем которой поворачивался влево-вправо, поочередно их изучая.
Легионер вошел в комнату. Его доспех был почти лишен украшений, к керамиту не было прикреплено ни единого черепа или свитка с клятвами. Все Повелители Ночи, кроме Атраментаров, были на поверхности, и Септим знал, кто это.
Он не отсалютовал. Он не собирался салютовать.
Воин оглядел всех четверых, его молчание нарушалось лишь шумом доспеха, гудевшего при каждом движении. В одной руке легионер сжимал черный посох, увенчанный черепом существа с чрезмерным количеством зубов.
— От этой комнаты несет совокуплением, — прорычал он на готике.
Марук наморщил лоб в замешательстве. Он не был уверен, что правильно расслышал. Пес бросил незрячий взгляд в направлении Октавии и Септима, и это была единственная подсказка, необходимая Повелителю Ночи.
— Аа. Не совокупление. Желание. Так пахнет ваше биологическое влечение друг к другу. Ваши запахи гистологически совместимы. — Повелитель Ночи фыркнул, словно зверь, который отгоняет неприятный запах. — Очередной омерзительный изъян человечности. Когда от вас не воняет страхом, то воняет похотью.
Октавия прищурилась еще в начале тирады. Она понятия не имела, кто это, однако собственная ценность придала ей смелости.
— Я не человек, — произнесла она с большей язвительностью, чем намеревалась.
Воин усмехнулся в ответ.
— Об этом обстоятельстве хорошо бы помнить рабу, который пялится на тебя с вожделением в единственном уцелевшем глазу. Никогда не предполагалось, что гены Homo sapiens и Homo navigo изящно сольются при смешивании. Баланс ваших феромонов любопытен. Я удивлен, что вы не отталкиваете друг друга.
— Чего ты хочешь, Рувен? — Септим не скрывал льда в своем голосе.
— А, так ты меня знаешь, — раскосые глазные линзы легионера остановились на оружейнике. — Должно быть, ты седьмой.
— Так и есть.
— В таком случае тебе следует проявлять ко мне больше уважения, чтобы не разделить участь второго, — Рувен снова усмехнулся низким певучим баритоном. — Тебе когда-нибудь доводилось видеть душу, вырванную из своего плотского вместилища? Происходит миг, единственный и прекрасный миг, когда тело продолжает стоять, и по его нервам протекают волны электрического огня, которые испускает умирающий мозг. А сама душа бьется, она все еще достаточно плотно связана с трупом, чтобы чувствовать агонию взрывающейся нервной системы, но не в силах что-либо сделать, кроме как корчиться в потоках эфира.
Рувен удовлетворенно вздохнул.
— По правде говоря, мне редко случалось видеть более совершенное воплощение ужаса. Я поблагодарил второго за дар его смерти, ибо в ту ночь чрезвычайно много узнал о варпе и о собственных силах.
— Ты убил Секунда, — Септим моргнул. — Ты его убил.
Безликий воин отвесил учтивый поклон.
— Виновен.
— Нет, — Септим сглотнул, пытаясь заставить себя думать. — Талос бы тебя убил.
— Он пытался, — Рувен зашагал по оружейной, изучая инструменты Септима. Он остановился, дойдя до Пса.
— А ты что такое, мелкая тварь? — Рувен пихнул слугу сапогом, столкнув Пса с его места. — Навигатор Этригий практически не заботился о своих рабах, не так ли? — он посмотрел на Октавию. — Тебе достались в наследство отбросы, девочка.
Пес ощерился на него с пола, но Рувен уже отошел.
— Септим, ты сильно переоцениваешь способности твоего хозяина — и его благоразумие — если думаешь, что Талос когда-либо мог меня убить. После Секунда он действительно пытался, и я каждый раз одобрял его энтузиазм. В конце концов, он прекратил скучные попытки отомстить, хотя так меня и не простил. Думаю, он устал от неудач.
Октавия приподняла бровь. Отказаться от мести? Звучало непохоже на Талоса.
Септим был менее склонен сдерживаться.
— Это из-за тебя у меня такое лицо, — произнес он. — Мир-тюрьма в системе Крита.
Рувен уставился на смертного сверху вниз, осматривая дорогую и изящную аугметику на виске и глазнице.
— А, так это ты был пилотом того «Громового ястреба». Мальчик, а ты хорошо обученный грызун.
Септим стиснул зубы, сжав кулаки, чтобы побороть переполняющее его желание потянуться к пистолетам.
— Ты послал заключенных убить нас на Утешении.
Самоуверенность Октавии улетучивалась. На Утешении Септима оставили изуродованным в кабине «Громового ястреба», сочтя мертвым, ее же выжившие избили почти до потери сознания и уволокли за волосы в глубины тюремного комплекса.
— Это был ты? Ты их послал? Четыре часа, — прошептала она. — Я была в темноте с этими… животными… Четыре. Часа.
Рувен покачал головой, отмахиваясь от мелодраматичной человеческой ерунды.
— Хватит скулить. Мой доспех требует обслуживания.
— Я не твой оружейник, — практически рассмеялся Септим.
— Ты занимаешься оружием и доспехами Первого Когтя, разве нет?
— Да. И ты не из Первого Когтя.
— Был когда-то. И буду снова.
— В таком случае, сможешь приказывать мне заниматься твоим доспехом, если Первый Коготь примет тебя назад. И я снова откажусь. А пока что убирайся.
Рувен поочередно посмотрел на каждого.
— Что ты только что сказал?
— Убирайся, — Септим поднялся на ноги. Он не пытался достать оружие, зная о бесполезности подобного жеста. Легионер мог бы расправиться с ними за один удар сердца, если бы захотел. — Убирайся из оружейной моего господина. Это территория Первого Когтя и тех, кто им служит.
Рувен хранил бесстрастное молчание. Такого он попросту не ожидал. Замешательство и изумление заметно перевешивали всю злость.
— Убирайся, — в отличие от Септима, Октавия вытащила пистолет. Она направила его на рогатый шлем колдуна.
Пес последовал ее примеру, и из прорехи в лохмотьях появился его грязный дробовик.
— Хозяйка велит уходить.
Марук последним прицелился из своей лазерной винтовки, сделанной из полированного железа.
— Леди попросила вас удалиться.
Рувен так и не пошевелился.
— Обычно Талос гораздо лучше обучал своих рабов, — сказал он.
Теперь и Септим вытащил пистолеты, нацелив их в лицевой щиток Повелителя Ночи. Рабы стояли вместе, неважно, был ли этом смысл.
— Я велел тебе убираться, — повторил он.
— Ты же не веришь на самом деле, что меня это испугает, да? — Рувен сделал шаг вперед. Две красные точки на левой глазной линзе колыхнулись, когда Септим отщелкнул предохранители. Легионер покачал головой. — Вы живы лишь из-за вашей ценности для Легиона.
— Нет, — в глазах Септима, темном человеческом и стеклянном искусственном, бурлила ярость. — Мы живы, потому что ты один на корабле и все тебя ненавидят. Мой господин многим со мной делится. Я знаю, что Возвышенный ищет хотя бы малейший, крохотный повод казнить тебя. Знаю, что Первый Коготь скорее убьет тебя, чем доверится. У тебя нет прав на наши жизни. Мы живы не благодаря своей ценности, а из-за твоей никчемности.
Прежде, чем Рувен ответил, Октавия потянулась свободной рукой к повязке, запустив пальцы под край ткани.
— Убирайся, — пистолет в другой руке подрагивал. — Убирайся.
Рувен наклонил голову, уступая.
— Это было чрезвычайно поучительно, рабы. Благодарю вас.
После этого он повернулся и вышел из комнаты. Переборка закрылась за ним.
— Какого черта это было? — поинтересовался Марук.
— Плохая душа, — Пес хмурился. Казалось, зашитые глаза морщатся, сжимаясь сильнее, чем обычно. — Очень плохая душа.
Септим убрал оружие в кобуры. Он в три шага пересек комнату и заключил Октавию в объятия. Марук отвернулся, внезапно испытав укол смущения. Они еще не соприкасались настолько тесно при нем, и он знал Септима достаточно хорошо, чтобы понять, что для подобной дерзости оружейнику потребовалось все его мужество. Он достаточно легко мог наставить пушку на полубога, однако ему приходилось приложить огромное усилие, чтобы предложить поддержку той, о ком он заботился.
Она почти сразу же вырвалась из его объятий.
— Не… трогай меня. Не сейчас, — Октавия дрожала, выскальзывая из его объятий, но ее руки не перестали трястись, даже когда она освободилась. — Пес, пойдем, — на этой простой команде ее голос дрогнул.
— Да, хозяйка.
Дверь снова закрылась, и двое мужчин остались одни. Марук положил винтовку обратно на верстак.
— Да, это было волнительно.
Септим продолжал смотреть на закрытую дверь.
— Я иду за ней, — произнес он.
Марук улыбнулся другу, несмотря на то, что его сердце все еще колотилось после противостояния с легионером.
— Ты выбрал не то время, чтобы отрастить себе хребет. Пусть побудет одна. То, что она говорила про заключенных на Утешении, — правда?
Септим кивнул.
— Тогда мужские руки — это последнее, что ей сейчас нужно, — заметил Марук.
Септим рухнул на кресло, подался вперед, положил руки на колени и опустил голову. Пепельно-светлые волосы упали вперед, прикрыв бледное лицо. Темный глаз моргал, голубая линза пощелкивала и жужжала.
— Ненавижу этот корабль.
— Именно так она и говорит.
Септим покачал головой.
— До того как она присоединилась к экипажу, все было намного проще. Иди, когда зовут. Выполняй обязанности. Знай свою цену. Я не задавал вопросов, поскольку некому было отвечать, — он вздохнул, пытаясь обуздать мысли, но ничего не вышло.
— Когда ты последний раз оценивал себя по людским стандартам? — голос Марука оставался мягким. — Не как раба, лишенного выбора, а как человека, который наполовину прожил единственную отведенную ему жизнь?
Септим поднял голову, встретившись с Маруком взглядом.
— Что ты имеешь в виду?
— Трон, на этом корабле холодно. У меня ноют кости, — он потер загривок почерневшими от масла руками. — Ты знаешь, что я имею в виду. До Октавии ты все это делал, даже не ощущая необходимости взглянуть на себя. Делал, потому что у тебя не было выбора, и не судил о своих поступках, поскольку их никто не видел. Но теперь есть она и я. И ты вдруг чувствуешь себя еретическим сукиным сыном, так?
Септим не ответил.
— Ну ладно, — Марук улыбнулся, но в этом было больше жалости, чем насмешки. — Ты и должен себя так чувствовать, потому что ты именно такой. Все эти годы ты отрицал это, но теперь на тебя смотрят чужие глаза.
Септим уже пристегивал свое мачете к голени в подражании гладиям Первого Когтя.
— Идешь куда-то? — спросил Марук.
— Мне нужно время подумать. Я собираюсь проверить свой десантно-штурмовой корабль.
— Твой корабль? Твой корабль?
Септим поправил потрепанную куртку и направился к двери.
— Ты меня слышал.
Как это с ним иногда бывало, Сайрион размышлял о мироощущении своих братьев. Поднявшись по очередному спиральному лестничному пролету, он прорвался через несколько смежных помещений собора Экклезиархии, прохладных и скудно обставленных, и теперь начинал гадать, где же спрятались слуги на этом уровне.
Если этим уровнем вообще пользовались.
Иногда он натыкался на отставших, но это были безымянные перепуганные существа, и воин сомневался, что их убийство вообще привлечет особое внимание. И все же Сайрион прирезал большинство из них, позаботившись о том, чтобы горстка с воплями разбежалась по монастырю.
Хотелось надеяться, что они приведут сюда Странствующих Десантников, чтобы Кровоточащие Глаза завершили свои до ужаса простые задания и Когти смогли бы полностью покончить с осадой.
Сайрион был в меньшей степени очарован планом, чем остальные братья. Его не волновало, что Кровоточащие Глаза присвоили себе право уничтожить запасной генераторум — пусть играют, во что захотят, и добывают себе славу, если таков их выбор. Нет, у Сайриона внутри засела куда более простая и куда менее приятная мысль.
Как и братьев, его не заботил Виламус.
Несомненно, Империум сочтет это великой трагедией, и писцы наверняка изведут океаны чернил, подробно описывая его потерю. Лорд Гурон также многое выиграет от осады, и она будет занесена в историю, как один из наиболее смелых и дерзких его рейдов.
День, когда Странствующие Десантники оказались обречены на медленную и бесславную кончину. Ночь, когда умер Орден Адептус Астартес.
Это-то и тревожило Сайриона. Они должны были стать орудием, нанесшим Империуму ужасную рану, но ни его, ни кого-либо из братьев это не волновало.
Все взгляды были обращены к настоящей добыче: «Эху проклятия». Талос, Ксарл, Возвышенный — все они жаждали боя, который предстояло вести с товарищами-предателями. Они больше хотели пустить кровь собственным союзникам, чем сконцентрироваться на нанесении вреда Империуму.
Такое отношение не было чем-то новым. Сайрион бессчетное число раз путешествовал в Око Ужаса и становился свидетелем жестоких крестовых походов, которые остатки Легионов вели друг против друга. Брат против брата, отряд против отряда — миллионы душ лили кровь во имя избранных ими полководцев.
Он и сам сражался в тех войнах. Сражался против орд легионеров, бьющихся за власть, за веру, за то, чтобы просто дать выход ярости, позволяя ей изливаться, словно гной из вскрытого нарыва. Не раз он открывал огонь по другим Повелителям Ночи, отстреливая братьев, прегрешение которых состояло лишь в том, что они предпочли следовать за другим знаменем.
Их главным врагом была неспособность объединиться, не оспаривая главенства. Мало кто из воинов обладал достаточной мощью и хитростью, чтобы по-настоящему удерживать вместе разрозненные армии Ока. Вместо этого в верности клялись на самом низу, а отряды образовывались из тех, кто объединялся в надежде совместно бороться за выживание и грабить. Предательство было образом жизни, поскольку каждый в тех армиях уже однажды стал изменником. Какое значение имеет еще одна подлость, если они уже отринули свои клятвы империи людей?
При всех своих недостатках Сайрион не был глупцом. Ему были известны эти основополагающие истины, и он принимал их.
Однако никогда раньше он не видел, чтобы это происходило вот так. В прошлом, даже на Крите, нанесение ущерба Империуму стояло превыше всего остального. Это была единственная цель, которая гарантировала, что отряды объединятся, пусть хотя бы и на время.
И при этом никого из них не заботил Виламус. Никому не было важно вырвать этот никчемный и незначительный Орден со страниц истории. Вместо этого они сдирали его с лица галактики, проявляя столько же энтузиазма, как при очистке подошв от крови.
Так это началось? Тот ли это путь, что кончался Узасом, который издавал рычание вместо речи, ослепленный собственной ненавистью ко всему живущему и дышащему? Возможно, именно так и начиналась порча… в спокойные периоды при осознании факта, что месть за прошлые грехи важнее, чем надежда на какое-то будущее?
Пришла мысль. А чтобы они делали, победив в войне? Сайрион ухмыльнулся на ходу, наслаждаясь перспективой, которую открывал не имеющий ответа вопрос.
Приходилось признать, что Виламус представлял собой крепость, обладающую величественной и суровой красотой, а подобное привлекало его. В некотором отношении она напоминала ему о Тсагуальсе, вороша тусклые угли запасов меланхолии. Тсагуальса была навязчиво-прекрасна — неописуемая словам твердыня, созданная тысячами рабов-рабочих, тративших свои жизни на труд в пыли бесплодного мира.
Сайрион снова надел шлем, все еще ощущая вкус крови трех последних убитых им слуг. У него перед глазами плясали мерцающие остаточные образы, не сообщавшие ничего стоящего. Мгновения значительных переживаний в их жизни… Радость, ужас, боль… Все лишено смысла.
Шаги отозвались эхом, когда он вышел из помещения, направившись обратно в лабиринт проходов и коридоров, соединявших участки громадного запутанного монастыря. Было бы славно называть убежищем и домом такую крепость, а не сырые палубы «Завета» или, того хуже, присвоенные Легионом миры Ока — однако размеры крепости служили оружием против захватчиков. Ретинальная карта давно отказала, а он еще не изучил достаточное количество секций, чтобы охватить весь объем, даже обладая эйдетической памятью.
Блуждать и расправляться с беспомощными рабами, конечно, было забавно, однако не…
В дальнем конце коридора появилось отделение одетых в форму и вооруженных слуг Ордена, которые отщелкивали предохранители лазерных винтовок и занимали позиции для стрельбы. Сайрион слышал, как офицер выкрикивает приказы. Несомненно, это была наиболее организованная оборона из тех, что он успел встретить. Виламус, наконец, начал реагировать, и его защитники устраивали охоту на незваных гостей. Он чуть не бросился на них, следуя зову инстинкта, невзирая на то, что все больше и больше солдат заполняло дальний конец коридора. Двигаясь, они нестройно топали по камню.
На самом деле, пока что бойня вышла бы для него легкой, однако обстоятельства вот-вот должны были несколько усложниться.
Сайрион развернулся и сорвался на бег, вовлекая преследователей в оживленную погоню. Он уже слышал, как они связываются по воксу со своими сородичами, вызывая другие отделения, чтобы те отрезали его впереди.
Пусть идут. Чем больше их будет, тем меньше останется защищать верхние уровни.
Брекаш проявил свою злость, издав сквозь ротовую решетку чирикающее шипение. Все услышали бы в этом звуке признаки языка, но лишь у его братьев из Кровоточащих Глаз были какие-то шансы понять смысл.
Люкориф понял все очень хорошо. Он обошел другого раптора, его когти потрескивали, отзываясь на раздражение.
— Не вынуждай меня убивать тебя, — предостерег он.
Брекаш указал на завывающий генератор размером с боевой танк «Лендрейдер». Из вокалайзера вырвался очередной всплеск не-языка.
— Это бессмысленно, — настаивал он. — Сколько таких мы уничтожили? Сколько?
Перед тем, как ответить, Люкориф в свою очередь отозвался визгом кондора, криком высшего хищника.
— Ты идиот, и у меня кончается терпение. Уничтожь его, и отправимся дальше.
Брекаш был одним из немногих воинов, предпочитавших стоять на измененных ногах-лапах. Вот и сейчас он стоял, глядя на присевшего предводителя сверху вниз.
— Ты заставляешь нас заниматься ерундой. Где Странствующие Десантники? Они не пришли на защиту этих мест, поскольку эти места не имеют значения.
Шлем Люкорифа судорожно дернулся от резкого рывка шеи. Несколько силовых кабелей и гибких трубок, свисавших с затылка, заметались от конвульсий раптора, болтаясь, будто механические косички.
— Мы не видели Странствующих Десантников, потому что этот монастырь размером с город-улей, глупец. На планете их осталась едва ли сотня. Если имперцы и успели выступить на защиту своей крепости, то они обороняют нижние уровни от Когтей, — Люкориф подчеркнул слова агрессивным рычанием.
Брекаша было не запугать.
— После их уничтожения ничего не меняется. Мы уже прикончили девять машин. Ничего не изменилось.
Люкориф приказал двум другим прекратить играть с телами мертвых слуг.
— Уриф, Крайл, уничтожить генератор.
Рапторы повиновались и с кашлем реактивных ускорителей перепрыгнули из одного конца помещения в другое. Они безо всякого изящества обрушили на вибрирующую машину когти и кулаки, оставляя на ней вмятины и выдирая прочь куски стали. Пробив несколько отверстий, ведущих к внутренностям генератора, двое рапторов с лязгом отправили в сердце машины несколько гранат.
— Сорок секунд, повелитель, — прошипел Крайл.
Люкориф кивнул, однако не двинулся с места. Он снова обернулся к Брекашу.
— Эта крепость — город, а мы находимся в его кишках, ползем на север и на юг, вверх и вниз, пробираясь к органам. Подумай о сердце легионера, брат, — раптор вытянул лапу, как будто держал в руке человеческое сердце. — Это многослойный плод с отделами и проходами, которые ведут внутрь и наружу. Рассеки одно соединение, и, быть может, тело умрет, а, может, останется в живых. Рассеки множество соединений, и сомнений не останется.
Люкориф наклонил покрытый отростками шлем в направлении лязгающего генератора.
— Это один из отделов сердца Виламуса. Мы рассекли часть его соединений. Если так надо, мы рассечем и больше. Сердце откажет, а тело умрет.
Брекаш отсалютовал, приложив к сердцу когтистый кулак.
— Повинуюсь.
Кровоточащие линзы предводителя рапторов вновь сфокусировались на брате.
— Тогда идем.
Раздутые черные глаза Возвышенного снова повернулись к оккулусу.
Чувства существа вернулись в его разум, словно хлесткий удар чрезмерно натянутого каната. Потребовалось несколько тошнотворных мгновений, чтобы угасло восприятие Люкорифа — омерзительное ощущение человеческой плоти, невыносимое зрение глаз, созданных в материальном царстве и слепых к тонкостям эфира.
— Кровоточащие Глаза на грани успеха, — прорычало создание.
— Приказы, мой повелитель? — спросил палубный офицер.
Демон подался вперед на троне. Доспех зарычал, но его громкости не хватило, чтобы скрыть ужасающий скрип и треск нечеловеческих мышц.
— Вперед на две трети.
— Есть, повелитель.
Возвышенный внимательно посмотрел на оккулус, прежде чем ввести несколько поправок в гололитическое отображение системы.
— Встать на траверзе первой орбитальной защитной платформы. Запустить «Громовые ястребы», чтобы забрать десантные капсулы до прибытия Корсаров.
— Как пожелаете, повелитель.
— И приготовить варп-маяк. Как только наши «Громовые ястребы» окажутся на подлете к доку, вызвать флот Гурона.
XX
Падение Виламуса
Сайрион присоединился к ним последним. Он с грохотом вбежал в комнату, держа в руке болтер, и чуть не поскользнулся, тормозя на каменном полу с вытравленными литаниями.
— Я заблудился, — признался он.
Ксарл и Талос с натренированной плавностью совершили одинаковые движения, заняв позиции по обе стороны широкого дверного проема, через который только что вошел Сайрион.
— Похоже, ты привел с собой друзей, — заметил пророк. — Сколько?
Сайрион стоял рядом с Меркуцианом, они оба подготавливали болтеры. Узас не обращал внимания на братьев, но его рогатая голова задергалась с нетерпением охотничьего пса, когда он услышал приближающиеся шаги.
— Достаточно, — сказал Сайрион. — Десятки. Но это всего лишь смертные. Я не видел ни одного Странствующего Десантника.
Воин, наконец, осмотрел помещение, отметив, что огромный круглый зал полностью очищен от мебели. Все мертвые тела, скамьи и изукрашенные столы оттащили к стенам, оставив центр пустым.
— А вы были заняты, — отметил Сайрион. Остальные оставили его комментарий без внимания, что его не удивило и не расстроило.
Талос ударил потрескивающим клинком меча по каменной кладке, чтобы привлечь внимание Узаса. На ней осталась подпалина.
— Болтер, — произнес он.
— Что?
— Пользуйся болтером, брат. Мы держим оборону в этом помещении. Нападает слишком много врагов.
Узас заколебался, возможно, не понимая. Он посмотрел на топор и гладий, которые держал в руках.
— Пользуйся болтером, — бросил Ксарл. — Посмотри, мы прижались к стене, урод. Похоже, будто мы нападаем?
Наконец Узас убрал оружие в ножны и отстегнул болтер. Пророк заметил это, и его кольнуло воспоминание. Это была та же реликвия, которой Малхарион почтил деяния Узаса в более светлые, лучшие времена.
— Узас, — сказал он.
— Ммм?
Талос слышал, как приближаются шаги и богатые ругательствами ободряющие крики взводных офицеров.
— Брат, я помню, когда тебе вручили это оружие. А ты?
Узас крепче сжал болтер.
— Я… Да.
Пророк кивнул.
— Используй его, как следует. Они идут.
— Я их слышу, — раздался голос смертного, слабый и тонкий в сравнении с грохочущим рычанием речи легионеров.
Талос кивнул Ксарлу, и они как один высунулись из-за угла. Сжатые темными руками болтеры ударили и затряслись, выплевывая заряды в коридор. Прежде чем по дверям хлестнули первые ответные полосы лазеров, оба воина уже вернулись за укрытие.
— Ты попал одному в лицо, — усмехнулся Ксарл. — Обоими болтами. Его голова превратилась в красную дымку. Я слышу, как его люди давятся ей.
Талос перезарядился, подхватив израсходованный магазин и спрятав его.
— Соберись.
Цепи на его доспехе загремели о керамит, хотя он не двигался. Ксарл бросил взгляд на собственный наплечник, где прикованные черепа стучали друг о друга, словно на ветру.
— Давно пора, — пробормотал Меркуциан.
Первый Коготь отвел глаза от центра комнаты, когда начало появляться свечение. На их броню обрушился лишенный источника ветер: вихрь наоборот, который выдыхал холодный воздух на несокрушимый керамит. Доспехи покрылись тончайшим налетом инея, а измазанная кровью одежда разбросанных по залу мертвых тел смялась и захлопала в нарастающей буре.
— Как драматично, — оскалился под лицевым щитком Сайрион.
Звуковой удар потревоженного воздуха раздробил несколько перевернутых столов, швырнув обломки на стены.
Сияние отступало, распадаясь в ничто, из которого оно появилось.
В центре зала стояли пять фигур в оскверненной броне, увешанной талисманами и покрытой бронзовыми рунами. Четыре из них заслоняли пятую. Огромная боевая броня терминаторов издавала гортанное рычание, пока они осматривались по сторонам, крутя туда-сюда клыкастыми шлемами.
Голова пятого была непокрыта. На фоне остальных он казался карликом, однако излучал радостное и отвратительное обаяние всем своим видом — от блеска в глазах до самоуверенной улыбки.
— Вы хорошо поработали, — ухмыльнулся лорд Гурон из Красных Корсаров.
Спокойно и бесстрастно размышляя, Вариэль шел по бессчетным коридорам к наблюдательной палубе. Настало время подводить итоги, и близился момент, когда нужно будет принимать решение. Именно для этого апотекарий и направлялся в одно из немногих мест, где он мог быть уверен в том, что его не потревожат. Он всегда ощущал наибольшую ясность мыслей, когда глядел в подавляющее пространство космоса.
Первая фаза завершилась, и Повелители Ночи явно преуспели в отключении одного из запасных источников энергии за стенами Виламуса. Гурон хорошо выбрал цель — при нерабочем генераторуме этого участка крепость-монастырь оказывалась уязвимой для куда более коварного нападения, чем относительно варварский удар с орбиты.
Вместо того, чтобы требовать от связанных клятвой наемников жертвовать собой ради его дела, Гурон попросил их просто деактивировать внешние щиты, препятствующие телепортации, и расчистить в нескольких залах достаточно места, чтобы его собственные отделения смогли появиться прямо внутри крепости. На этом началась вторая фаза, и если силы Гурона выдержат ожидаемый темп, то так и будут встречать незначительное сопротивление.
План был не лишен изящества, и его выбрали, поскольку мало какие иные варианты имели шансы на успех. Штурм крепости-монастыря иначе как при помощи эзотерического коварства был обречен на провал. По мнению Живодера, в том, что ожидался столь решительный и безопасный штурм, было мало сверхъестественного. Вариэль практически мог представить себе, как имперские архивы упоминают об этом поражении на протяжении грядущих столетий, говоря, как опасно оставлять святилище Ордена столь ужасающе беззащитным.
Теперь, когда первичные укрепления Виламуса стали бесполезны, он оказался под угрозой настоящего вторжения.
Гурон спустит своих терминаторов на поверхность, используя тайные премудрости телепортации и появившись в заданных координатах, расчищенных лазутчиками из Восьмого Легиона. Оттуда каждое отделение попытается объединиться с остальными, продвигаясь к основной станции энергопередачи, расположенной глубже, в сердце монастыря. При всей громоздкости, наступление терминаторов сокрушит все на своем пути. Вариэль сомневался, что Гурону придется о чем-то волноваться, имея в своем распоряжении пятьдесят элитных воинов в бесценных комплектах боевой брони при поддержке восьми Когтей с «Завета».
Разрушение внутреннего святилища, предположительно, ознаменует конец игры. На текущий момент, несмотря на ослепшие и обесточенные орбитальные платформы, а также выключенные оборонительные щиты, Виламус оставался неприступной твердыней, которая могла уничтожить любые наземные силы, осмелившиеся осадить ступенчатые стены. Любая попытка совершить высадку была бы встречена опустошительным огнем легиона турелей и ракетных шахт, выстроенных вдоль зубцов.
Вариэль добрался до наблюдательной палубы, подошел к одной из стеклянных стен и уставился на бесплодную скалу планеты. С орбиты ситуация казалась почти патовой. Приближающийся к миру флот рейдеров не мог сбросить воинов для поддержки. Десантно-штурмовые корабли и капсулы оставались в захватах причальных секций. Они были переполнены нетерпеливыми воинами, которые не могли увидеть битву.
С этой высоты Виламус был виден невооруженным глазом, однако в мыслях Живодера он вызывал лишь пренебрежение. Громадный шпиль из скучного красного камня, который вскоре очистят от всего, что хотя бы отдаленно представляет ценность.
Элита терминаторов Тирана работала внизу, прорубая себе дорогу к сектору основной энергостанции, готовясь лишить последние укрепления Виламуса энергии, в которой они нуждались, чтобы вести огонь.
Вариэль молча смотрел на планету, отключившись от вокс-каналов, чтобы избежать предбоевой скуки, когда братья приносят клятвы силам, сущность которых едва понимают. Ему требовалось время, чтобы подумать, несмотря на то, что на протяжении последних недель он только и делал, что размышлял.
В момент завершения второй фазы Вариэлю так или иначе нужно будет действовать. По его наиболее оптимистичным оценкам, у него оставалось менее часа, чтобы сделать выбор.
Держась за наплечник Тирана, существо пристально глядело на Талоса. Его подмывало ударить уродливую мелкую тварь клинком плашмя и начисто стереть с морды это чужеродное внимательное выражение. Тщедушная ксеномерзость, проклятая избытком костей, которые выпирали на ребрах и нескладных суставах, сидела на броне военачальника, периодически гримасничая.
Гурон следил за всем. Поприветствовав воинов Восьмого Легиона, он немедленно двинулся по коридорам, каждым шагом круша мраморные и ониксовые плиты пола, и стал проверять истерзанную вокс-сеть, пытаясь связаться с остальными отделениями. Терминаторы окружили своего господина, образовав керамитовый панцирь. Шагая, они заполняли собой даже самые широкие коридоры.
Позади них в относительной тишине с опущенным оружием двигался Первый Коготь. Мысли каждого из его членов были скрыты шлемами.
Несколько отделений облаченных в форму слуг Ордена, которые не сбежали сразу, погибли под лязгающий грохот штурмовых болтеров терминаторов. Не раз группа проходила по местам, которые были густо покрыты органической кашей из разорванных зарядами тел. Корсары не изменились, но Первый Коготь по щиколотку окрасился красным.
Талос узнал запах, которым был насыщен воздух — пряный, медно-сернистый смрад разорванного человеческого мяса, присутствовавший на всех полях сражений, какие он мог припомнить. За последнее время наиболее сильно он ощущался на пораженных порчей палубах Зеницы Ада. Запах пропитал даже металлический корпус аванпоста Гурона, несомненно, просачиваясь из ядовитых ветров Мальстрема. Неудивительно, что мутации процветали.
— Что это за тварь? — спросил по воксу Ксарл. На близком расстоянии связь работала, хоть и раздражающе слабо.
— Я как-то спрашивал у Вариэля, — Талос не мог оторвать глаз от маленького звероподобного существа. — Кажется, Гурон зовет ее гамадрией. Это психическое создание, ментально связанное с Тираном.
Ксарл скривил губы.
— Мне хочется сбить это с его спины и наступить на хитрую морду.
— Мне тоже, брат.
Гурон остановил процессию, подняв руку.
— Стоп.
Глаза Корсара, уже налитые кровью и прищуренные от боли, которую ему приносило само существование в воссозданном виде, задергались от напряжения. Существо у него на спине пустило из чирикающей пасти густую серебристую слюну. В тех местах, куда она попадала, на броне Гурона выцветала краска.
— Мы рядом. И поблизости несколько родственных нам отделений. Идемте, братья. Добыча уже почти наша. А затем можно будет начать настоящую осаду.
— Подождите, — произнес Узас. — Я что-то слышу.
Было бы несправедливо просто сказать, что они появились ровным строем — по сплоченности воины далеко опережали штурмовой отряд Кровавого Грабителя. Отделение воинов, закованных в незапятнанный сине-белый, под стать разделенным пополам гербам древних терранских рыцарей, керамит, метнулось за укрытие в дальнем конце коридора. Их движения были предельно экономны и по-солдатски точны до бесчеловечности. Они занимали позиции в полной тишине, если не считать рычания брони и треска прикладов болтеров о наплечники при наведении на цель.
На командире не было шлема, на суровом лице застыла маска абсолютной решимости. Даже с такого расстояния Талос узнал это выражение и смог вспомнить, что когда-то оно было и у него. От упорства во взгляде воителя по коже пророка поползли мурашки. Перед ним был человек, верящий в свое дело. У него не было сомнений, колебаний и соблазна ломать голову, тщетно сомневаясь в своем долге. Его жизнь не омрачалась нарушенными клятвами и наследием недоверия и сумятицы, которые следовали за каждым предательством.
Талос увидел все это за время, которое потребовалось воину, чтобы поднять цепной меч, за секунду узнав взгляд того, кто прожил жизнь согласно убеждениям, которые давно отбросил он сам.
Он услышал, как Меркуциан произнес на нетипичном для него нострамском трущобном наречии: «Вот дерьмо».
Не обмениваясь сигналами, пророк и его братья тем не менее тоже двигались единообразно. Плотно прижав оружие к груди, Первый Коготь скрылся в огромной тени терминаторов.
— Убейте их, — усмехнулся Гурон, уже двигаясь веред сбивчивой, ковыляющей походкой. Терминаторы последовали за ним, наклонившись вперед и перейдя на тяжелый бег. Они окружили своего господина, прикрывая его бронированными телами. От их поступи по полу расходилась аритмичная вибрация.
Впереди брат-сержант рубанул по воздуху завывающим цепным клинком, и Странствующие Десантники заполнили коридор разрушительным шквалом болтов.
Разрывные заряды детонировали о многослойный керамит, осколки стучали по стенам, словно град гальки. Даже защищенные броней, Корсары рычали и ругались.
Первый Коготь держался за терминаторами, шагая след в след и предоставляя элите Корсаров продвигаться сквозь вражеский обстрел. В воксе раздалось хихиканье Ксарла, и Талос почувствовал, что и сам ухмыляется.
— Вы отлично справляетесь, братья, — поддел Сайрион Корсаров по закрытому вокс-каналу отделения. Смрад крови больше не ощущался, его скрывали резкий химический запах стрельбы из болтеров и пороховая вонь фицелиновой пыли.
— Сражайтесь! — взревел один из терминаторов с бесцветным гудением вокса. — Сражайтесь, бесхребетные нострамские ублюдки!
Первый Коготь не ответил, но из их шлемов раздалось слабое пощелкивание, выдававшее смешки, которыми они обменялись по личному каналу. Пока воин Корсаров перезаряжал штурмовой болтер, в его шлем с треском ударил заряд, расколовший оба клыка и вызвавший страдальческое ворчание.
Множество попадавших в цель болтов издавало такой же звук, как ливень, стучащий по крыше из гофрированного железа. Сквозь грохот Талос услышал, как сержант Странствующих Десантников выкрикнул старинный клич: «За Императора!».
Ах, шелест ростков ностальгии. Пророк вновь улыбнулся, хотя воин перед ним согнулся и рухнул на колени, наконец сраженный массированным огнем болтеров. В то же мгновение Талос сместился, скользнув в тень другого терминатора, разделив это живое и ругающееся укрытие с Меркуцианом.
— В атаку! — Гурон выкрикнул приказ двумя голосами, когда встроенный в горло вокалайзер принял эстафету от поврежденных голосовых связок. Его воины рванулись вперед, опуская болтеры и занося энергетические палицы.
— Надо бы всюду брать этих дураков с собой, — предложил Сайрион.
— Кровь… — прошептал по воксу Узас. — Кровь Кровавому Богу…
Ксарл наугад выстрелил из-за громады терминатора, которого использовал в качестве щита. Талос и Меркуциан присоединились к нему, и пророк рискнул выглянуть из-за наплечника своего невольного защитника. Он увидел, что Странствующие Десантники отходят, сохраняя идеальный порядок, бросая погибших, но все еще отстреливаясь огневой мощью половины отделения.
Упорные псы эти Странствующие Десантники.
Их сержант был повержен, его ноги безвольно вытянулись, но он прикрывал своим телом двоих присевших за ним воинов. Воины волокли его назад, паля через плечо и добавляя свой огонь к педантично размеренному треску его пистолета.
Один из них попал в Гурона. Все услышали глухой удар нашедшего цель болта и взрыв реактивного заряда о броню. Военачальник отшатнулся назад между членами Первого Когтя. В это мгновение он успел проклясть Повелителей Ночи за очевидную трусость, и в презрительной усмешке на его лице читалось то, что он понял истину. Ему было отлично известно, что под череполикими шлемами все они улыбались.
Мгновение прошло. Гурон снова бросился в беспощадное наступление, поднимая механическую правую руку, словно пытаясь предостеречь Странствующих Десантников, пока те не совершили какую-нибудь ужасную ошибку. Лучи восьмиконечной звезды на ладони сходились на зияющем почерневшем дуле огнемета, с которого капало бесцветное прометиевое топливо в самой грязной и зловонной сырой форме.
Странствующие Десантники, наконец, нарушили строй, но их отступающие фигуры превратились в застывшие силуэты в хлестнувшей струе белого пламени. Один из них выпустил химический поток из собственного огнемета, окатив двух Корсаров едкими брызгами жидкого огня.
Окруженные технологическими чудесами, заключенными в каждом из комплектов тактической брони дредноута, терминаторы спокойно двигались сквозь пламя.
Но Странствующие Десантники горели. Они ревели, умирая, и сражались, растворяясь, размахивая оружием, которое слилось с плавящимися кулаками. Сочленения доспехов разжижались и стекали под керамитовую броню расплавленной грязью. Последние Странствующие Десантники рухнули наземь.
Корсары пинками отпихнули горящие останки в сторону и двинулись дальше.
— Мы близко, — прорычал Гурон сквозь сжатые стальные зубы. — Так близко.
Он обернулся к воинам Восьмого Легиона, чтобы упрекнуть тех за жалкое проявление страха, подбодрить их для дальнейшего наступления и упорного боя, чтобы они смогли вместе добиться великой победы. Но когда он повернулся, в коридоре были лишь убитые им Странствующие Десантники. Пламя продолжало лизать открытые участки кожи. От болтеров остались лужи серого шлака, наполовину зарывшегося в камень.
Повелители Ночи исчезли.
В небесах над Виламусом собралось звездное скопление. Какое-то время Вариэль следил за встречей с наблюдательной палубы боевого корабля Корсаров «Венец несчастья», сравнивая скользящие крейсеры с акулами, которые собираются на первый запах крови в черной воде.
Это были его братья, а грозная армада представляла собой величайшее воплощение всего того, чего они совместно достигли. Под ними находилась их самая крупная добыча, лишенная энергии и защиты.
Мимо проплыла «Гордость Макрагга», еще один похищенный корабль, перекрашенный корпус которого горделиво украшали кощунственные медные символы. Вариэль несколько минут наблюдал за его движением, созерцая вырезанные на броне боевого корабля звезды Пантеона.
Палуба у него под ногами вибрировала — «Венец» трясся в верхних слоях атмосферы планеты, выходя на низкую орбиту. Он мог разглядеть на краю флотилии «Пагубное наследие», вокруг которого, почти как паразиты, кружился флот поддержки. Малые крейсеры напрягали двигатели, чтобы поспеть за кораблем, который огибал крейсеры Красных Корсаров, опустошая грозные батареи орудий на деактивированные орбитальные укрепления. Он был не одинок в этом озлобленном акте агрессии. Несколько кораблей следовало по собственным маршрутам, превращая ракетные платформы и оборонительные спутники в руины и обломки.
Фрагменты ненадолго вспыхивали в пустоте, безрезультатно разбиваясь о щиты «Наследия» и посылая по мерцающему энергетическому полю слабые калейдоскопические волны. Несколько крупных сооружений, отброшенных импульсом при разрушении, медленно и почти изящно падали в атмосферу. Вариэль наблюдал, как они горят и кружатся, падая на планету внизу и растворяясь в атмосферном пламени.
Он повернулся и почти сразу же обнаружил то, что искал. В центре армады располагалось копье с длинным наконечником — «Завет крови», полночь в пустоте. С увенчанной зубчатыми стенами кормовой замковой надстройки взирал крылатый череп Нострамо, безглазый злобный взгляд которого был направлен сквозь флотилию навстречу взгляду апотекария.
Вариэль все еще наблюдал за боевым кораблем Восьмого Легиона, когда начался технический кошачий концерт десантных сирен. Он отвернулся от окна, прикрепил шлем на место и настроился на свалку сталкивающихся и грохочущих голосов.
— Говорит Вариэль.
— Живодер, это Касталлиан.
— Приветствую, чемпион.
— Я пытался с тобой связаться, брат. Лорд Гурон преуспел, — шаги, удары и лязг на заднем плане. — Где ты?
— Я… В хранилищах геносемени все еще проявляются признаки периодической утечки при криогенном процессе. В таком состоянии мы не можем получать и хранить трофеи с поверхности.
— Что значит «все еще»? Я не понимаю.
"Нет", подумал Вариэль. "Конечно, не понимаешь".
— За последний месяц я зафиксировал не менее тринадцати записей о неприемлемой нестабильности хранилища нашего корабля.
— Апотекарий, мне нужно немедленное решение. Пока мы говорим, происходит развертывание сил Ордена. Защита Виламуса разрушена, и мы нужны на поверхности.
Вариэль позволил молчанию длиться десять долгих, очень долгих секунд. Он буквально слышал, как его капитан ерзает.
— Живодер?
— Я уничтожил сервиторов, ответственных за несоответствующие обряды обслуживания, чемпион. Тебе нечего бояться, Тиран тебя не осудит.
Последовала пауза.
— Я… благодарен, Вариэль.
— Касталлиан, мне нужно время. Мы — один из немногих кораблей, которые способны транспортировать похищенное, и у меня нет желания предстать перед лордом Гуроном и признаться, что из-за небрежности мы дали погибнуть четверти генетического сокровища, добытого с планеты под нами.
Очередная пауза.
— Я вручаю тебе свое доверие и свою жизнь.
— Не первый раз, брат. Я присоединюсь к вам во второй волне. Удачной охоты.
Вариэль ждал ровно минуту, считая секунды в уме. Он переключил несколько частот, шифруя каналы.
— Говорит Живодер, — наконец произнес он. — Вам известно это имя?
— Мой… мой господин, — отозвался голос. — Это имя известно всем.
— Очень хорошо. Побеспокойтесь о запуске челнока «Арвус», как только причальный ангар правого борта освободится. Мне нужен транспорт до «Пагубного наследия».
— Как прикажете, Живодер, — Вариэль услышал, как офицер говорит мимо вокса, занимаясь приготовлениями. Переправление личного состава с корабля на корабль в ходе подобной операции едва ли можно было назвать чем-то необычным, однако это требовало определенного творческого планирования из-за запуска десантно-штурмового флота и обилия членов экипажа в ангарах.
— Командир палубы? — прервал Вариэль организационную деятельность человека.
— Да, сэр?
— Я выполняю личное поручение лорда Гурона. Если ты подведешь меня, то подведешь нашего господина.
— Я не подведу, сэр.
Вариэль оборвал связь и зашагал.
— Флот Корсаров перестраивается для высадки, мой повелитель.
Возвышенный не ответил. Он просто наблюдал.
Атраментар Малек проследил за взглядом господина.
— Талос был прав. Первая фаза оказалась смехотворно легкой.
Ему ответил Гарадон. Второй терминатор сжал массивный боевой молот обеими руками, словно готовясь к непосредственной угрозе.
— Легкой для нас. Уверен, если бы он поручил проникнуть в крепость Красным Корсарам, те бы потеряли многие часы на нескоординированные серии убийств. Ты недооцениваешь искусство наших Когтей, брат?
В ответ Малек только заворчал.
Возвышенный прорычал свой первый приказ за последнее время, и смертные офицеры мостика приступили к его исполнению.
— Запустить «Громовые ястребы», чтобы забрать Когти.
Улыбнувшись, насколько это вообще позволяли его искривленные челюсти, Возвышенный посмотрел на телохранителей.
— Взгляните, что мы совершили здесь, — прошептал он. Существо медленно выдохнуло, подражая последнему затрудненному вздоху умирающего. — Взгляните, как мы принесли бурю на лишенный погоды мир. Подбрюшья темных боевых кораблей образуют тучи. А дождь — пылающий град сотни десантных капсул.
— Начинается, — произнесло создание.
XXI
Неповиновение
Они подошли к очередному перекрестку.
— Ненавижу это место, — проворчал Меркуциан.
— Ты все ненавидишь, — отозвался Сайрион. Он постучал кулаком по голове, пытаясь перезапустить отказывающий ретинальный дисплей. — Мой гололит все еще работает с перебоями.
Талос указал клинком Кровавого Ангела в направлении восточного коридора.
— Сюда.
Стены сотрясались. Гурон явно преуспел, лишив Виламус энергии, необходимой для активации последних внешних укреплений. Дрожь воздуха могла означать только то, что спускается первая волна штурмовых транспортов, а десантные капсулы пробивают ломкую кладку.
— Гурон направится к генным хранилищам, — передал по воксу Меркуциан. — Бой не будет быстрым, однако времени у нас все еще в обрез.
Талос перескочил через стену из тел, несомненно, оставленную отрядом терминаторов Корсаров на пути к основному генераторуму.
— Ему придется пробиваться через сотню Странствующих Десантников, — сказал пророк. — Им известно, зачем этот покрытый шрамами ублюдок здесь, и они соберутся вместе, чтобы остановить его.
Первый Коготь занимался именно тем, что им удавалось лучше всего каждый раз, когда грозил честный бой — бежали в противоположную сторону. Талос возглавлял стремительный бег стаи.
— Он разделит силы, чтобы раздробить остатки защитников. Если на этом участке есть Странствующие Десантники, то Красные Корсары будут платить кровью за каждый шаг. Некоторых врагов необходимо разделять, прежде чем завоевывать.
Ксарл рассмеялся.
— С каких пор ты начал проявлять внимание к боевым инструктажам?
— Когда появилась вероятность, что я встряну во что-то настолько дурацкое.
В зал, который находился перед ними, из бокового помещения высыпало отделение слуг. На их табардах была видна падающая звезда Странствующих Десантников. По мнению Талоса, не нужно было быть пророком, чтобы усмотреть в этом дурное предзнаменование.
Огонь лазеров хлестнул мимо них и по ним, оставляя на броне уродливые угольно-черные отметины. Первый Коготь даже не замедлился — они прорвались сквозь порядки солдат, словно зимний ветер, оставляя за собой падающие тела и отсеченные конечности.
Клинок Ангела шипел и трещал, его силовое поле выжигало пятна крови. Они испарялись, исчезая с мерцанием дымного пламени, и оружие стало чистым спустя считанные секунды после того, как в последний раз забрало жизнь.
Узас споткнулся, замедлился и нарушил строй.
Талос выругался и оглянулся через плечо.
— Брось черепа, — произнес он по воксу.
— Черепа. Черепа для Трона Черепов. Кровь для…
— Брось проклятые черепа.
Узас повиновался, с усилием отойдя от тел, и ускорился, чтобы догнать братьев. Вероятно, сквозь его искаженное восприятие пробилось ощущение спешки. Талос сомневался, что брат послушался из-за внезапно обретенной способности выполнять приказы.
Септим не мог удержаться. Ему никогда это не удавалось. Садясь в кресло, он всегда обнаруживал, что ухмыляется, как в детстве, когда был мальчиком, который хотел стать пилотом.
Марук проверил застежки на кресле второго пилота. Ему было куда менее весело.
— Ты можешь на этом летать, так ведь?
Продолжая по-ребячески улыбаться, Септим плавно заговорил по-нострамски.
— Это «да» или «нет»? — Марук пристегнул последний ремень.
Септим не ответил. Он потянулся рукой к гарнитуре.
— «Черненый» готов к запуску. Запрашиваю окно.
Вокс малого радиуса затрещал в ответ.
Одновременно с этим корабль начал дрожать в такт собственным воющим двигателям. Ангар за бронированным окном был целиком занят слаженной суетой, полускрытой волнами ряби от жара дюз. Маруку были видны ковыляющие сервиторы, которые освобождали пусковую палубу, погрузчики с пустыми захватами, отъезжающие от посаженных летающих машин, несколько содрогающихся под нарастающий визг кормовых ускорителей «Громовых ястребов». Своими скошенными крыльями и зловещими носами все десантно-штурмовые корабли чрезмерно напоминали агрессивных птиц. На броне корпуса каждого из них были изображены крылья животного, повторяющие очертания металлических крыльев. На покатом металле машины Септима, «Черненого», был нарисован распростертый костяк вороньих крыльев, тянувшихся к турелям.
Хотя он и работал возле отрубающих пальцы, дробящих конечности и рвущих барабанные перепонки промышленных ловушек, за всю жизнь ему не доводилось видеть машины с более злобным видом, чем штурмовой транспорт «Громовой ястреб».
— Не люблю летать, — признался он.
Септим держал одну одетую в перчатку руку на рычаге управления полетом, а другую — на одном из многочисленных рычагов, разбросанных по всей консоли.
— Странно, что ты это только сейчас заметил.
Первый десантно-штурмовой корабль поднялся на столбе загазованного и мерцающего жара. Маруку он представлялся неуклюжим, трепещущим в воздухе металлическим зверем, двигатели которого выли чересчур громко.
Затем последовал звуковой удар. Марук заморгал после вспышки белого пламени и дернулся от грохота, который раскатился, словно гром в пещере. Корабль рванулся к открытому просвету космоса на дальнем конце ангара.
«Не совсем уж неуклюжий», — подумалось ему. Трон, при желании эти штуки могли шевелиться.
— «Черненый», — протрещал вокс. — Удачной охоты.
Септим снова ухмыльнулся.
Люк открылся, за ним оказались трое слуг в широких облачениях. На груди у них были вытканные дорогой золотой нитью изображения сжатой руки Красных Корсаров. Их капюшоны были надвинуты, но они все равно склоняли головы, кивая с подобострастным почтением.
— Приветствую, Живодер, — произнес первый. — Добро пожаловать на борт «Пагубного наследия».
Вариэль не стал надевать шлем, несмотря на присущий тому устрашающий облик. За прошедшие годы он заметил, что его открытое лицо вызывает у людей более неуютное чувство. Он полагал, что причина заключалась в его глазах — в мифологической литературе светлые, как полярный лед, глаза часто указывали на некие нечеловеческие качества — однако это была всего лишь догадка. По правде говоря, он никогда не утруждался спросить об этом.
— Вам известно для чего я здесь? — поинтересовался он.
Снова раболепное кивание покрытых голов.
— Думаю, что да, повелитель. Вокс-сообщение было испорчено штормом, однако оно касалось генных хранилищ, не так ли?
— Именно, — кивнул Живодер. — И я не могу позволить себе впустую тратить время, — добавил он.
— Мы сопроводим вас к генным хранилищам.
— Благодарю, — улыбнулся Вариэль. В этом жесте было не больше теплоты, чем в его глазах, однако рабы зашевелились. Пока они шли по сводчатым коридорам, он отметил, сколько дополнительного осветительного оборудования установили техноадепты Тирана с момента захвата «Эха проклятия». Одним из наиболее заметных аспектов его преображения в «Пагубное наследие» было изобилие временно пристегнутых к стенам ламп, которые создавали куда более резкое освещение, чем мог вынести экипаж любого из боевых кораблей Восьмого Легиона.
Он был уверен, что это будет первым, что изменит Талос. Вариэль как-то из праздного любопытства посетил Черный Рынок. Не составляло труда представить, как те самые слуги Повелителей Ночи крадут светильники для личных нужд, торгуют ими, воруют энергетические ячейки или бьют лампы просто из злобы.
Коридоры были ужасно грязными, что и неудивительно. Вариэль давно привык к мириадам разновидностей порчи, которая охватывала малообслуживаемый корабль. К настоящему моменту Красные Корсары владели «Эхом проклятия» уже шесть лет, предоставив ему уйму времени, чтобы сгнить и покрыться грязью.
Через несколько минут Вариэль спокойно извлек свой болт-пистолет и пристрелил сзади всех троих проводников. Благодаря одеяниям вышло гораздо меньше беспорядка, разлетевшееся мясо осталось внутри, будто сырая каша в шелковом мешке. Останки троих рабов дергались, кровь из разорванных внутренностей медленно пропитывала одежду.
Боковая дверь скользнула, открываясь, и наружу выглянула офицер в форме.
— Мой господин? — ее глаза тревожно расширились.
— Твое звание? — спокойно поинтересовался он.
— Что случилось, повелитель? Вы целы?
— Твое звание? — снова спросил он.
Она подняла взгляд от разорванных тел, полностью появившись в дверном проеме. Пока она начинала отвечать, он разглядел эмблему.
— Лейтенант терциус, госпо…
Выпущенный Вариэлем болт врезался женщине в лицо, выбив содержимое черепа внутрь комнаты. Обезглавленное тело со странной аккуратностью согнулось и осело неподвижной грудой, не давая автоматической двери закрыться. Та несколько раз ударилась о лодыжку, пока Вариэль шел мимо.
До мостика было довольно далеко — несколько палуб — однако если он попадет туда, это решит все проблемы. Ему был нужен кто-то из старших офицеров. От этих отбросов просто не будет толку.
Не прошло и тридцати секунд, как, поднявшись на следующий уровень по лестнице для экипажа, он оказался лицом к лицу с пожилым мужчиной в одеянии с откинутым капюшоном. Кожа старика была желтой, и от него пахло раком, пожиравшим его изнутри.
Однако у него были черные глаза — сплошные зрачки без радужки.
— Мой повелитель? — спросил человек, отодвигаясь от пристально глядящего на него воина.
— Ajisha? — произнес апотекарий. — Ajisha Nostramo?
Рувен отрывистым жестом отогнал слуг. За годы служения Магистру Войны он повидал множество дегенератов и в гораздо худшем состоянии, однако всегда считал прислугу Этригия особенно омерзительной. Их служба новому навигатору никоим образом не повлияла на его мнение.
Его чувства раздражала исходящая от них хлорная вонь, миазмы которой поднимались от пропитанных антисептиком бинтов. Как будто столь банальные предосторожности могли защитить от вызванных варпом перемен.
— Комната хозяйки, — шипели и шептали они причудливым свистящим хором. — Не для незваных гостей. Не для тебя.
— Прочь с дороги, иначе я убью вас всех. — Вот так. Яснее выразиться невозможно, правда? Для усиления эффекта он поднял посох. Искривленный череп ксеноса искоса уставился на них сверху вниз.
Но они не пошевелились.
— Впустите его, — раздался из настенного вокса голос навигатора. Слова подчеркнула дверь, которая с содроганием открылась на древних механизмах, отчаянно нуждавшихся в смазке.
Рувен вошел, отпихнув в сторону наименее расторопных.
— Здравствуй, навигатор, — произнес он. Дружелюбие было настолько фальшивым, что от него болели зубы. — Мне необходимо воспользоваться твоими покоями.
Октавия собирала темные волосы в обычный хвостик. Она не встречалась с колдуном глазами.
— Они полностью в твоем распоряжении.
В углу комнаты что-то зарычало. Рувен обернулся, осознав, что все-таки это была не куча брошенной одежды. Из оборванной груды высовывались обезображенное лицо и ствол дробовика.
— Пожалуйста, забери своего мутанта с собой, — усмехнулся Рувен.
— Так и сделаю.
Не произнеся больше ни слова, Октавия удалилась. Пес послушно последовал за ней, все это время не отводя от Рувена безглазого лица.
Когда они ушли, Повелитель Ночи обошел трон, обратив внимание на одеяло, которым была накрыта психочувствительная металлическая рама. Заинтересовавшись, он пригнулся и приложил щеку к металлическому подлокотнику. Холодно, болезненно холодно для смертного, но едва ли смертельно. Он вновь выпрямился с усиливающимся отвращением.
Эта женщина была ленивым созданием со слабым разумом. Им будет лучше без нее. Убить ее прямо сейчас — только разозлить пророка, однако от нее можно избавиться иными способами. Рувен никогда не испытывал трудностей с ведением кораблей через варп. При помощи силы воли колдовством можно было добиться того, чего навигатор достигал благодаря удачному витку генетики. Рувену не было нужды вглядываться в варп. Он мог просто пробить путь напрямик.
Трон был для него слишком мал, его проектировали для существ меньшего размера. Неважно. Он пришел из-за стен. Больше нигде на корабле не было настолько толстых перегородок между помещениями. Боевой крейсер нельзя было назвать тихим местом, однако в покоях навигатора было ближе всего к подлинной тишине.
Рувен уселся на пол, смахнув в сторону устроенный навигатором беспорядок. По полу покатились скомканные пергаментные страницы с незавершенными записями из журнала.
Наконец он закрыл глаза и забормотал слова безымянного наречия. Уже через несколько слогов он ощутил во рту вкус крови. Через несколько предложений у него заболели сердца. Вокруг подергивающихся пальцев обвилась колдовская молния. На керамите корчилась паутина коронных разрядов, напоминающих червей.
Текучая боль в крови вызвала на его безмятежном лице улыбку. Слишком много месяцев прошло с того момента, когда он в последний раз творил чудеса.
Дух машины корабля ощутил вторжение и отреагировал с подозрительностью змеи, свернувшись клубком. Рувен оставил искусственную душу без внимания. Он не нуждался в ее согласии или капитуляции. Он был в состоянии протащить этот корабль через Море Душ, что бы ни гнездилось в бьющемся сердце «Завета». По черепу прошлись цепкие пальцы сомнения, но он оттолкнул их с тем же презрением, какое выказывал навигатору. Усомниться значило умереть. Власть над незримым миром прежде всего требовала концентрации.
Корабль содрогнулся. И он мгновенно вновь стал самим собой, видя лишь то, что показывали его собственные глаза.
Он запыхался, дыхание было неровным, сердца колотились. Возможно, столь долго пробыв в цепях, он стал слабее, чем думал. Неприятное признание, пусть даже лишь самому себе.
Рувен собрался с силами для второй попытки и посмотрел на пылающий зал глазами другого воина.
Странствующий Десантник дергался, приподнятый над полом массивной лапой. Под давлением когтя керамит заскрипел, а затем хрустнул, и его рассекли зигзагообразные трещины. Грубо рассмеявшись, Гурон отшвырнул воина в сторону, не обратив внимания на то, как Странствующий сполз вниз по каменной стене. За мертвым воином осталась кровавая полоса. На его наплечнике была вычеканена декоративная надпись на высоком готике: «Тарас».
Впрочем, приходилось отдать им должное. Предсказуемость сделала их уязвимыми, но также продемонстрировала упорную стойкость. Одна половина штурмовых сил терминаторов направилась к генным хранилищам, а другая осадила реклюзиам Ордена, и поредевший гарнизон Виламуса разделился на две еще более малочисленные и слабые группы. Реклюзиам олицетворял собой сердце и душу Ордена. В часовне, где веками вершили суд наставники Странствующих, под защитой стазисных полей хранились реликвии Ордена. В герметичных криогенных хранилищах содержались тысячелетние запасы геносемени.
Первая цель воплощала прошлое Ордена, а вторая — его будущее.
Какое бы святилище они ни предпочли защищать, сержанты противника вели свои отделения на смерть. Каждый миг крепость-монастырь содрогалась, и все новые Красные Корсары совершали высадку. В пустошах за пределами монастыря воины Тирана атаковали стены при помощи целой армии артиллерии и пробивали в древнем камне проломы, позволяя хлынуть внутрь еще большему количеству Корсаров.
Залы Виламуса окрасились красным, но самый свирепый бой шел вокруг элиты Корсаров. Истребительные команды терминаторов закрепились в указанных им помещениях и не отступали. У них под ногами рвались шрапнельные гранаты, на которые не обращалось совершенно никакого внимания. Любое живое существо, носящее вражеские цвета и пересекавшее черту, оканчивало свое существование мясистым пятном на священном полу, разорванное на куски огневой мощью, которая была способна расколоть на части танк.
Гурон плашмя ударил топором стоящего на коленях слугу, раздробив ребра юноши и отбросив его умирать в углу. Странно-размеренное биение воссозданных сердец добавляло приятное постукивание к лязгу обстрела массореактивными снарядами.
Реклюзиам Виламуса представлял собой опрятное и аскетическое святилище. Реликвии были выложены на мраморных постаментах. Тиран остановился, чтобы изучить пожелтевший от времени свиток, подвешенный в антигравитационном поле. Там были перечислены имена воинов Первой роты, погибших в Бадабской войне много веков назад.
В зубах Гурона отразились пылающие знамена на стенах. С аккуратностью, которая граничила с почтением, он повернул ладонь к сохраненному манускрипту и выпустил сгусток жидкого пламени. Папирус растворился, и его края унеслись прочь в дымном воздухе.
Вскоре ему будут принадлежать вековые запасы геносемени. Пусть Повелители Ночи бегут, если хотят. Они выполнили свое рутинное задание достаточно безупречно, чтобы простить Возвышенного за былые проступки.
Кто-то закричал. Гурон обернулся, держа в руке топор.
Геральдическая броня Странствующего Десантника уже пылала. Атакуя, он занес над головой похищенную реликвию. Гурон с неправдоподобной легкостью перехватил рукоять молота, прервав его смертоносное падение.
— Красть реликвии собственных героев, — ухмыльнулся он в лицо горящему воину. — Ты позоришь свой Орден, — механизмы в коленях Гурона загудели, когда он ударил десантника ногой в живот, и тот рухнул на закопченные плиты лязгающей грудой. — Ваше братство вот-вот погибнет, а ты оскверняешь его?
Странствующий десантник попытался подняться. Сопротивляясь до конца, он потянулся к наголеннику Гурона зажатым в руках кинжалом. Тиран на мгновение разглядел нагрудник воина и написанное там поверх вырезанного имперского орла имя «Мортод».
— Хватит, — Гурон стиснул громовой молот силовыми когтями так, как человек взялся бы за тонкую палку. Не активируя ни то, ни другое оружие, он обрушил молот на затылок шлема Странствующего Десантника, полагаясь лишь на собственную силу. По залу раскатился колокольный звон.
Гурон усмехнулся, отбросив бесценное оружие прочь.
И Рувен открыл глаза.
Вариэль позволил охране поприветствовать его.
— Живодер, — произнес первый.
— Добро пожаловать, господин, — добавил второй. У него также были черные глаза. — Нам не сообщали о вашем прибытии.
Вариэль ответил так, как всегда отвечал на приветствия смертных: едва заметно кивнул в их направлении. Без дальнейших церемоний он прошел в стратегиум, оказавшись на задней платформе.
Апотекарию потребовалось мгновение, чтобы оценить ситуацию. Как и на любом из боевых кораблей лорда Гурона, на разнообразных постах трудилось более пятидесяти людей-офицеров. Капитана «Пагубного наследия», известного почти под двадцатью раздражающе хвастливыми титулами, самым коротким из которых было «Военачальник Калеб Избранный», нигде не было видно. Его отсутствие совершенно не тревожило Вариэля. В сущности, совсем наоборот — Калеб наверняка должен был возглавлять свою роту в атаке на Виламус, поскольку боевые роты Корсаров присоединялись к штурмовым силам Тирана.
Он сошел по изогнутым ступенькам, спускаясь на основной мостик. Когда он проходил, смертные салютовали ему, на что он отвечал тем же традиционным кивком, что и раньше. Он не поленился взглянуть на каждое из смотревших в его сторону лиц, выискивая в людском стаде пары черных глаз.
Они были по меньшей мере у трети командного состава. Должно было сработать. Вариэль подошел к самому трону.
Поскольку «Пагубное насле…» — «Эхо проклятия» — происходило из той эпохи, когда Легионы повелевали всей мощью Империума, трон был спроектирован для легионера. Смертный командующий стоял рядом с ним и вытянулся, когда Вариэль приблизился. У него были синие глаза.
— Лорд Живодер, ваше пребывание на борту — честь для нас. Наш вокс до сих пор поврежден. Мы понятия не имели, что вы были в челноке…
— Меня это не волнует. Где твой капитан?
— Военачальник Калеб, Бич…
Вариэль поднял руку.
— Я хочу себе новый плащ. Если ты будешь каждый раз тянуть с ответом, чтобы перечислить множество титулов, заработанных твоим господином, я сделаю его из твоей кожи. Это предупреждение. Прошу тебя внять ему.
Офицер сглотнул.
— Капитан Калеб надзирает за запуском, мой повелитель.
— А его рота?
Офицер почесал стриженые седеющие волосы на виске.
— Мародеры в процессе полного развертывания, мой господин.
— Почему они еще не развернуты?
— Не знаю, повелитель.
Но на самом деле он знал, и Вариэль увидел в его глазах ложь. Калеб был педантичным ублюдком и требовал не снижать помпезность и длительность церемоний перед каждой атакой. Апотекарий легко мог представить, как боевая рота стоит на коленях, воздавая почести Истинному Пантеону, пока вокруг готовят десантно-штурмовые корабли, и не обращая внимания на то, как их присутствие замедляет этот процесс.
Когда Мародеров спускали с привязи, это была одна из самых грозных рот Гурона. Потому-то они и получили «Эхо проклятия» в качестве трофея — именно они захватили его.
Их присутствие создавало проблему.
Вариэль кивнул.
— Понимаю, командующий. Я прибыл с флагмана, поскольку мое сообщение слишком ценно, чтобы доверять его слуге или прихотям ненадежного вокса. Ситуация серьезна, командующий. Покажи мне пусковые ангары.
— Серьезно, господин?
— Покажи мне пусковые ангары.
Командующий приказал специалисту вывести на оккулус изображение пусковых ангаров, разделенное на четыре части. Два из них были пусты, а два вовсю использовались. Вариэль увидел пришвартованные «Громовые ястребы», помещенные в рамы «Лендрейдеры» и целые отделения готовых к погрузке Красных Корсаров.
— Никуда не годится, — пробормотал он. На борту оставалось слишком много его братьев. Слишком, слишком много. Рота Мародеров и близко не была к полному развертыванию. На это мог уйти час, а то и больше. Повелители Ночи ждали боя, однако так против них оказался бы ужасающий численный перевес.
— Повелитель?
Вариэль повернулся к человеку. Медленно.
— Тебе известно, кто я, — поинтересовался Вариэль, — не так ли?
— Я… да, мой повелитель.
— Слушай как следует, командующий. Я не просто «Живодер», не просто наследник Владыки Трупов и не просто почетный член внутреннего круга лорда Гурона. Я говорю с тобой как высокопоставленный член Ордена, присланный Тираном и уполномоченный исполнить его волю.
Офицер нервничал. Он коротко кивнул.
— В таком случае повинуйся этому приказу, не задавая вопросов, — Вариэль встретился с человеком взглядом. — Одновременно закрыть входы пусковых ангаров, запустив внутри протоколы биологического оружия.
Замешательство командующего было очевидным. Оно продлилось чуть менее трех секунд и закончилось, когда раздался грохочущий хлопок взрыва, и лицо человека перестало существовать.
Вариэль опустил пистолет и посмотрел на ближайшего живого смертного офицера. Та смотрела прямо на него. Она не могла смотреть ни на что другое.
— Тебе известно, кто я, не так ли?
Женщина отсалютовала, похвально владея собой.
— Да, господин.
— В таком случае повинуйся этому приказу, не задавая вопросов: одновременно закрыть входы пусковых ангаров, запустив внутри протоколы биологического оружия
Она кинулась выполнять, отпихнув плечом одного из офицеров-операторов. Пальцы застучали по клавишам, вводя на маленьком мониторе перекрывающий код.
— Повелитель, запрос кода на разрешение аварийного командования.
Вариэль наизусть продиктовал длинный перечень из ста одного цифро-буквенного символа, заканчивавшийся словами «личность: Вариэль, апотекарий секундус, Орден Астральных Когтей".
Офицер запнулась на очередном препятствии.
— Запрос дополнительного уникода, господин.
— Фрига.
Она ввела пять букв, и по всему кораблю взвыли сирены.
Он бежал, вбивая подошвы ботинок в бесплодную почву пустоши. Ему не мешал густой слой пыли, доходивший до щиколоток. На доспехи обрушилась песчаная буря, поднятая зависшим десантно-штурмовым кораблем, двигатели которого издавали воющий визг, удерживая машину над землей. Ветер с песком обдирали окраску доспеха, оставляя видимые сквозь синеву серо-стальные сколы и царапины.
Первый Коготь вырвался из разлома, оставленного взрывом во внешней стене крепости-монастыря, и оказался перед собирающимся в пустыне батальоном танков и грузоподъемников Корсаров. Посадочные модули и штурмовые транспорты продолжали спускать воинов с орбиты, а десантные капсулы падали с громовым стаккато, взметая сухую пыль над остающимися от ударов воронками.
— Они планируют здесь остаться? — поинтересовался по воксу Сайрион.
— Они обдерут крепость дочиста. Их так много, что на это не потребуется много времени, — Талос отвернулся от пыльной бури, поднятой садящимся десантно-штурмовым кораблем. Камни продолжали греметь по броне, но по крайней мере прочистились глазные линзы. — Некоторые транспорты уже поднимают осадные танки назад на орбиту.
Внутренние механизмы издали вздох, и посадочные опоры десантного корабля с хрустом вошли в поверхность пустоши.
Меркуциан и Ксарл уже вбегали на борт.
— Господин, — протрещал из кабины голос Септима. — Ваше отделение последнее. Возвышенный сообщает, что все готово к возвращению.
Талос обернулся к Виламусу. Башни крепости были слишком высокими, чтобы определить, где они кончались и начинались облака. Нижние уровни, напротив, буквально пылали. Из трещин, оставленных снарядами в громадных стенах, валил густой дым.
Победа, но не их победа. Это была игра другой банды предателей, и от начала до конца она была безвкусной.
Возле него оставался Узас.
— Тебе стыдно? — спросил тот по воксу.
Талос развернулся.
— Что?
Узас указал топором на крепость.
— Тебе стыдно бежать от очередного боя, брат? Это неправильно. В этом нет смысла. Наш бой вот-вот начнется.
— Узас, — переспросил Талос. — Брат?
— Ммм?
— Ты говорил столь ясно. Было… было приятно слышать.
Узас кивнул.
— Идем. В небесах ждет добыча. Кровь, черепа и души.
— И наш корабль.
— Ммм. И наш корабль.
Октавия направилась в единственное место, где, как ей было известно, она сможет побыть одна, пока Пес ждет снаружи.
Ей необходимо было поспать. Быть может, всего несколько часов, пока Талос не вернется и не потребует от нее принять участие в самой опасной и безумной ночи в ее жизни.
Она никогда раньше не бывала в комнате Септима. Там было не настолько чисто, как она ожидала, учитывая то, как он поддразнивал ее за беспорядок. Половину площади пола занимали механические внутренности и промасленное тряпье, как будто его вызвали в момент вскрытия какой-то неизвестной машины. У одной стены стоял широкий верстак, у другой — низкая койка. Под столом было раскидано несколько пар ботинок. Отсутствующие шнурки одной из них были заменены липкой лентой.
Впрочем, комната пахла им — насыщенный дубовый дух чистящих масел, запах честного трудового пота, пряный, практически как у старинных вещей, аромат часто используемой потрепанной кожи.
Октавия перевернула один из пергаментов под свет лампы верстака.
На нее глянуло ее лицо.
Ее собственные черты, выведенные углем на бумаге. На голове повязка, лицо слегка наклонено в сторону, смотрит со страницы на что-то невидимое. Над уголком губ небольшая родинка, которую ее служанки всегда упорно называли признаком красоты.
Она перевернула другой листок, и появился набросок ее трона, на одном из боков которого были свалены одеяла и подушка. На третьем пергаменте автопортрет, выполненный в более грубой манере, чем прочие рисунки, и без аугметики левого глаза и виска. На четвертом и пятом снова Октавия, в обоих случаях хмурая, с прищуренными глазами и не то надутыми, не то сморщенными губами. Она удивилась, неужто и впрямь выглядит так, будучи раздраженной — это был уничтожающий взгляд прямиком из богатых, порочных залов аристократической Терры.
На следующем листке набросанная от руки схема перчатки легионера, а дальше — нумерованный список слов, все по-нострамски. Ее способностей в чтении хватило, чтобы понять, что это относится к чертежу перчатки.
Она переворачивала другие листки один за другим, еще несколько раз встречая себя. К концу она залилась краской и уже не ощущала усталости, когда Пес забарабанил в дверь.
— Хозяйка, хозяйка… Проснитесь. Корабль движется. Уже скоро.
Когда завыли сирены, капитан Калеб Валадан посмотрел вверх. В настенных гнездах вспыхнули желтым предупредительные огни. Двери — проклятые двери — захлопнулись с жестокой бесповоротностью, заперев внутри ангара больше пятидесяти его людей вместе с боевой техникой.
Корсары поднимались с колен, в замешательстве резко прерывая ритуалы принесения обетов.
— Командующий, — произнес Калеб в вокс. Он не ждал ничего иного, кроме помех, и его ожидания подтвердились. Будь проклят вокс. Будь проклята солнечная буря. Будь проклят…
— НАЧАЛО ОЧИСТКИ ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД, — возвестили автоматические настенные динамики.
Все его воины были уже на ногах, об их броню гремели талисманы и боевые трофеи. Предупредительные огни замерцали ярче. Его внимание привлекло тошнотворное ощущение тяги, он повернулся и обнаружил, что закрытая щитами ангарная палуба открывается.
Сам щит был толстой завесой разреженной дымки, которая мешала обзору ровно настолько, чтобы быть заметной. По ту сторону открывалась пустота — множество далеких солнц размером с острия булавок и ломоть-полумесяц страдающего от жажды безжизненного мира внизу.
Если это настоящая очистка…
— Сэр?
— Заткнись, — огрызнулся Калеб. — Я думаю.
— НАЧАЛО ОЧИСТКИ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ СЕКУНД.
— В десантные корабли! — скомандовал он.
— НАЧАЛО ОЧИСТКИ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ СЕКУНД.
Вариэль смотрел на оккулус. Его взгляд метался между двумя занятыми ангарами.
— Видишь? Они в безопасности внутри посаженных десантно-штурмовых кораблей. Все в порядке.
Но про себя он сыпал проклятиями. Было слишком самонадеянно полагать, что это сработает настолько легко, однако по крайней мере, блокировать их таким образом — уже что-то. Он смотрел, как закованная в броню фигура Калеба взбегает по поднимающейся аппарели и тихо пожелал тому особенно мучительной смерти.
В обоих ангарах картина была одинаковой. Спасаясь, Корсары реагировали с вызывающей уважение скоростью. Это будет проблемой, но с ней можно справиться в ближайшем будущем.
— НАЧАЛО ОЧИСТКИ… НАЧАЛО ОЧИСТКИ…
Пустотные щиты, прикрывавшие зев ангарных палуб, нестройно затрепетали, и их свечение стало меркнуть. Первым был основной ангар. Его щит рассеялся, словно выхлоп на ветру, и улетел в безвоздушную пустоту. Спустя мгновение отключился и второй, точно так же растворившись, как развеянный дым.
Вариэль наблюдал, как воздух с ревом вырывается наружу мощными колеблющимися пластами, которые безмолвно завывали на экране. Неспособные ничего втянуть обратно легкие выдыхали в космос. По палубе катились ящики, которые вертелись и подскакивали, спеша вылететь в зияющую пасть пустоты. За ними последовали сервиторы, у которых было слишком мало мозгов, чтобы осознать угрозу своему лоботомированному существованию. Десятки из них, вытянутые в космос, промелькнули в воздухе, сохраняя идеальную неподвижность. Другие еще пытались извернуться и сменить направление на лету, не в силах понять, почему конечности не отзываются. Не сумев выполнить свои обязанности, они издавали кодовые сообщения об ошибках.
Стойки с ракетами, боеприпасами для тяжелых болтеров и не подвешенными ракетными блоками кружились и летели почти непрерывным потоком. Вариэль вздрогнул, когда ракета типа «Адский удар» врезалась в стену по пути наружу.
Следом пришла очередь техники. Незакрепленные автопогрузчики и тяжелые подъемные тележки бились друг о друга и переворачивались. Наполовину загруженный «Лендрейдер» с убийственной неторопливостью скользнул обратно. Его гусеницы оставляли на палубе рубцы от трения, рассыпая искры. Наконец он резким рывком выпал из ангара, будто некая незримая рука забрала его в качестве трофея.
В общей сложности на опустошение обеих пусковых палуб вакууму потребовалось меньше минуты.
В стойках остались закреплены три «Громовых ястреба», заполненных воинами, гибель которых надеялся увидеть Вариэль. В другом ангаре картина оказалась такой же, если не считать содрогающегося и скрипящего десантно-штурмового корабля, который волокло через посадочную площадку. Он был не закреплен, и вакуум почти успел забрать его, пока пилот не смог запустить двигатели. Теперь покрытая рубцами раненая машина лежала в центре ангара, лишившись из-за нагрузки всех трех посадочных опор.
Вариэль повернулся к командиру мостика.
— Зажечь предупреждающие о заражении маяки. Нужно позаботиться, чтобы никто из кораблей-побратимов не пытался оказать нам помощь, пока ситуация не окажется под контролем.
— Предупреждающие о заражении сигналы зажжены, повелитель, — оккулус переключился на панораму хребта корабля. На зубчатых стенах его позвонков запульсировали бедственные красные огни. Они напомнили Вариэлю созревшие нарывы, из которых срочно необходимо выпустить гной.
— Отвести корабль от флота. Высокая орбита.
Он ждал возле командного трона, наблюдая за степенным движением звезд.
— Следует ли закупорить пусковые палубы?
— Нет. Наши воины в безопасности.
— Повелитель, за нами следует боевой корабль Восьмого Легиона «Завет крови».
Прежде чем Вариэль успел вплести новую ложь в близкий к раскрытию план, открылись двери вестибюля. Внутрь вошел один-единственный Красный Корсар, держащий в руках болтер. Его шлем венчали два кривых рога из потрескавшейся кости. Размеренной походкой воин спустился к месту, где стоял Вариэль.
— Живодер? Сэр, какого хрена происходит?
Апотекарию снова не дали возможности ответить. Один из пультовых офицеров панически закричал.
— Повелитель! «Завет» запускает абордажные торпеды.
«Сейчас или никогда. Сейчас или никогда. Сейчас, или я здесь погибну».
— Valmisai, shul’celadaan, — разнесся по всему мостику его голос. — Flishatha sey shol voroshica.
Экипаж переглянулся. Некоторые положили руки на убранные в кобуры пистолеты, однако большая часть выглядела сбитой с толку.
Собрат из Красных Корсаров даже не шелохнулся.
— И что это значит?
Одним движением Вариэль выхватил оружие и выстрелил. Заряд врезался в горло Корсара и разорвался внутри шеи. Не последовало даже сдавленного крика. Только что два Корсара стояли и беседовали, а в следующий миг один рухнул, лишившись головы.
Спустя несколько секунд вертящийся шлем упал вниз и лязгнул о палубу с глухим «кланнннг» удара керамита о металл.
— Это значит, что Восьмой Легион забирает корабль назад. Скоро у нас будут гости, и к этому времени корабль нужно подготовить к короткому варп-прыжку. Если кто-то против, пусть скажет об этом сейчас. Я не шутил, когда говорил, что мне нужен новый плащ.
XXII
«Эхо Проклятия»
Зубы Октавии стучали от тряски. То, что она была пристегнута к слишком большому для нее трону, не помогало. Она сжимала сдерживающие ремни куда крепче, чем они ее, ударяясь бедрами о края кресла.
Рядом с ней сидел Марук, который тоже сжимал кулаки так, что у него побелели костяшки пальцев. Возможно, он кричал, но все следы этого тонули в шуме.
— Так всегда? — крикнула она.
— Да, — отозвался по воксу один из легионеров. — Всегда. Ну, только Узас обычно вопит про кровь, а Ксарлу нравится выть.
— Кровь Кровавому Богу! Души, черепа, души, черепа…
— Видишь?
Октавия повернула трясущуюся голову, чтобы взглянуть на Талоса. Тот сидел относительно спокойно, позади него к стене капсулы было пристегнуто его оружие. Она даже не была уверена, что это он кричал через вокс-динамики.
Ксарл откинулся назад и взвыл в полный голос. Динамики шлема исказили звук, добавив дребезжания, однако громкость от этого никоим образом не уменьшилась. Четверо смертных прикрыли уши, даже Пес, который из-за того, что капсулу трясло, не мог сказать ни слова. На фоне грохота его слабый голосок было бы невозможно услышать.
— Пятнадцать секунд, — крикнул ей Талос.
— Хорошо.
— Всегда хотел собственный корабль, — наклонившись вперед, заорал Сайрион. — Талос, можешь забрать себе следующий, который мы украдем.
Октавия вздрогнула от шума, но все же улыбнулась. Она поймала взгляд Септима, сидящего в другом конце капсулы. И впервые за все время обнаружила, что не в силах выдержать его.
— Пять. Четыре. Три. Два. О…
Ей никогда прежде не приходилось ощущать ничего похожего на этот удар. Несколько секунд, от которых замерло сердце, ей действительно казалось, будто она умерла. Невозможно пережить сотрясающее кости столкновение с корпусом боевого корабля на такой скорости. По сравнению с грохотом удара предшествующий звук полета капсулы казался тихим, как полуночный башенный сад ее отца. На его фоне были незначительны гром и раскатистый шум бившихся о корпус волн варпа. Она прикрыла уши, но все равно была уверена, что будет слышать этот опустошительный океанический гул всю свою оставшуюся краткую и лишенную слуха жизнь.
Она попыталась сказать: «Кажется, я умерла», но не услышала собственного голоса.
В дальнем конце капсулы заструился свет. Искусственное бледное и нездоровое свечение ворвалось внутрь и принесло с собой непрошеный смрад. Октавия закашлялась от острой вони немытых тел, ржавого металла и людей, которые испражнялись под себя ради мгновения тошнотворного тепла в мерзлых коридорах.
— Уф, — фыркнул один из Повелителей Ночи. — Тут разит, как в Зенице Ада.
Талос молча сорвал со стены оружие и вышел из капсулы. Братья последовали за ним. Рабам пришлось бежать, чтобы не отстать. Октавия выбралась последней, уже явно в сотый раз проверяя свой пистолет.
— Vishi tha? — раздался голос изнутри капсулы.
Впереди в коридоре она видела Септима, Марука и гигантские фигуры Первого Когтя. Какое-то мгновение Октавия не могла ни двинуться следом, ни обернуться.
— Vishi tha? — снова спросила маленькая девочка. Судя по звуку, она сидела в капсуле на одном из огромных тронов.
— Ты мертва, — выдавила Октавия сквозь сжатые зубы. — Давно мертва.
— Я все еще могу тебя убить, — сладким голосом произнесла девочка на готике. Октавия обернулась, вскинув пистолет и целясь в пустую капсулу.
— Не отставай, — окликнул ее Септим. — Идем.
До сих пор это была весьма бескровная операция — за исключением нескольких прискорбных инцидентов — и Вариэль смотрел на оккулус с чувством, близким к гордости. Экипаж нервничал, сомневался и волновался, загрязняя воздух запахом пота и страха. Вариэль ненавидел дышать всем этим. Он надел шлем просто для того, чтобы не дать человеческой вони попасть в легкие, удовлетворившись затхлым воздухом системы жизнеобеспечения доспеха.
Он был не в силах понять, почему подобное кажется Повелителям Ночи опьяняющими.
Флот Красных Корсаров оставался на низкой орбите, демонстративно сконцентрировавшись на планете, которая находилась внизу. Вокс и ауспик были бесполезны, и невозможно было знать наверняка, заметил ли вообще какой-либо из кораблей микроскопические абордажные снаряды, пронесшиеся в пространстве к корпусу «Эха».
Громадные размеры флота сами по себе служили маскировкой. Ни одна столь крупная армада не могла позволить своим кораблям дрейфовать рядом на орбитальной стоянке. При построении флотилии требовалось рассчитать, чтобы между наиболее крупными крейсерами были сотни километров. Между громоздкими боевыми кораблями перемещались эскорты, готовые среагировать на угрозы, которые бы возникли из варпа вне системы.
Вариэль наблюдал, как мимо проплыл отряд эсминцев. Их обтекаемые кинжальные носы рассекали пространство между «Заветом» и «Эхом». Скорость отряда все время оставалась неизменной. Двигаясь по постоянно изменяющимся дуговым траекториям, они полетели сквозь пустоту к другому скоплению крейсеров.
Обычный патруль. Все в порядке.
— Повелитель? — позвала женщина-офицер, которую он невольно и неофициально повысил, только из-за того, что она была рядом в момент убийства.
— Да?
— Капитан Калеб… активен, сэр.
Он ждал недолго.
Очистка не была несчастным случаем или простым сбоем. Системы тревоги биоатаки внутри ангара не включились, что исключало наличие реальной угрозы. На пусковой палубе сохранялся вакуум, входы были лишены щитов и открыты пустоте. На немногом оставшемся в ангаре оборудовании мерцал тонкий налет ледяных кристаллов, окрашивавших металлические десантно-штурмовые корабли морозной патиной.
Корабли еще не были заправлены. Это исключало наиболее очевидный выход, даже если бы двигатели удалось запустить в холодном вакууме.
У Калеба Валадана было множество достоинств, которые делали его эффективным лидером, однако терпение определенно не входило в их число. Кто-то, находящийся где-то, попытался убить его на собственном корабле. И этот кто-то должен был очень скоро за это заплатить.
Он медленно пересек пусковую палубу, цепляясь магнитными захватами подошв. Добравшись до огромных дверей, он провел рукой по заиндевевшей стали, смахнув быстро образующуюся ледяную пыль.
Эти двери невозможно было прорезать или разрубить. Не стоило даже беспокоиться о риске разгерметизации оставшейся части корабля. Двери ангара были колоссально толстыми, с сердцевиной из плотных металлов. Их проектировали для сопротивления всему, что могло бы угрожать кораблю.
Под шлемом снова зачесались шрамы от клейм. Самый свежий — нанесенный в шестой раз за такое же количество дней, чтобы сдержать регенерацию — все еще причинял боль. Яйца Богов, он бы все отдал за возможность почесать его.
Калеб убрал руку, и кристаллы мерцающего инея поплыли в безвоздушном пространстве.
— Мародеры, — произнес он по воксу ближнего радиуса. — Если мы не можем пробить себе путь внутрь, значит, пробьем его наружу.
Вариэль наклонил голову. Этого он тоже не ожидал.
Напоминающие жуков далекие фигуры братьев, спотыкаясь, начали переход по лишенному гравитации ангару, крепко сцепляясь подошвами с палубой. Калеб двигался первым, от выхода на внешнюю обшивку его отделяли считанные метры.
Вариэль заставил себя разжать зубы. Эта роль была ему не свойственна, и он начинал терять терпение. Желай он командовать, давно бы уже бросил свой путь ради этого.
— Активировать защитные поля ангара, — сказал он.
Невыносимо. Совершенно невыносимо.
Калеб владел несколькими языками: от старобадабского до торгового наречия Зеницы Ада, которое обитатели станции использовали в качестве общего. И теперь он ругался на всех известных ему языках. Это заняло некоторое время. Затем он повернулся к своим людям. Керамит кроваво-красного и черного цвета уже посветлел от серого инея. Когда он пошевелился, наледь посыпалась с сочленений, словно пудра.
— Отделения Ксалиса и Дхарвана, отправляйтесь на дальний конец палубы и заряжайте «Поборник». Мы пробьем внешнюю обшивку.
— Сир…
— Ксалис, оглядись по сторонам. Оглядись, насладись этим прекрасным видом и задай себе вопрос, подходящее ли сейчас время для споров со мной.
Изображение на оккулусе затряслось, однако мостик располагался слишком далеко, чтобы до него дошла дрожь.
Основное орудие осадного танка «Поборник» было известно среди Адептус Астартес под названием «Разрушитель». Самое известное применение этого оружия было десять тысяч лет назад. Легионы-предатели пускали целые полчища этих машин под ногами божественных титанов, чтобы пробить стены Дворца Императора.
Когда картинка оккулуса заполнилась летящими металлическими осколками, которые вырывались из дыма, Вариэль облизнул зубы в рассеянной задумчивости. Он гадал, сколько Корсаров погибло в ходе реализации этого неосмотрительного плана по спасению, и подозревал, что чрезвычайно много.
— Закройте глаза, — предупредил Талос.
Их капсула попала в подбрюшье корабля недалеко от носа, и они оказались относительно близко к своей цели. Октавии никогда не доводилось по-настоящему наблюдать, как охотятся Повелители Ночи и как на них реагируют остальные. Члены экипажа, мимо которых они проходили, не выдерживали и бросались прочь при первом виде незваных гостей. Не имело значения, для чего они убегали: чтобы скрыться или поднять тревогу. Первый Коготь не давал им времени сделать ни то, ни другое. Болтеры гремели и дергались в твердой хватке, всаживая массореактивные заряды в спины и ноги бегущих людей. Тех, кто корчился на полу, приканчивали гладиями и ножами — быстрый удар, аккуратный разрез.
Некоторые из людей, которых они миновали, были нострамцами. Они все до единого падали на колени перед воинами Восьмого Легиона, вознося хвалу и благодарность за возможность узреть столь могущественное напоминание об уничтоженном родном мире.
Повелители Ночи двигались быстро и эффективно. Один из них постоянно целился из болтера, прикрывая остальных. Глядя на это, было сложно поверить правде о том, что они ненавидят друг друга.
Она не слышала их переговоров, только щелкающие сигналы болтовни по каналу вокса. Повелителей Ночи никак нельзя было назвать бесшумными — доспехи рычали достаточно громко, чтоб разбудить мертвого — однако они не были лишены и изящества.
Рядом двигался Септим с пистолетами в руках. Марук сопел и пыхтел, крепко прижимая лазган к вздымающейся груди. Пес, самый низкорослый из всех, старался просто не отстать. Его изуродованное лицо было напряжено от усилий. Он использовал дробовик как трость, и она снова поймала себя на том, что гадает, сколько же ему лет.
Трон, корабль смердел. Она молилась о том, чтобы кто-нибудь планировал его почистить, если предполагается, что впоследствии они будут здесь жить. Они не раз проходили мимо прилипших к полу полусгнивших мертвых тел.
На всем, что было сделано из металла, присутствовал сырой налет из сажи и ржавчины.
«Завет» был холодным, темным и зачастую промозглым. Но этот полностью соответствовал матросским легендам о кораблях Архиврага. «Пагубное наследие» до самой своей болезненной сердцевины было кораблем Хаоса. Она уже тревожилась относительно связи с духом машины и того, насколько будет оскорблена душа корабля к моменту их встречи в конце этого путешествия.
— Закройте глаза, — предупредил Талос.
Ее звали Эзмарельда.
Она была погружена в аммиачную смесь из насыщенной питательными веществами слизи, которая уже давно стала зловонной, и скопившейся за половину десятилетия собственной мочи. На ней не было одежды, только чешуя, сделавшая кожу более жесткой, и навигатор была слепа, если не считать способности всматриваться в Море Душ.
Ее обиталищем была темная комната, пол которой переходил в чашеобразное углубление, где она плавала, дрейфовала и гуляла в зависимости от настроения. Края смрадного бассейна были слишком высокими, чтобы она могла до них дотянуться, и удерживали ее в яме с собственными отходами. Она услышала вошедших, и уродливое лицо задергалось туда-сюда. То, что было ртом, склеилось и издавало лишенные слов звуки, в которых для всех, кроме нее самой, не было смысла.
Увидев ее, Октавия ясно увидела собственное будущее. По мере течения веков все навигаторы страдали от деградации. Она знала об этом. Но это…
Первый Коготь направился вокруг бассейна, и Эзмарельда попыталась отследить их движения по шагам бронированных сапог. Она не могла знать, что прямо на нее были направлены пять болтеров.
Септим прикрыл рот, хотя его глаза были закрыты. Марук развернулся, чтобы проблеваться, хотя, что бы ни попало в бассейн, тот бы уже не стал хуже. Пес ничего не сделал. Либо он никогда ничего не видел, либо привык к подобному. Как обычно, он глядел на Октавию.
У Октавии не было необходимости закрывать глаза. Она была единственным свидетелем и в какой-то мере радовалась этому. Это дело касалось только навигаторов. Касалось настолько, насколько это вообще возможно.
— Мы можем ее использовать? — спросил Ксарл с треском вокса. Он не видел существа, однако его болтер отслеживал каждое движение.
Октавия не ответила.
Навигатор повернулась на звук голоса Ксарла. Эзмарельда пробралась через жижу при помощи утолщенных конечностей, пуская слюни и улыбаясь. Она оставила за собой в отвратительной мокрой слизи полосу воды и протянула вверх руки, которые уже начинали болезненно срастаться в когтистые ласты.
— Привет, — у навигатора был скрипучий детский голос впавшей в слабоумие бабушки, которая говорит так же, как в свою бытность маленькой девочкой. После единственного произнесенного слова по ее подбородку потек ручеек розовой от крови слюны. Казалось, ей не терпится поговорить, сказать больше, и ее явно не волнует, насколько трудно складывать слова.
Октавия прикоснулась к протянутой конечности, прижав мягкие кончики пальцев к кожистой плоти.
— Привет, — ответила она. — Это… Гурон тебя сюда поместил? Чтобы жить здесь?
Эзмарельда повернулась в воде, из-за искривленного позвоночника ей было трудно долго находиться в одном положении. Когда она шевельнулась, из-под воды всплыл выбеленный череп, который запрыгал на покрытой пеной поверхности.
— Это мой корабль, — навигатор облизнула расплывшиеся губы трепещущим черным языком. — Это мой корабль.
Октавия попятилась.
— Нет, — произнесла она. — Не можем.
Пять болтеров открыли огонь в идеальном унисоне.
Она бы ни за что не спустилась в воду.
Октавия села возле дверного проема, прислонившись спиной к стене, заплесневевшей от постоянной конденсации.
— Я могу вести нас отсюда.
Приняв во внимание окружающие обстоятельства, Талос легко согласился.
— Я оставлю Узаса и Ксарла присматривать за тобой.
Она кивнула, но не поблагодарила.
Марук продолжал с ужасом глядеть на то, что плавало лицом вниз в покрасневшей жиже под ним.
— Трон Бога-Императора, — уже в четвертый раз произнес он.
— Он не был богом, — сказал Сайрион с некоторым раздражением. — Я знаю. Я его как-то раз встречал.
Когда она закрыла глаза, комната стала выглядеть еще хуже. Как и Эзмарельда, она видела слои вздутой зловредной порчи, которые незримо прилипли ко всему вокруг. Море Душ плескалось о корпус корабля, однако зараза еще не успела по-настоящему укорениться. Болезнь не гнездилась в железных костях, ее принес экипаж.
Несмотря на свою силу, машинный дух поначалу отпрянул от нее. Она со стоном потянулась к запястью, покрутив вживленный клапан подключения и плотнее зафиксировав кабель интерфейса.
"Ты не мой навигатор", — сказал он ей так же, как и «Завет» когда-то. Голос был более глубоким, но и более настороженным.
"Твой", — повторила она те же слова, которые говорила другому кораблю много месяцев назад. — "Мое имя Октавия. И я буду обращаться с тобой более уважительно, чем любой другой навигатор, с которым ты странствовал".
Подозрительность. Недоверие. Намек на скрытые в психических ножнах когти.
"Почему?"
"Потому что так меня воспитал отец".
— ПРЫГАЙ, — колыхнулся у нее в мыслях незваный голос. Колдун Рувен с «Завета». — ОКТАВИЯ. ПРЫГАЙ.
"Нам нужно отправляться", — сказала она «Эху»
"Укажи мне путь".
— ПОРА.
"Пора"..
"Пора"
На границе армады Красных Корсаров два боевых корабля с рассчитанной синхронностью запустили свои двигатели. Оба поплыли вперед, набирая скорость. Одинаковые корпуса двигались параллельно.
Эскадры эсминцев были уже в пути. Приближались несколько других крейсеров, их капитаны намеревались заблокировать ускоряющиеся крупные корабли.
Перед обоими древними ударными крейсерами разорвалась пустота, и бронированные носы пробились из одной реальности в другую. Закружились цвета, которые вызывали воспоминания о мигрени и безумии. Двойная рана в реальности разверзлась и поглотила оба корабля.
Реальность восстановилась, и приближающиеся корабли содрогнулись. На их мостиках сыпали проклятиями капитаны, обнаружившие, что их оружие теперь наведено на пустое пространство.
Вскоре после этого «Завет крови» вырвался из варпа, возникнув через несколько звездных систем, как и намеревался капитан.
Благодаря глубинным течениям, которые вихрились вокруг Виламуса из-за прибывшего считанные часы назад крупного флота, на отслеживание их пути в варпе ушла бы целая вечность. Возвышенный не видел причин для беспокойства.
Оказавшись вдали от коронных вспышек, системы боевого корабля оживали, наливаясь энергией под приглушенные и облегченные вздохи экипажа.
— Ауспик, есть.
— Вокс, есть.
Но Возвышенный практически не слушал. Существо поднялось с трона и вперило взгляд в черноту.
— Где «Эхо проклятия»?
XXIII
Передышка
«Эхо проклятия» сбавило ход и легло в дрейф, инверсионные следы превратились в туманные точки, теряющиеся в пустоте.
Талос еще не садился на трон и не был уверен, что хочет этого. Вариэль был рад видеть его на командной палубе, насколько Вариэль вообще бывал чему-либо рад.
— Рассказывай, — произнес Талос. — Мы захватили корабль, не встретив вообще никакого сопротивления. Как тебе это удалось?
— Я пытался выбросить Корсаров в космос, — признался апотекарий. — Когда это не сработало, то принял решение запереть их.
— Где?
— На ангарных палубах. Они пытались выбраться, зарядив основное орудие осадного танка «Поборник» и сделав выстрел.
Талос прокрутил пикт-трансляции с ангарных палуб. Две из них были пусты и обесточены. Две другие… Талос медленно перевел взгляд на бывшего Красного Корсара.
— Это объясняет дыры в корпусе, — сказал Сайрион, заглянув через плечо Талоса.
— Думаю, их вокс ближнего радиуса работал, поскольку они одновременно предприняли попытки в обоих ангарах. Результаты весьма похожи на то, чего можно ожидать после выстрела из «Разрушителя» с ужасающе близкого расстояния.
— Однако это сработало, — заметил Меркуциан.
— Если ты имеешь в виду две пробоины в корпусе, то да — их затея имела потрясающий успех. Если же подразумеваешь обстоятельство, что взрывы и вызванные ими ударные волны прикончили почти четверть Корсаров, то итоги несколько менее блистательны.
Сайрион втянул воздух сквозь зубы. Из-за работы вокалайзера шлема это прозвучало как механическое шипение гремучей змеи.
— Ты хочешь сказать, что, пробив дыру в посадочной палубе, они двинулись по корпусу?
— Да. Калеб вывел их наружу. Несомненно, он искал подходящую точку входа, чтобы, используя силовое оружие, прорубить себе дорогу обратно внутрь корабля.
Талос тихо и мягко усмехнулся.
— Значит, они были на внешней обшивке, когда мы совершили прыжок.
— Практически наверняка. Я наблюдал, что произошло с несколькими, бывшими в радиусе досягаемости наружных пиктеров. Познавательное зрелище наблюдать за тем, как в Море Душ растворяются доспехи, следом плоть, а затем и сами кости. Большинство сорвалось с корпуса, как только по ним ударили первые волны. Однако мне все же удалось поизучать нескольких, глядя, как их рвут в клочья потоки жидкой психической энергии.
Даже Сайрион вздрогнул.
— Кровь Отца, Вариэль, — Талос покачал головой в шлеме. — Хладнокровное убийство.
Апотекарий выглядел задумчивым.
— Я надеялся, что тебя впечатлит.
— Так и есть, — признался Талос. — Жаль только, что я сам об этом не подумал.
Пророк обратился к трем офицерам вокс-консоли.
— Вызвать «Завет крови».
Старший офицер откинул капюшон, словно решив, что традиционное багряное одеяние раба Корсаров больше не годится, учитывая личность новых владельцев корабля.
— Повелитель, «Завета крови» нет в радиусе вызова.
— Ауспик, — распорядился Талос. — Мы не могли прибыть раньше них, прыжок был слишком коротким.
— Повелитель, на ауспике нет ни союзников, ни врагов. Мы в глубокой пустоте.
— Просканировать еще раз. Предполагалось, что мы выйдем из варпа в системе Регаса.
Ауспик-мастер сверился с инфопланшетом. Спустя мгновение он передал результаты изысканий прямо на гололитический проекционный стол. Одинокая золотистая руна, обозначавшая «Эхо», мигала в удалении от всех сколько-либо важных объектов. Даже до ближайшей звезды были миллионы километров.
— Повелитель, мы приблизительно в двух часах полного хода от Регаса.
Все члены Первого Когтя одновременно выдохнули имя.
— Октавия.
Содрогнувшись, она отключилась и обнаружила, что находится в месте, где ей хотелось бы быть в последнюю очередь. Влажный воздух двигался в легких, словно холодная маслянистая слизь. Он был насыщен пряным смрадом застарелой болезни, который исходил от тела Эзмарельды и ее бассейна.
Октавия вытерла глаза рукавами, все еще слегка дрожа от нетерпеливости «Эха». Когда она открылась духу машины, тот ответил тем же и рванулся вперед с яростной энергией. Он напомнил ей лошадь, с которой дурно обходился прежний хозяин и которой кажется, будто само бегство от него очистит кожу от оставленных кнутом рубцов. «Эхо» понеслось вперед от легчайшего прикосновения ее разума, движимое таким же отчаянием, словно удалившись от Мальстрема, оно могло спастись от своего недавнего унизительного прошлого.
Управлять им, словно горячим жеребцом, поначалу было сущим кошмаром. Оно хотело бежать, не заботясь о направлении. Ей удалось повернуть легковозбудимую кинетику более-менее в нужную сторону, но она подозревала, что они все же сильно сбились с курса.
Талоса это скорее всего, скорее всего, разочаровало, однако в этот момент она еще не могла заставить себя волноваться по этому поводу.
Октавия повязала бандану. Так же как и она сама, как и все в комнате, повязка пахла то ли плохо, то ли ужасно.
— Хозяйка.
Пес подковылял к ней и тяжело уселся рядом. Она слышала в дрожащем дыхании маленького человечка неровный ритм биения его сердца. В вязком полумраке комнаты он выглядел еще более бледным, старым и больным.
— Я устал, — признался он, хотя она и не спрашивала об этом. — Бежал по кораблю, чтобы не отстать от всех вас. Устал.
— Спасибо, что остался со мной.
— Не нужно благодарить. Я всегда буду рядом с вами.
Она положила руку ему на бугристые плечи, наклонилась ближе и тихо заплакала в его рваный плащ.
Он неловко обнял ее забинтованными руками.
— Когда-то у меня была дочь, — тихо признался он. — По звуку, она была такой же, как вы. Мягкая. Печальная. Сильная. Возможно, она и выглядела, как вы. Я не знаю. Никогда вас по-настоящему не видел.
Она шмыгнула носом.
— Я выглядела и получше, — после паузы она слабо улыбнулась. — У меня черные волосы. А у нее?
Тонкие потрескавшиеся губы Пса растянулись в улыбке.
— Она была с Нострамо. У всех нострамцев черные волосы.
Она набрала воздуха, чтобы ответить, но он заставил ее умолкнуть быстрым: «Шшш».
— Хозяйка, — произнес он. — Кто-то идет.
Дверь открылась, и появился Септим. Позади него в глубине коридора стояли на страже Ксарл и Узас. Она услышала пощелкивание шлемов. Несомненно, они спорили между собой. Похоже, Ксарл пытался на чем-то настоять, а Узас не обращал на это внимания.
— Судя по всему, мы промахнулись мимо цели, — казалось, слуга говорит неохотно. — Талос хочет, чтобы ты приготовилась снова вести корабль.
Она молча потянулась за кабелем подключения. Пока она полностью не соединится с кораблем, и ей не поставят личное кресло, придется делать так.
Брекаш из Кровоточащих Глаз двигался по коридору, перемещаясь на двух ногах, но останавливаясь каждые несколько шагов, чтобы втянуть носом грязный воздух. Как и Первый Коготь, Кровоточащие Глаза совершили абордаж, почти не найдя для себя развлечений и не встретив никакого сопротивления.
Брекаш опять остановился, нюхая воздух слева.
В стене что-то скреблось. Что-то с когтями.
Брекаш издал через ротовую решетку вопросительный шум — не вполне речь и не вполне визг.
В ответ раздался рев, приглушенный металлом. Что-то заперто в железной коже корабля? Грызун, быть может.
Брекаш не знал, что ему следует делать. Он нерешительно и раздраженно потянулся за цепным мечом, но не нажал активационную руну. За очередным ворчанием последовали три глухих удара, словно с другой стороны по стене постучали костяшками пальцев.
В ответ он поскреб по стене коридора когтистой перчаткой, как будто предупреждая обитавшего там мутировавшего паразита, кем бы тот ни был.
— Люкориф, — произнес он по воксу. — Тут… в стене существо.
Патрулировавший грязные палубы «Эха» предводитель Кровоточащих Глаз остановился.
— Повтори, — передал он.
Повтор от Брекаша пришел с искажением, и Люкориф позволил себе издать в вокс насмешливое карканье.
— Ты скачешь в тенях, брат.
Брекаш издал серию коротких отрывистых воплей. Это был самый жалкий звук, какой Люкорифу доводилось слышать от собрата-раптора за всю его жизнь — подражание призыву о помощи нострамского кондора.
А затем с окончательным фарфоровым треском связь оборвалась.
— Ловец Душ, — сказал в вокс предводитель рапторов, — на этом корабле что-то на нас охотится.
Воин, называвший себя Калеб Валадан — помимо множества прочих титулов, заработанных на службе Тирану Бадаба — умер не славной смертью, которую всегда предвидел для себя. Не было кучи мертвых врагов, стоя на которой можно было бы истечь кровью. Не было одобрительных голосов почтенных братьев, которые салютуют и чествуют победоносного павшего.
Когда он лишился последних остатков человечности, у него даже не было оружия в руке, как будто он был беззубым стариком, умирающим на смертном одре, а не чемпионом, за плечами которого были два века сражений.
Умирая, Калеб познал две вещи. Первой была боль. Второй — огонь.
Он был не в силах определить, где кончалось одно и начиналось другое, если эти два понятия вообще можно было отделить друг от друга, принимая во внимание, что произошло. Однако именно они запомнились ему в первую очередь.
Корабль вошел в варп.
Он видел, как это произошло. Все они видели, как звезды завертелись на своих местах, а корабль застонал до самой своей металлической сердцевины. Несколько его воинов, словно моряки, которые бросают тонущее судно, соскочили с киля, предпочтя смерть от холода в бескрайней пустоте попаданию в Море Душ.
В одно мгновение он был прикреплен подошвами к обшивке корабля, держал в руке топор и врубался в покатое железо, чтобы проложить себе путь обратно внутрь. А в следующее уже тонул и захлебывался жидким пламенем, задыхаясь, пока оно разрушало его снаружи и испепеляло изнутри.
За один удар сердца он умер дюжиной смертей и почувствовал каждую из них.
Как и его братья. Когда расплавленная муть нахлынула на корабль и окутала всех, он видел, как большинство сорвалось с корпуса. Воины, вместе с которыми он служил на протяжении десятилетий, а то и веков, кружились, уносясь прочь в бурлящее безумие варпа, растворяясь и крича. На пылающих костях некоторых задержались вопящие призрачные фигуры, пока бушующие потоки не пожрали сами души, уничтожив их, а затем унесли останки, чтобы растворить их в обрушивающихся волнах.
Он отказался сдаваться. Расплавленный океан вырвал у него из руки топор, затем содрал с тела доспех, но он не ослаблял хватку. Плоть сорвало с костей, а кости отделило от души. Но он продолжал крепко держаться.
Затем пришла тень, которая была столь огромной и темной, что заслонила воющее колдовское свечение не-пространства.
Калеб снова взглянул на звезды. Подлинные звезды, мигающие сферы далеких солнц, которые блестели в ночи, и корпус корабля под ногами.
Не мертв. Совсем не мертв. Облачен в керамит Корсаров, в руке топор.
Но один. Абсолютно один на обшивке корабля, с оружием, но без братьев.
Калеб рубил, рубил и рубил, погружаясь все глубже в корабль с каждым ударом энергетического клинка секиры.
В течение считанных минут он обнаружил первую добычу. Когда визгливый когтистый воин умер, Красный Корсар порубил тело раптора на прикрытые керамитом куски и трясущимися пальцами загреб мясо себе в пасть.
Мало. Слишком мало. Он все еще был голоден.
Он что-то чуял. Что-то сладкое, но неопределенное. Им был окрашен воздух в коридорах корабля. Калеб задышал медленнее, смакуя аромат и практически ощущая его вкус. Что-то, затронутое варпом, тошнотворно-приторное в своем сопротивлении порче и обладающее самой редкой и сладкой кровью во всем человеческом роде. Каждая капля красной жизненной влаги, выжатая из раздавленного сердца, будет божественным нектаром.
Красный Корсар помчался вперед, словно дикий зверь.
XXIV
Вандред
Возвышенный бродил по мостику, сжимая и разжимая многосуставчатые лапы. Они то складывались в узловатые кулаки, то раскрывались, будто медленно распускающиеся уродливые цветы.
Атраментары — семеро оставшихся после гибели Враала на Крите — собрались в стратегиуме, чтобы служить своему хозяину и господину, поскольку их хозяин и господин пребывал в ярости.
Один из терминаторов поднял двуручный молот, положив массивное навершие на плечо. Лепная поверхность наплечника изображала рычащую морду нострамского льва. Из-за света, который отражался от молота, глаза зверя казались яркими и золотистыми.
— Пророк вас не предавал, повелитель.
— Ты не можешь этого знать наверняка, Гарадон.
Возвышенный продолжал прохаживаться, хотя и сгорбленной, звероподобной походкой. От каждого шага по палубе расходилась вибрация. Экипажу становилось все неуютнее. Военачальник редко покидал трон, если ему не требовалось отчитать или уничтожить что-то, находившееся вне его досягаемости.
— Мы не можем болтаться тут в неопределенности. Они нас выследят… Затравят… У Гурона есть сведущие в варпе маги, которые способны рассекать Море Душ.
Малек, чемпион Атраментаров, все это время занимался тем, что каждые несколько минут активировал свои молниевые когти, раз за разом изучая их. Они выскакивали из гнезд на тыльной стороне силовых кулаков лишь для того, чтобы после краткого осмотра вновь со щелчком скользнуть назад.
— У вас тоже есть сведущий в варпе маг, повелитель.
Возвышенный плюнул на пол кислотой, отметая саму эту идею.
— Рувен преуспел в трех ролях: чародея, предателя и никчемного куска кожи. Если я отдал настоящего провидца, навигатора и три дюжины Кровоточащих Глаз, а взамен получил Рувена…
Возвышенный снова сплюнул, и один из членов экипажа отскочил с траектории смертоносного сгустка.
— … тогда я лишусь спокойствия, — завершил демон. — А те, кто меня окружают, лишатся крови.
— Сигнал ауспика, мой повелитель.
По мостику раскатилось булькающее рычание Возвышенного.
— Наконец-то возвращаются.
— Второй сигнал ауспика, повелитель. И третий.
Лишенные конечностей сервиторы, прикованные к сканерному столу, забормотали на бинарном канте, отслеживая приближающиеся корабли при помощи встроенных в черепа когитаторов. Возвышенный прислушался к гулу стратегиума, уже возвращаясь к своему трону.
— Эсминцы типа «Кобра», — воскликнул ауспик-мастер.
Демон облизнул пасть, словно выискивая застрявшие между зубов кусочки пищи. Длины языка существа хватало, чтобы слизывать с собственных глаз стекловидные тела, что оно периодически и проделывало, чтобы прочистить их. Вознесение в демоничество лишило глаза Возвышенного век. Он по ним не скучал.
— Сопровождение? — спросил Малек. — Или авангард чего-то более крупного?
— Узнаем, когда уничтожим их, — голос Возвышенного вновь наполнился уверенностью. Война в пустоте. Война в пустоте, которую можно выиграть. Одной только добычи от победы над группой из трех «Кобр» хватит на солнечный год, если корабли удастся сохранить относительно целыми. — Полный вперед. Поднять щиты, открыть орудийные порты, активировать все лэнсы и батареи.
Ответом на приказы существа стало хоровое «есть». Сам «Завет» послушно рванулся вперед, ярко и мощно вспыхнули двигатели, извергая в безмолвие пространства струи прометиевого пламени. Корабль шел, как это бывало прежде, до того, как десятилетия безжалостных походов и торопливых ремонтов превратили его в развалину со славным прошлым. Благодаря бригадам Зеницы Ада и сырью с Ганга Возвышенный получил именно то, что хотел: годы небытия и позора были наконец-то забыты, на их месте вновь вспыхнуло пламя прежней злобы. Они вновь стали охотниками. Пустотными охотниками.
Плотское сердце демона забилось быстрее в неудобной клетке ребер. На оккулусе три корабля увеличились до мельчайших деталей. Их борта, орудия и башни были окрашены в багряный цвет Тирана.
— Не цельтесь в системы вооружения — без них добыча будет неполной. Когда они запустят торпеды, перевести все на фронтальные щиты. Свернуть вправо, если останется менее трети мощности. Когда мы рванемся к ведущему кораблю, произвести прицельные выстрелы из лэнсов, чтобы пробить щиты, а затем четвертной бортовой залп, когда мы будем рассекать их строй.
В черных глазах демона блестело множество желаний, которые объединяла лишь ярость.
— Повелитель, новый сигнал ауспика. Крейсер укрупненного класса. И еще один, перед ним сильный варп-след. Нет, еще три. Очередная группа эсминцев — сопровождение крейсера.
— Это авангард, — Малек тихо выругался, но клыкастый шлем передал это жужжащим вздохом. — Нужно бежать, господин. «Завет» только-только переродился. Выиграть бой, получив тяжелые повреждения — это совсем не победа.
— Ты начинаешь говорить, как пророк, — Возвышенный злобно глядел на оккулус, не обращая на Малека внимания. — Шесть эсминцев и толстопузый крейсер? Да мы могли бы разобраться с ними вслепую и остаться невредимыми. Однако я вижу риск. Когда мы уничтожим три первых корабля, то будем сохранять безопасную дистанцию, пока обстановка полностью не прояснится. Я не хочу сталкиваться с армадой лоб в лоб.
По командной палубе разнеслось еще несколько звонков ауспика.
— Повелитель…
— Говори, глупец.
— Из варпа вышло еще девять кораблей. Три из них — крупные крейсеры. Группа из шести эсминцев типа «Иконоборец» движется полным ходом, чтобы обойти нас с фланга.
Омерзительная звериная ухмылка Возвышенного исчезла.
— Все по боевым постам. Всем Когтям занять оборонительные позиции, готовиться отбивать абордаж. Сообщите «навигатору», что очень, очень скоро нам потребуются его услуги.
— Приближаются торпеды, повелитель.
Возвышенный слизнул с клыков едкую слюну и произнес слова, которые больше всего ненавидел.
— Приготовиться к удару.
На этот раз ее вырвало. Извергающиеся наружу влажные куски шлепались на поверхность запятнанной кровью воды и расплывались по ней.
— Хватит, — выдохнула Октавия, не в силах говорить в полный голос. — Хватит. Пожалуйста, хватит, пока корабль не очистят.
Пес вытер ей губы самым чистым краем своего плаща. По грязной комнате разнесся исходящий из динамиков вокса голос Талоса.
— Ты справилась, навигатор. Отдохни пока.
— Глазам своим не верю.
Сайрион произнес это благоговейным шепотом. Он медленно снял шлем, чтобы напрямую взглянуть на экран.
— Глазам своим не верю.
Талос не ответил. Оккулус сфокусировался на далеком сражении, следуя за пылающей громадой, которая вертелась и дергалась в самом центре.
«Завет крови» прорвался сквозь середину вражеского флота. Его щиты радужно мерцали, будто масло на воде. Раны на корпусе цвета полуночи свидетельствовали о предшествующих пробоях щитов. В трещинах и разломах в броне корабля горели следы от попаданий.
Пока они наблюдали, «Завет» ускорился еще сильнее и в последнее мгновение нырнул вниз, чтобы проскользнуть под вражеским кораблем, который был почти равен ему по размеру. Раздутый корабль тщетно попытался сменить курс, а более обтекаемый ударный крейсер пролетел внизу, разворачиваясь и обращая к подбрюшью противника батареи правого борта. Все пушки на боку «Завета» устроили настоящую бурю на короткой дистанции, разделявшей два крейсера. Массированные потоки плазмы и сосредоточенный лазерный огонь прошлись по килю корабля Корсаров.
— Уничтожил, — тихо произнес Меркуциан. — Смотрите, братья. Уничтожил.
«Завет» не остановился понаблюдать. Он рванулся прочь, его двигатели пылали с неудержимой яростью. Оставшийся позади крейсер Корсаров качнулся, треснул и разошелся вдоль подбрюшья. По всей длине корабля заполыхали взрывы, словно это была расходящаяся по швам детская игрушка. Спустя несколько секунд крейсер превратился в огненный шар, корабль сложился внутрь, и его башни обрушились в пылающую сердцевину. Ударная волна от взрыва плазменного ядра сотрясла ближайшие малые корабли, сбив их с курса.
— Ауспик-мастер, сколько вражеских кораблей мы видим?
— Двенадцать, повелитель. Судя по обломкам, четыре уже уничтожено.
Талос уставился на «Завет», глядя, как тот горит.
— Набрать скорость для атаки и открыть канал вокс-связи с «Заветом».
Возвышенный вел опасную игру. Сам по себе демон не был мастером корабельных сражений. Он инстинктивно был несравненным охотником, хищником и убийцей, но не бойцом в пустоте.
Командовать кораблем в пустотной войне означало до предела окунаться в поток поступающей информации. Выкрикиваемые числа и двоичные коды были расстояниями до других кораблей, они касались прогнозируемых маневров каждого корабля, а также тонкостей и особенностей оцениваемых перемещений всех объектов в трехмерном пространстве. Возвышенный настроился на состояние нечеловеческой концентрации, сделав то, что всегда делал в прошлом: потянулся вглубь разума, который теперь принадлежал ему, и откинул в сторону притворяющуюся мертвой человеческую сущность, чтобы открыть лежащие под ней соответствующие знания.
Воспоминания. Воспоминания Вандреда. Не понимая эти сводящие с ума звездные пляски, Возвышенный мог усилием мысли содрать покров с мозга носителя и ввинтиться в душу Повелителя Ночи. Когда он оказывался внутри, требовалось всего лишь секундное сосредоточение, чтобы облечься воспоминаниями и пониманием, как будто эти мысли всегда принадлежали демону.
Вандред обладал множеством подобных знаний. При жизни он был несравненным бойцом в пустоте. Именно благодаря этому он стал Десятым капитаном в месяцы, последовавшие за гибелью Малхариона.
Возвышенный обирал разум носителя так же настойчиво, как похищал материальные блага Империума. Между этими двумя действиями не существовало разницы. Сильный брал у слабого — таков был порядок вещей.
Однако по мере того, как Вандред отдалялся все сильнее, слабеющая душа человека забирала свои угасающие воспоминания к черте небытия.
Поначалу это не тревожило Возвышенного. Вандред был помехой, однако его сознание все еще можно было грабить, когда вздумается. Сложности появились, когда остаточная искра человека выработала в себе досадную способность хитрить. Вандред начал умолкать, перестав издавать бесполезные и беззвучные призывы о помощи к былым братьям. Он прятался от ищущих мыслей-побегов, которые Возвышенный запускал в общий мозг. Зарывал вглубь наиболее ценные и полезные воспоминания, храня и оберегая их с досадным упорством.
Возвышенный терпел даже это. Он подозревал, что в материальном мозге осталось достаточно следов Вандреда для снятия неглубоких воспоминаний, даже если душа Повелителя Ночи сгинет навеки.
Их полный ненависти и основанный на эксплуатации симбиоз, хоть и постоянно слабея, работал уже больше века…
… пока шестнадцать боевых кораблей Красных Корсаров не вырвались в реальное пространство и не навели орудия на «Завет крови».
Возвышенный смотрел на меняющиеся и обновляющиеся данные гололитического дисплея. Он был в состоянии понять, что видит, однако мерцающие рунические изображения мало о чем ему говорили, и он не мог почти ничего предсказать. Без покрова сознания Вандреда для Возвышенного почти не было смысла в бормотании низшего вида, играх существ из плоти.
Напасть. Уничтожить. Разграбить. Такие термины Возвышенный понимал. Он ухватил основы войны в пустоте. Ему недоставало понимания логистики, стратегии и тех уверенных изменений, которые вносились в любое сражение тактикой, знанием и прогнозированием.
Боевые корабли приблизились.
Возвышенный потянулся в сознание носителя и ничего не обнаружил.
Смертный экипаж мостика начал запрашивать распоряжения. Возвышенный отгонял их раздраженным рычанием и обшаривал общий мозг. Ничего. Вообще никаких воспоминаний. Вандред продолжал прятаться, или полностью сгинул.
В материальной вселенной прошло несколько секунд, а в неподвластной времени душе демона гораздо больше, и, наконец, Возвышенный сжал лапой иссохшую душу Вандреда. Повелитель Ночи почти не сопротивлялся, он был ослаблен и разрушен, практически полностью исчезнув.
Неважно. Возвышенный очистил личность от знаний и наложил на собственную сущность похищенное понимание. Двое поступали так — словно труп и падальщик — множество раз, даже на Крите, когда атака «Завета» произвела впечатление на самого Магистра Войны.
И, как всегда, Вандред малыми дозами выдавал накопленные за свою жизнь знания, которые поглощал Возвышенный.
Но этого было мало. Мигающие руны обрели смысл. Существо могло угадать наиболее вероятные действия вражеских кораблей, основываясь на их размерах, вооружении и поддержке. Но этого было мало. Возвышенный начинал понимать. Все анализы ситуации вели к одному и тому же результату.
Он проиграет.
Возвышенного уничтожат здесь, вышвырнут обратно в сумятицу варпа, где ему придется пребывать в состоянии хаотичного ничто, пока о себе не заявит очередная идеальная оболочка-носитель.
Демон вцепился в угасающую душу, высасывая ее жизнь в панических поисках ответов.
Последние угли Вандреда откликнулись весельем. «Завет» не может выстоять против шестнадцати кораблей. Сойтись в бою только с четырьмя крейсерами означало бы гарантированное обоюдное уничтожение. Их сопровождение смещает равновесие в пользу врага.
Ложь.
Возвышенный не умрет, не может умереть здесь.
Чего ты от меня хочешь, демон? «Завет» — принц среди кораблей, рожденный в великую эпоху. Однако он тоже уязвим. Ты десятилетиями разрушал его, и полностью утратишь спустя считанные дни после возрождения.
Запаниковав, Возвышенный игнорировал запросы экипажа мостика, шаря по случайно выбранным воспоминаниям в надежде найти что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия для спасения собственного существования. Впервые за столетие демон проявил слабость. На короткую ужасающую секунду он ощутил улыбку Повелителя Ночи.
Вандред ударил в полную силу всем, что скрывал. Память о братстве, о войнах под пылающими небесами, о поединках в пустоте, выигранных во имя Легиона, за который он бы охотно умер. Полный спектр человеческих эмоций и переживаний — от едва сохранившихся детских страхов до гордости убийцы от того, как кровь струится по бледной плоти.
Воспоминание за воспоминанием, впечатление за впечатлением вливались в общий разум. И все они не принадлежали Возвышенному.
Вандред закричал. Вопль начался у него в сознании…
… и сорвался ревом с чудовищных челюстей.
Первым на него обрушилось ощущение дыхания. Было больно. Легкие горели. На него нахлынуло чувство, будто его вытолкнули из утробы в яркий и холодный мир. Он снова взревел, и на этот раз звук завершился смехом.
Корабль трясся, уже получая повреждения. Корсары были хитрыми ублюдками. Они знали, как бить, и уже скоро вражеский огонь должен был вывести из строя варп-двигатели «Завета». Если бы Вандред попытался бежать, он бы лишь ускорил свою гибель, подставив готовую цель.
Оставался другой, единственный вариант. Остаться. Сражаться.
— Офицер артиллерии Джован, — прорычал он с улыбкой льва.
Человек, к которому он обращался, вздрогнул.
— Мой повелитель?
Вандред указал на гололит, заставляя себя не отвлекаться на когтистый кошмар, в который превратилась правая рука.
— Начнем с вот того крейсера типа «Убийство», Джован. Готовь лэнсы.
«Завет» пылал, но продолжал сражаться.
Бортовые орудийные порты по всей длине корпуса превратились в грязный черный рубец. Две основные вентиляционные шахты ускорителей стали расплавленным шлаком, что привело к возгораниям на палубе инженариума и бесчисленным жертвам среди рабов-чернорабочих. Большей части зубчатых стен и скульптур уже просто не существовало, их сорвало с корабельного хребта вражеским огнем. Такая же участь постигла фрагменты кормового замка. На броне едва ли остался хотя бы квадратный метр поверхности, которая не почернела, не получила отметин или не была полностью уничтожена. Большая часть корабля была охвачена призрачным пламенем, тянущимся в пустоту. Из пробитых в корпусе разломов в космос лилась вода и вырывался воздух. Первая замерзала, превращаясь в потоки ледяных кристаллов, а второй рассеивался, умирая в удушливой пустоте.
Эсминец «Лахезис» лишился половины надстройки после взрыва реактора, рассеченного на части фронтальными лэнсами «Завета». Спустя полминуты ударный крейсер пробился сквозь вертящиеся обломки фрегата, ударив потрескавшимся тараном в уцелевшую секцию корпуса и отшвырнув ее в сторону, как будто прихлопнул насекомое.
Даже ковыляя на переломанных ногах и с горящей кожей, боевой корабль Повелителя Ночи вцеплялся в доступную добычу.
Крейсер «Лабиринт», потерявший свой последний корабль поддержки, тяжело нырнул на замедляющийся «Завет». Он объединил залповый обстрел из плазменных пушек с кинжальным огнем лэнсов, чтобы обрушить на корабль внизу ливень разрушения. Слишком искалеченный, чтобы спастись, «Завет» развернулся, используя скудную остаточную инерцию, и приготовился в последний раз злобно ответить зарядом из лэнсов.
«Лабиринт» снова выстрелил.
И не попал.
Весь залп, не нанеся вреда, плеснул по колышущимся щитам другого корабля, копии гибнущего «Завета» по размерам и смертоносной изящности. Незваный гость промчался между двумя кораблями, растолкав их в стороны. На обоих мостиках завыли тревожные сигналы сближения.
Приняв на себя смертельный выстрел и дав тому растечься по щитам, новоприбывший хлестнул из бортовых лазерных батарей ответным опустошительным градом. Щиты «Лабиринта» разорвало, и корабль резко накренился на правый борт, отчаянно пытаясь избежать еще одного обстрела.
На мостике «Завета» зазвенел голос, который исходил из свистящих и шипящих динамиков.
— Говорит Талос из Восьмого Легиона, боевой корабль «Эхо проклятия».
Испорченный вокс с треском донес ответ.
— Весьма забавно. Однако тебе не следовало вступать в эту битву, пророк. Легиону нет смысла терять два корабля в эту ночь.
Ксарл и Узас вслушивались в свежую дозу безумия, доносящегося из вокса. Кровоточащие Глаза — по крайней мере несколько из них — забивали эфир крайне неприятными и пронзительными воплями.
— Где вы? — уже не в первый раз спросил Ксарл. — Говорит Ксарл из Первого Когтя. Где вы?
Визг снова смолк. Это повторялось уже несколько раз. Каждому приступу яростных орлиных криков предшествовал разговор об «охоте на тех, кто сам станет охотниками» и «преследовании добычи со сломанной душой».
Ксарл ненавидел рапторов.
— Ненавижу этих тварей, — произнес он тоже не в первый раз. — Ненавижу то, как они говорят, как думают и как рассказывают, будто были первыми на стенах Дворца Императора.
Узас не ответил. Он тоже пытался слушать рапторов.
— У них не ладится охота, — задумчиво сказал он.
— Благодарю за перевод, брат, — Ксарл потянулся за переносным ауспиком и вдавил активационную руну. — Жди здесь. Скоро вернусь.
Узас наклонил голову.
— Талос приказал нам обоим оставаться тут.
— Ты читаешь мне лекции о правильном реагировании на приказы? — Ксарл демонстративно огляделся. — В тебя кто-то вселился, брат?
Узас не ответил.
— Скоро вернусь, — сказал Ксарл. — Хочу поучаствовать в охоте Кровоточащих Глаз на… на что бы они там ни охотились. Судя по звукам, оно рвет их на куски, и мне нравится такой расклад.
— Я тоже хочу охотиться, — проворчал Узас с особенным недовольством. — Оставайся сам. Я поохочусь вместе с визгливыми идиотами.
Ксарл покачал головой.
— Не думаю.
— Почему? — спросил Узас. — Почему я должен остаться, когда ты идешь?
— Потому что даже в худшие дни я лучше всех владею клинком. А ты, напротив, носишься с топором и вопишь о богах, расправляясь с собственными слугами.
Вандред был одним из немногих оставшихся в живых на мостике «Завета». Пламя покрывало стены, словно вторая обшивка, и уже начинало пожирать тела погибших при исполнении долга. Он частично ослеп от света, который испускало обилие огня, и чуял в едком дыму последний выдох корабля.
Несмотря на грубую мощь тела, ему было трудно вернуться на трон из-за кровопотери из нескольких страшных и глубоких ран. Сама кровь мерзко пахла, она капала из ран жирными и липкими сгустками, практически лишенными текучести.
Оставшийся на командной палубе экипаж целиком состоял из сервиторов. Их ограниченные протоколы поведения удерживали их на посту независимо от влияния внешних стимулов. Двое пылали, в буквальном смысле горели на своих постах: металлические детали были опалены, а плоть почернела и кровоточила. Они вводили команды стрельбы для орудий, которых уже не существовало.
Вандред рухнул на трон, жидкость из ран начала сочиться на черное железо. Корабль снова содрогнулся. В стене с оккулусом что-то взорвалось, и наружу ударил пар под давлением.
— Талос.
Голос пророка доносился обрывками, но даже это было почти чудом.
— Я тебя слышу, — произнес он.
Вандред сплюнул кровью. Было нелегко говорить из-за всех этих зубов.
— «Завета» больше нет, брат. Они нас даже не берут на абордаж. Им нужна наша смерть, и очень скоро это желание исполнится.
Талос зарычал.
— Беги. Мы прикроем твой отход. На этот раз двойной прыжок сработает, обещаю тебе.
— Откуда это безумное стремление потерять оба корабля? «Завет» едва в состоянии ползти, не то что бежать. Побереги бесполезный героизм до того момента, когда для него найдется благодарная аудитория, пророк. Быть может, такая ночь еще наступит, но не сегодня. Беги ты. Я прикрою твой отход.
— Как прикажешь.
— Двигайся к этим координатам. Не вступай в бой, сдерживай врага выстрелами лэнсов и готовься принимать выживших. Не атакуй. Понял?
Пауза.
— Тебя запомнят, Вандред.
— Лучше бы не помнили, — он оборвал связь кровоточащей лапой и переключился на внутрикорабельный вокс, гадая, сколько людей осталось в живых и услышат его.
— Говорит капитан. Немедленно ищите помощи на борту «Эха проклятия». Всем, всем…, — он судорожно вдохнул.
— Покинуть корабль.
XXV
Потери
Первыми из пылающего «Завета» хлынули хищные силуэты десантно-штурмовых кораблей Легиона. Они выскакивали в пустоту, оставляя за двигателями полосы кометных хвостов, мчась подальше от обреченного носителя.
Талос наблюдал за их виражами и разворотами. Они корректировали курсы, направляюсь к прибежищу на «Эхе», и в этом эгоистичном полете не было ни малейшего намека на порядок.
— Ты только что унаследовал несколько Когтей, — заметил Меркуциан.
Талос опознавал корабли по нарисованным на крыльях перьям. Он гадал, сумел ли Рувен выпросить себе место на одном из них.
Далее последовали нагруженные припасами и беглецами машины гражданских слуг. Их медленное перемещение не могло сравниться со стремительными бросками транспортов Легиона. Единственным исключением был «Эпсилон К-41 Сигма Сигма А:2», бронированный прямоугольный корабль Делтриана, ставший толще из-за расширенного грузового трюма и ощетинившийся нелепой системой турелей, будто мелкое млекопитающее, защищающееся при помощи шипов. «Эпсилон» устремился впереди своих спутников, полыхая широкими соплами двигателей. Автоматические орудия, которые покрывали корпус, будто наросты, сбивали все ракеты, оказавшиеся в пределах досягаемости. Техноадепт спас больше жизней членов экипажа, чем кто-либо из беглецов, сугубо в результате побочного следствия механической эффективности.
Все это время «Завет» продолжал медленно двигаться, производя последние залпы по перегруппировывающемуся вражескому флоту. Корабли Красных Корсаров отвечали огнем дальнобойных орудий, воспламеняя все новые палубы. Несколько спасательных челноков слуг только-только успели покинуть «Завет», когда погибли в огненной буре, продолжавшей рвать корабль-базу на части.
Последними стали спасательные капсулы — самые мелкие, многочисленные и, несомненно, разобщенные. Они сыпались в космос, летя по случайным траекториям. Слишком маленькие, чтобы привлечь внимание, однако слишком медленные, чтобы устремиться в спокойное место.
Как и приказал Вандред, «Эхо проклятия» отступало, выходя из боя и принимая пропащие души в два рабочих пусковых ангара.
Пророк встречал многочисленных беглецов на основной посадочной палубе. Сперва его озадачило полное отсутствие Атраментаров. Этот первый вопрос был отметен вторым, из-за которого тревога Талоcа сменилась открытым гневом.
Делтриан сошел по аппарели своего корабля, возглавляя парад сервиторов. Сотня лоботомированных рабов волокла на себе его оборудование. На грузопогрузчиках с антигравитационными полозьями лежали составные части наиболее крупных реликвий. Пророк был уверен, что видел на одной из транспортных платформ руку дредноута, а на другой — медицинский амниотический цилиндр, в котором плавало спящее тело принцепса титана, подаренное Делтриану Первым Когтем.
Несколько аугментированных слуг были приспособлены для подъемных задач. Они трудились небольшими командами, таща огромные массы среднемасштабной аппаратуры. Две группы с жутковатым почтением в мертвых глазах несли окованные железом гробы.
Талос, прищурившись, наблюдал за второй группой и их ношей.
Прежде, чем он смог перехватить техноадепта, дорогу ему преградил один из братьев.
— Я выжил, Талос! — Рувен ликовал. — Какие еще требуются доказательства вмешательства руки судьбы? Мы оба должны жить и снова сражаться вместе.
— Секунду, прошу тебя, — Талос прошел мимо и еще раз, более пристально, посмотрел на груз, который несли шестеро сервиторов Делтриана.
— Ах ты вероломный ублюдок, — прошептал он. Находившийся на дальнем конце помещения Делтриан ничего не услышал. Техноадепт продолжал инвентаризацию спасенного имущества.
Вокс пророка с треском ожил, привлекая к себе внимание, но совершенно не смирив его гнева. Вспыхнула именная руна Ксарла.
— Ксарл, ты не поверишь, что сделал Делтриан.
— Сомневаюсь, что буду волноваться по этому поводу. Это более важно. Брат, Кровоточащие Глаза что-то здесь нашли. Оно уже убило восьмерых из них.
— Что это?
— Я почти не видел его, но думаю, что это один из Нерожденных. И при этом чертовски уродливый.
Когда Люкориф охотился, его не заботила сила тяжести. Хотя в ходе преследования на борту корабля раптор и не мог летать в большей части тесных коридоров, ему было все равно, по чему ползти — по потолку, стенам или полу. Суставчатые когти делали передвижение по любой поверхности одинаково простым.
Вцепившись в потолок пустого помещения трапезной для слуг, он резко и агрессивно наклонял голову, выискивая внизу признаки движения.
Он ничего не видел и не чуял крови. И то, и другое было непонятно. Раненое существо убежало в эту комнату, и Люкориф собрал стаи рапторов для наблюдения за всеми тремя выходами. Он вошел внутрь в одиночестве, немедленно взлетел к потолку и повис там.
— Ничего не вижу, — передал он по воксу. — Ничего не слышу. Ничего не чую.
— Невозможно, — отрезал в ответ Вораша.
— Оно прячется, — проскрежетал Крайл.
Люкориф пополз по потолку, задумчиво пощелкивая под нос. Плачущий лицевой щиток пристально следил за полом внизу.
Калеб медленно привыкал к возможностям своего нового тела. Пантеон благословил воскрешенную плоть физической живучестью, как и всех своих слуг, однако при помощи секундной концентрации, усилия мысли, Корсар мог изменять саму реальность.
Ему было известно, что праведная жизнь будет сполна вознаграждена после смерти, однако это не было простой одержимостью. Теперь он пребывал на грани демоничества и обладал дарами, о которых не следовало знать смертным.
Первое, чему он научился — усмирять мух. Те ворчали и гудели вездесущим облаком, гнездясь в трещинах его керамита. Повелители Ночи выслеживали его по звуку, пока он не научился сосредотачиваться на нем и, сконцентрировавшись, делать сонм насекомых неслышимым.
Потом его выслеживали по запаху. В броне вздувались вены, как будто сам керамит стал вторым слоем кожи. Они извивались в такт неравномерным ударам сердца. Тело не могло сдержать сернистую вонь собственной крови, и от подкожных органических кабелей исходил запах. Одному из рапторов удалось нанести ему удар, располосовать шею взмахом когтя. Соприкоснувшись с воздухом, кровь начала пузыриться, шипя и бурля, будто испаряющаяся кислота.
Покинув тело, кровь просто бесследно сгорала, не в силах существовать без связи с материальной вселенной.
Он благословил и поблагодарил раптора, прежде чем с улыбкой задушил его. Урок был усвоен. Калеб более не был существом из этого мира. Его силы были противоестественны для смертного, но совершенно естественны для порожденного варпом воплощения Пантеона. Теперь он повиновался законам иной реальности.
Затем Калеб обучился самому полезному. Пытаясь скрыться от собирающихся охотников, он сделал их слепыми к своему присутствию. В отличие от прочих инстинктивных способностей, эта потребовала полного сосредоточения, распевания имен Пантеона и деяний, которые он совершит в их славу, если они благословят его возможностью добраться до настоящей добычи.
И похоже, что так они и сделали. Калеб скользил сквозь стены корабля, не издавая шума при соприкосновении подошв с полом, пока, наконец, не ощутил, что его глаза, кончики пальцев и бьющееся сердце тянет за тайные нити в одном направлении.
Он позволил концентрации ослабнуть и возник посреди коридора глубоко внутри корабля. Коридор был темнее прочих, поскольку кто-то недавно расстрелял светящиеся полосы над головой.
Он обернулся, когда сзади раздался звук. Чрезвычайно хорошо известный ему звук.
Цепной топор взревел, его зубья пожирали воздух. Узас сменил хват, взявшись за оружие обеими руками и готовясь разрубить тварь надвое, как только ее мерзко выглядящее тело приблизится.
— Отойди, — она рассмеялась над ним. У нее во рту гнездились мухи.
— Защищайте навигатора, — произнес он. Септим и Марук отбежали за переборку и задраили ее.
— Отойди, — снова сказало существо, двигаясь к нему. Он не послушался. Вместо этого Повелитель Ночи рубанул по воздуху, как будто разогревая мышцы.
Узас ждал великолепного поединка. Его сознание было истерзано, однако он все равно предчувствовал битву, которую будет с гневной гордостью вспоминать всю оставшуюся жизнь. Он не ожидал, что тварь настолько не волнует бессмысленное насилие, что она отшвырнет его в сторону одним ударом и исчезнет. Однако именно это и произошло.
Лапа существа угодила ему в грудь и бросила в стену с такой силой, что осталась вмятина длиной два метра. Узас пробыл в сознании несколько секунд, за которые он попытался подняться на ноги. Разбитый череп и вызванная этим тошнота не дали ему даже такой возможности. Удар, способный вырубить воина Легионес Астартес, убил бы смертного и проделал бы дыру в обшивке бронетранспортера. Все еще разъяренный Узас отключился, даже не подумав вызвать по воксу подмогу.
Смертные услышали, как что-то тяжелое с глухим лязгом ударилось о стену. Затем появился запах, и сквозь закрытую переборку начал просачиваться желтый дым.
Октавия обошла бассейн по краю, сжимая в руке пистолет. Все остальные были вооружены и готовы, но не знали, к чему именно.
— Куда ему стрелять? — спросил Марук.
Сперва Септим не ответил, а затем просто пожал плечами.
— В голову. Впрочем, это всего лишь предположение.
— Узас его остановит, — произнесла Октавия. Но ее голос прозвучал неискренне даже для нее самой. Казалось, она отчаянно пытается себя убедить. Ей хотелось поверить в это, так как она уже видела, как Узас убивал ее варп-призраков прежде, и что он сможет убить и этого, пока тот еще слаб.
Однако это означало бы признаться в том, что во всем виновата она. Это она притягивала неупокоенных мертвецов и наделяла их силой всякий раз, когда открывала третий глаз.
— «Завет» меня проклял, — сказала она. Фраза прозвучала сдавленным шепотом. Никто не услышал. Все смотрели, как дым складывается во что-то приблизительно похожее на человека.
— Думаю, этот лязг означал, что Узас попытался и потерпел неудачу, — произнес Марук, пятясь назад. Он поднял лазерную винтовку.
«Завет» превосходил любой корабль вражеского флота по размерам, скорости и мощи, однако он был один, окружен и смертельно ранен.
Один из эсминцев попытался прорваться мимо, выйдя из боя с пылающей громадой, чтобы погнаться за «Эхом проклятия». «Завет» отбил у них всех охоту к подобным поступкам и защитил корабль-побратим, выбросив наружу собственное варп-ядро. Эсминец вильнул прочь со всей доступной кораблю таких размеров прытью, уходя по дуге от летящей машины.
Ему почти удалось.
«Завет» выстрелил из последних оборонительных кормовых орудий, подбив летучее ядро двигателя и воспламенив его. От взрыва пустота озарилась бело-лиловым огнем сферической ударной волны, которая накрыла своим гневом два корабля. Первым был «Магнат» типа «Кобра», который оказался окутан ядерным пламенем, сошел с курса и лишился трети экипажа, погибшего за следующие несколько минут в борьбе с огнем, грозившем уничтожить весь корабль.
Вторым кораблем стал сам «Завет». Сражаясь с вражеским флотом, он еще больше отдалился от «Эха», однако из-за медленного хода не мог сравниться с крейсерами Красных Корсаров. Те обстреливали его из дальнобойных орудий, опережая слабые попытки атаковать.
Не имея скорости для проведения самоубийственного тарана традиционными способами, Вандред мог только схитрить.
Взрыв выброшенного и уничтоженного варп-ядра «Завета» полностью окутал его собственную корму. Ударная волна обрушилась на «Завет», разнеся на куски его заднюю половину и запустив уцелевшие останки корпуса вперед, будто умирающую акулу на гребне волны.
Флот Красных Корсаров развернулся, окружил, открыл огонь — все безрезультатно. «Завет крови» врезался прямо в «Небеса Бадаба», протаранив борт пытавшегося отвернуть крейсера и уничтожив оба корабля взрывом, который до основания сотряс флот Корсаров и полностью сломал их строй. Все остальные корабли пытались спастись, пока не произошел еще одного критический пробой ядра.
Единственными душами, которые услышали последние слова Вандреда, стали еще остававшиеся в живых сервиторы командной палубы «Завета», хотя не факт, что у этих несчастных вообще были души.
На оккулусе увеличивалось изображение «Небес Бадаба», и Вандред, наконец, поддался желанию, которое целый век терзало его каждую минуту каждого часа, каждую ночь каждого года. Все это время он бился лишь за то, чтобы просто существовать. И вот теперь он расслабился.
— Надеюсь, это больно, — произнес он и закрыл глаза.
Тело дернулось. Глаза вновь открылись.
Последними словами Возвышенного стал бессвязный крик, в котором не было ничего, кроме боли.
Существо обрело форму. Грубо говоря, это был один из Красных Корсаров.
Все четверо открыли огонь, наполнив комнату трескучим «крак-крак-крак» лазерного оружия. Все лучи хлестали по броне Корсара, опаляя ее, однако от этого было мало толку, только ливень горящих мух из каждой раны.
Оружие Пса издавало при каждом выстреле более гортанное и злобное «бум, клик-чак». Каждый заряд дробовика на мгновение рассеивал мух и вгонял картечь в мясистый керамит. От крови исходила вонь. Даже после целой жизни, проведенной на «Завете», даже после нескольких часов в одном помещении с трупом Эзмарельды — со смрадом крови существа ничего не могло сравниться. Марука стошнило, он продолжал палить вслепую.
Не испытывая проблем с движением по скользкой поверхности сырой палубы, Красный Корсар перешел на бег и дотянулся до бывшего станционного рабочего. Существо схватило Марука за лодыжку, оторвало от пола, и он завопил, вдыхая мух. Вися вниз головой, Марук продолжал стрелять сквозь насекомых. Все выстрелы безрезультатно уходили в броню.
— Не ты, — сказал Корсар. Он ударил Марука о стену, расколов ему голову, и отшвырнул обмякшее тело в бассейн с мерзкой жидкостью. — Не он.
Псу пришлось перезаряжать оружие. Забинтованные руки трудились удивительно эффективно, заряжая патрон за патроном, пока он пятился, стараясь не поскользнуться. Как только слуга с треском дослал патрон и поднял дробовик, Корсар прыгнул на него.
Пес не закричал, не забился и не наложил в штаны, как Марук. Он позволил существу поднять его и, оказавшись возле лица чудовища, скормил тому ствол дробовика.
Никаких вызывающих последних слов. Никаких издевок или отважного смеха. Пес стиснул зубы, пристально уставился незрячими глазами и вдавил спуск. Первый выстрел разнес клыки твари в пыль и превратил ее язык в фарш. Второй вынес содержимое пасти через заднюю стенку горла.
Третьего выстрела не последовало. Корсар с резким влажным хрустом вогнал свой кулак в грудь Пса и отшвырнул тело в сторону с гораздо большей злобой, чем Марука. Пес вообще не попал в воду, он перелетел через бассейн и врезался в дальнюю стену с хрустом, от которого заболели уши, а затем рухнул на палубу неподвижной бескостной грудой.
Септим стоял рядом с Октавией. Они стреляли вместе, почти безрезультатно.
— Твой глаз…
— Не сработает, — выдохнула она.
— Тогда беги.
Она остановилась, едва не дрожа, с застывшим в глазах вопросом.
— Беги, — снова прошептал он.
Красный Корсар рванулся к Септиму. Тот попятился, продолжая стрелять, а Октавия потянулась к запертой переборке. Та открылась, как только ее коснулись пальцы.
— С дороги! — Узас оттолкнул ее, опрокинув на спину, и метнул свой топор.
Он все еще чувствовал боль.
Стрельба причиняла ему немногим больше боли, чем царапины на коже, однако после выстрелов дробовика маленького ублюдка он зашатался, утратив возможность говорить и дрожа в непроходящей муке. Как и надлежало, это подпитало его злобу, но, Кровь Пантеона, это было еще и больно.
Топор с треском ударил ему в голову, причинив такую же резкую пульсирующую боль. Секунду он рычал, а потом осознал, что клинок все еще активирован. Застрявшие в черепе после удара зубья щелкнули раз, другой… и начали перемалывать.
Оказалось, что боль от разорванных в клочья горла и челюстей — ничто в сравнении с ощущение металлических зубьев, которые пожирают череп изнутри и измельчают мозг в пасту.
Существо взревело, хотя из остатков его лица не донеслось ни звука. Голова напоминала расколотую яичную скорлупу, а горло представляло собой кровоточащую мешанину истерзанного мяса и потеков крови. Озверевшая и разъяренная тварь отвернулась от Септима, преследуя наибольшую угрозу — того, кто причинил самую сильную боль. Чтобы добраться до Узаса, она помчалась вперед и свалилась в бассейн с водой. Атака превратилась в судорожную переправу.
Узас уже стрелял из болтера. Оружие грохотало и дергалось у него в руке, выплевывая в тело демона массореактивные заряды. Все они разрывались внутри торса без особого эффекта. Тихий и глухой стук безрезультатно взрывающихся болтов почти что обескураживал.
Ксарл стоял рядом с братом, держа наготове двуручный цепной клинок.
— Заканчивай, — сказал он.
— Оно хочет навигатора, — Узас перезарядил оружие и прицелился, чтобы снова открыть огонь. Ксарл ударил его бронированным локтем в лицевой щиток, и голова дернулась назад.
— Заканчивай, — снова прошипел второй Повелитель Ночи.
Узас потряс головой, чтобы придти в себя, переводя взгляд с Ксарла на приближающегося демона. Он схватил Октавию за горло и поволок ее безо всякого изящества и любезности, последовав за Ксарлом обратно в коридор.
У Калеба не осталось ничего, кроме ярости. Он выбрался из бассейна и метнулся в дверь…
Его ждали. Твари, на которых он охотился, и которые теперь собрались в большую стаю. Они присели на палубе, цеплялись за стены, висели на потолке — двадцать скошенных железных демонических масок. Из красных глаз каждой из них текли нарисованные багряные и серебристые слезы.
Существа трещали, рычали, шипели и плевались. Среди них стояли двое Повелителей Ночи с болтерами в поднятых руках. Один из них держал за горло его добычу, не обращая внимания, что та брыкается и извивается.
У ее крови был божественный запах, однако он не мог на ней сконцентрироваться. Стая напряглась, двигаясь в зверином единстве. Его злоба вытекала, словно гной из вскрытого нарыва. Как будто Пантеон бросил его, ощутив бесполезность.
Калеб попытался призвать все назад, снова обуздать злость, пресечь боль и дать пищу мускулам.
Позади опустилась переборка, закрыв его с рапторами. Красный Корсар оглянулся через плечо и увидел закованного в броню вожака, который вцепился в полоток и протянул одну лапу вниз, чтобы запереть дверь.
— Я съем твои глаза, — посулил Люкориф.
Рапторы прыгнули все как один.
Говорить было трудно, однако она старалась как могла.
— Пес? — со скрипом произнесла она больным горлом. — Пес, это я.
Она перевернула слугу. Он никогда не отличался особой красотой, однако теперь той осталось еще меньше. Октавия схватила дрожащую руку и крепко сжала ее.
— Устал, хозяйка, — его голос был таким же слабым, как и у нее. — Спасибо, что дали мне имя.
— Пожалуйста, — у нее на глазах были слезы. Она плакала по мутанту-еретику. Ох, видел бы ее сейчас отец. — Спасибо, что заботился обо мне.
— Тут темно. Темно, как на Нострамо, — Пес облизнул разбитые губы. — Дождь, хозяйка, — тихо усмехнулся он.
Октавия стерла свои слезы с покрытого шрамами сморщенного лица, но он был уже мертв.
XXVI
Последствия
Узас повернулся к открывающейся двери. Он стоял в центре камеры, уставившись в стену и думая о запахе крови, о том, как она ощущается на лице и пальцах тонкой масляной пленкой, и о жгучем, вызывающем привыкание, тепле ее горькой сладости на деснах и языке. В этом вкусе, в этом ощущении и в этом запахе крылось имя бога. Бога, которого он ненавидел, но славил за обещание силы.
— Я знал, что ты придешь, — сказал он стоящей в дверях фигуре. — После Виламуса. После того, что ты сказал в крепости. Я знал, что ты придешь.
Его брат вошел в маленькую комнату — аскетичное эхо принадлежавшей Узасу пустой каюты на «Завете». В самом деле, чтобы воссоздать такое отсутствие комфорта, особых усилий не потребовалось. Не хватало только горы черепов, костей и старых свитков в углу.
— Я его не убивал, — пробормотал Узас. — Это имеет значение?
— Имело бы, будь это правдой.
Узас ссутулился. Обвинение вызвало в нем злость, однако в эту ночь в его жилах не было подлинной ярости, не говоря уж о гневе. На этот раз он не трясся и не проповедовал. В нем этого не было — какой смысл бунтовать против неизбежного?
— Я не убивал Аркию, — сказал Узас, очень тщательно подбирая каждое слово. — Говорю тебе в последний раз, Талос. Делай, что хочешь.
— Аркия был последним в длинном, очень длинном списке. До него были Кзен, Гриллат и Фарик. А до них Ровейя. А до нее Джена, Керрин и Уливан. Ты прорубал себе дорогу сквозь экипаж «Завета» больше века, и на тебе лежит вина за гибель Третьего Когтя. Я не позволю тебе так поступать на «Эхе проклятия».
Узас усмехнулся.
— Я виноват в каждом убийстве, которое когда-либо случалось на освященных палубах «Завета», да?
— В каждом? Нет. Однако на твоих руках кровь многих из них. Не отрицай.
Он не отрицал. Отрицание в любом случае не поможет ему и не спасет.
— Стало быть, суд надо мной закончен. Исполняй приговор.
Узас опустил голову, чувствуя, как оба сердца забились сильнее. Вот… вот оно. Его череп покатится. Больше не будет боли. Никогда больше.
Однако пророк не потянулся к оружию. Тишина заставила Узаса поднять глаза в вялом и притупленном удивлении.
— Тебя судили, — Талос говорил так же аккуратно, как Узас оправдывался, — и ты связан законом Легиона.
Узас бесстрастно стоял, храня молчание.
— Суд приговорил тебя. Ты окрасишь перчатки в красный цвет последнего обета грешника. Когда твой повелитель потребует твоей жизни, ты подставишь горло под лезвие его клинка.
Узас фыркнул, почти рассмеявшись. Эта традиция была редкостью даже в дни славы Восьмого Легиона, и он сомневался, что спустя столько осталось много банд, где она практикуется. На Нострамо членов банд и семей, которые нарушили данные клятвы, порой приговаривали к отсроченной казни, чтобы те смогли отработать свои прегрешения очищающими поступками перед свершением последнего правосудия. Традиция родного мира татуировать руки приговоренных просочилась в Легион в виде более наглядного окрашивания перчаток. Руки, запятнанные красным цветом греха, говорили миру, что ты живешь с чужого попущения и тебе больше никогда нельзя верить.
— Почему бы просто меня не казнить?
— Потому что у тебя есть долг перед Легионом, который ты должен исполнить перед тем, как тебе будет позволено умереть.
Узас задумался настолько, насколько он вообще над чем-либо еще задумывался.
— Остальные хотели моей смерти, не так ли?
— Да. Но остальные не командуют. А я — да. Решение принимал я.
Узас посмотрел на брата. Спустя какое-то время он кивнул.
— Слышу и повинуюсь. Я окрашу руки.
Талос повернулся, чтобы уйти.
— Встречаемся на мостике через час. Нужно решить последний вопрос.
— Атраментары?
— Нет. Думаю, они погибли вместе с «Заветом».
— Звучит непохоже на Атраментаров, — заметил Узас.
Талос пожал плечами и удалился.
Дверь закрылась, и Узас снова остался в одиночестве. Он посмотрел на свои руки, последний раз видя их облаченными в полночь. Чувство утраты было достаточно реальным, чтобы вызвать у него дрожь.
А затем он огляделся в секундном замешательстве, ломая голову, где найти красную краску.
Она ударилась затылком о стену так сильно, что вздрогнула.
— Извини, — прошептал Септим.
Октавия заморгала, но глаза продолжали слезиться.
— Идиот, — усмехнулась она. — А теперь отпусти меня.
— Нет.
Их одежда зашелестела, соприкоснувшись. Он ее поцеловал, очень слабо, его губы едва прикоснулись к ее губам. У него был привкус масла, пота и греха. Она опять улыбнулась.
— Ты на вкус как еретик.
— Я и есть еретик, — Септим придвинулся ближе. — Так же как и ты.
— Но ты не умер, — она постучала по уголку рта. — В конце концов, вся эта ерунда про Поцелуй Навигатора оказалась мифом.
Он улыбнулся в ответ.
— Просто не снимай повязку сегодня ночью. Не хочу умереть.
В этот момент дверь открылась.
В проеме стоял Талос, который качал головой. Громадный воин издал раздраженное ворчание.
— Прекратите, — сказал он. — Немедленно идите на мостик.
Она увидела, что за ним следуют несколько ее слуг. Не Пес. Безымянные. Те, которые ей не нравились. Она поникла в объятиях Септима, приложив голову к его груди и слушая, как колотится сердце.
Закрыть глаза было ошибкой. Она вновь увидела Эзмарельду. Это целиком и полностью убило в ней желание.
Рувен вошел последним. Он поднял руку, приветствуя Первый Коготь, который в ожидании стоял вокруг гололитического стола широким полукругом.
Трон, который являлся точной копией кресла из черной бронзы, принадлежавшего Возвышенному, пустовал, как и возвышение, некогда занимаемое Атраментарами. «Это скоро изменится, — подумалось Рувену. — Быть может, Талос и откажется от трона, но не я».
Над этой мыслью стоило подумать. Пророк никогда не проявлял желания быть предводителем, и для Первого Когтя станет большей честью быть произведенными в Атраментары. Они какое-то время будут эффективными телохранителями, по крайней мере пока из свежего притока детей-рабов не вырастет следующее поколение легионеров.
Рувен оглядел работу экипажа стратегиума, отметив различия в форме. Большинство смертных было либо в лишенной знаков различия флотской форме экипажа «Завета», либо в темных одеяниях слуг Восьмого Легиона, однако несколько дюжин людей на различных постах явно принадлежали к бывшим рабам Красных Корсаров. Большая их часть носила красные одежды слуг падшего Ордена.
Последний раз, когда Рувен появлялся на палубах корабля Повелителей Ночи, от экипажа «Завета» разило несчастьем — опьяняющей смесью изнеможения, страха и сомнений, которые постоянно витали в воздухе, когда смертные находились поблизости от Возвышенного. Своего рода нектар. Здесь же он смешивался еще и с едким запахом напряжения. Колдуну было жаль их, порабощенных собственными страхами. Несомненно, подобное существование было бы невыносимо.
Он встал рядом с Первым Когтем у гололитического стола. Там был и Люкориф, который присел на соседней консоли, сгорбившись, словно горгулья. Присутствовали также двое рабов: седьмой и восьмая. Он проигнорировал их, не удостоив приветствия. Им вообще не следовало находиться здесь.
— Братья. Нам многое нужно обсудить. У нас собственный корабль, мы свободны от утомительной паранойи Возвышенного, и галактика в наших руках. Куда отправимся?
Казалось, Талос занят этим самым вопросом, изучая прозрачное изображение нескольких близлежащих солнечных систем. Рувен воспользовался моментом, чтобы бросить взгляд на остальных.
Весь Первый Коготь смотрел на него. Прямой и горделивый Меркуциан. Ксарл, опирающийся на громадный клинок. Сайрион, скрестивший руки на нагруднике. Узас, окрасивший руки в красный по приказу Легиона, наклонившийся вперед и опирающийся костяшками на проекторный стол. И недавно примкнувший к ним Вариэль, стоящий облаченным в полночь. Его доспех был перекрашен, а стиснутый кулак Красных Корсаров на наплечнике раздроблен ударами молота. Апотекарий продолжал носить наруч нартециума и рассеянно сжимал и разжимал кулак, заставляя пронзающий шип выскакивать каждые несколько секунд. Тот со щелчком покидал гнездо и спустя мгновение втягивался обратно до тех пор, пока сжатие кулака Вариэля вновь не приводило его в действие.
На него смотрели даже рабы. Седьмой с механическим глазом и оружием, пристегнутым к хрупкому, смертному телу. Восьмая, бледная и напряженная, со скрытым за черной тканью проводником варпа.
Рувен попятился от стола, но пророк уже пришел в движение, и в его руках сверкнул трескучий золотистый полумесяц.
Талос стоял над разрубленным телом, наблюдая, как руки полутрупа все еще шевелятся, цепляясь за палубу.
— Ты… — слова Рувена тонули в пузырящейся во рту крови. — Ты…
Пророк шагнул ближе. Вместе с ним приблизился Первый Коготь, глаза которых блестели, как у шакалов в ожидании падали.
— Ты… — снова пробулькал Рувен.
Талос поставил сапог на нагрудник Рувена. На этом месте тело кончалось — все, что было ниже груди, завалилось в другую сторону, остальное могло лишь упасть, ползти и почти минуту ждать смерти. Талос игнорировал отсеченные ноги, уделяя внимание лишь меньшей части, которая все еще могла говорить.
Кровь бежала мощным потоком, собираясь лужами вокруг упавших половинок, но яростнее всего она хлестала из разрубленного торса с напрягшимися и бьющимися руками. От судорог колдуна наружу выпали бесцветные внутренности, скользкие от крови, которую продолжало без толку регенерировать умирающее тело. Блеск кости указывал на расколотые остатки грудной клетки, скрывавшей темные пульсирующие органы. Единственный удар рассек два легких из трех.
Талос удерживал ногу на груди Рувена, более не давая тому возможности тщетно ползти. Ксарл и Меркуциан придавили подошвами запястья Рувена, полностью пригвоздив того к полу, пока жизненная сила вытекала на палубу.
На губах пророка появилась кривая улыбка — жестоко-искреннее и злобно-веселое выражение едва заметного удовольствия.
— Помнишь, когда ты убил Секунда? — спросил он.
Рувен заморгал, раздробленная грудь затряслась от поднимающегося по израненным легким вздоха. Помимо вкуса собственной крови он ощутил едкий железный привкус похищенного Талосом меча, когда пророк приложил к его губам острие клинка.
— Ты издаешь такие же звуки, как и он, — произнес Талос. — Судорожно ловишь воздух умирающими легкими, задыхаясь, будто побитая шавка. И выглядишь ты так же — глаза широко распахнуты и дрожат, сквозь боль и панику пробивается проступающее осознание надвигающейся смерти.
Он втолкнул острие клинка в рот колдуна. На серебристый металл брызнула кровь.
— Это исполнение обещания, «брат». Ты убил Секунда, причинил вред давшим клятву верности слугам Восьмого Легиона и предал нас однажды, что, наверняка, сделал бы и снова.
Он не вынимал меча изо рта чародея, ощущая каждое содрогание, когда Рувен резал себе о лезвия губы и язык.
— Будут последние слова? — ухмыльнулся поверженному колдуну Ксарл.
Невероятно, но тот попытался. Рувен забился в захвате, борясь с неизбежностью собственной смерти, однако силы покидали его вместе с вытекающей кровью. Частично призванный иней варпа скрепил руки в перчатках с полом.
Первый Коготь оставался рядом со своей добычей, пока та не умерла, с хрипом испустив последний вздох и, наконец, снова распластавшись на палубе.
— Вариэль, — тихо произнес Талос.
Апотекарий выступил вперед.
— Да, мой повелитель.
— Освежуй тело. Я хочу, чтобы его ободранные кости висели на цепях над оккулусом.
— Как пожелаешь, брат.
— Октавия.
Та перестала кусать нижнюю губу.
— Да?
— Возвращайся в свои покои и готовься плыть по Морю Душ. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не перенапрягать тебя, однако путешествие будет нелегким.
Она вытерла вспотевшие ладони о штаны, продолжая морщить нос от вида рассеченного тела Рувена. Стоящий на коленях Вариэль, который срезал броню и работал пилой по плоти, не спасал положения.
— Куда мы направляемся? — спросила она.
Талос вывел изображение на центральный гололит. Сверкающие звезды отбросили зловещий свет на обращенные вверх лица и лицевые щитки.
— Я хочу вернуться в Око и связаться с некоторыми из других банд Восьмого Легиона. Но пока что меня не волнует направление. Куда угодно, Октавия. Просто доставь нас туда живыми.
Она впервые в жизни отсалютовала, приложив кулак к сердцу, как воины Легиона когда-то приветствовали Возвышенного.
— Необычно, — черные глаза Талоса мерцали, отражая искусственный свет звезд. — На пост, навигатор.
На сей раз она исполнила терранский поклон, как будто снова вернулась в бальные залы далекого Тронного Мира.
— Есть, мой повелитель.
Когда она покинула мостик, Талос обернулся к братьям.
— Скоро вернусь. Если я вам понадоблюсь, то буду у техноадепта.
— Подожди, Талос, — окликнул Вариэль, который по запястье запустил руку в грудь предателя. — Что мне делать с его геносеменем?
— Уничтожь.
Вариэль нажал, раздавив орган в кулаке.
По Залу Размышления «Эха», как раньше по Залу Памяти «Завета», разносились отголоски работы чудесных машин. На полу была свалена добыча Красных Корсаров, которую ждала расчистка, когда у Делтриана нашлось бы время заняться такими несущественными мелочами. Пока же он наблюдал за тем, как армия сервиторов устанавливает драгоценные реликвии Легиона на почетные места.
Потеря каждого артефакта вызывала у него категоризованное множество оцифрованных подобий негативных эмоций — то, что человек назвал бы «сожалением» — однако его радовала небольшая гора оборудования, которое ему удалось спасти.
Чрезвычайно положительным было и то, что «Эхо проклятия» могло похвастаться замечательно оснащенным помещением для хранения его сокровищ. Хотя за те годы, что корабль находился в руках Корсаров, по нему распространилось гниение, не было ничего такого, что нельзя было бы аккуратно восстановить и подвергнуть стандартному обслуживанию.
Делтриан прошел мимо капсулы жизнеобеспечения, проведя стальным пальцем по стеклу. Техноадепт залюбовался подлинным сокровищем своей коллекции и постучал по стеклу кончиком пальца, словно человек, привлекающий внимание домашней рыбки. В амниотической слизи плавал обнаженный и связанный принцепс титана, который, почти как эмбрион, свернулся вокруг кабелей ввода и вывода, имплантированных в его живот и кишечник.
От второй серии постукиваний спящий дернулся, как будто и впрямь услышал приветствие. Разумеется, это было невозможно. Учитывая количество наркотиков, затопивших кровеносную систему принцепса, тот пребывал в самом низу спирали химической комы. Будь он хотя бы частично в сознании, боль была бы неописуемой и почти наверняка причинила бы вред рассудку.
Делтриан смотрел, как человек дернулся еще раз. Он сделал пометку более тщательно понаблюдать за бесчувственным подопечным в ближайшие ночи, когда все акклиматизируются к новому убежищу. Техноадепт двинулся дальше.
Подъемные сервиторы устанавливали в стазисные стойки один из двух спасенных саркофагов. Этот… Этот вызывал у Делтриана некоторую степень беспокойства. Теперь командовал Легионес Астартес Один-Два-Десять, предпочтительное обращение: Талос, и существование конкретно этого саркофага прямо противоречило его эмоциональным желаниям, выраженным в прошлом ключевом моменте.
И все же, со временем с данным неучтенным обстоятельством пришлось бы разбираться. Делтриан считал саркофаг своей лучшей работой, идеальным воплощением находящегося внутри воина. На полированной платине было выгравировано изображение Повелителя Ночи, стоявшего в позе, которая соответствовала героическим и мифическим образам из как минимум шестнадцати человеческих культур. Его конечности и доспех были изваяны в соответствии со строгими стандартами. Голова в шлеме была запрокинута назад, что предполагало некий мифический триумфальный рев в небеса, а в каждой руке фигура сжимала шлемы павших воинов. Третьего он попирал сапогом, знаменуя свою безоговорочную победу.
Да, конечно. Делтриан решительно гордился своей работой с этой конкретной единицей, особенно в области сверхсложных хирургических операций, которые потребовались, чтобы спасти жизнь тому, что уцелело после того, одного-единственного раза, когда воин согласился на активацию.
Огромные двойные двери открылись, заскрежетав гидравликой, и техноадепт замер. Он странно человеческим жестом протянул руку и надвинул капюшон на лицо.
— Приветствую, Талос, — произнес он, не оборачиваясь.
— Объяснись.
Это вынудило техноадепта повернуться. Не злость в голосе пророка — ее не было слышно — а вежливость требования, которая была наиболее интригующим обстоятельством.
— Я делаю вывод, что ты подразумеваешь продолжение существования саркофага Десять-Три. Верно?
Первыми вздрогнули черные глаза пророка, а затем то же самое произошло и с его бледным лицом. Он пристально смотрел на изукрашенный саркофаг ровно шесть с половиной секунд
— Объяснись, — снова сказал он, на сей раз более холодно, в его голосе происходило существенное снижение выражаемой сдержанности. Делтриан решил воспользоваться максимально простыми терминами.
— Твои приказы после сражения на Крите были отменены высшей инстанцией.
Пророк прищурился.
— Возвышенный никогда бы подобного не приказал. Его облегчение после уничтожения Малхариона было физически ощутимым. От него исходили волны удовлетворения, техноадепт. Поверь мне, я сам это видел, когда докладывал ему.
Делтриан выжидал приемлемого момента, чтобы вставить собственные слова.
— Неверное предположение. Высшая инстанция, о которой ты говоришь, не является высшей инстанцией, которую имел в виду я. Приказ восстановить и поддерживать жизнь воина в саркофаге Десять-Три исходил не от Возвышенного. Это было распоряжение Легионес Астартес Дистинктус-Один-Десять/Ранее-Один.
Талос покачал головой.
— Чье?
Делтриан замешкался. Он не знал предпочтительного обращения к воину, поскольку ему никогда о нем не сообщали.
— Воин… из Атраментаров, первый телохранитель Возвышенного. Десятая рота, ранее — Первая рота.
— Малек? Это приказал Малек?
Делтриан отпрянул назад.
— Модуляция твоего голоса указывает на злость.
— Нет. Я удивлен, только и всего, — взгляд Талоса вновь вернулся к закрепленному саркофагу, к которому уже подключали стазис-кабели. — Он жив?
Делтриан опустил голову и поднял ее традиционным человеческим обозначением положительного согласия.
— Ты только что кивнул? — спросил Талос.
— Ответ утвердительный.
— Выглядело, как будто поклон.
— Ответ отрицательный.
— Так он жив?
Порой Делтриан впадал в отчаяние. С Повелителями Ночи, которых замедляли собственные органические изъяны, бывало ужасно трудно иметь дело.
— Да. Эта единица готова к активации, а воин внутри, как ты говоришь, жив.
— Почему мне об этом не говорили? Я множество раз заходил в Зал Памяти «Завета». Почему саркофаг прятали?
— Было приказано хранить молчание. Считалось, что эта информация вызвала бы у тебя насильственную реакцию.
Талос снова покачал головой, хотя техноадепт предполагал, что это скорее была не демонстрация несогласия, а сопровождение мысли.
— Ты проявишь насильственную реакцию? — спросил техноадепт. — Это святая земля, уже посвященная Богу-Машине в честь клятвы, данной Механикумом и Восьмым Легионом.
Взгляд пророка задержался на саркофаге дредноута.
— Я выгляжу жестоким? — поинтересовался он.
Делтриан не смог определить точное соотношение сардонического юмора и настоящего любопытства в вопросе Повелителя Ночи. Не понимая природы вопроса, он не мог сформулировать индивидуализированный ответ. Не имея возможности обратиться к иным источникам, он ответил честно.
— Да.
Талос фыркнул, не проявляя ни согласия, ни отрицания.
— Пробуди Малхариона, если можешь, — произнес он. — А затем мы обсудим, что необходимо сделать.
Эпилог
Судьба
Пророк видит, как они умирают. Пророк открыл глаза.
Видит, как они падают один за другим, пока в конце концов он не остается в одиночестве, с одним лишь сломанным клинком в окровавленных руках.
Воин без братьев.
Хозяин без рабов.
Солдат без меча.
Сайрион умирает не первым, однако наблюдать за его смертью хуже всего. Нечеловеческое пламя, светящееся темным и чуждым колдовским светом, вгрызается в неподвижное тело.
Пальцы вытянутой руки скрючились и почернели почти так же, как выпавший из нее болтер.
Ксарл, сильнейший из всех, должен был погибнуть последним, а не первым. Его расчленили, превратили в куски прикрытого броней мяса. Это не быстрая и не безболезненная смерть, в ней лишь тень той славы, к которой он так стремился.
Он не был бы рад такой смерти, однако враги — те немногие, кто еще будет дышать к восходу солнца после самой долгой ночи в их жизни — будут помнить его до конца собственного существования. По крайней мере это может утешать его на том свете.
Последним не стал и Меркуциан. Несчастный верный Меркуциан стоит над телами братьев, защищая их от визжащих сучек-ксеносов, которые рубят его на части изогнутыми клинками.
Он продолжает сражаться и после смерти, питая тело упорной злобой, когда уже недостаточно органов, крови и воздуха.
И падает, прося о прощении.
Вариэль умирает вместе с Сайрионом.
При виде этого зрелища наблюдатель испытывает странную грусть. Сайрион и Вариэль не близки, они едва выносят голоса друг друга. То же самое пламя, которое охватило первого, перескакивает на второго, неся смерть одному и боль другому.
Вариэль — единственный, кто умирает без оружия.
Последним остается Узас. Узас, душа которого отмечена божественными рунами, пусть их и нет на его доспехе.
Он падает последним, топор и гладий омыты красной зловонной кровью чужих. Вокруг него смыкается кольцо пляшущих теней, издающих из нечеловеческих глоток безумный вой. Он встречает их собственными воплями. Сперва это ярость, затем боль и, в конце концов, смех.
Навигатор прячет в черноте обе свои тайны, но лишь одну из них можно скрыть так легко. Она бежит по улицам ночного города. В сиянии звезд, которое более ласково к ее бледной коже, чем когда-либо мог быть не-свет «Завета», она оглядывается через плечо, выискивая признаки погони.
Пока их нет.
Наблюдатель ощущает ее облегчение, хотя это лишь сон, и она не видит его.
Задыхаясь и таясь, она проверяет обе свои тайны, убеждаясь, что они в безопасности. Повязка все еще на месте, закрывая бесценный дар от тех, кто никогда его не поймет. Он смотрит, как дрожащие руки спускаются вниз по телу и останавливаются на второй тайне.
Бледные пальцы поглаживают раздувшийся живот, едва прикрытый черной курткой. Наблюдателю известна эта куртка — она принадлежит Септиму.
Ей кричат, одновременно окликая и проклиная. У входа на аллею возникает высокая фигура. Человек облачен в легкую броню для преследования и перестрелок на бегу в уличной схватке.
— Именем Святой Инквизиции, стой, еретичка.
Октавия снова бежит, баюкая округлившийся живот, а за ней по пятам трещат выстрелы.
Пророк открыл глаза.
Вокруг него была просто комната — холодный уют его личной каюты. На стенах уже появилась нострамская клинопись — кое-где выписанная текучим почерком, кое-где вырезанная. Такие же царапины и гравировки виднелись на собственной броне воина, бессознательно набросанные пророческим узором.
Кинжал с лязгом выпал из пальцев на пол, и последняя руна осталась незавершенной. Ему был известен этот символ, и он происходил не из родного наречия.
Со стены пристально смотрел раскосый глаз. Из него вытекала одинокая неоконченная слеза.
Эльдарская руна, означающая горе богини и непокорность рода, изгнанного странствовать среди звезд.
Месяцы лихорадочных видений внезапно обрели смысл. Он повернулся к вырезанной на металлической стене спирали, обрамленной грубым кругом, который портили более подходящие эллипсу края.
Но это были не круг и спираль. Это был вихрь, глядевший злобным оком, и нечто, обращающееся вокруг него?.
Он провел пальцами по овалу на орбите. Что кружит вокруг Великого Ока, будучи не в силах вырваться из его хватки? — «Песнь Ультанаша», — нарушил Талос безмолвие холодной комнаты, снова глядя на плачущую богиню.
— Мир-корабль Ультве.
Ядро
I
Оно знало себя лишь как Старейшее.
Это было больше, чем имя, — его место в творении. Оно было самым старым, самым сильным и свирепым, и оно отведало больше всего крови. Прежде чем стать Старейшим, оно принадлежало к низшей породе. Эти слабые существа были сородичами Старейшего, однако сейчас оно держалось вдали от них, пытаясь утихомирить голод, который никогда не исчезнет.
Старейшее дернулось во сне, который не был до конца ни сном, ни оцепенением, но неким неподвижным состоянием, переходящим из одного в другое. Мысли его текли вяло, инстинкты и неясные ощущения медленно ползали позади закрытых глаз. В глубине разума Старейшего перешептывались сознания его сородичей.
Они говорили о слабости, об отсутствии добычи, и поэтому этими шепотками можно было пренебречь.
Старейшее не способно было видеть сны. Вместо того, чтоб спать и грезить подобно человеку, оно лежало без движения в глубокой темноте, не обращая внимания на мысленные импульсы своих слабых собратьев и позволяя собственным сонным мыслям вращаться вокруг ненавистного голода, что пробирал его болью до самого нутра.
Добыча, ныло в его медлительном, жаждущем разуме.
Кровь. Плоть. Голод.
II
Полубоги шли через тьму, и Септим следовал за ними.
Он все еще не понимал, почему хозяин приказал присоединиться к ним, но его долгом было подчиняться, а не задавать вопросы.
Он был одет в потрепанный скафандр, жалкий в сравнении с боевыми доспехами Астартес, полностью скрывающими тела полубогов, и следовал за ними по наклонной палубе десантно-штурмового корабля вниз, в темноту.
— Почему ты идешь с ними? — затрещал в воксе женский голос. Чтобы ответить, Септим должен был переключать каналы вручную при помощи частотной шкалы, встроенной в маленький прибор управления скафандром на левом рукаве. К тому времени, как он нашел нужный канал, женский голос повторил вопрос более обеспокоенно и вместе с тем раздраженно.
— Я спрашиваю, почему ты идешь с ними?
— Не знаю, — ответил слуга. Он уже был позади Астартес и практически бежал трусцой, чтобы не отставать от них. При всей своей пользе фонарь, закрепленный сбоку шлема, испускал лишь слабый поток света в направлении его взгляда. Луч цвета тусклого янтаря вырывался вперед и пронзал тьму, давая столь слабое освещение, что от него практически не было толку.
Световое пятно скользило по изогнутым арками стенам из неотполированного металла, по покрытию палубы; всего через несколько минут оно озарило первое тело.
Хозяин и его братья уже прошли мимо, но Септим замедлил шаг и опустился возле трупа на колени.
— Поторопись, раб, — сказал по воксу один из них. Они спускались все глубже по темным туннелям. — Не обращай внимания на тела.
Септим позволил себе последний раз взглянуть на тело — человеческое, мужское, замороженное в камень в лишенной тепла темноте. Он мог лежать мертвым неделю, мог и сотню лет. Все процессы разложения остановились, когда корабль лишился энергии и оказался открыт космосу.
Словно вторая кожа из хрусталя, все кругом покрывала изморозь, от стен до палубы и измученного лица мертвого мужчины.
— Поторопись, раб, — снова позвал его рыкающий, низкий голос.
Септим поднял глаза, и слабый луч света протянулся во тьме. Он не видел ни хозяина, ни его братьев. Они ушли слишком далеко вперед. Ища их взглядом, он наткнулся на нечто куда более неприятное, однако не сказать, чтоб неожиданное.
Еще три трупа, также окутанные изморозью и окоченевшие, как и первый, накрепко примерзшие к металлическому полу коридора, ставшего их могилой. Кончиками пальцев в перчатке Септим прикоснулся к ближайшей обледенелой ране, и на его лице появилась гримаса, когда он ощутил изломанные кости и красную плоть, неподатливую, как камень.
Он почувствовал, как палуба дрожит под грохотом шагов. Корабль пребывал в вакууме, поэтому шаги приближающегося полубога беззвучно сотрясали пол. Септим снова поднял голову, и луч фонаря осветил доспехи мутного, мертвенного синего цвета, как у порченого сапфира.
— Септим, — произнес в вокс возвышающийся над ним доспех. В темных кулаках он сжимал тяжелый болтер, массивный и древний на вид, слишком большой, чтобы его мог нести человек, и украшенный побелевшими черепами, свисающими на цепях из полированной бронзы. Дуло оружия было выполнено в виде черепа, широко распахнувшего челюсти, будто ствол высовывался из визжащей пасти скелета.
Септим хорошо знал это оружие, ибо это он ухаживал за ним, чинил его и оказывал почести обитающему внутри духу машины. Раб поднялся на ноги.
— Простите меня, лорд Меркуциан.
Раскосые глазные линзы воина осмотрели его спокойным, внимательным взором.
— Что-то не так?
У голоса Меркуциана, была особенность, которая отсутствовала у большинства остальных, и ее можно было услышать даже через вокс. В нечеловеческой глубине и резонансе этого голоса можно было уловить измененные акцентом гласные. Благородное произношение Меркуциана указывало на то, что в юности он получил широкое образование, а также украшало его нострамский.
— Нет, господин. Ничего особенного. Мне стало любопытно, вот и все.
Воин повернулся обратно в коридор.
— Подойди, Септим. Держись рядом. Дополнительный груз тебе не мешает?
— Нет, господин.
Септим солгал, но не слишком. Он тащил на плече тяжелый контейнер с боеприпасами вдобавок к кислородным баллонам за спиной. Она была плотно набита лентами со снарядами к огромной болтерной пушке, которую сжимал в латных перчатках Меркуциан. Воин и сам нес два таких же контейнера, пристегнутых к поясу.
В воксе затрещал еще один голос, также говоривший на нострамском, но каждый слог у него будто оканчивался острым лезвием.
Септим довольно хорошо знал акцент бандитов улья. Он и сам ему выучился, естественным образом переняв интонацию, когда хозяин научил его этому языку. Большинство полубогов разговаривали подобным образом.
— Поторопитесь, вы оба, — пролаял голос.
— Мы идем, Ксарл, — ответил Меркуциан.
Воин пошел впереди, опустив громадное оружие, беззвучно стуча сапогами по палубе. Он перешагнул через трупы, не удостоив их вниманием.
Септим обошел их, отметив, что каждый был начисто выпотрошен страшными ударами. Он видел подобные раны и прежде, но только на голоэкранах, во время биологических демонстраций.
Следуя за Меркуцианом, раб повернул реле на запястье.
— Генокрады, — прошептал он в личный канал.
Женщину на другом конце звали Октавия, так как она была восьмым рабом, так же, как Септим был седьмым.
— Будь осторожен, — сказала она со всей серьезностью.
Септим поначалу не ответил. Тон Октавии указывал, что она знала, насколько безумны эти слова, учитывая, что оба они существовали лишь как пешки Повелителей Ночи.
— Они сказали тебе, зачем мы здесь? Я не верю в байку про мародерство.
— Ни слова, — ответила она. — Они ничего мне не говорили с тех пор, как мы покинули Море Душ.
— Раньше, на «Завете Крови», мы все время грабили космические скитальцы. По крайней мере, когда нас не рвали на куски имперские орудия. Но здесь как-то все иначе.
— Как это — иначе?
— Хуже. Для начала, этот больше, — Септим снова посмотрел на наручный хронометр. Он пребывал на скитальце уже три часа.
Тремя часами ранее корабль, больше похожий на зловещий клинок, переместился в систему, покинув объятия варпа в выплеске плазменной дымки и пламени двигателей.
Корабль был темен, как зимнее небо в полночь, его бока украшала блестящая чеканная бронза, подобная той, что защищала тела древних героев Терры во времена невежества и безбожия, когда люди еще не потянулись к звездам.
Это было творение воинственной красоты — бронированные ребра, готическая архитектура хребта — воплощенной в гладкой и хищной форме. Зазубренное копье цвета черненой синевы и золоченой бронзы, пронзающее пустоту. Поблизости не было действующих судов, принадлежащих Империуму, ксеносам или кому-либо еще, но если бы они были — и обладали при этом возможностью пробиться сквозь защищающий от ауспиков криптографический туман, создаваемый темным кораблем — то они бы узнали этот корабль по имени, которое он носил во время Ереси Гора, десять тысяч лет назад.
В то темнейшее из времен этот звездолет парил в небесах Святой Терры, над пылающей атмосферой. Пламя миллиона кораблей расцветило космос, когда они яростно сражались друг с другом, в то время как планета под ними, колыбель человечества, горела.
Он был там и поражал корабли, верные Золотому Трону, и они рушились с орбиты, разрывая окутывающие Терру облака и подобно молотам врезаясь в города Императора.
«Ашаллиус С'Вейвал» — так он назывался на мертвом языке мертвого мира. На имперский готик это можно было примерно перевести как «Эхо Проклятия».
III
«Эхо Проклятия» призраком плыл вперед на слабо горящих двигателях, с молчаливой уверенностью рассекая космос. На его мостике люди работали вместе с существами, что уже на протяжении многих поколений не были людьми.
На троне из черного железа и полированной бронзы в центре обильно украшенного помещения восседала некая фигура. Астартес был облачен в древний доспех, чьи части за долгие годы были собраны более чем с дюжины погибших воинов и восстановлены с большим почтением. Лишенные челюстей черепа свисали с наплечников на цепях и гремели с каждым движением воина и с каждым содроганием корабля, которым тот командовал. Лицом, что он являл миру, было глухое забрало в виде черепа с выжженной на лбу одинокой руной, взятой из мертвого языка.
Вокруг фигуры на троне кипела деятельность. Офицеры в старой униформе Имперского Флота, с которой были сняты знаки отличия, работали за различными консолями, столами и экранами когитаторов. Пожилой человек за широкой рулевой консолью передвинул тяжелый стальной рычаг в фиксированную позицию и посмотрел на экраны перед собой, читая рунический текст, что набегал на экран бесконечными волнами. Для несведущего человека столь бурный поток сведений не имел бы смысла.
— Переход завершен, мой повелитель, — крикнул он через плечо. — Все палубы, все системы стабильны. Восседающий на троне силуэт в маске склонил голову в медленном кивке. Он все еще чего-то дожидался.
На мостике зазвучал голос — женский, молодой, однако пронизанный усталостью — доносящийся из динамиков в пастях демоноликих горгулий, украшающих металлические стены.
— Мы это сделали, — выдохнул голос. — Мы на месте. Так близко, как я только смогла.
Наконец силуэт, восседающий на троне, поднялся на ноги и заговорил впервые за несколько часов.
— Прекрасно, — голос его был глубоким и нечеловечески низким, однако в нем чувствовалась на удивление мягкая нота. — Октавия?
— Да? — снова спросил женский голос, слабым ветром проносящийся над мостиком. — Мне… мне нужно отдохнуть, господин.
— Тогда отдыхай, навигатор. Ты хорошо поработала.
Некоторые из людей, обслуживающих мостик, обменялись нервными взглядами. Этот новый командир не походил на прежнего. Приспосабливались к нему медленно, так как большая их часть служила Возвышенному — или даже худшим хозяевам — на протяжении многих лет. Всем им было непривычно слышать похвалу, произнесенную в их присутствии, и прежде всего она вызывала подозрение.
Из ниши в западной стене зала донесся голос мастера-наблюдателя. Хотя он был человеком, голос был механическим, ибо половину его лица, горло и туловище заменяла недорогая и грубая бионика. Аугметику, служившую ему вместо человеческой плоти, он заработал при падении Виламуса, пять месяцев тому назад.
— Ауспик ожил, господин! — крикнул он.
— Просветите же меня, — сказал облаченный в доспехи командир. Он пристально смотрел на оккулус, однако огромный экран в передней части мостика оставался полумертвым, ослепленным чудовищными помехами. Его это не беспокоило — он привык к статическому шуму после путешествия в варпе. Оккулусу всегда требовалось какое-то время, чтобы перенастроиться и восстановиться.
Порой он видел лица в сером шторме беспорядочных сигналов, проносящихся по сверкающему экрану — лица павших, потерянных, забытых и проклятых.
Они всегда вызывали у него улыбку, даже когда кричали надрывным голосом белого шума.
Мастер-наблюдатель заговорил, глядя на показания ауспиков, занимающие четыре мерцающих экрана, каждый из которых показывал цифровые данные обо всем, что окружало корабль.
— Если лететь на трех четвертях полной скорости, через пятнадцать минут и тридцать восемь секунд мы приблизимся на расстояние, достаточное для запуска десантных капсул в указанную цель.
Командир улыбнулся за забралом. Кровь отца, Октавия. За это надо хвалить только твои умения, подумал он. Вырваться из Моря Душ так близко к движущейся цели. Для столь юного навигатора она была необычайно талантлива — или удачлива; она научилась мчаться по тайным тропам Эмпирея с помощью упорства и природного чутья.
— Есть ли сигналы от кораблей поблизости?
— Нет, господин.
Пока все шло хорошо. Командир кивнул влево, где управляли защитными системами офицеры в потрепанной униформе и сервиторы, способные концентрироваться лишь на назначенных задачах.
— Включить «Вопль», — приказал он.
— Да, хозяин, — отозвался один из офицеров. Этот человек, аколит из числа Механикус-отступников, обладал дополнительной парой многосуставчатых рук, тянущихся из силового ранца за спиной. Они управляли другой консолью рядом с той, на которой он работал своими биологическими пальцами.
— Значительный выход плазмы, — нараспев произнес аколит. — «Вопль» может работать еще два и пятнадцать сотых часа, прежде чем придется отключить подавители распознавания ауры.
Этого времени будет достаточно. Командир отключит «Вопль», как только убедится, что эта область пространства будет полностью безопасна. До тех пор он намеревался наполнять пространство вокруг «Эха Проклятия» ужасным шумом на тысячах частот и бессловесными машинными криками. Любой корабль на расстоянии, достаточном, чтобы выследить «Эхо» при помощи сканеров, обнаружит, что его ауспики неспособны найти какую-либо цель среди заглушающего поля, а вокс-каналы забиты бесконечным статическим ревом.
«Вопль» был самым последним изобретением техножреца Делтриана. Невидимость от имперских сканеров имела свою пользу, однако она жадно высасывала энергию, необходимую для питания других систем корабля. Когда «Вопль» работал, пустотные щиты истончались, а носовые пушки отключались полностью.
— Всю оставшуюся энергию на двигатели, — командир все еще смотрел на забитый помехами оккулус. — Подведи нас ближе к цели.
— Повелитель, — сглотнул мастер-наблюдатель. — Цель… она огромна.
— Это корабль Механикус. Тот факт, что он велик, меня не удивляет, и не должен удивлять тебя.
— Нет, господин. По расчетам она значительно больше, чем корабли соответствующего типа и назначения.
— Уточни, что значит «огромна», — сказал командир.
— По показаниям ауспиков, это образование размером примерно с Ятис Секундус, господин.
Возникла пауза, во время которой на мостике воцарилась практически полная тишина. Самым громким звуком были хриплые вдохи и выдохи командира, доносящиеся из вокс-динамика его шлема. Команда еще не очень хорошо знала нового повелителя, однако все они могли легко понять по отрывистому дыханию, что Астартес вот-вот выйдет из себя.
— Мы вышли из варпа, — прошипел командир сквозь стиснутые зубы, — чтобы найти корабль, слившийся с космическим скитальцем. А теперь ты говоришь мне, что приборы ясновидения показывают, что этот скиталец размером с небольшую луну?
— Да, повелитель, — съежился мастер-наблюдатель.
— Не увиливай, когда говоришь со мной. Я не убью тебя за неприятные известия.
— Да, господин. Спасибо, господин.
Следующую фразу командира прервал оккулус, который, наконец, сфокусировался заново. Он очистился от помех, и искажения исчезли.
В отдалении, с переменчивой ясностью, экран демонстрировал массу слипшихся, раздавленных космических кораблей, как будто бы сросшихся вместе по воле некоего своенравного и безумного бога.
И она была — как и сказал в сердцах командир — размером с небольшую луну.
Один из Астартес, стоявших у трона, шагнул вперед, поднимая скрытое темным шлемом лицо к оккулусу.
— Кровь Гора… В нем должно быть не меньше двух сотен судов.
Командир кивнул, не в силах отвести взгляд. Это был крупнейший дрейфующий скиталец, который он когда-либо видел. Возможно — он был в этом почти уверен — даже крупнейший из тех, что когда-либо видел любой человек или Астартес.
— Просканировать это месиво, найти остатки исследовательского судна Механикус, — прорычал он. — Надеюсь, оно находится во внешнем слое кораблей. Аколит, отключить «Вопль». Рулевые, подвести корабль ближе.
Приглушенное «Есть, господин» донеслось от главного рулевого.
— Подготовить Первый Коготь к высадке, — приказал командир остальным Астартес. Сев обратно на металлический трон, он вперил взгляд в огромное образование, постепенно заполняющее оккулус. По мере приближения становились видны детали — смятые очертания, искореженные шпили.
— И передайте Люкорифу из Кровавых Глаз, что я хочу немедленно с ним поговорить.
Когда существо, более не приспособленное для ходьбы по земле, не использовало когти, они, подводя его, сжимались и стесняли движения. Оно вошло в зал, пьяно покачиваясь, движения прерывались спазмами конечностей и порожденным порчей тиком усиленных мышц. Эта дерганая походка не имела ничего общего с трусостью — она полностью объяснялась тем фактом, что зверя пленили, заставили вести себя, как одного из бывших собратьев — заставили ходить и говорить.
Подобные движения уже давно были чужды этому созданию, если не совершенно ненавистны. Оно ходило на четырех конечностях, сгорбившись и осторожно крадучись, стуча по полу когтями на руках и ногах. Цилиндрические турбины двигателей на спине существа качались в такт его неуклюжей походке.
По закрытому шлемом лицу существа сложно было сказать, что оно сохранило связь со своей кровной родней; война и варп изменили его, создав нечто, исполненное куда большей ненависти. Не было ни рунических знаков, ни черепа, нарисованного на благословенном керамите. Вместо традиционных знаков Легиона узкое забрало демонстрировало миру лик воющего демона, чья зарешеченная пасть была раскрыта в скорбном крике, длящемся с тех пор, как умер его бог-отец.
Искаженное лицо быстро повернулось, чтобы осмотреть каждого Астартес, резко дергаясь вправо и влево, как голова ястреба, выбирающего добычу. Сервоприводы и волоконные жгуты — шейные суставы его доспеха — уже не двигались плавно, с тихим урчанием, но издавали резкий лай при каждом злобном рывке его головы.
— Почему позвал? — требовательно спросило существо голосом, который мог бы исходить из скрипучего кривого клюва пустынного стервятника. — Почему позвал? Почему?
Талос поднялся с командного трона. Первый Коготь зашагал вперед вместе с ним. Пятеро других Астартес приблизились к сгорбленному существу, держа оружие так, чтоб можно было сразу за него схватиться.
— Люкориф, — произнес Талос и склонил голову в знак уважения, прежде чем отдать честь, приложив кулак к обоим сердцам. При этом перчатка и предплечье накрыли ритуально изуродованного имперского орла, распростертого на его груди.
— Ловец Душ, — из легких существа вырвался смешок, звучавший излишне сухо. — Говори, пророк. Я слушаю.
Вскоре «Эхо Проклятия» подплыл ближе; чудовищный скиталец затмевал корабль размером и полностью накрывал тенью, отбрасываемой им от света далекого солнца.
Две капсулы, вращаясь, будто сверлили пустоту, вырвались из ниш в брюхе корабля и врезались в более рыхлый металл оболочки скитальца. Два сигнала запульсировали на панели коммуникации на мостике «Эха». Первый звучал мягко, его оттенял треск вокса. Второй говорил коротким, резким шипением.
— Говорит Талос из Первого Когтя. Мы внутри.
— Люкориф. Девятый Коготь. Внутри.
IV
Уже десять часов внутри, семь часов с тех пор, как он последний раз говорил с Октавией. В корабле, через который они двигались, действовала искусственная гравитация и рециркуляторы воздуха, что немного скрашивало положение.
Септим знал, что лучше ему не говорить Астартес, что он голоден. Они были выше таких вещей и не намеревались обременять себя проблемами смертных. Среди его экипировки имелись таблетки обезвоженного рациона, но они лишь немного притупляли голод. Первый Коготь двигался по темным коридорам с неумолимым упорством, в пугающем безмолвии. Часом ранее Септим рискнул остановиться, чтобы помочиться на переборку, и ему пришлось совершить краткий забег, чтобы догнать их.
По возвращении его приветствовал лишь рык одного из членов отряда. Облаченный в древние доспехи, с кровавым отпечатком руки на забрале, Узас огрызнулся на приблизившегося человека.
По меркам Узаса это было почти что радушное приветствие.
Они пробились сквозь четырнадцать кораблей, хотя и было невероятно сложно понять, где заканчивается один и начинается другой, или что они на самом деле двигаются через оторванный отсек деформированного судна, которое уже миновали.
Большую часть времени они проводили, ожидая, когда сервиторы закончат резать — резать задраенные переборки, резать смятые стены корабельных корпусов, прорезать искореженный металл, чтобы достичь пространства, по которому можно было двигаться дальше.
Два сервитора трудились с бездумным прилежанием, их действия были полностью подчинены испещренному знаками контрольному планшету в подобных рукам скелета руках Делтриана. Дрели, пилы, лазерные резаки и плазменные горелки раскаляли воздух вокруг пары бионических рабов, прорезающих себе путь сквозь очередное препятствие в виде искореженной стены.
Техножрец наблюдал за ними изумрудными глазами — самоцветами, превращенными в многослойные линзы и вставленными в глазницы перестроенного лица.
Делтриан сконструировал собственное тело согласно высочайшим стандартам. Эскизы, придуманные им в процессе конструирования своего облика, по меркам человеческого ума были ближе к искусству, нежели к инженерному делу. Таковы были усилия, необходимые, чтобы жить вместе с Астартес на протяжении веков, когда ты не наделен бессмертием, каким одаряла их обусловленная генетикой физиология.
Техножрец понимал, что вызывает у человека тревогу. Он хорошо знал, какое впечатление его внешний вид производил на неаугментированных смертных. Уравнения его разума, имитирующие биологический ход мысли, не находили ответа на то, как устранить этот неприятный эффект, и он не был уверен, что это — технически говоря — было ошибкой, нуждающейся в исправлении. Страх можно было использовать, собирая его урожай с других. Этот урок Делтриан выучил благодаря сотрудничеству с Повелителями Ночи.
Техножрец удостоил человека кивка. Этот слуга был из избранных и заслуживал толики уважения, будучи мастером, ухаживающим за доспехами и оружием Первого Когтя.
— Септим, — сказал он. Человек вздрогнул, в то время как сервиторы продолжали работу.
— Досточтимый адепт, — в свою очередь склонил голову раб. Коридор, в котором они находились, был низок и чрезвычайно тесен. Воины Первого Когтя занимались своим делом, патрулируя близлежащие помещения.
— Ты знаешь, почему ты здесь, Септим?
У Септима не было ответа.
Делтриан был уродливым созданием из потемневшего металла, наполненных жидкостью трубок и полированного хрома — металлический скелет, снабженный кровеносной системой, облаченный в старую, грубо вытканную мантию цвета крови в лунном свете.
Должно быть, требовалось извращенное чувство юмора, чтобы в течение десятилетий перековать свое тело в нечто, напоминающее бионическую копию какого-то бога смерти с Терры доимперских времен. Септим не понимал шутку — если это и впрямь была шутка.
Сейчас глаза-линзы Делтриана были темно-зеленого цвета, вероятно, вырезанные из изумрудов. Это никоим образом не было его постоянной чертой. Нередко они бывали красными, синими или прозрачными, демонстрирующими находящиеся за ними переплетения проводов, ведущие к мозгу, который по крайней мере частично оставался человеческим.
— Я не знаю, досточтимый адепт. Хозяева не рассказали мне.
— Полагаю, я в состоянии сделать приблизительный анализ, — Делтриан рассмеялся, гудя подобно воксу, сбившемуся с нужной частоты.
В этих словах скрывалась угроза. Гнев придал Септиму смелости, однако он удержался от того, чтоб положить руки на лазпистолеты, покоящиеся в кобурах на его бедрах. Хотя Делтриан и пользовался привилегиями как союзник от Механикус, но он был точно также связан службой VIII Легиону, как Септим.
— Просветите же меня, досточтимый адепт.
— Ты — человек, — бескожее существо повернуло ухмыляющийся череп в сторону, чтобы в очередной раз проследить за работой сервиторов. — Человек, который не облачен в ограждающий керамит. Твоя кровь, твое сердцебиение, твои пот и дыхание — все эти биологические тонкости — их заметят ксеносы определенного хищного вида, находящиеся на этом скитальце.
— При всем моем уважении, Делтриан… — Септим повернулся, оглядываясь на длинный коридор, по которому они шли, — вы заблуждаетесь.
— Я вижу и слышу тебя даже слишком хорошо, и мой сконструированный спектр восприятия сравним с чувствами генокрадского рода. Для моих акустических рецепторов твое дыхание — словно ветра планеты, а твое бьющееся сердце подобно примитивным барабанам первобытных культур. Если я это чувствую, Септим — и, уверяю тебя, это действительно так — тогда ты должен понимать, что множество живых существ, нашедших убежище на этих заброшенных кораблях, чувствуют это так же хорошо.
Септим фыркнул. Сама идея того, что Повелители Ночи используют его — одного из наиболее ценных рабов — как наживку, была…
— Контакт, — сообщил по воксу Талос.
В отдалении залаяли болтеры.
V
Старейшее стряхнуло с себя хладную темноту небытия — наиболее близкого ко сну состояния из всех, что знал его род.
В основании его изогнутого черепа зародилось отдаленное эхо боли — тусклое, но тревожное. Эта слабая боль постепенно распространилась с мягкой настойчивостью, пульсируя в кровеносных сосудах и эхом повторяя сердцебиение существа. Боль паутиной распространилась вниз по хребту Старейшего, проникла в лицевые кости, испускаемая его медлительным разумом.
Это не была боль раны, поражения, охотника, которому не досталась добыча. Это чувство не затмевало голод, однако было даже более неприятным. Его вкус и резонанс были совершенно иными, и Старейшее не чувствовало ничего подобного уже… уже какое-то время.
Его сородичи умирали. Каждое отверстие в плоти, каждая оторванная конечность, каждая кровоточащая глазница отзывалась в Старейшем эхом призрачной боли.
Во тьме оно расправило конечности. Суставы щелкали и потрескивали, напрягаясь и вновь расслабляясь.
Убийственные когти содрогнулись, раскрываясь и сжимаясь в прохладном воздухе. Язык ощутил жжение пищеварительной кислоты, когда слюнные железы снова загорелись жизнью. Старейшее прерывисто вдохнуло сквозь ряды акульих зубов, и холодный воздух катализировал его чувства. Лишенные выражения глаза открылись, по подбородку поползли толстые нити слюны, свисая с пасти и падая шипящими каплями на палубный настил.
Старейшее выползло за пределы своего убежища и двинулось по кораблю в поисках существ, убивающих его детей.
Оно почувствовало в воздухе кровь, услышало биение сердца добычи, учуяло соленый пот на мягкой коже. Сильнее всего этого оно ощущало гудящий шум живого сознания, биологическое электричество мозга — эмоции и мысли.
Жизнь.
Человек. Близко.
Старейшее защелкало похожими на лезвия ротовыми придатками и, пригнувшись, пустилось в голодный бег. Оно неслось по темным проходам, стуча когтями по металлу.
Сородичи, отправило оно немое послание, я иду.
VI
Люкорифа и его команду не обременяли человек и техножрец. Кроме того, им не нужны были лоботомированные сервиторы, чтобы преодолевать препятствия. Несколько рапторов Люкорифа были вооружены мельтаганами, извергающими раскаленные потоки газа, достаточно горячие, чтобы уничтожать металл.
Будто стая зверей, Кровавые Глаза, все еще привыкавшие к своему новому названию «Девятый Коготь», куда быстрее продвигались через конгломерат смятых кораблей. В отличие от Талоса и Первого Когтя, Люкориф и его братья не имели четко обозначенной цели. Они вели разведку, крались вперед, охотились за любыми ценными вещами, какие могли найти.
И пока что они не обнаружили ровным счетом ничего.
Скука становилась еще горше из-за того, что, если бы это их отправили вглубь, на поиски корабля Механикус, зажатого в ядре скитальца, то, Люкориф был уверен, Кровавые Глаза уже побывали бы там и двинулись обратно.
Вокс-связь становилась все менее стабильной по мере того, как Девятый Коготь отдалялся от своих братьев, и Люкориф быстро терял терпение из-за медленного продвижения Первого Когтя. Сперва они задерживались из-за раба-человека, который отставал. Потом им приходилось замедляться из-за техноадепта, пока он — пока оно — сливало информацию из различных инфохранилищ и запоминающих устройств на кораблях, через которые пробивал себе путь Первый Коготь.
— Испаряющее оружие, — доносился из вокса шипящий голос Люкорифа. — Оружие мельта-типа. Не надо резать. Не надо сервиторов с резаками. Куда быстрее.
Ответ Талоса сопровождала приглушенная вибрация от выстрелов болтера.
— Принято. Будьте внимательны, мы встретились с незначительной угрозой генокрадов. Число очень невелико, по крайней мере, в этой секции. Где вы находитесь?
Люкориф вел свою стаю вперед, по просторным коридорам; все рапторы сгорбились и скакали на четырех конечностях, словно животные. Строение этих проходов было ему хорошо знакомо.
— Корабль Астартес, стандартная шаблонная конструкция. Не наш. Рабов Трона.
— Ясно. Наличие ксеносов?
— Есть. Несколько. Все уже мертвы.
Цилиндрические двигатели на его спине работали вхолостую, периодически кашляя черным дымом через вентиляционные отверстия.
— Проникли в инженариум. В корабле частично сохранилась энергия. Некоторые светильники горят. Некоторые двери открываются. Корабль не древний, как другие. Близко к краю скитальца.
— Понял, — ответ Талоса вновь приглушил болтерный огонь, послышалась отдаленная ругань других Астартес. — Эти твари медлительны и слабы. Они выглядят почти что дряхлыми.
— Ксеносы-генокрады здесь уже много десятилетий. Нет добычи, нет силы. Звери стали старыми, стали хрупкими. Все еще опасны.
— Настоящей драки пока не было, — шум болтеров начал стихать. — Докладывай обстановку каждые десять минут.
— Да, пророк. Я повинуюсь.
Бывший человек крался вперед на четырех лапах, следя через раскосые глазные линзы за очертаниями стен. Коридор, наконец, завершился большим залом, наполненным блаженной тихой тьмой; в нем возвышались генераторы, а в стене была размещена плазменная камера, которая все еще, вопреки всем ожиданиям, испускала слабое оранжевое сияние, исходящее от взрывоопасного коктейля жидкостей и газов, клубящегося в ее стеклянных глубинах.
Не нуждаясь в приказах, рапторы разошлись по машинному отделению, приблизились к консолям и опорам, заняли стрелковые позиции, прикрывая выходы из помещения. Несколько членов стаи включили жалобно взвизгнувшие двигатели, чтобы взлететь на высокие платформы.
Люкориф с трудом подавил желание взмыть вверх вместе с ними. Даже в замкнутом пространстве корабля он жаждал избавиться от неудобной, замедляющей его опоры под ногами.
Все же не отказав себе в кратком удовольствии, он включил турбины усилием столь же простым и естественным, как вдох. Толчок реактивной струи понес его через инженариум, и он удобно приземлился на четвереньки возле главного терминала, управляющего подачей энергии. Среди устройств управления лежало восемь мертвых сервиторов, превратившихся в силуэты, выложенные костями и бионикой.
Один из лучших воинов Люкорифа, Вораша, уже расположился за консолью, и его изогнутые пальцы-когти клацали по клавишам.
— Плазменная камера истощилась, — просочился голос Вораши сквозь оскаленное голосовое устройство шлема. — Энергия иссякала десятилетиями, да-да.
— Восстанови ее, — вожак рапторов подчеркнул приказ коротким резким звуком — чем-то средним между визгом и шепотом. — Сейчас же.
Когти Вораши застучали по клавишам, задергали рычаги.
— Я не могу это сделать. Большая часть корабля мертва. Могу направить энергию из отсека в отсек, да-да. Легко. Открыть переборки, слишком толстые, чтобы быстро прожечь их. Восстановить энергию во всех отсеках — не могу.
Люкориф ответил пронзительным, резким тоном:
— Много лишних отсеков. Отрежь им питание. Затем двинемся дальше.
— Будет сделано, — сказал Вораша и начал перенаправлять скудные запасы энергии, оставшейся в кровеносной системе корабля, в отсеки, через которые собирались двигаться рапторы Кровавых Глаз. По его расчетам, Вораша должен был сэкономить почти час, который ушел бы на прожигание задраенных дверей на их пути.
— Что это за корабль? — спросил Люкориф, подняв лицо к потолку и ища какие-либо знаки принадлежности или отличия.
Ответ пришел от другого раптора. Не прошло и десяти секунд после того, как вожак задал вопрос, как Зон Ла обнаружил тело. Облаченное в зеленые доспехи, оно лежало на платформе высоко над полом инженариума; хотя когти свирепых чужаков искромсали его на куски, эмблема в виде бронзового дракона на нагруднике явственно демонстрировала его принадлежность.
— XVIII Легион, — прошипел раптор, отскакивая в отвращении. Язык Зон Ла обожгло от внезапного желания плюнуть едкой слюной на разложившийся до костей труп.
Вораша подключился к угасающему энергетическому ядру корабля и повернулся к Люкорифу.
— Ненужные отсеки отключены. Корабль называется «Протей», да-да, XVIII Легион.
Люкориф усмехнулся за лицевым щитком, с которого взирали красные глазные линзы; ниже, по щекам двойными ручейками сбегали серебряные и алые слезы. Таков был облик всех его братьев из Кровавых Глаз. Каждый из них взирал на мир сквозь шлем с раскосыми глазами и плакал слезами из ртути и крови.
— Саламандры. В Старой Войне мы убили многих. Удивительно, кто-то из них еще жив.
— Подожди-подожди.
Вораша никогда не говорил по-настоящему — речь ему заменяло шипение и щелканье, хотя другие рапторы могли легко понять смысл его изломанной речи.
— Я чую других. Я слышу других поблизости.
Люкориф напрягся, как и его братья, и наклонил голову.
Он тоже это услышал. Звуки стрельбы.
— Саламандры, — прохрипел Зон Ла. — Еще живые на корабле.
Люкориф уже неуклюже двигался к двойным дверям, которые вели дальше в глубины корабля.
— Ненадолго. Девять из вас останутся с Ворашей. Другие девять — за мной.
Ксарл и Узас, оба — воины Первого Когтя, поливали проход огнем на подавление, и болтеры дергались в крепко стиснутых кулаках. Выстрелы Узаса распределялись случайно, поражая ту тварь, что привлекла его внимание в этот конкретный миг. Ксарл же был полон контролируемой агрессии, он то пробивал черепа ксеносам, подобравшимся ближе других, то повергал тех, которые пытались снова подняться.
Они оба уловили потрескивающее сообщение Талоса, и оба были одинаково разъярены. Кровавые Глаза, на несколько часов опережавшие их на пути в глубины скитальца, повстречали верноподданных Астартес.
Саламандры.
Слишком далеко — гораздо дальше — чтобы Первый Коготь до них добрался. Талос приказал своим братьям охранять Делтриана и зачищать коридоры от угрозы чужаков.
Ксарл сконцентрировал гнев, превратив его в жажду убийства, вытащил цепной меч и принялся рубить направо и налево по генокрадам, подбиравшимся достаточно близко к воинам. Узас, никогда не отличавшийся деликатностью или самоконтролем, выл о своей досаде равнодушным стенам и разрывал чужаков выстрелами болтера, ударами цепного клинка и даже голыми руками.
— Люкориф, это Талос.
— Не до слов. Идет охота.
— Сначала оцените степень угрозы. Не вступайте в бой, если не уверены в победе.
— Трус!
— У нас здесь «Эхо Проклятия», глупец. Мы можем обезвредить их корабль из космоса и применить абордажные капсулы, когда захотим. Не вступайте в бой, если не уверены в победе. У нас недостаточно сил, чтобы сражаться с терминаторами.
Ответа не было — только яростный лязг когтей по металлическому настилу.
Талос медленно выдохнул. Дыхание вышло через вокс-динамики шлема скрежещущим хрипом демона. Этого не было в плане.
Он отдал приказ, чтоб ударный крейсер уменьшил расход энергии и активировал «Вопль», если какой-либо имперский звездолет появится в системе. Шанс на то, что корабль Саламандр засечет и уничтожит «Эхо», невелик, но Талос был далек от оптимизма. Делтриан слишком задерживался, а Люкориф, как всегда, оказался неконтролируемым звеном.
— Первый Коготь «Эху Проклятия».
— …кр… с… оть…
Вокс все еще был бесполезен. Надо выбраться во внешние слои скитальца, чтобы восстановить связь.
— Делтриан, — сказал в вокс Талос, — доложить о ходе работ.
VII
Старейшее завернуло за угол, цепляясь за стены когтями, ищущими опору в древней выгнутой стали. Оно не замедлилось даже на долю мгновения. Едкая слюна обжигала челюсти, сползая вниз по подбородку.
Добыча.
Двое. Впереди.
Старейшее перепрыгнуло через тела павших сородичей, стремглав бросилось на потолок и побежало по нему вперед, не замедляя движения. Когти с чудовищной скоростью хватались за металл, пробивая дыры. Оно расшвыривало своим телом меньших сородичей, продиралось сквозь тех, кто был достаточно высок, чтобы загораживать ему проход. В лучшие времена связь с разумом Старейшего заставляла их почтительно и поспешно убираться с пути, когда они чувствовали приближение своего владыки.
— Перезаряжаю, — Меркуциан упал на колено и выбросил опустошенную обойму из тяжелого болтера.
Сайрион, стоявший рядом, прицелился из своего оружия, и в коридоре эхом отдался знакомый грохот болтера, стреляющего в полном автоматическом режиме.
— Заряжай быстрее.
— Продолжай стрелять, — огрызнулся Меркуциан.
— Проклятье, оно на потолке…
— Продолжай стрелять.
Под ним и вокруг него лопались и трескались бронированные тела его сородичей, сраженных огнем обороняющейся добычи. Их было двое, и они извергали отвратительный поток горящего гнева, который разносил собратьев Старейшего на куски.
Раскаленные снаряды начали разбиваться о шкуру Старейшего. Внезапно оно вспомнило чувство боли.
Меркуциан вогнал новую обойму в приемник и снова поднял тяжелый болтер. Прошло три томительные секунды, прежде чем он вновь ожил, и его внутренние механизмы снова залязгали.
Мельком взглянув, он увидел, что болтер Сайриона опустошает ряды более слабых существ, однако огромная тварь все еще визжала, мчась по потолку сквозь шквал болтерного огня, метр за метром пожирая оставшееся до них расстояние.
Он не стал подниматься с колена. Оставаясь в том же положении, он дернул рычаг спуска и ощутил толчок стабилизаторов доспеха, компенсирующих отдачу орудия.
Тяжелый болтер затрясся, изрыгая поток высокоскоростных взрывчатых болтов, и каждый из них вырвал кусок покрытого хитином мяса из экзоскелета твари.
Когда двенадцатый болт достиг цели, существо рухнуло с потолка прямо в массу меньших созданий, бурлящую внизу. Меркуциан опустил ствол и позволил своему орудию снова обрушить на них огонь.
Старейшее почувствовало запах собственной крови, и каким-то образом это поразило его больше, чем боль открытых, кровоточащих ран. Он пересиливал запах ранений его сородичей, затмевал его силой и насыщенностью.
Существо-властитель согнуло поврежденные конечности, поджимая их ближе к телу. Оно недооценило добычу. Та оказалась свирепой. С добычей нельзя было сражаться на равных, но следовало тайно выслеживать ее, как мясо, на которое охотятся. Это был Путь. Голод Старейшего затмил пред ним Путь, но боль, принесенная ошибкой, послужила надежнейшим напоминанием.
Сгорбившееся, побежденное, но совершенно лишенное стыда, Старейшее прорывалось обратно по коридору, убивая собственных сородичей, дабы сбежать от добычи.
Некоторое время спустя, снова оказавшись в безмолвной темноте, оно расправило израненные конечности, ожидая, когда прекратится кровотечение.
Беззвучный крик — одинокий импульс мысли — огласил палубы наверху и внизу. Множество сородичей, расползшихся по улью и также ослабленных голодом, развернулось и пробудилось из состояния почти-спячки.
Старейшее двинулось прочь, намереваясь самостоятельно напасть на добычу, но позже и запасшись терпением.
Меркуциан опустил тяжелый болтер и сполз вниз по стене. Сайрион пристегнул болтер к бедру и вытащил пистолет и цепной клинок.
Наконец-то в коридоре наступила благословенная тишина. Разве что иногда конвульсивно содрогался мертвый ксенос.
— Талос, это Сайрион.
— Говори, — затрещал в воксе голос пророка.
— Этот участок пока безопасен. Предупреждаю, один из этих генокрадов огромен. Меркуциан всадил в него достаточно болтов, чтобы в клочья порвать демона, а тот только завыл и сбежал. Клянусь именем нашего отца, эта ублюдочная тварь как будто смеялась, убегая. Теперь отходим к техножрецу, чтоб его.
— Ясно. Делтриан настаивает, что это именно тот корабль. Он взломал хранилище данных у правого борта. Наконец-то.
— Так это титаноносец?
— Был. Теперь больше похож на улей ксеносов. Гнездо генокрадов, близких к смерти от голода.
— Хорошо бы знать, что мы не даром потратили уйму времени, забравшись сюда.
— Это, — усмехнулся Талос, — значило бы, что наконец-то что-то пошло так, как надо.
Вокс-линк затих.
Примерно в семи метрах от Сайриона зашевелился мертвый генокрад. Тот разнес ему голову одним выстрелом болтпистолета.
Меркуциан, кряхтя, поднялся на ноги.
— Теперь понятно, почему Трон посылает в такие места терминаторов.
Старейшее скачками мчалось по темным туннелям, припадая к полу и без усилий перепрыгивая то на стены, то на потолки. Оно углублялось все дальше и дальше в улей, обходя стороной добычу, пахнущую незнакомым металлом и пороховым огнем. Они были сильны, а Старейшее ослабло как никогда. Ему нужно было насытиться более легкой добычей, чтобы восстановить силы.
И здесь была другая добыча. Старейшее все еще чуяло ее запах даже поверх зловония собственных ран.
Этот запах был сильным и соленым, как кровь, и это была та еда, которой так терпеливо дожидалось Старейшее.
Однако ее охраняла бронированная добыча. Они окружили ее, блокируя проходы и затаившись в засаде, готовые причинить новую боль. Старейшему надо было избегать их, карабкаться и красться по самым тесным лазам и продирать новые тоннели в стальных стенах улья.
Оно бежало, рвало, прыгало и раздирало, ощущая, как все больше сородичей пробуждаются ото сна.
Наконец, оно добралось до обширного участка принадлежащей его роду территории, где обитали некоторые из его собратьев. Человеческая добыча была здесь, пряталась в этих огромных покоях.
Старейшее снова расправило израненные конечности. Кровь больше не текла. Со временем придет настоящее исцеление. Пока что хватит и того, что прекратились кровотечение и боль.
В темноте Старейшее пустило слюну и с новой силой двинулось вперед. В его разуме ожило что-то первобытное, инстинктивное, и корабль сотряс беззвучный вопль.
Нужно призвать сородичей.
Септим наблюдал за сервиторами, работающими в помещении. Иногда визор его скафандра затмевал пар дыхания, но, когда тот прояснялся, зрелище оставалось неизменным: бионические рабы снимали с мест тяжелые запоминающие устройства когитаторов и закрепляли у себя на спинах. Облаченный в мантию техноадепт Делтриан руководил их деятельностью из-за главной консоли в комнате, полной неработающих мониторов и процессоров.
Тысячи лет назад это было сердце военного корабля Механикус, перевозившее титанов и улучшенных солдат между звездами. В этой самой комнате техножрецы вершили свои дела, понятные лишь посвященным, хранили информацию о бесконечных крестовых походах, фотопулеметные записи сотен сражений, бесчисленные вокс-передачи целых поколений командиров титанов и офицеров пехоты и — наиболее важное — ключи к кодам, голосовые отпечатки и защитные шифры Легиона Титанов, которому когда-то принадлежал этот корабль.
Все это в сумме и было тем, за чем явился похожий на скелет техноадепт: шансом заявить притязания на миллион секретов Культа Механикус. Такие знания стоили любого риска. Они даровали бесконечные возможности для Старой Войны против ложного Императора и отребья Истинного Механикума, которое доживало свой век в невежестве, агонизируя на поверхности Великого Марса.
Все же было сложно убедить Повелителей Ночи в необходимости этого, в том, какие возможности стоят на кону. Их удалось заманить соблазнительной перспективой мародерства. По мнению техножреца, это был грубый компромисс. Насколько Делтриан еще мог воспроизводить человеческие эмоции, он питал некоторое уважение к воинам VIII Легиона, однако его удручала их недальновидность относительно того знания, что он здесь добыл.
И все же, всегда можно было положиться на их искреннюю тягу к пиратству. На этом пристрастии он и сыграл.
— Вы слышали это? — спросил Септим. В воксе слышалось его дыхание. — Первый Коготь вступил в бой с каким-то огромным существом.
Делтриан перенаправил незначительную долю внимания на ответ.
— Корпораптор примус.
— Что?
Особенности голоса человека показывали, что он скорее смутился от непонимания, а не?из-за того, что? неверно расслышал. Делтриан издал вокабулятором раздраженный импульс статического шума — самый близкий к вздоху звук, какой он мог произнести.
— Корпораптор примус. Патриарх выводка генокрадов. Альфа-особь, высший хищник.
— Как можно убить такую тварь?
— Нам — никак. Если оно найдет нас, мы умрем. Теперь прекрати вокализировать. Я занят делом, требующим концентрации.
Делтриан наслаждался относительной тишиной еще три минуты, а затем в консоли, за которой он работал, эхом отдалась дрожь далеких шагов, слишком быстрых для человека, слишком легких для Астартес. От далекой поступи панели вибрировали — смертный бы не ощутил их дрожи, однако ее регистрировали чувствительные подушечки на металлических пальцах техноадепта.
На мгновение он прервал концентрацию, чтобы отправить короткую очередь цифрового кода, отразившуюся готическим текстом на экранах визоров Первого Когтя: «Угроза генокрадов пересекла периметр. Моя работа на уязвимой стадии».
Завершив эту задачу меньше, чем за один удар сердца, Делтриан продолжил работать, вводя цифровые ключи, которые должны были проникнуть сквозь замки, кодирующие информацию внутри когитатора. Он был близок, очень близок к тому, чтобы опустошить хранилища данных этого терминала, и с неудовольствием осознавал, что вскоре появится отвлекающий фактор.
VIII
Кровавые Глаза крались, похожие на керамитовых горгулий с искаженными, безмолвно воющими лицами. Туннели здесь были шире и просторнее, под потолками крепилась вторичная палуба и свисали спутанные кабели. Там, на этой палубе, среди толстых проводов, которые служили кровеносными сосудами маломощному кораблю, Кровавые Глаза ждали добычи.
И она уже заглотила наживку. Воин в массивной зеленой терминаторской броне топал без всякой грации, грохоча по коридорам и стреляя в тени из закрепленной на подвеске ротаторной пушки. С ним что-то было не так. С высоты Повелители Ночи слышали, как верный Трону Астартес бранит несуществующих врагов, очевидно, сражаясь в бою, который не имел ничего общего с реальностью. Выжженные дыры усеивали стены там, где в них врезался поток огня, извергаемый пушкой в долгих яростных вспышках.
Кровавые Глаза обменялись по воксу приглушенными смешками и уставились вниз, на бредящего воина. Было ясно, что его одолевало крайне забавное безумие.
И все же… он заглотил наживку. Шар Гэн по-прежнему уводил терминатора вперед, показываясь из разных проходов и из-за углов, мелькая перед ним темными доспехами и пронзительно крича в вокс-динамики шлема. Что бы себе не представлял Саламандра, он по-прежнему неотступно гнался за Шар Гэном, не обращая внимания на рапторов, крадущихся в нескольких метрах над ним и ползущих на четвереньках между настилом и силовыми кабелями.
Только когда Люкориф счел, что они зашли достаточно далеко, они захлопнули ловушку.
— Закройте двери, — прошипел предводитель. Обе переборки с грохотом закрылись, отрезая коридор от остального корабля. Вдали, у панели управления в глубине корабля, Вораша и вторая группа Кровавых Глаз рассмеялись.
Терминатор остановился посреди коридора — у него еще оставалось достаточно здравого смысла, чтобы понять, что он в ловушке. Воин, наконец, посмотрел вверх, и десять цепных мечей зажужжали, оживая.
Кровавые Глаза цеплялись за вторичную палубу, за протянутые поверху провода, даже за стены и потолок. За мгновение до того, как рапторы устремились вниз, Люкориф прошептал в вокс:
— Убейте его.
Талос вошел в хранилище данных. В этой части корабля Механикус восстановили гравитацию, и вместе с ней вновь появилась искусственная атмосфера. Корабль автоматически отрезал пустые отсеки переборками.
Появление воздуха также добавило новый аспект этой странной охоте. Вернулся звук. И он не был приятным — внутренние устройства модулей памяти гремели и дребезжали, словно двигатель какого-то еле ползущего транспорта. Во внутренностях когитаторов грохотали поршни. Талос не желал знать, зачем древним машинам-хранилищам требовались эти подвижные части, и за те шесть минут, что прошли после восстановления атмосферы сервиторами Делтриана, звук неуклонно раздражал его все больше и больше.
Вариэль добрался до зала несколькими минутами ранее пророка. Когда вошел Талос, самый новый член Первого Когтя кивнул в знак приветствия, но ничего не сказал.
Его доспехи демонстрировали принадлежность к новым братьям, однако были лишены множества украшений, свойственных им. Наплечники Вариэля, вместо увенчанного демоническими крыльями клыкастого черепа VIII Легиона, демонстрировали знак в виде когтистого кулака, изображенного на разбитом ритуальными ударами черном керамите.
Наруч на левой руке Вариэля представлял собой модифицированный нартециум, содержащий капсулы с жидким азотом, сверла для плоти, пилы для костей и хирургические лазеры. Хотя его забрало больше не было окрашено в белый цвет апотекария, он все еще носил инструменты своего ремесла. Вместо свисающих на цепях человеческих черепов боевой доспех Вариэля украшали расколотые шлемы Астартес из Красных Корсаров. Эти отличия, не очень заметные, но значительные, выделяли его среди остальных членов Первого Когтя.
Талос и Вариэль крепко сжимали болтеры, едва уделяя внимание работе Делтриана и вместо этого внимательно разглядывая пространство зала и ряды пустых экранов когитаторов.
Септим не снял шлем, хотя уже можно было дышать воздухом. Он подошел поближе к Талосу, бросив косой взгляд на занятого своим делом техножреца.
— Хозяин, — обратился он по воксу к гиганту-Астартес.
Талос уделил Септиму мгновение, глянув на него. Длинные волосы раба, гладкие от пота, были стянуты в неряшливый конский хвост. Бионические части лица, ухоженные и начищенные, поблескивали, отражая свет ламп над головой.
— Септим, приготовься. Ксеносы близко.
Раб Легиона не спрашивал, почему все, кроме него, знают, что приближается. Он давно привык, что человеческие чувства делают его неполноценным в сравнении с воинами, которых он все еще инстинктивно называл про себя полубогами.
— Хозяин, почему вы привели меня сюда?
Талос, похоже, смотрел на далекую и скрытую тенью стену. Он не ответил.
— Хозяин?
— Почему ты спрашиваешь? — ответил воин, все еще едва уделяя ему внимание. — Ты никогда раньше не сомневался в своих обязанностях.
— Я хочу лишь понять свои место и роль.
Талос отошел в сторону, держа болтер наготове. Из дыхательной решетки Повелителя Ночи донеслось искаженное воксом рычание. Септим напрягся и не пошел следом.
— Я чувствую твой страх. Ты здесь не в качестве приманки. Сохраняй оптимизм. Мы не дадим тебе погибнуть.
— Делтриан предположил иное.
— Септим, мы можем задержаться здесь на несколько дней. Я хотел, чтобы ты был поблизости и выполнил свой долг, если нашим доспехам потребуется ремонт.
Дней… Дней?
— Так долго, хозяин?
Раздалась серия щелчков — Талос переключился на вокс-канал, доступный лишь ему и его рабу.
— Из уважения к досточтимому техноадепту я не скажу, что Делтриан работает медленно. Я изменю формулировку и скажу, что он работает педантично. Но ты понятливый, Септим. Ты знаешь, каков он.
— Да, но все же… Хозяин, это правда может занять несколько дней?
— Искренне надеюсь, что нет. Это уже отняло много времени. Если…
— Ловец Душ!
Талос тихо выругался, и на нострамском его проклятье звучало, как изысканные стихи. Голос, доносившийся из вокса, был хриплым, почти скрипящим. Люкориф был взбешен, и это явственно слышалось в его словах.
— Да, Люкориф.
— Их слишком много.
— Подтверди наличие ксеносов в…
— Не чужие! Ублюдки Вулкана! Целых две бригады. Они убивают и убивают. Девять Кровавых Глаз мертвы. Девять никогда не поднимутся. Девять из двадцати!
— Успокойся, брат, — Талос с трудом подавил желание осыпать вожака рапторов бранью за его проклятое тщеславие. Его глупость стоила девяти жизней в битве, которую невозможно было выиграть без терпения и осторожности.
Было ошибкой спустить их с поводка.
— Я иду к Вораше, — прошипел Люкориф. — На этот раз мы их всех перебьем.
— Хватит. Ты отступишь, наконец? Подождешь, пока мы перегруппируемся на корабле и ударим из космоса?
— Но…
— Хватит. Отступай ко второй команде и покинь «Протей». Вернись к Первому Когтю, и мы будем готовы покинуть скиталец. Пусть рабы Трона суетятся над собственной добычей.
— Понял.
— Люкориф. Подтверди дальнейшие действия.
— Отступать. Найти Ворашу. Вернуться к Первому Когтю.
— Хорошо, — Талос прервал вокс-связь и сглотнул полный рот горькой, едкой слюны. Не в первый и не в последний раз он подумал о том, как ненавидит обязанности командира.
Люкориф отшвырнул мельтаган, и тот с лязгом упал на пол. Он ему больше не понадобится. Из вентиляционных отверстий наспинных двигателей все еще струился жидкий дымок — они постепенно угасали после резкого рывка, когда он взлетел к потолку, спасаясь от сокрушительного огня штурмболтеров, принадлежащих элитным воинам Саламандр.
При помощи мельтагана — орудия, снятого с судорожно подергивающегося трупа Шар Гэна — он выжег дыру в потолке и сбежал на верхний уровень.
Его самого ранили. Нагрудник треснул, и Люкориф чувствовал, что сила его доспеха истощилась — болтерный огонь разорвал какие-то важные каналы подачи энергии.
Ходьба на двух ногах была трудным испытанием даже для здорового Люкорифа, поэтому он полз, как ему было привычно, всеми четырьмя лапами нащупывая твердую опору.
— Вораша… — губы были мокры от крови. Боль от ран раздражала его, но не более того.
— Да-да?
Вокс невыносимо искажал звук. Доспех Люкорифа был в худшем состоянии, чем он думал поначалу. Помехи затмевали его визор в самые неподходящие моменты.
— Приказ — возвращаться к Первому Когтю.
— Я слышал, — ответил Вораша. — Я повинуюсь.
— Подожди.
— Подожди?
— Больше Саламандр, чем мы видели в первый раз. Гораздо больше. Найди гнезда ксеносов. Пробуди чужих. Приведи чужих к Саламандрам. Оба врага дерутся, оба врага умирают. Возмездие за Кровавые Глаза.
Вораша ответил змеиным смешком: «Сс-сс-сс».
— Иди же! — хрипло выкрикнул Люкориф. — Отведи ксеносов к Саламандрам!
IX
Мембраны, защищающие чувствительные глаза Старейшего, раскрылись с влажным щелчком. Оно осмотрело длинное помещение, видя слабые, но явные признаки движения. Человеческий запах теперь был сильнее. Гораздо сильнее.
Старейшее начало красться вперед, скребя когтями по металлическому полу. В помещение вошли еще двое из более опасной разновидности добычи, той, что владела грохочущим оружием с пробивающим огнем. Хотя звериный ум Старейшего не считал их за существ, способных его убить, оно хорошо выучило урок. Такую охоту не провести в одиночку.
Старейшее уже какое-то время безмолвно ревело из своего укрытия в тенях. Его сородичи приближались, десятки за десятками, шли из туннелей и камер, находящихся поблизости.
Их будет достаточно, чтобы одолеть даже самую опасную добычу.
— Я вижу его, — сказал в вокс Талос. Он всмотрелся вдаль, в шестьсот метров мрака, тянущихся на север. — Оно секунду назад появилось из стены.
— Я тоже его вижу, — донеслось от Вариэля. Он приблизился к Талосу и приподнял болтер; его тепловое зрение с легкостью пронзало мрак. — Кровь Императора, Меркуциан не солгал.
— Владыка выводка, — пробормотал пророк, глядя на отвратительного чужого — сплошь покрытые хитином конечности, когтистые придатки, луковицеобразный череп — который подкрадывался все ближе. — И преогромный. Стреляй, когда оно подберется на достаточное расстояние. Старайся не повредить настенные когитаторы.
— Будет выполнено, — сказал Вариэль, и Талос уловил в голосе новичка оттенок нежелания. Он относительно недавно вступил в ряды VIII Легиона и не привык получать приказы.
Талос поднял болтер, вглядываясь в целеуказатель, и набрал воздуха, чтобы позвать остальных. В этот момент вокс взорвался грохотом оружия и нострамскими проклятьями. Весь Первый Коготь сражался, захлестываемый волнами ослабленных тварей.
У остальных, очевидно, были свои проблемы.
Руна дистанции на подернутом алым визоре Талоса побелела. В этот самый миг Талос и Вариэль открыли огонь.
Неуловимо быстрыми движениями пальцы Делтриана нажимали кнопки, перемещали рычаги и настраивали реле. Код, скрывающий от него желанную информацию, был удивительно сложен, и для его взлома требовался определенный уровень работы с инструментами, даже притом, что лично изготовленные им ключи делали свою работу, перепрограммируя когитатор. Это не было неожиданностью, однако для такой работы требовалось разделение внимания, что техноадепт находил неприятным. Ко всему прочему добавлялась перестрелка в пятидесяти метрах слева, раздражавшая его шумом — поскольку болтеры едва ли можно было назвать тихим оружием, а корпораптор примус — разновидность ксеносов, которую Делтриан никогда не наблюдал самолично — непрерывно выл, претерпевая процесс разрывания на части взрывчатыми снарядами.
К хриплой трескотне болтерного огня добавилось «крак-крак, крак-крак» лазпистолетов Септима, что занятным образом походило на партию ударных.
Почти что… Почти…
Вокабулятор Делтриана издал блеяние на машинном коде — звук, который показался бы металлически резким и плоским любому, кто не был обучен пониманию этого уникального языка. Для него это был первый за много лет звук, столь близкий к выражению радости.
Шестнадцать отдельных плат памяти выскользнули из ячеек данных главного когитатора. Каждая была размером и формой примерно как человеческая ладонь. Каждая хранила в себе столетие записанных сведений, восходящих к годам создания этого корабля.
И каждая была бесценным артефактом, дающим непревзойденные возможности.
— Все сделано, — сказал техноадепт и начал собирать платы, явно не осознавая, что никто не обращает на него никакого внимания.
Он повернулся к сражающимся как раз вовремя, чтобы увидеть, как чужеродная тварь, чье тело представляло собой массу рваных ран, с неровными, сочащимися жидкостью кратерами на месте яйцевидных глаз, вонзила одну из немногих оставшихся конечностей в колено Вариэля. Серп из почерневшей кости с растрескавшимся и кровоточащим лезвием подрубил его смертоносной дугой.
Керамитовая броня разлетелась вдребезги. Астартес повалился с отсеченной ногой, продолжая стрелять в чудовище, приближающееся к нему, чтобы убить.
Однако смертельный удар нанес Талос. Его доспехи уже превратились в месиво изрубленных когтями металлических пластин. Пытаясь подобраться достаточно близко, чтобы использовать силовой меч, пророк получил удар очередной молотящей вокруг конечности, которая попала ему сбоку в голову. Молния задрожала на оживающем золотом клинке, когда полуотсеченная лапа-лезвие патриарха генокрадов с лязгом столкнулась со шлемом Повелителя Ночи. Белые осколки забрала градом посыпались на металлическую палубу.
Теперь Талос был достаточно близко. С лицом, наполовину обнаженным и кровоточащим от последнего удара твари, он вогнал свой священный меч в ее хребет, двумя руками погрузил его в тело сквозь экзоскелетную броню и отвердевшие подкожные мускулы и, наконец, достал до уязвимой плоти и податливых костей.
Он повернул, дернул, выругался и потянул меч, двигая им, будто пилой, налево и направо, и из расширяющейся раны начала изливаться зловонная кровь.
Чужой снова завизжал, кислотная кровь брызнула из-за разбитых зубов, осыпая доспех Вариэля ливнем шипящих капель. Талос еще раз повернул и рванул на себя золотой клинок, и голова зверя отвалилась от туловища.
Существо рухнуло. Оно дернулось раз или два, жуткие раны, покрывавшие его тело, источали гнилостные жидкости вперемешку с темной кровью. Запахло, как позже рассказывал Септим другим рабам на корабле, чем-то средним между мертвецкой и мясной лавкой, которую в жару оставили открытой на месяц. Вонь пробивалась через любые воздушные фильтры и застаивалась в ноздрях. Броню Вариэля испещрили латунно-серые отметины там, где коррозивные соки из пасти зверя разъели краску его доспеха. Отрубленная нога не кровоточила — коагулянты в крови Астартес уже работали, сращивая края раны и покрывая ее коркой. Боль заглушали наркотические инжекторы доспеха, вводившие в кровоток стимуляторы и болеутоляющие.
И все же он изрыгнул проклятие, отползая от затихшей твари, и выругался на языке, который понимал только он. Делтриан проанализировал его лингвистические особенности. Вероятнее всего, это был диалект Бадаба — язык родного мира Вариэля. Детали были несущественны.
Доспехи Талоса практически полностью лишились цвета — кислоты и жгучая кровь изъели керамит и выжгли темную краску. Он осмотрел дымящееся тело твари. Из-за повреждений, нанесенных шлему, можно было разглядеть половину его лица.
Техноадепт увидел, как пророк оскалился и всадил еще один снаряд болтера в отсеченную голову мертвого чужака. То, что оставалось от черепа генокрада, исчезло, разлетевшись мокрыми фрагментами, застучавшими по стенам, полу и доспехам самого Талоса.
Септим посмотрел на него, переводя дыхание. Восстановление и перекрашивание обоих древних боевых доспехов займет у него немало времени. Он чувствовал, что будет лучше не говорить об этом сейчас, и вместо этого сунул в кобуры гвардейские лазпистолеты, после чего привалился к стене.
— К черту все это, — выдохнул он.
Делтриан наблюдал за этой сценой ровно четыре и две десятых секунды.
— Я сказал, все сделано, — он не мог скрыть растущее нетерпение в голосе. — Может, мы уже пойдем?
X
Когда «Эхо Проклятия» двинулся прочь от скитальца, «Вопль» затих, и плазменные инверсионные следы протянулись в вакууму позади корабля. Сверкая двигателями, выдыхая пар в космос, «Эхо» оторвался от огромного конгломерата заброшенных кораблей.
На командном троне, все еще облаченный в серый и покрытый трещинами испорченный доспех, Талос смотрел в оккулус. Тот показывал участок открытого космоса — и только.
— Как давно они покинули систему? — спросил он.
Это были его первые слова с тех пор, как он вернулся и сел на трон. Ответил на них один из пожилых людей-офицеров, все еще носящий униформу Имперского Флота, хотя и лишенную знаков Императора.
— Чуть больше двух часов назад, господин. Корабль Саламандр опасно перегревался. Мы думаем, что «Вопль» лишил их мужества — они сорвались с орбиты и бежали, вместо того, чтобы искать источник сигнала.
— Они не обнаружили корабль?
— Они даже не пытались его найти, господин. Они забрали абордажную команду и пустились в бегство.
Талос покачал головой.
— Сыны Вулкана незлобивы и медлительны, однако они — Астартес и не ведают страха. Что бы не заставило их уползти из системы, это было делом огромной важности.
— Как скажете, господин. Какие будут приказы?
Талос фыркнул.
— Два часа — преимущество не из тех, что нельзя преодолеть. Следуем за ними. Пусть все Когти будут наготове. Когда мы их догоним, то вырвем из варпа и разберем их корабль по косточкам.
— Будет сделано, повелитель.
Пророк позволил своим глазам закрыться, в то время как корабль вокруг наполнился суетой.
В Зале Раздумий располагались немногочисленные реликвии, оставшиеся от павших воинов Талоса. В более славные эпохи подобный зал был бы прибежищем молящихся, местом очистительных медитаций, хранилищем истории Легиона в виде оружия и доспехов, которыми когда-то владели его герои.
Ныне же он был и не совсем мастерской, и не до конца кладбищем. Повелителем Зала был Делтриан, и здесь его воля и слово были законом. Сервиторы работали за различными установками, ремонтируя части доспехов, заменяя зубчатые цепи застопоривших мечей, производя новые боеприпасы для болтеров и создавая их взрывчатую начинку.
Здесь, в оберегаемых ритуалами стазисных полях, на мраморных пьедесталах возвышались богато украшенные саркофаги павших воинов, дожидающихся того времени, когда их поместят в тела дредноутов и снова пошлют в бой. Неподалеку бурлили наполненные жидкостью баки, в большинстве своем пустые, ждущие чистки и промывания; несколько были заняты обнаженными фигурами, которые нельзя было толком разглядеть в молочно-белых, насыщенных кислородом околоплодных водах.
Делтриан вернулся в свою святая святых несколько минут назад и уже помещал платы данных в ячейки собственных когитаторов, чтобы извлечь их знания в свои банки памяти. Двери в Зал Раздумий оставались открыты. Делтриан позволил данным копироваться без его надзора и вместо этого дожидался гостей.
Наконец, они прибыли. Двенадцать воинов шли неровной вереницей. На каждом Астартес виднелись следы недавней и жестокой схватки. Все они пережили еще шесть мучительных часов на скитальце, отражая атаки генокрадов и преследуя проклятых тварей до самых их гнезд.
Саламандры проделали превосходную работу, истребляя их, но все же потеряли шестерых воинов на борту «Протея» благодаря усилиям Вораши и Кровавых Глаз, которые направляли все новые волны ксенотварей в их часть корабля.
Шесть потерянных душ, шесть павших воинов. На первый взгляд казалось, что это немного. Повелители Ночи потеряли девятерых — все они были из Кровавых Глаз. Люкорифа это, похоже, не беспокоило.
— Слабые падают, сильные поднимаются, — сказал он, когда они вернулись на борт «Эха Проклятия». Делтриан заметил, что это было наиболее философской мыслью из всех, которые когда-либо высказывал деградировавший воин. Предводитель Кровавых Глаз не ответил на это.
Теперь Делтриан смотрел, как двенадцать Астартес входят в Зал Раздумий. Каждая пара несла немалый груз — изломанное тело одетого в доспехи воина-Саламандры. Один из убитых был изрезан с хирургической точностью и, вместе с тем, радостной жестокостью, сраженный Кровавыми Глазами и заслуживший сомнительную честь погибнуть первым. Другие несли на себе следы свирепых атак генокрадов — пробитые нагрудники, расколотые наручи и поножи, разбитые шлемы.
Но ничего такого, раздумывал Делтриан, что нельзя было бы починить.
Повелители Ночи разложили тела на мозаичном полу. Шесть мертвых Саламандр. Шесть мертвых Саламандр в терминаторских боевых доспехах, со штурмболтерами, силовым оружием и редкой ротаторной пушкой — орудием, практически неизвестным среди Легионов-Предателей, которые были вынуждены воевать подобранным на полях битв снаряжением и древним оружием.
Эти трофеи, эта священная добыча во имя благословенного Бога-Машины, стоила бесконечно больше, чем жизни четырнадцати Повелителей Ночи. Делтриан погладил эмблему ордена Саламандр — дракона, вырезанного на черном камне на наплечнике одного из павших воинов. Подобные символы можно убрать, а сам доспех модифицировать и переделать… машинные духи внутри озлобятся и станут более пригодны для нужд VIII Легиона.
Пусть Повелители Ночи пока что плюются и сыплют проклятиями. Техножрец видел это в их черных глазах: каждый понимал ценность этих трофеев и надеялся стать одним из немногих избранных, кому будет дозволено носить эти святые доспехи, когда они будут осквернены и подготовлены.
Девять жизней в обмен на секреты Легиона Титанов и шесть самых лучших доспехов, которые когда-либо создавало человечество.
Делтриан всегда улыбался, ибо таким был создан его подобный черепу лик. Впрочем, теперь, когда он взирал на свои новоприобретенные богатства, это выражение было искренним.
Блуждающая в Пустоте
Пролог
Дождь
"Я время видел, когда Империум дышать не сможет больше.«Предвестник суровых испытаний», записанный неизвестным колдуном VIII Легиона, М32
Когда от порчи собственной задохнется империя людей,
Отравленная грязью и грехами пяти сотен, введенных в заблуждение, поколений.
В ту ночь, когда безумие станет правдой,
Раскроются, подобно ране зараженной, Кадианские Врата,
Ворвутся в царство, которое они создавали, проклятые легионы
В эпоху, когда грядет конец всего сущего.
Рожденный, вопреки запретам и злому року,
Пророк Восьмого Легиона возвысится".
Пророк и убийца стояли с оружием в руках на зубчатой стене мертвой цитадели. Дождь хлестал скорбным потоком, достаточно плотным, чтобы заслонять обзор. Он шипел при ударе о камень, падая из пастей злобно косящихся горгулий и стекая по стенам замка. Помимо шума дождя, единственные различимые звуки доносились от двух фигур. Одна из них была человеческой, она стояла в изломанном доспехе, издававшем гудение с потрескиванием помех. Другая принадлежала женщине чужих, облаченной в древнюю отформованную броню, которая пережила целую вечность оставляющих рубцы ударов.
— Это здесь погиб ваш Легион, не так ли? — её голос был изменен надетым шлемом, он вырывался из раскрытого рта маски смерти со странным шипением, так что практически растворялся в дожде. — Мы называем этот мир Шитр Вейрук. А как на вашем змеином наречии? Тсагуальса, да? Ответь мне, пророк. Зачем ты вернулся сюда?
Пророк не ответил. Он сплюнул на пол из темного камня едкую кровь и сделал еще один неровный вдох. Меч в его руках превратился в изрубленные остатки, расколотый клинок переломился пополам. Он не знал, куда делся болтер, и на треснувших губах проступила улыбка от инстинктивного ощущения вины. Несомненно, утратить подобную реликвию Легиона было грехом.
— Талос, — говоря, дева улыбалась, он слышал это в её голосе. В этом веселье было примечательным разве что отсутствие издевки и злобы. — Не стыдись, человек. Все умирают.
Пророк припал на одно колено, из трещин в броне сочилась кровь. При попытке заговорить с его губ сорвалось рычание боли. Обоняние улавливало лишь химический запах его собственных ран.
Дева приблизилась и даже посмела положить на наплечник раненого воина косовидный клинок, которым оканчивалось её копье.
— Я говорю одну лишь правду, пророк. В этом миге нет ничего постыдного. Ты добился успеха, зайдя столь далеко.
Талос вновь сплюнул кровь и прошипел два слова.
— Валас Моровай.
Убийца склонила голову, взглянув на него сверху вниз. Черно-красные волосы плюмажа шлема от дождя превратились в косички, прилипшие к маске смерти. Она выглядела, словно тонущая в воде женщина, которая безмолвно кричит, идя на дно.
— Многие из ваших злобных нашептываний остаются закрыты для меня, — произнесла она. — Ты сказал… "Первый Коготь", да? — Словам мешал её неестественный акцент. — Это были твои братья? Ты взываешь к мертвым, продолжая надеяться, что они тебя спасут. Как странно.
Клинок выпал из руки, он стал слишком тяжелым, чтобы продолжать его удерживать. Пророк уставился оружие лежащее на черном камне, омываемое ливнем. Оно сияло золотом и серебром столь же ярко, как в тот день, когда он похитил его.
Он медленно поднял голову, встретившись взглядом со своим палачом. Дождь смывал кровь с лица, она оставляла на губах соленый привкус и обжигала глаза. Ему было интересно, продолжает ли дева улыбаться под маской.
Ему предстояло погибнуть здесь. Именно в этом самом месте. Стоя на коленях, на зубчатой стене покинутой крепости своего Легиона, Повелитель Ночи начал смеяться.
Но ни смех, ни бушующая наверху буря, не могли поглотить гортанный звук, издаваемый пылающими двигателями. В поле зрения с ревом появился зловещий десантно-штурмовой корабль, окрашенный в синий цвет. Когда он поднялся над бойницами, с птицеподобного корпуса серебристыми потоками полился дождь. Турели тяжелых болтеров издали общий хор механического скрежета, и это было сладчайшей музыкой, когда-либо ласкавшей уши пророка. Талос все еще смеялся, когда "Громовой ястреб" завис на месте, поверх созданной им же горячей дымки. В тусклом освещении кабины внутри были видны две фигуры.
Женщина чужих уже двигалась. Она превратилась в черное пятно, танцуя среди ливня в плавном рывке. За ней по пятам следовали взрывы — десантно-штурмовой корабль открыл огонь, раздирая камень у нее под ногами ураганом разрывных зарядов.
Какое-то мгновение она бежала по парапету, а в следующий миг просто перестала существовать, растворившись в тени.
Талос не поднимался на ноги, не будучи уверен, что попытка сделать это окажется успешной. Он закрыл единственный уцелевший глаз. Другой ослеп, став кровоточащей сферой раздражающей боли, посылавшей тупые импульсы в череп при каждом ударе двух сердец. Бионическая рука, дрожащая от сбоев в сочленениях и повреждений системы получения нервных сигналов, потянулась к активатору вокса на вороте.
— В следующий раз я вас послушаю.
Заглушая давящий визг направленных вниз двигателей, через внешние вокс-динамики десантно-штурмового корабля зажужжал голос. Помехи лишали его интонации и модуляций.
— У меня было ощущение, что я тебе задолжал.
— Я сказал тебе уходить. Приказал.
— Господин, — затрещали в ответ внешние динамики. — Я…
— Проклятье, уходите, — снова посмотрев на корабль, он разглядел две фигуры более отчетливо. Они сидели бок о бок в креслах пилотов. — Вы официально освобождены от службы мне. — Он небрежно произнес эти слова по воксу и вновь начал смеяться.
Десантно-штурмовой корабль продолжал висеть наверху, двигатели издавали ужасающий визг, обрушивая на зубчатую стену потоки горячего воздуха. Дождь испарялся на доспехе пророка.
Заскрежетавший по воксу голос на этот раз принадлежал женщине.
— Талос.
— Беги. Бегите подальше отсюда, от смерти, которую несет этот мир. В последний город, и садитесь на ближайший покидающий планету корабль. Империум приближается. Они станут вашим спасением. Но помните, что я сказал. Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали.
— Он нас никогда не найдет.
Смех Талоса, наконец, стих, хотя он и продолжал улыбаться.
— Молись, чтобы так и было.
Он сделал вдох, который словно резал его ножом, и привалился спиной к стене, заворчав от острой боли в разорванных легких и сломанных ребрах. Зрение сбоку заволакивалось серым, и он уже не чувствовал пальцев. Одна рука легла на треснувший нагрудник, поверх ритуально разбитой аквилы, отполированной дождем. Другая — на упавший болтер, оружие Малхариона, лежавшее сбоку, где он выронил его в предшествовавшей битве. Пророк перезарядил двуствольный болтер онемевшими руками и снова медленно втянул холодный воздух в не желавшие более дышать легкие. Кровоточащие десны окрасили его зубы в розовый цвет.
— Я иду за ней.
— Не будь дураком.
Талос позволил дождю смачивать обращенное кверху лицо, более не удостаивая десантно-штурмовой корабль ни малейшей крупицей внимания. Странно, как мимолетно проявленное милосердие позволило им думать, что они могут разговаривать с ним подобным образом. Он поднялся на ноги и зашагал по чернокаменной стене, сжимая в одной рукой сломанный клинок, а в другой старинный болтер.
— Она убила моих братьев, — произнес он. — Я иду за ней.
I
Самый долгий сон
Потому что мы — братья.Яго «Севатар» Севатарион, Принц Воронья. Цитата из «Темного Пути», глава VI: Единство.
Мы видели, как примархи гибнут от меча и пламени, мы видели, как наши поступки разожгли галактическую войну.
Мы предавали, как предавали и нас самих.
Мы проливаем кровь ради неизвестного будущего, сражаемся во имя лжи, которую говорят наши повелители.
Что нам остается, кроме преданности соплеменникам? Я здесь, потому что вы здесь. Потому что мы братья"..’
Пророк распахнул глаза, и монохромный красный свет тактического дисплея ослепил его. После безумия сна он казался родным и приятным. Так он видел окружающий мир большую часть своей жизни, и танцующие перекрестья прицела, что неотступно следовали за его взглядом, были неотъемлемой частью действительности. Кошмар проносился перед ним неуловимыми тонкими нитями, которые он пытался распутать. Дождь над зубчатыми стенами. Мечница чужой расы. Бомбардировщик, расстреливающий черные камни.
Все. Он исчез. Остались лишь тени, образы, ощущения, и ничего более.
В последнее время это происходило все чаще. Когда-то видения крепко оседали в памяти, а теперь сразу ускользали… Казалось, это был побочный эффект частоты их появления. Хотя, не понимая природы и назначения своего генетического дара было невозможно знать это наверняка.
Талос поднялся с пола своей скромной оружейной комнаты и молча стоял, напрягая мускулы, вращая шеей, восстанавливая кровообращение и проверяя работу системы питания брони. Доспех из многослойного керамита — одни части которого были реликтами древности, а другие были украдены гораздо позже, — ритмично жужжал и рычал вслед за движениями хозяина.
Он двигался медленно и осторожно, чувствуя дрожь в мышцах после чересчур долгого бездействия. Конечности сводило судорогой, за исключением аугметической руки — она отзывалась вяло, так как только сейчас её внутренние процессоры перенастроились на импульсы, посылаемые пробудившимся мозгом. Бионическая конечность повиновалась первой, но, несмотря на это, движения все равно давались с трудом. Держась железной рукой за стену, он с усилием поднялся на ноги. Подвижные сочленения брони отозвались рычанием даже на такое незначительное движение.
Реальность была полна боли. Боль обрушилась на него той же пыткой, что въедалась в кровь подобно токсину. Губы беззвучно шевелились за лицевой пластиной, и он не обращал внимания на то, как это звучало через вокс-ретранслятор в пустой комнате.
Видение. Суждено ли им быть обманутыми, или обманывать самим? Судьба не оставляла им выбора. Возвышенный так часто говорил: предай, пока не предали тебя.
Как бы он не пытался дотянутся до видения, оно удалялось всё дальше. Боль не помогала. Она схлынула, будто втягиваясь в провал в его памяти. Несколько раз в прошлом боль была настолько сильной, что ослепляла его на целые ночи. В этот раз она была лишь отголоском тех мучений.
Помедлив, он потянулся за мечом и болтером. Оба оружия были там, где полагалось: в предназначенных для него стойках, прикрепленные к стене прочными кожаными ремнями. Однако, редкость. Талосу было присуще многое, но педантичная чистоплотность в этом списке отсутствовала. Он не смог вспомнить, когда последний раз возвращался в свою комнату и помещал оружие на место в идеальном порядке, чтобы тут же с комфортом отключиться в уединении. Более того, он не мог вспомнить, чтобы такое было раньше. Хоть однажды.
Кто-то побывал здесь. Возможно, Септим или его братья, когда они притащили его оттуда, где он пал жертвой видения. Их никогда не заботило что-либо мирское вроде установки оружия в стойки. Тогда остается Септим — это похоже на правду. Необычный поступок, но похоже на правду. Даже достойный похвалы.
Талос высвободил оба оружия и закрепил их на доспехе: двуствольный болтер на магнитые захваты к бедру, а богато украшенный золотой меч убрал в ножны за спиной, готовый в любой момент выхватить его из-за плеча.
: Приходи на мостик:
Слова на дисплее визора были написаны отчетливыми нострамскими рунами, белые на красном фоне, как и любая другая тактическая информация или био-данные. Он проследил за мерцанием курсора до последнего слова и выжидающе моргнул.
Квинт, его пятый слуга, был немым из-за ранения, полученного на поле боя. На протяжении всех следующих лет службы они общались посредством жестов или передачи текстовых сообщений с наручного ауспика Талоса, или используя оба способа одновременно. Квинт был почти таким же хорошим оружейником как и Септим, и некоторые трудности при общении были небольшой платой за его услуги.
:пророк:
:приходи на мостик:
Однако Квинт не позволял себе так свободно обращаться к хозяину. А еще он был несколько десятилетий как мертв, убитый Возвышенным во время одной из многих отчаянных попыток Вандреда вырваться.
На ретинальном дисплее Талоса по его желанию открылся канал связи с Первым Когтем.
— Братья.
В их ответе не было ни единого намека на сплоченность. Смех Ксарла прозвучал на волнах вокс-связи, за ним последовали проклятья и выкрики клятв. Он услышал учтивый голос Меркуциана, произносящего ругательства сквозь стиснутые зубы и гортанный рокот болтерной стрельбы.
Канал связи закрылся. Он попробовал вызвать других: стратегиум, Зал Памяти Дельтриана, оружейную Септима, покои Октавии и даже Люкорифа из Кровоточащих глаз. Ни звука. Всюду тишина. Корабль дребезжал, по-видимому, двигаясь на высокой скорости.
Он извращенно смаковал первые уколы беспокойства. Было весьма непросто заставить кого-либо из принадлежащих к Восьмому легиону беспокоиться, но внезапная пустота корабля была прекрасной загадкой. Его посетило странное ощущение, будто бы на него охотились, и его бледные губы растянулись в улыбке. Должно быть, то же чувствует жертва, хотя он вряд ли бы потерял контроль над собой и принялся мямлить бессмысленные молитвы ложным богам, как это обычно бывало с людьми.
— я жду
Талос обнажил меч и вышел из кельи.
Покинутый мостик его ничуть не шокировал. Он был не более чем в минуте ходьбы от его кельи, что была палубой ниже. Центральная галерея «Эха Проклятья» встретила его все той же пустотой, когда он шел по ней.
Стратегиум был просторным помещением овальной формы, оформленным в готическом стиле, населенный горгульями и другими гротескными скульптурами, облепившими стены и потолок. Здесь изуродованный ангел с опутанными колючей проволокой глазами беззвучно кричал на командный трон; там демон распростер крылья летучей мыши на потолке над вспомогательными артиллерийскими платформами. изначальное оформление "Эха проклятия" никогда не было захватывающим — при том, что Восьмому легиону всегда не доставало дисциплины, Повелителям Ночи удалось обзавестись несколькими учеными и мастерами с навыками, которыми обладали рыцари-ремесленники Детей Императора и Кровавых Ангелов. Независимо от профессионального мастерства каждого из них, большинство кораблей Восьмого Легиона украшались кощунственными произведениями архитектурного искусства, изображающими истязания богов и плененных демонов.
Над всем остальным возвышался внушительных размеров командный трон, обращенный к обзорному экрану оккулуса. Над ним висел скованный цепями разбитый скелет легионера. Вокруг командного трона кругами расходились навигационные консоли, станции управления артиллерией и связью. И ни одного еретического жреца, снующего между столами. Не было и членов экипажа в форме, отдающих приказы и регулирующих настройки. Ни трескучего гомона заклейменных сервиторов, соединенных с их тронами, машинными голосами докладывающих отчеты о состоянии систем.
Это, несомненно, был сон, хотя он и не походил ни на один из виденных Талосом прежде. Других объяснений не было.
— Я здесь, — громко произнес он.
:ты видел много снов. Ты близок к очередному пробуждению. Сядь, брат.:
Он не улыбнулся. Он редко улыбался, даже когда ему было весело, хотя было довольно забавно принять предложение сесть на свой собственный командный трон. Талос согласился лишь для того, чтобы увидеть, что произойдет дальше.
:достаточно близко, чтобы прикоснуться:
По коже пророка побежали мурашки. Он взглянул вверх на распятые останки Рувена.
:ты не тот воин, каким должен быть. Но мы с тобой должны поговорить. Здесь и сейчас. Другого шанса не будет.:Талос сидел, воплощая собой стоическое терпение. Он не позволил своему гневу и сомнениям всплыть на поверхность. Сетка прицела скользнула в сторону, не сфокусировавшись на изломанном скелете Рувена.
: вы сделали из моего трупа замечательное украшение. Это почти забавно.:
Талос откинулся на троне, как это бывало на настоящем мостике.
— Даже смерть не может заставить тебя умолкнуть?
:тебе осталось жить считанные месяцы, пророк.:
Подвешенный на цепях череп косился на него пустыми глазницами.
— Это правда? — Талос спросил его. — И как же ты разжился этим драгоценным знанием?
:ты делаешь вид, что текущий момент не имеет значения. Думаешь, я не слышу, как твое сердце бьется чаще.:
Талос погладил рукой старинный меч, покоившийся на боку. Усилия для самоконтроля к которому ему пришлось прибегнуть, чтобы не начать требовать объяснений, вызывали у него сильнейшую мигрень
— Заканчивай с этим, — сказал он, продолжая лицемерить с видом утомленного одолжения. Ему нужно собраться с мыслями. В лучшем случае, это ловушка. В худшем — колдовство, а вероятней всего — и то, и другое.
Нехорошо.
:ты ничего не помнишь, не так ли? Ты искал чистую войну. Достойную войну. Но тебе никогда не следовало возвращаться на восточную окраину. Другие ждут твоего возвращения, нося месть в своих сердцах.:
Пророк оставался на месте, продолжая поглаживать крылатую рукоять меча. Восточная Окраина. Он не мог придумать, что бы могло заставить его вернуться туда.
— Я думаю, ты лжешь, падаль.
:зачем бы я стал лгать. Ты бежишь от Ока. Ты бежишь от эльдар. Ты бежишь от неминуемой судьбы, от рук ксеноведьм. А куда лучше бежать, как не на другой край галактики
Возможно, в этом было зерно истины, но пророк не испытывал желания признавать это. Он хранил молчание.
:как долго ты ведешь эту войну, Талос?:
Он тряхнул головой, чувствуя потребность сглотнуть
— Давно. Ересь была самым кровавым десятилетием. Затем Годы Набегов, когда мы называли домом Тсагуалсу. Два века горькой славы, пока Империум не пришел за нами.
:сколько прошло с тех пор, как мы оставили гниющий мир?:
— Для Империума? — он сощурил глаза, — почти десять тысяч ле..
:нет. Сколько прошло времени для легионов предателей. Сколько прошло времени для тебя, Талос.:
Он снова сглотнул, начиная осознавать, к чему клонился разговор. Варп лишал реальность всякого смысла, не оставив даже намёка о законах физики и течении времени. Великая Ересь была всего лишь несколько дней назад для одних предателей в Оке, а для некоторых прочих со времен этих событий минуло пятьдесят тысяч лет. Все, каждая душа, предавшая Императора в тот Золотой Век, по— разному вели счет времени за прошедшие годы.
— Прошло столетие, как мы покинули Тсагуалсу. — Меньше чем для многих, но больше чем для некоторых.
:столетие для тебя. Столетие для первого когтя. Получается, что тебе больше трехсот лет, пророк.:
Талос кивнул, встретив взгляд пустых глазниц черепа.
— Около того.
:ты еще так молод для предателя. Так наивен. Но этого достаточно, чтобы ты успел выучить кое-какие уроки к настоящему времени. А ты все еще этого не сделал.:
Пророк смотрел на изломанные кости, поверх которых накладывались буквы. Они нетерпеливо мерцали на ретинальном дисплее, будто ожидая ответа.
— Если ты считаешь, что мне не хватает знаний, призрак, так просвети меня, как сумеешь.
:почему ты сражаешься в этой войне?:
— Ради мести, — фыркнул пророк.
:мести за что?:
— За оскорбления, нанесенные нам
:о каких оскорблениях ты говоришь:
Легионер поднялся на ноги, чувствуя как кожа шеи покрывается мурашками.
— Ты знаешь за какие. Тебе известно, почему Восьмой легион сражается.
:Восьмой легион не знает, почему он сражается. Ты ищешь оправдания напрасно растраченной ненависти длинною в жизнь. Легион сражается лишь потому, что ему доставляет удовольствие властвовать над слабыми душами.:
— Чистейшей воды выдумка, — Талос рассмеялся, хотя смеяться ему хотелось менее всего. Он подумывал над тем, что бы расстрелять нелепо распятый скелет, однако сомнительно, что подобным актом злобы мог бы чего-то достичь. — Мы восстали, потому что должны были восстать. Пацифизм Империума был обречен на провал. Порядок можно установить, лишь держа души в страхе перед возмездием. Повиновение через страх. Мир через страх. Мы были оружием, в котором нуждалось человечество. И мы остаемся им и по сей день.
:легион никогда не сражался за подобные идеалы. Твое заблуждение никогда не было популярно в наших рядах. И оно исчезло, когда пришла истина. Ты цепляешься за свои иллюзии, потому что ненависть это все что у тебя осталось.:
— Ненависть это все, что мне нужно, — он поднял болтер, целясь обоими стволами в сломанную грудную клетку. — Моя ненависть чиста. Мы заслуживаем отмщения империи, которая нас покинула. Мы были правы, наказывая те миры за их грехи, и грозили другим, если они нарушат наши законы. Повиновение. Через. Страх. Системы, приведенные нами к согласию..
:системы, приведенные нами к согласию, едва ли обитаемы. Мы превратили население в трепещущих зверьков, напрочь лишенных свободной воли. Живущих в страхе нарушить закон. Подобных хнычущим стадам людей, что обитают в трюмах наших кораблей сейчас.
— Я уверен в том, что делал, — пророк отдавал себе отчет в своем сводящем с ума положении: он не мог прицеливаться дольше, не сделав выстрела, но он не хотел стрелять, поддавшись бесполезному гневу. — Я уверен в том, что делал.
:многие из наших братьев никогда и не думали о подобном. Ни для кого не секрет. Поэтому Кёрз и уничтожил Нострамо. Чтобы остановить приток яда в Восьмой легион. И поэтому мы были наказаны Империумом.:
— Урок для Легиона, — Талос опустил оружие. — Примарх говорил эти слова много раз.
:мы стали тем, от чего предостерегали целые миры. Мы были убийцами и душегубами, какими они никогда не должны были быть. Вольные убивать по желанию и свободные от расплаты.:
Последовала долгая пауза. Талос почувствовал как корабль вздрогнул в ответ на какую-то внешнюю пытку.
: кровь стыла в жилах во времена еще до того, как галактика воспылала огнем войны.:
: реками крови истекали как грешники, так и невинные. Потому что мы были сильны, а они слабы.:
— Он ненавидел нас, это я знаю точно. Кёрз любил нас и ненавидел в равной степени.
Талос вернулся к своему трону, его голос смягчился размышлением. Мысли плясали и исчезали перед черными глазами, скрытыми за монохромными красными линзами его шлема.
Большая часть из этого была правдой, и это не было тайной для пророка. Кёрз уничтожил их родной мир меланхоличным приказом, стремясь положить конец притоку убийц и насильников, но было уже слишком поздно. Большую часть легиона уже составляли криминальные отбросы, от которых он хотел очистить человечество. Это не было ни секретом, ни откровением. Всего лишь позорной истиной.
Но у них все еще было право бороться. Усмирение превосходящей силой и вечное правление через страх. Это работало некоторое время. Мир в десятках систем был прекрасным зрелищем. Население едва осмеливалось поднимать восстание, когда с их глоток убирали ногу. В этих случаях это была ошибка угнетателей в проявлении слабости, а не угнетаемых в том, что они восставали. Человеческая природа предполагала сопротивление — за это нельзя ненавидеть сам вид.
— Наш путь не был путем Империума, — Талос процитировал древнее изречение, — но мы были правы. Если бы легион остался чист..
:но он не остался. Легион был запятнан грехом еще когда первый рожденный на Нострамо офицер приносил свою клятву верности. И мы заслужили ненависть примарха. За то, что мы не были теми воинами, какими он хотел, чтобы мы были.:
Снова пауза. И снова дрожь сотрясла корабль до самого остова.
— Что происходит?
:Реальность ускользает. «Эхо проклятия» прибывает в пункт назначения. Но тебе не следует возвращаться на Восточную Окраину.:
Талос снова взглянул вверх. Труп не двигался.
— Ты это уже говорил. Не помню, чтобы я отдавал такой приказ.
:ты отдал его, желая найти чистую войну и возродить банду. И отыскать ответы, чтобы развеять терзающие тебя сомнения. Ступить на Тсагуалсу еще раз. Все, что я сказал, не является каким-то откровением. Я лишь озвучил то, что твоя гордыня мешала произнести вслух. Ты слишком долго притворялся, брат.:
— Почему я вижу все это? — он обвел помещение рукой, указав на себя и на тело. — Что…что это? Видение? Сон? Заклинание? Шутки моего собственного разума или что — то извне закралось в мои мысли?
:все сразу и ничего из этого. Возможно это лишь проявление твоих страхов и сомнений. В реальном мире ты пробыл без сознания пятьдесят пять ночей. Ты близок к пробуждению.:
Он снова вскочил на ноги, когда корабль начал содрогаться. Он слышал как застонал корпус с искренностью раненого солдата. Кружева трещин прокладывали себе путь по оккулусу, посыпая палубу стеклянной крошкой.
— Пятьдесят пять ночей? Не может быть! Как это вышло?
:ты знаешь как. Ты всегда знал. Некоторые дети не предназначены носить в себе геносемя. Оно разрушает их на генетическом уровне. Кто-то умирает быстрей. Кто-то медленней. Но после трехсот лет биологического развития генетическая несовместимость наконец добралась и до тебя.
— Ложь, — Талос наблюдал, как корабль разваливается вокруг него. — Ложь и безумие все, что ты когда либо произносил при жизни, Рувен. То же касается и смерти.
:Вариель знает правду. Века разрушения. Века преодоления боли. Века видений, порожденных ядовитой кровью примарха. Твое тело больше не в состоянии выносить это наказание. Насладись временем, которое тебе осталось. Долг ждет тебя в реальном мире, и ты запомнишь немногое из нашей беседы. Просыпайся, Талос. Просыпайся и убедишься сам.
II
Пробуждение
Свет, приглушенный и разбавленный краснотой ретинального дисплея его визора, заливал в глаза.
Первое, что предстало перед его глазами, он ожидал увидеть меньше всего. Его братья. Его команда. Стратегиум, где двести душ исполняли свои обязанности.
— Я… — он попытался заговорить, но его голос прозвучал сухим скрежетом вокса. Сидевший на троне Талос обмяк. Обвитая вокруг шеи цепь не давала телу совсем свалиться вперед.
Всюду вокруг него лепетали голоса и слышалось приближающееся ворчание подвижных сочленений брони.
— Я не в моей келье для медитаций, — произнес он. Талос никогда не пробуждался от видения где либо еще, не говоря уже о том, чтобы проснувшись, обнаружить себя на мостике боевого корабля. Пророк был поражен окружающей обстановкой, удивляясь, что все это время он сидел здесь, облаченный в доспех, выкрикивая одни и те же бессвязные слова в общую вокс-сеть.
Вокруг шеи, лодыжек и запястий загремели цепи, едва он вознамерился встать. Братья приковали его к трону.
Они должны за многое ответить.
Шепотки «Он возвращается!» и «Он просыпается!» витали среди смертных членов экипажа. Со своего почетного места на возвышении в самом сердце капитанского мостика Талос видел, как они замерли, оторвавшись от исполнения возложенных на них обязанностей, и один за другим повернули свои лица к нему. Их глаза сияли удивлением смешанным с благоговением в равной мере. «Пророк пробуждается!» — слетало с их губ. Должно быть, подобное испытывают те, кому поклоняются, решил он, ощущая, как по спине бегут мурашки.
Его братья столпились вокруг трона, спрятав свои лица под шлемами: Узас с изображенным отпечатком ладони на лицевом щитке, шлем Ксарла украшали размашистые крылья летучей мыши, Сайрион с нарисованными молниями, бьющими из глаз, Меркуциан в шлеме с изогнутыми рогами, покрытыми бронзой. Вариель склонился над Талосом. Бионическая нога апотекария скрежетала и заедала, делая его движения неуклюжими. Он единственный был без шлема, и его холодные глаза пристально смотрели в глаза пророка.
— Своевременное возвращение, — произнес он. В его необычно мягком голосе не было ни намека на веселье.
— Мы прибыли, Талос, — сказал Меркуциан. — Нам никогда не приходилось быть свидетелями ничего подобного. Что тебе снилось?
— Я почти ничего не помню, — Талос по очереди посмотрел на каждого из них и на медленно вращавшийся мир в эллиптическом обрамлении экрана оккулуса. — Я совсем мало что помню. Где мы?
Вариель повернул свой бесцветный взгляд на остальных. Этого было достаточно, чтобы они немного отступили назад и не стояли толпой возле пробудившегося пророка. Пока тот говорил, апотекарий сверялся с данными на громоздкой перчатке нарцетиума. Ауспик-сканер потрескивал статикой и монотонно выдавал результаты.
— Я ввел дополнительную дозу наркотиков и лекарств, чтобы поддерживать тебя в приемлемом состоянии, не прибегая к активации анабиозной мембраны за прошедшие два месяца. Однако, в течение нескольких дней ты будешь чрезвычайно слаб. Износ мышц минимальный, но достаточен для того, чтобы ты это заметил.
Талос снова дернулся в цепях, будто в напоминание.
— Ах, да, — произнес Вариель. — Конечно.
Он набрал код на наруче доспеха, и из нарцетиума выдвинулась дисковая пила. Пила поцеловала звенья цепей с раздражающим визгом. Одна за другой, металлические оковы спадали.
— Я был прикован?
— Чтобы не покалечил себя и остальных, — ответил Вариель.
— Нет, — Талос сфокусировался на ретинальном дисплее и активировал закрытый вокс — канал со своими братьями. — Я был прикован здесь, на мостике?
Члены Первого Когтя обменялись взглядами. Их шлемы, поворачиваясь друг к другу, выражали какую-то неясную эмоцию.
— Мы отнесли тебя в твои покои, когда тебя накрыло первый раз, — сказал Сайрион, — Но…
— Но?
— Ты вырвался. Ты убил двоих братьев, дежуривших у дверей, и мы потеряли тебя на нижних палубах почти на неделю.
Талос попытался встать. Вариель посмотрел на него тем же взглядом, каким одарил его братьев из Первого Когтя, но на пророк проигнорировал его. Хотя апотекарий был прав: мышцы жгли судороги, когда по ним расходилась кровь.
— Я не понимаю, — произнес он наконец.
— Мы, честно говоря, тоже, — ответил Сайрион. — Ты никогда прежде не творил такого во время припадков.
Ксарл принялся за обьяснения.
— Угадай, кто тебя нашел!
Пророк тряхнул головой, не зная что и предположить.
— Скажи мне.
Узас склонил голову.
— Это был я.
По мнению Талоса, это само по себе было отдельной историей. Он посмотрел на Сайриона
— А потом?
— Прошло несколько дней, и команда и прочие Когти заволновались. С боевым духом у нас, больных на голову и преданных ублюдков, всегда было не очень, а стало еще хуже. Поговаривали, что ты то ли умер, то ли заболел. Поэтому мы принесли тебя сюда, чтобы показать команде, что ты в каком-то смысле все еще с нами.
Талос фыркнул.
— Это сработало?
— Сам убедись, — Сайрион жестом указал на смотревших на Талоса восхищенных людей со всей командной палубы. Все взгляды были прикованы к нему.
Талос проглотил что-то едкое.
— Ты сделал из меня икону. Это ступень на пути к варварству.
Воины Первого Когтя хохотнули. Только Талосу было невесело.
— Пятьдесят пять дней безмолвия, — произнес Сайрион, — и все, о чем ты можешь нам поведать, это недовольство?
— Безмолвия? — пророк развернулся и по очереди взглянул на каждого из них. — И я ни разу не кричал? Не произносил свои пророчества вслух?
— Не в этот раз, — покачал головой Меркуциан. — ты молчал с самого начала, как потерял контроль.
— Не помню, чтобы я терял сознание. — Талос ходил мимо них, опираясь на перила, окружавшие центральный помост. Он смотрел на висящую в пустоте серую планету, окруженную плотным полем астероидов. — Где мы?
Первый коготь собрался рядом с ним, образуя ряд рычащих суставов брони и бесстрастных череполиких масок.
— Не припоминаешь, что ты нам приказывал? — спросил Ксарл.
Талос старался не показывать своего раздражения.
— Просто скажите мне, где мы. Выглядит знакомым настолько, что я изо всех сил пытаюсь поверить, что в самом деле нахожусь здесь.
— Полностью разделяем твои чувства. Мы на Восточной Окраине, — сказал Ксарл. — Вне досягаемости лучей Астрономикона, на орбите мира, к которому ты неоднократно требовал, чтобы мы отправились
Талос смотрел на планету, вращавшуюся с неописуемой медлительностью. Он знал, что это за мир, хотя не мог вспомнить ничего из того, о чем ему рассказывали братья. Потребовалось гораздо больше усилий, чем он полагал, чтобы удержаться и не сказать: «Этого не может быть!». Самым невероятным были серые пятна городов, подобно струпьям, покрывавшим пыльные континенты.
— Она изменилась, — произнес он. — Не понимаю, как это может быть правдой. Империум никогда не стал бы обустраиваться здесь, а теперь я вижу города. Я вижу очаги цивилизации, ранами покрывающие поверхность никчемного мира.
— Мы удивлены также как и ты, брат, — кивнул Сайрион.
Взгляд Талоса метался по мостику.
— Всем занять свои места.
Люди салютовали и бормотали: «— Да, господин».
Молчание нарушил Меркуциан.
— Мы здесь, Талос. Что мы должны делать?
Пророк в изумлении смотрел на мир, который должен был быть мертвым, очищенный от жизни десять тысяч лет назад и покинутый теми, кто называл его домом. Империум Человечества никогда бы не стал повторно колонизировать проклятый мир, в особенности тот, что находился за пределами досягаемости благословенного Света Императора. На то, чтобы добраться сюда, используя стандартные двигатели, уйдут месяцы даже от ближайшего пограничного мира.
— Всем когтям приготовиться к десантированию.
Сайрион прочистил горло. Это типично человеческое поведение заставило Талоса обернуться.
— Ты многое пропустил, брат. Тут есть кое-что, заслуживающее твоего внимания, прежде чем мы ступим на поверхность. Кое-что, касающееся Септима и Октавии. Мы не знали, как быть с этим пока ты отсутствовал.
— Я слушаю, — сказал пророк. Ему не хотелось признаваться, что его кровь застыла в жилах
при упоминании этих имен.
— Отправляйся к ней и сам все увидишь.
Сам все увидишь. Эти слова эхом звучали в голове, вцепляясь с нервирующим упорством где-то между воспоминаниями и пророчеством.
— Вы идете? — Талос обратился к братьям.
Меркуциан смотрел в сторону. Ксарл издал смешок.
— Нет, — сказал Сайрион, — ты должен пойти один.
Талос добрался до покоев навигатора, корчась от боли в конечностях. Пятьдесят пять ночей, почти два месяца без ежедневных тренировок не пошли ему на пользу. Слуги Октавии топтались в тенях у дверей, горбатые аристократы в лишенных солнца альковах.
— Повелитель, — шипение срывалось с губ, которые теперь больше походили на неровные прорези на лицах. Пропитанные кровью бинты зашуршали, когда они опустили оружие.
— Отойдите прочь, — приказал им Талос. Слуги разбежались как тараканы от внезапной вспышки света. Один из них остался стоять. На мгновение он подумал, что это Пес, любимый слуга Октавии. Но этот был слишком тощий. К тому же, Пес умер несколько месяцев назад. Его убили при захвате корабля примерно в двадцати метрах от того места, где сейчас стоял воин.
— Хозяйка устала, — произнесла фигура напряженным голосом, как если бы говорила сквозь стиснутые зубы. Голос был мягким и высоким и явно не мог принадлежать мужчине. Женщина подняла забинтованную руку, будто одно её требование могло преградить воину путь, не говоря о её физическом присутствии. Лицо женщины скрывала ткань, не позволяя разглядеть её внешний облик, но её телосложение свидетельствовало о том, что она была менее остальных подвержена деградации, как минимум физически. Огромные очки, закрывавшие глаза, придавали ей сходство с насекомым и намекали на мутацию, которую не сразу можно было обнаружить. Она прицепила красный лазерный целеуказатель к очкам, но зачем — Талос даже не пытался угадать.
— В таком случае у нас с ней много общего, — подметил пророк. — Отойди.
— Она не желает, чтобы её беспокоили, — настаивал все тот же напряженный голос, становясь все менее дружелюбным. Другие слуги начали собираться позади нее.
— Преданность хозяйке делает тебе честь, но полагаю, мы закончили с этим занудством — Талос опустил голову, чтобы быть на одном уровне с женщиной. У него не было никакого желания банально убивать ее. — Ты знаешь кто я?
— Ты тот, кто действует вопреки желаниям моей госпожи.
— Это правда. Равно как и то, что я являюсь хозяином этого корабля, и твоя хозяйка служит мне.
Слуги отступили обратно в тени, нашептывая имя пророка. Талос, Талос, Талос. Как шипение горных гадюк.
— Ей нездоровится. — Сказала забинтованная женщина. Теперь её голос сочился страхом.
— Как твое имя? — спросил Талос
— Вулараи, — ответила она. Воин слабо улыбнулся за лицевой пластиной. На нострамском Вулараи означало «лжец».
— Забавно. Ты мне нравишься. А теперь уйди, пока не разонравилась.
Слуга отступила, и Талос уловил блеск металла под её рваными одеждами
— У тебя гладий?
Фигура замерла.
— Милорд?
— Ты носишь гладий легиона?
Она схватилась за лезвие. Для Повелителя Ночи гладий был коротким колющим оружием длиной с предплечье легионера. В руках простого смертного он превращался в элегантный полуторный меч. Витиеватые нострамские руны, вытравленные на темном металле, узнавались безошибочно.
— Это оружие легиона, — произнес Талос.
— Это подарок, милорд.
— От кого?
— От лорда Сайриона из Первого когтя. Он сказал, что мне нужно оружие.
— У тебя есть необходимые навыки, чтобы пользоваться им?
Женщина в бинтах вздрогнула, ничего не ответив.
— А что если бы я отпихнул тебя в сторону и вошел, Вулараи? Что бы ты сделала?
Он услышал нотки торжества в её напряженном голосе.
— Мне пришлось бы вырезать ваше сердце, милорд.
В покоях навигатора было чуть больше света, чем в других помещениях и галереях корабля. Бледное зернистое свечение тридцати мониторов, подключенных к внешним пикт-каналам, бросало блики на весь простор комнаты, освещая круглый бассейн посередине. Воздух был пропитан густой мясной вонью амниотической жидкости.
Она не погружалась в воду. За месяцы, прошедшие с тех пор, как «Эхо проклятия» было захвачено, и даже после того, как половина корабля была отмыта и очищена огнеметами, Октавия пользовалась амниотическим бассейном для варп-перелетов лишь тогда, когда ей было необходимо полное слияние с машинным духом корабля. Талос, видевший прежнюю пленницу навигаторских покоев Эзмарельду, мог понять её нежелание проводить слишком много времени в питательной жидкости.
Смесь химической вони и тонкого запаха застоявшейся воды были привычными для личного пространства Октавии: запах человеческого пота, затхлый запах книг и свитков пергамента, и слабый — приятный — пряный запах натуральных масел на её только что вымытых волосах. И что-то еще. Что-то, близкое к запаху женского менструального цикла, такое же острое и насыщенное. Близкое, но не совсем.
Талос обошел вокруг бассейна, приближаясь к трону и скопищу мониторов. Каждый экран показывал часть корпуса корабля и пустоту снаружи. Несколько демонстрировали серый лик мира, резко контрастировавший с его белой луной.
— Октавия.
Она открыла глаза, взглянув на воина затуманенным после сна взглядом. Черные волосы были собраны в хвост, свисавший позади шелковой банданы.
— Вы проснулись, — сказала она.
— Как и ты.
— Да, — подметила навигатор, — но я бы предпочла не просыпаться… Что вам снилось?
— Я мало что помню. — Талос жестом указал на планету на экранах перед ней. — Ты знаешь, как называется этот мир?
Октавия кивнула.
— Септим говорил мне. Я не знаю, почему вы хотели вернуться сюда.
— Как не знаю и я, — покачал головой Талос. — Я помню лишь обрывки до того момента, как меня поразило видение.
Он медленно выдохнул.
— Дом. Наш второй дом, по меньшей мере. После Нострамо нашим домом стала Тсагуалса, мертвый мир.
— Его колонизировали. Население невелико, и можно уверенно говорить о том, что это произошло недавно.
— Я знаю.
— Что вы будете делать?
— Не знаю.
Октавия подалась вперед на своем троне, укрытая тонким матерчатым покрывалом
— В этой комнате всегда холодно. — Она взглянула на Талоса, ожидая, что он что-нибудь скажет. Он не говорил ничего, и тогда девушка сама решила разбавить тишину.
— Было трудно плыть сюда. Свет Астрономикона не достает досюда с Терры, а волны были чернее черного
— Позволь мне спросить, каково это было?
Навигатор поигрывала прядью волос, пока говорила.
— Варп здесь темный. Невыразимо темный. Все цвета черные. Вы можете представить себе тысячи оттенков черного, один черней другого?
Он тряхнул головой.
— Ты просишь меня вообразить нечто совершенно чуждое материальной вселенной.
— Там холодно, — сказала она, прервав зрительный контакт. — Как цвет может быть холодным? Во тьме я ощущаю привычное отвратительное присутствие: крики душ у корпуса, и далекие язвы, одиноко плывущие в глубине.
— Язвы?
— Если бы я только могла описать их. Огромные безымянные скопления сущностей из яда и боли. Злобные сознания
Талос кивнул.
— Может быть, это души ложных богов.
— Как они могут быть ложными, если они реальны?
— Я не знаю, — признался Талос
Октавия вздрогнула.
— Там где мы плавали прежде, даже вдали от Астрономикона… даже до тех мест дотягивался тусклый свет маяка Императора, и неважно, как далеко от него мы заплывали. Можно было увидеть тени и формы, скользящие по волнам. Безликие демоны, плывущие в текучих мучениях. Здесь же я не вижу ничего. Ничего общего с тем, как меня учили находить путь через шторм. Это как идти вперед вслепую в поисках спокойных путей там, где завывания ветров стихают на мгновение, если стихают.
На мгновение его поразило сходство её впечатлений и ощущения падения в его собственные видения
— Мы добрались, — сказал он. — Ты отлично справилась.
— Я ощутила что-то еще. Едва уловимое. Их присутствие теплее варпа вокруг. Будто чьи-то глаза смотрели за мной, когда я подвела корабль ближе.
— Надо полагать, за нами следили?
Октавия пожала плечами
— Я не знаю. Это был лишь один из вариантов безумия среди тысяч прочих.
— Мы прибыли. Это имеет значение, — очередная пауза повисла между собеседниками. На этот раз её прервал Талос.
— Давным-давно у нас здесь была крепость. Замок из черного камня и витых шпилей. Однажды ночью он привиделся примарху, и сотни тысяч рабов были отправлены строить его. На это ушло почти двадцать лет.
Он прервался, и Октавия смотрела на бесстрастный череп на лицевой пластине. Талос выдохнул в вокс-репродуктор.
— Внутреннее святилище называлось Вопящей Галереей. Кто-нибудь тебе о ней рассказывал?
Она покачала головой.
— Нет, никогда.
— Вопящая Галерея — это метафора своего рода. Мучения бога, выраженные в крови и боли. Примарх хотел переделать внешний мир в соответствии с пороком в собственном сознании. Стены были из плоти: людские тела составляли часть архитектуры, сформированные больше колдовством, нежели мастерством. Полы были устланы коврами из живых лиц, поддерживаемых севриторами-кормильцами.
Он покачал головой. Воспоминания были слишком живыми, чтобы когда-нибудь исчезнуть.
— Вопли, Октавия. Ты никогда не слышала ничего подобного. Они никогда не смолкали. Люди в стенах, стенавшие и пытавшиеся вырваться. Лица на полу рыдали и кричали.
Она заставила себя улыбнуться, хоть ей и не хотелось.
— Это звучит как варп.
Он взглянул на нее и проворчал в знак согласия.
— Прости меня. Ты знаешь, на что похож этот звук.
— Самое скверное в том, что со временем привыкаешь к этому стенающему хору. Те из нас, кто посещал примарха в последние десятилетия его безумия, провели достаточно много времени в Вопящей Галерее. Звук всей той боли становился терпимым. Вскоре, ты начинал замечать, что он доставляет тебе удовольствие. Было легче размышлять, будучи окруженным грехом. Страдания по началу теряли свое значение, но после становились музыкой.
С минуту пророк молчал.
— Разумеется, это было то, чего он хотел. Он хотел, чтобы мы усвоили Урок Легиону, каким, как он верил, он должен был быть.
Октавия вздрогнула снова, когда Талос опустился на колени рядом с её троном.
— Я не вижу ничего поучительного в бессмысленной жестокости, — произнесла она.
Он открыл замки на вороте доспеха и с шипением вырывающегося воздуха снял шлем. Навигатора вновь поразила мысль о том, что он мог бы быть красивым, если бы не холодный взгляд и бледная как у трупа кожа. Он был статуей грозного полубога, высеченной из чистейшего мрамора, с мертвыми глазами, прекрасный в своей нетронутости, однако смотреть на него было неприятно.
— Это была не бессмысленная жестокость, — сказал он, — это был Урок. Примарх знал, что закон и порядок — два столпа цивилизации — можно установить лишь через страх перед наказанием. Человек отнюдь не мирное животное. Это создание войны и сопротивления. Привести зверей к цивилизации можно лишь напоминая им о возмездии, что ждет каждого, кто причинит вред стаду. Было время, когда мы верили, что этого хотел от нас Император. Он хотел, чтобы мы стали Ангелами Смерти. Было время, когда мы были ими.
Она моргнула впервые за минуту. За время их долгих дискуссий и воспоминаний Талос ни разу не заговаривал о таких подробностях.
— Продолжай, — сказала навигатор.
— Одни говорят, он предал нас. Когда наша работа была выполнена, он повернулся против нас. Другие утверждают, что мы зашли слишком далеко в нашей самопровозглашенной роли, и нам нужно положить конец как животным, за то, что сорвались с привязи. — Воин видел живой вопрос в глазах своей собеседницы и развеял его. — Ничто из этого не имеет значения. Имеет значение лишь то, как все началось и как закончилось.
— И как все началось?
— Легион нес огромные потери в Великом крестовом Походе на службе Императору. Большинство из них были терранцами. Они прибыли с Терры, с войн Императора на планете, являвшейся родиной человечества. Пополнение прибыло с нашего родного мира, с Нострамо… Десятилетия прошли с того момента, когда примарх последний раз ступал на поверхность планеты, и его уроки закона были давно забыты. Население снова скатилось в анархию и беззаконие, потеряв страх перед наказанием от далекого Империума. Мы отравляли сами себя, понимаешь? Мы пополняли ряды легиона убийцами и насильниками, детьми, которые были чернейшими грешниками еще до того, как ощутили вкус взросления. Уроки примарха для них ничего не значили, как не значили и для большей части Восьмого легиона в итоге. Они были убийцами, взращенными для того, чтобы стать полубогами, которые разорят галактику. В гневном отчаянии примарх сжег наш родной мир. Он разрушил его, разорвав на части с орбиты огневой мощью всего флота Легиона.
Талос глубоко и медленно вздохнул.
— Это заняло несколько часов, Октавия. Все это время мы были на своих кораблях, слушая вокс-сообщения с поверхности. Они взывали к нам, посылая в небеса мольбы и крики о помощи. Мы не ответили разу. Ни единого разу. Мы оставались в космосе и смотрели, как полыхают наши города. В самом конце мы наблюдали, как планета разваливается на куски под яростью флота. Только тогда мы отвернулись. Нострамо разлетелась в пустоте. С тех пор я не видел ничего подобного. И в своем сердце я знаю, что не увижу никогда больше.
На мгновение её посетило нелепое желание прикоснуться рукой к его щеке. Она знала, что лучше не поддаваться этому инстинкту. И все же, то, как он говорил, выражение его черных глаз — он во всем был ребенком, выросшим в теле бога без человеческого осознания человечности. Не удивительно, почему эти создания были столь опасны. Их неразвитые души действовали на уровнях, которые ни один человек не смог бы понять: примитивные и необузданные с одной стороны, сложные и лишенные всего человеческого с другой.
— Это не сработало, — продолжил он. — К тому моменту Легион уже был отравлен. Как ты знаешь, Ксарл и я росли вместе, и мы были убийцами с самого детства. Мы поздно присоединились к Легиону, тогда, когда его вены уже были насквозь пропитаны ядом Нострамо. И поверь мне, когда я говорю, что мы росли вместе, среди уличных войн, где человеческая жизнь стоила дешево, я говорю об одном из цивилизованных районов нострамских внутренних городов. Мучительное вырождение планеты продолжалось, среди городских пустошей рыскали племена падальщиков. Как самые сильные и выносливые именно они зачастую становились кандидатами для имплантации и принятия в Восьмой Легион. Именно они становились легионерами.
Талос завершил свою речь с улыбкой, не затронувшей его взгляд.
— Тогда было уже слишком поздно. Примарх Кёрз был охвачен муками вырождения. Он презирал себя и ненавидел свою жизнь. И ненавидел свой легион. Все, чего он добивался, был последний шанс доказать свою правоту, показать что его существование было не напрасным. Восстание против Императора — война за миф, который ты называешь Ересью Хоруса, — была окончена. Мы повернулись против Империума, который пытался наказать нас, и мы проиграли. Поэтому мы бежали. Мы бежали на Тсагуалсу, мир, находившийся за внешними границами Империума, вдали от Маяка Света на Терре, который все еще жег его глаза
Воин указал на серый мир.
— Мы бежали сюда, и здесь все закончилось.
Вздох сорвался с губ Октавии как туман.
— Вы бежали от войны, которую проиграли, и построили замок из пыточных комнат. Как благородно с вашей стороны, Талос. Но я все еще не вижу в этом урока.
Он кивнул, уступая ей.
— Ты должна понять наконец, что примарха одолевало его собственное безумие. Его не волновала Долгая Война, он не желал ничего больше, кроме как проливать кровь Империума и мстить за свой жизненный путь. Он знал, что собирается умирать, Октавия. Он хотел оказаться правым, когда умирал.
— Септим говорил мне об этом, — ответила она. — Но совершать грабительские рейды на окраины Империума в течении нескольких веков по прихоти безумца и вырезать целые миры едва ли можно назвать уроком достойных идеалов.
Талос смотрел на нее своими бездушными глазами, оставаясь непоколебимым.
— В таком свете, возможно, нет. Но человечество должно познать страх, навигатор. Ничто другое не дает гарантии согласия. В самом конце, когда Вопящая Галерея стала командным пунктом и одновременно залом военного совета Легиона, деградация пожирала примарха изнутри. Она опустошала его. Я до сих пор помню, как царственно он взирал на нас, каким величественным он выглядел в наших полных обожания глазах. Но смотреть на него было подобно привыканию к отвратительному запаху. Можно привыкнуть к грязи, просто игнорировать запах, но когда что-то напоминает о ней, начинаешь ощущать её с новой силой. Его душа прогнила насквозь, и иными ночами её можно было увидеть в блеске умирающих глаз или в мрачном оскале зубов. Кое-кто из моих братьев задавался вопросом, не был ли он заражен какой-либо внешней силой, но большинству из нас было уже все равно. Какая разница? В любом случае результат был неизменным.
Освещение, словно подгадав момент, замерцало и отключилось. Воин и мутант остались на несколько ударов сердца во тьме, освещаемой только глазными линзами его доспеха и серыми бликами экранов.
— Это происходит все чаще и чаще в последнее время, — сказала девушка. — «Завет» ненавидел меня. «Эхо», похоже, ненавидит нас всех.
— Занятное суеверие, — ответил воин. Освещение восстановилось, такое же тусклое, как и прежде. Талос все еще не торопился продолжать.
— А как же убийство? — напомнила она.
— Убийство произошло вскоре после того, как очевидность его безумия достигла своего апогея. Я никогда не видел существа, которое с такой безмятежностью и восхищением воспринимало собственную гибель. В смерти он бы обрел оправдание. Те, кто нарушает закон, должны быть наказаны самым беспощадным образом, в назидание всем тем, кто замышляет неповиновение. Таким образом, он отправил нас разделывать галактику, нарушать все законы вопреки всякому смыслу, прекрасно зная, что Император поступит согласно закону. Ассасин пришла, чтобы убить Кёрза, великого Нарушителя Имперского Закона, и она исполнила свой долг. Я видел, как он умирает, оправданный и довольный возможно впервые за долгие века.
— Какой гротеск, — подметила Октавия. Её пульс ускорился при мысли, что это замечание может обидеть воина, но страх был безосновательным.
— Может, так оно и есть, — он снова кивнул. — Вселенная не знала другого существа, ненавидевшего жизнь так, как мой отец. Его жизнь была сломана в стремлении доказать, как можно контролировать человечество, а его смерть была доказательством того, что этот вид абсолютно никуда не годится.
Талос извлек голопроектор из поясной сумки и нажал руну активации. Перед ними возникло мерцающее голубым светом изображение в натуральную величину. С невидимого трона поднялась сгорбленная фигура. Его диковатая поза не лишала мускулистое тело красоты, а движения — первобытного благородства. Искажение скрадывало ясность образа, но лицо фигуры — лицо призрака с черными глазами, изможденными скулами и заостренными клыками — украшала порочная ухмылка искреннего веселья.
Талос деактивировал проектор и изображение погасло. Повисло долгое молчание, которое ни он, ни Октавия не решались нарушить.
— И никто не возглавил вас после его смерти?
— Легион распался на роты и банды, последовавшие за отдельными повелителями. Присутствие примарха было единственным, что поддерживало в нас единство. Без него команды разбойников уплывали все дальше и дальше от Тсагуалсы и отсутствовали все дольше и дольше. Шли годы и некоторые из них перестали возвращаться совсем. Многие капитаны и лорды утверждали, что были наследниками Ночного Охотника, но каждая из подобных претензий оспаривалась другими претендентами на эту роль. Ни одной душе не удалось собрать легион предателей воедино. Это в порядке вещей. Насколько бы я его ни ненавидел, успех Абаддона это то, что выделяет его — прежде всего — из всех нас. Его имя шепчут по всему Империуму. Абаддон. Разоритель. Избранный. Абаддон. Не Хорус.
Октавия вздрогнула. Это имя было ей знакомо. Она слышала, как шепотом его произносили в залах терранской власти. Абаддон. Великий враг. Смерть Империума. Пророчества о его триумфе в последний век человечества были широко распространены среди психически одаренных пленников трона Императора
— Был один, — сказал Талос, — кто мог держать марку, и кого не предавали братья. По крайней мере, он был единственным, кто пережил предательство братьев, но даже он сражался за единство легиона. Так много идеологий. Так много противоречивых желаний и стремлений.
— Как его звали?
— Севатар, — тихо произнес пророк. — Мы звали его Принц Воронья. Его убили во времена Ереси, задолго до смерти отца.
Она поколебалась, прежде чем сказать.
— Меркуциан упоминал о нем.
— Меркуциан приходит поговорить с тобой?
Навигатор ухмыльнулась. Её зубы были белее, чем у любого из членов экипажа. Недолгое время, проведенное в грязи рабства, еще не оставило на ней свой отпечаток.
— Ты не единственный, кому есть что рассказать.
— О чем он говорит?
— Он же твой брат. И один из тех, на которого ты не тратишь свое время, пытаясь убить. Ты должен догадываться, о чем он говорит.
В черных глазах пророка промелькнула тень еле сдерживаемой эмоции. Он не мог сказать, было ли это удивление или раздражение.
— Я все еще недостаточно хорошо знаю Меркуциана.
— Он говорит о Ереси в основном. Он рассказывает мне истории о братьях, погибших при осаде Дворца Императора, о Трамасском Крестовом походе против Ангелов и веках, прошедших с тех пор. Он любит писать об этом, отмечая их подвиги и смерть. Ты знал об этом? Талос покачал головой. Он не знал.
— И что же он говорит о Принце Воронья? — поинтересовался он.
— Что Севатар не был убит.
Эти слова вызвали тень улыбки на лице пророка.
— Это увлекательное произведение. У каждого легиона есть свои мифы и тайны. Пожиратели Миров утверждают, что один из их капитанов избранный Кровожадного Бога.
Октавия не улыбалась.
— Когда вы планируете высадиться на планету?
— Мои братья хотели, чтобы я сначала увидел тебя.
Она вскинула бровь, улыбаясь и крепче вцепляясь в свое одеяло.
— Чтобы преподать мне урок истории?
— Нет. Я не знаю, чего хотели братья. Они упомянули о какой-то проблеме, изъяне.
— Не знаю, что они могли иметь ввиду. Я устала, а полет сюда был сущим адом. Думаю, я заслужила немного сна.
— Они сказали, что это также касается и Септима.
Она снова вздрогнула.
— По-прежнему, не имею понятия. Он никогда не позволял себе небрежного отношения к своим обязанностям, как и я.
С минуту подумав, Талос спросил.
— Ты часто с ним виделась в последнее время?
Она посмотрела в сторону. Октавия могла разбираться во многом, но обманщик из нее был плохой.
— Мы редко видимся в последние ночи. Когда вы собираетесь десантироваться на поверхность?
— Скоро.
— Я думала о том, что будет после этого.
Он посмотрел на нее со странным выражением, которого она прежде никогда не видела. Оно не было ни легким недоумением, ни каким-то определенным интересом или подозрением — казалось, это было все вместе.
— Что ты имеешь ввиду? — спросил Талос.
— Я думала, что мы направимся в Око Ужаса.
Он хохотнул.
— Не называй его так. Только смертные навигаторы, которые боятся собственных теней, называют его так. Мы просто зовем его Око, или Рана, или… дом. Тебе так нравится дрейфовать в тех зараженных течениях? Многие навигаторы теряют рассудок, и это одна из причин, по которым на многих из наших кораблей предпочитают колдунов в качестве проводников в Море Душ.
— Это последнее место во вселенной, куда бы я хотела отправиться. — Октавия сузила глаза, улыбаясь, — ты увиливаешь от вопроса. Как и всякий раз, когда я его задаю.
— Мы не можем вернуться в Око, — ответил Талос. — Я не увиливаю от вопроса. Тебе известно почему я отказываюсь плыть туда.
Она знала. По крайней мере, догадывалась.
— Сны про эльдар, — произнесла навигатор, скорее утверждая, нежели спрашивая.
— Да. Сны про эльдар. Еще хуже, чем прежде. Я не вернусь туда лишь для того, чтобы умереть.
— Я рада, что ты проснулся, — сказала Октавия после недолгой паузы.
Талос не ответил. Он так и не понял, зачем его отправили сюда. Несколько секунд его взгляд блуждал по комнате, слух уловил звук текущей воды, монотонное гудение корпуса, и ….
И биение двух сердец.
Одно принадлежало Октавии: ровные удары влажного грома. Другое было приглушенным и сбивчивым, настолько торопливым, что сливалось в жужжание. И они оба исходили из её тела.
— Я глупец, — произнес он, поднимаясь с колен под рычание сочленений брони.
— Талос?
Он набрал воздуха, стремясь подавить волну гнева. Пальцы дрожали, микроскопические сервоприводы в костяшках пальцев зажужжали, когда руки сжались в кулаки. Если бы он не был так измотан, а его чувства не были притуплены, он бы сразу услышал биение двух сердец.
— Талос? — она снова обратилась к нему. — Талос?
Не сказав ни слова, он вышел из её покоев.
III
Возвращение домой
Как только дверь распахнулась, Септим осознал, что сейчас он, возможно, умрет.
У него было полсекунды, чтобы сделать вдох перед тем, как рука вцепилась в его глотку, и еще полсекунды, чтобы прохрипеть возражение. На его шее сомкнулась бронированная перчатка, лишив возможности дышать, не говоря уж о том, чтобы говорить. Поднятый над полом человек забился.
— Я предупреждал тебя, — произнес незваный гость. Септим попытался сделать вдох, но поперхнулся вместо этого. В ответ Повелитель Ночи швырнул его через всю комнату. Он сильно ударился, врезавшись в стену, и беспомощно сполз на пол грудой трясущихся конечностей. Кровь окрасила темное железо там, куда пришелся удар головой.
— Я предупреждал тебя, — повторил воин, наполняя комнату звуками сочленений брони и своих шагов. — Быть может, я неясно выразился? Быть может, мое предупреждение можно проигнорировать, потому что я пятьдесят пять ночей пробыл без сознания?
Он вздернул Септима за волосы и кинул его в противоположную стену. Раб снова рухнул вниз, на этот раз не издав ни звука. Воин приближался к нему, продолжая говорить бесстрастным машинным голосом, искаженным вокс-репродуктором своего шлема.
— Быть может, я забыл выразиться доступным для понимания языком? Так? В этом кроется причина столь вопиющего нарушения коммуникации?
Септим изо всех сил пытался подняться. Впервые за свою жизнь он навел оружие на своего господина. По крайней мере, попытался. Фыркнув, высоченный воин пнул своего раба в бок. Не ударил по-настоящему, а так, лишь шаркнул ботинком, как будто оттирал с подошвы дерьмо.
И тем не менее эту маленькую захламленную комнатку огласило эхо ломающихся как тростинки ребер. Септим ругался сквозь стиснутые зубы, пытаясь дотянуться до упавшего пистолета.
— Ты, с… — начал он, но его господин оборвал его.
— Давай не будем отягощать неповиновение неуважением.
Повелитель Ночи сделал два шага вперед. Первый шаг раздавил лазерный пистолет, и он рассыпался по полу веером осколков и искореженных металлических деталей. Второй шаг остановился на спине Септима и придавил его лицом к полу, выбив воздух из легких.
— Назови мне хоть одну причину, по которой мне не стоит тебя убивать, — прорычал Талос. — И сделай это безукоризненно.
Каждых вдох и выдох пропарывал легкие человека из-за упиравшихся в них раздробленных ребер. Он ощущал привкус крови, стекавшей по задней стенке глотки. За все годы своего пленения, за все время, которое он был вынужден служить и помогать им вести их еретическую войну, Септим никогда не молил о пощаде.
Не собирался начинать и сейчас.
— Tshiva keln, — проворчал он, преодолевая боль. Розоватая слюна окрасила его губы, когда он попытался дышать.
Этой ночью многое происходило впервые. Септим никогда прежде не направлял оружие на своего хозяина, а Талосу прежде ни один из его слуг не говорил: «Ешь дерьмо».
Пророк колебался. Он чувствовал, как его злобную сосредоточенность вдруг взорвала короткая вспышка ошеломленного смеха. Он гулким эхом прозвучал в стенах маленькой комнаты.
— Задай себе вопрос, Септим — тебе кажется разумным раздражать меня еще больше? — он потянул истекающего кровью человека за загривок и в третий раз швырнул его в наклонную поверхность железной стены. После этого падения Септим не сыпал проклятиями, не сопротивлялся, и не совершал никаких других действий.
— Вот так-то лучше.
Талос приблизился и опустился на колени возле едва дышащего раба. Лицевая аугметика была повреждена, глазную линзу пересекала уродливая трещина. Его сотрясали спазмы, и было очевидно, что левая рука вырвана из плеча. Кровь пузырилась на распухших губах человека, и с них больше не сорвалось ни единого слова. Последнее, по-видимому, было даже к лучшему.
— Я тебя предупреждал.
Септим медленно повернул голову в сторону, откуда звучал голос. Или он не мог ничего сказать, или счел разумным воздержаться от этого. Сапог хозяина, давивший на спину, являлся весомой угрозой. Ему ничего не стоило наступить на человека так, что его торс превратился бы в бесформенную массу плоти и костей.
— Она — самая большая ценность на этом корабле. Мы не можем бороздить Безумное Море, если её здоровье под угрозой. Я предупреждал тебя. Тебе повезло, что я не содрал с тебя кожу и не подвесил к потолку нового Черного Рынка.
Талос убрал ногу со спины раба. Септим зашипел, медленно вздохнув, и перекатился на бок.
— Хозяин…
— Избавь меня от глупых извинений, — Талос покачал головой. Изображенный на лицевом щитке шлема череп бесстрастно смотрел на него красными глазными линзами. — Я сломал от четырнадцати до семнадцати твоих костей. Бионика твоего черепа также нуждается в восстановлении. На фокусирующейся ретинальной линзе продольная трещина. Полагаю, этого достаточно в качестве наказания.
Он мешкал, глядя на лежавшего ничком на палубе человека.
— Тебе еще повезло, что я не приказал своим хирургам кастрировать тебя. Клянусь своей душой, я говорю правду: если ты прикоснешься к ней снова, или хоть едва дотронешься до её кожи, я скажу Вариелю освежевать тебя. А затем, пока ты лишенный кожи будешь еще жив, хнычущий червь, я голыми руками разорву тебя на части, и ты будешь смотреть, как я скормлю твои конечности Кровоточащим Глазам.
Талос не потрудился достать оружие, чтобы подкрепить свою угрозу. Он просто смотрел вниз.
— Ты — моя собственность, Септим. Я позволял тебе много вольностей в прошлом, благодаря тому, насколько ты полезен, но я всегда могу обучить других рабов. Ты всего лишь человек. Ослушайся меня еще хоть раз, и ты проживешь ровно столько, чтобы взмолиться о смерти.
С этими словами он ушел под аккомпанемент жужжания суставов брони. Во внезапно наступившей тишине Септим сделал судорожный вдох и пополз по полу своей комнаты. Лишь одно могло так рассердить хозяина. То, чего он и Октавия так боялись, по всей видимости произошло, и Повелители Ночи ощутили изменения в её биологии. Это открытие не потонуло в море боли от полученных побоев. Септим выплюнул два своих задних зуба, и человек, которому предстояло скоро стать отцом, тут же потерял сознание.
Талос собрал Когти в зале военного совета вокруг длинного гололитического стола переговоров. Всего восемьдесят один воин, и каждый пришел облаченным в полночь. Многие были измазаны кровью, и на доспехах появились новые шрамы после исполнения своих обязанностей по очистке, которая все еще велась в недрах «Эха проклятия». Украсть корабль у Красных Корсаров было лишь первым шагом. На очищение корабля таких размеров командам огнеметчиков могли потребоваться годы, чтобы сжечь самые отвратительные прикосновения Хаоса там, где корпус разъедала грязь или, что еще хуже, где металл мутировал в живую материю.
«Эхо проклятия», также как и «Завет крови» до него, был настоящим городом в космосе и нес на борту пятьдесят тысяч душ. Это был во всех отношениях великий зверь, гораздо красивей построенных в соответствии со Стандартными Шаблонными Конструкциями крейсеров и барж, что патрулировали небеса современного Империума. «Эхо» первым ощутило вкус пустоты в Великом Крестовом походе десять тысяч лет назад, когда воины легионов Астартес требовали для себя лучшие корабли и вели их в авангарде завоевательного флота. Ударный крейсер былых времен не был ровней своему имперскому коллеге, и «Эхо» было демонстрацией того, как часто они превосходили своих более молодых родственников размерами и огневой мощью.
Пятьдесят тысяч душ. Талос никак не мог привыкнуть к числу, даже если бы они десятилетиями трудились у него под ногами. Его собственная жизнь протекала среди постоянно исчезающей элиты и их привилегированных рабов.
В редких случаях он спускался в сырые трюмы корабля сам. Поводом к этому было устранение каких-либо коварных опасностей, угрожавших его оптимальному функционированию, или же куда более плебейское желание убивать. Большая часть рабов из рабочей касты влачили жалкое существование в самых дальних уголках и на самых нижних трюмных палубах огромного корабля, занимаясь обслуживанием двигателя и выполняя другие примитивные задачи, подходящие для стада людей. Охота за черепами и воплями среди смертного экипажа была лишь одним из традиционных видов тренировки. И, несомненно, самым приятным.
Талос разглядывал своих братьев, воинов, собранных волей судьбы в хрупкий союз, который составляли остатки десятой и одиннадцатой рот Повелителей Ночи. Однако, как бы Талос ни намеревался начать, военный совет был отложен, как только он увидел всех пришедших.
Их потрепанные ряды и отряды, состоявшие из двух или трех выживших воинов, абсолютно ясно говорили об одном.
— Мы должны реорганизовать когти, — обратился к ним Талос.
Воины обменялись взглядами. Шейные сочленения гудели, когда они поворачивали головы друг к другу.
— Противостояние закончится здесь, братья. В первом когте останется шесть воинов. Другие когти будут укомплектованы до полного состава, насколько это будет возможно.
Ксеверин, воин, никогда не расстававшийся со своей богато украшенной цепной глефой, повысил голос и заговорил.
— А кто встанет во главе этих новых когтей, Ловец Душ?
— Это решат поединки до первой крови, — ответил Фаровен, носивший такой же парадный шлем, как и Ксарл. Крылатый гребень наклонился, когда воин кивнул. — Нам нужно устроить дуэли чести. Победители поведут семь новых когтей.
— Честные поединки для трусов и слабаков, — сказал один из стоявших рядом покрытых шрамами ветеранов. — Пусть смертельная схватка решит, кто главный.
— Нас не так много, чтобы проливать кровь в смертельных схватках, — ответил Карад, лидер когтя, в котором состоял Фаровен.
Собравшиеся отряды тут же принялись спорить, пытаясь перекричать друг друга.
— Пока еще никто не взялся за оружие, — тихо произнес Ксарл, — но дайте время, и мы увязнем в кровопролитии.
Талос кивнул. Это зашло уже слишком далеко.
— Братья, — начал он. Его голос по по-прежнему излучал терпение и звучал достаточно твердо, чтобы они один за другим затихли. Восемьдесят шлемов смотрели в его сторону. Каждый из них украшали по-своему выполненные изображения черепов, нострамские руны, высокие гребни из крыльев, или темные отметины полученных в боях повреждений. Пятеро Кровоточащих глаз оживленно переговаривались по воксу и шипели, а Люкориф поддерживал пророка своим полным вниманием. Обратив к Талосу свою скошенную демоническую маску, предводитель рапторов еле стоял, так как когти на ногах не годились для этого положения.
— Братья, — повторил Талос, — у нас есть одиннадцать предводителей отделений и достаточно воинов, чтобы сформировать семь полных когтей. Все, желающие поучаствовать в дуэлях и доказать свое право на лидерство, вольны сделать это.
— А как же смертельные поединки?
— В смертельных поединках вам предстоит сразиться с Ксарлом. Если кто-то желает убить брата ради чести возглавить коготь, пусть бросит вызов ему. Я предоставлю полный коготь тому, кто сразит его.
Некоторые из когтей недовольно зароптали.
— Да, — произнес Талос, — я так и думал, что вы это скажете. С этим достаточно, мы собрались не напрасно.
— Почему ты привел нас обратно на Тсагуальсу? — выкрикнул один из воинов.
— Потому что я — сентиментальная душа. — В ответ в зале прозвучал горький, невеселый смех. — Для тех из вас, кто не слышал, планетарное сканирование обнаружило города, способные разместить население более чем в двадцать пять миллионов человек. Оно главным образом распределено по шести крупным мегаполисам.
Талос дал знак техноадепту, и тот сделал шаг вперед к столу. Дельтриан, как обычно, закутавший свое скелетоподобное тело в робу, развернул многочисленные вмонтированные в кончики пальцев микроинструменты. Одним из них была трёхштырьковая вилка нейроинтерфейса, которая со щелчком зафиксировалась в розетке ручного управления настольной консоли.
Внушительного размера изображение серого мира возникло в воздухе над столом, постоянно моргавшее так, что начинали слезиться глаза.
— Руководствуясь первичной гипотезой, прошлое этого мира не нуждается в пояснении для Восьмого легиона.
— Заканчивай с этим, — пробормотал один из Повелителей Ночи.
Какое неуважение. Оно нагнетало мысли о древних обетах преданности Механикум Марса легионам Астартес, до такой степени обесценившихся к настоящему моменту. Все принесенные клятвы и ритуалы почтения — все обратилось в прах.
— Уважаемый адепт, прошу вас, продолжайте, — произнес Талос
Дельтриан колебался, фокусируя на нем свои увеличительные глазные линзы. Не отдавая себе отчета в том, что он все еще одержим столь любопытной человеческой привычкой, Дельтриан сильнее натянул капюшон, и его металлические черты еще глубже погрузились в тень. — Я озвучу основные факторы, касающиеся расположения оборонных объектов. Первое …
Повелители Ночи уже перебивали друг друга и выкрикивали свои возражения.
— Мы не можем атаковать Тсагуальсу, — произнес Карад — Мы не можем ступить на поверхность этого мира. Он проклят.
Хор приглушенных голосов прозвучал в знак согласия. Талос отрывисто усмехнулся.
— Неужели настало время для идиотских суеверий?
— Планета проклята, Ловец Душ, — запротестовал Карад. — Все это знают.
В этот раз согласное бормотание было тише.
Талос оперся костяшками пальцев о стол, оглядев собравшихся воинов.
— Я хочу, чтобы этот мир гнил, преданный забвению на краю вселенной. Но я не желаю уходить прочь, когда мир, который на протяжении десятилетий был нашим домом, заражен имперской грязью. Ты можешь бежать от этого, Карад. Ты можешь рыдать над проклятьем, которому больше десяти тысяч лет, и которое давно уже остыло. Я забираю первый коготь на поверхность. Я покажу этим непрошенным гостям беспощадную природу Восьмого Легиона. Двадцать пять миллионов душ, Карад. Двадцать пять миллионов вопящих глоток, и двадцать пять миллионов сердец, что лопнут в наших руках. Ты в самом деле хочешь остаться на орбите, когда мы поставим эту планету на колени?
Карад улыбнулся, и пророк увидел алчный блеск в глазах воина.
— Двадцать пять миллионов душ.
— Мир проклят лишь потому, что мы покинули его в момент поражения? Или проклятье всего лишь красивый и удобный маскарад, чтобы скрыть наше позорное бегство от второго домашнего мира?
Карад не ответил, но ответ ясно читался в его бесцветных глазах.
— Я рад, что мы понимаем друг друга, — подытожил Талос. — Дельтриан, теперь, пожалуйста, продолжай.
Дельтриан снова активировал гололитическое изображение. Оно отбрасывало призрачный блеск на пластины брони собравшихся воинов.
— Тсагуальса имеет такую же слабую обороноспособность, как и большинство Имперских пограничных миров. Мы не располагаем данными о частоте и размере патрулирующих этот субсектор флотилий, но, учитывая местоположение, наиболее вероятные прогнозы показывают минимальное присутствие имперской военной техники. Известно, что ближайшие области находятся под протекторатом трех орденов Адептус Астартес. Каждый из них берет свое начало от геносемени Тринадцатого легиона, и каждый из них присутствовал в ежегодной…
— Жизненно важные детали, пожалуйста, уважаемый адепт, — прочистив горло, произнес Талос.
Дельтриан подавил всплеск раздражения в бинарном коде.
— Мир не имеет орбитальной обороны, как и большинство пограничных миров, разве что какой-нибудь имперский патруль рискнет отправиться так далеко от Астрономикона. Без маяка Императора, который указывает путь навигаторам, разрушение в Море Душ представляют серьезную угрозу. Я прилагаю все усилия, чтобы вычислить причину, по которой Империум пожелал бы основать колонию в этой области Восточной Окраины. Города на поверхности представляют собой самостоятельные общества-государства, почти наверняка приспособившиеся полагаться на ресурсы своего мира, нежели на редкий импорт из необъятного Империума.
— Что с военными образованиями на поверхности? — спросил один из воинов.
— Анализирую, — произнес Дельтриан. Он повернул руку, как если бы открывал ключом замок. На консоли щелкнул канал нейросоединения, гололит задрожал, и несколько секций изображения планеты загорелись красным. — Последние 16 часов с момента прибытия мы прослушивали спутниковые каналы вокс-связи. Сразу же была отмечена крайне низкая коммуникативная активность. Мир практически молчит, предполагается наличие технологий примитивного уровня и — или — их упадок.
— Легкая добыча, — оскалился другой легионер на противоположном конце комнаты
«Прекратите перебивать», — подумал Дельтриан.
— Три целых и одна десятая процента планетарной вокс-коммуникации носит военный характер или может быть расценена таким образом: по сути передачи касались правоохранительной деятельности и безопасности мегаполисов. Это в свою очередь предполагает две вещи: первая, — и возможно самая незначительная, — то, что этот мир поддерживает гарнизон новобранцев для планетарной обороны, возможно весьма незначительный. Вторая: предположительно, несмотря приемлемую статистику по населению согласно стандартам максимума пограничных миров, планета не отправляет новобранцев для полков Имперской Гвардии.
— Это необычно? — спросил Ксарл.
— Имперский рекрут, как он выглядит? — хохотнул Сайрион.
Дельтриан проигнорировал неудачную попытку сострить.
— Двадцать пять миллионов душ в состоянии обеспечить создание полка Имперской Гвардии, но похоже, что с пограничных миров взимается иная десятина. Удаленное расположение Тсагуальсы делает набор рекрутов в Гвардию в высшей степени неблагоприятным. Следует отметить, что негостеприимство планеты делает её вредной — почти враждебной — для человеческой жизни. Показания ауспекса указывают на поселения, которые могут соответствовать названным цифрам, но фактический уровень населения скорее всего ниже.
— Насколько ниже? — спросил другой воин
— Предположения бесполезны. Довольно скоро мы сами все увидим. Мир беззащитен.
— Короче говоря, — сказал Талос, — этот мир наш, братья. Нам осталось только протянуть когти и взять его. Мы разделимся перед десантированием. Каждый коготь возьмет часть города и поступит с ней как заблагорассудиться.
— Почему?
Все взгляды обратились к Дельтриану.
— Ты желаешь что-то сказать? — спросил его Талос.
Техноадепту потребовалась доля секунды, чтобы придать своим мыслям вербальную форму и рассчитать наименее оскорбительный тон.
— Я лишь хотел спросить, господин, зачем вы вообще намереваетесь высадиться здесь. Что может предложить нам этот беззащитный мир?
Талос не отвернулся. Его черные глаза вперились в капюшон техноадепта, вцепляясь взглядом в мерцающие линзы под ним.
— Это ничем не отличается от любого другого рейда, уважаемый адепт. Мы — мародеры. Мы мародерствуем. Ведь так называется то, что мы делаем, не так ли?
— Тогда я бы сформулировал следующий вопрос: зачем мы проделали путь через четверть галактики, чтобы добраться до этого места? Я подозреваю, что мне не нужно анализировать число миров в Империуме и высчитывать процент потенциальных целей рейда. Поэтому я бы озвучил свой вопрос так: почему мы пришли на Тсагуальсу?
Повелители Ночи снова замолкли. На этот раз они молчали, терпеливо наблюдая за пророком.
— Я хочу получить ответы на вопросы, — сказал Талос. — И я верю, что отыщу их здесь.
— Ответы на что, Ловец Душ? — спросил его один из воинов. Он видел, как вопрос отразился в глазах многих из них.
— Почему мы все еще ведем эту войну.
Как и ожидалось, его ответ был встречен смехом, и комментариями: «Чтобы выиграть ее» и «Чтобы выжить», смешанными с удивлением. Это устраивало Талоса: позволить им поверить, что это была шутка ветерана, которой он поделился со своими родственниками.
Потребовалось три часа, чтобы Ксарл произнес слова, которых так ждал Талос.
— Тебе не стоило этого говорить.
Оружейная комната была центром активности, когда Септим и несколько сервиторов обслуживали доспехи первого когтя на телах легионеров.
Сайрион взглянул на смертного раба, помогавшего просверлить его наголенник и зафиксировать его положение.
— Ты выглядишь как смерть, — отметил он. Септим выдавил из себя улыбку, но ничего не ответил. Его лицо представляло собой палитру синяков и опухолей.
— Талос, — обратился к нему Ксарл. — Тебе не стоило говорить этого на военном совете.
Талос сжал и разжал кулак, проверяя, как функционирует его перчатка. Она приглушенно замурлыкала оркестром сервоприводов.
— Чего конкретно мне не следовало говорить? — спросил он, хотя ответ ему уже был известен.
Ксарл пожал левым плечом, когда сервитор приладил наплечник на место.
— Никто не будет уважать сентиментального лидера. Ты слишком погружен в себя, слишком замкнут. Они восприняли твои слова как шутку, и это было спасительным благословением. Но поверь мне, никто из когтей не пожелает спуститься на этот проклятый мир исключительно для того, чтобы удовлетворить твое желание переоценки ценностей.
Талос согласно кивнул, проверяя свой болтер.
— В самом деле, для них единственная причина спуститься на поверхность — это распространить террор среди населения, разве не так? Здесь нет места для нюансов или более глубоких эмоций в их мелких, ничтожных душах.
Несколько минут воины первого когтя молча смотрели на своего лидера.
— Что с тобой? — спросил Ксарл. — Что за горечь овладевает тобой в последние ночи? Ты говорил нечто подобное перед тем, как провалился в долгий сон, и стал вдвое хуже с момента пробуждения. Ты не можешь продолжать выступать против легиона. Мы такие, какие есть.
Пророк закрепил болтер на магнитной поверхности бедра.
— Я устал просто выживать в этой войне. Я хочу её выиграть. Я хочу, чтобы был смысл сражаться.
— Мы те, кто мы есть, Талос.
— Тогда мы должны стать лучше. Мы должны изменяться и развиваться, потому что этот застой никуда не годится.
— Ты говоришь, как говорил Рувен перед тем, как покинул нас.
Губы пророка искривились в ехидной усмешке.
— Я нес эту горечь слишком долго, Ксарл. Единственный способ противостоять ей, это мое желание говорить об этом. И я нисколько не сожалею. Говорить об этой порче, это как выплеснуть накипевшее. Я уже ощущаю, как яд вытекает из меня. Нет греха в том, чтобы прожить жизнь, которая имела бы смысл. Мы должны сражаться и нести страх во имя нашего отца. Мы поклялись нести месть во имя него.
Ксарл не скрывал замешательства, отразившегося в его бледных чертах.
— Ты в своем уме? Сколько из легиона на самом деле прислушивались к проповедям безумного примарха, которые он читал так давно?
— Я не говорю, что легион прислушивался к тем словам, — Талос сощурил глаза. — Я говорю о том, что легиону стоило бы прислушаться к ним. Если бы мы это делали, наши жизни стоили бы больше.
— Урок легиону усвоен. Он был усвоен, когда он умер. Все что нам остается, так это выживать как можем и ждать, когда Империум падет.
— А что будет, когда он падет? Что тогда?
Ксарл посмотрел на Талоса.
— Кому какое дело?
— Нет. Этого не достаточно. Не для меня. — Его мышцы напряглись, когда он стиснул зубы.
— Успокойся, брат.
Талос шагнул вперед и тут же встретил сопротивление Меркуциана и Сайриона, которые изо всех сил пытались удержать его на месте.
— Этого не достаточно, Ксарл.
— Талос… — проворчал Сайрион, пытаясь обеими руками оттащить его назад.
Ксарл смотрел на происходящее круглыми глазами, не зная, стоит ли браться за оружие. Талос все еще пытался вырваться из рук братьев. В его темных глазах плясал огонь.
— Этого не достаточно. Мы стоим в прахе в конце веков бессмысленных и бесконечных провалов. Легион был отравлен, и мы принесли в жертву целый мир, чтобы очистить его. Мы потерпели поражение. Мы — сыны единственного примарха, ненавидевшего собственный легион. И тут мы снова проиграли. Мы поклялись мстить Империуму, а теперь мы бежим от каждого сражения, в котором мы не обладаем силой, превосходящей калеку-врага. Мы проигрываем, снова, и снова, и снова. Вы когда-нибудь сражались в войне, из которой хотели бы выйти победителями, не надеясь на бегство? Хоть кто-нибудь из вас. Вы когда-нибудь, со времен самой Осады Терры поднимали оружие, понимая, что можете умереть?
— Брат… — начал Ксарл, пятясь назад, когда Талос приблизился еще на шаг, несмотря на все усилия Сайриона и Меркуциана.
— Я не промотаю свою жизнь. Слышишь меня? Тебе понятно, принц трусов? Я желаю мести галактике, которая ненавидит нас. Я хочу, чтобы имперские миры сжимались от страха при нашем приближении. Я хочу, чтобы рыдания душ этой империи по всем каналам донеслись до Святой Терры, и чтобы звук их мучений поверг в ужас бога-трупа на его золотом троне.
Вариель присоединился к сдерживанию Талоса, чтобы тот не подобрался ближе к Ксарлу. Только Узас стоял в стороне, глядя на происходящее мертвыми глазами безо всякого интереса. Пророк бился в их хватке, пытаясь отбиться от Сайриона.
— Я брошу тень на этот мир. Я сожгу каждого мужчину, женщину и ребенка, и дым от погребальных костров затмит солнце. С оставшимся пеплом, я возьму «Эхо проклятья» в святые небеса Терры, и дождь из праха двадцати миллионов смертных обрушится на дворец Императора. Тогда они запомнят нас. Тогда они будут помнить легион, которого боялись когда-то.
Талос ударил Меркуциана локтем в лицевую пластину, и брат осел с треском керамита. От удара кулаком в глотку Вариель растянулся на полу, и теперь никто не стоял между Ксарлом и пророком. Талос нацелил золотое лезвие Аурума в левый глаз своего боевого товарища.
— Больше никакого бегства. Никакого мародерства ради выживания. Увидев имперский мир, мы больше не будем задаваться вопросом о целесообразности атаковать его — нас будет интересовать только то, как сильно его разрушение навредит Империуму. И когда Магистр Войны призовет нас в Тринадцатый крестовый поход, мы ответим на его призыв. Ночь за ночью мы поставим эту империю на колени. Я отрину то, каким стал легион и переделаю его в тот, каким он должен быть. Я ясно выражаюсь?
Ксарл кивнул, встретившись взглядом с пророком.
— Я слышу тебя, брат.
Талос не опускал меч. Он втянул застоявшийся, переработанный корабельной вентиляцией воздух, отдававший мускусом оружейной смазки и запахом пота и страха Септима.
— Что? — спросил он раба.
Септим стоял в своей потертой куртке, со всклоченными волосами, обрамлявшими его лицо, нисколько не скрывавшими испорченную оптическую линзу. Он держал в руках шлем хозяина.
— У вас идет кровь из уха, господин.
Талос дотронулся до него. Пальцы перчатки окрасились кровью.
— Моя голова в огне, — признался он. — Никогда не ощущал ход своих мыслей более ясно, но сопровождающая боль до крайности неприятна.
— Талос? — заговорил один из братьев. Он уже не был уверен, который из них. Из-за размытости изображения они все выглядели одинаково.
— Ничего, — сказал он безликой толпе.
— Талос? — позвал другой голос. Он боролся с осознанием того, что братья не понимали, что он говорит. Его язык распух. Он говорил, глотая слова?
Пророк глубоко вдохнул, тем самым успокаивая себя.
— Я в порядке, — сказал он.
Они смотрели на него с сомнением в глазах. Самым проницательным из них был холодный взгляд Вариеля.
— Нам вскоре нужно будет поговорить в апотекарионе, Талос. Нужно пройти пару тестов, которые, как я надеюсь, опровергнут мои подозрения.
— Как пожелаешь, — согласился он. — Как только вернемся с Тсагуальсы.
IV
Угроза зимы
Город Убежище едва ли заслуживал этот титул, а имя заслуживал еще меньше. До сих пор самым крупным поселением на дальней границе миров была Дархарна — переходная городская форма, состоявшая из приземлившихся кораблей эксплораторов, наполовину погребенных колонистских крейсеров и простых сборных конструкций, поднявшихся против завывающих пыльных бурь, очернивших лицо планеты вместо настоящих погодных явлений.
Окаймлявшие город стены из дешевого рокрита и гофрированного железа пестрели заплатками из оргалита и кусков брони, оторванной от брошенных гнить космических кораблей.
Властитель этого державшегося на честном слове поселения обозревал свои владения из своего относительно тихого офиса. Когда-то комната была наблюдательным шпилем на борту паломнического эвакуатора Экклезиархии «Валюта Милосердия». Теперь же скамьи и смотровые площадки пустовали, и здесь не было ничего, кроме личного имущества архрегента. Он называл это место своим офисом, но это был его дом, также как когда-то был домом каждого архрегента на протяжении пяти поколений с самого Дня Крушения.
Окно-купол был достаточно толстым, чтобы заглушать песчаные ветры, как бы они не бушевали и не трепали нижнее поселение. Он смотрел на тень шторма, и хотя не мог видеть завывающий снаружи ветер, вполне мог разглядеть, как колышутся рваные флаги, и услышать грохот бронированных окон.
"Нам придется замуроваться, — размышлял он. — Неужели снова придется? Может, это надвигается первый шторм очередной Серой Зимы?"
Архрегент прижал руку к плотному стеклу, как будто мог почувствовать, как буря проносится сквозь кости его города-свалки. Его взгляд скользнул вверх…
Он позволил своему взгляду сместиться вверх, к тонким облакам, скрывавшим звезды.
Дархарна — настоящая Дархарна — была все еще где-то далеко. Возможно, Империум отправил другой флот на замену тому, что пропал в глубочайших пучинах варпа со всеми людьми и оказался извергнут в реальное пространство Восточной Окраины. Редкие контакты, которые эта Дархарна, — Дархарна, которую они называли домом, — поддерживала с огромным Империумом, были по меньшей мере, ограниченными. Для населения это не имело вообще никакого значения. Некоторые вещи вообще должны были оставаться тайной. Последний контакт состоялся несколько лет назад — очередное искаженное сообщение с далекого мира, сигнал, ретранслированный далеко за его пределы.
Лишь Трону известно, как он достиг их. Автоматический ответ на несколько веков импульсных запросов продовольствия и сырья был до безобразия краток:
«Вы защищены даже во тьме. Всегда помните, Император все знает и все видит. Наберитесь терпения. Добивайтесь успеха».
Архрегент медленно выдохнул, когда воспоминание застыло в его мыслях. Смысл сообщения был предельно ясен: «Оставайтесь на вашей мертвой планете. Живите там, как жили ваши отцы. Умрите, как умерли ваши отцы. Вы преданы забвению.»
За время его правления ему пришлось разговаривать лично только с двумя выходцами с другого мира. Один был магосом — капитаном судна эксплораторов дальнего космоса, и общение, не касавшееся подсчетов коэффициента полезности планеты и движения дальше, его не интересовало. Обнаружив мало интересного, корабль покинул орбиту несколько часов спустя. Вторым был магистр святых воинов Адептус Астартес, который информировал его о том, что данная область пространства перешла под протекторат его воинов Ордена Генезиса. Они пытались спастись бегством от флота ксеносов за пределами Света Императора, и, в то время как имперский магистр ордена Космодесанта всячески сочувствовал невольным колонистам Дархарны, его корабль — не был местом, которое могут топтать башмаки десяти миллионов простых смертных.
Архрегент сказал, что он, конечно же, все понимает. Он не стал спорить с воином из героических мифов. Разумеется, нет — только не тогда, когда они демонстрировали столь утонченную видимость терпения.
— У вас нет астропатов? — настаивал магистр космических десантников. — Нет психически одаренных душ, способных взывать в пустоту?
О, они у них были. Случаи проявления пси-способностей были, пожалуй, слишком частым явлением на Дархарне. Этот факт архрегент мудро решил скрыть
от магистра Астартес. Половина психически одаренных людей, рожденных в городах колонии, были жертвами выходивших за рамки допустимых пределов мутаций. Что касалось другой половины, они упокоились с миром, провалив свое обучение. Гильдия Астропатов в Убежище являла собой сборище шаманов и толкователей снов, вечно шептавшихся с духами предков, которых могли видеть только они одни, и настаивавших на поклонении солнцу как далекому воплощению Императора.
Лидеры, надевшие мантии Экклезиархов — среди них и архрегент со своим помощником, — могли понять, почему на этом темнейшем из миров поклоняются солнцу. Несмотря на то, что у большей части городского населения был доступ к древним архивам, многие из них причисляли себя к верующим. Однако, всему были пределы. В лучшем случае Культ Астропатов был рассадником мутаций замедленного действия, практически не способный связаться с внешним миром. В худшем это были состоявшиеся еретики, подлежавшие немедленному уничтожению, как и предшествовавшие им поколения, выбракованные прежними архрегентами. Сколько раз они отправляли свои призывы в пустоту, никогда не получая ответа, не зная даже, достаточно ли громкими и настойчивыми были их крики, чтобы достигнуть других разумов.
Архрегент простоял у окна какое-то время, глядя на украшавшие небо звезды. Пребывая в задумчивости, он даже не услышал заунывного скрежета медленно открывающейся двери.
— Архрегент? — прозвучал дрожащий голос.
Он обернулся и встретил глубокомысленный взгляд вечно хмурого помощника Муво. Молодой человек балансировал на грани болезни. Его налитые кровью глаза и пожелтевшая кожа свидетельствовали о плохой работе внутренних органов. В этом отношении он ничем не отличался от любого другого жителя Убежища, как и от жителей других поселений, разбросанных по Дархарне. Примитивные гидропонные плантации в лишенных солнца трюмах спущенных на поверхность космических крейсеров поддерживали выживших потомков первых колонистов, но их едва хватало, чтобы насытиться. Разница между жизнью и выживанием существовала — к этому выводу архрегент пришел давно.
— Здравствуй, Муво, — стареющий человек улыбнулся, отчего черты его лица сделались резче. — Чему я обязан удовольствием находится в твоем обществе?
— Предвестники Бури прислали весточку с западных холмов. Я подумал, вы захотите узнать.
— Благодарю тебя за усердие. Полагаю, снова приближается Серая Зима? В этом году она ощущается раньше.
Впрочем, она чувствовалась раньше положенного каждый год — это одно из проклятий старения, подумал он.
В редкий миг хмурое выражение лица помощника смягчилось.
— Вы не поверите, но у нас входящий сигнал.
Архрегент не потрудился скрыть свое изумление. Обмен вокс— и пикт-сообщениями за пределами стен Убежища, да и частенько внутри них был весьма ненадежен, технология балансировала на грани упадка.
Он мог по пальцам перечесть, сколько раз он говорил по воксу за последние два года, и все три раза переговоры велись внутри границ Убежища.
— Это было бы замечательно, — сказал он. — Визуальный?
Помощник хмыкнул, не найдя что ответить.
— Ах, я так и думал, — архрегент кивнул.
Мужчины переместились к обшарпанному столу архрегента и уставились в мертвый экран на его деревянной поверхности. Для перенастройки потребовалось нажать несколько кнопок, прежде чем услышать что-то похожее на голос.
Ривал Мейд, сын Даннисена Мейда, был техником той же специальности, что и его отец. Он имел звание официального предсказателя шторма, что было маленьким поводом для гордости, но путешествия в горы и прогнозирование погодных явлений составляли лишь малую часть его обязанностей. Большинство людей, заключенных в стенах Убежища и других поселений мало что знали о его работе.
Их невежество его устраивало. Само использование фамильных метеорологических ауспик-сканеров больше производило на несведущий люд впечатление, чем приносило пользу. Его истинное занятие заключалось в том, что большую часть времени он, закутавшись и прищурив глаза от песка и пыли с равнин, искал то, чего не существовало, и пытался починить то, что нельзя было починить.
Они нуждались в металле. Люди Убежища нуждались в металле почти также, как нуждались в пище, но искать было практически нечего. Все рудные жилы, которые попадались ему во время путешествий, были пусты и бесполезны. Все обломки металла от разрушенных в День Падения кораблей были похищены его предшественниками десятилетия назад.
Вышки вокс-связи и складские бункеры — другое дело, но и они пребывали в таком же запустении. Первое поколение колонистов со Дня Падения, были в душе оптимистичными и предприимчивыми. Они построили цепочку из коммуникационных вышек, обеспечив города сомнительной безопасностью наличия вокс-связи. Были вырыты подземные бункеры, чтобы путники могли в них заправиться и пополнить запасы по пути следования между городами и поселениями-спутниками. С самого момента первого приземления добывать и обогащать прометиевое топливо для колесного транспорта не составляло проблем, но все транспортники и корабли, способные совершать межпространственные перелеты были спущены на поверхность из-за своего колоссального потребления топлива и неспособности летать при постоянных ветрах.
Ривал стоял на краю утеса, стирая пыль с линз макробинокуляра и глядя на Убежище. Большая часть города пустовала. Пришедший к Дархарне флот насчитывал тридцать миллионов душ, толкущихся в тесноте паломнических транспортных судов и переоборудованных военных кораблей, служивших теперь для перевозки колонистов.
По данным оценки планеты, в четыреста семнадцатом году со Дня Падения насчитывалось менее трети от первоначального числа
— Мейд, уходи оттуда.
— Что это? — он опустил макробинокуляры и зашагал по скалам к своему товарищу. Эруко был закутан также, как и он сам, не оставив ни кусочка кожи режущему ветру. Его друг сгибался под тяжестью вокс-передатчика и нажимал кнопки.
— Это всего лишь проклятый архрегент, — сказал Эруко. — Если ты конечно не очень занят созерцанием горизонта.
Мейд согнулся возле него, вслушиваясь в голос.
— …. отличная работа, Предсказатели Бури, — прозвучало между треском помех — Зима?
Мейд был единственным, кто ответил.
— Сканеры засекли падение температуры, а также усиление ветра, и все это — за последнюю неделю. Приближаются первые шторма, но до Серой Зимы все еще остается несколько недель, сэр.
— Повторите, пожалуйста, — прозвучало в ответ.
Мейд вздохнул и, сдвинув матерчатые повязки, которыми было замотано его лицо, подставил губы царапающему кожу ветру. Он слово в слово повторил свой ответ.
— Хорошие новости, джентльмены, — отозвался архрегент
— Так мы теперь джентльмены? — спросил Эруко. Мейд ответил ему улыбкой.
— Сэр? — произнес Мейд в свой наручный микрофон. — Какие новости от Такиса и Коруды?
— Кто? Боюсь, мне не знакомы эти имена.
— Ко… — Мейд прервался, чтобы откашляться и выплюнуть стеклянную крошку. — Команда, контролирующая следующие восточные объединения. Они отправились исследовать упавший прошлой ночью астероид на предмет содержания в нем железа.
— Ах, конечно. Все еще тишина, — ответил архрегент. — Приношу извинения джентльмены.
Ривалу Мейду нравился голос пожилого человека. В нем звучали доброта, терпение и искренняя забота.
— Я полагаю, этот контакт возможен лишь благодаря тому, что вы смогли устранить ущерб, нанесенный эрозией Восточному Пилону Двенадцать.
Мейд улыбнулся, не обращая внимания на щипавшие губы песчинки.
— Да, сэр.
Он не стал добавлять, что для этого им пришлось разобрать на запчасти старый дюноход.
— Редкая удача. Моя искренняя благодарность вам обоим. Заходите ко мне в офис, и я угощу вас стаканчиком чего-нибудь похожего на алкогольную продукцию из скромных запасов моего подвала.
Ни Мейд, ни Эруко не отвечали.
— Джентльмены? — раздался голос архрегента. — Эй, у нас пропала связь?
Эруко упал на землю первым, разбив щеку о камень. Он ничего не сказал. Ничего не сделал — он молча истекал кровью. Лезвие пронзило сердце, мгновенно убив его.
Мейд не был мертв, когда упал. Окровавленной рукой он дотянулся до аварийной кнопки вокс-передатчика, но ему не хватило сил нажать на нее. Измазанные кровью пальцы бессмысленно пачкали пластиковую поверхность устройства.
Последний в своей жизни вздох Мейд использовал, чтобы закричать.
— Джентльмены? — архрегент повторил вопрос.
Архрегент посмотрел на своего помощника: молодой человек поигрывал с каймой своей коричневой робы.
— Я хочу, чтобы ты сказал мне, что это были помехи, — произнес архрегент.
— А что это могло быть еще? — фыркнул помощник.
— Мне послышалось, что кто-то кричал, Муво.
Помощник попытался выдавить из себя улыбку, но она не увенчалась успехом. При всем уважении к пожилому человеку, его слух был уже не такой как раньше. Они оба знали, как часто Муво приходилось повторять сказанное для архрегента.
— Я уверен, что это были помехи, — повторил помощник.
— Возможно, так и есть, — архрегент провел рукой по редеющим седым волосам и вздохнул. — Мне было бы спокойней, что бы мы отправили поисковую команду, если эти джентльмены не выйдут на связь в течении часа. Ты же слышал ветер, Муво. Что, если они сорвались с тех скал…
— В таком случае они уже мертвы, сэр.
— Или нуждаются в помощи. Мы вытащим их, мертвы они или нет.
В этот момент он почувствовал странное напряжение. Пыльные равнины забрали столько жизней за последние годы, а Эруко и Мейд были достаточно близко, чтобы их можно было найти за несколько дней, если пыльные шторма в самом деле задержатся чуть дольше.
Вокс-канал снова ожил, как если бы он был настроен. Помощник без особой радости торжествующе ухмыльнулся. Архрегент улыбнулся в ответ.
— В самом деле, помехи. На этот раз твоя взяла, — произнес старик, но его пальцы застыли, прежде чем коснуться кнопок. Прозвучавший из динамиков голос не мог принадлежать человеку. Он был слишком низким, слишком гортанным и слишком холодным.
— Вам не следовало заселять этот мир. Наш позор — это тайна для всех. Жизнь вновь будет дочиста выскоблена с Тсагуальсы. Прячьтесь в своих городах, смертные. Запирайте двери, беритесь за оружие и ждите, пока не услышите наш вой. Этой ночью мы идем за вами.
V
Чистая война
Даннисен Мейд отметил свой пятьдесят восьмой день рождения месяц назад, что делало его практически старцем среди жителей Дархарны. Накопившиеся в костях за проведенную на пыльных равнинах жизнь отложения доставляли дискомфорт, когда он двигался и когда пребывал в покое, а в последнее время он двигался меньше, чем раньше.
Годы жизни на равнинах сурово потрепали мужчину. У него облезала кожа, что предвещало возникновение инфекции. Затем чернели легкие от попадания в них песчаной крошки через нос и рот.
В конце концов, лёгочная ткань прогнивала из-за инфекций, и остаток жизни он был обречен отхаркивать кровавую слизь.
Слезящиеся глаза были вечной проблемой: постоянно текли, и при этом их резало от сухости. Он видел все сквозь пелену из-за песчинок, годами попадавших в глаза, отчего ухудшалось зрение.
Не отличался он и хорошим слухом. Лишь одному Императору было известно, что накопившиеся за десятилетия песчинки сделали со слуховыми каналами, и когда кровь разгонялась бешено колотящимся сердцем, внешние звуки казались слабыми и приглушенными, будто бы он слышал все из-под воды. Но самую ужасную боль причиняло сердце. Теперь оно гремело и бушевало всякий раз, когда ходил более нескольких минут. В общем, он был человеком, имевшим полное право на жалобы, но их у него было очень мало. Даннисен Мейд не был из тех, кто предавался размышлениям над страданиями. Он пытался отговорить Ривала от жизни на равнинах, но это не возымело никакого результата.
Все было точно так же, как и когда отец Даннисена пытался сказать ему те же слова целую жизнь назад, до того, как начались эти боли и страдания.
Он прокручивал в памяти эту часто возникающую картинку в тот момент, когда городские сирены начали свои нестройные завывания.
— Ты же это не всерьез, — громко возразил он. Бури начинались раньше в этом году. Последнее, что он слышал от Ривала, что до них остается еще несколько недель, может быть даже месяц.
Даннисен поднялся с дивана, на котором обычно и спал, и зашипел, когда его колени хором затрещали. Движения обоих суставов сопровождали уколы боли. Скверно, скверно. Стареть просто скверно, в этом нет сомнения.
За окном прошмыгнула тень. Он увидел, как кулаки забарабанили по оргалитовой доске, служившей дверью.
— Трон проклятого Императора, — проворчал он, когда колени вновь протестующе заскрипели, но он уже встал и двигался, и ему не было дела до того, что они хотели этим сказать.
Рому Чайзек стоял по ту сторону двери. И он был вооружен. Лазерная винтовка образца Имперской Гвардии была старой уже добрую половину тысячелетия, но как Соглядатай Южного сектора от 43-й улицы до её пересечения с Северным у Перекрестка-55, он имел право носить оружие во время своих патрулей.
— Собрался на охоту на пыльных кроликов? — старик смеясь указал на винтовку. — Немного рановато для отстрела падальщиков, малыш.
— Сирены, — задыхаясь, произнес Рому. Очевидно, он несся сюда на всех парусах, вниз по грязной аллее. Это была улица из быстровозводимых, похожих на бункеры зданий.
— Рано для бурь. — Даннисен высунулся из-за двери, но вид на горизонт скрадывали изломанные очертания Убежища. Семьи высыпали из своих домов и разбегались по улице во всех направлениях. Рому покачал головой.
— Давай, глухой старый ублюдок, вали в убежище.
— Ни в коем случае.
Каждый раз дом Мейдов стоял до самой Серой Зимы, как и большинство в этой части города. Южный сектор с двадцатой по пятидесятую был построен из самых прочных десантных шлюпок, оставшихся с самого Дня Крушения. Вся эта броня могла защитить даже от самой суровой бури.
— Послушай меня, это не бури. На архрегента напали.
С минуту Даннисен раздумывал, смеяться ему или отправляться обратно в постель.
— На архрегента — что?
— Я не шучу. Возможно, он уже мертв или… я не знаю что. Ну же! Взгляни на небо, сукин сын!
Даннисен видел панику в глазах Рому и раньше. Он видел её на лицах тех, с кем раньше нес службу за стенами города. Животный страх потеряться среди равнин, забыть направление, в то время как на тебя обрушивается пылевая буря. Беспомощность — настоящая, абсолютная беспомощность — окрасила его лицо, делая его слабым и уродливым.
Он посмотрел на запад, в сторону башни архрегента, где слабый оранжевый отсвет озарял вечернее небо позади неровных городских сталагмитов, составлявших линию горизонта.
— Кто? — спросил старик. — Кто бы стал нападать на нас? Кому может быть известно, что мы здесь? Кому какое дело?
Рому уже уносил ноги, смешавшись с толпой. Даннисен видел, как он протянул обмотанную тканью руку мальчику, чтобы помочь ему подняться и втолкнул его в гущу тел.
Даннисен Мейд подождал еще мгновение, прежде чем направить свои больные ноги и пораженные артритом руки обратно в дом. Когда он вернулся, у него в руках была зажата его собственная винтовка, и работала она отлично, слава богу. Он пользовался ей в те дни, когда был волонтером-Смотрителем и отстреливал грабителей во время Серых Зим после того, как оставил работу Предсказателя Бурь.
Он держался у края толпы, двигаясь на запад, хотя люди ломились на восток. Если на архрегента напали, то к черту бежать и скрываться. И пусть никто и никогда не посмеет сказать, что Даннисен Мейд не знал, как исполнить свой чертов долг.
Он посмотрел вниз лишь мельком, чтобы проверить лазган. Именно в этот момент он услышал дракона.
Толпа завопила и пригнулась, закрывая головы от ревущего над ними зверя. Они смотрели вверх испуганными глазами, а рев больно резал слух. Лишь Даннисен остался на месте, смотря вверх круглыми от страха, налитыми кровью глазами.
Черный дракон резко контрастировал с серым небом над ними, завывая… двигателями. Это был совсем не дракон. Десантный корабль. Но над Дархарной на протяжении веков ничто не летало. Толпа продолжала кричать. Родители крепче прижимали к себе детей, закрывая им глаза.
Он заложил над ними вираж, выпуская огонь из двигателей, пока ветер бился об его бронированную обшивку. Дрейфуя в воздухе, корабль сражался с бушевавшим ветром, трепавшим его темный корпус. Его скошенный нос, казалось, наблюдал за паниковавшими людьми, а затем корабль грациозно развернулся. Здания задрожали и начали трескаться, когда двигатели с громоподобным гулом подкинули транспорт в небо. Даннисен и глазом не успел моргнуть, когда он удалился на значительное расстояние.
Позабыв напрочь про боль в суставах, он бросился бежать. «Пропустите меня!» — требовал он, когда это было необходимо. Толпа, двигавшаяся в противоположном направлении, охотно расступалась. Десантного корабля было более чем достаточно.
Он пробежал три улицы, пока его колени не сдались. Припав к стене хижины, он проклинал острую боль в суставах. Его сердце билось так быстро, словно было готово вырваться из груди. Даннисен ударил кулаком по груди, как если бы его гнев мог унять разгоравшийся внутри огонь.
Еще больше оранжевых всполохов подсвечивали облака. Пожар распространялся по городу.
Он задержал дыхание и заставил колени повиноваться ему. С дрожью они подчинились, и Даннисен, шатаясь, двинулся вперед. Пройдя на трясущихся ногах еще две улицы, он был вынужден остановиться и отдышаться.
— Я слишком стар для подобного безрассудства, — прокашлял он и прислонился к стене спущенного на землю лихтера, служившего теперь фамильным особняком.
Силовая броня Легионес Астартес издает характерный звук: громкое пронзительное жужжание концентрированной, ожидающей высвобождения, энергии. Сочленения доспеха, не покрытые многослойным керамитом, наполнены сервомоторами и жгутами псевдомышц, подобных настоящим. Они урчат и воют при малейшем движении, от кивка головы до сжатия кулака.
Даннисен Мейд не слышал ничего, несмотря на то, что источник звука был в нескольких метрах от него. Пожилой человек пытался отдышаться. Его давление зашкаливало, а уши не слышали ничего, кроме сбивчивого ритма собственного сердца.
Он видел, как улица опустевает на глазах, как разбегаются люди. Многие, оборачиваясь, смотрели на него и разевали рты, что-то крича ему. Но он не слышал. Его зубы ныли, а десны болели. В глазах чувствовалась дрожь, словно где-то рядом пульсировал источник мощного, низкого звука. Что-то, чего он не слышал, но ощущал, как легкое касание.
Моргнув, он смахнул жгучую боль со слезящихся глаз и, наконец, поднял голову. То, что он увидел, сидело, сгорбившись на крыше шаттла, и одного его вида было достаточно, чтобы тонкие стенки его сердца лопнули. Фигура носила древний боевой доспех цвета полуночи, украшенный хищно изогнутыми вспышками молний. Раскосые красные глаза-линзы смотрели на него с череполикого шлема. Шипы и зубья на громоздкой броне фигуры блестели от влаги в лунном свете. Он весь с ног до головы был залит кровью. С наплечника свисали три примотанные за волосы головы, с шей которых еще сочилась кровь.
Даннисен уже стоял на коленях, а его сердце разрывалось, сбиваясь с ритма, перегоняя вместо крови боль. Странно, но к нему вновь вернулся слух.
— У тебя сердечная недостаточность, — пророкотала фигура низким лишенным эмоций голосом. — Она сдавливает твое горло и грудь. Вдох, которого не будет. Было бы веселее, если бы ты боялся меня, но тебе не страшно, не так ли? Какая редкость.
Превозмогая боль, Даннисен поднял свою лазерную винтовку. Фигура потянулась вниз, чтобы забрать её у него из рук, будто игрушку у ребенка. Не глядя, воин сломал ее, сжав в кулаке, и выбросил.
— Считай, что тебе повезло, — фигура приблизилась, чтобы схватить старика за его седые волосы. — Твоя жизнь закончится в считанные мгновения. Ты никогда не почувствуешь, каково быть брошенным в свежевальные ямы.
Даннисен сдавленно выдохнул, беззвучно шевеля губами. Он не почувствовал, как обгадился, утратив контроль над своим телом на грани смерти.
— Это наш мир, — сказал Меркуциан умирающему человеку. — Вам не стоило приходить сюда.
Торе Сич было семь лет. Её мать трудилась на базе гидропоники, а отец учил детей сектора читать, писать и молиться. Никого из них не было видно уже несколько минут с момента, как они выбежали на улицу и сказали ей ждать в единственной комнатке, служившей семье домом.
Снаружи было слышно, как люди бежали и кричали. Громко завывали городские сирены, но признаков надвигающейся бури не было. Обычно родители давали ей несколько дней на сборы и приготовления перед тем, как отправиться в укрытие до того, как оживали сирены.
Им не стоило оставлять её здесь. Им не стоило убегать вместе со всеми и оставлять её здесь совсем одну.
Рычание приближалось издалека и становилось все ближе с каждым ударом сердца. Так рычала собака, злая собака, которой надоели постоянные пинки. За рычанием прозвучали шаги. Что-то заслонило бледный свет из окна, и она выше натянула одеяло. Девочка ненавидела эту тряпицу, потому что в ней водились блохи, и от этого она чесалась, но без нее было слишком холодно. Теперь же ей нужно было спрятаться.
— Я тебя вижу под одеяльцем, — произнес голос в комнате. Он был низким, трескучим, как пробудившийся дух машины. — Я вижу тепло твоих маленьких ножек и ручек. Я слышу, как бьется твое маленькое сердечко. Я чувствую вкус твоего страха, и он восхитительно сладок.
Гулкие шаги медленно приближались, и от них дрожала кровать. Тора зажмурила глаза. Одеяло прошелестело по коже, когда его стащили, оставив её мерзнуть.
Она закричала, зовя родителей, когда холодная железная рука схватила её за лодыжку. Тень вытянула её из кровати и подняла вверх ногами. Перед ней сверкнул длинный серебряный нож.
— Будет больно, — сказал ей Сайрион. Его красные глаза смотрели на нее, лишенные эмоций, лишенные жизни. — Но это будет быстро.
Геррик Колвен видел одного из них, когда возвращался за пистолетом. Сначала он подумал, что улица пуста. Но он ошибался.
Сначала его взгляд различил фигуру почти на метр выше ростом, чем обычный человек, одетую в шипастую броню, словно из древнего мифа. С каждого плеча свисало по освежеванному телу, заливавшему темной жидкостью пластины его доспеха. Еще три изуродованных трупа волочились за ним по пыльной земле, прикованные за позвоночники к воину бронзовыми цепями. Каждый из них был освежеван одним и тем же образом: кожа была счищена и оторвана от тела грубыми надрезами. Пыль покрывала их подобно коже, и оголенные мышцы были темными от пепельного налета.
Геррик поднял оружие в самый отважный момент своей жизни.
Вариель повернулся к нему с окровавленной пилой в одной руке и богато украшенным болт-пистолетом в другой. Гром из ниоткуда прогремел между ними. Что-то ударило Геррика в живот с силой врезавшегося грузовика. Он даже не смог закричать — так быстро воздух покинул его легкие. Он не успел упасть до того, как болт детонировал в его животе, разорвав его на части во вспышке света. Боли не было. Он видел, как вращаются звезды и кувыркаются здания, а затем провалился в черноту, когда его безногий торс рухнул на грязную дорогу. Жизнь погасла в его глазах до того, как череп раскололся от удара о землю, разбросав содержимое по грязи. Он был уже мертв, когда Вариель начал свежевать его.
Амар Мериден барабанил кулаками по запертой двери.
— Впустите нас!
Вход в убежище для трех улиц данного субсектора располагался в подвале «Шлифовальщика» — дешевом баре, расположенном на третьем перекрестке.
Он никогда не пил тут, и единственный раз, когда он находился здесь дольше пяти минут, был четыре года назад. Тогда он пережидал здесь Серую Зиму, когда почти весь округ был вынужден жить под землей на протяжении трех недель, в то время как пыльные бури разоряли их жилища.
Он стоял снаружи у запечатанной переборки вместе с толпой других, отрезанных от предназначенных для них аварийных убежищ.
— Они заперлись слишком рано, — то тут, то там звучали возгласы.
— Это не буря.
— Вы видели пожары?
— Почему они заперли двери?
— Взломайте их!
— Архрегент мертв.
Амар провел пальцами вдоль сварных швов двери, зная, что не найдет ни единого признака слабости конструкции, но ему ничего не оставалось делать под давлением напиравших сзади тел. Если они продолжат так напирать на подвал — а судя по все прибывавшему потоку людей, так и будет, — его размажут по железным переборкам.
— Они не собираются открывать…
— Оно уже полное.
Он тряхнул головой, услышав последнее замечание. Как убежище может быть полным? Бункер рассчитан более чем на четыре сотни человек. С ним было около шестидесяти. В него уперся чей-то кулак.
— Прекратите напирать! — крикнул кто-то еще. — Мы не можем открыть двери!
Амар крякнул, когда кто-то пихнул его сзади. Он вжался лицом в холодное железо, и ему не оставили места, чтобы отвести локоть и освободить себе пространство.
Скрип открывающихся дверей прозвучал как райская песня. Люди вокруг него ликовали и плакали, наконец отступая назад. Потные руки цеплялись за швы двери, проворачивая её на не смазанных петлях.
— Милостивый Бог-Император… — прошептал Амар, увидев открывшуюся перед ним картину. Бункер был забит изуродованными до неузнаваемости телами. Кровь неторопливой, зловонной рекой хлынула к ногам Амара и тех, кто был позади него. Те, кто не видел того, что видел он, отпихивали впереди стоявших, желая быстрее оказаться в ложной безопасности.
Амар увидел оторванные конечности со скрюченными пальцами, лежащие повсюду в лужах крови. Тела лежали поверх других тел, многие валялись там, где упали, другие были свалены в кучу. Темный камень стен был забрызган алыми пятнами.
— Стойте, — произнес Амар так тихо, что едва услышал сам себя. Толкотня сзади не прекращалась. — Стойте!..
Шагнув в помещение, он замешкался. Едва он переступил порог, до его ушей донесся рев ускоряющегося цепного лезвия.
Залитый кровью, со свежим отпечатком ладони на лицевой пластине шлема, Узас поднялся из своего укрытия под грудой тел.
— Кровь Кровавому Богу! — произнес он, капая слюной с губ. — Черепа для Восьмого Легиона!
Архрегент смотрел на пожары и удивлялся, как металлические корабли могли гореть. Хоть он знал, что пламя пожирало не сам корпус, а горючие вещества, находившиеся внутри него, все еще было странно видеть, как дым и пламя вырываются из прорех в стенах его приземленного корабля. Ветер не мог развеять весь дым. Огромные столбы дыма загрязняли воздух вокруг наблюдательного шпиля, мешая видеть дальше ближайших зданий.
— Нам известно, какая площадь города охвачена огнем? — обратился он к гвардейцу у стола.
— Из немногих полученных нами докладов мы предположили, что большая часть населения перебирается в убежища, к которым они приписаны.
— Хорошо. — Кивнул архрегент. — Очень хорошо.
Чего бы это ни стоило, подумал он. Если напавшие пришли, чтобы убить их, подземные убежища не смогут ничем помочь людям, согнанным в стадо как животные перед скотобойней. Но благодаря им хаоса на улицах было меньше, и это уже прогресс своего рода.
— Отчеты по закрывшимся убежищам, сир, — произнес другой гвардеец. Одетый в ту же невыразительную униформу, что и первый, он держал в руке дата-слейт. Архрегент взглянул на него, отметив число убежищ, докладывавших о заполнении и закрытии зелеными огоньками.
— Очень хорошо, — повторил он. — Если налетчики объявят о своих требованиях, я хочу чтобы меня оповестили, как только слова сорвутся с их губ. Где помощник Муво?
Волей судьбы Муво вошел прежде, чем кто-либо из двенадцати гвардейцев успел ответить.
— Сир, западные амбары горят.
Архрегент закрыл глаза и ничего не ответил.
— Десантные корабли спускаются в западных районах и выгружают сервиторов, мутантов, технику и…Трон знает что еще. Они роют ямы и бросают туда тела наших жителей.
— Нам удалось оповестить другие населенные пункты?
Помощник кивнул.
— Санктум и Передышка подтвердили получение наших предупреждений. — Его налитые кровью глаза остановились на картине, разворачивавшейся за стеклянными стенами купола. — У них не больше шансов защититься, чем у нас.
Архрегент перевел дыхание.
— Как дела у нашего ополчения?
— Некоторые из них собираются, другие направляются со своими семьями к убежищам. Смотрители организуют отступление к убежищам. Нам стоит отозвать их от исполнения штормового протокола?
— Пока не стоит. Сообщите ополченцам и всем Смотрителям на улицах, что они должны занять оборонительные позиции, как только все убежища будут закрыты. Мы должны обороняться, Муво.
Взглянув на обоих гвардейцев, он прочистил горло.
— Ввиду сложившейся ситуации, могу я получить оружие, молодой человек?
Гвардеец моргнул.
— Я…сир?
— Этого пистолета достаточно, спасибо.
— Вы знаете, как из него стрелять, сир?
Архрегент выдавил улыбку.
— Разумеется, знаю. А теперь, Муво, я хочу чтобы ты… Муво?
Помощник поднял трясущуюся руку и указал на что-то над плечом архрегента. Все, кто был в помещении, обернулись и увидели сквозь пелену дыма огромный хищный силуэт. Купол был достаточно прочным, чтобы поглотить все звуки, но янтарные вспышки десантно-штурмового корабля отбрасывали множественные блики на бронированное стекло. Люди видели, как окутанный туманом птицеподобный призрак поднялся над куполом. Пламя омывало купол, растекаясь подобно жидкости по его поверхности и создавая красивое зрелище для наблюдающих снизу.
Архрегент видел, как открылась пасть транспорта, опустилась рампа, и две фигуры упали в воздух. Вспышка золота в руках одной из них нацелилась вниз и купол, и от точки соприкосновения по поверхности купола разбежались уродливые трещины.
Когда сапоги обоих фигур ударились о поверхность купола, его поверхность пошла трещинами, и он рассыпался ураганом битого стекла. Бритвенно-острые бриллианты дождем посыпались в центр комнаты под хриплый рев двигателей десантного корабля, более не заглушаемый прозрачным барьером.
Преодолев двадцать метров в свободном падении, обе фигуры приземлились на палубу, и от их удара по комнате пробежала дрожь. С минуту они стояли на коленях, согнувшись и опустив головы, в образовавшемся от их приземления кратере. Осколки стекла стучали по их броне, создавая странную музыку.
Они встали. Один держал в руках несоразмерный цепной меч, другой — золотой клинок. Они двигались непринужденно, с хищной грацией вышагивая по палубе. От каждого соприкосновения керамитовых сапог железное покрытие пола резонировало. Оба гвардейца архрегента открыли огонь. Мгновенно воины вскинули свое оружие. Первый умер, когда золотое лезвие вонзилось в его грудь, и он свалился на пол грудой подергивающейся плоти. Второй — когда цепной меч раскроил его лицо и торс, кромсая плоть ожившими зубьями. Ошметки еще теплого мяса и горячей крови покрыли архрегента и его помощника с ног до головы. Ни один из них не шелохнулся.
Архрегент сглотнул, глядя на приближающиеся закованные в броню фигуры.
— Зачем? Зачем вы пришли сюда?
— Неверный вопрос, — улыбнулся Ксарл.
— И мы не дадим вам ответов, — добавил Талос.
Архрегент поднял одолженный пистолет и навел дуло на цель. Воины приближались. Позади него помощник Муво сплел пальцы, надеясь таким образом унять дрожь.
— Император защитит, — произнес архрегент.
— Если бы он защищал, — ответил Талос, — он бы никогда не отправил вас на эту планету.
Ксарл замялся.
— Брат, — обратился он по воксу, не обращая внимания на старика с пистолетом. — У меня сигнал с орбиты. Что-то не так.
Талос повернулся к другому Повелителю Ночи.
— Я тоже это слышал. Септим, приведи «Очерненного» к восточному краю шпиля. Мы должны вернуться в космос сейчас же.
— Принято, повелитель. — Прозвучал искаженный помехами ответ. Мгновение спустя десантно-штурмовой корабль уже висел над краем купола с опущенной рампой, похожий на изогнутый орлиный клюв.
— Император защитит, — снова прошептал архрегент, дрожа как осиновый лист.
Талос повернулся спиной к смертному.
— Кажется, в редких случаях он действительно защищает.
Оба Повелителя ночи очистили свои мечи от остатков плоти и, выхватив на бегу болтеры, открыли огонь по бронированному стеклу. Закованные в броню фигуры бросились на разрушенный барьер и скрылись из виду. Архрегент немигающим взглядом наблюдал, как их силуэты исчезают в темной утробе десантно-штурмового корабля.
— Император защищает, — произнес он в третий раз, пораженный тем, что это была самая настоящая правда.
Талос обхватил голову руками. Перекатывающаяся пульсирующая боль давила на глаза изнутри черепа. Вокруг него Первый Коготь приводил оружие в боеготовность, держась за поручни, пока «Очерненный» продолжал свой полет в небеса.
— Это судно Имперского флота? — спросил Сайрион.
— Сообщают, что это корабль Адептус Астартес. — Ксарл держал руку со стороны своего шлема, будто это могло помочь ему лучше слышать. — Вокс-отчеты просто захватывающие, если не сказать больше. «Эхо» несет потери.
— Мы превосходим многие из их крейсеров, — Меркуциан стоял на коленях, занятый переборкой своего тяжелого болтера, не глядя на остальных.
— Мы превосходим их, когда они не врываются в систему и не втыкают нам в спину нож из идеально устроенной засады, — подметил Сайрион.
Талос набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить, но не произнес ни слова. Он закрыл глаза, ощущая слезы и надеясь, что на этот раз это будет не кровь. Он понимал, что это кровь, но вера в обратное не давала гневу вырваться наружу.
— Сыны Тринадцатого легиона, — проговорил он, — в броне из алого и бронзы.
— Что он говорит?
— Я…. — начал было Талос, но так и не договорил предложение до конца. Меч первым упал на палубу. Пророк упал на колени мгновением позже. Жаждущая его сознания тьма из-за глаз возвращалась ревущей приливной волной.
— Опять? — рассердился Ксарл. — Что, во имя преисподней, с ним происходит?
— У меня свои подозрения, — ответил Вариель, склоняясь рядом поверженным воином. — Нам нужно доставить его в апотекарион.
— Нам нужно защищать этот проклятый корабль, если мы доберемся до него первыми, — возразил Сайрион.
— Я слышу сирены, — сказал Талос и провалился в зияющую пасть небытия.
VI
Атака
Он проснулся, смеясь, вспомнив Малхариона. Глубокий грохочущий бас мудреца войны болью отдавался в его голове, когда более года назад дредноут пробудился со словами: «Я слышал болтерную стрельбу».
Он тоже услышал болтерную стрельбу. Эту барабанную дробь было нельзя не узнать: тяжелый, прерывистый треск обращенных друг против друга болтеров. Характерный глухой стук падающих на пол пустых гильз и гулкое эхо взрывов, когда заряды попадали по стенам и броне, сливались в знакомую какофонию.
Пророк заставил себя встать на ноги и хлопнул рукой по шлему, приказав ретинальному дисплею сменить настройки. Он окинул взглядом окружавшую его обстановку — тесный пассажирский отсек своего собственного «Громового ястреба».
— Пятьдесят три минуты, господин, — сообщил Септим, кратко докладывая, как долго его хозяин пробыл без сознания. Талос обернулся, чтобы взглянуть на своего слугу, одетого "как обычно": в поношенную летную куртку и с висящими на бедрах пистолетами.
— Расскажи мне все, — приказал воин. Септим уже развешивал его оружие, одно за другим. Человек поднимал каждое из них обеими руками.
— Мне известно немногое. Все когти были отозваны, прежде чем началась короткая битва в пустоте. Враги взяли нас на абордаж. Я не знаю, опущены ли все еще наши щиты, но вражеский крейсер не ведет по нам огонь, пока у нас на борту находятся его люди. По приказу лорда Сайриона мы прибыли в главный ангар. Он хотел быть ближе к мостику, чтобы защищать его.
— Кто взял нас на абордаж?
— Имперские космодесантники. Больше я ничего не знаю. Вы видели их во сне?
— Не помню, что мне снилось. Только боль. Оставайся здесь, — приказал Талос. — Благодарю тебя, что присмотрел за мной.
— К вашим услугам, господин.
Пророк сошел по рампе в ангар. Молчаливые сервиторы и дроны-черепа смотрели на него в ожидании приказа.
— Талос? — обратился по воксу один из его братьев.
— Это Талос смеялся? — прозвучал другой голос.
— Отступить! — это был Люкориф. Определенно, это был Люкориф, Талос узнал его по низкому скрипучему голосу. — Отступаем ко второму атриуму.
— Держать позиции! — Сайрион? Да… Сайрион. По воксу было сложно определить наверняка. — Держать позиции, вы, жрущие падаль ублюдки! Вы оставите нас без поддержки!!
В ответ вокс-сеть отозвалась хором переругивающихся голосов.
— Это Талос смеялся?
— Это Ксан Курус из Второго Когтя…
— Где этот проклятый апотекарий?
— Четвертый Коготь — Первому, нам немедленно нужен Вариель.
— Отступаем из третьего коридора. Повторяю, мы потеряли коридор терциус.
— Кто там смеялся?
— Талос? Это ты?
Пророк сделал тяжелый вдох; его гортань, казалось, не использовалась так долго, что атрофировалась.
— Я проснулся. Первый коготь, доложить обстановку. Всем когтям — доложить.
Ответа он не получил. Вокс разразился новым залпом болтерного огня.
Шатаясь, Талос покинул небольшой ангар, некрепко держа оружие в руках, все еще подергивавшихся от болевых спазмов. Он пошел на звук стрельбы, и ему пришлось проделать путь в пятьсот метров по извилистым коридорам, прежде чем он оказался у ближайшего к нему источника звука. Шатаясь, он забрел в эпицентр пальбы и в его голову тут же угодил снаряд, на мгновение ослепив его. Попавший в шлем разрывной болт срикошетил об угол, но его силы удара было достаточно, чтобы хрупкая электроника сбоила в течении нескольких раздражающих секунд. Изображение вернулось, но перед глазами стояла подернутая помехами красная пелена и мигающие руны.
— Пригнись, — приказал голос. Над ним стоял Меркуциан. Его руки тряслись от отдачи тяжелого болтера. Оружие болтерного типа давало не очень мощные дульные вспышки, и все же зажигание каждого реактивного снаряда озаряло полночно-синие доспехи Меркуциана янтарными бликами.
— Говорит Меркуциан из Первого Когтя, — доложил он, — Кровоточащие Глаза нарушили строй. Мы отрезаны от главного атриума. Запрашиваем незамедлительное подкрепление.
— Вы сами по себе, Первый коготь. Удачной охоты, — протрещал голос в ответ.
Талос повернулся, и в его поле зрения попал Сайрион. В одной руке был зажат заляпанный запекшейся кровью гладий, другая держала болтер со штыком. Одной рукой Сайрион сделал три выстрела, едва целясь.
— Как мило, что ты соизволил проснуться, — прокомментировал он с невозмутимым спокойствием в голосе, не удостоив Талоса и взглядом.
Сайрион подкинул гладий, и пока оружие кувыркалось в воздухе, он успел перезарядить свой болтер, а затем подхватил начавший падать меч. В нескольких десятках метров от них маячили неясные очертания противников, засевших за баррикадами. Причиной их тактического укрытия был Меркуциан. Или, скорее, рокотавший в его руках тяжелый болтер.
— Мы все тут умрем, — проворчал Меркуциан сквозь какофонию стрельбы своего оружия. Он ни на минуту не прекращал стрелять. Его болтер, рявкая, выплевывал по три снаряда, купаясь в ярких янтарных вспышках.
— О, без сомнения, — любезно согласился Сайрион
— Эти kalshiel Кровоточащие Глаза, — выругался Меркуциан, упав на одно колено и перезарядив свое оружие максимально быстро. Шквал детонирующих по всему коридору снарядов взял на себя Сайрион.
— Они могут выстрелить в любой момент, Талос, — предупредил он, — ты мог бы воспользоваться своим великолепным болтером. Лучшего момента и не придумать.
Талос наполовину укрылся за подпружной аркой. Его меч и болтер остались лежать на палубе у его ног. Он нагнулся, чтобы подобрать их, ругаясь на нечеткое видение и на боль, протянувшуюся вдоль позвоночника. Он поднял массивный болтер только со второй попытки и добавил его голос к общему хору стрельбы. Потоки разрывных снарядов оглашали пространство коридора. Тридцать секунд непрекращающейся барабанящей стрельбы.
— Что произошло? — спросил он. — Кто взял нас на абордаж? Какой Орден?
Сайрион усмехнулся.
— А ты не в курсе? Ты же видел это в своих снах, разве нет? Ты сказал: «в броне из алого и бронзы», перед тем, как потерял сознание.
— Я ничего не помню, — признался Талос.
— Перезарядка, — выкрикнул Меркуциан. Он снова припал на одно колено, не сводя глаз с тоннеля, пока его руки летали как темные молнии. Щелк, щелк, — и тяжелый болтер вновь запел свою гортанную песню.
— Что происходит? — повторил Талос. — Кровь ложного Императора, да мне кто-нибудь скажет, что происходит?
Вломившийся в коридор Узас прервал объяснение Сайриона. Он рухнул с потолка и вцепился в горло имперскому космодесантнику в красной броне. Два воина катались по полу на линии огня, из-за чего противоборствующие стороны были вынуждены прекратить атаки, хоть и ненадолго.
— Идиот, — выдохнул Меркуциан, держа палец на спусковом крючке.
Имперский воин ударил кулаком в лицевой щиток Узаса, и его голова запрокинулась с хрустом ломающихся костей. Когда их брат пошатнулся, Первый Коготь окатил космодесантника шквальным болтерным огнем.
Космодесантник с воплем упал. Теперь, когда им больше ничто не мешало, вражеский отряд на другом конце коридора перешел в наступление. Их болтеры отзывались тем же глухим стуком, что и у стрелявшего в ответ Первого когтя. Снаряды взрывались вокруг укрытия Талоса, осыпая его градом осколков.
Узас бросился бежать, на этот раз более разумно выбрав направление движения — обратно к братьям. Талос видел, как он осекся, когда болт попал ему в спину, а другой по касательной задел ногу. Узас врезался в стену рядом с Меркуцианом, оттолкнувшись от её стальной поверхности с отвратительным визжащим скрежетом истерзанного керамита. Когда он упал на палубу, то его шлем гулко ударился об пол, напоминая звон колокола, завершающий похоронную церемонию.
— Идиот, — повторил Меркуциан. Его тяжелый болтер продолжал громыхать. Вражеский отряд преодолел половину коридора, оставляя позади убитых и раненых боевых братьев. И по-прежнему, они продолжали скрываться за готическими сводчатыми стенами.
Ретинальный дисплей талоса показывал жизненные показатели первого когтя в пределах нормы. Более обеспокоенный чем он сам мог признать, он бросился к Узасу и отволок дергавшегося недоумка в укрытие. Доспех боевого брата был черен от копоти, клочья содранной кожи, служившие ему плащом, сгорели дотла. Почерневшая броня источала резкую химическую вонь, свидетельствуя о том, что Узас неоднократно попадал под пламя огнемета, и было это не так давно.
— Сукин с… — бормотал Узас, давясь приступами мокрого кашля.
— Где Вариель? — спросил Талос. — Где Ксарл? Я поубиваю вас собственными руками, если вы не начнете мне отвечать!
— Ксарл и Вариель удерживают кормовые тоннели, — Сайрион снова перезаряжал оружие, — эти черви высадились на «Эхо» на орбите, пока мы даже не пристыковались. Так или иначе, Империум нас поджидал.
Меркуциан отступил на пару шагов назад, и как раз в этот момент ему в наплечник врезался шальной снаряд, и всех троих окатило фонтаном керамитовой крошки.
— Орден Генезиса, — произнес он, — абордажные команды высадились около часа назад. Грязнокровые родственнички Ультрадесантников.
— Быть может, мы вышли из варпа слишком близко к Новым Землям, когда двигались к системе Тсагуалсы, — предположил Сайрион. — Хотя я сомневаюсь в этом. Гораздо более вероятно, что они засекли нас по варп-маякам, оставленным их библиариями. Хитрые парни они, эти грязнокровые.
— Очень хитрые, — отозвался Меркуциан.
— Ты, конечно, можешь обвинить своего навигатора, — подметил Сайрион. Стена позади него взорвалась облаком осколков. — Она должна была учуять маяки, которые оставили в варпе эти настырные собаки.
Талос вернулся в укрытие, перезаряжая болтер.
— Она говорила, что чувствовала что-то, но не знает, что именно, — сказал он. — Нам нужно отступать. Мы потеряли этот коридор.
— Мы не можем отступить, на этой дуге мы единственные защитники. Если они проберутся на мостик, мы потеряем корабль. Пустотные щиты по-прежнему опущены, хотя Дельтриан клялся кровью и маслом восстановить главный генератор.
— Бежать мы тоже не можем, — пробормотал Меркуциан. — Кровоточащие Глаза удерживали южные проходы. Имперцы подступают и с тыла.
Меркуциан выругался и отступил еще на несколько шагов.
— Проклятье, он выглядит угрожающе.
Пророк оставил сгорбленного и раненого Узаса у стены, а сам присоединился к братьям, целившимся в коридор и от души потчевавшим его шквальным огнем. Его зрение теперь полностью восстановилось, и целеуказатели замирали на отдельных фигурах врагов. Он мог различить изукрашенные цепи и табарды, наброшенные поверх брони противников. Нанесенные на её пластины знаки отличия они носили с гордостью. Один воин был впереди остальных, приближаясь с неизбежным намерением.
— Ох, — вздохнул Талос. Последовавшие за этим многосложные нострамские ругательства не поддавались литературному переводу на готик. В приличном обществе произносить такое было бы недопустимым, равно как и в наименее испорченных кругах общества неприличного.
Сайрион выстрелил, прижав болтер к щеке, и, улыбаясь, подметил.
— По крайней мере мы будем убиты настоящим героем!
Пустотные щиты не были опущены. Но не это было проблемой.
— Анализирую, — громко возвестил техноадепт. — Анализирую. Анализирую.
Он смотрел сквозь потоки рунических символов, проносившихся в его сознании. Связь с когитаторами генератора была крепкой и текучей, но объем информации требовал неприемлемого количества времени для обработки.
Проблема заключалась не в падении пустотных щитов. Проблема заключалась в том, что они упали на три минуты и девять секунд, в связи с чем корабль подвергся неизвестному до сего момента нападению, что произошло ровно сорок восемь минут и двенадцать секунд назад. В сражении с вражеским кораблем тех драгоценных секунд уязвимости было достаточно, чтобы вражеские абордажные команды успели высадиться на их палубы в большом количестве.
От мысли о тех имперских космодесантниках, что сейчас рвут «Эхо» на части изнутри, его кожа покрылась бы мурашками, если бы она у него еще осталась.
Щиты активировались вновь, но напряжение в генераторе держалось у критической отметки. Это вело к дальнейшим проблемам: в случае, если он не сможет вернуть генератор к стабильному функционированию, щиты могут не выдержать очередного залпа вражеских орудий. Быть может, они бы не стали этого делать, пока на борту находились их собственные отряды, но Дельтриан не приблизился к бессмертию посредством одних лишь предположений и допущений. Он был из тех, кто не полагался на шансы — он склонял их в свою пользу.
Если пускаться в предположения и дальше, то следующий залп мог стоить им корабля, если пустотные щиты не смогут быстро восстановиться. Что еще хуже, их может ожидать полный провал, который будет стоить им не только корабля, но и жизней.
Дельтриан совершенно не собирался умирать, только не после таких временных затрат и кропотливой работы по переделке его биологической оболочки в это произведение механического совершенства. Не хотел он, чтоб и его бессмертная душа выплеснулась в изменчивый эфир, где её разорвут на части увеселения ради демоны и их безумные боги. Это, как он любил говорить, не было оптимальным вариантом.
— Анализирую, — повторил он.
Вот он. След поврежденного кода, затерявшийся в путанных когитациях генератора — найден среди тысяч пролетающих за секунду мыслей. Ущерб был минимальным и в большей степени приходился на внешние проекционные комплексы правого борта. Их можно починить, но дистанционно сделать это не удастся. Придется отправить сервиторов или пойти самому.
Дельтриан не стал сокрушаться. Он выразил свое раздражение неязыковой тирадой машинного кода, как оцифрованную отрыжку. С несвойственным ему терпением технопровидец активировал надгортанный вокс, имитируя глотание.
— Это Дельтриан.
Вокс-сеть взорвалась криками и звуками болтерной стрельбы. Ах, да, попытка держать оборону. Дельтриан почти забыл о ней. Он отсоединился от терминала и перенастроился на свое окружение. С минуту он оглядывался. Пустотный Генераториум занимал одно из самых больших помещений на корабле. Его стены покрывали слои лязгающих силовых распределителей, выкованных из бронзы и священной стали. Все эти второстепенные узлы питали главную колонну, представлявшую собой башню из черного железа и пульсирующей плазмы. Производимую ей жидкую энергию можно было увидеть через открытые глаза и пасти горгулий, украшавших подножие колонны. Только сейчас, когда его внимание вернулось во внешний мир, он увидел, что безумию пришел конец. Комнату, где он находился, еще недавно оглашали крики и болтерная стрельба, а теперь здесь царила благословенная тишина.
Вражеские захватчики — или скорее, изуродованные фрагменты, которые недавно были вражескими захватчиками — устилали половину помещения подобно изодранному пропитанному кровью ковру. Обонятельные сенсоры Дельтриана зарегистрировали высокую концентрацию запаха крови и телесных выделений, от которой пищеварительный тракт смертных извергнул бы съеденное накануне в знак протеста. Запах мертвечины никак не действовал на Дельтриана, но он зафиксировал вонь склепа для завершения отчета, который он собирался составить позднее этим вечером.
Нигде поблизости от него нападавших не было, так как Дельтриан, как и многие адепты культа Машины, прежде всего просчитывал все непредвиденные обстоятельства, привыкнув иметь дело с превосходящими силами. Как только пустотные щиты упали на долю секунды, он уже знал, что Повелители Ночи рассеются по всему кораблю, защищая каждую из его палуб от непредвиденной атаки. Так что его безопасность была исключительно в его собственных руках.
По правде говоря, три четверти его сервиторов не выжили. Он мерил шагами помещение, обобщая расхождения в информации о резне. В строю еще оставались автоматоны с бесстрастными лицами. Их индивидуальность была стерта, левые руки им заменяли громоздкие тяжелые орудия. Бионика заменяла половину кожного покрова и большую часть внутренних систем. Каждый из них требовал внимания к деталям и являл собой плод если не любви, то кропотливого труда.
Он не стал благодарить их и поздравлять с будущей победой. Они в любом случае бы это не отметили. И все же, сразить десять Имперских космодесантников было нелегко даже ценой — он подсчитал за один удар сердца — тридцати девяти усиленных сервиторов и двенадцати стрелковых дронов. Потеря подобного масштаба будет доставлять ему неудобства некоторое время.
Дельтриан остановился, чтобы опознать эмблему на оторванном наплечнике. Белый треугольник, перечеркнутый перевернутым символом. Их доспехи были гордого, кричащего красного цвета.
— Записано: Орден Генезиса. Берут начало от тринадцатого легиона.
Как восхитительно. Воссоединение своего рода. Последний раз он встречал этих воинов — или их прародителей по крайней мере, — во время Резни на Тсагуальсе.
— Фаза один: завершена. — произнес он, отправив импульсный код подтверждения в ожидавшие мозговые центры выживших сервиторов. — Начать фазу два.
Киборги шагали в ногу, продолжая выполнение ранее отложенных протоколов. Пять из оставшихся десяти отправятся исследовать корабль с целью найти и уничтожить подпрограммы.
Другая половина пойдет с Дельтрианом обратно в Зал Памяти.
Корабль задрожал достаточно сильно, чтобы один из сервиторов лишился точки опоры и из его кибернетической челюсти прозвучало сообщение об ошибке. Дельтриан проигнорировал его и снова активировал вокс.
— Дельтриан — Талосу из Первого Когтя.
Ответом ему был звук далекой и искаженной вокс-помехами болтерной стрельбы.
— Он мертв.
Дельтриан засомневался.
— Подтвердите.
— Он не мертв, — ответил другой голос, — я слышал, как он смеялся. Чего ты хочешь, техноадепт?
— С кем я разговариваю? — спросил Дельтриан, не заботясь о том, чтобы придать своему голосу оттенок вежливости.
— С Карадом из Шестого Когтя, — воин отключился, когда в динамике зазвучал грохот болтерной стрельбы. — Мы удерживаем посадочные платформы левого борта.
Внутренним процессорам Дельтриана потребовалась доля секунды, чтобы восстановить в памяти внешний облик Карада, относящиеся к нему хроники Легиона и все модификации, которые претерпела его броня за последние три столетия.
— Да, — отозвался он, — ваши последние доклады по обстановке звучат увлекательно. Где Талос из Первого Когтя?
— Первый Коготь защищает главный атриум. Что случилось?
— Я обнаружил и проанализировал ошибку в функционировании пустотных щитов. Я требую распоряжений господина и мне необходим эскорт в….
Канал связи с Карадом забарахлил, взорвавшись яростными криками.
— Карад? Карад из Шестого Когтя?
Его перебили:
— Это Фаровен из Шестого Когтя, мы отступаем с посадочных палуб. Все, кто еще дышит и пребывает в здравом уме, свяжитесь с нами на Новом Черном Рынке.
— Это Дельтриан, мне требуется эскорт Легиона в….
— Ради любви ко всему святому, техножрец, заткнись! Шестой коготь отступает. Карад и Иатус мертвы.
Сквозь треск помех прорвался другой голос.
— Фаровен, это Ксан Курус. Подтверди гибель Карада.
— У меня есть визуальное подтверждение. Один из этих носящих аквилу снес ему голову.
Дельтриан слушал, как легионеры защищали корабль. Возможно, их непочтение было простительным, учитывая обстоятельства.
Проходя мимо органических останков, которые когда-то были верными Золотому Трону солдатами, и кладбища модифицированных тел, которые были его собственными вооруженными слугами, Дельтриан снова решил взять дело в свои руки.
Люкориф из Кровоточащих Глаз не был ограничен палубами, как его младшие товарищи. Хотя он не мог передвигаться так, как мог когда-то, его бегство было на удивление легким, и в то же время это была дикая гонка во весь опор. Когти на руках и ногах лязгали по железным решеткам со звериной скоростью. Он бежал как обезьяна, или как волк, или как воин, который не был полностью человеком благодаря изначально имперским генным изменениям, а уж впоследствии — непостоянству приливов варпа.
Люкориф хотел жить, пожалуй, больше, чем остальные его братья. Он не желал умирать, сражаясь в безнадежном бою, не говоря уж о том, что он был плохо приспособлен для сражений, если уж на то пошло. Пусть безумство удерживать последние оплоты было так свойственно его братьям — он жил своей жизнью, извращенной, с точки зрения рациональности. И, убегая, он не испытывал ничего похожего на стыд.
В ответ на его лихорадочную потребность самосохранения — никто не посмел бы назвать её страхом, это чувство было ближе, скорее, к гневу, — сопла двигателей его прыжкового ранца испускали тонкие струйки черного дыма. Они жаждали извергнуть пламя и громкий вой, унося его ввысь. Он сам жаждал поддаться этому соблазну. Все, чего он желал, это куда-нибудь взлететь. Заключенный на борту умирающего «Эха проклятия», он едва ли мог рассчитывать на подобные перспективы.
Первый коготь все еще ругал Кровоточащие Глаза за их отступление.
— Пусть поскулят, — хохотнул Вораша шипящим «сс-сс-сс». Оба раптора бежали, цепляясь за потолок. Другие Кровоточащие Глаза, проявившие себя за последние несколько месяцев как самых жестокие и упрямые из оставшихся в живых, прокладывали себе путь по стенам и полу.
Корабль снова содрогнулся. Люкориф был вынужден вцепиться в металл когтями на руках и ногах, чтобы его не стряхнуло вниз.
— Нет, — зашипел он, — подождите.
Кровоточащие Глаза замерли в нечеловеческом единстве: каждый оставался неподвижным, зацепившись за стены вокруг лидера. Встреча стаи в трех измерениях. Вораша склонил свой скошенный шлем на птичий манер. Каждый из них обратил свою демоническую железную маску с нарисованными дорожками слез в сторону их чемпиона.
— Идите, — Люкориф подчеркнул свой приказ раздраженным пронзительным криком, — отступайте ко второму атриуму и окажите поддержку Четвертому Когтю.
Мышцы напряглись, когда инстинкт повиновения пробежал сквозь них.
— А ты? — прошипел в ответ Вораша.
Люкориф издал вороний крик, развернулся и двинулся тем же путем, каким они пришли.
Кровоточащие Глаза смотрели друг на друга, пока их лидер оторвался от стаи и пронесся обратно по потолку коридора. Инстинкт подсказывал им: стая охотилась вместе, или не охотилась вовсе.
— Что? Что это?
— Идите, — по воксу скомандовал им Люкориф.
Не проронив ни слова, они незамедлительно повиновались.
С самого рождения на законопослушном уважаемом феодальном мире на окраине Сегментума Ультима, этот воин прославился в рядах своего Ордена дисциплиной, вниманием, навыками и непревзойденным тактическим чутьем. Никто из его братьев не превзошел его и в поединках за почти четыре сотни лет. Ему трижды предлагали титул ротного капитана — мантию повелителя больше чем сотни избранных воинов Императора — и он всякий раз смиренно и благородно отвергал предложение. Один наплечник украшал выполненный из белого камня величественный Крукс Терминатус. На втором красовался вырезанный из черного железа и мрамора с синими прожилками геральдический символ Ордена.
Для своих братьев он был просто Толемион. В архивах Ордена он значился как Толемион Сарален, Чемпион Третьей боевой роты. Для врагов Трона Терры он являл собой воплощение возмездия, закованное в алый керамит.
Его доспех был сделан из композитных металлов с абляционным покрытием, многослойных и усиленных сотнями часов работы непревзойденных мастеров. Увенчанный гребнем шлем с богато украшенной лицевой пластиной и бронзовой решеткой был величественным пережитком ушедшей эпохи, выкованным во времена расцвета космических путешествий. В одной красной перчатке был зажат дрожащий громовой молот, чье силовое поле гудело так, что начинали ныть зубы. В другой был внушительный ростовой щит, выполненный в форме профиля аквилы, чье распростертое крыло защищало владельца.
Приказ, который он отдал своим боевым братьям, содержал всего два слова.
— Абордажные клинки.
Три воина поравнялись с ним, повесив болтеры и взяв в руки пистолеты и клинки.
Первый коготь наблюдал это безжалостное наступление, поливая коридор огнем. Разрывные снаряды разбивались о башенный щит чемпиона, не причиняя ему никакого вреда.
Меркуциан с презрением швырнул свой тяжелый болтер об пол.
— У меня пусто.
Как зеркальное отражение приближающихся космодесантников, он поднял болт-пистолет и достал из ножен на голени гладий.
— Никогда не думал, что захочу увидеть Ксарла, — добавил он.
Талос и Сайрион вскинули свои мечи мгновением позже. Пророк помог Узасу подняться на ноги, не ожидая слов благодарности в ответ, и одобрительное ворчание в ответ поразило его до глубины души.
И, перед тем как отряды сблизились, имперский щитоносец пророкотал через вокс-динамик своего шлема.
— Я — погибель Еретиков. Я — Бич Предателей. Я — Толемион из ордена Генезиса, Страж Западного протектората, убийца…
Первый Коготь не стал ждать, пока их расстреляют. Они бросились в атаку
— Смерть приспешникам ложного Императора!!! — орал Узас. — Кровь для Восьмого Легиона!!!
VII
Тупик
У Первого Когтя был единственный шанс выжить в следующие несколько минут, и они вцепились в него изо всех сил. Все четверо, как один, всем весом навалились вперед сплошной массой брони цвета полуночи. Талос и Меркуциан отвечали за авангард, и оба врезались покатыми шипастыми наплечниками в щит-полуаквилу, сопровождая действие единым криком невыразимого гнева.
Толемион сопротивлялся их давлению, и подошвы его сапог высекали искры из палубного настила, медленно скользя назад. За долю секунды он взмахнул молотом и обрушил кувалду на прикрепленный к спине силовой генератор Меркуциана, превратив сконцентрированный вихрь силы во вспышку света и энергии.
Ранец Меркуциана взорвался, разбросав обломки во все стороны.
Сокрушительная сила молота с грохотом опрокинула его на пол под ноги противоборствующих сторон. Талос заметил, как жизненные показатели исчезли с ретинального дисплея, отключившись еще до того, как показали ровную линию.
Как только Меркуциан упал, на его место встал Узас, заставив чемпиона отшатнуться назад.
Это был переломный момент. Первый Коготь и их благородная жертва сошлись в рукопашной и повалились на пол, изрыгая проклятия. Первым поднялся и встретил лезвия Ордена Генезиса Сайрион. Его гладий вонзился в живот ближайшего имперского космодесантника, вызвав болезненный раздражающий булькающий звук. Космодесантники наносили рубящие удары по его броне, оставляя серебристые следы там, где лезвия их мечей касались керамита и выбивали из гладкой поверхности целые куски. Узас даже не потрудился встать: он кромсал цепным топором одного из стоявших на коленях врагов. За свои труды он был вознагражден другим врагом, всадившим клинок ему в спину.
Талос не мог дотянуться до Толемиона, прижатый его щитом-полуаквилой. Аугметической рукой он перехватил меч и резко дернул за него, лишив хозяина щита равновесия. Воин Генезиса упал, и его гордый доспех из кованой бронзы встретился с поднятым золотым клинком Кровавого Ангела, который теперь принадлежал Талосу. Хруст. Звон металла о металл. Шипение вскипающей крови на закаленном железе.
Пророк откатился в сторону, отпихнув отрубленные ноги бьющегося в конвульсиях имперца из-под себя.
Двое повержены.
Его чувства бушевали в ответ на возбужденные синапсы и ускоренные рефлексы. Талос вцепился и набросился на последнего космодесантника Ордена Генезиса одновременно с Сайрионом. Два Повелителя Ночи увлекли его на палубу, утоляя жажду своих клинков с каждым колющим ударом.
«Мы не солдаты. Прежде всего, мы — убийцы, как и всегда».
Чьему перу принадлежали эти слова? Кто мог произнести их? Малхарион? Или быть может, Севатар? Они оба любили подобные драматические фигуры речи.
У него закружилась голова. В глазах все поплыло, когда он вытащил свой меч из ключицы космодесантника, словно из живых ножен. Никогда прежде ему не приходилось вступать в бой так скоро после пробуждения от пророческого сна. Толемион поднялся с жужжанием суставов брони, отбросив Узаса в сторону ребром щита. Легионер отшатнулся к братьям. Его шлем был исковеркан до неузнаваемости. Меркуциан, не шевелясь, лежал под ногами чемпиона. Три воина Генезиса тоже лежали на полу как мертвые. Талос, Узас и Сайрион стояли лицом к лицу с Толемионом, и от их бравады, которая и в начале схватки и так была неважной, теперь не осталось и следа. Узас и Талос едва держались на ногах. За всю бесславную и не совсем выдающуюся историю Первый Коготь еще никогда не оказывался в столь неравном положении.
— Ну же, — протянул космодесантник. В его голосе, искаженном воксом и похожим на пчелиное жужжание, они все уловили холодный азарт. Вопреки вызову, Толемион не стал ждать, когда противники выстрелят, и в то же время не хотел рисковать, позволив им сбежать. Увенчанный гребнем шлем наклонился при приближении, а его занесённый молот пронзительно визжал, готовый обрушить свою сокрушительную мощь на головы врагов.
Аурум, Клинок Ангелов, отразил первый удар. Золото заскрежетало по оружейной латуни, когда пророк защищался от ударов атак чемпиона. Толемион вырвался из клинча с первой попытки и нанес удар по эфесу меча. Удар молота, отклонившись, пошел по касательной, но угодил по сведенным вместе запястьям Повелителя Ночи. Талос выронил клинок из рук, и Толемион ударом ноги впечатал пророка в сводчатую стену, добив его ударом наотмашь в солнечное сплетение. Разбитая аквила на нагруднике Талоса обуглилась, когда глубокие трещины разбежались по ней символичной звездой.
— Смерть тебе, еретик!
Когда Талос упал, присоединившись к лежавшему на палубе Меркуциану, Сайрион и Узас разом пригнулись. Первый набросился на увесистый щит, вцепившись латными перчатками в его края. Если бы он сумел вырвать его их рук Толемиона или хотя бы оттащить вниз, Узас мог бы нанести ему смертельный удар.
Он осознал свою ошибку, как только схватился за украшенный щит. Узас был невообразимо небрежен в своих лучших проявлениях, когда дело касалось стайной тактики. Его не охватывало отчаяние, как это бывало с его братьями. Да и Толемион не был настолько глуп: вовремя распознав приближавшуюся угрозу, он приложил Сайриона головой об стену, когда Повелитель Ночи схватился за щит.
Давление было такое, как если бы он попал под гусеницы «Лендрейдера». Сайрион не мог произнести ничего, кроме сдавленных вздохов, когда его методично вжимали в стену. Дотянувшись до края щита, он выстрелил в колено чемпиона из своего пистолета. Выстрел не причинил ему особого вреда, а лишь поцарапал керамит. Толемион использовал свой замах, чтобы завершить ранее начатый бой с Узасом. Когда владелец топора приготовился нанести очередной удар, ему в лицо угодил громовой молот. Он пробил слабую броню и секундой позже ударил по нагрудной пластине. Молнии зловеще заиграли по всему доспеху, когда воин упал на палубу вслед за братьями.
Закончив с остальными, Толемион отпустил Сайриона. Пошатываясь, легионер сделал шаг вперед, выронив оружие из онемевших рук. От третьего и последнего удара щитом он зашатался на пятках и безвольно осел на палубу.
— Твоя нечестивость претит мне.
Злобное гудение брони Толемиона вторило его громоподобному голосу. Приблизившись, он встал над Сайрионом и наступил на нагрудник Повелителя Ночи.
— Стоило ли отворачиваться от величия Императора? Неужели все твои злобные достижения оправдывают гнилое существование теперь, когда твоя жизнь подходит к концу?
Смех Сайриона прервал кашель, но и он звучал как смех.
— Тринадцатый Легион…всегда славился…лучшими ораторами…
Толемион поднял свой молот. Выражение его лица было скрыто за прочной лицевой пластиной шлема.
— Сзади, — Сайрион продолжал хохотать.
Толемион не был глупцом. Даже новобранца не провести таким грубым розыгрышем. Этот факт на фоне беспрестанной болтовни абордажных команд, обменивающихся сообщениями по воксу, объяснял, почему он был застигнут врасплох подкравшимся сзади Ксарлом.
Сайрион был единственным из Первого Когтя, кто видел последовавшую дуэль. То, что он видел, осталось с ним до той самой ночи, когда он погиб.
Они не набросились друг на друга сразу же. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, каждый разглядывал трофеи и знаки отличия, которыми была увешана броня соперника.
Толемион был в образцовом имперском снаряжении, с восковыми печатями чистоты, почетными свитками и аквилами, украшавшими его великолепный доспех. Ксарл был его порочным отражением: его броня была увешана клочками содранной кожи вместо пергаментных свитков, а также черепами и шлемами имперских космодесантников, болтавшимися на ржавых цепях.
— Я — Толемион из Ордена Генезиса, Страж Западного Протектората. Я — Конец Еретиков, Бич Предателей и верный сын лорда Жиллимана.
— Ну надо же, — хохотнул Ксарл в вокс-репродуктор, — должно быть, ты очень гордый.
Он подпихнул ногой что-то круглое и тяжелое, валявшееся на полу у них под ногами. Предмет покатился к сапогу Толемиона. Шлем космодесантника Генезиса: глазные линзы выбиты, а лицевая пластина забрызгана кровью.
— Ты будешь кричать так же, как и он, — улыбнулся Ксарл.
Чемпион никак не отреагировал. Он даже не шелохнулся.
— Я знал этого воина, — в его голосе звучала трагическая забота. — Это был Калеус, рожденный на Новых Землях, и я знаю, что он умер, как и жил: с отвагой, честью и не ведая страха.
Ксарл обвел мечом сцену, указав на распростертые на полу фигуры воинов Первого Когтя.
— Я знаю каждого из этих воинов. Они — Первый Коготь, и я знаю, что они умрут, как и жили: пытаясь убежать.
А затем он рассмеялся. Насмехательств над поведением чемпиона Генезиса было недостаточно, чтобы ввергнуть имперского полукровку в ярость, но смех Ксарла стал последней каплей.
Толемион приблизился, держа наготове молот и высоко подняв щит.
— Якшайся дальше со своими черными богами, еретик. Сегодня ты познаешь…
Ксарл фыркнул от раздражения.
— Я совсем забыл, как вы, герои, любите собственные голоса.
Когда Толемион подошел ближе, Повелитель Ночи взял двуручный цепной клинок в одну руку. Другой он поймал рукоять цепного топора Узаса, подцепив его с палубы. Оба лезвия взревели, перемалывая зубьями воздух. По пути сюда он сразил семерых имперских космодесантников, и теперь их кровь фонтаном брызг разлеталась с завывавших зубьев цепного меча. Его тело обливалось потом под броней, в то время как в глазах плясало окрашенное болью и гневом веселье. В местах, где доспех был пробит, его колола жгучая боль от полученных ран.
— Давай приступим, — произнес он, улыбаясь. — Жду не дождусь, когда позволю нашим рабам использовать твой шлем в качестве ночного горшка.
Дельтриану не требовалось дышать в привычном понимании этого слова, но оставшейся органике требовался кислород для нормального функционирования, и протекавшие в с его учаситем процессы можно было лишь замедлить при необходимости. Аугметический эквивалент задержки дыхания предназначался для манипуляций с внутренним хронометражем, заставляя его работать на минимально допустимой скорости. От этого он двигался медленно и вяло, но зато мог работать в безвоздушном пространстве до трех часов по его самым смелым расчетам.
Его роба колыхалась вокруг при ходьбе. Ребристый корпус «Эха проклятия» простирался на километры вперед и назад под его когтистыми опорами. Куда не посмотри, повсюду были лишь пустота космоса и далекие звезды, мерцавшие в бесконечности.
Вражеский корабль кружил вокруг «Эха проклятья», хищнически выжидая и отбрасывая тени на корпус большего крейсера, когда загораживал далекое солнце. Это был тяжеловооруженный ударный крейсер, на носу которого красовалось имя «Мантия Диадемы». Адепт вопреки своей воле заключил, что это было крайне красивое имя для боевого корабля.
Дельтриан сделал еще шаг, осторожно двигаясь по внешнему корпусу в сопровождении слуг. Большинство были в защитных костюмах и респираторах. Некоторые, как и сам Дельтриан, были закутаны в просторные балахоны. Путь группы лежал по поврежденным секциям корабля, через похожие на кратеры углубления и участки изуродованной стали. Корабль мог прожить целую вечность, не уделяя внимания внешним повреждениям, но несколько секунд неудачного обстрела определенных секций могли обернуться настоящей катастрофой.
— Ваше преподобие, прошу вас, — обратился по воксу один из младших адептов Дельтриана. Не найдя подходящих слов из человеческого лексикона для выражения недовольства, адепт выпалил тираду оскорбительного кода по каналу связи. Дельтриан повернулся к нему. Мигая линзами из-под капюшона, на него уставился череп. Внешность Дельтриана была просчитанной хитростью, целью которой было вызывать дискомфорт у простых смертных. Его собрат-механикум мог уловить недовольство в едва заметных движениях мимики, вплоть до прикрытых диафрагм оптических линз.
Адепт уже готовился принести извинения, когда Дельтриан заговорил.
— Лакуна Абсолют, если вы намерены и дальше отвлекать меня своими возражениями, я разберу вас на запчасти. Пошлите мне импульс подтверждения понимания вами мной сказанного.
Лакуна Абсолют передал всплеск кодов подтверждения.
— Отлично, — Дельтриан вновь сконцентрировался на своих обязанностях. — Сейчас не время для того, чтобы излагать оптимальные функциональные специфики.
Ремонтной бригаде Механикум потребовалось ровно двенадцать минут и две секунды, чтобы добраться до первого шпиля-генератора пустотных щитов. Повреждения были налицо: пилон, чья высота в шесть раз превышала рост неаугментированного человека, был нагромождением искореженных железных обломков посреди кратера, въедавшегося в плоть корабля.
— Анализирую, — произнес он, всецело уделив свое внимание обозреваемому ущербу. Какие повреждения следовало устранить незамедлительно, а какие из них являлись поверхностными и могли подождать до захода в ремонтный док?
— Шестнадцать лонжеронов из композитных металлов следует заменить, чтобы устранить повреждения фокусировки шпиля.
Четыре сервитора послушно побрели выполнять распоряжение. От магнитных захватов на их ногах по корпусу пробегала дрожь. Линзы Дельтриана жужжали, когда его зрительное восприятие проникало сквозь внешние слои корпуса. Он приложил руку к покореженному металлу и пустил ультразвуковой импульс в поврежденное перекрытие.
— Повреждение не распространилось глубоко внутрь. Внутренняя команда, двигаемся дальше.
— Принято, — прозвучал в ответ безжизненный голос, источник которого находился в десятках метров под ними.
— Ваше преподобие? — обратился один из адептов. Делтриан не стал поворачиваться. Он уже направлялся в кратер, начиная изучение следующего шпиля.
— Говорите, Лакуна Абсолют.
— Вы просчитали вероятность обнаружения наших попыток произвести ремонт узкочастотными ауспексами противника?
— Обнаружение нас не имеет значения. Пустотные щиты активны, и сейчас наша задача удостовериться, что они останутся активны. Я и не рассчитывал, что эта ситуация находится в пределах твоего познания.
— Ваше преподобие, пустотные щиты в данный момент подняты. Если они отключатся, прежде чем мы закончим ремонт, враги безусловно будут стремиться помешать нам, разве не так?
Дельтриан сдержался, чтобы не выругаться.
— Замолчите, Лакуна Абсолют.
— Принято, Ваше преподобие.
Ксарл поймал очередной взмах молота скрещенными лезвиями. Его собственный меч, носивший непримечательное имя «Палач», превратился в обломки. В моменты между блокирующими ударами и смертоносными выпадами он искренне сомневался, что Септим сможет привести его в боеспособное состояние. Разумеется, если Септим был все еще жив. Экипаж, как и корабль, нес ужасные потери.
Бесспорно, ему будет не хватать этого меча. Если предположить, что он выживет. Боевыми навыками он превосходил любого из Первого Когтя, — да и любого из Повелителей Ночи, за исключением Малека из Атраментар, если говорить начистоту. Однако, биться с ротным чемпионом Адептус Астартес было делом нешуточным, особенное если учесть, что один из дуэлянтов был неважно вооружен и экипирован.
Ксарл ударом поврежденного топора Узаса отвел громовой молот в сторону, обрушив очередной бесполезный удар своего меча на крепкую броню Толемиона. Практически беззубый цепной меч скользнул по многослойному керамиту, оставив лишь царапины. Помимо отсутствующих зубьев меч почти не имел рукояти. Ни одно цепное оружие не смогло бы противостоять громовому молоту в длительном поединке. Ксарл, выругавшись, выбросил его. Тремя сокрушительными ударами по щиту Ксарл оттеснил Толемиона назад настолько, насколько ему было нужно. Он повторил движение ногой, подхватив с палубы силовой меч Кровавого Ангела и взяв его в свободную руку. Сжатия рукояти было достаточно, чтобы активировать его. Меч зашипел, испуская смертоносные потрескивающие молнии вдоль золотого лезвия.
Все изменилось, когда он взял в руки клинок, получив оружие, способное парировать сокрушительные удары молота. Ксарл нанёс удар обоими клинками по рукояти молота, отводя его в сторону. Соприкасавшиеся силовые поля злобно рычали и сыпали искрами. Когда Толемион поднял щит, готовясь нанести сокрушительный удар, топор Ксарла вонзился в его верхний обод. Повелитель Ночи потянул топор на себя, вырвав щит из цепких рук космодесантника.
Они снова расступились. Оба оружия в руках Ксарла были активированы, под ногой лежал абордажный щит-полуаквила.
Толемион двумя руками сжимал свой молот.
— Ты хорошо сражался, предатель, но сейчас все закончится.
— Думаю, я выиграю, — Повелитель Ночи оскалился за лицевой пластиной шлема, — а ты как думаешь?
Дельтриан добрался до поврежденной колонны генератора. Расположенная в полукилометре от первой, она представляла собой столб расплавленного металла. Её обрубленное основание торчало из опаленной бронированной обшивки корабля. Корпус под ногами походил на изъеденную коррозией, оплавленную пустыню искореженной стали от тяжелых повреждений, полученных от последнего обстрела. Впервые за несколько десятилетий Дельтриан ощутил нечто похожее на безысходность. Эмоция была слишком сильной и внезапной, чтобы её могло поглотить стандартное для Механикум подавление недостатков смертной органической плоти.
— Лакуна Абсолют.
— Ваше преподобие?
— Направляйтесь с оставшейся командой к последнему поврежденному шпилю. С этим я разберусь сам.
Лакуна Абсолют стоял позади своего хозяина. Красная роба дрейфовала в безвоздушном пространстве. Его лицо было хромированным подобием древней терранской посмертной маски, равнодушной и лишенной какого-либо выражения. Голос воспроизводился вшитым в горло вокализатором размером не больше таблетки.
— Принято. Но как вы справитесь с этим, Ваше преподобие?
Дельтриан оскалился, хотя скалился он всегда. Черты лица не оставляли ему иного выбора.
— Вы получили свои приказы. Выполняйте.
По спине пробежала волна дрожи, когда он получил информацию по каналу, соединявшему его непосредственно с кораблем.
— Нет, — громко произнес он.
— Ваше преподобие?
— Нет, нет, нет! Генератор был стабилизирован!
— Пустотные щиты, — прозвучал голос по вокс-каналу. — Отключение.
VIII
Переломный момент
Ксарл поднял клинок. С каждым хрипящим вздохом он отхаркивал кровавые комки внутрь шлема. Противостояние длилось лишь несколько минут. Воины двигались столь стремительно, что казалось, их очертания расплывались. Они наносили друг другу сокрушительные удары, отчаянно защищаясь от выпадов противника. Все изящество дуэли исчезло, сведясь к двум воинам, не желавшим ничего иного, кроме как убить друг друга.
Как его это ни печалило, но Ксарл осознавал, что выдохся. Выносить удары громового молота, способного пробить танковую броню, немногим отличалось от отражения атак самого танка. Левая рука безвольно болталась, наплечник и плечо под ним были разбиты. Каждый вздох отдавался колющей болью из-за поврежденного нагрудника, проткнувшего грудь в нескольких местах.
— Просто умри, — выдохнул он и поднял клинок снова. На этот раз он вспорол живот Толемиона, вырвав из брони фонтан мокрых от крови осколков.
Чемпион осел. Его броня теперь превратилась в обломки, чугунный молот валялся на полу.
— Еретик, — прорычал космодесантник, — за твою скверну…
Ксарл ударил наотмашь по шлему лоялиста и прервал его угрозу возмездия.
— Я знаю, знаю! Ты это все уже говорил…
Повелитель Ночи отступил назад, бросив меч, чтобы здоровой рукой достать до замков на горжете. Ему нужно было снять шлем, чтобы он смог видеть и дышать. С шипением сжатого воздуха шлем поддался. Как только зрение очистилось от залитых кровью линз, Ксарл снова поднял клинок Талоса. Корабль вокруг него содрогался.
— Ваши щиты опущены, — Толемион издал рявкающий смешок. — Еще больше моих братьев высадится на ваши палубы.
Ксарл не удостоил его ответом. Он бросился вперед со всей силой, которую мог собрать. Мышцы горели от гнева и адреналина боевых наркотиков. Меч и молот встречались с грохотом и вспышками энергии, когда их разнополярные силовые поля встречались при ударах.
Удары были подобны размытым пятнам, раненые воины плевались и сыпали проклятиями на исходе своих сил в последние мгновения дуэли. Толемион не сдавался — не в его природе было сдаваться. Клинок Ксарла оставил еще одну трещину на его броне, холодная сталь врезалась глубже, и с каждым порезом его покидали драгоценные капли силы, которой и так оставалось немного. Размеренные и неуклюжие удары молота обрушивались на противника в ответ. Достигая цели, они отдавались зловещим гулом, отбрасывая Повелителя Ночи к стене.
Ксарл вскочил на ноги, чувствуя, как от его брони отваливаются целые куски. Он вздрогнул от мысли, сколько времени уйдет у оружейника Первого Когтя на починку, и едва не упал, споткнувшись о тело Сайриона. Тот пытался встать, но безуспешно.
— Ксарл, — прорычал Сайрион сквозь шлем, — помоги мне встать.
— Лучше лежи, — задыхаясь, ответил Ксарл. Единственного взгляда на поверженного брата было достаточно, чтобы понять, что Сайрион был слишком ослаблен, чтобы что-либо предпринять.
— Я скоро закончу, — сказал Ксарл.
Клинок и молот одновременно нанесли удар, встретившись промеж двух изрыгающих проклятья воинов. Вспышка была столь яркой, что обожгла Ксарлу сетчатку, и теперь в поле его зрения мерцали призрачные изображения. Пока этот бой оставался честным — ему не победить, в то время как шансы смухлевать таяли с каждой каплей крови, вытекавшей из тела. Броня ублюдка была слишком прочной, и еще одного удара молота хватит, чтобы уложить его надолго; достаточно для того, чтобы Толемион прикончил его раз и навсегда. Космодесантник Генезиса набрал в легкие воздуха, чтобы изрыгнуть очередное проклятие. Ксарл уловил момент и ударил его головой. Жизнь в кровопролитии и битвах сделала Ксарла привычным к боли, но удар голым лбом о крепкий клепанный шлем ротного чемпиона Адептус Астартес тут же был отмечен как один из самых болезненных моментов за все его существование.
Голова Толемиона откинулась назад, но Ксарл не позволил ему уйти. Он склонился ближе, окруженный язвительным жужжанием оружия, и приложился головой о лицевую пластину шлема космодесантника во второй раз. И в третий. Удары эхом разносились по коридору, будто в кузнице. В четвертый раз его нос отвратительно захрустел. В пятый что-то хрустнуло в лобовой части черепа. Затем последовали еще два удара. Он разбивал свое собственное лицо, и испытываемые при этом чувства не поддавались никаким описаниям, равно как и боль. Кровь заливала глаза. Он больше не мог видеть, зато чувствовал, как слабеют мышцы Толемиона, и слышал булькающие звуки из поврежденной гортани. Он сплюнул. Тягучий комок смешанной с кровью кислотной слюны попал на левую линзу шлема Толемиона, с шипением проедая себе путь к скрытой под ним плоти. От восьмого удара зашатались оба: Толемион, спотыкаясь, оперся о стену, а Ксарл потерял равновесие и рухнул на колени на несколько секунд. Меч Талоса выпал из рук. Ослепленный, он упал на пол рядом с оружием. Он почувствовал, как над ним поднялась тень и услышал напряженное гудение поврежденного силового доспеха. Он знал, что это космодесантник Генезиса поднимал повыше свой молот, — его характерное жужжание нельзя было не узнать. Пальцы Ксарла сжали рукоять энергетического меча Талоса, и, собрав все силы, он с криком толкнул его вверх.
Меч попал в цель и вонзился в нее глубоко. Не колеблясь, Ксарл начал рубить, как только лезвие погрузилось в плоть. Его неуклюжие, жестокие удары разрывали броню, плоть и кости с одинаковым наслаждением. На него лилась кровь и сыпались извивающиеся петлями кишки. Он чувствовал, как они плюхнулись на плечи и кольцами обвились вокруг шеи, как скользкие змеи. При других обстоятельствах его бы порадовало это грязное зрелище.
Ксарл выдернул меч и заставил себя встать на ноги в порыве обновленных жизненных сил. Следующий удар разрубил сжимавшую молот руку чемпиона в районе запястья, позволив, наконец, выпасть оружию.
— Я забираю твой шлем, — задыхаясь, произнес Ксарл, — в качестве трофея. Думаю, я его заслужил.
Толемион раскачивался на ногах, будучи слишком выносливым и упрямым, чтобы упасть.
— За… за… Имп..
Ксарл отступил назад, развернулся со всей силой, которую смог собрать, и разрубил золотым клинком шею врага. Он прошел сквозь нее не замедляясь, будто разрезая воздух. Голова упала в одну сторону, тело — в другую.
— Да в бездну твоего Императора, — выдохнул Ксарл.
Дельтриан никогда не работал так быстро, даже будучи относительно ограниченным замедленной работой органов. Он развернул четыре вспомогательные руки, активировал их, и они развернулись из пазух на его переделанной спине. Каждое подобие его настоящих рук заканчивалось сигнумом, выполненным в виде увитого проводами стержня. Адепт не мог доверить сервиторам работать с той скоростью и точностью, какой требовал момент, поэтому он воспользовался ими для большей эффективности. Четыре сервитора исполняли приказы по малейшему движению сигнума, каждый их вздох и мышечное сокращение были подчинены его воле. Кружась в отвратительном балете лоботомированного единства, бионические рабы поднимали балки на место, скрепляли их сварными швами, трудясь над восстановлением разрушенного внешнего фокусировочного шпиля силового пилона.
Соединить основание шпиля с выгоревшей электроникой в корпусе корабля было куда более сложной задачей. Для этого Дельтриан разделил свое зрительное восприятие, и смотрел глазами четырех сервиторов, находившихся вместе с ним на поверхности корпуса корабля: с позиции надзирателя своими собственными глазами он видел край кратера, а глазами двух сервиторов на борту корабля — его же, но на глубине нескольких метров. Они забились в служебные тоннели и чинили нанесенный ущерб встроенными в пальцы микроинструментами, обливаясь маслянистым потом.
Дельтриан был из тех людей (в широком смысле этого слова), которым работа обычно доставляла удовольствие. Сложности мотивировали его, и результатом было нечто сродни положительным эмоциям, а также рост продуктивности. Существа из плоти и крови могли бы назвать это вдохновением. Однако это упражнение в скорости и умении находилось за пределами предпочтительных параметров работы. Он выигрывал войны, прилагая гораздо меньше усилий, чем в этот раз.
Пустотные щиты, замерцав, снова отключились, канув в небытие на две минуты и сорок одну секунду.
В это время Дельтриан делил свое внимание между шестью сервиторами, одновременно глядя в пустоту и наблюдая за красным пятном вражеского корабля на дальней орбите раненого «Эха проклятия». Постоянная смена фокусировки линз еще больше рассеивала его драгоценное внимание, но он должен был знать, когда вражеский крейсер предпримет попытку десантировать еще больше воинов, пока щиты «Эха» не функционируют. Экипажу ударного крейсера Генезиса определенно хотелось открыть огонь, но они ни в коем случае не будут стрелять по кораблю, на борту которого находилось столько верных им воинов. Вместо этого они запустили еще две абордажные капсулы, определенно с последними космодесантниками из экипажа корабля. Дельтриан видел, как капсулы приближались, прожигая пустоту. У основных орудийных батарей «Эха» не было шанса сбить их, так как цель была для них слишком мелкой, но управляемые сервиторами оборонительные турели начали плеваться трассирующим огнем, как только капсулы оказались в диапазоне досягаемости. Одна из них взорвалась, разлетевшись на части под артиллерийским огнем и выбросив свой органический груз в космическое пространство. Дельтриан не видел, как тела имперских космодесантников и обломки их капсулы врезались в корпус со смертоносной инерцией, но позволил себе на краткий миг представить, какое месиво могло быть после взрыва такой силы.
Вторая капсула достигла цели и вгрызлась в брюхо корабля за пределами поля зрения техноадепта. Он послал импульсный вокс-отчет, снабдив его указанием предположительного приземления капсулы, и надеялся, что по крайней мере один из защищавших корабль Когтей обратит на него внимание.
Семь минут и тридцать семь секунд спустя, когда пустотные щиты были восстановлены, и его работы по ремонту приблизились к завершению на сорок процентов, позади него пронеслась тень. Дельтриан неохотно отвел часть своего внимания и наполовину обернулся, когда что-то с титанической силой ударило его, взорвавшись слишком быстро, чтобы мог заметить человеческий глаз. Технически глазные имплантаты Дельтриана были способны зафиксировать сферический взрыв, разбухший неуловимо для человеческого глаза и рассеявшийся в пустоте. Но ему так и не удалось ничего отследить. Взрыв, произошедший в районе груди, оторвал его крепления от обшивки, отправив техноадепта скользить вдоль корпуса корабля. Пока длилось падение, несколько его конечностей протянулись, чтобы зацепиться за корпус и остановить его, а когитационный процессор сделал несколько вещей. В первую очередь, он немедленно произвел оценку ущерба, нанесенного его физической форме. Затем он отметил, как шесть его сервиторов отключились, вернувшись к своему обычному замедленному режиму функционирования. В-третьих, он отправил предупреждения другим ремонтным бригадам, работавшим снаружи корабля. И, наконец, Дельтриан позволил себе на мгновение удивиться, каким образом, во имя бесконечного ада, кому-то из имперских космодесантников удалось пережить взрыв абордажной капсулы и пройти вдоль корпуса корабля для того, чтобы выстрелить ему в спину. Такая выносливость раздражала его, когда дело касалось врагов.
Все произошло менее чем за секунду. Скользящее падение Дельтриана закончилось три секунды спустя, после произведенных им расчетов, и теперь он дрейфовал, не имея возможности дотянуться до корпуса, крутясь и переворачиваясь в пустоте. Звезды вращались, расплываясь перед его двигающимся по спирали взглядом. Не имея способа создать силу инерции или тяги, он был почти уверен, что ему придется болтаться в пространстве до самой смерти. Это…это было неприемлемо.
Что-то ухватило его за робу и, дернув, возвратило на место. Техноадепт повернулся в невесомости, увидев руку, схватившую его за самый край балахона, и воина, которому принадлежала рука.
Повелитель Ночи взирал на него раскосыми глазными линзами. По демонической маске красными и серебряными дорожками сбегали нарисованные слезы.
— Я услышал тебя по воксу, — сказал Люкориф из Кровоточащих Глаз.
— Хвала милости Бога-Машины, — ответил Дельтриан.
Раптор, не особо церемонясь, вернул адепта обратно на поверхность корпуса.
— Как скажешь, — прохрипел Люкориф, — оставайся здесь. Пойду, перережу глотку тем, кто в засаде. Потом вернешься к своим ремонтным работам.
Двигатели, расположенные на спине, зажили своей тихой жизнью. Безвоздушное пространство скрадывало их рев. Вспыхнув маневровыми двигателями, Повелитель Ночи оторвался от корабельной обшивки и устремился к разрушенному пилону.
Дельтриан смотрел, как он удалялся, и с облегчением решил не фиксировать для последующего архивирования проявленное раптором неуважение.
На сей раз.
Ксарл бросил меч. С терпением, на грани безумия, он добрел до арочной стены и прислонился к ней. Какое-то время он провел в таком положении, определяя очаги боли и переводя дух. Запах крови, сочившейся через его нагрудник, был слишком насыщенным и чистым. Он знал, что это была кровь из сердца. Плохи дела. Если одно из сердец повреждено, он пробудет недееспособным несколько недель, пока не адаптируется к аугметической замене. Одна рука не двигалась, вторая онемела ниже локтя, пальцы шевелились с трудом. Отказывалось сгибаться одно колено, а боль в груди сковывала тело холодом, распространяясь все дальше.
Он снова хмыкнул, но пока не смог отойти от стены. Подождать еще минуту. Дать возможность регенерирующим тканям устранить ущерб. Только и всего. Это все, что ему было нужно.
Сайрион был первым, кто поднялся, и прислонился к стене напротив. Его доспех выглядел таким же потрепанным, как и доспех Ксарла. Вместо того чтобы помочь подняться остальным, он взял в руки деактивированный молот.
— Элементы питания молота разряжены на восемьдесят процентов. Похоже, нас он молотил сильнее, чем тебя.
Ксарл не ответил. Он все еще стоял, подпирая стену.
— Никогда не видел подобной дуэли, — добавил Сайрион, двигаясь туда, где стоял брат.
— Отстань от меня. Дай отдышаться.
— Как пожелаешь.
Сайрион подошел к Талосу, который, все еще не шевелясь, лежал на палубе. Флакон химических стимуляторов, впрыснутых в шею пророка, вызвал мышечный спазм, и он, закашлявшись, поднялся на ноги.
— Меня никогда прежде не избивали громовым молотом. Вариель изведет нас расспросами о подробностях его воздействия на нервную систему, но у меня нет ни малейшего желания ощутить это снова.
— Радуйся, что удар прошел по касательной.
— Но он не ощущался, как касательный, — отозвался Талос.
— Если ты еще жив, значит, все-таки по касательной.
Один за другим, воины Первого Когтя вставали на ноги.
— Ксарл, — произнес Талос. — Не могу поверить, что ты убил его.
Воин посмотрел на братьев с веселой усмешкой.
— Ерунда все.
Он поймал свой шлем, брошенный ему Талосом. Ксарл провел пальцами по крылатому гребню — церемониальному украшению легиона, глядя вниз на мрачный образ, которым он являл себя галактике. Глаза больше не заливала кровь, но его череп был разбитой массой плоти и костей. Даже вращение глаз в глазницах вызывало такую боль, от которой хотелось упасть на колени, но он не позволял себе таких проявлений слабости. Когда он моргал, боль была настолько острой, что он был не в силах описать её даже самому себе. Он не хотел знать, что осталось от его лица.
Остальные смотрели на него с тревогой в глазах, что злило его еще больше.
— Ты еще в состоянии драться? — спросил Талос.
— Бывало и лучше, — ответил Ксарл. — Но драться я могу.
— Нам нужно уходить, — прервал их Меркуциан. Он был самым слабым из всех. Без питания его доспех был практически бесполезен, не улучшая ни реакцию, ни силу. Подвижные сочленения не жужжали, ранец не гудел. — Нам нужно связаться с другими Когтями, прежде чем нас снова возьмут на абордаж.
— Ксарл, — обратился Талос.
Воин поднял взгляд.
— Что?
— Возьми молот. Ты заслужил его.
Ксарл надел шлем. Он щелкнул замками на латном воротнике, и из динамика зазвучало привычное искаженное воксом ворчание.
— Талос, — произнес он, — брат мой.
— Что такое?
— Я сожалею, что прежде спорил с тобой. Нет ничего плохого в том, чтобы иметь цель в жизни или искать способ выиграть эту войну.
— Мы поговорим об этом позже, брат, — ответил Талос.
— Да. Позже.
Ксарл сделал шаг вперед. Его голова медленно опустилась, словно он кивнул. Тело рухнуло вслед за ней бескостной массой. Он безвольно упал на руки пророка, а его доспех передал в эфир немелодичный писк сигнала остановившегося сердца.
IX
Отражение
— Я нарушил много клятв: какие преднамеренно, какие по воле случая, какие по несчастью. Одна из немногих, которой я пытаюсь гордиться, это наш обет, данный Механикум. Ни один Легион не сможет выжить без тех основ, которые нам предоставляют изгнанники Марса.Конрад Кёрз, Ночной Призрак, примарх Восьмого Легиона.
Талос притащил тело на мостик. Доспех Ксарла грохотал по палубе, гремя керамитом при каждом шаге.
— Оставь его, — сказал Меркуциан. Он был без шлема, так как его лишенный питания доспех больше не поддерживал вокс-связь. — Талос, оставь его. Нам нужно сражаться.
Пророк оттащил тело Ксарла к краю помещения, уложив брата возле западных дверей. Поднявшись, он окинул пространство безучастным взглядом. Мостик был погружен в привычную суету, шум и организованный хаос: офицеры и сервиторы сновали туда-сюда, перемещаясь между своих рабочих станций. Те, кто остался от Первого Когтя, направились к восточным дверям, на ходу проверяя свое оружие. Люди разбегались перед ними, их жесты, демонстрирующие уважение, всячески игнорировались.
Только Талос задержался у командного трона.
— Почему мы не атакуем вражеский корабль?
— Ты не желаешь обчистить его, как только мы загоним этих щенков в могилы? — отозвался по воксу Сайрион.
Талос отвернулся к оккулусу, глядя на дрейфующий в утомительном ожидании алый ударный крейсер.
— Нет, — ответил он, — нет, тебе стоило догадаться, что я не захочу.
— Но мы не можем взять их на абордаж, в то время как все наши отряды атакованы.
— Ты ненормальный? Я не хочу брать их на абордаж, — сказал пророк. — Я хочу, чтобы они сгорели.
— Они находятся на расстоянии в полсистемы от нас, вне диапазонов досягаемости орудий. Они отступили, как только запустили абордажные капсулы.
Талос поочередно посмотрел на братьев, затем на членов экипажа, так, как будто они все разом обезумели.
— Тогда уничтожить их.
Атмосфера на корабле накалялась, и Сайрион прочистил горло.
— Ты хочешь уничтожить этот корабль? В самом деле?
Пророк схватился за голову.
— Неужели это так сложно понять?
— Потому что это едва ли тянет на пиратство — уничтожать свою добычу.
Сайрион смотрел на корабль вдалеке.
— Подумай о запасах боеприпасов и амуниции на том корабле. Подумай о тысячах душ экипажа, о ресурсах, об оружии, которое мы могли бы награбить.
— Все что нам нужно, есть на борту «Эха». Я не желаю заниматься грабежом. Я желаю мести.
— Но… — Сайрион затих, поймав мимолетный взгляд Талоса. Его лицо в этот момент ничего не выражало.
— Нет, — сказал пророк, — Вражеское судно будет предано огню. Они умрут.
Восточные двери открылись, скрипя гидравликой, и в них, хромая, вошел Вариель. Из заевшего колена его аугметической ноги сыпались снопы искр. Полотна из клочков содранной кожи, наброшенные поверх доспеха, были залиты кровью. Кулак Корсаров на наплечнике был разбит ударом молота, другой с окровавленной гордостью щеголял крылатым черепом Легиона.
— Пятый Коготь очистил основные жилые палубы, — сообщил он. — Воины Генезиса пролили много нашей крови, но положение дел меняется.
Талос ничего не ответил.
— Ксарл? — спросил Вариель.
— Мертв. — Талос не смотрел на тело. Он восседал на командном троне, временами хрипя из-за боли от полученных ран. Боевые стимуляторы сдерживали самые тяжелые ощущения, но ему вскоре потребуется снять броню. — Заберешь его генное семя позже.
— Я должен собрать его сейчас же. — ответил Вариель.
— Позже. Это приказ, — он свысока взглянул на стоявших группой братьев. — Вариель нужен другим Когтям. Отправляйся в Зал Отражения и защити Дельтриана любой ценой. Я прикажу всем отделениям отступить на ваши позиции, когда они закончат бой.
Сайрион вышел вперед, будто желая что-то возразить.
— А как же ты?
Талос кивком головы указал на оккулус.
— Я присоединюсь к вам, как только закончу.
Раптор ожидал на краю кратера. Дельтриан не обращал внимания на воина, вернувшись обратно к трудностям разделения зрения.
На вершине возводимого пилона устанавливали проводящую сферу, пока ремонтные команды на палубе подключали электронику башни к сети корабля.
Несмотря на отсутствие нервов и невосприимчивость к боли вследствие этого, раны Дельтриана вызывали беспокойство. Он истекал драгоценными кровезаменяющими маслами, а его немногочисленные органические компоненты посылали внутренние сигналы на его ретинальный дисплей. Что было еще хуже, его органы работали на пределе возможностей, оказывая нагрузку и на без того перегруженную аугметику. Сейчас как никогда время было решающим фактором. К счастью, его работа была почти завершена.
Кристаллы замерзшей крови легонько бились об его серворуки, когда он работал. Судьба устроившего Дельтриану засаду была незавидной. Тела не было, но остались кристаллические свидетельства, застывшие в пустоте.
Он слышал, как Люкориф снова вступил в схватку, слышал по воксу его ворчание и заглушенные стуки, но адепт не обращал на это особого внимания. В этот момент корабль у него под ногами сотрясла сильнейшая дрожь. Звезды завертелись в ночном небе, и Дельтриан потерял несколько бесценных секунд, наблюдая за их танцем в пустоте. Корабль двигался. Было ясно, что он совершал заход для атаки. Он не мог представить себе расклад событий, при котором Повелители Ночи уходили бы от меньшего по габаритам судна. Особенно если учесть, что оно прибыло защищать мир, который они желали присвоить себе.
— Дельтриан — стратегиуму. Щиты будут стабилизированы в течение четырех стандартных минут.
— Это Талос, — пробился ответ сквозь треск помех. — Щиты уже активированы.
— Мне известно об этом. Но они не стабилизированы из-за повреждений внешнего пилона. Они снова могут подвести, и шанс этого возрастет до почти стопроцентной вероятности, если основным фактором выступит кинетическая сила. Не вступайте в бой, пока генераторы пустотных щитов не восстановят оптимальную мощность. Подтвердите осознание этой важной оговорки немедленным ответом.
— Понял тебя, адепт. Работай быстрее.
Корабль вокруг нее содрогался. Октавия оставалась на своем троне, видя, как на стене пикт-экранов проплывают мимо звезды.
— Они бегут, — произнесла она. — Боевой корабль Генезиса старается держать дистанцию.
Септим стоял позади её трона. Его раны были еще перевязаны, расцветившие лицо синяки были в самом соку.
— Разве тебе стоит здесь находиться? — спросила Октавия. Её вопрос невольно прозвучал в манере терранского аристократа как никогда прежде.
Он проигнорировал вопрос.
— Не вижу, как ты определяешь, что они бегут, — произнес мужчина скрипучим голосом, напрягая горло. — Это всего лишь красное пятно в черноте.
Она не отвела глаз от экранов.
— Я просто могу сказать.
Несколько её слуг суетились по другую сторону бассейна с питательной жидкостью, охраняя двери в переборке. Одна из них приблизилась, и её шаги эхом раздались в сырой комнате.
— Хозяйка.
Октавия повернулась чтобы взглянуть на забинтованную фигуру в плаще.
— Что такое?
— Дверь заперта. Четвертый Коготь дал слово, что эта палуба защищена от вторжения.
— Благодарю тебя, Вулараи.
Фигура склонилась и вернулась обратно к своим товарищам.
— Ты хорошо с ними обращаешься, — подметил Септим. Он знал, что она все еще тосковала по Псу.
Она улыбнулась явно через силу и снова обратилась к экранам.
— Мы догоняем их, но слишком медленно. Двигатели разогреваются слишком долго. Я почти могу представить капитана вражеского судна, который смотрит на нас также как и мы на него, надеясь, что его абордажные отряды захватят наш мостик раньше, чем мы догоним его корабль. Такая погоня растянулась бы на несколько часов. Или даже на несколько дней.
— Октавия, — прозвучал рокочущий бас из вырезанных в стенах комнаты горгулий. Вокс-динамики были встроены в широко раскрытые пасти. Она дотянулась до подлокотника трона и повернула рычаг. Он, щелкнув, поддался.
— Я здесь. Как идет сражение?
— Победа достанется нам дорогой ценой. Мне нужно, чтобы ты подготовилась к немедленному варп-прыжку.
Она дважды моргнула
— Я… что?
— Пустотные щиты будут стабилизированы через две минуты. Ты совершишь прыжок сразу после этого. Понятно?
— Но мы же на орбите.
— Мы покидаем орбиту. Можешь сама увидеть.
— Но мы же находимся так близко к планете. Да и враг не бежит к варп-маякам системы. Они не собираются в Море Душ
— Не время обсуждать это, Октавия. Я приказываю тебе запустить варп-двигатели как только пустотные щиты стабилизируются.
— Я сделаю это. Но куда мы направляемся?
— Никуда, — в его голосе звучало нетерпение, что показалось Октавии редкой переменой. — Соверши прыжок ближе к противнику. Я хочу… провести корабль сквозь эмпиреи и устроить засаду вражескому ударному крейсеру. Я не буду тратить время, гоняясь за этими глупцами через весь космос.
Она снова захлопала глазами.
— Вы говорите, что нам нужно прорвать дыру в пространстве и проскочить сквозь тончайшую грань эмпирея. Двигатели будут на последнем издыхании до того, как нам потребуется заглушить их. Прыжок будет длиться не более секунды, и даже в этом случае мы можем промахнуться мимо цели.
— Я не говорил, что меня беспокоит, как это будет сделано.
— Талос, я не уверена, что это вообще возможно!
— Я об этом и не спрашивал. Я просто хочу, чтобы ты это сделала.
— Как пожелаете, — ответила она. Вернув рычаг в исходное положение и отключив вокс-канал с мостиком, Октавия сделала глубокий вдох. — Это будет интересно.
— Строительство завершено.
Дельтриан начал сворачивать свои аугметические конечности, пока сервиторы отступали к позиции «слушаю и повинуюсь» вокруг него.
— Приказы? — произнес по воксу один из них.
— Следуйте за мной, — скомандовал Дельтриан, двинувшись с места. Стук магнитных сапог по обшивке отдавался тихой дрожью. — Люкориф?
Раптор замер в ожидании на краю кратера, сжимая в когтях три красных шлема.
— Ты наконец закончил? Нам нужно немедленно попасть на корабль.
Люкориф поднялся с поверхности корпуса с мягким импульсом реактивной тяги. От неуклюжего, передвигающегося ползком существа не осталось и следа — здесь, снаружи, свобода превратила его в нечто гораздо более смертоносное. Ведущие двигатели беззвучно выдыхали маленькие струйки сжатого воздуха, позволяя раптору зависать в пустоте.
— Почему?
— Потому что Талос собирается заставить корабль прыгнуть.
— Это неверная терминология
Люкориф только фыркнул.
— И, тем не менее, он это сделает.
— Когда?
Дельтриан не прекращал движения. Он прошагал мимо зависшего в пустоте раптора, опустив голову и сфокусировав оптические линзы на ближайшей к нему переборке, вросшей в обшивку корабля. Она все еще была на расстоянии более трехсот метров.
— Мне стоит ответить на этот вопрос, приведя подробную цепочку последующих событий? Он намерен задействовать варп-двигатели как только стабилизируются пустотные щиты. Я починил последний пилон. Таким образом, они стабилизированы. Таким образом, уточняя далее, приходим к тому, что Талос намерен осуществить прыжок сейчас. Вам когда-либо приходилось наблюдать живой организм, оказавшийся в варпе без защиты?
Дельтриан расслышал влажные звуки по воксу. Он подозревал, что раптор улыбался таким образом.
— О, да, техножрец. Безусловно, приходилось.
Корабль рокотал под ногами адепта, наращивая силу и импульс подобно зверю, набирающему воздуха, чтобы зарычать.
Дельтриан активировал вокс, сымитировав глотание.
— Лакуна Абсолют?
— Ваше преподобие?
— Сейчас же сообщите мне свое местонахождение.
В ответ канал заполнил поток выражавшего удивление кода.
— Я засек признаки беспокойства в вашем запросе, почтенный адепт?
— Будьте добры, ответьте.
— Моя бригада находится в шестнадцати или двадцати секундах ходу до ближайшего комплекса технического обслуживания, примерно в шестистах метрах в сторону левого борта от вашей позиции. Я уверен, что… — его слова потонули в потоке статических помех.
— Лакуна Абсолют. Заканчивайте разговоры.
Ответом ему был все тот же шум статики.
— Стоп, — приказал Дельтриан. Сервиторы повиновались. Люкориф не остановился. Он был уже у следующей переборки и, вцепившись когтями в стальную плоть корабля, набирал код доступа.
— Лакуна Абсолют? — адепт попытался связаться с ним снова. Белый шум не прекращался, пока Дельтриан не включил аудиофильтры на вокс — частоте, продираясь сквозь хаос помех. Один звук вышел на передний план, заглушив остальные.
— Люкориф, — произнес Дельтриан.
Раптор замешкался у открытой двери в центре переборки.
— Что еще?
— Мой подчиненный Лакуна Абсолют подвергся атаке. Я расшифровал звук, свидетельствующий о гибели сервитора, по вокс-каналу.
— И? — Повелитель Ночи распахнул настежь дверь, оторвав стальной люк, ведущий в технические туннели. Корабль предостерегающе вздрогнул у них под ногами, двигатели набирали мощность. — Сконструируй себе другого ассистента, или как вы там делаете своих слуг.
— Он… — Дельтриан замолчал, ощущая пронизывающую кости судна вибрацию. У них оставалось меньше минуты до входа в варп.
— Он уже мертв, — рассудил Люкориф. — Забирайся внутрь.
— Ваше преподобие, — протрещал голос Лакуны Абсолюта, когда связь восстановилась. — Астартес…
Логика и эмоции боролись в душе древнего адепта. У него было несколько помощников и подчиненных, но мало кто был таким же одаренным как Лакуна Абсолют. Немногие сохранили то же чувство личности и побуждений, которыми стоило бы гордиться. По крайней мере, в сочетании с эффективностью и амбициями в той редкой идеальной пропорции. Больше, чем неудобства, присущего процессу подготовки замены, больше, чем значительного увеличения объема работы, которую ему пришлось бы взвалить на свои плечи, — на крохотном личностном уровне Дельтриана огорчала потеря любимого помощника.
Истина была неловкой. Привязанность взращивала холодный дискомфорт в его ядре. Имей он больше живой плоти, это ощущение можно было бы назвать "мороз по коже".
— Я не оставлю его.
Дельтриан развернулся и сделал семь шагов, пока не услышал полный отвращения вздох Люкорифа.
— Забирайся внутрь, — раптор парил позади него. За двигателями прыжкового ранца тянулись следы призрачного огня, поднимая его над корпусом корабля. — Я разберусь с твоим пропавшим другом.
Люкориф из Кровоточащих Глаз покрыл расстояние за два удара сердца. Корпус промелькнул внизу полосой цвета его брони. Его цель выделялась, освещенная внешними аварийными огнями. Одинокий воин в красной броне охранял технический люк, явно намереваясь воспользоваться им и попасть на корабль, когда увидел приближавшуюся к нему группу сервиторов адепта. Грязные тронопоклонники. Хватало и того, что они расползлись по костям корабля, но позволить им ползать по коже «Эха» выходило за всякие рамки приемлемого.
Корабль под ним с невозмутимой настойчивостью закладывал вираж. Довольно. Он не окажется в ловушке снаружи, когда «Эхо» войдет в варп. Не подобает предводителю культа Кровоточащих Глаз так встретить свою кончину. Люкориф сделал кувырок, чтобы приземлиться на космодесантника сверху. Воин попятился как раз вовремя, чтобы принять удар обоих когтистых лап раптора на свою грудь. Люкориф схватил его руками, сжав шлем космодесантника, пока когти на сапогах крошили керамитовый нагрудник, пучки подкожных мышечных волокон и мягкую плоть под ними. Неистовый рывок переломил космодесантнику шею — Люкориф почувствовал приглушенный хлопающий треск разрывающихся позвонков даже сквозь броню, что отделяла его от жертвы. Воин Генезиса обмяк, но сохранил стоячее положение, удерживаемый на поверхности корпуса магнитными подошвами сапог. Кровь каскадом кристаллов покидала его тело через рваную рану в груди.
Люкориф устремился вверх, кувыркнувшись в пустоте, и приземлился на семь метров дальше, вскинув пистолет. Единственный болт врезался в нагрудник космодесантника, сбив тело с магнитных захватов и отправив его в свободное падение в небытие.
Только после этого Люкориф вернулся к поискам Лакуны Абсолюта. Адепт укрылся за гофрированным выступом бронированной обшивки, сжимая в руках лазерный пистолет.
Судя по показаниям индикатора, оружие не было даже снято с предохранителя, хотя от подобной безделушки и в лучшие времена не было бы никакого толку против имперского космодесантника.
— Ты когда-нибудь модифицировал себя для битвы? — спросил Люкориф, дотянувшись до глотки адепта и вытащив его из укрытия.
— Никогда, — адепт болтался в руке воина. — Но после событий этой ночи я планирую исправить это досадное упущение.
— Просто полезай внутрь, — прорычал раптор.
Талос обратился к своему экипажу.
— Скажите мне, что это сработало.
Пока Октавию рвало и её желудок избавлялся от своего жидкого содержимого после варп-прыжка, и пока Когти наконец собирались вместе чтобы изолировать и уничтожить остатки вражеских абордажных команд, «Эхо проклятия» вздрагивало от сопротивления, возвращаясь в реальное пространство. Боевой корабль ворвался обратно в реальность, и с его зубчатого хребта стекали потоки тошнотворного не-дыма из самых глубин эфира после поистине самого короткого варп-прыжка за всю историю Легиона. Двигатели ожили менее чем на секунду, разорвав пространство перед носом корабля. Не успел затянуться входной разрыв на ткани пространства, как «Эхо» было извергнуто обратно за десятки тысяч километров. Но ни одно путешествие сквозь варп не проходит бесследно, ведь ни один из законов логики не применим при путешествии сквозь ад за вуалью. Короткий перелет не был гарантией безопасности, и от появления спустя несколько ударов сердца после исчезновения корабль вибрировал, а его поле Геллера стало видимым из-за липкого грязного тумана.
К тряске на мостике добавлялась дребезжащая мелодия звякавших друг об друга цепей, свисавших с потолка.
Время от времени Повелители Ночи использовали их, чтобы подвешивать тела — Рувен был не единственным украшением.
— Ответьте мне, — приказал Талос.
— Корректировка систем, — отозвался один из офицеров мостика. — Ауспекс активен. Он…он работает, господин. Мы в тринадцати тысячах километ…
— Поворачивай нас, — прервал пророк, — я хочу, чтобы тот крейсер был уничтожен.
— Произвожу разворот, сир, — ответила рулевая. Гравитационные генераторы взвыли от напряжения, когда корабль круто накренился. Оккулус отключился и включился вновь с взрывом статических помех, сфокусировавшись на далеком красном военном корабле.
Талос бросил взгляд на гололитический дисплей, по-прежнему скрытый помехами и не показывавший ничего стоящего. Враг улетел слишком далеко вперед, его не могли достать ни одним из орудий — но это все же лучше, чем плестись на таком же расстоянии позади цели. Теперь у него появилась другая идея, которая могла бы сработать.
— Всю мощность — на двигатели.
— Есть, всю мощность на двигатели.
Мастер движения добрался до вокс-передатчика и набрал код для своих подчиненных на главной палубе машинариума.
— Всю мощность на двигатели, — повторил офицер-ветеран в громкоговоритель, — пусть реакторы горят подобно ядрам звезд. Не жалеть рабов.
Семь перекрикивавших друг друга голосов слились в единое согласие. Не все из них были человеческими.
«Эхо проклятия» устремилось вперед, рассекая пространство в погоне за своей жертвой.
Талос не был предназначен для ведения космических войн. Ему недоставало терпения Возвышенного, и, к тому же, он был, откровенно говоря, рабом чувств: он вел войну с клинком в руке и с кровью на лице, возбуждаясь от соленого запаха страха и пота врагов. Поединки в космосе требовали определенной доли терпения, которым он никогда не владел. Он знал об этом и не ругал себя за его нехватку. Нельзя быть знатоком во всех областях. По этой причине после захвата «Эха проклятия» Талос не пожалел времени и немедленно принялся налаживать доверительные отношения со смертным экипажем.
Некоторые из них были выжившими с «Завета крови», другие были ветеранами флота Красных Корсаров. Когда они говорили, он слушал их. Когда они давали советы, он внимал их словам. Когда он действовал, это происходило с их рекомендаций.
Но терпение имело свой предел. Сегодня уже умер один из его братьев.
Бросив еще один взгляд на голопроектор, он заметил, что расстояние между обозначавшими корабли рунами сокращается.
— Мы поймаем их, — сказал Талос.
— Они бегут к точке выхода из системы, — отозвался мастер ауспекса.
Талос повернулся к сгорбленному бывшему рабу Корсаров. На его лице была выжжена нечестивая восьмиконечная звезда.
— Я так не считаю. Они бегут, чтобы укрыться, а не для того, чтобы покинуть поле боя.
Он приказал вывести на экран оккулуса панорамное изображение космического простора, наконец остановив взгляд на далекой луне.
— Здесь, — произнес Талос, — они стремятся выиграть время, удаляясь от нас, чтобы скрыться за этой скалой. Им нужно ждать, пока их абордажные команды не возьмут корабль под свой контроль, или пока они не получат подтверждение, что штурм провалился. Вернутся они или же сбегут, все зависит них.
Мастер ауспекса работал многосуставчатыми пальцами, нажимая клавиши на консоли. Каждая латунная кнопка щелкала как древняя печатная машинка.
— Возможно, вы правы, милорд. Но до совершения варп-прыжка подобным маневром они бы выиграли около семи часов времени.
Талос почувствовал, как его взгляд снова возвращался к Ксарлу. Он сопротивлялся ему, зная, что увидит тело брата, все так же прислоненное к стене. Созерцание его трупа ничего бы ему не дало.
— А теперь? — спросил он.
Закутанный в мантию офицер потер гноящиеся язвы, которыми были отмечены края его губ.
— Мы настигнем их скорей всего через два часа.
Лучше. Не хорошо, но это было как минимум лучше. Но неприятная мысль все еще изъедала его.
Талос принялся рассуждать вслух.
— А что если они поймут, что их штурм провалился, когда достигнут укрытия?
Человек в мантии тяжело вздохнул.
— Тогда мы не сможем их поймать. Варп-прыжок дал нам шанс навязать им честный бой. Не больше, не меньше, милорд.
Талос наблюдал за ускользающим для передышки кораблем. Его двигатели работали вовсю, унося его во временное убежище, которым стал безжизненный планетоид. Неважно. Его идея должна сработать.
— Нострамо, — прошептал он. Воспоминания и воображение зажгли огонь в его темных глазах, скрытых за череполиким шлемом и скошенными красными оптическими линзами.
— Сир?
Пророку понадобилось несколько минут, чтобы ответить.
— Пусть бегут. Мы достаточно близко, чтобы запустить Вопль. Продолжайте преследование, но позвольте им выйти на орбиту с другой стороны той скалы. Дайте им подойти к ней близко, пусть верят, что смогут выиграть еще несколько часов.
— Милорд?
Талос махнул главному вокс-оператору.
— Будь так любезна, разыщите Дельтриана.
Трудившаяся за своей консолью офицер — сильно аугментированная дама с испещрённым кислотными шрамами лицом — кивнула мгновением позже.
— Готово, сир.
— Талос — Дельтриану. У тебя есть десять минут, чтобы активировать Вопль. Пришло время выиграть эту битву.
Ответ техноадепта опередил хриплый манерно растянутый тон Люкорифа.
— Мы находимся в самом конце дуги правого борта. Нам потребуется десять минут только на обратный путь до покоев адепта.
— Тогда пошевеливайтесь, — Талос жестом приказал мастеру вокса закрыть канал и тяжело вздохнул. — Мастер оружия.
Одетый в элегантную, но выцветшую от времени униформу офицер оторвал взгляд от своей консоли.
— Мой господин?
— Приготовьте циклонные торпеды, — приказал Повелитель Ночи.
— Господин? — отозвался он ошеломленным тоном.
— Приготовьте циклонные торпеды, — повторил он тем же тоном.
— Господин, у нас всего пять боеголовок.
Талос сглотнул, стиснув зубы и закрыв глаза, будто мог сдержать гнев, полностью отгородившись от мира.
— Приготовьте циклонные торпеды.
— Сир, я считаю, что нам нужно сохранить их для..
Человек больше ничего не сказал. Лицевая часть черепа отделилась, плоть и кости захрустели в кулаке Повелителя Ночи. Талос не обратил внимания на то, как упало тело, и содержимое вскрытой черепной коробки разметало по палубе. Никто не заметил, как пророк с молниеносной скоростью преодолел десять метров и перескочил консольный стол за один удар человеческого сердца.
— Я стараюсь быть разумным, — сказал он, обращаясь к сотням наблюдавших членов экипажа. Искаженный воксом голос раздавался в помещении гортанным злобным шепотом. — Я стараюсь закончить это сражение, чтобы мы могли вернуться к нашим никчемным жизням, все еще скрывая свои души во плоти наших тел. Я не импульсивен по своей природе. Я позволяю вам говорить, давать советы… но не вздумайте принимать мое снисхождение за слабость. Когда я отдаю приказ, вы будете повиноваться. Прошу, не испытывайте мое терпение этой ночью. Вы пожалеете об этом, как нам наглядно продемонстрировал мастер артиллерии Суев.
Лежавшее у ног Талоса тело еще дергалось, истекая кровью. Пророк протянул зажатые в кулаке останки того, что когда то было человеческим лицом, ближайшему сервитору.
— Избавься от этого.
Сервитор смотрел на него с преданностью в мертвых глазах
— Каким образом, мой господин? — монотонно пробормотал он.
— Да хоть сожри, мне все равно!
Пророк прошествовал обратно к трону, вступив в лужу органической грязи, вытекшей из трупа Суева. Все это время он сопротивлялся желанию обхватить голову руками. Что-то внутри его сознания грозилось вырваться на волю, и его череп раскалывался от напряжения.
Геносемя убивает тебя. Некоторым людям не дано пережить имплантацию.
Он взглянул вверх, на висевшие на ржавеющих цепях останки Рувена.
— Я убил тебя — сказал он, обращаясь к костям.
— Сир? — обратился к нему ближайший офицер. Талос взглянул на человека: его тело извратила мутация, оставившая одну сторону парализованной и придав лицу выражение жертвы инсульта. Тыльной стороной ладони, застывшей, как клешня, он утер тянувшиеся с губ слюни.
«Неужели мы пали так низко?» — поразился пророк.
— Ничего, — ответил Талос. — Всем станциям, приготовиться к запуску циклонных торпед. Когда будет активирован Вопль, и наши торпеды нельзя будет сбить или засечь, уничтожьте луну.
Х
Месть
— Ксарл мертв — произнес Меркуциан, обращаясь в темноту, — не могу в это поверить. Он же был неубиваемый!
Сайрион хохотнул.
— По всей видимости, нет.
Освещение отключилось с треском перегрузки в сети, и корабль застонал у них под ногами. Казалось, в этот момент задрожал сам воздух, обволакивая их тела.
— Это еще что за новости? — спросил Вариель. В ответ на погасший свет на его плече зажглась встроенная лампа, пронзая лучом черноту. Пятно света плясало перед ними в пустынном железном тоннеле.
Несмотря на то, что ретинальные дисплеи смягчали яркость света, другие Повелители Ночи инстинктивно сощурились от резких бликов.
— Выключи ее, — тихо сказал Сайрион.
Вариель подчинился, лишенный возможности выдать свое веселье даже улыбкой.
— Прошу, ответьте на мой вопрос, — начал он. — Тот звук и дрожь, встряхнувшая корабль. Что их вызвало?
Сайрион вел остатки Первого Когтя по тоннелям, двигаясь вглубь корабля.
— Это была инерционная коррекция от запуска циклонных боеголовок. Талос творит либо что-то очень мудрое, либо что-то очень, очень бестолковое.
— Он зол, — добавил Меркуциан. Его братья все еще были в шлемах, и никто из них не остановился, чтобы обернуться назад. Они шли дальше, держа оружие наготове. — Талос не выкажет ни толики почтения к смерти Ксарла. Это просматривается в его движениях. Он страдает от этого. Попомните мои слова.
— Ксарл мертв? — выдохнул Узас сквозь решетку вокс-динамика.
Его проигнорировали все кроме Меркуциана.
— Он умер час назад, Узас.
— О. Как?
— Ты тоже при этом присутствовал, — тихо ответил Меркуциан.
— О…
Остальные буквально чувствовали, как его внимание скользит по поверхности беседы, не способное удержаться ни на миг.
Сайрион вел обескровленный Коготь, огибая углы, спускаясь по спирали на следующую палубу. Члены экипажа расступались перед ними, как тараканы от внезапной вспышки света. Лишь немногие, кутавшиеся в широкие одеяния слуги и просители, рыдая, падали в ноги своим господам, умоляя их сказать, что происходит. Сайрион отпихнул одного из них в сторону. Первый Коготь продолжал свой путь мимо остальных.
— Этот корабль размером с маленький город, — сказал он, обратившись к братьям. — Если черви Генезиса доберутся до нижних палуб, мы рискуем никогда не выкурить их оттуда. Мы едва сумели вычистить самую скверную дрянь, оставшуюся от ублюдков Корсаров.
— Ты слышал, что нашли на тридцатой палубе? — спросил Меркуциан.
Сайрион покачал головой.
— Ну-ка, просвети меня.
— За несколько ночей до прибытия к Тсагуальсе Кровоточащие Глаза сообщили, что там, внизу, стены — живые. У металла есть вены, пульс, и он истекает кровью, когда его режут.
Сайрион повернулся к Вариелю, скрывая свою недобрую насмешку за злобно оскалившимся шлемом.
— Что вы, нечестивые придурки, проделывали с кораблем, пока мы не угнали его?
Апотекарий продолжал идти. Раздавались грохот и шипение сервомоторов его аугметической ноги, подражавших устройству живых суставов.
— Я видел корабли Повелителей Ночи, подвергшиеся разложению куда больше, чем вы можете себе представить. Едва ли я из числа преданных, Сайрион. Я никогда не выражал почтения Силам Власть Предержащим. Варп извращает все, чего касается, не стану отрицать этого. Но неужели вы полагаете, что на вашем драгоценном «Завете крови» ни одна палуба не подверглась заражению?
— Не было ничего подобного.
— Да ты что?! Или ты попросту держался малообитаемых палуб, где прикосновения Тайных Богов были наименее заметны? Ты ходил среди тысяч рабов, трудящихся в недрах инженерных палуб? И они были также чисты, как ты утверждаешь, после десятилетий, проведенных в Великом Оке?
Сайрион отвернулся, покачав головой, но Вариель не позволил ему солгать.
— А больше всего я не выношу лицемерия, Сайрион с Нострамо!
— Помолчи минутку и избавь меня от своего нытья. Я никогда не пойму, почему Талос спас тебя на Фриге, как не пойму и того, почему он позволил тебе пойти с нами, когда мы удирали из Зеницы Ада.
Вариель не нашелся что ответить. Он не был любителем длительных полемик и не горел желанием оставлять в них последнее слово за собой. Подобные вещи мало что значили для него.
Когда они спустились на другую палубу, первым подал голос Меркуциан. Его речь сопровождала их громыхающую поступь. Рабы — жалкие оборванцы — продолжали разбегаться в стороны при их приближении.
— Он с нами, потому что он — один из нас, — сказал Меркуциан.
— Как скажешь, — ответил Сайрион.
— Ты считаешь, что он не один из нас только потому, что солнечный свет не режет ему глаза?
Сайрион покачал головой.
— Я не желаю спорить, брат.
— Я абсолютно искренен в своих словах, — настаивал Меркуциан. — Талос тоже так считает. Принадлежать к Восьмому Легиону означает быть бесстрастным, сконцентрированным, хладнокровным — то, чего не понять нашим собратьям. Не нужно происходить из мира без солнца, чтобы быть одним из нас. Нужно всего лишь понимать страх. Причинять его и наслаждаться этим. Получать удовольствие от его соленого запаха, срывающегося с кожи смертных. Нужно думать как мы: у Вариеля это получается.
Он склонил голову в сторону апотекария. Сайрион бросил взгляд через плечо, пока они шли дальше. Нарисованные на шлеме косые слезы-молнии придавали ему торжествующее выражение.
— Он не нострамец.
Меркуциан, никогда не позволявший себе смеяться, все-таки улыбнулся.
— Почти половина избранных примарха были терранцами, Сайрион. Помнишь, когда пал Первый Капитан Севатар? Помнишь, Атраментары распались на разрозненные отряды, потому что отказались подчиняться Сахаалу. Вот тебе пример. Подумай над этим.
— Мне нравился Сахаал, — прозвучал из ниоткуда голос Узаса.
— Как и мне, — добавил Меркуциан. — Я не испытывал к нему особой привязанности, но я уважал его. И даже когда Атраментары распались после смерти Севатара, мы знали, что их сопротивление Сахаалу берет начало от чего-то большего, нежели простое предубеждение. Многие из Первой Роты были терранцами, самыми древними воинами в легионе. Даже Малек был терранцем. Значение имело здесь нечто большее, нежели мир, из которого происходил Сахаал. Терранец ли, нострамец, или выходец с какого-либо другого мира — для большинства из нас это никогда не имело значения. Генное семя одинаково чернит наши глаза, независимо от того, где мы родились. Мы разделяемся, потому что примархи мертвы, и такая судьба ждет каждый легион с течением времени. Мы — боевые банды с общим наследием и идеологией, следующие к одной цели.
— Все не так просто, — упирался Сайрион. — Глаза Вариеля не черные. Он носит в себе генное семя Корсаров.
Меркуциан тряхнул головой.
— Я удивлен, что ты цепляешься за древние предрассудки, брат. Как пожелаешь, но с меня довольно этой дискуссии.
Но Сайрион считал иначе. Оттолкнувшись от перил, он пролетел десять метров и приземлился на нижнюю платформу. Братья стаей последовали за ним.
— Ответь мне на один вопрос, — произнес он. Теперь в его голосе звучало меньше колкости. — Почему Первая Рота отказалась следовать за Сахаалом?
Меркуциан выдохнул сквозь зубы.
— Мне редко удавалось поговорить с кем-либо из них. Похоже, дело не в том, что Сахаал был хуже Севатара, а в том, что никто бы не смог достичь высот истинного капитана Первой. Никто бы не смог жить по его принципам. Атраментары не стали бы служить другому предводителю после того, как умер Севатар. Он сделал их теми, кем они были — братством, которое ничто не могло бы разрушить. Также как и легион не стал бы служить ни одному капитану после смерти примарха. Это не наш путь. И я сомневаюсь, что сейчас мы бы последовали за примархом. Минуло десять тысяч лет перемен, войн, хаоса, боли и выживания.
Узас чиркнул деактивированным лезвием цепного топора по железной стене, со скрежещущим визгом металла о металл.
— Севатар? — произнес он. — И Севатар умер?
Братья обменялись усмешками, и потрепанные остатки Первого Когтя пошли дальше, углубляясь в наполнявшую их дом темноту.
Талос смотрел, как луна разваливалась на куски. В былые времена он мог бы подивиться подвластной ему мощи. Сейчас он наблюдал в тишине, пытаясь не накладывать вид разрушающейся луны на воспоминание о Нострамо, погибшей похожим образом.
Циклонных торпед класса «Рубикон» не хватило бы, чтобы уничтожить целый мир, но они пожирали небольшую луну проворно и жадно.
— Я хочу услышать Вопль, — произнес он, не отрываясь от созерцания.
— Да, господин, — мастер вокса настроила динамики мостика для трансляции звукового аспекта подавляющего поля Дельтриана. Воспроизводимый звук, безусловно, соответствовал названию. Воздух наполнился завывающими криками ультразвукового резонанса, полного ненависти и каким-то образом живого. За криками, за стенаниями ярости и боли, разносящимися по воксу, стоял голос одного-единственного человека. Техноадепт испытывал утонченную гордость за создание проектора помех, и Талос был ему за это признателен. Вопль в разы упрощал охоту, когда ослепленные и лишенные сканеров вражеские суда шли наугад сквозь холодную пустоту. Однако расход мощности был колоссальный. Вопль скрывал их, ослепляя жертву, но высасывал мощность из каждого корабельного генератора. Они не могли стрелять из энергетического оружия. Они не могли ползти быстрее, чем с половинной скоростью. И в дополнение ко всему они не могли поднять пустотные щиты — отражающие экраны функционировали на той же частоте, что и Вопль и выкачивали энергию из тех же источников.
Талос гадал, что происходило тем временем на вражеском мостике, после того, как их системы обласкал Вопль. Скрывшись в тени луны, поддались ли слуги ордена панике, когда связь с их хозяевами в абордажных командах вдруг оборвалась? Может быть, может быть, но едва ли на судне Адептус Астартес несли службу слабые духом. Эти офицеры и служащие были апофеозом возможностей неаугментированного человека. Они проходили обучение в военных академиях вроде тех, которыми славятся миры Ультрамара.
Вся операция была безупречно выстроена в соответствии с положениями их жалкого Кодекса Астартес: от точности нанесения первого удара и последовавшей за ним педантичной жестокой борьбы за каждую палубу, до отступления боевого крейсера, чтобы выиграть время для своих воинов.
Победить было возможно, лишь изменив характер игры — Талос знал это и, не колеблясь, прибегнул к обману. Некоторые циклонные снаряды воспламеняли атмосферу планеты, если применялись параллельно с другими средствами орбитальной бомбардировки. У этой луны не было атмосферы и в помине, не было населения, которое можно было бы испепелить, и поэтому такое оружие было бесполезно, даже если бы имелось на бору «Эха проклятия».
Другие циклонные снаряды несли мелта— или плазмы-заряды к ядру мира, провоцируя термоядерную реакцию и катастрофическую тектоническую активность, или же взрывались с силой небольшого солнца в самом сердце планеты. В любом случае, ни один мир не переживет такого. Большинство погибали в течение нескольких минут, забирая население с собой в небытие.
Торпеды класса «Рубикон» являлись уменьшенной версией последних. Они были тем, что требовалось Талосу. Одной почти наверняка было бы достаточно, но две точно сделают свое дело.
Сначала он ослепил врагов Воплем. У них не было возможности засечь мчавшиеся в их сторону торпеды, также как и не могли они почувствовать, как те взорвались, врезавшись в луну, пока не стало слишком поздно. В течение нескольких минут буровые ракеты сделали свою работу. Он не видел необходимости разрушать всю луну целиком посредством четко выверенного сферического взрыва в ядре. Для этого циклонные торпеды упали высоко в северном полушарии, пробурив солончаки бесплодных полярных шапок. Вместо того чтобы взорваться в ядре планетоида, они прошли насквозь через верхушку луны, спровоцировав тектоническую нестабильность, когда взорвались серией цепных реакций на дальней стороне мира, обращенной к вражескому кораблю.
Луна распалась на части. Совершенно неизящно, во всех отношениях. Четверть поверхности разлетелась на осколки по пустоте с такой силой, что гололитический дисплей «Эха» начал сбоить, показывая, что происходит. Прошло не больше трех минут с момента попадания торпед, как от нее начали отваливаться большие куски.
Паутина глубоких трещин расползлась по поверхности спутника, изрыгая в пространство вокруг него облако пыли.
— Отключить Вопль, — приказал Талос. — Поднять щиты и зарядить орудия. Полный вперед.
«Эхо» вздрогнуло, возвращаясь к жизни. Корабль ринулся сквозь пространство как голодная акула. Палуба стратегиума погрузилась в привычный организованный беспорядок, когда офицеры и сервиторы исполняли свои боевые обязанности. Грохот и лязг рычагов смешивался с гомоном голосов и стуком пальцев по клавишам.
— Есть ли признаки крейсера Генезиса? — спросил Талос, сидя на главном троне. Оскальпированная луна на экране оккулуса являла собой жалкие руины, наполовину окруженные новым полем астероидов.
— Я засекла их, сир, — мастер ауспекса с влажным звуком втянула в легкие воздух. — Вывести изображение на гололит.
Сначала Талосу не удалось различить судно среди обломков. Гололит мерцал с привычной ненадежностью, одновременно отображая сотни целей. Зазубренный край луны резко изгибался с краю изображения. Пространство было заполнено каменными глыбами всех форм и размеров, а полупрозрачный туман обозначал осколки, слишком малые для сканирования.
Они были там. Стали заметны характерный раздвоенный нос корабля Астартес и отображающие стрельбу из орудия руны. Талос видел, как корабль на гололите маневрировал, внезапно оказавшись в самом сердце астероидного поля, разряжая орудия в окружавшие их глыбы, стремясь пробить себе путь к свободе. Он почти разочаровался, что их не уничтожило первым взрывом, но, по крайней мере, он был тому свидетелем.
— Не могу сдержать чувства гордости, — обратился он к экипажу. — Вы хорошо поработали, каждый из вас.
Дрейфовавшие в пространстве куски породы врезались друг в друга, разбиваясь в каменную крошку. Талос смотрел на гололитический дисплей, на котором несколько крупных обломков столкнулись с мигавшим кораблем. Примитивная программа визуализации не могла показать весь ущерб, причиненный ими.
— Дайте мне визуальное подтверждение.
Талос знал, что на сближение потребуется несколько часов, и ему пришла в голову идея скоротать время и увеличить свои шансы на победу над воинами Генезиса, оставшимися на борту.
— Выходите на связь с вражеским кораблем и сделайте так, чтобы из каждого вокс-репродуктора был слышен наш разговор.
Мастер вокса исполнила приказ. На мостике было тихо после отключения Вопля. Теперь он звенел от голосов, доносившихся с вражеского крейсера. На фоне монотонных голосов сервиторов звучал грохот бьющихся о корпус корабля обломков, и звучный, но запыхавшийся голос.
— Я — Эней, капитан «Мантии Диадемы». Я не собираюсь выслушивать ваши еретические насмешки и не поддамся на ваши искушения.
Слова космодесантника потонули в шуме взрыва и далеких криках.
— Я — Талос с боевого корабля «Эхо проклятия», и я не произнесу ни единой насмешки, а только истину. Ваша абордажная операция потерпела неудачу, как и ваше бегство от нашего возмездия. Наши гололиты транслируют, как вы умираете, в то время, пока мы ведем этот разговор. Если у вас есть, что сказать напоследок для потомков, говорите сейчас. Мы запомним ваши слова. Мы Восьмой Легион, и мы долго храним наши воспоминания.
— Грязные проклятые предатели! — протрещало в ответ.
— Похоже, он зол, — пошутил стоявший рядом офицер. Талос, не говоря ни слова, бросил взгляд на офицера и тот замолчал
— Талос? — снова прозвучал голос капитана.
— Да, Эней?
— Гори в аду, что ждет проклятых обманщиков.
Талос кивнул, хотя его оппоненту и не суждено было увидеть этот жест.
— Уверен, что так и будет. Но вы попадете туда раньше меня. А теперь умрите, капитан. Горите и пускай вас оплакивают за потраченную впустую жизнь.
— Я не боюсь жертвовать. Кровь мучеников питает Империум. Во имя Жиллимана! Честь и отва…
Связь оборвалась. На гололитическом дисплее руна, обозначавшая вражеский корабль в эпицентре суровой астероидной бури, погасла.
— «Мантия Диадемы», — возвестила мастер вокса, — потеряна со всеми душами на борту.
— Подведите нас ближе к полю обломков и уничтожьте то, что осталось, залпом носовых орудий.
— Да, господин.
Уставший и больной, Талос поднялся с трона.
— Вся наша беседа транслировалась по сети корабля? — спросил он.
— Да, господин.
— Хорошо. Пусть она вгоняет оставшихся в живых ублюдков Генезиса в уныние. Пусть слышат, как умирает их капитан и как полыхает их корабль.
— Господин, — начала мастер ауспекса. — Использовать торпеды…это был отличный план. Он прекрасно сработал!
Талос едва удостоил его вниманием.
— Как скажешь, Наллен, — он махнул ближайшему офицеру. — Котис. Мостик на тебе.
Названный офицер не отдал честь. Хозяева уделяли мало внимания подобным формальностям. Тем не менее, он не мог и помыслить о том, чтобы сесть на трон господина. Вместо этого он встал возле него, отдавая приказы тем, кто склонялся внизу.
Талос дошел до края стратегиума и взвалил труп Ксарла на плечи.
— Я ухожу хоронить моего брата. Вызывайте меня только в случае крайней необходимости.
Первому Когтю потребовался почти час, чтобы связаться с другими отделениями. Их путь по лабиринтам палуб «Эха» вел их из комнаты в комнату, тоннель за тоннелем. Иногда они проходили мимо толп рабов, слонявшихся без дела и скрывавшихся во тьме, в то время как в других помещениях кипела суетная активность слуг Легиона, занятых выполнением своих обязанностей. Младшие ремонтные бригады и группы чернорабочих составляли большинство. Некоторые из тех, мимо кого проходили воины, выглядели потрепанными после встречи с Орденом Генезиса, и у Сайриона было неприятное чувство, что в окончательных отчетах число жертв будет исчисляться тысячами.
Меркуциана посетила та же мысль.
— Они потрепали нас сильнее, чем Кровавые Ангелы на «Завете»
Сайрион кивнул. Вспоминая понесенные потери в ту ночь на Крите, он не имел желания стать свидетелем еще одной абордажной атаки. И все же, у «Эха» было достаточно человеческих ресурсов, чтобы компенсировать понесенные потери — на «Завете» же их не было.
Пока они шли, до каждого из них донесся по вокс-сети влажный мягкий клацающий звук: Узас снова облизывал зубы.
— Перестань, — пригрозил Сайрион.
Узас или не слышал, или ему было все равно. Шлем, украшенный отпечатком пятерни, даже не повернулся в сторону братьев.
— Узас, — Сайрион сопротивлялся желанию вздохнуть. — Брат, ты снова за свое!
— Хм??
Несмотря на разговор с Меркуцианом о предрассудках, Сайрион не считал себя мелочным. Однако Узас, беспрестанно проводивший языком по зубам, заставлял его скрежетать своими собственными.
— Ты опять облизываешь зубы.
Вариель вежливо откашлялся.
— Почему это вас так раздражает?
— Так делал примарх. После того как он заточил свои зубы до остроты, он постоянно облизывал их и губы как какое-то животное. Он часто ранил язык, делая это, и по губам растекалась кровь, от запаха которой мы сходили с ума.
— Как любопытно, — подметил апотекарий, — что кровь примарха производила эффект подобного рода. Никогда не питал зависти к вашему существованию в их тени, но звучит поистине увлекательно.
Остальные ничего не сказали, демонстрируя таким образом, как им хотелось обсудить это снова.
— Я чую запах кишок, — проворчал Узас, когда они вошли в другую комнату.
— Я чую Кровоточащих Глаз, — произнес Сайрион.
— Привет Первому Когтю — раздался голос сверху.
Они разом вскинули болтеры, целясь в потолок куполообразной комнаты. Сама по себе она пребывала в запустении и беспорядке, и признаки заброшенности попадались на каждом шагу. Склад снабжения или казарма для экипажа, догадался Сайрион. Четыре сгорбленные фигуры сидели на корточках на стропилах, еле различимые в лесу из цепей, свисавших с потолка, подобно лианам. Шесть воинов Генезиса болтались как поломанные марионетки на крюках грязных цепей. Броня каждого из них была вспорота в области живота — силовые кабели рассечены, многослойный керамит разбит и вскрыт когтистыми руками. Тела под броней были не менее изуродованы; потроха скользкими лентами стекали на палубу. С трех тел все еще капала кровь.
Вопреки инстинктам Сайрион опустил болтер. Эти выродки едва ли могли называться его братьями, но они были смертоносными убийцами, и боевой банде очень повезло заполучить их в свои ряды. Проблема состояла в том, чтобы удержать их в бою, в который они вступали. Как они утверждали, они всегда вступали в бой первыми — это было правдой. Тот факт, что они и выходили из него первыми, также был правдой.
— Вы были заняты, — произнес он. Несмотря на расстояние, он мельком увидел, что один из них был без шлема. Кровь покрывала его руки и ту часть лица, которую ему удалось рассмотреть, пока существо поедало органы подвешенных воинов. Пронизанная черными прожилками кровеносных сосудов кожа головы и неровные кости немедленно скрылись за традиционным скошенным шлемом, выполненном в виде кричащего демона.
— Трон Лжи! — выругался воин.
— Что? — спросил Меркуциан, понизив голос.
— Варп бьется в их крови сильней, чем я себе представлял.
Рапторы обменялись серией пощелкиваний и рыков, которые могли бы сойти за разговор в кругу стаи. Один из них зашипел на стоявших внизу Повелителей Ночи. Звук превратился в скрипучий хохот, искаженный воксом.
— Эта палуба чиста, Первый Коготь. Мы очистили её от стука сердец врагов, — раптор дважды мотнул головой на подергивавшейся шее. — Вы ищете Люкорифа?
Сайрион покачал головой.
— Нет. Мы направляемся к Залу Размышлений. Мы ищем Дельтриана.
— Тогда вам нужно искать Люкорифа. Он охраняет говорящего с машинами.
— Очень хорошо. Премного благодарны вам, — Сайрион указал братьям идти вперед. Первый Коготь обходил развешенные тела, стараясь держаться от них подальше. Кровоточащие Глаза никогда не любили, когда другие отрывали их от убийств и следовавшей за ними трапезы. Когда Первый Коготь прошел, один из рапторов включил двигатели своего прыжкового ранца и нырнул с потолка вниз, оставляя позади дымный след выхлопов, и погрузил когти в обнаженную плоть мертвого воина. Первый Коготь не обратил на него внимания и молча двинулся дальше.
Человек был человеком лишь в самом широком, в основном — в физическом смысле слова. Он не имел представления о том, что у него когда-то было имя, его разума хватало лишь на то, чтобы снова и снова переживать одно и тоже чувство мучения. Он существовал в двух состояниях, которые угнетенное сознание определяло как Оцепенение и Бичевание.
В моменты Оцепенения, которые могли растягиваться на целую вечность между Бичеваниями, он дрейфовал в молочно-белом тумане немощности, ничего не делая и ничего не зная, кроме бесконечной невесомости и вкуса солоноватых химикатов в легких и во рту. Единственное, что можно было расценивать как мысль — это слабое отдаленное эхо гнева. Оно не ощущалось как ярость, скорее это было неосознанное воспоминание о когда — то испытанном чувстве.
Когда начинались Бичевания, его захлестывал ураган боли. Гнев поднимался вновь, воспламеняя вены в голове как замыкающие силовые кабели. Он чувствовал, как размыкаются его челюсти, как рот без языка беззвучно кричит в обволакивающее его ледяное небытие. Пройдет время, и боль исчезнет, а с ней рассеется и ложный гнев.
Это происходило и сейчас. Человек, когда-то известный как принцепс Арьюран, управлявший титаном «Охотник в сером», дышал ледяной жидкостью из химической утробы, вдыхая раствор и выделяя нечистоты, когда его растерзанному телу наконец было позволено отдохнуть.
Люкориф из Кровоточащих Глаз стоял перед стеклянной колбой с измученным человеком. Он не любил стоять прямо, но некоторые вещи требовали более пристального изучения. Раптор постучал когтем по стеклу.
— Здравствуй, маленькая душа, — прошипел он, улыбаясь.
Тело внутри жизнеобеспечивающей емкости было сковано, его ноги были отрезаны ниже колен, а руки ампутированы выше запястья. Люкориф смотрел, как искалеченное тело извивается в жидкости, потерянное в одних ему ведомых внутренних муках, дрейфовавших в его затуманенном наркотиками разуме.
— Не прикасайся к стеклу, — неподвижный голос Дельтриана, тем не менее, передавал его осуждение.
Люкориф дважды содрогнулся, дергая скрытой шлемом головой.
— Я ничего не разобью.
— Я не просил тебя ничего не разбивать, я попросил тебя воздержаться от прикосновений к стеклу.
Раптор издал каркающий жалобный вой и опустился на четвереньки. Он посмотрел, как пыточные иглы вынимаются из висков пленника, и обратил свое внимание на техноадепта.
— Значит, вот как вы сделали Вопль.
— Да.
Хромированное лицо Дельтриана было скрыто под капюшоном, когда он отключал генераторы подаваемых в жизнеобеспечивающую емкость болевых импульсов.
— Пленник был подарком от Первого Когтя. Они вырвали его из трона в кабине титана.
Люкориф не слушал. Он мог сам легко восстановить детали. По правде говоря, Вопль очаровывал его: сделать сканнеры вражеского судна бесполезными, наводнив их передаваемым по воксу потоком искаженного мусорного кода. Подобная технология была достаточно редкой, но все же исполнимой одним из сотни способов, при использовании нужных материалов настоящим гением. Но взращивать электронные помехи из страданий единственной души, пропускать органическую агонию через системы корабля и использовать её для выведения врага из строя — лидеру Кровоточащих Глаз это казалось поэтичным, и он оценил это поистине высоко.
Снова постучав по стеклу и издав низкий, совершенно не похожий на смех рык, он спросил.
— Сколько в твоем мозгу осталось живой плоти?
Дельтриан замер, приподняв над клавишами консоли свои многосуставчатые пальцы.
— Я не вижу поводов и не желаю обсуждать это. Почему ты спрашиваешь?
Люкориф склонил демонический шлем — маску к амниотической колбе.
— Вот поэтому. Это сотворила не холодная логика. Нет, это творение сознания, которое понимает боль и страх.
Дельтриан колебался, не уверенный, стоит ли ему записать слова раптора как комплимент. Это всегда было сложно, когда дело касалось Кровоточащих Глаз.
Лязг гидравлики открывшихся дверей избавил его от необходимости отвечать на вопрос. В проеме показались силуэты четырех фигур, выделявшиеся в красном свете аварийного освещения.
— Привет, — произнес Сайрион.
Зал Размышлений больше походил на музей, нежели на мастерскую, и в его стенах Дельтриан был повелителем всего того, что исследовал.
Некоторое время Сайрион смотрел, как он отдавал распоряжения в бинарном коде своим слугам, направляя их усилия на неведомые проекты. Повелитель Ночи мерил шагами комнату, игнорируя суету закутанных в длинные одежды адептов и галдящих сервиторов. Его взгляд упал на ремонтировавшееся оружие и на прикованные цепями к стенам саркофаги великих дредноутов, в которых содержались призраки Легиона, ожидающие пробуждения целую вечность.
На последнем из этих бронированных гробов красовалось выполненное в полированном золоте изображение триумфатора Малхариона, показывавшее его таким, каким он был при жизни. Он стоял, держа в руках шлемы двух имперских чемпионов, перекрещенный лучами восходящей луны над самыми бастионами Терры.
— Ты, — Сайрион повернулся к стоявшему рядом адепту.
Слуга Механикум склонил скрытую капюшоном голову.
— Мое имя Лакуна Абсолют, сир.
— Как идет процесс пробуждения военного мудреца?
— Битва прервала наши ритуалы, сир.
— Конечно, — произнес Сайрион, — извини.
Он пересек комнату и подошел к Дельтриану.
— Талос приказал нам обеспечить твою защиту.
Дельтриан не отрывался от консоли. Его хромированные пальцы щелкали по клавишам.
— Я не нуждаюсь в защите. Более того, согласно докладам от Когтей, противостояние захватчикам закончилось.
Сайрион слышал эти вокс-отчеты. В них говорилось не совсем то.
— Похоже, ваше утверждение не совсем точно, уважаемый адепт.
— Но ведь военные действия практически завершены.
Сайрион заулыбался.
— Ты раздражен и пытаешься этого не показывать. Скажи почему.
Дельтриан разразился полной раздражения тирадой машинного кода.
— Изыди, воин. Многие запросы тяготеют к моему времени, а мое внимание ограничено.
Сайрион рассмеялся.
— Это потому что на твои просьбы о помощи никто не отозвался? Мы вели бой, уважаемый адепт. Если бы у нас было время побродить по корпусу корабля с вами, уверяю, мы бы исполнили то, о чем вы просили.
— Моя работа была жизненно важной. Было необходимо произвести ремонт. Если бы мы вступили в космическое сражение с вражеским крейсером…
— Но мы не вступили, — возразил Сайрион. — Не так ли? Вместо этого Талос разнес вдребезги луну. Шикарная демонстрация превосходящей мощи! Примарх заливался бы хохотом, наслаждаясь каждым моментом.
Дельтриан деактивировал вокабулятор, пресекая возможность ответа, основанного на всплесках эмоций. Он еле заметно кивнул в знак подтверждения, что слышит слова воина, и продолжил работать.
Люкориф, дежуривший у пыточной емкости, подал голос.
— Неважно. Я ответил на его зов.
Сайрион и остальные воины Первого Когтя повернулись к раптору.
— Разумеется, после того, как вы сбежали, как оголтелые, оставив нас сражаться в одиночку.
— Хватит ныть, — голова раптора дернулась на шейных сервоприводах. — Вы выжили, разве не так?
— Нет, — ответил Сайрион. — Не все из нас.
Он работал в одиночку, перемазанный кровью брата.
— Талос, — прозвучал голос по воксу, но он проигнорировал его, не поинтересовавшись даже, кому он принадлежал.
Извлекать геносемя было несложно, но требовало определенной степени деликатности и эффективности, к тому же процесс протекал гораздо легче при использовании надлежащих инструментов. Не единожды за последние годы Талос повреждал органы генного семени в разгаре битвы, вырезая их из трупа своим гладием и выдирая голыми руками. Отчаянные времена вынуждают прибегать к отчаянным мерам.
В этот раз все было иначе. Он резал не одного из своих дальних братьев под вражеским огнем.
— Ты всегда был болваном, — сказал он, обращаясь к мертвому телу. — Я предупреждал тебя, что настанет ночь, когда я увижу тебя мертвым.
Он работал в тишине своей кельи для медитаций, молча, под аккомпанемент гудения сочленений его брони и влажных хлюпающих звуков вонзающегося в плоть лезвия. Свой собственный нартециум он потерял в битве десятилетия назад, сейчас же у него не было никакого желания позволить сделать это Вариелю.
Самым трудным было разделить кости грудной клетки под черным панцирем. Биологические аугментации, делавшие кости легионера крепче человеческих, мешали даже элементарным хирургическим вмешательствам. Сначала он рассчитывал вынуть прогеноид, расширив рану возле основного сердца Ксарла, но для этого пришлось бы вырезать и выдрать еще больше плоти.
Талос поднял гладий, взвесив его в руке несколько раз. Он резко опустил навершие рукояти на солнечное сплетение Ксарла, и еще раз, и еще; каждый удар отдавался глухим стуком. В четвертый раз он надавил на эфес со всей силой, раскалывая кости грудины неровной трещиной. Еще несколько ударов расширили трещину, чтобы Талос мог взяться пальцами за края грудной клетки и раскрыть тело брата как хрустящую книгу.
Воздух в маленькой келье вскоре наполнился запахами обгорелой плоти и оголенных органов.
Он потянулся закованной в перчатку рукой к полости в груди Ксарла и вытащил первый шарообразный узел. Сначала он сопротивлялся, крепко связанный с нервной системой, мускулами и оплетенный сеткой кровеносных сосудов. В медицинский контейнер упали несколько капель крови. За ними последовал тянущийся комок плоти. В лучшие времена при этом полагалось произносить клятвы и слова. Сейчас они были бы не к месту.
Талос взял безвольную голову Ксарла и повернул в сторону. Клокочущий вздох вырвался из открытого рта трупа, когда он шевельнул тело. Вопреки тренировкам и всем тем вещам, которые ему случилось повидать за века своей жизни, от этого звука у него похолодели руки. Некоторые инстинктивные реакции были слишком человеческими, слишком тесно связанными с самой сутью воина, чтобы остаться незамеченными. Дышащее тело могло так подействовать, и он на мгновение ощутил, как в его жилах застыла кровь.
Извлекать прогеноид из глотки Ксарла было гораздо легче. Талос взрезал кожу и жилистые мышцы кончиком гладия, делая широкую рану на мертвой плоти. Он вытащил еще один комок окровавленной плоти, оплетенный венами и артериями, и поместил его в контейнер к первому.
Поворот, щелчок замка — и медицинский контейнер плотно закрылся. Сбоку загорелась зеленая руна активации.
Медленно дыша, Талос склонялся над телом брата, не говоря ни слова и ни о чем не думая. Изуродованные останки Ксарла едва ли могли напомнить, каким был этот воин при жизни. Сейчас он был поверженным, разбитым созданием из рваной плоти и осколков керамита. В сознание вкралась предательская мысль обчистить броню брата, то Талос подавил это достойное лишь стервятника желание. Только не Ксарла. Да и по правде говоря, забрать можно было немногое.
— Талос, — не унимался вокс; и, хотя он по-прежнему не обращал на него внимания, голос вывел его из состояния угнетенной задумчивости.
— Брат, — обратился он к Ксарлу. — Похороны ждут героя.
Он поднялся на ноги и направился к оружейной стойке. Древний огнемет покоился на ней уже долгие годы, очищенный от ржавчины и коррозии. Его мертвое сопло выступало из широкой латунной демонической пасти. Талос никогда не любил это оружие с того самого момента, как вырвал его из рук мертвого воина Детей Императора пять десятилетий назад.
Нажатием большого пальца он активировал зажигание. Ожив, оно огласило комнату шипением, яркий резкий свет заплясал на её стенах. Он медленно нацелил оружие на тело Ксарла, вдыхая запах его растерзанной плоти и химическую вонь застарелого прометиевого масла.
Ксарл был там, где Талос впервые забрал жизнь. Мальчик убил лавочника в одну из беспросветных нострамских ночей. Он был с ним, когда города охватили войны банд, и вечно ругался последними словами. Он всегда стрелял первым и задавал вопросы последним. Всегда уверенный и не жалевший ни о чем.
Он был оружием, думал Талос. Ксарл был самым верным клинком Первого Когтя, он управлял силой, которая формировала их характер в битве. Он был той причиной, по которой другие Когти не желали вставать у них на пути. Пока Ксарл был жив, Талос не боялся, что Первый Коготь проиграет сражение. Они никогда не нравились друг другу. Братству требовалась не дружба, а преданность. Они стояли, прикрывая друг друга, когда галактика полыхала — всегда как братья и никогда — как друзья. Предатели до самого конца.
Он не мог подобрать нужных слов. Огнемет шипел в воцарившейся тишине.
— Если ад существует, — произнес Талос, — сейчас ты отправляешься туда. Надеюсь, мы скоро там увидимся, брат.
Он нажал спусковой крючок.
Вырвавшийся с ревом поток химического пламени захлестнул тело короткими вспышками. Керамит потемнел. Сочленения оплавились. Плоть растворилась. Талос в последний раз взглянул на почерневший череп Ксарла. Кости замерли в безмолвной и безглазой усмешке. А затем он исчез в удушливом дыму.
Огонь распространился на спальное место в келье и на висящие на стенах свитки пергамента. Отвратительный запах горящей человеческой плоти делал приторный воздух еще хуже. Талос окатил тело последним залпом жидкого пламени, а затем перекинул огнемет через плечо, запечатал медицинский контейнер и, наконец, добрался до своего оружия. Он взял шлем Ксарла в одну руку, свой болтер — в другую, и, не оборачиваясь назад, прошагал сквозь пелену дыма и открыл двери. Плотные клубы дыма повалили в коридор, принося с собой и запах. Воин вышел из комнаты, заперев за собой дверь. Пламя скоро потухнет, лишенное притока кислорода и топлива.
Он не ожидал, что кто-то будет ждать его. Двое смертных стояли молча, закрывая руками носы и рты от просачивавшегося дыма.
Септим и Октавия. Седьмой и Восьмая. Оба высокие, оба одеты в темную униформу, оба носили оружие, что было разрешено очень немногим рабам.
Первый стоял, пощелкивая испорченной лицевой аугметикой всякий раз, когда переводил взгляд или моргал. Длинные волосы обрамляли его лицо, и Талос, плохо понимавший человеческие эмоции кроме гнева и ужаса, не мог знать, какую именно выражало лицо Септима. Октавия собрала волосы в обычный хвост, на лбу была повязана бандана. Она похудела, и её кожа приобрела нездоровый бледный оттенок. Жизнь не жалела ее, как не жалел и собственный организм, лишавший её сил, чтобы питать ими растущее внутри нее дитя.
Талос вспомнил свой приказ, чтобы эти двое не приближались друг к другу, и свое последнее распоряжение, чтобы Септим оставался в ангаре. В этот момент, казалось, ничто не имело значения.
— Чего вы хотите? — спросил он. — Оружие и броню Ксарла нельзя починить, Септим. Не спрашивай даже.
— Вариель приказал мне найти вас, господин. Он требует вашего присутствия в апотекарионе, причем безотлагательно.
— И непременно понадобились вы двое, чтобы доставить это сообщение?
— Нет, — Октавия прочистила горло, опустив руки. — Я слышала про Ксарла. Мне очень жаль. Я думаю…по вашим стандартам, в соответствии с идеалами Легиона, я имела в виду…он был хорошим человеком.
Вздох Талоса прервался хриплым смешком.
— Да, — сказал он. — Ксарл был хорошим человеком.
Октавия покачала головой в ответ на сарказм воина.
— Вы же знаете, что я имела ввиду. Он и Узас однажды спасли мне жизнь, как и вы.
Смешок пророка перерос в неудержимый хохот.
— Конечно! Хороший человек. Еретик. Предатель. Убийца. Глупец. Мой брат, хороший человек, да…
Оба смертных стояли молча, пока впервые за долгие годы Талос смеялся до слез.
ХI
Судьба
В главном апотекарионе царил хаос. Медицинское святилище легиона на борту «Завета крови» больше походило на морг, нежели на операционную, будучи местом безмолвия и спокойствия — залом холодильных камер с застарелыми пятнами крови на железных столах и повисшими в стерильном воздухе воспоминаниями.
В апотекарионе «Эха проклятья» все было ровно наоборот. Вариель ходил от стола к столу среди моря израненных человеческих тел. На нем не было шлема, а его лицо не выдавало никаких эмоций. Люди и легионеры кричали и тянулись к нему. В воздухе пахло потом, жаром уходящей жизни и вонью насыщенной химикатами крови.
Сотни столов выстроились рядами во всю длину помещения, и почти все они были заняты. Многоцелевые сервиторы стаскивали трупы со столов и клали на их место еще живых.
Решетки в полу засасывали кровь, которая рекой лилась по грязной плитке.
Медицинские сервиторы и обученные хирургическим манипуляциям члены экипажа кропотливо работали. И среди всего этого шагал Вариель — забрызганный кровью дирижёр оркестра стенаний. Он задержался у одной каталки и окинул взглядом лежащее на ней изломанное тело одного из членов экипажа.
— Ты, — обратился он к стоявшему рядом медицинскому сервитору. — Этот уже мертв. Удали его глаза и зубы для последующего использования, потом сожги останки.
— Принято, — промямлил измазанный кровью раб.
Рука ухватила его за наруч доспеха.
— Вариель, — произнес Повелитель Ночи на другом столе, давясь кровью. Его хватка усилилась. — Вариель, пришей мне новые ноги и покончим с этим. Не держи меня здесь, когда нам нужно завоевывать мир!
— Тебе нужны не только новые ноги, — ответил Вариель. — А теперь убери руку.
Воин сжал руку сильнее.
— Я должен быть на Тсагуальсе. Не оставляй меня здесь!
Апотекарий взглянул сверху вниз на раненого легионера. От половины лица воина остался лишь тонкий слой крови и обгорелых тканей, обнажая череп. Одна рука была отрублена у плеча, а обе ноги ниже колен были месивом из крови, плоти и осколков керамита. Несомненно, воин ордена Генезиса почти убил его.
— Убери руку, — повторил Вариель, — мы это уже обсуждали, Мурилаш. Я не люблю, когда ко мне прикасаются.
Хватка только усилилась
— Выслушай меня…
Вариель схватил воина за руку и отвел державшие его пальцы. Не говоря ни слова, он извлек из перчатки с нартециумом лазерные резаки и медицинскую пилу. Пила опустилась. Воин закричал.
— Ты что-нибудь понял? — спросил Вариель.
— Ты, жалкий ублюдок!
Вариель отшвырнул отрезанную руку другому сервитору.
— Сожгите это. Подготовьте бионический протез левой руки и прочую предназначенную для него аугметику.
— Принято.
Расположившись у стены в углу апотекариона, Сайрион и Меркуциан наблюдали за упорядоченным хаосом вокруг.
— Ты был прав, — Сайрион усмехнулся, обращаясь по воксу к Меркуциану. — Вариель действительно один из нас.
— Я бы вырезал Мурилашу сердце, — отозвался Меркуциан. — Я всегда его ненавидел.
На некоторое время оба воина погрузились в молчание.
— Дельтриан доложил, что они вернулись к пробуждению Малхариона.
В ответ Меркуциан вздохнул. Вокс превратил звук в хриплый треск.
— Что? — спросил Сайрион.
— Он не скажет нам спасибо за свое второе пробуждение. Я бы многое отдал, чтобы узнать, почему Малек из Атраментар сохранил ему жизнь.
— Я бы многое отдал, чтобы узнать, куда, во имя бесконечного ада, пропали Атраментары. Ты действительно веришь, что они могли сгинуть вместе с «Заветом»?
Меркуциан покачал головой.
— Нисколько.
— Я тоже в это не верю, — поддержал Сайрион. — Они не эвакуировались вместе со смертными, ни на одном из десантно-штурмовых транспортов. Они так и не добрались до «Эха проклятия». Остается лишь один вывод: они переместились на вражеское судно. Они телепортировались на корабль Корсаров.
— Возможно, — допустил Меркуциан. Его тон блуждал между задумчивостью и сомнением. — Им бы вряд ли удалось в одиночку захватить корабль Корсаров.
— Ты правда настолько наивен? — Сайрион усмехнулся за лицевой пластиной шлема, из глазниц которой, подобно слезам, текли нарисованные молнии. — Посмотри, как Кровавый Корсар относится к своей терминаторской элите. Они его избранные. Я не думаю, что Атраментары устроили нападение на Корсаров, болван. Они предали нас и переметнулись к ним.
Меркуциан фыркнул.
— Никогда.
— Никогда? Сколько наших воинов отринули узы легионов? Сколько из них сочли эти узы бессмысленными, когда годы сливались в десятилетия, а десятилетия — в века? Сколько из них — легионеры лишь на словах, нашедшие более достойный и осмысленный путь, чем вечное нытье о возмездии, которому никогда не быть? Каждый из нас выбирает свой путь. Власть — куда больший соблазн, нежели возвышенные идеалы древности. Некоторые вещи значат больше, чем старые связи.
— Только не для меня, — наконец сказал Меркуциан.
— И не для большинства из нас. Я всего лишь хочу сказать…
— Я знаю, что ты хочешь сказать. У меня же нет никакого желания говорить об этом.
— Превосходно. Но эта история с исчезновением Атраментаров, брат…наверное, мы никогда не узнаем, что было на самом деле.
— Есть те, кто знает.
— Верно. И мне доставит удовольствие вырвать это знание у них.
Меркуциан не ответил, и Сайрион позволил концу беседы повиснуть в неловком молчании.
На расстоянии нескольких метров от них стоял Узас и смотрел на свои выкрашенные в красный цвет перчатки.
— Что с тобой? — спросил Сайрион.
— У меня красные руки, — произнес Узас. — Красные руки бывают у грешников. Закон примарха.
Узас поднял голову, обратив свое покрытое синяками и залитое кровью лицо к Сайриону.
— В чем я провинился? Почему мои руки выкрашены в красный цвет грешников?
Меркуциан и Сайрион обменялись взглядами. Очередной момент просветления их сумасшедшего брата застал их врасплох.
— Ты убил многих членов экипажа «Завета крови», брат, — сообщил ему Меркуциан. — Несколько месяцев назад. Одним из них был отец девочки, рожденной в пустоте.
— Это был не я, — Узас прокусил язык, и кровь потекла по губам, медленно капая с бледного подбородка. — Я не убивал его.
— Как скажешь, брат, — ответил Меркуциан.
— Где Талос? Талос знает, что я не делал этого?
— Успокойся, Узас, — Сайрион положил руку на наплечник воина. — Успокойся. Не заводись.
— Где Талос? — снова невнятно спросил Узас.
— Он скоро будет здесь, — ответил Меркуциан. — Его вызвал Живодер.
Узас наполовину прикрыл глаза, пуская слюни вперемешку с кровью.
— Кого?
— Талоса. Ты же только что… Ты только что спрашивал, где он…
Узас продолжил стоять с открытым ртом, из которого текла кровь. Даже если бы легион не забрал его еще ребенком, даже если бы не сотни битв, превративших его в разбитое, уродливое чудовище, Узас все равно был бы тем же омерзительным, отвратительным созданием. А все произошедшее с ним за много лет сделало его лишь отвратительнее.
— Узас? — не отставал Меркуциан.
— Мм?
— Нет, брат, ничего, — он снова обменялся взглядом с Сайрионом. — Ничего, брат.
Три воина несколько минут провели в тишине. Снова и снова северные двери открывались, скользя по направляющим. Все больше членов экипажа прибывало каждую минуту, принося раненых.
— Как удивительно видеть стекающихся сюда смертных, — предался размышлениям Меркуциан.
Медицинские станции были на каждой палубе, а экипаж знал, что главный апотекарион был прибежищем Живодера. Немногие добровольно согласились бы ощутить на себе его холодный взгляд и касание его лезвий.
— Они знают, что они — расходный материал, — кивнул Сайрион. — И лишь отчаяние ведет их сюда.
Талос вошел с последней группой. Пророк не обращал внимания на суетившихся под ногами людей, направляясь к Вариелю. Септим и Октавия следовали за ним по пятам. Первый немедленно кинулся к столам, чтобы помочь одному из хирургов.
— Септим, — поприветствовал его хирург, — начинай зашивать рану на животе.
Октавия наблюдала, как он работал, зная, что это намного лучше, чем предлагать свою помощь. Смертный экипаж с дрожью пятился от нее, как и всегда, независимо от её намерений. Во всем повинно проклятье третьего глаза, даже скрытого запачканной повязкой. Им всем было известно, кто она такая и что делает для их повелителей и хозяев. Никто не хотел смотреть в её сторону, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней. Поэтому она последовала за Талосом, держась на почтительной дистанции.
Талос приблизился к Вариелю. Повреждения его брони были еще более заметны под резким светом апотекариона.
— Где тело Ксарла? — спросил апотекарий.
Талос передал ему запечатанный криоконтейнер.
— Вот все, что тебе нужно, — сказал он.
Вариель взял контейнер слегка дрожащими пальцами. Он не любил, когда его работу делали непрофессионально, в то время как он мог выполнить её великолепно.
— Очень хорошо.
— Это все? — Талос взглянул на Сайриона, Узаса и Меркуциана, готовый к ним присоединиться.
— Нет. У нас давно назрел разговор, пророк.
— Нам нужно поставить мир на колени, — напомнил Талос.
Глаза Вариеля — льдисто-голубые в отличие от нострамских черных как смоль — порхали по комнате, подмечая детали. Это была одна из деталей, все еще отличавших Вариеля от рожденных на Нострамо Повелителей Ночи, подумал Талос. То ли в силу генетического наследия, то ли в силу простой привычки большинство воинов Восьмого Легиона молча смотрели бы в пространство, с отсутствующим видом глядя сквозь собеседника. Вариель не был настолько сосредоточен на чем-то одном.
— А еще у нас половина воинов мертвы или одной ногой в могиле, — подметил апотекарий, — вместе с сотнями смертных. Нужно собрать генное семя и поставить аугметику нуждающимся.
Талос потер пальцами виски.
— Тогда делай то, что нужно. Остальных я беру с собой на поверхность.
Вариель промолчал, обдумывая услышанное.
— Зачем? — наконец сказал он. Вокруг него мужчины и женщины стонали, плакали и кричали. Это вернуло Талоса в Вопящую Галерею примарха, где сами стены, вопя в бесконечных мучениях, тянули к нему дрожащие руки. Он ощутил, что улыбается, сам не зная почему.
— Что зачем?
— Зачем нападать на Тсагуальсу? Зачем вообще на нее нападать? Зачем ты так торопишься покончить со всем за один раз? Ты всегда стараешься уйти от ответов.
Голубые вены на лице Талоса изгибались как молнии, повторяя очертания его угрюмого оскала.
— Спустить псов с привязи и дать им волю рвать и терзать, как им заблагорассудится. Позволить Восьмому Легиону быть самим собой. И прежде всего, ради символизма. Это был наш мир, и мы оставили его безжизненным. Таким он и должен остаться навеки.
Вариель медленно выдохнул, и его взгляд задержался на Талосе дольше обычного, что было редким явлением.
— Все выжившее население Тсагуальсы прячется в штормовых убежищах, боясь гнева неизвестных, напавших на их столицу. Они знают, что захватчики вернутся, и да, я полагаю, ты прав — стоит лишь спустить легион с цепи и позволить ему играться с душами жителей этого мира и каждый воин будет упиваться страхом и резней. Но это не лучший ответ. Ты видишь сны и не помнишь, что ты видел. Ты действуешь, исходя из видений, которые едва можешь вспомнить и вряд ли понимаешь.
Талос снова вспомнил первые мгновения после своего пробуждения, обнаружив себя прикованным к командному трону. Экран оккулуса показывал серый лик Тсагуальсы с тихой безопасности орбиты.
— Где мы? — спросил он.
Первый Коготь отошел в сторону с ревом сочленений доспехов, сформировав шеренгу из бесстрастных масок-черепов.
— Ты не помнишь, какие приказы отдавал нам? — спросил Ксарл.
— Просто скажите, где мы, — потребовал он.
— Восточная Окраина, — ответил Ксарл, — за пределами света Астрономикона и на орбите мира, к которому ты неоднократно требовал отправиться.
Недовольное ворчание Вариеля вырвало пророка из задумчивости.
— Ты изменился с тех пор, как мы захватили «Эхо проклятия». Ты понимаешь это?
Они могли обсуждать подобные вещи наедине, в тишине кельи для медитаций, нежели посреди кровавой бойни в главном апотекарионе.
— Я не знаю, — признался Талос. — Моя память как сумрачный хребет: в один момент все светло и ясно, в другой — все словно в тумане. Я не уверен теперь, что могу видеть будущее. То немногое, что я помню, запутано, как нити судьбы. Это больше не пророчество, по крайней мере не то, каким я его себе представляю.
Если что-либо из услышанного и удивило Вариеля, то он не подал виду.
— Несколько месяцев назад ты сказал мне, почему захотел отправиться сюда. Ты сказал, что видел жизнь на поверхности Тсагуальсы и захотел взглянуть на нее собственными глазами.
Талос отошел в сторону, когда два воина из Третьего Когтя положили на стол своего убитого брата.
— Ловец Душ, — поприветствовал Талоса один из пришедших. Талос одарил его испепеляющим взглядом и отошел с Вариелем подальше.
— Не помню такого видения, — сказал он апотекарию.
— Это было несколько месяцев назад. Ты давно уже теряешь над собой контроль, но в последнее время это происходит все чаще и чаще. Прими во внимание простой факт: ты хотел вернуться в эти небеса. И вот ты здесь. Вот те самые люди, которых ты видел в своем видении, слабые и безоружные, кишат на земле и кричат, что мы вернулись. Твое желание исполнилось, но в твоей памяти все еще провал. Ты распадаешься на части, Талос. Зачем мы здесь, брат? Сконцентрируйся. Думай. Скажи мне: зачем?
— Я не помню.
В ответ Вариель отвесил ему оплеуху. Удар пришелся из ниоткуда, тыльной стороной перчатки.
— Я не просил тебя вспомнить. Я просил тебя подумать своей проклятой богами головой, Талос. Думай. Если ты не в силах вспомнить, тогда придумай ответ сам. Ты привел нас сюда. Зачем? Какая от этого польза? Как это может сослужить нам?
Пророк сплюнул на пол кислотную слюну. Когда он повернулся к Вариелю, на его бледных окровавленных губах играла злобная улыбка. Он не ударил в ответ. Он не делал ничего, лишь улыбался, демонстрируя кровоточащие десны.
— Спасибо, — произнес он мгновением позже. — Я понял, что ты имел в виду.
Вариель кивнул.
— Я надеялся, что так и будет, — он встретился взглядом с черными глазами пророка. — Извиняюсь, что ударил тебя.
— Я это заслужил.
— Да, заслужил. Однако я все же извиняюсь.
— Я сказал, все в порядке, брат. Извинения излишни.
Вариель кивнул снова.
— Если так и есть, то можешь попросить всех остальных опустить оружие?
Талос оглянулся. Оба воина из Третьего Когтя вскинули болтеры. Первый Коготь, подобно зеркальному отражению, так же стоял, наведя оружие на цель. Даже несколько ожидающих операции Повелителей Ночи, которые лежали на операционных столах, держали пистолеты и были готовы выстрелить в любой момент.
— Ivalastisha, — сказал Талос. — Спокойно.
Воины медленно, но синхронно опустили оружие.
Вариель жестом указал в сторону.
— Пойдем. Я должен провести ряд анализов твоей крови…
— Тесты могут подождать, Вариель.
В холодных глазах Вариеля мелькнула какая-то непознаваемая эмоция, никогда прежде в полной мере не озарявшая его черты.
— Я уверен, что ты умираешь, — он понизил голос. — Я спас тебя в прошлом. Позволь мне осмотреть тебя, и увидим, смогу ли я спасти тебя еще раз.
— Лирическая чепуха, — бросил в ответ Талос. Но его кровь похолодела, как будто в нее хлынули притупляющие нервы боевые наркотики.
«Твое тело отвергает модификации, вызванные геносеменем. С возрастом с каждой полученной раной твои регенеративные процессы нарушаются. Ты больше не в состоянии исцелиться от порчи, которую причиняет твоему телу кровь Керза. Некоторые люди просто не подходят для имплантации генного семени. Ты один из таких».
Талос ничего не ответил. В голове прокручивались слова, сказанные Рувеном во сне, и им подобно дикому хору вторили слова Вариеля. Мраморный лик пророка обратился в сторону помещения.
— Это лишь гипотеза, — произнес он.
— Да, — признался Вариель. — У меня было мало возможности изучить физиологию Легионес Астартес первого поколения на практике. Но я поддерживал жизнь моего лорда Черное Сердце на протяжении веков, сочетая изобретательность и древнюю науку, при этом работая с глупцами, практиковавшими могущественную магию крови. Я знаю свое ремесло, Талос. Ты умираешь. Твое тело больше не функционирует как должно.
Талос шел следом, пока он говорил. В боковой комнате апотекарий указал на операционный стол, увитый цепями. С потолка комнаты свисала многосуставчатая паукообразная машина с разнообразными сканерами, резаками и зондами на конце каждой из лап.
— Не обязательно ложиться сразу. Более подробные тесты последуют после этих подготовительных процедур, но для начала я хотел взять на анализ кровь из вены и из горла. Затем мы просканируем твой череп. И только потом продвинемся глубже.
Талос молча согласился.
Еще один человек умер на руках Септима. Он выругался на нострамском.
Хирург, с которым он работал, вытер лицо кровавыми руками, будто бы это сделало его чище, а не добавило новых пятен.
— Следующий, — сказал человек ближайшим сервиторам.
Они притащили корчащуюся женщину в грязной корабельной униформе. Ей оторвало ногу болтерным выстрелом. Жгут, перетягивавший бедро, спас её от холодной, судорожной смерти от кровопотери. Септим поморщился, взглянув на то, что осталось от её левой ноги ниже колена. Её глаза были расширены, а зрачки — сужены. Она шипела, дыша сквозь стиснутые зубы.
— Кто ты? — спросил он мягко, в то время как медик запросил её имя и должность.
— Марлона, — ответила она Септиму, — третья оружейная палуба, правый борт. Заряжающая.
Она зажмурила глаза на мгновение.
— Не превращайте меня в сервитора. Прошу вас…
— Он не будет, — заверил её Септим.
— Спасибо. Ты Септим?
Он кивнул.
— Наслышана о тебе, — сказала она и снова упала на стол, прикрывая глаза от яркого света ламп над ней.
Медик снова вытер лицо, явно прикидывая, сколько придется работать, и стоит ли оно его крайне ограниченных запасов аугметики. Только офицеры могли рассчитывать на бионические органы или конечности, и едва ли подобные шансы были у отребья с нижних палуб.
— Она не сможет выполнять свои обязанности с одной ногой, — сказал Септим, понимая, что дело проиграно.
— Работу заряжающего может выполнять кто угодно, — ответил медик. — Чернорабочих легко заменить.
— Примарис, — прошипела Марлона, преодолевая боль. Пот лился с нее градом. — Квалификация примарис. Не просто…не просто заряжающая… еще оператор погрузчика. И заряжающая.
Хирург затянул жгут, вызвав новый всхлип.
— Если я узнаю, что вы лжете мне, — обратился к ней хирург, — я сообщу Легиону.
— Не лгу. Квалификация примарис, клянусь, — голос женщины слабел, и взгляд перестал фокусироваться.
— Назначить ей аугментацию степени омега, когда ситуация нормализуется, — приказал медик сервитору-ассистенту. — Стабилизируйте её состояние и прижгите рану.
Марлона потеряла сознание. Хотя, полагал Септим, она очнется, если он прижжет культю, чтобы остановить кровотечение. Он испустил еле сдерживаемый вздох, проклиная Орден Генезиса за их фанатичную атаку. Трон Пламенеющий, да они задали кораблю хорошую трепку.
Медик ушел осматривать следующего пациента на другом операционном столе, и их поток все не иссякал. Септим следовал за ним, и его взгляд остановился на Октавии, когда он осматривал помещение. Она стояла посреди бойни, и на её бледной коже не было ни следа крови мертвых и умирающих вокруг. Он смотрел, как она перевязывает волосы в хвост, видел нерешительность в движениях её рук, когда она переходила от стола к столу, стараясь никого не касаться. Она задерживалась лишь возле тех, кто был без сознания, и дотрагивалась пальцами до их лиц, произнося несколько слов утешения или проверяя пульс. Стоя посреди этого смердящего пристанища умирающих еретиков, Септим улыбнулся.
Вариель постучал по экрану, показывая на столбцы данных на гололите.
— Видишь взаимосвязь?
Талос смотрел на дрожащие гололитические таблицы противоречивых данных и сотни рядов рунических символов.
Он покачал головой и сказал.
— Нет, не вижу.
— С трудом верится, что когда-то ты был апотекарием, — ответил Вариель, испытывая редкий приступ тихого негодования.
Талос указал на накладывавшиеся друг на друга показания.
— Я вижу изъяны и нарушения в кинетике тела. Еще вижу ухудшения и непроизвольные всплески мозговой активности.
Как просто, однако, было рассказывать о своей болезни отстраненно. Сама мысль вызвала у него улыбку, которой мог бы гордиться Узас.
— Я не имел в виду, что не понимаю того что вижу, Вариель. Я говорю о том, что не могу понять, что ты в этом нашел особенного.
Колеблясь, Вариель решил пойти другим путем.
— Ты хотя бы видишь всплески мышечной активности и прочие потенциально фатальные симптомы?
— Вероятность этого есть, — допустил Талос, — но не критичная. Скорее, всю жизнь меня будут преследовать боли, чем вдруг моя жизнь оборвется.
Звук, изданный Вариелем, был подозрительно похож на вздох сожаления.
— Так и будет. Но взгляни вот сюда.
Талос смотрел, как цепочки результатов мерцали, обновляясь снова и снова. Цифровые руны вращались по кругу, таблицы плавали в гололитическом танце, лишенном какого-либо ритма.
— Я вижу, — наконец сказал он, — мои прогеноидные железы, они… не знаю, как это описать. Они слишком активны. Кажется, что они все еще поглощают и обрабатывают генетические маркеры.
Он дотронулся до шеи, вспоминая, как несколько часов назад удалял генное семя Ксарла.
Вариель кивнул, позволив себе слегка улыбнуться.
— Зрелые прогеноиды всегда активны: они впитывают генетическую информацию и опыт воина, в организме которого функционируют.
— Я знаю, как работают прогеноиды, брат.
Вариель поднял руку, чтобы успокоить пророка.
— Теперь смотри. Твои прогеноиды всегда были гиперактивны, как мы уже знаем. Чересчур даже. Они сделали состояние твоего организма нестабильным, и, возможно, явились причиной твоих пророческих способностей. Однако сейчас они взбунтовались. Прежде они все еще пытались усовершенствовать тебя, превратить из человека в одного из Легионес Астартес. Но развитие завершилось. Тебе дальше некуда совершенствоваться. Ты уже стал одним из нас. Сверхпродуктивность достигла своей критической точки. В большинстве случаев имплантированные органы стали бы увядать и умирать в теле. Твои же слишком сильны. Они отравляют носителя вместо того, чтобы угасать самим.
— Как я уже сказал, боль не оставит меня, пока я дышу, но это не конец.
Вариель признал его точку зрения с проблеском мысли в бледных глазах.
— Возможно. Однако удаление прогеноидов уже не вариант. Разницы особой не будет, твои органы уже…
Талос прервал его, раздраженно взмахнув рукой, будто отдавая приказ открыть огонь.
— Хватит. Я в состоянии прочесть проклятый гололит. Давай, Вариель. Заканчивай с ранеными и позволь нам захватить Тсагуалсу.
Живодер испустил медленный вздох. Тусклое освещение на этой стороне комнаты окрашивало содранные лица на его наплечниках в грязные, мертвенно-бледные тона.
— В чем дело? — спросил Талос.
— Если бы ты умер и удалось бы найти нового носителя для твоего геносемени, был бы шанс, что он разделил бы твое проклятие — но имея возможность контролировать его. Твое генное семя не затронуто скверной, но оно не подходит тебе. В более подходящем носителе оно могло бы стать…
— Стать чем? — его темные глаза озарились мыслью, в их глубине, казалось, было видно, как он просчитывает возможности.
Вариель изучал взглядом таблицы данных.
— Могущественным. Представь свой пророческий дар без ложных видений, которые случаются все чаще с течением времени, без головных болей, ставящих тебя на колени, без потерь сознания, которые растягиваются на недели и месяцы. Вообрази его без провалов памяти, без прочих изводящих симптомов, досаждающих тебе. Когда ты умрешь, ты оставишь великое наследие для будущего.
— Будущее, — произнес Талос, не глядя никуда конкретно. Он почти улыбался. — Конечно.
Вариель отвернулся от гололита.
— В чем дело?
— Это то, из-за чего мы здесь, — Талос облизал рассеченную губу, ощутив вкус собственной крови — смутное напоминание об Узасе и мертвом примархе. — Я знаю, что мне нужно на этом мире.
— Рад это слышать. Я надеялся, что эта беседа повлияет на тебя. Я так полагаю, что ты изменил свои взгляды, или ты все еще намерен позволить легиону сорваться с привязи и вырезать всех до одного обитателей мира под нами?
— Нет. Чистой войны не достаточно. Это Тсагуальса, Вариель. Гниющий мир, за который по-прежнему из последних сил цепляется жизнь. Мы можем получить от него гораздо больше дешевой радости от кровопролития.
Апотекарий отсоединил наручный сканнер и выключил питание.
— Что же тогда, Талос?
Пророк смотрел куда-то за Вариеля, за стены комнаты, глядя на что-то одному ему видимое.
— Мы можем перекроить легион. Мы можем послужить примером, за которым последуют наши братья. Мы можем отмести в сторону ненависть между боевыми бандами, сделав эти болезненные первые шаги. Видишь, Вариель?
Он наконец развернулся, и его черные глаза засияли.
— Мы можем вернуть былую славу, можем начать все заново.
Апотекарий повернул несколько томографов на место. Нажав пару кнопок на циферблате перчатки нартециума, он активировал суставчатые конечности, свисавшие с потолка. Химические препараты плескались в стеклянных флаконах.
— Ложись, — сказал он.
Талос повиновался, но его взгляд все еще блуждал где-то.
— Я буду без сознания?
— Можешь не сомневаться, — ответил Вариель. — Скажи мне, Тсагуальса — верное место для начала такого предприятия?
— Я уверен в этом. Как пример, как…символ. Разве никто из братьев не рассказывал тебе о том, что произошло, когда мы покинули этот мир?
— Да, я слышал о Возмездии на Тсагуальсе.
Талос снова смотрел мимо него, вглядываясь теперь в глубины воспоминаний, нежели в пути возможностей.
— Как ты спокойно говоришь об этом. Нет, Вариель, все было гораздо хуже. После смерти примарха мы долгие годы катились к упадку: рассеянные среди звезд, охраняющие свои запасы от когтей собственных братьев и от алчущих рук врагов. Но в конце концов, когда серые небеса расчертили десятки тысяч инверсионных следов от десантных капсул, в тот день наш легион умер.
Вариель ощутил, как по коже бегут мурашки.
Ему претило находиться поблизости с любым проявлением эмоций, даже если это была горечь от старых воспоминаний… Но любопытство дернуло его за язык.
— Кто пришел за вами? — спросил он. — Что за силы осмелились атаковать целый легион?
— Это были Ультрадесантники, — Талос поник головой и погрузился в воспоминания.
— Тысяча воинов? — глаза апотекария округлились. — И это все?
— Как ограниченно ты думаешь, — хохотнул Талос. — Ультрадесантники. Их сыновья, их братья, их кузены. Весь легион, возрожденный после Ереси, носящий сотни эмблем, прославляющих их новые клятвы верности и чести. Они называли себя Орденами — Прародителями. Полагаю, их последователи зовут себя так же.
— Ты говоришь о родственных Ультрадесантникам орденах, — Вариель почти представил себе это. — Сколько их было?
— Все, Вариель, — тихо ответил Талос, снова глядя в небо того далекого дня. — Все до единого.
XII
Гнев Прародителей
Он знал, что грезит.
Но это знание не особо помогало. Оно не делало происходящее менее реальным. Запахи не ослабевали, и боль не отступала.
— По кораблям! — громко произнес он. Он чувствовал, как Вариель передвигается по комнате, хоть и не видел ничего за пределами картин, которые рисовало его сознание. У него брали анализы крови, сканировали мозг и сердце, но все это было неважно.
— По кораблям!
— Спокойно, Талос, — голос Вариеля звучал откуда-то издалека. — Спокойно.
Но он не мог вспомнить время, когда было спокойно. Очищение Тсагуальсы не было мирным.
Первым его воспоминанием о последнем дне был рассвет.
Они пришли за возмездием с первыми лучами слабого солнца.
Звезда Тсагуальсы была холодным сердцем системы — источником безжизненного тусклого света, едва освещавшего одинокий мир под своей опекой. Её бледное сияние рассеялось по поверхности планеты, наконец озарив зубчатые очертания чернокаменной крепости мрачной иллюминацией. С равнины надвигались пыльные бури. Через час они обрушатся на саму крепость.
До Меркуциана, до Вариеля, до Узаса были Сар Зел, Рувен, Ксарл и Сайрион.
Сар Зел первым бросился бежать. Его сапоги загромыхали по крепостной стене, когда небеса вспыхнули огнем.
— Они здесь, — сообщил он по воксу Талосу. — Они наконец пришли.
В этот момент, подобно божественному знамению, под янтарными небесами начался дождь.
По прошествии нескольких лет после смерти примарха все больше и больше боевых банд отдалялись от небес Тсагуальсы, направляя свои рейды глубже в Империум. Многие уже разрывали небеса в Великом Оке вместе с другими легионами, проводя больше времени в войнах против бывших союзников, а не против прислужников Ложного Императора.
Флот ошеломляющих размеров замер над бесплодным ликом серой планеты. Каждый корабль был отмечен крылатым черепом Восьмого легиона. Ему было под силу уничтожить целые солнечные системы, как бывало множество раз.
В безмолвии космического пространства по всей системе Тсагуальсы на ткани реальности открылись раны. Они истекали скверной и демонической материей в тихой чистоте материального мира, пока содрогавшиеся боевые корабли протискивались обратно в реальную вселенную. Как и при всех варп-перелетах, при путешествии сквозь яростный эмпирей было мало сплоченности, никакого согласования векторов прибытия и никакого поддержания боевого построения. Вместо этого корабли захватчиков один за другим вырвались из варпа и устремлялись к серому миру.
Сначала они сравнялись по численности с флотом Повелителей Ночи. Вскоре они превзошли их. К тому времени, когда началась битва и небеса Тсагуальсы вспыхнули огнем, они полностью затмили Восьмой Легион своей мощью и численностью. С каждой минутой прибывали все новые и новые корабли, вырываясь из варпа, волоча за собой следы ядовитой дымки.
Они не нуждались в боевом построении, как не нуждались и ни в какой стратегии нападения. Такому количеству кораблей не требовалось ничего, чтобы выиграть войну. Ордены-Прародители, фактически весь Тринадцатый легион, пришли положить конец заразе ереси раз и навсегда.
Капитаны и командиры забили вокс-сеть обвинениями и приказами, которым никто не следовал, и планами действий, которые никто не слушал. Талос оставался на стене с бойницами, слушая сотни кричащих голосов. В прошлом всегда звучали лишь крики их жертв. Теперь крики вырывались из глоток его братьев, — братьев, которые пережили Ересь и два столетия сражений после нее. Один приказ постоянно повторялся, чем дьявольски раздражал. Он снова и снова слышал, как его выкрикивают, вопят и визжат.
«Отправляйтесь к кораблям». «Отправляйтесь к кораблям». «Отправляйтесь к кораблям».
— Мы должны защитить крепость, — произнес в вокс Талос, обращаясь к своему командиру.
Возвышенный говорил грубым клокочущим басом, растягивая слова. Он произнес в забитый помехами вокс-эфир.
— Пророк, ты что не видишь, что за безумие здесь творится? Тринадцатый Легион разнесет нас, если мы останемся.
— Вандред, мы не можем оставить ресурсы крепости.
— Нет времени, Талос. Десятки наших кораблей уже отступают. На их стороне подавляющее превосходство, задержимся — и нас раздавят. Возвращайся на корабль.
Пророк активировал перчатку нартециума, отслеживая руны Первого Когтя. Ксарл и Сайрион были поблизости, возможно в одном из оружейных складов. Сар Зел стоял всего в паре метров и вслушивался в эфир. Рувен был где-то в глубине крепости и занимался одним богам ведомо чем.
— Вандред, — произнес Талос. — Мы уже видим, как спускаются десантные капсулы. Их так много, что, кажется, будто горит само небо.
— Ну разумеется. У них в пять раз больше кораблей. Мы едва удерживаем их от орбитальной бомбардировки — неужели ты полагаешь, что у нас есть хоть какой-то шанс помешать их высадке на планету?
Талос смотрел, как десантные капсулы дождем обрушиваются с небес, оставляя за собой огненные следы.
— Говорит Талос, всем когтям Десятой роты, — его голос был лишь одним из многих потонувших в какофонии помех перегруженной вокс-линии. — Всем когтям, пробираться к десантным кораблям. Нам нужно попасть на «Завет».
— Как прикажешь, Ловец Душ, — отозвались несколько командиров отделений.
"Ловец Душ", — подумал он с презрительной ухмылкой. Этим именем отец-примарх нарек Талоса за убийство единственной души в отмщение за его гибель. Он искренне надеялся, что нелепый театральный титул со временем забудется и выйдет из употребления.
Крепость была далеко не беззащитна. Несмотря на вражеских штурмовиков, визжащих над зубчатыми стенами, несмотря на приземляющиеся тут и там десантные капсулы, она была готова дать отпор.
Противовоздушные турели яростно плевались снарядами в небеса, увлекая на землю охваченные огнем «Громовые Ястребы». Управляемые сервиторами орудийные платформы вели огонь по приземлившимся в пепельных пустошах посадочным платформам, поливая ползущую к стенам бронетехнику ракетами и ослепительным лазерным огнем.
Талос бежал вдоль парапета, позади него — Сар Зел. Пробегая мимо турелей, они услышали сокрушительный грохот автопушки и подозрительно монотонные команды орудийных сервиторов, вслух бормотавших прицельные векторы. Поверхность из черного камня дрожала под ногами легионеров от ярости, которую крепость обрушивала на нападающих.
— Десантный корабль в западном секторе, во втором ангаре, — сообщил по воксу Сар Зел, — если только его еще не успел угнать кто-то еще.
— Я….
Взрывная волна из ниоткуда сбила их с ног. Талос качнулся вперед и врезался головой в парапет. Сар Зел споткнулся о камень и соскользнул за край зубчатой стены.
Остатки сервитора и орудийной батареи посыпались вниз, стуча по доспеху пытавшегося снова встать на ноги Талоса. Десантный корабль над ними в благородной бело-голубой расцветке разворачивался, перезаряжая пусковые ракетные установки. Со звуком, похожим на удар грома, он улетел в поисках других турелей, которые следовало уничтожить.
— Сар Зел, — окликнул Талос по воксу, пытаясь проморгаться. Его ретинальный дисплей перенастроился, чтобы видеть через дымовую завесу, но его глаза до сих пор затмевала пелена. Единственное, что он услышал по воксу в ответ, это натужное ворчание. Талос увидел руки, цеплявшиеся за край парапета. Он протянул болтавшемуся в двухстах метрах над простиравшейся внизу пустыней брату руку. Вес огромной лазпушки за спиной Сар Зела в разы усложнял задачу по его спасению.
— Премного благодарен, — отозвался по воксу Сар Зел, когда его сапоги снова гулко ударились о холодный камень, — это была бы особенно постыдная смерть.
— Может быть, тебе бы стоило выбросить лазпушку? — предположилТалос.
— Может быть, тебе бы стоило перестать нести чушь?
Пророк кивнул. С этим не поспоришь.
Они встретили Ксарла и Сайриона на уровне оружейных складов в ближайшем шпиле. Стены сотрясала дрожь от грохота батарей автопушек, наполнявшая воздух шумом. Над головой с визгом проносились десантные корабли. Некоторые из них оканчивали свой полет с жалобным воем отказавших двигателей.
Ксарл в церемониальном шлеме с крылатым гребнем был в самом разгаре разграбления арсенала. На его бедре был закреплен увесистый ящик со сменными зубьями для цепного меча.
— Не могу найти ни одного мелта-заряда, — сказал он Сайриону, не отрываясь от расхищения запасов.
Сайрион кивнул Талосу и Сар Зелу.
— Скажите, что у вас есть план.
Помещение сотрясла неистовая дрожь и раздался тектонический грохот обрушившейся секции стены неподалеку.
— И скажите мне, что он не в том, чтобы прорубить себе путь к отступлению через половину крепости и добраться до «Погребальной песни». Эти имперские шавки уже внутри стен, и долго нам не продержаться.
Талос поднял цепной меч.
— В таком случае я промолчу. Где Рувен?
Ксарл наконец закончил свое мародерство.
— Кого это волнует?
Пробирайтесь к десантным кораблям. В потоке вокс-переговоров повторялись все те же слова: «Отправляйтесь к кораблям», «Отправляйтесь к кораблям», «Отправляйтесь к кораблям».
— Силы легиона рассеяны, а крепость падет, — заключил Сар Зел. — Какие же мы глупцы, что не сохранили единство.
Талос покачал головой.
— Рано или поздно, эта крепость должна была пасть. С тех пор, как ушел примарх — единства нам не видать. Мы глупцы лишь потому, что все еще находимся здесь, а не среди звезд, как многие наши братья.
Сопротивление встретилось им тремя уровнями ниже, когда их сапоги загрохотали по чернокаменному полу главной галереи. Вдоль стен валялись трупы рабов, кто-то в синей униформе Легиона, кто-то в лохмотьях — единственном, что у них было. Тела лежали, распластавшись, разорванные на части болтерными снарядами. Стены были вымазаны кровью, будто жирной, дурно пахнущей краской.
Талос поднял кулак и разжал пальцы, подав сигнал рассредоточиться. Как только кинетические системы его доспеха распознали жест, на ретинальных дисплеях Первого Когтя вспыхнули соответствующие отданному приказу руны.
— Захватчики явно питают любовь к нашей манере украшать интерьеры, — подметил Сайрион, разглядывая мертвые тела, пока отделение рассредоточивалось.
— Сосредоточьтесь, — ворчливо ответил Ксарл. Сайрион опустил болтер и достал ауспекс. Тот затрещал, проверяя пространство вокруг.
— Контакт, — доложил он. — Прямо по курсу и движутся к нам. Или у них сканеры, или они нас услышали.
Талос проверил болтер, сгорбившись у измазанной кровью стены.
— Сар Зел, — обратился он.
Без единого слова воин перехватил лазпушку и прицелился в сторону коридора.
— Перестрелка? — спросил Ксарл.
— Нет, — пророк вслушался в приближающиеся шаги, — один залп и врукопашную.
Талос почувствовал, как заныли зубы, язык и десны от накапливаемого лазпушкой заряда. От нарастающего гула волосы у него на загривке встали дыбом, несмотря на непроницаемость его доспеха.
Их противники были дисциплинированными ветеранами и слишком хитрыми, чтобы попасть в простую ловушку. Они разделились на перекрестке коридоров и заняли позиции у входа в зал. Началась грохочущая болтерная перестрелка. Обломки камня летели сквозь облака пыли, поднятой взрывами.
— Они стреляют из тяжелого болтера, — сказал в вокс Сайрион, когда его авточувства преодолели пылевую завесу, — он за стеной слева.
— Сар Зел, — снова произнес Талос.
Лазпушка втянула последнюю порцию энергии, прежде чем с ревом выпустить в коридор безудержную мощь сине-белого импульса. Лазпушка сделала последний вдох и выплюнула в коридор неудержимый поток бело-голубой энергии с неблагозвучным «фрррм». Острый кинжальный луч, яркий подобно солнцу, прожег насквозь каменную стену и проделал дыру в теле укрывшегося за ней воина.
— Они больше не стреляют из тяжелого болтера, — отметил Сайрион.
— Пока его не подберет кто-нибудь еще, — ответил Талос, — еще залп, и идем врукопашную.
Лазпушка дергалась в руках Сар Зела, грохоча и испуская пар с каждым выбросом энергии. Очередной противник вдалеке рухнул оземь, гремя закованными в керамит конечностями.
Первый Коготь обнажил клинки и бросился бежать.
Тремя минутами позже они уже неслись сломя голову навстречу другому вражескому отделению. Другой Коготь был зажат в дальнем конце тренировочной комнаты и ожесточенно перестреливался с имперскими космодесантниками.
Талос пригнулся и прислонился к стене, поднимая болтер. Там, где сыновья Жиллимана действовали с идеальной слаженностью и эффективностью, Первый Коготь демонстрировал жалкое подобие дисциплины. В этот раз Талос не отдавал приказа открыть огонь — этого не потребовалось. Их болтеры хрипло рявкали безо всякого единства, каждый вел огонь по своей цели. Тем не менее, из семи оставшихся врагов трое полегли, поверженные шквальным огнем.
Четверо имперских космодесантников встретили новую атаку лицом к лицу, половина отделения ответили нечеловеческой точности огнем. Их броня была смесью серого и зеленого, на наплечниках красовались серебряные орлы.
Сар Зел высунулся из-за угла и единственным выстрелом, способным взорвать танк, испарил тело сержанта ниже пояса.
Осталось трое.
— Я помню этих ублюдков, — Сар Зел опустил пушку, стряхивая каменную крошку с силового кабеля. Обжигающий сжатый воздух, способный испарить кожу при прикосновении, шипящим облаком вырвался из громоздкого генератора оружия.
Талос тоже их помнил. Серебряные Орлы и Орден Авроры нанесли удар Восьмому Легиону серией точечных атак всего несколько лет назад.
— Нам нужно разобраться с ними по-быстрому, — сказал по воксу Ксарл, убирая разряженный пистолет в кобуру и включая цепной меч, — кто со мной?
Сар Зел тряхнул головой.
— Погоди секунду.
Он снова приготовился, поднимая орудие и прячась за углом, пока Первый Коготь прикрывал его огнем. Лазпушка с резкой отдачей испустила пучок неистового света. Он пронзил одного из имперских воинов, уничтожив его голову, плечи и грудь.
Осталось двое.
— Готово, — произнес он, опуская перегревшуюся лазпушку. Ствол скоро нужно будет поменять — силовые элементы на нем не выдерживали напряжения.
Воины Первого Когтя бросились вперед как один, пронзая цепными мечами керамит и стреляя в упор. Победителями вышли Ксарл и Талос: первый обезглавил врага, второй сорвал шлем со своего противника и угостил его выстрелом из болтера.
Рассеченный надвое выстрелом из лазпушки сержант все еще был жив. Он пытался ползти по земле, волоча свое безногое тело. Сайрион и Ксарл окружили его и смотрели вниз с ухмылками.
— Не время для игр, — пригрозил им Талос.
— Но…
Громыхнул пистолет Талоса. Голова сержанта взорвалась, осколки шлема забарабанили по наколенникам и сапогам.
— Я сказал — не время для игр!
Первый Коготь пробирался по помещению через обломки тренировочного оборудования к спасенному ими отряду. В живых остался только один воин. Он сидел, сгорбившись, среди тел своих братьев и собирал с них оружие, боеприпасы и всевозможные безделушки.
— Сержант, — поприветствовал его Талос.
Легионер втянул воздух сквозь зубы, забирая цепной топор из безжизненных пальцев воина. Он выбросил сломанный болтер и украл другой у следующего трупа.
— Сержант, — повторил Талос, — время не ждет.
— Больше не сержант, — Повелитель Ночи поставил ногу на спину сраженного воина. С помощью топора он отделил голову от тела и снял с нее шлем. — Проиграл дуэль Зал Харану.
Он водрузил шлем себе на голову и загерметизировал замки на горжете.
— Теперь у меня шлем Зал Харана, а он сдох. Все на круги своя.
Воин долго смотрел на них, пока крепость не вздрогнула до самого основания.
— Первый Коготь, — произнес он, — Ловец Душ.
— Узас, — обратился к нему Талос. — Нам надо уходить.
— Хмм, — прохрипел он, не обращая внимания на капающую с уголка рта слюну. — Очень хорошо.
XIII
Наследие Тринадцатого Легиона
Он все еще спал.
Он не думал ни об иглах, бравших анализы крови, ни о том, что его череп вскрыт, а лезвия терзают обнаженный мозг. Его мысли блуждали во временах давно минувших, когда десять тысяч лет назад враги пришли на Тсагуалсу, неся наказание за столь многие грехи.
Спустя час после того, как небо затронули первые всполохи огня, Талос был вынужден признать, что уже устал.
Вокс не переставал сыпать жуткими отчетами: об обрушивающихся под натиском артиллерии стенах; о рвущихся внутрь крепости танках; о десантных капсулах, падавших в крепостной двор и изрыгавших сотни вражеских отделений.
Он потерял связь с флотом на орбите; пробивались лишь бессмысленные обрывки ругательств и вопли. Он даже не был уверен в том, что «Завет» остался на орбите.
Первый Коготь быстро отказался от идеи нестись через всю крепость напрямик. Они передвигались по второстепенным коридорам, вентиляционным шахтам, тоннелям для рабов и обслуживающего персонала, чтобы миновать врагов, наводнивших небеса их мира. Те немногие вокс-сообщения, что несли в себе какой-то смысл, доносили о весьма мрачных картинах. Потери были более чем серьезными. Находившиеся на поверхности планеты силы легиона подверглись истреблению. Отделения вражеских космодесантников сражались с эффективностью невиданного доселе масштаба.
Когти легиона наперебой кричали о вражеских солдатах, которые ужасающе часто объединялись со своими сородичами и штурмовали главные залы превосходящими силами, вынуждая защитников в смятении отступать.
Каждую контратаку Повелителей Ночи встречали волны подкреплений — имперцы организованно отступали к запасным оборонительным позициям, где их поджидали только что приземлившиеся братья.
Отделение задержалось в воздуховоде, где им пришлось пригнуться и ползти на четвереньках. Картинка на ауспике Сайриона то сбивалась, то вновь обретала четкость.
— Мы заблудились! — пробормотал Ксарл. — Проклятые тоннели для сервиторов! Нам стоило идти по главному вестибюлю.
— Ага. И сдохнуть, как остальные? — спросил находившийся позади него Сар Зел. Он тащил за спиной лазпушку и старался быть максимально аккуратным с древним оружием. — Спасибо, я предпочту безумию здравый смысл. Я хочу выжить и сражаться там, где у нас есть шанс на победу.
— Это как бороться с инфекцией, — Талос выдохнул в вокс, — или смертельной болезнью. Они повсюду. Едва мы что-то предпринимаем, как они уже знают, что нам лучше всего противопоставить. Они изучили нас, прежде чем атаковать. Вся операция была спланирована вплоть до мельчайшей детали.
— Кого мы убили первыми? — спросил Сар Зел.
— До Серебряных Орлов? Те, что в зеленой, как родарское небо, броне — Орден Зари. Мы сражались с ними у Спансрича. Остальных я просто не знаю, — признался Талос. — По воксу звучат имена, которых я никогда не слышал: Новадесантники, Черные Консулы, Орден Генезиса. Названия Орденов, чьи владения мы десятилетиями карали и грабили. Вот что предчувствовал наш отец перед своей смертью. К нам пришла расплата за все грехи, как и к нему.
— Неважно, — перебил его Ксарл, — они все — Ультрадесантники. Они умирали в Великой Войне. Они умрут и сейчас.
— В этом он прав, — поддержал Сар Зел. — Уж лучше Тринадцатый, чем проклятые всеми богами Кровавые Ангелы со всеми их вопящими родственничками.
— Не нашли лучшего времени поспорить? — тихо вмешался Талос, и остальные братья замолчали.
— Сюда! — сказал Сайрион. — Ангар недалеко.
В ангаре было относительно тихо. Какофония рева двигателей и грохота болтеров не исчезла полностью, но в этих стенах, по крайней мере, не было слышно криков рабов и грохота сапог ввязавшихся в перестрелку отделений.
— Здесь был бой, и мы его пропустили, — передал Талос по воксу. Весь пол был завален телами павших: одни были в броне цветов Восьмого Легиона, на других были доспехи Орденов-Прародителей.
— Преторы Орфея. Узнаю их цвета.
Восстановить детали того, что здесь случилось, не составило труда: чтобы не рисковать и не нестись прямо под удар огромных защитных батарей ангара, захватчики вломились в крепость, прорвав оборону во многих местах. Из этих брешей противники направили основные силы внутрь крепости и разделились на две части — одна стала прорываться ещё глубже в крепость, а другая вырезала всех, кто пытался бежать к ангару.
Пророк сощурил глаза, представляя, что подобные сцены разыгрывались на каждом уровне и во всех ангарах по всей крепости, оставляя бреши в каждой стене.
— Они оставят арьергард, — предостерег он. — Они слишком педантичны, чтобы забывать о подобных вещах.
— Ни единого признака жизни, — возвестил Сайрион.
— Все равно.
Талос был единственным, кого раздражала воцарившаяся тишина. Он толкнул ногой решетку вентилятора и прыгнул вниз на палубу. Вопреки отрицательным показаниям сканнеров он все равно повел болтером из стороны в сторону. Талос нервно теребил болтер.
— Ничего, — произнес он, — никого. Здесь могила.
Голос Сайриона был окрашен улыбкой, когда он говорил в вокс.
— Никогда еще трусость не оказывалась так полезна.
— Мы еще не в безопасности, — сказал пророк.
Перед ними простирался ангар. Несмотря на то, что это была одна из самых скромных пусковых платформ крепости, в средних отсеках ангара западного сектора все еще размещались более двух десятков десантно-штурмовых кораблей и грузовых челноков. Его обслуживали две сотни душ — смертные рабы и сервиторы чинили, перезаряжали и заправляли боевые машины.
Талос выругался, медленно выдохнув. Пол покрывали останки павших. Половина десантно-штурмовых кораблей была превращена в обломки массированным огнем. От нескольких из них остались лишь дымящиеся остовы, в то время как у других были уничтожены посадочные опоры и теперь они, искореженные, лежали на полу.
— Теперь понятно, почему они не оставили арьергард, — произнес Сар Зел. — Пошли.
Десантно-штурмовой корабль «Погребальная песнь» расположился в самом конце ангара, все еще удерживаемый в десяти метрах над землей швартовочными захватами. На броне были видны следы от пуль, но особого вреда они не нанесли.
— О, нет, — пробормотал Сар Зел. — Нет, нет, нет.
Остальные молча смотрели.
— Сосредоточьтесь, — приказал Талос. — Будьте бдительны.
Воины Первого Когтя, все еще сопровождаемые Узасом, рассредоточившись и подняв болтеры, шли через ангар. Талос остался с Сар Зелом и указал на десантно-штурмовой корабль.
— Нам нужно убираться с этой планеты, брат.
— В этом мы не полетим, — ответил Сар Зел. «Громовой ястреб» избежал большей части разрушений, доставшихся ангару, но, тем не менее, был полностью выведен из строя. Швартовочные захваты, удерживавшие его, были разрушены, и то, что летательный аппарат еще как-то висел, само по себе было чудом.
— Мы можем отстрелить швартовочные захваты, — сказал Талос. — «Погребальная песнь» переживет падение с десятиметровой высоты.
Сар Зел неопределенно кивнул, не выражая согласия как такового.
— Вращающиеся платформы вдоль палубы не функционируют. Контрольная рубка разрушена.
Он указал на возвышенную платформу, с которой хорошо просматривался весь ангар. Среди пультов и консолей были разбросаны тела и ошметки горелой плоти, а каждая машина была пронзена клинками или сожжена дотла.
— Мы можем попробовать взлететь с позиционной карусели, — медленно проговорил Талос.
Сар Зел указал на кучи обломков и мусора, некоторые из которых доходили чуть ли не до потолка.
— И что ты предлагаешь делать со всеми этими завалами? Разнести их ракетами и убиться самим? Я не смогу их протаранить. Необходимо, чтобы системы ангара работали, чтобы расчистить нам путь. Без них на это уйдет несколько дней.
Талос хранил молчание, осматривая корпуса поврежденных кораблей.
— Сюда. Вот этот. Он полетит.
Взгляд Сар Зела задержался на несколько секунд на обгоревшем корпусе, зоркие глаза изучали состояние обшивки. «Громовой ястреб» стоял близко к дверям ангара, безжалостно прошитый очередью крупнокалиберных снарядов, которые четко и аккуратно пробили многослойную бронированную обшивку. Его полуночный цвет под пламенем огнеметов стал угольно-серым. Оплавились даже усиленные иллюминаторы, оставив кокпит незащищенным. Из разрушенных окон валил дым, что свидетельствовало о взорвавшейся внутри гранате.
— Этот мог бы, — выдал наконец Сар Зел. — Правда, нам предстоит взлетать сквозь пыльную бурю и дым, и подниматься из горящей крепости. Двигатели могут забиться пеплом.
— Уж лучше это, чем умереть тут, — ответил пророк. — За работу.
Сгибаясь под весом своей лазпушки, Сар Зел пошел к десантно-штурмовому чтобы выяснить, сможет ли тот так или иначе взлететь. Кладбищенское спокойствие ангара длилось всего несколько минут, прежде чем его нарушили имперские солдаты в белых ливреях.
Сар Зел уже сидел в троне пилота, успокаиваемый звуками разогревающихся двигателей. Корабль был потрепан, но был в состоянии летать. Вообще говоря, он знал, что в атмосфере у них не будет термозащиты — зато можно покинуть кокпит, закрыться и доверить полет духу машины. Далее, покинув атмосферу, они окажутся в вакууме — но если загерметизировать броню, это не будет угрозой. Самое главное — то, что у них хотя бы есть «Громовой ястреб», на котором можно взлететь.
— Еще Преторы, — сообщил по воксу Сар Зел.
Остальные воины Первого Когтя перешли на бег. Врагов было пятеро, что примерно уравнивало их шансы, поэтому оба отделения воспользовались бесчисленными возможностями укрыться среди обломков. Талос и Сайрион согнулись, проверяя запасы боеприпасов.
— Мы прокляты, — произнес он. — Никому из живых не должно везти так, как нам.
— Никому? — Сайрион выстрелил вслепую из-за обломков, за которыми они прятались. — Если кто и заслуживает смерти за свои преступления, то это мы, брат.
Талос поднял свой болтер, чтобы добавить огневой мощи к стрельбе Сайриона. В тот же момент вражеский огонь прекратился.
Талос и Сайрион переглянулись. Оба выглянули поверх скрывавшей их баррикады, целясь из болтеров. Все пять Преторов покинули укрытия и стояли на открытом пространстве. Их конечности были напряжены, в то время как тела скручивали спазмы. Первый Коготь смотрел, как двое из них выронили свое оружие, и теперь их ничем не занятые пальцы тряслись и скрючивались. Они потеряли контроль над собой.
В поле зрения попал силуэт позади них. Его череполикий шлем венчали изящно изогнутые рога, а Т-образный визор взирал на развернувшуюся перед ним сцену в ничего не выражающем безмолвии. В одном закованном в броню кулаке силуэт держал древний болтер, в другой — посох из черного железа с ртутными прожилками, увенчанный связкой из человеческих черепов. Из трясущихся шлемов Преторов раздавались приглушенные вокс-щелчки, когда воины пытались озвучить свои мучения. Из плавящихся сочленений доспехов с шипением вырвался пар, и их эпилептическая дрожь продолжилась с удвоенной силой. Когда в пластинах брони появились прорехи, из плавящегося месива наконец вырвались крики. Один за другим, воины свалились на палубу ангара, и из доспехов неторопливо потекла органическая жижа.
Силуэт опустил посох и размеренно зашагал навстречу Первому Когтю.
— Надеюсь, вы не думали улететь без меня? — спросил Рувен. В его голосе не было ни тени эмоций.
— Нет, — солгал Талос, — ни на минуту.
Ветер с ревом врывался в открытый кокпит. Сшитый из содранной кожи плащ Узаса трепетал от порывов шторма, и ему вторил костяной хор бряцающих черепов, свисавших на цепях с брони Ксарла. Сар Зел сидел, вольготно откинувшись в троне, как будто родился в нем.
С воздуха крепость смотрелась пятном на ландшафте. Замок был охвачен первыми предсмертными судорогами полного разрушения. Из разбитых бастионов валил дым, ряды защитных батарей были охвачены пламенем, а внешние уровни разорены. Шрамы на каменной облицовке показывали кратеры от приземления десантных капсул, в то время как в горящих небесах, как тучи насекомых, роились десантно-штурмовые корабли и «Лендспидеры».
Украденный Первым Когтем корабль вибрировал, его впускные клапаны вдыхали дым, а двигатели выдыхали чистое пламя. Чтобы прорваться сквозь нависшую над крепостью дымовую завесу потребовалось больше чем несколько мгновений. Откуда-то снизу раздался треск трассирующего огня, и снаряды забарабанили по корпусу.
— У нас все хорошо, — произнес Сар Зел в вокс по общему каналу.
— Звучало совсем не хорошо, — дерзко ответил Талос, сидя в трясущемся удерживающем троне.
— Мы в дыму, и у нас все хорошо ровно до того момента, как пепел погубит двигатели.
— А это еще что? — спросил пророк, указывая вперед по направлению их взлета.
Пятно, яркое как второе солнце, расцвело над ними в клубах черного дыма. Прожилки огненного света распростерлись во всех направлениях от раскаленного ядра.
— Это же… — Сар Зел так и не договорил. Он рванул на себя штурвал и накренил челнок так резко, что каждая заклепка в его корпусе мучительно застонала. Второе солнце вспыхнуло позади них и взревело как карнодон, охваченное огнем от своего бешеного падения.
Талос выдохнул, не осознавая, что до этого задерживал дыхание. Десантная капсула скрылась из виду.
— Близко прошла, — признал Сар Зел.
— Брат, — Талос указал куда-то, и в тот же момент ожили и беззвучно запульсировали аварийные сигналы. — Кое-что еще.
Что бы это ни было, оно атаковало их с бреющего полета, идя рядом с ними параллельным курсом, а его двигатели оставляли точно такой же инверсионный сред. На секунду клубы дыма развеялись и на похожем на птицу силуэте проступили знаки принадлежности, видные даже сквозь копоть.
— Вижу, вижу.
— «Громовой ястреб» Ультрадесантников, — предостерег Талос.
— Вижу, вижу.
— Так сбей его!
— Ну и чем я тебе его собью? Мольбами и руганью? Или ты успел до отлета зарядить пусковые установки и забыл мне сообщить?
Череполикий шлем Талоса резко развернулся к пилоту.
— Может быть ты заткнешься и просто выведешь нас в космос?
— Двигатели задыхаются от пепла. Я говорил, что так и будет. Мы не долетим до орбиты.
— Попытайся.
В это мгновение еще один залп трассирующего огня прошил нос их машины. Половина консоли управления погасла.
— Держитесь, — пробормотал Сар Зел странно спокойным голосом.
«Громовой ястреб» резко накренился и сделал бочку, отчего всех пассажиров вдавило в удерживающие троны. И без того суровая тряска усилилась в десять раз. Снаружи что-то взорвалось с металлическим лязгом.
— Основные двигатели сдохли, — сообщил Сар Зел
— Худший…пилот…всей…Десятой … — пробился возглас превозмогавшего ускорение Сайриона.
Талос смотрел, как дым расходится перед ними, и чувствуя, как корабль снова накренился. Второй взрыв прозвучал приглушенным хрустом, едва уловимым на слух.
— Маневровые тоже сдохли, — произнес Сар Зел.
Момента, когда «Громовой ястреб» завис в самой высокой точке своего полета перед началом плавного падения, не последовало. Они крутились и тряслись в бессильном свободном падении под жалобные завывания забитых пеплом двигателей машины. Воинам приходилось кричать в вокс, чтобы быть услышанными, потому что даже их звуковые рецепторы были не в состоянии отфильтровать речь от шума бури.
— Потерял управление, — сказал Сар Зел, все еще дергая штурвал и надеясь выйти из крутого пике.
— Прыжковые ранцы, — прокричал Талос сквозь хаос.
Воины Первого Когтя примагнитили сапоги к палубе и встали с тронов. Нестройным шагом они пошли в десантный отсек, стуча магнитными подошвами сапог. Незакрепленные предметы бились об их доспехи. Припасенный Ксарлом ящик со сменными зубьями для цепного меча врезался в шлем Рувена, вызвав поток бормочущих ругательств в вокс.
Талос первым добрался до прыжковых ранцев. Он пропустил крепления над наплечниками, зафиксировал их на броне и приготовился ударить закованным в броню кулаком по кнопке открытия дверей.
— Мы сегодня умрем, — произнес в вокс Сайрион, и судя по тону, эта мысль его забавляла.
Талос опустил трап и уставился в дымные потоки завывавшего ветра и терявшийся за гранью разумного горизонт.
— У меня есть идея, — прокричал пророк, — но нам нужно быть осторожными. За мной.
— Пепел набьется и в двигатели прыжковых ранцев, — откликнулся Сар Зел, — у нас в распоряжении минута, от силы две. Начинай отсчет.
Талос не ответил. Он оторвал магнитные подошвы сапог от палубы и прыгнул, падая в горящее небо.
XIV
Завет Крови
Первый Коготь собрался.
— Когда он проснется? — спросил один из них. — Нам нужно выступать, пока людишки все еще прячутся по убежищам.
— Проснется где-то через час. Он уже близок к пробуждению.
— Его глаза открыты.
— Они открыты уже несколько часов, но он нас не видит. Его сознание не воспринимает большинство внешних раздражителей. Может, он слышит нас — Мне не хватает данных, чтобы сделать точный вывод.
— Ты сказал, что он умрет. Он сказал, что будет жить, мучаясь от боли. Кто из вас прав?
— Начинаю думать, что прав он. Его физиология постоянно изменяется, а это не обязательно смертельно. Но со временем боль разрушит его, так или иначе. На его пророческий дар более не стоит полагаться. Сейчас нет существенных различий в работе мозга во время видений и обычных кошмаров. Каким бы биологическим чудом это ни было, и какое бы сочетание генов не одарило его пророческим даром, оно начинает исчезать из его крови.
Талос улыбался без улыбки. Он не проронил бы ни слезинки, лишившись своего дара предвидения. Ради этого можно было даже смириться с постоянной болью.
— Мы так и думали, Живодер. Он ошибся насчет Фаровена на Крите. С тех пор он ошибался все чаще и чаще. Он ошибся насчет того, что Узас убьет меня в тени титана. Он ошибся и с тем, что мы погибнем от рук эльдар. Ксарл уже мертв.
Какое-то время спящий не слышал голоса. В глубокой тишине воздух звенел от напряжения
— Его генное семя все еще управляет телом куда более агрессивно, нежели должно. Оно также поглощает его генетическую память и биологические отличительные признаки.
— …поглощает?
— Впитывает. Вбирает в себя, если хотите. Его прогеноидные железы являются рецепторами для уникального изъяна в его генетическом коде. В другом носителе эти изъяны и не были бы таковыми вовсе. Они могли бы создать превосходнейшего, отличнейшего легионера.
— Мне не по душе твой взгляд, Вариель.
— Тебе не по душе все, что касается меня, Сайрион. Твои мысли меня совершенно не волнуют.
И вновь воцарилось напряженное молчание.
— В Легионе всегда говорили, что Тсагуальса проклята. Я чувствую это в своей крови. Мы умрем здесь.
— Теперь ты говоришь как Меркуциан. Никаких шуток, нострамец? Никакого оскала, за которым можно спрятать собственные грешки и изъяны от братьев?
— Следи за языком.
— Тебе не запугать меня, Сайрион. Быть может, этот мирок и в самом деле проклят, но проклятье может внести ясность. Прежде чем впасть в дрему, Талос говорил о том, что знает, как поступить с этим миром. Мы задержимся тут ровно столько времени, сколько потребуется для достижения наших целей.
— Надеюсь, ты прав. Он больше не бормочет и не кричит во сне.
— То было пророчество. Сейчас же он блуждает в воспоминаниях. В том, что уже было, а не в том, чему только предстоит произойти. Он видит сны о прошлом и о своей роли, которую он в нем сыграл.
«Громовой ястреб» Ультрадесанта вздрогнул на реактивной струе, со смертоносным спокойствием дрейфуя над бастионами крепости. Его ракетные установки были пусты, отделения высажены, и теперь он парил на позиции, облегчая носовые орудия и поливая оборонительные платформы крепости безжалостным огнем из тяжелых болтеров. Каждые тридцать секунд хребтовой турболазер десантно-штурмового корабля испускал пучок энергии, и очередная орудийная платформа исчезала во вспышке синего света. Брат Тир из Коллегиата Демеса наблюдал за пикт-экранами, пока десантный корабль выполнял очередной неуклюжий маневр. Держа латные перчатки на рычагах управления, он заставил тяжелые болтеры уничтожить последние уцелевшие расчеты управляемых сервиторами орудий на парапетах замка.
— Цель уничтожена, — он передал по воксу пилоту, — оборонительная платформа типа «Сабля», экипаж — два сервитора.
Брат Гедеан из Коллегиата Артея задал вопрос, не отворачиваясь от того, что происходило за лобовым стеклом.
— Боезапас?
— Хватит еще на шесть обстрелов, — ответил Тир. — После этого потребуется перевооружение.
— Вас понял, — отозвался пилот.
Сверху раздался характерный грохот удара металла о металл, который ни с чем нельзя было спутать. Пилот, второй пилот, штурман и стрелок — все Ультрадесантники, прошедшие обучение в разных коллегиатах на разных мирах далекого Ультрамара — одновременно посмотрели вверх. Сверху раздался еще один удар. И еще один, и еще.
Брат Константин, восседавший в кресле штурмана, поднял болт-пистолет.
— Что-то… — начал он, но его речь прервали еще два удара по потолку. Похожие на неистовый торопливый барабанный бой удары начали раздаваться вдоль борта. Константин и второй пилот по имени Ремар одновременно отстегнули ремни безопасности и направились из кабины экипажа по лестнице в погрузочный отсек. Как только они вошли, им открылся вид срываемого с петель люка и стон гнущегося металла. Грохот и треск ворвались внутрь вместе с воздухом, а с ними пришли и враги.
— Аварийный протокол, абордаж, — передал брат Ремар по воксу Гедеану, находившемуся в кокпите наверху. «Громовой ястреб» тут же начал набирать высоту, устремляясь вверх на яростно ревущих двигателях. Ремар и Константин остались стоять, прикрывая спинами трап для экипажа с оружием наизготовку.
Первым появился сломанный цепной топор. Зубья из адамантина были истерты и сломаны от выпиливания люка. Кусок железа небрежно бросили внутрь, и он с грохотом упал на палубу. Следом возник воин Восьмого Легиона. Череполикий злобно косился сквозь дым, когда он проскользнул на палубу почти со змеиным изяществом. Внушительных размеров турбины прыжкового ранца, правда, сделали его появление чуть менее грациозным.
Константин и Ремар открыли огонь из пистолетов, и воин упал на пол, не успев извернуться и выставить бронированный наплечник, чтобы защитить голову. До того, как первый захватчик коснулся пола, другие уже протиснулись в проделанную дыру. Оружие уже было в их руках — болтеры, ответившие своей бурей огня.
Оба Ультрадесантника упали — Ремар был мертв. Его внутренности вперемешку с осколками брони размазало по трапу. Константин истекал кровью из тяжелых ран на груди, животе и шее.
— Пошел, пошел, — скомандовал по воксу Ксарл. Он повел Узаса и Рувена вверх по лестнице. Сайрион замешкался, обернувшись туда, где сидел Талос, согнувшись над телом их последнего брата. Пол в том месте, где упал Сар Зел, был измазан кровью и усыпан осколками брони.
— Он мертв, — произнес пророк. Он не стал доставать свой редуктор, чтобы приступить к извлечению генного семени Сар Зела, и не поднялся в кабину вслед за остальными. Он остался там, где был, вертя в руках шлем Сар Зела. То, что осталось от лица воина, было залито кровью. Сайрион слышал доносившиеся сверху крики и звон клинков и почти разозлился на Талоса за то, что из-за него пропустил все веселье.
— Оставь его, — произнес он. — Ксарл может вести корабль.
— Я знаю, — Талос оттащил тело в сторону и привязал его ремнями безопасности. Сайрион помог ему, хоть и с некоторым опозданием. Десантно-штурмовой корабль дрожал, поднимаясь выше.
— Он зря полез первым, — продолжил Сайрион. — Нам следовало послать Узаса, после того как он расковырял дверь. Тогда бы…
Три болтерных снаряда взорвались в боку Сайриона, и вырванные осколки брони звонко застучали по стенам. Воин отшатнулся, вскрикнув от боли, ударился о переборку и выпал из десантного корабля.
Умирающий брат Константин все еще держал в дрожащей руке разряженный болт-пистолет. Он еще три раза надавил на спусковой крючок со звонкими щелчками, целясь в Повелителя Ночи. В ответ Талос всадил свой цепной меч в позвоночник Ультрадесантника, позволив зубьям вгрызаться во все, что им попадалось. Хоть это и не имело уже значения, но Константин умер в яростном горьком безмолвии, ни разу не взвыв от боли.
— Сайрион, — позвал он по воксу, вынимая меч. — Сайрион?
— Я не могу… он подбил мой прыжковый ранец, — прошипел тот в ответ.
Талос бросился к вырванному люку и, ухватившись за края, снова выпрыгнул в небо. В динамиках шлема затрещал голос Ксарла:
— Ты только что…?
— Да.
Ретинальный дисплей Талоса замерцал, когда он падал. Руны вертелись, отмечая падение высоты.
Обнаружив, к чему было приковано внимание Талоса, его целеуказатель выделил крошечную фигурку Сайриона, а рядом с ней нострамскими рунами вывел информацию о его жизненных показателях. Талос не обратил на них внимания и активировал турбины за своей спиной. Теперь он не просто падал на землю — он устремился к ней.
С очередным рывком двигателей еле заметная за завесой дыма крепость стала чуть ближе. Он летел, не обращая внимания на мечущиеся над бастионами «Лендспидеры» и десантные корабли.
Приблизившись, он мог разглядеть прыжковый ранец Сайриона, сыпавший искрами и дымом. Мимо пронесся «Громовой ястреб» в зеленых цветах Ордена Зари, обстреливавший крепостные стены, даже не удостоив вниманием такие мелкие цели. А Сайрион продолжал падать.
Земля летела им навстречу. Слишком, даже чересчур быстро.
— Спасибо… — прохрипел Сайрион, — что попытался…
— Хватайся — предупредил Талос, и его работающие на износ двигатели еще раз кашлянули, направляя его вниз. Тремя секундами позже они врезались друг в друга с визгом керамита. Их контакт был напрочь лишен какого-либо изящества. Талос врезался в брата, ища закованными в броню пальцами точку опоры и, наконец, вцепился в наплечник Сайриона. Другой Повелитель Ночи потянулся вверх и схватил протянутую ему руку за наруч. Талос начал менять направление движения, включив антигравитационный двигатель своего прыжкового ранца и маневрируя поворотом турбин. Это мало что изменило. Оба воина продолжали падать, хоть и медленнее, благодаря прыжковому ранцу Талоса. Летный ранец, хоть и был древнего типа — лучше приспособленного для длительных полетов, — был уже перегружен после падения сквозь бурю из пепла и клубов дыма. На краткий миг Талос поддался эгоистичной панике: он мог отпустить руку брата и спастись, а не размазаться по пыльным равнинам Тсагуальсы. И никто бы об этом не узнал.
— Брось меня, — проговорил в вокс Сайрион, обратив свой шлем с прожилками молний к брату.
— Заткнись, — отозвался по воксу Талос.
— Это убьет нас обоих.
— Заткнись, Сай.
— Талос…
Они нырнули в очередное облако дыма, и рунические символы на ретинальном дисплее Талоса тут же вспыхнули красным. В эту секунду Сайрион отпустил руку. Талос сжал его крепче, беззвучно выругавшись.
— Брось же меня! — повторил Сайрион.
— Сбрось…прыжковый… ранец…
Сайрион схватился крепче и выругался, как и его брат мгновением раньше. Свободной рукой он расстегнул замки, крепившие двигатели к ранцу. Как только турбины отвалились, его вес уменьшился, и им удалось прекратить свое свободное падение.
Медленно, очень медленно они стали подниматься.
— Нас порвут к чертям собачьим!!! — произнес в вокс Сайрион, — даже если твои двигатели не наглотаются пепла.
Пророк пытался удержать равновесие при подъеме, а его взгляд метался между горящим небом и датчиком тяги на краю зрительного восприятия. Десантно-штурмовые корабли и «Лендспидеры» проносились мимо, одни со свистом пролетали на расстоянии сотен метров, а другие рычали гораздо ближе. Братьев закрутило и затрясло, когда мимо них на расстоянии вытянутой руки проскользнул бронированный «Лендспидер».
— Он возвращается, — сообщил Сайрион.
Талос обернулся. Сайрион был прав: боевая машина заложила крутой вираж и развернулась для атаки.
— Никто не заслуживает нашего везения, — уже второй раз менее чем за час произнес Талос. Он выстрелил в атаковавший их летательный аппарат, несмотря на расстояние между ними, но болтерные снаряды разнесло потоками ветра. Спидер летел на них, завывая турбинами. Подвесные многоствольные штурмовые пушки завертелись, готовые открыть огонь.
Трассирующий огонь обрушился на него пылающим градом. Спидер попытался уклониться, но залп прошил его насквозь. Внутри что-то взорвалось. Изрыгая дым и огонь, остатки спидера с воем пронеслись мимо беззащитных Повелителей Ночи вниз, к пепельным пустошам.
«Громовой ястреб» Ультрадесантников затмил небо перед ними, и от работы его громадных двигателей дрожал сам воздух. Медленно начал опускаться передний пандус, подобно открытому клюву кричащего грифа.
— Ты закончил? — произнес в вокс Ксарл. — Мы можем уже, наконец, убраться отсюда?
Когда они вырвались из облака пепла, стали очевидны масштабы вторжения. Расположившийся на троне второго пилота Талос подался вперед, глядя, как пламенеющие облака сменяются небесами, полными звезд и стали. За его спиной тихо выругался Ксарл.
Пространство над Тсагуальсой кишело вражескими судами — крейсерами и баржами стандартных типов, запертыми со всех сторон остатками флота Легиона.
Флот имперских космодесантников превосходил Повелителей Ночи численностью и размерами, но флагманы легиона затмевали даже крупнейшие суда имперцев. Их окружали крейсеры, обмениваясь залпами огня под переливы пустотных щитов.
— Вот он, хваленый Кодекс Астартес, — ухмыльнулся Рувен. — Сдать величайшие корабли новорожденному Имперскому Флоту… Молюсь, чтобы сегодня Тринадцатый понял, каково это — отдавать на откуп жалким людишкам свое самое мощное оружие.
Талос не мог оторвать взгляд от заполнившего небеса флота.
— Кодекс Астартес в ответе за уничтожение нашей крепости в самой жестокой атаке, каких я не видел со времен Осады Терры, — тихо произнес он. — И я бы последил за языком, пока мы не переживем все это, брат. Флот будет стремиться заблокировать все выходы из системы в открытое пространство, так или иначе.
— Как скажешь, — согласился Рувен с неприятной усмешкой в голосе. — Отыщи «Завет», Ксарл.
Ксарл уже смотрел на примитивный гололитический ауспекс десантно-штурмового корабля. Сотни рунических символов бежали по нему, перекрывая друг друга.
— Похоже, он исчез. Возвышенный, видимо, бежал.
— И никто не удивлен, — подметил Сайрион, устроившись в штурманском троне. Тела пилота и стрелка Ультрадесанта валялись у него под ногами там, где Ксарл, Узас и Рувен бросили их. Узас смотрел на братьев, не говоря ни слова, временами вдавливая пальцем триггер цепного топора, заставляя его зубья перемалывать воздух.
— Это топор Сар Зела, — сказал Талос.
— Сар Зел мертв, — ответил Узас. — И теперь это мой топор.
Талос повернулся к сцене, развернувшейся по ту сторону лобового стекла. Ксарл оставил жалкие надежды держаться подальше от поля боя и вел корабль среди дрейфующих остовов, делая все возможное, чтобы увернуться от града батарейного огня.
— Говорит Первый Коготь, десятая рота, всем кораблям, надо принять выживших.
Десятки голосов немедленно затрещали в ответ, и все спрашивали о Талосе. Некоторых беспокоила его безопасность, другие искренне надеялись, что он погиб в крепости на планете.
— Ах, — невесело усмехнулся Рувен, — вот каково быть одним из избранных Ночного Призрака.
— Ты сам мог бы догнать убийцу нашего отца, — Талос развернулся к нему. — Меня утомило твое нытье, колдун. Не стоит меня ненавидеть за то, что я был единственным, кто отомстил за смерть примарха.
— Отомстил, пойдя против воли примарха, — огрызнулся Рувен.
— Но все же месть. Мне этого достаточно. К чему продолжать шипеть и огрызаться?
— Потому что ты покрыл себя позором и славой в равной мере, всего-навсего ослушавшись приказа нашего отца. Как чудесно. Никогда еще недостаток дисциплины не приносил такую славу.
— Ты… — Талос замолчал, устав от старого спора. — Ты ноешь, как дитя, которого оторвали от материнской груди. Хватит, Рувен.
Колдун не ответил. Его растущее веселье чувствовалось в тесноте кокпита, как влажность в воздухе.
Талос не стал отвечать на вопросы в воксе. Ему было известно, что вне Десятой роты он едва ли вызывал всеобщее восхищение. Он догадывался, что столько же братьев жаждут его смерти, сколько гордятся им. Однако месть за убийство примарха принесла ему дурную славу. Он подозревал, что всеобщее пренебрежение идет скорее от стыда за отказ от погони за убийцей Ночного Призрака. В случае с Рувеном, дело, определенно, обстояло именно так.
Ксарл ответил вместо него.
— Да, да, талисман Легиона еще дышит. Мне нужен список кораблей, которые в состоянии принять на борт выживших.
В течение следующих шестидесяти секунд на релейном мониторе вспыхнули почти тридцать транспортных кодов.
— Это код «Завета», — Талос постучал по монитору. — Они все еще там…
Они вгляделись в панораму орбиты, и перед их взором скользили мимо друг друга громады боевых кораблей. Впереди, сверху и повсюду два флота сошлись в пугающем безмолвии и степенной ярости орбитальной войны.
— …ну…где-то, — не очень уверенно закончил Талос.
Ксарл переключился с атмосферной тяги на орбитальные ракетные двигатели, и челнок дернулся вперед. Глубоко в недрах «Громового ястреба» что-то издало неприятный гул.
— Вот почему летал обычно Сар Зел, — подметил Сайрион.
— Я не буду пилотом для Первого Когтя, — ответил Ксарл. — Думаешь, я буду смирно стоять в сторонке, пока тебе достается все веселье во время рейдов? Мы обучим этому раба. Может быть, Квинта.
— Может быть, — допустил Талос.
Будучи достаточно небольшим, чтобы не быть замеченным, десантный корабль летел на полной тяге. Перед ними разворачивался звездный балет орбитального сражения. Вот массивный темный корпус «Предвидения Охотника» вращался в медленной агонии, его пустотные щиты переливались всеми цветами видимого спектра. А там два ударных крейсера орденов — прародителей, содрогаясь, удирали от истерзанной «Оплаканной верности». Залпы их орудий взрывали обломки у них на пути, когда они удалялись от большего корабля, пока тот не взорвался. Эскадрильи истребителей Восьмого Легиона, управляемые сервиторами и флотскими рабами, роились вокруг крейсеров орденов — прародителей, их орудия лишь высекали искры, попадая по пустотным щитам боевых кораблей. Авианосцы и линкоры, облаченные в полночь во всем своем великолепии, выносили основную тяжесть вражеского огня. Корабли, состоявшие на службе столетиями, прекращали свое существование за считанные мгновения, обрушиваясь внутрь себя и разлетаясь концентрическими кольцами от взрывов ядерных реакторов. Другие погружались в безмолвие и холод, разрушенные до состояния дрейфующих остовов; поглощавшие их пожары давно потухли, не вынеся безвоздушного пространства.
Ксарл накренился к корпусу «Предвидения», проносясь над его массивными надпалубными надстройками, виляя между хребтовых зубцов. Какофония света бушевала со всех сторон, когда боевой корабль стрелял из своих основных орудий в меньшие корабли сверху. Ксарл проклинал яркие вспышки и летел, стиснув зубы.
— Мне этого не сделать, — сказал он.
— Если ты не сделаешь — мы умрем, — ответил Талос.
В знак согласия Ксарл уклончиво хмыкнул.
— Возьми левее, — крикнул Сайрион, глядя на гололитический дисплей. — Ты несешься прямо на…
— Да вижу я, вижу!
— Левее, Ксарл, — твердил Талос, — теперь еще левее…
— Может быть, вы болваны, сами поведете?! Закройте рты!
Даже Узас вскочил на ноги и уставился в лобовое стекло.
— Думаю, нам стоит…
— Думаю, тебе стоит заткнуться.
Десантный корабль ускорился, оторвавшись от бастионов на хребте «Предвидения», и протиснулся между двух внушительных размеров шедших на сближение крейсеров. К левому борту боевого корабля Повелителей ночи «Третье Затмение», к правому борту боевой баржи Ордена Зари «В бледном почтении». Суда обменивались вялыми залпами огня, готовясь пройти мимо. «Громовой ястреб» пронесся между ними, его двигатели завывали, а кокпит трясся.
— Вот там, — выдохнул Ксарл, снова глядя вперед.
И он был там. Колоссальный корабль горел, крутясь в пространстве, окруженный меньшими крейсерами, поливавшими огнем его незащищенный корпус. Хребтовые надстройки и бортовые батареи плевались ответным огнем, вынуждая захватчиков отойти и перегруппироваться для нового захода для атаки.
Вдоль корпуса цвета полуночи огромные буквы из древней бронзы складывались в два слова на нострамском: «Завет крови».
— Говорит Талос — «Завету».
— Ты все еще жив, — пророкотал Возвышенный. — Какой сегодня удивительный день.
— Мы в «Громовом ястребе» Тринадцатого легиона. Приближаемся к носу корабля. Не стреляйте.
Воин на другом конце вокса издал булькающий смешок.
— Посмотрим, что я смогу сделать.
— С Вандредом дела плохи, я заметил, что он больше не моргает, — Узас принялся размышлять вслух безжизненным голосом. А затем добавил совершенно не к месту:
— Талос. Когда ты прыгнул, чтобы спасти Сайриона, Рувен сказал нам не возвращаться за тобой.
— Я уверен, что именно так все и было, — пророк еле заметно улыбнулся.
Талос открыл глаза. Лампы апотекариона светили вниз, заставив его отвернуться и прикрыть глаза.
— Ну что, я умру? — спросил он.
Вариель покачал головой.
— Не сегодня.
— Как долго я был в отключке?
— Ровно два часа и девять минут. Совсем недолго.
Пророк поднялся, сморщившись от боли в суставах.
— Тогда у меня есть мир, и я покажу на нем пример. Мы закончили?
— На сегодня да, брат.
— Пойдем. Мы возвращаемся на Тсагуальсу, ты и я. Я должен тебе кое-что показать.
XV
Маяк в ночи
Люди оставались там, где и были, отсиживаясь в подземных убежищах. Немногие, оставшиеся на поверхности, прятались или строили уличные баррикады, готовые защищать свою территорию с железными балками, инструментами, шпилями пилонов и весьма ограниченным количеством легкого стрелкового оружия. Они умерли первыми, когда Повелители Ночи возвратились. Их тела были первыми брошены в свежевальные ямы.
Бригады землеройных сервиторов выкапывали целые участки улиц, разрывая постоянно расширяющиеся канавы, куда сваливали в кучу бескожих мертвецов. Летающие сервочерепа и камеры в шлемах Повелителей Ночи записывали творившуюся бойню для дальнейшего использования.
Архрегент не вставал из-за стола. До рассвета, бледного, каким он всегда был на этой планете, оставался всего час. Как только налетчики вернулись, он так или иначе вознамерился получить ответы на некоторые вопросы. Если сегодня ему суждено умереть, то он не хотел бы пребывать в неведении.
Помощник Муво вбежал в комнату, сжимая дрожащими пальцами распечатанные отчеты и подметая своими одеждами закопченный пол. Слуг, которые могли бы подмести грязь, не осталось.
— Ополчение практически уничтожено, — сообщил он. — Вокс… нет больше смысла слушать его. Там сплошные крики, сир.
Архрегент кивнул.
— Оставайся со мной, Муво. Все будет хорошо.
— Как вы можете так говорить?
— Дурная привычка, — признался пожилой человек. — Все хорошо не будет, но, тем не менее, мы можем встретить уготованное нам с достоинством. Мне кажется, я слышу стрельбу на нижних палубах.
Муво подошел к столу.
— Я… я тоже её слышу. Где ваши гвардейцы?
Архрегент сел, сплетя пальцы
— Я отправил их к ближайшему убежищу около часа назад, хотя они собирались остаться из-за просто-таки идиотского стремления исполнить свой долг.
Возможно, именно они в глубине корабля отдают свои жизни, чтобы отсрочить встречу на несколько секунд. Однако я все же надеюсь, что это не они. Это были бы напрасные жертвы.
Послушник искоса взглянул на него.
— Как вам угодно, господин.
— Стой смирно, Муво. Похоже, у нас гости.
Первый Коготь вошел в комнату. Их броня все еще была изукрашена кровью защитников башни.
Талос шел первым и, войдя, тут же бросил красный шлем на стол архрегента. От удара деревянная поверхность покрылась трещинами.
— Этот стол — реликвия, — заявил старик с завидным спокойствием. У архрегента даже не тряслись руки, когда он откинулся на спинку стула. Талосу он сразу понравился, но это обстоятельство ни на йоту не повлияло бы на действия Легиона.
— Как я понимаю, — продолжил он, — это шлем имперского космодесантника, принадлежащего к Ордену Генезиса.
— Ты верно предполагаешь, — раздался голос воина, превращенный воксом в рычание, — ваши защитники вмешались в наши планы относительно этого мира. Эта была последняя ошибка в их жизни.
Воин отвернулся. Он обошел обзорный купол, глядя на простиравшийся во всех направлениях город. Наконец, он снова взглянул на архрегента. Шлем-череп смотрел без сожаления, но с любопытством, без жгучей тени злобы. Это был холодный пустой лик, не выдававший ни единой мысли существа, которое его носило.
Архрегент выпрямился и прочистил горло.
— Я — Джирус Урумал, архрегент Дархарны.
Талос склонил голову.
— Дархарна, — произнес он без какой-либо интонации.
— У планеты нет имперского обозначения. «Дархарна» — это имя первого корабля из нашей флотилии, который приземлился зд…
— Имя этой планеты — Тсагуальса. Ты, старик — архрегент лжи. Когда-то у Тсагуальсы был король. Его трон пустует в самом сердце всеми забытой крепости, и ему не нужен регент.
Пророк окинул взглядом город, слушая музыку сердцебиений обоих смертных. Оба ритма ускорились, и его чувства начали улавливать соленый запах выступившего от страха пота.
Человечество всегда скверно пахло, когда испытывало страх.
— Я расскажу вам, почему Империум так и не пришел за вами, — сказал Талос и начал свой рассказ. — Причина та же, по которой этот мир не упоминается в имперских записях. Когда-то Тсагуальса дала приют Легиону архиеретиков в годы после войны, ныне потерянной в легендах. Империум желает забыть об этом мире и о тех, чья нога ступала на его поверхность, — он повернулся обратно к архрегенту, — включая и тебя, Джирус. Ты тоже к нему причастен.
Архрегент по очереди посмотрел на каждого из них: трофейные черепа и богато украшенное оружие. Красные визоры и гудящие боевые доспехи, питаемые от громоздких ранцев-генераторов за их спинами.
— Как вас зовут? — он спросил, удивленный тем, что слова не застряли у него в горле.
— Талос, — прорычал в вокс возвышавшийся над ним воин. — Мое имя Талос из Восьмого Легиона, капитан боевого корабля «Эхо проклятия».
— И что же вы собираетесь здесь делать, Талос?
— Я приведу сюда Империум. Я приволоку их обратно к миру, который они так старательно желали позабыть.
— Мы веками ждали, что Империум спасет нас. Они нас не слышат.
Повелитель Ночи покачал головой с жужжанием сервоприводов поврежденной брони.
— Они вас слышат. Просто предпочитают не отвечать.
— Мы слишком далеко от Астрономикона, чтобы они рискнули отправиться сюда.
— Хватит оправданий. Я сказал тебе, что они бросили вас здесь, — Талос медленно выдохнул, осторожно взвешивая слова, которые собирался сказать. — На этот раз они ответят. Я тебя в этом уверяю. У вас есть Астропатический Консорциум?
— А…гильдия? Да, разумеется.
— А прочие психически одаренные души?
— Только те, что входят в состав гильдии.
— Тебе не солгать мне. Когда ты лжешь, твое тело выдает тебя тысячей едва уловимых сигналов. Каждый из этих знаков взывает ко мне. Что ты пытаешься скрыть?
— Временами среди псайкеров попадаются мутации. С ними разбирается гильдия.
— Очень хорошо. Приведи эту гильдию ко мне. Сейчас же.
Архрегент не шевельнулся.
— Вы оставите нас в живых? — спросил старик.
— Возможно. Сколько душ населяют этот мир?
— Последняя перепись насчитала десять миллионов в семи поселениях. Жизнь здесь немилосердна к нам.
— Жизнь немилосердна везде. Галактика не питает любви ни к кому из нас. Я позволю некоторым из вас жить, влача жалкое существование среди руин, пока вы ждете прихода Империума. Если не выживет никто, значит, некому будет рассказать о том, что они видели. Возможно, что до великого пришествия Империума доживет каждый тысячный. Это не обязательно, но будет весьма забавно и драматично.
— Как….как вы можете говорить о таких…
Талос прочистил горло. Через решетку вокализатора это прозвучало, как будто танк переключал передачи.
— Меня утомил этот разговор, архрегент. Соглашайся с моими пожеланиями и, быть может, ты станешь одним из тех, кто переживет эту ночь.
Пожилой человек встал на ноги.
— Нет.
— Как прекрасно встретить человека со стержнем. Я восхищаюсь этим. Я ценю это. Но сейчас не лучший момент для натужной отваги, и я намерен показать тебе, почему.
Сайрион шагнул вперед, сомкнув руку и хватая помощника за жидкие волосенки. Человек закричал, когда его ноги оторвались от пола.
— Пожалуйста… — заикаясь, пробормотал человек. Сайрион достал гладий и аккуратно рассек живот помощника. Кровь хлынула сплошным потоком, а скрученные петлями внутренности грозили вывалиться наружу, удерживаемые в теле только пальцами человека. Его мольбы немедленно превратились в бесполезный крик.
— Это, — пророк сказал, обращаясь к архрегенту, — происходит прямо сейчас повсюду, среди гор обломков, которые ты зовешь городом. Вот что мы делаем с твоими людьми.
Сайрион, все еще державший человека в воздухе за его сальные волосы, встряхнул его, вызвав еще больше воплей, перемежавшихся с влажным хлюпаньем вонючих кишок, падавших на палубу.
— Видишь? — произнес Талос, не отводя взгляда от архрегента. — Вы бросились к своим убежищам и лишили себя путей к отступлению. Теперь мы найдем вас всех, а затем я и мои братья поступим с вами так, как всегда поступают с теми, кто удирает как раненый зверь.
Он дотянулся до человека в руках Сайриона, взял за горло еще живое, бьющееся в конвульсиях тело и бесцеремонно швырнул его, истекающее кровью, на стол архрегента.
— Повинуйся мне, и один из тысячи твоих людей избежит подобной участи. Ты будешь среди них. Воспротивься мне, и я не только не пощажу остальных, более того, ты умрешь первым. Мои братья и я освежуем тебя заживо. Мы мастера продлевать ощущения, и наши жертвы умирают спустя многие часы после операции. Одна женщина продержалась шесть ночей, завывая часы напролет в мучительной агонии, и умерла лишь от инфекции в своей грязной клетке.
— Твоя лучшая работа, — произнес Сайрион.
Старик сглотнул, его била дрожь.
— Ваши угрозы ничего не значат для меня.
Повелитель Ночи прижал латную перчатку к лицу архрегента. Холодные керамитовые пальцы очертили контуры хрупких костей под обветренной кожей.
— Ничего не значат? Человеческий организм творит удивительные вещи, когда его разум испытывает страх. Он становится воплощением парадокса: сопротивляться или бежать прочь. Твое дыхание становится кислым от химических процессов, происходящих в организме. Внутренняя мускулатура сокращается и влияет на пищеварение, рефлексы и способность концентрироваться на чем-либо, кроме угрозы. Тем временем влажный стук сердца перерастает в барабанный бой, нагнетая кровь в мышцы, чтобы сбежать от опасности. Пот пахнет иначе, приобретает мускусный оттенок, как у дрожащего от ужаса зверя, который безнадежно метит свою территорию напоследок. Уголки твоих глаз подрагивают, отвечая скрытым импульсам мозга, разрываясь между желанием посмотреть на источник своего страха и зажмуриться, спрятать свой разум и не видеть то, что нагоняет на тебя ужас.
Талос вцепился в затылок архрегента, и изображенный на лицевой пластине шлема череп замер в нескольких сантиметрах от лица старика.
— Я чувствую все это. Я вижу это в каждом подергивании твоей мягкой, нежной кожи. Я ощущаю, как это изливается из твоего тела густой вонью. Не лги мне, человек. Мои угрозы имеют для тебя еще какое значение.
— Чего… вы…хотите? — архрегент сглотнул еще раз.
— Я уже сказал тебе, чего я хочу. Приведи ко мне своих астропатов.
Пока они ждали, архрегент смотрел, как умирает его город. Вражеский лорд, назвавшийся Талосом, стоял у края обзорного купола, беспрестанно обмениваясь сообщениями со своими братьями, рассеявшимися по всему Убежищу. Он бормотал низким хищным голосом, получая обновленные данные о местоположении отделений и отмечая их продвижение. Каждые несколько минут он умолкал и просто смотрел за распространением пожаров. Один из воинов, с громоздким тяжелым болтером за спиной, активировал наручный гололитический эмиттер. Он изменял демонстрируемую сцену всякий раз, когда Талос приказывал ему переключиться на пикт-канал другого отделения.
Помощник Муво замолчал. Архрегент закрыл веки друга, задыхаясь от запаха, который источал растерзанный труп.
— Еще привыкнешь к этому, — сказал один из воинов, мрачно усмехнувшись.
Архрегент смотрел на гололитический канал и ясно видел смерть Убежища, несмотря на помехи. Силуэты закованных в броню воинов беззвучно прорывались за двери укрытий и устраивали бойню в толпе людей, теснившихся внутри. Он видел, как они вытаскивали мужчин, женщин и детей за волосы на улицу, чтобы освежевать. Потом их тела уносили сервиторы или их распинали на стенах зданий в знак того, что ближайшее укрытие опустошено и очищено от жизни. Он видел, как стаскивали в свежевальные ямы тела: огромные курганы бескожих трупов росли все выше и выше, подобно огромным мясным монументам, возведенным в честь боли и страдания. Он видел, как один из легионеров поймал ребенка за ногу и со всего размаху шмякнул его об стену здания. Сгорбленные когтистые воины с турбинами на спинах дрались за изувеченные останки, и когда победитель принялся пожирать свой приз, изображение переключилось к другому отделению.
— За что? — прошептал он, не сознавая, что говорил вслух.
Талос не оторвал взгляда от горящего города.
— Некоторые делают это, потому что им нравится. Некоторые — потому, что просто могут. Некоторые — потому, что это наша империя, и вы не заслуживаете того, чтобы жить в ней, порабощенные ложью.
Бойня не прекратилась и к рассвету. Что-то простое и глупое глубоко внутри разума архрегента надеялось, что эти создания исчезнут, когда рассветет.
— У тебя есть связь с другими городами? — спросил Талос.
Архрегент еле заметно кивнул в ответ.
— Изредка. Астропатам иногда удается связаться с другими членами гильдии из других городов. Но очень редко.
— Редко, потому что им не хватает концентрации. Я разберусь с этим. У нас есть адепты Механикум в числе членов экипажа. Они высадятся на планету и осмотрят ваше жалкое оборудование. Мы передадим эти изображения в другие города в знак того, что их ждет.
У архрегента пересохло во рту.
— Вы дадите им время организовать сопротивление? — в его голосе прозвучала неприкрытая надежда.
— Ничто на этой планете не в силах противостоять нам, — ответил Талос. — Пусть готовятся, как пожелают.
— Что за Механикум?
— Ты должен знать их по рабскому имени — Адептус Механикус. — Талос буквально выплюнул имперское название культа. — Сай?
Сайрион сделал шаг вперед, по-прежнему не отводя глаз от полыхающих развалин. Он жаждал быть там внизу и демонстрировал это каждым своим движением.
— Тебе это нравится, — произнес он, не спрашивая.
Талос практически незаметно кивнул.
— Это напоминает мне о днях задолго до Великого Предательства.
И это было правдой. В те времена, в самых отдаленных скрытых тенями закоулках за пределами досягаемости Света Императора Восьмой Легион вырезал целые города, чтобы «вдохновить» жителей тех миров повиноваться Имперскому закону.
— Порядок порождает мир, — произнес Талос, — а страх перед наказанием порождает порядок.
— Да. Я тоже об это вспомнил. Но большая часть наших братьев там внизу охотятся ради острых ощущений и вырезают перепуганных смертных ради удовольствия. Вспомни это, прежде чем прививать ложные тени высоких идеалов тому, что мы тут делаем.
— Я больше не настолько заблуждаюсь, — признался Талос, — я знаю, кто мы. Но им не обязательно разделять мои убеждения, чтобы мой план сработал.
— Сработает ли он? — спросил Сайрион. — Мы за границами Империума. Они могут никогда не узнать, что мы здесь делаем.
— Они узнают, — сказал Талос. — Поверь мне, они услышат это и побегут со всех ног.
— Тогда вот тебе мой совет: когда имперцы придут, нас тут быть не должно. Нас извели до четырех Когтей, брат. Когда закончим, мы должны вернуться в Око и связаться с силами Легиона, с которыми сможем объединиться.
Талос снова кивнул, ничего не ответив.
— Ты хотя бы слушаешь, что я говорю? — спросил Сайрион.
— Просто приведи мне астропатов.
В общей сложности их было тридцать восемь человек. Астропаты шли неорганизованной группой, одетые в то же рванье, в которое обычно рядились жители Убежища и прочие отбросы рода человеческого, населявшие пограничные миры Империума.
Юрис из вновь организованного Второго Когтя возглавлял процессию. Пятна высохшей крови расцвечивали его доспех.
— Была борьба, — признался он. — Пока мы прорубали себе путь к укрытию, семеро из них погибли. Остальные сдались без боя.
— Ну и оборванцы, — прокомментировал Талос, шагая вдоль выстроившихся в шеренгу пленников. Равное количество мужчин и женщин; большая часть перепачканы. Некоторые были еще совсем детьми. А самым примечательным был тот факт, что никто их них не был ослеплен.
— У них все еще есть глаза, — произнес Юрис, заметив пристальный взгляд Талоса. — Будут ли они полезны нам, если они не связаны духом с Троном Ложного Императора?
— Думаю, что будут. Они не могут создать подлинный хор — они не были в рабстве у Золотого Трона, поэтому их мощь была слаба и не очищена. По правде говоря, их едва можно назвать астропатами. Они ближе к телепатам, ведьмам, и ведунам. Но я все равно смогу заставить их силы работать, как нам требуется.
— Мы вернемся обратно в город, — сказал Юрис.
— Как пожелаешь. Премного благодарю тебя, брат.
— Удачи тебе, Талос. Аве Доминус Нокс.
Воины Второго Когтя покинули комнату нестройным шагом, практически как толпа пленников, которую они привели.
Талос посмотрел на этих несчастных, прицельная сетка, мерцая, скакала от лица к лицу.
— Кто ваш предводитель? — спросил он. Вперед вышла женщина в рваных одеждах, ничем не отличавших её от остальных.
— Я.
— Мое имя Талос из Восьмого Легиона.
В её пустых, ничего не выражающих глазах проскользнуло непонимание.
— Что такое Восьмой Легион?
Черные глаза Талоса вспыхнули. Он кивнул, как будто она что-то подтвердила своими словами.
— Я не в том настроении, чтобы давать уроки истории и мифологии, — сказал он, — так что давай просто сойдемся на том, что я один из первых архитекторов Империума. Я придерживаюсь идеалов, на которых он основан: приводить население к миру через повиновение. Я стремлюсь вернуть Империум в эти небеса. Когда-то на этой планете нам был преподан урок. И я нахожу забавно поэтичным, использовать ее, чтобы преподать урок в ответ.
— Какой урок? — спросила женщина. В отличие от многих других, она не показывала свой страх открыто. Будучи на пороге среднего возраста, она пребывала в самом расцвете своих сил, которые пока еще не иссушили ее. Возможно, поэтому она и была их предводителем. Так или иначе, Талоса это не интересовало.
— Заприте двери, — приказал он по воксу Первому Когтю. Узас, Сайрион, Меркуциан и Вариель направились к двум выходам из помещения, свободно держа в руках оружие.
— Что ты знаешь о варпе? — он обратился к предводителю.
— У нас есть истории и городские архивы.
— Позволь, догадаюсь. Для вас варп — это жизнь после смерти. Лишенный солнца подземный мир, где отвернувшиеся от Императора души несут наказания за свои неправедные деяния.
— Это то, во что мы верим. Все архивы свидетельствуют…
— Мне нет дела до того, как вы истолковывали ваши записи. Ты самая сильная в гильдии, не так ли?
— Да.
— Хорошо.
Ее голова взорвалась фонтаном крови и осколков костей. Талос опустил болтер.
— Закройте глаза, — приказал он. Вы все, закройте глаза.
Они не повиновались. Дети крепче прижались к родителям, зазвучал панический шепот, а с ним и прерывистые всхлипывания. Тело предводительницы гильдии стукнулось об пол с костяным бряцаньем.
— Закройте глаза, — повторил Талос.
— Обратитесь к своим силам и используйте их как умеете. Выйдите на контакт и почувствуйте душу вашей предводительницы. Все, кто слышит, как вопит её душа в окружающем нас пространстве, шаг вперед.
Трое из них шагнули вперед с неуверенностью во взгляде и дрожащими конечностями.
— Всего трое? — спросил Талос. — Какая ужасная досада. Мне бы не хотелось снова начать стрельбу.
Вперед вышли еще десять. И еще несколько последовали за ними.
— Вот так-то лучше. Скажите мне, когда она затихнет.
Он молча дожидался, заглядывая в лица людей, утверждавших, что могут слышать их мертвую хозяйку. Одна женщина то и дело дергалась и ежилась, будто от нервного тика. В то время как другие утверждали, что больше не слышат её криков, она смогла расслабиться лишь минуту спустя.
— Вот теперь она ушла, — произнесла она, цепляясь за свои тонкие жидкие волосы. — Хвала Трону.
Талос достал свой гладий и трижды подкинул и поймал его. Когда он в последний раз упал в его ладонь, Талос крутанулся и швырнул его через всю комнату. Один из вышедших вперед мужчин стек на палубу, задыхаясь и беззвучно хватая ртом воздух, бешено вращая глазами, как вынутая из воды рыба. Проткнувший его грудную клетку меч тихо щелкал по палубе с каждой судорогой.
Наконец, он затих.
— Он солгал, — сказал Талос, обращаясь к остальным. — Я видел это в его глазах. Он её не слышал, а я не люблю, когда мне лгут.
Атмосфера вокруг сгрудившихся людей, казалось, наэлектризовалась и ощущалась практически живой и переполненной готовым лопнуть напряжением.
— Варп не имеет ничего общего с мирским. Под той вселенной, которую видим мы, есть и другой слой. В этом невидимом Море Душ плавают сонмы демонов. Даже сейчас, в эту минуту, они переваривают души ваших убитых сородичей. Варп не наделен ни чувствами, ни злобой. Он просто есть и реагирует на человеческие эмоции, и больше всего — на страдания, на страх, на ненависть, потому что в эти моменты они наиболее сильные и искренние. Страдания окрашивают варп, а страдания психически восприимчивых душ подобны маяку. Ваш Император использует это страдание как топливо для Золотого Трона, питая Астрономикон.
Талос мог видеть, что мало кто понимал, о чем он говорит. Невежество затупило их интеллект, а страх ослепил их к подробностям его объяснения. И это тоже казалось ему ужасающе забавным. Его красные линзы поворачивались от лица к лицу.
— Я использую ваши мучения, чтобы сотворить свой маяк. Резня и пытки людей этого города — всего лишь начало. Вы уже чувствуете, как боль и смерть давят на ваше сознание. Я знаю. Вы можете. Не сопротивляйтесь этому. Пусть они насытят вас. Слушайте, как кричат души, растворяясь в одной реальности и появляясь в другой. Пусть страдание зреет внутри вас. Вынашивайте его с честью, ведь вместе вы превратитесь в инструмент, не отличающийся от вашего любимого далекого Императора. Подобно ему вы станете путеводными маяками в бесконечной ночи, взращенные из агонии. Чтобы это сделать, я сломлю каждого из вас. Медленно, очень медленно, чтобы боль породила безумие. Я возьму вас на наш боевой корабль, и на протяжении грядущих недель буду сдирать с вас кожу, калечить и терзать. Я передам ваши исковерканные, наполненные болью тела в тюрьмы-лаборатории к освежеванным останкам ваших детей, родителей и трупам других жителей вашего мертвого мира. Той болью, которую я причиню вам, вашей агонией я всколыхну варп на окраине Империума. Они вышлют целые флоты, в страхе перед демоническим вторжением на соседних мирах. Империя человечества больше не будет игнорировать Тсагуальсу и усвоит давний урок. Недостаточно просто отправить грешников и преступников в изгнание. Надо показать пример, сокрушив их окончательно. Снисходительность, милосердие, доверие — вот слабости, за которые Империум должен заплатить. Им стоило уничтожить нас здесь, когда у них был такой шанс. Напомним им об этом еще раз. Ваши жизни окончены, но в смерти вы достигнете почти божественного. Вы так долго молили о том, чтобы покинуть этот мир. Так радуйтесь, что я наконец исполню ваше желание.
Когда он замолчал, на лицах людей перед ним расцветало полное ужаса неверие. Они едва ли могли вообразить, о чем он говорил, но неважно. Вскоре они все поймут сами.
— Не делайте этого, — раздался голос позади него.
Талос повернулся к архрегенту лицом.
— Не делать? Почему же?
— Это…я… — старик замолк.
— Странно, — покачал головой Талос, — никто никогда не может ответить на этот вопрос.
XVI
Крики
Септим без видимых усилий шел по темным коридорам. Пистолеты были убраны в кобуры на бедрах, а отремонтированная бионика больше не щелкала всякий раз, когда он моргал, улыбался или говорил. С помощью аугметики на одном глазу и фотоконтактной линзы на другом он мог вполне четко видеть в темноте. Это было еще одно свидетельство его исключительных привилегий как одного из наиболее ценных рабов на борту корабля.
Хотя руки его болели до самых костяшек пальцев. Девять часов, проведенных за починкой брони, были тому причиной. В течении трех недель с того дня как Талос возвратился с Тсагуальсы, ему удалось устранить большую часть повреждений брони Первого Когтя. Множество запчастей от доспехов как воинов Генезиса, так и павших Повелителей Ночи давали оружейнику богатый выбор. Торговаться с ремесленниками, служившими другим Когтям, никогда не было легче и продуктивнее.
Час назад, Ирук, один из рабов Второго Когтя, сплюнул чем-то коричневым сквозь почерневшие зубы, когда они торговались за брюшные кабели,
— Банда загибается, Септим. Ты чувствуешь это? Это ветер перемен, парень.
Септим старался избегать разговора, но Ирук был непоколебим. Оружейная Второго Когтя находилась на той же палубе, что и оружейная Первого, и тут царил такой же беспорядок: повсюду валялись детали оружия и непригодные фрагменты брони.
— Они все же следуют за Талосом, — сказал наконец Септим, судорожно ища повод закончить дискуссию.
Ирук снова сплюнул.
— Твой хозяин сводит их с ума. Тебе бы стоило послушать, что говорит о нем лорд Юрис и другие. Лорд Талос… они знают, что он не лидер, но они идут за ним. Они знают, что он сходит с ума, но при этом ловят каждое его слово. О нем говорят то же, что и о примархе: сломлен, испорчен, но…вдохновляет. Заставляет их думать о лучших временах.
— Благодарю за обмен, — отрезал Септим. — Мне нужно идти работать.
— О, я ни минуты не сомневаюсь.
Ему не понравился веселый блеск в глазах Ирука.
— Хочешь что то сказать?
— Ничего из того, что нужно говорить вслух.
— Тогда я оставлю тебя с твоей работой, — подвел черту Септим. — Уверен, тебе предстоит сделать не меньше чем мне.
— Безусловно, — ответил Ирук. — Правда, в мою работу не входит лапать бледную задницу трехглазой ведьмы.
Септим впервые за несколько минут посмотрел ему в глаза. Мешок с запчастями на плече вдруг показался ему невероятно тяжелым — практически как оружие.
— Она не ведьма.
— Будь поосторожнее, — Ирук улыбнулся, демонстрируя несколько отсутствующих зубов посреди оставшихся почерневших. — Говорят, что слюна навигатора ядовита. Похоже, враки все это, не так ли? Ты ведь все еще дышишь.
Он отвернулся от прочих слуг Второго Когтя, направился к двери и стукнул ко кнопке замка.
— Не воспринимай это так близко, парень. Она неплохо выглядит для мутанта. Твой хозяин вновь позволил тебе вертеться у её ног?
Он искренне желал размозжить голову Ирука мешком, а затем выхватить пистолеты и пристрелить старика на полу. Хуже того, это казалось Септиму самым простым и удобным ответом на его идиотские колкости.
Стиснув зубы, он вышел из комнаты, задаваясь вопросом, с каких пор убить кого-то стало для него самым простым способом решения мелких проблем.
— Я слишком много времени провел с Легионом, — произнес он, обращаясь в темноту.
Через час, оставив сервиторам доводить до конца работу с нагрудником лорда Меркуциана, Септим подходил к тому, что Октавия без тени улыбки называла своими хоромами. До его ушей непонятно откуда доносились крики. «Эхо проклятия» оправдывало свое название: в его залах и на палубах звучали слабые отголоски криков, срывавшихся с губ смертных где-то в недрах корабля, и уносившихся, куда пожелают стальные кости «Эха» и его холодный воздух.
Он вздрогнул от звука, все еще не привыкший к их внезапному возникновению. Он не имел никакого желания узнавать, что выделывал легион с теми астропатами, и тем, что стало привезенными из городов людьми.
Крысы, или создания похожие на них, в близком знакомстве с которыми он не ощущал никакой нужды, удирали от него во тьму, рассыпаясь по проходам для обслуживающего персонала.
— Снова ты, — прозвучал голос от главной шлюзовой двери, ведущей в покои Октавии
— Вулараи, — поприветствовал её Септим. — Герак, Люларас, — он кивнул двум другим. Все трое носили грязные повязки, а в руках сжимали оружие. Вулараи держала гладий Легиона на укрытом плащом плече.
— Не должен быть здесь, — прошипела самая низкая фигура.
— И все же, Герак, я тут. Отойди.
Октавия спала, свернувшись калачиком на огромном сиденье своего трона, до подбородка натянув покрывало. Она проснулась от звука приближающихся шагов и инстинктивно потянулась, чтобы проверить, не сползла ли её повязка, пока она спала. Сползла. И она быстро вернула её на место.
— Тебя не должно здесь быть, — обратилась она к пришедшему.
Септим ответил не сразу. Он смотрел на нее и видел повязку на её третьем глазе; видел как она лежит на своем троне, предназначенном для похода в море душ. Её одежда была несвежей, бледная кожа немытой, и она старела на год с каждым месяцем, проведенным на борту «Завета крови», а затем «Эха проклятия». Под глазами залегли темные круги, а её волосы — некогда каскад черного шелка — были стянуты на затылке в поредевший и потрепанный крысиный хвост.
Но она улыбалась, и была прекрасна.
— Нам нужно убираться с этого корабля, — сказал ей Септим.
Октавия долго не могла рассмеяться. В её смехе было больше удивления, нежели веселья.
— Нам… что?
Он не хотел произносить этого вслух. Он едва осознал, что думал об этом.
— У меня болят руки, — произнес он. — Они болят каждую ночь. Все что я слышу, это стрельба, крики и приказы, которые отдают мне нечеловеческие голоса.
Она оперлась о подлокотник трона.
— Ты ведь жил с этим до того, как я присоединилась к экипажу.
— Теперь у меня есть ради чего жить, — он встретился с ней взглядом. — И мне есть что терять.
— Как удивительно! — казалось, слова Септима не слишком впечатлили ее, но её глаза вспыхнули. — Даже с твоим ужасающим акцентом, это прозвучало почти что романтично. Твой хозяин снова огрел тебя по голове, поэтому ты так странно говоришь?
Септим не отвернулся, как обычно.
— Выслушай меня. Талос движим чем-то, чего я не могу понять. Он задумывает…что-то. Какое-то грандиозное действо. Пытается что-то доказать.
— Как его отец, — подметила Октавия.
— Именно. И посмотри, что случилось с примархом. Его история закончилась смертью, он принес себя в жертву.
Октавия поднялась на ноги, отбросив в сторону покрывало. Её положение ничем себя не выдавало, а у Септима практически не было опыта в подобных вопросах, чтобы знать, должен ли её живот уже начинать округляться или нет. В любом случае, держалась она непринужденно. Он ощутил мимолетный прилив виноватой благодарности за то, что временами она была сильной за них обоих.
— Ты считаешь, что он ведет нас в последний бой? — спросила Октавия. — Это кажется маловероятным.
— Не намеренно. Но он не хочет командовать этими воинами и не хочет возвращаться в Око Ужаса.
— Это всего лишь твои догадки.
— Возможно и так. В любом случае, это не имеет значения. Скажи мне, ты хочешь, чтобы наш ребенок родился на этом корабле, чтобы ему была уготована такая же жизнь? Ты хочешь, чтобы его забрали в Легион и превратили в одного из них, или чтобы он рос во тьме этих палуб, лишенный солнечного света на всю жизнь? Нет, Октавия, нам нужно убираться с «Эха проклятия».
— Я навигатор, — ответила она, хотя в её взгляде уже не было веселья. — Я была рождена, чтобы плавать среди звезд. Солнечный свет не так уж и нужен.
— Почему это звучит для тебя как шутка?
Не те слова. Он понял это, как только они сорвались с его губ. Взгляд Октавии вспыхнул, а улыбка стала натянутой.
— Это не шутка для меня. Я всего лишь возмущена твоим предположением. — за все время, проведенное здесь, она никогда прежде не говорила как аристократка, которой когда то была. — Я не настолько слаба, что меня нужно спасать, Септим.
— Я не это имел ввиду, — вот тут-то и заключалась проблема: он и сам не знал наверняка, что именно он имел ввиду. Он даже не хотел озвучивать свои мысли.
— Если бы я захотела покинуть корабль, — начала она, понизив голос, — как бы мы это сделали?
— Есть способы, — нашелся Септим. — Мы бы что-нибудь придумали.
— Звучит туманно.
Октавия смотрела, как он ходил по комнате, рассеяно убирая старые контейнеры из-под пищи и инфопланшеты, которые приносили слуги, чтобы развлечь ее. Она наблюдала за странным домашним ритуалом, скрестив руки на груди.
— Ты по-прежнему неряха, — сказал Септим, отвлекаясь.
— Как скажешь. Так что ты там думаешь?
Септим остановился на мгновение.
— Что если Талос знает больше, чем рассказывает своим братьям? Что если он видел, как все закончится, и теперь действует по своему собственному плану? Быть может, ему известно, что мы все умрем здесь.
— Даже легионер не стал бы поступать столь подло.
Он тряхнул головой, глядя на нее своими разномастными глазами.
— Клянусь, порой ты определенно забываешь, где находишься.
Она не могла не заметить произошедшую в нем перемену. Исчезла его осторожность, располагающая к себе мягкость, как будто он боялся, что она или разобьется от легкого касания или убьет его случайным взглядом. Исчезла уязвимость. Разочарование изгнало всю его спокойную добродетель и оставило его открытым перед ней.
— Он говорил с тобой в последнее время? — спросил Септим. — Было ли что-то необычное в его словах?
Она подошла к ряду мониторов и взяла несколько инструментов из соседнего ящика.
— Он всегда говорил так, будто ожидает смерти рано или поздно. все из его уст звучит как какая-то мучительная исповедь. Я всегда замечала это в нем: он никогда не мог стать тем, кем хотел, и теперь его переполняет ненависть к тому, каким он стал. Другие… справляются с этим лучше. Первый Коготь и другие наслаждаются такой жизнью. А у него нет ничего кроме ненависти, и даже от нее уже ничего не остается.
Септим сел за её троном и погрузился в раздумья, закрыв свой человеческий глаз. Аугметический глаз закрылся в ответ, зажужжав как линза пиктера. Тишина наполнилась далекими отголосками криков, не принадлежавшими кому-то конкретно, но такими человеческими. Звуки корабля Восьмого Легиона не были для него в новинку, но слишком многое изменилось. он не мог перестать обращать на них внимание, как ему удавалось многие года прежде. Теперь, независимо от того, что и где он делал, Септим слышал боль в этих стонущих голосах.
— Те несчастные ублюдки, которых свежуют заживо — заслуживают ли они этого?
— Конечно, нет, — ответила Октавия. — С чего бы вдруг ты стал задавать такой глупый вопрос?
— Потому что подобные вопросы я перестал задавать много лет назад, — он повернулся, чтобы посмотреть на нее и не отводил взгляд несколько секунд. — Это все твоя вина. Марук понял, но я старался пропустить все мимо ушей. Ты сделала это. Ты пришла сюда и снова сделала меня человеком. Грех, страх, желание жить и чувствовать, и… ты вернула все. Я должен за это тебя возненавидеть.
— Ты волен это сделать, — сказала она, занимаясь перенастройкой одного из внешних мониторов видоискателя. Октавия едва ли испытывала любовь к работе, но выполнение простеньких задач обслуживания помогало скоротать время. — Но, получается, ты будешь ненавидеть меня за то, что я вернула что-то очень важное.
Септим уклончиво хмыкнул.
— Да не вздыхай уж ты так обиженно перед лицом терранской аристократии, — сказала она. — Как-то по детски выходит.
— Тогда постой… я не знаю, как сказать это на готике. Yrosia se naur tay helshival, — сказал он по-нострамски. — Улыбаешься, издеваясь надо мной?
— Ты имеешь ввиду «дразнишь». Так вот, я не дразню тебя. Просто скажи то, что хочешь сказать.
— Нам нужно покинуть этот корабль, — повторил он, наблюдая, как она работала, держа во рту стриппер. Октавия выплюнула его и взяла испачканной рукой.
— Может быть, и нужно. Однако, это не означает, что у нас есть такая возможность. Корабль не сможет никуда двигаться без меня, а мы едва ли удерем далеко, пока они не поймут, что мы сбежали.
— Я что-нибудь придумаю, — Септим подошел к ней, обнял и произнес, уткнувшись в её волосы. — Я люблю тебя.
— Vel jaesha lai, — ответила она.
Спустя час она шла по коридорам «Эха» в сопровождении слуг, тянущихся за ней разрозненной толпой. теперь крики звучали отовсюду, эхом раздаваясь в воздухе и проникали сквозь стены с настойчивостью настоящего ветра. Пыточные камеры располагались на несколько палуб ниже, и путь предстоял неблизкий. По меркам территории на борту корабля, как ей было известно, они были глубоко, в самых опасных отсеках, где экипаж не имел ценности, и цена жизни была, соответственно, ниже.
— Мы пойдем с хозяйкой, — сказал один из слуг Октавии.
— Мы все пойдем, — поправила Вулараи, положив руку на подаренный ей меч Легиона, который она носила на бедре.
— Как пожелаете, — ответила им Октавия, хотя сама тайно радовалась их преданности.
Толпа таких же оборванных скитальцев по палубам разбежалась перед её группой — уже третья, решившая убежать а не вступать в бой. Некоторые смотрели ей вслед, шипя на готике, нострамском и других языках, происхождение которых она не могла даже предположить, не то чтобы понять их. Одна группа бросила им вызов, требуя награды за проход в их владения.
— Меня зовут Октавия, — сказала она чумазому предводителю с лазпистолетом.
— Для меня это ровным счетом ничего не значит, девочка.
— Это значит, что я — навигатор этого корабля, — она выдавила из себя улыбку.
— И это для меня тоже ничего не значит, как и твое имя.
Октавия набрала в легкие воздуха и взглянула на Вулараи. Большая часть человечества, сбившиеся в кучу непросвещенные массы, предпочитали закрывать глаза на факт существования навигаторов, а у нее не было желания объяснять им природу своего наследия, или — что еще хуже, — демонстрировать его здесь.
Вот когда он совершил ошибку. Пистолет, свободно лежавший в его руке, вызывал беспокойство, и едва ли был серьезной угрозой. Когда он махнул им в её сторону, свита напряглась и их перебивающие друг друга шепотки сплелись в змееподобное шипение: «Хозяйка, хозяйка, хозяйка…»
Лидер банды не смог скрыть своего беспокойства. Его толпа была в меньшинстве, и, как он понял по виду дробовиков, вынутых из-под грязных роб — огневое преимущество так же было не на их стороне. Цепи и железные прутья его товарищей казались куда менее впечатляющими.
— Ты не палубная крыса, — произнес человек, — теперь я вижу, порядок? Я не знал.
— Теперь знаешь, — Вулараи небрежно водрузила огромный гладий на плечо, и его кончик отразил тусклый свет.
— Просто уйдите, — сказала она. Её рука непроизвольно дотронулась до живота. — На этом корабле и без того достаточно смертей.
Хотя её свита вела себя мирно, кровь их кипела. Они не потрудились убрать оружие, углубляясь в недра корабля. Больше никто не встал у них на пути.
Она нашла Талоса в одной из пыточных камер, как и ожидала. Прежде чем войти, она коснулась рукой запертых дверей, готовясь ступить внутрь.
— Перестань на меня так смотреть, — упрекнула она Вулараи. — У навигаторов сотни секретов. Что бы ни ожидало меня за этими дверьми, оно не сравнится с тайнами, которые хранятся в подвалах шпилей Навис Нобилите.
— Как прикажете, хозяйка.
Дверь открылась с лязгом гидравлики. Она видела Талоса меньше секунды, а потом перестала видеть что-либо вообще. Ударивший в нос запах был настолько сильным, что ощущался почти физически — он сбил её с ног, едва переборка открылась. Глаза защипало, будто в них насыпали соль. Вонь въедалась в нежные ткани глаз, сдавливала горло и легкие, оседая на коже отвратительным влажным теплом. Даже произнесенное ругательство было с её стороны ошибкой: в мгновение ока отравленный вонью воздух коснулся её языка и превратился во вкус. Октавия упала на колени и и повалилась на палубу. Ей было необходимо выйти из помещения, но глаза отказывались открываться, и она не могла отдышаться между спазмами легких и протестующего желудка.
Талос наблюдал это действо, находясь у хирургического стола. Он внимательно наблюдал за тем, как её вырвало во второй раз.
— Я понял, — произнес он, — это естественно для всех особей женского пола в твоем… положении. Позывы к рвоте являются частью естественного процесса.
— Да нет, тут другая причина, — выдохнула она, прежде чем её внутренности сдавил очередной спазм, заставив её изрыгнуть еще одну порцию кислой массы.
— У меня почти нет опыта в подобных вопросах, — признался воин. — Мы мало изучали состояния человека в период вынашивания детей.
— Не в этом дело, — прохрипела навигатор. Бесчеловечный глупец, у него мало опыта! Некоторые из её слуг также как и она сама упали на пол, задыхаясь и кашляя от того, что они успели увидеть и почуять. Она выползла из комнаты не без помощи Вулараи и остальных. Едва оказавшись за её пределами, Октавия смогла подняться на ноги и перевести дыхание, как из её глаз потекли слезы.
— Заприте дверь, — произнесла она, задыхаясь.
— Хозяйка? — вопрошал один из её слуг в замешательстве. — Я подумал, вы хотели войти сюда.
— Закройте дверь! — теперь она уже шипела, чувствуя, как внутренности снова скручивает рвотный спазм. Трое слуг пока еще не пришли в себя, но додумались выйти из пыточной камеры.
Вулараи повиновалась. Шлюзовая дверь в пыточную камеру с грохотом закрылась. Несмотря на маску из бинтов, она задыхалась и едва могла говорить.
— Те люди на столах, — произнесла она. — Каким образом они еще живы?
Октавия отерла остатки желчи с губ и потянулась, чтобы перевязать волосы в конский хвост.
— Кто-нибудь, дайте мне дыхательную маску. Я войду обратно.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, обращаясь к воину.
Лежавшее на операционном столе полумертвое тело застонало, не в силах больше вопить. От него осталось столь мало, что Октавия даже не смогла определить его пол.
Талос взглянул на нее. клинки в его руках были влажными и красными от крови. Четыре освежеванных тела были подвешены на грязных цепях вокруг центрального стола и истекали кровью. Он видел, как её взгляд перескакивал от тела к телу, и начал объяснять нечеловечески спокойным голосом.
— Они все еще живы. Их боль изливается в сознание вот этого, — Повелитель Ночи провел окровавленным ножом вдоль лишенного кожи лица пленника. — Оно зреет, наливаясь агонией. Ни их глотки, ни языки, ни легкие больше не просят смерти… но я слышу как их шепот ласкает мой череп изнутри. Осталось недолго. Мы уже близко к завершению. Так о чем ты хотела поговорить со мной, навигатор?
Октавия набрала сквозь фильтр дыхательной маски в легкие воздуха.
— Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.
Талос снова взглянул на нее, а с тел продолжала капать кровь: кап, кап, кап.
— Я никогда не лгал тебе, Октавия.
— Я никогда не пойму, как ты умудряешься говорить как святоша, стоя посреди бойни, Талос, — она вытерла глаза. Слабые струйки тепла вытекали из растерзанных тел, заставляя их слезиться.
— Я такой, какой есть, — ответил он. Ты отвлекаешь меня, поэтому попрошу тебя поторопиться.
— И эти благородные манеры, — мягко произнесла она. Стараясь не смотреть на выставленную на показ бойню. Кровь стекала по желобам в решетку под столом. Ей не хотелось знать, куда она вела. Она предположила, что там, на палубе под ними что-то питалось стекавшей кровью.
— Октавия… — произнес он предостерегающим тоном.
— Мне нужно узнать кое-что, — сказала она. — Мне нужно знать правду обо всем этом.
— Я сказал тебе правду, как сказал и то, чего жду от тебя.
— Нет. Тебе пришло в голову, что нам нужно попасть сюда. А теперь здесь эта…резня. Ты знаешь больше, чем говоришь нам. Ты знаешь, что если Империум решит ответить на твои деяния — он ответит силой.
Он кивнул.
— Похоже на то.
— И мы не сможем сбежать.
— Вроде того.
Кислородная маска Октавии щелкала при каждом вдохе.
— Ты делаешь то же, что делал он, так ведь? Ваш примарх умер, доказывая свою правоту.
— Умирать здесь в мои планы не входит, терранка.
— Не входит? В твои планы не входит умирать здесь? Да твои планы и яйца выеденного не стоят, Талос! Никогда не стоили!
— Рейд на станцию Ганг был весьма успешным, — отметил он. — И мы обратили в бегство Саламандр на Виконе.
Его веселость только разжигала её гнев:
— Ты считаешь себя лидером. Ты распоряжаешься тысячами душ, а не просто горсткой воинов.
Воин издал рычащий смешок.
— Трон Пламенеющий, ты действительно думаешь, что мне есть дело до каждой твари, что живет на этом корабле? Да ты с ума сошла, девочка. Я — воин Восьмого Легиона, не больше, не меньше.
— Ты бы мог убить Септима.
— Я непременно сделаю это, если он еще раз бросит мне вызов. Если в какой-то момент его неповиновение перевесит его ценность, он умрет освежеванным и безглазым вот на этом вот столе.
— Ты лжешь. У тебя злое сердце и душа, но ты не тот монстр, каким притворяешься.
— А ты, терранка, испытываешь мое терпение. Убирайся с глаз моих долой, пока твои раздражающие театральные выпады не уничтожили его последние крохи.
Но она не ушла. Октавия сделала глубокий вдох, выравнивая дыхание и стараясь взять под контроль свой упрямый гнев.
— Талос, ты всех нас погубишь, если не будешь осторожен. Что если ответом Империума будет не одинокий спасательный корабль, который заберет выживших, чтобы они рассказали пару страшилок, а огромная флотилия? Вероятно и то, и другое. Если они обнаружат нас поблизости — мы трупы. — Она указала на корчащееся тело на столе — ты хочешь отравить варп их страданиями и уничтожить всякую надежду на безопасный полет по Морю Душ, но и для меня это будет не легче. Я не смогу провести нас по бушующим волнам.
Несколько секунд Талос молчал, после чего ответил:
— Я знаю.
— И ты все еще намереваешься пойти на это?
— Это один из благословенных моментов со времен Великого Предательства, когда я и мои браться снова почувствовали себя сыновьями своего отца. Никакого мародерства, никакого стремления просто выжить — мы снова делаем то, для чего были рождены. Ради этого стоит рискнуть.
— Половина из них убивают лишь ради того, чтобы убивать.
— Так и есть. И это тоже путь Восьмого Легиона. Наша родина Нострамо не отличалась высокими нравами.
— Ты не слушаешь меня.
— Я слушаю тебя, но ты говоришь, сама не ведая о чем. Ты не понимаешь нас, Октавия. Мы не те, кем ты себе нас представляешь, потому что вы никогда не понимали нас. Ты судишь нас с позиции человеческой морали, будто нас когда-либо сковывали те идеалы. Жизнь имеет несколько иное значение для Восьмого Легиона.
Она надолго закрыла глаза.
— Я ненавижу этот корабль. Я ненавижу эту жизнь. Я ненавижу тебя!
— Самые разумные слова, которые я когда-либо от тебя слышал.
— И мы все умрем здесь, — произнесла она наконец, беспомощно сжимая руки в кулаки.
— Все умирают, Октавия. Смерть ничто в сравнении с отмщением.
XVII
Первые шаги
Последняя жертва умерла, и Сайрион остался один.
Он сидел, прислонившись к стене, дыша сквозь влажные от слюны зубы. Зажатый в руке гладий стучал по испачканному палубному настилу. Его все еще била дрожь. Приятные отголоски смерти человека играли в его сознании. Настоящий страх. Настоящий ужас. Не то глухое марево боли, что осталось от астропатов и прочих жертв — на этот раз ему попался полный сил, стойкий мужчина, не желавший умирать. Сайрион лелеял взгляд его глаз, когда гладий резал и рубил плоть. Он испытывал страх и молил о пощаде до самого конца: до самой грязной, бессмысленной смерти на нижних уровнях корабля.
Он был нужен Повелителю Ночи как глоток воды умирающему от жажды после хладнокровного извлечения боли из пленных. О, эти последние минуты жизни члена экипажа, когда его слабеющие пальцы беспомощно скребли по лицевому щитку Сайриона! О, прекрасные последние штрихи — какая изысканная тщетность! Он ощущал почти осязаемую сладость того отчаянного страха как нектар на языке.
С его губ сорвался стон, вызванный волной возбуждающих химикатов, затопляющих мозг и кровь. Все-таки хорошо быть сыном бога. Даже несмотря на проклятие. Даже не смотря на то, что сами боги иногда наблюдали за ним слишком внимательно.
Кто-то где-то произнес его имя. Сайрион не обратил внимания. Он не собирался подниматься на верхние палубы и возвращаться к хирургической резне, которой нужно было заняться. Это могло и подождать. Прилив начал отступать, заставляя дрожать его пальцы.
Странное название — прилив. Он не мог вспомнить, когда впервые узнал название своего дара, но оно достаточно хорошо подходило. Скрытая психическая сила не была удивительно редким явлением в Восьмом Легионе — как впрочем, в любом из легионов, — но она оставалась источником тайной гордости. Сайрион не был рожден психически одаренным, или же прикосновение шестого чувства было настолько слабым, что так и осталось незамеченным на многочисленных испытаниях при принятии в Легион. Просто в течение многих лет, что они провели в Оке Ужаса, это стало происходить все чаще и чаще. Его чувство стало расцветать подобно цветку, раскрывающемуся в свете солнца.
Сначала бессловесный шепот на краю восприятия, ночь за ночью. Вскоре он стал улавливать смысл шипящих фраз, урывая слово здесь, предложение там. Каждая из них была ему странно знакома: это были полные страха невысказанные обрывки фраз — все от тех, кого он убивал.
Сначала он находил это не более чем забавным — слышать полные страха последние слова убитых им.
— Не вижу, что ты находишь тут забавного, — обвинял его Талос. — На тебя влияет Око.
— Некоторым достались проклятия и похуже, чем мое, — возражал Сайрион. Талос оставил его в покое и никогда более не возвращался к этому разговору. Ксарл же не отличался подобной сдержанностью. Чем сильнее становился его дар, тем меньше Сайрион пытался скрывать его, и тем больше презрения выказывал Ксарл в его присутствии. Ксарл называл это скверной. Он никогда не доверял псайкерам, независимо от того, какие силы благоволили к ним.
— Cайрион.
Звук собственного имени вернул его в настоящее, обратно к маслянистой вони металлических стен и свежим трупам.
— Что? — отозвался он по воксу.
— Малхарион, — прозвучал ответ. — Он… он пробудился.
— Ты шутишь? — проворчал Сайрион, поднимаясь на ноги. — Дельтриан же клялся, что ничего не выходит.
— Просто поднимайся сюда. Талос предупреждал тебя по поводу охоты в корабельных трюмах, когда нам нужно сделать дело.
— Временами ты такой же зануда, как и он. Мудрец войны заговорил?
— Не совсем. — Меркуциан прервал связь.
Сайрион пошел, оставив тела позади. Никто не будет скорбеть по отребью с нижних палуб, которое осталось лежать позади него в виде кровавых обрубков. Охотиться на нижних уровнях «Эха» было простительным прегрешением в отличие от эпизодических безумных убийств, которые совершал Узас на офицерских палубах, вырезая наиболее ценных членов экипажа.
— Привет, — произнес тихий голос где-то поблизости. Слишком низкий, чтобы принадлежать человеку, и до неузнаваемости искаженный воксом.
Воин посмотрел наверх: там, среди палубных стропил подобно горгулье сгорбился один из Кровоточащих Глаз. Сайрион почувствовал, как по его коже побежали мурашки — поистине редкое ощущение.
— Люкориф.
— Сайрион, — прозвучало в ответ. — Я размышлял.
— И по всей видимости, преследовал меня.
Раптор склонил свой покатый шлем.
— Да. И это тоже. Скажи мне, маленький Повелитель Улыбок, зачем ты так часто приходишь сюда за вонью страха?
— Это наши охотничьи угодья, — ответил Сайрион. — Сам Талос проводит здесь достаточно много времени.
— Может и так, — раптор резко дернул головой, то ли вследствие изъянов в системах его брони, то ли вследствие искаженной варпом генетики. — Но он убивает, чтобы выпустить пар, удовольствия ради и чтобы почувствовать бушующий в нем адреналин. Он был рожден убийцей, и поэтому убивает. Ты же охотишься, чтобы удовлетворить аппетит другого рода. Аппетит, который расцвел в тебе, а не тот, вместе с которым ты родился. Я нахожу это занятным. О, да.
— Думай как хочешь.
Маленькие изображения Сайриона отражались в раскосых миндалевидных линзах шлема.
— Мы следили за тобой, Сайрион. Кровоточащие Глаза видят все. Мы знаем все твои секреты. Да, знаем.
— У меня нет тайн, брат.
— Да ну? — наполовину каркнул, наполовину усмехнулся Люкориф. — Ложь не станет истиной только потому, что ты так сказал.
Сайрион не нашелся что ответить. Он внезапно осознал, что потянулся к болтеру. Должно быть, его пальцы дернулись, так как Люкориф засмеялся снова.
— Попробуй, Сайрион. Только попробуй.
— Чего ты хочешь?
Люкориф зловеще ухмыльнулся и искоса посмотрел на него.
— Почему ты думаешь, что в разговоре между братьями всем что-то от тебя надо? Неужели ты меряешь по себе и всех считаешь подлецами? Кровоточащие Глаза следуют за Талосом из-за одной древней аксиомы: он порождает проблемы всюду, где появляется. Примарх обратил на него внимание, и его интерес даже спустя века никого не оставляет равнодушным. У него своя судьба, так или иначе, и я хочу быть свидетелем этому. Ты, однако же, имеешь все шансы стать помехой. Как долго ты пожирал человеческий страх?
Прежде чем ответить, Сайрион медленно выдохнул, подавляя соблазн пустить волну химических стимуляторов в кровь из каналов на позвоночнике и запястьях.
— Долго. Несколько десятков лет. Точно не считал.
— Какая-то разновидность слабого психического вампиризма, — раптор выдохнул тонкую струйку пара через решетку вокализатора. — Хотя не мне судить о дарах варпа.
— Тогда зачем ты вообще меня расспрашиваешь?
Он осознал свою ошибку, едва его вопрос сорвался с губ. Промедление стоило ему преимущества. Из коридора, откуда он пришел, возник, передвигаясь на четвереньках, еще один из Кровоточащих Глаз и заблокировал путь к отступлению.
— Сайрион, — казалось, собеседник изо всех сил складывал звуки в слова. — Да-да.
— Вораша, — ответил он. Его нисколько не удивили еще три раптора, выползших из тоннеля впереди. Их скошенные демонические маски внимательно изучали его немигающими взглядами.
— Мы расспрашиваем тебя, — прохрипел Люкориф, — потому что несмотря на то, что я никогда бы не высказался против вызванных варпом изменений, я гораздо менее терпимо отношусь к предательству, что так близко к пророку. Стабильность сейчас жизненно необходима. Он планирует что-то тайное, что-то, чем он не хочет делиться даже с избранными. Мы все чувствуем это…как статические разряды в воздухе. Мы под гнетом бури, которая вот-вот разразится.
— Мы доверяем ему, — сказал один из рапторов.
— Мы не доверяем тебе, — закончил третий.
Голос Люкорифа был искажен улыбкой.
— Стабильность, Сайрион. Запомни это слово. А теперь поспеши и узри, как пробуждение Мудреца войны пошло не по плану. И запомни этот разговор. Кровоточащие Глаза видят все.
Рапторы разбрелись по тоннелям, пробираясь глубже внутрь корабля.
— Плохо, — сказал Сайрион сам себе в безмолвной темноте. — ВСЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО
Он вошел в Зал Размышлений последним и почти полчаса спустя после того, как его позвали. Привычная кипучая деятельность замерла в сюрреалистичной неподвижности. Сервиторы не сновали, выполняя поручения, а десятки младших адептов Механикум пребывали в относительной тишине. Если они и переговаривались между собой, то делали это незаметно для легионеров.
Сайрион подошел к Первому Когтю, стоявшему полукругом возле шлюзовой входной двери в одном из вестибюлей. Сама дверь в стазисную камеру была открыта. Сайрион чувствовал что-то на краю восприятия, как маячившую на горизонте угрозу. Он прокрутил звуковые рецепторы шлема, перебирая даже едва уловимые инфразвуковые колебания независимо от частоты.
— Ты слышишь это? — спросил он Талоса.
Пророк стоял рядом с Меркуцианом и Узасом, не говоря ни слова. Вариель и Дельтриан переговаривались вполголоса у столов главной консоли адепта.
— Что-то не так? — спросил Сайрион.
Талос обратил к нему череполикий шлем.
— Мы пока еще не знаем наверняка.
— Но Малхарион же пробудился?
Талос повел его в стазисную камеру. Звук их шагов отдавался эхом от железных стен. Саркофаг Малхариона покоился на мраморном постаменте, прикованный цепями и поддерживаемый сотнями проводов, кабелей и трубок жизнеобеспечения, подобно медным нитям. Поверхность саркофага украшала сцена триумфальной гибели Малхариона: выполненное из золота, бронзы и адамантия изображение Повелителя Ночи, запрокинувшего голову и кричащего в звездное небо. В одной руке он держал украшенный хвостом шлем хана Белых Шрамов, в другой — шлем чемпиона Имперских Кулаков. И в довершение ко всему, его нога втаптывала в грязь гордый шлем лорда-капитана Кровавых Ангелов.
— Стазис-поле отключено, — отметил Сайрион.
— Да. — Талос кивнул, подойдя к второстепенным консолям, окружавшим постамент. Он нажал несколько пластековых клавиш, и с последней комната наполнилась мучительным воплем. Крики были живыми, человеческими, но с легким металлическим жужжанием. От громкости звука Сайрион вздрогнул. Системам его шлема понадобилась пара секунд, чтобы понизить громкость до приемлемого уровня. Ему не нужно было спрашивать, откуда исходили крики.
— Что мы с ним сделали? — спросил он. Талос отключил саркофаг от внешних динамиков и крики прекратились.
— Вот как раз над этим и работают Вариель и Дельтриан. Похоже, что полученные на Крите раны повредили его разум без надежды на восстановление. Неизвестно, что бы было, подключи мы его к шасси дредноута. Все что мы знаем, это то, что он бы обратился против нас.
Свои следующие слова Сайрион обдумывал с особой тщательностью:
— Брат…
— Говори, — Талос повернулся к нему.
— Я всегда поддерживал тебя, разве нет? Ты носишь титул нашего командира, но он не очень-то тебе подходит.
Пророк кивнул.
— У меня нет желания руководить. С трудом держу это в тайне. Разве ты не видишь, что я делаю все возможное, чтобы вернуть нашего настоящего капитана?
— Я знаю, брат. Ты — живое воплощение того, кто попал не в то место и не в то время. Но ты справляешься. Рейд на Тсагуальсу неплохо доказывает это, как и обращение в бегство Саламандр на Виконе. Мне все равно, что ты замышляешь; остальные либо доверяют тебе, либо просто убивают время. Но это…
— Я знаю, — ответил Талос. — Поверь мне, я знаю.
— Он герой Легиона. Твои жизнь и смерть зависят от того, как ты с ним поступишь, Талос.
— Я не слепой, — пророк провел рукой по выгравированному изображению на поверхности саркофага. — Я говорил им, что надо позволить ему умереть на Крите. Он заслужил отдых в забвении. Но Малек — будь он проклят, где бы он ни был, — отменил мой приказ. И когда Дельтриан обманным путем протащил саркофаг на борт, это все изменило. В конце концов, он не умер. Возможно, я ошибался, полагая, что он слишком угнетен жизнью в новом облике. Он ведь продолжает бороться за нее, хотя мог бы сдаться и просто умереть… Мы могли бы воспользоваться его наставлениями, Сайрион. Он должен снова встать с нами.
Сайрион положил руку на наплечник брата.
— Будь осторожней, Талос. От наших действий зависит будущее, — на несколько мгновений его взгляд задержался на саркофаге. — Что предложили Живодер и техноадепт?
— Оба полагают, что он не подлежит восстановлению. Но они оба также согласны и с тем, что он еще может быть грозным, хоть и нестабильным подспорьем в битве. Вариель предложил управлять им при помощи инъекций и контролируемого причинения боли.
Талос покачал головой.
— Подобно зверю, которого жестокие хозяева посадили на цепь и воспитывают палками.
Сайрион сам ожидал не меньшего от этих двух.
— И что ты предпримешь?
Талос колебался.
— А что бы сделал ты на моем месте?
— Честно? Я бы вышвырнул его останки в пустоту так, чтобы не узнал никто из Легиона и на их место поместил бы одного из тяжело раненых воинов. Пустил бы слух, что Малхарион погиб во время ритуалов воскрешения. И винить было бы некого.
Пророк повернулся к нему лицом.
— Как благородно с твоей стороны.
— Взгляни на доспехи, которые мы носим. Взгляни на мантию из содранной кожи, которую носит Узас. На черепа, свисающие с наших поясов, на содранные лица, растянутые на наплечниках Вариеля. В нас нет благородства. Нужда — все, что мы знаем.
Казалось, Талос смотрел на него целую вечность.
— Интересно, почему ты вдруг стал говорить как проповедник?
Сайрион подумал о Люкорифе и о словах Кровоточащих Глаз.
— Всего лишь проявление моей заботы, — улыбнулся он. — Так что ты будешь делать?
— Я приказал Вариелю и Дельтриану посмотреть, смогут ли они успокоить его при помощи химикатов и синаптического подавления. Возможно, так они еще смогут добраться до него.
— А если не выйдет?
— Когда не выйдет, тогда и буду разбираться сам. А сейчас настало время разыграть наш козырь. Настало время Октавии.
— Навигатор? Готова ли она к этому? — что бы под «этим» ни подразумевалось, добавил воин про себя.
— её готовность не имеет значения — сказал Талос. — У нее нет выбора.
«Эхо проклятия» неслось по волнам варпа на плазменной тяге, движимое живым сердцем в ядре корабля, следуя взору третьего глаза женщины, рожденной на родном мире прародителей человечества.
Талос стоял позади её трона, закрыв свои глаза и слушая звуки вопящего моря. Корабль содрогался под обрушивающимся на корпус бесконечным потоком воющих душ, переплетенных с живой плотью самих демонов. Впервые за долгие десятилетия он действительно слушал этот вой и слышал в нем музыку, подобную той, что звучала в тронном зале его отца.
С его приоткрытых губ сорвался хриплый вздох. Исчезли сомнения. Исчезло беспокойство о том, как лучше всего вести горстку оставшихся с ним воинов, и как распорядиться жизнями рабов. Почему он не сделал этого раньше? Почему он никогда не замечал сходство звуков, пока Октавия не подметила это? Он знал все истории, что предостерегали не прислушиваться к песни варпа, но вскоре перестал обращать на них внимание.
Навигатор обливалась потом, безотрывно вглядываясь в тысячи оттенков черного. Тьма то вопила, выражая свою боль тысячей разрывающихся о корпус корабля душ. То она взывала к ней: безымянные сущности манили её теми же когтями, которыми скребли по металлической обшивке.
Волны клубились и хаотично извивались как гнездо змей. Вспышки далекого неясного света то и дело сверкали между захлестывавшими друг друга варп-волнами. Был ли это далекий Астрономикон, или уловки демонов — Октавию это не волновало. Она направляла корабль на каждый пучок мерцавшего впереди света, прорываясь сквозь пустоту мощью и весом одного из древнейших боевых кораблей. Нос корабля рассекал волны нереальности, дрожащие вслед за ним и образующие формы, которые человеческий глаз не в состоянии был воспринять.
Само «Эхо» маячило на краю её сознания. В отличие от угрюмого и своевольного «Завета», сердце «Эха проклятия» было большим и горячим. На Терре не было акул, но она знала о них из архивных хроник Тронного мира. Это были хищники древних морей, которым все время нужно было двигаться, чтобы не умереть. Такой образ жизни как нельзя кстати хорошо входил в концепцию «Эха». Оно ничего так не желало, как нестись во весь опор, сметая преграды варпа и оставляя материальный мир позади.
«Ты слишком долго и слишком усердно внимал зову варпа», — упрекнула Октавия корабль, обливаясь потом.
«Жги, жги, жги!!!» — отозвался он импульсом. — Больше мощности на двигатели. Больше огня в ядро».
Она ощутила, как корабль ускорился в ответ. Её собственные инстинктивные импульсы пронеслись по нейрокабелям, подключенным к вискам и запястьям, сдерживая резкий скачок тяги. Первобытный азарт «Эха» огрызнулся, входя в тело через те же порты и посылая волну приятной дрожи.
«Спокойно, — Навигатор послала импульс, — спокойно».
Корабль ответил еще одной попыткой увеличить тягу.
Октавия представила команды рабов в гулких залах двигательных палуб, которые обливались потом, кричали и умирали, поддерживая работу генераторов так, как требовалось; на мгновение ей показалось, что она чувствует всех их так же, как и «Эхо»: подобно улью насекомых, зудящих в костях.
Навигатор отпрянула от мешанины чувств, отвергая примитивные эмоции корабля, и настраивая себя более жестко. Холодный поцелуй подаваемого в её каюту воздуха коснулся её мокрой от пота кожи, вызвав непроизвольную дрожь. Ей казалось, будто она задержала дыхание, погружаясь в бурлящую воду.
— Правый борт, — прошептала она в плавающую перед ней вокс-сферу. Половину черепа, переделанного в портативный вокабулятор, удерживали в воздухе крошечные суспензоры. Её слова были переданы экипажу и сервиторам выше, на командную палубу. — Правый борт, три градуса, импульс маневровыми для компенсации плотности варпа. Осевые стабилизаторы…
Она бормотала это снова и снова, вглядываясь в тьму и разделяя управление судном с его экипажем и злобным сердцем самого корабля. Снаружи целый пантеон эфирных нечеловеческих сущностей свирепствовал, бросаясь на поле Геллера. Волна отскакивала, сгорая и стекая, всякий раз разбиваясь об идущее судно. Октавия едва ли думала о холодных разумах, скрывающихся в бесконечной пустоте. Ей требовалось все её умение концентрироваться на узкой тропе, по которой она неслась сквозь Море Душ. Она могла стерпеть крики, ведь она родилась чтобы видеть то, что видеть невозможно, поэтому варп мало чем мог удивить ее. Но рьяная радость «Эха» угрожала её вниманию как ничто другое прежде. Даже упрямое сопротивление «Завета» было проще преодолеть. Там требовались усилия. Здесь же нужна была сдержанность. Здесь нужно было врать самой себе, что она не разделяет той неистовой радости и не чувствует того желания распалить двигатели до опасного предела и нестись быстрее, ныряя глубже, чем когда-либо удавалось какой-либо душе — живой или искусственной.
Мрачный восторг «Эха» передавался по нейроканалам, приправляя её кровь зарядом возбуждения. Октавия отстранилась от оков, силясь выровнять дыхание после того, как её тело среагировало на симбиотическое удовольствие самым примитивным образом.
«Медленней, — выдохнула она, обращая к ядру корабля произнесенное вслух слово. — Поле Геллера колеблется».
«Это ты колеблешься, — отозвался безрадостный дух «Эха. — Рабыня разума»
Корабль вздрогнул в ответ на её дрожь. На этот раз дрожь от напряженных мышц и сжатых зубов была короче, что говорило о самообладании и сосредоточенности, об обуздавшей дух корабля воле Октавии.
«Я твой навигатор, — тихо прошипела она. — И я веду тебя».
«Эхо проклятия» никогда не общалось при помощи языка: оно отзывалось импульсами, всплесками эмоций и призывами, в которых искать смысл силился только человеческий разум Октавии. Но даже сдаваясь, оно никогда не лгало ей, лишь отступало от её силы воли, забирая с собой вызванные эмоции.
«Так то лучше, — она улыбнулась, залитая потом, как слезами. — Лучше».
«Уже близко, Навигатор» — отозвался корабль.
«Я знаю».
— Маяки, — пробормотала она вслух. — Маяки в ночи. Клинки света. Воля Императора, обретшая форму. Триллион вопящих душ. Каждый мужчина, женщина и дитя, когда либо отданные машинам душ Золотого Трона с самого расцвета единой Империи. Я вижу их. Я вижу звук. Я слышу свет.
Шепчущие голоса скользнули ей в уши. С палубы на палубу шел слух, передаваемый устами смертных, и поэтому так трогательно замедленный. Октавии не нужны были гололитические карты. Её не волновали лязг и дребезжание ауспексов, сканирующих глубокий войд.
— Стоп, — прошептала она, шевеля яркими от слюны губами, — стоп, стоп, стоп.
Спустя минуту или час, или год, — она не знала точно, — на её плечо опустилась рука.
— Октавия, — произнес низкий, очень низкий голос.
Она закрыла тайный глаз и открыла глаза человеческие. Они слиплись от гноя, и их защипало при попытке открыть.
Она ощутила мягкое ласковое прикосновение повязки, наброшенной на лоб.
— Воды, — попросила она скрипучим голосом. Её слуги переговаривались поблизости, но руки, поднесшие к её губам грязную флягу, были закованы в полночно-синий керамит. Даже малейшие движения пальцев сопровождались мягким гудением.
Она сделала глоток, отдышалась и сделала еще один.
Дрожащими руками она вытерла с лица холодеющий пот, а затем вынула из рук шланги капельниц. Кабели в висках и в горле пока что можно было оставить.
— Сколько? — спросила она наконец.
— Шестнадцать ночей, — ответил Талос. — Мы там, где нам нужно быть.
Октавия закрыла глаза и упала обратно в свой трон. Она уснула еще до того, как Вулараи укрыла её дрожащее тело покрывалом.
— Она должна поесть, — отметила слуга. — Более двух недель… ребенок…
— Делай что хочешь, — сказал Талос забинтованному смертному. — Меня это не беспокоит. Разбуди её через шесть часов и приведи в пыточные камеры. К тому времени все будет готово.
Она снова одела респиратор. Звук собственного дыхания теперь слышался ей низким и хриплым. Закрывавшая нос и рот маска скрадывала возможность ощущать вкус и запах, оставляя лишь пресный запах её собственного дыхания с примесью хлорина, от которого защипало язык.
Талос стоял позади нее, отстраненно наблюдая за происходящим. Она спросила себя, не потому ли он там находился, чтобы не позволить ей сбежать.
Шести часов сна было катастрофически недостаточно. Октавия чувствовала себя вялой и ослабленной от усталости и физического истощения, будто кровь пульсировала в её теле с замедленной скоростью.
— Сделай это, — приказал Талос.
Она не сделала. По крайней мере, не сразу. Сначала она ходила между скованных тел, между хирургических столов, на которых они лежали, протискиваясь мимо медицинских сервиторов, которым надлежало еще ненадолго продлить их жизнь.
Лежавшие на каждом столе останки едва ли были похожи на людей. Один был массой мышц и оголенных вен, и извивался в судорогах, лежа на хирургическом столе, проживая последние минуты своей жизни. Освежеванные выглядели немногим лучше, как и те, кому отрезали языки, носы, губы и руки. Разрушение было совершено над каждым из них — осквернение никогда не знало такого разнообразия. Она шла по живому монументу страха и боли: таково было видение Легиона, принявшее форму.
Октавия повернулась к Талосу, радуясь, что он все еще был в шлеме. Если бы она увидела хоть какую-то тень гордости в его глазах в тот момент, она бы никогда больше не смогла вынести его присутствия снова.
— Вопящая Галерея, — произнесла она, заглушая тихие стоны и писк кардиографов, — там было как здесь?
Повелитель Ночи кивнул.
— Очень близко к тому. А теперь за дело, — повторил он.
Октавия сделала глоток пресного воздуха и направилась к ближайшему столу, снимая свою повязку.
— Для тебя скоро все закончится, — прошептала она, обращаясь к останкам того, что когда-то было человеком.
Собрав последние силы, он обратил глаза к ней, поднял взгляд на третий глаз Навигатора и увидел там абсолютное забвение.
XVIII
Песнь в ночи
Мир Артарион — 3.
В Башне Императора Вечного, Годвин Трисмейон увидел, как астропат начал содрогаться в удерживавших его ремнях. В этом не было ничего необычного. В этом и заключалась его работа — смотреть за своими подопечными, пока они спали, следить за ними, когда они передавали свои сонные сообщения восприимчивым сознаниям в других мирах. Ему казалось по-своему глуповато забавным, что в огромной империи, состоявшей из миллионов миров, самым надежным способом передачи сообщений было передать его лично.
Но что бы то ни было, у его подопечных была своя работа: астропатическая связь широко использовалась на Артарионе — 3, что вполне ожидаемо в мире, на котором сходится так много торговых интересов разных гильдий.
У астропата пошла кровь из носа. И это тоже было приемлемо. Годвин нажал на металлический переключатель и проговорил в вокс-микрофон своей консоли:
— Жизненные показатели Юнона колеблются в пределах допустимого, — он отключился, вперив взгляд в гололитическую распечатку. С каждой секундой жизненные показатели скакали все сильнее и сильнее.
— Внезапная… остановка сердца и… — Годвин перевел взгляд на астропата, видя как у того начинаются настоящие конвульсии. — Остановка сердца и… Трон Бога— Императора!
Что-то влажное и красное размазалось по смотровому окошку. Он ничего не видел сквозь эту массу, чтобы узнать наверняка, но когда шесть минут спустя прибыли команды очистки, они установили, что сердце и мозг астропата Юнона взорвались от неведомого внешнего психического давления.
К тому времени Годвин был на грани срыва, склоняясь над консолью. У него на руках была кипа нечетких отпечатанных изображений, полученных из сознаний его астропатов, а голова раскалывалась от воя сирен, когда умирало все больше и больше его подопечных.
— Что они слышат? — кричал он, глядя на беспорядочный поток непонятной информации. — Что они видят?
Башня Императора Вечного, великолепный и ценный психический узел, укрепленная и защищенная от демонического вторжения, впитывала смерть и боль, царившие внутри своих стен. Она не очищала и не отфильтровывала их. Она только сплавляла воедино внезапные страхи и предсмертные агонии с ужасающей входящей передачей и передавала оскверненный сигнал обратно в пустоту.
Ноты песни плыли в ночи, и теперь им подпевал новый хор. И каждый новый мир, услышавший песню, добавлял очередной хор.
Мир Вол-Хейн.
В самом северном архипелаге сельскохозяйственного мира, смотритель администратума удивленно посмотрел на капающую на его манускрипт кровь. Моргнув, он поднял взгляд и увидел как его советник Сор Мерем, местный провост Адептус Астра Телепатика, начал дрожать и пытаться от чего-то закрыться. Смотритель активировал наручный вокс.
— Проинформируйте дивизион Медикаэ, что провост Телепатика пал жертвой какого-то приступа. — Он чуть не рассмеялся, глядя, как человек упал и ударился головой о край стола. С его губ заструилась кровавая слюна.
— Что это еще за безумие? — произнес смотритель с усмешкой, сдерживая беспокойство.
Его ушей достигли крики еще откуда-то из здания. Другие астропаты? Их телохранители и стражи? Несчастные глупцы, «одаренные» священной речью, никогда не были стабильны, не были здоровы: связывание души с Золотым Троном делало их немощными и слепыми.
Крики в залах были обычным делом, когда они каждую ночь отправляли и принимали многочисленные сообщения. Каждый из них сгорал как свечка за десяток лет. Смотритель не находил этот факт приятным — просто таков был порядок вещей.
Провост, закусив язык, с глухим стуком бился затылком о каменный пол, разбивая голову в кровь. Смотритель ничего не понимал: провост был назначен только в прошлом сезоне, и у него еще было в запасе много лет, прежде чем он сгорит.
— Мерем? — обратился смотритель к дергавшемуся телу. В ответ тот лишь пускал пену изо рта. Его глаза расширились от ужаса перед тем, что мог видеть только он один.
— Смотритель Калькус, — протрещал наручный вокс.
— Говорите, — ответил смотритель. — Я требую, чтобы мне разъяснили, что происходит.
— Смотритель…
— Что? Кто это?
Вокс-соединение было прервано криком. Смотрителю он показался нечеловеческим. Он понял, насколько был прав, через несколько минут, когда оно добралось до двери.
На Новом Плато это событие стало известным как Ночь Безумной Песни, когда десятки тысяч жителей улья увидели одинаковые кошмарные сны.
На Джире центральная крепость Адептус Астра Телепатика была разрушена мятежом изнутри, который выплеснулся на улицы и длился три недели, пока силы планетарной обороны не подавили восстание.
На Гаранеле — 4 почти весь внешний бизнес столицы был поставлен на колени вспышкой безымянной заразы в секторе астропатической гильдии.
Песнь в ночи делала свое дело.
Мир Орлавас.
Сам по себе мир был в большей степени бесполезным. Рудные месторождения были давно выработаны дочиста, остались лишь огромные высохшие шрамы каньонов по всему тектоническому облику планеты. Немногие оставшиеся люди поддерживали работу астропатической станции на высокой орбите. Их обязанности были просты, но жизненно необходимы: разгадывать сны, образы, кошмары и голоса варпа, долетавшие до них из других миров, и ретранслировать их дальше по астропатическому каналу под номером 001.2.57718.
Шестнадцать минут спустя после того, как психически одаренные обитатели станции приняли сообщение с предсмертным криком от нескольких миров, располагавшихся на частоте канала, астропатическая станция на Орлавасе прекратила свою работу. Никаких признаков её дальнейшего существования не значилось в имперских записях. Все пятьсот сорок душ на борту были внесены в Хронику Потерянных у Адептус Астра Телепатика в их главном бастионе на планете Герас, субсектор Корозия, Сегментум Ультима.
Последние астропатические передачи с Орлаваса достигли тридцати четырех других миров, и глас мрачной песни стал еще громче.
Все заняло четыре часа.
Она убивала их одного за другим своим тайным взглядом. Каждый из них смотрел в её третий глаз, и, хотя она никогда не знала, что они видели, ей было известно, что должно произойти. Первый, умирая, выл и бил её по лицу забинтованными обрубками рук. Одного взгляда в её третий глаз было достаточно. Не существовало более смертоносного оружия за всю кровавую историю человечества. Любому, кто бороздил звездные просторы, было известно, что взгляд в третий глаз навигатора несет погибель. Никто не знал, что видели обреченные в его глубинах. Никто не пережил этого, чтобы рассказать.
Хотя у Октавии были свои догадки на этот счет. Её учителя намекали на свои собственные исследования и архивные свидетельства, записанные со слов прежних учителей. Бесценная унаследованная мутация сделала её невосприимчивой к скверне варпа, но для тех, в чьих жилах не текла кровь навигатора, третий глаз означал смертный приговор. Каждый из этих истерзанных несчастных смотрел через окно в хаос во плоти. Их разум открывался ужасу по ту сторону реальности, и их смертные оболочки разрушались, будучи не в силах выдержать его. Некоторые просто испускали дух, и их души наконец покидали свои измученные тела. Другие бились в сдерживавших их оковах с живостью, которой им не доставало прежде, и извивались, умирая от агонии и отказа органов. Несколько взорвались перед ней, окатив с ног до головы вонючими внутренностями. Острые осколки костей царапали и бились об нее при каждом взрыве, и вскоре воздух наполнился густым смрадом. Кровь была у нее даже на языке, а лицо было забрызгано нечистотами, когда она убила седьмого.
К двенадцатому она сама обливалась слюной и дрожала, а третий глаз кровоточил. К пятнадцатому она едва держалась на ногах. К восемнадцатому она не могла вспомнить, кто она такая. Убив девятнадцатого, Октавия потеряла сознание.
Талос не дал ей упасть. Он схватил её за затылок латной перчаткой, впечатывая её бессознательный лик в разумы обреченных на смерть. Кончиком пальца он держал её тайный глаз открытым, направляя её обмякшее тело и убивая.
К концу она едва дышала. Слуги устремились к ней, но Повелитель Ночи заставил их отступить, одарив предупреждающим взглядом.
— Я отнесу её обратно в её келью, — мгновенно сконцентрировавшись, воин открыл канал вокс-связи. На ретинальном дисплее вспыхнула руна. — Вариель, осмотри навигатора в её покоях. Она перетрудилась и ранена.
— Как пожелаешь, — протрещал ответ Живодера. — Первый Коготь ждет тебя на мостике, Талос. И может быть, ты соизволишь рассказать нам, что ты делал в течение последних четырех часов?
— Да, — ответил Талос. — Я расскажу.
Первый Коготь собрался у командного трона. Безжизненный голубой свет гололита бросал отсветы на их броню. Они наблюдали за все растущей картой галактики во всех подробностях. Сначала она показала отдельную систему, потом несколько других поблизости, и вскоре гололит отобразил широкую полосу Сегментума Ультима. Из-за искажений ауспекса картинка в некоторых местах была неясной.
— Здесь, — Талос указал кончиком своего золотого меча. Клинок Ангелов мягко пронзил дымку гололита, проведя дугу, охватывавшую сотни звезд и обращавшихся вокруг них миров.
— И что же это? — спросил Сайрион.
Талос снял шлем и положил его на край стола. Черные глаза безотрывно следили за мерцающим трехмерным дисплеем.
— Галактический балет, — объяснил он, криво ухмыльнувшись. — В частности, вы смотрите на канал Астра Телепатика под номером ноль-ноль-один точка два-точка-пять-семь-один-восемь.
— Ах, ну конечно же, — Сайрион закивал, так ничего и не поняв. — Конечно. Как глупо с моей стороны.
Талос по очереди указал на каждую из планет.
— Каждый канал связи Астра Телепатика уникален как отпечаток пальца. Один может быть создан по необходимости: несколько миров специально колонизируются вдоль стабильного варп-маршрута, что позволяет психическим провидцам общаться на немыслимых расстояниях. Другой мог появиться по воле случая, вызван непосредственно варпом или простым поворотом судьбы, который позволяет некоторому числу разрозненных миров посылать друг другу сообщения по солнечным ветрам. У Империума сотни таких каналов. — Теперь Талос улыбался. — Они растут, они исчезают, они растут и увядают, они всегда в движении. Есть способы сделать астропатические передачи более надежными, но выбор невелик. В конце концов, это по-прежнему искусство раскидывать руны и искать смысл в шепоте из ниоткуда. В использовании канала нет ничего гениального, но этот… то, что мы сделали здесь, братья…
Меркуциан подался вперед, качая головой.
— Кровь Лживого Императора! Талос, и это был твой план?
Пророк по-садистски улыбнулся.
Перед тем, как посмотреть на братьев, Сайрион на несколько мгновений задержал взгляд на дуге из звезд и планет.
— Подожди, — осознание сделанного заставило его кровь похолодеть. — Подожди. Ты только что пропустил более сотни предсмертных воплей астропатов по установленному каналу психической связи?
— Да.
Голос Меркуциана звучал на грани паники.
— Ты убил их… с помощью навигатора. Так вот чем ты занимался там, ведь так?
— Именно.
— Это нам не по силам, Талос, — сказал Меркуциан. — Совсем не по силам. Я горжусь тобой за то, что ты попытался поразить скальную кошку сразу в сердце, Но если это сработает, возмездие сотрет нас со страниц истории.
Выражение лица Талоса не изменилось.
— Может хватит уже лыбиться? — обратился к нему Сайрион. — Я к этому не привык. У меня от тебя мороз по коже.
— И что по твоим ожиданиям произойдет? — спросил Меркуциан. — По самым скромным предположениям, это изолирует некоторые миры на десятилетия. В худшем случае опустошит их.
Талос снова согласно кивнул.
— Я знаю.
— Тогда говори, — не отступал Меркуциан. — Хватит улыбаться и давай рассказывай. Нам, быть может, осталось жить считанные часы.
Пророк снова убрал меч в ножны.
— Идея возникла, когда Дельтриан впервые сконструировал Вопль. Концепция заключалась в обращении страха и боли в источник питания. Он снова сделал страх оружием. Террор стал средством достижения цели, а не самоцелью, — Талос встретил взгляды братьев, опуская всякие претензии на величие. — Мне было нужно это. Мне нужно было сосредоточиться на жизни, достойной того, чтобы её прожить.
Сайрион кивнул. Меркуциан молча наблюдал. Узас пялился в мерцающий гололит. Слышал он слова пророка или нет, оставалось только догадываться. Сайрион слегка повернулся, понимая, что вся командная палуба погрузилась в тишину. Талос больше не обращался к Первому Когтю. Он говорил, обращаясь к сотням смертных и сервиторов на мостике, которые теперь смотрели на пророка, не обращая внимания более ни на что. Он никогда прежде не видел брата с этой стороны. Это был проблеск того, кем он мог бы быть: воином, готовым принять мантию лидера. Боевым командиром, готовым жить со своим видением Восьмого Легиона, каким он когда-то был, и каким мог бы стать снова.
И это сработало. Сайрион мог видеть это в их глазах. Смесь неуверенности, доверия и фанатизма Талоса приводила их в восторг.
— Тсагуальса, — произнес Талос, его голос звучал мягче. — Наше убежище и второй дом. Обнаружить его кишащим паразитами горько далось мне. Но к чему наказывать их? Зачем уничтожать этих слабых потерянных колонистов? Их грех лишь в том, что их прибило волнами варпа к миру, оказавшему им столь прохладный прием. Это не преступление — всего лишь беда. И все же вот они. Миллионы. Они потеряны. Они одиноки. Жертвы, копошащиеся в грязи. Как поэтично обнаружить их здесь, а не где-то еще. Вместо того чтобы карать ради одного лишь наказания, мы смогли использовать их. Какое оружие против Империума может быть лучше, чем души его собственных детей? — Талос указал на развернувшиеся дугой на гололите миры и солнца. — Люди умирают каждую ночь. Они умирают миллионами, миллиардами, питая варп предсмертными эмоциями. Астропаты ничем не отличаются, кроме уровня. Астропат погибает, и его психические крики звучат намного громче. Сам варп вскипает вокруг этих душ, когда они покидают свои тела.
Гололитическое изображение повернулось, фокусируясь на нескольких мирах неподалеку от нынешнего местоположения боевого корабля. Данные о населении и обороне — почти наверняка устаревшие — прокручивались, размытые статикой.
— Истязая одних лишь астропатов, мы могли бы создать достаточно громкую песнь, чтобы её услышали и ощутили псайкеры с нескольких соседних миров. Но этого было бы не достаточно. Убийство астропатов едва ли редкость. Сколько банд Легиона занимались подобным на протяжении тысячелетий? Не могу даже предположить. Это была излюбленная забава мародеров с незапамятных времен, а также способ замести следы. Что может быть лучше, чем скрыть свое бегство, взболтав котел варпа, сгустив первородную жижу и тем самым замедлив преследователей? Даже с учетом демонической угрозы, это всегда стоило риска и неплохо срабатывало.
Талос ходил по помещению, обращаясь к смертным членам экипажа, по очереди встречаясь с ними взглядом.
— Вся эта мощь и боль в наших руках. Орудия, способные сровнять с землей целые города. Боевой корабль, способный прорывать блокады целых флотилий. Но в Долгой Войне это не имеет значения. Мы можем оставить свой след на стали, но это в силах сделать любое жалкое пиратское суденышко с батареей макро-пушек. Мы — Восьмой Легион. Мы наносим раны плоти, стали и душам. Мы оставляем шрамы на разумах. Наши действия должны хоть что-то значить, иначе мы заслуживаем забвения и должны гнить среди мифов древности, — Талос перевел дыхание, и его голос снова стал мягким. — И я дал песне голос. Песнь — оружие много вернее, нежели лазерная батарея или бомбардировочное орудие. Но как лучше превратить этот безмолвный мир в клинок, который может пустить кровь Империуму?
Сайрион смотрел на лица членов экипажа. Некоторые из них, казалось, хотели ответить, в то время как другие ждали, и их глаза горели неподдельным интересом. Трон Пламенеющий, это действительно сработало! Он никогда бы не поверил, что такое возможно.
Ответил Узас. Он поднял взгляд, как будто он внимательно следил за беседой.
— Спеть её громче, — сказал он.
Талос снова криво улыбнулся. Он взглянул на некоторых членов экипажа, будто рассказывая им какую-то шутку.
— Спеть её громче, — улыбнулся он. — Мы сделали из наших певцов вопящий хор. Недели, долгие недели боли и страха сконцентрированные в чистейшей агонии. После к их мучениям добавились страдания других. Убийство тысяч людей — по сути ничто, капля в океане варпа. Но астропаты жадно поглотили ее. У них не было выбора, только слушать, видеть и чувствовать, что происходит. Когда псайкеры наконец умерли, они были пресыщены страданиями и ослеплены призраками мертвецов вокруг. Мы питали их агонией и страхом, ночь за ночью. Они кричали от психической боли. Они вопили в момент смерти, прямо здесь, в канал астропатической связи. Мир за миром слышал их вопль, как слышат и сейчас. Астропаты на других планетах притягивают его своими страданиями, добавляя куплеты и припевы к песне, делясь ею с другими мирами.
Талос прервался, и улыбка наконец исчезла с его лица. Его взгляд с толпы смертных переметнулся опять к голубоватым отсветам гололита.
— И все это стало возможно лишь благодаря последнему козырю. Последнему способу сделать песнь громче, чем мы могли бы себе вообразить.
— Навигатор, — выдохнул Меркуциан. Он едва мог оставаться спокойным при мысли об этом.
Талос кивнул.
— Октавия.
Проснувшись, она поняла, что не одна.
Один из Повелителей Ночи стоял рядом, сверяясь с ауспекс-сканнером, вмонтированным в громоздкий наруч доспеха.
— Живодер, — сказала она. Звук собственного голоса испугал ее. Он звучал слабо и неловко. Её руки инстинктивно легли на живот.
— Твой потомок все еще жив, — рассеянно произнес Вариель. — Хотя по всем законам не должен бы.
Октавия сглотнула комок в горле.
— Он? Это мальчик?
— Да, — Вариель не отрывал взгляд от сканнера, внося изменения и поворачивая переключатели. — Я неясно выразился? Ребенок обладает всеми биологическими признаками, соответствующими понятию ОН. Таким образом, как у вас принято говорить, это мужчина.
Наконец он взглянул на нее.
— У тебя длинный список биологических аномалий и физиологических недостатков, которые необходимо устранить в ближайшие недели, если ты желаешь полностью восстановить здоровье. Твои слуги в полной мере проинформированы, какое питание тебе требуется и какие препараты ты должна принимать, — на мгновение он остановился и посмотрел на нее своими бледно-голубыми немигающими глазами. — Я говорю слишком быстро?
— Нет, — девушка снова вздохнула. По правде говоря, у нее в голове все плыло, и она не была уверена, что в следующие пару минут её не вывернет наизнанку.
— Похоже, ты не следишь за тем, что я говорю, — сказал Вариель.
— Продолжай уже, сукин ты сын, — резко ответила она.
Вариель не обратил внимания на оскорбление.
— Также имеется риск обезвоживания, подагры, рахита и острой цинги. Твои слуги в курсе, как лечить симптомы и предотвратить развитие болезней. Я оставил им соответствующие медицинские препараты.
— А дитя?
Вариель моргнул.
— Что с ним?
— Он… он здоров? Как на него повлияют все эти лекарства?
— Какое это имеет значение? — Вариель моргнул во второй раз. — Мне было приказано обеспечить твою дальнейшую способность быть навигатором этого корабля. Мне нет дела до внебрачного плода внутри тебя.
— Тогда почему вы… не покончили с ним?
— Потому что если он переживет период вынашивания и младенчество, в конечном итоге он сможет пройти имплантацию и служить в Восьмом Легионе. Я думал, что это очевидно, Октавия.
Апотекарий сверился с показаниями нартециума еще раз и направился к дверям комнаты, громыхая сапогами.
— Он не будет одним из Легиона, — сказала она ему вслед, чувствуя, как язык покалывает от собравшейся слюны. — Вы никогда не получите его.
— Да? — Вариель обернулся через плечо. — Кажется, ты чересчур уверена в этом.
Воин вышел из комнаты, заставив слуг разбежаться. Она смотрела, как за ним со скрипом захлопнулась дверь. Когда он ушел, её стошнило тонкой струйкой липкой желчи, и она снова упала в обморок, обрушившись на трон.
В таком состоянии часом позже её нашел Септим.
Когда он вошел, Вулараи и другие слуги подключали шланги капельниц к разъемам на руках Октавии.
— Уйди с дороги, — сказал он, когда они преградили ему путь.
— Хозяйка отдыхает
— Я сказал, уйди с дороги.
Некоторые из слуг потянулись за своими пистолетами и дробовиками, спрятанными в складках заношенных одежд. Плавным движением Септим вынул два своих пистолета, целясь в двух сгорбленных слуг.
— Давайте не будем этого делать, — сказал он, обращаясь к ним.
Вулараи оказалась за ним еще раньше, чем он это понял. Кончик её клинка уперся ему в шею.
— Ей нужен отдых, — прошипела слуга. Септим никогда не обращал внимания на то, как сильно её голос походил на змеиное шипение. Он бы нисколько не удивился, узнай, что под всеми своими бинтами и перевязками она скрывает раздвоенный язык. — А тебя не должно здесь быть.
— Тем не менее, я здесь и уходить не собираюсь.
— Септим, — прозвучал слабый голос Октавии.
Все обернулись на звук произнесенного шепотом слова.
— Ты разбудил ее, — обвинила его Вулараи.
Он не стал отвечать. Отмахнувшись от слуги, Септим прошел в помещение и сел возле трона Октавии.
Она была бледной-бледной, как будто такой и родилась. Её болезненная худоба подчеркивала округлившийся живот. Кровь струпьями покрывала лоб и нос там, где она оставила высохшие дорожки из-под повязки. Она точно не знала почему, но один глаз не открывался. Она облизала потрескавшиеся, высохшие губы, прежде чем заговорить.
Должно быть, лицо выдало его.
— Я отвратительно выгляжу, не так ли? — спросила она.
— Ты… выглядела и лучше.
Она провела ослабевшими пальцами по его небритой щеке и снова сгорбилась на своем троне.
— Уверена, были времена.
— Я слышал, что они с тобой сделали. Что они заставили тебя делать.
Она закрыла глаза и кивнула. У нее шевелилась только одна половина рта.
— Это было достаточно умно, правда.
— Умно? — спросил он сквозь стиснутые зубы. — Умно?
— Использовать тайный взгляд навигатора, — вздохнула она, — чтобы вырвать души из их тел… чистейшей и сильнейшей… связью с варпом. — Она засмеялась, не дыша, а всего лишь подрагивая. — Мой драгоценный глаз. Я видела, как они умирают. Видела, как их разрывает на части. Души, брошенные в варп. Как туман. Уносимый ветром.
Септим убрал волосы с её потного лица и пригладил их назад. Её кожа была холодной как лед.
— Хватит, — произнес он. — Все уже прошло.
— Отец рассказывал мне, что нет худшего способа расстаться с жизнью, чем этот. Нет смерти более болезненной. Более страшной. Сотни душ, сведенных с ума ужасом и пытками, убиты взглядом в варп, — она издала еще один дрожащий смешок. — Не могу даже вообразить, сколько людей сейчас слышат те предсмертные крики. Не могу вообразить, сколькие сейчас умирают.
— Октавия, — сказал он, опустив руку на её живот. — Отдохни. Восстанови свои силы. Мы покидаем корабль.
— Они найдут нас.
Септим поцеловал её влажный лоб.
— Пусть попытаются.
XIX
Лживое пророчество
Талос предавался размышлениям в одиночестве и тишине оружейной Первого Когтя. После активности последних недель он нуждался в покое.
«Эхо проклятия» лежало в дрейфе, ожидая, когда навигатор восстановит свои силы, прежде чем отважиться лететь обратно в Великое Око. Даже короткий перелет скорей всего убил бы Октавию в её нынешнем состоянии, не говоря уж о путешествии через большую часть галактики длиною в месяцы или годы. Талосу было доподлинно известно, что Октавия никогда прежде не водила корабли в настоящий варп-шторм. Око было весьма недружелюбным убежищем, даже для умудренных опытом колдунов. А у них лишь неопытный навигатор, да еще и истощенный. Он не хотел идти на такой риск — разве что у него не останется иного выхода.
У него все еще стояли перед глазами образы эльдар: стоило ему закрыть глаза — и он видел их танцующие силуэты, подобные теням в тенях — то мрачные и безмолвные, то серебристые и кричащие. Эльдары. Теперь он видел их не только во сне. Еще одна проблема. Была ли Тсагуальса тому виной? Если причина в этом, то глоток воздуха гниющего мира произвел на него эффект обратный тому, на который он надеялся. Вместо того чтобы дать ему вдохновение, которого он так желал, эта встреча лишь усугубила его состояние, как лекарство от рака, которое не остановило болезнь, а лишь поспособствовало распространению опухоли. Он спорил с Вариелем в апотекарионе недели назад, но факты были налицо — и без ауспекса было видно, что он разваливается на части. Сны были достаточным доказательством. Со времен Крита они все больше калечили его и все реже оказывались верны. Но даже с этим он мог справляться — хотя бы первое время.
Нет. Сны про эльдар были совсем другими. Это было больше, чем просто сны. Теперь он чувствовал их не только во сне. Вопли безумных чужаков звучали громче голосов его братьев, а их клинки казались реальнее окружавших его стен.
Больше всего его мучил вопрос — почему он продолжает их видеть. После Зеницы Ада, после первых снов — он не стыдился своего нежелания возвращаться в Око. Однако теперь пророчество оказалось бессмысленным. Ксарл не мог умереть дважды. Он никогда не испытывал такого облегчения от ошибки.
Было нелегко решить, сколько можно рассказать остальным. Расскажи он слишком много, и они никогда больше не пойдут за ним. Расскажи слишком мало, и они сорвутся с цепи, противясь его руководству.
— Талос, — произнесла тень на краю поля его зрения. Инстинкт заставил его посмотреть налево. Ничего. Ни силуэта, ни звука. Он выдохнул, и тут слух уловил лязг клинков о керамит, слабый и туманный как воспоминание. Возможно, так оно и было. Где-то поблизости на борту корабля, а возможно, оно было лишь в его воображении.
В его голове возражения братьев переплетались с мыслями про эльдар. Другие легионеры хотели бежать прямо сейчас, не думая о том, что это может убить их навигатора. Люкориф выступал за то чтобы выжать из Октавии все что возможно, а потом просто довериться течениям варпа, которые приведут их домой, когда навигатор будет мертва. Голоса из других Когтей высказывали сходные идеи. Куда бы ни привел их варп, рискнуть было куда лучше, чем оставаться здесь, дожидаясь имперского возмездия.
Он успокоил их, стараясь не показывать своего отвращения. Его братья вели себя малодушно, либо сами того не сознавая, либо просто не стыдясь. В лучшем случае имперское возмездие сможет настигнуть их лишь через много месяцев. Варп-полеты вблизи пострадавших миров в течение длительного времени будут нарушены. Руководство субсектора увидит в заражении планет систематичность лишь спустя месяцы, возможно, даже годы, а пока Повелители Ночи остаются здесь безнаказанными. Даже когда они, наконец, увидят общую структуру, никто не знает, сколько времени потребуется, чтобы среди множества разрозненных миров найти источник песни — телепатический канал. Нет, им пока что совершенно нечего бояться. Во всяком случае, не Империума.
— Талос, — прошептал другой голос. В поле зрения скользнуло что-то черное и гибкое. Едва он посмотрел ему вслед, как видение исчезло.
— Талос, — раздался шепот в воздухе.
Он опустил голову, медленно дыша и испытывая странное удовольствие от пульсации вен в черепе. Боль напомнила ему, что он не спит. Слабое утешение, но он был благодарен и ему.
— Талос, — раздался щелчок и тихий металлический гул. Звук взведенного лазпистолета.
Все еще подпирая голову руками, он ощутил, как тень улыбки тронула уголки его губ. Наконец-то это произошло. Он долго ждал этого момента. Седьмой раб изменился с того момента, как Восьмая взошла на борт. Этот конфликт он ожидал давно и без удовольствия.
— Септим, — вздохнул воин. — Не лучший момент для твоего хода.
— Посмотри на меня, еретик, — голос был не его раба. Он медленно поднял голову.
— Твою мать, — произнес Талос. — Приветствую тебя, архрегент. Однако, как ты здесь очутился?
Он безразлично разглядывал старика. Покрытые старческими пятнами руки тряслись, сжимая украденный пистолет. Щеки раскраснелись от прилившей к ним крови, которая у настоящего воина прилила бы к мышцам, готовя их к битве. Перед ним же стоял старый болван, думающий головой, а не сражающийся по воле сердца. Талос сомневался, что он сможет выстрелить.
— Стоит заметить, — сказал пророк, — что, судя по направлению ствола — ты целишься слишком низко.
Архрегент Дархарны, по-прежнему одетый в замызганные форменные одежды, поднял пистолет выше.
— Уже лучше, — похвалил Талос. — Тем не менее, даже если ты выстрелишь с такого расстояния, вряд ли это меня убьет. Знаешь ли, человечество творит своих богов из крепкого теста.
Пожилой человек хранил молчание. Он, казалось, разрывался между тем, чтобы спустить курок, закричать или убежать.
— Мне было бы любопытно узнать, как ты сюда попал, — добавил Талос. — Ты должен был быть на Тсагуальсе с теми, кого мы пощадили. Кто-то из других Когтей взял тебя сюда в качестве раба?
По-прежнему никакого ответа.
— Твое молчание раздражает меня, старик, а этот разговор становится слишком похож на монолог. Я бы также был не прочь узнать, как тебе удалось прожить на борту «Эха» несколько недель, не встретив в его коридорах весьма неприятную кончину.
— Один из… из других…
— Да. Кто-то из других Когтей притащил тебя на борт в качестве игрушки. Я угадал. Что же тогда довело тебя до этого отчаянного покушения, заведомо обреченного на провал?
На миг — на один краткий миг — лицо старика вытянулось, превращаясь во что-то нечеловечески изящное и уставилось на него бездушными раскосыми глазами. Талос сглотнул. Лик эльдара исчез, оставив лишь старика.
Архрегент не отвечал.
— Ты собираешься говорить, или пришел лишь затем, чтобы помахать передо мной своим бесполезным пистолетом?
Талос поднялся на ноги. Нацеленный в него пистолет последовал за ним, дрожь в державших его руках усилилась. Без тени спешки и нетерпения Талос забрал пистолет из рук старика. Оружие хрустнуло в его кулаке, и он бросил его на палубу.
— Я слишком устал, чтобы убивать тебя, старикашка. Прошу тебя, просто уйди.
— Тысячи людей… — прошептал архрегент мокрыми от слюны губами. — Тысячи и тысячи… ты…
— Да, — кивнул Талос. — Я жуткая тварь, и гореть мне в вечном пламени правосудия твоего любимого Императора. Ты даже себе представить не можешь, сколько раз я выслушивал одни и те же угрозы — все время из уст сирых, убогих и отчаявшихся. Ни слова, ни мямлящие их люди ничего не меняют. Еще что-нибудь?
— Все те люди…
— Да. Все те люди. Они мертвы, а то, что ты увидел, сломило тебя окончательно. И это совершенно не повод, чтобы плакаться мне, человечек.
Талос схватил старика за горло и вышвырнул в коридор. Послышался треск ломающихся костей, но Талосу было все равно. Надоедливый старый болван.
— Талос, — снова позвал голос в комнате. Взгляд метнулся вправо, затем влево, ничего не уловив. Это его не удивило.
Усаживаясь снова и опустив больную голову, он услышал, как вернулись призрачные звуки дождя и женский смех.
«— Нет, — пришла в голову непрошенная мысль, холодная и до тошноты истинная. — Не Империум придет, чтобы отплатить им за совершенное злодеяние — придет кто-то другой.»
— Это Талос, — проговорил он в вокс. — Как долго навигатор отдыхала?
— Тридцать два часа, пят… — сервитор ответил на его вопрос после семисекундной задержки.
— Этого хватит. Подготовить корабль к отправлению из системы.
Затем прозвучал голос Сайриона, который все еще находился на мостике, где Талос оставил его за главного.
— Брат, даже Вариель сказал, что нам не следует рисковать и беспокоить её еще минимум неделю.
Талос услышал вопль за голосом Сайриона — необычно дикий и женственный одновременно. Он звучал слишком отчетливо, чтоб списать его на помехи в воксе, но в то же время он никоим образом не мог быть реальным.
Тем не менее, вопль разбудил другое воспоминание, вручая его как нежеланный дар. Дождь. Талос закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Убийца в дожде. Где-то… За бурей…
Нет, нет, нет. Все сходится. Он не хотел вести их в Око, не желая встречи с эльдарами из Ультве, отказываясь покоряться судьбе и тому, что его братья погибнут от их рук. Когда Ксарл пал на Тсагуальсе, он осмелился поверить в то, что пророчество не свершится. Конечно, оно не свершится, это лишь очередной лживый сон, и на него можно не обращать внимания.
«— Конечно, — подумал он с издевкой. — Конечно, мы уже в безопасности.»
— Готовьте корабль к варп-перелету, — приказал Талос. — Нам нужно отчаливать, и немедленно.
— Несколько часов уйдут лишь на то чтобы…
Талос уже не слушал, что говорил Сайрион. Он уже покинул оружейную Первого Когтя, перескочил через валявшееся на полу тело архрегента и понесся по извилистым коридорам к носу корабля.
Нет, нет, нет…
— Мне плевать на подготовку, — произнес он в вокс. — Если потребуется — будем плыть вслепую.
— Ты спятил, болван?! — выплюнул в ответ Сайрион. — О чем и КАКИМ МЕСТОМ ты вообще думаешь?
Лишь немного времени, молил его мятущийся разум. Нам нужно убраться отсюда.
Он был на полпути к покоям Октавии, когда раздался оглушительный вой сирен.
— Всему экипажу, — раздался голос Сайриона по корабельной системе оповещения, — всему экипажу, занять свои посты. Эльдарские корабли на подходе.
Имперский крейсер не просто проскальзывает обратно в реальное пространство, проходя через варп, — он врывается в материальную вселенную через рану в пустоте, волоча за собой дымные следы цепляющегося за корпус безумия. Его путь через Море Душ — ураган цвета, звука и вопящей чертовщины.
Сайрион был вынужден признать, что, несмотря на весь ужас и безумие подобного рода путешествий — они, по крайней мере, ему знакомы.
Корабли эльдар вели свои игры с варпом. Они не оставляли ни инверсионных следов эфирной энергии, ни ужасных разрывов на самой ткани пространства и времени. В одни миг он видел звезды, в следующий миг, мерцая, возникли эльдарские корабли, подобно теням в темноте, и заскользили к «Эху проклятия». Сайрион почти ничего не знал о метафизике эльдарских варп-путешествий, да его они и не волновали. В какой-то момент он слышал упоминание о «паутине» по отношению к их жутковатым межзвездным странствиям, но это слово ничего для него не значило. Встречи с эльдарами в прошлом редко заканчивались хорошо, и он ненавидел их еще сильнее, чем большинство своих братьев, а то была весьма сильная ненависть. Они вызывали в нём отвращение, в котором не было ничего даже извращённо приятного.
Он увидел появление кораблей на оккулусе, будто само пространство вызвало их к жизни, и действовал не думая. Во-первых, будучи Сайрионом, он выругался, громко и с чувством. Во-вторых, приказал экипажу занять посты. В-третьих, он снова выругался длинным потоком брани, которой устыдился бы и сам примарх.
Они постоянно кружили и никогда не заходили в лоб. Каждый из их кораблей постоянно лавировал и выписывал в пустоте дуги и виражи, насколько поразительные, и настолько же недоступные имперскому судну. Он смотрел, как эльдарские корабли с отвратительной грацией исполняют свой танец, и ощущал сырой пресный привкус на языке. Даже вырабатывающие кислотную слюну железы инстинктивно реагировали на испытываемое им отвращение, так как человеческие технологии, даже приправленные скверной Хаоса, никогда не смогли бы подражать этим ксеноманеврам. Ему было тяжело сопоставить то, что он видел, с тем, что было физически возможно в глубинах космоса.
— Эй ты там, — сказал он, обращаясь к одному из членов экипажа. — Да, ты. Приготовить корабль к варп-перелету.
— Выполняем, господин. Мы слышали приказ лорда Талоса.
— Хорошо, — сказал Сайрион, уже не обращая внимания на человека. — Активировать пустотные щиты, выдвинуть орудия, ну и вся остальная чехарда, как обычно, будьте добры.
Он сидел на командном троне — троне Талоса, если быть совсем уж честным, — и насторожено смотрел в оккулус.
— Лорд, нам вступать в бой? — спросил член экипажа в униформе.
— Заманчиво. Мы превосходим их обоих. Но это, похоже, эскорт. Держать позицию и быть готовыми прорываться в варп, как только навигатор решит почтить нас своим вниманием.
На экране оккулуса позади первых двух возник еще один корабль. Этот был гораздо больше и щеголял угловатыми крыльями из кости и сверкающей чешуи. Блестящие паруса, похожие на змеиную кожу, вспыхнули, отражая солнце, и боевой корабль начал набирать скорость.
— Еще один корабль эльдар вошел в зону досягаемости сканеров дальнего радиуса, — выкрикнул мастер-провидец. — Линкор.
— Вижу. Вот его задавить нам будет уже не так просто, — подметил Сайрион. — Как скоро они доберутся до нас?
Горбатый мастер ауспекса покачал своей головой, покрытой шрамами от ожогов.
— Трудно сказать, господин. Если рассчитывать по стандартной тяге двигателей — то почти полчаса. Если они продолжат так же танцевать, то может занять и пять минут, и двадцать.
Сайрион расслабился, закинув ноги на подлокотник трона.
— Ну что ж, мой дражайший и преданный экипаж. У нас осталось не так много времени, чтобы насладиться обществом друг друга перед смертью. Ну разве это не восхитительно?
Талос влетел в дверной проем размытым пятном темно-синего керамита с ревом от доспехов. Слуги Октавии бросились перед ним врассыпную, опрометью удирая со скоростью крыс, бегущих от охотящегося на них кота. Отшатнулась назад даже Вулараи, не удивившись, что её обращение «Милорд?» не удостоилось внимания.
Октавия уже приходила в себя, разбуженная внезапно ожившими сиренами. Она подскочила на своем троне, когда Талос резко остановился с грохотом, заставившим пошатнуться её трон.
Она выглядела почти одурманенной от истощения. Несмотря на многочасовой сон, несмотря на питательные вещества, составленные специально для нее — убийства, которые её вынудили совершить несколько дней назад и долгий полет до этого места, все еще были видны на её лице огромными синяками. Под глазами от усталости залегли темные круги, а влажная кожа выглядела жирной в тусклом освещении комнаты.
Она подняла взгляд на Талоса и мышцы её шеи задрожали, выдав головную боль.
— Эльдары? — озадаченно спросила она. — Я не ослышалась?
— Готовь корабль к варп-прыжку, — приказал он. — Прямо сейчас.
— Я… что?
— Выслушай меня, — прорычал он. — Эльдары здесь. Они ощутили психический крик, который мы сотворили, или что еще хуже, их ведьмы предвидели это заранее и оставили в засаде флот. Дальше будет хуже, Октавия. Просто уводи корабль немедленно, иначе мы все умрем.
Сглотнув, она потянулась за первым соединительным кабелем своего трона. Её руки тряслись от слабости, но голос оставался ясным и твердым.
— Куда? Куда мы должны отправиться? В Око?
— Куда угодно, лишь не сюда и не туда, Октавия. В твоем распоряжении вся галактика. Просто найди, где нам спрятаться.
XX
Полет
Корабль бежал снова, и снова, и снова.
Через два дня после своего первого бегства он нырнул обратно в пустоту реальности и тут же наткнулся на блокаду эльдарских крейсеров, безмолвно ожидавших их в засаде. «Эхо проклятия» заложило резкий вираж, развернулось вокруг своей оси и нырнуло обратно в относительную безопасность варпа.
Три дня спустя корабль прекратил свое межзвездное странствие в дрейфе рядом с планетой Ванаим, на орбите которого его уже поджидали пять эльдарских крейсеров. Судно Повелителей Ночи приблизилось, корабли чужаков подняли отражающие паруса и сорвались с орбиты на перехват судна Восьмого Легиона.
И снова «Эхо» спаслось бегством.
В третий раз корабль покинул варп и даже не замедлился перед эльдарской блокадой. «Эхо проклятия» мчалось сквозь ледяные волны реального пространства, бортовые залпы его орудий пели во тьме и пронзали суда чужих, пока оно скользило мимо них. Корабли эльдар уклонялись и разворачивались с немыслимым изяществом, даже те, чьи солнечные паруса уже были растерзаны орудийными батареями Восьмого Легиона. «Эхо» убегало от боя, который ему было не по силам выиграть, сосредоточив ответный огонь на кораблях ксеносов и не подпуская их к себе достаточно долго, чтобы суметь вернуться в варп.
Четвертый, пятый, шестой — чем дольше они убегали, тем большее сопротивление они встречали и тем дальше они уходили от исходной позиции.
— Они загоняют нас в ловушку, — сказал Сайрион после восьмого выхода из варпа и последующего бегства.
В ответ Талос просто кивнул.
— Я знаю.
— Мы не попадем в Великое Око, брат. Они нам не позволят этого сделать. Ты ведь знаешь об этом, не так ли?
— Я знаю.
Прошла неделя. Две недели. Три…
Выйдя из варпа в четырнадцатый раз, «Эхо проклятия» нарушило покой безмолвных небес. Оно вторглось в материальную вселенную, оставляя за собой ураган фиолетовых молний и сердоликового дыма. Покинув варп на этот раз, они не стали сбавлять ход, чтобы выверить курс и осмотреться в поисках врагов.
В этот раз «Эхо» ворвалось в реальность и продолжило бежать, распаляя двигатели. Корабль двигался сквозь безумные оттенки туманности Праксис, погружаясь все глубже в огромное облако газа. Талос позволил двигателям выплеснуть всю свою мощь, и корабль несся во весь опор.
— Нет эльдар, — поделился наблюдениями Сайрион.
— ПОКА нет эльдар, — ответил Талос. — Полный вперед. Зарыться в туманность как можно глубже.
Мастер-провидец подал голос, когда защебетали его сервиторы.
— Лорд Талос…
— Помехи для сканеров, — спокойно перебил его Талос, — вот зачем мы здесь. Я осведомлен о них, мастер-провидец.
Первый Коготь собрался вокруг главного трона, как почетный караул своего лидера. Один за другим остальные выжившие Повелители Ночи сходились на командную палубу, поднимая взгляды к оккулусу и наблюдая в молчаливом единстве.
Шли часы.
Временами Талос отрывался от созерцания звезд и переводил взгляд на тактический гололит. Как и наблюдательный экран, гололитическая проекция показывала звезды, крутящийся в пустоте мир и ничего более.
— Сколько прошло? — спросил он.
— Четыре часа, — ответил Сайрион. Он подошел к консоли управления носовыми орудиями, глядя поверх плеч семи находившихся возле нее одетых в униформу офицеров. — Четыре часа тридцать семь минут.
— Пока дольше всего, — подытожил Талос.
— Пока да.
Пророк наклонился вперед, восседая на богато украшенном командном троне. Золотой клинок Кровавых Ангелов покоился на одном подлокотнике трона, болтер пророка — на другом. Высокий, выполненный из черненой бронзы, трон сам по себе возвышался над остальным пространством командной палубы, установленный на центральной платформе.
Талос всегда знал, что Возвышенный наслаждался таким положением, находясь выше своих братьев на «Завете крови». Пророк не разделял его настроения. Во всяком случае, ощущение обособленности от братьев ему не доставляло никакого комфорта.
— Думаю, мы оторвались, — осмелился заявить Сайрион.
— Не говори этого, — сказал Талос, — и даже не думай об этом.
Сайрион вслушивался в звуки командной палубы, складывавшие свою собственную мелодию: скрип рычагов, бормотание сервиторов, глухой стук сапог. Это успокаивало.
— Тебе нужно отдохнуть, — обратился он к Талосу. — Когда ты спал последний раз?
— Я все еще не спал.
— Да ты шутишь.
Талос повернулся к Сайриону. Его бледное лицо вытянулось, а темные глаза потускнели от бессонницы.
— Похоже, чтобы я шутил?
— Да нет, ты и выглядишь так, как будто сдох и забыл перестать шевелиться. Три недели прошло. Ты дурью маешься, Талос. Пойди приляг.
Пророк отвернулся обратно к оккулусу.
— Не сейчас. Не пойду, пока мы не сбежим.
— А если я призову Живодера, чтобы тот прочел тебе лекцию?
— Вариель уже отчитал меня по этому поводу, — Талос печально вздохнул. — Он показал мне таблицы и прочую ерунду. Он в деталях расписал мне, какой нагрузке я подвергаю свой разум, ссылаясь на то, что каталептический узел позволяет легионеру обходиться без сна в течение не более чем двух недель.
— Лекция по физиологии. Я порой думаю, что он забывает о том, что ты когда-то был апотекарием.
Талос не ответил. Он по-прежнему смотрел на звезды в оккулусе.
Три недели, подумал пророк. Он не спал с самого начала этой бесконечной погони, когда из пустоты явились эльдары спустя считанные часы с момента, как он расправился с астропатами. Сколько раз с тех пор они входили и выходили из варпа? Сколько раз они вновь появлялись в реальном пространстве, только чтобы обнаружить еще одну эскадру поджидающих их эльдар?
Три недели.
— Мы не можем продолжать бегство, Сайрион. Октавия умрет. И мы сядем на мель.
Сайрион поднял взгляд вверх на торжественно вздернутые распятые кости Рувена.
— Я почти жалею, что ты убил колдуна. Его силы сейчас были бы весьма кстати.
Талос взглянул на брата усталыми глазами. В их черной глубине сверкнуло нечто похожее на веселье.
— Возможно, — допустил он. — Но тогда бы мы были обречены выслушивать его бесконечный треп.
— Тоже верно, — ответил Сайрион. Едва он договорил, как снова по всей палубе завыли сирены.
— Они нашли нас, — Талос откинулся на спинку трона, а его голос превратился в обессиленный шепот. — Они нашли нас. Октавия, это мостик.
Ее голос звучал также утомленно, как выглядел и сам Талос.
— Я здесь, — произнесла она в вокс. — Микрофон в моих покоях.
— Эльдар тоже, — сказал Талос. — Готовь корабль к очередному прыжку.
— Я не могу продолжать, — ответила навигатор. — Я не могу. Мне жаль, но я не могу.
— Через двадцать минут максимум они подойдут к нам вплотную. Уведи нас отсюда.
— Я не могу.
— Ты твердишь это уже больше недели.
— Талос, пожалуйста, послушай что я говорю. Еще один варп-прыжок убьет меня. Или два, неважно. Ты убиваешь меня.
Он поднялся с командного трона, подошел к ограждению и облокотился о него, глядя на организованный хаос на мостике внизу. На гололите мигали шесть приближающихся угроз: шесть эльдарских кораблей, чьи паруса скрадывала мгла помех.
— Октавия, — произнес он, смягчив тон, — они не могут преследовать нас вечно. Мне нужно от тебя совсем немного. Пожалуйста.
Прошло несколько мгновений, и ответ пришел от самого корабля: палуба вздрогнула, когда варп двигатель начал нагнетать энергию, чтобы вырваться из одной реальности в другую.
— Помнишь, — голос Октавии эхом прокатился по командной палубе. — Когда я первый раз вела «Завет»?
В её голосе звучала странная двойственность, когда она сливалась с машинным духом корабля; от этого единства у Талоса бежали мурашки по коже.
— Помню, — отозвался он по воксу. — Ты сказала, что можешь убить нас всех, ведь мы — еретики.
— Тогда я была рассержена. И напугана, — воин слышал, как она вздохнула. — Всем постам, приготовиться к входу в Море Душ.
— Спасибо тебе, Октавия.
— Ты не должен благодарить рабов, — сказала она в ответ, и её задвоенный голос отдавался по всему мостику. — Они возомнят себя равными. К тому же, это пока еще не сработало. Прибереги свои благодарности до того момента, когда мы будем уверены в том, что останемся живы. На этот раз мы скрываемся или бежим?
— Ни то и ни другое, — сказал Талос.
Все взгляды на мостике обратились к нему, и внимательней всего на него смотрели все еще находившиеся на командной палубе легионеры.
— Мы не бежим, — произнес в вокс Талос, обращаясь к Октавии, зная, что на него смотрели все. — И мы не прячемся. Мы идем в последний бой.
Талос передал координаты, набрав их на клавиатуре подлокотника своего трона.
— Доставь нас обратно туда.
— Трон… — выругалась Октавия, заставив половину экипажа мостика вздрогнуть при упоминании имперского ругательства. — Ты уверен?
— У нас не хватает топлива, чтобы продолжить плясать под их дудку, и прорвать их блокаду мы не можем. Если нас загоняют как добычу, то я хотя бы выберу, где с ними сразиться.
К трону снова подошел Сайрион
— А что если они и там нас поджидают?
Талос долго смотрел на брата.
— Что ты хочешь мне этим сказать, Сайрион? Мы сделаем то, что делаем всегда: будем их убивать, пока они не убьют нас.
Когда корабль оказался в варпе, Талос направился на встречу с еще одной душой, которую он имел все основания и никакого желания снова видеть. С мечом в руке он шел по извилистым коридорам. Его мысли были мрачными, а перспективы и того мрачнее.
Он собирался сделать то, что надлежало сделать еще давным-давно.
Внушительных размеров двери Зала Размышлений с грохотом открылись, как только он встал перед ними. Младшие адепты повернулись, чтобы поприветствовать его, пока сервиторы семенили по своим делам.
— Ловец Душ, — почтительно поприветствовал его один из закутанных в робу жрецов Механикум.
— Мое имя Талос, — ответил пророк, проходя мимо него. — Пожалуйста, используйте это имя.
Он ощутил, как чья-то рука взялась за его наплечник, и повернулся лицом к осмелившемуся притронуться к нему. Подобное нарушение приличий было более чем не свойственно кому-либо из адептов.
— Талос, — произнес Дельтриан, склонив пристально смотревший череп, служивший механикуму лицом. — Твое присутствие, хоть и не нарушает никаких поведенческих кодов, является неожиданным. Наше последнее взаимодействие закончилось соглашением, что ты будешь вызван в случае каких-либо изменений в состоянии субъекта.
«Субъект, — подумал Талос. — Очень странно».
— Я помню наше соглашение, Дельтриан.
Одетый в балахон хромированный кадавр убрал руку с наплечника воина.
— Тем не менее ты входишь в это святое место в броне и с клинком в руках. По результатам анализа твоего поведения лишь один вывод имеет право на существование.
— И что же это за вывод?
— Ты пришел, чтобы разрушить саркофаг и сразить Малхариона внутри него.
— Неплохая догадка, — Талос отвернулся, направившись в прилегавшее помещение, где хранился украшенный гроб мудреца войны.
— Подожди.
Талос остановился не потому, что Дельтриан приказал ему. Пораженный, он замер на месте, по-прежнему свободно держа клинок одной рукой. Он увидел богато украшенный саркофаг, прикованный цепями и соединенный с керамитовым корпусом дредноута. Голубоватая аура слабых направленных силовых полей все еще играла вокруг конечностей боевой машины, сковывая их.
— Зачем ты сделал это? — произнес Талос, не отводя взгляда, — я не давал приказов подготовить его как дредноута.
Дельтриан замешкался с ответом.
— Дальнейшие ритуалы воскрешения требуют помещения субъекта в священную оболочку.
Талос не знал что сказать. Он хотел возразить, но знал, что Дельтриана переубедить невозможно практически ничем. Его удивление удвоилось, когда он увидел другую фигуру, находившуюся в зале. Он сидел, прислонившись спиной к стене, бесцельно нажимая на триггер цепного топора и слушая завывание лезвий.
— Брат, — поприветствовал его другой Повелитель Ночи.
— Узас. Что привело тебя сюда?
Узас пожал плечами.
— Я часто прихожу сюда посмотреть на него. Ему стоит вернуться к нам. Он нужен нам, но не хочет быть нужным.
Талос низко и медленно вздохнул, прежде чем обратиться к Дельтриану:
— Активируй вокс-динамики.
— Лорд, я…
— Активируй вокс-динамики, иначе я убью тебя.
— Как прикажете, — Дельтриан заковылял на своих тонких как палки ногах, щелкающих при каждом шаге, к главной консоли управления. Несколько рычагов повернулись с неприятным скрежетом.
Зал наполнился криками. Надрывными, животными, измученными криками. Казалось, что кричит дряхлый старик — такая слышалась усталость и мука.
Талос закрыл глаза на мгновение, хотя его шлем продолжал смотреть все тем же безжалостным взглядом.
— Хватит, — прошептал он, — я покончу с этим.
— Состояние субъекта биологически стабильно, — голос Дельтриана звучал громче чем обычно, стараясь перекричать вопль. — Субъект также был приведен в состояние ментальной стабильности.
— По-твоему, это похоже на ментальную стабильность? — пророк стоял, не оборачиваясь. — Ты слышишь эти крики?
— Я их слышу, — перебил Узас. — Горькая, горькая музыка.
— Имеет место быть звуковая реакция на боль, — ответил Дельтриан. — Я считаю, это указывает на…
— Нет, — Талос покачал головой. — Нет. Даже не пытайся провернуть это со мной, Дельтриан. Я знаю, в тебе еще осталось хоть что-то человеческое. Это никакая, варп возьми, не «звуковая реакция на боль», это крики, и ты об этом знаешь. Прав был Люкориф, говоря о тебе: сознание, напрочь лишенное чувств, не смогло бы придумать Вопль. Ты понимаешь боль и страх. Это так, я знаю. Может ты и не в керамите, но ты один из нас.
— В таком случае «крики», — уступил Дельтриан. Впервые в тоне его голоса прозвучала тень недовольства. — Мы привели его в состояние ментальной стабильности. Относительной.
— А если отключить стазисные замки на его машинном теле?
Дельтриану пришлось остановиться снова.
— Вполне вероятно, что субъект попытается убить всех нас.
— Прекрати называть его субъектом. Это — Малхарион, герой нашего Легиона.
— Герой, которого ты собираешься убить.
Талос повернулся к техножрецу. Клинок в его руке вспыхнул электрической энергией.
— Он умер уже дважды. Из-за дурацкой надежды я позволил тебе забавляться с его трупом, но он не вернется к нам. Теперь я это вижу. Нельзя даже пытаться, потому что это противоречит его последнему желанию. Я не позволю тебе играться с его останками, в которых навеки заперт его разум как в темнице. Он заслуживает куда лучшего, нежели это.
Дельтриан снова замешкался, обрабатывая возможные ответы и подыскивая тот, что мог бы унять этот неловкий выплеск человеческих эмоций у хозяина корабля. В течение этих коротких пауз крики не смолкали ни на мгновение.
— Субъект, — то есть, Малхарион — все еще может послужить Легиону. С применением точечных пыток и контроля уровня боли, он являл бы собой на поле боя разрушительную силу.
— Я уже отказался идти поэтому пути, — Талос все еще не отключил свой меч, — и я не допущу издевательств над его телом. А в безумии он может открыть огонь и по своим.
— Но я могу…
— Хватит. Трон Пламенеющий, вот почему Вандред сошел с ума. Распри. Грызня. Когти убивают друг друга ножами во тьме. Я не желал восходить на этот идиотский пьедестал, куда поместили меня мои братья, но сейчас я на нем, Дельтриан. «Эхо проклятия» — мой корабль. Мы можем бежать, может, мы обречены, но я не собираюсь умирать без боя, и я не закончу свои дни, попустительствуя этому отвратительному унижению. Ты меня понял?
Конечно же, Дельтриан его не понял. Все это звучало слишком по-человечески для его аудиорецепторов. Всякое действие, основанное на эмоциях или химических процессах смертных, зачищались и игнорировались.
— Да, — произнес он.
Талос рассмеялся, но его хохот прозвучал лишь как горький удивленный смешок на фоне воплей дредноута.
— Ты ужасный лжец. Сомневаюсь, что ты помнишь каково это — кому-то доверять и кого-то понимать.
Повернувшись к жрецу спиной, он взобрался на саркофаг, цепляясь одной рукой. Силовой меч потрескивал и гудел, задевая стазис-поля.
Талос посмотрел на платиновый лик Малхариона — его господина, его истинного господина задолго до времени правления Вандреда, — чье величие в тот древний миг славы было запечатлено навеки.
— Если бы только ты выжил, — произнес Талос, — все могло бы быть иначе.
— Не делай этого, — Дельтриан вокализировал свое возражение. — Подобные действия нарушают положения моей присяги Восьмому Легиону.
Талос не обратил на него внимания.
— Простите меня, капитан, — сказал он высеченному изображению и поднял клинок.
— Подожди.
Талос обернулся в удивлении от того, чей голос он только что услышал. Он остановился на полпути к бронированной оболочке дредноута, приготовившись перерубить силовые кабели, соединяющие саркофаг с системами жизнеобеспечения.
— Подожди, — повторил Узас. Повелитель Ночи не спешил вставать на ноги. От стучал лезвием своего топора по палубе: тук-тук… тук-тук… тук-тук… — Я кое-что слышу. Пульс. Пульс среди хаоса.
Талос повернулся к Дельтриану.
— О чем он говорит?
Техноадепт был настолько озадачен этим диалогом, что чуть было не пожал плечами. Вместо этого, решив, что это слишком по-человечески, он разразился тирадой бранного кода.
— Необходимо разъяснение. Ты спрашиваешь меня о значении сказанного твоим братом, как если бы я имел какое-то представление.
— Я тебя понял, — сказал Талос. Он спрыгнул с саркофага, с глухим стуком приземлившись на палубу. — Узас. Поговори со мной.
Узас все еще стучал топором, отбивая звенящий ритм.
— За криками. Слушай, Талос. Слушай пульс
Талос посмотрел на Дельтриана.
— Адепт, ты не мог бы просканировать, о чем он говорит? Я слышу только крики.
— У меня запущено шестнадцать вспомогательных процессов постоянной диагностики.
Узас наконец поднял взгляд. Кровавый отпечаток ладони на лицевом щитке отразил тусклый свет помещения.
— Пульс все еще бьется, Талос.
— Какой пульс?
— Пульс, — произнес Узас. — Малхарион жив.
Талос повернулся к саркофагу.
— Уважаемый адепт, не угодно ли вам будет объяснить мне, что в сущности представляет из себя этот ваш ритуал воскрешения?
— Эти знания запретны.
— Конечно. Тогда объясните хотя бы в общих чертах.
— Эти знания запретны.
Пророк чуть было не рассмеялся.
— Это как выжимать кровь из камня. Работай со мной, Дельтриан. Мне нужно знать, что ты проделываешь с моим капитаном.
— Комбинация синаптически усиленных импульсов, электрокардиостимуляции, введение химических стимуляторов и психических стабилизаторов.
— Как много времени минуло с тех пор, как ты был апотекарием, — по тону Узаса можно было понять, что тот ухмыляется. — Мне пойти найти Живодера?
Вопреки своему желанию Талос улыбнулся шутке своего потерянного брата.
— Очень похоже на некоторые из методов, которые мы применяем при пытках, Дельтриан.
— Это так. Субь… Малхарион всегда вызывал много беспокойства, и его пробуждение требует нестандартного уровня концентрации и подхода.
— Но он же уже пробужден, — сказал Талос. — Он проснулся. Зачем продолжать ритуал?
Дельтриан издал рассерженный звук.
— Что во имя бесконечной бездны варпа это было? — спросил Талос.
— Демонстрация нетерпения, — ответил адепт.
— Как это по-человечески с твоей стороны.
Дельтриан снова издал звук, на этот раз громче.
— При всем моем уважении, ты говоришь по неведению. Ритуалы воскрешения не прекращены потому, что субъект пробудился лишь физически. Его разум не осознает окружения. Мы пробудили к жизни его физическую оболочку, позволив ему соединиться со священной боевой машиной. Но его разум все еще блуждает. Ритуал производится для того, чтобы наполнить энергией и возродить его сущность.
— Его… что?
— Его чувство самосознания и способность реагировать на раздражители. Его сознание как воплощение его живого духа.
— Ты имеешь ввиду, его душу. Его разум.
— Как скажешь. Мы вернули к жизни его мозг и тело, а не душу и разум. Вот в чем разница.
Талос сквозь зубы втянул спертый переработанный воздух.
— Когда-то у меня была собака. Ксарл частенько тыкал её палками.
Дельтриан замер. Хоть его глазные линзы оставались неподвижными, процессоры работали на полную, пытаясь найти хоть какой-то смысл в этом разговоре.
— Собака, — произнес он вслух. — Четвероногое млекопитающее. Семейство Псовые, род Волки, отряд Хищные.
Талос снова взглянул на саркофаг, слушая крики.
— Да, Дельтриан. Собака. Еще до того, как Нострамо сгорел, до того, как Ксарл и я присоединились к Легиону. Мы были детьми, и большую часть ночей проводили на улицах, мало зная о том, что существует беззаконное безумие, овладевавшее миром за пределами нашего города. Мы думали, что жили в самом сердце бандитских войн. Со временем это заблуждение кажется забавным.
Талос продолжил тем же голосом:
— Это была бродячая собака. Я её покормил и после этого она везде ходила за мной. Это была злобная псина, всегда готовая показать зубы. Ксарл любил тыкать её палкой, когда она спала. Ему нравилось смотреть, как собака просыпалась, лая и щелкая челюстями. Однажды он продолжил тыкать ее, даже когда она уже проснулась. Он дразнил её несколько минут и она попыталась вцепиться ему в глотку. Он вовремя подставил руку, но она все равно разодрала ему ладонь и предплечье.
— Что случилось с собакой? — спросил Узас и в его голосе, удивив Талоса, прозвучало любопытство.
— Ксарл убил ее. Размозжил ей голову монтировкой, пока она спала.
— После этого она уже точно не могла проснуться с лаем, — подметил Узас всем тем же странным тихим голосом.
Дельтриан замешкался.
— Актуальность этой беседы ускользает от меня.
Талос наклонил голову к саркофагу.
— Я говорю о том, что он уже проснулся, Дельтриан. А что ты делал с того момента, как это произошло? Ты говорил, что его состояние необходимо стабилизировать, но факт остается фактом: он проснулся. И что ты делал?
— Проводил ритуалы воскрешения. Как заявлено: комбинация синаптически усиленных импульсов, электрокардиостимуляции, введение химических стимуляторов и психических стабилизаторов.
— Итак, ты накачиваешь смертельно раненого воина дурманящими химикатами и мучаешь его электричеством. При этом он уже продемонстрировал, что его единение с саркофагом проходит нестандартно.
— Но…
— Он проснулся, и, обезумев, пытается броситься тебе в лицо. Ты тыкаешь его палкой, Дельтриан.
Дельтриан задумался над этим.
— Обработка… Обработка…
Талос все еще вслушивался в крики.
— Обрабатывай быстрее. Вопли моего капитана не услаждают мой слух, Дельтриан.
— Ни на одном из этапов у субъекта не были зарегистрированы когнитивные функции на приемлемом уровне. В противном случае ритуалы были бы немедленно прекращены.
— Но ты сказал, что пробуждение Малхариона никогда не происходило по стандартным схемам.
— Я, — Дельтриан впервые за многие века усомнился в своих выводах. — Я… Обработка…
— Вот и обработай это, — сказал Талос, удаляясь. — Порой, Дельтриан, стоит делиться своими секретами с теми, кому можешь доверять. И это не всегда проклятье — мыслить как смертный.
— Существует вероятность ошибки, — вокализировал Дельтриан, все еще наблюдая за столбцами вычислений, бегущими в его глазах. — Твое предположение, основанное в первую очередь на эмоциях, нарушает установленный наисвятейший ритуал. Если твои предположения окажутся неверными, физической оболочке субъекта может быть нанесен непоправимый вред.
— Думаешь, меня это волнует? ВОЛНУЕТ ЛИ МЕНЯ ЭТО?
По всей длине золотого клинка затанцевали молнии, когда Талос приблизился к главной консоли управления. Он взглянул на нее, на целую армаду клавиш, экранов сканнеров, датчиков температуры, рычагов и переключателей. Вот что накачивало тело его капитана болью и ядом.
— Выруби это, — произнес воин.
— Отказ. Я не могу позволить произойти подобному на основании предположения смертного и метафоры, сконцентрированной вокруг прерванного сна четвероногого млекопитающего. Талос. Талос, ты слышишь меня? Милорд, пожалуйста, отключите свой меч.
Талос занес клинок, и Узас засмеялся.
— НЕТ! — Дельтриан издал пронзительный звуковой импульс, который оглушил бы любого смертного и вывел бы его из боя. Шлем Талоса делал его неуязвимым к подобной показухе. Он и сам несчетное количество раз использовал оглушающий крик как оружие, чтобы поддаться ему сейчас.
— ТАЛОС, НЕТ!
Клинок опустился, и соприкосновение силового поля и тонкой аппаратуры консоли породило взрыв, расшвырявший обломки по всему помещению.
Талос поднялся на ноги в последовавшей за взрывом тишине и ужаснулся первой посетившей его мысли: Узас больше не теребил триггер цепного топора. Сквозь дым он увидел брата, стоявшего у стены, и Дельтриана в центре зала.
Стазис-поля, сковывавшие конечности дредноута, были все еще активны, и от издаваемого ими гудения у пророка заныли зубы. Но крики прекратились. В стерильном помещении теперь остро ощущалось их отсутствие, как после грозы в воздухе ощущается запах озона.
Талос смотрел на возвышающуюся перед ним боевую машину, прислушиваясь и ожидая, напрягая все свои чувства, чтобы уловить хоть малейшие изменения.
— Талос, — позвал Узас.
— Брат?
— Как звали твою собаку?
"Кеза", — подумал он.
— Помолчи, Узас, — слетело с его языка.
— Хмммм, — ответил другой Повелитель Ночи.
Дредноут не сдвинулся с места, не произнес ни слова — он безмолвно стоял, наконец-то, мертвый окончательно и бесповоротно.
— Ты убил Малхариона… — произнес Узас, приблизившись. — Ты всегда намеревался это сделать. Все твои слова… Ты просто хотел помочь ему наконец-то умереть, чтобы ты ни говорил.
Победа была пустой и безвкусной. Талос сглотнул, прежде чем открыть рот.
— Если бы он выжил, то так тому и быть. Если бы он умер, то его мучения закончились и мы наконец исполнили бы его последнее желание. В любом случае, я хотел покончить с этим.
Дельтриан кружил вокруг испорченной консоли, развернув вспомогательные конечности и подбирая ими с пола дымящиеся обломки.
— Нет, — повторял он, — Недопустимо. Просто недопустимо. Нет, нет, нет.
Талос не смог сдержать неловкую, горькую улыбку.
— Дело сделано.
Облегчение было почти осязаемым.
— Талос, — произнес гортанный голос, столь громкий, что сама палуба задрожала.
В этот момент двери зала с лязгом открылись, и в них вошел Сайрион. Он подбрасывал в воздух череп и ловил его. Очевидно, это был один из черепов с его брони: цепь, на которой он висел, была порвана и теперь звенела при ходьбе.
Он остановился, осматривая представшую перед его глазами сцену: стоящие вместе, смотрящие на дредноут Талос и Узас и развернувший все свои вспомогательные конечности Дельтриан, смотрящий туда же.
— Талос, — повторил раскатистый измененный воксом голос. — Я не могу пошевелиться.
Сайрион рассмеялся, услышав голос.
— Капитан Малхарион снова пробудился? Разве эта весть не достойна того, чтобы огласить её на весь корабль?
— Сайрион… — попытался прошептать Талос. — Сайрион, постой.
— Сайрион, — прозвучал модулированный голос дредноута. — Ты все еще жив. Мир полон чудес.
— Рад снова видеть вас, капитан, — Сайрион подошел к шасси дредноута, глядя снизу вверх на прикованный к бронированной нише саркофаг. Он снова подкинул и поймал череп.
— Итак, — сказал он, обращаясь к колоссальной боевой машине, — с чего мне начать? Тут столько всего произошло, пока вы спали…
XXI
Бремя
Последние воины десятой и одиннадцатой рот собрались в зале военного совета «Эха проклятия». За семь часов никто из них не шевельнулся — все они стояли рядом с пророком и мудрецом войны. Время от времени кто-то из воинов начинал говорить, добавляя свои воспоминания к тем, о которых рассказывал Талос.
Наконец Талос испустил долгий протяжный вздох.
— И после этого вы проснулись, — произнес он.
Дредноут издал скрежещущий звук, похожий на тот, что издает переключающий передачи танк. Талосу было интересно, был ли этот звук ругательством, ворчанием или же просто Малхарион прочищал горло перед тем, как заговорить, при том, что прочищать ему было уже нечего.
— Ты хорошо справился.
Талос едва не вздрогнул от внезапного заявления.
— Ну да, — сказал он лишь потому, что нужно было сказать хоть что-то.
— Кажется, ты удивлен. Ты думал, я разгневаюсь?
Талос остро осознавал, что все взгляды в помещении были обращены на него.
— В лучшем случае я рассчитывал вас убить, в худшем — пробудить. Ни в том, ни в другом случае, я и подумать не мог о вашем гневе.
Малхарион был единственным в зале, кто был действительно неподвижен: хоть все остальные и стояли на месте, время от времени они шевелились, наклоняли головы или обменивались тихими репликами со своими товарищами по Когтю. Малхарион был монументален в своей неподвижности, не дыша и не шевелясь.
— Мне стоит убить этого проклятого техножреца, — проворчал он.
Сайрион усмехнулся на другом конце зала. Убедить Малхариона не уничтожать Дельтриана за болезненное и мучительное пробуждение стоило двум братьям немало времени. Дельтриан в свою очередь был смертельно огорчен неудачей в проводимых им ритуалах воскрешения, хоть и по-своему — незаметно и безэмоционально.
— Но эльдары… — Талос не знал, как закончить мысль.
— Ты достаточно долго смог сохранить наши жизни, при том, что у тебя нет офицеров, Талос. Захват «Эха проклятия» тоже прекрасен. Эльдарская ловушка не имеет значения. Единственный способ избежать её — продолжить выживать, ничего не достигая и не имея никакого значения для галактики. Сколько миров погрузились во тьму от твоего психического вопля?
Воин покачал головой, не зная конкретных данных.
— Десятки. Может быть, сотни. Невозможно узнать наверняка, не имея доступа к имперским архивам. Даже когда на каждом из этих миров осядет пыль — мы все равно никогда не узнаем.
— Это больше чем все, чего достиг Вандред, пусть даже и не на поле брани. Не стыдись сражаться разумом, а не когтями. Империум знает, что здесь что-то произошло. Ты посеял семена легенды для всего субсектора: ночь, когда сотни миров погрузились во тьму. Одни будут безмолвствовать месяцы, другие затеряются в варп-штормах на годы, а об иных не замолвят и слова. Несомненно, Империум прибудет и обнаружит их лишенными жизни благодаря стаям вырвавшихся демонов. Должен признать, Талос, ты куда более хладнокровен, нежели я мог себе представить. Уготовить такую судьбу…
Талос попытался сменить тему разговора.
— Вы говорите — Империум узнает о том, что здесь что-то произошло. Но эльдары уже знают. Их ведьмы, должно быть, заглянули в будущее и узрели что-то в волнах своих ксенопророчеств, — вот почему они отреагировали так быстро.
Впервые за все время дредноут пошевелился, повернувшись на оси и оглядев собравшихся Повелителей Ночи.
— И это вас беспокоит?
Одни воины кивнули, другие ответили:
— Да, капитан
— Я знаю, о чем вы все сейчас думаете.
Повелители Ночи посмотрели на заключенного в громадный корпус капитана — на монумент жизни, прожитой в преданном служении.
— Вы не желаете умирать. Эльдары согнали вас для решающей битвы, а вы страшитесь зова могилы. Вы думаете лишь о бегстве, о том, чтобы прожить еще день и сохранить свои жизни ценой чего бы то ни было.
Люкориф зашипел, прежде чем заговорить.
— Звучит так, будто ты считаешь нас трусами.
Малхарион повернулся к раптору, скрипя бронированными суставами.
— Ты изменился, Люк.
— Время все меняет, Мал, — голова раптора дернулась в сторону с жужжанием сервомоторов. — Мы были первыми на стенах при Осаде Терры. Мы были клинками одиннадцатой, потом стали Кровоточащими Глазами. И мы не трусы, капитан десятой роты.
— Вы позабыли Урок Легиону. Смерть ничто в сравнении с отмщением.
Раптор отрывисто каркнул. Для него это было смехом.
— Смерть — по-прежнему тот конец, которого я предпочел бы избежать. Лучше преподать урок и прожить еще один день, чтобы преподать его снова.
Дредноут выдал громоподобный рык в ответ.
— Значит, ты плохой ученик, если тебе нужно преподавать его дважды. Хватит ныть. Мы встретимся с этими чужаками лицом к лицу, а потом уже будем думать о смерти.
— Хорошо, что вы снова с нами, капитан, — сказал Сайрион.
— Тогда перестань хихикать, как дитя грудное! — ответил дредноут. — Талос. Каков твой план? Пусть он будет грандиозным, брат. Я хочу, чтобы моя третья смерть стала особенно славной.
Некоторые из собравшихся легионеров обменялись мрачными смешками.
— Это была не шутка, — прорычал Малхарион.
— Мы так и поняли, капитан, — ответил Меркуциан.
Пророк включил тактический гололит. Над поверхностью проекционного стола распростерлось плотное поле астероидов, и плотнее всего оно было над разбитой сферой. В самом сердце скопления пульсировала руна «Эха проклятия»
— В астероидном поле Тсагуальсы мы в безопасности.
Малхарион снова заскрежетал механизмами.
— Откуда в этой области такое плотное астероидное поле? Даже принимая во внимание дрейф, это сильно разнится с тем, что помню я.
Люкориф указал на гололит.
— Талос разнес в клочья пол-луны.
— Ну, — Сайрион прочистил горло, — быть может, пятую часть.
— Да ты неплохо поработал, Ловец Душ.
— Сколько раз еще я буду вытаскивать вас из могилы и повторять, что хватит называть меня так? — Талос ввел другие координаты. Гололит уменьшился, показывая изображение самой Тсагуальсы и множество других мерцающих рун, окружавших планету и её раненую луну.
— Вражеский флот собрался по периметру поля. Они не торопятся идти сквозь него за нами, а также не стремятся напасть и разделаться с несколькими тысячами душ на самой планете, которых мы оставили в живых. На данный момент, похоже, что они намереваются ждать, но это на данный момент. Петля затянулась. Мы попытались убежать, но они вынудили нас отступить. Они знают, что у нас нет иного выбора, кроме как сразиться. Мы стоим спиной к стене.
Он оглядел зал военного совета, посмотрев в глаза каждому их последних выживших братьев. Воины десятой и одиннадцатой рот были сгруппированы в четыре последних когтя.
— У тебя есть план, — прогудел Малхарион, и на этот раз это был не вопрос.
Талос кивнул.
— Они затянули петлю, чтобы навязать нам бой, это так. У них, несомненно, достаточно огневой мощи, чтобы уничтожить «Эхо проклятия». С каждым часом прибывает все больше и больше их кораблей, но мы все еще можем преподнести им сюрприз. Они ждут, что мы выскочим из нашего укрытия и дадим последний бой в пустоте, но у меня есть идея получше.
— Тсагуальса, — произнес один из Повелителей Ночи. — Ты, наверное, шутишь, брат. В пустоте наши шансы выжить больше.
— Нет, — Талос перефокусировал гололит, — не больше. И вот почему.
Мерцающее изображение показало полюс Тсагуальсы и острые выступы развалин крепости, чьи башни когда-то пронзали своими шпилями небеса. Несколько легионеров тихо заговорили или недоверчиво покачали головами.
— Наша крепость едва стоит, — произнес Талос, — десять тысяч лет не пощадили ни стен, ни шпилей. Но под ней все еще остались…
— Катакомбы, — прорычал Малхарион.
— Так точно, капитан. Данные ауспекса показывают, что по большей части катакомбы не изменились. Они по-прежнему простираются на многие километры во всех направлениях, и целые их секции в состоянии выдержать орбитальную бомбардировку. Бой на наших условиях. Если эльдары так хотят нас — пусть спускаются во тьму. И мы поохотимся на них, как они охотились на нас.
— Сколько мы там протянем? — спросил Люкориф трещащим вокс-голосом.
— Часы или дни, все зависит от того, сколько их десантируется, чтобы преследовать нас. Даже если они пошлют целую армию и наводнят тоннели, мы потреплем их куда сильнее, чем в честном бою. Часы и дни это куда больше нежели пара минут. Пожалуй, я знаю, что выбрать.
Воины приблизились, держа руки на оружии. Атмосфера изменилась, и осторожность как ветром сдуло. Талос продолжил, обращаясь к когтям:
— «Эхо проклятья» вряд ли выдержит даже короткий полет к атмосфере планеты. Как только мы покинем самую плотную область астероидного поля, эльдары накроют нас как вторая кожа. Все, кто намерен выжить, должны приготовиться к эвакуации с корабля.
— А экипаж? Сколько душ на борту?
— Мы не знаем наверняка. Как минимум тридцать тысяч.
— Мы не можем эвакуировать так много, не можем и позволить важным членам экипажа покинуть свои посты. Что ты им скажешь?
— Ничего, — ответил Талос. — Пусть горят вместе с «Эхом». Я останусь на мостике до последнего, так что командующему составу и в голову не придет, что Легион бросает их умирать.
— Хладнокровно.
— Необходимо. Это наш последний бой и будь мы прокляты, если будем сдерживать себя. Первый Коготь останется со мной, чтобы подготовить эльдарам прощальный сюрприз. Остальные высадятся на поверхность в десантных капсулах и на «Громовых ястребах» как можно скорее. Как окажетесь на Тсагуальсе, рассредоточьтесь под землей и будьте готовы к тому, что произойдет после. Запомните, если мы это переживем, за нами придет Империум. Они найдут оставшихся выживших в Убежище и услышат историю о наших деяниях. Эльдарам же нет дела до смертного населения — они жаждут нашей крови.
Фал Торм из вновь собранного Второго когтя злобно усмехнулся.
— И тут внезапно ты заговорил о выживании. Каковы наши реальные шансы на выживание, брат?
Талос ответил особенно неприятной улыбкой.
Часом позже пророк и Живодер прогуливались по его личному апотекариону. Это было весьма специфичное место, и там было намного меньше путающихся под ногами рабов и сервиторов.
— Ты осознаешь, — спросил Вариель, — сколько работы мне придется просто выкинуть?
«Просто выкинуть, подумал Талос. А Малхарион еще называет меня хладнокровным.»
— Поэтому я и пришел к тебе, — сказал воин. Он провел рукой по манипулятору хирургической машины, воображая, как она двигается, выполняя свою священную работу. — Покажи мне свою работу.
Вариель повел Талоса к камерам в задней части апотекариона. Два воина заглянули внутрь и увидели пациентов Вариеля, прикованных к стенам пустых клеток ошейниками и дрожащих от холода.
— Похоже, им холодно, — подметил Талос.
— Вполне вероятно. Я держу их в асептических камерах, — Вариель указал на первого ребенка. Мальчик был не старше девяти лет, и на его коже еще розовели шрамы от недавних хирургических вмешательств вдоль спины, груди и горла.
— Сколько их у тебя?
Вариелю не нужно было сверяться с нартециумом, чтобы назвать точные цифры.
— Шестьдесят один от восьми до пятнадцати лет. Они хорошо переносят разные стадии имплантации. Еще сто девять подходящего возраста, но еще не созрели для имплантации. К настоящему моменту умерло более двухсот.
Талос знал, что значат подобные цифры.
— Это очень хорошие показатели выживаемости.
— Я знаю, — голос Вариеля звучал почти раздосадовано. — Я мастер своего дела.
— И поэтому мне нужно, чтобы ты продолжал.
Вариель зашел в камеру, где один из детей лежал ничком и не двигался. Живодер перевернул его носком бронированного сапога, и на него уставились мертвые глаза.
— Двести тринадцать, — произнес он и жестом указал сервитору унести тело мальчика. — Сжечь.
— Повинуюсь.
Талос не обратил внимания на сервитора, выполнявшего свой погребальный труд.
— Брат, выслушай меня.
— Я слушаю, — Вариель не перестал нажимать клавиши на запястье, внося новые данные.
— Тебе нельзя быть с нами на Тсагуальсе.
Услышав это, он остановился. Вариель медленно поднял свой стерильный льдисто-голубой взгляд и посмотрел в черные глаза Талоса.
— Хорошо пошутил, — сказал Живодер без всякого веселья.
— Я не шучу, Вариель. В твоих руках ключ к значительной части будущего Легиона. Я отправлю тебя отсюда перед битвой. Корабль Дельтриана способен на варп-перелеты, и ты отправишься с ним вместе со своим оборудованием и работой.
— Нет.
— Это не обсуждается, брат.
— Нет, — Вариель сорвал кусок содранной кожи с наплечника, скрывавший крылатый череп. Символ Восьмого Легиона уставился на Талоса пустыми глазницами.
— Я ношу крылатый череп Нострамо также, как и ты. И я буду сражаться и умру вместе с тобой на этой бесполезной маленькой планетке.
— Ты ничего мне не должен, Вариель. Больше ничего.
Впервые за все время Вариель выглядел ошеломленным.
— Должен? Должен тебе? Так вот каким тебе видится наше братство? Череда услуг и одолжений. Я ничего тебе не должен. И я встану рядом с тобой, потому что мы оба из Восьмого Легиона. Мы братья, Талос. Братья до самой смерти.
— Не в этот раз.
— Ты не можешь…
— Я могу все чего пожелаю. Капитан Малхарион согласен со мной. На корабле Дельтриана нет места для более чем десяти воинов, и даже оно отведено для реликвий, которые надлежит вернуть Легиону. Ты и плоды твоей работы должны быть сохранены прежде всего.
Вариель вздохнул.
— Ты когда-нибудь задумывался о том, как часто ты перебиваешь тех, с кем разговариваешь? Эта твоя привычка раздражает почти так же как и Узас, постоянно облизывающий зубы.
— Я это запомню, — ответил Талос, — и посвящу те многие отведенные мне годы борьбе с этим страшным изъяном моего характера. Итак, ты будешь готов? Если я дам тебе двенадцать часов времени и столько сервиторов сколько пожелаешь, ты можешь заверить меня в том, что твое оборудование будет погружено на корабль Дельтриана?
Вариель обнажил зубы в несвойственной ему злобной улыбке.
— Будет сделано.
— Я не видел, чтобы ты выходил из себя со времен Фриги.
— На Фриге были особые обстоятельства. Как и сейчас, — Вариель помассировал пальцами закрытые глаза. — Ты многого просишь от меня.
— Как и всегда. И к тому же, мне нужно чтобы ты еще кое-что сделал.
Апотекарий снова встретил взгляд пророка, чувствуя тревогу в голосе Повелителя Ночи.
— Проси.
— Когда ты уйдешь, я хочу чтобы, ты нашел Малека из Атраментар.
Вариель вскинул бровь.
— Я никогда не вернусь в Мальстрим, Талос. Гурон снимет мою голову.
— Я не верю, что Малек остался там, как и в то, что Атраментар могли бы по своей воле присоединиться к Кровавому Корсару. Если они высадились на судно Корсаров, у них были на то иные причины. Не знаю, какие именно, но я доверяю ему, несмотря на то, что произошло. Отыщи его, если сможешь, и скажи, что его план сработал. Малхарион выжил. Мудрец войны взял на себя командование и снова вел Десятую роту в её последние ночи.
— Это все?
— Нет. Передай ему мои благодарности.
— Я сделаю все, если ты того желаешь. Но корабль Дельтриана не улетит далеко без дозаправки. Он слишком мал для долгих перелетов, и мы оба это знаем.
— Ему не обязательно улетать далеко, просто нужно выбраться отсюда.
Вариель недовольно заворчал.
— Эльдары могут пуститься в погоню за нами.
— Да, могут. Еще на что-нибудь пожалуешься? Ты тратишь то немногое время, что я могу тебе дать.
— Что насчет Октавии? Как мы поплывем по морю душ без навигатора?
— Тебе не придется, — ответил Талос. — И поэтому она отправится с тобой.
Он мог бы догадаться, что она среагирует менее тактично, нежели Вариель. Если бы он потрудился предсказать её реакцию, то оказался бы прав.
— Я думаю, — сказала она, — меня достало делать то, что ты мне говоришь.
Талос не смотрел на навигатора — он ходил вокруг её трона, глядя на бассейн, вспоминая его прежнюю обитательницу. Она умерла в грязи, разорванная на части болтерами Первого Когтя. И, хотя его память была близка к абсолютной, Талос поймал себя на том, что не может припомнить имени создания. Как удивительно.
— Ты вообще слушаешь меня? — спросила Октавия. Её изысканно вежливый тон голоса заставил воина обратить на нее внимание.
— Да.
— Хорошо.
Октавия сидела на троне, одной рукой прикрывая увеличившийся живот. Её истощение делало беременность все более заметной.
— Каковы шансы, что корабль Дельтриана окажется в безопасности?
Талос не видел смысла лгать ей. Он смотрел на нее тяжелым долгим взглядом, позволяя секундам бежать вместе с ритмом её сердца.
— Твой шанс выжить удивительно мал. Но все же шанс есть.
— А Септим?
— Он наш пилот и мой раб.
— Он отец.
Талос предупреждающе поднял руку.
— Осторожней, Октавия. Не стоит ошибочно полагать, что меня могут пробрать преисполненные эмоций просьбы. Знаешь ли, я свежевал детей на глазах у их родителей.
Октавия стиснула зубы.
— Значит, он остается. — Она не знала, зачем произнесла это, тем не менее, слова вырвались сами. — Как бы то ни было, он отправится за мной. Ты не сможешь удержать его здесь. Я знаю его лучше тебя.
— Я пока еще не решил его судьбу, — ответил Талос.
— А что насчет твоей «судьбы»? Как насчет тебя?
— Не говори со мной таким тоном. Здесь не имперский двор Терры, ваше маленькое высочество. Меня нисколько не впечатляет и не внушает благоговейного страха твой заносчивый тон, так что остынь.
— Прости, — сказала она. — Я… просто злюсь.
— Понятно.
— Так что ты будешь делать? Ты собираешься позволить им просто убить вас?
— Нет конечно. Ты видела, что произошла, когда мы попытались бежать, как мы разбивались о блокаду за блокадой. Они не позволят нам сбежать в Великое Око. Петля стала затягиваться, когда я запустил психический вопль. Мы займем оборону здесь, Октавия. Если мы будем медлить дальше — мы упустим наш последний шанс выбрать, где разразится эта война.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Мы все умрем. — Талос указал на стену мониторов, каждый из которых под разными углами показывал пространство снаружи корабля: каждый был подобен глазу, смотрящему на миллионы дрейфующих в пустоте обломков скалы. — Как мне еще яснее выразиться? Разве это не очевидно? За этим астероидным полем корабли чужаков только и ждут, когда мы сдвинемся с места. Мы — трупы, Октавия. Вот и все. Поэтому убедись, что готова покинуть корабль. Бери все что пожелаешь, мне до этого нет дела. У тебя одиннадцать часов, и больше я не желаю тебя видеть.
Он развернулся и ушел, отпихнув в сторону двух её слуг, которые не успели быстро убраться с дороги. Октавия проводила его взглядом, ощутив вкус свободы впервые с момента её пленения и уже не уверенная, был ли он таким приятным, каким она его помнила.
Дверь плавно открылась, явив его господина стоящим в дверном проеме.
Септим взглянул вверх, не выпуская из рук шлем Узаса. Он выполнял последние ремонтные работы с линзой левой глазницы.
— Господин?
Талос вошел, наполнив скромную комнату жужжанием сочленений доспеха и вездесущим гудением работающей брони.
— Октавия покинет корабль через одиннадцать часов, — произнес Повелитель Ночи. — Вместе с твоим нерожденным ребенком.
Септим кивнул, не сводя взгляда с лицевой пластины своего господина.
— При всем уважении, повелитель, я уже догадался.
Талос ходил кругами по комнате, бросая взгляд то туда, то сюда и не задерживая его долго на какой-либо вещи. Он заметил полусобранные пистолеты на верстаке, наброски схем, угольные рисунки его возлюбленной Октавии и кучей сваленную на пол одежду. Прежде всего, пространство было наполнено чувством жизни, оно было убежищем одной конкретной живой души.
Комната человека, подумал Талос, вспоминая свои собственные покои, которые во всем походили на покои любого другого легионера, за исключением нацарапанных на железных стенах пророчеств.
«Как они непохожи на нас. Они оставляют свой след везде, где живут.»
Он повернулся обратно к Септиму, человеку, прослужившему ему почти десять лет.
— Нам с тобой нужно поговорить.
— Как вам угодно, господин, — Септим отложил шлем.
— Нет. На ближайшие несколько минут мы забудем, кто из нас служит, и кому из нас прислуживали. Сейчас я ни хозяин, ни повелитель. Я — Талос.
Воин снял шлем. Его бледное лицо было спокойно.
Обеспокоенный такой странной фамильярностью, Септим ощутил безумное желание взяться за оружие.
— Почему мне кажется, что это — какая-то ужасающая прелюдия, перед тем, как мне перережут глотку? — спросил оружейник.
Улыбка пророка не отразилась в его черных глазах.
Дельтриан и Октавия не поладили с самого начала, что ни для кого из них не было сюрпризом. Она думала, что он невыносимо нетерпелив для такого аугментированного создания, а он думал, что от нее неприятно пахло биологическими химикатами и органическими жидкостями, участвующими в репродуктивном процессе млекопитающих. Их взаимоотношения начались с этих первых впечатлений и с того момента двигались по наклонной. Для них обоих было облегчением, когда навигатор отправилась в свою каюту, чтобы произвести последние приготовления перед полетом.
Она зафиксировала ремни на неудобном троне в брюхе похожего на припавшее к земле насекомое корабля Дельтриана. Её «каюта», как таковая, была оснащена единственным пикт-экраном, и в ней едва хватало места, чтобы вытянуть ноги.
— Здесь когда-нибудь хоть кто-нибудь сидел и проверял это оборудование? — спросила она, когда сервитор всунул тонкий нейрошунт в незаметный, искусно сделанный разъем на виске. — Ай! Поаккуратней с ним!
— Повинуюсь, — промямлил киборг, уставившись на нее мертвыми глазами. Это все, что она услышала в ответ, что в свою очередь, ничем её не удивило.
— Втыкай до щелчка, — объяснила она лоботомированному слуге, — а не пока он выйдет из моего другого чертова уха.
Сервитор пустил слюну.
— Повинуюсь.
— О Трон, просто уйди отсюда!
— Повинуюсь, — произнес он в третий раз и именно так и поступил. Она услышала, как он врезался во что-то в коридоре снаружи, когда корабль вздрогнул на палубе во время последней загрузки боеприпасов. В отсеке Октавии не было иллюминаторов, поэтому она переключалась между сигналами с внешних пиктеров. На экране мерцали виды с палубы основного ангара «Эха». «Громовые ястребы» загружались под завязку, а десантные капсулы взводились на позиции.
Октавия бесстрастно наблюдала, не зная, что чувствует. Был ли это дом? Станет ли она скучать по всему этому? И куда они направятся, даже если выберутся?
— Оу, — прошептала она, глядя на экран. — Вот дерьмо.
Она остановила смену изображений и ввела код, чтобы повернуть один из видоискателей на корпусе корабля. Погрузочные платформы и транспорты для экипажа сновали туда — сюда. Часовой-погрузчик, украденный давным-давно во время одного из рейдов, шагал следом за ними, грохоча по палубе стальными ступнями.
Септим, с потрепанной кожаной сумкой через плечо, говорил с Дельтрианом у главного пандуса. Длинные волосы скрывали лицевую аугметику. Под его тяжелой курткой был легкий бронекостюм. В ножнах на правой голени было закреплено мачете, оба пистолета висели на бедрах.
Она понятия не имела, что он говорил. Внешние видоискатели не передавали звук. Она видела, как он похлопал Дельтриана по плечу. Судя по тому, как тощий кадавр отшатнулся — этот жест он не оценил.
Септим прошел дальше по пандусу и исчез из виду. На экране снова возник Дельтриан, вернувшийся к управлению погрузочными сервиторами и нескончаемым потоком заносимой на борт машинерии.
И почти сразу же раздался стук в дверь.
— Скажи, что ты в повязке, — услышала она голос из-за металлической перегородки. Улыбнувшись, она коснулась рукой лба, чтобы удостовериться.
— Тебе нечего бояться.
Дверь открылась, и войдя, Септим побросал на пол свои вещи, как только она закрылась позади него.
— Меня освободили от службы, — сказал он. — Как и тебя.
— А кто поведет «Опаленного» к поверхности?
— Никто. Отрядов едва хватает на три десантно-штурмовых корабля. «Опаленный» уже загружен в транспортировочные когти этого корабля. Талос завещал его Вариелю, и он уже под завязку набит оборудованием из апотекариона и реликвиями из Зала Размышлений. Их нужно вернуть Легиону в Оке, если мы вообще до него доберемся.
Улыбка Октавии исчезла, как солнце в закат.
— Мы не сможем уйти так далеко. Ты же понимаешь, не так ли?
Он спокойно пожал плечами.
— Посмотрим.
Весть о предстоящем сражении разлетелась по кораблю, но «Эхо» было нестоящим летающим городом со всем из этого вытекающим. На самых верхних палубах битва была делом концентрации: офицеры и матросы знали свои роли и исполняли свои обязанности с профессионализмом, каким славились корабли Имперского Флота.
Но стоило осмелиться углубиться в нутро корабля, к нижним палубам, и вести о грядущем сражении встречались невежественными мольбами и беспомощным бормотанием. Тысячи тех, кто питал корабль своим потом и кровью, трудившиеся в реакторных отсеках и на орудийных платформах, понимали ситуацию лишь поверхностно и знали лишь то, что вскоре им предстоит вступить в бой.
Талос шагал в одиночестве по палубе главного ангара. Уцелевшие воины десятой роты уже погрузились в десантные капсулы, а их «Громовые ястребы» были загружены боеприпасами, которые будут доставлены на поверхность планеты. Там и тут стояли безмолвные бездействующие сервиторы, ожидая очередного приказа, который их безмозглые головы смогут понять.
Пророк пересек посадочную зону, направляясь туда, где Дельтриан спускался по пандусу своего корабля.
— Все готово, — вокализировал Дельтриан.
Талос взглянул на адепта немигающим взглядом красных линз.
— Поклянись мне, что сделаешь то, что я скажу. Те три саркофага бесценны. Малхарион будет с нами, но три другие усыпальницы должны добраться до Легиона. Эти реликвии бесценны, и они не могут погибнуть здесь с нами.
— Все готово, — снова произнес Дельтриан.
— Генное семя важнее всего, — настаивал Талос. — Запасы генного семени в хранилище должны добраться до Ока любой ценой. Поклянись мне.
— Все готово, — повторил Дельтриан. Клятвы вызывали у него мало уважения. На его взгляд, обещания были чем-то, что использовали биологические объекты, пытаясь выдать надежду за просчитанную вероятность. Проще говоря, соглашение заключалось на основе неверных параметров.
— Поклянись мне, Дельтриан.
Техноадепт издал звук ошибки, вокализировав его низким жужжанием.
— Очень хорошо. Чтобы закончить этот обмен вокализациями, я даю клятву, что план будет выполнен в соответствии с заданными параметрами и с учетом моих лучших способностей и возможностей управлять действиями других.
— Достаточно.
Дельтриан еще не закончил.
— С учетом оценочных данных мы останемся в астероидном поле еще несколько часов после вашего отбытия, пока не будем уверены, что все суда ксеносов пустились в погоню. Необходимо учесть ненадежность показаний ауспекса, помехи при дрейфе и вмешательство чужаков. Логистика…
— Есть много факторов, — перебил Талос, — я понимаю. Прячься, сколько нужно, и беги, как только сможешь.
— Как вы пожелаете, да будет так.
Техножрец отвернулся, но замешкался. Талос не уходил.
— Ты стоишь здесь, ожидая, что я пожелаю тебе удачи? — Дельтриан наклонил свое ухмыляющееся лицо. — Ты должно быть осведомлен, что сама идея удачи является для меня анафемой. Бытие предопределено, Талос.
Повелитель Ночи протянул руку. Оптические линзы Дельтриана на мгновение сфокусировались на бронированной перчатке. Тихое жужжание из-за его лица выдавало то, что его глаза меняли фокус.
— Любопытно, — произнес он. — Обработка…
Мгновением позже он сжал запястье легионера. Талос сжал запястье адепта в ответ, возвращая традиционное воинское рукопожатие Восьмого Легиона.
— Это большая честь, достопочтенный адепт.
Дельтриан подыскивал подходящий ответ. Он всегда был в стороне, но древние формальные слова, по традиции произносимые воинами Восьмого Легиона накануне безнадежных битв, тут же пришли на ум, что показалось ему удивительным…
— Умри как жил, сын Восьмого Легиона. Облаченный в полночь.
Двое разошлись. Дельтриан, у которого было столько же терпения, сколько и такта, немедленно развернулся и, взойдя по пандусу, устремился внутрь корабля.
Талос помедлил, увидев Септима наверху пандуса. Раб поднял руку в перчатке на прощание.
Талос пренебрежительно фыркнул. Люди. Поступки, которые они совершают, ведомы эмоциями.
Он кивнул своему бывшему рабу на прощание и молча покинул ангар.
XXII
Прорыв
«Эхо» прокладывало путь сквозь астероидное поле, не обращая внимания ни на запасы снарядов, ни на мощность пустотных щитов. Астероиды поменьше крейсер таранил, и их осколки разлетались в стороны со всполохами от щитов. Те, что крупнее — разносились в пыль залпами орудий корабля.
Корабль не уходил от взрывов, не сбавлял хода и не маневрировал. Он не выпускал дронов, чтобы разогнать попадавшиеся на пути осколки породы. «Эхо проклятия» прекратило скрываться и теперь вырвалось из своего временного убежища. Дорсальные батареи и бортовые орудия целились вперед, готовые испустить свой последний гневный вопль.
На мостике Талос со своего трона наблюдал за происходящим. Экипаж командной палубы, состоящий полностью из смертных, был практически безмолвен, будучи поглощен работой. Сервиторы передавали пергаментные распечатки отчетов, некоторые из которых они медленно изрыгали из аугметических ртов. Пророк не сводил глаз с оккулуса. За вращающимися глыбами — теми, которые еще не разнесли в пыль пушки «Эха» — ждал в засаде флот чужаков. Он видел, как они движутся в пустоте, подобно волнам — омерзительно гармонично; их блестящие солнечные паруса постоянно двигались, пытаясь поймать слабый свет далекого солнца.
— Доложить, — приказал Талос.
Каждая секция командной палубы откликнулась. Реплики «есть» и «готов» зазвучали в ответ. Выражаясь языком Дельтриана, все было в полной готовности. Ему ничего не оставалось делать, кроме как ждать.
— Флот чужаков движется на перехват. Они заняли позицию на самых чистых путях через астероидное поле.
Это он видел достаточно отчетливо. Меньшие корабли, выполненные из точеной кости, держались возле главных кораблей, как мелкие рыбешки, кормящиеся возле акул. Большие крейсеры шли с не менее поразительной скоростью. Они выписывали плавные дуги, шевеля парусами, стремясь перехватить «Эхо проклятия», как только оно покинет самую плотную область астероидного поля.
Ему не нравилось, как они двигались — до отвращения ловко, превосходя все возможные пределы человеческих кораблей. Превзойти их в скорости или вооружении уже было невозможно, а теперь казалось, что и победить их маневрированием — такая же фантастика.
— Сорок пять секунд, повелитель.
Талос откинулся на троне. Он прекрасно осознавал, что у него была перспектива не выбраться с этой палубы живым.
Прорваться к планете будет самым сложным. Но перспектива убивать тощих ксеночервей в катакомбах Тсагуальсы после этого казалась ему столь аппетитной, что у него непроизвольно начала выделяться слюна.
— Тридцать секунд.
— Все цели захвачены, — сообщил смотритель орудий, — нам нужно сохранять стабильный курс в течение минуты, чтобы сделать первый залп полностью.
— У тебя она есть, мастер оружия, — ответил Талос. — Сколько целей он поразит?
— Если чужаки поведут себя, как обычно поступает флот эльдар, вместо того, чтобы пройти мимо нас для обмена бортовыми залпами…пятнадцать целей, мой лорд.
Губы Талоса растянулись за лицевым щитком, но это была не совсем улыбка. Пятнадцать целей на один залп. Кровь Хоруса, он будет скучать по этому кораблю. Он был прекрасным близнецом «Завета», а улучшения, которым подвергли его Корсары за несколько веков не оценил бы лишь идиот.
— Двадцать секунд.
— Мне нужен вокс-канал со всем кораблем.
— Есть, господин
Талос набрал в легкие воздух, зная, что его слова услышат тысячи рабов, мутантов, еретиков и слуг на многочисленных палубах корабля.
— Говорит капитан, — произнес он. — Я — Талос, кровь от крови Восьмого примарха, сын мира, что не знал солнца. Надвигается буря, подобных которой не было; она готова разорвать корабль на части. Лишь ваш пот и ваша кровь могут нас всех спасти, и не важно, на какой палубе вы трудитесь. В грядущие минуты на счету каждая жизнь. Всем до единого, каждой душе, приготовиться к битве.
— Пять секунд, господин.
— Запустить Вопль.
— Есть, господин.
— Первый залп, как запланировано, затем стреляйте по своему усмотрению
— Есть, господин.
— Господин, мы вырвались из Скопления Талоса — вражеский флот направляется, чтобы…
— Открыть огонь.
«Эхо проклятия» неслось во весь опор, изрыгаемые им бурлящие потоки кипящей плазмы были столь же прекрасны, сколь и опустошительны. Широкое поле астероидов было одним из многих неблагоприятных факторов, сделавших Тсагуальсу столь безопасным укрытием на столь многие годы после Ереси. Навигация в этих местах была значительно менее опасна, чем в плотном поле осколков вокруг разрушенной луны, но корабли эльдаров все еще предпочитали петлять и огибать любой обломок на своем пути, нежели рискнуть его протаранить.
«Эхо проклятия» это не заботило. Оно неслось как таран, полагаясь на свои пустотные щиты и комплексы носовых орудий, сокрушающие любые надвигающиеся угрозы. Их изначальные пике были менее грациозны, нежели их прежний танец в пустоте, так как их жертвы вели совсем другую игру. «Эхо» не подчинялось общепринятой логике, ни разу не поворачивало, чтобы предоставить своим орудийным батареям лучший угол, не вносило коррективы в свои полетные векторы. Корабль был не там, где его поджидали ксеносы. Не стал он идти и в подготовленную ловушку. Он просто рассекал себе путь сквозь астероидное поле, жертвуя безумным количеством боеприпасов и мощностью щитов, пробиваясь к планете впереди.
Приготовившиеся к атаке корабли эльдар ждали в засаде на всех более-менее расчищенных путях из поля осколков, но теперь они оказались далеко от своей убегавшей жертвы.
— Работает? — спросил Талос. Он и так видел, что работает: это было очевидно по тому, как несколько кораблей ксеносов набрали скорость, чтобы скорректировать свои атакующие векторы. Но все же он хотел услышать подтверждение.
Офицеры впились взглядами в свои консоли; сильнее всех — те, кто следил за гололитическими проекциями ауспексов.
— Флот эльдар пытается выйти на нашу траекторию. Несколько крейсеров уже потерпели в этом неудачу.
— Работает, — Талос остался сидеть на троне, противясь желанию расхаживать по палубе. Корабль трясся от орудийных залпов и кусков породы, барабанивших по пустотным щитам. — Мы опережаем почти половину из них.
Корабли чужаков были удлиненными, с очерченными контурами, все из гладкой кости и с блестящими крыльями-парусами. Он предполагал, что именно из-за удаленности от солнца эльдарские корабли двигаются вяло, лишенные необходимого для их солнечных парусов тепла, но он едва ли обладал обширными знаниями об их функционировании. Все всегда казалось догадками в случае с эльдарами.
— Авангард кораблей ксеносов входит в пределы досягаемости орудий.
Талос подумал о братьях в десантных капсулах и о разогревающих двигателях десантно-штурмовых кораблей, ожидавших в ангарах. В оккулусе серая сфера Тсагуальсы размером с монету с каждой секундой увеличивалась в размерах. Сирены опасного приближения завывали на каждый астероид, который, вращаясь, улетал в сторону при их неумолимом приближении, а прикованные к своим станциям сервиторы бормотали об угрозе от выпущенных в их сторону боеголовок. По причине, которую он не мог внятно объяснить, Талос чувствовал, как его лицо расплывается в улыбке. В кривой, искренней улыбке неуместного веселья
— Лорд, — обратился к нему один из офицеров ауспекса. — Торпеды чужаков устойчивы к нашим помехам.
— Даже к Воплю?
Воин знал, что Вопль был откалиброван под имперские технологии, но даже несмотря на это, он надеялся, что он поможет.
— Несколько сбилось с курса, другие улетели в поле обломков, но более трех четвертей все еще на прицеле.
— Время до столкновения?
— Первая достигнет нас меньше чем через двадцать секунд.
— Довольно неплохо. Всем постам, приготовиться к столкновению.
Вскоре дребезжание корпуса переросло в тряску, а тряска в свою очередь, стала неистовыми конвульсиями. Талос почувствовал, как какое-то новое и неприятное беспокойство прокралось вдоль позвоночника. Сколько раз он был на борту корабля во время космических сражений? Сложный вопрос. Все равно что спрашивать, сколько вдохов и выдохов он совершил за прожитые столетия. Но это было другое. В этот раз вел корабль он один. Он не мог просто оставить его в руках Вандреда и сосредоточиться на своих мелких терзаниях.
«Здесь нужен Малхарион», — Талос отмел предательскую мысль, сколь истинной она бы ни была.
— Щиты держатся, — доложил ближайший к нему сервитор. — Две трети силы.
Талос наблюдал, как планета становится все ближе, в то время как весь корабль вопил вокруг него.
— Давай, — шептал он, — давай же!
«Эхо проклятия» пробивалось вперед, тараня попадавшиеся на пути астероиды. Едва ли эльдарские капитаны были новичками в космических сражениях, и ни один из их домашних искусственных миров на краю Великого Ока не был бы удивлен тактикой корабля Архиврага. По всему флоту поднялись солнечные паруса и крейсера чужаков пошли хищным, изящным атакующим курсом, наполняя усеянную обломками пустоту потоками мерцающего пульсарного огня.
Поодиночке луч каждого пульсара был тонкой нитью на фоне бесконечной черноты, но вместе они рассекали пустоту подобно сияющей паутине, опутывающей и вгрызающейся в еле державшиеся пустотные щиты "Эха".
«Эхо проклятия» сделало бочку, несясь вперед и обращая свои бортовые и спинальные батареи к врагу. Орудия корабля изрыгали ответный огонь подобно истекающему гноем нарыву. Некоторые корабли эльдар были столь изящны, что, казалось, они просто исчезли с пути залпа. Другие приняли огонь на себя и позволили ему стечь по своим мерцающим щитам, зная, что курс «Эха» вынуждал его стрелять в основном по астероидам.
Первым подбитым судном ксеносов был небольшой корабль сопровождения, носивший имя, которое невозможно выговорить человеческим языком. Разумеется, никому из находившихся на борту «Эха проклятия» не пришло в голову попытаться это сделать; вместо этого люди смеялись и ликовали, когда он разваливался на части у них на глазах, пораженный шквальным огнем спинальных плазмо— и макро-батарей.
Это был всего лишь удачный выстрел, и Талос знал это. Тем не менее, от этого зрелища по его коже пробежали мурашки.
Второй корабль ксеносов погиб больше по воле случая, нежели от гнева Повелителей Ночи. Не имея времени даже на поворот, «Эхо проклятия» выплеснуло огневую мощь всех фронтальных орудий на огромный астероид впереди. Лазерные залпы вгрызлись в замерзший камень, и расщепили его вдоль слабых мест как раз тогда, когда закрытый щитом нос корабля на полной скорости протаранил его. Когда астероид распался на части, треснув под натиском полыхающих, но слабеющих щитов, вращающиеся осколки разлетелись во всех направлениях. Эльдарский флот, несмотря на всю свою ловкость, не мог уклониться от всех обломков. Даже когда они бросились врассыпную, чтобы отлететь в сторону, некоторые все же получили несущественные повреждения от разлетавшихся осколков породы.
Талос криво улыбнулся, когда одна из громадных глыб врезалась в изящный силуэт вражеского корабля. Обломок разбил солнечный парус на осколки прекрасного бриллиантового стекла и раздавил костяной корпус. Корабль вертелся, деформируясь и агонизируя, пока не угодил прямиком в другой астероид перед ним.
— Даже если мы погибнем здесь, — усмехнулся Повелитель Ночи, — это стоило увидеть.
— Три минуты до Тсагуальсы, господин.
— Хорошо, — его улыбка тут же растаяла, когда он вспомнил о предстоящем предательстве. Зная траекторию корабля и насколько противник их превосходит, многие из несчастных душ на корабле уже поняли, чем все это кончится.
— Подготовить корабль к варп-перелету? — спросил один из офицеров. Талос понял по голосу, что человек потерял надежду и теперь пытался скрыть свое беспокойство. Пророк ценил его за это. Малодушию не место на мостике.
— Нет, — ответил Талос. — И ты в самом деле веришь, что мы окажемся в безопасности? — корабль задрожал, от чего некоторые смертные члены экипажа вынуждены были схватиться за перила и консоли. — Даже если это бегство увенчается успехом, неужели ты считаешь, что нам и дальше удастся ускользать от них?
— Нет, господин. Конечно нет.
— Разумный ответ, — сказал Талос. — Сосредоточься на своих обязанностях, лейтенант Роулен. Не думай о том, что произойдет потом.
Септим и Дельтриан стояли в скромной тесной каюте, которую техноадепт без тени гордости или стыда обозначил как мостик Эпсилон К-41 Сигма Сигма А:2.
Он также потребовал, чтобы Септим покинул палубу, на что человек ответил по-нострамски нечто неясно биологическое про мать Дельтриана.
— Я пилот, — добавил он. — Я собираюсь помочь этой посудине взлететь.
— Твоя аугметика хоть и впечатляет, но весьма ограничена, чтобы взаимодействовать с духом машины моего корабля.
Септим указал на вращающиеся глыбы на мерцающем гололите.
— Ты доверишь сервиторам и духу машины лететь через это?
Дельтриан издал звук подтверждения.
— Куда больше, нежели кому-либо из людей. Что за…что за странный вопрос?
Септим сдался, но остался на мостике возле трона сервитора-пилота.
Раб и адепт вместе с двумя десятками сервиторов и закутанных в мантии членов экипажа смотрели на гололитическую проекцию, служившую одновременно тактической картой и оккулусом. В отличие от гололитических изображений «Эха», она была размытой и мерцала так часто, что человеческий глаз Септима заболел. Когда он смотрел на него бионическим глазом, боль проходила, как исчезала и часть помех. Только тогда он понял, что проекция была предназначена для аугметических глаз.
Сам корабль был похож на жирного жука, ощетинившегося защитными турелями, и три четверти длины которого было отведено под варп-генераторы и маршевые двигатели. Эти отсеки корабля отделялись переборками от жилых отсеков, и Септим видел, что некоторые адепты носили дыхательные маски всякий раз, когда входили и выходили из двигательного отсека.
Внутри корабля было до безумия тесно. Чтобы освободить место для брони, систем вооружения и двигателей, каждый тоннель был узким проходом, а в помещениях хватало места лишь для одного оператора и самых основных систем. Командная палуба была самым просторным местом на всем корабле, и даже там было яблоку негде упасть, стоило собраться восьмерым.
Септим посмотрел на мигающую на гололите идентификационную руну корабля. Она была прицеплена к астероиду, пока они скрывались от сканеров чужаков. Далеко за пределами поля обломков и астероидов руна, обозначавшая «Эхо», была песчинкой в буре враждебных сигналов.
— «Эхо» почти на месте, — произнес он, — они прорвутся.
Услышав знакомый звук, Септим повернул голову. В помещение вошел Вариель, гудя сочленениями своего доспеха при каждом движении.
— Скажи мне, что происходит, — как всегда спокойно потребовал он.
— Не похоже, что они знают, что мы здесь, — Септим перевел глаза на гололит.
— Cкажи мне, что с «Эхом», смертный болван.
Пристыженный очевидностью своей ошибки, Септим заставил себя улыбнуться.
— Они прорвутся, лорд Вариель.
Апотекарий не выказывал никаких эмоций, услышав уважительное обращение, как не выказывал их множество раз в прошлом, когда Септим произносил или не произносил его. Подобные вещи совершенно не имели для него значения.
— Я полагаю, мы скоро отправляемся?
Дельтриан кивнул, изо всех сил имитируя движения человека шеей, не предназначенной для того, чтобы сгибаться таким изящным образом. Что-то заклинило в верхней части позвоночника, и ему потребовалась пара секунд, чтобы ослабить позвоночные связки.
— Ответ положительный, — вокализировал он.
Вариель подошел туда, где стоял септим и сам взглянул на гололит.
— Что это? — он указал на рунический символ.
— Это… — Септим дотянулся до консоли пилота-сервитора и подрегулировал гололитический дисплей, нажав пару кнопок. — …это ударный крейсер Ордена Генезиса, который мы уничтожили несколько месяцев назад.
Вариель не улыбнулся, что не удивило Септима. Его бледно-голубые глаза моргнули, когда он изучал гололитическое изображение разрушенного крейсера, чей корпус был открыт пустоте. Воин наклонился и увеличил картинку, чтобы рассмотреть тотальное разрушение, где в самом сердце Скопления Талоса среди самого плотного скопления астероидов от разрушенной луны дрейфовал погибший крейсер.
— Это было в высшей степени великолепное убийство, — отметил Повелитель Ночи.
— Да, господин.
Вариель посмотрел на него с беспокойством во взгляде. После почти десяти лет в услужении у Восьмого Легиона Септим был готов поспорить, что его больше ничто не может заставить нервничать. Глаза Вариеля, похоже, были редким исключением.
— Что с тобой? — спросил апотекарий. — У тебя участилось сердцебиение. От тебя воняет каким-то идиотским эмоциональным возбуждением.
Септим склонил голову к гололиту.
— Это трудно… смотреть как они сражаются без нас. Все, чем я занимался почти всю свою сознательную жизнь, это служение Легиону. Без него…я даже не уверен, что знаю, кто я.
— Да, да. Очень интересно, — он повернулся к Дельтриану. — Техноадепт, дабы развеять скуку, я желаю послушать переговоры эльдар. Ты сможешь перехватить их сигнал?
— Конечно, — Дельтриан развернул две из своих вспомогательных конечностей, и они аркой изогнулись над его плечами, чтобы работать с отдельной консолью. — Но я не обладаю способностью переводить лингвистические вокализации эльдар.
Это привлекло внимание Вариеля.
— Правда? Любопытно. Я полагал, ты более просвещен в этом.
— У адепта Механикум есть более насущные вопросы, нежели разбирать жалкое бормотание ксеносов.
— Ни к чему раздражаться, — Вариель мгновенно выдал улыбку, столь же фальшивую, сколь и беглую. — Я говорю на нескольких эльдарских диалектах. Просто перехвати сигнал, если можешь.
Дельтриан замер перед тем, как потянуть за последний рычаг.
— Объясни, как ты обучился языку чужаков.
— Тут нечего объяснять, уважаемый адепт. Я не выношу невежества. Когда предоставляется шанс научиться чему-нибудь, я его использую. — Он взглянул на закутанную в мантию фигуру. — Ты считаешь, Красные корсары сражались только против прогнившего Империума? Мы бесчисленное количество раз сражались с эльдарами. Были и пленники. Догадайся с первого раза, кто под пытками извлекал из пленников информацию.
— Я понял, — ответил Дельтриан, в очередной раз предприняв попытку сымитировать кивок. Его позвоночник, сделанный из различных драгоценных металлов и укрепленный тонкими пластинами керамита, щелкал и жужжал от движения. Когда он включил последний рычаг, мостик заполнили шипящие шепчущие голоса ксеносов, искаженные треском вокса.
Вариель поблагодарил его и вернулся к гололиту. Септим стоял рядом с ним, и его внимание металось между разворачивающейся битвой и бледным лицом апотекария.
— Хватит смотреть на меня, — произнес Вариель спустя минуту. — Это начинает раздражать.
— Что говорят эльдары? — спросил Септим.
Вариель слушал еще полминуты, и казалось, не уделял этому особого внимания.
— Они говорят о маневрах в трех измерениях, сравнивая движения корабля с призраками и морскими тварями. Очень поэтично, очень бессмысленно и очень по-ксеносски. Пока ни одного сообщения о жертвах. И я не слышу ни одного капитана эльдар, чья душа вопила бы, улетая в небытие.
Внезапно Септиму стало ясно, что именно слушал Вариель. Первый Коготь был прав: Вариель поистине принадлежал к Восьмому Легиону, независимо от происхождения его генного семени.
— Я… — начал апотекарий, но затем вдруг замолчал. Голоса эльдар перешептывались на заднем плане.
Септим набрал в грудь воздуха, чтобы спросить.
— Что они…
Вариель взглядом заставил его замолчать. Белесые глаза сузились в недоверчивой сосредоточенности. Раб в ожидании скрестил руки на груди, надеясь получить объяснения, но едва ли его ожидая.
— Постой, — выдохнул наконец Вариель, закрыв глаза, чтобы лучше сконцентрироваться на языке чужаков. — Что-то не так.
XXIII
Отринутая судьба
Октавия занималась тем, чем долго не осмеливалась заняться. Она использовала свой дар ради удовольствия, а не по долгу или необходимости.
Море Душ не было источником удовольствий — её детство было наполнено историями о навигаторах, смотревших в его глубины слишком долго и вглядывавшихся в волны варпа слишком глубоко. После этого им больше ничего не казалось прежним. Один из отпрысков дома Мерваллион — её кузен Трален Премар Мерваллион — был заперт под фамильным шпилем в изолирующей колбе, где он более не мог причинить себе вред. Последний раз, когда она его видела, он плавал в мутной жидкости в амниотическом бассейне, скованный ремнями — хохочущий и гордый обладатель рваной дыры посередине лба, где когда-то был его третий глаз. Октавия вздрогнула от воспоминаний о кузене, и пузырях слюны, текущих из его смеющегося рта. Он всегда смеялся. Она надеялась, что чтобы ни зажгло его маниакальное веселье, оно даровало ему некое подобие утешения. Но она не была настолько наивной, чтобы верить в это. Она не любила думать о Тралене. Рассказывали, что навигаторы умирают, если им удаляют варп-глаза. Но оказалось, бывали из этого ужасного правила и исключения, хоть и редкие и немногочисленные.
Ей потребовалось много времени, чтобы успокоить нервы, прежде чем рискнуть посмотреть без нужды. Но, стоило ей только закрыть человеческие глаза и снять повязку — остальное не составило труда. На самом деле это было пугающе просто — все равно, что упасть на полпути к особенно трудной вершине, но девушка знала, что у нее хватит сил взобраться обратно.
Октавия, когда-то Эвридика из дома Мерваллион, может и не происходила из благословенного рода сильных навигаторов, но опыт, полученный на борту норовистых кораблей Восьмого Легиона, отточил навыки, которыми она владела.
Она не могла не задумываться, как бы она показала себя сейчас на измерительных приборах дома на святой Терре? Стала ли она сильнее, или же это была всего лишь самоуверенность и знание дела?
Ей никогда этого не узнать. Шансы на то, что она когда-либо ступит на Тронный Мир, были пугающе малы. Но эта мысль не казалась такой безрадостной как когда-то. Она не знала почему.
Однако, она была движима любопытством. Менее эгоистичным и более упрямым, нежели размышления о собственной судьбе. Всматриваться в Море Душ было также просто, как и открыть третий глаз. Ей не нужно было находиться в варпе, как требовалось некоторым навигаторам. У немногих из них было хоть что-то общее в использовании своего дара. Её отец мог смотреть в варп, лишь раскрыв все три своих глаза. Она не знала, как он это делал — у всех были свои личные привычки.
Когда она видела, то глядела своим тайным зрением на темные потоки полусформировавшегося ничто — на его безликие волны, бесформенные, но скользящие, подобно змеям. Ведьмы и шаманы из примитивных эпох Старой Земли полагали, что это не отличается от ритуала, позволявшего им заглянуть в слои их мистического ада.
Но ища, она не могла не задерживать дыхание, пока колотящееся сердце и боль в легких не заставляли её вздохнуть снова. На каком-то осмысленном уровне она знала, что проецирует свое видение сквозь волны скверны, возможно, даже оставляя в эфире частицу своего сознания, но Октавию мало волновала метафизика. Её интересовало лишь то, что она могла отыскать, используя свое второе зрение.
Они бежали и бежали, оказавшись в безумии блокады эльдаров, уплывая по волнам по пути наименьшего сопротивления. Психический вопль Талоса разорвал варп, растянул его сосуды и взбудоражил его течения… Она направляла корабль как могла, седлая ветра, а не сражаясь с ними и рискуя разбить «Эхо» вдребезги. Все это время она пребывала между двумя состояниями, видя разделенный варп и ощущая руку на набухшем животе.
И теперь, освободившись от гнета бега через варп, она могла свободно смотреть в него. Октавия всматривалась пристальней, и её взор проникал все глубже за сотни оттенков черноты за светом Астрономикона, ища хоть какой-нибудь источник света среди бушующих облаков.
Впервые она смотрела, чтобы увидеть, что сделал Талос. У нее на глазах истекали кровью клубящиеся волны демонической материи, разорванные тяжелыми ранами и затекающие друг в друга. Она смотрела, как они расщепляются и изменяют формы, смешиваются и разделяются, порождая кричащие лица и также быстро растворяя их. Из бушующих волн тянулись руки, тая и сгорая, как только хватались за вытянутые когти других находившихся рядом душ.
Октавия успокоилась и заглянула глубже. Раненный варп — нет, не раненый, осознала навигатор, — не раненный, — возбужденный — растягивался снова и снова. Кровоточащие реки встречаясь, сливались в кровоточащий океан. Сколько миров поразила эта невидимая буря? Сколько ужаса он принес?
Она слышала свое имя в бьющихся волнах: шепот, крик, жалобный вопль…
Октавия откинулась назад. Око закрылось, и открылись её человеческие глаза.
На мгновение, увлеченность тем, что Талос распространил на десятки систем, захватила её даже больше, чем страх лететь сквозь это. Варп всегда являл собой вечный поток, а в первые часы после того, как вопль только прозвучал, он оживленно кипел. А теперь, однако, она готовилась вести незнакомый корабль по непроходимым морям.
Навигатор поправила свою повязку, перевязала конский хвост из волос и вытянулась, сидя на неудобном троне и пытаясь снять напряжение со спины. На секунду она подумала о своих прислужниках, столпившихся за дверью в узком коридоре. Она безумно скучала по Псу, и даже осознавать это было больно. Больше этого — как она ни желала в этом признаваться даже самой себе, — она хотела, чтобы Септим был с ней. Он был не способен подобрать нужные слова, но все же… его самоуверенная улыбка; проблески веселья в его случайных взглядах; то, как он разваливался на троне, независимо от того, насколько страшной казалась угроза…
«— Лучше места чтобы влюбиться и не найти, — подумала она. — Если это вообще можно так назвать».
Когда Октавия заерзала в своем кресле, её глаза расширились от внезапного шока. Будто боясь коснуться собственной плоти, она положила дрожащую руку на живот и ощутила, как внутри нее впервые зашевелилась новая жизнь.
Когда щиты отключились, сидевший на троне Талос даже не шелохнулся. Членов экипажа — как минимум тех, кто остались, — сбило с ног внезапно усилившейся тряской, охватившей корабль. Два безногих сервитора выпали из своих ячеек, раскрывая и закрывая рты, пока их бесполезные руки стучали по полу, пытаясь продолжать работать на консолях, до которых они более не могли добраться
— Щиты отключены, господин, — прокричал один из офицеров.
«— Что, правда?» — подумал Талос.
— Ясно, — ответил он сквозь стиснутые зубы
— Приказы, сир?
Пророк смотрел, как серая планета увеличивается в размерах, пока не превратилась в опухший шар, чей унылый рябой лик растянулся на весь экран.
Уже близко. Очень близко.
— Доложить о повреждениях, — приказал он.
Хотя ему хватило и тряски корабля. Уже по ней было понятно, что корабль невероятно быстро потрошат ксеносы огнем пульсаров. Столько эльдарских кораблей, и такая огневая мощь… «Завету Крови» никогда не приходилось получать такие повреждения за всю его выдающуюся карьеру. «Эхо проклятия» терпело их в первый и последний раз.
Офицер Роулен не мог оторвать округлившихся глаз от экрана консоли.
— Господин… у нас слишком серьезные…
— Мы в радиусе выпуска десантных капсул?
— Я..
Талос перемахнул через перила и глухо приземлился на палубу позади офицера. Он сам посмотрел на экран, быстро поняв, что значат бегущие руны. Зарычав, он повернулся к хозяйке вокса.
— Высаживай Легион, — проревел он сквозь творившийся вокруг них хаос.
Женщина, носившая униформу и клеймо слуг Красных Корсаров, набрала несколько команд на своей консоли.
— Легион высаживается, господин.
— Вокс-каналы, — приказал он. — Вокс-каналы, немедленно!
— Есть вокс, господин.
Голоса братьев скрипели в неразберихе шума и огня, охвативших сотрясавшийся мостик.
— Талос — всем силам Легиона, — закричал он. — Подсчет душ. Подтвердить высадку.
Один за другим они отозвались. Он слышал ликующие крики братьев в десантных капсулах, когда они докладывали: «— Второй Коготь ушел», «— Четвертый Коготь высадился», и «— Третий Коготь запущен». Оккулус перенастроился, чтобы показать, как несколько «Громовых ястребов» вылетают из ангаров в последний раз, мчась к звездам с добела раскаленными двигателями.
Гулкий бас Малхариона возвестил о высадке мудреца войны:
— Увидимся на прогнившем мире, Ловец Душ.
Прозвучало еще три подтверждения, произносимых теми же оцифрованными рычащими голосами. Оккулус снова переключился на демонстрацию сцены какого-то мифического ада. Огненные волны омывали обзорный экран подобно жидкому пламени.
— Мы в атмосфере, — выкрикнул один из офицеров. — Приказы?
— Не все ли равно? — закричал в ответ другой.
— Перейти к набору высоты! — крикнул остальным один из рулевых.
Даже Талосу пришлось схватиться за перила, когда «Эхо» резко бросило в неконтролируемое пике. Он не желал представлять, сколь малая часть корабля все еще была единым целым — не после такого безумного испытания.
Западные двери мостика открылись с ревом гидравлики, и в охваченном огнем дверном проеме показался Сайрион.
— Ты ненормальный? — произнес он в вокс. — Поторапливайся!
«— Сейчас или никогда», — подумал Талос.
Он взбежал вверх по ступеням к командному трону и ухватился за подлокотник, чтобы удержаться на ногах. Тающий вид на оккулусе показывал то тонкие облака, то звезды, то землю — и так по бесконечному кругу.
Свободной рукой он вытащил свой меч из захватов на троне и убрал его в ножны за спиной.
— Ты должен был быть в десантной капсуле, — ответил он по воксу Сайриону.
— Если бы, — отозвался брат. — Задняя часть корабля просто отвалилась.
— Ты шутишь.
— Нет двигателей. Это не шутка. Мы в свободном падении, — Сайрион схватился за проем, когда вокруг него сгрудились смертные члены экипажа, спасавшиеся бегством с мостика. — Ну же!
Талос бросился к нему, удерживая равновесие, в то время как под ноги ему падали люди, а сама палуба, казалось, потеряла всякое представление о законах физики.
Мечи воинов недолго пробыли в ножнах. Когда они прорывались через забитые паникующими человеческими телами коридоры, оба клинка стали рубить и резать, прорубая путь через живой лес. К запаху страха и вони пота добавился еще и запах крови, раздражая чувства Талоса. Сквозь крики он смутно осознавал, что вырезал свой собственный экипаж, хотя какое это имело сейчас значение? Они все равно умрут через считанные минуты так или иначе.
Сайрион тяжело дышал, то взмахивая гладием, то ломая спины и ноги пинками и ударами.
— Мы все умрем, — выдохнул он в вокс. — И это ты виноват, что так долго ждал.
Талос рассек мечом тело человека, располовинив его от шеи до таза и оттолкнул плечами останки.
— Ты вернулся на мостик лишь для того, чтобы поплакаться?
— Да нет вообще-то, — допустил Сайрион. — Но никто не должен умирать, не вспомнив о своих ошибках.
— Во имя бесконечного ада, где вас носит? — раздался в воксе голос Меркуциана.
Талос выпотрошил еще одного из бегущих членов экипажа и швырнул его останки в сторону. Он обливался потом под броней, чувствуя напряжение от нескончаемой рубки блокирующих тоннели паникующих людей. Полчища их, сотни — а скоро будут тысячи — неслись к спасательным капсулам. Усталость не составляла проблемы: он мог рубить день и ночь напролет. Проблема была лишь во времени.
— Запускайте десантную капсулу, — произнес в вокс Талос. — Меркуциан, Узас, спускайтесь на Тсагуальсу.
— Ты с ума сошел?! — прозвучал надрывный ответ Меркуциана.
— Нам ближе к спасательным капсулам командной палубы. Просто отправляйтесь.
Сайрион извлек гладий из спины офицера в униформе. Его дыхание начало сбиваться.
— Если остались еще хоть какие-то спасательные капсулы после бегства этих паразитов, то порядок.
— Аве Доминус Нокс, Талос. Увидимся в катакомбах.
Талос услышал лязг раскрывшихся захватов, грохот освободившейся капсулы и радостные завывания Узаса. Полет через атмосферу унес их из диапазона вокса за несколько ударов сердца, заглушив ругательства Меркуциана и смех Узаса.
Талос и Сайрион прорубали себе путь дальше.
Шепот продолжался. Хор нежных голосов обменивался словами и пересмешками, и каждый из них на слух был как шелковый туман, даже сквозь шипение вокс-помех. Вариель слушал его почти полчаса. Внезапное любопытство апотекария переросло в пристальное внимание, которое превратилось в целенаправленную сосредоточенность. Теперь Септим гораздо чаще смотрел на апотекария, чем на гололит. Бледные губы Вариеля не останавливались ни на минуту, нежно произнося слова чужаков, пока он переводил их в уме.
— Что за..? — начал Септим снова, лишь для того, чтобы поднятый вверх кулак заставил его замолчать. Вариель приготовился ударить его наотмашь, если человек заговорит снова.
— Дельтриан, — произнес апотекарий спустя несколько ударов сердца.
— Живодер, — выразил почтение адепт.
— Игра изменилась. Доставь меня в диапазон действия вокса на поверхности Тсагуальсы.
Оптические линзы Дельтриана повернулись в глазницах и перефокусировались.
— Я запрашиваю причину для действия, резко противоречащего данным нам приказам и запланированным процессам.
Вариель все еще пребывал в растерянности, слушая хриплое урчание эльдарской речи. Септим подумал, что она звучала наподобие песни, которую пел тот, кто надеялся, что его не слышат. Она была прекрасна, но от нее по коже бежали мурашки.
— Игра изменилась, — повторил Вариель. — Откуда мы могли знать? Не могли. Мы никогда в жизни не смогли бы додуматься до такого.
Он окинул взглядом скромную командную палубу, его льдисто-голубые глаза смотрели мимо, не задерживаясь ни на чем.
Дельтриана не волновало отрешенное бормотание Вариеля.
— Я переформулирую свой запрос, изменив условия, чтобы сделать его требованием. Приведи адекватное обоснование или прекрати вокализировать приказы, отдавать которые не имеешь полномочий.
Вариель наконец нашел, на чем остановить взгляд, а именно на Дельтриане, его красном рабочем одеянии и хромированном лице-черепе, наполовину скрытом в складках капюшона.
— Эльдары, — произнес Вариель. — Шепчутся о своих пророчествах, о Восьмом Легионе, который беспощадно обескровит их в грядущие десятилетия. Понимаешь? Он здесь не из-за психического крика, устроенного Талосом. Они ни разу о нем не говорили. Они не говорят ни о чем, кроме как о нашей глупости и о том, что им нужно отделить нити нежелательного будущего и вырезать их из пряжи судьбы.
Дельтриан издал звук ошибки, что соответствовало пренебрежительному ворчанию.
— Довольно, — сказал адепт. — Колдовство чужаков несущественно. Ксеносуеверия несущественны. Наши приказы — единственное, что остается существенным.
Взгляд Вариеля снова устремился куда-то вдаль. Он слушал шипящие голоса чужих, поющие на своем шелестящем языке.
— Нет, — он моргнул, взглянув на адепта еще раз. — Ты не понимаешь. Они пытаются предотвратить что-то грядущее… какое-то событие, которому только предстоит случиться, где Талос ведет Восьмой Легион в крестовый поход против их вымирающего вида. Они бормочут об этом как дети, молящие бога в надежде, что он будет милосерден к ним. Ты слышишь меня? Ты вообще слушаешь, что я говорю?
Септим отступил назад, когда Вариель подошел, чтобы посмотреть на сидящего адепта. Он никогда прежде не видел Вариеля столь взбешенным.
— Они сражаются, чтобы предотвратить то, чего они боятся, — произнес он сквозь стиснутые зубы. — То, чему они не могут позволить случиться. Эти корабли. Для них это огромный риск. Колоссальный риск. Они прижали нас к стенке, используя корабли, управляемые призраками, и тем самым сберегли драгоценные жизни ксеносов перед финальным ударом — так сильно они хотят смерти Талоса.
Дельтриан повторил звук отрицания
— Чистейшее суеверие, основанное на шепоте ксеносов.
— А что если они правы? Пророк Восьмого Легиона возвысится на закате Темного Тысячелетия и прольет столько крови эльдар с Ультве… их осталось слишком мало, они не могут этого допустить. Ты настолько глух и слеп ко всему, что не касается твоей работы, что не слышишь, что я говорю? Послушай меня, ты, поганый чернокнижник: в будущем, которое они увидели, он обратит Легион против них. Эти ксеношавки верят, что он объединит Восьмой Легион.
Заряжающий примарис Марлона зафиксировала себя в удерживающем троне, трясущимися руками застегивая пряжки. Защелкнулась первая. Защелкнулась вторая. Не осознавая, она бормотала и ругалась про себя в процессе.
Слепая удача застала её на главных палубах для экипажа, а не за её станцией, когда битва приняла дурной оборот. Она направлялась обратно к оружейной палубе терциус правого борта, после внеочередного визита в апотекарион из-за очередной неисправности в её аугметической ноге.
Сама нога была весьма дрянной. Она сомневалась, что когда-нибудь к ней привыкнет, что бы там не говорили ей костоправы.
До того, как она успела прохромать полпути к своему рабочему посту, завыли сирены. Это были не частые импульсы призыва занять свои места или протяжные завывания, возвещавшие готовность к переходу в варп. Этих сирен она прежде никогда не слышала, хотя узнала, что они означают, в тот момент когда они начали завывать.
Эвакуация.
Палубы затопила паника и толпы бегущих во всех направлениях членов экипажа.
Она была так близко, что, даже прихрамывая, она бежала впереди толпы, но ведущие к спасательным капсулам коридоры были заполнены многими десятками других душ, оказавшихся быстрее, или ближе, или просто удачливее. Ей повезло — её дрожащее, обливающееся потом тело грохнулось на последний свободный трон в капсуле. За закрывающимися дверьми люди кричали и колотили по стенкам. Некоторые топтали друг друга, другие кололи ножами и стреляли, отчаянно желая добраться до капсул, прежде чем обломки корабля оставят внушительных размеров кратер на сером лике планеты.
Даже сквозь облегчение, после того как защелкнулась последняя пряжка, она чувствовала боль сострадания к тем, кто все еще был в ловушке снаружи в поисках капсул. Она не могла отвести взгляд от их лиц и кулаков, прижатых к прочному стеклу.
Глядя на них, она одними губами говорила слово «простите» каждой паре глаз, с которой встречалась взглядом. Вспышка холодного синего и влажно-красного смела в сторону орущие лица. На смотровой иллюминатор брызнула кровь, пока вдали за пределами поля зрения танцевали тени.
— Что за… — запинаясь, произнес один из членов экипажа, сидевший на троне напротив.
Дверь задрожала; человеческие кулаки и вопли не смогли бы такого сделать. Во второй раз было хуже: она затряслась до самых усиленных петель. С третьего раза она поддалась, впустив поток тошнотворно горячего воздуха и открывая сцену братской могилы.
Снаружи стояли двое господ, по щиколотку в трупах, а с их клинков капала кровь. Один из них согнулся, чтобы войти внутрь капсулы. Все троны были заняты, и даже если бы они были свободны, никому из Легиона не удалось бы втиснуть свои громоздкие, закованные в броню тела в предназначенный для человека противоперегрузочный трон.
Не было ни раздумий, ни колебаний. Повелитель Ночи вогнал свой золотой меч в грудь ближайшего человека, разом прикончив всякое сопротивление, и стащил бьющееся в агонии тело с сидения. Ремни порвались, когда легионер дернул за один из них резким рывком, перед тем как вышвырнуть его в коридор к прочим мертвецам.
Второй легионер вошел под жужжание сочленений брони, с точностью повторив первое убийство. Второй мужчина умер с позором, рыдая и умоляя, прежде чем был разрублен на части. Следом за ним в коридор отправились два противоперегрузочных трона, вырванные из своих креплений. Возвышающиеся фигуры намеревались очистить капсулу, чтобы внутри нее им хватило места стоять.
Марлона завозилась, размыкая удерживающие ремни, когда третий человек был убит и выброшен вон.
— Я уйду! — вопила она, — я уйду! Клянусь, я уйду!
Сгорбленная тень упала на нее, загородив тусклое красное свечение центрального аварийного освещения. Она подняла голову.
— Я знаю тебя, — прорычал господин искаженным воксом голосом. — Септим препирался с одним из смертных хирургов, чтобы дать тебе эту ногу.
— Да… да… — она думала, что соглашается. На самом деле, она не знала, говорила ли она вообще вслух.
Повелитель Ночи потянулся, чтобы захлопнуть бронированную дверь, оставив кровавую бойню по ту сторону.
— Пошел, — прорычал он брату.
Другой воин, вынужденный стоять в том же полусогнутом положении, дотянулся до центральной колонны и дернул за пусковые рычаги: первый — клац, второй — клац, третий — клац.
Капсула качнулась в своей раме, и завывание двигательных систем превратилось в отчаянный рев. Затем она тронулась, и Марлона почувствовала, как в тот же момент пол ушел из под ног, а желудок предпринял попытку переместиться в область глотки. Она не знала, вопила она или смеялась, пока они с грохотом неслись вниз к спасению, но похоже, она делала и то и другое.
Дельтриан был вынужден признать, что принятие решения далось ему с трудом. Талос дал ему конкретный план действий, а апотекарий (хоть и чересчур эмоционально) привел убедительные доводы. И тем не менее, они по-прежнему сводились к практичности и вероятности. Дельтриану это было известно лучше, чем кому-либо еще.
— Чтобы рассчитать шансы на выживание этого корабля в столкновении с флотом противника требуются вычисления, которые ни один биологический разум не в состоянии представить. Достаточно сказать, выражаясь понятным вам языком, шансы не в нашу пользу.
Если бы он мог улыбаться по настоящему, а не довольствоваться одним лишь выражением своего металлического черепа — на лице Дельтриана сейчас играла бы ухмылка. Он чрезвычайно гордился своим мастерством недоговаривать.
Вариель же не был ни взволнован, ни удивлен.
— Пошевели шестеренками, которые у тебя вместо мозгов, — сказал он. — Если эльдары так напуганы пророчеством, которое может осуществиться, это значит, что у Талоса есть шанс выжить в войне там внизу. И этот шанс — мы. Моего брата ждет нечто большее, чем бесславная смерть в пыли этого никчемного мирка — и я готов помочь ему всем, чем смогу.
Бесчувственный лик Дельтриана не изменился.
— Последние приказы Талоса все что остается существенным, — продекламировал он. — Это судно отныне — хранилище генного материала ста погибших легионеров Восьмого. Генетический материал должен достичь Великого Ока. В этом я поклялся Талосу. Я принес обет.
От последних слов ему стало на самом деле не по себе.
— Тогда уноси ноги. Я не стану этого делать. — Вариель развернулся к Септиму. — Ты. Седьмой.
— Господин?
— Подготовь свой транспорт. Доставь меня вниз, на Тсагуальсу.
XXIV
Катакомбы
Десять тысяч лет назад крепость гордо стояла как один из последних великих бастионов несокрушимости Легионес Астартес в материальной вселенной. Пришествие Орденов Прародителей доказало неверность этого утверждения. Минувшие с тех пор века не были милосердны. Неровные изъеденные эрозией стены с бойницами вырастали из безжизненной земли, поврежденные древними взрывами и миллионами пыльных бурь.
Мало что осталось от огромных стен за холмами обломков, наполовину занесенных серой почвой. Там, где еще остались стены с бойницами, они были обветшалыми и без зубцов, лишенные былого великолепия и практически сровнялись с землей с течением лет.
Талос стоял посреди серых руин и смотрел, как гибнет «Эхо проклятия».
Он стоял посреди полуразрушенных, щербатых стен, а поднятый ветром песок колотил по его доспеху. Боевой корабль, медленно агонизируя, падал за горизонт, разбрасывая горящие обломки и оставляя за собой шлейф густого черного дыма.
— Сколько осталось на борту? — спросил женский голос. Талос не удостоил женщину взглядом. Он совсем забыл, что Марлона все еще была здесь. Тот факт, что она вообще задала вопрос, разительно отличал их друг от друга в этот момент.
— Я не знаю, — ответил воин. На самом деле ему было все равно. Его хозяева сделали его оружием. Он не чувствовал вины из-за утраты своей человечности, даже когда она заставала его врасплох в моменты, подобные нынешнему.
«Эхо проклятия» упало за южными горами. Талос увидел яркую вспышку взрыва реактора, озарившую небо подобно второму закату на один болезненно долгий удар сердца.
— Раз, — начал считать он, — два. Три. Четыре. Пять.
Над ними раздался раскат грома. Он был слабее голоса настоящей бури, но от того еще прекрасней.
— Прощальный крик «Эха», — сказал стоявший позади него Сайрион.
Талос кивнул.
— Пойдем. Скоро придут эльдары.
Два воина зашагали от спасательной капсулы по неровным остаткам ландшафта, оставленным эрозией. Марлона старалась держать темп как могла, глядя, как они рыскают среди разрушенных зданий и разваленных стен в поисках уцелевшего тоннеля, который бы привел их в лабиринт.
Через несколько минут они наткнулись на пустую десантную капсулу Легиона. Краска на ней выгорела во время спуска, двери были открыты нараспашку. Она проломила хлипкую крышу того, что раньше было просторным помещением с куполом.
Немногое осталось кроме пары стен и уцелевшего потолочного пролета. Некогда неприступная крепость была ныне подобна замшелым руинам, которые находят ксеноархеологи на мертвых мирах. То, что осталось от их крепости, выглядело как останки древней цивилизации, раскопанной спустя тысячелетия после глобального вымирания.
Марлона слышала щелчки — два воина переговаривались по воксу внутри шлемов.
— Можно я пойду с вами? — она собрала всю свою отвагу чтобы задать вопрос.
— Это неразумно, — сказал ей Сайрион. — Если ты хочешь выжить, то лучший шанс для этого — предпринять трехнедельное путешествие к югу, прямиком к городу, которому мы позволили жить. Если крик был достаточно громким, наступит ночь, когда Империум придет, чтобы спасти те души.
Она не знала, что все это значило. Все что ей было известно, это то, что в одиночку без еды и воды она не переживет трехнедельную пешую прогулку сквозь пыльные бури.
— Сай, — сказал другой Повелитель Ночи. — Что с того, что она пойдет с нами?
— Ну ладно.
— Спускайся в катакомбы, если хочешь, смертная, — сказал Талос. — Просто запомни, что нам самим отмерены считанные часы. Смерть придет быстрее, чем в пустыне из пепла, и мы не можем позволить себе засиживаться с тобой. Нам нужно сражаться.
Марлона попробовала ноющее колено. Бионика пульсировала в месте крепления к ноге.
— Я не могу оставаться здесь наверху. Там будет где спрятаться?
— Разумеется, — ответил Талос. — Но ты будешь слепа. Там, куда мы направляемся, света нет.
Септим слушал, как двигатели возвращаются к жизни. Нигде больше ему не было так комфортно, как в кресле, которое он занимал в данный момент — трон пилота «Громового ястреба» «Опаленного».
Вариель устроился на троне второго пилота. Он был по-прежнему без шлема и смотрел в никуда. Время от времени он рассеянно водил большим пальцем по бледным губам, погруженный в свои мысли.
— Септим, — произнес он, когда двигатели заработали в полную силу.
— Господин?
— Каковы наши шансы добраться до Тсагуальсы незамеченными?
Раб не знал что и думать.
— Я… ничего не знаю ни об эльдарах, господин, ни об их поисковых технологиях.
Вариель все еще пребывал в растерянности.
— «Опаленный» мал, а пустота практически безмерна в своей величине… Сыграй на этих преимуществах. Держись ближе к астероидам.
Септим проверил двери ангара впереди. Помимо десантно-штурмового корабля и нескольких штабелей того, что по утверждению Дельтриана являлось необходимым оборудованием, драгоценного свободного пространства на единственной посадочной палубе эпсилон к-41 сигма сигма А:2 было крайне мало. Даже «Громовой ястреб» был нагружен жизненно-важными припасами и древней машинерией из Зала Размышлений, и в нем не предполагалось места для дополнительных пассажиров. Дельтриан был не сильно рад его отбытию.
Времени поговорить с Октавией не было. Все, что он мог сделать, это отправить короткое вокс-сообщение в её личные покои. К тому же, он даже не знал что сказать. Как лучше всего сказать ей, что он, возможно, отправляется на верную смерть там внизу? Как уверить её в том, что Дельтриан защитит ее, когда они доберутся до Великого Ока?
В итоге он промямлил что-то в своей обычной неловкой манере на смеси готика и нострамского. Он пытался сказать, что любит ее, но даже в этом вдохновение покинуло его. Это было едва ли красивое выражение эмоций.
Она не ответила. Он даже не знал, получила ли она вообще его сообщение. Быть может, это даже к лучшему.
Септим нажал запуск, закрывая переднюю аппарель. С механическим грохотом она закрылась под кокпитом.
— Мы загерметизированы и готовы, — доложил он.
Вариель, казалось, по-прежнему не обращал никакого внимания на происходящее.
— Летим.
Септим схватился за рычаги управления и почувствовал, как по коже бегут мурашки, когда двигатели в ответ громче взревели. Сделав глубокий вдох, он вывел челнок из тесного посадочного ангара обратно в пустоту.
— Вы не рассматривали возможность, что вы могли ошибаться? — спросил он Живодера. — Я имею ввиду, ошибаться насчет того, что Талос выживет.
Апотекарий кивнул.
— Эта мысль приходила мне в голову, раб. И вероятность этого меня тоже весьма интересует.
Время шло во тьме, но не в тишине.
Талос рассматривал подземный мир через красную вуаль. Оптические линзы без труда позволяли взгляду пронзать беспросветную темноту коридоров. Тактические данные прокручивались бесконечным потоком крошечных белых рун на границах зрительного восприятия. Он не обращал внимания ни на одну из них, кроме жизненных показателей его братьев. Тсагуальса никогда не была его домом. Никогда, по — настоящему. Возвращение в забытые залы порождало неловкую меланхолию, но ничего похожего на гнев или печаль.
Смертная рабыня недолго пробыла с ними. Воины за несколько минут опередили её хромающий шаг, растворившись в коридорах, как только засекли вокс-сигналы братьев. Временами Талос слышал её плач и крики в темноте далеко позади. Он видел, как вздрагивает Сайрион, физически реагируя на её страх, и ощущал острый привкус едкой слюны на языке. Ему не нравилось, когда ему напоминали о скверне брата — даже столь незаметной и незначительной.
— Лучше было бы оставить её в пустошах, — сказал по воксу Сайрион.
Талос не ответил. Он пробирался по тоннелям, слушая оживленные переговоры многочисленных голосов по вокс-сети. Его братья из других Когтей смеялись, готовясь, и клялись биться с эльдарами до последней капли крови. Он улыбнулся за лицевой пластиной шлема. Его забавляло то, что он слышал. Остатки десятой и одиннадцатой рот пребывали на грани смерти, загнанные в угол как животные, но он никогда прежде не слышал их столь живыми.
Малхарион доложил, что в одиночку движется по ближайшим к поверхности тоннелям. Когда Когти стали протестовать и возражать, что они должны сражаться рядом с ним, он осыпал их проклятиями, обозвал глупцами и разорвал вокс-соединение.
В конце первого часа они отыскали Меркуциана и Узаса. Первый заключил Талоса в объятия, обхватив его запястье в знак приветствия. Второй молча стоял с отсутствующим видом и тяжело дышал в вокс. Все слышали, как Узас облизывал зубы.
— Другие Когти готовятся занять позиции в помещениях, подобных этому, — Меркуциан указал на северные и южные двери, которые были открыты, так как сами двери сгнили еще в незапамятные времена. Талос понял мысль брата: два входа позволяли легко держать оборону в этом помещении, как и во множестве ему подобных, и в них еще оставалось пространство для маневров. Он проследил за следующим жестом Меркуциана: тот указал на тоннель высоко в западной стене, где раньше был доступ в служебные ходы. — Когда они будут отступать, они пойдут по служебным тоннелям.
— А мы то влезем? — Сайрион проверял свой болтер с особой тщательностью. — Они сделаны для сервиторов. Когда мы покидали это место, половина ходов оказались слишком узкими для нас.
— Я разведал ближайшие, — сообщил Меркуциан. — Некоторые из них заканчиваются тупиками, через которые нам не пробраться, но всегда есть и другие пути. Другой вариант — раскопать бесчисленные разрушенные тоннели.
Талос вошел в помещение. Когда-то оно принадлежало другой роте и использовалось в качестве тренировочного зала. От прежнего убранства не осталось ничего, и, глядя сквозь красное марево линз своего шлема, Талос видел только унылый голый камень и ничего больше. Остальные катакомбы выглядели также. Весь лабиринт представлял собой одинаковые голые опустевшие руины.
— Что с нашими боеприпасами?
— Уже доставлены, — Меркуциан снова кивнул. — Сервиторы из других капсул приземлились поблизости от Когтей. Что до десантно-штурмовых кораблей — не так понятно, какие приземлились. Наши слуги здесь и в безопасности. Я отведу тебя к ним. Они остановились в зале в полукилометре к западу. Быстрее будет воспользоваться служебными ходами, учитывая, сколько тоннелей разрушено.
— Они сделали это! — произнес Сайрион. — Кусочек драгоценной удачи, наконец-то!
— Многим не удалось, — поправил его Талос. — Если конечно стоит доверять вокс-докладам. Но все же, мы протащили сюда достаточно боеприпасов, чтобы дать эльдарам тысячу новых заупокойных песен.
— Наш главный груз невредим? — спросил Сайрион.
Впервые за все время ответил Узас.
— Ах, да. Жду — не дождусь, когда дойдет до него.
Первый Коготь кое-как, практически без всякого порядка громыхал по служебным туннелям; Талос услышал по воксу первый отчет о битве.
— Это Третий Коготь, — прозвучал голос, все еще смеясь. — Братья, чужаки нашли нас.
Септим искал правильный подход. Смысл был в скорости, но он был должен лететь близко к каждому астероиду, огибая их и оставаясь в их тени, где только это возможно, прежде чем устремляться к следующему. Это было вполне очевидно, но кроме того, он должен был быть осторожен и не распалять двигатели слишком сильно на случай, если эльдарские корабли на высокой орбите могли обнаружить их присутствие при помощи тепловых локаторов.
Они летели всего десять минут, когда Вариель закрыл глаза и покачал головой словно в неверии.
— Нас взяли на абордаж, — тихо произнес Живодер, не обращаясь ни к кому конкретно. Шаги за спиной заставили Септима вытянуть шею, чтобы обернуться через плечо. Десантно-штурмовой корабль снизил скорость в ответ на его отвлекающееся внимание.
В дверном проеме, ведущем в тесный кокпит, стояли трое слуг Октавии. Вулараи он узнал сразу. Двое других, должно быть — Герак и Фолли, хотя, с учетом их рваных накидок и перевязанных рук, они могли быть кем угодно
Септим снова повернулся к ветровому стеклу, медленно огибая еще одни небольшой обломок. Мелкие частички не переставая бились о корпус.
— Вы пробрались на борт до того, как мы отбыли? — спросил он.
— Да, — ответил один из мужчин.
— Тебя послала она? — спросил Септим.
— Мы слушаемся хозяйку, — ответил один из них, возможно Герак. Справедливости ради стоит заметить, что они все звучали одинаково, и определить по голосу его обладателя было не так-то просто.
Болезненно голубые глаза Вариеля остановились на Вулараи. Слуга была завернута в плотный плащ, и хотя она носила светозащитные очки, повязки вокруг лица и рук болтались свободно и обнажали бледную кожу под ними.
— Эта маскировка, может быть, и обманула бы какого-нибудь служку Механикума, но пытаться провернуть такое со мной — просто трагикомично.
Вулараи принялась разматывать повязки, высвобождая руки. Септим рискнул еще раз украдкой взглянуть через плечо.
— Лети, — взгляд Вариеля источал угрозу. — Занимайся своим делом.
Вулараи сбросила наконец свои путы и швырнула в сторону тяжелый плащ. Она потянулась к лицу, сняла светозащитные очки и удостоверилась, что её повязка на месте.
— Ты не оставишь меня на этом дерьмовом корабле наедине с этим механическим уродом! — заявила Октавия. — Я отправляюсь с тобой.
Дельтриан направлялся к каюте Октавии в раздутом брюхе судна, пытаясь сдержать любые проявления раздражения в своих движениях или вокализациях.
Когда он отдал приказ аугментированным слугам-пилотам вести корабль через астероидное поле, все шло хорошо. Когда он рассчитал наилучшую предполагаемую локацию, где можно было отважиться войти в варп, не привлекая внимания эльдарских рейдеров и не рискуя повредить корпус случайным столкновением при ускорении и рассеивании реальности, все шло хорошо.
Когда он приказал запустить варп-двигатели и начать прорывать брешь на теле реального пространства, все по-прежнему шло хорошо.
Когда он приказал Октавии приготовиться и не получил в ответ никакого подтверждения… он счел это первым изъяном некогда безукоризненного процесса.
Неоднократные попытки связаться с ней удостаивались тем же ответом.
Неприемлемо.
В самом деле, совершенно неприемлемо.
Он приказал отвести судно обратно в укрытие и сам направился вниз к её комнате.
Группка её слуг отбежала в сторону, увидев, как он торопливо идет по коридору. Это само по себе было бы любопытно любому, кто хорошо знал навигатора, но Дельтриан был не из таких.
Его тонкие пальцы взломали замок шлюзовой двери, и он вступил в тесную каморку, встав перед увитым кабелями троном.
— Ты, — сказал он, готовясь начать длинную обвинительную тираду, посвященную главным образом вопросам повиновения и исполнения обязанностей, а также аспектам самосохранения, чтобы воззвать к её биологическому страху перед гибелью телесной оболочки.
Вулараи откинулась на спинку трона Октавии, положив ноги на подлокотник. Без бинтов она представляла собой жалкое зрелище: сквозь анемическую плоть просвечивались сосуды, опухшие и черные, как паутина под тончайшей кожей. У нее были водянистые наполовину ослепленные катарактами глаза с темными кругами под ними.
За несколько секунд Дельтриан каталогизировал внешние мутации женщины у него перед глазами. Её варп-изменения казались приемлемыми по некоторым стандартам, но общий эффект на удивление был один: под её тонкой плотью можно было увидеть тени костей, сосудов, мышечных узлов и даже силуэт бьющегося сердца, движущегося в дисгармонии с отекшими дрожащими легкими.
— Ты не Октавия, — вокализировал он.
Вулараи оскалилась, демонстрируя больные десны с дешевыми железными зубами.
— И что же именно меня выдало?
Талос вошел последним. Пророк снова оглядел пустой зал, приглядываясь к последним из оставшихся в живых. Пятнадцать сервиторов терпеливо ждали, пуская слюну — хотя столь безмозглые создания сложно было считать терпеливыми. Почти у всех руки заменяли подъемные клешни или механические инструменты.
Первый Коготь подошел к контейнерам, которые безмозглые рабы притащили в эти глубины.
Талос первым что-то достал. В его латных перчатках была массивная пушка — длинное многоствольное орудие, редко использовавшееся Восьмым Легионом.
Он бросил взгляд на ближайших сервиторов и бросил орудие обратно в контейнер. Оно упало на керамитовый нагрудник — тяжелобронированный, с гордой аквилой на груди, ритуально разбитой ударами молота.
— Нам осталось недолго, — сказал он. — Давайте начнем.
XXV
Тени
Они крались по коридору подобно призракам, будучи чернее скрывавших их теней. Его глаза, не такие, как были прежде, видели не только силуэты, но и движение — он видел, как они приближаются, призрачно, гибко, в единстве. Он мог назвать это не иначе как чуждым. Чужаки. Хоть термин и был точным, но когда на него набросились эти твари, он подумал, что этому слову не хватало определенной поэтичности.
Ему было мало что известно об этой породе ксеносов. Под градом выстрелов автопушки их разрывало на части, как и людей. Это было обнадеживающе, но нисколько не удивительно. То, как они крошатся и разлетаются дождем влажных ошметков, мало о чем говорило ему помимо того, что он итак знал. Если бы он мог, он бы сгорбился над одним из их трупов, сорвал бы с него разбитую броню и узнал бы все, что ему требовалось, отведав их плоти. Ощутив вкус крови на губах, его усовершенствованная физиология наполнила бы его инстинктивными знаниями о павших жертвах. В его до сих пор неясном существовании удовольствие от вкуса жизни поверженных врагов было тем, по чему он тосковал более всего.
Эльдары. Он восхищался ими и их вышколенным безмолвием, хоть и находил их гибкую грацию омерзительной. Один их них, по-видимому не защищенный хрупкими доспехами, был размазан по левой стене влажным пятном крови, внутренностей и обломков брони.
Он не мог убить их всех огромной пушкой, которая служила ему рукой. Некоторые из чужаков подныривали и уклонялись от его обстрела, выхватывая цепные клинки своими изящными руками.
Повелитель Ночи рассмеялся. По меньшей мере, он попытался: вмонтированные в горло и в глотку трубки и кабели превратили звук в механизированный рык.
Он не мог от них убежать, но так или иначе — ему надо было сделать шаг назад, чтобы встать устойчивее. Это было необычно — чувствовать, как чужаки рубят и разрывают уязвимые связки. Без боли, без кожи это ощущение казалось лишь слегка забавной легкой щекоткой. Он не мог различить отдельные силуэты, когда они были так близко, но коридор освещали вспышки молний и искры от вгрызавшихся в соединительные связки клинков.
— Хватит, — проворчал он, и обрушил на них кулак. Сервоприводы и кабели искусственных мышц его нового тела придавали силу и быстроту, какой он не знал при жизни. Кулак ударил по каменному полу, сотрясая весь коридор и вызвав дождь пыли с потолка. Оказавшийся под ним ксеноублюдок был размазан по земле. Малхарион развернулся, нанося еще один удар кулаком и одновременно поливая их жидким огнём из своего огнемёта. Чужаки метнулись назад, но недостаточно быстро. Двое умерли под ударами кулака. Один завыл, растворяясь в потоке едкого пламени.
Дредноут глубоко вдохнул, вдыхая запах опустевшего коридора. Вместо холодного воздуха, вместо запаха смерти он почувствовал лишь бульканье питательной жидкости в его гробу. Она не пахла ничем, кроме химической вони его теплого саркофага.
Он вздрогнул. Его металлическое тело отреагировало на это, перезарядив автопушку с глухим металлическим звуком. Он вздохнул и его саркофаг издал механический рык.
Он чуть было не поддался искушению снова открыть вокс-сеть, но заискивание тех, кем он раньше командовал, раздражало его настолько, что он не хотел иметь с ними дела. Вместо этого, он охотился в одиночестве, пытаясь получить как можно больше удовольствия — раз уж все так изменилось.
Малхарион обошел тощие трупы эльдаров. От каждого шага его переваливающейся поступи тоннель содрогался. На скрытность рассчитывать не приходилось, поэтому ему нужно сыграть иначе.
— Эльдары… — прорычал он. — Я иду за вами.
Люкориф сгорбился, взгромоздившись на разрушенной стене, и смотрел в небеса. Он слышал, как позади него его братья поедают эльдаров, но он не разделил с ними трапезу. Он ел их плоть и раньше, и сейчас не испытывал никакого желания повторять этот опыт. Их кровь была кислой и водянистой, а их коже не хватало солоноватой насыщенности, которая была свойственна куску человечины.
Предводитель Кровоточащих Глаз не знал, откуда появлялись эльдары. Несмотря на то, что они отказались спускаться в катакомбы и наблюдали за небом, он не видел ни единого признака приземлившегося транспорта чужаков. Сейчас они продолжали появляться то там то тут, выходя из-за разрушенных стен или возникая на вершинах упавших шпилей.
Руины крепости простирались на многие километры во всех направлениях. Он знал, что его рапторам не охватить все это пространство в одиночку, хотя он старался и гонял их до изнеможения. Что смутило его больше всего, так это то, что чужаки похоже не собирались появляться в том количестве, в котором он ожидал. У них было достаточно кораблей в космосе, чтобы высадить армию. Вместо этого он видел спускавшиеся в лабиринт небольшие штурмовые группки и отряды разведчиков, и разделывался с теми, кто остался на поверхности. Двигатели его прыжкового ранца отозвались завыванием в ответ на его размышления.
— Корабли-призраки, — произнес он.
Лишь один из Кровоточащих Глаз потрудился взглянуть на небо, оторвавшись от трапезы.
— Что говоришь? — прошипел Вораша.
Люкориф указал вверх деактивированным молниевым когтем.
— Корабли-призраки. Суда из кости и духа в пустоте. Нет экипажа, лишь призраки умерших эльдаров.
— Ультве, — произнес Вораша, как будто соглашаясь.
— Безмолвные корабли, управляемые костями, ведомые воспоминаниями. Несокрушимая армада в небесах, но что насчет земли? — его голова дернулась от нервного спазма. — Они не столь сильны. Не столь многочисленны. Теперь нам известно, почему они захватили небеса, но боятся земли.
Раптор медленно дышал, вдыхая отравленный воздух планеты через ротовую решетку. Каждый выдох оставлял облачко тумана.
— Я что-то вижу, — сказал он.
— Еще эльдары? — спросил один из стаи.
— Тень внутри тени. Там, — он указал на навес прогнившего каменного здания. — И там. И там. Много чего-то. Кажется.
Вызов прозвучал на языке, которого Люкориф не понимал, вырвавшись из глотки, которую он жаждал перерезать. Эльдарский воин стоял на коленях наверху стены в двухстах метрах: в одно руке его был клинок в форме полумесяца, а из-за его спины росли огромные орлиные крылья. Как только крик растаял в воздухе, другие четыре фигуры явили себя, и каждая восседала на верхушке разрушенной башни или стены.
— Кровоточащие Глаза, — прошептал Люкориф своим собратьям. — Наконец-то, достойная жертва.
Первыми были Узас и Меркуциан. Без благословений и молитв Механикум им потребовалось не так много времени, чтобы быть готовыми. Пока они ждали, Талос и Сайрион караулили северный и южный тоннели, слушая раздававшиеся в воксе звуки битвы.
— Броня готова, — доложил по воксу Меркуциан. — Узас тоже готов.
— Это заняло почти полчаса, — подытожил Сайрион. — Все же небыстрый процесс, даже без бредней Культа Машин.
— Достаточно быстро, — ответил Талос. — Меркуциан, Узас, прикройте нас.
Талос дождался, пока в коридоре стихнет эхо низкого механического грохота. Каждый шаг был подобен раскату грома.
— Твоя очередь, — прозвучал рычащий и искаженный воксом ответ Узаса. Его новый шлем был мордастым и клыкастым, с рубиновыми линзами и нарисованным на нем черепом демона. Броня сама по себе издавала низкий гул и была достаточно громоздкой, чтобы занять половину коридора.
— Каково это? — спросил Талос своего брата.
Узас стоял выпрямившись, несмотря на естественную сгорбленность боевого доспеха, и его силовые генераторы гудели все громче. В одной руке он держал штурмболтер последней модели. Украшавшие его знаки аквилы были осквернены царапинами или полностью оплавлены. Другая рука оканчивалась силовым кулаком; его толстые пальцы были сжаты, подобно нераспустившемуся цветку.
На одном плече разбитый драконий символ Ордена Саламандр был погребен под бронзовым знаком Восьмого Легиона, прибитым толстыми стальными заклепками.
— Мощно, — сказал Узас. — Поторопись. Я хочу охотиться.
Они ответили ему криком на крик, и клинком на клинок. Кровоточащие Глаза поднялись в воздух, взвыв двигателями и наполнив небеса грязным выхлопным дымом, преследуя свою добычу. Эльдары, одетые в облегающие доспехи чистого голубого цвета, отвечали полными ненависти криками и боевыми кличами на своем языке; каждый клич был пронзительным воплем презрения.
Бой был ужасным. Люкориф знал, как он пойдет с того самого момента, когда они только схлестнулись. Эльдары бежали, а рапторы преследовали их. У большинства небесных ксенодев были тонкие лазерные ружья, плевавшиеся искрящимися вспышками энергии. Использовать их они могли только на расстоянии, в то время как рапторы наполнили небо пальбой из болт-пистолетов ближнего боя и отчаянными завываниями рубивших воздух и изголодавшихся цепных клинков.
Первым упал с небес его брат по имени Тзек. Люкориф слышал в воксе его предсмертный хрип — давящийся кашлем булькающий звук из легких и разорванной глотки, за которым последовало умирающее завывание не запустившихся двигателей. Раптор крутанулся в воздухе, удерживая своего противника когтями на ногах, как раз в тот момент, когда тело Тзека ударилось о неровную землю.
Глядя на это, он почувствовал, как его язык заныл, а рот наполнился шипящей слизью. Тзек провел с ним многие годы неровно шедшего времени с самой первой ночи Последней Осады. То, как столь благородная душа была повержена грязным ксеносом, разозлило его настолько, что он сплюнул.
Эльдарка отклонилась, ястребиные крылья завибрировали с мелодичным звоном, когда она перевернулась в воздухе, паря с элегантностью хищной птицы. Ядовитый плевок пролетел мимо цели.
Люкориф последовал за ней, взревев извергавшими дым двигателями, в ответ на её мелодичное планирование. Каждый взмах его когтей рассекал лишь воздух, когда ксенотварь, танцуя, уклонялась и выгибалась, будто парила на воздушных потоках.
Раптор испустил полный отчаяния крик, не в силах более его сдерживать. Или ветер унес большую часть его мощи, или её покатый увенчанный плюмажем шлем защитил её от разрыва барабанных перепонок, но она не обратила на него внимания.
Она взлетела выше, вертясь в небе. За её клинком тянулся след электрического пламени. Люкориф из Кровоточащих Глаз преследовал ее. Из его клыкастой пасти вырвался вопль, столь же громкий, как и вой протестующих двигателей прыжковых ранцев.
Ее грация имела значение, лишь пока она танцевала в воздухе, в честном и открытом бою он бы убил ее. Они оба это поняли одновременно. Люкориф схватил её сзади, разрезая крылья молниеносным поцелуем когтей. Они с легкостью прошли сквозь ксеноматериал, прервав её полет.
Издав очередной боевой клич, она развернулась в воздухе, занеся меч, даже начав падать. Раптор парировал удар, позволив лезвию со скрежетом коснуться силовых когтей. Свободной рукой он схватил ксено-деву за глотку, подержав её в своих объятьях еще одно бесценное мгновение.
— Спокойной ночи, моя дорогая, — выдохнул он ей в лицевой щиток. Люкориф выпустил ее, позволив кувыркаться в небе, подобно Тзеку и его позорной кончине.
Его смех смолк, едва прозвучав. Её падение длилось не больше трех секунд, — её сородич подхватил её в пике и повернулся к земле.
— Я так не думаю, — прошипел раптор, наклонившись вперед в своем пике. Сквозь вой ветра он слышал, как эльдары кричат друг другу на своем лепечущем языке. Ему пришлось заложить резкий вираж, чтобы уклониться от пистолета, плевавшегося в его сторону копьями света, но у эльдара, спасшего свою соплеменницу, были заняты руки, и у них не было шансов отразить вторую атаку раптора. Люкориф упал на них как молния, вогнав когти в оба тела и разорвав их на части.
Он закричал от приложенных усилий, и его восторженный вопль эхом разнесся по небу. Бескрылая дева искалеченной массой полетела, кружась, в одну сторону, и размазалась по земле. Мужчина упал подобным образом, из ран на нагруднике лилась кровь. Его крылья дрожали, пытаясь подняться в последний полет, но высыхающая кровь на когтях Люкорифа поставила точку в его истории. Раптор усмехнулся, когда эльдар упал с такой высоты, что от удара об землю его разорвало на куски.
Он все еще улыбался, обернувшись и увидев гибель Вораши.
Его брат летел к земле из воздушного клинча, осыпая землю кусками мяса и обломками брони. Эльдар, выстреливший в Ворашу в упор, повернулся в воздухе и направил свое ружье на Люкорифа. Предводитель рапторов наклонился вперед и устремился к нему. С его иссеченных шрамами губ сорвался очередной вопль.
Талос вел Первый Коготь на новую охоту. Не нуждаясь в осторожности, четыре терминатора шагали свободным строем, держа наготове незнакомое оружие.
— К ним придется привыкать, — сказал в вокс Сайрион. Он все еще удивлялся значку аквилы на краю ретинального дисплея. Даже после проведенных Дельтрианом многочисленных модификаций и перенастроек ему не удалось вычистить эту деталь из внутренних систем доспеха.
Талос отвлекся на вокс-сеть: доклады Второго и Третьего Когтя, столкнувшихся с врагом на верхних уровнях катакомб, и яростные проклятия Кровоточащих Глаз, сражавшихся на поверхности. Он пытался не думать о Малхарионе — капитан решил встретить свою смерть в одиночестве, и в этом желании не было ничего предосудительного. Вскоре Первому Когтю предстояло разделиться. Как только враг превзойдет их числом и станет невозможно стоять вместе — все закончится убийствами в темноте и каждый будет сам за себя.
Он никогда прежде не носил тактический дредноутский доспех, и ощущение было удивительным. Талос знал свои боевые доспехи как собственную кожу, в них было удобно как в одежде, к которой со временем привыкаешь. Терминаторская броня была иного рода, начиная от украшенного бивнями шлем, заканчивая шипастыми сапогами. Каждый мускул в его теле покалывало от прилива новых сил. Он ожидал, что будет чувствовать себя неповоротливым, но набор движений мало чем отличался от того, что он совершал, тренируясь без доспехов. Единственным неудобством было то, что воин был постоянно наклонен вперед, как будто готовился сорваться на бег.
Талос попробовал бегать. Вышла более быстрая, сильная поступь, нечто среднее между бегом трусцой и пошатыванием. Компенсационные сервоприводы и стабилизаторы не дали бы ему наклониться вперед так, чтобы упасть, хотя смещенный центр тяжести после стольких веков ношения модифицированной брони Тип V все еще казался необычным.
На одной руке была латная перчатка размером с торс легионера — силовой кулак, активизированный и покрытый дрожащим силовым полем. Другая рука сжимала массивную роторную пушку, его пальцы покоились на изогнутом триггере. У них было мало боеприпасов для штурмовой пушки: когда Первый Коготь счистил доспехи с Саламандр, очень скоро они узнали, что имперцы израсходовали большую часть своих запасов. Он нес на бедре свой двуствольный болтер, готовый воспользоваться им, когда придет время бросить пустую пушку.
Меркуциан дотянулся своим огромным силовым кулаком до богато украшенного бивня, который Дельтриан приделал к бычьей морде его шлема, и постучал по нему.
— Однажды я видел, как Малек из Атраментаров ударил кого-то головой и насадил его на свои бивни, — сказал он. — Я тоже хочу попробовать.
Талос вскинул вверх кулак, призывая к тишине — или хотя бы к её подобию, насколько позволяли их грохочущие как двигатели танка на холостом ходу доспехи.
Град бритвенно-острых дисков вылетел из коридора впереди, за ним последовали приближающиеся силуэты эльдарских воинов. Они замешкались, увидев, что на них надвигалось. Одни бросились врассыпную, в то время как другие, отступая, продолжали стрелять. Талос слышал, как сюрикеновые снаряды бились об его броню и со звоном разбитого стекла падали на пол.
В ответ он нажал на триггер, наполнив тоннель характерным ревом имперской штурмовой пушки. Подвески в локтевом суставе, запястье и креплении пушки компенсировали любую отдачу, позволяя ему целиться, не отвлекаясь, но ретинальный дисплей затемнился, чтобы его не ослепило вспышками.
Следующие десять секунд Первый Коготь стоял в недоумении. Талос наклонил пушку, чтобы получше осмотреть дышавшие паром раскаленные стволы.
— Вот так пушка! — восхитился Сайрион, когда все четверо пробирались через органическую массу, оставшуюся в коридоре. — Можно, я одолжу её у тебя ненадолго?
Марлона уже не была уверена, что именно она слышала. Иногда между каменными стенами раздавалось эхо далеких перестрелок, а порой лишь завывание сквозняков во тьме.
У нее был фонарь — никто из членов экипажа корабля Восьмого Легиона не ходил без них, — и она знала, что заряда батарей должно было хватить еще на несколько часов как минимум. Что делать и куда идти — вот этого она не знала.
«— Какая вообще разница? Какая разница, умру я здесь, внизу или на равнинах?»
У нее все еще был пулевой пистолет, пусть и примитивный в сравнении с болтером Легионес Астартес. Он прекрасно подходил, чтобы застрелиться, пока она не умерла от жажды, но в бою польза от него была бы невелика. Рабам на борту «Эха проклятия» было запрещено носить оружие, но процветавший повсюду черный рынок позаботился и об этом. Легион никогда не настаивал на соблюдении этого закона, потому что не боялся восстания. Марлона подозревала, что им нравилась некоторая острота ощущений, когда они охотились на членов экипажа удовольствия ради.
Она не знала, как долго уже была одна, когда услышала стук. Она пробиралась по пустынным катакомбам, направляя луч света перед собой и позволяя ему рассекать темноту, насколько хватало мощности ламп. Направление она уже давно потеряла. Звук странным эхом раздавался здесь внизу, вплоть до того, что она уже была не уверена — идет ли она в сторону грохота или наоборот, от него. Казалось, он не исчезал, но и не становился сильнее.
Она не увидела, что выбило лампу у нее из рук. Поток воздуха пронесся за её спиной, грубый удар выбил из её рук фонарь, и он с грохотом упал на пол. На долю секунды вращающийся пучок света оставил на стене безумные тени: стройные силуэты ведьм в нечеловеческих вытянутых шлемах. Марлона потянулась за пистолетом еще до того, как фонарь остановился. Он тоже выпал из её рук, будто от удара по кулаку.
Во второй раз она ощутила дыхание уже у своего лица. Голос из мрака был неприятно мягким — подобно бархату, скользящему по ране.
— Где пророк Восьмого Легиона?
Она ударила кулаком в сторону, откуда прозвучал голос из темноты, но удар прошел мимо. Как и второй, и третий, и четвертый — все они были направлены в никуда. Она слышала еле уловимые движения и дыхание чего-то, уклонявшегося от нее во тьме и мягкое поскрипывание пластин брони, шелестящих с каждым движением. Рука сомкнулась вокруг её горла. Закованные в холодное железо пальцы схватили её за грудки. Марлоне удалось один раз ударить по неподвижной руке, прежде чем её припечатали к стене. Сапоги скребли по камню, не доставая до земли. Её грубая аугметика щелкала и жужжала, пытаясь вновь обрести опору.
— Где пророк Восьмого Легиона?
— Я всю свою жизнь провела во тьме, — сказала она, обращаясь к невидимому голосу. — Думаешь, меня это испугает?
Пальцы на горле сжались крепче, лишив её возможности дышать. Она не знала наверняка, становился ли стук громче, или же её обманывало собственное участившееся сердцебиение.
— Грязное, слепое, гадкое животное, мон-кеи, где пророк Восьмого Легиона? Тысячи душ стоят на кону, пока он еще дышит.
Марлона сопротивлялась сильной хватке, колотя кулаками по закованной в броню руке.
— Упрямое создание! Знай же, человек: безмолвный шторм близится. Идет Блуждающая в Пустоте.
Хватка на горле исчезла также быстро как и появилась, и она упала на землю. Первое, о чем она подумала, когда тяжело втянула в себя спертый воздух, это то, что её сердце не обманывало ее. Колотилось все вокруг нее, и слышались глухие удары стали о камень. От них по полу под ногами и стене за её спиной пробегала дрожь.
Марлона доползла на четвереньках за фонарем, вспарывая темноту его тонким лезвием света. Она видела камень, камень, камень… и что-то огромное и темное, искоса смотревшее на нее сверху вниз, рыча суставами.
— Что ты делаешь здесь внизу?
Он зашел слишком резко, под плохим углом и рухнул на пыльную землю. Через мгновение он встал на четвереньки, и затем, после двух попыток, выпрямился в полный рост. Металлические когти на ступнях растопырились, зарываясь в мягкую почву и компенсируя нагрузку.
Боль была… чем-то. Он ощущал привкус крови с каждым вздохом, а боль в мышцах вернула его расслабленное сознание в те три ночи, когда его терзал лорд Ирувиус из Детей Императора.
Эта война была не из приятных. Проиграть её было бы еще хуже.
Люкориф приземлился неподалеку от последнего эльдара. Он обошел распростертое на земле тело, отметив следы кровавой жидкости, изливавшейся из нескольких сочленений его брони. Его доспех представлял собой занимательную демонстрацию боевой картографии, отмеченный лазерными подпалинами и прошитый попаданиями коротких костяных кинжалов чужаков. Раптор перевернул тело небесной девы когтем на ноге. Её глаза, такие же синие и такие же безжизненные, как сапфиры, смотрели в серое небо. На её груди был гладкий драгоценный камень, который среди её сородичей был известен как камень души. Люкориф вырвал его из брони и проглотил целиком, надеясь, что её бессмертный дух насладится своей судьбой, уготовившей ему вечные скитания в его кишках.
— Ловец Душ, — наконец произнес он в вокс.
Голос пророка звучал искаженно из-за помех на расстоянии и треска стрельбы.
— Я слышу тебя, Люкориф.
— Кровоточащие Глаза мертвы. Я — последний.
Он слышал, как Талос хрипел от напряжения.
— Прискорбно слышать это, брат. Присоединишься к нам внизу?
Раптор посмотрел на упавшие стены — остатки некогда величественных укреплений. Над ними собирались грозовые облака — аномальное явление на этой лишенной погоды планете.
— Не сейчас. Что-то грядет, Талос. Будьте внимательны.
XXVI
Буря
В тот миг, когда её ноги коснулись тверди Тсагуальсы, начался дождь.
Люкориф наблюдал за ней, сгорбившись на тонкой жердочке, оставшейся от длинного пролета крепостной стены. Пять эльдарских камней душ стыли в его потрохах. Когда он закрывал глаза — даже лишь чтобы моргнуть — он был уверен, что слышит, как пять голосов кричат, затягивая погребальную песнь.
«Как любопытно», — подумал он, когда она появилась.
Воздух на высоте десяти метров от земли задрожал от тепла, и из него появилась она, приземлившись на носки с разведенными в стороны руками. Её броня состояла из серебряных пластин, лежавших поверх черного нательного костюма подобно мышцам; она сверкала как рыбья чешуя. В одной руке у нее был посох с кривыми лезвиями на обоих концах, которые казались влажными от текущих по ним жидких молний. В другой руке она держала метательную звезду размером со щит, оканчивавшуюся тремя искривленными клинками. Пламя, плясавшее по оружейной стали, было черным. Люкориф не хотел бы знать, как именно оно было сотворено.
Ее лицо скрывалось за серебряной маской смерти, изображавшей кричащую богиню с холодными глазами. Высокий длинный плюмаж из черных волос ниспадал на плечи и спину, каким-то образом не шевелясь от ветра, который вздымал облака пыли и гнал их по развалинам.
Все в ней источало скверну, даже для существа, настолько затронутого варпом, как он. Несколько секунд фигуру окружало марево, как будто сама реальность была готова её отвергнуть.
«Это не эльдарская дева», — почувствовал раптор. — «Возможно, когда-то она и была ей, но сейчас…сейчас она нечто большее».
Люкориф сжал когтями камень, когда эльдарская богиня войны пронеслась размытым пятном, едва касаясь ногами земли. На мгновение она стала серебряным пятном среди руин, и тут же исчезла, то ли растаяв в воздухе, то ли спустившись под землю — Люкориф не был уверен.
— Талос, — он снова открыл вокс-канал. — Я видел то, что охотится на нас.
Второй Коготь пережил больше трех часов беглых перестрелок, волну за волной отражая атаки ксеносов. Единственным светом, освещавшим тоннели и залы, были ритмичные вспышки выстрелов или редкие всполохи энергетических полей при ударах силовых мечей.
Юрис хромал, истекая кровью из раны от клинка на бедре. Он знал, что братья вскоре оставят его.
Не то чтобы он стал их уговаривать оставить его; благородное самопожертвование его не интересовало. Они сами оставят его — он стал медленнее и слабее. Его жизнь стала обузой для них.
Повелитель Ночи перевел дыхание, прислонившись к стене. Он закрепил болтер на бедре и с хрустом вогнал в него новый магазин оставшейся рукой.
— Последний, — обратился он по воксу к двум другим выжившим, — у меня кончились патроны.
— Отступаем к запасным ящикам, — ответил Фал Торм.
Правда сквозила в словах другого воина: они сами отступят к запасам, а его оставят по дороге. Если смерть Юриса даст им фору в несколько секунд — еще лучше.
— Ты ранен серьезнее, чем готов признать, — сказал Ксан Курус. Отведенные назад крылья на шлеме Ксана Куруса несколько часов назад отрубил клинок ксеноса. — Я чую твою кровь и слышу, как с трудом бьются твои сердца.
Юрис не мог перевести дух. Вдыхать было тяжело, воздух втягивался в глотку с большим трудом.
«Так вот оно каково — умирать?»
— Я еще держусь на ногах, — отозвался он по воксу. — Пошли. Выдвигаемся.
Трое выживших из Второго Когтя отступили дальше во тьму, сорвавшись на нестройный бег. Не далее как несколько часов назад, Юрис вел девять других душ. Теперь он был единоличным повелителем двух воинов, оба из которых были готовы бросить его, как только представится возможность.
Как и люди, не все эльдары были одинаковы — это знание дорого обошлось Юрису. Одни были со слабыми осколочными винтовками и в легкой кольчужной броне с черными пластинами — они умирали как беззащитные дети и стреляли хуже бандитов из нижнего улья. Но другие … вопящие ведьмы и убийцы-мечники.
Шестеро убитых за три часа. Ксенодевы появлялись из тьмы, проносились сквозь залпы ответного огня и скрещивали клинки с Повелителями Ночи в вихре ударов. Не важно, потеряют ли они при этом кого-то из своих. Как только первые удары были нанесены, они убегали, отступая обратно в тоннели.
Самой ужасной составляющей каждой атаки был вой: они запевали погребальную песнь, протяжную и громкую настолько, что она могла бы пробудить забытых мертвецов этого проклятого мира. Каждый крик словно вонзал в его затылок осколок льда и оказывал странное воздействие на его мозг, замедляя реакции настолько, что он с трудом парировал удары врагов.
Но Второй Коготь так просто не сдавался. В конце концов, они сами были охотниками. Юрис собственноручно перерезал три бледные глотки эльдарских дев, схватив их сзади и приласкав молниеносным взмахом гладия.
Это происходило повсюду: натиск, оборона, охота, удар, отступление…
Юрис споткнулся на бегу, схватившись за стену, чтобы не упасть. Сначала он обогнал своих братьев, но вскоре уже хромал рядом с ними, и, в конце концов, отстал и волочился позади.
— Пока, Юрис, — произнес в вокс Ксан Курус впереди. Фал Торм даже не остановился: он продолжал бежать без оглядки.
— Подожди, — сказал Юрис Ксан Курусу, — подожди, брат.
— Зачем? — Ксан Курус уже снова бежал. — Счастливо умереть.
Юрис слушал, как стихают шаги его сородичей. Его спотыкающийся бег перешел в простое шатание, он обрушился на стену и медленно сполз на колени.
«Я не хочу умирать на Тсагуальсе», — возникла из ниоткуда непрошенная мысль. Была ли Тсагуальса и в самом деле худшим местом, где можно было расстаться с жизнью?
«Да», — подумал он. — «Гниющий мир проклят. Нам не стоило возвращаться сюда».
Древнее суеверие вызвало болезненную улыбку на его окровавленных губах. Какая разница? Он служил, разве нет? Он преданно служил на протяжении многих веков и вырезал удовольствие из галактики, которая никогда ему в нем не отказывала.
«До сего момента…», — Юрис снова попробовал ухмыльнуться, но с его искореженных губ черным потоком хлынула кровь. — «Не важно. Не важно. Быть живым и сильным было замечательно».
Когда силы покинули воина, его шлем наклонился вперед, и из него потекла кровь.
— Юрис, — протрещал вокс.
«Пошел вон, Фал Торм. Беги, если так этого хочешь. Дайте мне спокойно умереть, ублюдки».
— Юрис, — повторил голос.
Он открыл глаза, не осознавая, что они были закрыты. Залитое красным зрение вернулось, и он снова увидел свой треснутый нагрудник и обрубок, который меньше часа назад был его рукой.
«Что?» — спросил он, и ему пришлось предпринять еще одну попытку заговорить, чтобы произнести это вслух.
— Что? — спросил он в вокс.
Ретинальный дисплей показывал лишь белые разводы и помехи. Легионеру пришлось дважды моргнуть, чтобы его стало можно прочитать.
Жизненные показатели Ксана Куруса показывали ровную линию. Равно как и Фала Торма.
«Не может быть».
Юрис заставил себя подняться на ноги, сдержав стон боли от сломанного колена и отсутствующей руки. Его доспех был поврежден настолько, что не мог больше впрыснуть в его кровь обезболивающие и облегчить мучения.
Он нашел двух последних братьев в переходах чуть дальше и затрясся от сдерживаемого смеха. Оба тела были распростерты на каменном полу — убиты окончательно и бесповоротно. Ксан Курус и Фал Торм были разрублены пополам в районе пояса, туловища были отделены от ног. Кровь хаотичными пятнами покрывала пол.
Ни у одного из них не было головы. Их шлемы укатились и лежали у стены.
Юрис не мог сдержать смех. Несмотря на то, что они оставили его, они все равно умерли раньше него. Даже несмотря на боль, произошедшее показалось ему справедливым.
Убивший Юриса клинок ударил в спину под ребрами, пронзил позвоночник и вышел из живота, пробив многослойную броню. Грязные блестящие веревки кишок кучей вывалились следом на его сапоги.
Юрис попробовал удержаться на ногах еще пару ударов сердца, но клинок снова нанес удар. На этот раз он увидел его: размытое черно-серебристое пятно, сразившее его в одно мгновение. Оно вонзилось в его разорванный живот и вышло из поясницы, и на этот раз Юрис упал на землю с криком и грохотом.
Внезапно он понял, что лежит на спине и протягивает единственную руку, пытаясь подтащить себя обратно к своим ногам.
А затем она оказалась сверху. Тварь, о которой их предупреждал Люкориф. Его агонизирующий, умирающий и бушующий разум кричал о действии. Он должен был сообщить по воксу остальным. Должен был предупредить, что она уже внизу, в катакомбах.
Но этого не случилось. Он ничего не сказал, никого не предупредил. Юрис открыл рот лишь для того, чтобы подавиться кровью и желчью.
Хранившая молчание ведьма-королева подняла покоившееся в другой руке копье и занесла его над головой. Она произнесла единственное слово на грубом готике, изменив его своим акцентом почти до неузнаваемости.
— Спи.
Благословенная тьма обрушилась на Юриса вместе с клинком чужака.
Первые завывания застали его врасплох, но больше он не совершит этой ошибки.
Первый Коготь соединился с Третьим Когтем Фаровена, и оба отряда приготовились удерживать разветвленную сеть комнат с великим множеством прилегающих помещений, тоннелей для отступления и удобных для обороны переходов столько, сколько смогут.
— Вы видели Малхариона? — таков был первый вопрос Фаровена.
— Он все еще охотится один, — ответил Талос.
Вопящие девы появились, едва он договорил. После сражения против слабаков на протяжении последних нескольких часов, вопящая атака была неприятной переменой. Но хотя бы Сайрион перестал просить у него штурмовую пушку.
Первые завывания застали их врасплох. Перед атакой ведьмы-мечницы запевали свою скорбную песнь, используя её как оружие. Невосприимчивость к страху не значила ничего под сенью этой песни: Талос чувствовал, как стынет его кровь, мышцы слабеют, а на висках выступает пот — как его тело реагирует, подобно обычному смертному.
Ощущения были…непередаваемыми, почти пьянящими своей неестественной силой. Он не испытывал ничего подобного за долгие десятилетия своей жизни. Ни одна душа, претерпевшая вызванные генным семенем изменения, не могла чувствовать ужас, но хоть и сомнения ни разу не посещали его разум, чувство страха все еще вызывало у него смех. Только подумать, вот ЭТО — лишь бледная тень того, что он вызывал у своих жертв? Вот каково — ощутить ЭТО на своей шкуре?
«Как поучительно», — подумал он, криво улыбнувшись. Веселье, стоит отметить, было омрачено омертвелостью в конечностях, да и само по себе было достаточно кратковременным, мгновение спустя сгорев в пламени его гнева.
Но к тому моменту ксеносы уже были среди них. Они резали и рубили своими зеркальными клинками, яростно атакуя ряды последних двух оставшихся в строю Когтей Повелителей Ночи. Они убивали, словно танцуя какой-то нечеловеческий танец под музыку, слышную только им одним. Шлем каждой из них был выполнен в виде кричащей маски смерти, а из их открытых ртов проецировался психически усиленный вопль.
«Какая прелестная шутка», — подумал он и возненавидел себя за восхищение чем-то, созданным чужаками.
Пророк отразил обрушивавшийся на него меч тыльной стороной латной перчатки. В припадке безумия ему показалось, что он сам может слышать грани этой песни. Грохот клинков об керамит был быстрым барабанным стуком; рыки и вопли его умирающих братьев — мелодией.
— Замолкни, — рявкнул он, нанеся ксенотвари удар наотмашь своим силовым кулаком. Её вопль оборвался вместе с её жизнью — с влажным треском, об стену за её спиной.
Эльдары исчезли так же быстро, как и появились, уносясь обратно в тоннели.
— Больше они не воют, — рассмеялся Сайрион.
Талосу было не до смеха. Трое из Третьего Когтя были мертвы — разрублены на части клинками баньши. Из эльдар был убит только один — та, которую он отшвырнул в сторону кулаком.
Талос осторожно прошел по комнате. Когда он подошел ближе, то увидел, как пальцы ксенодевы дернулись.
— Она еще жива, — предупредил Фаровен.
— Да я уж вижу.
Талос наступил на её руку. Механизмы в коленях заскрежетали. Ему не потребовалось никаких усилий — в терминаторской броне это было не сложнее чем сделать вдох — чтобы раздавить её руку в кровавое пятно.
Это вернуло её в сознание, и, пробудившись, эльдарка закричала. Воин стащил шлем с её головы, и психический крик прекратился, вместо него остался почти человеческий стон.
Талос опустил штурмовую пушку на её грудь.
— Я знаю тебя, — произнесла она на ломаном готике так, будто сами слова отдавали скверной. Её раскосые глаза сощурились — зеленые, как давно забытые леса. — Я Таиша, дочь Мораи-Хег, и я знаю тебя, Ловец Душ.
— Что бы там ни сказало тебе ваше ксеноколдовство, — голос воина, искаженный воксом, звучал как рычание. — Это не имеет никакого значения. Ибо ты на краю смерти, а я стану тем, кто столкнет тебя с него.
Хоть её рука была раздавлена и зажата его сапогом, она все же улыбнулась, несмотря на то, что задыхалась в агонии.
— Ты скрестишь клинки с Блуждающей в Пустоте, — она ухмыльнулась, демонстрируя окровавленные десны. — И ты умрешь на этой планете.
— Кто такая Блуждающая в Пустоте?
Ее ответом был плевок. Он пытал эльдар бесчисленное множество раз прежде, — пытки не могли сломить их, и они никогда даже не шептали о том, чего не желали говорить.
Талос убрал ногу и зашагал прочь.
— Прикончить ее, — бросил он в вокс, не интересуясь, кто исполнил приказ.
Люкориф не стыдился своей трапезы. Восьмой Легион обчищал погибших на предмет брони и боеприпасов, а Кровоточащие Глаза счищали плоть.
Он знал, если Талос или другие застанут его за разрыванием на части тел братьев и пожиранием их мяса, они вряд ли отнесутся к этому с великодушием, но, учитывая, как развиваются события, это едва ли уже имеет значение.
И не то чтобы Вораше и прочим еще была нужна их плоть. Люкориф ел осторожно, стараясь сберечь их генное семя. Рапторов не ждал апотекарий, поэтому безумствовать их брат не собирался. Люкориф вырвал мясистые узлы вместе с плотью вокруг них и поместил в крио-контейнер на бедре.
Затем он вновь вернулся к пожиранию мертвечины под проливным дождем.
Он снова посмотрел вверх. Лицо покалывало от незнакомого ощущения ветра, когда он пытался учуять признаки прибытия эльдар. Те обрывки разговоров, которые он уловил по воксу, звучали так, что охота под землей уже не вызывала интереса. Все они заведомо были мертвы.
Он не знал, зачем собирает генное семя Кровоточащих Глаз. Некоторые традиции сохраняли свою силу даже перед лицом смерти.
Когда он услышал рев двигателей десантно-штурмового корабля и повернулся к источнику нарастающего звука, инстинктивная реакция заставила его напрячься и активировать когти. Без шлема его зрение на расстоянии было намного хуже. Ему нужно было следить за движением, засекать перемещения — в противном случае он был слеп, и не видел дальше, чем на сто шагов.
Люкориф потянулся за шлемом, когда над ним завис челнок. Его выхлоп бил вниз, разгоняя пыль по руинам. Он равнодушно смотрел, как открылась рампа, и не испытал ни тени удивления, увидев спустившуюся с небес фигуру.
Повелитель Ночи приземлился с мягким стуком и отдал по воксу приказы на десантно-штурмовой корабль:
— Я внизу. Садись на стены вон там. Держись подальше от любых наземных сил эльдар. Если вас атакуют с воздуха, бегите. Это все, что от вас требуется. Понятно?
Десантный корабль накренился, не дожидаясь ответа пилота. Вспыхнув двигателями, он повиновался.
— Люкориф из Кровоточащих Глаз, — сказал Вариель.
— Вариель Свежеватель.
— Никогда не видел тебя без шлема.
Люкориф надел шлем обратно, закрыв лицо демонической маской.
— Ты похож на утопленника, — заметил Вариель.
— Я знаю. Зачем ты здесь?
Вариель обвел взглядом руины.
— Дурацкая надежда. Где Талос?
Люкориф указал когтем вниз.
— Под землей.
— Я не могу связаться с ним по воксу.
— Связь обрывается. Они глубоко под землей и сражаются.
— Где ближайший вход в катакомбы?
Люкориф снова указал жестом. Апотекарий зашагал в том направлении. Его тяжелая бионическая нога грохотала по пыльной земле. В кибернетическом колене шипели поршни.
Люкориф опустился на четвереньки и покрался за ним походкой, которая всегда удивляла Вариеля своим неожиданным изяществом.
— Как ты преодолел блокаду? — спросил раптор.
— Не было никакой блокады. Два десятка кораблей выжидают на высокой орбите, посадочных не видел. Мы не обнаружили даже разведывательных сканнеров. Путь сюда занял несколько часов, но двадцать кораблей не могут держать в поле зрения целую планету. Это все равно, что просить слепого сосчитать камни, из которых состоит гора.
Люкориф промолчал, проходя мимо изуродованного, полусъеденного трупа Вораши. Вариель не стал хранить молчание.
— Во времена далекой древности считалось, что каннибализм приносит пользу телу и духу, — он бросил взгляд на раптора. — Если мы выберемся отсюда живыми, я бы хотел взять образец твоей крови.
— Не дождешься.
Вариель кивнул, ожидая подобного ответа.
— Люкориф, ты в курсе, что подобные трупные пятна и бактериальное разложение не могут возникнуть на живом человеке? Биология твоего тела в состоянии автолиза. Твои клетки пожирают друг друга. Неужели поедание братской плоти ускоряет процесс регенерации?
Люкориф не ответил, но Вариель, тем не менее, продолжил.
— Как тогда ты умудряешься жить? Неужели ты мертв, но все еще жив? Или варп сыграл с тобой злую шутку?
— Я больше не знаю, кто я такой. Не знаю уже несколько веков. А теперь расскажи мне, зачем ты здесь?
Буря над забытой крепостью наконец показала свою силу. Серое небо озарила молния, проливной дождь захлестал по их броне. Содранное лицо убитого давным-давно брата на наплечнике Вариеля, казалось, плачет.
— Талос.
Он ничего не ответил. Стиснув зубы, он продолжал держать гашетку пушки плотно зажатой, извергая трассирующий огонь и освещая им темный тоннель. Руны счетчика патронов на ретинальном дисплее уменьшались с каждой секундой, даже когда вращающиеся стволы пушки начали краснеть от перегрева.
— Талос, — снова протрещал голос, — не забегай далеко вперед.
Штурмовая пушка смолкла с угасающим скулением. Воин подавил грубый ответ, зная, что это ничего не изменит. Сайрион был прав, но все же разочарование осталось. Правила охоты снова поменялись: когда эльдары прекратили приходить к ним, они обратили эльдаров в бегство.
Талос остановился, позволив стабилизаторам и сервоприводам ноги отдохнуть. Пушка шипела в холодном воздухе, а у его ног лежали мертвые ксеносы.
Сайрион и Меркуциан подошли ближе, наполняя тоннель грохотом своих шагов и гудением сочленений брони. На обоих штурмболтерах были оскверненные символы аквилы. Стволы обоих орудий дымились.
— У меня почти кончились патроны, — сообщил по воксу Меркуциан. — Пора вернуться к нашим доспехам и разделиться. Мясорубка была замечательной, но они избегают нас группой.
Талос кивнул.
— Я буду скучать по этому орудию.
— Как и я, — ответил Меркуциан. — И я совершенно потерял счет убитым нами тварям. Я сбился со счета где-то около семидесяти на последнем перекрестке. Эта группа тянет на… — Меркуциан обвел болтером изувеченные окровавленные тела, — девяносто четыре.
— Да это же отбросы! — Сайрион повернул шлем с бивнями к Меркуциану. — А как насчет воющих дев? Я пока ни по одной даже не попал.
— Я тоже, — сказал Талос. — Ни одной после первой. Те, что слабее, дохнут как крысы. Но воющие ведьмы…существа совсем другого рода.
Узас пришел последним. Его доспех был залит кровью. Вместо бивней его шлем венчал грозный изогнутый рог.
— Эти воительницы — жрицы дочери их бога войны.
Первый Коготь молча обратил взоры на него.
— Что? — пробурчал Узас. — Я пытал пленных эльдаров. Как и вы все.
— Чем бы они ни были, мы должны вернуться к Третьему Когтю.
— Талос.
Пророк замешкался. На ретинальном дисплее не высветилась руна с именем.
— Вариель?
— Брат, я в руинах наверху с Люкорифом. Нам надо поговорить.
— Нет, пожалуйста, пусть это будет дурной шуткой. Я приказал тебе уходить не просто так, идиот.
Талос выслушал объяснения брата, столь же торопливые, сколь и сбивчивые. Ему потребовались несколько долгих секунд, чтобы ответить.
— Возвращаемся к Третьему Когтю, — приказал он остальным. — Вариель, не спускайся в руины. В тоннелях полно эльдаров.
— Ты возвращаешься на поверхность?
Талос даже сам не был уверен в этом.
— Просто оставайся в укрытии.
Завывающие девы возвратились, как только Первый Коготь вернулся к Фаровену и Третьему. Фаровен остался с четырьмя воинами. Их павшие братья были оставлены в коридорах, а остатки Когтя двигались как единая стая.
В этот раз Повелители Ночи были готовы. Преследование жертв по коридорам в течение последних пары часов радовали их сердца намного больше, чем оборона.
Ксеносы просачивались сквозь ряды Восьмого легиона, их клинки мелькали размытыми пятнами, а венчавшие шлемы плюмажи развевались в движении. Талос уловил, как один из братьев прорычал: «Мы в меньшинстве», но задумываться об этом под натиском было некогда.
Две девы перед ним разом завопили и вскинули клинки. Он почувствовал все тот же пронизывающий мышцы холод, тянущий его назад и сковывающий движения.
«Я тоже…умею играть…в эту игру…».
Повелитель Ночи завопил, издав рев из трех легких и усовершенствованной респираторной системы, десятикратно усиленный вокс-динамиками его рычащего шлема. Оставшиеся в живых Повелители Ночи услышали крик и мгновением позже подхватили его.
Он использовал крик, чтобы разбивать окна и оглушать толпы людей перед тем, как убить их — сейчас же он прибегнул к нему, чтобы сразить тех, кто намеревался использовать это оружие против него самого.
Мечи трех эльдарских дев разлетелись на куски у него на глазах. У некоторых ксеновоинов оптические линзы потрескались и вылетели из шлемов, когда гармоничный, неистовый крик достиг своего апогея. В тот же миг, когда крик Повелителей Ночи достиг своего крещендо, эльдарские завывания внезапно прекратились.
Талос убил первую воительницу перед ним ударом кулака по голове, вбив её череп в плечи, а затем отшвырнул тело прочь. Вторая умерла все еще контуженной криком — её разорвала на части прощальная очередь штурмовой пушки Талоса. Он отбросил пустое орудие и потянулся за своим древним болтером, набирая в грудь воздуха, чтобы завопить снова.
Стороны поменялись местами: теперь уже девы отступали, а легионеры вырезали их так же, как ранее вырезали их. Воины услышали новый звук.
Узас ударил кулаком в живот одной из ксеносов, сломав одним ударом и грудину и позвоночник. Когда она упала на него на подкосившихся ногах, он опустил голову и пронзил её тело рогом на шлеме.
— Ты слышишь? — услышал он по воксу.
— Шаги.
— Это не шаги. Слишком быстрые.
Он не мог расслышать ничего за стуком своих сердец и дождем из крови, стекавшей по шлему и плечам. Ему потребовалось дважды встряхнуться, чтобы сбросить подергивающееся тело с рога. Его шея издала резкий хруст, когда воин снова выпрямился.
И тогда он их услышал. Талос был прав: это в самом деле были шаги.
— Я знаю, что это, — произнес он. Шаги были ритмичными, подобно бьющемуся сердцу; они мягко касались камня, но раздавались по переходам эхом, громким, как ветер варпа.
Талос возвышался над двумя сраженными девами, с его согнутых пальцев капала кровь. Когда все визги стихли, единственным звуком были шаги.
— Что это? — спросил он.
— Буря во плоти с дождем клинков. Та-Что-Блуждает-в-Пустоте, — Узас облизнул зубы, чувствуя вкус кислоты. — Буря Безмолвия.
XXVII
Блуждающая в Пустоте
Она явилась из тьмы, как и её сестры. Первым её увидел Вартон, и выкрикнул предупреждение. Но крик замер в глотке, едва начавшись: его оборвало лезвие копья, пронзившее нагрудник и разорвавшее оба его сердца одним ударом. Черное копье метровой длины в одно мгновение выскочило из спины Вартона, прежде чем скользнуть обратно со зловещей медлительностью.
Она оглядела каждого из них, пока тело падало, а писк остановившейся жизнедеятельности гудел в шлеме каждого Повелителя Ночи.
Все двинулись разом. Легионеры вскинули болтеры и открыли огонь. Каждый из них извергал поток разрывных снарядов, но ни один из них её даже не задел.
Завывания сигналов остановки жизнедеятельности звенели в ушах Талоса, пока он стрелял в танцующую мерцающую фигуру. Века тренировок и битв вкупе с процессорами наведения терминаторского доспеха и ретинального дисплея наводили его прицел. Штурмболтер грохотал и дергался в его руках, выплевывая снаряды сплошным потоком, прерывавшимся, лишь когда воину приходилось перезаряжать его.
Он сделал шаг назад, и другой магазин, щелкнув, встал на место. Легионеры перезаряжали свои болтеры без всякого единства, согласованность и прикрытие исчезли в один миг. Талос быстро оглядел комнату и увидел, что их болтерный огонь изуродовал все стены до одной, ни разу не задев жертву.
Следующим умер Джекриш Белоглазый, чья отрубленная голова слетела с плеч. Когда его тело начало падать, Талос поднял кулак, отбив летящий шлем своего брата. Тот улетел в сторону и загрохотал по полу. В это время Талос уже стрелял в темное пятно, где, как подсказывали ему инстинкты и прицельная сетка, могла быть жертва. Еще больше осколков каменных стен полетело в стороны.
Она не останавливалась даже для того, чтобы убивать. Копье прошло сквозь пояс Гол Таты, разлучив его тело с ногами. В ту же секунду расстался с жизнью Фаровен, преодолев полпути через комнату. Выкованная из чужеродного железа и черного пламени трехконечная метательная звезда расколола его голову пополам. Оба тела упали, одновременно грохнувшись о каменный пол.
Меркуциан закричал, выгибая спину в своем громоздком доспехе и ругаясь. Талос уловил движение на дисплее визора — из спины брата вышло копье. Меркуциан отшатнулся назад и не упал лишь благодаря искусственным стальным мышцам в сочленениях брони. Его штурмболтер прогремел еще раз и выпал из ослабшей руки.
Когда метательная звезда ударила Узаса, она попала в его рогатый шлем и осколки керамита застучали по стенам. Он не отшатнулся как Меркуциан. Узас сделал шаг и упал на четвереньки. Звук падения был столь громким, что задрожал пол. Талос видел, как на темный камень закапала кровь, собираясь в лужицу между трясущимися руками брата.
— Талос, — затрещал вокс.
— Не сейчас.
— Брат, — произнес Вариель, — когда ты вернешься на поверх…
— НЕ СЕЙЧАС!
Он следил штурмболтером вслед за размытым пятном, а оно плясало позади Коросы — последней живой души из Третьего когтя. Короса обернулся быстро настолько, насколько позволяло ему генетически модифицированное тело, вскидывая завывающий цепной меч. В то мгновение, пока Талос целился, Короса отшатнулся назад, а из его отрубленной руки ударил фонтан крови. Он сделал два шага, прежде чем очередной взмах копья выпотрошил его, а из разрубленного доспеха с влажным хлюпаньем вывалились кишки.
Талос выстрелил над плечом Коросы. Один-единственный треск и глухой взрыв, последовавший за ним, были самыми прекрасными звуками, которые он когда-либо слышал. Талос увидел, как размытое пятно приобрело очертания женской фигуры ростом с каждого из них в терминаторском доспехе, и как она делает шаг назад, а её голова повернута вбок.
Меркуциан пытался дотянуться до упавшего болтера, Узас все еще лежал на полу, но Сайрион окончательно прицелился в тот же момент, когда Талос снова выстрелил. Перед ней из ниоткуда возник серебристый полумесяц. Снаряды взрывались один за другим, не долетая до нее. Глазам пророка потребовалась пара драгоценных секунд, чтобы приспособиться к скорости и понять, что она блокирует их огонь клинком своего копья.
Но она не могла отбить их все. Несколько снарядов взорвались об её черно-костяную броню, заставив отшатнуться снова.
Талос прервался для перезарядки. То же сделал и Сайрион секундой позже, и оба застыли с пустыми болтерами, уставившись на поврежденную стену, где мгновением ранее была ксенотварь.
Короса упал на пол, прервав внезапную тишину.
Сайрион долго вертелся на месте, не желая верить, что она исчезла. Вернулись другие, менее навязчивые звуки: вздохи задыхающегося Меркуциана, полное боли ворчание Узаса и шипение остывающих болтерных стволов.
— Я не вижу ее, — передал Сайрион по внутреннему вокс-каналу. — И у меня кончились боеприпасы.
— И у меня, — Талос сопротивлялся необходимости проверить Узаса и Меркуциана, и не сводил глаз со стен, повернувшись спиной к Сайриону.
— Она все еще здесь, — сказал Сайрион. — Должна быть.
— Нет, — Талос указал своим силовым кулаком: след кровавых брызг вел из комнаты обратно в тоннели. — Она убегает.
Сайрион бросил пустой штурмболтер, расставшись с ним без сожаления.
— Нам следует заняться тем же.
Сервиторы ожидали их, столь же безмолвные, словно в каком-то безмозглом почтении. Талос вошел первым, и жестом указал аугментированным рабам заняться им.
— Выньте меня из этой брони.
— Повинуюсь, — разом произнесли двенадцать голосов.
— И меня, — сказал Меркуциан.
Он был без шлема и сплюнул кровь на пол. Она сразу же начала разъедать камень.
— Повинуюсь, — произнесли остальные сервиторы.
— И давайте пошевеливайтесь, — произнес в вокс Сайрион, карауливший вместе с Узасом вход в комнату. Меркуциан бросил ему свой болтер, когда вокруг него собрались сервиторы. Сайрион проверил запас патронов на ретинальном дисплее и подготовил оружие. Несмотря на раны, Узас стоял выпрямившись и молчал. Единственным звуком, который он издавал, было размеренное, медленное дыхание. Его шлем был разбит, покрыт трещинами и обнажал большую часть его окровавленного лица. Несфокусированные глаза смотрели в тоннель, как и спаренные стволы его штурмболтера.
— Я буду скучать по этой броне, — произнес Сайрион. — Узас и Меркуциан живы лишь благодаря ей. Копье прошло бы сквозь обычный доспех как нож сквозь масло.
Меркуциан неохотно пробормотал что-то, соглашаясь. Ему требовались все его силы, чтобы хотя бы стоять, а каждое движение вызывало новый мышечный спазм и новую вспышку боли, ползущую вдоль позвоночника.
— Я еще недолго протяну, — произнес он, снова сплюнув кровью.
Механические инструменты сервиторов приступили к работе: сверлили, откручивали и снимали фрагменты брони. Освобождаясь от очередной пластины брони, Талос чувствовал, как дышать становится легче.
— Как и все мы, — сказал он. — Мы спустились сюда не для победы.
Узас усмехнулся, но ничего не сказал.
— Брат? — произнес в вокс Талос. — Узас?
Повелитель Ночи повернул свой разбитый шлем и окровавленное лицо к Талосу.
— Что?
Сервиторы отсоединили терминаторские наплечники с хрустом и щелчками, и унесли их. Талос посмотрел в глаза Узаса, такие же черные как и его собственные, и ощутил, что в лице брата произошли какие-то перемены, но никак не мог понять, какие именно.
— С тобой все в порядке?
— Да, брат, — Узас вернулся к своим обязанностям караульного. — Лучше не бывает.
— Ты хорошо говоришь. Ты говоришь очень…ясно.
— Видимо, да, — броня Узаса протяжно зарычала, когда он взглянул на Сайриона. — Я и чувствую себя яснее.
Когда сервиторы сняли силовой кулак Меркуциана, у него подкосились ноги. Он споткнулся и прислонился к стене, чтобы не упасть. Из уголка его рта текла струйка крови.
— Когда пойдете, оставьте меня позади, — сказал он. — Мой позвоночник горит от боли, и боль сползает к ногам. Я не смогу бежать как вы.
Единственным, кто нашелся что ответить, был Сайрион.
— А он все-таки прав. Настало время разделиться, Талос. Она пронесется сквозь нас как порыв ветра, если мы будем охотиться за ней стаей.
Узас снова издал гортанный смешок.
— Ты просто хочешь спрятаться.
— Довольно умозаключений, слюнявый.
Меркуциан подавил рык.
— Хватит разговоров о разделении. Оставьте меня и доставьте пророка обратно на поверхность. У Вариеля была причина, чтобы прийти, идиоты. Талос не может умереть здесь.
— Да заткитесь вы все! — выдохнул Талос когда с него сняли шлем. — Узас, Сайрион, следите за тоннелями.
Охота Малхариона была более неспешной, но не менее плодотворной. Он шел по тоннелям, возвращаясь назад, когда внезапно натыкался на разрушенный проход или на зал, слишком узкий для его габаритов.
— Когда-то это была мастерская. Здесь трудились технодесантники Легиона. Не все, разумеется, но многие из них.
Марлона хромала рядом с громадной боевой машиной. Свет её фонаря мигнул и снова погас, и в этот раз удар по ноге не помог его оживить. Несколько секунд она стояла в темноте, слушая покрытых пылью призраков забытой крепости.
— Наши технодесантники и обученные слуги создавали сервиторов нескончаемым потоком. Пленные, неофиты, не прошедшие испытания, собранные с сотен миров люди, привезенные сюда, чтобы служить. Ты можешь это себе представить? Можешь вообразить производственные линии, заполнявшие этот пустой зал?
— Я…я ничего не вижу, господин.
— А.
С щелчком вернулся свет. Прожектор вспыхнул на плече дредноута.
— Так лучше?
— Да, господин.
— Прекрати использовать это слово. Никому я не господин.
Марлона сглотнула, оглядывая место, куда светил прожектор.
— Как вам угодно, господин.
Малхарион медленно, с лязгом и скрежетом, шел по просторной зале.
— Сейчас все совсем по-другому. Это больше не мой дом, и это больше не моя война. Но хотя бы я на охоте. Несмотря на боль, она стоит того, чтобы поохотиться в последний раз.
— Да, господин. Как скажете, господин.
Дредноут загудел, повернувшись на поясной оси, и шагнул в новом направлении, когда его ноги повернулись вслед за корпусом. Блики осветили потускневшую броню. На железном теле боевой машины остались следы последних схваток с ксеносами в масках. Тем не менее, он убил их всех до того, как они смогли подобраться ближе к его спутнице.
— Вы живы, господин? Я имею в виду… вы говорите о смерти и воскрешении. Что вы такое?
Дредноут издал неловкий скрежещущий звук.
— Я был капитаном Малхарионом из Десятой роты, нареченный примархом военным мудрецом. Он счел мои длинные трактаты по военному делу бессмысленными, но забавными. Он не раз читал мне нотации и советовал пойти служить в Тринадцатый, где мое острословие больше пришлось бы ко двору.
Она медленно кивнула, глядя на пар от своего дыхания.
— Что такое — примарх?
Малхарион снова издал все тот же скрежещущий звук.
— Просто легенда, — прогрохотали вокс-динамики. — Забудь, что я сказал.
Какое то время они стояли молча. Малхарион снова настроил вокс и, погрузившись в тихое созерцательное бездействие, прислушивался к словам Вариеля, Талоса, Люкорифа и последних оставшихся в живых членов его роты. Прибытие Живодера удивило его, как и десантно-штурмового корабля, что его доставил. Не считая этого, они, как казалось, гибли так, как сами того желали: умирая лишь после того, как отнимут жизни бесчисленных врагов, в последний раз увлажнив камни древнего замка их кровью.
Быть может, это не было столь славно, но это было правильно. Они были не такими как Имперские Кулаки, чтобы сиять золотом побед под палящим солнцем и выкрикивать имена своих героев в равнодушные небеса. Так сражался Восьмой легион, и так умрут, в конце концов, все сыны мира без солнца: одни, в темных подземельях, крича от гнева.
На мгновение он задумался о лжи, которую он сказал смертной рядом с ним: он солгал, что последняя охота доставляет ему удовольствие. Он испытывал странное чувство благодарности за шанс быть свидетелем того, как его бывшие братья по оружию встретят свою кончину как истинные сыны Восьмого легиона, но ему не было никакого дела до бестолковых ксенодикарей. За что ему на них злиться? Не за что. Вообще. Он убивал их лишь для того, чтобы преподать им урок Восьмого и показать изъяны их нечеловеческой самоуверенности.
Он не думал, что его могут сразить их разрозненные отряды слабаков. Возможно, двадцать или тридцать ксеновоинов с лучшими клинками могли бы его одолеть, но даже тогда…
Нет.
Он встретит свой конец в этой холодной могиле, уже в гробу и, наконец, погрузится в безмолвие, когда мощность реактора дредноута иссякнет. До этого момента могли пройти десятки лет. Могли пройти и тысячи — этого ему не узнать.
Малхарион отключил вокс и снова обратился к человеку рядом с ним. Как её там звали? Он разве спрашивал? Да какая разница?
— Ты хочешь умереть здесь внизу, человек?
Она сжалась от холода.
— Я не хочу умирать вообще.
— Я не бог, чтобы творить чудеса из небытия. Все умирает.
— Да, господин.
И вновь — молчание.
— Я слышу голоса, — призналась она. — Чужаки снова идут.
Внушительных размеров автопушка на правой руке дредноута поднялась и издала клацающий звук перезарядки, который стал для Марлоны уже знакомым. Перешептывания становились все громче. Она практически чувствовала, как кто-то сзади дышит ей в шею.
— Моя легенда уже завершилась славой. Капитан Малхарион, возродившийся в несокрушимой стали, дабы повторно сразить Рагуила Страждущего из Девятого легиона, прежде чем наконец впасть в вечное забвение. Хорошая легенда, не так ли?
Даже не понимая значения слов, она чувствовала их важность.
— Да, господин.
— Кто же станет портить эту легенду последней нерассказанной главой? Кто отринет убийство имперского героя, дабы спасти одного-единственного человека от смерти в бесконечной тьме?
Малхарион так и не дал ей времени ответить. Его орудия поднялись, он развернулся вокруг оси и наполнил комнату оглушительным грохотом выстрелов.
Первый коготь стоял в полной боеготовности в окружении отключившихся сервиторов и бесценных комплектов терминаторской брони, которая больше никогда не увидит солнечного света.
Талос убрал в ножны гладий, закрепил на бедре пустой болтер и поднял Клинок Ангелов. Лицевой щиток с нарисованным на нем черепом, лоб которого был отмечен руной, обозначавшей столь часто ненавидимый им титул, оглядел каждого из братьев.
Дыхание Меркуциана было неровным и хриплым, по воксу оно звучало влажно, но он стоял прямо и держал свой тяжелый болтер. Его бесстрастный шлем, увенчанный двумя изогнутыми рогами, глядел на остальных.
На Узасе был шлем древнего образца с отпечатком ладони. В одной руке был цепной топор, в другой — гладий. Плащ из содранной кожи был наброшен на плечо, своей мрачной царственностью контрастируя со свисавшими с его брони черепами.
Сайрион приготовил цепной меч и болтер. Отметины в виде вспышек молнии на лицевом щитке смотрелись как неровные дорожки слез.
— Давайте закончим с этим, — сказал он. — Мне и так уже наскучило жить.
Талос улыбнулся, хотя никогда прежде ему не было настолько невесело. Узас не сказал ничего, а Меркуциан кивнул и заговорил
— Мы выведем тебя на поверхность. После того как с тобой поболтает Вариель, мы вернемся и спустим шкуру с этой ксеногарпии.
— Простые планы всегда самые лучшие, — подметил Сайрион.
Талос повел их прочь из комнаты, оставив брошенные реликвии и безмозглых рабов тлеть во тьме.
XXVIII
Несказанная истина
Через час это стало затруднением, через два — проблемой. На третий час они и вовсе едва передвигались.
— Просто оставьте меня, — сказал Меркуциан, опираясь на плечо Талоса. Он замедлял их. Талос знал это, как знали Узас и Сайрион, но лучше всего это осознавал сам Меркуциан.
— Оставьте меня, — повторил он.
— Оставь пушку, — ответил Талос. — Вот от нее точно никакого толку.
Меркуциан еще крепче сжал свой тяжелый болтер.
— Просто оставьте меня. Я вырежу всякую ксенотварь, что придет меня искать. Если они позади нас, я смогу выиграть для вас немного времени.
Сайрион шел рядом с Талосом и хромающим воином. Глубоко вздохнув, он сказал по личному каналу:
— Мы должны оставить его, брат.
Талос даже не посмотрел в сторону Сайриона.
— Ты должен заткнуться.
— Мы умрем, Талос. Вот почему мы здесь. Меркуциан уже умирает, Узасу тоже недолго осталось, судя по его голове. Его череп ободран до кости, а один глаз остался в той же комнате, где погиб Третий коготь.
Талос не стал спорить.
— Узас беспокоит меня также как и Меркуциан. Он кажется… холодным, отрешенным.
— Если не сказать больше. Пошли, и какая разница, что там Вариель расслышал в шепоте ксеноколдовства? Мы — мертвецы. Если мы не умрем здесь, мы умрем на орбите.
Талос ответил не сразу.
— Десантно-штурмовой корабль проскочил. Он может проскочить и обратно. Ты же слышал, что Вариель говорил о кораблях духов. Игра изменилась.
— И ты ему веришь? Ты считаешь, что тебе суждено выжить и объединить Легион?
— Я не знаю, во что верить.
— Очень хорошо. И если ты не рассчитываешь умирать здесь, какое же видение будущего открылось тебе к сегодняшнему моменту?
— Никакое.
— Вот и ответ. Ты умрешь здесь, как и все мы. И не вздумай испортить нашу последнюю охоту тем, что мы хромаем и убегаем, поджав хвост, как побитые собаки. Мы должны найти ее, пока она ранена, и не дать ей устроить нам еще одну засаду. Это не по-нашему.
Талос покачал головой, поправляя Меркуциана на плече.
— Хватит, Сай. Я не оставлю его. И мне нужно добраться до Вариеля.
— Твое доверие Живодеру — твой собственный изъян, и тебе с ним бороться. Не втягивай в это и наши жизни. Если даже тебе и в самом деле плевать на последнюю охоту, то Меркуциан по-прежнему прав: ты хочешь выбраться на поверхность, а он задерживает нас.
Талос сощурил глаза, продолжая идти.
— Порой, Сай, я начинаю понимать, за что тебя так ненавидел Ксарл.
— Да ты что! — фыркнул Сайрион. — Не прикрывайся его призраком так, будто бы его растрогали твои сантименты. Первое что бы сделал Ксарл — оставил его позади. Ты знаешь, что это так, как и я. Наверное, это одно из немногих, в чем мы с ним были бы полностью согласны.
Талос не нашел ответа.
— Братья, — произнес Узас с безмятежным спокойствием. — Я слышу ее. Она идет, мчась сквозь тьму.
Первый коготь удвоил усилия. Сайрион подхватил Меркуциана с другой стороны, помогая раненому воину хромать дальше.
— Талос, — проворчал Меркуциан.
— Заткнись. Просто двигайся.
— Талос, — огрызнулся он, — пришло время. Трон пламенеющий, Ловец Душ, пришло время. Оставь меня. БЕГИ!
Она пришла из темноты, сжимая в закованных в костяную броню руках колдовские клинки. Метательная звезда горела черным, закаленным в варпе пламенем; копье шипело как слиток железа в кузнечных клещах, только что вынутый из печи.
Лишь один стоял на её пути. Она чуяла химическую вонь оружейной смазки и грязной крови, сочившейся из ран. Она его пометила. Она знала запах его жизни.
Одинокий мон-кей из нечестивой воинской касты, брошенный своими сородичами истекать кровью в одиночестве. Как мало эти создания знали о преданности и благородстве!
Когда она приблизилась, то увидела, как он выпрямился, чтобы поднять свое оружие, и услышала единственное слово на одном из грязных языков человеческого рода.
— Juthai’lah, — произнесла умирающая душа из касты воинов.
Меркуциан втянул холодный воздух через решетку шлема. Целеуказатели на ретинальном дисплее не могли захватить приближающуюся ведьму-королеву, будто сама реальность противилась её присутствию.
Он моргнул, чтобы очистить визор, перехватил тяжелый болтер и поднял его пасть, направляя ствол в коридор.
Она подошла ближе, но легионер все еще не мог в нее прицелиться. Будь прокляты эти аугметические прицелы. Вернемся к простой чистоте.
Меркуциан выдохнул вслух одно слово, и ему было без разницы, знала ли эльдарская дева его значение или нет.
"Режим охоты".
Секундой позже в его руках задрожал болтер, сотрясаясь от гнева и наполняя узкий тоннель разрывными снарядами.
Выжившие бежали.
Их сапоги стучали по камням, когда они неслись без оглядки. Генетически усиленные мускулы ходили ходуном под псевдомышечными жгутами, что придавали им еще большую мощь. По три легких и два сердца работали на пределе возможностей в каждой груди.
Талос перемахнул через кучу камней, приземлившись на той стороне и не сбившись с шагу. Руны на дисплее его визора показывали скорость от восьмидесяти четырех до восьмидесяти семи километров в час. Эти показания падали каждый раз, когда ему приходилось разворачиваться юзом или отпрыгивать от стены на повороте, чтобы сохранить хоть какую-нибудь скорость.
На седьмой минуте их бега Талос тихо выругался. На краю ретинального дисплея вместо трех оставшихся показателей жизнедеятельности остались два, а в воксе запищал сигнал остановки жизнедеятельности.
Меркуциан дрожал, умирая в её хватке. Даже сквозь угасающее зрение он видел ущерб, нанесенный её шлему и нагруднику — броня была пробита и он чуял запах вонючей ксенокрови. Он смог задеть её лишь несколько раз, хотя выпустил более сорока снарядов из тяжелого болтера. Разрывные снаряды смогли её ранить, но не остановить, как он надеялся.
Голос эльдарской ведьмы, насмешливый, несмотря на свою нежность, ласкал его слух.
— Спи.
Меркуциан схватился за пронзившее его грудь копье и потянул. Он проскользил на полметра ближе к ней, ощущая ужасный пронзительный скрежет металлического древка о свои сломанные ребра и обгорелую плоть.
— Спи, — повторила она, на этот раз смеясь. Она рассмеялась в полный голос мелодичным смехом, от которого Меркуциан лишь крепче стиснул зубы. Он снова схватился за копье и потянул. На этот раз он едва продвинулся: сила утекала из него вместе с кровью.
Она резко дернула копье, и его извлечение оказалось куда более болезненным, чем момент, когда оно с треском вошло в тело. Лишившись точки опоры, воин согнулся и упал на пол на обессилевших ногах. Грохот брони гулким эхом разнесся по тоннелю.
Какой то момент он лежал в позе эмбриона, пытаясь втянуть воздух, который отказывался входить в легкие. Он тонул, не будучи под водой, а зрение уже начало терять краски.
Она прошла мимо него. Вид её сапог моментально привел его обратно в чувство. В режиме охоты она виделась ему лишь размытым тепловым пятном, но опыт позволял увидеть нужные детали.
Вопль боли и рев усилий слились в одну пронзительную песнь. Меркуциан никогда в жизни не двигался так быстро, и никогда больше не будет. Его гладий пронзил тыльную часть бедра ксенодевы и вышел спереди, застряв в ране. Она закричала в ответ и, развернувшись, всадила копье ему в грудь второй раз.
Меркуциан ухмыльнулся ей, испустив последний вздох. Встретившись взглядом с королевой ведьм, он потратил его, чтобы произнести последние слова.
— Попробуй побегать теперь…
Люкориф приземлился в облаке пыли. Стоявший под дождем Вариель не обратил на это внимания, вдыхая профильтрованный воздух через загерметизированную броню.
— Я их вижу, — произнес раптор. — Они выбрались на поверхность на западе, на зубчатых стенах.
Вариель немедленно бросился бежать. Он услышал смех Люкорифа и гул включающихся двигателей. Через пару секунд Люкориф налетел на него сзади, и, ухватив за наплечники, поднял с земли.
Вариель, не любивший летать и еще меньше любивший кого-либо из Кровоточащих Глаз, сохранял постыдное молчание, пока внизу проносились руины.
Первый раз он увидел Вариеля не тогда, когда того весьма грубо сбросили с высоты на зубчатую стену, а тогда, когда ретинальный дисплей определил близость его бадабского брата и присоединил третий сигнал жизнедеятельности к двум другим, обозначавшим Узаса и Сайриона. Руна Ксарла и руна Меркуциана, в отличие от них, были серыми и неподвижными.
Люкориф приземлился куда более грациозно, уцепившись когтями за наклонившуюся кривую стену с бойницами.
Талос приблизился к апотекарию, когда тот поднялся на ноги
— Мне нужны ответы, Вариель, и прямо сейчас.
— Мои объяснения займут какое-то время. Я могу вызвать челнок.
— Септим и Октавия в самом деле здесь? На этой планете?
— На объяснение этого тоже потребуется время.
— Мы во многом ограничены, брат: боеприпасы, надежда, воины. К этому списку можешь добавить еще и время. Где «Опаленный»?
— На зубчатой стене, к северу. Возможно в четырех минутах лету.
Талос перенастроил вокс на знакомый канал, не думая, что когда-либо придется им воспользоваться.
— Септим.
— Господин? Рад слышать ваш го…
— Поднимай корабль и лети над центральными руинами. Мы направляемся к ним. Не приземляйся, пока мы не выйдем на связь: слишком опасно для вас оставаться на земле дольше, чем нужно. Ты меня понял?
— Да, господин.
— И если тебе выпадет шанс поймать в прицел эльдарскую деву в броне из кости, я буду признателен, если ты расстреляешь её в кровавую пыль.
— Эээ… как скажете, господин.
Талос отключил вокс-канал и посмотрел на остальных.
— Рассейтесь в руинах, пока не прибудет челнок. Не дайте ей вас обнаружить. Вперед. Вариель, ты со мной. И начинай объяснять.
Сайрион бежал сквозь пелену дождя. Эта истертая временем секция крепостных стен была лишь семь метров в высоту, и он с легкостью с нее спрыгнул. Его подошвы захрустели по каменистой почве, и он снова перешел на бег.
Найти укрытие в руинах гигантской крепости едва ли было трудным делом: даже на поверхности воздействие атмосферных условий оставило на серых равнинах брошенный город щебня и покосившихся стен. Он бежал несколько минут и остановился, достигнув кучи камней, которая когда-то была стеной казарм.
Повелитель Ночи принялся взбираться на нее. Латные перчатки выбивали уступы и цеплялись за них там, где камень был слишком мягкий, чтобы держаться за него под дождем.
— Сайрион, — произнес голос. Не по воксу, а сквозь дождь. Он был где-то поблизости.
Сайрион оглянулся. Наверху широкой стены сгорбился Узас и смотрел на него сверху вниз. Кровавая пятерня на его шлеме была не тронута дождем.
— Брат, — ответил Сайрион. Повисла напряженная пауза. Сайрион взобрался на стену, и Узас выпрямился в полный рост и отступил. Цепной топор и гладий все еще были у него в руках.
— Нам надо поговорить, — произнес Узас. Буря усилилась, молнии расчертили небо над их головами.
— Талос сказал нам разделиться.
Узас не отводил от него своих красных оптических линз.
— Талос. Да, давай поговорим о Талосе, — его голос никогда прежде не звучал так ясно, как минимум на протяжении минувших со времен Великой Ереси веков. Сайрион не мог перестать удивляться тому, что сделало ранение в голову с его братом.
— И что Талос? — спросил он.
На мгновение Узас нажал на гашетку цепного топора. Капли дождя брызнули с вращающихся зубьев.
— Талос много раз терял терпение по отношению ко мне в течении десятилетий с тех пор как мы покинули Тсагуальсу. И до сих пор он относился ко мне должным образом. Всегда защищал меня. Всегда помнил, что я его брат, а он — мой.
Сайрион опустил руку на цепной меч в ножнах.
— Да. Было такое…
Узас наклонил голову.
— А вот ты — нет.
Сайрион выдавил смешок. Он прозвучал лицемерно, и был таким же.
— Сайрион, Сайрион, Сайрион. Я всегда думал, глядя на свои руки в красном. Я ношу красные руки грешника за мои многочисленные, многочисленные бесчинства, творимые на борту «Завета» среди смертных членов экипажа. Последним был отец Рожденной в Пустоте, не так ли? Тот бестолковый запуганный старик, который обливался потом, хныкал и сжимался в комок всякий раз, когда мы проходили мимо.
Узас шагнул навстречу к Сайриону.
— Каков был на вкус его страх, а, Сайрион? Каков был его вкус, когда ты убил его? Он все еще обжигал твой язык, когда ты стоял рядом с остальными и позволял обвинять меня?
Сайрион достал оба клинка, когда Узас подошел еще на шаг ближе.
— Люкориф тебе все рассказал, да?
— Ничего Люкориф мне не рассказывал. Я прокручивал прошлое в своем сознании последние несколько часов, и все оказалось весьма просто. Никто другой не счел бы старого дурака привлекательной целью. Никто другой не смог бы вкусить его трусость так, как мог ты. И любой бы просто сознался Талосу в содеянном. Но не ты, конечно нет. Только не распрекрасный Сайрион!
Сайрион бросил взгляд назад. Он был уже слишком близко к краю стены и к долгому падению вниз, которое ждало его, если он оступится.
— Узас…
— Я же был так близорук, разве нет? Отвечай мне, Сайрион! Сколько раз ты убивал, чтобы вкусить страха членов экипажа, и стоял рядом, когда обвиняли меня? Пробираясь через спутанные воспоминания, я припоминаю те разы, когда я охотился на самом деле, и те многочисленные случаи, когда я терял контроль над собой. Но их в разы меньше, чем все то, в чем меня обвиняют.
— Не пытайся обвинить меня в…
— ОТВЕЧАЙ! — Узас сорвал свой шлем и бросил его в сторону, чтобы взглянуть Сайриону в лицо. Его иссеченное шрамами, сшитое лицо разбитого ангела искажала ненависть. Одна сторона головы все еще была окрашена кровью, одна глазница была пустой. — За сколько твоих прегрешений прокляли меня?
Сайрион улыбнулся терявшему самообладание брату.
— За минувшие века? Десятки. Сотни. Выбор за тобой, безумец. Какое значение имеют еще несколько душ среди тех, что ты забрал сам?
— Это имеет значение, потому что я наказан за твои грехи! — с губ Узаса летели слюни, когда он кричал. — Все остальные презирают меня. Сколько из этих обвинений можно взвалить на твою голову?
— Все остальные мертвы, Узас, — голос Сайриона оставался спокойным и холодным. — Чему они верили, больше ничего не значит. Ты проклял себя в их глазах за вечные выкрики о твоем Кровавом Боге всякий раз, когда ты поднимал клинок в битве.
— Я. Никогда. Ничему. Не поклонялся, — Узас направил цепной топор на голову брата. — Ты никогда не понимал этого. Легион поднимает иконы Богов лишь тогда, когда нужно. Какова бы ни была цена, войны должны быть выиграны. И я не исключение! Не исключение!
— Как скажешь, Узас.
— Знаешь, сколько раз мои мысли прояснялись лишь для того, чтобы столкнуться с братом, взбешенным моим очередным убийством кого-то из ценных членов экипажа? — Узас сплюнул в сторону. Его лицо было еще более ужасающим теперь, когда дождь смыл кровь. С левой стороны головы кожа была содрана, там остался лишь череп. — Я убил десятки, а обвиняют меня в убийстве сотен!
Он поднял зажатое в кулаках оружие, демонстрируя красные перчатки.
— Эти знаки позора — твои, Сайрион! Я ношу их потому, что у тебя кишка тонка носить их самому!
Ярость схлынула так же внезапно, как и возникла.
— Я… я скажу Талосу. И ты сознаешься в том, что сделал. Он должен знать глубину твоих…аппетитов. И о том, что он заставил тебя натворить.
— Как скажешь, — повторил Сайрион, — брат.
— Прости мне мой гнев. Бывают ночи, когда его трудно сдерживать. Я знаю ласки варпа также, как и ты. Я сочувствую тебе, брат мой. Правда. У нас с тобой куда больше общего, чем кто-либо из нас предполагал.
Узас вздохнул и закрыл глаза. Улыбка — первая искренняя улыбка за многие века — озарила его искалеченное лицо.
Сайрион пришел в движение в тот самый миг, когда глаза Узаса закрылись. Он кинулся на него с обоими клинками, целясь в бледную кожу глотки. Другой Повелитель Ночи дернулся, едва защищаясь собственными клинками, и нанес ответный удар — пинок, прозвеневший по нагруднику брата как удар храмового колокола. Сайрион отшатнулся, подошвы сорвались с края стены, и он упал, не издав ни звука.
Узас взвыл в полный голос в бушующие небеса, ясность исчезла, а его зрение утонуло в кровавом мареве. Гром с небес растворился в его грохочущем сердцебиении, а дождь обжигал глаза как собственная кислотная слюна. Он разбежался, и с ревущим цепным топором наперевес бросился вдогонку за братом-предателем.
Он услышал вой, но не смог определить его источник.
Небо снова рассекла молния, на секунду озарив руины вспышкой дневного света. На мгновение покосившиеся стены и шпили сделались похожими на мертвый город и ноги титанов.
Талос остановился. Он замедлил бег и встал, сощурив глаза и оглядываясь вокруг, не обращая внимания на бессмысленный поток данный, прокручивавшийся на оптических линзах.
— Нет, — произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно, кроме себя. — Я видел это прежде.
Молния вспыхнула снова, на короткий миг пропитав руины светом. И снова, краем глаза, он увидел титанов, собранных из накренившихся стен, и танки, оказавшиеся безжизненными камнями, когда ослепительная яркость исчезла.
Он прислонился к
— Вспышка!
— корпусу «Лендрейдера» —
— каменной стене упавшей постройки и оглядывается в поисках братьев. Он видит Сайриона, наполовину погребенного под грудой щебня, почти в ста метрах от него согласно тактическим данным на ретинальном дисплее.
Он видит другую напряженную фигуру, появившуюся из-за обломков, и целеуказатель визора замирает на Узасе, приближающемся к распростертому Сайриону сзади.
Наконец, он узнает, где он видел это.
«Это был не Крит. Я неправильно истолковал свое видение. Узас… он убьет его здесь. Он убьет Сайриона здесь».
Он бросился бежать. Силовое поле золотого меча вспыхнуло, пробудившись к жизни.
Сайрион сморщился от боли в бедре, чувствуя почти полную уверенность в том, что его нога сломана после падения с двадцатиметровой высоты. Дисплей шлема отображал статические помехи, лишая его шансов проверить свои биоданные, но как-то раз он потерял руку в битве и нынешнее чувство было весьма похоже на то.
Он попытался выбраться из-под щебня. Ему нужно убраться от…
— САЙРИОНННН!!!
Низкий рев задержался на последнем слоге и утонул в слюне безумия. Он услышал, как Узас карабкается по камням позади него, и заметался в плену щебня, наполовину выбравшись. Он слышал шаги, тяжелые и стремительные, но не мог извернуться, чтобы увидеть.
Тень над ним растянулась по глыбам, и Узас занес топор. Сайрион все еще пытался дотянуться до упавшего меча, когда клинок обрушился.
Узас застыл на месте, цепной топор выпал из его раскрытых пальцев и загремел, упав на щебень. Он смотрел вниз, не видя пойманного в ловушку Сайриона под ним. Его взгляд был обращен лишь к торчащему из его груди золотому мечу.
«Я знаю этот меч», — подумал он и засмеялся. Но не имея возможности дышать, он не мог и смеяться, и с его окровавленных губ слетел лишь тяжелый хрип. Золотое лезвие уже очистилось от крови, омытое дождем. Его холодные капли возбуждали дрожащее силовое поле, порождая гудящий ореол вокруг стали, приправленный искрами.
Он вздохнул с облегчением, когда меч скользнул обратно. К удивлению, он не чувствовал ничего похожего на боль, хотя возраставшее в груди давление грозило разрывом сердец.
Он повернулся лицом к своему убийце. Талос стоял под дождем, в красных оптических линзах не было ни тени милосердия.
«Талос», — попытался произнести он. — «Брат мой».
— Ты… — пророк снова взял клинок наизготовку, сжав его обеими руками. — Я доверял тебе. Я вступался за твою жизнь снова и снова. Я клялся остальным, что ты все еще где-то там, внутри… Осколок доблести, ожидающий пробуждения. Частица достоинства, заслуживающая надежды.
«Талос», — снова попытался сказать он. — «Спасибо».
— Ты — самое нечестивое, самое низкое и самое предательское существо, которое когда-либо носило крылатый череп Нострамо. Рувен в сравнении с тобой — просто принц. По крайней мере, он мог контролировать себя.
«Талос», — в глазах Узаса все поплыло. Он моргнул и, открыв глаза, понял, что смотрит вверх на возвышающегося над ним брата. Он упал на колени?
«Я……я….»
— Подожди, — смог выдавить из себя Узас. Он в равной степени был потрясен и удивлен шепотом слабака, в который превратился его голос. — Талос…
Пророк пнул его в грудь, и он опрокинулся навзничь. Череп треснул об острые глыбы, но Узас уже не чувствовал боли — лишь давление холодного камня.
Больше не будет слов. С каждым вздохом черная кровь, соленая и теплая, лилась с его подбородка.
Он увидел стоявшего над ним Талоса. Его золотой меч сыпал искрами под напором бури.
— Мне следовало убить тебя несколько лет назад.
Узас оскалил зубы, как и Меркуциан в момент смерти.
«Быть может, и следовало, брат».
Он видел, как Талос повернулся и ушел из поля зрения. Его сменил Вариель. Ледяные глаза апотекария смотрели вниз с учтивым безразличием. Из перчатки с нартециумом выскочили пила и сверла.
— Его генное семя? — спросил Вариель.
— Если ты возьмешь его, я убью и тебя тоже, — раздался поблизости голос Талоса.
С бесстрастным видом Вариель встал на ноги и зашагал прочь. Последние слова, которые услышал Узас, были произнесены Сайрионом, с ворчанием выбиравшимся из-под горы щебня.
— Он напал на меня сзади, вопя свои бесконечные клятвы Кровавому Богу. Спасибо, Талос.
XXIX
Завершения
Десантно-штурмовой корабль пролетел низко над стенами и завис, ревя двигателями. От теплового марева под полыхающими соплами воздух казался мутным, как вода. От его бронированной обшивки исходил пар — испарялись попадавшие на нее капли дождя.
Сайрион хромал, но мог держаться на ногах без чьей либо помощи. Вариель и Люкориф остались невредимы, но Талос не произнес ни слова с того момента, как зарезал брата. Он молча шел в центре группы, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, когда они взбирались на крепостной вал, и избегал смотреть в глаза после этого.
Сайрион сделал шаг назад и посмотрел в небо за рассекающими прожекторами транспортника, позволяя дождю омывать его разрисованный лицевой щиток.
— Ты заметил, что всякий раз, когда мы проигрываем войну, идет дождь? У богов забавное чувство юмора.
Никто в ответ не проронил ни слова. Талос произнес, обращаясь только к Септиму:
— Сажай машину. Будь готов к немедленному взлету.
— Да, господин.
Десантно-штурмовой корабль поцеловал безжизненную почву. Медленно, мучительно медленно начал опускаться трап.
— Этот мир — гробница, — тихо произнес Талос, — для легиона и сотен эльдар, что погибли в подземельях этой ночью.
— Так давайте улетим, — судя по голосу, Сайрион был ничуть не впечатлен. — И погибнем на орбите вопреки идиотским суевериям Вариеля.
— Всем Когтям, всем душам Восьмого Легиона, говорит Талос. Ответьте, если вы все еще дышите.
В ответ — густая и холодная тишина на всех вокс-частотах. Произнося эти слова, он чувствовал себя так, как будто кричит на кладбище.
«Мертв даже Малхарион». От этой мысли он вздрогнул.
— Вариель, — произнес он, когда рампа опустилась полностью. — Это не я.
Апотекарий замялся.
— Не понимаю.
На мгновение Талос взглянул на свой ретинальный дисплей. Ксарл. Меркуциан. Узас. Все погасли. Все молчат. Все мертвы.
— Это не я. Я сомневаюсь, что какой-то пророк возвысится, чтобы объединить Восьмой Легион, но если и найдется такой, то это точно не я. Я и единственный Коготь не смог объединить.
— Ну, — прервал Сайрион, — мы и в лучшие времена были компанией не из легких.
— Я об этом, Вариель. Это не я. Это никогда не был я. Взгляни на меня, брат. Скажи мне, ты веришь, что я мог бы объединить десятки тысяч убийц, насильников, предателей, воров и ассасинов? Я думаю не так, как они. Я даже не желаю больше быть одним из них. Они сами себя прокляли. Это всегда было изъяном легиона: мы сами себя прокляли.
— Твоя преданность братьям делает тебе честь, но ты говоришь так, будто у тебя траур.
— Нет, — Талос потряс головой, делая шаг назад. — Я говорю правду. Одно из многих, многих писаний, которое остается с нами с эпохи Великой Ереси, говорит об этом «пророке». Мы зовем его «Предвестник суровых испытаний», и о нем мало кто знает кроме некоторых капитанов. И будь то предназначением судьбы или нет, я не тот пророк, о ком идет речь.
Вариель кивнул. Талос прочел мысль в белесых глазах брата и улыбнулся.
— Ты думал о другом варианте, — сказал он, и это был не вопрос. — Это заметно.
— Я вынашивал идею с того момента, как провел тесты с твоей физиологией, — Вариель склонил голову в сторону челнока. — Дитя, которое вырастет с имплантированным в тело твоим генным семенем, будет иметь все качества могущественного провидца.
— Это твои догадки.
— Да, но довольно неплохие.
Стоявший на трапе Сайрион выругался на них.
— Может, мы уже полетим, если вы не передумали?
На трап вскарабкался Люкориф, но Талос и Вариель оставались на том же месте.
— Мой отец сказал мне кое-что, за несколько часов до своей смерти. Слова предназначались лишь для моих ушей, слова, которыми я никогда не делился ни с кем до сего момента. Он сказал: «Многие претендуют на то, чтобы руководить легионом во времена, когда меня уже не будет. Многие утверждают что они — и только они — являются назначенными мною преемниками. Я ненавижу этот легион, Талос. Я уничтожил его родной мир, чтобы остановить поток яда. Скоро я понесу наказание, и легиону будет преподан самый главный урок. Ты в самом деле считаешь, что меня волнует, что будет со всеми вами после моей смерти?»
Апотекарий стоял, не шелохнувшись, а Талос вздохнул.
— Порой я почти понимаю, каково ему было, Вариель. Война затягивается до бесконечности, а победа достается дорогой ценой. А тем временем мы переживаем предательства, скрываемся, бежим и убегаем. Мы мародерствуем и грабим, свежуем и убиваем. Мы обираем наших мертвецов, мы пьем кровь врагов и страдаем от бесконечного братоубийства. Я убил собственную мать, не узнав её лица. Я один убил девятнадцать своих собственных братьев за прошедшее столетие, и почти всех из них — в идиотских дуэлях за обладание этим мечом или в разборках из-за уязвленной гордости. У меня нет желания объединять легион — не потому, что он такой, какой есть, а потому, каким он заставил меня стать.
Вариель по-прежнему хранил молчание. Не то, чтобы он не мог подобрать слова — казалось, у него не было желания говорить вовсе.
— Я желаю одного, — сказал Талос. — Я хочу заполучить голову этой ведьмы. Хочу насадить её на её же копье в самом сердце этих руин.
Отвернувшись от корабля, он зашагал прочь.
— И я намерен её заполучить. Оставайся в воздухе, Вариель. Приземляйтесь, когда все будет кончено. Выживу я этой ночью или нет, с рассветом ты можешь забрать мое генное семя.
Сайрион сошел с трапа, последовав за Талосом.
— Я иду с тобой.
Голова Люкорифа конвульсивно дернулась от шейного спазма. Он резко встал на когтистых ногах и побрел за остальными.
— Я с вами. Еще один мертвый эльдар, и на счету Кровоточащих Глаз будут сорок. Это число хорошо звучит.
Вариель стоял возле десантно-штурмового корабля, борясь с желанием пойти с ними.
— Талос, — произнес он.
Пророк обернулся через плечо и увидел ударивший из тела Вариеля фонтан крови. Апотекарий закричал — Талос впервые слышал, как с губ Живодера сорвался звук подобной громкости — и потянулся руками к окровавленному рту, будто мог остановить поток крови, хлеставший изо рта.
Черное копье скользнуло обратно, выйдя из его спины и заставив пошатнуться. Затем оно рассекло обе его ноги обратным замахом. Бионическая нога с треском извергала фонтаны искр, её системы пытались восстановить баланс, а его родная нога истекала, истекала и истекала кровью.
Три Повелителя Ночи уже бежали, орудия ожили в их руках.
— Взлетай! — проорал Талос в вокс. — Считай это твоим последним приказом.
Десантно-штурмовой корабль тут же взлетел, покачиваясь на воющих двигателях.
— Ты освободил меня от службы еще на борту «Эха», Талос, и я не должен выполнять твои приказы, разве нет? Пойдем с нами.
— Не погибай с нами, Септим. Беги. Где угодно, только не тут.
Талос первым добрался до ведьмы, когда она начала выводить первые ноты своего парализующего крика. Он выступил с поднятым мечом, сообщая о намерении нанести рубящий удар обоими руками. В последнюю секунду, когда её копье было готово идеально парировать его удар, он подпрыгнул и со всех сил пнул в маску. Её голова запрокинулась назад, и завывание прекратилось, когда по шлему побежали трещины. Ей пришлось сделать изящное сальто, чтобы не упасть на землю.
Талос приземлился и перекатился на ноги, снова занося золотой клинок. При виде её расколотой пополам маски смерти он оскалился.
— Ты себе не представляешь, какое удовольствие мне это доставило, — произнес он.
— Ты, — произнесла ведьма на исковерканном готике. Вокалайзер её шлема был испорчен и теперь искажал речь. — Душ Ловец.
Они сошлись снова, клинок к клинку; их орудия сопротивлялись друг другу, как магнитные поля с противоположными зарядами.
— Я так устал слышать это имя… — выдохнул Талос. Он нанес ей удар головой, разбив маску во второй раз. Через трещину он увидел её глаз — её раскосый и отвратительный глаз.
Сайрион и Люкориф напали на нее с противоположных сторон. Цепной меч первого парировала тройная метательная звезда в её левой руке, а второй промахнулся обоими молниевыми когтями, когда дева, танцуя, вырвалась от трех воинов, сделав сальто и отскочив в сторону.
Приземлившись, она споткнулась — её первое неловкое движение — и они все услышали, как она шипит от боли. Левая нога от бедра была залита кровью. Что бы ни нанесло ей эту рану, оно прекрасно сковало её движения. Раненой она двигалась едва ли быстрее них.
Люкориф не был частью Первого Когтя, и ему не доставало единства, которое так явственно демонстрировали двое других. Он прыгнул вперед, поджав когтистые пальцы и целясь в сердце ксеноведьмы, с ревом, который не посрамил бы и нострамского льва.
В его грудь вонзилось копье, разбив нагрудник и сбросив Люкорифа на землю. Пока дева одной рукой пронзала раптора копьем, другой она швырнула свою метательную звезду.
Усовершенствованные реакции Сайриона были отточены веками сражений и годами тренировок до них. За свою жизнь ему не раз приходилось блокировать пули наручем и уворачиваться от лазерного огня, не ощущая его жара. Его рефлексы, как и у любого воина Восьмого Легиона были далеко за пределами человеческих возможностей и граничили со сверхъестественными. Звезда еще не покинула её руки, а он уже начал уклоняться.
Но этого было недостаточно. Вращающиеся лезвия вонзились в грудь, вгрызаясь в нее и черное пламя растеклось по его доспеху.
Королева ведьм протянула руку, чтобы вернуть свою метательную звезду. Когда та промелькнула в воздухе, Талос рассек её надвое взмахом силового клинка. Дева попыталась выдернуть копье из живота Люкорифа, но раптор схватился за древко металлическими когтями, удерживая его в своем теле и каменной насыпи под ним.
Пророк добрался до нее мгновением позже. Она уклонилась от первого замаха, потом от второго и от третьего, отпрыгивая и уворачиваясь. Несмотря на то, что он двигался быстрее, чем мог видеть человеческий глаз, его тяжелые взмахи не находили цели.
Раненая нога подвела её в очередном сальто. Талос выбил ногу из под нее, когда она отшатнулась, чтобы восстановить баланс, и, наконец, Аурум поразил цель. Золотой клинок вонзился в её правую руку, отрубив конечность ближе к локтю.
Она вскрикнула — без усилителей крик боли и разочарования звучал почти как крик смертного. Нечистая ксенокровь шипела и потрескивала, сгорая на лезвии.
Ее ответом был удар ладонью по мягкой броне на его шее, который продавил кабели под ней и вонзился в горло с силой, достаточной для того, чтобы убить обычного человека на месте. Удар заставил Талоса отшатнуться и поднять меч, защищаясь, пока он пытался отдышаться.
Голова Талоса дернулась в сторону от удара, который он даже не увидел. Краем глаза он заметил Люкорифа, лежащего на спине, подобно ящерице-тестудину с железной шкурой, перевернутой на панцирь и беспомощной.
Меч вылетел из рук от пинка окровавленным сапогом. Следующий удар пришелся по разбитой аквиле на нагруднике, и отшвырнул его назад с такой силой, что Талосу еле удалось удержать равновесие. Хлынувший в мускулы поток боевых стимуляторов никак не подействовал: он не мог блокировать атаки ведьмы, не мог увернуться от нее, ведь он едва мог её видеть.
— Режим охо…
Талоса перебил его же меч, ударивший по шлему. Ярко-белая и полыхающая боль разлилась по черепу в тот самый миг, когда поле его зрения ополовинилось. Он еще не успел понять, что ослеп на один глаз, а клинок уже снова нанес удар. Он медленно, почти нежно, пронзил его грудь, забрав с собой все дыхание, всю силу, все мысли — кроме одной.
«Она убила меня моим же мечом»…
Он беззвучно засмеялся, забрызгивая кровью собственный шлем. Когда она вытащила клинок, он сначала подумал, что ведьма бросила его в сторону, но вместо этого она сломала его об колено.
Боль, пробирающаяся через его грудь, наконец жадно обхватила позвоночник. Тогда он и упал — но всего лишь на колени. Так или иначе это было хуже.
— Так падет Душ Ловец, — произнесла она, снимая шлем и обращая на легионера взгляд молочно-серых раскосых глаз. Она могла бы быть красивой, не будь она столь отвратительно не похожей на человека. Её ухо дернулось под дождем, будто уловив звук, слышимый только ею одной.
Он поднялся на ноги, снял шлем и увидел, как еще одно видение воплощается в жизнь.
Детали были похожими. Не идеально, но очень похожими: лихорадочное сознание приукрашивало места древними воспоминаниями; крепость, казалось, все еще стоит в опустелой славе, а не превратилась в руины, которые он видел сейчас.
Но остальное было настолько ясным, что он улыбнулся. Талос сделал шаг навстречу ей и наклонился, чтобы поднять сломанный клинок, несмотря на вспышку боли в груди.
— В моих снах, — выдохнул он, — шлем всегда был на тебе.
Она медленно кивнула, соглашаясь.
— Во снах провидцев Ультве было то же самое. Судьба изменчива, Душ Ловец. Некоторым событиям будущего не дозволено случиться. Не будет никакого Пророка Восьмого Легиона. Не будет и Ночи Крови, когда Слезы Иши будут испиты твоими жаждущими сородичами. Ты умрешь здесь. Все хорошо.
Он протянул руку к ране на груди, ощущая пульсирующую боль как минимум в одном из сердец. Дышать было тяжело, но дублирующие органы ожили и поддерживали жизнь в его теле тогда, когда простой смертный уже умер бы.
Дева отошла, чтобы выдернуть копье из груди Люкорифа. Раптор лишь слабо дернулся.
Когда она вернулась обратно к Талосу, держа единственной рукой черное копье, сон и реальность слились воедино, став в конце концов единым целым.
XXX
Уроки
Пророк и убийца стояли с оружием в руках на зубчатой стене мертвой цитадели. Дождь хлестал скорбным потоком, достаточно плотным, чтобы заслонять обзор. Он стекал по стенам замка. Помимо шума дождя, единственные различимые звуки доносились от двух фигур. Одна из них была человеческой, она стояла в изломанном доспехе, издававшем гудение с потрескиванием помех. Другая принадлежала женщине чужих, облаченной в древнюю отформованную броню, которая пережила целую вечность оставляющих рубцы ударов.
— Это здесь погиб ваш легион, не так ли? Мы называем этот мир Шитр Вейрук. А как на вашем змеином наречии? Тсагуальса, да? Ответь мне, пророк. Зачем ты вернулся сюда?
Пророк не ответил. Он сплюнул на пол из темного камня едкую кровь и сделал еще один неровный вдох. Меч в его руках превратился в изрубленные остатки, расколотый клинок переломился пополам. Он не знал, куда делся болтер, и на треснувших губах проступила улыбка от инстинктивного ощущения вины. Несомненно, утратить подобную реликвию легиона было грехом.
«Малхарион будет недоволен», — подумал он.
— Талос, — улыбнулась дева, говоря. В этом веселье было примечательным разве что отсутствие издевки и злобы. — Не стыдись, человек. Все умирают.
Он больше не мог стоять. Даже гордость способна гнать тело лишь до определенного предела. Пророк припал на одно колено, из трещин в броне сочилась кровь. При попытке заговорить с его губ сорвалось рычание боли. Обоняние улавливало лишь химический запах его собственных ран. Боевые стимуляторы наполняли его кровь.
Дева приблизилась и даже посмела положить на наплечник раненого воина косовидный клинок, которым оканчивалось её копье.
— Я говорю одну лишь правду, пророк. В этом миге нет ничего постыдного. Ты добился успеха, зайдя столь далеко.
Талос вновь сплюнул кровь и прошипел два слова.
— Валас Моровай.
Убийца склонила голову, взглянув на него сверху вниз. Её длинные, черно-красные волосы от дождя превратились в косички, прилипшие к бледному лицу. Она выглядела, словно тонущая в воде женщина, тонущая спокойно, как святая.
— Многие из ваших злобных нашептываний остаются закрыты для меня, — произнесла она. — Ты сказал… "Первый Коготь", да? — Словам мешал её неестественный акцент. — Это были твои братья? Ты взываешь к мертвым, продолжая надеяться, что они тебя спасут. Как странно.
Клинок выпал из руки, он стал слишком тяжелым, чтобы продолжать его удерживать. Пророк уставился на оружие, лежащее на черном камне и омываемое ливнем. Оно сияло золотом и серебром столь же ярко, как в тот день, когда он похитил его.
Он медленно поднял голову, встретившись взглядом со своим палачом. Дождь смывал кровь с лица, она оставляла на губах лишь соленый привкус и обжигала ему глаза. Талосу не нужно было думать, улыбается ли она. Он видел это на её лице, и ненавидел тепло, сквозившее в этой улыбке. Это сочувствие? Что, правда?
Стоя на коленях, на зубчатой стене покинутой крепости своего легиона, Повелитель Ночи начал смеяться.
Но ни смех, ни бушующая наверху буря, не могли поглотить гортанный звук, издаваемый пылающими двигателями. В поле зрения с ревом появился зловещий десантно-штурмовой корабль, окрашенный в синий цвет. Когда он поднялся над бойницами, с птицеподобного корпуса серебристыми потоками полился дождь. Турели тяжелых болтеров издали общий хор механического скрежета, и это было сладчайшей музыкой, когда-либо ласкавшей уши пророка. Талос все еще смеялся, когда "Громовой ястреб" завис на месте, поверх созданной им же горячей дымки. В тусклом освещении кабины внутри были видны две фигуры.
— Я это предвидел, — сказал он ей. — А ты что, нет?
Женщина чужих уже двигалась. Она превратилась в черное пятно, танцуя среди ливня в плавном рывке. За ней по пятам следовали взрывы — десантно-штурмовой корабль открыл огонь, раздирая камень у нее под ногами ураганом разрывных зарядов.
Какое-то мгновение она бежала по парапету, а в следующий миг просто перестала существовать, растворившись в тени.
Талос не поднимался на ноги, не будучи уверен, что попытка сделать это окажется успешной. Он закрыл единственный уцелевший глаз. Другой ослеп, став кровоточащей сферой раздражающей боли, посылавшей тупые импульсы в череп при каждом ударе двух сердец. Бионическая рука, дрожащая от сбоев в сочленениях и повреждений системы получения нервных сигналов, потянулась к активатору вокса на вороте.
— В следующий раз я вас послушаю.
Заглушая давящий визг направленных вниз двигателей, через внешние вокс-динамики десантно-штурмового корабля зажужжал голос. Помехи лишали его интонации и модуляций.
— Если мы не уйдем сейчас, второго шанса у нас не будет.
— Я сказал тебе уходить. Приказал.
— Господин, — затрещали в ответ внешние динамики. — Я…
— Проклятье, уходите, — снова посмотрев на корабль, он разглядел две фигуры более отчетливо. Они сидели бок о бок в креслах пилотов. — Вы официально освобождены от службы мне. — Он небрежно произнес эти слова по воксу и вновь начал смеяться. — Повторно.
Десантно-штурмовой корабль продолжал висеть наверху, двигатели издавали ужасающий визг, обрушивая на зубчатую стену потоки горячего воздуха.
Заскрежетавший по воксу голос на этот раз принадлежал женщине.
— Талос.
— Беги. Бегите подальше отсюда, от смерти, которую несет этот мир. В последний город, и садитесь на ближайший покидающий планету корабль. Империум приближается. Они станут вашим спасением. Но помните, что я сказал. Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали.
— Может, он нас никогда не найдет.
Смех Талоса, наконец, стих, хотя он и продолжал улыбаться.
— Молись, чтобы так и было.
Он сделал вдох, который словно резал его ножом, и привалился спиной к стене, заворчав от острой боли в разорванных легких и сломанных ребрах. Боковое зрение заволакивало серым, и он уже не чувствовал пальцев. Одна рука легла на треснувший нагрудник, поверх ритуально разбитой аквилы, отполированной дождем. Другая — на упавший болтер, оружие Малхариона, лежавшее сбоку, где он выронил его в предшествовавшей битве. Пророк перезарядил двуствольный болтер онемевшими руками и снова медленно втянул холодный воздух в не желавшие более дышать легкие. Кровоточащие десны окрасили его зубы в розовый цвет.
— Я иду за ней.
— Не будь дураком.
Талос позволил дождю смачивать обращенное кверху лицо. Странно, как мимолетно проявленное милосердие позволило им думать, что они могут разговаривать с ним подобным образом. Он поднялся на ноги и зашагал по вытертой, полуразрушенной стене, сжимая в руке сломанный клинок.
— Она убила моих братьев, — произнес он. — Я иду за ней.
Сначала он подошел к телу Сайриона. Метательная звезда почти ничего не оставила от его груди, черное пламя пожрало и ребра, и органы под ними. Он осторожно снял шлем с Сайриона — как из-за почтения, так и из-за собственных ран.
Талос моргнул, когда Сайрион внезапно схватил его за руку. Черные глаза его брата закатились и ничего не видели. По лицу стекали слезы дождя, подобно молниям на его шлеме.
— Узас, — произнес Сайрион. Одно его легкое дрожало в развороченной груди. Единственное сердце все еще слабо билось.
— Это Талос. Узас мертв.
— Узас, — повторил Сайрион. — Я тебя ненавижу. Всегда ненавидел. Прости меня.
— Брат.
Талос провел ладонью над лицом Сайриона. Ноль реакции. Он полностью ослеп.
— Талос?
Он взял Сайриона за руку, обхватив его запястье.
— Я здесь, Сай.
— Хорошо. Хорошо. Не хочу умирать один.
Он снова откинулся на камень.
— Не бери мое геносемя.
Он дотронулся до глаз.
— Кажется…я ослеп. Слишком темно.
Сайрион вытер струйку слюны, текущую с губ.
— Ты не будешь брать мое геносемя, да?
— Нет.
— Вариелю тоже не давай. Не дай ему дотронуться до меня.
— Не дам.
— Хорошо. Твои слова. Про войну. Мне понравились. Не бери мое геносемя. С меня…тоже хватит…войны.
— Я понял тебя.
Сайриону пришлось трижды сглотнуть, прежде чем он смог снова заговорить.
— Кажется, я захлебнусь слюной.
Но это была не слюна. Это была кровь. Талос не стал говорить ему об этом.
— Септим и Октавия ушли.
— Хорошо. Это хорошо.
Сквозь натянутую улыбку Сайриона потекла кровь. Его тело начало содрогаться в конвульсиях.
Талос крепко держал его, дрожащего, и молчал. Сайрион, как обычно, заполнил тишину.
— Я умираю, — сказал он. — Все мертвы. Рабы сбежали. Ну что… — медленно выдохнул он, — …как поживаешь?
Талос дождался, пока с губ его брата не слетит последний вздох. После этого он осторожно закрыл глаза Сайриона.
С его тела он взял лишь три предмета. Не больше и не меньше.
Люкориф лежал неподвижно. Талос обошел его по широкой дуге, пробираясь к Вариелю.
Апотекарий был очень даже жив. Когда пророк догнал его, тот полз по земле. Отсутствие обеих ног его характер явно не улучшило.
— Не тронь меня, — сказал он Талосу. Тот не обратил на это внимания. Пророк затащил его под крышу, где было чуть меньше дождя.
Несколько отсеков в нартециуме Вариеля были открыты, а их содержимое циркулировало в его крови.
— Я не умру, — сказал он Талосу. — Я остановил кровотечение, провел обеззараживание, наложил синтекожу и запечатал доспех, при этом…
— Заткнись, Вариель.
— Прости меня. Принятые мной стимуляторы предназначены для экстренных ситуаций и очень сильнодействующие. Я не привык к…
— Заткнись, Вариель.
Талос взял брата за руку, обхватив его запястье.
— Я иду за ней.
— Пожалуйста, не подвергай риску свое геносемя.
— Откровенно говоря…тебе сильно повезет, если оно останется цело.
— Это печально.
— И если ты покинешь этот проклятый мир, оставь Сайриона и его геносемя нетронутыми. Пусть покоится с миром.
Вариель задрал голову, подставив лицо дождю.
— Как скажешь. Что со штурмовиком? Он вернется?
— Прощай, Вариель. Ты — гордость Восьмого Легиона. Не нужно быть пророком, чтобы это понять.
Он указал на пояс Вариеля — на его подсумки, патронташ и запасные магазины.
— Если ты не против, я возьму их с собой.
Вариель разрешил.
— Как мне покинуть Тсагуальсу, если штурмовик не вернется, чтобы доставить меня на корабль Дельтриана?
— Знаешь…мне кажется, одной ночью сюда придет легион, чтобы понять, что тут все-таки произошло.
— Это твоя догадка?
Вариель начал набирать команды на своем наруче.
— Это хорошая догадка, — ответил Талос. — Прощай, брат.
— Хорошей смерти, Талос. Спасибо за Фригу.
Пророк кивнул и покинул последнего из живых братьев, оставив его под дождем.
Она вернулась за ним, когда холодный железный самолет-охотник стало не слышно, и когда расстояние наконец поглотило рев его двигателей. Она выскользнула из теней и помчалась по крепостной стене, отставив в сторону копье, зажатое в единственной оставшейся руке.
Ее шелковые волосы были стянуты в хвост, как у мечника-танцора и не мешали ей бежать. Святилище баньши на Ультвэ нуждалось в ней, и в святилище банши Ультвэ она прибыла. Печальным было разделение мнений среди видящих, как и последовавшее разделение сил.
Как бы святилища других Путей не уважали ее, её доспех и её клинки — немногие пошли вместе с ней. Они не могли оставить Ультвэ незащищенным, поэтому вся их армада была пустой, населенной духами, ибо мало кто был готов рискнуть ступить на проклятый мир.
Потери были чудовищные. Ультвэ с трудом мог позволить себе потерять столь многих погибшими от клинков нечестивцев. Но Ловец Душ обречен. Он падет сейчас и не станет Погибелью Иши на рассвете Рана Дандра.
Так написано. Так будет.
За все годы, прошедшие с её последнего Воплощения, она никогда не видела, чтобы знамения складывались воедино так, как сейчас. Она осознавала важность своей миссии. Праведность наделяла её ноющее тело силой и скоростью.
На этот раз уже он охотился за ней — по-своему, медленно, да еще и хромая. Клинок в его руках гудел от древней энергии. Грубый металл, из которого он выкован, был создан еще во времена Людской Гордыни, когда их самоуверенность распахнула Врата Ша'Эйля подобно великому оку в небесах. Она не боялась его. Она ничего не боялась. Даже её оружие снова воплотится и вернется к ней, когда судьбы встанут в нужный порядок.
Она побежала быстрее, дождь холодил кожу, клинок высоко занесен.
Талос не сопротивлялся.
Черное копье пронзило его насквозь, закончив то, что уже начал его же меч в её руках. Он не улыбнулся, он не выругался, он не стал шептать последние слова. Она держала его на расстоянии вытянутой руки, отталкивая назад копьем.
Меч выпал из его хватки и Талос разжал второй кулак. Граната в нем взорвалась, как только его пальцы соскользнули со спусковой скобы. Она заставила взорваться силовой генератор за его спиной и еще три гранаты, одну из которых он забрал у Сайриона, а две — у Вариеля.
Если не считать огня, вмиг испепелившего половину тела бессмертной ксенодевы, Талос Валкоран с Нострамо умер так же, как и родился: молча, глядя на мир широко распахнутыми черными глазами.
Марлона выползла наверх в самый разгар дождя. Она закрыла глаза и позволила прохладной воде смыть с тела многочасовой пот. Ей казалось, что она плачет. Просто запустить пальцы во влажные волосы уже было неописуемым удовольствием.
Дредноут шел перед ней, и он не находил это столь же радостным. Боевая машина подволакивала одну ногу, высекая искры с каждым шагом и оставляя за собой борозду на земле. Где-то его броня почернела, где-то расплавилась и снова застыла, где-то её усеивали сюрикены; их было так много, что они напоминали рыбью чешую. Его суставы больше не издавали уверенный гул и рокот — они скрежетали, скрипели и грохотали; шестерни проскальзывали по сорванным зубьям и только изредка могли зацепиться друг за друга.
Боевая машина продолжала шагать вперед, поднимаясь на крепостную стену. Обе его руки были опущены вниз. Десятки проводов и шлангов, соединяющих саркофаг с корпусом, были перебиты. Теперь одни из них испускали пар, из других текла жидкость, а третьи уже высохли.
Она не знала, скольких Малхарион убил за время их подъема на поверхность. Они нападали на него с цепными мечами, с ножами, с пистолетами, с винтовками, с лазерным оружием, с пулеметами, с когтями и копьями, даже с камнями и проклятьями — и от каждого осталась отметина на его полуразрушенном адамантиновом корпусе.
— Я слышу транспортник… — пророкотал дредноут. — Я…я свяжусь с ним. Люди, рабы Талоса. Они вернутся за тобой. А затем…сон…
На крепостной стене прямо перед ними она увидела изуродованное тело легионера, отброшенное к стене. Его доспех был обуглен до черноты, а все сочленения сплавились. От тела поднимался вверх дым, переплетаясь с дождем.
Ближе к ним одна из ксенодев все еще была жива. Она стонала и пыталась ползти по парапету. У нее осталась лишь одна рука — другая была сожжена дотла — и одна нога, оторванная у колена. Другой ноги нигде не было видно. У нее сгорели все волосы и большая часть кожи. Она содрогалась, стонала и истекала кровью, которую тут же смывал дождь.
— Джайн Зар, — прохрипела она, пытаясь шевелить сожженным языком. — Джайн Зар.
Единственным живым местом на её теле был левый глаз. Он смотрел на Марлону с горькой ненавистью.
— Джайн Зар, — снова прохрипела умирающая чужая.
Малхарион раздавил еще живые останки своей бронированной ногой, размазав их по парапету. Он поднял едва шевелящуюся руку и со скрипом суставов указал на тело легионера.
— Все приходится… доделывать… за этим мальчишкой…
Эпилог Примус
Имена
Два раба сидели в темноте, тесно прижавшись друг к другу; мужчина обнимал женщину. Им осталось недолго. Переборки задрожали, когда челнок начал медленный, тяжелый подъем обратно в небеса.
Эвакуация началась пять дней назад, когда прибыли первые корабли Имперского Флота. Еще сотня беженцев сидела почти в кромешной тьме: некоторые тихо переговаривались, некоторые рыдали от облегчения, некоторые — от страха. Народ Дархарны так и не смог забыть свой мир. Даже те, кто боготворил далекий Империум и видел его спасителем, скоро поймут, каково это — оказаться в его далеко не нежных объятьях.
Рабы провели два долгих месяца в Последнем Городе. Два месяца они лгали, чтобы влиться в толпу других выживших; два месяца она прятала свой третий глаз; два месяца они надеялись, что Вариель не появится в дверях их халупы. Последнее ей снилось слишком часто: красные линзы его шлема, рокот сочленений его доспеха. Когда холодные керамитовые рукавицы прикасались к её животу — она просыпалась.
Но он так и не пришел.
В редкие моменты покоя к ней возвращались слова Талоса: «Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали».
Так где же он? Смог ли он сбежать с Тсагуальсы вместе с Дельтрианом? Она не думала, что они когда-либо будут в безопасности от ножей Вариеля, но в ней начала зарождаться надежда.
Руки Октавии легли на живот. Ребенок будет скоро, максимум — через месяц-два. Она задумалась, родится ли он в пустоте — как та бедная девочка с «Завета» — или его первый вдох все же будет на каком-нибудь мире, который они назовут домом. После того, как пройдут имперский контроль, конечно.
Он представлялся рабочим из небольшого городка на юге. Она — наследницей самых первых навигаторов на планете, тех, которые прибыли вместе с колониальным флотом больше четырех сотен лет назад. В моменты покоя её веселило то, что, с учетом навигаторской биологии, её история была даже более правдоподобна. Она не думала, что возникнут какие-то сложности с прохождением контроля. Да, она — навигатор, бесценная редкость, и скорее всего её отправят в ближайшую крепость Навис Нобилите. Но беженцев и паломников в Империуме — тьма, и затеряться среди миллиардных толп не составит никакого труда.
Она знала, что все будет в порядке. Если только не вмешается Инквизиция.
Октавия кивнула Марлоне, сидевшей у противоположной стены грузового трюма. Та кивнула в ответ и нервно улыбнулась. Хорошо, что она была с ними в эти последние месяцы. Они обе находили забавным то, что были живы лишь потому, что легион спас их жизни когда-то в прошлом. Для прирожденных убийц — очень странное поведение. Даже проведя с ними больше года, она так и не научилась их понимать.
Ну…разве что Талоса.
Она уже и забыла, когда последний раз позволила себе задуматься о будущем.
— Знаешь, у меня тут возникла мысль… — сказала она странным голосом.
Септим поцеловал её влажный лоб.
— Что такое?
— Как тебя зовут? — спросила она
— Ты о чем?
— Ты знаешь, о чем я. Твое настоящее имя. До того, как ты стал седьмым.
— А.
Септим улыбнулся. Хоть она не видела дальше собственного носа в темноте, но поняла это по его голосу.
— Корет. Меня звали Корет.
Эвридика — некогда Октавия, — попробовала на вкус его имя. Затем она повернулась, чтобы попробовать на вкус его губы.
— Корет, — прошептала она, прижавшись к нему губами. — Приятно познакомиться.
Эпилог Секундус
Долгие месяцы безумия
[ЦИТАТА]
…с корабля вольного торговца «Покой» о том, что эльдар Сегментума Обскура называют этот день «Ночь Святой Печали», но непонятно, что…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…лично доложили о потере связи с филиалами гильдии субсектора на тридцати семи мирах, девять из них все еще во тьме. Пока ждем отчетов с разведывательных кораблей и от Имперского флота, но…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…больше здесь не торгуем, решено. Волны бушуют, да еще ходят слухи о зарождающемся варп-шторме. Больше на ремонт потратим. Говорят, навигатор «Яго» ослеп от…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…пока не получим точного подтверждения того, что на галактическом востоке действительно прячется этот «огромный флот Заклятого Врага», не стоит даже и пытаться просить…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…Голар — вторая планета одноименной системы — больше не обитаема. По последней переписи население столицы оценивалось в четыре миллиона. Обширная тектоническая активность…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…поэтому, если поднять данные архивов, вы увидите сильные перепады качества астропатической связи, а еще острые…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…просто бессмысленно. Скажите представителю от Механикус, что я прочесал регион уже дважды, сжег столько топлива и потерял столько матросов, что без когитатора мне это не посчитать…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…в районе одного из мертвых миров, но язык не соотносится ни с одним из известных в Империуме…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
[ЦИТАТА]
…Viris colratha dath sethicara tesh dasovallian. Solruthis veh za jass…
[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]
Эпилог Терциус
Пророк Восьмого Легиона
1
Дверь заскрипела на несмазанных петлях, открываясь, и пророк поднял взгляд. Он не удивился, увидев своего гостя.
— Апотекарий, — произнес он без улыбки. — Приветствую.
Апотекарий старался не смотреть ему в глаза.
— Время пришло, — сказал он.
Пророк встал на ноги, прислушиваясь к гудению сочленений своего доспеха.
— Я так понимаю, остальные уже ждут?
Апотекарий кивнул.
— Они присоединятся к нам по пути. Ты готов?
— Конечно.
— Тогда пошли. Совет уже идет.
Они шли по узким, извилистым коридорам в самом сердце «Погибели Солнца», а вдалеке раздавались крики и стоны с множества палуб. Пророк провел закованной в броню рукой по испещренным узорами стальным стенам.
— Когда-нибудь и у меня будет такой корабль, — сказал он.
— Это пророчество, — спросил апотекарий, — или надежда?
— Скорее надежда, — признался пророк. — Но весьма вероятная, если сегодня все пройдет хорошо.
Двое шли дальше, грохоча бронированными сапогами по палубе. Скоро к ним присоединился третий. Он был в таком же полночно-синем керамите, но его шлем был вытянут и похож на маску рычащего демона. На ней были нарисованы две красно-серебряные дорожки слез. Силуэт пристроился позади них и пошел, сгорбившись и переваливаясь с боку на бок, на четвереньках, как верный пес.
— Вариель, — прохрипел новоприбывший через вокс. — И тебя приветствую, пророк.
Вариель промолчал, хотя пророк склонил голову в приветствии.
— Люкориф, — сказал он. — Ты поговорил с другими Кровоточащими Глазами?
— Да. Больше трех сотен из культа на собрании. Я говорил и с другими лидерами Кровоточащих Глаз. Еще видел дюжину других культов. Все хорошо. Кажется, намечается что-то очень важное.
— Так и есть.
Они шли дальше. Вариель время от времени сверялся с нартециумом и подкручивал какие-то ручки, казалось, совершенно случайным образом. Пророк не стал интересоваться, что у апотекария на уме. Мысли Вариеля всегда были лишь его прерогативой — он не любил делиться ими с кем-нибудь еще.
Скоро к троице присоединились еще двое, оба — в гигантских терминаторских доспехах. Их клыкастые и рогатые шлемы были склонены в почтительном приветствии. Крылатый череп легиона гордо красовался на их круглых наплечниках.
— Малек, — сказал пророк. — Гарадон. Рад снова видеть вас.
— Ничего особенного, — ответил Гарадон. Он стоял, закинув на плечо тяжелую булаву.
— Где же нам еще быть? — добавил Малек. Его огромные рукавицы скрывали в себе кривые когти, ныне спрятанные под броней.
— Может, повидать других Атраментаров? — спросил раптор, свисая с потолка.
— Успеется, — ответил Малек. — Бывшей Первой роте нечего сказать друг другу в эти ночи. Все встречи так или иначе заканчиваются дуэлями, чтобы выяснить, чей командир сильнее.
— В культах то же самое. Да и в легионе.
Казалось, Люкорифа это забавляло.
— Видать, вы зря просидели столько лет в Мальстрёме, если надеялись, что что-то поменяется.
— Мальстрём… — хохотнул Гарадон. — Любопытная догадка. Маловато ты о нас знаешь, крикун.
Малек лишь хмыкнул и ничего не сказал.
Малек и Гарадон встали по обе стороны от пророка, и они пошли колонной по коридору. Вариель решил отойти назад. Пророка в первую очередь должны видеть в сопровождении двух самых уважаемых Атраментаров легиона. Он даже не собирался с этим спорить.
Наконец, они пришли к залу совета в самом сердце корабля. Даже сквозь закрытую дверь были слышны вопли и проклятья.
— Они кричат или смеются? — прохрипел Люкориф.
— И то, и то, — ответил Малек, открывая дверь.
Их процессия вошла в зал, присоединившись к самому большому совещанию командиров Восьмого легиона за последние десять тысяч лет.
2
Почти три часа пророк молча слушал. Он переводил взгляд с одного силуэта у центрального стола на другой, подмечая детали их доспехов, их цвета, их истории, написанные шрамами, выбоинами и трещинами.
Как всегда, собравшиеся лорды и колдуны Восьмого не могли прийти к согласию. Многие призывали хотя бы на время присоединиться к Походу Абаддона. Это будет уже Тринадцатый — и первый, чья цель будет окончательно завоевать Кадию. Некоторые взывали к осторожности и терпению, предлагая оставить Черный Легион сражаться на передовой, а Повелителям Ночи — предаться рейдам по тылам.
Были и те, кто не хотел этого слышать, кто отказывался участвовать в Черном Крестовом Походе, невзирая на возможные кары. Эти души давно забыли Долгую Войну и жили лишь ради себя и той славы, которую они могли снискать, будучи налетчиками.
Пророк никого не судил, каким бы ни были их решения — отважными или трусливыми, мудрыми или необдуманными. Все они, так или иначе, были его братьями.
Спор перешел к обсуждению отдельных битв. Какие флоты куда направить. Что из намерений Разорителя кому известно. Как, основываясь на этих намерениях, лучше будет нанести удар по ненавистному Империуму, или же как предать Черный Легион и разграбить то, что от них останется.
Когда пророк наконец открыл рот, он произнес одно-единственное слово.
— Нет.
3
Повелители Ночи не сразу замолчали. Некоторые споры были слишком бурными и жаркими, чтобы сразу заглохнуть. В это время те, кто был ближе всего к пророку, стали внимательно его рассматривать. Лорды и их почетные гвардии — у кого воины, у кого терминаторы, у кого рапторы — глядели на него с внезапным, холодным интересом. Хоть он даже еще не представился, но воинов, стоявших с ним плечом к плечу, знали все.
— Что ты сказал? — спросил ближайший лорд, чью тираду пророк так бесцеремонно прервал.
Пророк сделал шаг вперед, заняв место у стола.
— Я сказал — нет. Ты утверждаешь, что завоюешь победу в предстоящей битве на барьере Арсил. Это не так. Ты умрешь на борту своего флагмана, искалеченный, вопя от ярости. Последнее, о чем ты подумаешь — куда же делись твои ноги и твоя правая рука.
Лорд глухо и злобно что-то прошипел через решетку вокализатора.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет, Зар Тавик. Я тебе не угрожаю. Но я видел твою смерть. Мне нет причин лгать тебе.
Названный по имени издал лающий смешок.
— Нет причин? А может, ты хочешь отстранить меня от битвы и забрать всю славу и победу себе?
Пророк склонил свой шлем, допуская такой вариант.
— Не хочу спорить. Где ты умрешь — для меня абсолютно не важно.
Молчание расползалось вокруг стола, подобно зловонному запаху. Другой командир, раптор в посеребренном доспехе, повернул к пророку свой демонический шлем.
— А как же умру я, видящий?
Пророк даже не посмотрел в его сторону.
— Ты умрешь здесь, капитан Калекс. Этой же ночью. Твоей последней мыслью будет неверие.
Настало секундное молчание. Когти Калекса обхватили рукояти висящих на его поясе цепных мечей.
— И откуда же ты можешь это зна…
Раптора отбросило назад, его кровь залила стоящих рядом. Малек из Атраментаров опустил свой двуствольный болтер. Из его бронзовых стволов шел дым.
Пророк улыбнулся.
— Как я и говорил.
Стоящие рядом с ним лорды отшатнулись: кто-то пытался осторожно отойти, кто-то готовил оружие. Калекс был одним из немногих, у кого не было почетной гвардии, и никто не стал тянуть жребий, чтобы отомстить за него. Тяжелое молчание распространилось по комнате, расходясь вокруг пророка и его братьев.
— Многие падут в предстоящем Крестовом Походе. Без разницы — поклянемся ли мы в верности Абаддону или откажемся в нем участвовать.
— Лови момент… — раздался голос Люкорифа по воксу.
Пророк указывал на одного лорда за другим.
— Даржир. Тебя предадут Несущие Слово на пункте Корш, оставив тебя в одиночку прорывать имперскую блокаду. Йем Керил. Ты падешь в последнем штурме пролома Гресон против ордена Покорителей. Твой пост займет лейтенант Скаллика. Его убьют через три ночи, когда на его «Лендрейдер» наступит титан под прикрытием отделения Имперской Гвардии. Ториель Белая Длань. Легион будет считать тебя пропавшим в варпе, когда ты уйдешь, поклявшись никогда не сражаться под тем, что ты называешь «рабское клеймо» Абаддона. Истина близка — на тебя нападет один из сержантов твоих же Когтей, пока судно будет в варпе; ты собьешься с курса и Море Душ затопит твой корабль.
Пророк говорил и говорил, пока не назвал поименно целую треть собравшихся: одни умрут в предстоящем Черном Крестовом Походе, другие — отказавшись от него.
— Война дорого нам обойдется. Цена её — кровь и души, ночь за ночью. Но победа того стоит. Оборона Империума будет сломлена. Нам больше не придется прятаться в ночи, выползая из Ока Ужаса. Горло империи отныне будет обнажено для наших клинков. Вот что нам предлагает Абаддон.
— Раньше он говорил то же самое! — крикнул один из лордов.
— Нет, — прошипел Люкориф. — Не то же самое. Другие Походы были просто походами. Раньше Разоритель покидал Око лишь ради очередного безумства Черного Легиона. Сейчас не так. Грядет война. Мы сломим Кадию и сможем вечно грабить и разорять Империум, когда захотим.
Пророк кивнул, соглашаясь со словами раптора.
— Кто-то из нас многие века оставался братьями по легиону. Кто-то имеет с легионом общего лишь имя. Есть те, кто забыли даже наши цвета. Я вижу здесь несколько банд со своими цветами и знаменами — значит, они достаточно сильны, чтобы отбросить прошлое и встать на свой, новый путь. Но одно нас объединяет — то, что этот Поход, Тринадцатое Восстание, будет той самой войной, которую мы так долго ждали. Чем больше своей крови мы добавим к волнам — тем больше будет наша победа.
— Но столько смертей… — практически выплюнул еще один лорд. — Цена слишком высока, даже если ты говоришь правду.
— Я вижу эти смерти во всех подробностях каждый раз, когда закрываю глаза, — сказал пророк. — Больше мне ничего не снится. Я вижу смерть каждого, в чьих жилах кровь Восьмого Легиона. Так и наш примарх знал, что его судьба — погибель. Так и наши колдуны видят свои смерти и смерти тех, кто их окружает. Но моя душа видит…дальше. Не важно, откуда ты. Если в твоих жилах кровь Восьмого — значит, я видел, как ты умрешь. Большая часть смертей смутны и неразличимы. Легкая прихоть судьбы способна их изменить. Некоторые — неизменны и одинаковы в сотне разных видений. Все что вам остается в таком случае — продать свою жизнь подороже. Но большая часть — не такие. Запомните, братья — судьба не высечена в граните.
Тишина стала величественной, всеобъемлющей и подавляющей. Вариель и Люкориф подошли ближе и встали рядом с Малеком и Гарадоном. Пророк набрал воздуха, чтобы снова заговорить.
— Знаете ли вы, какова величайшая угроза нашей победе в Последней Войне Абаддона? — спросил он собравшихся воителей.
— Мы сами, — пошутили несколько из них в унисон. Пророк подождал, пока смех утихнет.
— В кои-то веки — нет. Империум получит могучего союзника. Того, кого мы не можем оставить за своей спиной. Тот кусок древнего мусора, что вечно кружит вокруг Ока. То прибежище ксенотварей, которое до сих пор противостоит Просвещенным Легионам.
— Ультвэ, — произнес один лорд.
— Черные эльдар, — сказал другой.
Раздалось недовольное бормотание, как и ожидал пророк. Восьмой Легион, как и все войска Ока Ужаса, потерял множество воинов и кораблей за прошедшие тысячелетия из-за махинаций треклятых эльдар с Ультвэ.
Пророк снова кивнул.
— Искусственный мир Ультвэ. Десятки лет назад они пришли за Десятой ротой. Они гнались за ними меж звездами, лихорадочно пытаясь оборвать одну-единственную жизнь, прежде чем свершится пророчество. Они уже проиграли, хотя до сих пор этого не знают. Их ведьмы и колдуны увидели недопустимое будущее — будущее, в котором Пророк Восьмого Легиона объединит своих братьев и принесет страх и пламя в их бесценный мир. Эти твари практически вымерли. Они боятся вечного проклятья больше, чем чего-либо еще. Вот где Восьмой Легион нанесет первый удар. Вот где будет наш первый бой. Мы принесем эльдарам резню и ужас, и затопим их умирающий мир слезами убитых.
— А зачем? — спросил лорд Хемек из Крыла Ночи. — Зачем проливать кровь эльдар, когда у нас под рукой орды Имперской Гвардии? Мы и ими сможем утолить свою жажду.
— Месть! — ответил ему кто-то. — Ради возмездия.
— Мне не за что мстить эльдарам, — сказал Хемек. Его шлем был увенчан легионскими крыльями из кобальта с черными прожилками. — У всех нас есть свои обиды, и мои к Ультвэ не относятся.
Пророк позволил им поспорить несколько минут.
— Ситуация выходит из-под контроля, — сказал Вариель по закрытому вокс-каналу.
— Я разберусь, — ответил пророк. Он поднял руку, призывая к тишине. Потребовалось некоторое время, но вскоре все замолкли.
— Я видел, как вы умираете, — сказал он. — Все вы. Все ваши воины. Эти смерти определяет судьба. Но судьбу всегда можно отринуть. Мы не можем позволить эльдарам вступить в эту войну нетронутыми. Никто из вас не представляет, сколько нас умрет в таком случае. Услышьте мои слова, и я спасу легион от этих потерь.
— Мои колдуны говорят о тех же дурных знамениях, — провозгласил один из лордов. — Их варп-зрение далеко не столь надежно, как некогда видения Талоса, но в свое время оно послужило мне неплохо.
Несколько голосов выразили согласие. Судя по всему, многие разделяли аналогичную позицию.
— А как тебя зовут? — вежливо спросил пророк.
— Кар Зоруул, когда-то из Сороковой роты. Руководствуясь указаниями моих колдунов, я и так планировал напасть на эльдаров, как и несколько братских нам банд.
Хемека это не убедило.
— То есть ты пришел, чтобы предупредить нас об эльдарах?
«Все или ничего», — подумал пророк.
— Эльдар представляют серьезную угрозу, — сказал он, — но я не ради них сюда пришел. Я пришел ради того, что будет после них. Кто-то из вас уже встречался с Абаддоном. Кто-то встретится в ближайшие месяцы, когда его Крестовый Поход наберет обороты. Чтобы выжить, чтобы переломить хребет Империуму и увидеть последние ночи Императора мы должны вступить в эту войну, как бы ни хотелось обратного. Нас ждут великие дела, братья. Наступают последние дни Императора. Темное Тысячелетие подходит к концу. Вот оно — наше время, господа. Легионы больше не зажаты в Оке. Мы — на пороге окончательной победы.
На несколько мгновений — снова тишина. Пророк улыбнулся под шлемом — они хотя бы задумаются. Он и не ожидал победить за одну ночь. Медленно, но верно он переманит их всех к себе, предлагая помощь, поддержку и советы, как избежать печальной судьбы.
— Говорят, — тихо сказал Ториель Белая Длань, — что Талос выжил на мертвом мире. Говорят, что Малек и Гарадон вернулись, чтобы встать с ним плечом к плечу, и как мы видим — оба этих почтенных Атраментара сегодня с нами. Насколько все это правда, Вариель?
Апотекарий промолчал, взглянув на пророка.
— Да какая разница? — хмыкнул лорд Даржир. — Зачем мы вообще должны верить этому уроду и слабокровке? Я чую изменения в тебе, малыш. Твое геносемя старо, но в тебе оно едва созрело. Ты лишь младенец в тени богов.
— Я никого не прошу мне верить, — улыбнулся пророк. — Мне и моим братьям без разницы.
— Так значит, ты не Талос? Это какая-то шутка?
— Нет, — ответил пророк. — Я не Талос и это не шутка.
— Назови свое имя, — потребовал один из тех, кого не назвали среди смертников.
Пророк облокотился на центральный стол. Красные линзы его шлема оглядели всех присутствующих. Его доспех был мешаниной из разных типов, каждая бронепластина была изрезана нострамскими рунами. На его кирасе расправила крылья аквила, ритуально разбитая ударами молота. На одном плече висел плащ из бледной старой кожи, прошитый грубыми черными стежками. Черепа и шлемы имперских космодесантников свисали на цепях с пояса и наплечников. На бедрах было два орудия. Первое — двуствольный болтер, покрытый древними письменами; на нем было имя «Малхарион». Вторым был меч-реликвия, украденный у Кровавых Ангелов бесчисленное число веков назад. Его некогда золотой клинок ныне был обесцвечен до серебра — знак того, что его недавно перековывали.
Шлем пророка был груб и проклепан, лицевая пластина была выкрашена под череп, а над ним вздымались церемониальные крылья легиона. Глазницы черепа рыдали черными молниями, как будто его кости треснули. По центру лба одна-единственная черная нострамская руна выделялась на белой кости.
Он медленно, не делая резких движений, снял шлем и открыл собравшимся молодое, гладкое лицо без единого шрама. Черные глаза блестели в слабом освещении зала, глядя то на одного воина, то на другого.
— Мое имя — Децимус, — ответил Повелитель Ночи. — Пророк Восьмого Легиона.
Роб Сандерс
Да будет ночь
Регион не просто так назывался Скрытой Областью. Задыхающиеся в пыли и затерянные в Туманности Гарона, Адские Звезды выглядели кровавым маревом, их глубины светились красным, словно раскаленные пыточные инструменты. Чего бы только Демрид Шереметьев не отдал теперь, чтобы их увидеть. Аркс-Финеус IV представлял собой жалкий гарнизонный мир в забытом уголке сегментума Темпестус. Это была невыразительная планета, по большей части покрытая слюдяными пустынями и разваливающимися укреплениями, которые представляли бы больше интереса для имперского археографа, нежели для врага. Для 1002-й Волскианской Теневой Бригады она была домом.
Будучи лордом-маршалом и планетарным губернатором, Шереметьев отвечал не только за своих гвардейцев, но и за обслуживающие гарнизон сообщества, рассыпанные по небольшой планете. Когда бриг снабжения прошел сквозь близлежащий метеорный шторм, корабль предупредил гарнизон, что те также, скорее всего, столкнутся с этим феноменом. Шереметьеву хотелось отвлечь людей от скуки бесконечной гарнизонной службы, где было мало таких возможностей, помимо выпивки, азартных игр и драк — с местными и между собой. Ища одобрения полкового комиссара, почтенного Артуруса Ганнибала, лорд-маршал назначил костяк наблюдения и разрешил период отдыха на время шторма.
Поступив так, Демрид Шереметьев дал измученным волскианцам и обитателям мерзкой планетки то, чего они не могли и мечтать найти в мутных небесах: ночь прекрасного. Когда короткий день Аркс-Финеус IV сменился ночью, лорд-маршал распорядился выдать свободным от службы гвардейцам лишнюю порцию грога. Пустынный ветер разносил над слюдяными пустошами музыку из кабаков поселения. Волскианцы выбирались на песок, толпясь вокруг бастионов Гвардии и брошенных укреплений. Они сипло распевали песни родного мира-улья, набив утробу выпивкой и обнимая местных девушек. На крыше центрального командного шпиля, среди вокс-мачт и огневых точек, лорд-маршал и Артурус Ганнибал распивали прибереженную Шереметьевым бутыль амасека, наблюдая за представлением.
Взгляды обратились к небесам. Входя в атмосферу, метеоритный ливень озарял небо слепящим сиянием. Туманная мгла заплясала светом, вспышками, потоками. Метеориты неслись сквозь атмосферу, оставляя за собой ослепительные сверкающие дуги. Зрелище было невероятно. Небеса сияли. Это была последняя прекрасная картина, которую они когда-либо увидели.
Где-то из вокса раздавались помехи. Уже несколько дней это было единственным, что слышал Шереметьев: вызывающее боль в мозгу шипение пустоты, перемежаемое мольбами, страданиями и воплями, а иногда свистом выстрелов лазеров волскианцев. Вокс-блок на открытой частоте принимал нерегулярные передачи из фортов, бастионов и аванпостов по всему гарнизонному миру.
Помимо затхлого смрада смерти и пугающей неизвестности ставшего незнакомым мира, только рвущий уши напор вокса помогал Шереметьеву представить кошмарность положения планеты. Его гарнизонный мир. Его ответственность. Все остальное забрала ночь метеорного ливня. Мир изменился. Пламя входов в атмосферу угасло вместе с торжествами. Ночь сменилась днем, и Шереметьев приказал Волскианской Теневой Бригаде вернуться в боевую готовность и полный состав для смотра ранним утром. И лишь затем упал на койку. Спустя всего два часа его разбудил начальник караула, лейтенант Крусак. Он сообщил начальнику, что среди гвардейцев гарнизона и населения планеты началась эпидемия слепоты. Многие уже лишились зрения. Прочим быстро становилось хуже.
— Послать за старшим медиком и полковым астропатом, — распорядился Шереметьев. Если ситуация была настолько плоха, как казалась, мог потребоваться запрос о помощи.
— Эксли перегружен работой в лазарете. Мы послали за астропатом, — сказал Крусак. — Однако не можем ее найти.
Шереметьев уселся на краю койки. Ганнибал и волскианцы казались мутными силуэтами.
— Продолжайте поиски. И включите освещение, — произнес лорд-маршал.
— …оно включено, сэр, — сказал Крусак. Шереметьев кивнул своим мыслям в сгущающемся мраке. Он постучал по виску.
— Не здесь, — мрачно сообщил он.
Это было две недели назад. Возможно, больше.
— Артурус? — хрипло позвал в командный пункт Шереметьев.
— Лорд-маршал, — наконец, откликнулся пожилой комиссар. — Я еще здесь.
Сложно было сказать, где он находится. Вероятно, на полу. Шереметьев наощупь добрался до стула перед трещащим рунным блоком. В одном ухе резко шипел вокс, и бессмысленно тараторил сервитор-техномат, который повторял то, что по мнению Шереметьева могло быть только бесконечным и растущим списком аварийных задач на лингва-технис.
— Лейтенант?
Ничего.
— Крусак?
— Думаю, лейтенант мертв, сэр.
— Вандерс?
— Да, лорд-маршал.
— Сержант, проверка, — приказал Шереметьев.
— Да, сэр, — донесся в ответ грубый голос сержанта с мира-улья. — Орделл… Зандт… Нардина… Возняк…
Лорд-маршал услышал, как со своих мест на слепом периметре отозвались все, кроме Возняка. Жажда и голод сильно по ним ударили. Как и лейтенант, Возняк покинул их.
А затем, когда перекличка завершилась…
— Вы слышали? — произнес Шереметьев. Далекий гул приближающихся двигателей. Он усилился до прошедшего мимо грома, ревущие ускорители несли машину к пыльной равнине на востоке от базы — к посадочной площадке, которую гарнизон великодушно называл космопортом.
— Челнок? — слабым голосом спросил Ганнибал.
— Адептус Астартес? — предположил сержант.
Шереметьеву захотелось обнадежить волскианцев.
— Легион Гадюк с Аврелия, — сказал лорд-маршал.
— Хвала Императору, — задыхаясь, выговорил гвардеец Нардина.
Легион Гадюк периодически удостаивал Аркс-Финеус IV своими визитами в ходе патрулирования и пограничной стражи в Туманности Гарона.
— Сержант, — произнес Шереметьев, и в его сухом хриплом голосе появился намек на обычную уверенность и решительность. — Соблюсти протоколы. Встретить Адептус Астартес во внутреннем дворе. Сообщите им, что мы стали жертвой редкого звездного феномена. Известите о нашем бедственном положении. Возьми с собой Зандта. Ступай, сынок. Да пребудет с тобой Император.
— Да, лорд-маршал, — как и в случае с Шереметьевым, отчасти вернулся прежний волскианский сержант. Шереметьев слушал, как Орделл оттаскивает в сторону вещи, которыми они забаррикадировали дверь командного пункта, и как двое гвардейцев шлепают и спотыкаются на пути по входному коридору.
Долгое время Шереметьев, комиссар и оставшиеся волскианцы слушали. Они ждали спасения.
Оно так и не пришло.
Слабое трепетание надежды в животе лорда-маршала превратилось в кусок свинца, когда он услышал с посадочной зоны тошнотворный грохот болтера. Кувыркаясь в абсолютной тьме внутри собственной головы, пока сердце сжималось в отвратительном понимании, Шереметьев узнал звук выстрела при казни. Вскоре последовал еще один.
— Бог-Император, нет… — только и смог выдавить лорд-маршал.
— Защитить периметр, — скомандовал комиссар Ганнибал.
— Что происходит? — испуганно проблеял гвардеец Нардина.
— Это не Легион Гадюк, — сказал Ганнибал. — Нардина, Орделл, к двери.
Пока они ждали, прошла целая вечность, заполненная криками. Не просто муки. Не жестокость ради выживания. Не те боль и страдание, которые последовали за погружением гарнизонного мира во тьму. Это был не страх перед грядущим. Это был кошмар здесь и сейчас, от которого обрывалось сердце. Опасность. Полностью осознанный ужас. Пытки. Террор. Смерть.
На открытом вокс-канале были находившиеся снаружи и внутри командного пункта гвардейцы и имперские граждане, которых они должны были защищать, оказавшиеся в распоряжении сил захватчиков. У Шереметьева не было иного выбора, кроме как ждать и быть безмолвным свидетелем жуткой кары, пока на его людей в персональном мраке их рока охотились с болтерами и клинками закованные в броню чудовища. Когда те прибыли в командный пункт, гидравлическая неотвратимость поступи силовых доспехов, приближающая Ангелов Смерти прямо к дверям, и гром болтеров стали практически облегчением.
Нардина умер, даже не успев положить палец на спусковой крючок. Лазган Орделла бешено зашипел в направлении нападающих, однако безрезультатно. Спустя считанные мгновения помещение заполнилось едким медным запахом постигшей их грязной смерти.
Тишина. Шаг. Тишина. Шаг. Шереметьев наклонил голову, прислушиваясь к звукам своей гибели. Всеобъемлюще загремел голос. Он звучал задушевно, но находился повсюду и был неразделим с тьмой, в которой утопал лорд-маршал.
— Я принес тебе ночь, смертный…
Шереметьев незряче моргнул и проглотил свой страх.
— Мое имя Демрид Шереметьев, лорд-маршал 1002-й Волскианской Теневой Бригады…
— Нет— нет-нет, — укоряюще произнес голос. Слова были холодны, как пустынная ночь. — Мы не имеем дела с именами. Ни с вашими, ни со своими собственными. Мы — ночь.
— Вы предатели…
— Мы имеем дело с ужасом и тем концом, который за ним следует, — произнес ангел-отступник. — Таково наше призвание.
— Шторм? — спросил Шереметьев. — Это ваших рук дело?
Он должен был узнать.
— Орудие устрашения, — сказал космодесантник Хаоса. — Одно из многих, что есть в нашем распоряжении, имперская свинья. А теперь слушай внимательно.
Тьма отдала приказ одному из себе подобных. Последовала потасовка. Шереметьев слышал слабое кряхтенье Ганнибала, который боролся с державшими его космодесантниками Хаоса. Он протянул было руку, но дернулся, когда выстрелил болт-пистолет комиссара. Лорд-маршал услышал вскрик друга, когда бронированная перчатка сломала руку на пистолете, и резкий стук, с которым оружие ударилось об пол, где обладатель шелковистого голоса отбросил его прочь ударом ноги.
— Так-то лучше, — произнесла тьма. — Теперь мы можем поговорить. В наших руках ваше ничтожество со связанной душой, полковой астротелепат. Знай, что для нас она всего лишь собственность. Без предназначения — просто кусок мяса. Прошу тебя, не лишай ее этого предназначения, поскольку только оно сохраняет ей жизнь.
— Чего ты хочешь?
— Я хочу ответить на ваши молитвы, — посулила тьма. — Хочу послать запрос о помощи Легиону Гадюк на Аврелий.
— Ты хочешь заманить ангелов Императора сюда, чтобы убить их, — закричал Ганнибал. Престарелый комиссар все еще продолжал бороться со своими пленителями.
— Ведьма поможет нам, чтобы спасти свою псайкерскую шкуру, — сказала тьма Шереметьеву, однако чтобы Аврелий принял нас всерьез, нужны ваши полковые коды авторизации. Те, которые дашь мне ты.
— Ничего не давай этому чудовищу, — взревел Ганнибал.
Тьма отдала еще один приказ: указание, которое завершилось последовавшим затем жутким воплем комиссара.
— Слышишь? — обратилась тьма к Шереметьеву, приближаясь. — Ему не хватило прозорливости, и я забираю его глаза. Они бы ему не пригодились. Я вот думаю, что еще ему может не пригодиться — и он будет всего лишь первым. Я буду поочередно приводить твоих людей и рвать их на части перед тобой. Ты будешь слушать их крики. Будешь чувствовать, как их кровь брызжет тебе на лицо.
Шереметьев затряс головой.
— Прошу вас. Не делайте этого…
— Нет, это я тебя прошу. Не выбирай путь эгоизма.
— Я не могу дать вам…
— Можешь, — настойчиво произнесла тьма. — Можешь и дашь. И вот почему. Никто не придет, чтобы помочь вам, чтобы спасти, чтобы отомстить. Мой корабль стоит так, что уничтожит любой звездолет, который попытается войти в систему или покинуть ее. После создания атмосферных помех, которые вы приняли за прелестный шторм, мы целыми днями сидели на глубокой орбите, слушая, как ваш крошечный гарнизонный мир рвет себя на куски. Вопли. Беспощадное вырождение порядка до хаоса, грабежей и убийств. Еще перед тем, как ступить на эту планету, мы насладились всем. Не сомневайся в нашем вкладе в ваши страдания. Сделай это, и я обещаю тебе свою милость.
— Демрид, нет, — простонал Ганнибал.
— Ты должен, — произнесла тьма. Она была так близко, что казалось, будто слова исходят из сломленного разума самого лорда-маршала.
— Я должен… — наконец, согласился Шереметьев.
— Астротелепатический код авторизации?
— Четыре-два-семь, — несчастным голосом произнес лорд-маршал. — Пси-сигма-эпсилон-дельта.
Голос внезапно снова удалился. Космодесантник Хаоса совещался со своими темными братьями.
— Позаботься, чтобы она им сказала, что этот жалкий мир принадлежит Повелителям Ночи, — шипела тьма. — И преувеличь данные о нашей численности. Мне нужно, чтобы Легион Гадюк послал все, что у них есть, — а затем другому ангелу-отступнику. — Пусть «Мрачный» займет низкую орбиту и ждет, чтобы забрать наши «Громовые ястребы». Затем курс на Аврелий.
— Да, мой повелитель.
Для Шереметьева слов не нашлось.
— Мы несем ночь, — обратилась к нему тьма. — Мы принесли ночь вашей жалкой планете, и пока Легион Гадюк мобилизует свои роты, спеша на помощь вашим трупам, мы принесем ночной ужас на родной мир ангелов.
Шереметьев услышал стон Ганнибала.
— Милосердия…
Повелитель Ночи мрачно усмехнулся.
— Твои люди умрут от жажды, — произнесла тьма. — От голода. Перебьют друг друга. Но ты, принесший нашему делу так много пользы… Как же я могу не одарить тебя милостью ангелов?
Шереметьев услышал лязг взводимого болт-пистолета Повелителя Ночи.
— Что же ты думаешь, я — чудовище?
Питер Фехервари
Приход ночи
Сарастус — еще один забытый мир, брошенный загнивать на задворках Империума. Жизнь мира-улья измерялась его продуктивностью, и, когда промышленные потоки иссякли, планета тихо исчезла с имперских карт. Вскоре после этого пришла тьма. Истинная Ночь коснулась Сарастуса трижды, и после каждого ее посещения планета все глубже проваливалась в трясину отчуждения. Четыре великих города-улья теперь пусты, их воля к жизни задушена десятилетиями страха.
Город Карцери, когда-то величайший, стал последним. Подобно огромному струпу на равнине, город превратился в черный зиккурат из ярусов, взгроможденных друг на друга. Его шпили безнадежно цеплялись за небо. Мануфакторумы стояли, жилые блоки превратились в приюты теней. Из миллионов населения осталось около ста тысяч, прячущихся в самых нижних ярусах, подальше от звезд. Правила ими железная рука пророков Истинной Ночи, но и они были так же полны страха, как их рабы, ведь для сохранения Сарастуса имели значение лишь те, кого приносят в жертву.
Для пророков, выбравших их, они были благословенными; для рабов, которые их отдавали и оплакивали, — просто вурдалаками. Ободранными, похожими на скелеты тенями с костлявыми лицами и голодными глазами. Большинство убивало по собственной прихоти, а многие к тому же лакомились мертвечиной. Заброшенные в самый высокий ярус улья, они охотились и убивали под открытым небом, пытаясь показать себя достойными тьмы. Когда на планету пала Истинная Ночь, самым старшим из них было всего тринадцать.
Судный день начался песней, глубоким жужжанием, которое расшевелило весь улей. Целый день жужжание становилось все интенсивнее и достигло пика, когда померкло солнце. Жужжание зарядило собой воздух, и, пока приближалась ночь, сама планета, казалось, задержала дыхание, будто притворяясь мертвой перед звездами. Но пока рабы дрожали, а священники бормотали молитвы, вурдалаки замерли в предвкушении. Это была их ночь!
Зов был то мучительным, то угрожающим и привел их к обнесенной стеной площади на самой вершине улья. Когда-то давно здесь жила элита Карцери, но сейчас лишь этим беспощадным юнцам доводилось проходить через осыпающееся великолепие ворот. Они шли — сначала ручейком, затем потоком. Ни один из них не смотрел на величественные лица, взирающие на них с притолок; они ничего не знали о прошлом, а волновало оно их еще меньше. Они пришли за Иглой, потому что сегодня Игла пела.
Взглянув на слегка дрожащий монолит, стоявший в центре площади, Зет снова почувствовал, как внутри его поднимается былое восхищение. Сколько раз он ни смотрел бы, Игла его шокировала и казалась творением иного мира. Это был огромный стержень почти шесть метров в диаметре, свитый из согнутых железных перекладин, густо усыпанных черными колючками. Один ее конец был зарыт глубоко в бетон площади, а второй вздымался угловыми витками в небо, исчезая среди облаков. Это клеймо звездных богов, поставленное на Сарастусе, и единственный друг Зета.
Большинство вурдалаков боялись Иглы, но его всегда влекло к ней. В первые ужасающие дни испытания Зет прятался в ее тени, находя силу в неистовых контурах. Вскоре после этого начались видения. Всего лишь недолгие вспышки, дразнившие воображение: густая тьма, отливающая темно-синим, — король в черных перьях, умирающий изнутри и снаружи, — вой охотника где-то высоко… До полной картинки всегда не хватало частей, но Зет знал, что Игла дала ему преимущество. Он достаточно увидел будущего, чтобы вырваться вперед в своей игре.
Растворяясь в песне Иглы, Зет вспомнил слова покрытого шрамами пророка: «Слушайте Иглу. Это их отметина и ваша мера. Придет время, когда вы услышите, как она поет, — и тогда будьте наготове, потому что Повелители уже близко. Заслужите их милость — и почувствуете на вкус звёзды, разочаруете — и позавидуете мертвым…»
Слабых пустят в расход, сильных заберут. Это простое обещание стало порочным стержнем души Зета. Он был готов к испытанию. Он желал его и с нетерпением ожидал, когда солнце скроется за горизонтом.
Как обычно, хозяева Сарастуса вернулись перед Сумерками. Их судно — рокочущий хищник с неровными острыми краями — разрезало звездное пространство, как зубчатый нож. На его оболочке темно-синего, практически черного цвета не было украшений или опознавательных знаков. Корабль был созданием теней, как и его экипаж.
Из укрытой ниши, где стоял командный трон, Вассааго наблюдал за миром, который он поработил. Мерцающие голографические отчеты окутывали его холодное и красивое лицо переплетениями света и теней, но не меняли выражения черных глаз. Он невозмутимо оценивал перспективы этого урожая. Умер еще один улей, а последний в скором времени ожидала такая же участь.
— Повелитель, я должен подготовиться к боронованию, — эти слова прозвучали на фоне нестройного электрического шипения, и Вассааго нахмурился, повернувшись к тому, кто парил возле него.
Колдун пришел к нему на службу всего столетие назад, и Вассааго продолжал считать его чужаком. Подданный заявлял, что когда-то был Астартес, но его движения больше напоминали Механикум. Рваные накидки полностью скрывали его внешность, и Вассааго ни разу не видел даже руки, которая появилась бы из этой бесформенной массы. Еще более странным было отсутствие чего-либо похожего на лицо. Возможно, тот грубый железный лист, который он носил, — всего лишь маска, но даже если это так — в ней не оставалось ничего хотя бы отдаленно напоминающего человеческое. Например, глаз… Жуткое создание, но за тысячелетия Вассааго насмотрелся и на союзников еще более странного вида.
— Не притворяйся, Езод. Я знаю, что тебя влечет твое драгоценное Черное Солнце, — поддразнил его Вассааго.
— Наши интересы совпадают. Аномалия поможет собрать самый лучший урожай.
— Да ну? Думаю, этот мир уже прогнил. Мы взяли всего шестерых новичков…
— И эти шесть оказались выше всяких похвал, — настаивал Езод.
Но внимание Вассааго снова вернулось к голографическим экранам, и через мгновение чернокнижник удалился. Наблюдая за этим созданием краем глаза, Вассааго знал, что его собеседник прав. Эти шесть и правда были выше всяких похвал. Может, на мертвых костях еще осталось мясо…
Корабль тайно преследовал улей, дрейфуя над ним на ночной стороне планеты. Когда солнце зашло, оболочка судна покрылась рябью от мерцающих вспышек энергии, а его главный дух забеспокоился. Древний хищник — уже не машина, но еще не демон — узнал эту планету и встрепенулся.
Согнувшись в атакующем отсеке среди вооруженных собратьев, Жара'шан чувствовал беспокойство корабля, угадывая его настроение в каждом моменте полета: неровном дрожании реактивных двигателей, гробовом молчании стабилизаторов, даже мигании лампочек… Старый дьявол чего-то боялся — впрочем, как всегда, когда они здесь охотились. Зверь был начеку, и Жара'шан иногда уставал от его скрытности, но продолжал верить в него. Во всяком случае, доверял он ему больше, чем своим осторожным, но кровожадным собратьям.
Спрятав глаза под шлемом, он взглянул на Хаз'тура. Массивный воин ухитрился расположиться по правую руку от Жара'шана — еще не оспаривая его авторитет, но уже заявляя на него право. Вожак с отвращением смотрел на тень наглеца. Броня Хаз'тура представляла собой волокнистую массу из наростов и шипов, которые пульсировали, живя собственной жизнью. Зловещий вид дополняли огромные костяные секачи, выпирающие из запястий. Обычно Хаз'тур не носил шлема, наслаждаясь ужасом, который его змеиные черты вселяли в жертв. Хотя по сравнению с Жара'шаном гигант был еще юнцом, он с усердием познавал варп. Кое-кто в когте поговаривал и о том, что Хаз'тур одержим демоном…
Жара'шан скривился. Как и все ему подобные, он тоже был знаком с варпом, но изменения, которые тот в нем вызвал, — чистые, точные… контролируемые. Те же необузданные извращения, которыми наслаждался Хаз'тур, приведут лишь к безумию и распаду. Если такая дрянь ожидает всех в будущем, то Долгая Война уже заранее проиграна.
Внезапно их поймали горячие струи течений Сарастуса, ударяясь о судно и подбрасывая его. Они входили в атмосферу, и традиция требовала обряда бодрствования. Жара'шан воскликнул, чтобы обратить на себя внимание Когтя:
— Братья, мы оседлали шторм, и шторм поселился в наших сердцах! — Он пропустил мимо ушей тихий смешок Хаз'тура. — Мы — хозяева бури и никогда не будем порабощены. Ищите глаз и покоряйте тайфун!
Заревев, Жара'шан изогнул тело в стилизованную позу и окаменел. Коготь быстро последовал его примеру — каждый воин застывал в собственном уникальном положении. Повиновался даже Хаз'тур, припав к земле, подобно животному.
Стремясь к полной неподвижности, они боролись с турбулентностью едва заметными движениями. Каждый знал: если он поскользнется или пошевелится, издаст даже малейший звук — это вызовет презрение всех остальных братьев. Их дисциплина наполнила Жара'шана огромной гордостью. Основой их ремесла было балансирование, позволявшее им скользить по краю варпа и не быть им поглощенными.
Подобно собранию жутких статуй из ночных кошмаров, молчаливые хищники ожидали прихода Ночи.
Ночь. Зет вздрогнул от одной только мысли. Не просто ночь, а Истинная Ночь. Скоро вся боль и ужас окупятся сторицей…
— Сейчас начнется резня. Валить отсюда надо, — прервал гнусавый голос Виво размышления Зета, и тот нахмурился.
— Собираешься нас бросить, Виво? — ядовито отозвался Зет.
Долговязый юнец побледнел. Он был самым слабым звеном в банде Зета, но все они на нервах. Тот театрально вздохнул:
— Послушай, Ночь наступает! И мы должны быть у Иглы. Так что давай дальше по плану, и я вас всех отправлю к звездам.
Покачав головой, Зет осмотрел площадь. Тут действительно становилось жарко. У Иглы сошлись сотни из разных банд: Бритвенники, Пожиратели Плоти, Темные Шрамы — все стояли плечом к плечу, прекратив свои разборки к приходу Истинной Ночи. Но Зет уже чувствовал в воздухе насилие. Высоко над ними грохотало небо.
Корабль сильно тряхнуло, и Хаз'тур почувствовал, как ускользает в пустоту. Только дьявольская концентрация спасла его в этот миг, и он зарычал про себя. Украдкой взглянул на Жара'шана, уверенный в том, что магистр Когтя заметил его ошибку. Хаз'тур не сомневался, что тот будет стыдить его после сбора, — только у глупца не появится такого шанса. Настроения банды менялись, и осколки прошлого вроде Жара'шана теряли свой авторитет. Банда уже тянулась к Хаз'туру, и когда придет время — никто не сможет его побороть. Свирепея от презрения Жара'шана, Хаз'тур давно хотел на него наброситься, но колдун требовал терпения.
Думая о мистическом знании, Хаз'тур вспомнил об открытых ему истинах. Он видел будущее! Грядущая резня без каких-либо оправданий, только ради собственной первозданной красоты, где его тело будет менять форму, когда только захочет, а Долгая Война станет Войной Вечной! Закипая от напряжения, Хаз'тур терпел бодрствование.
Притаившись за мутными облаками, корабль ощутил приближение зла. Его сенсоры ничего не чувствовали, не могла ничего вычислить и его испорченная логическая система — но оставалась абсолютная уверенность в какой-то неправильности. Камера, выложенная камнем, ныла, подобно пустоте во внутренностях, требуя внимания.
Укрываясь в своем святилище и паря, окруженный колдовскими защитами Езод тихо решил судьбу магистра Когтя и отбросил ненависть корабля. Подобно Жара'шану, судно было еще одним досадным элементом боевой банды, с которым следовало разобраться, но теперь его внимание поглощала текущая аномалия. На Сарастус возвращалось Черное Солнце, и сейчас необходимо было фиксировать каждую деталь и оценивать каждый нюанс. Несмотря на десятилетия, которые он посвятил этой тайне, он мало понимал ее природу, но захватывало его само обещание. Довольный тем, что его защита осталась в сохранности, колдун потянулся в пустоту, чтобы стать свидетелем невозможного.
Он прибыл с беззвучным криком — безумный, еще не выпущенный звук космоса, омраченный тенью другого. Сама реальность отпрянула, причинно-следственные линии хаотично смешались от присутствия незваного гостя. Защищаясь на каком-то базовом уровне, материя застыла у пролома, пытаясь заключить зараженное пространство в карантин. Реальность удержалась, и завоеватель был пленен.
Пленен, но не полностью изолирован. Заключенный в пузырь порядка, он выглядел как огромная черная звезда, источающая ядовитый свет.
Истинная Ночь пришла на Сарастус.
Стемнело сразу, но Зет все равно продолжал видеть площадь. Бледные лица, сверкающие клинки, серые амулеты просматривались неестественно четко. В высоком контрасте, до мельчайшей черточки — но обесцвеченные и лишенные тепла. Призрачный свет…
Кто-то начал хныкать, отозвался другой голос. Суеверный страх охватил толпу, подобно лесному пожару. Они хотели убежать, но их удерживала песня Иглы. Монолит стал ярко-белым, похожим на собственный негатив. Он сверкал от переполнявшей его энергии, между шипами пробегали разряды черных молний. Внезапно его песня превратилась в ужасный, пробирающий до глубины души вой.
Что-то начало ломаться внутри вурдалаков. Кто-то с растерянным криком ринулся вперед, раскинув руки, чтобы обнять металлическую сирену. Парнишку тут же затянуло в вихри возле монолита. Они поднимали его по спирали через лес колючек, которые рвали и обжигали тело. Уже недвижимый, он застрял где-то высоко, проткнутый одним из шипов.
Теперь в вихрь прыгнул второй парень, за ним — третий, четвертый. Скоро к смертельному танцу присоединились десятки жертв, бегающих вокруг Иглы и кричащих от радости, когда она начинала калечить их тела и души.
На Зета и его банду крик подействовал мягко, почти играючи. Он чувствовал: Игла хотела, чтобы он победил, хотела, чтобы он прорвался к звездам. Он не знал почему, и инстинкты подсказывали ему, что за это придется заплатить, но Зет решил разобраться с этим позже. Он и так в аду, терять ему нечего.
Вырвавшись из клетки собственной плоти, колдун направил свой дух на площадь и незримо парил над хаосом. Езод смотрел на кричащий монолит и переполнялся гордостью, вспоминая маленькое демоническое семя, которое он посеял здесь так давно. Освещаемое ядовитым светом Черной Звезды, питаясь от гниющего улья, оно превратилось в настоящего титана! К сожалению, став полезным инструментом для сбора, Игла толком не раскрыла секретов Солнца. Колдун пришел к выводу, что аномалия нарушала пространство на метафизическом уровне, буквально разъедая душу планеты, но сам механизм был ему совсем непонятен.
Он обратил внимание на подопытных и оценил масштабы резни. Бедные существа снова проявляли замечательную твердость духа. Пока один поддавался соблазну, еще трое пытались противостоять. Многие упали на колени, закрыв уши руками, чтобы заглушить песню. Другие стояли неподвижно, крепко зажмурившись и бормоча молитвы или проклятия, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, кроме зова. Они подтверждали его гипотезу, что жестокость улучшала сопротивление к аномалии. Но даже при этом многие погибали, а лорд Вассааго ждал после этого сбора живую добычу. Сейчас разочаровывать его было бы неосмотрительно…
Езод с неохотой скомандовал монолиту отступить. Как всегда, тот сопротивлялся, и он укрощал его собственной волей, безжалостно заставляя его подчиниться. Сила Иглы со времени последнего сбора выросла в геометрической прогрессии. Она стала более враждебной, более загадочной, более похожей на творение Черного Солнца…
Постепенно какофония утихла, и Игла снова стала скучного, безжизненного серого цвета. Вурдалаки таращились на спящего монстра. Их лица освещал призрачный свет. В какой-то момент резни начался дождь, и теперь на площади слышались первые раскаты грома. Монолит продолжал безмолвствовать. Медленно, но уверенно толпа зашумела, сначала от облегчения, а потом пытаясь перейти к ликованию.
Зету было почти жаль их. Они подумали, что испытание пройдено, но оно только началось. Игнорируя радостные возгласы, он наблюдал за волнующимся небом.
В атакующем отсеке раздался резкий звонок, и люк открылся настежь. В камеру ворвался вихрь из дождя и ветра. Он напугал бы обычных людей, но для хищников стал наслаждением. Встрепенувшись от оцепенения, они поспешили к люку. Согнувшись под причудливыми парашютными рюкзаками, царапая когтями по палубе, они двигались в рваном ритме, бросками, изголодавшись по свободе.
Отпихнув в сторону дерзкого собрата, Жара'шан занял лидерскую позицию. Как магистр Когтя он имел право прыгнуть первым! Инстинктивно он осадил Хаз'тура, который тут же выпустил наружу острые когти, но остался позади, в тенях отсека. Жара'шан тихо зарычал от удивления. Его инстинкты были отточены безжалостными тысячелетиями, и он понимал, что что-то идет не так…
Внезапно он заметил, как выжидающе смотрят на него собратья. Они что, думают, он боится прыгнуть? От этой мысли его сначала прошиб ужас, а затем — всепоглощающее желание убийства. Он уже видел, как отсек превращается в пропитанную кровью бойню. Беспощадно усмиряя гнев, он повернулся и нырнул в бурю.
Хаз'тур устремился вперед, с удовлетворением отмечая, что остальные его пропустили. Они уже понимали, что банда принимает новую форму. Он с презрением оценил их незначительные, почти одинаковые мутации. Да, новая форма непременно нужна. Точнее, несколько! Гоготнув, он прыгнул вслед за вожаком.
Проносясь в свободном падении сквозь водоворот, Жара'шан умолял ветер избавить его от сомнений. Он широко раскинул руки. Ветер ответил ему, разворошив шишковатую плоть его брони и заставив выть от освобождения. Чувствуя себя единым со штормом, он ощутил на вкус то самое успокоение, которое признавал.
Падая, Хаз'тур разыскал взглядом черную точку вожака далеко внизу и свирепо усмехнулся. Во время бодрствования он получил команду, которую ему вкрадчиво нашептал колдун: магистр Когтя не должен вернуться со сбора.
Отметив верхушку монолита, пронзавшую облака, Жара'шан неохотно активировал реактивный ранец, чтобы уклониться. Это существо — порождение Черного Солнца, и доверять ему не стоит. Как и этому безликому подонку, который привел их к этой дороге… Чувствуя в голове ясность, которую принес ему шторм, Жара'шан внезапно понял, что убьет колдуна. Да будут прокляты все планы повелителя Вассааго, — как только они закончат с этим сбором, он вырежет раковую опухоль, поглощающую его банду. Удовлетворенно крякнув, магистр Когтя нырнул, стремясь к далеким шпилям.
Зет осторожно подошел к молчащему монолиту. Стая держалась в стороне, но Зет убедил себя, что ему бояться нечего. Он неуверенно потянулся к длинному шипу, похожему на кинжал, поколебавшись при мысли об останках его товарищей, сгоревших заживо наверху.
— Я тебе для чего-то нужен… Не для порции горелого мяса, а для чего-то другого. И я хочу… победить их, развоплотить и сбросить в бездну, кричащих и тонущих в собственной лжи. — Эти слова явились незваными гостями из темных и голодных глубин Зетовой души. Они были чуждыми, но до боли знакомыми. Истинные слова.
Ошеломленный, Зет попятился. Шип остался в руке. Вурдалак озадаченно на него уставился. Когда он его коснулся? Сначала потянулся, но потом замер в сомнении…
Додумать мысль ему не дал пронзительный вой. Доносясь из-под облаков, этот звериный клич обездвижил вурдалаков так же, как и зов Иглы. Зет тут же узнал его.
Высокий Темный Шрам с лицом, изборожденным следами от ритуальных ранений, улучил момент и воскликнул:
— Услышьте Полуночных Отцов и откройте сердца Истинной Ночи! — Голос был низким, глубоким и не выдавал его юных лет. — Мы выдержали Таинство Божественного Полосования, и теперь Повелители пришли к нам!
Зет увидел, что они ему поверили. Каким-то безумным образом он даже оказался прав. Тот крик из поднебесья послужил подтверждением. Все его видения были правдивыми. Повелители здесь!
— Все то, что вы видели тут на шпилях, — ничто! Там… — Темный Шрам указал на небо, — там лишь боль и смерть! Единственное, что вы должны у себя спросить: я охотник… или просто мясо?
А затем что-то материализовалось в небе, и проповедника не стало.
Поднимаясь обратно в облака с жертвой, аккуратно подвешенной между лопатками, Хаз'тур ликовал. Он жил ради этих моментов элегантного убийства и идеальных подношений Хаосу. Но в этот раз больше всего он радовался тому, что не дал магистру Когтя убить первым!
Крутясь в потоках ветра, он увидел, что за ним наблюдает Жара'шан. Они смотрели друг на друга, зависнув в воздухе, а тем временем вокруг них летали остальные. После этого оскорбления черта между наглостью и открытым вызовом была перейдена. Расплата неминуема. Оставался один вопрос: когда? Хаз'тур ждал, истекая слюной в предвкушении схватки. Выпустив когти, Жара'шан завел реактивные двигатели… и нырнул к площади.
Хаз'тур засмеялся, зная, что не страх руководит его соперником. Несмотря на тысячелетия во тьме, магистр Когтя все равно исполнял свой долг. В глубине души древний монстр оставался космодесантником.
Зет успел заметить промелькнувшие тени, когда из приведенной в замешательство толпы вырвали второго вурдалака. Он и глазом не успел моргнуть — сразу видна работа мастера. Третий нападающий немного замешкался, и Зет заметил что-то человекоподобное огромных размеров.
Повелитель Ночи. Это имя возникло у него в сознании, благоухая сладкими обещаниями. Он не знал, подарок ли это снова от Иглы или откровение кого-то более тайного, но его сердце пело. Узнав их игру, узнав их, Зет припал к земле возле монолита и продолжал наблюдать. Нападения не были случайными. Они забирали настоящих сумасшедших: исступленных Бритвенников, фанатичных Темных Шрамов, беспокойных Пожирателей Плоти… и всех, кто бежал к воротам. Выбраковывали слабых.
Взглянув на свою стаю, Зет поморщился. Они сбились в кучу и глазели на облака! Им требовалось прикрытие, но он не хотел рисковать, окрикивая замечтавшихся идиотов. Сейчас не время быть замеченным и не время отвлекаться. Его взгляд снова невольно вернулся к игре Повелителей Ночи. Она была прекрасна…
Взгромоздив еще одного убитого на наплечники, Жара'шан обдумал вызов Хаз'тура. Он был неизбежен, но все равно его удивил. Неужели его банда забыла, что миссия — прежде всего? Неужели они так низко пали? Повелители Ночи начали Долгую Войну, связанные клятвой низвести ту ложь, из которой слеплен Империум, — но теперь, наблюдая за своими алчными, кричащими собратьями, он не знал, что же объединяет их.
Волнуясь, Жара'шан снова обратил взгляд к юнцу, которого заметил прячущимся за монолитом. Худой, с лицом белее кости и прилизанными черными волосами, — но внимание привлекала его неподвижность. Он уже дважды помиловал его, убежденный, что тот прячется не из трусости. Нет, страха в нем не было — но не было и ярости или веры, которая часто ослепляла бесстрашных…
Осуждающе шипя, мимо пролетел собрат. Коготь устал от игры в тени, и их наглость разгневала его. Если теперь главным станет Хаз'тур, пойдут ли они за ним? Ведь не может быть, чтобы их верность — нет, боязнь магистра Когтя — так сильно пошла на убыль? Он горько добавил имя Хаз'тура в список жертв своей собственной жатвы, которую он проведет после этого задания. Прокричав команду, он ринулся из-под прикрытия облаков.
Толпа замолкла, увидев хищные черные силуэты, появившиеся из-за туч. Они стремительно кружили над площадью, пересечения их маршрутов были четко рассчитаны — летуны что-то писали на небе. Зет видел, как эти надписи возникают и исчезают, снова и снова. Призрачные изображения всего лишь следы реактивных двигателей — но восьмиконечная звезда продолжала держаться в небе. Зет отшатнулся, разрываемый ненавистью и страстным желанием, пытаясь пригвоздить себя к земле. Времени оставалось очень мало, а его стая неподвижно ждала на месте резни…
Внезапно Зет выскочил на открытое пространство с криком:
— На старт!
Это привлекло их внимание — плюс внимание всех сумасшедших, да и Повелителей Ночи тоже…
— Хотите жить — идите к Игле!
Не задавая лишних вопросов, Брокс и Керт рванулись к нему, но Виво презрительно ухмыльнулся:
— Да ты спятил, шеф. Игла — это ловушка! Мы попадем на звезды вместе с ангелами!
Он хитер, и у него наготове простые ответы. А издерганная толпа вполне может к нему прислушаться. У Зета волосы встали дыбом в ожидании безжалостных когтей. У него нет на это времени…
Повинуясь порыву, Зет уставился в глаза Виво, открыв в собственных ужасную темную страну, которую так недавно показала ему Игла. Виво увидел лишь отблеск правды, но она тут же разрушила его сознание. К тому времени, как его тело ударилось о землю, он успел умереть тысячу раз.
Паря над площадью, Езод уклонился от рикошета энергии черного света. Это был всего лишь отзвук, но концентрированное в нем зло почти рассеяло его астральную проекцию. Флегматично приписав растерянность любопытству, чернокнижник внимательно осмотрел площадь. Он заметил силу интеллекта в основе атаки, но внизу плескалась непроходимая трясина душевных мук. Анализируя поведение орущих, мечущихся животных, Езод почувствовал первые признаки беспокойства. Может ли действительно среди этих несчастных быть кто-то с такой силой интеллекта? Душа, концентрирующая силу Черной Звезды?
Зет не отрываясь смотрел на тело Виво. Внутри его боролись растерянность, ужас и… радость? Как он это сделал? И почему его это мучает, ведь было так хорошо? И почему он чувствует вкус крови?
Услышав внезапный говор толпы, Зет понял: они все почуяли кровь. Кровавый дождь. Подняв голову, он увидел, как откуда-то сверху льются черные ручейки. Зет тут же толкнул Брокса и Керта в тень Иглы, уже зная, что спасать остальных слишком поздно.
Без предупреждения ливень сменился адской бурей. На перепуганную толпу обрушились поблескивающие внутренности, изуродованные конечности и другие нераспознаваемые части тела, пока охотники забивали свою добычу. Они носились туда-сюда с воем и грубым стрекотом, поливая толпу кровавым дождем и спускаясь кругами все ниже. Вурдалаки в суматохе уклонялись и прижимались к земле, чтобы спастись от летунов, многие поскальзывались в кровавых лужах и сбивали с ног соседей.
Зет увидел, как над толпой рассекает воздух Повелитель Ночи, едва не задевая головы когтями. На его шлеме в форме оскалившегося волка уши были похожи на крылья летучей мыши, а глаза горели холодным огнем. Сквозь всеобщий хаос прорывался грубый шепот летуна: «Мы — тьма между звезд… Умрите за нас… Мы — обещание убийства в ваших сердцах… Убивайте за нас… Мы — истина за спиной лжи… Убивайте или умрите…»
Эти слова будто нашли какой-то рычаг, спрятанный в самых глубинах их душ. Сначала обезумели Бритвенники, размахивая грубыми пиками и колунами, после на неверных обрушились Темные Шрамы с костяными ножами. Те, у кого еще остался разум, защищались. Тени, Гвозди, Статики — все ополчились друг против друга во имя Истинной Ночи. И все это время Повелители Ночи летали над ними, насмехаясь, мучая их — но убивая тех, кто пытался убежать.
Наблюдая, как умирает его стая, Зет не чувствовал ничего.
Раскинув руки, Хаз'тур пронесся между парой улепетывающих вурдалаков, почти разрезав обоих пополам, превратив двоих в четверых. Он закрутился в воздухе — интересно, сколько их ноги будут бежать самостоятельно? Но они безжизненно упали. Эта сцена его мало повеселила, а кровь продолжала петь в унисон с неистовой толпой. Услышав, как магистр Когтя заканчивает свою тщеславную речь, Хаз'тур понял, что время настало. Сгорая от нетерпения, он рванул обратно в облака.
Наблюдая, как его противник летит в небо, Жара'шан поежился, однако новички требовали его внимания. Они дрались с поразительной жестокостью, но в очень немногих поселилась истинная тьма. Его мысли снова вернулись к тому странному тихому вурдалаку. В его неподвижности было что-то от их собственного ритуала бодрствования. Жара'шану стало интересно, выжил ли необычный вурдалак. Заинтригованный, хищник полетел к монолиту.
Зет увидел, как зловещая восьмиконечная звезда снова появилась в небе, горя удовлетворенным огнем, насыщенная кровью жертв. Узнав момент, который он уже предвидел, Зет прикусил губу, внезапно заколебавшись.
— С нами все будет в порядке, босс? — спросил его Брокс, вытаращив глаза. Этот детина никогда не отличался особым умом среди других членов стаи, зато был верным.
— Действуйте по плану, — сказал Зет. — Идите. Оба.
Нервничая, Брокс и Керт нырнули под укрытие Иглы… и исчезли. Зет знал: это поворотный момент. Сейчас он может ускользнуть, и Повелители Ночи об этом никогда не узнают. Придет рассвет, и он станет Королем Шпилей.
Но этот момент был упущен. Впрочем, времени все равно бы не хватило. Зет взглянул вверх и увидел там Повелителя Ночи в волчьем шлеме.
Вурдалак смотрел прямо на него. Когда Жара'шан подлетал к Игле, глаза парня безошибочно нашли его. Будто он ждал. Такое странное поведение остановило Жара'шана, и теперь они изучали друг друга, забыв про хаос, творившийся вокруг. Жара'шан пытался понять, как вурдалак связан с монолитом. Еще один отпрыск Черного Солнца?
Взгляд вурдалака вдруг устремился вверх — это предупреждение пришло лишь на миг раньше, чем Жара'шан услышал реактивные двигатели. Он с ревом обернулся — и когти Хаз'тура ударили его прямо в грудь. Головокружительный нырок мерзавца сбросил магистра Когтя с неба, жестоко пригвоздив его к площади. Три вурдалака, оказавшиеся под ним, превратились в кровавое месиво, а каменная поверхность треснула. Инстинктивно Жара'шан откатился вбок, прежде чем Хаз'тур, пытаясь достать его когтями, тоже свалился на площадь.
Ухитрившись удержать равновесие, Хаз'тур приземлился на ноги и помчался за противником, размахивая огромными костяными секачами. Не в силах восстановиться, Жара'шан лишь мог катиться дальше. Раздробленные кости его реберного панциря разрывали грудь, как битое стекло. Мгновенное промедление стоило ему скользящего удара по одному из наплечников. Броня уцелела, но этого хватило, чтобы затормозить его бегство. Хаз'тур тут же взобрался на него, ступив ногой на грудь и придавив его к земле.
— Твоя Долгая Война — ложь… — Голос мерзавца был хриплым от удовольствия. Слюна из пасти забрызгивала броню магистра Когтя. — И ты всегда был слеп, когда дело доходило до Истинной Ночи!
Когда противник начал опускать на него костяные секачи, Жара'шан активировал реактивный ранец. Взрывной рывок оторвал его от Хаз'тура, протащив между ног орущей толпы. Пытаясь справиться с агонией, он сцепил зубы и летел по камню, высекая град искр. Побитый реактивный двигатель скакал и ревел под ним, будто живой. Внезапно выхлопные дюзы выплюнули поток огня, обжегший его закованные в броню ноги и оставивший за собой дымный след. Он в отчаянии старался отключить питание, но измученный дух машины было не остановить. Пытаясь найти блокировочные клеммы, он уже знал, что спохватился слишком поздно.
Дерзкий маневр Жара'шана обрушил Хаз'тура на землю, сбив его с ног. Тот вскочил и услышал грохот взрыва, раздающийся по всей площади, а через миг заметил яркое сияние огня на фоне ночного неба. Его глаза заблестели от восторга. Хаз'тур запрокинул голову и громогласно проревел о своей победе звездам.
Радость прервалась колющей болью в бедре. Он обернулся, но нападавший уже мчался прочь. Его черный кинжал блестел от крови Хаз'тура. Трудно поверить, но это был всего лишь очередной вурдалак — еще худее, чем остальные, и болезненно-бледный. Взглянув назад, он холодно улыбнулся хищнику, прежде чем потеряться в бушующей толпе.
Издав звериный рык, Хаз'тур устремился за нападавшим, разрывая скопище, подобно волне разрушения, пробивая себе путь секачами, кулаками и зубами. Кто-то из вурдалаков пытался убежать, кто-то ополчался против него со своим жалким оружием, но все превращались в куски мяса и костей после столкновения с ним. А затем Хаз'тур вырвался из толпы, и соперник уже ждал его.
Он стоял менее чем в двадцати шагах, скрываясь у монолита, высматривая врага холодными и изучающими глазами. На краткий миг сквозь волну ярости в сознании Хаз'тура пробилась его уходящая в небытие рациональная часть, пытающаяся анализировать и задавать вопросы. Что это за существо? Да разве мог его жалкий клинок поцарапать броню хищника, не говоря уже о том, чтобы ее проткнуть? Он был богом по сравнению с этим червем, как же тот пустил ему кровь?
Будто почувствовав сомнения Хаз'тура, вурдалак указал на него, а затем медленно провел пальцем по собственному горлу. И исчез в тени монолита. Хаз'тур и глазом не успел моргнуть.
Не вурдалак, а призрак какой-то…
Шипя от раздражения, Хаз'тур прыгнул к тому месту, где существо находилось всего несколько секунд назад, пытаясь уловить его запах, высматривая темные закоулки Иглы, чтобы разглядеть скрючившуюся фигурку. Что за фокусы?
А затем он увидел их — холодные серые глаза, взирающие на него сквозь железную паутину. Внутри Иглы! Быстрее молнии Хаз'тур ударил в сплетение нитей — но призрака уже не было, он растворился в темноте. Пока Хаз'тур высматривал вурдалака в извилинах монолита, в его ярость на миг вплелась нотка восхищения. Да, тут полно прорванных дыр, в которые может пролезть этот червь, но какой дурак будет прятаться внутри машины-убийцы? Ответ пришел к нему, несмотря на ярость: тот, кто насмехается над хищником!
Момент — и он начал разрывать Иглу. Железо было твердым, но хрупким и быстро поддавалось его костяным секачам.
Сердцем Иглы оказалась пустая вертикальная шахта. Зет прикинул, что она тянулась через весь улей, а может, и дальше, но он забирался всего на несколько уровней вглубь. Продираясь сквозь ее искривленные внутренности, он услышал, как охотник пробивает себе дорогу вслед за ним. Мимо пролетали осколки металла, тут же теряясь в бездне внизу, и Зет вздрогнул от мысли, есть ли конец падению в эту тьму. Но он-то падать не собирался.
За последние годы он поднимался по этому маршруту бесчисленное множество раз, находя прорехи в сетке, ведущей к другим ярусам улья, конечно заброшенным. Однако в них еще многим можно было поживиться, а к этой ночи он подготовился хорошо.
Металл наконец поддался, Повелитель Ночи проник внутрь, и Зет ринулся по шахте, забыв обо всякой осторожности. Он успел заметить остальных, которые ждали его там, внизу, сгрудившись в камере с другой стороны паутины. Почти добежал…
Внезапно мимо него пронеслось что-то большое и темное. От неожиданности он чуть не упал. Предмет ударился о стену шахты где-то внизу с оглушающим лязгом и отскочил в темноту. Посмотрев туда, Зет увидел в глубине вспышку света. Мгновение спустя шахта задрожала от рева двигателя, а наверх пробился луч.
Безрассудно прыгнув во внутренности Иглы, Хаз'тур камнем свалился в бездну. Этот проклятый варпом призрак обманул его! Изо всех сил спеша наверх на реактивном двигателе, он пронесся мимо своего соперника, едва разминувшись с ним, когда тот проскользнул еще в одну дыру. Охваченный яростью, Хаз'тур вернулся к ней и превратился в ком из шипов. Включив двигатели на полную мощность, хищник бросился на железный барьер.
Грохот проникновения раздался в роккритовом коридоре, но бегущие вурдалаки не оглядывались. Мерцающие светосферы — не единственное, что они оставили в туннелях. Многие и многие годы они превращали это место в смертельную ловушку, и один неверный шаг мог убить их точно так же, как и когти охотника.
Прыгая по почти невидимой проволоке, Зет почувствовал, как его охватывает паника. Он планировал сильнее оторваться от своего соперника, но на такую физическую силу не рассчитывал. Внезапно все годы планирования и поисков показались ненужными, но он продолжал держаться за обещание Иглы. Он доберется до звезд…
Хаз'тур камнем устремился вниз, прорвав паутину и врезавшись в стену всего в тридцати шагах от начала маршрута. От удара раскрошился камень и затряслось все помещение. Хищник с ревом вылетел из образовавшегося кратера, осыпаемый градом осколков, и ухитрился приземлиться на лапы. Быстро, по-птичьему двигая головой, он оценивал территорию. Низкий потолок, серые стены, испещренные трубами, проходы со всех сторон… Значит, не ярус, а служебный уровень для обеспечения жизнедеятельности улья. Этот лабиринт узких туннелей и захламленных комнат даст преимущество его добыче и совсем не годится для его собственных размеров. Смышленый малыш.
Но он их уже почуял. Их трое, и они близко. Не в силах прыгнуть, не то что летать в замкнутом пространстве, он понесся к выходу… и земля уходила у него из-под ног. Заработали сверхчеловеческие рефлексы, он зацепился за самый край пропасти и выскочил, подброшенный реактивной струей. Взглянув вниз, он зарычал, увидев гнездо шипов, торчащих из мрака. Ловушка? Его керамитовая броня раскрошила бы несчастные шипы, как спички, но сама идея возмутила Хаз'тура. Они что, собирались охотиться на него?
После этого ловушки попадались часто. Неистовый бег Хаз'тура порождал новое нападение на каждом повороте туннелей. В основном это были вариации на одни и те же темы, грубо замаскированные ямы, падающие потолки или пружинные капканы, выпускавшие шипы или вращающиеся перекладины. Иногда попадалось и что-то уникальное вроде ливня из кислоты или потрепанного лазпистолета — но все это были неуклюжие игрушки ребенка, изображающего войну. Сначала инстинкты заставляли Хаз'тура избегать ловушек, но скоро он с упоением топтал их, смеясь, когда шипы разбивались о его броню, и браво пиная отлетавшие куски.
К тому времени, когда добыча появилась в поле зрения, настроение у него значительно улучшилось, и ему хотелось продлить охоту. На расстоянии тридцати шагов он начал дразнить их душераздирающим стоном, заставив обернуться одного из трех. Через несколько мгновений этот дурак напоролся на ловушку из гвоздей. Пробегая мимо, Хаз'тур обезглавил орущего беднягу, едва взмахнув рукой. Как и следовало ожидать, это был не тот призрак. Нет, тот призрак хитер, но его жизнь висит на волоске длиной всего двадцать шагов…
Весь в поту, с бешено бьющимся сердцем, Зет знал, что надолго их не хватит. Даже поскользнувшийся Керт не задержал охотника. Когда этот дурак проткнул сам себя, нечто темное внутри Зета порадовалось, отчаянно цепляясь за что угодно, чтобы отвратить от себя эти когти, только это нисколько не помогло. Теперь тень смотрела голодными глазами на Брокса, пытаясь подобрать угол и сбросить его со счетов…
Зет уже задыхался, а вурдалак, бегущий рядом с ним, дышал спокойно. Брокс — недалекий, но сильный. И очень верный. Этот идиот мог бы убежать вперед давным-давно, но все равно оставался с Зетом плечом к плечу, несмотря на того дьявола, что уже дышал им в затылок.
Пожертвуй дураком! Парализуй его! Эта мысль промчалась в мозгу Зета и шокировала его своей жестокой логикой. Что еще хуже: он знал, что может это сделать. Просто потянуться своим сознанием и сжать. Это так легко и разумно! Но Брокс — последний из его стаи…
Они завернули за угол, и Зет увидел, что их цель перед ними. Игра окончена! Уже так близко, но и охотник настигает…
Сделай это!
И они ворвались в старый склад генераториума, продираясь через наваленные железные бочки, стремясь к открытому люку на дальней стороне. Но тут сердце Зета упало. Они не смогут запереть взрывную дверь вовремя! Когда они окажутся снаружи склада, им придется повернуться и потянуть ее, чтобы закрыть. А это займет драгоценные секунды, которых у них уже нет… а если бы кто-то толкнул ее изнутри…
Зет взглянул на Брокса, и холодное существо внутри его зашевелилось.
Сейчас!
Примчавшись к складу, Хаз'тур увидел, как более крупное животное внезапно повернулось к призраку и бросило его в туннель. Порадовавшись их стычке, он рванул вперед. Его острый нюх почуял прометий. Прометий? Он ощутил, как под ним порвалась натянутая проволока.
Уходя на неверных ногах подальше от склада, Зет обернулся и увидел Брокса. Выражение лица у большого вурдалака было спокойным и пустым. Затем крышка люка захлопнулась, а взрыв прозвучал на миг позже. Он выгнул цельнометаллический люк и сбил Зета с ног. Сжавшись в комок, он еще долго лежал во тьме, пока земля не перестала дрожать. В голове кружились две мысли, борясь за его душу: «Я не делал этого… Я это сделал…»
Хаз'тур очнулся от невероятной боли. Каждый вдох отзывался у него в груди россыпью разбитого стекла, а ноздри вздрагивали от смрада горелой плоти. Оставшийся глаз сфокусировался на лабиринте трещин на потолке. Эти переплетения бетонных фрагментов что-то значили… Кроме того, у него не двигалась шея, да и все остальное. Едва дергались лишь когти на левой ноге. Этот призрак… Призрак убил его. Тот самый призрак, что сейчас глядел на него сверху вниз холодными серыми глазами. Он наклонился над ним — и за серым проскользнула тьма, теперь хищник смотрел в два маленьких черных солнца. На кратчайший миг Хаз'тура охватил страх — а затем опустилась тьма.
Когда Зет выбрался из Иглы, на небе появились полосы красного света, в котором купалась вся площадь. Куда ни глянь, везде лежали тела: Бритвенники, Пожиратели Плоти, Темные Шрамы — все похожие друг на друга, уравненные смертью. Выжившие испуганно сгрудились в кучу, почти такие же побитые и окровавленные, как мертвые. Их лица были неподвижны — они пребывали в шоке от того, что остались живы.
Хищники тоже находились здесь, замершие и молчаливые — будто окаменели от лучей солнца прямо там, где стояли, и превратились в темные статуи. Их вожак в волчьем шлеме лежал среди них. Его броня превратилась в оплавленное месиво, а сгорбленная поза говорила о мучительной боли — но он был жив. Это хорошо, подумал Зет. Ему среди них понадобятся союзники.
Его взгляд нашел другого — того, который решит его судьбу. Над мертвыми молча парило существо без лица, оборванные края его мантии почти не касались земли. Будто призрачная птица-падальщик, видящая смысл в кровавой бойне. Возле нее так же молча шел гигант в броне. Подол его соболиного плаща промок от крови растоптанных тел.
Колдун и Повелитель. Снова слова просто появились в мозгу Зета — вместе с пониманием, что к этим древним порождениям кошмаров лучше не приближаться. Они подойдут к нему сами, когда настанет время. Зет ждал, вперив взгляд в землю, запятнанную кровью. И наконец они пришли.
— Неужто мы выдавили из этого мира все до капли? — раздался сухой шепот Повелителя. — Забрали все… и это мелкое создание пережило жатву?
Колдун не ответил, но Зет внезапно почувствовал, как тот потянулся к нему щупальцами собственной воли…
Проникал к нему в душу… Пробивал все стены, словно бумагу… Подталкивал его к самому краю…
В отчаянии Зет взмахнул своим жертвенным подношением:
— Убийство… убийство за Истинную Ночь!
С его руки свисали кровавые ошметки разорванного лица Хаз'тура.
Повелитель остановил психическую атаку едва заметным жестом и наклонился вперед. Обескровленные, но красивые черты его лица походили на высеченные из мрамора, но испещренного тенями. Глаза же были безжизненного черного цвета.
— Говоришь, ты убил хищника? — В голосе не слышалось злости. Только невозможно древняя горечь, от которой почему-то становилось еще хуже. Если ответ будет хоть на волос дальше от идеального — его ничто не спасет.
— Он был… слаб, повелитель, — выдохнул Зет, ожидая смерти.
Под губительным взглядом мгновения превращались в мрачную вечность. А потом древний кивнул:
— Да. Слабость — единственный грех, который презирает эта Галактика. — Повелитель повернулся к колдуну. — Берем его.
— Это опасно. — Слова прорывались через электрическое шипение.
— Надеюсь, колдун. — В бесцветном голосе слегка угадывалась ирония.
— Лорд Вассааго, его сущность запятнана… элементом, влияние которого я не могу оценить.
Зет приглушил волну ненависти к этому мерзавцу без лица. Тот явно тоже почувствовал на себе касание Иглы и боялся — боялся той силы, которой он станет…
— Мы все запятнаны, Езод. — Зет чуть не поморщился от желчи в голосе Вассааго. — Именно поэтому мы должны идти дальше.
— Лорд, он непредсказуем, — настаивал Езод.
— Увидим, — ответил Вассааго, отвернувшись от обоих.
«Увидите», — пообещала Игла.
Бен Каунтер
Конец ночи
— Те, кто говорит, что в галактике не осталось красоты, — сказал Мемногон, — пусть посмотрят на это.
Протянувшееся за обрывом пространство ошеломляло своим безумием. Поверхность представляла собой покрытое лабиринтом кривых трещин чёрное стекло. В эти трещины изливались едкие водопады отходов, питающие токсичные подземные океаны. От пробившихся сквозь поверхность огромных машин вздымался пар. Островки черного стекла поднимались поршнями и шестеренками в такт биению сердца-машины, что оживляло этот мир. Небо бурлило цветом ржавчины.
У подножия гигантских машин, среди вращающихся маховиков и спиралей медных пружин толпились слабоумные маньяки. Их привели сюда видения и кошмары, и они бросались в работающие механизмы, смазывая их своей кровью в безумном поклонении господину, что послал им зов. Их перемолотые тела окрасили струйки машинного пара в розовый цвет.
Мемногон из Повелителей Ночи повернулся к своему отряду, что следовал за ним по склону стеклянных гор. Он вёл их сквозь варп-шторм, через миры такие же безумные, как этот, если не более. Он всегда был в поисках великих побед, чтобы доказать ценность своей банды в глазах сил варпа.
— Братья, — сказал он, — это Латунная Колыбель. Здесь царствует князь Ктул, и здесь он будет уничтожен.
— Что ж, давайте тогда в должной мере насладимся видом, — сказал Хэлкаст, чей юмор был мрачным даже накануне победы. — Ведь убить нужно повелителя демонов.
Хэлкаст был старейшим из дюжины Повелителей Ночи в банде Мемногона. Его тёмно-синий доспех почти полностью был покрыт ракушечными наростами — разраставшимися в варпе миниатюрными созданиями, что питались его злобой и ненавистью.
— Я видел это во сне, — сухим, дребезжащим голосом сказал Фалкром. Его броня была покрыта обрывками пергамента, которые постоянно тлели от силы молитвы, что была написана на нём. — Ктул погибнет, как континент, тонущий в океане. В огне и крови. Я видел это.
— Я привёл вас сюда, потому что искал великий трофей, — сказал Мемногон. — Я пролил собственную кровь чтобы оракулы просветили меня, и они рассказали о повелителе демонов в теле из меди и стали. Братья мои, мы всегда стремились принять самые достойные вызовы, что может бросить нам варп. Мы победим, как и прежде!
— Однажды, — сказал Дратикс, — мы склонились перед Золотым Троном. Мы подчинялись ему. Мы отрицали своё естество. — Дратикс был гладиатором, исследователем кровавой резни. Он был вооружен парой древних молниевых когтей, носить которые мог только тот, кто изучал их столетиями.
— Но мы порвали свои цепи, мы выбрали свободу. И величайшая свобода — это выступить против варпа и победить его. Это и есть триумф Хаоса! Свобода и слава!
— Свобода и слава! — прокричали Повелители Ночи, подняв над головой цепные мечи и болтеры. Они салютовали Хаосу и Мемногону.
— Вместе, наши клинки победят Ктула, — заявил Мемногон, — и весь варп должен узнать это!
Ненависть почти сожгла Мемногона изнутри. Она воспылала, когда легион был отлучён, изгнан Императором, которому Повелители Ночи посвятили себя. Или же сами Повелители Ночи отвернулись от Императора? Ненависть так повредила его память, что подробности были утеряны.
Но ненависть не завладела им. Он нашел группу Повелителей Ночи, что пытались потушить тот же пожар внутри. Вместе они узнали своё предназначение. Победа охлаждала их огонь и делала его терпимее. Победа над величайшими противниками, что они могли найти. Только тогда он может быть достойным славы варпа. Только в момент победы, и никогда больше, человек может быть по-настоящему свободным.
Тело Мемногона горело в предвкушении этого момента, и вот он уже бежит по стеклянному склону прямо к трону князя Ктула. Необъятное машинное сердце планеты взорвалось потоком медных внутренностей. Ревущие поршни ударили в землю, выбрасывая шторм зазубренных обломков, застучавших по броне Мемногона. На вершине холма возвышался огромный трон из бронзы и стали, на котором восседало массивное драконоподобное существо. Как и мир под его ногами, этот кошмар состоял из механизмов и демонических огней, бурлящих между сияющими от жара пластинами брони. Его длинная и клыкастая голова с рядами золотистых глаз-линз, встроенных в железный череп, была окутана клубами пара.
— Ты не ищешь аудиенции, — прорычал металлический голос, — ибо те, кто ищет предстают предо мной бредящими оборванцами, приведенными сюда сновидениями. И ты не предлагаешь свою верность, ибо не склоняешься предо мной в ужасе и почтении. Это наводит на мысли, что ты пришел свергнуть меня и занять мой трон.
Ненависть Мемногона была слишком сильна, чтобы её можно было выразить. Раньше он пытался выпустить её, изрыгая молитвы варпу или выкрикивая изобличения в лицо врагам, но теперь он знал, что только победа принесет облегчение. Он поднял свою булаву, и на её силовом поле начала тлеть кровь. Кровь никогда не высыхала, как вечное напоминание о каждой победе.
— Я Мемногон из Повелителей Ночи, — борясь со своим голосом, проговорил он, — а это братья из моего отряда, скитающиеся по варпу. Мы забираем головы только самых достойных врагов, и этим мы почтим тебя, князь Ктул.
Ктул соскользнул со своего трона, его передние конечности обратились клинками горящей стали. По поверхности забил шарнирный хвост, когда его туша с грохотом коснулась стеклянного склона. Он встал на дыбы перед Мемногоном и сузил свои глазные линзы.
— Что ж, бросим в погребальный костёр ещё один череп, — прорычал Ктул, и бросился в атаку.
Огромная клешня раздробила поверхность там, где долю секунды назад стоял Мемногон. Ктул взревел в гневе, и из сочленений его тела вырвался пар.
— Я пришёл свергать тебя не в одиночку, — закричал Повелитель Ночи, прострелив демону глаз из которого повалил желтый дым. — Ты встретишься с клинками моих братьев, и вместе мы повергнем тебя!
Мемногон странствовал со своей бандой по галактике в течение веков, как сквозь варп, так и по реальным мирам. Ранние дни стерлись из его памяти, но последние года проносились парадом побед. Все его братья работали как одно целое, чтобы победить врагов, которых никто из них не смог бы побить в одиночку. Он знал все их силы и слабости, знал, как они будут действовать в следующую секунду. Они создадут цепочки причин и следствий, которые приведут к победе, неизбежной, как сам варп.
Первый поток болтерного огня должен ослепить демона, тогда на него набросятся Повелители Ночи, своими цепными мечами и силовыми палицами ломая сочленения его ног, чтобы он упал на землю. Затем они расчленят его кусок за куском, пока на битом стекле не будет лежать лишь куча обломков.
Мемногон обрушил огонь на морду демона, ожидая залп своих братьев, что разрушит оставшиеся глаза. Но стрельбы не последовало. Ни один Повелитель Ночи не бросился в атаку вместе с ним. Мемногон оглянулся назад, рискнув на миг отвести глаза от противника. У основания склона выстроилась его банда и наблюдала за происходящим. Никто из них не поднял оружия, никто не двинулся на помощь своему лидеру.
Шок от увиденного вызвал почти такой же холод и боль, как клинок, что вошел ему в спину и вышел сбоку из живота. Мемногон схватил конец клинка и обломил его, давая себе возможность соскользнуть с него, несмотря на терзающую его боль. Он закрыл боль, приказав умолкнуть своей слабой человеческой части мозга. Мемногон повернулся, но одна нога не слушалась его. Он упал на одно колено, когда Ктул атаковал снова. На этот раз лезвия его клешни разрубили его до пояса, пройдя сквозь легкие и внутренности. Мемногон опрокинулся назад и своим угасающим взором смог увидеть, что его банда всё еще неподвижно стоит. Они не дрогнули и не обнажили оружия, глядя как Князь Ктул разрывает Мемногона и разбрасывает окровавленные куски его тела по треснувшему стеклу.
В этом мире им больше нечего делать. Их ржавый и деформированный космический корабль, в котором обитал угрюмый порабощенный демон, словно чёрная жаба припал к поверхности обсидиановой долины, где они приземлились. Свет костра мерцал на его корпусе — костра, на котором догорали немногочисленные останки Мемногона.
— Он должен был умереть, — сказал Фалкром, стоя перед огнём. — Хаос — это свобода. Ни один человек не должен господствовать над другим. Провозгласив себя выше нас, Мемногон отнял у нас свободу, что дал нам Хаос. Мы не пойдем по такому пути снова. У варпа свой путь.
— Ты что, не помнишь? — прорычал Хэлкаст. — Мы уже говорили это раньше, когда бросили Владыку Корста. И Виксола Кхрэна до него. Они сражались и побеждали лучше других, и поэтому они становились во главе нас. А мы бросали их умирать, потому что Хаос не позволяет одному из нас править другими!
Он огляделся, посмотрев на других Повелителей Ночи, что стояли молча, слушая его.
— Никто из вас не помнит? Действительно, варп повредил наши разумы. Я не помню, кем был до того, как облачился в эти цвета. Но вы же должны помнить тех, кто был до Мемногона.
— Заткнись, Хэлкаст, лопни твои кишки! — заворчал Дратикс. — Это наш путь. Мы побеждаем слабость в своих рядах так же, как врагов вокруг нас. Мемногон подох, мы все понимаем почему. Так мы отринули слабость его власти, чтобы стать ближе к Хаосу.
— Но мы не стали ближе! — ответил Хэлкаст, — это случится снова. Может, это буду я, или ты, Дратикс. Может даже, это будет этот бледный юнец, — Хэлкаст показал пальцем на Фалкрома, являвшегося самым молодым членом банды.
— Один из нас снова возглавит оставшихся. Он поверит, что он другой, что остальные простят ему понукание нами. Но это будет ошибкой, и мы бросим его, он умрёт. Сколько раз это повторится? Десять, сто, тысячу?
— Тогда разорви этот порочный круг! — сказал Фалкром. Его глаза были широко открыты, как будто он вновь был захвачен своими пророческими видениями, когда пред его мысленным взором простор варпа не таил ничего и он мог прочитать будущее в его очертаниях. — Кинься в огонь или возьми болт-пистолет и вышиби себе мозги, если думаешь, что это тебя спасёт!
Хэлкаст посмотрел на догорающий костер, в котором оставалось только несколько обугленных костей.
— Решили ли мы когда-то, что сможем возвыситься над Хаосом? — сказал он мрачно. — Решили ли впечатлить богов своими триумфами? Неужели мы были наказаны за своё высокомерие? Поэтому мы здесь?
Другие Повелители Ночи уже грузились на корабль и, возможно, уже не слышали его. Бросив последний взгляд на остатки костра, Хэлкаст последовал за ними.
Корабль поднялся над обсидиановой долиной и пробил облака, чтобы продолжить свой путь в ночь, которой не будет конца.
Саймон Спуриэр
Повелитель Ночи
Часть первая
Добыча
Зо Сахаал
Пробуждение не было спокойным. Во тьме, в глубинах разрушенного космического судна, предоставленному ему, охотник вышел из сна с шипящим звуком. Он выпустил воздух из пересохших легких через опаленные губы, запрокинул назад голову и закричал.
Некогда он был человеком. Даже теперь, сквозь туман времени и боль травмы, он вспоминал, как это было — проснуться обычным человеком: мерцающие сны и мечты, растворяющиеся эхом в реальности дня. И все это без паники и ужаса, без мрачной галереи образов темных и уродливых созданий…
Теперь все не так. Здесь, в темноте и дыму, в грязи и тусклом снегу, такие удобства казались неуместной снисходительностью.
Пробуждение завершилось диким воплем, и первая мысль, пришедшая ему в голову, была: «Началось. Кто-то решился…»
Корпус корабля был взломан. Заряд распорол металл по сварным швам, на рваных краях уже намерз лес сосулек. А над ними клубились снежные вихри, как поверхность перевернутого океана, Где-то недалеко сверкнула молния, на миг осветив разрушенные коридоры судна.
Охотник выскочил из развалин мгновенно, всеми чувствами стараясь обнаружить постороннее присутствие. Его видящие во тьме глаза осматривали огромный корабль как заброшенный город — разрушенные башни и занесенные снегом плато, заключенные в ледяной кокон.
Обнаружить воров не составило большого труда. Их осторожный путь по умирающему кораблю, каждый грубый шаг эхом отдавался у охотника в ушах. Фигуры в косматых шубах неуклюже переваливались, глаза из-под защитных очков поблескивали черными бусинками, делая своих обладателей похожими на древних волосатых приматов, изучающих непонятную громаду, упавшую с небес. А сам охотник сейчас был полубогом, охотящимся на обезьян.
Глупцы. Воры…
Они решились…
Воры спешили, он видел. Может, услышали крик при его пробуждении, возможно, подозревали, что они не одни находятся в корпусе разграбленного судна. Ужас преследуемых был приятным; охотник взвыл еще раз, гнев и возбуждение переполняли его. Он взобрался по шатающимся фермам разрушенных палуб с презрительной непринужденностью, разминая затекшие ноги, и припал в тени сломанной опоры. Отсюда он мог наблюдать за добычей, скользящей и спотыкающейся, со смешной паникой реагирующей на принесенный ветром вой.
Двенадцать фигур. Десять несут веретенообразные винтовки, качающиеся факелы бросают неровные пятка света по сторонам.
Охотнику не было необходимости в дополнительном свете.
Оставшиеся двое, он видел, тащили трофеи на сделанных из погнутого листа носилках. В основном всякий хлам: мотки кабеля и вырванные из разбитых панелей микросхемы, оружие, несколько древних артефактов. Он был слишком далеко, чтобы рассмотреть, есть ли там искомое, священный символ, предотвратить похищение которого охотник должен был ценой жизни. Но оно, несомненно, там, среди награбленного… Он мог чувствовать его…
Охотник взбирался по стене вставшей вертикально командной рубки, словно большой паук, иссиня-черные конечности осторожно передвигались между слабых потоков теплого воздуха, поднимающегося из трещин. Подтянув ноги к груди, охотник скользнул поверх разломанного контейнера, навалившегося на погнутое орудие, и, запрокинув голову, взвыл еще раз — горгулья, вылепленная из снега и ночи.
Неуклюжим ворам с их оружием и светом, наверное, показалось, что крик раздался со всех сторон, словно голос метели обрел вдруг плоть.
Маленькая колонна замерла.
Несколько пришельцев бросили оружие и кинулись бежать, их отчаянные крики заглушала метель. Задевая за обледеневший металл, воры быстро затерялись среди мрачных обломков крушения. Охотник улыбнулся, наслаждаясь произведенным беспорядком. Глубоко под украшенными латами и гибкими сочленениями брони мышцы сжались и распрямились, ноги мощно вытолкнули тело в ревущий буран.
Он настиг двоих, когда те замешкались у бьющих струй пара. Когти сомкнулись на шее первого, и вор успел лишь выпучить глаза и застонать, перед тем как голова с легким щелчком слетела с плеч. Яркий фонтан артериальной крови залил белоснежный мех шубы.
Второй человек бросил взгляд через плечо и опрокинулся навзничь с распахнутым ртом, хорошо видимый в свете факела. Сгорбившийся над телом первой жертвы охотник по-орлиному дернул головой, блеснув сверкающими глазами, и сложил когти, словно щелкнув огромными ножницами.
— И-император, — пробулькал вор, извиваясь на холодном металле; его пистолет при падении отлетел в сторону. — Император спаси…
Неуловимым движением охотник оказался рядом, удар длинных лезвий, вновь выскочивших из руки, пригвоздил вора к палубе, как бабочку. Медленно, упиваясь отчаянием жертвы, он приблизил лицо и прошептал сквозь метель голосом, искаженным и прерывающимся статическими помехами вокс-передатчика:
— Покричи для меня… Остальных взять было просто.
После долго не умолкавших диких воплей товарища воры и думать забыли об организованном сопротивлении. Пытаясь убежать от неожиданного кошмара, они только сбились с дороги. Охотник безнаказанно собрал их одного за другим. Запаниковавшие глупцы, недостойные называться мужчинами, познали силу его гнева.
Они хотели украсть ее. Украсть у него.
Охотник резал и наслаждался криками. Он стремился устроить казнь с музыкальным сопровождением: хор ужаса, к которому прибавляются новые голоса. С некоторыми он играл, разрезая сухожилия и суставы, других терзал, отрывая головы и потроша когтями, швыряя останки в убегающих живых, будто изобретя некий новый вид спорта. Он стал вихрем мести, безумным кружащимся дервишем, карающим ублюдков за совершенное воровство.
Невидимый и неслышимый, охотник сеял страх, захлестывающий сознание жертв. Не понимая, кто оказался среди них, воры сходили с ума от ужаса большего, чем даже он мог вызвать.
Потом осталось лишь трое самых стойких. Охотник вскарабкался на вершину разрушенной переборки, наблюдая за ними и решая, какой смертью покарать.
Двое все еще тащили награбленное, всеми силами стараясь спасти добычу. Третий был здоровенным детиной с большой выпуклостью за плечами — явно предводитель. Его оружие, направленное прямо в спины носильщикам, недвусмысленно говорило тем об угрозе немедленного уничтожения. Большая электрическая татуировка, изображавшая стилизованную спираль и молнию на лбу здоровяка, символизировала властные полномочия.
Значит, лидер…
Еще один жалкий глупец, больше озабоченный сохранением награбленного, чем спасением жизни. Охотник даже зашипел от удовольствия. Пронзающий ночь взгляд следил за добычей, петляющей среди метели, намечая удобные места для засады… Как вдруг он забеспокоился.
Сверху была видна вся картина разрушений огромного судна и его длинный клювообразный нос, теперь смятый и закопченный от быстрого спуска, расколовший скалы и уходящий в землю, словно слившись в объятиях с планетой. А рядом с кратером, образовавшимся от удара, полускрытый грязным паром и метелью, ожидал готовый к отлету транспорт. Старый и побитый временем, наверняка с ржавыми потеками внутри, со странной надписью на борту «ТЕQO», начертанной разнокалиберными светящимися буквами. Если воры достигнут своего судна, они смогут оказаться вне пределов его власти.
Борясь с нарастающим беспокойством, охотник скрежетнул когтями по палубе и, взвыв, вновь прыгнул. Его тело перелетало по изящным дугам с одной площадки на другую за миг до того, как платформы и колонны начинали рушиться и обваливаться. Шторм на миг усилился, пряча за мощными снежными зарядами ускользающую добычу, и охотник сбился с курса, лязгнув изящной броней и замерев среди обломков. Когда белая мгла рассеялась, он засек добычу, бегущую по развалинам локаторной станции прямо к сверкающему надписью транспорту.
Они почти успели. Выбираясь через разрушенный нос корабля, воры находились в считаных метрах от спасения, таща награбленное с удвоенной энергией. Горбатый лидер опередил всех, одним махом запрыгнув в кабину транспортника и торопясь запустить двигатель. Даже сквозь шторм охотник мог услышать рокот машины и ощутить запах химического топлива.
Он бросился в погоню; мускулы зазвенели от перенапряжения, а хитрые устройства внутри брони впрыснули в кровь боевые стимуляторы. Охотник задрожал от волны адреналина, и лес искореженных палуб слился в его глазах в сплошную мутно-серую пелену.
Похитители достигли края кратера и спешно взваливали добычу на спины. Первый, не глядя, схватился за ближайшую скалу, хотел что-то сказать, затем нахмурился и повернулся посмотреть, что ударило его по руке…
…которой уже не было.
Кровь шипящим гейзером залила девственный снег и украденные сокровища, лежащие на носилках. Позади воров, полускрытый паром, охотник помахал оторванной рукой, смакуя растущий страх, исказивший лица этих глупцов. Легкое движение руки — и сердце первого оказалось разрезанным вместе с ребрами. Второй попытался бежать, но провалился в глубокий снег за кратером и завяз. Охотник, как стервятник, прыгнул на спину беглеца и поставил когтистую ногу ему на голову.
Было что-то приятное в треске, последовавшем за этим.
За пределами кратера взлетел транспорт. Охотник рванулся за ним; стимулятор кипел в крови, вызывая жажду крови и смерти, желание продолжить расправу над презренными грабителями, но он сдержался, замерев на месте и заставив себя осмотреться.
Украденное возвращено — теперь оно рассыпалось по снегу между телами грабителей, и охотник не мог оставить его без охраны, отвлекшись на еще одно убийство. Тяжело дыша и преодолевая зов стимулятора, он повернулся и начал искать. Клинки, выступавшие с костяшек кулаков охотника, оставляющие красные струйки на снегу, со свистящим звуком убрались в специальные пазы. Опустившись на колени, он затянутыми в перчатки руками перебирал предметы, отбрасывая в сторону бесполезные микросхемы, привлекшие грабителей, болтеры, патронные магазины и гранатные раздатчики, вскрывая новые и новые упаковки. Поиски становились все напряженнее, и теперь охотник уже просто опрокидывал контейнеры с образцами древних технологий; дыхание вновь начало непроизвольно ускоряться.
Подозрение нарастаю постепенно, подкатывали волны ужаса и позора, но охотник усилием воли подавлял их. Однако долго обманывать самого себя невозможно.
— Нет! — проревел он яростно, кромсая косами выскочивших лезвий контейнеры и упаковки. — Ее тут нет! Ее тут нет!
Ускоряющий эффект стимулятора длился еще полчаса — и только тогда стихли гневные крики, а тела убитых им мужчин теперь можно было собрать в пакеты. От когтей охотника валил кровавый пар, когда сознание наконец полностью очистилось от наркотика и он смог подумать о лидере воров.
О том, кто сумел сбежать. О горбуне. Возможно, он не был горбуном, а просто надел набитый рюкзак под просторную шубу.
Обманутый охотник упал на снег и втянул ледяной воздух. Воспоминания просачивались в его сознание сквозь тлеющие угольки гнева кусочек за кусочком, складываясь в картины прошлого. Это второе пробуждение несло в себе большие запасы индивидуальности: намного более человеческое пробуждение, чем первое.
Его звали Зо Сахаал, Мастер Когтя, наследник Короны Нокс, отказавшийся от всего человеческого много лет назад.
Воспоминания атаковали его, фрагментарные и бессмысленные. Он всматривался в мелькающие образы, изо всех сил стараясь их запомнить.
Была смерть.
Именно так все началось — убийство и отсутствие власти. Он помнил обещание, данное ему, оставленное наследство, помнил принесенные им священные клятвы. Он принял святую обязанность без колебаний и в момент вознесения протянул жаждущую руку.
Он был владельцем Короны Нокс. Если кратко.
Были осложнения. Попытки вмешательства. Инопланетного вмешательства. Он помнил среди яростной стрельбы болтеров и криков ярость псионического шторма ксеносов. Помнил боль и замешательство. Помнил горящего врага, болезненного демона в сверкающем рогатом шлеме, посох, от которого бежала любая тень. Помнил бегство. Помнил западню. Помнил трещину в ткани мироздания, засасывающую его вниз, поглощающую целиком. Он был заключен в бессрочную тюрьму без надежды на спасение, где сам разум уснул. Он прорывался сквозь бесконечные сны и воевал с кошмарами, после чего… пробудился, чтобы обнаружить пропажу Короны.
Лидер, да… Так называемый горбун. Это он похитил ее.
Час спустя Зо Сахаал стоял на краю кратера, вызванного крушением, и задумчиво разглядывал свое судно, «Крадущуюся тьму». В последний раз он любовался кораблем из тесной кабины шаттла, направляющегося с поверхности Тсагуалсы накануне последней миссии. Даже тогда, сгорая от нетерпения, охотник не мог не восхититься хищными формами «Крадущейся».
Искусно окрашенные черно-синие борта, с бронзовыми пиками башен и минаретов, казались игрушечными и хрупкими.
Но это, конечно, было лишь иллюзией.
Могучее, со стремительными обводами стервятника, судно бугрилось орудийными башнями, похожими на моллюсков, присосавшихся к киту. Здесь и там виднелись боевые шрамы и следы мастерства Адептус Механикус, стремившихся придать кораблю максимальную мощь и силу. Бросалась в глаза новая текстура корпуса, заказанная последними владельцами: изображения лезвий и символов тянулись вдоль бортов, переплетения странных орнаментов украшали изогнутый нос, стилизованные дуги молний ярко выделялись среди темных впадин надстроек.
Некогда корабль был ударным крейсером. Быстрый и зловещий, идеальная колесница для его миссии. Судно, достойное своего капитана.
А теперь?
Теперь «Крадущаяся» стала разлагающейся ведьмой. Изогнутые ребра провалились внутрь проломленного корпуса. Щели зияли, как шрамы от удара кнутом. Мощный корпус был разбит и разбросан на расстояние в полкилометра, острый нос-клюв вбит в землю страшным ударом, реакторы смяты — разорванные корпуса свидетельствуют, что остатки топлива в них пережили проход атмосферы.
Сахаал мог только вообразить ужасающее столкновение. Глаза отказывались поверить, что такое судно, как «Крадущаяся тьма», теперь большей частью выглядело металлической пастой, размазанной по толще панцирного льда.
О, как могучие падут…
Где он слышал это раньше?
Какое это теперь имеет значение? Сейчас есть более важные вещи и приоритеты. Погоня.
Вокруг не было выживших, в этом охотник был уверен. Он осмотрел главные коридоры корабля, но нашел лишь старые кости и древние ткани. Останки его вассалов, управлявших судном и теперь таких же мертвых. Бродя по заброшенным складам и пиная желтые черепа, Сахаал задавался вопросом, сколько же длилось его заключение. Слуги старели и умирали, пока он спал, неподвластный времени? Они погибли у его саркофага, как мухи-однодневки, или предпочли скуке ожидания быструю смерть?
И вновь охотник заставил себя не отвлекаться по пустякам. Время подумать будет позже, когда он вернет похищенный приз. В конце концов, его положение сейчас не намного лучше, чем у воров. Зо Сахаал открыл неприметный контейнер, в котором обнаружились богато изукрашенный болтер и множество магазинов к нему. Грабители пропустили тайник, обыскивая развалины, им не хватило ума откинуть пару искореженных железяк и взломать несгораемый шкаф за ними.
Болтер носил имя Мордакс Тенебрэ — Укус Тьмы. Изготовленный вручную на Ностромо Квинтус, он был бесценен с любой точки зрения. Сахаалу на миг стало жаль, что воры не нашли и не украли это драгоценное оружие, а по иронии судьбы утащили единственный предмет, который он не мог потерять.
Внушительное оружие, содержащееся в безупречном порядке, было подарком его хозяина, но преданность охотника была так велика, что, будь вместо болтера нож, кусок скалы или книга, он бы так же благоговейно к ним относился. Но все же…
Как любой примитивный, рвущий воздух патронами аппарат, болтер казался ему неуклюжим инструментом: шум, дым, пламя. Ничто не могло бы конкурировать с мастерски нанесенным ударом его лезвий. И никогда не было ничего столь жизненно важного для него, как Корона Нокс.
Внутри контейнера кроме патронов и гранат находилась стойка энергетических ячеек для его брони, но Сахаал взял лишь тяжелый прямоугольный пакет, пылающий ядовито-зеленым цветом. Охотник обернул его несколькими слоями транспортировочной пены, справедливо рассудив, что иногда точности лезвий может оказаться недостаточно. Упаковка контейнера зашипела, лишь только Сахаал нажал на декомпрессирующую руну, отметив, насколько безумной показалась бы подобная ситуация в прошлом, когда толпы безымянных рабов готовы были исполнить любую его прихоть.
О, как могучие падут…
Простая фраза эхом прошелестела в его сознании уже во второй раз. Теперь Сахаал разобрал: то был голос повелителя, а вместе с ним пришли воспоминания о месте и времени. Дело происходило на Тсагуалсе, до прилета убийцы. Вглядываясь в ночь древними, затуманенными глазами, хмурый повелитель повернулся к Сахаалу и, улыбнувшись, горько произнес те слова.
Преданный всеми. Преследуемый.
«Мы снова станем могучими», — обещал в ответ Сахаал, прижимая кулак к груди, и звуки потерялись в снежном вихре.
Подняв контейнер за ручку, охотник в последний раз оглянулся на «Крадущуюся тьму» и прыгнул в ночь.
Мита Эшин
Меньше всего это походило на пробуждение, скорее на возрождение.
После транса всегда так. Она обязательно позволяла тонким нитям восприятия и понимания вырваться на свободу, помещая разум вне мирских источников раздражения и мыслей.
Она возвратилась в материальный мир, как орлица к своему гнезду, вдыхая сладкий фимиам физических ощущений. Чувствовала себя кровью, несущейся по истосковавшимся венам. В Схоластиа Псайкана ее учили, что это состояние называется «патер донум» — краткий поток тепла и удовлетворения, следующий за провидческим трансом, как собственноручная награда от Императора, Она позволила ощущению разнестись по всему телу, поджав пальцы ног и выгнув спину.
«Насладитесь им, — всегда говорили наставники, — просмакуйте до самого завершения». В конце концов, это единственный аспект телепатии, могущий называться «даром», все остальные больше тянули на «проклятие».
Патер донум скоротечен. После него наступит мерзкий момент, когда все жестокие воспоминания транса ворвутся внутрь, затопляя память. Она открыла глаза, сосредоточиваясь на мерцающей свече в центре скриин-кольца, и освободила дорогу мути воспоминаний.
Первая мысль была такой: «Что-то упало с небес».
Келья для медитации была более чем скромной. Четыре рокритовые стены изгибались, образуя примитивный купол с бронзовой иглой в центре — точкой проводимости астрального тела. Отсутствовали строчки священного писания, исполненные золотом на каждой стене, мантры, украшающие купол псайкера наряду с картами звездного неба, полки, загроможденные дронами с различными благовониями…
Все удобства она оставила в мире-крепости Сафа-ур-Иикис, новое помещение удивляло ее своей спартанской обстановкой. Она предположила, что должна быть вообще благодарной за крышу над головой, учитывая то безразличие, которое выказал ее новый господин, но…
Но всему есть пределы.
Иссохший сервитор — некогда человек, а теперь лоботомированный, напичканный логическими системами и гремящими двигателями слуга, положил чахлую конечность ей на плечо. Единственный слезящийся глаз сервитора спазматически подергивался. Он попробовал говорить, но руны, протравленные через губы и челюсти, позволили ему лишь глухо закудахтать. Струйки слюны потекли с подбородка.
На Сафауре ее встречали из транса изысканные слуги с гладкой кожей и аккуратно удаленными языками, торопящиеся нежными мочалками смыть с нее пот и помассировать плечи. Другие сервиторы в этот момент заносили в душистые пергаменты результаты ее медитаций. Сам транс контролировала масса автоматики, изумруды на глазах и рубины на подбородке выделяли шлейфы воздействующих на психику феромонов. На Сафауре дюжина когитаторов-толкователей существовала исключительно для расшифровки ее видений. Там она жила в огромных апартаментах, а между трансами проводила часы отдыха, возлежа на берегу кислотных зеленовато-желтых морей. В мире Инквизиции Сафаур-Инкис ее господа были властны и богаты.
Текущее бытие в связи с этими фактами было «несколько раздражающим».
Здесь однорукий человек-машина с техностилусом и сопливым носом был единственным, чем мог обеспечить ее управляющий губернатора. Сервитор ткнул ее снова, испачкав обнаженную кожу слюной и продолжая вращать глазом. Над их головами испорченный дрон упорно и бестолково распылял благовоние. Он колотился о стену с удручающей регулярностью, и подсознательно она сравнивала эти равномерные «тап-тап-тап» со стуком пластикового сердца.
Отвлечься от воспоминаний, на что угодно. Но поздно. Теплое удовольствие патер донума закончилось, унылые стены кельи перестали казаться даже минимально удобными, а давление на мозг не могло продолжаться бесконечно.
Вздохнув, она натянула на плечи простой халат и, сжав зубы, затушила свечу, сосредоточиваясь на деталях транса, все еще ярко горящих в сознании.
— Запись, — скомандовала она, махнув рукой.
Сервитор выпрямился, балансируя стилусом над дрожащей поверхностью дата-пластины, и прокудахтал готовность.
— Продолжая доклад, — начала она формально, игнорируя гудение суставов сервитора, — предпринятый сего числа, во имя Императора… Вставь дату… Мной, дознавателем прима свиты инквизитора Каустуса из имперского мира-улья Эквиксус, на службе благословенной Инквизиции и его Святейшества Императора Человечества. Свидетельствую бессмертной душой правдивость данного доклада, или пусть мой господин поразит меня смертью.
Она перевела дыхание, вздрогнув от холода.
— Благословен будь Его трон и доминионы, аве Император!
Псайкер понаблюдала, как сервитор, механически подергиваясь, заносит сказанное в дата-пластину, периодически переходя на чистые строчки. Сделав минутную паузу, она собралась с мыслями, покусывая губу, затем продолжила:
— В третий раз, смотри подробней предыдущие рапорты, после погружения в фурор арканум, транс начался с чувства… высоты. — Она прикрыла глаза, вспоминая холод и бездонную пропасть, открывшуюся со всех сторон, лед, начавший покрывать тело. Сейчас память разворачивалась перед ней, подчиняясь особому тренингу, преподаваемому псайкеру с ранних лет. — Я… чувствовала себя идущей высоко-высоко, а подо мной виднелась гора… Гора из металла. Слишком многого я не разглядела, мешала сильная метель, но я знала: если подойду ближе, то непременно упаду… Сорвусь в такую пропасть, куда суждено лететь бесконечно… Во тьму, где никогда не бывает света. Я не могла видеть, но… знала, она там. Я ее чувствовала. Был момент тошноты… — Она совсем по-детски улыбнулась, гордая собой, затем, пожевав губу, нахмурилась. — Но, в отличие от первых разов, меня не вырвало. Что-то двигалось рядом, расталкивая снег, я боялась, но не сдвинулась с места… Возможно, я боялась падения больше, чем приближающегося существа… Не знаю. В предыдущие сеансы транса я пробуждалась именно на этом моменте, не в силах предсказать дальнейшее. Сегодня… я проявила больше упорства. Уверена, мне удалось мельком заметить… нечто в ревущем буране. Мне показалось — там я сама!
Она моргнула, сознавая, как смешно прозвучало сказанное. Если сервитор и был способен к оценке, то ничем себя не выдал, по-прежнему бесстрастно ожидая новых слов. Псайкер попробовала расслабиться, напоминая себе о зыбкости видений после погружения в фурор арканум. Библиотеки Схоластиа Псайкана были забиты самыми безумными предсказаниями, полученными после трансов, вызванных им.
Тем не менее видение было необычайно ярким и реальным.
— Это была я, но… одетая по-другому. Волосы на голове спутанные и грязные, я кутаюсь в какие-то тряпки, на лице кровь… Одна из… О Трон, у меня не было руки! Из плеча бил фонтан крови… Криков не слышно, все заглушал рев ветра… Я… Меня несли., по воздуху. Мне не было никого видно, все засыпано снегом… На лицо несущего меня существа пала тень…
По щеке скользнула непрошеная слеза, и псайкер задумалась, что с ней происходит. Слова перепутались в голове, отказываясь складываться в предложения, накатила волна ледяного, переворачивающего душу ужаса, похожего на пережитый в трансе кошмар.
— Я посмотрела на него… на тень, я имею в виду… словно я падала сквозь снег, на землю… что-то преследовало меня, сжигая изнутри глазниц… Император сохрани, это была беременная ведьма… размером с город, и она падала со звезд! Она… ох… упала в снег, ее кости треснули, а чрево лопнуло… И тьма выползла наружу из проклятой матки!
Псайкер заставила себя проверить правильность записанного сервитором. Он равнодушно наблюдал за ее действиями, готовый к новым приказаниям. Вздохнув, дознаватель Ордо Ксенос Мита Эшин позволила себе расслабиться и соскользнуть в забытье обморока.
— А, дознаватель!
— Милорд. — Мита официально поклонилась, не поднимая глаз.
Она еще не до конца изучила привычки нового господина, но уже знала: испытать его гнев гораздо проще тем, кто не выказывает должного почтения. Учитывая, что инквизитор постоянно носил зеркальный шлем с узкими прорезями, малейший заинтересованный взгляд на его необычный головной убор мог быть принят за непочтительность и вызвать новую вспышку ярости.
Инквизитор Каустус не был приятным в общении человеком. Мита считала себя в относительной безопасности до тех пор, пока следила за полами его черно-белой мантии и покрытыми броней ступнями, не поднимая глаз на зеркальную маску.
— Прекращай, — бросил Каустус неожиданно мягким для столь угрожающей фигуры голосом. — Я не люблю, когда мои помощники кланяются, будто неотесанные деревенщины. Я твой господин, девочка, но не твой Император.
— Прошу прощения, милорд, — Псайкер выпрямилась, найдя новую цель для взгляда и демонстрируя раскаяние. Возможно, стоит смотреть на его грудь.
Позади нее, в безликой свите Каустуса, из-под надвинутых капюшонов, послышались смешки. Эшин подавила нестерпимое желание разбить кому-нибудь из них голову. Как новый член команды, она быстро убедилась: ее ранг для свиты ничего не значит. Хоть номинально Мита и была второй после инквизитора, но среди этой разноцветной толпы ее никто не уважал. И пока Каустус будет прилюдно унижать псайкера, ее положение не изменится.
— Я прочитал отчет, — презрительно сказал инквизитор, лениво махнув веретенообразным датападом. — Ты упала в обморок!
— Видение было… слишком ярким, милорд.
— Меня не интересует, насколько оно яркое, девочка. Но я не позволяю своим служащим падать в обморок от любого пустяка!
— Такого больше не повторится, милорд.
— Этого не должно повториться. — Рука с датападом поднялась, инквизитор пробежал взглядом по строчкам. — Твой доклад содержит много любопытного… Что сама думаешь?
— Не уверена, милорд… Здесь нет никаких когитаторов для расши…
— Я не спрашивал, что может посоветовать какая-то машина, прокляни ее Император! Я спросил, что ты думаешь!
Мита Эшин судорожно сглотнула, сопротивляясь желанию посмотреть прямо в глаза инквизитору. Здесь, в самом сердце губернаторского дворца, в роскошных гостевых апартаментах, Каустус выглядел устрашающе и величественно, именно таким описывали его легенды.
— Не медли!
— Я… думаю, нечто приближается, милорд. Приближается сюда.
— «Нечто». Больше тебе нечего сказать? Псайкер ощетинилась, сжав кулаки и стараясь скрыть дрожь в голосе.
— Нечто со звезд. Огромное… и темное.
В зале наступила тишина. Сквозь пылинки, мельтешащие в лучах парящей лампы, Мита краем глаза заметила трепет свиты. Что, заткнула она им рты?
Каустус разрушил создавшуюся атмосферу одним восклицанием.
— Кровь Императора! — проревел он саркастично. — Какие подробности! Как я раньше справлялся без помощи ведьмы?
Зал громыхнул смехом, аколиты и ученики подхалимски радовались шутке. Надеясь, что она не покраснела, Мита силилась не злиться. Что поделать, псайкер никак не желала выучить урок нынешних жестоких нравов. Правда, на миг она возненавидела всех. Даже его. Осмеяна собственным господином, как неразумный ребенок!
Мита Эшин быстро изгнала из сознания еретические мысли. Она приказала себе расслабиться и принять оскорбление как подобает — с изяществом, но ногти так глубоко вонзились в ладони, что кровь потекла между пальцами.
— Достаточно.
Каустус оборвал веселье, отбросив датапад в сторону, как надоевшую игрушку. Сузив глаза, инквизитор резко повернулся, нависнув над присутствующими массивной фигурой.
— Миссия.
Мите показалось, что порыв ледяного ветра пронесся по теплой комнате. Псионическая аура свиты немедленно изменилась, шутки оказались забыты, умы сосредоточились. Надо отдать им должное: может, и глупцы, но подчиняются беспрекословно.
— Расследование и поиск материальных доказательств. — Каустус лающим голосом бросал команды. — Три команды, три транспорта. Действия дивизиона по плану «дельта». Исполнять!
Вокруг инквизитора уже бурлило движение, люди, как машины, повиновались быстро и четко. Мита не могла не заметить грамотность распределения ресурсов: в каждой команде виднелся массивный корпус боевого сервитора, мелькал медик с лечебным аппаратом, священники в капюшонах быстро творили молитвы и раздавали благословения.
Каустус подбирал учеников всю жизнь, получив свиту, нередко срамившую даже лучших из братьев-инквизиторов. В каждой команде были соединены все специализации, никто не сомневался и не задавал вопросов. Даже Мита, все еще страдавшая от презрения учеников, была впечатлена внушительной демонстрацией.
Псайкер постаралась принять наиболее эффектную позу, неловко сознавая собственную ненужность. Если Каустус и ожидал от нее неких действий, то не подал виду, полностью поглощенный отдачей приказаний.
— Точка встречи у врат Эпсилон-Шесть через три часа, — рокотал инквизитор — холодный и точный механизм, всевидящий и вооруженный. — Разойтись!
Мита продолжала удивляться общей слаженности: слуги инквизитора, несмотря на разность судеб и характеров, действовали как на параде, не уступая выправкой штурмовикам Имперской Гвардии. Через несколько минут псайкер обнаружила себя оставшейся наедине с инквизитором. Каустус разглядывал ее, поигрывая медальоном в виде буквы «I» на шее.
— Дознаватель, — проговорил он, — вы все еще здесь?
— Милорд. — Мита поискала дипломатичный ответ, но смогла изобрести лишь неуклюжее: — А что мы должны расследовать?
Она ожидала окрика за дерзость, но его не последовало. Мита представила выражение лица инквизитора под шлемом — кот, наслаждающийся игрой с мышью,
— Дорогой дознаватель, — проворковал он, — вы все уже знаете.
— Милорд? — Мита Эшин нахмурилась.
— Ну, как ты там его описала? Нечто с небес, массивное. Нечто темное.
— Я… сожалею, милорд, но я не пони…
— Ты была права. Хотя известия несколько запоздали.
— Опоздали?
— Судно. Большое судно разбилось при посадке во льдах два часа назад. Учитывая, что мы уже здесь, будет невежливым не принять участия в расследовании.
— Но…
— Нечто не прибудет, дознаватель. Нечто уже прибыло. Ты можешь идти собираться.
Псайкер двинулась обратно в свои покои, полностью обескураженная, но когда она добралась до темной кельи, мерзкое предчувствие зашевелилось в животе. Воспоминания транса вновь пронеслись в памяти, и Мита вздрогнула, как от боли.
Нечто упало с небес…
Через линзы ночного видения бинокса, чьи провода и корпус присосались к глазам псайкера, как жадный поцелуй, улей выглядел полыхающей пирамидальной башней.
Дрожа от холода, несмотря на толстые меха, Мита сравнивала город-мир, недавно оставленный позади, с растаявшим сталагмитом, проглоченным горизонтом. То, что существовали еще более огромные ульи на ближних мирах, не могло умалить величие этого необъятного города, приковавшего к себе ее внимание. Двести миллионов душ, живущих рядом, как термиты, пробуждали в Мите неосознанную дрожь в позвоночнике.
Большинство жителей этого города никогда не видели неба.
Улей пронизал пространство шишковатым суставом. Окутанный облаками и блестящим намерзшим льдом, он напоминал перевернутую сосульку, источенную временем и погодой, с выступающими башенками и шпилями. Яростные бури Эквиксуса оставляли глубокие следы на поверхности улья, украшая город с прихотью сумасшедшего архитектора.
Огромная кроваво-красная молния протянула шипящие зигзаги в вышине, заставив небо загореться сиянием, озарившим пустоши на многие километры вокруг. Неосвещенное лицо планеты, синхронно с орбитальным годом, оставалось всегда темным и холодным. На его фоне фабрики извергали огонь из высоких труб, а погрузочные площадки кутались в туманы ионного свечения. А выше плебейских рабочих уровней огромные окна соревновались множеством огней со звездами в небесах. Через бинокс Миты улей казался картиной противостояния бога-монолита и тьмы, исполненной мазками огня.
Более яркие картины пси-прикосновений жизни города проплывали в сознании псайкера, словно щупальца анемонов. Двести миллионов душ, двести миллионов свечей псионического света. Такие же яркие и хрупкие.
Мита отвернулась, не в силах вынести столь яркого зрелища, и сосредоточилась на их маленьком конвое. Четыре транспорта, преобразованные «Саламандры» с широкими гусеницами и вышками прожекторов, неслись по льду с опасно высокой скоростью. В трех ехала свита инквизитора, поблескивая разнообразными плащами, трепещущими на ветру, а в первом — команда местных слуг закона, Префектус Виндиктайр, вперивших прорези своих шлемов в попутчиков и не испытывающих большого восторга по поводу их вмешательства. Официально Префектус являлась независимой организацией под крылом Адептус Арбитрес, но между имперскими офицерами существовал определенный дипломатический компромисс. Мита Эшин догадывалась, что присутствие инквизитора не было инициативой людей из Префектуса, но не представляла того храбреца, который отказался бы от помощи Каустуса.
Сам инквизитор расположился вместе с ней на замыкающем транспорте, с лицом и сознанием одинаково непроницаемыми. Он давно обучил свиту прикрывать собственный ум от псайкеров — там, где умы оперативников сверкали для Мины яркими маяками, его сияние виделось приглушенным и защищенным.
Инквизитор стоял со скрещенными на груди руками, не обращая внимания на холод, только шевелящиеся пальцы разрушали иллюзию грозной статуи, задрапированной роскошными тканями. Мина с удивлением осознала: она по-прежнему ничего не знает о хозяине. За то короткое время, что она служила у Каустуса, псайкер смогла разузнать лишь одно: все, что рассказывают о нем легенды, — ошибочно. Инквизитор обладал репутацией, пылающей не тусклее, чем город-улей за их спинами, кроме того, он грамотно ею пользовался. То, что Каустус смог раскрыть великие заговоры и сокрушил пришельческую ересь всюду по всему сегментуму Ультима, она не сомневалась. Но что все деяния, как утверждают мифы, инквизитор совершил с благородством и честью, а то и с героизмом, Мита Эшин сильно сомневалась. Жестокость и героизм редко уживаются вместе.
Псайкер начала службу экспликатором Инквизиции непосредственно после окончания Схоластиа Псайкана на Эскастел Санктусе. Была отобрана мастерами, считающимися опытными в сопротивлении ереси без применения ритуала Укрепления Души. Церемония требовала младших псайкеров. Мита со смутным отвращением помнила саму процедуру вербовки. Голые и лишенные волос, юные избранники дрожали в глубоких пещерах, слуга скользили между ними, подгоняя и подталкивая. Она помнила позор, смешанный со скрытым облегчением, когда стоящих рядом с ней претендентов одного за другим уводили плоские механизмы, посланные новыми хозяевами. Мита знала, что их распределили среди офисов Муниторума или Администратума, правда, многие шептались, будто других направили непосредственно в Адептус Астартес.
Никто не рассказал о четвертой возможности.
Мита Эшин была отобрана Ордо Ксенос, ордосом Священной Императорской Инквизиции, наиболее секретной организацией. Она обнаружила себя частью системы с безграничными полномочиями, преследующей тени по всему Империуму, всегда оставаясь чистой, сильной и святой. Мита оказалась приобщенной к миру паранойи и тайн в двенадцать лет.
В двадцать пять она оставила мир-крепость Сафа-ур-Инкис, присоединившись к свите инквизитора Петры Лево, будь благословенно ее имя. После чего в течение шести лет получала… удовольствие.
Она была свидетелем зачистки некронтирских мегалитов на Луне Пастора. Приложила руку к уничтожению Ваагх-Шалказа, когда победила марионеточных шаманов вождя. Взяла верх над магалами-примациями во время восстания генокрадов в Маркандских Проливах. Сожгла разум Демагога Хруддов в Плеанарской кампании. Заслужила ранг дознавателя в тридцать, после суровых испытаний мятежа на Йилире. Удостоилась упоминания в Конгресиум Ксенос за захват поющего меча у эльдарского колдуна.
Мита занималась различными делами. Она искала — и получала славу, которой так жаждала, а история ее свершений украшала ленты, которые псайкер вплетала в волосы.
Она жила полной жизнью.
И за неделю до тридцать первого дня рождения ее хозяйка погибла — глупо, бессмысленно, в подлой перестрелке на Эрасуле Девять.
Все изменилось. В одну секунду Мита Эшин стала никем. И когда все запросы и приказы были отданы, она обнаружила себя подчиненной новому хозяину и переброшенной в другую часть Вселенной.
Смотря вперед, в мельтешащий снег, где расположилась огромная фигура нового хозяина, Мита задавалась вопросом: как долго — если такой срок вообще есть — ей придется забираться на высоту прежнего положения? Попробовав на вкус мысли окружающих, в чьих умах роились желания выделиться и вознестись на самый верх, она с мрачной уверенностью поняла, что путь не будет легким.
Место крушения было таким же пустынным и хаотическим, как и в трансе псайкера. Ужасно увидеть машину всесокрушающей мощи, космический корабль, в таком разрушенном и жалком виде. Снег уже засыпал высокие башни и командные мостики, виднеющиеся искореженные палубы напоминали кости мертвеца, выступавшие из реки.
И все же это была могущественная вещь, в каждой древней колонне и пластине чувствовалась великая печаль и горечь. Мита провела пальцем по матовой переборке, оглянувшись на остальных членов свиты, однако если те и разделили ее почтительную дрожь, то ничем себя не выдали. Хотя поиск велся со странной осторожностью, слуги инквизитора напоминали грабителей, вторгшихся в мавзолей.
Виндикторы обменялись лишь несколькими словами со своими незваными помощниками, неуклюже прокладывая путь по снегу к дыре в борту корабля, обшаривая пространство мощными лучами света. Инквизиторская свита, наоборот, споро втягивалась через зияющие трещины с трех направлений, будто личинки, вгрызающиеся в гнилую плоть. Время от времени на коротких волнах вокс-передатчиков раздавались сухие доклады-комментарии. Каустус неторопливо расхаживал неподалеку от судна, слушая доклады и позволяя миньонам разнюхивать от его имени.
Мита в нерешительности переминалась позади, не зная, стоит ли взять на себя ответственность и присоединиться к поиску. Что делать: ожидать команды или зарабатывать авторитет? Произведет ли на него большее впечатление инициатива или лояльность и полное повиновение? Без знания особенностей характера Каустуса любое действие может привести к провалу… или полному успеху. Не способная проникнуть в мысли инквизитора и прочитать выражение его лица, Мита никак не могла найти нужное решение.
— Есть ли выжившие? — внезапно спросил он, сведя пальцы вместе.
— Милорд?
Инквизитор выдохнул, и пар окутал дыхательные отверстия маски.
— Дознаватель, я не люблю, когда на мой вопрос отвечают вопросом.
— Но, милорд, я…
— В Ордо меня уверяли, что твои навыки окажутся неоценимыми. Ты полагаешь, они ошибались? — Каустус говорил медленно и снисходительно, а Мита изо всех сил пыталась сдержать волну ярости.
— Нет, милорд, но…
— Прекрасно. Тогда пришло время показать мне твои способности, не так ли?
Она попробовала достойно ответить, но, как всегда, все придуманные варианты имели недостатки. Вздохнув, Мита кивнула, признавая поражение:
— Да…
— Итак, есть ли выжившие в катастрофе?
Вынуждая себя успокоиться, Мита закрыла глаза, не позволяя себе смотреть через окуляры бинокса. Распахнув сознание, приказала ему просачиваться сквозь броню космического корабля, как кислота сквозь камень. Псайкеру немедленно стали известны тайны судна, она узнала его древнее название, полетела все дальше, через пустые помещения, наполненные загадочным пьянящим ароматом, и…
Она прекратила кричать, лишь когда подскочивший инквизитор отвесил ей сильную оплеуху.
Зо Сахаал
Зо Сахаал высунулся из надежного укрытия и голодными глазами осмотрел металлический хаос вокруг себя. Он освоился в новой среде быстро — хищник везде найдет богатые охотничьи угодья — и не мог не улыбнуться, наслаждаясь темнотой. Эта чересполосица теней в железных джунглях, эта огромная гора, наполненная рукотворными пещерами, — здесь ему не будет равных.
Не способный бездействовать, пока его сжигает тревога и жажда обрести потерянное, он выскользнул наружу и рванулся по ограждениям, не задевая цепей и провисших, перепутанных кабелей. Поднимаясь вверх по фермам, Сахаал аккуратно отодвигал плотно поставленные контейнеры, молниеносно прыгая между шахтами замерших лифтов. Внезапно издалека донеслись голоса, и охотник замер, изменив рисунок тела под ржавый узор стены. В мире перекрученной и бессистемной архитектуры еще один странный выступ не привлечет внимания. Сахаал не стал убирать когти, каждый мускул охотника дрожал от напряжения, лишь сознание, вынужденное бездействовать, нашло себе развлечение в виде новых порций воспоминаний. Они просачивались в память, как масло в губку, принося картины прошлого, того, как он оказался здесь, бродящий по древнему лабиринту пантерой в ночи.
Накануне, оставив «Крадущуюся тьму» в бесчисленных километрах позади, охотник наблюдал появление города-улья из-за горизонта. Его нечеловеческий разум не сделал паузы, восхищаясь увиденным зрелищем, не отдал приказ организму остановиться для передышки; ныне главное — не потерять вора.
Однажды мимо пронеслась фаланга транспортов. Рокот двигателей предупредил его раньше, чем поднятые клубы снега, и Сахаал из осторожности зарылся в сугроб, наблюдая за транспортами через полуприкрытые защитные веки алого цвета. Он задавался вопросом, кого и с какими вопросами пошлют местные власти к месту крушения. В конце концов Сахаал решил не волноваться зря: сейчас главное — не отвлекаться от поисков Короны, а ответы на вопросы он получит и позже.
Перед самым городом малейшие следы вора исчезли. Сахаал успокоил себя: никуда, кроме этого улья, ублюдку не было смысла направляться.
А город был просто безбрежный.
В изменчивых подножиях скал, где камень и лед встречались с массивами стали и феррокрита, Сахаал обнаружил глубокую трещину. Там во тьму уходили огромные ржавые корни колоссального древа, заселенного на каждом уровне людьми или механизмами. Из щели поднимались пары, похожие на дыхание демона, раззявившего беззубый рот — врата в ужасную утробу.
Выше, где покрытые инеем скалы отращивали первые башни и ярусы, множество погрузочных врат доков и посадочных площадок порадовали эбонитовые глаза охотника. Сто и один способ мигом сменить холод ледяной пустыни на уютную темноту внутри. Но каждый проход закрыт, запечатан, чтобы не пустить внутрь мороз.
Сахаал рассмотрел собственные возможности. То, что он должен проникнуть в улей, вопросов не вызывало, но откуда начать? Где охотиться на вора? Найти единственный нужный запах среди этой бесконечной массы механизмов и живых существ, казалось почти невозможным… Легче найти песчинку в пустыне или звезду в Галактике!
Но нет. Охотник не может позволить себе роскошь сомнения. Надо сосредоточиться — его ведет преследование. Он должен быть безжалостным.
Сахаал скользнул в трещину, как нож между ребрами, и темнота поглотила его. Теперь, когда минул день, потраченный на исследования лабиринта под городом — бесконечной череды коридоров, туннелей и ям, — стал ли он ближе к вожделенному призу?
Нет.
В этом подземном царстве не было логики. Ярус громоздился за ярусом, перемежаясь убранными тканями лестничными клетками и шахтами лифтов. Иногда встречались религиозные статуи и кафедры для проповедников. Древние лестницы не вели никуда. Туннели, искривленные и забранные решетками, заполнялись ядовитыми отходами и плавающим пластиковым мусором. Настенные кабели иногда искрили, тянулись многие мили и уходили на верхние уровни города. Рухнувшие проемы иногда восстанавливались, иногда новый ход просто пробивался рядом, водоводы часто оказывались проеденными кислотой, а стволы шахт — заполненными талой водой, в которой копошились слизнеобразные создания. Огромные сваи-колонны каждую минуту напоминали о чудовищном весе улья, словно часы, отсчитывающие время до падения небес.
А люди… Сбившиеся в гетто вокруг последних ресурсов, бездомные, бесполезные и потерянные, поделенные между маленькими империями бандитов, они бродили во тьме, питаясь грибами и жуками. Их давно уже никто не называл людьми, они стали грязными животными. Крысами.
Весь первый день, скользя под городом, как призрак, Сахаал чувствовал глубокое отвращение. Если такова награда за преданность Императору, он правильно выбрал свою сторону.
Охотник вернулся к настоящему, сосредоточившись на «шлеп-шлеп-шлеп» приближающейся добычи, и разжал правую руку. В ножнах руки зашевелился кроваво-красный набор его вторых пальцев, острых когтей, подчиняющихся малейшему импульсу мышц «первого набора». Еще один подарок от хозяина, великодушие которого являлось столь же непредсказуемо ярким, как и капризы. Сахаал принял этот дар с той же благодарностью, что и болтер, но пользовался с гораздо большей охотой, обнаружив в когтях оружие достойной точности и чистоты.
Сахаал называл их Унгуис Раптус — Когти Хищника, решив так же назвать и свою роту. Еще до Великой Войны его Хищники по праву заслужили устрашающую репутацию, неся скорую смерть с небес, сначала — во имя Императора, а потом — лишь Сахаала.
Если хозяин и знал, как были сконструированы когти, то никогда не раскрывал тайны. Теперь лезвия стали неотъемлемой частью Сахаала, вроде языка или глаз.
Или ненависти.
Двое мужчин вышли из туннеля неподалеку от охотника. Их куртки поблескивали нашитыми защитными пластинами, они тихо переговаривались и шагали осторожной походкой проведших всю жизнь в подулье. В этих древних пещерах чувство опасности впитывалось с молоком матери.
Но сейчас ничем не смогло помочь.
Первый человек оказался мертв, прежде чем его мозг зафиксировал угрозу, — два лезвия вылетели из тьмы, пройдя сквозь глаза прямиком в череп. Сахаал стряхнул с руки труп, как стряхивают снег с лопаты, и поманил к себе второго.
Медленно. Тихо.
В голове охотника зазвучал шелестящий, как песок, ледяной голос хозяина, читающий лекцию-молитву своему Легиону: «Покажите им, на что вы способны… Украдите их надежду, как тень крадет свет… Тогда покажитесь сами… Инструмент никогда не меняется, дети мои… Оружие всегда одно и то же… Страх. Самое сильное оружие — страх…»
В коридоре, залитом кровью упавшего товарища, второй человек рассмотрел лицо кошмара и запоздало, задыхаясь, закричал.
— У меня есть вопросы, — сказал Сахаал, оказываясь рядом.
Конечно, человек ничего не знал. Ни первый, ни второй. К концу второго дня их стало двенадцать — семеро мужчин, четыре женщины, один ребенок. Что не прекращало поражать Сахаала, так это их различные реакции.
Некоторые — большинство — с самого начала кричали. Когда он оказывался рядом и клацал челюстями, громко шипя, то работал как художник над полотном трепета. Он создавал рисунок страха легкими гуашевыми тенями липкого ужаса, и оба сердца охотника разрывались от восторга справедливости его работы. А они запрокидывали свои небольшие головы и главным образом только кричали.
Но тем не менее некоторые молчали. Смотрели на него с немым страхом животного, таращили глаза, вылезающие из орбит, дергали губами, меняли цвет лица. Таких он хватал когтями и уносил вниз, в секретное убежище, где к ним мог вернуться голос. И тогда уж точно начинались крики.
А затем охотник мог задавать вопросы.
Одна из женщин, введенная в заблуждение, упала на колени и начала молиться. Другие бормотали унылые литании Императору. Возмущенный ее благочестием, Сахаал отрезал пальцы женщины один за другим, наслаждаясь изменением ее поведения. Святые глупцы, как оказалось, могли кричать не менее громко, чем петь.
Один из мужчин пробовал бороться с ним. Недолго.
Ребенок… тот лишь звал мать. Он вопил, когда Сахаал наклонялся, пытаясь установить зрительный контакт, а затем слезы высохли и маленькая рука потянулась поиграть с яркими лезвиями. Сахаалу показалось, что невинность имела мало шансов выжить в подулье. (Лезвия лязгнули, терпение охотника закончилось.)
Теперь стало можно поразмышлять над полученными ответами. Он мог прятаться здесь, в глубинных развалинах, очень долго, наблюдать и смешивать все новые и изысканные цвета ужаса.
Но всегда, всегда такое отвлечение внимания смирялось ненавистью, сосредоточенной яростью и пронизывающим чувством провала задания. Что, спрашивал он себя, прояснилось после его убийственных набегов? Помогли ли описания и наводящие вопросы? Нет. Никто не знает о Короне Нокс.
Сахаал с огромным трудом вырезал спираль электу на коже каждой жертвы, но никто не опознал ее. Охотник описывал косматые шубы воров, вытаращенные глаза, даже неизвестное слово «ТЕQO», намалеванное на борту транспорта. Опять мимо. Он не сомневался в искренности жертв — даже когда их разум улетучивался, никто не изменил показаний.
Сахаал ничего не смог разузнать о Короне, зато сделал менее приятное открытие. С самого пробуждения в этом ночном мире что-то грызло его, не давая покоя. Когда охотник взял двенадцатую жертву, бородатого человека с медным обручем на голове, закутанного в обноски, любопытство пересилило. Сахаал стиснул зубы и, осторожно проткнув руку жертвы когтем, задал вопрос, так часто его мучивший:
— Какой сейчас год?
Несмотря на боль и ужас, лицо человека впервые с момента нападения выразило комическую гримасу.
— Ч-что?!
— Год! — проревел охотник так, что заколыхались воды подземного озера, к которому он принес человека. Сахаал приблизил когти к паху жертвы, не собираясь пока выполнять угрозу, но он должен был узнать истину. — Назови год, червь!
— Девять-восемь-шесть! — завопил бородатый, не сводя взгляда с лезвий. — Девять-восемь-шесть!
Сахаал взвыл, осознавая неприятную информацию. Шесть пропущенных столетий! Это больше, чем он рассчитывал. Внутри «Крадущейся тьмы» охотник был решительно не способен оценить время, идущее в варпе по-другому. Шестьсот лет… От захлестнувшего его приступа ярости Сахаал начал сжимать когти, намереваясь отыграться на пленнике. Но тут мерзкая запоздалая мысль возникла в голове, заставив охотника перейти на плебейский низкий готик — язык, так любимый обитателями подулья.
— Сейчас тридцать второе тысячелетие? Отвечай мне!
Губы человека на миг дрогнули, глаза расширились.
— Что?
Когти шевельнулись.
— Нет! Нет! С-сорок первое! — Слова рванулись как лавина, шумная и неостановимая. — Сорок первое тысячелетие, год девять-восемь-шесть! Сорок первое! Клянусь кровью Императора, сорок первое!
Все перевернулось в разуме Сахаала. Он убил человека быстро, слишком растерянный, чтобы смаковать момент, и вернулся на старый завод, который превратил в убежище.
Охотник бродил во тьме и размышлял, потом, подчиняясь вспышке ярости, разнес вдребезги древнюю кладку полуразрушенного здания. Когда пелена бешенства отступила, Сахаал сорвал с плеча защитную пластину и начал медленно, точно резать собственную незащищенную плоть.
Успокоиться не получалось.
Прошло сто столетий.
Тела двенадцати жертв послужили делу. Сахаал собрал их, порезанных и ужасно выглядящих, развесил высоко под потолком в наиболее часто используемых проходах и выпустил остатки крови на развалины внизу. С его стороны это было не дикостью и не примитивным объявлением границ территории хищника — скорее данью повелителю, его доктрине и воспитанию.
— Убейте тысячу человек, — эхом отзывался в классе, расположенном на военном корабле «Великая победительница», голос учителя, — не оставляя свидетелей. Чего вы достигли? Кто узнает об этом? Кто будет бояться вас? Кто станет уважать и повиноваться вам?
Но убейте одного и дайте миру увидеть! Повесьте его повыше, изрезанного как можно страшнее. Пусть истекает кровью. А затем… исчезните.
И теперь — кто об этом узнает? Каждый. Кто будет бояться? Каждый. Кто станет подчиняться? Любой!
Люди… У них сильное воображение. Убейте их тысячу — и вас возненавидят. Убейте миллион — и они встанут в очередь, чтобы сразиться с вами. Но стоит лишить жизни единственную жертву, как люди начнут видеть монстров и демонов в каждой тени! Прикончите дюжину, и остальные будут просыпаться с криком по ночам. И они не будут ненавидеть — они будут бояться.
Это — путь повиновения, дети мои. Люди — лишь примитивные, болтливые животные, эти люди… И нам выгодно, чтобы они такими и оставались…
На третий день Сахаал полз пыльными ходами ниже уровней используемых коридоров, слушая испуганные разговоры местных жителей, когда мимо него на поиски убийцы проследовало два отряда из Спиткрика, вооруженные примитивным оружием.
Вернувшись в логово, он издалека обнаружил вторжение. Человек был в странном, даже на вкус Сахаала, одеянии из красных и белых сеток. Не в примитивных обносках, а в дорогой, прекрасно скроенной и продуманной одежде, украшенной золотыми и кристаллическими кулонами. Маленькие кабели, закрепленные на рукавах и воротнике петлями, уходили в бледную и опухшую плоть гостя, подобно капиллярам. Удивительным было и лицо — то немногое, что от него осталось, — почти полностью охваченное аугметическими устройствами и ощетинившееся иглами сенсоров. Настоящие глаза отсутствовали, лишь грязные впадины с толстым слоем гноя отмечали их границы. Канал связи змеился по плечам, как непокорные волосы, мягкие линии губ уродовали шрамы, словно рот был некогда запечатан и вновь открыт. Дыхательные трубки, изгибаясь, уходили в гнезда на подбородке и шее, деля лицо пополам. Под кожей рук бугрились части неких биомеханизмов, полуприкрытые широкими рукавами одежд.
Двигался посетитель рывками, по-птичьи, Сахаал немедленно оценил его как более машину, нежели человека. Охотник бы не показался, позволив легкомысленному дрону пройти дальше, ничего не заметив, если бы не одна деталь. Существо махало листом пергамента, на котором виднелось выведенное чернилами изображение, заставившее Сахаала забыть обо всем, — спираль, рассеченная зигзагом.
Вор с электу.
Охотник двинулся вниз к человеку, борясь с волнением и прикидывая план действий. Несмотря на яркую одежду и походку, гость логова выглядел сложнее безмозглого механизма, выполняющего примитивные команды хозяина. Потому Сахаал замер в тени, решив понаблюдать еще некоторое время, дабы исключить любую возможную опасность.
— Я знаю, ты там. — Голос дрона поразил охотника безжизненностью, как и линзы наблюдающих устройств, глядящих на него, несмотря на темноту. — Я уловил движение до того, как вошел в данное помещение. — Дрон дернул головой. — Твоя скрытность достойна, хет-хет-хет…
Сахаалу потребовалась секунда, чтоб понять, что механические щелчки являлись аналогом человеческого смеха. Он сжался в тени, понимая: такое поведение едва ли присуще обычному слуге.
Существо вновь покосилось на него, брови дернулись под металлическими штифтами.
— Не могу тебя разглядеть четко. — Его губы расплылись в омерзительной улыбке. — Кто ты?
— Я твоя смерть! — рыкнул атакующий Сахаал, которому надоело ждать.
Существо оказалось тяжелее, чем он ожидал, — количество механических частей превосходило расчеты охотника, но он полетел наземь с восхитительной легкостью. Выскочившие когти с усилием прошли сквозь плоть и кабели, пришпиливая нарушителя покоя к полу. Тело билось под тяжестью охотника, рука почти отсоединилась от плеча, но существо не кричало.
— Ты скажешь мне все о воре, — сказал Сахаал; вокс-передатчик смешивал его безупречное произношение с шипением рассерженной рептилии. — Смерд со спиралью на коже, кто он? Где он?
Человек улыбнулся. Пришпиленный полуметровыми когтями к полу, с перерезанными костями и мускулами, покрытый кровью и маслом из разрушенных сервомоторов, он улыбнулся!
Сахаал потянул лезвия выше.
— Хет-хет-хет…
На миг охотник едва не отсек язык странного слуги.
— Меня зовут Пахвулти, — дернувшись, сказал тот, вращая линзами. — Я думаю, мы станем друзьями.
Сахаал почти убил его, разъяренный смелостью ублюдка. Он взмахнул второй рукой и рубанул лезвием по лицу человека, рассекая кабеля и кожу, линзу левого глаза и бессильно зашипевшую дыхательную трубку. Еще одно движение и… Но охотник остановился — необходимо погасить вспыхнувший гнев.
— Где вор?! — проревел он. — Или умрешь от страшной боли!
— Сильно сомневаюсь, — ответил человек, спокойный до безумия. — По двум причинам. Первая: не думаю, что ты убьешь человека, который знает символ, вырезанный тобой на всех предыдущих жертвах. И вторая… Хет-хет-хет, я не чувствую боли. Я ее рассматриваю лишь как незначительное неудобство, не более того.
Сахаал едва не закричал. Разве этот глупец не знает, как легко может быть убит? Не знает, к какому воину так дерзко обращается?
Словно прочитав мысли охотника, оставшийся глаз смерда дернулся, рассматривая броню Сахаала, отмечая каждую деталь огромного тела.
— Я осмелюсь сказать, нечувствительность к боли тебе знакома, — вновь усмехнулся он. — Космодесантники известны своей выносливостью.
Позже, в месте настолько тихом, что каждое слово возвращалось к уху говорящего тихим эхом, Сахаал спрятал оружие и постарался успокоиться.
Человек-машина Пахвулти был подвергнут пытке. Со стальными штырями, загнанными в руки между костей, привязанный за шею к разрушенной колонне, он должен был предстать самому себе жалким зрелищем. Вдобавок охотник сорвал с него одежду, порвал и перепутал сверкающие кабели в дюжине мест.
Увы, это не смогло испортить дрону хорошее настроение или заставить прекратить смеяться.
— …когда-то… хет-хет-хет… я молился Омниссии, — кудахтал Пахвулти, — но давно прекратил этим заниматься. Только не я. Они пробовали обратить меня, видишь? Сказали, чистота отвергла мою плоть… хет-хет-хет. Отвергла! Но нет, наоборот, я стал сильным и мудрым!
— Тише, проклятие на твою голову! — Сахаал к настоящему моменту уже издергался.
— Тебе разве не интересно, космодесантник? Не любопытно, как твой новый друг нашел тебя? Не хочется узнать мою информацию?
— Еще раз назовешь меня космодесантником, червь, я вырежу тебе язык и задушу им.
— Хет-хет-хет… ну уж нет… Мой язык ты не тронешь, пока не узнаешь то, что хочешь!
— Спираль электу! Кто носит ее, назови имя!
— Хет-хет-хет…
Через забрало шлема Сахаала послышалось гневное шипение. Он погрузил когти в то немногое, что осталось от живота пленника. Жест отчаяния — человек перед ним демонстрировал полное безразличие к пытке, но шелест рассекаемой плоти хотя бы немного улучшил настроение охотника.
Никогда прежде простой человек не мог заполучить такой власти над ним. Пахвулти отказывался выдать информацию, пока Сахаал не поклянется пощадить его, предлагая такую клятву, которая нарушит все кодексы охотника, разорвет в клочки его достоинство, запятнает каждый дюйм авторитета. При других обстоятельствах он бы посмеялся над самим предложением… Кроме того, он не может дать клятву, а потом ее нарушить: Пахвулти уточнил, что расскажет все лишь в безопасном месте, где Сахаал не сможет до него добраться.
В двадцатый раз, с тех пор как он притащил пленника в подземный колодец, Сахаал проклял имя Пахвулти, проклял неудачу, одарившую его такими мощными рычагами власти, проклял отродье, укравшее Корону Нокс и заставившее его оказаться в подобной ситуации.
Зо Сахаал не был обучен бояться или сомневаться. Его реакцией на каждый ответ была лишь ярость. Потому, кромсая кишки Пахвулти, охотник чувствовал небольшое успокоение.
Пока…
— Хет-хет-хет… нет, меня это не беспокоит, космодесантник, но ты должен знать. — Пахвулти по-прежнему улыбался. — Хоть я не чувствую боли, но вовсе не бессмертен. Продолжишь резать меня, и я с вероятностью восемьдесят семь и шесть десятых процента умру.
Уцелевшая глазная линза мигнула.
— Хет — хет-хет… Просто подумал, что ты должен знать.
Сервитор, безусловно, являлся калькулус-логи, или, по крайней мере, раньше был им. За предыдущие часы Сахаал прослушал историю жизни Пахвулти уже трижды, что совсем не улучшило его настроения. Тот начинал слугой-компьютером Адептус Механикус, помогая различным администрациям и дипломатам, тактикам и эксплораторам по всему сектору. В день пятидесятилетия Пахвулти удостоился высочайшей почести для своего вида: пуританского обряда лоботомии. Ритуальная операция подразумевала ампутацию части травмированного человечностью мозга и уничтожение подсознания вместе с присущими ему волнениями и тревогами. Операция должна была сделать его чистым, механическим и прекрасным. Приблизить к богу, защитив слабую биологию от позорных искушений.
Сказать о полном провале операции стало бы удивительно наглым преуменьшением. Тело Пахвулти отторгло имплантанты. Он проснулся, освобожденный от боли мечтаний, но заодно полностью лишился навязчивой веры, которая была у него прежде. Пахвулти проснулся жадным, низким ублюдком с разумом машины. И когда его хозяева-жрецы приказали ему явиться на демонтирование, он лишь рассмеялся по трижды благословенной комм-линии и сбежал. А теперь?
Самопровозглашенный «когнис-меркатор» улья Эквиксус — вот кем являлся Пахвулти. Его сеть информаторов и шпионов опутала уровни города, нужная информация продавалась и главарям банд, и аналитикам верхних уровней. Армейские офицеры консультировались с ним, стремясь заработать на вербовке. Пахвулти откормился и разбогател, будучи уверен, что стал слишком ценной фигурой, жизненно важной, чтобы какой-нибудь дурак мог его убить.
Он один сопоставил информацию о двенадцати убийствах Сахаала. Он один отмстил спиральные шрамы, вырезанные на каждом теле. Распознал силу и смертоносность убийцы. Собрал и проанализировал карты, найдя центральную точку в круге мертвецов. И позже обнаружил логово охотника, смело явившись к нему, разыскивая его, стремясь использовать новую разрушительную силу, появившуюся в улье.
И оказался достаточно удачливым в достижении цели.
Сахаал вновь проклял его имя, бессильно сжимая когти, после чего приготовился освободить сервитора.
Мита Эшин
Ожидаемый стук в дверь ее кельи прозвучал через три дня, вечером. Закутанный в капюшон аколит хихикал, пока она читала доставленное им извещение.
Новый хозяин требовал предстать перед ним.
Потеря сознания возле потерпевшей крушение «Крадущейся тьмы» крайне плохо характеризовала ее. Псайкер смогла вспомнить после транса только название корабля — и теперь ждала приказа об отставке. Инквизиция безжалостна к неудачникам, увольняя, а что страшнее — и выбраковывая не оправдавших доверия.
Она провела последние дни в простых медитациях, без кристалла видений, просто греясь в свете Императора. Когда явился посланник, Мита приготовилась к смерти или в лучшем случае к лоботомизации.
Каустус принял ее в одиночестве — первая неожиданность для псайкера, ожидавшей присутствия на позорном зрелище всей свиты.
— Дознаватель, — кивнул инквизитор, не поднимая взгляда. Он сидел за простым столом, полностью поглощенный связкой пергаментов и мигающими экранами датападов.
Мита скромно смотрела на кончик пера инквизитора, не поднимая глаз.
— Милорд?
Второй неожиданностью стала снятая маска Каустуса. Его лицо оказалось совершенно непримечательным — худощавое, увенчанное высокой прической, словно хохолком; в нем было что-то орлиное. Прическу тоже едва ли можно было назвать оригинальной, особенно среди экстравагантных модников улья. Что сразу бросалось в глаза, так это зубы — особенно два из них.
Инквизитор Каустус обладал внушительными клыками.
— Орочьи, конечно, — быстро сказал инквизитор. Мита поняла, что пялится на него во все глаза, и нахмурилась в неуверенности. Инквизитор же и ухом не повел.
— Я преследовал ублюдка три дня среди смоляных ям Фирры. Мы освободили его рабов, перебили всю его шайку, нанесли урон флоту и почти держали его за зеленую глотку, но этот гад и не думал сдаваться. Военачальники — они всегда такие… Гордые. Упрямые!
Мита занервничала, задаваясь вопросом, не есть ли это последняя милость, приготовленная инквизитором для осужденного: личная история, кусочек секретных сведений, а затем пуля между глаз? Если Каустус и заметил ее страх, то вновь не подал виду.
— Мы настигли его на краю вулкана, — продолжил он, перевернув страницу лежащего на столе пергамента. — После того как он завалил всех моих людей, мы сошлись лицом к лицу и рубились с этим куском ксенодерьма два часа. И по его глазам я видел — в случае победы он возьмет мою голову как трофей. — Каустус прищелкнул паяцем, затянутым в перчатку, по клыку и ухмыльнулся: — Это казалось верным решением…
Мита подумала, стоит ли комментировать подобные слова, но инквизитор полностью отнял у нее веру в собственные силы. Он был абсолютно нечитаем и таил внутри себя смертельную угрозу. С другой стороны, если ей и так суждено умереть…
— Мне кажется, милорд, — осторожно сказала она, — они им кажутся полезными…
Каустус кивнул, улыбаясь ее смелости:
— Действительно, они так и делают. Для орка символы его статуса очень важны. Я видел, как негодяи отступают перед человеком, у которого клыки больше, чем их собственные. Видел, как они предают своих лордов, когда клыки врага страшней или острей, чем у них. Простая вещь, но очень эффективная.
Отчаяние придало Мите опасную храбрость. «Он идет, побеждая всех, — подумала она, — хотя представляю, как клыки мешают ему есть».
Повисла холодная, неловкая тишина Глаза Каустуса буквально прожгли ее насквозь, а затем он рассмеялся.
— Все зависит от того, — проговорил инквизитор сквозь смех, — что именно надо прожевать!
— Я уволена? — спросила Мита, утомившись от намеков.
Если она должна умереть, пусть это будет без лишних разговоров. Впервые она ощутила, как завладела полным вниманием Каустуса, и открыто встретила его взгляд.
Инквизитор сложил ладони вместе.
— Нет, — наконец проговорил он, — хотя я рассматривал такую идею.
Искра надежды, смешанная с некоторой долей разочарования, проникла в сознание Миты.
— Вы дали мне название корабля, дознаватель, — сказал Каустус, — что само по себе немаловажно. Плюс ваше видение…
— Но… я не смогла ответить ни на один ваш вопрос, милорд. Не поняла, есть ли выжившие…
Инквизитор вяло махнул рукой, потом поиграл с кулоном, висящим на шее.
— Знаю, свита занималась этим вопросом. Никто не выжил. Они обнаружили лишь древние вещи, которые долгое время были за пределом света Императора.
— Тогда… Как могло судно здесь оказаться?
Каустус пожевал губами — клыки затанцевали на уровне глаз.
— Мои логи выдвинули гипотезу, что корабль долгое время был затерян в варпе и лишь недавно из него выбрался. В любом случае это не наше поле деятельности. Мы посланы сюда искать ксенокульты, как вы помните, а не раздумывать над парадоксами варпа. Свита не обнаружила ничего загадочного в причинах аварии. Потому поставим на этом деле точку.
Мита вспомнила ужас псионического удара. Что-то темное скрывалось за яркой вспышкой страха, внутри корабля еще жило некое эхо, словно угасающая аура. Но несмотря на неприятное чувство, она промолчала. Кто знает, как долго продлится неожиданное расположение Каустуса?
— Я сообщил Адептус Механикус о появлении корабля, — пробормотал инквизитор, вновь углубляясь в документы. — Они вышлют спасательную команду, впрочем, это уже не важно…
— Да, милорд.
Но внутри у Миты все кричало: «Нет! Что-то ужасное прибыло на том корабле!»
— А теперь вернемся к делам. — Каустус поднял пергамент, сузив глаза. — Кажется, этот тоскливый мир решил загрузить меня проблемами настолько, насколько возможно.
Он кивнул, темные волосы колыхнулись.
— Я решил дать в ваше распоряжение комиссию, дознаватель.
Сердце Миты замерло.
— Милорд?
— Мое расследование принесло плоды. Губернатор предоставил базу данных, и я подозреваю, что на средних уровнях улья существует анклав ксеносов. Мне нужно сосредоточить все силы на их поиске и уничтожении.
— К-конечно…
— Конечно! И тут я получаю еще один скулящий запрос о помощи, но на этот раз от виндикторов, вместе с которыми мы отправлялись на экскурсию к месту катастрофы. Потому я сразу подумал о вас.
Мита не была точно уверена, комплимент это или оскорбление, поэтому просто коротко кивнула.
— Кажется, их командование столкнулось с проблемами в подулье. Не знаю, чего именно они ожидают от меня, но я и секунды не потрачу на выдуманные проблемы этого мира.
Миту посетило очень нехорошее предчувствие.
— Вы бы хотели, чтобы я вместо вас… — Девушка уже видела свою отставку, пораженная позорностью миссии. В подулье отправиться, варп его раздери!
Каустус наградил Миту усмешкой, подобные иглам, клыки поделили его лицо пополам.
— Мои поздравления, дознаватель.
В скором времени ненависть комиссии пошла на убыль, особенно когда хозяин предоставил Мите документы, подтверждающие ее права. После всех формальностей она была отпущена со словами «ступай с миром» — и решилась.
Откашлявшись, Мита подошла к стоящему у выхода Каустусу.
— Слушаю, дознаватель, — вздохнул он.
— Милорд, вы сказали, что название корабля было… разоблачающим?
— И?..
— Мне стало интересно, что именно оно разоблачало?
Инквизитор сузил глаза:
— Любопытство — опасная вещь, дознаватель.
Мита смешалась и, коротко поклонившись, поспешила двинуться к выходу.
— Дознаватель… — Голос инквизитора остановил девушку уже в дверном проеме.
— Милорд?
— Упоминания о «Крадущейся тьме» пропали из имперских отчетов около десяти тысяч лет назад. В конце Ереси Хоруса.
Мита чуть не задохнулась, услышав упоминание этого — самого губительного — времени, когда почти половина имперского Космического Десанта отвратилась от света, уже не говоря об ощущениях, порожденных близостью к одной из реликвий тех древних событий. Теперь понятно, почему в обломках ощущалась такая концентрация боли и насилия.
— До свидания, дознаватель.
Район Каспсил был столь же тесен в пределах улья, как был просторен в «цивилизованных» секторах. Он тянулся шестью ярусами на пять километров во все стороны и был населен примерно шестью или десятью миллионами граждан, в зависимости от того, где каждый хотел видеть воображаемые границы района. Как и все индустриальные сектора, Каспсил не входил в общую структуру улья, а вместе с другими городками, фабриками и поселениями словно «прирастал» к его телу.
Только одна граница существовала в Каспсиле — подножие.
Под его адамантиевым основанием находилось подулье, место, в котором любая «цивилизованность» игнорировалась с величайшим эффектом.
Если подулье было сумасшедшим домом, то Каспсил — его ничего не пропускающими стенами. Немного удивляло, что владение виндикторов больше походило на средневековую крепость, чем на здания индустриальной анархии, царившей вокруг. Совершенный куб, ощетинившийся тяжелой артиллерией, контролировал пещерные выходы, которые некогда служили своеобразной границей между мирами. Вагонеточные линии и подвесные проходы, тянувшиеся во все стороны на мощных мачтах, переполняли закутанные в тяжелые плащи рабочие.
Мите потребовалось больше трех часов, чтобы спуститься с одной из островерхих башен, томясь во все более и более ветхих лифтах, которыми пользовался лишь обслуживающий персонал. Такова жизнь улья — этажи означали не только положение в пространстве, но и статус в обществе — от королевской роскоши наверху и далее вниз, к среднему классу. А первые этажи были в полном смысле ямами нищеты.
Ее пребывание в Каспсиле ознаменовалось постоянными и раздражающими проверками документов. Даже терпение Миты подходило к концу.
— Это просто невыносимо! — рявкнула она, когда наконец командующий Ородай вошел в приемную, в которой девушка ждала начальство, в компании двух виндикторов-сержантов.
Ородай имел вид человека, который уже свыкся с постоянными головомойками.
— Конечно, — устало сказал он, — я уверен, все выяснится.
Если верить чертам лица, командующий был стар. В его чине многие уже потратились бы на омолаживающие процедуры или поставили аугметику, но он смело демонстрировал морщины, что весьма редко встречалось среди старших начальников. Как командующий Адептус Арбитрес, Ородай был вторым человеком после губернатора, если не равным ему. При этом командующий был маленьким человечком в мягкой одежде, чье псионическое излучение не передавало и тени самолюбия.
Однако этикет должно соблюдать.
— Я жду вас уже два часа, — рубанула воздух рукой Мита. — Инквизитор будет поставлен в известность!
Ородай удивленно поднял брови:
— Смею сказать, он услышит еще о многом!
С этими словами командующий протянул ей связку пергаментов, которые девушка неуклюже взяла.
— В любом случае я ничего не мог сделать. Ваши документы требовали подтверждения, и ваш спутник… не оказывал помощи.
«Ах да, — подумала она, — мой спутник».
— Ваши люди звали его «огрин».
— И что?
— Это не самая удачная идея.
— Неужели?
— Нет. Последнее время он предпочитает зваться Тини.
Ородай выглядел человеком, хватающимся за соломинку.
— В этом и состоит проблема?
— Не совсем. У него отобрали оружие. Я требую, чтобы его вернули.
Командующий изобразил сложную гримасу, намекающую, что Мита не в том положении, чтобы требовать, но сделал знак помощнику. Человек бросился исполнять приказ с гримасой отвращения на лице. Мите было вполне понятно почему.
— При обычных условиях мы не позволили бы… существу такого вида находиться в городе. — Ородай пригладил седую бороду. — Но сейчас обстоятельства далеки от нормальных.
— Но это вы попросили помощи у Инквизиции, — парировала Мита.
— Мы надеялись на визит самого инквизитора, а не одной из его служанок со своими животными, впрочем, не будем вдаваться в тонкости.
Вспышка ярости Миты была прервана эффектным появлением.
Дверь слетела с петель, и ее спутник вошел в помещение.
С сильным грохотом.
Официально его звали Винт, и он был человекообразным, если сказать одним словом.
Независимо от того, что его мир, некогда засеянный жизнью, был на тысячелетия изолирован, отрицал очищающий свет Императора, а малочисленные жители вырождались от смешанных браков и развращения.
Винт все еще был человеком.
Массивный, как и все представители его планеты, защищенный толстой кожей, с бочкообразной грудью и низкими надбровными дугами. За долгие столетия лазанья по лесам руки удлинились, сформировав вторые локти, ноги укоротились и обросли внушительными мускулами.
Каустус нашел Винта в забойных ямах Турелли Планиса, где тот готовился, в окружении толпы стражников, потрясавших энергокопьями и электроцепами, сразиться с дикими тварями и боевыми механизмами на потеху толпе. Руки гиганта были удалены, а на их место поставлены грубые бионические протезы.
Когда Каустус увидел, как на арену выходит Винт, славя Императора древней пляской-молитвой, инквизитор так поразился мощи и благочестию гиганта, что немедленно выкупил его за огромные деньги.
Учитывая собственную мутацию, начиная с момента присоединения к Каустусу, Мита не видела в Винте возможного союзника. Он старался ей услужить, простодушно раздевал ее взглядом, а она тактично принимала его неуклюжие заигрывания, хотя никогда не заходила слишком далеко. Держать его на таком поводке было удобно. Это гарантировало его личную преданность, а за такое, как полагала Мита, никакая цена не может быть слишком высокой.
Винт стал естественным выбором в предстоящем Мите путешествии на самое дно деградировавших люмпен-болот улья, кроме того, он обрадовался миссии, словно щенок, только что хвостом не завилял. Винт старался поменьше обращать на себя внимание, и все было хорошо, пока виндикторы Каспсила не решили, что его внешний вид нарушает законы, и не усыпили его, после заковав в цепи, несмотря на все протесты Миты. С тех пор ее решимость освободить ни в чем не повинное существо росла с каждой минутой.
Винт редко терял самообладание, но когда это случалось…
Дверь, сделанная из цельного листа феррокрита, смялась, как бумага. Затем появился сутулящийся Винт, обиженно ревя, как вагонетка на полном ходу. Виндикторы-сержанты, вздрогнув, отступили назад, торопливо нашаривая оружие на поясе.
К испуганным воплям прибавился третий голос — теперь Мита смогла разглядеть несчастного помощника Ородая, зажатого в механической руке Винта, словно мясной кубик.
Глубоко посаженные глаза Винта осмотрели пространство, выискивая новую цель, а брови шевельнулись, выдавая задумчивость. Один из сержантов решил дело — он щелкнул активатором своей дубинки и с криком «Завалю, зверюга!» прыгнул вперед.
Попытка проявить себя героем закончилась, когда Винт высокомерно запустил в него телом помощника, и оба человека с грохотом улетели к дальней стене, которая издала такой звук, будто в нее попали из мортиры.
Второй сержант истерически захныкал.
Командующий Ородай между тем, ни на мгновение не теряя самообладания, мрачно смотрел на Миту. Его псионический фон излучал лишь небольшое опасение — вместе с ощущением скуки и бесполезно потраченного времени.
Посреди комнаты Винт сорвал шлем с головы второго виндиктора, словно крышку с тюбика краски, и теперь мял его между большим и указательным пальцами. Сержант предпринял глупую, на взгляд Миты, попытку ударить Винта по лицу, но тот лишь ухватил его медвежьей хваткой и небрежно бросил назад через свое огромное плечо.
Затем Винт двинулся к Ородаю, его металлические пальцы подергивались, струя слюны тянулась вниз с подбородка.
— Думаю, дознаватель, — спокойно сказал командующий Мите, — вы достаточно насладились.
Она с улыбкой кивнула и повернулась к приближающемуся монстру.
— Винт, — сказала Мита, — со мной все в порядке.
Она дотянулась до его сознания и начала осторожно успокаивать разум гиганта.
— Вреда н-нет? — Винт заморгал. — Мита цела?
— Да, я цела, — ласково сказала она, — видишь? Вся в целости. А теперь успокойся!
Винт истово закивал, полностью доверяя ее словам. Он сунул огромные руки в широкие карманы своего одеяния и замер, словно обесточенная машина.
Мита, ухмыляясь, повернулась к Ородаю.
— Теперь, — произнесла она, — может, объясните причину, по которой вы просили нашей помощи?
Глаза Ородая, заблестев, сузились — теперь настала очередь командующего удивляться.
— Возможно, было бы лучше вам убедиться лично.
Сержант Варитенс не любил мутантов. Сержант Варитенс не любил псайкеров. Сержант Варитенс не любил неповиновения, а также не любил бедность и аристократию. Он ненавидел подулье, ненавидел башни и, естественно, средние этажи.
Насколько могла понять Мита, скользя по поверхности его сознания, сержант Варитенс вообще мало что любил.
(Сержант Варитенс не любил Инквизицию.)
(Сержант Варитенс не любил женщин.)
Он и Мита просто идеально подходили друг другу.
— И как именуется эта зона?
— Леди, это, клянусь задницей варпа, подулье. Мы его вообще никак не называем.
— Но… эти поселения… Они должны иметь название. Что говорят люди, когда…
— Значит, так. — Варитенс отвернулся от кабины «Саламандры» и пробурчал что-то в микрофон вокс-передат-чика. — Вы хотите остановить несколько здешних ублюдков и спросить, как они называют это место или где находятся местные достопримечательности, а то и узнать, что гаденыши жрали на обед? Только не прибегайте потом к нам, когда глянете ненароком вниз и увидите парочку этих мутантишек, вгрызающихся в ваши ноги.
После этого монолога они ехали в тишине. Подулье оказалось совсем не таким, каким его ожидала увидеть Мита. Прочесывая развалины и тротуары из «Саламандры» виндикторов, она восхищалась разнообразием странной красоты распада — словно над всем витал некий тайный порядок.
Груды отходов здесь были раскрашены в золото. Ей показалось, что жизнь словно спасалась от нищеты окружающего за буйством оттенков и художественных оформлений. Безвкусные тотемы выступали из теней, яркие надписи на стенах успевали смениться дюжину раз, пока они проходили мимо. Название каждой главенствующей банды было перечеркнуто именами новых завоевателей.
Обитатели подулья по-разному реагировали на едущих виндикторов: многие спешили уйти в тень, другие, наоборот, подходили поближе, чтобы поглазеть. Подозрительные типы махали им руками, правда, в них не было и следа оружия — оно наверняка было надежно скрыто в складках тяжелых плащей.
Смутные ассоциации вибрировали во тьме, как прекрасные алые черви из глубин моря — Мита изо всех сил заставляла себя презирать их, так же как это делал сержант Варитенс.
Командующий Ородай назначил сержанта ее гидом явно в отместку.
— Скажите мне, сержант, — сказала она, утомленная тишиной, стараясь выдерживать ровный тон, — какой тип преступлений может потребовать внимания Священной Императорской Инквизиции? Особенно в таком презренном месте?
Варитенс на миг глянул на нее, скрытый за невыразительным шаром визора.
— Убийство.
Мита поперхнулась:
— Мы расследуем убийство?
— Не одно. Пять подтвержденных, возможно больше. Мы следуем к новому телу.
Мита тряхнула головой, ее назначение становилось с каждой минутой все забавнее.
— Сержант, я так понимаю, — начала она, — в улье происходит несколько сотен нераскрытых убийств каждый день. Представляю, насколько эта цифра выше в подулье.
— Вы правильно представляете, леди.
— Тогда, боюсь, я ничего не понимаю. Чем это убийство отличается от других?
«Саламандра» свернула за угол и заскользила вниз. Девушка поняла, что они прибыли, поскольку виндикторы вокруг начали сосредоточенно проверять автопушки и булавы.
Варитенс указал на расположенный неподалеку искореженный туннель:
— Нам туда, сейчас все поймете.
Она была миссионером, судя по остаткам одежды — белому балахону и простой веревке с маленькой ракой, украшенной золотыми священными письменами. Она прибыла в это глухое темное место для распространения света Императора, наверняка была очень храброй и самоотверженной. Награда, которую она получила, вряд ли справедлива.
Одежда была исполосована в клочья.
Веревка, обычно переброшенная через плечо, оказалась закручена на шее. Рака валялась расколотой — виднелись кости какого-то древнего святого или его прах.
— Император спаси… — прошептала Мита, вступая в туннель.
Женщина умерла не здесь — это очевидно. Независимо от того, из-за чего свершилось насилие, ее жизнь взята с умыслом — кровь забрызгивала потолок и стены, скапливалась густыми лужами под ногами. Это было не просто место преступления, это была своеобразная визитная карточка — четкая, ясная, продуманная.
Глаза вырезаны. Руки вырваны из плеч. Хрящи рассечены более чем на фут ударом, нанесенным с неимоверной силой и точностью, — практически произведена ампутация. Внутренние органы выведены наружу свисающими причудливыми петлями через поперечные разрезы на животе.
И все удары только поперек бледного тела, ленивые разрезы, в которых медленно колышутся крошечные алые водовороты, словно мантровые колеса, по которым льется святая вода.
Сначала Мита подумала, что линии нарисованы красными чернилами, которыми небрежно черкали на коже жертвы. Но она ошибалась. Каждая линия оказалась разрезом, нанесенным так совершенно, что кровь из них не сочилась, тем самым не портя внешнего эффекта. Это были не удары маньяка. Это было искусство.
И художник не бросил дело, не поставив подписи.
Над телом, на каменистой поверхности стены, была прибита аккуратно удаленная рука, на которой при свете лампы Миты виднелись слова, притягивающие к себе взгляд.
«Адео мори сервус Император фиктус, аве Доминус Нокс».
Мита ощутила, как завтрак подкатил к горлу, и отвернулась, борясь с дурнотой. Сержант Варитенс стоял позади нее, уперев руки в бока. Он принял отвращение девушки за малограмотность и откашлялся:
— Здесь написано…
— Спасибо, сержант, — прошипела Мита, судорожно втягивая воздух и стараясь сохранить достоинство, — я весьма бегло читаю на высоком готике.
Она вновь посмотрела на слова, — казалось, те корчились перед ее глазами по собственному желанию. Мита на миг вновь ощутила тот шокирующий удар, и теперь уже не оставалось сомнений в идентификации убийцы.
«Великая тьма, спускающаяся с небес».
Нечто пережило крушение «Крадущейся тьмы»…
— Адео мори сервус Император фиктус, — произнесла Мита вслух, перекатывая каждое слово на языке. — Так умрите, рабы ложного Императора.
Виндикторы, стоящие рядом, взволнованно воззрились на нее. Даже Винт напрягся, силясь понять произнесенные слова.
— Аве Доминус Нокс — славься, Повелитель Ночи.
Зо Сахаал
Их называли Ледниковыми Крысами.
Их имена небрежно писались на пергаменте четкой рукой сервописца, пряча удивительную информацию внутри опрятных строк, словно это один из миллионов ничего не значащих отчетов, запечатанных простой печатью из воска.
Их называли Ледниковыми Крысами. Сахаал снова и снова заставлял это слово проноситься в мозгу, словно испытывая его характер.
Пробуя его.
Торговец информацией Пахвулти ушел из его когтей. Свободно шагая, игнорируя раны, испещрившие некротическую кожу, он невольно если не заработал уважение Сахаала, то, по крайней мере, заставил того ощутить себя в долгу.
Пахвулти проинструктировал Сахаала о том, где и когда найти обещанную информацию, даже склонил голову в саркастическом почтении. Потом улыбнулся и пошевелил бровями:
— Этот бизнес строится на доверии. — Он сопроводил слова своим кудахчущим смехом «хет-хет-хет». — Вопросы не стоят ничего, ответы — бесценны.
Сахаал едва сдерживался, чтоб не разорвать существо на кусочки. Решение отпустить его целым восвояси потребовало каждой унции его концентрированного прагматизма. Молчаливая клятва разобраться с ним позже стала плохим утешением.
— И все же я ничего не заплатил, — прошипел он, утекая в тень и стремясь сохранить лицо.
Но ему отказали даже в этом.
— Да… у вас ничего нет. — Оставшийся глаз Пахвулти затрепетал за линзами как некое бесконечное подмигивание. — Но тогда… первая из сторон не берет на себя никаких обязательств.
А затем он ушел.
Их называли Ледниковыми Крысами.
И да, ответы Пахвулти прибыли тогда, когда он обещал, спустившись в лифте по неприметной шахте, которая должна была быть давно отключена, поэтому быстрая попытка Сахаала засечь их источник потерпела неудачу. Торговец информацией слишком хитер, чтобы так легко раскрыть местоположение своей базы, потому считал себя избавленным — временно — от возмездия.
И да, Сахаал ревел от голода, узнав имя врага, сгибая когти, выпевал имена снова и снова, но даже в этом случае… даже в этом… Он не был приучен быть в долгу.
Ледниковые Крысы. Воров звали Ледниковые Крысы.
Они были бандой грабителей, гласил документ. Клан пиратов, не замешанный в связях с бандами улья, довольствовавшихся лишь теми ценностями, которые они присваивали в набегах. Родиной основателя был ледяной мир Валгалла, первым присоединившийся к Имперской Гвардии, и здесь он оказался, нутром почуяв огромную выгоду богатств улья Эквиксус. Его звали Тохли Тего, и губы Сахаала растягивались в улыбке, когда он вспоминал уродливый знак, напыленный на борту транспорта воров, именно тот признак, который врезался в память.
Если данные шпионов Пахвулти не устарели (иерархия кланов менялась очень быстро), нынешний главарь звался Никхэ, а его люди отмечали себя люминесцентной спиралью-тату на лбу.
— Никхэ…
Сахаал произнес имя вслух, словно гарантируя его реальность, и махнул когтем в воздухе, анализируя звуки.
— Никхэ… Никхэ…
Да. Да это он. Ложный горбун. Вор. Ублюдок. Червь. Он взял ее.
На последней странице пачки документов Пахвулти привел карту. В центре страницы небрежной рукой Пахвулти был намалеван жирный крест с пятнами от разлетевшихся чернил.
Сахаал проверил груз, прикрепленный к поясу, — слабый зеленый жар заиграл на кончиках пальцев-лезвий.
Ледниковые Крысы. Их называли Ледниковыми Крысами.
Каждый из них должен умереть.
Гернитаун был падшим городом. На некоторых местах город не выдержал собственного веса и обрушился внутрь — целые улицы обвалились в пропасть. Обитатели подулья держались подальше от наклонных галерей Гернитауна, называя их колодцами. Увядшие улицы тянулись как варикозные вены, зажатые каменными мускулами, полностью погруженные во тьму.
Некогда Гернитаун был частью Каспсила. Теперь, угнездившись в анархическом сердце подулья, он стал образцом былого порядка, исковерканного окружающим упадком. Именно здесь устроили дом Ледниковые Крысы.
Сахаал исследовал эту область с невероятным усердием: наблюдал, анализировал, ни во что не вмешиваясь. На большом перекрестке, где встречались три широких коридора и постоянно находились представители множества банд, ему пришлось оставить оружие, поскольку часовые Крыс не дремали.
«Время еще не наступило» — сказал он себе.
Они носили длинные серо-белые пальто, на которых красовался особый знак — стилизованная снежинка-кинжал с рукоятью в форме черепа. Они держали в руках лазганы с преувеличенной заботой, выдававшей тех, кто просто купил свое оружие. Потому Сахаал удерживался от прямых контактов. Они ничего не могли противопоставить ему. Скользя за бандитами в тенях, он лишь предвкушал смерть негодяев с хищной непринужденностью.
Их банда придумала себе прекрасное название, в конце концов решил Сахаал. Они просто мерзки — необученные и нетренированные, совсем как их тезки — крысы.
А ему придется послужить совой.
Когда расчеты были закончены, Сахаал нанес удар.
Молодой часовой — его взгляд успел метнуться, чтобы заметить приближающуюся неправильную тень, — умер первым. Расхаживая у северного входа в город, юноша не мог полагать, что вид вентиляционного люка станет последней картиной в сто жизни — Сахаал с изяществом змеи возник у него за спиной и бесшумно перерезал горло. Словно сама тьма отрастила когти.
Тело упало, а Сахаал скрылся в тенях, прежде чем голова часового стукнулась о пол с влажным звуком.
Теперь Гернитаун лежал перед ним, будто жертва, имеющая горячее сердце и жаждущая получить нож между ребрами.
Сахаал с радостью отдался роли палача.
Он убил еще троих на параллельных улицах, стараясь не давать воли жестокости, а действовать бесшумно, как призрак. Но тела были им показаны достойно — слабые огни фонарей подсвечивали каждый влажный разрез, кровавые потоки тускло поблескивали, Сахаал делал паузы, лишь чтобы проклясть души, выполняя обет мести.
— Варп забирает тебя… — шипел он, а шлем поглощал каждый звук. — Варп пожрет тебя целиком…
Когда же наконец возник шум, которого он ждал так долго, Сахаал уже находился в разрушенном куполе здания, что некогда было часовней. Он зацепился за потолок когтями ног и висел на манер летучей мыши, наслаждаясь криками паники среди Ледниковых Крыс.
Сначала один испуганный голос, разнесшийся по городу как наваждение, потом уже горстка голосов, а затем… затем каждый голос зазвучал отдельно, гневно и беззащитно одновременно.
Обнаружилось первое тело.
Сахаал спрыгнул на мозаичный пол часовни и, скользя между треснувшими плитами, поспешил к противоположному краю Гернитауна. Чтобы пробраться незамеченным, он нырнул в затопленные туннели, через которые двинулся как пуля в стволе, распугивая гигантских крыс и хищных рыб.
Достигнув южного входа в город, охотник оказался прямо под ногами у часового. Один пронзающий выпад когтей — и одеяние бандита окрасилось красным. Человек упал, как подрубленное дерево, — больше удивленный, чем понимающий происходящее.
На этот раз Сахаал даровал жертве привилегию закричать. Он посмотрел на брызжущую на стены туннеля кровь, потом склонился над телом и сунул в скрюченные пальцы часового маленький предмет.
— Не вздумай отпускать, — прошептал он в микрофон человеческого вокс-передатчика.
Затем Сахаал ушел.
Вопли человека, отраженные стенами, скоро встретились с криками паники на севере. Люди сталкивались на переходах, показывали пальцами в разных направлениях, никто не понимал, куда следует бросаться в первую очередь. Сахаал наблюдал с развалин чердака за паникой, словно за мельтешением муравьев, смакуя происходящее. Наверняка им кажется, что противник многочислен и наступает одновременно со всех направлений.
«Страх и паника, — говорил некогда его повелитель, — являются всего лишь двумя сторонами одной мюнеты».
Крики часового стали затихать и вскоре совсем умерли, не успели еще пятна факелов достичь южных ворот. Сахаал представил себе стражника, одного во тьме, отчаянно сжимающего холодеющими пальцами чеку гранаты. Рано или поздно механизм сработает…
Передовая группа стражников успела ворваться в туннель за секунду до взрыва. Сахаал, подобно горгулье, взгромоздился на крыше, пристально глядя поверх разрушенных башен Гермитауна, — взрыв разросся ярким люминесцентным пузырем на юге, мерцающее сияние залило окрестности. На несколько мгновений тени исчезли, а когда свечение угасло, стали видны клубы жирного черного дыма, поднимающегося над южными вратами.
— Режим охоты! — прошептал Сахаал, и, подчиняясь его приказу, доспехи сработали, раскрыв линзы шлема и дав максимальное приближение изображения. Он сразу «оказался» среди клубов дыма, где умирающие спотыкались о мертвых, а раненые с закопченными лицами спешили убраться подальше.
Вышло Крыс гораздо меньше, чем вошло.
Сахаал наблюдал, как отлетают жалкие людские жизни, с нескрываемым удовольствием, а потом прыгнул с чердака вниз, по направлению к центру города. Теперь он не скрывался, позволяя себе быть увиденным. Вид безмолвного призрака, мелькающего в клубах дыма, вызывал крики ужаса у бандитов.
Он сделал так сначала на окраине, потом на востоке, затем отправился в центр — там и тут он проносился у всех на виду огромными прыжками через улицы и перекрестки.
На западе, в руинах либриума, он запрыгнул в окно дома и, едва раздался ужасный крик, выпрыгнул наружу, не забыв на прощание полоснуть человека когтями.
На северном перекрестке Сахаал спрыгнул с разрушенной стены на багажник скользящего транспорта одновременно щелкая когтями. Двое бандитов были мертвы раньше, чем поняли, что не одни в кабине, их головы запрыгали по направлению движения машины, а тела неуклюже рухнули вниз. Еще двое успели открыть огонь.
Сахаал активировал внешние динамики, установив мощность на критический уровень.
И рассмеялся.
В каждом углу Гермитауна, в каждом закоулке и узком полуобвалившемся проходе мужчины и женщины замерли, слушая ужасный смех и дрожа в темноте.
Когда же Сахаал отправился непосредственно к центру, даже попытка слаженной обороны у Ледниковых Крыс была давно уничтожена. Ужас проносился по закоулкам — молва о кошмарной внешности охотника парализовала всех: полночная тьма, движущаяся как молния, многорукая и горбатая, с пылающими рубинами глазами и длинными когтями-саблями.
Сахаал наслаждался этим ощущением и смеялся, смеялся, смеялся…
В былые времена центр являлся колереумом. Огромный гидропонический купол с многочисленными фермерскими пристройками и зеркальной внутренней поверхностью напоминал глаз насекомого — переливающийся и многогранный. Некогда он мог производить в год тысячу тонн крахмальной пасты, доставляемой по толстым ржавым трубам к миллионам потребителей. В былые времена.
Купол не перенес падения в бездну. Зерновые культуры вымерли во время катастрофы, ирригационные каналы пересохли навсегда. Немногочисленная вода, сочившаяся в подулье, была пригодна лишь для некоторых сорняков, которые мутировали, став грубыми и неприхотливыми. Выжили только лампы — древние шаровидные дроны с гудящими гравимоторами и примитивной логикой.
Они бродили по куполу с работающими на полную мощность ультрафиолетовыми факелами, совершенно не обращая внимания на отсутствие растительности, обеспокоенные только снижением запаса собственного топлива.
Сахаал пробежал по куполу, как жук, его конечности легко работали в режиме насекомого. На краю одного из провалов он замер, внимательно разглядывая пространство внутри, затем потянулся к ремням нагрудного патронташа и отстегнул гранаты, прицепленные к нему.
Основное пиратское логово представляло собой скопище домиков и палаток, расположенных вокруг полуразрушенной каменной башни — прекрасного места для главаря, кстати. Именно там Сахаал намеревался обнаружить свою добычу.
Сейчас внизу суетились охранники, они сновали между складами и домами, размахивали оружием, выкрикивали приказы. В ультрафиолете лица Крыс казались молочно-белыми. Двигатели транспорта внезапно ожили; издав хриплый рев, лязгнув гусеницами, механизм направился к выходу из колереума.
— На нас напали, клянусь Тего! — отфильтровал Сахаал среди криков голос одного из Крыс. — Их множество, наступают со всех направлений!
Рев и стрельба на востоке подсказали охотнику, что убитые им охранники найдены — это стало финальной нотой в его фантазии разрушения, последним штрихом к портрету.
Ледниковые Крысы теперь палили по любой тени.
Удовлетворенно кивнув, Сахаал погрузил когти глубже в мягкое покрытие купола, напряг каждый мускул тела и прикрыл глаза.
— Твоим именем, повелитель, — произнес он, — неизменно им.
Набрал воздуха.
Запрокинул голову.
И начал кричать.
На максимальной громкости вокс-передатчик его древнего шлема мог взорвать мозг человека или стереть зубы в порошок. Сахаал видел, как при «Вопле Хищника» людей парализует, а птицы, оглушенные, падают с неба.
В Гернитауне взорвался зеркальный купол колереума.
Множество людей застыли, подняв головы, увидев ужасающий силуэт, окруженный ультрафиолетовым нимбом, а затем рухнули замертво — их глаза и рты оказались заполнены битым стеклом. Если бы они выжили, один кошмар был бы им обеспечен до смерти — купавшаяся в ливне радужных осколков фигура баньши, повелевающая смертельным дождем.
А затем начали падать гранаты, вспухая огненными шарами, из которых выстреливали волны шрапнели, превращая плоть в кровоточащий фарш.
Сахаал расправил когти, экзальтированно наслаждаясь резней. На мгновение ему показалось, что он может попробовать на вкус страх гибнущих жертв, он зашатался, упиваясь собственной исключительностью, становясь равным богу, поднимаясь ввысь на крыльях террора.
Но…
Но нет.
Нет!
Даже на пике порочного оргазма он помнил о цели. Сахаал скрежетнул зубами. В основу взлета заложена коварная опасность. Ключ — это сосредоточенность. Всегда. Сосредоточенность и преданность.
Во имя мести фальшивому Императору, во имя моего повелителя.
Все остальное порочно и бессмысленно. Он должен настраивать себя, чтобы ощущать удовольствие от работы, удовольствие при каждом шаге, ведущем к цели… Но никогда не испытывать удовольствие непосредственно при работе.
Страх, разрушение, смерть — это всего лишь инструменты. Оружие. Палитра художника. Средство довести все до конца.
Но никогда не познать его самому.
Сахаал шел среди умирающих со сдержанностью, хотя лежащие у него под ногами вряд ли понимали это. Большинство были настолько изранены, что могли только дергаться, когда над ними клацали окровавленные когти.
Теперь Сахаал не боялся раскрыть себя — видела ли его добыча или нет, никто не выживет, чтобы рассказать о нем. Спокойный уголок сознания задавался вопросом: кем он кажется этим полуслепым червям? Что люди думают, когда он проходит мимо и презрительно режет им глотки?
Он должен казаться им гигантом. Теперь он намного выше, чем их самые сильные чемпионы, а ведь его броня сейчас находится в сложенном, «горбатом» положении. Клацали тяжелые сапоги, на носках которых рефлекторно подрагивали и впивались в почву когти, могучие колени с роговыми выступами работали, словно поршни, — со стороны Сахаал должен был выглядеть как стервятник. Впечатление дополняли два продолговатых прыжковых ранца за спиной, похожие на свернутые крылья, и напоминающий клюв шлем, выпирающий вперед, как выпяченная челюсть.
Там, где он ступал на пыльную землю, окруженный клубами дыма, безбоязненно проходил сквозь огонь, перепрыгивал кратеры, вокруг него шевелились тени, сплетаясь, как живая мантия. И глаза — сквозь пепел и чад горели красные линзы, как угли затухающего очага.
Каменная башня была почти покинута, вокруг валялись трупы охранников — Сахаал вошел внутрь, высадив дверь нетерпеливым движением плеч. Вздохнув, он взмолился холодному духу повелителя, чтобы именно здесь нашлись вор и его добыча.
На первую просьбу он получил положительный ответ.
Нападение началось сверху — вспышка гудящего пламени потревожила руны на глазных щитках. Сахаал рванулся в сторону, когда по броне ударил огненный шквал — металл протестующе заскулил и задымился.
Клубы пыли заполонили воздух, а яростное стаккато хеллгана потрясло башню до самого основания. Первая подлая атака, несмотря на молниеносную реакцию Сахаала, выбила уродливые кратеры на филигранной поверхности брони. Но удар не достиг цели — оказалось, что насквозь броня нигде не пробита. Однако на иссиня-черных доспехах Сахаала теперь навсегда останутся уродливые шрамы. Этого было достаточно, чтобы привести его в ярость.
Он взмыл в воздух, использовав всю мощь прыжковых ранцев, и обрушился на деревянные ряды перекрытий, ломая их одно за другим как щепки — кум-кум-кум — быстрее стука испуганного сердца.
Стрелок, застигнутый неожиданным ливнем из щепок и бревен, вскрикнул, когда пол под ним провалился. Он рухнул вниз, по пути отчаянно стараясь зацепиться за куски балок и торчащие перекрытия. Тело ударилось о пол с неприятным хрустом, одна нога была согнута под неестественным углом.
Бандит застонал, приходя в себя после шока.
А затем рядом с ним опустилось нечто. Нечто иссиня-черного цвета. Нечто с глазами демона, скрежещущее когтями и шипящее, как змея. Оно подступило ближе, рассматривая человека взглядом кота, поймавшего мышь. Нечто длинным лезвием почти ласково обвело сияющую татуировку на лбу бандита.
— Никхэ… — произнесло оно.
Услышав собственное имя, сорвавшееся с губ этого кошмара, человек смог поднять взгляд. Он быстро приходил в себя — к тому моменту, когда когти дотронулись до него, он уже мог кричать, выплевывая кровавые куски легких.
— Где, — прошипел голос, — она?
Мрачный Зо Сахаал покинул Гернитаун через час. Пакет, который он нес с собой, Сахаал через некоторое время оставил, аккуратно положив среди отбросов и мусора. Там находились останки Никхэ, изведавшего силу его ярости. Он мог бы забрать жизнь каждого оставшегося в черте города, но вместо удовлетворения от такой мысли сейчас ощущал лишь пустоту.
Корона пропала.
Она продана.
Продана.
Обменяна, как простой плебейский товар.
Сахаал шел по туннелю от северных ворот города без маскировки, без цели. Поэтому, когда закутанная фигура возникла перед ним и согнулась в поклоне, он, не останавливаясь, махнул рукой. Коготь рассек шею, голова отлетела, а тело осталось перебирать ногами в агонии.
Удушливый хор теней захлестнул Зо. Он остановился, потом медленно посмотрел по сторонам. Вокруг него стояло пятьдесят или более фигур, затянутых в черное, взиравших на него с благоговением и ужасом. Что ж, еще больше поживы его лезвиям…
Сахаал вздохнул и, нетерпеливым движением стряхнув кровь с когтей, приготовился к большой резне.
— С-слава, — сказала одна из фигур, старательно избегавшая его взгляда. — Слава ангелу Императора! Слава святому воину!
Сахаал недоуменно остановился. Он ожидал сопротивления, ужаса, жалких попыток спасти жизни, но не поклонения.
— Что вы хотите? — прошипел он, и фигуры задрожали от его голоса еще сильней.
— Т-только служить вам, милорд… — Побледневшая женщина вскинула правую руку в приветствии. — Аве Император!
А затем реакторная ячейка с «Крадущейся тьмы», тот самый груз, который тащил Зо, достигла критической массы — в самом сердце территории Ледниковых Крыс — и взорвалась с силой миллионов гранат.
Подулье встряхнуло, пол заходил под ногами как живой, стены вокруг заскрипели и начали сжиматься в конвульсиях.
Сахаал наслаждался фосфорным сиянием руин Гернитауна.
Мита Эшин
Зажатая среди адамантиевых стен, энергия опустошения Гернитауна вырвалась за его пределы, но в основном ушла вверх.
А над Гернитауном раскинулся Каспсил.
Мита вернулась на нижние этажи города, переполненная мрачными предчувствиями и страхом. Псионический резонанс убитой женщины, призрачная тень, которую она ощутила, тронула ее до глубины души. Вместе с сержантом Варитенсом они поспешили доложить — каждый своему начальству — об обстоятельствах убийства.
Расталкивая сервиторов и аколитов-техников, Мита направилась к коммуникационной консоли. Ее всю трясло от недавно пережитого, и девушка была готова немедленно высказать все, что думает, инквизитору Каустусу.
Именно в этот момент раздался первый удар землетрясения. Оно некоторым образом и спасло Миту.
Учитывая, что система связи улья состояла из миллионов кабелей, склонных к электромагнитным наводкам, а также шум и толкотню, царящие в помещении, Мита опасалась, что тихий голос Каустуса будет практически не разобрать.
Так и случилось, однако понять реакцию инквизитора на сообщение можно было и без звука — несмотря на подробное описание места убийства, Каустус проявил минимум интереса. Его больше заинтересовало, почему Ородай настоял на личном визите Миты. Простыми словами ей было трудно это описать.
— Осквернение… нечто дикарское, милорд, и…
— Дикарское, вы говорите? — Резкий тон инквизитора граничил с презрением. — В подулье? Не могу вообразить себе такое.
Мита буквально увидела, как он гневно вращает глазами.
— Милорд, я… Возможно, вам это покажется не важным… а мое отношение к этому вопросу смешным, но…
— Мне это не кажется, девочка. Это уже смешно. Более того — вы тратите мое время. Надо же, убийство в подулье! Вы — служитель Инквизиции, а не занюханный юрист, которого посылают расследовать любое правонарушение.
Инквизитор расходился не на шутку — Мита ясно воображала, как он постукивает пальцами по кончику своего отполированного клыка.
— В будущем предписываю вам не обременять меня каждой мелочью и…
— Но, милорд, я вновь ощутила тьму! Это… словно висящее облако! Тень варпа!
Медная трубка связи, выполненная в форме разинувшей рот рыбы, затихла. Мита неуверенно посмотрела на нее — неужели Каустус оборвал связь?
— М-милорд?
Когда инквизитор вновь заговорил, его голос был холоден:
— Вы больше никогда не перебьете меня — вам это ясно, дорогая?
Живот девушки мгновенно занемел.
— К-конечно, милорд. Извините меня.
— Дитя, мое терпение имеет границы, не стоит их испытывать.
— Мне действительно жаль, милорд… но только… — Она постаралась подобрать нужные слова, однако вид мертвого тела, плавающего в собственной крови, вновь возник в сознании. Пустые глаза трупа — это просто туннели, ведущие в царство теней, Мита была уверена в своем предчувствии. Но что она может рассказать? Во имя Трона, еще недавно она была необычайно уверенна, но теперь, когда надо было это объяснить, она боялась показаться смешной. Мелодраматичной. Излишне нервной.
Но те слова!
«Адео мори сервус Император фиктус, аве Доминус Нокс».
Слова, наполнившие ее такой неуверенностью, сочившиеся страхом, заставившие ее онеметь там, в Каспсиле, повелевавшие немедленно поставить в известность хозяина. Она должна все рассказать. Должна любой ценой.
В центре контроля, глядя на переговорную трубку, Мита задержала дыхание, постаралась сосредоточиться и произнесла официальным тоном:
— Инквизитор, я уверена, что в пределах улья существует заражение.
На этот раз пауза была долгой. Когда Каустус заговорил вновь, он почти шептал. Эшин напрягла слух, чтобы разобрать хоть слово.
— Хаос? — прошептал инквизитор. — Вы думаете, этот город дал приют Хаосу?
Мита подавила подступившую на миг дурноту и покрепче вцепилась в трубку.
— Да, милорд, — уверенным тоном ответила она. — Или… что-то подобное, спаси Император.
— Дознаватель Эшин, — наконец вздохнул Каустус, и Мите показалось, что в ледяной тон вплелись новые нотки, которые она никогда не слышала от него прежде. — Мы — слуги Ордо Ксенос. Мы прибыли в этот мир для обнаружения раковой опухоли, которой является ксенофилия. Это курс, которым мы неизменно следуем.
— Но…
— Вы молоды, дознаватель. Уже служили двум хозяевам. Вам не хватает последовательности. Вам не хватает опыта. У вас мало навыков в обнаружении путей Хаоса.
— Но, милорд… — Мита ощутила, как в горле запершило от обиды. Ну почему он ей не доверяет? Почему он постоянно так агрессивен? — Я его чувствую! Ошущаю! Оно крадется, как тень…
— Это… — голос инквизитора давал понять, что теперь он не потерпит никаких возражений, — это все, что у вас есть, дознаватель? Или вы выдвинете еще несколько бездоказательных утверждений?
Замерев с раскрытым ртом, Мита закрыла глаза, внезапно увидев перед собой разветвленную тропу и постаравшись внимательно ее рассмотреть. Даже не применяя основных техник пси-транса и не раскидывая младших арканов Имперских Таро, она знала, что такое Эхо Будущего. Оно приходит нежданно и неотвратимо, но должно быть рассмотрено с максимальным вниманием. Это видения того, что могло бы быть, — они извиваются, как спутанная пряжа, и даже искусные наставники Схоластиа Псайкана предупреждали учеников остерегаться обмана.
Тем не менее видения будущего были яркими, словно полученные в келье медитации, потому Мита рассматривала их со спокойствием опытного псайкера. С одной стороны, она могла вернуться к хозяину. Могла льстить ему, угождать его желаниям и держать язык за зубами. Могла бы доверять его власти и справедливости, служа с преданностью, за которую со временем расплатятся уважением.
Или могла верить сердцу, которое говорило: другой путь тяжел, полон неясности, насилия и крови.
И полон славы.
— Я просила бы, — смиренно начала она, — просила бы милорда дать благословение на охоту.
— Охота…
— Да, милорд, охота на убийцу.
Динамик трубки потрескивал дальними разрядами, словно сам удивлялся произнесенным словам псайкера.
— Дознаватель, — послышался голос, — или ваш мозг не выдержал условий подулья, или ваша дерзость даже выше, чем я опасался. Ваш запрос…
Внезапно связь оборвалась, огни тревожно замигали, а мир перевернулся с ног на голову.
Потом Мита видела — в последующие часы безумия, накрывшего улей после землетрясения, — прерванный разговор с инквизитором не мог уже ничего изменить. Не мог ничего изменить и его отказ.
В таком густонаселенном метрополисе, как улей, каждый подземный толчок может стать началом огромной катастрофы. Но Каспсил не был городом с упорядоченной архитектурой, для него землетрясение не стало смертельным, опоры и веретенообразные башни выстояли, заледеневшие фабрики лишь сделали небольшую паузу в своей непрерывной работе, а подземные кабели только растянулись или закачались. Взгляд старожила мог приметить некоторые изменения вроде покосившейся башни, раньше гордо устремлявшейся ввысь, или куч мусора на улицах, но в основном стоило пожать плечами и поблагодарить Императора, что землетрясение было не слишком разрушительным.
Древность этих мест каждый житель улья в душе ощущал так же остро, как их недолговечность. Это был карточный домик, стеклянная башня, которой нужен всего один камень, чтобы обрушиться.
Уровни Каспсила вспучились опухолями. Участки, которые уже столетиями скрывались в тени, теперь выгнулись новыми причудливыми башнями и новоявленными горными хребтами. Они сбрасывали с себя вагонеточные линии и пути, вознося их над Каспсилом, словно неведомые сорняки.
Только в самом эпицентре погибло множество людей — те жители улья, которые провалились во внезапно раскрывшиеся трещины взломанных плит и дорог. Столбы пыли взметнулись живыми существами, облепляя прохожих слоем грязи, превращая их в серых зомби. В некоторых местах выпирающие плиты лопались, разрываясь стальными перьями, а из глубины уровней вырывались языки огня, жадно облизывающие металлические конструкции. Смрад сгорающей плоти смешался с криками ужаса, и несколько часов Каспсил напоминал не фабричную зону, а место недавнего боя.
Зримым отражением мощи существующего улья стал именно тот факт, что город лишь сделал паузу в работе во время землетрясения. На уровень выше Каспсила или километром дальше в любую сторону никто ни о чем не подозревал, подобно губернатору Загрифу, который расположился в апартаментах на самой вершине улья. Некий аристократ Стиплтаупа мог. конечно, обнаружить, что его резиденция на несколько мгновений осталась без энергии, потому как древним маршрутизаторам понадобилось несколько секунд, чтобы перенаправить поток. Или некая фабрика могла зафиксировать внезапное прерывание потока крахмальной пасты, но такие вещи обычно приписывались призракам улья, воле Императора, ну или в крайнем случае — ужасной неэффективности жизненного уклада в улье.
Каспсил вернулся к нормальному ритму через два часа. Главным достойным упоминания изменением, происшедшем в нем, стало желание одной женщины точно понять: что именно происходит в подулье.
— Вы хотите… Я не ослышался?
— Вы все слышали правильно. Отряд из двадцати человек. Полная амуниция, оружие и броня.
— Понятно. — Командующий Ородай откинулся на стуле и, сплетя пальцы рук, иронически поднял бровь. — Может, еще обеспечить поддержку с воздуха?
Мита махнула свободной рукой — она общалась с гораздо менее приятными людьми, чтобы беспокоиться о сарказме Ородая.
— Думаю, отряда мне хватит. Да, и еще транспорт, конечно.
Ородай преувеличенно серьезно кивнул:
— Ну разумеется.
Кабинет командующего был унылым помещением без окон. Лишь неясный шелест сервиторов доносился из теней за его рабочим столом. Очевидно, Ородай большую часть времени проводил в поездках и здесь постоянно обитали лишь безмозглые писцы.
— Умерьте сарказм, командующий. Нравится вам или нет, но мое требование имеет все атрибуты Инквизиции, потому…
— Да, конечно! И потом — это никакое не требование. Это просьба, девочка, и лучше бы вы ее называли именно так. У меня нет времени на изысканные разговоры.
— Зовите ее как хотите, в конце концов, смысл от этого не изменится.
Ородай исподлобья оглядел Миту, словно взвешивая ее на внутренних весах. Судя по ауре его мыслей, ни один аспект дознавателя Эшин ему не нравился.
— Давайте на миг представим, — произнес он, — что я дам вам желаемое. И в какой из безумных планов вы хотите втянуть моих людей?
— Мы отправимся на охоту за убийцей, командующий. — На этот раз настал черед Миты поднять бровь. — Вы помните еще, что именно вы просили помощи в расследовании?
— Я помню. Мне хотелось уберечь своих людей от неприятностей, чтобы не отвлекать персонал от более важных…
— Эге… Значит, вы считаете, что Инквизиция существует лишь для разгребания мусора?
— Не совсем так…
— Вы только что ясно выразились. — Мита скрестила руки на груди. — Если бы я была менее снисходительной, то решила бы, что это граничит с ересью…
Эшин оставила угрозу повисшей в воздухе, наблюдая за реакцией Ородая.
Командующий понял, что попался. В своих мыслях он яростно проклинал ее стервозность. Где-то в глубине души Мита с ним соглашалась, чувствуя неловкость оттого, что ей приходится давить на честного и прямого человека. Но она успокаивала себя, вспоминая о важности миссии, — на пути к цели нельзя было заключать соглашения и допускать компромиссы.
— Великолепно, — резко сказал Ородай, сжимаясь в кресле. — Берите людей, сколько вам нужно. Но как вы хотите обнаружить этого убийцу — это для меня загадка.
Мита улыбнулась, поклонившись с искренней благодарностью:
— У меня есть свои способы.
— Они вам пригодятся, девочка, — сухо сказал командующий. — Эпицентр землетрясения находился где-то внизу, потому на том уровне будет грязно… Грязно и безумно.
Предсказанное Ородаем в точности сбылось.
Все говорило о том, что подземный взрыв принес не только пепел и огонь, но и невидимый смог безумия. В каждом поселении вокруг Гернитауна, в каждом грязеотстойнике и глуши железных дюн сумасшествие потекло из теней, захватывая всех и каждого.
Его главными адептами стали пургатисты — зловещие проповедники закутанные в тряпье, увешанное костями и клыками, награждающие стенающие толпы удавами плеток с крючьями на концах. Они пророчили близкое возвращение Императора в крови и дыму, свидетельствуя визгливыми голосами о его неотвратимом гневе.
В городе Мита заметила сторонников этого движения на перекрестках и верхних этажах — с искаженными лицами они упоенно бичевали себя, не привлекая особого внимания. В подулье все было не так — там благочестие порождало лишь фанатизм.
Пургатисты здесь визжали и выли, смело нападая на взирающую на них толпу, они поджигали костры, на которых горели «мутанты» и «ведьмы», и простирали дрожащие пальцы к месту, где некогда находился Гернитаун. Они взывали к силе императорского возмездия, ведь именно она, по их мнению, очистила от скверны обиталище Ледниковых Крыс.
Проходя мимо беснующихся фанатиков, Эшин вновь и вновь задавала себе вопрос, который просачивался через все ее защиты: неужели безумие — это цена веры?
«Душевнобольные, но набожные» не были единственными детьми недавнего взрыва. Для многих банд землетрясение означало лишь одно — место Ледниковых Крыс освободилось. Вакуум власти должен быть обязательно заполнен, потому война в подулье вспыхнула в один миг.
Издалека доносился грохот перестрелки, который часто перекрывал шум рушащихся зданий и крики воюющих сторон. Иногда яркие цветы разрывов вырастали рядом с пешеходами, чьи плащи начинали переливаться множеством оттенков, оттеняя виндикторов, проносящихся мимо на трех «Саламандрах». Затем вспышка гасла, и люди вокруг снова становились серыми незаметными призраками. Мита подумала, что вид из окна открывается самый экзотический — город словно странный лес, украшенный драгоценными камнями.
Виндикторы, конечно, относились к окружающим картинам с меньшей сентиментальностью, лишь сменяясь у открытых дверей машины, потому что иногда приходилось подбирать местных бедолаг, не нашедших никакого укрытия. Мита плохо переносила шум, который мешал ее концентрации, и изо всех сил старалась остаться сосредоточенной.
В менее просвещенные времена сыщик мог выйти на след преступника по отпечаткам пальцев или тратить дни, просеивая горы слухов и наблюдений. Для Миты подобная примитивность была просто невероятна: псионический водоворот эмоций, который представлял собой окружающий мир, был для нее так же ясен, как покрытая шрамами земля, но которой они ехали, или четко видимые колонны, что поддерживали стены. Она искала тень — темную пленку злого влияния, или… Да нет, она была уверена: след инфекции. Эта тень вела Эшин, как невидимый шнур. Нельзя было понять, точный след убийцы или нет, но его присутствие обозначало места, где он проходил, эти щупальца были путями тех людей, что он искал. Не имея ключа к личности преступника, Мита отслеживала его запах, она шла по веренице оставленных эмоций, ощущая его настроение. Он был сердит.
Сердит, холоден и преисполнен горечи.
— На повороте направо, — приказала дознаватель пилоту «Саламандры», не открывая глаз, — она видела мир в том спектре, где не нужны ни свет, ни цвет.
След петлял, словно в веселом танце, и Мита смутно подозревала, что префект уверен: она каждый раз придумывает направление сама. Однако это ее заботило меньше всего.
Несмотря на яростные возражения сержанта Варитенса, сначала они осмотрели периметр Гернитауна, вернее, то место, где он находился ранее. Темная область, состоящая из металлического шлака и опаленной земли — стены и потолки здесь теперь не могли похвастаться прямыми линиями, — в сознании псайкера сливалась с тьмой, которую она искала, поэтому сначала Мита решила, что убийца погиб в огненном аду.
Когда Гернитаун пожирал сам себя, преступник был в самом центре катастрофы. Мита ощутила острое разочарование, подумав о его смерти. Но нет… След вновь появился, черный, как антрацит, уводя из уничтоженной зоны во тьму западных пещер.
Потому она повела отряд прочь от столкновений мелких группировок, подальше от главных поселений с остатками цивилизации и вопящими пургатистами. Охота начала доставлять ей странное удовольствие.
В скором времени префект понял, что их командир наделен псионическим даром. Мита предположила, что именно этот факт, а не молчаливое присутствие Винта, который сжимал и разжимал свои огромные механические руки на триггере автопушки «Саламандры», повысил ее авторитет в команде. В любом случае теперь бойцы исполняли все, что она приказывала. Правда, виндикторы нервно поглядывали на гиганта и не отдавали салют, как это делали при обращении к префекту, но такие мелочи дознавателя совершенно не волновали.
Единственным раздражителем оставалось бормотание сержанта Варитенса, который, сложив руки на груди, настаивал на том, чтобы постоянно находиться рядом. Как будто его взгляд мог сдержать ее (ясное дело, еретические) мутации под контролем. Его губы беззвучно шевелились, видимо, подумала Мита, читая молитвы, а сама дознаватель отчаянно боролась с истощением, которое возникает при такой интенсивной медитации.
След убийцы вел через сплетение узких переулков — ажурное сине-черное кружево в псайкерском видении Миты. Она давала указания пилоту спокойным голосом, даже не слыша стука редких камней и обломков по броне. Когда машина начала вылезать из завалов, гусеницы нашли себе достаточно точек опоры, после чего в кабине вновь стал слышен только ровный гул мотора «Саламандры».
Во тьме вырисовывались странные фигуры. Сначала Мита принимала их за гигантские дубы, раскачивающие огромными ветвями, на которых горели призрачные огни. Только когда мозг приспособился к перспективе, ее глаза расшифровали увиденное.
Огромный трубопровод, до сотни метров в диаметре, подпираемый бесчисленными мелкими трубами, образовывал необъятный лабиринт между полом и ячеистым потолком. В некоторых точках переплетений труб сверкали красные огни, в других — в воздух били яростные паровые гейзеры. Мита с изумлением поняла: она видит теплообменники, которые доставляли тепло от раскаленной мантии планеты, с глубины, которая неподвластна наружным холодам. Обменники качали тепло для всего необъятного улья Эквиксус — девушка потрясенно разглядывала их некоторое время, даже забыв про преступника, которого жаждала найти.
Бормотание Варитенса приобрело отчетливую форму.
— Сержант, — сказал она, — ради любви к Императору, вы не можете вести себя тише?
Он сверкнул забралом шлема, зажатым в напряженных пальцах, и проворчал:
— Настали плохие времена, когда воины не хотят думать о спасении души.
— Вы хотите помолиться? — нахмурилась Эшин. — У нас двадцать мужчин с огромными пушками, они все вокруг вас, сержант. Чего вы испугались?
Грубое лицо сержанта, покрытое седой щетиной, скривилось в подобии улыбки. Даже под гнетом страха он не мог отказаться от сладкой перспективы указать на ее невежество.
— Здесь Стальной Лес, девочка, — кивнул он на джунгли перепутанных труб и сигнальных огней.
— Вы говорили, у этих мест нет названий.
— А если они вдруг есть, таких мест лучше избегать. — Варитенс повернулся к смотровой щели, вглядываясь во тьму. — Здесь обитает Семья Теней. А они очень не любят незваных гостей.
Часть вторая
Королевство страха
Зо Сахаал
Его разум медленно плыл, отделенный от тела. Он не спал четыре дня, и пока мозг и тело поддерживали полную боеготовность, но на задворках уже проклюнулись первые семена-предупреждения будущего истощения, угрожая грядущей эффективности охотника. В этом странном месте он не снижал внимания ни на секунду, постоянно контролируя окружающий мир.
И только в логове своих новоприобретенных слуг Сахаал позволил себе отойти от правил. Окруженный волнами почитания среди тех, кто с большим удовольствием убьет себя ради его персоны, он принял милостивое решение отдохнуть.
Они звались Семья Теней. И они поклонялись Сахаалу. Глупцы.
Он соскользнул в сон со скоростью, которой сам от себя не ожидал, и погрузился в медитацию…
Сначала Сахаал сомневался.
Окруженный ордой закутанных в черное людишек, среди пляшущих теней очищенного Гернитауна, Сахаал уже собрался устроить резню, пребывая в ярости от того, что ему сказал Никхэ.
Корона пропала!
Его награда была утеряна. Он бесцельно бродил по смертельно опасным полям Гернитауна, когда встретил Семью Теней. Они приняли его за воина Императора. Возможно, они видели пиктслейты или читали описания в древних свитках. Император создал космодесантников — вот что они знали совершенно точно. Он породил их примархов, сформировал их легионы и послал в Крестовый Поход своим именем. Семья Теней мало знала об истории Империума, но не могла подвергнуть сомнениям доброжелательность ангельских воинов. Космодесантник был вне подозрения. Они никогда не слышали о Ереси Хоруса, что Сахаала не удивляло. Мощная пропагандистская машина Империума вряд ли освещала в неверном свете собственное прошлое.
В тумане транса охотник взвесил возможность рассказать новым слугам истину, но вскоре отбросил эту идею. Зачем им знать, что половина ангелов Императора прельстилась темными огнями Хаоса, — ублюдкам, обитающим в подулье, вероятность этого показалась бы смехотворной.
Жестокой.
Сахаал был такой же частью конгрегации Императора, как и ксеносы, которыми заражена Галактика. Мысль о том, что наивные мужчины и женщины Семьи Теней с такой легкостью позволили ввести себя в заблуждение, вызывала отвращение. Верно, что соблазн Хаоса оказал на него не слишком большое влияние, — Сахаал считал такое метафизическое изменение слабостью, отсутствием концентрации. Хотя он так же презирал Императора, как и любого противника Хаоса, ошибка Семьи Теней была для него болезненна.
Они видели его силовую броню, шлем с узкой прорезью для глаз, клиновидные наплечники, украшенный драгоценными камнями болтер, видели сложный геральдический рисунок его Легиона, но, не умея расшифровывать эти знаки, не могли понять, что подобные гербы никогда не рождались в недрах Адептус Астартес. Семья лишь видела, как он собственноручно уничтожил гнездо их злейших врагов, после чего любые сомнения в его справедливости были вычеркнуты.
Они смотрели на Сахаала и видели космодесантника — видели отражение своего бога.
Сахаал едва не уничтожил их за это.
И все же их преданность была приятна — такая же бессмысленная, как недавний визит той машины. Мысли Сахаала медленно вернулись к другому, пронизанному шипами пути.
Гернитаун горел позади него. Слова Никхэ «она пропала… она продана» сводили с ума. И тут Семья Теней упала перед ним на колени и восхвалила. Их слепая вера наполнила Сахаала удовольствием. Пусть удовольствием ложным, но тем не менее невероятно приятным. Медленно, ненавидя себя и сопротивляясь комку желчи в горле, Сахаал сказал единственные слова, которые подтверждали его лояльность:
— Аве Император!
Они привели его в свое логово и поклонялись ему. Дали ему еду и место, где он смог уснуть.
В волнах сонного транса Зо помнил кричащее лицо Никхэ, когда, кусочек за кусочком, заживо сдирал с него кожу.
— Где груз?
— Я уже говорил тебе, во имя крови Загрифа! Его больше нет!
— Почему нет?
— Продан! Кровь и смерть! Ты… ты дерьмо… Она продана!
— Продана кому? Говори, или я заберу твои глаза.
— Нет! Не-ет!!!
— Продана кому?
— Гашеному! Сборщику! Клянусь, пусть Трон будет свидетелем! Клянусь!
— Что это за «гашеный»?
— Я ничего не…
— Глаза, Никхэ. Хочешь их потерять по одному или сразу оба?
— Святая Терра, это посредник! Между нами и торговцами с верхних уровней! Кличка — Гашеный!
— Где его найти? Где ты его нашел, Никхэ?
— Я ничего…
— Где он?!
— Не знаю! Он нас сам нашел! Он знал, что корабль потерпит аварию! Он приказал нам быть начеку! Проклятый варп, он нас и нанял!
— Он знал?
— Да!
— Он сказал, как зовется груз?
— Да!
— Это невозможно.
— Не знаю откуда, но он знал…
— Ты мне лжешь.
Главарь кричал и после того, как остался совсем без кожи. Прежде чем активировать энергетическую ячейку, которая уничтожит нору Ледниковых Крыс, Сахаал дал волю гневу, набросившись на кусок мяса, что некогда звался Никхэ, разрывая мускулы, сухожилия и кости.
Получилось очень неопрятно.
Корона пропала. У него есть новая цель.
Когда Сахаал покидал разоренный Гернитаун, он уже планировал новую охоту. Эта неожиданная встреча стала для него подарком от Четырех Богов.
Семья Теней. Армия рабов, служащая ему из-за слепой веры в то, что он ненавидел больше всего. Они помогут ему найти Гашеного, кем бы или чем бы он ни был…
Транс Сахаала длился, как он сам оценил, около четырех часов, после чего его пробудило чувство опасности.
Кто-то приближался.
Логовище Семьи Теней лепилось к стволу одной из гигантских труб-колонн, из которых и состоял Стальной Лес, выступая сбоку, как древесный гриб. Зо счел его достаточно надежно укрепленным. Когда напуганная толпа вывела его к железным блокам лифта, Сахаал на-блюдал четкие движения, прекрасно вычищенное оружие и безмолвное повиновение. Дисциплина Семьи Теней, их внушительный арсенал, особенно на фоне окружающей нищеты, действительно вызывали уважение.
Они были племенем фанатиков, что стало ему ясно очень быстро, пуританами, отказавшимися от проклятия ульев, ушедшими вниз, в подулье, где никто не мог преследовать их ритуалы и верования. Император был для них божественным судьей, чье имя было очищено огнем от грязи и вновь засияло чистотой. За долгие десятилетия эта вера переплелась с ужасающими допущениями: персонифицирование своего повелителя как одного из аспектов Смерти — всемирного уравнивателя и наслаждение грустными символами смертного бытия.
Поклонение костям. Охота за скальпами.
Святость трупов.
Впоследствии, чувствуя себя окруженными пороком и гедонизмом, ложными верующими и разрешениями Инквизиции, они выбрали себе божественную миссию, рассудив, что именно им надлежит выполнять законы Императора.
Они были набожными линчевателями, безмолвными воинами, в них Сахаал видел эхо юности своего хозяина, бродящего по улицам Ностромо Квинтуса, вынося правосудие и беспощадно разя из теней.
Семья Теней напомнила ему и самого себя — если бы не столь неуместное почтение, он, возможно, искренне принял бы их гостеприимство, сказал бы им правду, обучил повиноваться по правильному поводу…
Но нет… Нет, они сыновья и дочери Императора, создания вечерней секунды. Сахаал мог найти у них прибежище, но ни в коем случае не должен был терять бдительности. Его темные верования были анафемой для этих набожных глупцов — какая ирония судьбы! Похожие дисциплины, похожие методы, общие ценности… но такие разные причины.
Вот именно поэтому, когда жрица Семьи Теней взобралась на платформу, где находился в медитации Сахаал, оба его сердца уже бились в ушах, как барабан, и он проснулся раньше, чем жрица открыла рот.
— Почему ты потревожила меня? — сказал он, улыбнувшись внутри шлема волне дрожи, которая пробежала по телу женщины.
— П-простите, милорд, я не хотела доставить вам беспокойство…
Он отмахнулся небрежным движением руки, склонив голову, чтобы рассмотреть ее ближе.
— Под каким именем ты известна, дитя?
Этот вопрос смутил ее. Зачем бы она ни явилась, сообщать ему свое имя жрица собиралась меньше всего.
— Чианни, милорд…
— Ты командир этой банды?
— Я… Я была второй, милорд. Подчинялась только обвинителю Калриану.
— И где он?
Глаза девушки, казалось, сейчас выскочат из орбит.
— Его… Вы его убили, милорд.
Сахаал вспомнил закутанную в рванье фигуру, которая приблизилась к нему из тени недалеко от Гернитауна. Фигуру, которую он разрубил в миг ликования. Поэтому сейчас ему пришлось прибегнуть к новой двуличности:
— Он не выказал истинной преданности. Убить его было милосердием.
Если девушка и сомневалась в его словах, она ничем себя не выдала.
— К-как пожелает милорд.
Сахаал указал длинным когтем на ее сердце. Девушка поежилась.
— Ты будешь новым обвинителем.
Чианни склонила голову в знак согласия, в полумраке на ее лбу блеснули капельки пота.
— Это честь, милорд, но я…
— Оставь меня. Я продолжу свои размышления.
Девушка задрожала, ее тело протестовало неподчинению приказу, но, нахмурившись, Чианни явно собиралась сказать что-то еще. Сахаал с интересом наблюдал за ее внутренней борьбой.
— Прошу вас, милорд… Разведчики заметили огни. К нам приближаются нарушители. Судьи-мужчины из города. — Чианни подняла взгляд к далеким сводам основания улья. — Виндикторы сверху. Мы… мы хотим просить у вас совета…
— Что им нужно? — Сахаал дал понять голосом, что подобные мелочи недостойны его внимания.
— Не знаю, милорд. Они разделяют наши убеждения, хотя их законы более слабые в глазах Императора. Это не говорит о…
— Избавь меня от лекции. Они ваши враги? Чианни сглотнула и тряхнула головой, ее глаза в полумраке ярко замерцали.
— Они никогда не искали с нами ссоры, милорд. Они не вторгались на нашу территорию без причины.
— Понятно
— Это… еще не все…
— Да?
— Они путешествуют с мутантом… Невероятно огромным. Разведчики его видели… Он не в цепях! — Последние слова Чианни выплюнула, словно они ранили ее, а Сахаал поразился глубинам ненависти, сквозившей в голосе девушки. Даже в грязи подулья имперское отношение ко всему «нечистому» нашло себе место.
— Мутант?
— Да, милорд. Мерзость в глазах Императора. Я… молилась, в надежде обрести прозрение, но…
— В том не было необходимости. Здесь я — голос Императора.
Жрица посмотрела на него с таким выражением, словно хотела немедленно разорвать себе горло. Сахаалу понравился ее дискомфорт.
— Простите, милорд, я не хотела совершить преступление…
— Эти виндикторы, они служат Империуму?
— Да, милорд.
— У них нет причин являться сюда?
— Нет, милорд.
В это мгновение Сахаалу открылась истина.
Они охотятся на меня. Они идут по моему следу.
Чувство, похожее на нервозность, пронизало его, смешанное с долей волнения. Через столько времени, после маскировки и секретности, встретить врагов в открытую стало бы почти наслаждением. Через несколько секунд откровения, озарившего его разум подобно небесному клинку, пришло верное решение.
— Они изменены, — сказал он, в упор глядя на Чианни.
— Что?
— Слушай внимательно. И попытайся поверить мне.
— Я… я поверю всему, что скажет мне мой повели…
— Сюда меня прислали личным приказанием Императора, обвинитель. Вы верите в это?
Жрица рухнула к его коленям, пораженная, с открытым ртом, и завопила:
— Аве Император!
— Встань, дитя. У нас мало времени.
Чианни смотрела на него безумным взглядом.
— Меня послали сюда, поскольку этот мир ушел от света Терры. Он погряз в изменениях. От чистой истины осталась лишь мутная примесь.
— Но… — Жрица хватала воздух ртом, как выкинутая на берег рыба, и на краткий миг Сахаал даже пожалел ее: должно быть, сейчас вся ее вселенная рушится.
— Эквиксус впал в Хаос, дитя, лишь немногие, верящие в Императора, еще сопротивляются.
Чианни громко застонала и скорчилась в ужасе.
— Нет… — прошептала она; из уголка рта показалась нитка слюны. — Это неправда… это неправда… не может быть…
— Встань! — Сахаал схватил ее за воротник и вздернул вверх, как кучу тряпья, дрожащую от ужаса и боли.
— Я не понимаю, милорд! Ведь… ведь не было никакой войны! Не было вторжения!
— Ты недооцениваешь губительную силу Хаоса. Вторжения не было, только инфекция… Она распространяется, как болезнь. Губернатор развращен. Его дом и бароны потеряны во тьме. И так часть за частью этого улья разделяются навсегда.
— Но… но…
— Меня послали оценить степень разложения. — Ложь легко лилась изо рта Сахаала. — Послали узнать, есть ли хоть кто-нибудь, верящий в Императора.
— Мы остались, милорд! Мы есть! — Жрица вскинула руки над головой и почти запела безумным голосом.
— Вы есть… — кивнул Сахаал, — и я вас нашел. Поэтому эти ложные слуги Императора, эти виндикторы, они высмеивают все, что свято для вас, они спустились сюда, чтобы сокрушить вас! Мы должны остановить их!
Транспорты вторгшихся злоумышленников были ему хорошо знакомы. Продираясь по Стальному Лесу, машины, сделанные на основе шасси «Химеры», хотя и испытывающие недостаток в артиллерийском вооружении и бульдозерных отвалах ранних моделей, легко находили дорогу через путаницу металлических труб вокруг базы. Некогда Сахаалу приходилось формировать передовые легионы из таких машин: пока орудия «Химер» расстреливали вражеские фланги, на противника устремлялись стаи «Хищников».
В любом случае было смехотворно нападать на эти машины вместе с толпами фанатиков, вдобавок верящих в его главного врага. Эхо голоса повелителя, немедленно возникшее в голове, несло явное неодобрение, поэтому Зо несколько мгновений чувствовал себя оскорбленным.
О, как могучие падут, — слова повторялись вновь и вновь, как мантра, в его душе.
Нарушители преодолели последний поворот к логовищу Семьи Теней, и Сахаал вернулся в настоящее — впереди их ждала засада.
Нападение Семьи Теней должно было стать крайне разрушительным. Разодетые для войны, закутанные в изодранные черно-красные тряпки, украшенные костями на воротниках и суставами, что свисали со шнурков на рукавах, они походили на мрачных призраков, крадущихся во тьме.
Сахаал ждал, пока первые две машины не пройдут ниже, перед тем как отдать приказ о нападении — единственный удар когтистого кулака, отражавшего мерцающие огоньки в полумраке.
Виндикторы слишком поздно заметили первый признак опасности — нарастающий звук электрического поля и высверк выстрела. Этот первый залп, тщательно подготовленный и выверенный, произвела единственная лазерная пушка Семьи Теней, размещенная на краю высокого балкона. Луч ударил по тракам машины, как огненное лезвие, от пробоины во все стороны брызнули капли расплавленного металла. Попытка пилота затормозить была обречена, так же как была уже обречена и сама машина. Гусеница слетела прочь, бешено вращаясь, и разорвала одного из виндикторов, вскидывающего свой дробовик, на две неравные части.
Первая кровь.
Время, казалось, остановилось.
Семья Теней взвыла, как охотящиеся волки, — «Саламандра» завиляла среди развалин, взорвала бак с отходами и перевернулась кабиной вниз, оставляя след из масла и грязи. Из-за покореженных бортов раздались крики.
Затем открыли огонь лазганы, на атакуемый конвой посыпались гранаты, с балконов на канатах начали спускаться воины Семьи Теней.
Сражение в Стальном Лесу началось.
К чести нарушителей, они оправились довольно быстро. Оставшиеся транспорты начали разворачиваться, неуклюже создавая цепь вокруг своего подбитого товарища Люди выпрыгивали наружу и, укрываясь за «Саламандрами», открывали стрельбу из дробовиков во тьму, выкрикивая короткие команды. С точки зрения Сахаала расположившегося наверху, они походили на миниатюрные пародии на космодесантников — все эти их блестящие щитки, сделанные в явном подражании силовой броне Астартес, шлемы, открывающиеся у носа, единые боевые перчатки с закрепленными прикладами или булавами. Презрительно скривившись, Сахаал, услыхав вой Семьи Теней, спрыгнул вниз с края платформы и запустил прыжковые ранцы, замедлившие скорость спуска.
Между оставшимися «Саламандрами» и крадущимися отовсюду фигурами теперь простиралось поле боя, сверкали выстрелы, падали пронзенные виндикторы. У машин уже лежало множество бронированных тел, раздавались стоны, хлестала кровь. Слуги закона лихорадочно старались найти цели для своего оружия. Семья Теней были мастерами маскировки, они скользили вокруг кольца виндикторов, как акулы, стреляли и снова растворялись во тьме. Даже автопушки на «Саламандрах» казались бесполезными — они лишь палили во тьму, понапрасну расходуя боеприпасы, а осветительные ракеты только слепили виндикторов, делая окружающую тьму еще более непроницаемой.
Осколочная граната брошенная почти небрежно из скопления бочек наверху, разнесла неосторожно высунувшегося префекта, забросав его товарищей шрапнелью и залив кровью. Его вопль длился лишь секунду, прерванный хлынувшей изо рта кровавой пеной.
Виндикторы начинали все быстрее отступать, перегруппировываясь, прижимаясь к бортам «Саламандр». И все больше ужасно раскрашенных воинов Семьи Теней приближалось к ним, скользя по черным тросам, полностью окружая их. Выстрелы лазганов отбрасывали разноцветные тени на дальние стены.
Сахаал быстро оказался среди воинов сжимающегося кольца и вытащил свой болтер. Броситься прямо на залп дробовиков было бы безумием, но были и… другие возможности. Издав крик, подобный ястребиному, охотник яростно оттолкнулся и одним прыжком пересек зону поражения, приземлившись позади отчаявшихся виндикторов. Минуя дым залпов и крутящийся пепел, заряды болтера безошибочно находили свои жертвы, оставляя липкие кратеры в мускулах и сухожилиях, детонируя внутри и заставляя бронированные тела дергаться Первые укрытые шлемами лица начали поворачиваться, стараясь рассмотреть эту новую угрозу, пришедшую из тьмы наверху.
Где-то там, потерянный в гудящем токе крови, Сахаал слышал расцветающее приветствие во мраке. Это Семья Теней восхваляла своего хозяина. Он наслаждался их трепетом, каждый разряд его болтера был даром его повелителю, каждый кроваво-алый хрип становился зачином молитвенного песнопения Богам Хаоса, которым он не поклонялся, но которых и не отрицал. Вид расширенных глаз его жертв, которые в последний миг обреченно понимали, с чем они столкнулись, согревали его внутреннюю сущность, тела с пронзительным звуком распадались в огне, дыму и крови.
Аве Доминус Нокс!
Он уже завершил свой маршрут, жаждая пройти его еще раз. Ноги Сахаала почти оторвались от земли, когда лазерное орудие выпустило второй импульс, погрузив окружающий мир в пронзительно-белое сияние.
Кинжал света выпустил внутренности из опрокинутой «Саламандры», пробив броню и добравшись до топливного бака. Машина сильно завибрировала, на ней начала вспухать багровая опухоль, которая затем прорвалась штормом всепожирающего жара. Корпус взлетел вверх на струе пламени, разламываясь на куски и плюясь во все стороны свистящими осколками. В верхней точке полета «Саламандра» перевернулась на брюхо, как умирающий кит, и рухнула вниз, истекая огнем.
Семья Теней одобрительно взревела, размахивая оружием, виндикторы ползали в крови и дергались в агонии.
Теперь только стук оставшихся автопушек разрывал тишину — на каждый снаряд, нашедший в темноте фанатика и превративший его в фонтан крови, сотня бесполезно ударяла по искореженным развалинам и падала во тьму.
Посреди этой безумной сцены Сахаал незамеченным взобрался по ржавой трубе, словно чудовищная ящерица по стене. Тщательно размерив прыжок, он выпустил когти и приземлился на кабину ближайшей боевой машины элегантно, как кот. Стрелок издал беззвучный вопль, который поглотила броня, когда Сахаал протянул руку вдоль ствола пушки, отводя ее в сторону, и сорвал с плеч человека голову. Только теперь донесся тающий звук — смесь крика и умоляющих просьб. Сахаал с шипением пролез внутрь и вырвал трясущиеся руки пилота из плеч, забрызгав нутро машины артериально-красным…
Вопли усиливались и множились.
Зо четко спрыгнул на землю, наблюдая, как потерявшая управление машина несется прямо на толпу виндикторов. Разметав и размазав их многотонной массой, «Саламандра» помчалась дальше и исчезла во тьме, покинув место сражения. Скоро она свалится в первую попавшуюся пропасть, но крики умирающего пилота еще долго доносились издалека.
Теперь, оставшись почти без прикрытия, виндикторы стали легкой добычей. Последняя «Саламандра» маниакально охотилась за расчетом лазерной пушки, которая расправилась с первой машиной, отчаянно поливая орудийным огнем балконы. Трассеры все более уходили в сторону, оставив префектов без защиты.
Сахаал увидел ловушку слишком поздно.
— Назад! — заревел он. — Оставайтесь в тени! Добейте всех! Не оставляйте в живых никого!
Но предупреждение запоздало. Омытые волнами победы, закутанные воины во главе с обвинителем Чианни кинулись сквозь кольцо мертвых тел, столкнувшись с последними оставшимися в живых виндикторами.
Увидев врагов рядом, префекты дали последний залп из дробовиков, вскинув вместо этого энергетические булавы. В их синхронных движениях сквозило нечто парадное — активация рун, нанесение слитного удара по всему периметру, всплеск глянцевой брони и шипящих булав.
Семья Теней разбилась о неприступный утес виндикторов кровавой волной. Каждый неуклюжий удар иззубренного лезвия или выпад черного кинжала наказывался точным и смертельным взмахом гудящей энергией вражеского оружия.
Искры разлетались стаями, плоть обугливалась, а черепа лопались. Вот закутанный в черное юноша зашатался с криком, у него только что лопнули глазные яблоки, там женщина пытается уползти во тьму, ее нога неестественно изогнута. Воинов Семьи Теней лишили главного козыря — пространства для маневра и невидимости.
Сахаал присоединился к безумию, когда лазерная пушка сделала третий, последний выстрел. Ее расчет, видимо понимая, что оставшаяся «Саламандра» уже нащупала их местоположение и скоро накроет огнем, решил не целиться в боевую машину, а наклонил свое исчерченное священными письменами оружие на ряды виндикторов. Они явно решили перед смертью нанести как можно больший урон.
Если бы это безрассудство выполнялось не ради его имени, Сахаал бы только рассмеялся подобной жертвенности. Истинный воин, как ему было известно, оценивает свою жизнь только увеличивающейся ненавистью врага. В его душе было лишь крохотное место для мученичества, исключая, конечно, его мертвого повелителя.
Его преданного повелителя, погибшего ради своих принципов и зажегшего пламя мести в крови Сахаала.
Его повелителя, чьей памяти он служил.
Его повелителя, чью мантию он унаследовал… и потерял.
В самом центре боя огненная стрела устремилась с небес на землю, пронзив виндикторов, стоявших слишком близко; ее сжигающие грани проходили через кости и сухожилия, как нож сквозь масло. Все, кто оказался в зоне поражения, упали на землю, многие префекты лишь частями — разлетающиеся острые шипы обломков и кровоточащая плоть смешались. Выстрел не произвел никакого внешнего эффекта — не было клубов дыма и огненных шаров, просто чистая хризантема безудержной энергии, ослепляюще яркая, разметавшая врагов, как осенний ветер — сухие листья.
И будто в ответ, автопушка нашла долгожданную цель. Расчет лазерной пушки погиб мгновенно, объятый огнем и прошитый свинцом. Тела упали, как безвольные марионетки, мертвые еще до того, как коснулись земли.
Над полем боя повисла оглушительная тишина.
Через клубы дыма и мигающие огни, мимо мертвых и обугленных тел, мимо покореженных бронелистов теперь двигался последний оставшийся целым транспорт конвоя. Семья Теней размахивала оружием, потрясая костями трофеев, распаляя себя для последнего броска.
А затем их воин-ангел, их черно-синий лорд, их темный мессия опустился, как глыба, на защитные плиты «Саламандры», запустив в них когти, — словно ястреб, схвативший голубя.
Теперь, вблизи, когда ему не мешал дым и пепел, Сахаал смог рассмотреть, какая тварь находилась внутри боевой машины. Это был действительно гигант.
Он поднял свое оружие и сжал огромные железные кулаки, заставляя окрестности содрогнуться от вызывающего рева. Сахаал выпустил когти на полную длину и рассмеялся, найдя наконец достойного противника. Убийство этого мутанта, решил он, этого обезьянолицего урода, добудет ему преданность маленьких рабов навсегда. Он представил себя шагающим вперед под скрежет когтей и кровь, льющуюся вокруг дождем.
Из люка показалась женская голова — незащищенная женщина, самый непритязательный противник, которого он мог вообразить. Она не только недостойна его внимания, она не имеет никакой ценности. Сахаал вновь сконцентрировал внимание на гиганте, поигрывая когтями.
— Я знаю, кто ты, — произнесла вдруг женщина, поразив его. Ее глаза были широко открыты, а кожа побелела от страха, но голос оставался сильным. Он глубоко резонировал в ушах Зо. — Вернись во тьму, — прошипела женщина, — возвращайся в варп, Повелитель Ночи!
А затем острый кинжал пронзил его разум — грубый удар нематериальной силы, заставший врасплох. Словно громадная бомба взорвалась внутри черепа, и Сахаал, опрокинувшись на спину, свалился с машины на землю. Тьма поглотила его, как старый друг, как мать, лицо которой он давно не мог вспомнить, лишь край сознания фиксировал грохот тяжелых траков и рокот удаляющегося двигателя.
Ведьма и ее любимый гигант ускользнули… Его бессознательное состояние продолжалось неизвестное время, а потом пришли слова.
— Возвращайся в варп, Повелитель Ночи!
Она знала, кто он.
Она прочла его геральдические знаки.
Она произнесла имя его Легиона.
Сахаал понял, и это открытие придало ему сил, — скрывать тайну больше нет необходимости. Он сможет вызвать своих братьев. Независимо от того, что с ними случилось, какая слава и торжественные ритуалы выпали на их долю за десять тысяч лет, он призовет их на свою сторону, приветствуя принадлежащей ему Короной. Чтобы ни у кого не оставалось подозрения, Зо Сахаал — капитан Легиона Повелителей Ночи, избранный наследник примарха Конрада Керза, вернулся из сумерек, чтобы потребовать свой трон.
Аве Доминус Нокс!
Мита Эшин
Он — великий и самодовольный, Бич Намиито Офидиус, Освободитель Клавикулус Ультиматума, могущественный лорд и инквизитор, Айпокр Каустус — ожидал.
Мита почти готова была увидеть красный ковер и торжественную встречу.
То, что он соизволил покинуть кристаллические башни Стиплтауна и роскошь дворцовых покоев губернатора, то, что он (вместе со свитой, разумеется) спустился в тесноту Каспсила, было ясным свидетельством понимания, в какую ситуацию она попала.
Он принял ее в покоях командующего Ородая, оказавшись там раньше ее, окруженный роскошной свитой, не спускавшей с нее глаз.
Это несколько походило на повышение.
Без особого изумления Мита заметила сержанта Варитенса, стоящего по левую руку Ородая. Из девятнадцати виндикторов и двух пилотов-водителей, которые не вернулись из Стального Леса, ее больше всего раздражало видеть его среди выживших. Несомненно, он все уши прожужжал Ородаю о своем героизме и ее, Миты, ошибках, погубивших столько жизней. Мите уже мерещился бюрократический водоворот, который последует за этим. Он захлестнет и ее, и инквизитора.
Толика уверенности, живущая в ней, начала стремительно таять.
Мита вернулась в Каспсил десять часов назад, большая часть из которых была посвящена попытке выспаться и борьбе с мучительным истощением. Поэтому она совершенно не была готова к очередной головоломке.
— Давайте закончим побыстрее, — произнесла Эшин, ни к кому не обращаясь.
Некоторые из членов свиты обменялись взглядами. И меньше всего в этих взглядах было жалости или извинения.
— Что такое? — спросил Каустус, переплетая пальцы.
Его характерное лицо сегодня было вновь скрыто зеркальной маской, подчеркиваемой роскошной красной мантией с изящными лентами. Мита встретила свое собственное отражение и гордо вздернула подбородок.
— С наказанием, инквизитор, — решительно произнесла она. — Я дважды вас подвела. Пошла против приказов. Ответственна за смерть двадцати одного префекта, лояльного к Императору. Поэтому у меня нет желания ожидать назначения надлежащего мне нака…
— Сержант Варитенс сказал мне, что вы опознали убийцу.
Приготовленная дерзость умерла у Миты во рту.
— Что?!
Каустус наклонился вперед:
— Он рассказал о закованном в броню воине, дознаватель. Ему показалось, что это существо… Как же он там точно выразился?.. Живое богохульство, вот как!
Что-то похожее на чувство триумфа зашевелилось в животе Миты.
— И… что с того, милорд?
— А что вы скажете об этом, дознаватель?
Мита глянула на Вариитенса, ища признаки подвоха. Но тот, с выражением детской невинности на лице, упорно смотрел на носки ботинок. Из его рта на пол тянулась длинная ниточка слюны, словно дамоклов меч, разрубающий ее крохотный кусочек победы. Сердце Миты замерло.
— Как вы можете заметить, — добавил Каустус, прежде чем она смогла ответить, — этот добрый сержант потребовал некоторою успокоения. Он был слишком многоречив, бедное животное…
— Он под действием наркотика?
Глаза Каустуса замерцали в узких щелях маски.
— Не совсем. Мы подумали, что лучше всего очистить его разум, его и выжившего пилота-водителя, используя… — инквизитор задумчиво помахал рукой, — используя постоянный метод.
Лоботомия. С какой безнаказанностью инквизитор мог стирать любые мысли и воспоминания человека!
— Это станет и моей судьбой, милорд? — нахмурилась Мита, стараясь подавить растущую злость. — И Винта? Наши умы разложат на кусочки лишь потому, что вы боитесь поверить правде?
На миг воцарилась тишина.
Каустус рванулся с места быстрее, чем мог заметить глаз Миты, она услышала лишь свист воздуха и увидела, как пол рванулся прямо на нее. Щеку обжигала боль. Когда разноцветные круги перестали плавать у нее перед глазами, Мита поняла, что инквизитор стоит над ней и что он только что ее ударил.
Слишком много для собранного и хладнокровного инквизитора Каустуса.
— Ваша дерзость закончится здесь, дознаватель, — произнес Каустас, переводя дух. — И если я пожелаю, я могу применить и более страшные методы, чем простая лоботомия. Это — ваше последнее предупреждение.
— Но… почему?..
— Почему я стер память у сержанта и водителя? Включите же мозг, дитя! Если то, что они говорят и что подтверждаете вы, — правда, то заражение уже произошло!
— Значит, вы мне верите…
— Я не допущу паники или распространения слухов, ясно? Это ограниченные повреждения, дознаватель. Будьте счастливы, что я считаю вас способной сохранить тайну. — Каустус вернулся на свое место и уже спокойно добавил: — И да, я вам верю.
Мита, шатаясь, встала, у нее кружилась голова. Такие нетипичные для инквизитора поступки вызвали хор удивленных мыслей свиты, потому девушка постаралась приглушить псионический шум.
— Значит, так. — Каустус вновь задумчиво переплел пальцы. — Скажите мне, какой из видов разложения так упорно отвлекает меня от Святой Работы? — Скука в его голосе была явно наигранной. — Культ Темных Сил? Может быть, мутанты и животные? Или развращенные аристократы, которые ради острых ощущений убивают в подулье? Инквизитор скрестил руки на груди — Говорите, дитя. Я должен узнать имя организатора этого… беспорядка.
Мита Эшин распрямила плечи:
— Это предатель-космодесантник, милорд. Зал загудел.
Свита разразилась фонтаном молитвенных возгласов и комментариев. Преобладали гнев и недоверие.
Каустус оставался недвижим, только Мита, внимательно наблюдавшая за его реакцией, заметила, как побелели суставы пальцев и как напряглась спина.
Глаза инквизитора пожирали ее.
— Это невозможно! — Командующий Ородай стал первым, кто облек общую ярость в слова.
Он поднялся и гневно выставил палец. Яд его голоса поразил даже Миту.
— Я не собираюсь это слушать! — начал бушевать он, размахивая руками. — Никакой дерьмовый демон варпа никогда не появлялся в моем городе, поэтому я не верю бредням ненормальной ведьмы, которая…
— Это был не демон! — прервала его Мита, повышая голос. — Это космодесантник, глупец вы этакий! Один из наших собственных, только отринувший свет! И он в сотни раз хитрей, чем любой демон!
— Это невыносимо! — прорычал Ородай, повернувшись к Каустусу и горя лихорадочным румянцем. — Мы что, должны слушать эту ересь весь день?! А ты, невоспитанная девчонка, заткнись, пока я сам не заткнул тебя!
Ородай схватился за кобуру. Сердце Миты подпрыгнуло.
В тумане ее сверхчувств разум Ородая с стал черно-красным, помеченным отвратительным знаком смертельного намерения. Мита отшатнулась, вскинув руки. Ее глаза следили за каждым миллиметром движения кисти командующего, видели каждый сантиметр медленного подъема оружия, словно ведя финальный отсчет перед вечной тьмой ночи.
— Осторожнее, Ородай.
Голос, казалось, пришел издалека. Мита ощутила, как смерть прошла мимо, но, видимо, миновала вечность, прежде чем она смогла отвести взгляд от оружия Ородая и сфокусироваться на острие меча, плотно прижатом к шее командующего.
— Неблагоразумно оспаривать приказы инквизитора, — устало сказал Каустус, — или угрожать его свите.
Мита понятия не имела, когда он успел выхватить клинок.
— Я… Я… — Ородая разрывало между яростью и самосохранением, гневом и страхом — все это ясно плаваю на поверхности его мыслей.
Мита позволила себе крошечную усмешку, наслаждаясь его противоречиями.
— Нельзя принимать на веру доказательства мутанта, — произнес командующий максимально спокойным тоном. Меч не дрогнул. — Наверняка она в союзе с любой заразой, которую сама же и «раскрыла», клянусь Троном!
— Голословное обвинение, — возразил Каустус. Лезвие осталось недвижимым.
Ородай, следивший за инквизитором поверх клинка, нервно облизнул губы и вдруг осел, словно из него выпустили воздух.
— Она принесла гнев Инквизиции в мой мир… — прошептал он почти жалобно.
— А-а… — Каустус со смешком вложил меч в ножны. — Вот теперь все стало ясно. — В его голосе сквозило удовольствие. — Ваши возражения, Ородай, выдают в вас больший страх передо мной, чем перед призраком, который обнаружил мой дознаватель.
Командующий сжался, намереваясь сохранить столько достоинства, сколько у него оставалось, хотя там было мало драгоценного для спасения.
— Репутация вашей организации не нуждается в подтверждении, — выдохнул Ородай, ощупывая шею, словно в поисках следов, оставленных лезвием. — Я слышал истории… Миры, которые были подвергнуты бомбардировке вирусными бомбами на основании одного-единственного слуха. Целые города, уничтоженные из страха перед одним еретиком. — Ородай поджал губы. — Я не могу доверить судьбу города слову… — Он посмотрел в сторону Миты, подбирая наиболее оскорбительное ругательство, но, так ничего и не найдя, выпалил: — Слову этого существа!
— Такого, — произнес Каустус, наслаждаясь каждым моментом, — и не будет.
В то же мгновение свита захихикала, радуясь представлению. Ородай спрятал свое оружие, успокоенный, что все насмехаются над мутантом-псайкером, несчастным дознавателем.
Мита склонила голову и подумала: в общем бездушии лежит понимание — ее собственный урок, который она повторяла снова и снова. — Император любит меня. Император любит меня. Император любит меня.
Горькое понимание.
Она призналась себе, что презирает их всех, от первого до последнего.
— Значит, мне все же не поверили, — сказала Мита, прилагая все усилия, чтоб не рассмеяться.
Каустус вновь уселся и безмятежно взмахнул рукой.
— Избавьте меня от демонстрации уязвленной гордости, — сказал он. — Я уже сказал, что верю вам. Нечто обрело свободу в подулье — и его надо поставить на колени. В этом нет никакой сложности. — Инквизитор ожег ее резким взглядом. — Чем бы это нечто не являлось!
— Милорд! Но я узнала герб предателя! — Мита теперь была уже готова расплакаться. — Клыкастый череп, взметнувший кожистые крылья, на поле, украшенном молнией!
Каустус даже не пошевелился.
— Знак Повелителей Ночи! — заорала она, разъяренная его спокойствием. — Я не могла спутать! Я изучала Инсингниум Траторис! И изучала прилежно, могу заверить…
— Ваше обучение не принесло плодов, дознаватель. Если чтение древних записей является единственным доказательством вашей мудрости, подозреваю, вы недолго будете состоять в моей свите.
Толпа разразилась хохотом, обжигая Миту позором и ненавистью.
— Милорд… — почти умоляла девушка. — Вы должны мне поверить…
— Дитя, — скептически сказал Каустус и расправил складку на одежде, — если там скрывается еретик-космодесантник, как вы и утверждаете, как вышло, что вы — простой дознаватель — смогли остаться живой?
Мита раскрыла рот.
И немедленно его захлопнула.
По правде сказать, она сама плохо понимала, как такое случилось. Она ударила монстра импульсом пси-онической энергии, не подготовившись, панически, без шансов на успех. Было похоже, что Повелитель Ночи сам оказался неподготовленным к такому удару, не поддерживал псионическую защиту или не осознавал, что такая вещь вообще существует. Его разум походил на разум ребенка, меньше всего на свете ожидающего встречи с псайкером.
Такого типа уязвимости не было зарегистрировано ни в одном из Легионов-Предателей.
— Не знаю, милорд, — пробормотала она, — но я точно уверена в правильно…
Каустус вздохнул, сделав ей знак замолчать.
— Это вне полномочий дознавателя! — прорычал он, отводя взгляд. — Однако мы благодарим вас за ваше сообщение. Им займутся.
Мита снова раскрыла рот, чтобы запротестовать, заставить его увидеть истинный смысл, кричать о своей правоте, пока кровь не пойдет горлом, но Каустус вновь прервал ее, подняв руку.
— Сообщением займутся, — повторил он, — но только не вы.
Он повернулся к свите, подзывая знаком одного из слуг.
— Дисимулус!
Человек, имени которого Мита ни разу не слышала, торопливо приблизился и склонил голову. Дознаватель по привычке скользнула по глади его разума. На вид он казался непримечательным: обычная одежда стандартная стрижка, средний возраст, такой же средний рост. Взгляд буквально соскальзывал с него, кроме того, среди целого зверинца лиц свиты, как отметила Мита, его лицо было самым спокойным.
Однако кипящий океан его сознания был уникален.
Еще никогда Мите не удавалось увидеть столь расплывчатую аниму. У обычной личности ветви и щупальца мыслей, направленных наружу, группировались вокруг твердого ядра эго. В ужасном разуме этого человека никакого центра «эго-я» не существовало. Лишь однородное вещество, которое могло стать желанием, жаждой, стремлением… Но для чего стать? Мита не могла дать ответа.
Она отступила с меньшим количеством информации, чем раньше, теперь она видела этого человека в новом свете, она чувствовала его опасность. Какой образ действий присущ созданию, не осознающему собственную индивидуальность, пол или имя?
— Приблизься, дитя… — приказал Каустус, и человек двинулся вперед, пока почти не уперся в хозяина.
Инквизитор наклонился к нему, и Мите на один миг показалось, что он его поцелует, несмотря на маску. В последний момент Каустус скользнул к уху слуги и начал нашептывать приказы, как древний злой великан.
Если остальные помощники ощущали ревность, глядя на столь личные распоряжения, не будучи в силах расслышать ни словечка, то Мита лишь боролась с раздражением, которое имело другие корни.
Она была дознавателем. Она была заместителем инквизитора. Она нашла врага — а что стало наградой? Издевательство и отстранение? И это слава, на которую она рассчитывала?
Вскоре неприметный человек получил все инструкции и быстро вышел из офиса Ородая, даже не оглянувшись. Каустус неприязненно оглядел свиту и, пролаяв: «Все свободны!» — на секунду, как показалось Мите, задержал на ней взгляд. В глубине радужных оболочек инквизитора явно полыхнуло нечто зловещее…
Покинув Каспсил вместе со свитой, она возвращалась в Стиплтаун с чувством обиды, омрачающей мысли. С каждым вздохом и ударом сердца она проклинала своего хозяина, который не поверил ей, не отнесся серьезно, как будто появление космодесантника Хаоса заботило Каустуса не более чем муха, плавающая в чаше с питьем.
Мита Эшин наблюдала, размышляла, кипела от негодования, но ничего не могла поделать.
На следующее утро, находясь в своей серой келье для медитации, Мита пробудилась от стука сервитора-герольда, разодетого в горностаевые меха и атлас.
Она прослушала его монотонное сообщение еще полусонная, не стесняясь наготы перед лишенным эмоций созданием, и хлопнула дверью лишь немного громче, когда оно ушло.
Каустус вновь вызывал ее к себе.
Мита приготовилась предстать перед инквизитором с обычным чувством мрачного опасения и расстройства, а после провела несколько неприятных минут, выбирая, что именно надеть.
Словно никаких событий прошлых дней и не происходило. Мита едва снова не впала в панику, прикидывая, как лучше всего вызвать его уважение. Она ненавидела себя в такие минуты бессмысленного перебирания одежды, но ничего не могла с собой поделать.
Винт спал, просто растянувшись на полу у ее шкафа, и дознаватель переступила через него, даже не стараясь вести себя тихо. Этой ночью, ощутив ее мучения, Винт пришел к ее келье, бормоча простые слова утешения. Оценив его искренность, Мита разрешила ему спать рядом на полу — хоть кто-то в Галактике действительно любил ее.
По прошлому опыту она знала: ничего, кроме крепкого удара по голове, не разбудит Винта, поэтому свободно ходила мимо и выбирала украшения. В итоге девушка остановилась на алой мантии, украшенной белым и золотым на швах, — ничего показного, но достаточно нарядно для верхних уровней улья. В этих благопристойных районах самое яркое и изукрашенное останется незамеченным, но однотонное и серое мгновенно привлечет всеобщее внимание.
Сегодня она могла обойтись и без этого.
К радости Миты, когда она достигла палат Каустуса, свита отсутствовала. Он возвышался среди стаи сервиторов-дежурных и дронов-черепов, придирчиво осматривая закрепляемую ими энергетическую броню и расправляя великолепную мантию. До того момента, пока парящий аркохерувим — тело ребенка, напичканное предохраняющей машинерией и расчетным оборудованием, не закрепил его зеркальную маску-шлем, инквизитор казался весьма недовольным происходящей процедурой.
Стоящую в дверном проеме Миту никто не замечал, и она принялась размышлять, насколько надежной окажется броня Каустуса против черно-синего существа из подулья, что теперь так часто являлось ей в кошмарах.
Как выпускник Инквизиториал Схоластиа, она знала болыше, чем простой смертный, о тех изменениях, которым подвергались воины Адептус Астартес — космодесатники Императора. Эти сведения были окутаны тайной, в основном было известно, что каждый космо-десантник начинал жизнь простым человеком, становясь впоследствии носителем особых секретов. Подробности не были известны даже Мите, но она представляла, что такие воины, как Каустус, носили броню так же непринужденно, как сама девушка — плащ. Может быть, больше застежек, особый материал, но все равно — лишь одежда.
А Повелитель Ночи двигался так, словно броня была его кожей, свободные движения напоминали перетекающую каплю жидкости. По сравнению с его пластикой движения Каустуса казались неуклюжими, и Мита с удивлением поняла, что совершенно не впечатлена, хотя ожидала увидеть устрашающую картину.
— Милорд, — окликнула Мита, напоминая о себе.
Скопление сервиторов бесшумно рассеялось, выполнив свою задачу, а девушка с огорчением заметила, что ее хозяин тоже выбрал алые и белые цвета, хотя и более роскошные, чем ее собственные.
— А, дознаватель!
— Вы посылали за мной, милорд?
— Именно так. Я решил, что будет более безопасным держать вас при себе, где я смогу за вами приглядывать. Думаю, сегодняшний день мы проведем вместе.
Каустус казался почти веселым, а Мита еле выдавила улыбку.
Губернатор Загриф удивил Миту — он не был ни старым, ни тучным, ни зловещим или напыщенным.
Она встречала не так много имперских командующих в разных мирах, но они были весьма примечательными личностями, чьи должности быстро приводили либо к меланхолии, либо к мании величия. Для псайкера подобные определения были столь же обыкновенны и ощутимы, как понятия высоты или объема для человека, поэтому Мита была изумлена, не обнаружив ничего из вышеперечисленного в имперском командующем Цинаваре Загрифе.
Губернатор был тощим и низкорослым, полностью одетым в белое. Пока они с Каустусом приближались к его высокому трону, рядом с которым застыли, как игрушечные солдатики, ряды боевых сервиторов, Загриф с удовольствием разглядывал Миту водянистыми глазами. Над невысоким командующим висел огромный семейный гобелен, украшенный гербом дома — скрещенные меч и скипетр на пестром ледяном поле, увенчанном полумесяцем и кольцом из звезд, поэтому на его фоне Загриф казался совершенно не облеченным властью.
Мита была сбита с толку, она не ожидала встретить в тронном зале человека ее возраста, чей астральный фон был бы столь унылым. Когда его подсознание выбросило краткий усик похоти в отношении ее, это стало почти праздником.
Почти.
— Каустус! — вскричал Загриф, поднимаясь с протянутой рукой. — Какие новости из самых глубоких и мрачных глубин? — Командующий хихикнул, как ребенок, радуясь шутке.
К удивлению Миты, Каустус пожал протянутую руку.
— Ничего интересного, Цинавар.
У Миты едва не отвисла челюсть, но губернатор ничего не заметил.
— Прекрасно, прекрасно… — Загриф посмотрел в упор на дознавателя. — А это кто такая? Ваша супруга? — Он ехидно пихнул Каустуса в бок. — Я был лучшего мнения о вас!
Мита задержала дыхание, ожидая, как инквизитор разорвет этого человека за подобную дерзость. Когда в ответ Каустус захихикал и игриво развеял подозрения губернатора, Мита начала подозревать, что кто-то из них сошел с ума.
— Увы, нет, Цинавар, это мой дознаватель!
Мита официально поклонилась, стараясь игнорировать сексуальный туман, крутящийся в сознании Загрифа. Одно дело подозревать, что тебя раздевают глазами, а другое — чувствовать и наблюдать за этим.
— И чему мы обязаны этим удовольствием? — Загриф потер руки, посмотрев в глаза инквизитору. — Она здесь, чтобы помочь нам с замком?
На мгновение — ужасающий миг — Мита ощутила эмоцию Каустуса. Там, где прежде был монолитный кокон, исследовать или проникнуть в который было невозможно, теперь возникло кипящее море гнева.
Но через секунду, так же внезапно, как и исчез, кокон вновь появился — инквизитор сумел взять под контроль бушующие эмоции.
— Нет, — сказал Каустус.
Но что за краска вины появилась в сознании губернатора? Он произнес нечто, что не следовало говорить? Мита стиснула зубы, окруженная тайнами и секретами. Здесь шла некая игра, о которой ей ничего не было известно. Что это за замок?
— Прекрасно, — чуть натужно улыбнулся губернатор, — очень хорошо.
— Думаю, дознаватель мог бы оценить вашу коллекцию, — сказал Каустус напряженным голосом, — и не более.
Губернатор кивнул с видом человека, едва избежавшего несчастья, и указал на ряд изукрашенных дверей сбоку от себя.
— Прошу. Прошу, пожалуйста, все, что хотите. Мита обнаружила, что и Загриф, и Каустус внимательно смотрят на нее.
— Милорд? — произнесла она.
— Через них, — буркнул инквизитор, указывая на двери.
Девушка открывала створки со странным чувством, будто она — некое подопытное животное в начале лабиринта.
Мита оказалась на узком мосту, защищенном со всех сторон толстым пласплексом. Даже сквозь лед и летящий снег, налипший на внешние стенки прозрачного туннеля, она могла увидеть, что коридор ведет от центрального пика улья, в котором находился тронный зал, к меньшей башне, стоящей в отдалении и теряющейся во тьме. Стараясь не смотреть в бездну под ногами, Мита боролась с подступающей тошнотой, и только тихие шаги следующего за ней Каустуса мешали ей закричать или уцепиться за перила.
Коридор закончился вторыми дверями, она оглянулась на инквизитора и, награжденная нетерпеливым кивком, продолжила путь.
И замерла.
Сложно было предположить, что во дворце, представлявшем собой лабиринт украшенных драгоценностями лестниц, часовен, расписанных великолепными фресками, километрами сводчатых проходов с тканными золотом гобеленами, уникальными скульптурами из алебастра и оникса, есть нечто, способное превзойти эту атмосферу роскоши и богатства.
И тем не менее, сделав шаг внутрь, Мита замерла и ощутила, как у нее слабеют колени.
— Губернатор имеет страсть к редким вещам, — поясняюще пробормотал Каустус.
Это походило на выставку. Базар. Пещеру сокровищ. И оно было огромно.
Маленькие окна на периферии лишь подчеркивали атмосферу богатства, огромную круглую палату с лазурным куполом и жемчужными колоннами, устремившимися ввысь. А внутри?
Она никогда не видела столько сокровищ сразу. На множестве постаментов, освещенных яркими светильниками, лежали редкости губернатора, внимательное изучение которых могло занять недели. Книги, археотехника, пикопластины, скульптуры, чучела животных, драгоценности, древние вещицы… На каждом углу располагался некий предмет невообразимой ценности. Мита возбужденно переводила взгляд с одного экспоната на другой, стараясь рассмотреть все. Она сделала шаг вперед, пошатнувшись как пьяная, и протянула руку к огромному изумруду, внутри которого была заключена крошечная ящерица.
— Прикасаться нельзя, — сказал Каустус отеческим тоном, словно предостерегая от шалости ребенка. Закованный в броню палец показал на потолок.
Мита подняла глаза — там чуть подрагивали узкими стволами лазганы; отблески механизмов сервов, следящих за каждым ее движением, переливались солнечными зайчиками. А в самом центре, как паук в паутине, находилась человеческая голова, мрачно смотревшая на протянутую руку дознавателя линзами встроенной оптики. Голова сама походила на некий гротескный трофей.
— Сервиторы безопасности, — пожал плечами инквизитор.
Мита без удивления, лишь с легкой дрожью отвращения, подумала о том, что эти создания — гниющая плоть на разлагающихся костях — день за днем наблюдают за великолепной коллекцией Загрифа.
Она медленно убрала руку, не переставая размышлять о следящих за ней машинах. Прошло несколько секунд, и лазганы с мягким шипением заняли нейтральную позицию.
— Весьма эффективно, — произнесла девушка чуть дрогнувшим голосом.
— Несомненно.
Дознаватель повернулась, и ее внимание привлек постамент в стороне, немного выше, чем все другие. Мита шагнула к нему и остановилась.
Что-то зашевелилось в ее сознании, как большое насекомое, торопливо удирающее в тень, и она поняла.
— Он здесь… — прошептала Мита, прижав ладони к вискам и вздрагивая, словно ожидая вновь увидеть тот призрак с красными глазами…
— Что ты сказала? — Каустус так низко склонился к ее уху, что девушка подпрыгнула.
— Он… он здесь! Повелитель Ночи! Я его чувствую! Он вот там…
А затем нечто острое пронзило ее руку, и прежде чем Мита смогла посмотреть, что это, огни галереи начали кружиться у нее перед глазами, лазурный купол посерел, и она потеряла сознание.
Зо Сахаал
Зо Сахаал сидел на троне из костей и меха, сложив перед собой бронированные пальцы, и размышлял о прошлом и будущем.
Завтра он ударит. Возможно, по ратуше или, может быть, по другой цитадели Администратума. Не исключено, что по какому-нибудь из центров связи, где имперские глупцы держат своих рабов-мутантов.
Да, ведьма подсказала ему идею. Мутанты и рабы…
Да…
Завтра. В будущем. Первый шаг по дороге выплачиваемого долга.
Что касается прошлого, того водоворота насилия и хаоса, который он принес сюда, в это пропитанное смогом место, что касается безумия, которое поместило его во тьму на трон из костей, что касается вчерашнего дня…
Они вынесли его.
После боя в Стальном Лесу племя вытащило его из развалин, где он лежал, сраженный ударом ведьмы, очистили его броню от грязи и перенесли тело на одну из своих секретных платформ среди защитных кожухов тепловых вентилей.
Оглядываясь назад, Сахаал одновременно радовался и раздражался. С одной стороны, он оказался среди созданий, готовых на все, чтобы защитить его, а с другой — они управляются как марионетки и продолжают верить в этого старого сушеного Императора! Сахаал пришел в себя, подавляя дрожь отвращения.
Но и в полном сознании его мысли были отравлены. Ведьма… ведьма… Она сбила его с ног единственным импульсом своей энергии, ударила прямо между глаз! Он вновь вздрогнул, представив, как такое маленькое существо может обладать такой неимоверной силой! Ведьма. Тварь. Сахаал не ожидал встретить тут псайкера.
Раздраженный необходимостью пасть столь низко, он прошептал молитву, взывая к Темным Богам. Губительные силы были его союзниками, прежде всего как враги его врагов, но даже теперь он приходил в ярость, понимая необходимость их присутствия. Если боги варпа и прочли его мысли, то не подали виду, однако темное присутствие немедленно заклубилось на границах его разума.
Теперь ведьма не сможет захватить его врасплох.
Неужели Империум действительно так далеко ушел от света за время его отсутствия? Неужели Дохлый бог взял к себе на службу неуправляемые ходячие аномалии? Сахаал едва ли имел право презирать подобные мутации, ведь боги, к которым он обратился, процветали именно на таких вещах, но игла лицемерия все равно зудела и вызывала ненависть. Мутанты приносили в Империум основную мерзость: аморальность, продажность, незащищенность, подверженность изменениям… И все равно они здесь находились, демоны, которых обрекли на «полезную» работу. Еще один знак слабости Императора. Еще одно знамение его порочного обожествления.
Как давно из псайкеров сделали козлов отпущения, поощрив на санкционированные действия, как поступили некогда с его собственным повелителем?
О мой повелитель…
Конрад Керз. Ночной Охотник. Мученик Теней. Первый носитель Короны Нокс.
Сахаал бормотал под нос титулы повелителя и, как всегда, успокаивался и возмущался одновременно.
— Мы отплатим им за оскорбления, — прошептал он, и его голос затерялся в темноте шлема.
Ведьма вернулась в его мысли, и он рефлекторно сжал кулаки. Она познала вкус его мыслей. Она могла найти его снова — в этом он не сомневался. Она знала его истинную суть. Но и он познал ее.
Ведьма носила украшение на воротнике, настолько неприметное, что он заметил его, только просматривая прошлое в тумане транса. Вышитая буква «I», перечеркнутая тремя поперечными черно-серебряными планками, с крошечным черепом в центре.
Инквизиция. Идет охота. Значит, у него мало времени.
Прошел уже день с тех пор, как логово Семьи Теней в Стальном Лесу было покинуто по его приказанию. Столетия традиции, долгие десятилетия борьбы за территорию — все погибло в тот момент, когда Сахаал объявил: «Мы уходим».
Ведьма улизнула, значит, Инквизиция непременно вернется. Им надо бежать немедленно, решил Сахаал, а после найти место, более подходящее для отражения нападения.
Семья Теней — его мрачные маленькие союзники — ни разу не выказали недовольства. В открытую.
Ведь его намерения были чисты, необходимо было уходить подальше, иначе банда не сможет очиститься. Но тем не менее он слышал возмущенный шепот в тени, он ощущал неприязнь, исходящую от них, стоило им собраться вместе. Вера в него таяла. Обвинитель Чианни не пережила сражения, а с ее смертью власть Сахаала над миниатюрной империей сильно пошатнулась.
Он увел их на глубинные уровни, оставив позади лишь стаю разведчиков, следивших за покинутыми землями. Сахаал намеревался обосноваться в тех областях, которые сам исследовал в первые дни своего пребывания в улье, — зловонные канализации, где тепло ядра планеты нагревало воздух и сера пузырилась в грязных расщелинах. По этим затянутым смогом пещерам он шел впереди каравана, прислушиваясь к религиозным гимнам, которые пели люди Семьи Теней, поднимая себе настроение… И бормотали, бормотали, когда думали, что Сахаал ничего не слышит. Мест глубже, чем это, просто не существовало. Они пришли к огромному остову металлического чудища, возвышавшемуся в полумраке, как ржавый остров посреди масляного океана. Сахаал предполагал, что некогда именно такой механизм и вырыл все эти мерзкие пещеры и грязные коридоры, повинуясь приказам людей. А потом был забыт тут — может, изношенный от работы, а может, просто брошенный на глубине, откуда его бесполезно доставать. В любом случае теперь гигант гнил в луже собственного топлива, и лишь его средняя часть вздымалась, как могильная плита.
Здесь Сахаал некогда устроил тайник с оружием и боеприпасами, а теперь привел сюда своих детей, свое закутанное в черное племя, бежавшее из Стального Леса.
Семья Теней осторожно пересекла глубокие воды, опасливо поглядывая на покачивающиеся в глубине серебристые ветви, и обосновалась на острове без лишних комментариев. Их повелитель одержал победу, выгнал проклятых еретиков, почему же именно им надо оставлять обжитые места?
Но самое страшное они произносили еле слышно, пугаясь того, о чем думали, — как их повелитель мог быть так легко повержен ведьмой? Он не столь уж могуществен? Почему же он не уничтожил эту женщину?
Сахаал сделал два распоряжения, прежде чем люди Семьи Теней могли заняться охотой и накормить своих детей. Первое — послать разведчиков в тени — собирать слухи, слушать сплетни, но любой ценой привести к нему человека по кличке Гашеный. Никаких объяснений не последовало, потому воины безмолвно растаяли в ночи.
Вторым приказанием он велел построить себе трон. Это было не простым высокомерием. Сахаал знал: пока племя занимается костями и тряпками, создавая подобающее место для своего хозяина, они забывают про недовольство и меньше размышляют над недавно происшедшими событиями. Сахаал был в курсе всех слухов, но они его пока не беспокоили.
Повелителя Ночи волновало повиновение, а не почитание. Какая разница, что в глубине души думают про него всякие отбросы? Они выполняют приказы — и этого довольно.
Они выстроили трон из лонжеронов землеройной машины, скрепляя их на развернутой тут же походной кузнице, а потом покрыли трон черными и коричневыми мехами. Подлокотники и высокую спинку они украсили костями и клыками, старыми черепами и недавно приобретенными трофеями — они заботливо обезглавили всех виндикторов и захватили головы с собой. Сахаал оценил их мрачную иконографию — они, как и его древний Легион, понимали власть смерти и страха и то воздействие, которое они оказывают на окружающих. Лишь обычная уже мысль, что все ужасные трофеи на самом деле посвящены Императору, как всегда, зудела в голове.
Сахаал горделиво взошел на трон, милостиво отпустив Семью Теней заниматься своими насущными делами, и теперь восседал на нем, вспоминая дни минувшей славы, даже не пытаясь вникать в нужды нынешних «подданных».
На Тсагуалсе, ужасающем мире, Легион возвел дворец для своего лорда.
Лорд собрал своих капитанов, и они явились с флотом острых клинков и жестоких воинов, чьи плечи и пояса были украшены черепами, со священными томами, написанными кровавыми чернилами.
Хорус был мертв. Ересь, которая почти разорвала вздувшуюся массу Империума, — остановлена. Легионы, отвернувшиеся от Императора и примкнувшие к Хаосу, вечному источнику кипящего безумия и беспорядка, — рассеяны: зализывали раны, оплакивали потери, спасали собственные жизни.
Но только не Повелители Ночи!
Один среди всех, Ночной Охотник презирал своего отца, престарелого и чересчур зажившегося на свете. Любимый сын Императора Хорус развратил многие Легионы, изливая коварным шепотом сладкий яд обещаний на примархов… но не на Ночного Охотника. Не таков был Конрад Керз. Он видел своего отца тем, кем он был прежде. Он выбрал сторону Хаоса, но лишь как инструмент, не будучи совращенным им. И потому, когда Хорус был повержен, Легионы-Предатели уничтожены или рассеяны, Терра освобождена, а Император «взошел» на Золотой Трон — разве бежали Повелители Ночи? Разве они с визгом бросились во тьму, погрязнув, как остальные, в мелких склоках? Нет.
Нет, только не они.
Их примарх созвал всех воинов на Тсагуалсе, показав им свой новый дворец.
Здание было выстроено целиком из тел, все еще живых, соединенных в единое целое переплетенными сухожилиями, костями и сросшейся кожей.
На вопящей галерее, где ковер из стонущих лиц стелился по широким ступеням, а скрюченные пальцы и позвоночники извивались под бронированными сапогами, Темный Лорд принял своих капитанов и поклонился им.
Он был гол, лишь плащ из черных перьев накинут на плечи, но никогда он не был более величествен. Сахаал и его братья пали на колени и приветствовали его — своего отца, своего повелителя, своего лорда. Великого Доминус Нокс.
В ответ лорд оценил каждого и каждому кивнул, признавая за своего, словно волк, осматривающий стаю. Здесь собрались все: Квиссакс Кергай, Магистр Арсенала, чья зачистка мира Лаунеус нанесла урон роялистам Тригонима, Виридиум Силвади, Повелитель Флота, разбивший эскадру адмирала Ко'уча и бомбардировавший Гвардию Ворона в течение пяти дней. Даже Коор Масс, заключенный теперь в гладкую броню дредноута, каждая поверхность которой была украшена содранной заживо кожей, соизволил прибыть на аудиенцию к повелителю.
Был и еще один воин, которого Сахаал заметил среди остальных, стараясь не встречаться с ним взглядом, находя его выражение лица неподобающим. Криг Ацербус, самый молодой из капитанов Охотника, невероятно огромный, украшенный ожерельями и окровавленными сувенирами собственного изготовления, небрежно опирался на рукоять своей силовой секиры и удовлетворенно улыбался, довольный вниманием со стороны повелителя.
Сахаал демонстративно не обращал внимания на ухмыляющегося гиганта и сконцентрировался на повелителе, воссевшем на трон из серебра и обсидиана. Ночной Охотник сделал паузу, собираясь с мыслями, его плащ из перьев обернулся вокруг него, и теперь лорд напоминал гигантского ворона. Затем он заговорил.
Лорд рассказал о Горьком Крестовом Походе. Рассказал о ненависти к Императору-предателю, отвернувшемуся от него без чести и предупреждения. О ненависти, которая горит так же ярко, как и тогда, о терпении, которое может сравниться только с ходом времен. Он изрек: они все его дети, его темные воины, его префекты страха и ужаса. Каждый стоит дюжины верных Императору космодесантников, с их «благословенными» и лицемерными душами.
Лорд сказал: у всех будет цель — месть за уничтоженного бога. Они прокричали ему приветствие в тенях корчащегося мавзолея и радостно отсалютовали.
А потом лорд вздохнул и объявил, что собирается умереть, после чего их радость превратилась в пепел.
Сахаал вернулся в реальность посреди болотных испарений в отвратительном настроении, с голосом повелителя, все еще звучащим в голове. Сейчас, более чем обычно, ему хотелось действий, хотелось принести пользу. Горечь от гибели Ночного Охотника была страшной, но она питала его ярость. Однако превыше всего стояла дисциплина.
Как сделать все лучшим способом? Что для этого необходимо? Как ему поступить?
Сидя среди изодранных тряпок, Зо Сахаал ощутил, как из глубин его головокружения рождается желание насилия — желание убивать. В такой момент не самым умным поступком было приблизиться к Сахаалу с протестом.
Их было двое — юные члены Семьи Теней, стоявшие настолько близко друг к другу, чтобы нельзя было не заметить их нервозность. Каждый их них не рискнул действовать в одиночку, потому они решили объединиться.
Первому было около двадцати лет, его голова была выбрита, тело покрывали татуировки, а шею украшало множество ожерелий из фаланг человеческих пальцев — признак хорошего воина. В ситуации, где более пожилой человек оперся бы на посох или покрепче сжал тяжелый том священного писания, молодой воин лишь теребил гремящие костяшки.
Спутницей татуированного была молодая женщина с фиолетово-синими волосами, схваченными тесьмой в огромную каплю. С ее черного плаща свисали два скальпа, в руках покоилась длинная винтовка. Снайпер — еще один воин племени.
Два глупца, дрожащие рядом с хозяином, пришедшие заявить о своем инакомыслии, и каждый тихо надеется, что начнет разговор другой. Сахаал молча смотрел на них. Ему было известно, как поступать с непокорными.
— Милорд, — наконец решилась женщина после долгой паузы, — можно к вам обратиться?
Сахаал молчал и наслаждался их дрожью.
— Хозяин, мы просим аудиенции! — Воин распростерся ниц рядом с подругой.
— Говорите. — От голоса Сахаала лица просителей исказились от ужаса.
И снова первой не выдержала женщина:
— Ми… милорд, мы… нам не нравится это место. Охотники почти не нашли еды, племя голодно. Мы… — Она обернулась за поддержкой к спутнику.
— Мы не понимаем, зачем вы привели нас сюда, — выпалил он обвиняющим тоном. — Мы не понимаем, чего вы ждете от нас. Мы продолжим святое очищение или…
— Вы поставите перед нами новую задачу? — Голос женщины начал крепнуть. — Мы исполним все ваши желания.
Повисла неловкая тишина. Сахаал решил исследовать глубины недовольства женщины, впечатленный ее смелостью.
— Разве я не приказал привести ко мне человека по имени Гашеный?
— Д-да… милорд, но…
— Разве племени не надо заняться обороной?
— Безусловно, но…
— Разве я не вел вас, когда это требовалось, и не шел первым в бой в момент опасности?
— Именно так, милорд.
Сахаал встал и повысил громкость своего вокс-передатчика:
— Почему же вы, трижды проклятые, набрались наглости подвергнуть сомнению мои приказы?
— Мы не хотели вас оскорбить, милорд! — Оба почти сорвались на визг. — Мы лишь стараемся понять! Племя недовольно!
В этот момент Сахаал осознал: они вовсе не были одиночками-бунтовщиками. Нет, они были выбранными представителями большинства — самые смелые воины должны донести недовольство клана до верховного повелителя.
— Твоим именем… — прошептал Сахаал, и линзы его шлема загудели, увеличивая мощность, проникая сквозь тени.
Да… Они все там собрались — молодые и старые, женщины и дети, опытные воины и новички. Все племя стояло вокруг трона, за пределом светового круга, и все жаждали ответа.
Его власть оказалась совсем не так крепка, как он думал.
Но племя ему необходимо.
— Что это за ересь? — проревел Сахаал, взмахивая когтями. — Что за грязь здесь творится?
Два воина задрожали на полу, когда он шагнул к ним убийственным движением.
— Какой жалкий случай привел меня к вам? Целый улей погряз во мраке, население развращено и заражено, а моя единственная армия — это вы?! Это вы — мои верные крестоносцы?!
Сахаал в театрально-гневном жесте воздел руки к потолку:
— Племя неверных глупцов и самодовольных предателей! Толпа неучей, отвергнувших слово Императора, потому что они не понимают Его!
Он вновь выкрикнул то же самое, повысив голос так, что задрожала пещера. Было отвратительно взывать к столь мерзкому богу, но… Как же восхитительно видеть ужас в их глазах!
— На колени! — проревел охотник, и молодые воины беспрекословно повиновались.
Их должно убить, решил Сахаал. Необходимо казнить их, и вся банда посмотрит на последствия необдуманной дерзости. Семья Теней будет повиноваться — или испытает его гнев.
Это был грубый ультиматум — Сахаал знал об этом. Ему нужна Семья Теней. Такие союзники помогут вернуть Корону; даже если для этого нужно убить большую часть племени, то игра стоит свеч. Придется отрубить для начата две головы, а если потребуется — и следующие…
Да, это необходимо.
Но в глубине души Сахаала мерзкий голос захихикал: «Давай-давай, ищи оправдания… Отрицай, что лелеешь резню… Торгуй смелей своей честью, как ты любишь… Это сделает тебя ужасным, Повелитель Ночи. Ты — монстр, и прекрасно знаешь об этом…»
Сахаал поднял когти и ощутил вокруг тишину ожидания — сотни глаз уставились на него из тьмы, сотни источников дыхания, отдающихся в его ушах. Осужденные воины издали низкий стон и…
Неподвижные воды озера взволновались, а на дальнем берегу показались слабые огни — это возвращались разведчики, посланные в Стальной Лес. Сахаал приблизил картинку, чтобы разглядеть их тяжелую ношу.
Это была обвинитель Чианни, лежащая на плоту из кусков металла. Вскоре ее лихорадочные стоны стали слышны всем, разносясь эхом под сводами пещеры.
— Приветствую! — выдохнула она безумным голосом. — Приветствую ангела Императора!
Словно луч света осенил Сахаала, обуянного гневом. Его тонкие губы растянулись в улыбке, и не успело гуляющее эхо криков Чианни умолкнуть, как он медленно втянул когти в ножны. Повиновение могло быть обеспечено любовью, точно так же, как и террором. Повелитель Сахаала всегда знал об этом.
Обвинитель Чианни обожала Сахаала. А племя обожало ее. Не такая сложная схема.
— Узрите милость Императора! — сымпровизировал Сахаал. — Он спасает тех, кто мудр, и забирает тех, кто неверен!
Он прошел мимо приговоренных и вновь уселся на трон.
— Аве Император! — вновь и вновь раздавался крик Чианни.
— Слушайте вашего вождя, — проговорил Зо, едва справляясь со смехом и не веря в такую удачу. — Она гораздо более мудрая, чем вы.
Нога Чианни была посечена шрапнелью и сломана грубым ударом булавы виндиктора. Но когда ее принесли к подножию трона, женщина все равно постаралась встать, однако смогла лишь рухнуть к ногам Сахаала.
— Милорд, — прокаркала Чианни неузнаваемым голосом, поперек шеи у нее тянулся огромный кровоподтек. — Я рада вас видеть. Я опасалась худшего, когда пришла в себя и не увидела никого из племени. — Женщина смахнула набежавшие слезы. — Хвала Императору, что они… и вы… что все целы и невредимы.
Сахаал оказался в тупике, не зная, что ответить на столь неожиданную доброту. Возвращение обвинителя произвело на Семью Теней поистине магическое воздействие — вся их мрачность и подозрительность исчезли, они вновь стали верящими и преданными. Словно до этого их энергия была лишена нужного интерфейса, уходила впустую и не была понята. Теперь никто не вспоминал о недавнем столкновении со своим полубогом…
Простым преклонением перед ним обвинитель Чианни превратила себя в самый важный жизненный ресурс Сахаала. Он вознес молитву духу повелителя, благодаря за своевременное вмешательство.
— Теперь отдыхай. Выздоравливай и восстанавливай силы, — приказал он Чианни, медленно отстраняя ее руки, цепляющиеся за него, а затем повернулся к племени. — Всем необходим отдых! — Сахаал сорвал покровы с трона и закутался в них на манер мантии. — Завтра… завтра мы будем сражаться во славу Императора!
И на этот раз в ответ не раздалось никакого бормотания, не повисло никакого напряженного молчания. Семья Теней радостно взревела.
Мита Эшин
Она спала — это единственное удовольствие, которое Мита могла себе позволить. Какие бы ужасы ей ни представлялись, какие бы отвратительные вещи ни видела во сне Мита — это были всего лишь плоды ее воображения, и больше ничего.
Сначала она увидела процессию, караван бредущих фигур, закутанных в плащи. Сперва они были расплывчатыми, как пятна нефти, потом обрели форму и резкость. Они опирались на кривые посохи скрючившись, бормотали ритмичные мантры. Шли они медленно, словно в замедленной съемке.
Потом перспектива изменилась, расширился взгляд, стал виден космопорт улья — ангары и башни, теснившиеся среди причудливых опор и широких стартовых площадок. Раздутые шаттлы нахохлились, окруженные пением техножрецов, благословлявших и обслуживающих механизмы одновременно. Здесь уже было холодно, чувствовалось дыхание ледяных штормов планеты. Здесь находилось одно из немногих мест в городе, где житель улья мог ощутить на коже снег или увидеть краешек настоящего неба.
В конце широкого зала, там, где скапливались кричащие и волнующиеся пассажиры, с балок потолка свешивались сервиторы и дроны, словно мухи в стальных сетях. Проверялись документы, невидимые глаза обшаривали уезжающих в поисках спрятанного оружия, признаков болезни или других многочисленных критериев.
Успешно прошедшие проверки торопливо спешили через феррокритовые арки, ведущие к шаттлам, не прошедшие брели обратно в тихом ужасе, ошеломленные отмененной встречей с близкими людьми и потерей целого состояния, отданного за ненужный уже билет. Им теперь была уготована одна дорога — в подулье. Вопрос был лишь в сроках.
Нельзя было даже заявить протест — безразличные виндикторы у ворот и орудийных башен подозрительно оглядывали толпу в поисках малейшего нарушения порядка. Высохшая кровь на полу была лучшим предупреждением для жалобщиков.
Идущая процессия слабой тенью промелькнула в сознании Миты, и она немного удивилась. Привыкшая к псионическому хаосу медитации, к буйству цветов и звуков, такое тусклое видение дознаватель не могла не счесть примечательным. Мита задумалась о значении видения и немедленно выругала себя — вне транса сон обычно ничего не означал. Не более чем обрывочная связь событий, соединенная в подобие рассказа.
Но все же… В этом видении было нечто неправильное.
Некая дисгармония…
Мита прибыла в Эквиксус в составе инквизиторского каравана, который высадился в главном из трех космопортов улья. Разница между уютными коридорами, окуренными фимиамом, и этим жестоким конвейером была невероятной. Девушка поражалась каждому отвратительному отличию. Такой была реальность жизни улья: на каждом уровне — свой мир. Но она никогда не видела столь ужасного места. Почему же ее спящий мозг желает показать ей этот космопорт?
Процессия закутанных фигур присоединилась к очереди пассажиров.
На миг Мита задумалась, не соскользнула ли она в фурор арканум, изучая берега реки будущих вероятностей, но нет — такие видения обычно насыщены фантазиями, абстракциями, которые требуют разгадки, а вовсе не таким занудством.
Был только один вариант.
Может быть, ее астральное тело покинуло плоть? А эти видения не фантазия или сон, а реально происходящие в данный момент события?
Из четырех главных дисциплин Схоластиа Псайкана Мита всегда считала себя искусной в прекогнитации — наблюдении за прихотями варпа и предсказании будущих событий. Также у нее был неплохо развит талант эмпатитора — чтения эмоций и мыслей окружающих Миту умов. Даже в области анимус мотус — телекинеза, наиболее сильно иссушающего силы, у нее были успехи… Но вот в прокулитации — отдаленном видении — Мита всегда терпела фиаско.
Это была дисциплина, в которой имелся особый риск, лучше всего она подходила псайкерам, обделенным другими талантами. Позволив астральному телу свободно бродить, надо было опасаться враждебного внимания любой из форм варпа. Мита попробовала прокулитацию только один раз, на первом году обучения. В итоге она сообщила суровым наставникам, что ее сознание слишком упорядоченно, слишком нервно, слишком настороженно, чтобы добиться успеха. Необходимо было уметь одновременно расслабиться и постоянно помнить о безопасности.
Может быть, в ее нынешнем состоянии сна разум, скользящий по краю грез и фантазий, достиг нужной, прежде недостижимой кондиции?
Значит, сейчас она уязвима для атаки?
Мита заволновалась и попробовала пробудиться.
И не смогла.
Ее охватила паника, словно издалека вернулись воспоминания о коллекции сокровищ губернатора Загрифа. Вспомнилась вспышка боли в руке, и Мита начала понимать, что происходит.
Ей ввели наркопрепарат.
Девушка была заторможенна, как некое провинившееся животное, именно поэтому и пробудились доселе дремавшие способности. И теперь она поймана в ловушку неведомой дисциплины, которую никогда не изучала.
Она посмотрела через варп и увидела нечто, от чего была бессильна защититься. Именно тогда ее астральное тело, плывущее рядом с сутулой толпой, начало вопить. Видение Миты залило кроваво-красным цветом, а ковыляющие фигуры откинули плащи, под которыми оказалось оружие, и открыли огонь.
Теперь она видела абсолютно все.
Это была бойня.
Нападавшие сначала занялись виндикторами-часовыми, атаковав их превосходящими силами. Мита видела, как беспомощно падали один за другим бронированные префекты, как валились из ослабевших рук дробовики и лазганы.
Толпа пассажиров превратилась в воющий живой организм, бегущий и кричащий на один голос. Многие падали и были затоптаны, проглоченные волнами всеобщего ужаса
Но некоторые виндикторы, сохранившие присутствие духа, оказались более твердыми орешками, чем думали нападающие. Они ответили огнем, стараясь попасть в противника, но сброшенные черные плащи растворили агрессоров среди мечущейся толпы.
Тогда виндикторы, не размышляя, открыли беглую стрельбу без разбору. Таков был закон Императора: лучше пожертвовать невиновными, чем позволить еретику скрыться. Когда полы почти полностью покрылись кровью, когда крики умирающих женщин и детей затопили сознание Миты, ее псайкерских чувств коснулось что-то темное. Некая инфекция — как начало опухоли, грызущей края ее восприятия.
Он здесь…
Мита отстранилась от кровавого зрелища, еще заметив колонну виндикторов, бегущих на помощь осажденным товарищам, и расширила чувства далеко за пределы космопорта.
Это был опасный момент.
Там, где она сопротивлялась сну, теперь было необходимо погрузиться как можно глубже, прячась в его изгибы, улавливая тени ее цели. Как только Мита сделала это, цвета вокруг нее задрожали и стали яркими, видение приобрело необычайную резкость.
И в варпе тонкий волос реальности превратился в яркий пучок света, высветивший астральное тело Миты, как вспышка.
У ворот космопорта толпа разбилась на ручейки и прорывалась через контрольно-пропускные пункты. Вопящие и стреляющие агрессоры успешно превращали космопорт в сгусток анархии. Число жертв уже измерялось сотнями.
Мига переместилась ближе к темному пятну, которое недавно обнаружила, оставив вне фокуса треск выстрелов и крики раненых. Она ощутила — трупов будет намного больше.
И ясно понимала — все жертвы напрасны.
Нападение было совершено лишь для отвлечения внимания.
Мита нашла его совсем рядом, привлеченная его спектральной тенью, как акула — свежей кровью. Он полз в шахтах под городом, где ядовитый дым заполнял коридоры, облицованные металлическими плитами, по которым скрежетали его когти.
Где-то под взлетными полями космопорта… Там, где обычно шагали отряды виндикторов, закутанных в тепловые плащи, где всегда несла дозор неусыпная стража. Теперь маршрут твари становился ясен: когда патрули бросились на подмогу и важнейшие коридоры опустели, тень легла на оставленные без присмотру шаттлы.
Проникновение Повелителя Ночи в космопорт осталось никем не замеченным, кроме Миты.
Она носилась вокруг него на крыльях сна, наступая на пятки, отдавая всю энергию. Там, где дознаватель сначала ощутила легкую инфекцию, теперь была открытая рана, засасывающая внутрь его сознания. Он открыл себя Хаосу, Мита видела это. Но его форма таила некую странную особенность в этой реальности сна и видений варпа — проявления Хаоса горели вокруг него как корона
Мита ощутила себя плывущей в вязком океане, каждое движение теперь требовало максимальных усилий. Существо теперь обитало внутри сердца тьмы — аномалии варпа но Мита отчаянно пыталась разглядеть его сквозь туман души. Там была некая уловка — некое Движение к свету. Некое движение.
Оно роилось…
И голоса… Чирикающие, шепчущие, хихикающие, на самой грани восприятия. Неужели они реальны?
Хищная тварь вытянула за собой на тросе команду людей — укрытых плащами воинов. Они изо всех сил старались ускорить подъем. Воины присоединялись к нему на краю платформы, отбрасывая канаты и отстегивая крепления. Они снимали со спин длинные тонкие трубки, пустотелые и ничем не украшенные, похожие на трости.
Голоса продолжали причитать в сознании Миты, и тут сама ткань эфира этого фантастического места вскипела вокруг космодесантника Хаоса, как если бы само его присутствие было отвратительно для реальности.
Тварь замерла. Она оглянулась вокруг, прислушиваясь к чему-то, слышимому только ей.
— Она здесь, — сказал космодесантник.
— М-милорд?
— Ведьма. Она рядом. Наблюдает.
Паника Миты усилилась. Откуда он знает?
Дознаватель вновь попыталась проснуться и вырваться из теней сновидения, но было уже поздно: она погрузила себя слишком глубоко, а наркотик продолжал вливаться в ее кровь. Мита не могла сбежать в реальный мир.
Компаньоны Повелителя Ночи приняли боевые стойки, вскинули ножи и топоры.
— Где она, милорд? — прошипел один едва слышно. — Что нам делать?
— Не бойтесь, — сказал монстр игривым голосом. — У каждого из нас есть свой ангел-хранитель. Не очень мудро пытаться подсматривать за мной. Эту гадину сейчас обнаружат.
Затем кипящие искажения вокруг космодесантника запульсировали с новой силой, ткань фантазии разорвалась, и оттуда — оттуда — как осколки небесных теней, вылетели на свободу вопящие безымянные существа варпа.
Причитая, они закружились вокруг Миты, стараясь присосаться к ее душе ртами, напоминающими пиявочные. Существа теснили ее, царапая длинными копями ее разум… Когда смех Повелителя Ночи стал оглушающим, а щупальца тварей варпа уже полностью опутали Миту, наркотик, погрузивший ее в транс, прекратил свое действие.
Дознаватель пробудилась с диким криком.
Мита немедленно поняла, что вновь лежит в своей келье. Что бы с ней ни случилось, кто бы ни ввел ей наркотик, она была цела и невредима. Учитывая, что, когда она потеряла сознание, рядом с ней был один Каустус, никто другой этого сделать не мог. Но зачем ему это понадобилось?
Почему он привел ее в сокровищницу губернатора? Почему намекал про двери? И, во имя верности Императору, почему оглушил ее, как только она ощутила присутствие врага?
Мита тряхнула головой. Эта загадка может подождать.
Она оделась и опрометью бросилась к хозяину — с каждым шагом пережитый недавно ужас все сильнее холодил ей кровь. Наставники Миты возмутились бы ее глупости — так близко и неосторожно приблизиться к существу Хаоса! Неудивительно, что она стала жертвой хищных тварей варпа. Мита должна была лишь найти пролитую кровь, действуя как акула, сужать круги, используя дар взгляда сквозь варп, выслеживать посланца разрушительных сил, а она что устроила?
На ум девушки пришли недавние слова Каустуса: «Вам не хватает опыта. У вас мало навыков в обнаружении путей Хаоса».
Вот ублюдок. Он ведь полностью прав.
Однако она все еще жива. Бежала, едва сохранив жизнь. И теперь у нее новости для инквизитора, которые не могут ждать.
— Милорд! — простонала девушка, отталкивая часовых в дверном проеме. — Я знаю, где он! Где этот проклятый пре…
Мита замерла.
Каустуса не было в его палатах. Помещение встретило ее удивленной тишиной — свита мирно развлекалась в отсутствие господина. Священники прекратили бормотать молитвы, ученые удивленно вскинули брови, вынырнув из древних рукописей, воины прекратили играть в кости — но на каждом лице застыла оскорбительная улыбка.
— Похоже, кое-кто наконец решил проснуться, — послышался голос.
Мита побледнела:
— Что? Я… Что вы имеете в виду?
— Инквизитор сказал, что вы отдыхаете. По палатам прокатилось хихиканье. Презрение накрыло дознавателя с головой, и она вскипела:
— Я была заторможена наркотиком, клянусь варпом и его мочой! Вы ожидали другой реакции?!
— Да… он также сообщил, что у вас приступ паранойи.
Хихиканье переросло в смех. Мита решила быть выше этого.
— Где инквизитор? — требовательно спросила она. — У меня мало времени, я должна сообщить нечто важное.
— Инквизитора тревожить нельзя.
— Где он? Я приказываю отвечать мне!
Она поняла, что сказала глупость, едва произнесла это — атмосфера в палате сразу накалилась.
— И что? — сказал один из них.
Несколько громадных фигур порывистыми движениями воинов встали на ноги, на их лицах застыло мрачное выражение.
— Не думаю, что мы желаем вас слушать, — прорычал другой.
— Вы знаете, что у меня более высокий ранг, чем у вас, — произнесла Мита, почти сдерживая дрожь в голосе. Самые огромные из головорезов ее не волновали, это было всего лишь частью псионического развлечения остальных, жаждавших ее унижения. Мита не собиралась служить мишенью для оскорблений.
— А ты знаешь, — щелкнул хам пальцами у ее груди, — что я могу тебя сломать как прутик? — В его мыслях ясно читалось желание толкнуть Миту.
— Ну хватит с меня непочтительности, — прошептала она и резко вскинула колено, точно и сильно ударив гиганта в пах.
Раздался звук, больше всего похожий на влажный хруст.
Здоровяк медленно, с бульканьем осел на пол. Этого было вполне достаточно, чтобы разрешить все вопросы, возможно, даже обрести капельку уважения среди друзей хрипящего глупца. Но Мита не закончила.
Дознаватель опустилась коленями на грудь упавшего воина и положила руку ему на лоб, игнорируя вопли. Без всякой жалости она запустила ментальный кинжал псайкера в его слабоумный мозг и начата листать в поисках необходимой информации. Мита пролетала сквозь простые мысли, увидела искомую цель и немедленно прервала контакт с мстительным пинком. Воин захрипел и умер.
— Значит, он у губернатора, — констатировала девушка, изучая полученную информацию.
Свита смотрела на нее, раскрыв рты.
— Спасибо тебе, — кивнула Мита мертвому телу. — Можешь не провожать, не надо.
Каустус ждал ее снаружи штаб-квартиры губернатора, его вид мгновенно заставил обвиснуть победные паруса Миты. Он уже был извещен о ее выходке, наверняка ему позвонил не один член свиты, в нужных подробностях представив происшедшее.
— Диота Васкуллиус, — прошипел инквизитор, полыхая глазами за прорезями маски, — служил мне девять лет. Однажды я видел, как он убил карнифекса на Салиус-Диктае. В одиночку. Из лазерной пушки. Видел, как он душил орков голыми руками. Видел, как убивает генокра…
— Милорд, — прервала Мита, игнорируя его грозный вид, — подозреваю, он просто никогда не оказывался перед ведьмой в плохом настроении!
Каустус замолчал и несколько долгих секунд сверлил ее взглядом.
— Верно, — наконец сказал инквизитор, и Мита вновь ощутила странное чувство уважения, словно некие весы, на одной чаше которых лежало возмущение, а на другой — произведенное ею впечатление, уравновесились.
— У меня есть новости, — продолжила дознаватель, расширяя свое преимущество. — Я… я спала. И видела, где находится космодесантник!
— Дознаватель, мы уже решили этот вопрос. Я сказал, им займутся другие специалисты.
— Милорд, произошло нападение! На космодром! Там все еще может идти бой!
Каустус подозрительно за ней следил, но внимательно слушал.
— Нападение? — В его голосе впервые проклюнулась озабоченность.
— Да! Я видела его, там уже погибли сотни!
Инквизитор отвернулся, нервно сведя пальцы перед собой. Он говорил еле слышно, но Мита все равно попыталась услышать:
— Космодром… Почему космодром?
— Неизвестно, милорд!
Каустус вновь повернулся к ней, как будто удивленный ее присутствием, а Мита уловила картинку огромной шахматной доски, по которой движутся могущественные фигуры. Странные фигуры, ходящие по странным правилам, в которых дознаватель могла понять лишь крохотную часть. В ней крепла убежденность, что она не может доверять никому, кроме себя.
— Что нам делать, милорд? — прошептала девушка Удивленная такой по-человечески близкой нерешительностью инквизитора. Мита никогда не видела его столь озадаченным, не говоря уж о том, что это произошло после ее донесения.
— Делать… — пробормотал инквизитор. — Я… Мы должны… Мы…
Он полностью ушел в себя.
Мита не спускала с него глаз — удивленная и напуганная новым Каустусом.
— Милорд?
Инквизитор пришел в себя резко и мгновенно, словно ничего и не было.
— Мы ничего не делаем, — прорычал он, жестом отдавая приказание кричаще разодетому сервитору-швейцару у палат губернатора.
— Но…
— Без «но»! Сколько мне еще вам повторять, дознаватель?! Этим делом уже занимаются. У меня свои методы.
Швейцар торопливо распахнул створки тяжелых дверей, и Каустус решительно направился внутрь.
— Но, милорд! — Ее крик остановил инквизитора, и он нехотя сделал шаг назад.
— Что же делать с видением? — спросила Мита. — Что это было за нападение? Я ведь ничего не могу сделать…
Инквизитор вздохнул и кивнул:
— Вы проследите, чтобы ваш лучший друг Ородай не находил себе места. Ответных действий не будет, понимаете? Нападение останется без ответа! — Каустус наставил на нее указательный палец, словно оружие.
Мита вздохнула, хотя все ее существо кричало «почему?!». Ей хотелось схватить инквизитора за роскошные отвороты мантии и трясти до тех пор, пока он не даст все ответы, которые она желает услышать. Нуждается в них.
Ей хотелось понять, во имя задницы Терры, в какие секретные игры играет Каустус. Но больше всего Мите хотелось заслужить одобрение и уважение, потому она молча поклонилась, заглушив в себе возражения, и произнесла:
— Как пожелает милорд. Во имя торжества Императора.
— Вот именно, дознаватель. Займитесь своими обязанностями.
Дверь начала закрываться, но Мита бросилась на последний шанс, как голодный тигр — на жертву.
— Еще одно…
На этот раз Каустус не возвращался.
— Что такое, дознаватель? — послышалось из коридора.
— Я… когда я осматривала коллекцию сокровищ и… ощутила присутствие предателя…
— И что?
— Я была… была заторможена наркотиком, милорд?
Молчание инквизитора длилось слишком долго.
— Не будьте смешной, дознаватель, — сказал он. — Вы просто снова упали в обморок. Вам надо избавляться от этой привычки.
Дверь захлопнулась.
Мита Эшин на полном серьезе начала обдумывать вероятность того, что ее хозяин совершенно безумен.
Она вернулась в Каспсил с ощущением беспокойства, на которое доминирующе наслаивалось смятение.
Вновь взяв в спутники Винта, она отправилась в очередное путешествие в лифтах вниз, чтобы исполнить в офисе Ородая приказ хозяина. То, что она ничего не понимала в происходящих событиях, к делу отношения не имело. На этот раз, поклялась Мита, проходя мимо ошарашенного виндиктора-клерка, она не потерпит неудачу.
Но она опоздала.
После нападения на космопорт, не желая допустить новых потерь среди своих Префектус Виндиктайр, а особенно желая держать подальше Инквизицию, командующий Ородай собрал столько слуг закона, сколько смог.
Мобилизовал все боевые машины и лично новел специальный отряд из тысячи лучших во тьму под Каспсилом.
Мита потерпела неудачу. Снова.
В подулье пришла война.
Зо Сахаал
Если все обдумать, это было легче, чем отнять конфету у младенца.
Все прошло как запланировано, при нападении на космопорт пало не более дюжины воинов Семьи Теней. Учитывая, сколько погибло гражданских и презренных префектов, как он беспокоился об успехе и как планировал каждый шаг, — вполне достойная цена. Сахаал был бы рад заплатить и больше.
Принести в жертву…
Ведь теперь у него есть поддержка Темных Богов, желал он этого или нет. Стоя на краю взлетного поля, он чувствовал шарящие глаза ведьмы, как легкий шепот голосов за спиной. И, словно в ответ на ее появление, варп, клубящийся вокруг него, изрыгнул голодных чудовищ, схвативших ведьму. Они роились теперь в самом центре души Сахаала — извивались и питались ею.
Ведьме больше не подглядеть за ним. Повелитель Ночи под покровительством Хаоса. Перед его бесконечным сном отношение Сахаала к Губительным Силам было таким же, как и у Легиона: Хаос был слишком могущественной и капризной силой. Конрад Керз провел слишком много времени, преодолевая безумие и ужас, чтобы так легко лечь в постель с Темными Богами.
Но тем не менее… Хаос был слишком пьянящей силой. Как сладко было иметь таких могучих покровителей!
Значит, жертвы будут принесены. Пусть все мертвые воители Семьи Теней вместе с простыми жителями и презренными виндикторами лягут на алтарь Единого Хаоса. Пусть голодные боги трапезничают свежими душами и позволят ему вернуться к своим делам. Это достойная сделка.
Сидя на своем троне, Сахаал горбился, укрытый покровом теней, и поигрывал когтями. Он повернул голову, не защищенную сейчас шлемом, и постарался не обращать внимания на траурные песни, раздававшиеся из лагеря. Ему надо сохранять спокойствие. Состав, которым Семья Теней смазывала свои дротики, был очень сильным… Его трофеи будут спать очень долго.
Терпение.
Концентрация.
Нападение было успешным. Оборона космопорта сломлена, его ободранная армия дала ему столько времени, сколько надо. Сахаал смог украсть то, за чем пришел. Трофеям — пленникам — нельзя было его видеть, поэтому его сопровождала команда отборных воинов, вооруженных духовыми трубками. Они усыпили глупцов прежде, чем те хоть что-то поняли.
Утаскивая добычу вниз, в темноту, с двумя исхудалыми телами на плечах, Сахаал ощущал себя королем воинов, завоевавшим новые земли и возвращающимся к своему племени.
Да, люди Семьи Теней радовались его победе. Они пировали, используя все скудные продукты, которые могли достать на этих мрачных землях, и восхваляли имя Сахаала за удачный набег. Но поскольку они уже отпели мертвецов милостью Императора, в их глазах стояла печаль.
Слишком многие не возвратились.
Сахаал с яростью обнаружил, что обеспокоен их горем. Да, они оставались червями, даже более ничтожными, чем черви! Но как росла уверенность Сахаала в них, так росло и чувство некой гордости за них.
Это была его империя. Его племя. И он не мог избежать тени сопереживания.
Сахаал задавался вопросом: испытывал ли его повелитель такие чувства в прошлом. Могущественный примарх Легиона Повелителей Ночи рос диким существом: одинокий охотник в тенях Ностромо Квинтуса, каратель без друзей и сверстников. Только когда его царство ужаса расширилось, заразив весь город, когда закон стал его законом, улицы стали его улицами, только тогда он начал управлять простым людом.
Испытывал ли он такую же обиду за ответственность? Хотел ли не зависеть ни от кого, обходиться без солдат, советников и помощников? Что мучило его душу, раз даже он не смог управлять миром в одиночку?
Что он познал, шаг за шагом создавая свою команду?
Переживал ли он, когда они гибли?
Закутанный в тени, Зо Сахаал размышлял на троне, сидя в самом сердце разрушений и безумия. Повелитель Ночи ждал, когда очнутся от вынужденного сна двое мужчин, которых он похитил.
Можно сказать, его внимание переключилось, пламя факела желания владеть Короной Нокс, сжигающее внутренности Сахаала, немного пригасло.
Можно сказать, все случилось как нельзя вовремя — его медитация была прервана радостными криками и песнями.
Разведчики нашли Гашеного.
— Я нашел его в Отстойниках, — сказал человек дрожащим от гордости голосом. Он был еще молод по нормам племени, но уже крепко сложен и уверен в себе. Эта находка обеспечила ему почет и уважение всей Семьи Теней, тут даже Сахаалу было ясно — юноша желал насладиться моментом.
— Там была обычная гильдия, — продолжил он нарочито нейтральным тоном, глядя на Сахаала. — Он просто посредничал при торговле панцирными катрочами.
Парень рискнул обратиться не к обвинителю Чианни, сидевшей около Сахаала в окровавленных бинтах, но со строгим лицом. Повелитель Ночи нашел прекрасный способ общения, он, не вмешиваясь больше в их межплеменные отношения, использовал жрицу как интерфейс. Такая комбинация породила в Семье Теней нужное сочетание страха и преданности, которое очень пришлось Сахаалу по вкусу.
— Панцирными катрочами? — прошипел он под пораженными взглядами толпы.
Охотник немедленно вспомнил, что племени гораздо легче воспринимать его неким прекрасным и неподвижным идолом. Каждый раз, когда Повелитель Ночи двигался или говорил, бандиты Семьи Теней приходили в ужас, вспоминая, что их страшный и прекрасный лорд не менее реален, чем они.
Люди, как уже понял Сахаал, предпочитали держать богов на расстоянии. К счастью, реакция Чианни оказалась, как и всегда, на должном уровне — она так глянула на наглого разведчика, что тот попятился. «Гашеный — враг Императора», — говорил вид Чианни, она каждой черточкой выражала готовность преследовать подобных существ до смерти.
— Это такие твари в подулье, — объяснила обвинитель Сахаалу. — Представьте себе жука с кожистыми крыльями и острым хвостом. Очень опасные. Их панцири очень красивые, подходят для украшений и шаров, поэтому гильдии продают их в верхний улей. А другие собирают панцири, бродя по самым отвратительным местам.
— Вы этим не занимаетесь? Чианни выглядела оскорбленной.
— Деньги — это питательная среда разврата, милорд…
— Безусловно, — грохнул Сахаал, удерживаясь от ухмылки. — Продолжай.
Чианни махнула рукой, подтверждая приказ.
— Ну… Я знал, что гильдии используют посредников, поэтому решил проверить…
— Мудрая идея, — кивнула жрица.
— Я нашел его, когда он болтал с мужчиной и женщиной, — просиял юноша. — Участник гильдии протянул горсть кредитов и назвал его по имени. Это было имя Гашеный, я уверен.
Пальцы Сахаала сжались на черепе, украшавшем подлокотник трона.
— Ты преуспел, — кивнула Чианни разведчику. — А теперь принеси его, наш хозяин желает рассмотреть его поближе.
Человечек, вытолкнутый в круг света, был связан по рукам и ногам и при этом вопил не переставая. Сахаал представлял его совсем не таким. Человечек был почти карликом — если не генетически измененным, то точно с задержкой роста, к тому же полностью лысым, с несколькими жалкими волосинками на черепе. Его простая одежда была засаленной и грязной, лицо покрыто свежими синяками — свидетельствами любезности принимающей стороны.
Самой примечательной чертой были два разъема-гнезда на его яйцевидном лбу, по одному над каждым глазом. Из них торчали разноцветные провода, свисавшие до плеч, как прическа из многочисленных коротких косичек.
Человечек упал на ржавый пол и, увидев сидящего на троне гиганта, громко разрыдался:
— Милые призраки улья, я ничего не сделал! Не убивайте меня, прошу вас, во имя Бога-Императора…
— Тихо! — прикрикнула Чианни, вновь вставая. Молодой разведчик развернулся и ударил карлика по лицу, забрызгав пол свежей кровью. Крик немедленно затих.
— Ты Гашеный? — сурово спросила Чианни.
— Н-нет… Не лично я!
Разведчик ударил его снова, на этот раз сильнее.
— Это ложь! Я сам слышал, как его окликнули!
— Бреган, — промолвила Чианни, — держи себя в руках.
Молодой разведчик, тяжело дыша, отступил назад.
— Ты Гашеный. — На этот раз Чианни утверждала. — Ты посредник между гильдиями, верно? Отвечай мне!
— Не-ет! — завопил он, размазывая сопли и слезы по лицу. — Не лично я! О сладкая Терра, вы не понимаете! Не лично я!
Сахаал услышал достаточно. Он встал и шагнул к карлику, склоняясь над ним. Семья Теней со вздохом отшатнулась, удивленная его скорым решением. Человечек взглянул вверх — и слезы на его щеках превратились в лед.
— Четыре дня назад, — едва слышно прошипел Сахаал, — ты встречался с одним из Ледниковых Крыс, ублюдком по имени Никхэ. Ты купил у него одну вещь. Ты знал, что она у него. Ты забрал ее и заплатил ему. Верно?
Перед лицом воплощенного ужаса человечек мог издать лишь протяжный писк.
— Да, я думаю… Не знаю. У меня совсем мало памяти, но…
Коготь Сахаала приблизился к его горлу.
— Поясни.
— Гашеный… Это не человек… Не один из нас. — Глаза карлика выпучились, губы дрожали. — Это коллектив. Группа, понимаете? Видите эти импланты?.. Если их отключить, мы только люди, но вместе мы становимся… — трясущимися руками он вцепился в кабели, болтающиеся в гнездах, демонстрируя их, — вместе мы Гашеный. Три человека, один разум. Мы поделили разум, поэтому в одиночку ничего собой не представляем.
Сахаал оскалил зубы:
— Вы сервиторы?
— Нет! Сервиторы — рабы машины! А мы — втроем — управляем ею!
Сервиторы существовали даже во времена Сахаала. Пустые оболочки, тела с машинами в голове, управляемые командами и логическими блоками. У этих вещей отсутствовали сознание и индивидуальность, они не многим отличались от обычной техно-консоли. Их жизнь — если можно было так назвать ее — была ровной последовательностью стимулов и параметров.
Могло ли быть, чтобы три ничтожества, три человеческих недоноска, нашли путь к сохранению ума, желаний, страсти — вещам, недоступным разуму сервитора?
— Как такое возможно? — выдохнул Сахаал, придвигая коготь еще ближе.
— Мы заплатили! Мы сами выбрали! Мы нашли… человека, который оказался на это способен!
— Кто это? — проскрежетал Сахаал, уже зная ответ.
— Пахвулти! Его звали Пахвулти!
Торговец информацией… Техножрец-предатель…
Ублюдок.
Это имя он опасался услышать.
Сахаал проткнул вопящего человечка когтем и унес в тени, подальше от племени, чтобы задать ему особые вопросы…
Когда он закончил с этим существом — одной третьей Гашеного, Сахаал принес его голову Семье Теней, высоко подняв трофей и наслаждаясь струями крови, текущими по руке.
Человечек знал мало. Мерцающие крохи воспоминаний, кусочки деталей, но ничего конкретного. В одиночку он был жалким недорослем, слабоумным ребенком, полным ничтожеством. Он не помнил встречи. В агонии человечек никак не мог вспомнить и груз, который Сахаал так отчаянно искал.
— Его открывали? Открывали? — бушевал Сахаал.
Но все детали были для карлика несущественными. Поэтому скоро Повелитель Ночи уступил напору ярости и жажды крови, которая росла в нем с каждым днем. Эти голодные голоса в сознании не давали покоя.
Сахаал забрал голову, а тело бросил в болото, где светящиеся щупальца быстро уволокли его в глубину.
Разведчикам было приказано вновь отправляться на поиски оставшихся частей Гашеного. Юношу, нашедшего первого человека, лишили почестей и отчитали за недогадливость.
Сахаал едва удержал себя, чтобы не разорвать и его на куски. Кровь кипела в его венах, а имя Пахвулти грохотало в мозгу, отравляя самым страшным ядом. Через некоторое время два заискивающих члена Семьи Теней подползли к нему на коленях и сообщили, что захваченные на космодроме пленники пришли в себя.
Дикая усмешка на лице их господина заставила людей побелеть от ужаса.
В лачуге на краю лагеря, настолько крепкой и звуконепроницаемой, насколько это позволяли материалы, из которых ее сделали, Сахаал принял первого пленника. Стонущее тело бросили на пол. Воины Семьи Теней кривили лица от отвращения. Сахаал велел им убираться, и они поспешно протиснулись в дверь, задержавшись лишь для того, чтобы еще разок плюнуть в лицо слепого червя на полу.
Сахаал задумался, что бы сказали эти воины, если бы узнали правду: без этих проклятых астропатов могущественный Империум оказался бы обреченным гигантом без ушей, глаз и рта.
Он подступил к голому и дрожащему телу, тихо рыча от гнева, который не мог сдерживать. Который ничто не могло сдержать.
— К-кто там?! — Испуганный человек попытался отползти назад. Его запястья и лодыжки были связаны тонким кабелем, а глаза… глаза были забраны давным-давно. Истерзанная плоть на краях глазниц опухла, бугрясь воспаленными шрамами.
— Ты меня совсем не видишь? — издевательски рассмеялся Сахаал, который знал ответ.
— Я… нет… Мой визем деус… О сладчайший Император, его нет!
— Ах да, — вспомнил Сахаал, — второй взгляд. — Такие люди, как этот, не нуждались в глазах.
Обычно.
— Что вы со мной сделали? — Голос пленника возвысился, негодование, связанное с похищением, пересилило даже страх за собственную жизнь.
Сахаал снисходительно улыбнулся.
— Это всего лишь упреждение, — проворковал он, сгибаясь и проводя пальцами по толстой полосе металла, охватывающей лоб пленника. Затем Повелитель Ночи игриво по ней щелкнул. — Вот эта штука блокирует твой дар, верно? Теперь ты не можешь ничего сделать, словно сокол, на которого надет клобук.
— Кто вы? — Голос астропата понизился до шепота, преисполненного благоговейного страха, — в нем боролись ужас и любопытство. — Откуда знаете о даре? Я… я не боюсь вас1
Улыбка Сахаала стала еще шире.
— Я знаю слабые стороны астропатов, маленький человек, потому что некогда целая армия твоих собратьев находилась у меня под командованием, веришь ты или нет. А что касается твоей смелости… — Сахаал облизал губы. — Думаю, мы оба знаем, что ты лжешь.
— Вера в Императора сильна в моей душе! На мне нет греха! Что бы вы ни задумали, я не…
— Ты знаешь о Хаосе?
Рот астропата открылся и закрылся, весь его гнев улетучился в один миг, по лицу пробежали волны отвращения.
— Я… вы смеете произносить это гнусное имя? Император спаси ме..
— Ты должен знать о Хаосе. Ты должен купаться в его огнях, мой друг. Тебе должен быть знаком его голос.
— Богохульство! Богохульство! — Псайкер попробовал плюнуть, собирая слюну во рту непослушным языком, но Сахаал оказался быстрее. Коготь выпрыгнул из ножен и тихо свистнул, рассекая воздух.
Человек выплюнул отрубленный язык вместе с криком.
— Теперь ты будешь вести себя потише, — буркнул Сахаал, ожидая, пока вопли не затихнут и не сменятся влажным бульканьем сочащейся крови. — Вот теперь ты будешь слушать внимательно. Можешь сопротивляться, корчиться, пробовать убежать… Твой мозг может быть охвачен невероятной болью, которую ты никогда не испытывал, но уши отключить ты не сможешь, мой друг. Тебе придется меня выслушать. И ощутить… все ощутить…
Зо Сахаал начал резать.
Отделять полоски мяса от рук и ног. Пронзать ударами художника податливую плоть, освобождая кровь. Рассекать сухожилия коленей и плеч, паха и лодыжек. Вырезать остроугольные узоры на жирном мясе живота и груди. Медленно сдирать кожу. Проводить глубокие борозды на ягодицах и пояснице.
Резать, и резать, и резать, и резать.
И на протяжении всех действий Сахаал говорил. Не обращая внимания на крики и хрипы, невнятные просьбы и судорожные подергивания.
Повелитель Ночи говорил о тьме, которая часто пугает детей. О тех кошмарах, которые изобретает разум ребенка. О страшилищах и паучьих богах, о ведьмах с руками-ножницами и извивающихся змеях. О лицах в небе, лицах с влажными губами, похожими на огромные животы, плывущие, чтобы высосать весь свет мира.
Он говорил об ужасах, мучащих подростков. О жажде нанести вред себе из религиозных побуждений. Когда догмы Империума разрушают душу или это делают извращения в родной семье.
О юной боли.
О боли, для которой всегда найдется причина.
И продолжал резать, резать, резать.
Сахаал говорил о кошмарах взрослой жизни. Ножи во тьме и насилие на свету. Говорил о мясниках и мародерах, чужих и мутантах. Говорил об огне, надвигающемся со всех сторон, о зыбучих песках, забивающих глотку, о затянувшейся петле виселицы.
И резал. Резал. Резал.
Сахаал говорил о варпе, когда горло жертвы готово было разорваться от крика, говорил о Губительных Силах, наблюдателях в пустоте, о небесных роях. Говорил о бродящем безумии, обрушившемся на миллионы миров, о ранах Императора и радости Предателя. Говорил о дворце Охотника. О крови ангелов. О смертельных щупальцах варпа. О стальных зубах, обнаженных в эхе вечности.
Об ужасе и кошмаре, страхе и яде.
Сахаал выложился полностью, разрушая плоть астропата. Он рубил, и терзал, и рассекал кости. Повелитель Ночи совсем потерял себя в красном тумане, продолжая говорить о примитивном крике, том завывании баньши, которое отдавалось сейчас эхом в древних пещерах людей.
О диком и простом крике Страха.
И дамба рухнула, стены сопротивления астропата не устояли, многоголосица варпа проникла сквозь уши и запустила цепкие когти в сознание человека. Крик достиг своего невыносимого кульминационного момента, и тогда Сахаал, сквозь липкую муть крови и испражнений, сорвал стальной обруч с головы астропата.
На мгновение второе зрение астропата вернулось к нему.
Жертва увидела кровавого демона с черными глазами и сверкающими стальными когтями, склонившегося над ним и прошептавшего:
— Я — Зо Сахаал, Мастер Когтя Повелителей Ночи, вернувшийся из-за завесы времени, чтобы получить то, что является моим по праву. Ищите меня, мои братья.
А затем астропат был казнен мгновенным ударом когтей чудовища.
Роящийся варп, привлеченный псионическим излучением такого ужаса, которого его твари никогда прежде не пробовали, — пульсирующего маяком в этериуме, — ворвался на безумное пиршество в отлетевшую Душу.
Варп немного колыхнулся, как запруда у старой мельницы, и в этом столкновении оттенков и ароматов смерти было лицо Сахаала, голос Сахаала, разум Сахаала — уносимые вдаль смертельным воплем астропата.
Уносимые прочь, за грани вечности.
Мита Эшин
Когда все произошло, она стояла в пустом офисе Ородая, борясь с нерешительностью.
Он сломал ее защиты, как цунами сносит береговые строения, переливаясь сквозь и поверх них. Водоворот смертельного буйства захлестнул Миту, заставляя ее жадно хватать воздух в попытках не утонуть.
Это был кроваво-красный кинжал, вонзившийся ей под ребра и продолжавший подниматься все выше и выше. Это было раскаленное клеймо, опалившее ее не словом или символом, но видением, изображением, событием…
Псионический водоворот, кипящий в воздухе, распространялся во все стороны, становясь все мощнее и сильнее. Он несся через пустоту, как ударная волна, телепатическая боеголовка экстерминатус, раздувающаяся, словно переполненное чрево. Невидимая и неосязаемая, но от этого не менее ужасная.
Мита почти затерялась в самом центре вопящего от боли и страха урагана (О Бог-Император, еще от какого страха!), взывающего к варпу — и неожиданно исчезнувшему. Словно голодные твари сцепились в смертельной схватке, царапаясь и хрипя, а затем пропали так внезапно, что эхо их битвы продолжало звучать.
Мита дрожала с головы до ног, продолжая ощущать последствия псионического удара, — кровь медленно текла в жилах, ноги подгибались, со лба лил пот. А ведь ее затронуло только краем волны смертельного крика, который был направлен в невообразимую даль и имел гораздо большую силу и безумие видений.
Псайкер с хрипом рухнула на пол. Винт, понятия не имевший о недавнем псионическом ударе, не говоря уж об ужасающих видениях, попытался в меру сил придержать дергающиеся конечности Миты, что-то бормоча себе под нос.
Она уже искусала губы, кровавая пена капала с уголков рта, а проколотые оболочки сознания продолжали изнывать под лавиной картин и звуков.
Я — Зо Сахаал, Мастер Когтя Повелителей Ночи, вернувшийся из-за завесы времени, чтобы получить то, что является моим по праву. Ищите меня, мои братья.
Голос звучал как туманная сирена, заставляя уши болеть (хотя настоящего звука не было), полыхая перед глазами яркими вспышками и темным хором тревоги. За пределами мысленного взора, в телепатических лабиринтах, чувства стали осязаемыми и тяжелыми, звуки — видимыми, тоскливые картины приобрели вкус и запах, прикосновения холодной плоти звучали музыкальным диссонансом. Ментальный лабиринт. Психофизический вихрь. Мита слепо брела по коридорам и отчаянно цеплялась за каждый клочок молний, проносящийся мимо.
Зо Сахаал. Имя.
И его изображение — сияющая пиктограмма, более яркая и ужасающая, чем сделанная любым ауспексом, более пронизывающая, чем самая великая сенсорна, — навсегда оставляющая след на беззащитной плоти мозга Миты, с которого сорвали покровы. Как электу, нанесенная изнутри век, от которой нет спасения даже во сне.
Это был он. Повелитель Ночи.
Ее враг.
Она узнала его, даже несмотря на гудящие голоса в голове и спутанные ощущения. Лицо Сахаала предстало в музыке и мягких ароматах пепла и ладана, черно-синее тело складывалось из смеси горьких запахов, а его когти… они, словно прикосновения кисти художника к полотну, — нежные пальцы любовника. Но за пределами видения Мита смогла увидеть и другие подробности. Черные глаза с расширившимися зрачками, сдвинутые брови, впалые щеки, бледная и лысая голова. И остальное тело, заключенное в броню из керамита и стали, гибкие пластины доспехов с зубцами и цепями, испещренными на всем протяжении символами Легиона и темным писанием.
— Ищите меня, мои братья, — мурлыкал голос, и Мита ощутила себя частью послания, клубящегося вокруг ее чувств, уходящего в неизвестность через нее, расширяющегося, как огромная сфера. Оно неслось через улей Эквиксус, как стена пара, а затем улетало в пустоту, пересекая глубины космоса. В поисках тех, кто хотел услышать. В самом улье ментальное сообщение осталось почти не замеченным. Как и Винт рядом с Митой, большинство жителей улья просто ничего не ощутили, как будто они были слепцами. Некоторые вздрогнули или почувствовали странный дискомфорт, пришедший из откуда, причин которого они не понимали. Некоторые даже делали паузу, задумываясь и пытаясь разобраться в себе, но вскоре недоуменно пожимали плечами и ругали себя за подобную глупость. Через несколько минут их пустые и мелкие жизни вновь входили в обыденное русло.
В своих креслах в космопортах, в офисах Администратума, в центрах связи Гильдий и техномонастырях астропаты закричали и забились в трансе. Получившие в юности ранг псайкеров среднего таланта, эти иссохшие человеческие оболочки сформировали систему коммуникаций, подчиняясь и обслуживая Империум, который их ненавидел. Передачи по лучу занимали время, пересекая звездную бездну, астропат же мог отправить голос через варп, мгновенно передавая приказы и сообщения своих хозяев.
Все астропаты в обязательном порядке подвергались ритуалу Укрепления Души — усиливающему их защиту, плавящему их глаза, объединявшему духом непосредственно с Императором, потому они мало опасались нападения хищных тварей варпа. Астропаты почти не ощутили тех мучений, от которых пострадала Мита, их реакция была ослаблена, в своих уединенных ячейках псайкеры видели лишь слабые отображения кошмаров и безумных мыслей. Их мудрые наставники, привыкшие к подобным проявлениям и нарушенной медитации, спокойно направили необходимые порции успокоительных наркотиков тем, кто беспокоился сильнее обычного.
Во всем городе только Мита Эшин кричала и билась в конвульсиях, полностью незащищенная.
Но даже сквозь боль и страх в ней проступала ярость от осознания причин этого псионического шторма. Хитрость и жестокость врага Миты была просто запредельной, она столь же поражалась ей, как и мучилась от самого шторма.
Повелитель Ночи знал, что не может управлять астропатом. Он не мог вынудить псайкера послать сообщение от своего имени, а также не мог узнать, если бы только не нашел второго диспетчера, послано ли известие вообще. Сахаал был один среди неизвестного города, поэтому не имел права проявить ни капли доверия.
Вот поэтому он нашел единственный способ, который позволил бы ему выполнить задуманное. Единственную гарантию. Один шанс, что его послание будет послано во всех направлениях, независимо от желания и усилий астропата.
Ублюдок. Жестокий, проклятый варпом ублюдок!
Сахаал вставил свое сообщение в момент гибели псайкера, в миг псионического коллапса, когда формировался смертельный крик отлетавшей души.
Ублюдок Сахаал скормил псайкера варпу, удостоверившись, что его лицо и слова окажутся последними вещами, понятыми беднягой в этой жизни. Именно они и станут наконечником смертельной волны…
Как далеко могло распространиться сообщение? Как глубоко в варп смог улететь крик ужасной смерти псайкера?
Я — Зо Сахаал, Мастер Когтя…
Снова и снова.
Мита продолжала биться в конвульсиях на полу офиса Ородая, собирая всю силу воли для восстановления умственной защиты. Оборона формировалась в ее разуме как штормовые щиты. Потом Мита сосредоточилась и начала медленно перемещать пульсирующий сигнал вне пределов своего разума.
Ей стало чуть легче, и она смогла перевести дух.
Боль и страх отступали, исчезал и благоговейный трепет перед первым страшным ударом. Сортируя перепутанные чувства, дознаватель смогла добиться в своем разуме некоторого порядка.
Теперь окружающий варп стал спокойным бассейном с нефтью, по крайней мере, Мите так казалось. Смерть астропата виделась легкой рябью в центре, от которой расходились небольшие концентрические волны. Девушка смогла приблизиться и ясно увидела весь процесс, которым насладился Повелитель Ночи; она оказалась болезненно впечатлена его силой: сложная фрактальная симметрия — каждый маленький компонент являлся точной копией единого целого, каждый круг нес в себе тень, нес в себе эхо, нес информацию о недавно содеянном.
Заглянув внутрь, Мита проникла сквозь уменьшающиеся кольца и нашла в себе силу исследовать и ощутить на вкус призрак Повелителя Ночи. А ведь еще недавно она не была способна даже приблизиться к нему. Все было так, словно ей подарили досье на врага: первоначальный снимок ослепил ее, но, когда яркость стала пропадать, когда она привыкла к слепящему сиянию, дознаватель смогла увидеть каждый аспект противника.
И невероятно, какой гнев держал Сахаал в душе!
Под всеми слоями лежала потеря. Яркий сгусток, часто становящийся полночно-темным, плавал, словно кракен, в океане гнева.
Он что-то потерял. Нечто любимое. То, чем он гордится и дорожит, как святыней.
Он потерял — и это его расстраивает. И он совсем один.
С точностью, которую Мита изо всех сил старалась поддержать, она начала отгибать эхо-слои врага, прекрасной, но быстро исчезающей копии Повелителя Ночи. Дознаватель немедленно обнаружила целый лес эмоций, похороненный глубоко под слоем времени и барьерами самоотречения.
Мита потрясенно перебирала их:
Амбиции.
Неуверенность.
Расстройство.
Одиночество.
Подозрение.
Паранойя.
Власть.
Она отстранилась от этих чувств, внутренне задыхаясь. Вышла из транса и обнаружила себя в отчаянных объятиях Винта, защищающего могучими руками свою повелительницу от непонятной угрозы. Все еще не вполне придя в себя, Мита рассеянно поблагодарила помощника и отерла рот. Разум продолжат содрогаться и пульсировать от последствий недавнего удара.
Наблюдать сознание Повелителя Ночи — даже сквозь туман теней и эхо — это как внезапно увидеть ментальную карту самого себя.
Снаружи офиса Ородая было столпотворение. Повинуясь инструкциям Миты и своей преданностью, Винт вынес ее через узкую дверь вестибюля, где безжизненно сидели сервиторы командующего, лишенные приказов. Их человеческие копии — помощники и писцы, чьи начальники отправились на войну, — столпились в углу комнаты, где старый вьюспекс передавал Гражданский Канат Веры — плохонькую картинку и сообщения с мест событий. Иногда виндикторы радостно вскидывали кулаки в воздух, и Мита с холодеющим сердцем приказала поднести себя поближе. Она уже могла представить, что они видят.
…и далее в дренажный колодец, известный как Кривой Вертел, где сопротивление было преодолено с трудом и…
Пропаганда. Проклятый Ородай, с его раненой гордостью! Отправился с префектами в Крестовый Поход, прихватив с собой журналистов.
Проклятие, проклятие, проклятие.
Помощники заметили Миту и постарались соблюсти этикет, сдерживая волнение. Она игнорировала их и приказала Винту приблизиться к экрану. Гигант в мгновение ока раздвинул виндикторов, как ледокол — льды.
…только что получено сообщение от второго крыла — они находятся к востоку отсюда, на территории Меловой Топи, — что мятежная цитадель в Разрушенном Городе пала перед воинами Императора. Живых не обнаружено…
Невысокий репортер, стоявший на безопасном расстоянии от растущего водоворота огня и трассирующих снарядов, был чисто и продуманно одет. Ни единого намека на технические улучшения. Мита не удивилась — она видела передачи Гражданского Канала Веры на других густонаселенных мирах: радостные сообщения о победах Императора, лекции о религиозных догмах, проповеди, дискредитация еретиков и преступников. И всегда ведущий воплощал собой непорочное и мирное человечество.
Мита не сомневалась, что под оболочкой человека, на котором сейчас сосредоточены камеры сервитора-черепа, имеется множество устройств контроля артикуляции, приборов для концентрации диафрагмы, а также приспособлений для передачи изображений прямо на сетчатку. Все эти механизмы едва ли можно назвать фотогеничными.
..мятежники разбиты, и это принесет нам новую славу. Никаких жертв не зафиксировано. Вот истинный пример того, как…
Репортер махнул рукой, обводя грандиозную сцену — безымянный городок обитателей подулья, который уничтожают огнем танки виндикторов. Сквозь дым и вспышки были видны мечущиеся фигурки — дети и женщины, сгорающие заживо.
Мита подумала, сколько миллионов глаз сейчас наблюдают за происходящим, подключенные к сети повсюду на уровнях Эквиксуса. На большинстве миров существовало правило, исходя из которого каждый гражданин должен проводить не меньше часа у экрана, смотря передачи Гражданского Канала Веры. Судя по действиям виндикторов на таможне космопорта, здесь этот закон не менее строг.
Она взмолилась Императору, желая оставаться в уверенности, что инквизитор Каустус сейчас не был среди жадно наблюдающей аудитории.
Хотя он, конечно, узнает о происходящем в любом случае.
…волна мятежников, но хвала Ему-на-Троне-Земли! Аве Император! Герои Префектус Виндиктайр прорвались сквозь баррикады, чтобы послать грязных еретиков в…
Мита сжала зубы. Не еретики. Просто люди. Ничего не стоящие и опустившиеся на самое дно. Которых сейчас вырезают из мести.
Ей слишком легко удалось представить происходящее. Длинная колонна «Саламандр», перемалывающая гусеницами мусор и обломки. Возможно, вначале намерения виндикторов были чисты. Возможно, они на самом деле решили найти виновных в нападении на космопорт. Наказать злодеев. Но подулье наполнено недоверием и паранойей, поэтому ответные выстрелы раздались очень скоро. У множества преступников сдали нервы, и они решили атаковать.
Префекты понятия не имели, кто устроил резню в космопорте. У них не было ни единой зацепки или подозреваемого. Их вела простая логика: сопротивление есть признание вины.
Ородай приказал отправиться в тени и искать чудовищ. А вместо этого они устроили геноцид — великолепный и развратный, кровавый погром всех, кто некогда ускользнул от света.
Кровь струилась по улицам подулья. Жители умоляли о милости Императора, выкрикивали его имя — и умирали. Умирали, продолжая шептать молитвы, глядя на свои сгорающие семьи. Это происходило от имени того же самого бога, к которому взывали жертвы.
Мита приказала опустить себя на пол и пошатываясь пошла к выходу, ощущая себя полностью разбитой.
Сервитор рванулся к ней и внимательно осмотрел мертвыми глазами ее лицо. Потом из кости его плеча выдвинулась телескопическая штанга с миниатюрным аппаратом внутригородской связи и наушниками.
— Вызов, — объявил сервитор, печально открывая вялый рот с динамиком, встроенным в мертвый язык. — Инквизитор ожидает…
— Меня здесь нет, — сказала Мита, протискиваясь мимо.
«Он уже успел без меня соскучиться», — мрачно подумала она.
Девушка покинула помещение с горечью в горле, стараясь не обращать внимания на радостные крики, доносящиеся повсюду из вьюспексов, мимо которых она проходила.
Часть третья
Исход
Зо Сахаал
Подулье обнажило свою мертвую грудь для клинков и пролило кровь на холод каменных улиц. Разведчики вернулись от границ — они наблюдали все ужасы террора, заползали в самые темные углы, как огромные насекомые, крались, тихо переставляя ноги по ржавым трубам, проходили по таким местам… Ни один из префектов не смог бы даже предположить, что там может находиться хоть что-нибудь живое.
Они вернулись в родные теперь подземелья, спеша принести весть темному лорду.
Погром еще не достиг убежища Семьи Теней. Сидя внутри своих жалких домишек, они поднимали взгляды к сводчатому потолку или смотрели на маслянистые воды озера, слушая пульс отдаленных взрывов. Где-то уничтожались территории преступного мира. Взрывы грохотали, как лавины, отзываясь многоголосым эхом, со стен и лестниц летела, клубами повисая в воздухе, Древняя пыль.
Семья Теней дрожала и молилась, поглядывая на своего ужасного хозяина, уединившегося на троне.
Сахаал не беспокоился о чистке своей брони. Ранее его бы раздели и выкупали рабы, а теперь на теле начали появляться нагноения. Конечно, он мог потребовать от племени подобных услуг, но, честно говоря, не желал заботиться о чистоте в этом месте. В этой анархии, в глубинах депрессии, захватившей его, соблюдать концентрацию казалось наиболее правильным решением. Страшные щупальца неудачи вновь замаячили в его сознании, из тьмы проступили острые зубы безнадежности.
Как ему точно узнать, удалась ли задумка с астропатом? Как теперь найти Корону? С помощью Гашеного? Пахвулти? Или, может быть, вести поиски в одиночку?
Сможет ли он продолжить свой Крестовый Поход мести?
Такие мысли отнимали у Сахаала все силы, наполняя тело задумчивой ленью. Намного легче было сгорать в пламени ненависти к себе, заполняя разум виной и упреками, чем размышлять о будущих действиях.
Что он еще может сделать?
Он был, он знал, он все видел.
Его изукрашенный шлем теперь был забрызган кровью. Жидкости тела астропата покрывали его с головы до ног, причудливо засохнув на извивах и бороздах его брони, — сейчас Сахаал напоминал ржавеющего стального гиганта.
Разведчики вернулись один за другим, переправившись через болото на самодельных плотах, отбрасывая щупальца, если те подбирались слишком близко. Остальная часть племени подтянулась поближе, надеясь услышать подробности о происходящем в мире наверху. С каждым новым известием росло беспокойство, то тут, то там раздавались возмущенные возгласы. Люди Семьи Теней не скрывали недовольства, которое ясно читалось в их глазах, в их нарочито громком разговоре, и Сахаал мрачно смотрел на них из глубин своего шлема.
Насколько далеко отважатся спуститься префекты?
Как далеко зайдет резня?
Разве они и так мало вынесли под руководством их жестокого господина?
Чувство вины и позора накладывается на страх поражения. Сахаалу не хотелось бы оказаться в их положении.
Разведчики рассказывали о смерти, крови и ужасе. О целых поселках, сожженных заживо, забитых насмерть и брошенных под гусеницы боевых машин людях. О префектах с электрическими щитами, которые безжалостно окружают и не дают пощады никому, разбивая головы и круша кости.
Один рассказал о публичном доме, который виндикторы подожгли, а потом с наслаждением расстреливали вопящих женщин, спасающихся от огня.
Каждый из разведчиков наблюдал, как заключались союзы между недавними противниками, — дружба, рождающаяся в момент общей опасности, как дрались и падали под ударами виндикторов мужчины и женщины, стоящие плечом к плечу, а раньше ненавидевшие друг друга.
Каждый видел, как ребенок бросил камень в колонну префектов, а в ответ сгорела деревня.
Каждый видел, как применялись боевые газы, когда невинные люди возмущались против поджога их домов.
Каждый видел, как кровь залила мостовые широкой рекой…
А один из разведчиков смог подсмотреть, как виндикторы перегруппировались и, посовещавшись, решили наконец вернуться на верхние уровни улья — уставшие проливать кровь и полностью опустошенные.
При последнем известии Семья Теней вздрогнула от облегчения, не веря в такое счастье, и возблагодарила Бога-Императора. Когда разведчик закончил доклад и отступил из круга света перед троном, Сахаал поднялся и, сойдя с платформы, обратился к толпе. Возможность была слишком хорошей, чтоб ее игнорировать.
— Видите? — возвестил он, щелкая когтями. — Теперь вы видите? Смотрите, как развращен улей! Как сами префекты жаждут убийств и крови! Это инфекция, я говорил вам!
По стоящим людям пробежала дрожь, словно бриз зашумел в кронах осенних деревьев.
— Они будут уничтожать невинных, поэтому только нам, нам одним, истинно верующим, будет даровано спасение! Мы остались одни! Видите ли вы это?!
И да, они столь мощно и яростно начали восхвалять его, забыв все страхи и потери, что Зо Сахаал еще раз убедился — его обожают без всяких задних мыслей.
Но когда он спросил разведчиков, есть ли следы остальных частей Гашеного, древний ужас немедленно вновь вернулся в глаза людей, а обожание исчезло, уступив место страху.
Никто из разведчиков не смог ничего обнаружить.
Толпа несколько долгих минут стояла в тишине, а когда убедилась, что вспышки ярости лорда не будет и все останутся на этот раз целыми, вздохнула с облегчением, и каждый занялся своим делом — кто отправился охотиться, кто занялся готовкой.
Покой и тишина опустились на болотистое озеро. Сахаал уселся на трон и погрузился в размышления, а рядом в кресле волновалась Чианни, дрожа и бросая тревожные взгляды на повелителя. Он не смог долго выносить ее затаенное волнение.
— Что тревожит тебя, сестра? — неохотно спросил Сахаал. — Мы спасены, все в порядке. Поясни.
Чианни принялась быстро подыскивать слова, которые не вызовут ярости у повелителя и не нанесут никому вреда.
— Префекты, милорд… Их гнев столь яростен… Они должны вас очень сильно ненавидеть…
Сахаал вздохнул, ощущая ее потаенное любопытство, но ожидая услышать более коварную ложь или фальшивые уверения в преданности имени Императора. Ложь, которая обеспечила ему верность Семьи Теней, становилась хомутом на шее, стягиваясь все туже при каждом новом слове.
— Так всегда было, — как можно более успокаивающим тоном сказал Сахаал. — Несправедливые всегда ненавидели справедливых. Их ненависть ко мне не сильнее моего отвращения к ним.
По крайней мере, это было правдой. Он был справедливым. Это вам не «великолепный» Император, который так безжалостно предал его повелителя. Если бы не они, кто бы поклонялся слабаку, трусу и предателю?
Но мало было просто ответить на все вопросы Чианни.
— Милорд, — испуганно сказала она, сцепляя пальцы для храбрости, — как мы можем победить перед лицом… такой мощи?
— Концентрируясь, — ответил Сахаал и вдруг осознал, что отвечает больше себе, чем ей. — И твердо веря.
Повелитель Ночи повернулся, чтобы посмотреть на Чианни сверху вниз, одновременно слыша слова своего повелителя, эхом отражающиеся в бездне времен: «Сомнения порождают страх, дитя. А страх — это наше оружие, а не наш порок».
— Но…
— Мы сражаемся за наши идеалы. Отдаем делу каждую унцию плоти, каждую бусинку пота, каждую кровавую слезу. И хотя мы можем погибнуть в борьбе, мы сделаем это на благочестивой стороне.
Прекрасные слова. Побуждающие слова. Он ощутил, как пламя зажглось в груди.
— И… наши задачи, милорд? С чем нам предстоит столкнуться?.. — Чианни смотрела на него голодными глазами. — Каковы они?
— Я уже говорил. Найти части Гашеного.
— Но, милорд… — Во взгляде жрицы вновь зажглось опасное желание, граничащее с безрассудством, узнать все любой ценой. Опасения Сахаала усилились. — Я хочу спросить зачем…
Какой-то миг Повелитель Ночи рассматривал вопрос: не стоит ли ее немедленно уничтожить. Я должен рассердиться? — размышлял он. — Неужели мне придется переносить столько любопытства в столь жалком теле, как у этой женщины? Может, разорвать ее на части?
Его когти уже скользили из ножен. Сознательно он не вызывал их.
Но тогда… тогда…
Жрица была очень важна, с ее потерей немедленно пошатнется и вся власть над племенем, да еще в такой критический момент. Сахаал был очень силен и могуществен, но дипломат из него плохой, он не умеет прислушиваться к желаниям и воле своего народа. Его дипломатия носит знак ужаса и резни, а не слов и убеждений.
Чианни по-прежнему ему необходима.
Тогда, может быть, провести маленькую демонстрацию?
Небольшой, но болезненный выговор научит ее сдерживать любопытство, а заодно и покажет всему племени, что планы лорда никого из них не касаются. И Сахаал не допустит, чтоб какие-то дикари в них вмешивались.
Чианни заметила когти и, задохнувшись, замерла, слишком поздно осознав ошибку.
Да, да, преподай ей урок. Пусть прольет кровь. Один маленький надрез…
Этот голос выпрыгнул из недр подсознания Сахаала, и, сосредоточившись на нем, Повелитель Ночи понял, что это именно этот голос отдал команду выдвинуть когти, тот же голос, который завладел им, когда он убивал астропата, тот же голос, который обволакивал его застилающим глаза кровавым туманом с самого прибытия в этот разрушенный мир.
Режь ее! Режь ее, идиот!
Неужели он и впрямь ненормален? Он поддается тому же безумию — странной смеси великолепия и горечи, — которое поглотило его повелителя? Сахаал уже давно никому не доверял. Значит ли это, что он теперь не может доверять и самому себе?
Он зарычал в тишине шлема и утопил странный голос в волнах разума, отдавая приказ убрать когти, ощущая себя при этом совершеннейшим глупцом. Жрица плавала перед глазами Сахаала. В Чианни было столько чистоты и преданного желания помочь, что эта страсть, как родниковая вода, омыла грязь с его души, и Повелитель Ночи нарушил тишину, неожиданно для себя заговорив:
— Почему, спрашиваешь ты… С их помощью я могу найти нечто, украденное у меня. Мое наследство.
— Наследство… Нечто, что поможет вам? Нечто, что поможет нам?
Сахаал улыбнулся, хотя, конечно, она не могла этого увидеть.
— Да. Нечто, что поможет мне.
— Извините меня, милорд, это… оружие?
Он с облегчением откинулся на спинку трона и облизнул губы — ее вопросы больше не раздражали. Сахаал пришел в прекрасное расположение духа и мог наконец поговорить о таких вещах. Он мог оставить вакуум одиночества и на несколько мгновений, пусть даже кратких, вспомнить красоту прошлого. Какой от этого вред? Чем могло помешать ему это жалкое и нетерпеливое существо? Пусть Чианни узнает правду — или хотя бы некоторую часть правды, — которая во много раз усилит ее верность. Не будет никакого вреда, если он на время покинет тени.
— Кого ты знаешь из примархов, — начал Сахаал, — кого знаешь из сыновей Императора?
Круглые глаза Чианни были ответом, которого он ожидал. Он демонстративно не обратил на это внимания и продолжал:
— Их было двадцать. Двадцать младенцев-воинов, двадцать детей-богов. Возможно, они появились на свет точно так же, как человеческие дети. Возможно, он вылепил их, как гениальный скульптор. Или просто пожелал, чтобы они ожили, — кто знает? Известно лишь, что они были рассеяны меж звезд, как семена при посеве разбрасывают на пашне. Они росли и мужали без отца, и каждый становился отражением своего мира, сформированный людьми, принявшими его. Доброта и жестокость незнакомцев.
Сахаал сделал паузу, на миг представив белоснежное дитя, мчащееся через грозовые небеса, черными глазами осматривающее облака и ветер, прежде чем быть проглоченным — полностью и мгновенно — подступившей тьмой.
Был тот, кто улетел дальше и пал глубже, чем остальные. Он очутился в мире без дневного света, где жестокости было больше, чем сострадания, а честь дешево ценилась среди воров и убийц. Это дитя — дикарь — никогда не было воспитано человеком. Никто никогда не преподавал ему уроков милосердия, приемная мать не прогоняла от него ночные кошмары. Единственный из всех рассеянных примархов, всех потерянных малышей, он так и не познал неправильности своего права. Правосудия несправедливости.
Конечно, со временем верования других примархов изменились. Ведь если задуматься — что есть «правильно», а что «неправильно»? Это всего лишь вопрос точки зрения. Каждый из детей рос и понимал смысл справедливости, осознавал, кого надо наказать, а кого — поощрить. На них влияла этика их учителей или братьев по оружию.
И в конечном счете все познали важное обстоятельство: «правильно» — это то, что они сказали, а «неправильно» — то, что они решили покарать.
— Это были только дети, жрица, но одновременно и боги, которых будут любить и которым будут поклоняться.
Чианни вздрогнула, а потом решилась, отбросив мучивший ее страх, задать еще один прямой вопрос:
— А дикое дитя? Что стало с ним?
Сахаал улыбнулся, чувствуя, как тепло разливается внутри. Ах, мой повелитель…
— У него не было наставников. Никто не приютил его, он остался диким и независимым. Никто не кормил его — так он первым делом научился охотиться и содержать себя сам. Никто не успокаивал его, когда он мучился от кошмаров во сне и странных видений, — ему пришлось самому продираться сквозь них и познавать науку расшифровки видений.
Никто не обучал его азам правосудия, и он сделал то, чего ни один ребенок не делал никогда ни до, ни после него, — выучился всему самостоятельно. Видел грубость и жестокость — и познал их. Видел, как все злоупотребляют силой, а мир и плодородие уступают место ужасу и насилию. И ты знаешь, что он понял?
— Н-нет, милорд…
— Он понял, что правосудие и есть сила. Понял, что, если хочешь победить хищников, крадущихся во тьме, надо стать самым сильным хищником из всех. Он понял, что, если желаешь наказать убийцу, у тебя есть только один путь — стать самым искусным убийцей. Понял, что, если желаешь принести в мир равенство и порядок, необходимо выследить всю грязь, которая стоит на пути, и использовать против нее ее же оружие. И есть только одно оружие. Более сильное, чем любое другое. Более острое, чем любой клинок. — Сахаал склонился к Чианни, ее пепельное лицо отражалось в темно-красных окнах его глаз. — Это оружие — страх, дитя.
Чианни сглотнула, не смея отвести взор от Повелителя Ночи.
Сахаал продолжал, теперь его голос снизился до шепота:
— Воры и головорезы, насильники и убийцы держали в руках мир, они подчинили его себе, поскольку каждый мужчина и каждая женщина боится их. Вот поэтому дикий воин стал единственной силой, которая могла их остановить. Злу предстояло начать бояться самому. Вот так он стал Ночным Охотником.
Он преподавал правосудие через ужас. Он привел тот мир к спокойствию и процветанию, уничтожив насилие и анархию. Сделал это в одиночку, скрываясь в тенях, но для пользы всех. Ею звали Конрад Керз — и он был моим повелителем.
Сахаал выпрямился и продолжат наблюдать за жрицей. Чианни боролась с собой, но разве можно победить любопытство? Скоро она задаст новый вопрос — это как наркотик, притупляющий чувство страха ради новой порции.
— Ваш повелитель… — выдохнула она. — Что с ним случилось?
— Его нашел отец. Император прибыл к нему и обнял. Они отправились на звезды, чтобы возглавит ьсамый могущественный Крестовый Поход из всех бывших ранее.
— 3-значит… он еще жив? Он не погиб? Ледяная картина предстала перед внутренним взором Сахаала — сцена, которую он видел во сне миллион раз, сцена, которая ранила его каждый раз еще глубже прежнего.
Бледное лицо — в ожидании убийцы. Бездонные черные глаза, смотрящие с тоской на тени корчащейся комнаты. Стены зала из плоти и ковры из частей тел колеблются под ногами… Гадина совсем рядом…
Сахаал был там. Он видел ее, прячущуюся в тенях, как играющий ребенок, заставляющую его клятву истекать слезами но щекам. Он не вмешался. Он не остановил ее. Он мог только наблюдать — и ничего более. Это-то и мучило Сахаала больше всего, сжигая внутренности холодным огнем, который нельзя было загасить.
Она подходит ближе, испуганная окружающим интерьером и очарованная обнаженной формой цели. Он ждет ее. Он предвидел этот момент. Она бросается к нему и удивляется. Она ожидала увидеть стражу. Она ожидала сопротивления. Вместо этого Охотник улыбается и подзывает ее ближе, начиная говорить…
О, клянусь тьмой, его голос…
Какие слова мести произнес он, какие чувства разбитого сердца излил?
Он непрерывно улыбается, даже когда чувства берут верх и слезы текут по его бледным, щекам. Он приветствует ее. Он нежен. Он спокоен.
«Смерть ничто по сравнению с оправданием, — заканчивает он, выпрямившись на своем могущественном троне. — Теперь делай свою работу — и покончим с этим».
И ее руки поднимаются, вещь в пальцах яростно сверкает желто-зеленой вспышкой и…
И…
Сахаал взглянул на жрицу сквозь воду, выступившую на глазах, собрался с силами.
— Нет, — произнес он. — Он мертв. Предан тем, кто должен был любить его.
Слова произвели на Чианни едва ли не смертельный эффект. Она пошатнулась на кресле и с хрипом вцепилась ногтями в лицо. Слезы градом катились между пальцами, изо рта полились слюна и пена.
Сахаала не удивила подобная реакция. Для него, ветерана Ереси Хоруса, мысль, что боги и ангелы Империума могут изменять и способны на предательство, была ненова. Но он находился среди простых людей, таких как эта женщина, — для них Сахаал не просто живое существо. Для них он — легенда. Ничего удивительного, что у них мозги съехали набекрень. Чианни, низко склонившись, извергала содержимое желудка — не каждый день тебе сообщают, что твои боги так же страдают и имеют недостатки, как и любое другое существо во Вселенной.
— Приведи себя в порядок! — рыкнул Сахаал, утомленный конвульсиями жрицы. — Тебя ведь интересовало наследство моего повелителя, а не причины его гибели.
Чианни не сразу смогла прийти в себя; она медленно выровняла дыхание, потом пригладила спутанные волосы.
— Из… ви… ните, милорд, — прохрипела женщина, Утирая лицо, — я… и понятия не имела…
— Он мертв, — нетерпеливо повторил Сахаал, спеша возвратиться к истории. Он сам не заметил, насколько сильно разволновался. Словно тысячелетия сна накапливались гноем в душе, клубились миазмами отравленного газа, распирая грудь, и больше он не мог их сдерживать. Простой разговор о прошлом, быстрый пересказ воспоминаний сорвал этот невидимый клапан разума и выплеснул скопившийся яд огромным невидимым облаком. — Мертв — и больше не будем к этому возвращаться. Повелитель смог предвидеть свою смерть и был рад этому, ибо он сумел подготовиться. Он назвал имя наследника и завещал свое величайшее сокровище. Этим наследником являлся и являюсь я.
— В таком с-случае… это сокровище…
— Это вещь, которую я ищу в вашем мире. — Сахаал сжал челюсти. — Ее украли прежде, чем я смог заявить на нее право.
Голова Охотника, со спокойным выражением лица покатилась по полу. На ней нет крови.
Убийца видит полный успех своей ужасной миссии и, возможно, делает паузу, чтобы насладиться моментом. Несомненно, она размышляет над непринужденностью своей победы, удивляясь ее легкости.
Хотя, вероятно, она хочет сделать еще кое-что… Она наклоняется к телу и дергает мертвые конечности. Крадет кольцо и серебряный клинок, хранившийся в ножнах из плоти у его плеча. А затем горбится, внимательно осматривая корчащийся пол, выискивая нечто..
Выпрямляется, держа найденное в руке. Она нашла ее, сорвавшуюся с примарха в момент гибели, и забирает.
Приз.
Корона Нокс.
В тенях Сахаал замер с открытым ртом. Его повелитель не предвидел этого.
А затем она ушла — быстрая, как кобра. И только тогда — лишь тогда! — гнев смог преодолеть внезапное горе, и, сжав зубы, заливаясь горячими слезами, замерзающими на щеках, Сахаал рванулся из своего тайника, начав преследование.
— У-украли?
— Да. Это сделал убийца моего повелителя. Я должен был предвидеть, что враги постараются завладеть ею…
— Он тут? Тот, кого вы преследуете? Этот Гашеный и есть… тот, кто убил вашего повелителя?
— Нет. Нет, это все произошло… много лет назад. Теперь она мертва.
— Она?
Убийца. Ассасин.
У Чианни был вид пловца, затерянного в океане и потерявшего из виду берег.
— Тогда… милорд, почему наследие здесь?
Сахаал колебался. Правду сказать, детали последующих событий были не совсем ясны и для него самого, подробности сливались в ярких вспышках света и никакое количество умственных усилий не помогало пролить ясность. Он знал, как все началось, — в огне и крови на борту корабля убийцы, когда его кулаки и когти противостояли проклятой гадине. Он вырвал корону из ее цепких пальцев и бросился на «Крадущуюся тьму».
Сахаал помнил и то, как все закончилось, — как он упал в туманы Эквиксуса, пришел в себя во внутренностях разбитого корабля. Помнил, что его приз украли.
А между этими событиями? Сто столетий. Свет. Цвет. Танцующие стройные фигуры с удлиненными глазами, рифленые шлемы и яркие драгоценности… Все скользит на грани реальности и варпа, тянущегося к нему.
Атака.
Полет.
Ловушка.
Тюрьма.
Эльдары.
— Оно попало сюда… окольными тропами, — сказал Сахаал, встряхиваясь, чтобы избавиться от воспоминаний. — Сначала к Ледниковым Крысам, потом к Гашеному. А оттуда… — Повелитель Ночи вздохнул, ощущая новый прилив депрессии, которая подавляла в нем все, даже радость от такого искреннего разговора — Я не знаю, куда оно отправилось потом.
Чианни не отрываясь смотрела на него, тишина, повисшая в подулье, могла поспорить с вакуумом.
Сахаал погрузился в глубокий сон, высвобождающий циркадные ритмы психосознания и расслабляющий каталептический узел позвоночника способный свободно пульсировать между обоими полушариями мозга.
Вещий сон, наполненный видениями.
Сахаал видел ледяной свет пустоты прыжка и ослепительную вспышку, когда «Крадущаяся тьма» догнала транспорт убийцы. Видел вспышки разрывов мелты во мраке, когда атакующий «Смертельный Коготь» вонзился в мягкое и податливое железо.
Видел атаку и видел резню. Помнил, что его хищники сделали с кораблем этой гадины. Видел ее глаза, огромные и испуганные, когда отрезал ее запястье, — филигранная работа, в ореоле крови и масла, своеобразная арендная плата за сокровище. Он вновь обрел Корону Нокс. Помнил, как занес коготь для смертельного удара: сладостно-горькая расплата за смерть повелителя. А потом…
Крики в передатчике. Голос его сержанта, низкий и гневный: — Боевой корабль! Эльдары, Мастер Когтя! Ксеногенные ублюдки!
Они пришли, как кровавый меч, падающий с неба, ломая мрачные световые стены варпа, словно камни, беспечно прыгающие над водой. Как пауки, скользящие по сети вечности.
Чужие.
Сахаал видел лорда-чародея. Танцующий дьявол в рогатом шлеме и с серебряным посохом, в сине-золотой броне и роскошной одежде. Воин-колдун, застывший у него на пути, с мечом, по которому пробегало пламя.
Он видел себя вырвавшимся из водоворота, оставившим убийцу съежившимся — каждая клетка его тела стремилась к Короне.
Они тоже хотели ее. Они прибыли ее забрать в момент его триумфа.
Они не должны были ее получить.
Сахаал помнил, как шел один на «Крадущуюся тьму». Он не обращал внимания на крики своих братьев. Вот он уже на борту, закрепляет свой приз в шкатулке, запечатывает ее, чтобы уберечь от чужих рук.
На мгновение он позволил себе наслаждаться триумфом.
А затем варп распахнул свою пасть — широко, насколько ему смогли приказать руки чужих, и пузырь, созданный из ничего, сомкнулся вокруг его корабля. «Крадущаяся тьма» задрожала, как огромный зверь, оступившийся в озеро липкой смолы, медленно погружаясь вглубь, сантиметр за сантиметром, и издала дикий вопль, когда поняла, что ей уже не выбраться.
Корабль оказался в пузыре безвременья, заключенный туда силой ксено-чаропевцев, вырванный из варпа. Как игрушечная модель, засунутая в пустую бутылку, чье горлышко запечатано воском, брошенную дрейфовать в океане.
Эльдары не могли попасть к нему. Он не мог сбежать.
Сахаал помнил себя в гневе и ярости, которые длились месяцами. Видел, как его вассалы прячутся кто где может, спасаясь от него. Он уступил безумию.
А затем, очень медленно — буквально час за часом, — он смирялся. Смирялся со своей участью. Смирялся с невозможностью побега. Осознав все происшедшее, Зо Сахаал погрузил себя в транс…
Повелитель Ночи пробудился в лагере Семьи Теней, ощущая горечь потери и тяжесть утраты.
Вокруг кипело странное оживление.
Он нашел Чианни на берегу, смотрящей на беспокойные воды болота и выкрикивающей приказы и проклятия флотилии лодок, приближающихся к лагерю.
Когда Сахаал бесшумно возник за ее спиной, Чианни едва не подавилась своими выкриками, а несколько лодочников, бросивших взгляд на берег, перевернули свои утлые суденышки.
— Что все это означает? — прошипел Сахаал, игнорируя панику.
Вокруг находились тысячи людей. В убогих убежищах, укрытых брезентом, стоящие на берегу с промасленными факелами, бормочущие на ржавых балках, кутающиеся в одежды цветов своих банд. Куда ни кинь взгляд — болото просто кишело людьми.
Сахаал подошел как раз к тому моменту, когда с севера приближалась еще одна толпа. Он спрятал лагерь своих послушников среди путаницы вентилей и труб, среди бесконечных обломков и вод болотистого, вечно пустынного озера.
Теперь же вся округа оказалась заполненной людьми, которых было так много, что они забивали собой коридоры, как сточные воды — переполненные дренажные трубы. Все брели к остову гигантского механизма, как паломники к святыне.
Сахаал посмотрел на юг — там, как он знал, среди массивных грибов и светящихся зарослей существовал второй путь наверх. Туннель, столь крутой и изломанный, что по нему можно было пробираться лишь поодиночке. Это был его путь спасения, аварийный выход на случай неожиданной атаки или угрозы поражения. Теперь он был рад увидеть, что его тайна пока в безопасности: о туннеле вроде бы никому не было известно.
Удовлетворенный, Повелитель Ночи вернулся к беженцам.
Они брели согнувшись, со склоненными головами и страшными ранами. Сзади напирали бесконечные ряды таких же, как они, с мрачными лицами и печальными глазами, наполненными слезами. Раньше они плевали в лицо друг друга и бились до последнего в кровавой вражде, теперь плелись рядом, даже не думая затевать потасовку. Непримиримые прежде тотемы ныне виднелись вместе. Всех объединило общее горе, страх смерти и неожиданное и вынужденное бегство.
Они искали новое прибежище, нового повелителя, и, чуя нечто в глубинах сердец, беженцы клубились вокруг Сахаала, как грозовые облака.
— Кто они? — Сахаал еще тешил себя надеждой, что ошибся в умозаключениях.
— П-просто люди, милорд. Со всего подулья. Префекты разрушили половину поселков… Им просто некуда идти…
— Чего они хотят?
Чианни прикусила губу — она знала, что ее ответ не понравится лорду.
— Они услышали о вас… — прошептала жрица. — Они думают… что вы легенда, но… им известно, что Семья Теней ускользнула нетронутой. Мы имеем репутацию… слепых фанатиков, милорд. Они боялись нас многие десятилетия, пока мы жили бок о бок с ними. Теперь мы имеем силу, а они разбиты. Это приводит их в неистовство. Они не знают, из-за чего на них обрушилась ярость вендикторов. Они гибнут. Смотрите, какие они жалкие. И вот тут они поняли, что их путь был ошибочным.
— Я не спрашивал, кто они, жрица. Я спросил, чего они хотят.
Сахаал уже знал ответ.
Когда Чианни начала говорить, губы ее задрожали:
— Убежища, милорд. Они пришли просить убежища.
Мита Эшин
Долго скрываться от инквизитора Мите не удалось. Едва она проходила мимо новых зданий, как слышала щебет очередного торопящегося к ней сервитора, угодливо протягивающего наушники передатчика. Через некоторое время девушке это надоело, а список возможных оправданий подходил к концу.
Ей было известно, что такое поведение, кроме как детским, назвать трудно, но рой мрачных сомнений вместе с ужасной усталостью и истощением застилали разум дознавателя и препятствовали четкому мышлению. Кроме того, она никого не просила погружать ее в наркотический сон, поэтому бродила среди шумных улиц Каспсила, как ищущий освобождения призрак.
Проповедники бесновались на своих помостах, потрясая священными писаниями, сверкая глазами, наполненными огнем и благочестием. Вокруг них собирались группы людей, и Мита чувствовала коктейли их мыслей: тлеющие угли фанатика и прохладная суетность толпы («Я верую!» — кричали их умы, но кандалы сомнений, позора и греха держали крепко). Вот мелькнула строгая сосредоточенность внедренного агента виндикторов, стремительные идеи карманников и прочих преступников, перепутанные от страха и отвращения мысли проституток.
Мита торопливо проходила мимо, стремясь найти хоть маленькую чистую мысль, хоть маленький островок благочестия среди этого океана мрака.
На одном из перекрестков стайка мальчишек собралась вокруг поста народного ополчения, где сержант соловьем разливался перед рекрутами, обещая славу и приключения. Когда Мита проходила мимо, парни засвистели и заулюлюкали ей вслед, но даже это не могло вывести девушку из мрачной сосредоточенности.
Вопрос, который терзал Миту, был столь же безбрежен и непознаваем, как сама Вселенная, но, сконцентрировавшись и сжав его до маленькой точки, дознаватель смогла выразить его одним словом.
Почему?
Шагая через подвесной мост, Мита остановилась, молча разглядывая головы казненных преступников, насаженные на каждую балясину пролета. Глаза и языки мертвецов жадно пожирали разноцветные жуки и летучие мыши-альбиносы.
За ее спиной шушукались. Мысли толпы были невыносимы, они ранили разум, как сверхзвуковые иглы. Мита неосознанно стремилась уйти от них подальше, все ближе подходя к центру Каспсила — огромным зданиям-кубам, доминирующим над окрестностями, разительно контрастирующими с тьмой провала подулья.
Почему инквизитор ничего не предпринимает?
Почему он держит меня одной рукой и одновременно отдает команду к действию другим?
Почему сначала он требует моего присутствия, а затем накачивает наркотиками? Почему потом лжет что этого не делал?
Почему у него происходят такие странные перепады настроения?
Почему он проводит день за днем, не покидая покоев губернатора?
Разве можно — и это при такой героической репутации — назвать его действия отважными? Доверяет ли Каустус ей или нет, но, кажется, даже простая возможность нахождения здесь космодесантника Хаоса должна подстегнуть инквизитора к действиям. А он смеется и издевается, делая вид, что проблемы вовсе не существует. Ею займутся, видите ли! Кто займется?!
Один помощник. Закутанный плащом притворщик, кем бы он ни являлся.
А если он потерпит неудачу? А что, если его планам… прости Император мои сомнения… Что, если планам инквизитора вообще нельзя доверять? Что, если ему самому нельзя доверять?
Мита задохнулась от этой мысли, замерев в тени дубильной фабрики, наблюдая, как сервиторы-машины — обезьяноподобные чудища с руками как у погрузчиков, с торсами, увитыми толстыми змеями сервомускулов, загружали огромные кипы сырья с транспортера. Мерзкий смоляной дым и запах горелого мяса вызвали приступ тошноты, и Мита вновь поспешила прочь.
Да можно ли где-нибудь спокойно подумать в этом проклятом улье?
Что ей нужно делать? Мите стоило воздержаться от процесса исчерпывающего рассмотрения, какое рекомендует туториа? Она была слаба, лишена поддержки и доверия, ее саму подозревали, а она доверилась инстинктам, которые при ее ранге нельзя реализовать?
Откуда у нее эта паранойя?
Мита обошла вокруг гигантского здания, обеспокоенная еще больше, чем прежде. Когда грабитель выскользнул из темного переулка, покрытого сосульками и инеем, размахивая блестящим лезвием ножа, она оказалась ему почти рада: можно было отвлечься от забот и расслабиться, защищаясь от примитивного насилия.
Человек приближался с усмешкой, выводя клинком гипнотические узоры, отвлекая ее внимание. Это было просто насмешкой — у парня нет и задатков псайкера, поэтому, когда второй сообщник, прятавшийся позади Миты, решил напасть, явно считая ее полностью поглощенной видом сверкающего ножа, его ждал приготовленный ответ. Четкий удар ногой в голову — и через секунду раздался хруст костей лица и влажный треск разрываемой плоти.
Псионический импульс удивления и боли оказался очень приятным.
Первый грабитель, видя неудачу сообщника, кинулся с ножом уже всерьез, но Мита легко увернулась, посылая кулак в солнечное сплетение человека и тем самым выбивая из него остатки дыхания.
Перекатившись в сторону, чтобы избежать любого случайного удара, Мита была на ногах, когда грабитель еще не успел полностью прийти в себя. Вообразив клыкастое лицо Каустуса, Мита изогнулась и нанесла двойной удар локтем, наблюдая, как широкая струя крови плеснула из глазницы.
Дознаватель вернулась к первому нападавшему, стоящему на коленях и утиравшему кровь с лица. Он, видимо, хотел показаться более беспомощным, чем был на самом деле, потому что нож бросил четко и сильно.
Мита действовала так, как ее учили, не рассуждая, — ее мозг выпустил ненаправленный импульс псионической энергии, отбивший крутящийся клинок со снопом синих искр.
Грабители все же оказались не так глупы. Увидев, какого типа им попалась жертва, они испуганно завизжали: «Ведьма!» — и, хромая, бросились бежать, причитая на ходу.
Мита пришла в ярость из-за краткости разминки. Она даже не вспотела.
Инстинкт.
Ее спас инстинкт. Теперь, как и тогда…
Но теперь Мите было видно небольшое отличие. Понимание накрыло ее как некое пророческое крещение и ослабило смятение и страхи.
Прислушивалась ли она к чувствам разума или действовала по зову сердца, применяла ли скучные построения логики или доверялась страстям инстинктов, но результат оказался один и тот же.
Мита больше совершенно не доверяла своему лорду.
Когда наконец сообщение было прочитано ею, это оказалось короткое, заранее записанное послание. Инквизитор смотрел на нее, искаженный линзой вьюспекса, и указывал закованным в броню пальцем.
— Оставайтесь там, где находитесь, дознаватель, — произнес Каустус. — Не позвольте начаться новым атакам на подулье. Вам понятно? Больше никаких неудач. Оставайтесь в Каспсиле, я послал лучшего друга помочь вам.
Изображение свернулось в спираль и исчезло. Мита лениво зевнула. Ей страшно надоело беспокоиться о чем-либо.
Она плохо спала той ночью.
Ородай и префекты возвратились из подземной экспедиции грязные, но с дикими улыбками. Они пока были довольны, что железная пята Префектус Виндиктайр сокрушила пламя восстания в самом сердце подулья. Мита рискнула спросить командующего, видел ли он лично Повелителя Ночи. Убили ли они предателя?
Но людей лишь раздражало ее присутствие, они были уверены в своих действиях, что нетрудно было выяснить, коснувшись поверхности их мыслей.
Никто не видел чудовище, прячущееся в тени. О, Ородай внушил себе, будто его и не существовало, а цель нападения виндикторов была лишь в отмщении за резню в космопорте да в предотвращении дальнейшего вторжения на его территорию. Командующий начал искренне верить сам себе, но когда он приказывал Мите убираться из его офиса, в его сознании были мысли о том, что он одурачил себя, что экспедиция не привела ни к чему, если не ухудшила ситуацию, а излишек насилия на нижних уровнях оказался абсолютно бесполезен.
Мита ушла от него только после того, как Ородай поклялся не совершать новых вылазок и отвел одну из спальных комнат виндикторов лишь для дознавателя и Винта. Девушка более ядовито, чем обычно, ответила на слабоумное бормотание гиганта и провалилась в легкий сон под сдерживаемое сопение Винта.
Во сне ей виделись уголья — или глаза, — горящие по краям ее видения. Мита видела большую акулу с лезвиями вместо плавников, скользящую в черной воде и уплывающую прочь, не заметив ее. Потому воды были пустыми, лишь легкие призрачные потоки кружились в водоворотах варпа, проплывал косяк рыб, была школа, посадочный модуль, рой, проявившийся из ниоткуда, рыбы, кальмары, черно-серебряные орлы, то нападающие, то азартно играющие в восходящих потоках небытия.
Голос сказал: «Ищите меня, мои братья…»
И во тьме, куда никогда не забирался луч света, нечто слышало зов. Кое-что обратило внимание и прислушалось чутким ухом, затем повернулось и издало крик, ушедший еще более глубоко. Там ожидал еще один слушатель.
Снова и снова повторялся крик, переходя из уха в ухо, пересекая пустоту варпа, пока не достиг непосредственно орлов. Один за другим они сложили крылья, втянули стальные когти и помчались к свету.
К жемчужно-белому острову. Планете. Ледяному миру, чье лицо не обласкано солнечными лучами.
К Эквиксусу.
Мита пробудилась рано утром со старой неуверенностью — сколько из увиденного ночью можно отнести к ее фантазиям? Какова доля сна, а какова — предсказания?
Потом ей уже не удалось заснуть.
На следующий день Мита неслась вперед, крепко держа за руль импеллера, а за ее спиной растянулся огромный плюмаж пепла, как хвост гигантского пыльного петуха. Она решила не поддаваться неуверенности и, отбросив сомнения, начать действовать.
Как она себе представляла, различие между наблюдением и действием в данном вопросе лежало очень глубоко. Ей явно запретили баловаться со вторым. Но в приказах Каустуса ничего не было сказано о первом.
В каждом городе, а особенно в каждом улье, как знала Мита, есть определенная ниша. Иногда заполненная естественным путем. Иногда за нее боролись и торговались те, кто ощущал склонность занять ее. Но и тогда ее занимал более ловкий и умный победитель. Такие личности были очень редкими. Безжалостными. Скрупулезными. И главное — они были очень умными.
Сначала она задавала осторожные вопросы. Мита рассмотрела Каспсил как социальную мозаику и изо всех сил постаралась приблизиться к личностям крупного калибра — интендантам гильдий, торговым королям портовых районов, владелицам Шлюхограда и сержантам-рекрутам маленького Флота Ультима, чьи заведения были повсюду. Мита рассчитывала получить у них важную информацию с большей вероятностью, чем у простых людей.
Ей не пришлось слишком глубоко копаться в умах. В разуме каждого, будь то рабочий или богач, Мита столкнулась с существованием торговца информацией, шпиона-наблюдателя. Но эти данные были крепкими, как ледяная скала. Никто не смел произнести его имя, что лишний раз убедило Миту в монополии этого человека.
Не важно, как его зовут. Не важно, где он находится. Мите удалось зацепиться за информацию в разуме одного пьяного наемника, сидевшего в салуне, что находился в предместьях Каспсила. Он показался дознавателю хорошей копилкой ответов — в его грязной работе не обойтись без сделок с информационным торговцем, если не постоянных, то хотя бы временных.
Мита погрузила в податливый мозг наемника астральные щупальца, ни капельки не беспокоясь о его безопасности. Наоборот, ей нравились тревожные крики его собутыльников. Особенностями ее мутации были отвращение и отторжение, способностью ужасать Мита не обладала.
До сих пор.
Одно дело было считывать поверхностную информацию разума, другое — охотиться за конкретными деталями, что суть гораздо более разрушительный режим для сознания.
Наемник остался лежать с уничтоженным мозгом, из его ушей и глаз сочилась кровь. Теперь собственные цели Миты перевешивали все.
(Как это ощущает Каустус? — подумала она. — Безнаказанность? Бесконечную власть?)
Вот поэтому Мита сейчас мчалась, перемалывая колесами пепел дюн и грязь дорог, направляясь к дому загадочного торговца, расположенному глубоко в рабочей зоне восточных бельэтажей.
Винт ехал первым, его инстинкты и защитные реакции были гораздо выше, чем у нее. Когда он сворачивал в сторону, избегая скрытой щели, или бросал импеллер на другую полосу движения, не обращая внимания на кавалькаду мотоциклов и трамвайных вагонеток, Мита без раздумий следовала за гигантом. Мимо так и мелькали разноцветными жуками транспортные сервиторы, чьи туловища были вживлены в рулевое управление. Позволив Винту быть первым, Мита проявила завидный прагматизм — если появится глупец, осмелившийся устроить засаду, основной удар придется в гиганта.
Практичность даже в близости — основа основ команд Инквизиции.
Они въехали в Уоррен по изогнутым рукам подвесных мостов и контрольно-пропускных пунктов, у которых виднелись очереди нетерпеливых гражданских. В таких местах Мита вела себя одинаково, показывая крестообразный значок Инквизиции в виде буквы «I» на своем ожерелье, а потом сносила неторопливые действия ополченцев с ледяным спокойствием. Не стоит гнать волну и оповещать всех о своем появлении — если этот торговец так искусен, как о нем говорят, он все равно узнает об их прибытии по своим каналам.
Уоррен был сотовым городом древней архитектуры: шестиугольные блоки громоздились на шестиугольные блоки, сливаясь в серой многоугольной гармонии, оставляя ощущения сцепленных шестеренок древней машины. Здесь жили рабочие — миллиарды безымянных обитателей гигантского муравейника.
Фабричное мясо, осужденное на пожизненную работу, но все равно благодарное за это Императору. Безропотные массы просыпались, работали и снова засыпали — каждый день, каждый год, каждое столетие. Термиты безбрежного термитника, где каждый уникален, как песчинка на пляже.
Винт и Мита проскочили мимо дренажной штольни у основания огромного здания, исписанного религиозными изречениями, столь же яркими, как и сохранившиеся воспоминания о них в мозгу наемника. Только на близком расстоянии становились заметны небольшие отличия, вызванные ходом времени, и мелкие детали, не сохранившиеся в памяти человека.
Не сушилось вывешенное из крошечных окон белье. Никаких теней не падало от соседних зданий. Не было проповедников, изливающих пламенные речи на глазеющую толпу. Не было слуг с длинными шестами и бесчисленными глазами, зорко следящих за каждым посетителем.
Конечно, это было просто предупреждением.
За вами наблюдают.
Они оставили импеллеры у центрального входа. Мита сразу смогла ощутить, не расширяя псионического сознания, как холодный интеллект заинтересовался ими. Через несметное множество глаз сервиторов, через сотни камер, секретных и явных, — отовсюду полились ровные волны интереса разума, пробудившегося от скуки.
Это действительно продавец информации. Если верить чувствам и эмоциям, как сетчатка глаза реагирует на свет, так астральное поле набухало тяжелыми и жадными амбициями.
Мита вошла, чуть задержавшись, следом за Винтом.
Это спасло ей жизнь.
Конечно, он использовал боевых сервиторов.
Умно.
Лишенные эмоций, испытывающие недостаток самых обычных чувств, сервиторы были невидимыми для астрального поля псайкера, как любой бездушный механизм.
Они выскочили из проемов между дверьми и специальных ниш в приемной с тонким свистом гидравлики. Четыре высокие лоснящиеся модели, испещренные хирургическими шрамами, четыре ветхих гомункула, двигающиеся со смертельной грацией.
Двое обрывками человеческой плоти, скрепленной мотками проводов, выхватили из пластмассовых кобур громоздкое оружие. Автопушки многоствольные и ничем не украшенные, сверкнули в их киберметаллических лапах.
Вторая пара поспешила вперед, обратные сочленения птичьих лап сделали походку сервиторов шатающейся, словно конечности рептилии скрестили с телами зомби. У каждого на месте левого запястья мерцало силовое лезвие с утопленными в плоть поглотительными катушками и трехразрядный энергетический кулак — на месте правой руки.
Первые для расстрела любого нарушителя. И еще парочка для ближнего боя и окончательной расправы. Мило.
Автопушки с ревом открыли огонь. Мита дернулась в сторону, повинуясь инстинкту, но вместе с тем осознавая, что движение бесполезно, — даже край огненной бури не мог к ней прикоснуться. Заряды застучали по груди Винта, как камни по стальному баку, разрывая одежду и вырывая из тела фонтанчики крови. Подобная встреча привела великана в ярость.
Он расправил свои гигантские, с тройными сочленениями, руки и яростно заревел как дикий зверь. Огромные кулаки сжались, пули с визгом рикошетили от стальных суставов.
Ошметки плоти мутанта полетели на Миту, и сначала она замерла на месте, сжавшись, а потом припала к полу, потянувшись к кобуре на поясе. Проклятый варп, она ведь была дознавателем Ордо Ксенос! Сейчас она покажет этому торговцу и его механическим друзьям. Мита прибыла сюда в полной готовности. Ее болтер был выхвачен и взведен раньше, чем глаза нашли цель. Как белка, девушка скользнула между ног Винта, вытянув руки с оружием вперед. Сквозь полы его одежды, теперь разорванной и окровавленной, она мельком увидела ближайшего к ней вооруженного дрона, его широко распахнутые глаза в металлических углублениях черепа которые лишали его последних признаков принадлежности к человеческому роду. Один миг был потрачен на прицеливание, окружающий мир размазался и замер, Мита сфокусировалась на цели, затем потянула спуск и открыла огонь.
Сервитор дернулся назад, схватившись за плечо, потом закрутился волчком, а когда его настиг третий заряд, точно в центр лба, — рухнул навзничь.
Теперь второй. Боеголовки болтера взорвались одна за другой, заставив тело сервитора исполнить танец марионетки, а потом главный взрыв превратил боевую машину в облако разлетающихся деталей и кусков плоти.
Возвышавшийся живым щитом над Митой Винт быстро терял силы. Его рев становился все слабее, прерываясь мучительными стонами, с него обильными струйками текла кровь, пропитывая одежду. Мита прилагала все силы, чтобы оставаться под прикрытием гиганта и отомстить за его добровольную жертву.
Внезапно нечто метнулось слева — один из боевых сервиторов ближнего боя шел в атаку. Услышав треск электричества, Мита увидела, что на нее направлен единственный рыбий глаз линзы, укрепленной на невыразительном, иссеченном швами лице. Нападение сервитора было столь же грубым, сколь и эффективным, — горизонтальный удар потрескивающим широким лезвием, перед тем как сверху должен обрушился энергетический кулак.
Комбинация, от которой невозможно уклониться.
Мита отпрянула назад, издав мысленный крик, — она поняла, что уже мертва.
Винт спас ее снова С глухим рычанием гигант схватил сервитора за голову и, пока клинок бесполезно вгрызался в металлическую руку, впечатал дрона в стену. Мита добила механизм, послав очередь из болтера в упор, с удовольствием наблюдая, как заряды пробивают в сер-виторе дыры, из которых вырывается сноп искр и валит дым.
Это усилие оказалось непосильным для полуразрушенного тела Винта: он был уже весь в крови, из глаз текли слезы, массивные руки несколько раз сжались, потом гигант покачнулся и с резким шипением рухнул на пол.
— Н-не смог… не смог спасти Миту, — с искренним сожалением пробормотал Винт, — так жаль…
— О бедный Винт, — прошептала дознаватель. А затем Мита осталась одна.
Словно в замедленном движении сна, второй боевой сервитор тенью выпрыгнул из клубов дыма, вырывая ее болтер и сминая оружие в лепешку энергетическим кулаком.
Потом сервитор прижал клинок к шее Миты и защебетал.
— Вот дерьмо! — вырвалось у девушки.
— Я бы не хотел доводить вас до такого состояния, дорогая, — произнес поразивший ее голос. — Впрочем, мне кажется, вы, наоборот, в весьма хорошем состоянии. Хет-хет-хет.
Любопытный голос, казалось, исходил непосредственно от сервитора, вернее из динамика, вмонтированного над рваным ухом. Но, елейный и ехидный, он не мог принадлежать бездушному боевому механизму. Кто-то говорил издалека, используя сервитора как удаленный рот.
— Вы, наверное, торговец информацией, — произнесла Мита, чувствуя себя смешной.
— Хет-хет-хет… — Голос казался безумным, скрежещущий звук смеха терзал уши. — Очень хорошо, да, просто очень хорошо! А вы наверняка ведьма инквизитора, да? Да? Наслышан о вас, премного наслышан. Хет-хет-хет… Вы повредили зрение одного из моих бедных агентов, невинного ягненка…
— Грабители? Они работали на вас?
— Хет-хет-хет… Приходится платить, чтобы узнать максимум возможного о незнакомцах в моем городе.
— Узнать? Да они хотели меня прикончить!
— Да… Хет-хет-хет… Таким образом я узнал, что с помощью кретинов вас не убить. Вот поэтому мои металлические друзья присутствуют здесь.
Сервитор ударил себя в грудь с громким лязгом на манер гориллы. Как марионетка, чьи нити дернула раздраженная рука хозяина.
За его спиной Винт тяжело пошевелился и застонал, наблюдая за происходящим слезящимися глазами. Он все же не умер. Все же.
— Кто вы? — обвиняющим тоном спросила Мита. Лезвие глубже надавило на кожу шеи.
— Это, моя дорогая, та информация, которая в вашем положении недоступна. — Сервитор перевел глаз вниз, на истекающего кровью гиганта. — Не сейчас, когда ваш домашний огрин никак не может подняться на ноги. Хет-хет-хет.
Винт напрягся.
Тревожный звонок прозвучал в сознании Миты.
— Как… как вы его назвали? — произнесла она, группируясь.
— Разве вы не слышали? Он огри…
Что-то промелькнуло между глаз дознавателя.
Скрежет металла и звуки раздираемой плоти продолжались некоторое время, даже когда Винт наступил на передатчик сервитора и несущиеся оттуда проклятия умолкли.
— Он не любит, когда его так называют, — пробормотала в тишине Мита.
Она пришла, чтобы найти торговца.
Зо Сахаал
Они пришли обрести убежище. Подулье оправится от ран, уковыляв, как хромая лиса, в темноту. Если раньше люди презирали Семью Теней и их религиозные обряды, высмеивали за фанатизм, то теперь все изменилось. Теперь все увидели их силу, крепость и защиту.
Не осталось ни одной семьи, не затронутой погромом префектов, поэтому без разговоров и без официальных соглашений люди собрали нехитрые пожитки, самое ценное и необходимое, после чего отправились в глубину, туда, где извивающаяся дорога петляла среди развалин, закончив путь на берегах ржавого заболоченного озера.
В самом сердце владений Сахаала. Они пришли, ища убежища, — бывшие правители и воины, преступники и воры. Герои и злодеи.
На второй день после нападения виндикторов, когда поток беженцев сначала стал струйкой, а потом и вовсе закончился, Сахаал сидел на своем троне и обозревал море голов, кипящее вокруг него. Он вдыхал их аромат, наслаждался страхом, опустошенностью и унынием, улыбаясь про себя.
Он может их использовать.
— Что за обман творится здесь?
— Будьте прокляты, Семья Теней! Я не собираюсь сражаться за… Назад! Прочь! Еще один! Вот, и тебе!
А агрессия расползалась по всей территории Семьи Теней, в кругу факелов — блеск оружия и около дюжины странных — и разъяренных — фигур. Они прибыли по доброй воле. Расстроенные потерей былого прибежища, стыдясь повсеместного массового бегства, они все равно оставались гордой знатью. И как только они сошли на берег с построенных на скорую руку барж, ступили на ржаво-коричневую землю былых врагов, они сразу оказались окруженными стрелками Семьи Теней. Поэтому ответную реакцию сложно было назвать дружеской или покорной.
— Заткните свои уродливые рты, клянусь духом Лягушки!
— Опустите оружие, Семья Ублюдков! И так далее.
Обвинитель Чианни приказала отвести новоприбывших под конвоем в секретное место, а сама наблюдала за происходящим, стоя на возвышении среди обломков. Сахаал видел, какие разительные перемены произошли в ней за столь короткий срок, и одобрял их. Первый раз он увидел Чианни еще помощником обвинителя, свидетелем случайного убийства своего начальника чудовищем из ночных кошмаров. А теперь? Теперь она была представителем божественного сословия, не меньше. Повелитель Ночи приказал, чтобы она привела к нему новых гостей именем Императора, и жрица отправилась исполнять повеление без единой жалобы. В незнакомых Сахаалу водах политики и дипломатии Чианни была его самым ценным инструментом.
— Эй, жрица! Тебе лучше не смотреть на мою пушку, или я…
— Проклятие! Кровавая Семья! Дерьмо Теней! Воины игнорировали оскорбления, как и положено сторонникам истинной веры, и продолжали неторопливо подталкивать беженцев к огромной темной трубе, где теперь стоял трон из костей и ужасных трофеев, пополняемых с каждым днем. Трон был пуст, его владелец наблюдал за посетителями из укрытия, смакуя их будущий страх.
Начиная с самых первых беженцев, все люди старались держаться на расстоянии от центра острова, где постоянно находились закутанные в черное воины Семьи Теней. Как мыши перед логовом тигра — благодарные за его присутствие, но слишком напуганные, чтоб приближаться к хищнику, беженцы не подходили к своим защитникам близко, начав выстраивать привычное феодальное общество в миниатюре на дальних берегах острова. Шпионы Семьи Теней неотрывно наблюдали за ними, донося все подробности Сахаалу, который внимательно следил за новыми доминионами и делал предварительные вычисления.
Повелитель Ночи находил весь этот процесс естественным. В мире, что расположен над этими мрачными пустошами, до того как пришли префекты и изменили его, все аспекты жизни регулировались организованными преступными группировками. А среди аристократии бандитов существовала иерархия не менее сложная, чем среди расово чистой знати Стиплтауна. Число преступников не поддавалось учету, не знали окончания бесконечные войны и стычки, ересь и предательство, которые невозможно описать в хрониках. Но одно можно было сказать точно: над всем конченым сбродом выделялось семь домов — большие племена воинов и преступников.
Ныне им пришлось проглотить гордость и бросить свои земли перед яростью виндикторов, сбежав в тихие переходы логовища Семьи Теней. И вот теперь все семь возникли в миниатюре, рассеянные на мертвых берегах озера Сахаала.
Первые — Кетцай, выводок ловких воинов, чьи безвкусные яркие одежды, украшенные перьями, мелькали среди беженцев на северном берегу. Их тотемы возвышались над потрепанными палатками, на них был изображен катроч с отрубленными конечностями и вырванными клыками.
Вторые поселились на востоке, высокие дикари-воины Клана Атла, покрытые ритуальными шрамами с головы до ног, любившие наживлять на ногти отравленные шипы, имитируя лапы огромных медведей. Их гортанные команды, когда они требовали еды или питья у забитых беженцев, над которыми Атла решили «властвовать», далеко разносились по острову с раздражающих многих частотой.
За ними, не подпуская к себе никого, брезгуя натыканными палатками беженцев, встали тихие альбиносы Бледных Степей. От их вигвамов немедленно донеслись запахи странных трав, сжигаемых в жаровнях, навевающие сон ароматы смешались с запахами болота. Их сутулые тела — столь хилые внешне — противоречили жестким боевым традициям альбиносов. Сахаал, глядя на них, вспомнил белокожих людей с Ностромо Квинтуса, древнего дома его повелителя.
Расположившиеся на юге беженцы оказались кураторами Дома Магритха — бесполыми воинами с длинными конечностями и крупными чертами лица. Их изящные руки крепко сжимали длинные винтовки, а татуированные тела были преднамеренно голыми, чтобы каждый мог увидеть их гермафродитизм.
На южных мелководьях, где осели самые слабые из беженцев, выкинутые с сухой земли броуновским движением на общей стоянке, властвовали дикари-шаманы Принцессы-Лягушки, жившие в промасленных жилищах. Они верили, что раздутые амфибии на их прежних землях были новым перевоплощением имперских святых, через которых можно связаться с самим Императором. Шаманы Принцессы-Лягушки одевались в недубленую кожу, тщательно пучили глаза и требовали от остальных особых неприятных податей. В их число входили волосы с головы ребенка, плевки старика и тому подобные вещи, необходимые для проведения ритуалов.
И наконец, на западе оказались надменные стражи Штак Чай. Их повелитель важно шел среди толпы, требуя уважения и налогов в равной пропорции. Простые одежды Штак Чай маскировали мускулистые тела, доведенные до крепости дуба десятилетиями тренировок в боевых искусствах. Их упражнения на рассвете привлекли внимание и заслужили высокую оценку Сахаала.
Седьмым «благородным домом», которого не было в этих ржавых пещерах, были ублюдки Ледниковые Крысы — пираты, стертые с лица улья в мгновение ока.
Перед тем как обратиться в бегство, все эти волчьи стаи управляли подульем железом и кровью, и горе тем, кто не успевал вовремя заплатить налоги или оказался в зоне территориальных притязаний одной из банд.
И вот теперь все оказались правителями узких кусков берега, пытаясь установить власть над лишним метром. Они напоминали поток лавы — очень грозный и сильный, но который непременно остановится и остынет. Банды больше не уважали в подулье. Они существовали веками, «крышуя» торговлю и улаживая возникающие разногласия, но теперь, когда бронированный кулак виндикторов нанес смертельный удар прямо в незащищенный живот, банды терпели неудачу.
Они сбились с истинного пути. Пришли к племени Сахаала с мольбами о помощи и убежище, но теперь — о, дерзость и злоба! — взялись за старое. Начали формировать боевые структуры, возвышаясь над простыми, лишенными собственности беженцами. Требовали принесения клятвы верности и богатств от тех, кому нечего было отдать.
Сахаал не мог этого выносить. В этих ржавеющих развалинах была только одна власть и один авторитет. Повелителю Ночи никто не бросил вызова и не победил его, не важно, знали о нем или нет.
Поэтому он через разведчиков отправил приглашение в каждый лагерь, требуя от всех вступить в контакт с обвинителем Чианни. О, как пыжились главы Домов, стараясь сохранить лицо или неуместную гордость, — но никто не отказался от встречи. Глава каждого дома вместе со своим лучшим воином призывался к тем, чьим гостеприимством они воспользовались.
Это было договором.
Это было приманкой.
Их привели к центру острова под конвоем, конечно, как недавних принцев, и теперь… теперь они рычали, как животные в клетке, огрызаясь на каждый тычок лазгана, затыкающего рот или толкающего в спину.
О, как могучие падут…
Слова Ночного Охотника прошелестели в сознании Сахаала.
— …требуем, чтобы нам все объяснили, клянусь мочой варпа!
— …будут неприятные последствия! Штак Чай не допустят…
— …убьем! Покрошим на полоски всех и каждого!
А затем раздался новый голос, ровный и спокойный, пресекший все возражения, как бритва, заставив рты изумленно захлопнуться.
— Тише, — пророкотал он поверх голов. — Умолкните и склонитесь перед вашим новым господином.
Сахаал бесшумно спрыгнул из темноты, которая укрывала потолок искусственной пещеры, — черно-синяя броня и красные, горящие дьявольским светом глаза. Он смахнул с трона черную накидку и, встряхнув ее, очистив от хлопьев ржавчины, облачился в нее, как в похоронный саван.
Разум людей оказался переполнен ужасом, едва они осознали, что стоящий перед ними демон — живой. Он не мог быть реальным. Словно тварь из кошмаров, ужасный и мерзкий паук, нашедший способ вырваться из сна и стать явью. Возвышаясь над лидерами группировок полуразличимым вурдалаком, скрытым тьмой и тканью, Сахаал дунул в дыхательный аппарат — получилась точная копия демонского вздоха. Для полного эффекта Повелитель Ночи склонил голову и выдвинул когти, заставив некоторых из людей вздрогнуть.
Они пришли в себя внезапно. Многие закричали.
Некоторые пробовали убежать. Другие упали на колени.
Все наверняка слышали слухи. Им говорили, мол, безумцы из Семьи Теней, что вечно пеклись о собственной святости, сторонились других жителей подулья, проповедуя нездоровый культ смерти, посвященный чистоте Императора, завели себе нового хозяина. Почти все усмехались и пожимали плечами, обеспокоенные насущными проблемами.
Многие слышали и последние слухи о том, что происходит в подулье. О некоем темном существе, бродящем в ночи и убивающем всех без сожаления. Слышали о немыслимых кровавых злодеяниях, об обезображенных телах без глаз и пальцев. Все ужасы и мерзости люди отметали как праздные байки, придуманные, чтобы пугать детей.
Теперь они пожалели о своем легкомыслии.
— Пусть лидеры приблизятся, — прошипел Сахаал.
Ни один не был готов повиноваться, «благородные» еще не до конца переварили новую информацию, недоуменно переглядываясь с собственными телохранителями.
Сахаал зашипел вновь и, махнув Чианни, щелкнул когтями: он знал — жрица все поймет правильно. По знаку обвинителя воины Семьи Теней резво кинулись к толпе, разделяя лидеров и сопровождавших их воинов, не скупясь на пинки, удары дубинками и зуботычины. Пара минут — и главари оказались одни перед Сахаалом. Шесть жалких свиней, опасающихся, что сейчас с них срежут сало.
— Вы пришли сюда, — начал Повелитель Ночи, пристально глядя на людей и указывая в сторону болот, — в страхе. Вы бежали от своих врагов, как паразиты, и пришли сюда. В мои руки. Ко мне.
Сахаал шагнул вперед, и свет упал на сегмент его доспехов.
— Вы пришли ко мне в поисках убежища — незваные, нежеланные, — но разве я вам отказал? Нет. Я разрешил вам остаться. Я позволил вам ползать по моей земле, подобно змеям в траве… И как вы мне отплатили за доброту?
Еще один шаг — и свет факелов заиграл на когтях, глаза засверкали ярче. «Благородные» съежились.
— Вы пришли и поклонились мне? Принесли клятву верности новому повелителю, непосредственному воину Императора? Принесли мне дань? Нет. Вы не сделали ничего. Вы ждали, пока вас призовут.
Еще один шаг — и сплоченная группка лидеров раскололась. Белая голова лидера Бледного Дома склонилась, и он рухнул на колени. Закутанная в перья жрица Кетцай лихорадочно хваталась за оружие, которое давно отобрали. Священник Лягушки развернулся и попробовал юркнуть в сторону, дико вращая глазами, но только уткнулся в грудь воина Семьи Теней.
Сахаал не обратил на это никакого внимания.
— Улей ушел от света Императора и направляется в ад, как ребенок, бегущий следом за матерью. Вы ожидали найти у Семьи Теней комфорт и защиту… Но по какой цене? Никакой! Вы ничего не предложили взамен!
Голос Повелителя Ночи резонировал под сводами и давил мощью звука.
— Более я не допущу непочтительности. Если вы остаетесь и населяете мои земли своими волчьими стаями, то делаете это только по моему желанию.
Сахаал наклонился, рубиновые глаза оказались совсем рядом с лидерами банд, сверкая рубиновым пламенем.
— Вы гости Святых Воинов. — Из его дыхательного аппарата вновь вылетели клубы пара. — Потому вы должны разделить с ними их бремя.
Повелитель Ночи резко распрямился, свистнув накидкой, и простер руки к воинам Семьи Теней, со свистом втягивая когти в бронированные кулаки.
— Кто из вас принимает мой закон? — спросил он. — Кто вкусит божественного вдохновения и присоединится к моему Крестовому Походу? Кто из вас передаст свой дом на милость Императора?
Один за другим лидеры приходили в себя, облизывали пересохшие губы и, подавляя дрожь в коленках, подходили по очереди целовать руку твари.
— Хорошо, — сказал Сахаал, когда они закончили, и посмотрел на ожидающих воинов Семьи Теней и шестерых лучших из бандитских домов, стоящих между ними с выпученными глазами. Они свидетельствовали присягу своих лордов, а по их виду Сахаал определил еще одну важную вещь: они поступили бы так же.
Повелитель Ночи пристально разглядывал своих новых рабов, потом украдкой глянул на Чианни и без удивления заметил презрение на лице жрицы. Она провела всю жизнь, воюя с этими бандами, побеждая, когда на то была милость Императора, и обороняясь от хищнических нападений, когда не везло. Чианни полностью повиновалась Сахаалу, она была готова беспрекословно отдать жизнь по первой команде.
И все же он был приятно удивлен поведением Чианни.
— Знаете ли вы, — грозно спросил Сахаал, — о львах?
Все молча и изумленно посмотрели на него.
— Это большие хищники с древней Терры, — объяснил Сахаал, — прайд особей, мирно живущих друг с другом и верных самому сильному.
Теперь он сделал паузу, наслаждаясь драматическим эффектом.
— А знаете, что делал новый вождь прайда, когда приходил на смену старому? Он не мог допустить разлад внутри, не мог положиться на тех, кто может в будущем составить ему конкуренцию.
Все продолжали молчать.
— Знаете, что он делал, уважаемые благородные вожди?
Некоторые чуть дрогнули, вероятно, они знали.
— Он убивал всех детенышей!
Сахаал убил всех шестерых двумя взмахами когтей.
Лучшие воины, ставшие свидетелями передачи власти, теперь были отпущены на все четыре стороны, с единственным обязательством рассказать подробно обо всем происшедшем. Пусть знают все жители подулья.
Теперь вы — часть Семьи Теней. Приготовьтесь к войне.
— Обвинитель?
— Как ты посмел нарушить священный сон нашего хозяина?
Голоса проступали сквозь дремоту Сахаала, словно жужжание насекомых, они мешали его полуактивному сознанию сконцентрироваться.
— С-случилось непредвиденное, обвинитель, — запинаясь, заторопился человек, испуганно пригнувшись, когда Сахаал возник за плечами Чианни. — Мы… мы думали, хозяин захочет узнать…
Они даже имя мое боятся произнести…
— Поясни, — безразлично буркнула Чианни.
— Заключенный… из космопорта…
— Варп-провидец?
— Д-да… Император сладчайший…
— Говори же!
— Мы… мы думаем, он умирает, милорд!
Закованный в цепи, второй астропат содержался в одной из хижин Семьи Теней. С самого момента пленения он непрерывно пускал слюни и извергал потоки желчи, смешанной с кровью. Иногда человек начинал дергаться, будто наэлектризованный, его мышцы судорожно сокращались, морщинистое лицо кривилось в судороге.
Все помещение было перепачкано выделениями астропата, хижина пахла, как карцер сумасшедшего дома, а ужасные крики, которые пленник издавал время от времени, лишь усиливали сходство.
Как и у его товарища, голова второго астропата была закована в полосу металла, именно ее и приподнял немедленно появившийся Сахаал. Из-под полосы поднялись струйки пара, плоть человека была сожжена, словно к ней приложили гигантское клеймо.
— Милорд! — отчаянно закричала Чианни, испуганная увиденным. Для нее все это было формой ужасного колдовства.
Если бы она знала…
— Все прочь! — приказал Сахаал, отталкивая жрицу и дрожащего посыльного, игнорируя гримасу разочарования на лице Чианни. — Немедленно!
Он запер за ними дверь, активировав усиленный слух, чтобы удостовериться, что никто не подслушивает.
Затем Сахаал возвратился к корчащемуся и стонущему астропату, скрежетавшему зубами так, что они раскрошились.
И да, оно там было… на краю восприятия… грани присутствия… шепчущее… обещающее… дразнящее… проклинающее…
Рои варпа, клубящиеся вокруг, царапались несуществующими когтями, стараясь пробиться через щит.
— Кто-то, — произнес Сахаал, проводя пальцем по влажной брови человека, — хочет сказать «привет».
Внезапно он просунул коготь под стальной обруч и разрезал его, освобождая покрытый ожогами лоб псайкера. Человек от неожиданности дернулся и захрипел.
Пути открыты.
Сахаалу не нужны были особые псионические данные, чтобы понять, что случилось затем. Это походило на неописуемый звук — сверхзвуковой щелчок, более ощутимый физически, чем слышимый ушами. Как напор жидкости, рванувшийся из открытого крана, — псионическая волна освобождения, смывшая застоявшееся дерьмо. А пустой резервуар, прочистившийся от грязи, засиял яркой звездой — мозгом псайкера.
Человек вскочил на ноги, как бездушная марионетка, пытаясь идти вперед, не обращая внимания на цепи. Изо рта хлынула кровь. Хищники варпа ворвались в его душу, пируя за завесой реальности.
Сахаал отшатнулся, оба его сердца громко стучали. У него получилось? Кто-то услышал его зов? Твари пустоты не прикоснулись своими бесформенными языками к астральному маяку? Сообщение смогло проскочить?
Голова псайкера начала крутиться в разные стороны, пока не уставилась на Сахаала пустыми глазницами, словно буравящими Повелителя Ночи невидящим взглядом.
А затем человек заговорил — первые слова он произносил неуверенно, словно невидимый кукловод только приноравливался, а потом голос налился силой, и речь полились рекой:
— М-мы… м-мы… мы… мы идем… забава… для тебя…
Ошеломленный, Сахаал рухнул на колени:
— Б-братья?!
— Встречай нас, Мастер Когтя! Приготовь путь. Аве Доминус Нокс!
— А-аве!
Голова псайкера разлетелась на куски, как перезревший фрукт, осколки черепа и клочья мозга забрызгали и без того загаженное помещение. Душа человека отчаянно застонала, поглощаемая роем варпа, ожесточенно пирующим и дерущимся за каждый кусок.
Сахаал снял шлем и облегченно зарыдал.
На следующий день разведчики Семьи Теней шли по лагерю беженцев, размахивая сообщением, собирая толпы на каждом перекрестке, наводняя воздух криками и протестами.
«Идите в улей, — гласило послание на листах пергамента, которое передавали из одних дрожащих рук в другие. — Восстаньте против развращенного мира над нами и соберите для своего повелителя достойную дань.
Ангел Императора среди нас, и плата, взимаемая им, не богатство, не пища и не кровь. Его плата — правосудие. Каждый, кто способен нести оружие, будь то мужчина или женщина, каждый должен принести Ангелу Императора голову грешника или — если будет отобран отдельно — выполнить другое свершение.
Дети моложе пятнадцати лет освобождаются от повинности. В отсутствие родителей за ними будут наблюдать воины Семьи Теней.
У вас есть два дня».
Сначала все были шокированы. Нахлынули ярость, ужас и недоверие. Но молва о недавней казни благородных главарей домов и присутствии на острове некой Святыни, чья сила и мощь передавалась из уст в уста, заставили все чувства утихнуть. Все — кроме одного.
Страха.
Семья Теней была сильна, а все остальные банды понесли тяжелые потери. Угроза наказания в случае отказа была не пустым звуком. Беженцам деваться некуда. Людям больше негде скрыться. И, кроме того, как они оставят детей?
Много времени на сборы не понадобилось. Лица мрачнели, зубы сжимались, пальцы покрепче охватывали рукояти широких мачете и длинных ножей. Пришла пора отправиться в поход на улей.
Эквиксус ждала кровавая ночь.
Мита Эшин
Закончив с когнис меркатором — торговцем информацией, ради которого пошла на такой отчаянный риск, Мита возвратилась в Каспсил, ощущая неловкую радость.
Она не нарушила указания инквизитора не преследовать лично это ужасное чудовище, скрывающееся в подулье, не спровоцировала более никаких нападений виндикторов и, естественно, не сделала ничего, что пошло бы вразрез с собственными планами инквизитора. Какими бы они там ни были.
Все, что сделала дознаватель, было элементом… страховки. Каустусу вообще лучше об этом не знать.
На втором ярусе, рядом со зданием Арбитрес, Мита задержалась подождать, пока Винта доставят в хоспис Ордена Панацеар. Гигант неплохо себя чувствовал, несмотря на тяжелые раны, — благодаря своей удивительной физиологии он обладал невероятной способностью к восстановлению и блокированию болевых импульсов.
Хотя, иногда безжалостно думала Мита, возможно, Винт просто слишком глуп, чтобы понять, когда следует умирать. Но как она ни напускала на себя безразличный вид, ее беспокоило тяжелое положение мутанта. Винт самоотверженно ее защищал, оставаясь верным до самого конца; край сознания Миты до сих пор помнил боль, которую излучал раненый помощник
Любой наблюдатель мог заметить, что преданность Винта Мите была намного больше, чем преданность самому инквизитору. Хоть раз Винт оспорил ее приказ? Сомневался в ее компетентности, подозревал в чем-либо или не повиновался?
Конечно, нет.
И что с ним случилось…
Гигант пострадал очень серьезно. Большие рваные раны кровоточили по всему телу Винта, огромные мускулы виднелись под сорванной кожей. Одна из щек гиганта оказалась распоротой, обнажая полость рта и крепкие зубы. Кусок надорванного мяса причинял нестерпимую боль, нависая над подбородком. Глаза Винта налились кровью, по всему телу багровели синяки, а поверхность металлических рук была покрыта таким количеством отверстий, что им позавидовал бы небольшой астероид.
Даже сестры Ордена, скользившие от кровати к кровати, похрустывая накрахмаленными одеяниями и вводя наркотические препараты нуждающимся, не казались особо уверенными в быстром восстановлении гиганта.
Перед уходом Мита не преминула озвучить несколько серьезных угроз в отношении невнимательного ухода за пациентом. Авторитет Инквизиции должен быть непререкаем.
Приняв такие меры, дознаватель оставила понурого гиганта выздоравливать и вернулась к себе — переодеться и насладиться несколькими минутами покоя, пока вновь не придется вернуться в храм Панацеар.
Мита шла между крепостью префектов и хосписом пружинящим шагом, стараясь не думать о той твари, что бродит где-то далеко внизу под ногами. Какие бы тайные расследования ни проводились в отношении чудовища, Мита скоро будет знать о них все. Когда она входила в восстановительную палату Винта, то внезапно вспомнила слова Каустуса: «Я послал лучшего друга помочь вам».
Кто-то ждал ее внутри.
Он был человеком. Уже через несколько минут Мита прочувствовала, что его мелочность и любовь к власти проявляются таким способом, что любая неизвестная информация рассказывается с максимальными церемониями. Я знаю нечто, чего вы не знаете, говорили его глаза-буравчики, поэтому вам придется меня выслушать от начала и до конца.
— Мы нашли их именно на седьмом ярусе, — пояснял он, взмахивая рукой для пущей важности. Когда он говорил, в уголке его рта скапливалась слюна — неприятная деталь, которую Мита не смогла игнорировать. — Несчастные создания. Они полностью дезорганизованы, впрочем, как и всегда. Никакой серьезной угрозы.
Человек сплюнул, потом сунул в рот мундштук кальяна, закрепленного ремнями у него на груди, и глубоко затянулся.
…бугльбугльбугльбугль…
— Мм…
Он выдохнул клубы вишневого табака, расплывшись в кошачьей улыбке, — ониксовые протезы во рту словно распахнули врата космической тьмы. Мита подавила желание погасить кулаком эту мрачную улыбку.
— Мы убили всех, естественно, — прогудел он, — включая лидера. Мы думаем, вы сможете оценить наше расследование. Хех. Ну, когда будете готовы.
Он был священником, — по крайней мере, это был тот образ, который он сейчас создал для себя. Человек любовался собой и обожал себя — одновременно будучи безгранично преданным. Если бы не распростерший крылья орел, выжженный над его правым глазом, он не отличался бы от любого другого члена свиты инквизитора. Мита удивилась, почему Каустус выбрал именно его на роль мальчика на побегушках.
— Тауисты, — продолжал он, выпуская красные струи дыма из ноздрей, как сказочный дракон. — Пропаганда проклятых тау — мы изучаем их методы. Еретические помои. «Большая польза» и «обоюдная выгода», как говорится. И идиоты верят в это, можете себе представить? Даже свет Императора не поможет таким глупцам.
От каждого посещения храма у Миты начиналась головная боль. Каустус послал этого человека помогать ей — а он вместо этого непрерывно изводит ее анекдотами и странными историями. Ей нужно поговорить лично с инквизитором.
Терпение Миты в отношении планов хозяина начинало подходить к концу.
…бугльбугльбугль…
С каждой минутой ей с все большим трудом удавалось различать слова за непрерывным бульканьем кальяна.
— Почему, — собрав остатки дипломатичности, спросила дознаватель, — вы мне все это говорите?
Человек нахмурился, глядя на Миту через равномерно вздымающуюся и опадающую огромную грудь Винта, словно оскорбленный ее невежеством. В сознании собеседника Мита распознала смесь самодовольного превосходства и ложного благочестия. Он наслаждался, снисходительно разговаривая с потенциальным начальником, как родитель с неразумным ребенком.
— Потому, — фыркнул он, — что, насколько мне известно, вы все еще являетесь дознавателем в Ордо Ксенос и — ха! — участником той команды, что недавно была в рейде. Мне казалось, вы должны оценить успехи ваших товарищей.
— Ой, не надо! — не выдержала Мита, теряя остатки терпения. — Мы находимся на Восточном Краю, глупец вы этакий. Тут, прокляни их варп, на каждом ярусе можно найти ячейку пропаганды тауистов. Вам не пришлось даже покидать Стиплтаун, чтобы застрелить десяток скучающих идеалистов.
Мита резко сложила руки на груди и замолчала, ощущая раздражение от того, как легко она перешла к грубости.
Мысли священника изменились с пугающей быстротой — теперь их целиком заполняло холодное и безграничное отвращение. На миг девушке стало жаль, что Винт все еще находится без сознания.
— Мне кажется, — злобно прошипел человек, — я слышу в вашей речи симпатию к мятежникам! Вам следует об этом подумать, дознаватель!
А мне кажется, я прекрасно справляюсь со своими обязанностями.
— Это спорный вопрос… его следует рассмотреть непосредственно среди свиты инквизитора.
«Могу поспорить, как весело это будет, — внутренне прорычала Мита, — в последний раз я убила одного из этих тупых ублюдков».
Но на этот раз она сдержалась. В палате повисла неловкая тишина, прерываемая лишь продолжительным «бугльбугльбугльбугль» да стуком пальцев Миты, которыми она барабанила по краю койки спящего Винта
Ей пришла в голову одна мысль — девушка знала, что должна немедленно подавить ее и вести себя примерно в присутствии этого ужасного маленького человека. Он, вне всяких сомнений, передаст слово в слово весь разговор инквизитору, но на этот раз любопытство победило и разбило наголову все попытки робких внутренних возражений.
— Скажите мне, отец, — иронично сказала дознаватель, приподнимая одну бровь. — В течение этого, вне всяких сомнений героического, нападения…
Священник бесстрастно смотрел ей в глаза, пропустив сарказм мимо ушей.
— Что дальше?
— Что делал сам инквизитор?
Человек сузил глаза:
— Почему вы спрашиваете?
— Просто так, для расширения кругозора. Священник пожевал губами мундштук и вынул его изо рта.
— Он руководил издалека.
— То есть его не было на месте схватки?
— Он был занят с губернатором, поэтому отсутствовал. Инквизитор спланировал набег заранее и решил, что в его личном присутствии нет необходимости. Я ответил на ваш вопрос?
— А его отсутствие не обеспокоило вас?
Человек гневно и с отвращением взглянул на нее:
— А почему такое должно было произойти?
Но в его сознании, под слоями повиновения и религиозных догм, через толстые стены ограниченности и предвзятости Мита ощутила нечто — как некий дымный призрак, пронесшийся через сознание.
Неуверенность.
Псайкеру удалось задеть нужную струну.
Каустус привел нас в этот мир для борьбы с ксенофильскими ячейками, привел произвести зачистку еретиков, которые верили словам ксеносов больше, чем свету Императора. Именно поэтому, прокляни их варп, мы находимся тут!
И вот он может выполнить свою священную обязанность, еще выше вознести свой героизм, которым инквизитор так гордится… и он посылает лишь этих тупых головорезов.
Полная бессмыслица.
Чем ты занимаешься, Каустус? Подлизываешься к закоренелому вору Загрифу, бродя с ним по галереям с сокровищами и посиживая в древних архивах?
Что же ты задумал, проклятый ублюдок, а?
— Нет никаких причин, — сказала Мита. — Я спросила просто так.
Священник подозрительно фыркнул, а дознаватель ухмыльнулась: эта частица неуверенности в его разуме не пропала, наоборот, человек сомневался, что все идет хорошо.
— Вы ведь меня не переносите, правда? — продолжаю она с улыбкой задавать провокационные вопросы.
Священник удивленно приподнял брови:
— Ну, вряд ли я одинок в этом отношении.
— Думаете, это непреложный факт?
— Ах да… — (Еще одна ониксовая улыбка и новые клубы темно-красного дыма заставили Миту поежиться.) — Инквизитор… Он очень долго искал желающего помочь вам.
— Но вы смогли преодолеть личную неприязнь ради Императора? Какой бедный мученик!
— Такая враждебность, дознаватель… Это не похоже на вас.
Мита стиснула зубы, ее кулаки сжались.
— Хотите, я покажу вам, на что я похожа? — прорычала она, напрягаясь.
Священник казался совершенно безмятежным, облака дыма из кальяна продолжали подниматься, а «бугльбугльбугльбугль» не прервался ни на миг. Когда человек заговорил вновь, его глаза грозно полыхали из-под полуприкрытых тяжелых век, а в голосе слышалось презрение:
— Инквизитор рассержен. — Пальцы священника ласкали мундштук. — Я бы даже сказал, что он в ярости.
— Ах, какой неожиданный сюрприз! — Мита ответила прежде, чем смогла проконтролировать себя.
Человек покачал головой, окутанный клубами дыма;
— Он надеялся, что ваш сарказм и негодование поубавятся, когда вас удалят от свиты. — В углу его рта вновь собралась слюна, словно накипь у ядовитого источника. — Но, кажется, он ошибался.
Мита бросила быстрый взгляд на дверь.
— Это оно? — нетерпеливо спросила она. — Это и есть сообщение? Я не хочу вас излишне задерживать.
— О нет, есть и продолжение… Большое продолжение.
…бугльбугльбугльбугль…
— Не могли бы вы прекратить?
— Что именно?
— Курить. Это раздражает.
Священник взглянул на нее искоса:
— Инквизитор просил меня задать вам вопрос. Очень простой вопрос.
— И какой же?
— Он испрашивает вашего совета, его интересует, что бы сделали вы?
— Что? — Мита вздрогнула. Этот вопрос выбил почву у нее из-под ног.
— Вы слышали меня. Ситуация сложная. Распространяются слухи о ксенофилии в ульях, о призраке, уничтожающем преступный мир. Что бы вы сделали на месте нашего повелителя — инквизитора Каустуса?
— Это что — некое испытание?
— Вы прекрасно знаете, дознаватель, что это.
Мита разрывалась на части.
Пассивность или агрессия. Подчинение или вызов.
Каждый раз, когда Мита пыталась следовать методам инквизитора, каждый раз, когда склоняла голову и беспрекословно повиновалась, она оказывалась осуждена и опозорена, все презирали ее за воображаемые слабости. И наоборот, идя наперекор, осмеливаясь бросить вызов руководству Каустуса, противостоять ему, она заслуживала одобрительных и уважительных взглядов. Неужели это правильный путь?
Подавиться мне своей гордостью и смолчать, продолжив делать, как он сказал? Или остаться верной зову сердца? Верной своим особым инстинктам?
Разве может быть выбор?
— Я бы сконцентрировала все внимание на угрозе, исходящей из подулья, — категорично сказала Мита. — Я расположила бы все по приоритетам — возможность вторжения Хаоса гораздо выше угрозы от ксенофильских ячеек. Объединила бы свои силы — префектов, свиту, проклятое варпом народное ополчение. Все вместе они смогут прихлопнуть это затаившееся в тенях чудовище. — Дознаватель убежденно кивнула. — Именно это я бы сделала, священник, на месте инквизитора.
Человек медленно выпустил из губ мундштук, забыв о кальяне.
— Теперь я вижу… — пробормотал он. — Это настоящий позор.
— Позор? Я не делаю ниче…
Сильный гнев расцвел в разуме человека, заполыхав молниями, как грозовое небо.
— Сколько раз повторять?! — заорал священник, сверкая гранями ониксовых зубов. — От вас не требуется понимания! Инквизитор требует повиновения — абсолютного и бесповоротного! Без вопросов! Без, разрази их моча варпа, личных домыслов! И никакой инициативы!
— Но вы спросили, что я должна делать! Как я могу ответить, не проявив инициативы?
— Ха! — Он уселся на стул, жестко усмехаясь. — И действительно, как? Возможно, вы не полная идиотка.
— Что?! Как вы посмели?!.
— Я задал вам вопрос, дознаватель. На него есть только один правильный ответ.
— И какой же, будьте вы неладны?
Священник сплел пальцы:
— Ответ в том, что вы не находитесь на месте инквизитора и не посвящены во все подробности расследования, поэтому не способны ответить. Единственный правильный ответ, дознаватель, — не отвечать на вопрос.
— Это смешно! Примитивные уловки, потони они в дерьме варпа!
— Это кажется смешным, — прошипел священник, пристально глядя на Миту, — только глупым девчонкам-ведьмам, которые думают, будто знают обо всем на свете. Есть множество сил, вам не подчиняющихся! Есть детали, о которых знает только инквизитор. Лично! Вся свита прекрасно понимает этот факт. Разве можем мы противоречить инквизитору, не зная всех деталей? Разве мы так колоссально высокомерны? Нет! Такое положение среди нас занимаете только вы одна!
Мита в ярости пыталась подобрать подходящий ответ, но понимала, что слова священника попали в цель.
Он прав! Клянусь кровью Императора, он прав!
Человек внезапно резко наклонился вперед, почти уткнувшись лицом в зияющие раны Винта.
— Инквизитор надеется, что вы осознаете эти вещи, пока находитесь одна. Всегда существует нечто большее, чем может увидеть обычный глаз.
Словно для демонстрации, он сорвал мундштук кальяна с трубки и прикоснулся морщинистым пальцем к неприметной бусинке у его основания. Скрытое лезвие молнией рванулось вперед, потом дернулось и остановилось, мелко завибрировав.
— Что вы де… — Мита запнулась. Размышляя о произнесенных словах священника, она среагировала слишком медленно — невыносимо медленно! Но как только угроза была опознана, излишек адреналина хлынул в мышцы. Он ведь только старик, вооруженный дурацким клинком!
Разорви его на куски! — взревел внутренний голос.
А потом неторопливо, как показалось девушке, словно на повторном показе вьюспекса, священник направил мундштук для нового удара — но не по Мите, а по Винту.
О Бог-Император, нет!..
Клинок вонзился в горло гиганта с влажным звуком. Оскалив черные зубы, священник нажал на нож, перерезая уязвимую трахею и вены на шее Винта. К ужасу Миты, несчастный на мгновение пришел в себя — в его больших глазах застыло невинное удивление, мольба и недоумение. Этот взгляд будет часто вспоминаться Мите — до самой смерти.
Время вернуло себе нормальный ход, горячие брызги попали девушке на лицо, красный фонтан залил стены и потолок. Дознаватель вскрикнула, отчаянно отпрыгивая в сторону, чтобы избежать потоков бьющей крови.
— Ты должен был сохранять верность одному инквизитору, — хрипло прошипел священник в ухо умирающему воину, потом перевел возбужденные, торжествующие глаза на Миту. — Только ему, а не этому существу.
Винт захрипел и, дернувшись, умер.
Что-то застило глаза Миты.
— Нет! — заорала она, выбрасывая когти псайкера наружу.
Мита собиралась разорвать мозг священника, как тонкую бумажку. Красный яд потек по разуму дознавателя, гнев изливался поверх всех защит, словно песок между пальцев. Она потянулась к мозгу человека, как голодный волк, смакуя предстоящий ужас на его лице.
А затем вокруг загрохотало, и ее мускулы парализовало, когда тяжелая рука, закованная в броневую перчатку, ударила Мигу по затылку. В пролом, образовавшийся в стене палаты, из соседнего помещения вступили слуги инквизитора Айпокра Каустуса, покрытые пылью и строительным мусором. Вокруг взвыли голоса, требующие крови дознавателя.
Ей стоило лучше соображать.
Конечно, инквизитор подумал о страховочном варианте.
Конечно, он не послал бы одного древнего священника.
Она провалила испытание. Она должна была догадаться, что тест продолжается.
В бетонной пыли сверкали лезвия энергетических мечей, потрескивали голоса в переговорных устройствах. Мита поняла: это последнее, что ей суждено увидеть.
Светящееся синим лезвие приблизилось вплотную к Мите, в любой миг ожидавшей удара. Где-то неподалеку испуганно кричали сестры Ордена Панацеар — ближе их не подпускали члены свиты, не обращая внимания на стенания относительно взорванных стен и всеобщего беспорядка.
Все внимание Миты сейчас занимал меч — она рванулась вниз и перекатилась в сторону. Аколит взмахнул клинком, целя ей в живот, затем успел ухватить девушку за пятку и потянуть к себе. Но понять, как умер, он уже не успел — ледяной псионический удар просто разорвал разум на части.
В этот миг Мита ощутила некое интуитивное предупреждение, заставившее ее подхватить оседающий труп аколита под мышки и поставить вертикально. Болтерная очередь залила комнату огнем. Мита верно восприняла астральное предупреждение — труп задергался в ее руках, из тела рванулись струи кипящего жира и крови; щит дознавателя становился все более легким с каждой секундой.
Сила каждого заряда болтера заставляла псайкера отступать на шаг назад.
Она в ловушке. Выхода нет. Смерть близка. Пока боевой сервитор держал ее под огнем, другие верные Инквизиции воины — Мита могла бы поклясться в этом — уже рассыпались по смежным коридорам, окружая ее со всех сторон, как стая волков — беззащитного ягненка.
Действуй, — снова зашептал в уши опасный голос. — Давай же, дура! Хуже уже не будет!
У сервитора закончились патроны, и он встал на перезарядку — заклацал металл, где-то в дыму новые ряды боеприпасов занимали пустующие магазины. Мита воспользовалась паузой и огляделась по сторонам, осторожно высунувшись из-за изуродованного тела.
Не умирай тут, Мита! Только не в этой ловушке!
Хуже не будет!
Повсюду плавали клубы дыма, густые облака сладко-горького смрада, от которого зудели глаза и чесался нос. Сервитор стоял в дверном проеме — сгорбившееся тело на мощных ногах, встроенная батарея оптики и свисающие, как клюв стервятника, датчики сенсорна, достигавшие плеч. В соседних комнатах прятались члены свиты, каждое действие протоколировалось унылым голосом логи-наблюдателя, громко оценивающего тактику нападения и высчитывающего шансы.
В ближайшем к дознавателю углу, около окровавленной койки, лежат священник в задравшейся мантии и едва слышно бормотал спасительные молитвы. Беглого взгляда на него Мите хватило, чтобы понять: он совсем не планировал остаться вместе с ней в ловушке.
За тонкими стенами загрохотали приближающиеся шаги — остальные воины занимали позиции, приготовившись сомкнуть железное кольцо западни.
Хуже не будет!
Голос прав.
Вновь зарычал болтер — теперь уже труп, укрывавший Миту, буквально разлетался на куски, дрыгая ногами. Скоро заряды начнут попадать по ней.
Сконцентрируйся.
Священник. Вспомни о священнике!
Мита закрыла глаза. Окружающий мир исчез из ее чувств. Ее ментальный щуп вылетел из тела и, как гарпун, вонзился в мозг священника Он попытался сопротивляться, но силы были неравны.
Вниз, вниз, вниз… Через слои характера и мыльные пузыри памяти, мимо прошлых инстинктов и мечтаний скользить вдоль тайных желаний и острых лезвий подавленного гнева, нацеленных в сердце. Мита схватила астральными пальцами ту дремлющую жемчужину, которую давно ощущала, как огонь маяка во тьме непостоянства и предательства. Маленький зародыш, возможно, самый слабый среди бунтующих чувств, но уже полностью сформированный. Псайкер чуть усилила его нервозность, мастерски раздула паранойю, и внезапно — словно треснула скорлупа — кокон лопнул, и оно выбралось наружу.
Разум священника накрыла паника, вокруг появились десятки врагов, вся уверенность и самообладание, накопленные за годы жизни, вдруг куда-то улетучились. Исчезли вера и доверие — теперь они вспыхнули и сгорели, объяв душу негасимым пламенем.
Он больше не мог никому доверять.
Он больше не мог никого выносить.
Весь мир восстал против него.
Инстинкты подсказывали: беги, спасайся!
Священник подпрыгнул и вскочил на ноги с диким воплем, кальян вывернулся из креплений и разбился о пол. Ужас заставил человека выбежать из угла, шелестя мантией, и заступить дорогу сервитору. Он врезался в громоздкую машину одновременно с тем, как пересек линию огня, — тело задергалось от множества попаданий, брызнула кровь. Маленькая человеческая фигурка за несколько секунд превратилась в мешанину из мяса и костей, но этого времени было достаточно.
Мита, как молния, возникла позади воющего священника с энергетическим мечом в руке и ударила что было сил.
В тот момент, когда линию огня более никто не заслонял, нечто быстрое промелькнуло перед сервитором, его вычислительные алгоритмы еще успели передать тревожный сигнал в машинный мозг, но тело выполнить новый приказ уже не успело.
Мита рассекла туловище сервитора надвое первым же ударом, потом проскочила мимо мнущейся в коридоре группки людей из свиты и сбежала.
Когда дознаватель вдоволь напетляла среди пустынных переулков Каспсила, у нее хрипело в груди, мускулы отчаянно болели. Вся ее одежда была залита кровью Винта, в висках стучало, а в голове билась единственная мысль, которая с каждой секундой росла и скоро достигла размеров левиафана.
Преступница.
Мита сделала шаг в тень.
Зо Сахаал
Два дня тянулись бесконечно, словно густая смола. Сахаал не находил себе места, ощущая каждую секунду как бесконечное мучение. Иногда ему казалось, что время вообще остановилось, залипло мухой в янтаре и больше не движется.
Сахаал нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотникам трона, перебирая в уме возможные препятствия, могущие помешать его планам.
По-прежнему никаких известий о Короне.
Два дня в тенях подземелья, два дня в дымном свете факелов среди ржавых стен. Два дня вялого ничегонеделания, когда лишь языки пламени указывают на то, что жизнь продолжается. Лишь призраки улья мечутся в тишине вокруг своего нового короля — кошмары, мечтающие обрести плоть и кровь.
Сахаал осматривал водную гладь и все свое королевство, удовлетворенно кивая в тишине. На севере, у самой кромки воды, теперь вырастала пирамида, устремляясь вверх огромным сталагмитом, старающимся достигнуть потолка пещеры. Повелителя Ночи ранее не интересовало это место, но теперь он все чаще посматривал туда, видя бредущих среди растяжек и балок болот воинов Семьи Теней и прочих беженцев. Они считали, что их никто не видит.
Он был везде и одновременно нигде. Обреченный терзаться, проклятый ждать.
Сахаалу не нужны были режим охоты или система ночного видения, с которыми он свыкся, для определения строительного материала растущего сталагмита. Он дал им два дня. После чего они все были бы его. Его повелитель мог бы им гордиться. В редкие минуты расслабления, когда Сахаал погружался в воды воспоминаний, ему казалось, что он может вспомнить лицо Конрада Керза. В облаках белого тумана ему грезилось, что он может снова встретиться с Ночным Охотником, может поговорить с ним как ранее, может испросить совета и обрести покой.
Но это были лишь иллюзии. Примарх ушел навсегда, его наследство — единственное, что осталось.
При жизни Конрад Керз страдал от душевных мук. Преследуемый картинами ужасного детства, видениями собственного падения, он изо всех сил пытался каждой частичкой своего существования заработать уважение и восхищение среди братьев. И более всего ему хотелось быть достойным любви и привязанности отца. Став взрослым, он, как в молодости, сражался с тенями, страхом и сталью, ведя войны во имя Императора. Керз воспитал собственных сыновей — Повелителей Ночи, великих воинов, непревзойденных в Галактике.
Конечно, если быть абсолютно честным, Конрад любил славу.
Там, где другой примарх сражался и совершал героические деяния за Бога-Императора, повелитель Сахаала преследовал лишь результат. Он никогда не был таким харизматичным, как Лев Эль'Джонсон, таким пунктуальным, как Робаут Жиллиман, таким демагогичным, как Хорус Благосклонный… Но Конрад Керз был сильным. Он мог убить любого врага. Он мог быть прагматичным. Он мог быть ужасающим.
Во вселенной ужаса он срывал с врагов Императора их мерзкие мантии. Он боролся с погружением в дикость, совершая это. Он смог обуздать в себе зверя и сумел вырастить из него чудовище, ужасающее самых грозных врагов. Керз пожертвовал мнимой славой и популярностью, сумев снискать корону изгоя — самого грязного из примархов, самого подлого бойца. Его называли собственным дьяволом Императора, никто — вообще никто — не смел становиться у него на пути.
Мятежники сдавались при простом упоминании о его приближении. Мародеры дрожали от одного имени Ночного Охотника, убегая и бросая награбленное. Те, кого всегда боялись, теперь боялись его. Те, кого всегда ненавидели, теперь ненавидели его.
Повиновение через ужас.
Керз никогда не был человеком, но, как и все примархи, скрывал в самом дальнем углу своего светящегося сердца горький аромат человечности. Конрад принес чувства в жертву. Он вытер слезы безумия с белоснежных щек и бросил нежность и теплоту волкам. Во славу имени Императора. Он потерял все. Керз стал тем, для чего был предназначен, тем, кого требовала Галактика. Так хотел Император, в этом была необходимость. Он стал верным монстром.
А когда Конрад попросил отца о помощи, попросил немного любви, самую капельку — намек — благодарности, в ответ получил лишь презрение.
Сахаал пришел в себя, оторвавшись от размышлений, и увидел, что его рука так сильно сжала подлокотник, что расколола украшавшие его кости и черепа. Он не заметил, как прикусил язык, и теперь ощущал во рту металлический привкус собственной крови. Презрение.
Вот наследие Ночного Охотника. Презрение преданного отцом сына. И жажда мести.
О, как могучие падут…
— Клянусь в этом… — неслышно прошептал Сахаал. — Клянусь, повелитель. Мы непременно станем могущественными. Мы заставим его заплатить за все содеянное.
Пирамида все прибавляла в размерах. Сначала она была небольшой, но теперь стремительно увеличивалась — слои уплотнялись, громоздясь один на другой, превращаясь в самую настоящую модель улья.
К концу второго дня, когда Сахаал лично отправился осмотреть огромный сталагмит, зловоние приобрело почти физическую силу. Мужчины и женщины — старики и молодые — распахнутые глаза, раскрытые рты, вывалившиеся языки. Гудящие мухи и ползающие по коже личинки. И везде — от основания до верхушки — кровь, кровь, кровь.
Множество мертвых голов мрачно смотрели на Сахаала в немом укоре, а он заглядывал им в глаза и улыбался. Большинство добыто грубо. Повелитель Ночи представил себе узкие и темные переулки, похожие на лабиринты, где убивают, а потом торопливо и неаккуратно перепиливают шею. Сначала в ход идут кастеты и ножи, потом мачете с широкими лезвиями. Повреждения тканей говорили о грубой работе и неточных ударах, нанесенных через хрящи и позвонки. Жертвы сопротивлялись, их били и связывали.
— Сколько не вернулось? — пробормотал Сахаал, подзывая обвинителя.
Его сопровождала лишь Чианни, мерцающие факелы заставляли их тени плясать на груде голов.
— Не так уж много, — тихо ответила жрица. — Те, кто отказался, скоро были убраны… теми, кто уже совершил работу.
Сначала Сахаал принял ее интонацию за отвращение, но нет… Семья Теней следовала культу смерти много лет. Чианни просто благоговела перед памятником, возвышающимся над ней.
— Думаю, мы недосчитаемся около шестидесяти человек. Неизвестно, сбежали они или их схватили.
— У нас есть их дети?
— Конечно.
Сахаал развернулся и навис над Чианни, на нем не было шлема, поэтому глаза сверкали ярко и грозно. — Ты знаешь, что следует сделать.
Она кивнула.
Сахаал был впечатлен — даже мысли о детоубийстве не вызвали беспокойства у жрицы. Она начинала по-настоящему нравиться космодесантнику.
Было мудро довериться ей.
Сахаал вновь отвернулся и принялся неспешно разглядывать пирамиду, оценивая ее размеры и приходя в хорошее расположение духа от созерцания этого алтаря ужаса. Это была жатва, достойная самого Кровавого Бога: гора плоти и крови, ужасные гримасы мертвых голов и белеющие позвонки — приличествующие украшения медного трона Кхарна.
Если говорить откровенно, Сахаал не рассматривал пирамиду голов как жертвоприношение. Они не предназначались некоему божеству или метафизическому духу.
В конце концов, не существовало никакого Бога Страха.
— В память о Ночном Охотнике, — прошептал Сахаал.
Это был достаточно рискованный план — послать беженцев выполнять столь ужасное поручение. Было очень важно добиться всеобщего повиновения, приобщить людей к его Крестовому Походу, запачкать в крови, нравится им это или нет. Перспектива убийства прельщала немногих, еще меньше могли это исполнить с легкостью и без сожалений. Но теперь… теперь все уплатили ужасную дань, а лица жертв будут часто навещать своих убийц в кошмарах. Теперь они с ним.
Он указал им на грешников — нечистых наемников и прочих проклятых, а беженцы проложили торжественный путь в улей, распространившись, как рой мух, между шахтами лифтов и секретными коридорами.
Жители улья были полными глупцами, если думали, что из подулья в жилые районы Каспсила можно попасть лишь по нескольким дорогам. А все беженцы рассеялись по помойкам, устрашенные политикой «сдерживания». От самого высшего до самого низшего уровня теперь зазвучали отчаянные крики и неповторимые звуки: шорох ножей, шум фонтанов крови, топот убегающих ног.
Кто из убитых был грешником? Были ли среди отрубленных голов головы преступников, заслуживших подобную участь?
Не было.
Ведь любое существо можно признать виновным в мелких грехах, совершаемых изо дня в день на протяжении всей жизни. Пирамиду составляли головы невинных, смешанные с черепами бродяг и прочего отребья, но Сахаал мог биться об заклад, что каждый убийца убедил себя в виновности и полной аморальности своей жертвы. Ведь они действуют во имя Императора. Что бы они ни совершили, какое бы насилие ни сотворили, какие бы ужасы ни увидели — им все прощалось во имя Святой Войны, которую ведет их новый хозяин.
Теперь они все принадлежат Сахаалу. Человеческий разум все же прекрасная вещь. Но самое главное, что, исполняя повеление своего господина, орда палачей разворошила улей гораздо сильнее, чем Повелитель Ночи даже мог надеяться.
Количество убитых роли не играло. По сравнению с миллионами жителей эта гора превращалась в жалкую кучку, но все же… теперь страх поселился на каждом уровне и в каждом районе улья. Знание Сахаала об этом было таким же естественным, как умение когнитора делать вычисления, а поэта — складывать слова в рифмы.
Пусть Гражданский Канал Веры все отрицает. Пусть виндикторы грозно хмурят брови и утверждают на каждом углу, что вес в порядке. Слухи распространяются еще быстрее, когда их постоянно опровергают. Улей накрыла волна убийств — бессмысленных, случайных, кровавых и загадочных.
Теперь миллионы будут шушукаться и передавать небылицы — ведь это интереснее, чем любое развлекательное шоу, и гораздо страшнее, чем обычная глобальная катастрофа. Сахаалу уже мерещились шепоты и испуганные взгляды, поселившиеся в каждом доме.
Кто все устроил? Чего они хотят?
Почему для жестокой казни были выбраны именно эти жертвы?
Улей станет небезопасным местом. На каждую дверь опустится запор. Соседи начнут подозрительно коситься друг на друга, избегая разговоров и стараясь не смотреть в глаза. Семьи будут дрожать с приходом ночи, пугаясь каждого шороха.
Убейте тысячу мужчин — и другие будут вас ненавидеть.
Голос повелителя Сахаала вновь зазвучал в его памяти.
Убейте миллион людей — и остальные выстроятся в очередь, чтобы добраться до вас. А если убить всего одного человека, то все прочие увидят монстров и дьяволов в каждой тени. Убейте дюжину — и оставшиеся в живых будут кричать от страха по ночам. Они должны чувствовать не ненависть, а страх.
Сахаал удовлетворенно кивнул.
Первый шаг сделан. Его братья спешат к нему, и он не будет выглядеть слабаком или глупцом в их глазах.
— Созови капитанов, — приказал Сахаал Чианни, на миг представив себя на Тсагуалсе командующим своими Хищниками, инструктируя перед боем Повелителей Ночи.
— Да, милорд, — пискнула Чианни, разрушая иллюзию. — По какому вопросу?
Сахаал усмехнулся, разглядывая головы:
— Конечно, по вопросу войны, обвинитель, по какому же еще?
Воспоминания нахлынули вновь. Сахаал, стоя перед собравшимися воинами, сделал паузу, вернувшись мыслями в прошлое: в великие залы «Ваститас виктрис», к флоту Повелителей Ночи. Еще живой повелитель, закутанный в перья и, как всегда, сумрачный, оперся о Кафедру Стервятника, чтобы обратиться к братьям.
Подобные воспоминания все чаще накатывали на Сахаала, но это даже немного испугало его своей реалистичностью. Отчетливо можно было различить все цвета и мелкие детали. Иногда Сахаал боялся, что сходит с ума.
Но слишком тяжело было отказаться от возможности посмаковать прошлое, увидеть живого повелителя и погрузиться в слова Конрада Керза, рассматривая их как личное послание. Наследие повелителя теперь лежит рядом с ним. Сахаал должен готовиться стать примархом.
Чтобы убить врага, нанесите удар в трех направлениях.
Именно так начинались лекции. Новички и ветераны стояли плечом к плечу: десантник и хищник, разведчик и терминатор — все равны перед глазами лорда, на каждом может остановиться лихорадочный взгляд.
Ударьте по рукам, чтобы враг не мог вас ранить.
Ударьте в сердце, чтобы забрать жизнь врага.
Ударьте в разум — храбрость и вера врага исчезнут, вот тогда поражение неминуемо.
Врагом Сахаала был улей. Он возблагодарил призрак своего повелителя за нужный совет и, когда капитаны собрались у него, выслал шесть команд, которым предстояло отрубить щупальца города — одно за другим.
Противовоздушные батареи на поверхности планеты. Орбитальная защита. Их необходимо ошеломить продуманной и внезапной атакой, повреждения должны быть серьезными, такими чтобы нельзя было все исправить поверхностным ремонтом.
Ударьте по рукам, чтобы враг не мог вас ранить.
Четыре группы отправятся на границу улья, в самый центр его грохочущего сердца. Электростанции. Геотермальные шахты. Большие мелта-заряды и сделанные на скорую руку бомбы разрушат насосы, лишив улей энергии.
Ударьте в сердце, чтобы забрать жизнь врага.
Что касается удара по разуму… Он сам возглавит его.
Он ожидал охрану из народного ополчения или тому подобной дряни, прячась в тенях желтых огней, горевших у входа. Пропаганда пропагандой, а вход в комплекс охранялся гораздо сильнее, чем рассчитывал Сахаал. Он недооценил командующего виндикторами.
Жители города потеряли покой — волна убийств сделала свое дело. Теперь на улицах появлялось мало прохожих, большинство предпочитали сидеть за надежными дверьми, молясь, чтобы монстры не заглянули к ним на огонек.
Сегодня это обстоятельство сыграло на руку Сахаалу и его отряду — им было легче просочиться через потайные проходы и забытые шахты, проскочить незамеченными по пустующим трамвайным путям.
На средних ярусах, там, где указали разведчики, они сломали ржавую решетку и выбрались на промышленную галерею, которая и была их целью. Но внезапно обнаружили не меньше шести виндикторов, охранявших тяжелые ворота.
Сахаал, которого расслабили предыдущие успехи, проклял себя за неспособность предвидеть, что стража будет усилена. Семья Теней растаяла в ближайших переулках, ожидая его команды. Повелитель Ночи опытным глазом внимательно оценивал противников.
Два дервиша в тяжелой броне, маркированной красными полосами, стояли за рукоятками приводов лазерных пушек — по одному с каждого края. Пятеро виндикторов, вооруженных дробовиками, бродили между ними — они были особенно опасны для его плохо защищенных воинов. После нападения на космопорт виндикторы решили больше не рисковать.
Сахаал усмехнулся про себя. Он слишком много дней просидел на троне в темноте, ничего не делая и думая о разных возможностях. Как хорошо было вновь ощутить себя активным и готовым к бою.
Повелитель ночи, жутко завывая, спрыгнул на виндикторов сверху, прямо в центр их расположения. Первый дервиш, которого он убил, даже не понял, кто к нему приближается, и попытался выстрелить. Сахаал прошел через кровавые брызги, уже найдя себе вторую жертву. Ударом когтей он рассек шлем и череп, превращая голову префекта в кашу из мозга и костей.
Сбоку от него запульсировал дробовик — панический выстрел лишь оцарапал Сахаала, когда он вырывал когтями еще одно искаженное лицо из шлема. Свободной рукой Повелитель Ночи выдернул болтер из рук противника и выпустил очередь точно тому в грудь, действуя быстро, как призрак, проносясь перед глазами сине-бронзовой смазанной полосой.
Когда заряды болтера сдетонировали внутри доспехов, Сахаал был уже далеко, расправляясь с оставшимися людьми.
Шипящий звук разряда лазерной пушки заставил его среагировать мгновенно — не дойдя до стрелков, он врубил прыжковые ранцы и, уже взлетая, напоследок свернул головы виндикторам, которые с предсмертным воплем рухнули на землю. Теперь Повелитель Ночи мог прицелиться и точно выстрелить в сторону последнего дервиша. Заряды накрыли лазерную пушку, немедленно изорвавшуюся огненным шаром, испепеляя и превращая в пар все живое рядом с ней.
Сахаал опустился рядом с пылающими развалинами и счистил с доспехов несколько кусков прилипшей плоти, разочарованный, что все так быстро закончилось и больше некого убивать.
Вся атака заняла не более пяти секунд.
— Двигаемся дальше, — сказал Зо благоговейно наблюдающим за ним из укрытий людям Семьи Теней,
Тлеющая вывеска над дверью, покореженная взрывом лазерной пушки, гласила: «СТАНЦИЯ ВЕЩАНИЯ ГРАЖДАНСКОГО КАНАЛА ВЕРЫ».
Сахаал улыбался, глядя, как цепочка закутанных воинов быстро скользит к нему из тьмы.
Ударьте в разум — храбрость и вера врага исчезнут, вот тогда поражение неминуемо.
Поначалу Сахаал спрашивал себя, хватит ли у них времени на выполнение этой задачи.
Они ворвались внутрь без лишних слов, не обращая внимания на мечущихся техножрецов.
Временно.
Жрецы могли хорошо послужить нуждам Сахаала, но, наученный горьким опытом, Повелитель Ночи уже знал, что преданных и жестоких приверженцев будет сложно убедить.
Будь у него достаточно времени, Сахаал смог бы подчинить их разумы, заставив принять предложенную цену, но вот именно времени в его распоряжении сегодня не было.
Вместо этого он жестоко убил их всех, усыпав телами помещения, откуда жрецы каждый день вели свои передачи. А мелкие сошки вроде аколитов, новообращенных и слуг, подталкиваемые залитыми чужой кровью воинами Семьи Теней, были вынуждены наблюдать за резней. Лишенные хозяев, которые с помощью хирургическим путем встроенной техники держали братство Омниссии под полным контролем, молодые люди быстро согласились со всеми требованиями. И после десятилетий действий под командованием техножрецов, навязчивой проверки каждого движения, аколитам, возможно, даже понравились их новые приказания.
От начала до конца все заняло не более двадцати минут. Пульты благословили пленные — пусть неуклюже и с замешательством, обслуживающие сервиторы понеслись со щебетанием и пакетами данных, протягивая новенькие кабели взамен поврежденных от студии до часовни, достигая точек освящения, откуда сигналы уходили во все уголки улья.
Потом Сахаал без всяких эмоций убил всех, кто помог ему, казнил быстро и без фантазии, — и немедленно помчался заниматься безопасностью. Двадцать минут — весьма значительный срок, чтобы виндикторы успели среагировать.
Возможно, охранники у ворот не подали нужного регулярного сигнала. Возможно, проходящий патруль наткнулся на мертвые тела у станции вещания. Истина сейчас никого не интересовала — только сложившаяся ситуация. Из узких окон студии Сахаал увидел множество бронированных фигур, бегущих к зданию. Чтобы замаскировать их продвижение, были применены дымовые шашки, извергавшие густую красную завесу.
С другой стороны затрещали выстрелы. Вспышки ярких лучей лазеров, выжигающих шрамы на стенах и окнах, от которых поднимался слабый дымок, и хеллганы, пугающие без всяких дополнительных эффектов, усмиряли желающих оказать сопротивление,
— Режим охоты! — отдал команду Сахаал, более заинтересованный, чем увлеченный.
Его улучшенный взгляд немедленно очистился от клубов рубинового дыма, и теперь Повелитель Ночи четко видел все происходящее вокруг.
Как он и подозревал, залпы дробовиков и хеллганов были отвлекающими. С флангов показались новые дервиши в тяжелой броне, прячущиеся за развалинами ворот, — прибыла штурмовая команда, подготавливающая атаку. Стало ясно, что министорум потерял терпение и требовал пресечь любое сопротивление в зародыше. Они хотели вернуть станцию вещания под свой контроль.
И вернуть быстро.
Сахаал пожал плечами, возвращаясь к нормальному видению мира. Когда он выбрался на узкий карниз, идущий по внешней стене здания, его посетила мысль: интересно, подозревали ли воины Семьи Теней, которые сейчас отчаянно сопротивляются по всей станции, не жалея магазинов и гранат, что никто их не планировал вывести отсюда живыми? Неужели они все глупцы, не понимающие, что сбежать из бутылочного горлышка ворот, занятого противником, будет невозможно? Или знали? Понимали все и следовали за лидером — веря ему или боясь до смерти, но все равно шли? Сахаал пришел к выводу, что ему в любом случае ответ неинтересен. Такие черви самой судьбой предназначены для принесения в жертву. Он почти смог убедить себя, но где-то в глубине души Сахаала кололо чувство вины, с которым он ничего не мог поделать.
Из здания студии сбежать невозможно — он всегда это знал.
Если только ты не умеешь летать.
Повелитель Ночи включил прыжковые ранцы и скрылся в клубах дыма от взглядов и друзей и врагов. Он мог лишь надеяться, что его воины продадут свои жизни подороже и смерть их будет быстрой и легкой.
Грохот перестрелки еще долго отдавался эхом за спиной Сахаала.
Все произошло, когда Повелитель Ночи возвращался в безопасную тьму подулья, продираясь через километры паутины и прыгая по толстым трубам хладагента, покрытым ржавчиной и текущим во многих местах.
Он двигался как призрак между переборками, стараясь не ступать в пепел давно заброшенных дымовых труб, когда знакомый скрежещущий звук, донесшийся из мрака, заставил Сахаала дернуться и задрожать от ярости.
— Хет-хет-хет… — раздалось в сухом воздухе, напугав стаю белых летучих мышей, которые немедленно сорвались в воздух. — Хет-хет-хет…
Это был Пахвулти, когнис меркатор — торговец информацией. Он сидел, прислонившись к текущему клапану вентиляции, всем своим видом говоря о полном расслаблении, и радостно махал Сахаалу, показавшемуся из мрака туннеля. Та плоть, что повредил Повелитель Ночи, теперь была заменена грубыми механизмами, причем теперь уже было сложно понять, есть ли у Пахвулти человеческие признаки.
— А вот и вы… хет-хет-хет… Давно вас жду. Прослышал о нападении на станцию вещания… И у стен есть уши, да… Поэтому я подумал, что вы, вероятно, будете возвращаться этим путем… Что-то вы задержались!
Сахаал отступил в тень, скрежеща зубами.
Что сейчас делать? Что делать?
Ведь он в конечном счете просто воин. Он умел сражаться. Наслаждаться партизанской войной и террором. В таких вещах надо проявлять решительность — это ключ к успеху. Все просто: он должен быть самым сильным — и победить, должен превзойти всех в хитрости — и победить, должен стать самым ужасным — и победить.
Еще Сахаал был лордом. Заставлял подчиняться себе. Он плыл по океану ужаса, принимая почести от всех боящихся и благоговеющих. Все происходило так, как было заведено.
Но это дружеское отношение Пахвулти и его смех приводили Сахаала в бешенство, эта неспособность торговца ощущать боль и страх ставила Повелителя Ночи в тупик, он не мог ее понять и не мог придумать ей противодействие.
Как и всегда в такие моменты, он отдался во власть инстинктов.
— Ублюдок! — заревел Сахаал, рванувшись вперед, как черная стрела, заставляя когти наполовину выскочить из ножен.
Он налетел на торговца как метеор, разрезая кабели и сухожилия, кромсая механические приводы.
Пахвулти встал и, иронично наклонив голову, уставился на Сахаала, вокруг которого поднялись смерчи пыльного воздуха, — обе руки торговца были отрезаны и заброшены подальше.
— Дорогой мой… — усмехнулся Пахвулти, — это же просто дежа-вю. Хет-хет-хет…
Сахаал на миг ощутил желание продолжить нападение. Он чувствовал себя опустошенным: как можно пугать глупца, отвечавшего одними насмешками? Он присел в темноте рядом с улыбающимся существом, сдерживая себя из последних сил, и скрестил руки.
Получалось плохо. Терпение не относилось к достоинствам Сахаала, оно плохо сочеталось с гневом. Повелитель Ночи вновь вскочил на ноги и, схватив Пахвулти за голову, бросил на пол. Потом наступил бронированным коленом на грудь торговца и вонзил когти в то место шеи, где еще были остатки плоти.
— Смотри на меня, червь, — прошипел Сахаал. — Смотри на меня, пока я убиваю тебя.
— Хет-хет-хет!.. И почему, во имя сосков Терры, вы решили это сделать?
— Ты оскорбил мою честь. Ты решил сыграть в игру за гранью твоего понимания! — Сахаал склонился так низко, что пар из его дыхательного аппарата закружился вокруг механического лица торговца. Он больше не мог выносить подобной непочтительности. У глупца больше нет ничего стоящего, чтобы ему предложить. — Я сожру твое сердце, Пахвулти, если оно у тебя все еще есть. А твой череп украсит мой трон…
— Нет, нет… не Пахвулти. Только не тогда, когда его послали с заданием…
Сахаал остановился:
— Какое задание?
В первый раз он увидел, что торговец перестал усмехаться и принял озабоченный вид. Пахвулти был предельно серьезен.
— Меня послали как шпиона, — сказал он, вздрагивая оптическими сенсорами. — Послала ведьма Инквизиции.
Тревожный звонок загремел в разуме Сахаала.
Убей его! Убей его!
— Инквизиция? И ты так легко в этом признаешься? Ты точно безумен!
— Хет-хет-хет… Она думает, что смогла обмануть меня, друг. Она угрожала и льстила мне, чтобы я поверил. Но я решил ее перехитрить.
— Ого!
— Я уже решил помогать вам.
— Помогать? — горько рассмеялся Сахаал. — Как ты можешь мне помочь?
Торговец не выглядел обескураженным.
— Знания, — просто сказал он. — Пахвулти знает все. Ничто не проходит мимо Пахвулти. Он видит весь…
Загадки и отговорки. Убей червя. Следуй своему плану.
Но…
Но если он видит все…
Сахаал облизнул губы, отгоняя неприятные мысли:
— Что конкретно?
— Места, люди… Имена. Я понимаю вас, космодесантник. Я знаю имя, которое вы жаждете услышать.
Он лжет. Он скажет все, что угодно, для спасения жизни. Убей его!
Но…
Но что, если…
— Какое имя?
— Гашеный. Маленький коллектив Гашеных. Спрятавшихся от тебя. Затаившихся в темноте. Хет-хет-хет!..
Кровь Сахаала быстрее побежала в жилах.
— Ты… знаешь, где он? Говори! — Он рубанул когтем по груди торговца, пронзая слои резины и стали, выражая этим жестом свое раздражение. Но эффект был нулевым.
— Не он. Они. Конечно, я знаю. Ведь я и создал их. Хет-хет-хет…
— Говори! Где они прячутся? Говори, или я разорву тебя на клочки!
— Нет, нет… только не Пахвулти. Не тогда, когда он знает…
— Что ты знаешь, жалкий глупец?
— Я знаю, что вы тут делаете, да. Я знаю, с кем вы ведете дела. Знаю, где скрывается ваша жалкая империя. Я все видел. Мои глаза везде. Хет-хет-хет! — Пахвулти медленно мигнул, словно крокодил. — Я даже знаю, кто вы такой!
Сахаал медленно поднялся:
— И кто я такой, маленький червь?
— Хет-хет-хет… Космодесантник-предатель. Дитя восстания. Союзник Великого Предателя. Повелитель Ночи! — усмехнулся Пахвулти. — Я опознал ваши знаки, еще когда в первый раз видел.
Сахаал боролся с удивлением. Такого он не ожидал.
— И что?
— Я слышал сплетни. Слухи в темноте…
— Какие еще сплетни? Выражайся понятным языком!
— Святой воин, так вы себя сами называете, да? Своему маленькому племени вы сказали… хет-хет-хет… что имеете особое послание. Сказали, что вы — прекрасная свеча непорочности во тьме разврата. Скоро ваши братья придут вам помочь, да? Я слышал об этом, слышал ложь… Но ведь вы действительно так говорили. Да? Племенам следует подготовиться к приходу братьев? Не так ли?
— И что из того?
Он знает слишком много!
— Мы знаем, что вы солгали, Повелитель Ночи. Мы знаем, что они не придут спасти улей. Хет-хет-хет… Скорее наоборот…
— Ты угрожаешь мне разоблачением? И все? Это твоя самая страшная угроза?
— Я не угрожаю, Повелитель Ночи. Лишь подтверждаю собственные подозрения.
— Тогда чего ты хочешь? Почему мне стоит сохранить тебе жизнь? Говори!
— Гашеный. Вы не убьете меня из-за него.
— Скажи мне, где он. — Сахаал с трудом подбирал слова. — И я отпущу тебя. Клянусь!
Я убью его! Срежу проклятое лицо с черепа!
— Хет-хет-хет… Нет, нет… В последний раз… Когда я помог вам в последний раз, что стало ценой за мои усилия?
— Не было никакой цены! Я спас тебе жизнь — и все!
— Да. О цене не было разговора. И сначала каждый свободен, как я уже говорил. Но на этот раз… расходы Пахвулти сильно увеличились.
В первый раз за свою жизнь Сахаал не нашелся с ответом.
— Ты… Ты… — Он запнулся, поглощенный океанами гнева, бушующими внутри. — Ты что, собираешься потребовать нечто… потребовать от меня, червь?! Ты ничтожество, а я Мастер Когтя! Я был избран Охотником! Да я нарежу из тебя тысячу рем…
— Вы ничего не сделаете. Если хотите заполучить Гашеного.
И это было проблемой.
Корона была для Сахаала всем.
Более могущественная, чем его уважение, более могущественная, чем его гнев, более могущественная, чем его гордость.
Найдя Гашеного, он мог ее обрести вновь.
Убей его! Разорви на куски! Вырежи каждый орган!
Сахаал был все еще сердит, но внутренние голоса начали терять силу, поглощенные холодным пламенем его прагматизма. Часть души Повелителя Ночи, зараженная Темными Богами Хаоса, бушевала и ярилась напрасно, он медленно поборол ее кровавые желания и взял себя под полный контроль.
— Какова… какова будет твоя цена, торговец?
— Власть, Повелитель Ночи. Ведьма Инквизиции не получит от меня сообщений, которых так ожидает. Я отдам вам Гашеного. А когда придут ваши братья, город падет. И кто затем будет править?
Торговец широко улыбнулся стальными зубами:
— Я, Пахвулти, и буду править всеми.
Мита Эшин
Мита проснулась от громкого крика. Она вскочила на ноги и приготовилась к бою раньше, чем остатки сновидений улетучились из головы. Несколько мгновений девушка недоуменно мигала от света, прежде чем смогла четко различить явь и фантазии.
О Бог-Император, как морозно…
Враждебный холод Эквиксуса вторгался в улей уже несколько дней и на все ярусы. Тепловые кондиционеры внезапно затарахтели и остановились, во многих районах и секторах замерцаю и выключилось освещение. Аварии были временными, но отряды техножрецов и армии их аколитов бродили от одного распределительного щита к другому, а от них — к главным генераторам, вознося молитвы и благословения, но замершие вентиляторы и остывшие трубы больше не могли сопротивляться наступлению мороза.
Мита спросила себя, что это могло означать и кто стоит за происходящим. Она ощущала, что у нее есть довольно хорошее предположение в отношении виновника.
Девушка вздрогнула, и холод был в этом виновен не полностью.
Переулок, в котором она спала, не изменился за ночь: грязные стены, заляпанные машинным маслом и ржавчиной. Вокруг не было видно рычащих виндикторов с грозно поднятыми энергетическими булавами, из тьмы не вылетали бутылки, пушенные рукой одного из местных хулиганов, рядом не вихлялись проповедники, предрекая конец света и осыпая всех проклятиями.
Мита обитала здесь уже два дня, ведя жизнь бродяги, — спала на улице, дрожа от холода, а утром старалась раздобыть немного еды. Она обменяла свое безвкусное платье с эмблемой Инквизиции на толстое тряпье, в которое и куталась. Причесывалась, видя собственное отражение в сточных канавах с нечистотами. Пока ей удавалось успешно скрываться и не попадаться в руки агентов Каустуса. Учитывая свирепость уличных банд и полную апатию местного населения, Миту не удивляло, что ей больше не встречались люди с таким же статусом. Им всем была одна дорога — вниз, в подулье.
Правда, был еще выбор — умереть.
Но Мита считала такой вариант явным перебором.
Наоборот, она будет сопротивляться до последнего. Может, у нее и нет дома, может, за ней и охотится Императорская Инквизиция, но у нее есть четкая цель. Есть последняя соломинка, за которую можно ухватиться. У нее есть торговец информацией…
Никого в окрестностях не потревожил раздавшийся дикий крик. В этом не было ничего удивительного: хоть Каспсил и не жил по законам подулья, но его нельзя было назвать и сладкой утопией. Грабежи, насилие, убийства — этим мрачным туманом всегда была окутана жизнь множества секторов улья. А если вспомнить события последних дней, череду загадочных казней, заставивших улицы вздрогнуть от ужаса, ночной крик покажется незначимым и второстепенным.
Но вопль, разбудивший Миту, был не один. Теперь к нему присоединился целый хор отчаянных голосов, от которых по спине бежали мурашки. Дознаватель выбралась из своего укрытия, потуже запахивая импровизированный плащ — холод давал о себе знать все сильнее, — и прислушалась, стараясь определить точное расположение источника звука, а потом зашагала прямо к нему.
В этом, возможно, и было главное различие между Митой Эшин и любым другим жителем улья — когда все бежали от ужасных звуков, она упрямо шла к их источнику.
Это был зал собраний. Такие обшарпанные здания часто имели даже купола или украшения в виде священных таблиц на фасаде (ужасного качества, где святой «икс» был неотличим от «игрек» экклезиарха). Иногда стены покрывали и религиозные надписи, но их можно было и так встретить на каждом углу улья. Эти залы вечно зажимали стенами близлежащие здания, делая их похожими на раздувшиеся вигвамы. Внутри стояли бесконечные ряды неудобных пластиковых сидений, также в комплект, как и в большинстве жилых кварталов города, входил дрожащий сервитор, наблюдающий за порядком.
Сюда стекались со всей округи граждане, выполняя ежедневную повинность просмотра Гражданского Канала Веры. Поэтому залы редко пустовали и всегда были шумными, подчиняясь ритму заводских смен, по очереди заполняющих внутреннее пространство. От этих коммунальных индостриа доносились звуки гимнов, пламенные речи и приветствия, исходящие из потрескавшихся динамиков вьюспексов.
А вот теперь неслись сплошные крики.
Мита поспешила внутрь, изготовившись сражаться, и остановилась на пороге как вкопанная. Вопли издавала вовсе не публика, как она первоначально подумала, наоборот, зрители сидели, прижавшись к спинкам сидений, — многие с закрытыми глазами, другие — взявшись за руки, как испуганные дети.
Над людьми нависал огромный экран вьюспекса, к которому тянулись грозди оптических кабелей и информационных шлейфов, придавая сооружению вид светящегося паука, свившего гигантскую паутину среди Портретов святых.
На экране был кардинал — как предположила Мита, именно он должен был вести передачи в этот ранний час, — и кардинал был распят. На темном фоне студии камеры брали крупным планом обнаженное тело жертвы, во всех деталях передавая исхлестанное лицо и грудь, покрытую множеством тонких и длинных разрезов.
Кардинал был вздернут на сложное высокое устройство, усеянное множеством линз и странных разъемов, многогранные кристаллы у основания которого ярко светились, придавая механизму вид пластикового дерева, покрытого наростами. Мита без труда распознала в нем фотопровидца — сервитора, вмещающего в себя всю сложную снимающую аппаратуру. Более того, можно было не сомневаться, что нынешнюю ужасную картинку передает точно такой же фотопровидец.
Руки кардинала были вывернуты из плеч, ноги крепко связаны. Через каждую руку, через берцовые кости, через плечи и шею, через жир на бедрах проходили, пронзая их насквозь, ржавые болты, не меньше дюжины.
У подножия фотопровидца, теперь залитого кровью, лежали кучи других тел, закутанных в мантии и сверкающих аугметикой. Их руки с длинными ногтями продолжали сжимать сервоманинуляторы и были вывернуты под неестественными углами. Техножрецы, преданные Императору, решила Мита, служащие его ипостаси, Богу-Машине. Каждый из них был обезглавлен.
Кардинал, однако, все еще был жив. Он медленно умирал, из груди доносились резкие хрипы, распростерший крылья орел стал матово-бледным. Даже если бы во рту у человека не было жесткого кляпа, Мита сомневалась, что кардинал нашел бы в себе силы для крика. Но его глаза следили за линзами фотопровидца, кадык судорожно дергатся — он старался выговорить какие-то слова.
Самым страшным, что сразу бросаюсь в глаза, было вырезанное на груди кардинала единственное слово, змеившееся кровавыми буквами, подчиняясь некой адской каллиграфии. Его писали наспех, неаккуратными и грубыми линиями.
Отлучен.
Мита ощутила, как ее колени стали ватными, — нет ничего удивительного в такой реакции толпы.
Изображение дрогнуло, кровавое слово начало приближаться, заполняя весь экран, теперь можно было разглядеть каждый волосок и каждую пору на теле кардинала. Едва аудитория немного привыкла и начала надеяться, что ужасы закончились, из динамиков раздался шипящий голос.
Слова ворвались в душу Миты голодными духами. Она узнала его. Она поняла, кто говорит.
Повелитель Ночи.
— Наслаждайтесь, — шептал голос, распространяясь по воздуху как дыхание пронизывающего ледяного ветра, — вот цена ложного рвения…
Зрители в зале разом заговорили, кто-то начал громко читать молитвы.
— Охваченный скверной маленький кардинал, именно таким я его нахожу… жир тела и богатство одеяния, неуемное обжорство и декаданс… Пролить его кровь есть проявление истинного милосердия.
Кого-то из людей в зале начало рвать. Обращенные к вьюспексу глаза были наполнены слезами ужаса. Волна паники и страха наполняла умы, начиная со всех сторон теснить Миту.
— Проявление милосердия — услышать его крики…
Картинка вьюспекса резко дернулась. Все еще поставленный на максимально крупный план, фотопровидец дернулся в сторону, промелькнули мутные расплывчатые пятна, которые невозможно было разглядеть. Затем темнота и неясный свет рассеялись, сменившись фоном синего и бронзового цветов, разделенного на части резкими тенями.
Последовала секундная вспышка, и в центре экрана — крупно — именно на такое время, чтобы умы зрителей могли осознать увиденное и зайтись в спазмах кошмара, появились… дьявольски красные щели, горящие во тьме, окруженные паром дыхания.
Глаза.
— Так же погибнут все, кто ушел от света, — прошипел обладатель ужасных глаз — Пристальный взгляд Императора упал на этот мир (в зале вновь раздались истошные вопли, и многие упали в обморок). — И что же он увидел? Скверна — вот все, что он видит. Город беззакония и несправедливости, которым управляют бессильные эгоисты.
Картинка начала удаляться от жутких глаз, полыхающих злобой. Все остальное оставалось неясным, теряясь в тенях, заставляя стоить догадки по намекам синего и бронзового цветов. Они мелькали, обманывая глаза и путая чувства
— Вы видели смерти, которые недавно пришли к вам. Грешники были обезглавлены. Я забрал их головы, чтобы очистить от скверны. Они будут первыми из многих. Они не будут последними. Кайтесь, грешники. Бойтесь гнева своего Императора. Бойтесь его ангела мести.
Максимально возможно расширив угол изображения, вьюспекс уже не справлялся с задачей и не мог передать истинный поток ужаса. Это невидимое существо, загадочный посланец, продолжало смотреть из тьмы огненными щелями, изредка из мрака поднимался туман дыхания. В мерцающем свете проявлялись только контуры шипов и цепей, давая намек на размеры и форму фигуры.
Но точно ничего нельзя было понять, глаз различал лишь присутствие тела, словно фотопровидец снимал не чье-то материальное присутствие, а изящный силуэт эфирного демона.
Зрители могли сами выдумать любую кошмарную плоть, их перепуганные умы прекрасно справлялись с этим заданием. А раз придумав, могли начинать постоянно его бояться, все дальше уходя от действительности, что было намного хуже.
С экрана зашипело, и во тьме, как вспышки молний, мелькнули ужасные когти, явившись и исчезнув из ниоткуда.
В тесном зале раздался дружный вопль.
— Судный день близок, — произнесла тварь. — Даже не пытайтесь сопротивляться.
В этот момент трансляция прервалась, экран вью-спекса заволокла белая метель помех, слегка осветившая зал собрания.
Настал миг тишины.
— Он лжет! — выкрикнула Мита, ее сердце бешено колотилось. — Он лжет! Он желает, чтобы мы начали его бояться! Он не дитя Императора!
С тем же успехом можно было кричать в лицо подступавшему урагану. Никто не слушал ее.
Люди были очень заняты — они вопили.
То же самое творилось во всем городе. Куда бы ни направилась Мита, никем не замечаемая, как и положено настоящей бродяге, отовсюду доносились рыдания и панические крики. Среди ужасных цветов клубного района или на дымных пустошах, куда фабрики сливали ядовитые отходы, на каждой лестнице и каждом перекрестке царил необузданный ужас.
Шепот. Слухи.
Вещание Гражданского Канала Веры быстро возобновилось, контроль над мятежной станцией был восстановлен. Оттуда лились запинающиеся голоса, обещавшие гарантии, опровергавшие. Это бесконечное «все хорошо, все хорошо» не могло остановить приближающуюся бурю.
И действительно, любой авторитет, делавший попытку выступить с опровержением скверны в улье, просто раздувал инакомыслие, клеймя самого себя как приверженца несправедливости, напрасно стараясь сделать безмятежный вид. Сейчас такие выступления смотрели лишь ничтожное количество людей, хотя это и не имело значения.
Машина слухов работала на полную катушку, ее шестерни крутились с максимальной скоростью, история приобретала все более чудовищные формы, видоизменяясь и разрастаясь с каждым часом.
Часовни не вмещали людей, требующих отпущения грехов и милосердия от ничего не понимающих, потрясенных священников. На улицах пургатисты оказались в центре всеобщего внимания, вопли и свист шипастых палок доносились теперь с каждого угла, рельсы и проезжая часть были в брызгах крови рьяных флагеллантов.
Но большинство… большинство жителей улья не были столь радикальными. Огромное количество людей дрожали по домам с бледными лицами, перемещаясь между домом и фабрикой лишь большими группами, запирая покрепче двери и ставни. Они успокаивающе баюкали плачущих младенцев, а супруги по тысяче раз в день говорили друг другу: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…»
Или просто вожделели друг друга.
Ангел Императора был уже рядом, на его пути сгорит весь грех, нечестивость будет выкорчевана с лица планеты, а в милосердии будет отказано.
Что бы ни говорила Мита, никто не верил ей. Город единым существом думал по-другому. Повелитель Ночи смог переиграть ее.
Ну и где теперь ваше «этим делом займутся», Каустус?
Скользя во мраке по охваченному ужасом городу, девушка поняла: пришло время разыграть туза, которого она придерживала в рукаве до последнего. Мита нашла уединенное место в темном углу под лестницей, ведущей на средние уровни, и уселась скрестив ноги, концентрируя сознание.
Процедура могла быть болезненной.
Когда она несколько дней назад посетила торговца информацией, а его слуги едва не отправили на тот свет Винта, дознаватель, наблюдая за его забавной медлительностью, поняла, что даже объединенный гнев всего мира не смог бы повредить ему. Но Мита сумела прочесть тайны в глубинах разума Пахвулти.
Девушка нашла его опутанного проводами в большой комнате-машине, продолжая проклинать кибернетических воинов торговца.
Он расположился жирным пауком в центре паутины, к торговцу из каждого угла ползли кабели, по которым передавалась информация — основа его империи. Комната ломилась от множества пультов сенсорна, считывающих агнариа, клацающих вычислительных блоков, мониторов ауспексов, круглых циферблатов и громоздящихся один на другой экранов выоспексов. Везде змеились пучки проводов, экранированных резиной или металлом кабелей.
Отсюда Пахвулти управлял фотооптикой, камерами, сервиторами и коммуникаторами по всему улью. Отсюда перехватывал послания, подслушивал и подсматривал, как цифровой бог. Торговец наблюдал за тысячами сделок одновременно, накапливая их в сотах, как пчела, запасая навечно мед данных.
Он считал себя независимым и безжалостным. Он укротил космодесантника, призрака улья, простым и надежным способом — найдя на него управу. В его понятном и одновременно сложном мире вычислений и безжалостных цифр, поделенном на ясные величины, был только один уголок, на который Пахвулти не мог распространить свое влияние, — царство псайкеров.
И да, возможно, он провел жизнь, планомерно удаляя все человеческое из своего тела, делая его заменяемым и крепким, работая над ним, как скульптор лепит шедевр из мягкой глины, но он ничего не мог поделать с древней биологией человеческого мозга. Разум продолжал излучать эмоции, даже если его каркас был из крепчайшего металла и действовал по законам математики. Мита же имела дело только с мыслями.
Псайкер заскользила по его сознанию раньше, чем самодовольность Пахвулти начала паническое бегство, но он был бессилен остановить ее. Торговец вынужден был ответить на все вопросы: кто он такой, как был создан, рассказать обо всех уровнях своей империи.
Он поведал Мите о встрече с космодесантником, о поисках существ, зовущихся Ледниковыми Крысами, о продолжающейся охоте на Гашеного и о слухах, которые облетели на невидимых крыльях все подулье. Рассказал и о поисках непонятного груза. Пахвулти покорно распахнул свою стальную душу перед астральным скальпелем Миты, пока она не нашла то, чего желала.
Дознаватель пригрозила торговцу единственный раз, и эта угроза гарантированно должна была испугать такое существо, как он, — Инквизиция могла информировать его прежних хозяев в Адептус Механикус о его нынешнем занятии и местонахождении. Никогда не поздно подвергнуться святой процедуре пуритенс-лоботомии во второй раз.
Тогда Пахвулти окончательно сдался, заговорил елейным голосом, залебезил, извиваясь, как червь, которым он и в самом деле был.
Мита приказала ему найти Повелителя Ночи. Торговец должен был докладывать о каждом его движении и каждом произнесенном слове, а затем вернуться к ней. Девушка сообщила точное время и место, а затем отпустила Пахвулти и ушла.
Конечно, он ее предал. Такой поступок неизбежно следовал из логики жизни Пахвулти, которую ощутила Мита. Ей ясно представилась картина, как торговец долго извивается перед тварью, за которой он был послан шпионить. Предательство влекло за собой последствия. Мита предприняла… особые меры предосторожности.
На страницах туториа Схоластиа Псайкана эта процедура называлась инкулькати. Она заключалась во внесении фрагмента, именующегося парсусом, собственного астрального «я» в подсознание другого человека. После этой процедуры псайкер мог образовать кратковременную связь с помеченной целью, вне зависимости от ее местонахождения и дальности, принимая все сигналы чувств выбранного человека. Инкулькати не шло ни в какое сравнение с удаленным видением, но, учитывая трудности, вызванные хищными тварями варпа, кружившими вокруг Повелителя Ночи, другого выбора не оставалось.
Инкулькати было тяжелым испытанием. Оно было болезненным. И, кроме того, не давало второго шанса.
Мита смогла проложить путь в разум Пахвулти, с отвращением считывая его холодные амбиции и с самого начала задуманное предательство. Затем, собрав всю храбрость, срезала часть собственной души и вложила ее в холодное сознание торговца. Если ей больше не по силам следить за Повелителем Ночи, она пошлет этого глупца к нему от своего имени. Теперь она будет смотреть через глаза Пахвулти и слышать его ушами.
Теперь, сидя под лестницей в темноте, Мита тщательно сконцентрировалась, ее пробил ледяной пот. Девушка издала мучительный стон, словно рожала невидимое дитя, и мир перевернулся в ее глазах.
…И его внешняя температура составляет тридцать и четыре десятых градуса по Цельсию — без сомнения, результат воздействия хладагентов на броню. Его трон построен из ржавого железа и костей, украшен перьями и достигает трех метров десяти сантиметров от основания до верхушки спинки.
Подслушанные мысли Пахвулти струились вокруг Миты, как полноводная река. Она зафиксировала прорыв и сконцентрировалась вновь, пораженная странными видениями и картинами. Видеть глазами торговца значило быть погруженной в сенсорный океан, обрушивающий волны точных мелочей и потоки анализа всего окружающего.
На глубине полутора километров от уровня льда скалы теплые. Он — бесспорный повелитель подулья, и я нахожусь слева от него. Справа от него сидит обвинитель. С моего ракурса опознаю объект как Ависетт Чианни. Она входит в группировку Семья Теней.
У меня нет оружия.
Я зафиксировал двадцать шесть членов Семьи Теней с тех пор, как попал в это место. Я зафиксировал множество беженцев.
У каждого беженца имеется оружие. Создается армия.
Отделенная массой уровней от Пахвулти, полностью ушедшая в транс Мита была поражена. Связь инкулькати не удавалось усилить, поначалу она едва не была выброшена наружу противоречивым устройством тела торговца информацией, но отчаянным усилием смогла удержаться и теперь присоединилась к тайному восхищению Пахвулти секретной областью, которую смог обустроить Повелитель Ночи.
Цель один в одном метре выше и правее меня. Он говорит:
— Принесите его сюда.
Я отдал ему Гашеного. Все идет хорошо.
Разведчики — трое, все мужчины, все альбиносы из Бледного Дома. Они подтаскивают добычу ближе. Без сомнения, Повелитель Ночи смешивает подконтрольные ему силы, налаживая взаимодействие среди добровольных и принужденных слуг. Это хорошая тактика — так не возникнут очаги сопротивления.
Разведчики нашли членов Гашеного в явочной квартире, адрес которой я назвал. Члены разума Гашеного кажутся изумленными, оказавшись в лагере Семьи Теней, — третья их часть, в данный момент отсутствующая, как раз отвечала за компромиссы. Теперь они испуганы. Они выглядят детьми, которых вызвал пожурить директор школы. Когда один спотыкается, вторая часть тоже едва не падает — они связаны медным кабелем в височных разъемах.
Женщина некогда звалась Сикха Юиссен, честолюбивая наследница Гильдии Юиссен. Мужчина был известен под именем Аполус Лэки, внебрачный сын жулика-торговца Корлеони. Недостающую часть звали Кулошом Свен-Доу, именно он так эффектно провалил попытку переворота в торговом консорциуме Западного Хабитата.
Я знаю их имена, ведь это я создал Гашеного. Они прибыли ко мне — кто опозоренный, а кто жаждавший начать жизнь заново. Они хотели победить конкурентов, и мне удалось создать гесталим. Я сплавил их воспоминания вместе, я дал им разум когнитора, но сохранил личности. Они существовали в течение трех лет, четырех месяцев и шестнадцати дней. За это время успели пристраститься к наркотикам.
Информационным наркотикам. Они были моими посредниками во всем улье, но зависели целиком и полностью от меня. Сегодня меня посетили чувства, похожие на отцовские. Я создал их независимыми (взяв лишь цену вечной верности) и даже прятал их, когда они оказались в опасности. Действительно, я их настоящий отец.
Теперь их потребовал Повелитель Ночи, и я их ему предоставил.
Бедный, бедный маленький Гашеный.
Нечто приземляется в грязь перед их ногами, прилетевшее из-за моей спины и чуть сверху. Это отполированный череп, на котором над каждой глазницей блестят гнезда разъемов. В одном до сих пор болтается бесполезный для него информационный шлейф.
Кулош Свен-Доу. Покойся с миром, дурачок.
Члены Гашеного наперебой хватают череп, царапают его ногтями и издают жалобные стоны. Они суют свои шлейфы в его мертвые разъемы, как голодные рабы, которым кинули кусок мяса, они готовятся насладиться потоками данных.
Цепь восстановлена, коллектив членов воссоединен. Теперь ребяческое беспокойство Гашеного исчезает, они способны разумно оценить свое положение. Когда проходит первый радостный порыв, Гашеный говорит Повелителю Ночи:
— Ты хочешь нас убить, верно?
Они говорят синхронно, слившись в гармонии. Забавный эффект.
Если их прямота и пугает моего нового хозяина, он не показывает виду.
— Да, хочу, — говорит он. — Но в моем арсенале есть тысяча ужасных способов умерщвления. Некоторые гораздо медленнее, чем другие, как вы сами понимаете…
Члены разума Гашеного переглядываются. Я знаю: они обмениваются информацией и торопливо обсуждают свои возможности, неслышимые голоса с бешеной скоростью носятся взад и вперед по проводам.
— Мы согласны, — говорят они. — Это будет безболезненно?
Повелитель Ночи пожимает плечами:
— Это будет быстро.
Он был прекрасным творением, этот гесталим. Мне немного жаль с ними расставаться, но теперь мы все рабы Повелителя Ночи, и подчиняться его приказам есть самый простой и мудрый путь.
— Был груз, — шипит Повелитель, и я предполагаю, что слышал тихий вздох, длившийся одну целую три десятых секунды. Кроме меня, вздох никто не мог услышать. Я удивлен ходом мыслей Повелителя. — Вы приказали Ледниковым Крысам его украсть.
— Да, это так.
— Откуда вы узнали о прибытии груза?
— Наш покупатель ожидал его прибытия. Он нанял нас в качестве посредников. Мы должны были найти точное место приземления и нанять агентов для доставки. Им щедро заплатили, впрочем, как и нам.
Он шипит за моей спиной. Он жаждет.
— Где теперь этот груз? Его вскрывали? Печать была сломана?
— Мы его не открывали. Мы передали груз клиенту…
Чудовище наклоняется на своем троне. Он выкладывает самый главный вопрос, как игрок в пикт раскрывает свой заветный туз чаш.
— Кто? — Голос Повелителя Ночи дрогнул. — Кто ваш клиент?
Вдали, глотая пот и пересиливая боль, Мита Эшин продолжает отчаянно концентрироваться, она не имеет права сейчас разорвать инкулькати. Приближается критический момент, подсказывают все ее чувства.
Груз…
Нечто похищенное с «Крадущейся тьмы».
Нечто стоящее тысяч жизней, принесенных ради его возвращения.
Груз — это и есть главная загадка.
Мита углубилась в сознание Пахвулти, напрягая их общий слух.
— Мы не знаем, — отвечают члены разума Гашеного.
Повелитель Ночи не издал шипения. Никакого взрыва ярости или кровавой резни. Интересно, мне кажется или он ожидал подобного разочарования?
— У нас есть только его местоположение, — синхронно продолжают члены разума Гашеного твердыми голосами. — Место встречи и условный сигнал для вызова агентов клиента. Они появляются, чтобы забрать товар и произвести оплату.
— И где же, — шепчет хозяин, — находится это место?
Врата Махариуса! Врата Махариуса!
Сферический писец ткнулся в ноги Миты и получил яростный удар пяткой. Она бежала по комнатам, расталкивая ошеломленных помощников и рассеянных сервиторов.
— Ородай! Ородай, разрази тебя варп! Врата Махариуса!
Префект Каспсила был занят даже среди безумия, которое в последние дни стало считаться нормой.
Мита проскользнула мимо группы дервишей, слишком медленных, чтобы остановить ее, и понеслась по крутой белоснежной лестнице на следующий этаж.
— Ородай! Ородай!
Новая преграда выросла на пути се быстрого продвижения. Мита пробежала мимо жирного дежурного сержанта, чуть успокоив того псионическим импульсом, не желая убить, а просто заставив осесть и расслабиться в кресле.
Наверняка по всему зданию уже трещали звонки тревоги, поднимая закованные в черную броню спецподразделения — черную, как когти из ее самого ужасного кошмара. Возможно, угодливый помощник даже сообщит Ородаю о странной сумасшедшей, которая предприняла смехотворную попытку передать личное неофициальное сообщение. Мита лишь надеялась, что подобная новость возбудит в командующем хоть капельку любопытства.
И более ничего.
— Ородай! Врата Махариуса! Проклятие на твои глаза, человек! Ты что, меня не слышишь? Врата Махариуса!
Молодой префект возник за спиной Миты и сразу получил удар локтем в лицо. Его напарник — седой виндиктор с решительным взглядом — решил воздержаться от ближнего боя и вскинул дробовик. Дознаватель взорвала его мозг жестоким псионическим ударом и воспротивилась острому желанию выхватить из ослабевших рук человека оружие. Быть вооруженным значило немедленно получить выстрел в спину.
На предпоследнем этаже Мита продолжила оставлять след из изумленных помощников и оглушенных префектов. От нее разлетались сервиторы безопасности, перед отключением успев пробормотать об «аварийной ситуации», но в конце концов дознаватель встретила серьезную преграду — баррикаду, за которой укрывались десять полностью бронированных префектов с нацеленными дробовиками.
Мита завернула за угол и лишь чувство смертельной опасности, пронзившее мозг, заставило ее сначала замереть, а потом отпрыгнуть назад с еще большей скоростью, чем она двигалась вперед.
Слитный залп задел ее за плечо, развернув волчком и швырнув на пол. Мита закричала от боли, рукав стремительно начал набухать от крови.
Из-за угла загрохотали шаги, и девушка собрала остатки энергии для нового псионического удара. По громогласным командам и тяжелому звенящему топоту бронированных ног, раздавшемуся за спиной одновременно с появлением префектов с лестницы, Мита поняла, что бойцы сильно превзошли ее численностью, и грязно выругалась.
— Врата Махариуса… — пробормотала она, не способная думать ни о чем другом. В этот миг первый из нескольких дюжин дробовиков ткнулся в лицо девушки. — Врата Махариуса, ублюдки вы этакие…
— Что там насчет Врат Махариуса? — раздался голос сверху.
Мита ощутила в нем оттенок уважения, и надежда немного ожила в ней. Префекты расступились, позволив хорошо знакомой фигуре подойти ближе.
— Ородай! — вскрикнула Мита.
— Командующий Ородай, — поправил он ее сухо. На его лице не было заметно особой радости от встречи. — Что вы здесь делаете, дитя?
— Доставила жизненно важную информацию для расследования Инквизиции.
Ородай вздохнул:
— Мисс Эшин, по последним данным, которые я слышал, вы были отторгнуты от тела Инквизиции за грубое нарушение субординации. Ваши бывшие коллеги уже посетили меня. Они очень ярко расписали мне все, что с вами надлежит сделать в случае поимки.
Бьюсь об заклад, они тебе еще и не то рассказали.
Один из виндикторов вновь грубо ткнул ее дробовиком.
— Командующий, — зашипела от боли Мита, ее сердце так колотилось, что она едва могла слышать собственный голос, — вы так же, как и я, знаете, что инквизитор Каустус совершил ошибку.
— Имейте совесть, дитя. Преступница в вашем положении не должна усиливать собственную вину, оскорбляя инквизитора.
— Ради блага Императора, Ородай! Инквизитор глупец! Проклятый варпом щеголь, который больше увлечен сокровищами губернатора, чем безопасностью улья!
Ородай мрачно смотрел на Миту, играя желваками.
Каким путем ты пойдешь, практичный маленький ублюдок?
Глаза командующего сузились. Он медленно потянулся к поясу и, вытащив пистолет, направил Мите в голову.
Сердце девушки замерло.
— Разойдись! — скомандовал он префектам. — С этой девчонкой я смогу и сам справиться.
Виндикторы исчезли в мгновение ока. Ородай подождал, пока эхо шагов не стихнет в коридоре, и медленно спрятал оружие.
— Что?.. Я ничего не понимаю, — нахмурилась Мита.
— Не стоит вести разговоры о политике публично, дитя. И у стен есть уши.
— Но я… я…
— Я полагаю, у вас была причина прийти ко мне. Я тоже не слишком горячий поклонник инквизиторского ублюдка, как и вы, но враг моего врага не всегда бывает моим другом. Особенно если он — дерьмовая ведьма Инквизиции, умудрившаяся погубить моих лучших людей.
Мита молча снесла упреки, не вставая с пола.
— Я знаю, где вы можете его найти.
— Кого?
— Вы знаете кого. Повелителя Ночи. Космодесантника Хаоса. Существо, которое поставило на уши ваш милый маленький городок.
Ородай дернулся:
— Вы все еще продолжаете настаивать на…
Мита изумленно распахнула глаза, оскорбленная в лучших чувствах.
— А вы все еще продолжаете сомневаться? Вы ведь точно видели прерванную передачу?
— Я видел. И все, что видел, — это пара красных глаз.
— Да почему вы так упорно прикидываетесь глупцом? Почему все отрицаете? Есть проклятый варпом космодесантник Хаоса, обитающий на свободе в вашем городе, Ородай. А я могу вам сказать, где он находится! Неужели вы так недальновидны, что откажетесь меня выслушать?!
Когда Ородай заговорил вновь, его голос был тих и спокоен, лишь глубокое расстройство сквозило в нем.
— Дитя, это существо может быть реальным, а может и не быть. Все, что мы знаем, что кто-то… нечто сформировало армию в подулье. — Командующий поднял бровь и чуть улыбнулся: — Не только у Инквизиции есть шпионы, дитя. Поэтому, как видите, у вас ничего нет для нас. Мы уже знаем, где прячется эта ваша… тварь. Но атаковать ее в собственном логове было бы с нашей стороны совершенно не…
— Она не там.
— Что?
Мита позволила слабой улыбке осветить ее лицо, а потом скривилась от боли в раненом плече.
— Он ушел из логова, — произнесла она. — Теперь у него есть цель. Врата Махариуса, Ородай. Именно там мы убьем дракона.
Часть четвёртая
Общность
Зо Сахаал
Врата Махариуса были местом нереальных соединений — атрибуты богатства соседствовали тут с царством бедноты, словно украшенный драгоценностями клинок, воткнутый в гнилую плоть.
Зажатые во внешней скорлупе улья, самой южной его точке, возвышаясь громадой в пространстве первого яруса, Врата являлись отдушиной для городской аристократии.
Конечно, были и другие выходы на ледяную поверхность планеты, как были и другие космопорты, но остальные предназначались для рабочих и бедняков, представляя собой грязные проемы разводных мостов и двери-диафрагмы, ведущие к погрузочным площадкам и ангарам примитивных транспортных средств.
Их использовали редко — кому вообще хотелось отправиться на замороженное плато?
А Врата Махариуса были гораздо более цивилизованными. Извилистый потолок утопал в тени, из которой на всеобщее обозрение выступали огромные защитные двери в окружении путаницы лестничных колодцев, мощных запоров, древних лифтов и механических подъемников. Единственный огромный светильник, прикрепленный к потолку стальным тросом, еле мерцал, питаемый крохами энергии.
Здесь аристократы могли спуститься из своих высоких башен и смешаться с простыми людьми; подобное развлечение было очень популярным. Каждый благородный дом владел собственной шахтой — это позволяло знати сохранять инкогнито и путешествовать когда вздумается между социальными слоями. Богатство Стиплтауна сталкивалось с грязью низшего яруса — гобелены, украшавшие кабины, гнили, изящные медные украшения постоянно скручивали и крали, продавая затем на нижних рынках. Все это создавало неопрятную мозаику разных стилей из откровенной нищеты и шедевров мастерства.
Охрану у Врат нес отряд народного ополчения — жирные горожане, рекрутированные из ближайших районов, трудящиеся в охране неполный рабочий день. Их обрюзгшие лица были видны тут и там, ополченцы в поношенной яркой форме всем видом демонстрировали крайне низкую обороноспособность Врат Махариуса. Возможно, избалованная и изнеженная знать из башен что так часто посещала это место, пренебрежительно относилась к собственной безопасности. Или рассматривала ополченцев как веселый, забавный аттракцион.
Скорее всего они знали, что никакой злоумышленник не попробует проникнуть на высшие уровни, не обладая знаниями о кодах и паролях, которые непременно запрашивал каждый лифт. В мирные времена, считала знать, достаточно иметь пачку нужных документов, а у кого ее нет, с тем справится элита народного ополчения, патрулировавшая непосредственно Стиплтаун. А если ситуация осложнится — на то есть и армия.
Аристократы Эквиксуса мало о чем беспокоились.
Вниз, к Вратам, знать спускалась поохотиться. Посмеяться и похихикать, испытывая острые ощущения, недоступные в обычной жизни. Они уносились через массивные Врата к ангарам с транспортными механизмами, красуясь друг перед другом и наслаждаясь своей крутизной. Затянутые в обогревающие комбинезоны, защищавшие от любой непогоды, управляя громадными джаггеркрафтами, загруженными драгоценными винами и сладостями, аристократы грозно поводили стволами крупнокалиберного оружия, собираясь раздобыть редких йокротхи (этих почти истребленных тварей выслеживали, конечно, слуги, а от прямого попадания из таких пушек животные практически испарялись). А в конце охоты богачи хлопали друг друга по плечам, объявляли себя самыми смелыми и мужественными гражданами.
От одного взгляда на таких охотников Сахаала замутило. Эта раздутая притворная храбрость, прожигание жизни — все эти вещи он больше всего презирал в Империуме.
Многочисленные. Безвкусные. Самонадеянные.
Духовно опустошенные.
О, как могучие падут…
Сахаал бы все здесь изменил.
Члены разума Гашеного не соврали. Они начертили на обрывке пергамента карту с описанием этого места: каким способом быстро добраться, что находится внутри, как все устроено, как расположена нужная шахта лифта, какой рунный код необходимо ввести на пульте.
Они гарантировали, что после этого появятся представители их щедрого клиента, а у них уже можно разузнать о судьбе пропавшего груза.
Пока Сахаал оставил Гашеного в живых, лишь приковал к одной из зазубренных стен в глубинах ржавого лабиринта. Они получат обещанную быструю смерть когда — если — все подтвердится.
Народное ополчение у Врат практически не оказало сопротивления. Сахаал убил шестерых без единого выстрела, и его разномастные воины быстро проскочили мимо посеченных когтями трупов. И как и всегда, Сахаала после убийства накрыло опасно хорошее настроение.
Вместе с ним пришел просто бродячий цирк — люди из каждого присягнувшего Повелителю Ночи бандитского дома, отобранные лично Чианни. Она не до конца оправилась от ран и не смогла к ним присоединиться, но, гордясь доверием Сахаала, жрица постаралась отобрать лучших воинов.
Избегай соперничества. Избегай любимчиков. Возьми воинов из каждого племени. Оказывай всем равное уважение и не проявляй презрения. Сделай так, чтобы они больше доверяли тебе, равно как и друг другу. Пусть чувство обиды заглушат обещания будущей славы.
И рецепт сработал. Настолько был силен страх перед Сахаалом, этим неукротимым дьяволом, живущим в тени, что люди забыли о старых распрях. Прежние враги стали союзниками, братьями по страху и верности — в них мало что осталось от прежних гангстеров. Теперь все они были Дети Ночи.
Она была прирожденным дипломатом, эта обвинитель Чианни.
Сахаал также захватил с собой когнис меркатора Пахвулти — мелкого пронырливого ублюдка. Он и не собирался доверять торговцу, даже после того, как тот сдал ему Гашеного. Оставить Пахвулти в покое, среди Семьи Теней, было бы неосмотрительно. Это существо слишком многое знало.
Его неуклюжая безрукая фигура вечно путалась под ногами, кудахча свое бесконечное «хет-хет-хет» и болтая без умолку о совершенно посторонних вещах. Сахаал тихо зверел, слушая Пахвулти, отказывавшегося проявлять уважение и смирение, в тысячный раз обещая придумать червю такую смерть, чтобы выместить всю скопившуюся злость.
Но пока…
Пока его информация была крайне полезной и, более того, бесценной. Именно Пахвулти помог придумать план дальнейших атак на улей: поразить щупальца города и его сердце — точно в соответствии с уроками Ночного Охотника. Торговец, как никто другой, знал город, поэтому при нападении на электростанции, батареи орбитальной защиты, склады оружия и геотермальную сеть Сахаал с удовольствием использовал его исчерпывающие сведения. Пахвулти был ресурсом, который нельзя потратить слишком быстро.
А безумная жажда власти — грубой и всеобъемлющей, помогла Повелителю Ночи найти хотя бы подобие контроля над торговцем. Он желает быть владыкой после того, как на планете появятся братья Сахаала. Значит, Пахвулти больше не главный в их отношениях. Теперь, когда у Сахаала есть для него огромный пряник, они наконец-то поменялись местами.
И да, он должен согласиться с одной вещью…
Сохранение жизни ублюдку дало Сахаалу чувство предвкушения.
Когда они захватили зону у Врат, заняв ключевые точки и выставив посты наблюдения, Сахаал немного разочаровался. Дверь лифта, про которую упоминали члены разума Гашеного, оказалась совсем простенькой и лишенной всяческих украшений. По сравнению с соседними — богато расписанными фресками, — она выглядела просто оскорбительно примитивно. Все, что связано хоть в небольшой степени с Короной Нокс, по мнению Сахаала, должно было быть… ну на самом высоком уровне, что ли. Он ощутил себя грязным нищим, случайно зашедшим на прием к принцам. Сахаал возмущался, хотя и не вполне отдавал себе отчет почему.
В последние дни гнев Повелителя Ночи вообще вспыхивал спонтанно. В голове шелестели и шипели голоса существ Хаоса и варпа, покусывая и теребя его особенно настойчиво. В сотый раз он со свистом выдыхал и успокаивал себя, напрасно стараясь обрести концентрацию, о которой всегда напоминал его повелитель.
Сахаал недрогнувшей рукой набрал код Гашеного — в очередной раз скривившись от простоты примитивного пульта — и приготовился ждать.
Позади него приготовились к бою шеренги воинов. Дикари Клана Атла, медленно царапали кожу на голове со слабоумным ворчанием, двое гермафродитов Дома Магритха обменялись мрачными взглядами, покачивая в руках тяжелые хлысты.
Отряд Сахаала был на взводе. Он задумался: это из-за невероятной близости к нему или просто они такие в ожидании схватки?
Хорошо бы, оказалась верна последняя причина.
— Милорд, — обратилась к нему внушительная женщина из Штак Чай, чье цепное копье достигало головы Сахаала, — код верен?
Повелитель Ночи ничего не ответил, продолжая с негодованием смотреть на пульт. Лифт не торопился. Маленький медный наборный диск не спеша поворачивался, минуя размеченные деления.
Код был 153. На наборном диске было просто выгравировано: «Ярус».
Прошло уже больше минуты, а указатель на диске едва достиг надписи «152».
Врата Махариуса, естественно, находились на первом ярусе.
— Как же медленно работает механизм, — вздохнул Сахаал. — Это займет время.
Воины тихо зашептались, то ли удивленные голосом хозяина, то ли обрадованные, что не стоят на его пути. Пахвулти уселся в углу, поджав ноги, и бормотал, разговаривая сам с собой.
Сахаал ждал лифта, начиная тихо сходить с ума от нетерпения, словно от его прибытия зависела вся его жизнь. Он сам понимал, что такие вспышки ярости не несут в себе ничего полезного, но в душу словно подливали горящего топлива, которое нельзя погасить ни одним способом.
Решив укротить пламя, позволив ему лишь чуточку тлеть, без мешающих вспышек и взрывов, Сахаал опустился на колени перед простенькими дверьми лифта и погрузил себя в глубокий транс.
Он ведь близок… Он может уже ощутить ее…
Значит, Сахаал должен потерпеть еще немного.
Прошлое вновь заполнило память, и он с тихим вздохом соскользнул в грезы.
На Тсагуалсе, среди шевелящейся плоти Вопящей Галереи, Ночной Охотник созвал своих капитанов и обратился к ним…
Ересь окончена. Остальные Предатели бежали. Теперь они принадлежат Хаосу.
Но не Повелители Ночи. Их ненависть не угасла. Они по-прежнему сконцентрированы и неподкупны. В их сердцах Хаос найдет мало пригодного для себя.
Их сердца пылали ненавистью и болью, требуя отмщения.
Конрад Керз, Ночной Охотник, собрал капитанов, как отец призывает сыновей, чтобы наполнить их души гордостью и радостью грядущего Горького Крестового Похода, который они предпримут во имя него. Капитаны восхвалили мудрость Керза, а он принимал почести с печальной улыбкой.
А затем сообщил, что должен умереть и все вокруг обратится в прах.
Сахаал был там. Он все видел.
Капитаны пришли в ярость и недоумение, они требовали от примарха отказаться от своих слов, но Сахаал, грустно смотревший на повелителя, осознавал его правоту.
Ночной Охотник должен умереть — не потому, что бессилен отразить нападение, не потому, что падет, как обычный воин, — но потому, что в смерти он обрел бы оправдание. И возможно, мир.
Ночной Охотник заставил капитанов замолчать и объявил о своем наследнике. Он сказал, что выбрал сына и завещает ему свое наследие.
В тот момент Сахаал впервые ощутил, как в нем пробуждаются неукротимые амбиции. Он обвел взглядом остальных капитанов, стараясь понять, почувствовали ли те похожий голод. Если, конечно, они хотели того же, чего и он.
Не власти.
Не крови.
Мести.
Большинство капитанов потупились, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Остальные продолжали печалиться и гневаться известию о скорой смерти их повелителя. Они не могли перенести грядущего кровопролития.
Лишь один взгляд встретился со взглядом Сахаала. Лишь один капитан злорадствовал, покраснев и скаля зубы, а на его лице кривились племенные шрамы. Его глаза ярко горели, излучая жажду власти и желания занять верховный пост, хотя он ничего не сделал для этого.
Криг Ацербус. Гигант. Головорез. Мастер Секиры.
Дикарь.
Конрад Керз закрыл черные глаза и произнес имя. То имя было — Зо Сахаал.
Что-то зашумело на краю разума Сахаала, выдергивая его из паутины бесконечных воспоминаний обратно в реальность. Он вышел из транса, словно отбрасывая плащ, голос Ночного Охотника, эхом звучащий в голове, ни капли не успокоил Повелителя Ночи. Наоборот, вид Ацербуса лишь заставил пламя гореть сильнее.
Между братьями по оружию Кригом и Зо были совсем не дружеские отношения.
Лифт почти прибыл.
Диск проходил отметку «Ярус 3». Повелитель Ночи быстро подсчитал, что прошло около двух с половиной часов, которые он провел в трансе, а лифт продолжал движение вниз.
Капсула завершала свою поездку — стены шахты улья, протянувшиеся на километры вверх, начали грохотать и звенеть, извещая о спуске.
Воины один за другим бросились к своим местам, которые они покинули, ожидая прибытия цели. Теперь все собрались рядом с тяжелыми дверьми, в бесконечный раз проверяя боеспособность оружия по старой профессиональной привычке. Глаза с любопытством пожирали гладкие створки
— Отойдите в сторону, — скомандовал Сахаал, его когти с глухим звуком выскочили из ножен. — Никого не убивать. Мне нужны пленные.
Воины быстро подались, расчищая площадку перед лифтом. Что бы ни ожидали увидеть едущие сейчас вниз, но точно не кучу мрачных бандитов, увешанных оружием. Сахаал не сомневался, что первым же движением таинственных незнакомцев будет нажатие кнопки экстренного закрытия дверей.
Повелитель Ночи повернулся к Пахвулти, продолжавшему безмятежно сидеть в углу и наблюдать за происходящим с помощью многочисленной оптики, и поманил его к себе пальцем. Неуверенное выражение лица торговца наполнило все существо Сахаала детской радостью.
«Он знает, что я в кем больше не нуждаюсь, — подумал он, — он знает, что стал расходным материалом».
— Ты станешь перед дверьми, — велел Сахаал торговцу. — Поприветствуешь гостей. Заставишь их выйти наружу. Так, чтобы мы смогли их поймать. Понятно?
Пахвулти кивнул. Что еще он мог сделать?
Сахаал скользнул в темноту около лифта, где уже успели укрыться его воины, и замедлил дыхание, борясь с беспокойством.
Так близко… так близко…
Лязгнул металл, прибыла кабина, зашипели открывающиеся двери. Сахаал внимательно наблюдал за лицом Пахвулти, стараясь по его выражению и ответам торговца понять, кто приехал. Пустая затея! Лицо Пахвулти давно превратилось в массу механически дергающихся частей, которые никак не были связаны с его эмоциями.
Из глубин лифта раздался осторожный голос:
— Ты не Гашеный… Но кто ты? И откуда получил пароль?
Что-то холодное и металлическое едва слышно звякнуло. Сахаал слышал, как отчаянно стучат сердца его воинов, а у человека в лифте точно имелось оружие.
— Я друг Гашеного, — сказал Пахвулти, кивая, — хет-хет-хет… Да, друг.
— У тебя нет оружия.
— Да… хет-хет-хет… нет рук, нет оружия. Нет никакой причины для беспокойства.
— Так что ты хотел, изношенный человек? Отвечай мне!
— Гашеный, он… послал меня обсудить условия… нового приобретения.
— Не смеши меня, мы получили что хотели. Трехголовому наркоману больше нечего нам предложить. Ты меня понял?
По полу загремели шаги. Кто-то — Сахаал его еще не видел — подошел к Пахвулти вплотную.
Произошло сразу несколько вещей.
Краем глаза Сахаал смог разглядеть вышедшего человека, которого прибыл поймать. Это был какой-то чиновник: ярко разодетый и держащий маленький пистолет наманикюренными пальцами. Мажордом или личный слуга одного из благородных домов, могущих позволить себе персональный лифт. Раб неизвестного ублюдка, купившего Корону Нокс.
Сахаал выпрыгнул из своего укрытия с шипящим воплем, который мог погасить адский огонь, — воем баньши, ошеломившим и парализовавшим гостя. Ударившись в панику, глупец попытался нажать на спуск, и вслед за громовым выстрелом Пахвулти разлетелся, как пузырь, на куски покореженного металла и липких мозгов.
Повелитель Ночи не обратил на его смерть внимания и протянул когти к щегольской фигуре, чтобы схватить мажордома и, срезав с него все лишнее, утащить очень далеко от его любимой высокой башни.
Из запасного прохода позади войска Сахаала показался свет — воины забыли следить за другими коридорами, поглощенные происходящим у лифта. Теперь дверь слетела в сторону, взорванная, а пространство вокруг заполнил гул шагов.
Это префекты. Очень много префектов.
Их привела ведьма.
Первые же залпы дробовиков уничтожили воинов Сахаала, скрывающихся слева от лифта. Плоть сползала с костей, как желе, неузнаваемо изменяясь. Струи крови заляпали ржавые стены неведомыми письменами, осколки человеческих костей и крики заполнили воздух. Взлетели огрубленные руки и сорванные с плеч головы, взрывающиеся, как переспелые плоды.
Эхо разрывов заметалось под сводами безумной летучей мышью.
За несколько секунд Повелитель Ночи потерял половину отряда. О его плечо ударился и, влажно чавкнув, повис сорванный скальп воина Кетцай вместе с головным убором из перьев. Запоздалое сообщение о нападении.
Сахаалу было все равно, он лишь постарался не потерять из виду мажордома. Все остальное не имело значения.
Виндикторы заполняли зал Врат Махариуса равномерным потоком черных крабов, шагающих в ногу, стройными рядами. В толпе поблескивали красные полоски тяжеловооруженных дервишей или виднелись не защищенные шлемами головы сержантов, выкрикивающих грозные приказания.
И шум… шум встряхнул зал до основания, смахнув пыль с потолка, которая теперь медленно оседала. Клацающие доспехи, бронированные ноги, слитно делающие шаги, голоса, скандирующие в унисон:
…Леке Император… Леке Император… Леке Император…
Префекты походили на армию. Даже из воспоминаний Сахаала о днях Большого Крестового Похода, когда бесчисленные воины сражались на равнинах планет ксеносов, нельзя было вычленить ничего похожего. Совершенно точные движения. Одинаковая броня. Черные. Блестящие. Сотни и сотни виндикторов входили в зал, как поток нефти, бьющий из скважины.
Извращенная часть души Сахаала была довольна.
Все это лишь ради одного меня…
А где-то рядом, в тесноте соседних коридоров, уже изготовились ударить ему в спину или заблокировать отступление три-четыре «Саламандры». А командующие этими воинами отдают приказы из безопасного тыла.
Трусы.
Сахаал поискал глазами ведьму. Он видел, как она, закутанная в тряпье, входила в зал, но потерял за бесчисленными шеренгами префектов. Хоть бы она не побоялась выйти к нему. С каким удовольствием он разорвал бы ведьму на клочки.
Повелитель Ночи слышал стрельбу издалека, его сознание воспринимало ее как отдаленный треск тысяч ломающихся деревьев. Дергалось оружие, закованные в броню пальцы посылали все новые снаряды.
Второй залп — прозвучавший с машинной слитностью. Виндикторы не приготовили никакой хитрой западни, они не стремились зайти во фланг воинам Сахаала, их было просто двадцать на одного. Монолитная черная стена, неотвратимо надвигающаяся, как текущая лава.
Никакой надежды на спасение. Никакой надежды на достойное сражение. Никакой надежды на победу.
По крайней мере, на поверхности.
Сахаал прыжком очутился рядом с вопящим мажордомом, его рука протянулась к нему, а когти сомкнулись вокруг туловища человека, как створки капкана. Он мигом развернулся, прикрывая спиной драгоценный груз от выстрелов префектов и, включив прыжковые ранцы, рванулся в воздух.
Мгновение он раздумывал, не прыгнуть ли в открытый лифт и не отправиться ли на столь медленном экипаже прямо в царство аристократии, укравшей его драгоценность. Но прежде чем Сахаал прикинул все «за» и «против», слева от него…
БУ-УМ!
Еще один залп. Как не вовремя!
Пламя объяло Повелителя Ночи, как сверкающая приливная волна. Траектория его полета изменилась, в ногах вспыхнула боль, и Сахаал начал кружиться в воздухе.
Только древняя броня еще могла поддерживать его дух, стенающий среди статических разрядов вокса, — но там, где наголенники встретили острие залпа виндикторов, доспехи не выдержали и пропустили удар. Сахаал изгнал боль из разума и приказал впрыснуть в кровь быстродействующие коагулянты. Обработав раны, он смог вновь сконцентрироваться на траектории полета — иначе через несколько секунд он врежется в стену или, что еще хуже, в пол. Получилась бы размазня из плоти и брони.
Прыжковые ранцы громко и яростно свистели дюзами, словно передавая звуки души Сахаала. Полет немного выровнялся, Повелитель Ночи теперь поднимался под небольшим углом к поверхности, оставляя за собой тающий след. Впереди по курсу вырастали громадные створки Врат Махариуса.
Вес пленника ограничивал маневренность, Сахаал собрал все силы, стараясь закладывать виражи и не представлять собой легкой цели для оставшихся внизу префектов. Вопли мажордома раздражали его, и он заставил того замолчать, ловко ударив по голове.
Скоро Сахаал обрел полный контроль над полетом и, сделав круг, намерился вновь вернуться к лифту. Слишком поздно — черная стена уже закрыла вход блестящим щитом тел. Спикировав вниз, Повелитель Ночи активироват когти и яростно принялся пластать проносящиеся головы виндикторов, рассекая шлемы и раскалывая черепа. Вокруг вновь загремели выстрелы — теперь уже не слитные залпы, а паническая разноголосица; заряды проносились мимо, не поспевая за его полетом. Сахаал несся вперед как ракета, вспышки выстрелов виндикторов, стоящих плечом к плечу друг к другу, лишь мешали целиться их товарищам.
В один миг монолитный строй был разрушен. Теперь в его середине было нечто, двигавшееся быстрее, чем видели люди, вопившее, как ребенок, и рубящее направо и налево длинными когтями. Нечто, легко могущее протанцевать между каплями дождя.
Вдали, как показалось Сахаалу, к акустическому аду выстрелов и взрывов присоединились редкие «выдохи» лазганов. Значит, подумал он, остатки его воинства еще продолжают отчаянное сопротивление, загнанные в угол.
Пусть погибнут. Пусть заберут с собой побольше этих безликих глупцов. Пусть подороже продадут жизни. Ради меня.
Такая перспектива странно бодрила.
Сахаал сорвал голову дервиша с тела скучающим ударом, делая шаг к следующему человеку, чтобы нанести смертельный удар. Бронированный кулак стукнулся о край его шлема, и Повелитель Ночи лишь расхохотался тщетности подобного сопротивления. Он присел и нагнулся, короткой командой вновь активируя прыжковые ранцы, расхохотавшись во все горло, когда столбы синего пламени сожгли целую группу виндикторов, а других смертельно опалили.
Вот! Это — жизнь! Убивать и радоваться!
Бессмертный! Сверхчеловек! Наследник Охотника!
Ощути их страх! Испробуй их ужас!
Это походило… на опьянение.
А затем нечто огромное и темное, как чудовищный кулак, потянулось, чтобы схватить Сахаала, разворачиваясь и нависая в воздухе. Он усилил инстинкты, изящно перекувырнувшись, используя дар хищника, и сумел разойтись с разворачивающейся вуалью на несколько сантиметров.
Сетевые пушки.
Сахаал не ожидал, что они есть у префектов. В воздухе он был бессмертным или хотя бы ощущал себя бессмертным. Теперь его могли сбить, подтащить к земле, запутать когти и лишить жизни.
Опьяняющий порыв власти сменился волной смирения и беспокойства. От былого внутреннего наслаждения не осталось и следа — как он мог быть таким глупым?
Как его разум отважился высокомерно полагать, что один Повелитель Ночи сможет победить это… безбрежное море врагов? Конечно, во всем виноват гнев. Опять этот мерзкий голос в голове. Безумие дикости, сделавшее Сахаала опрометчивым и неуравновешенным.
Что говорил в таких случаях Ночной Охотник?
Это нагноения в нашей крови… Они делают нас глупцами, мой наследник… Ты знаешь, кто они?
Концентрируйся, Сахаал, концентрируйся!
Где-то в тенях раздался одиночный выстрел лазгана — последние из его разномастных воинов были обращены в пепел карающим лучом.
Проклиная себя за глупость, зорко осматриваясь в поисках новой взлетевшей сети, Сахаал взвыл и по спирали поднялся в воздух, чувствуя, как его надежды обращаются в прах. Он перевернулся на спину и понесся под потолком вдоль хаотического нагромождения несущих балок, все еще крепко прижимая мажордома к груди.
В спину били заряды дробовиков, но на таком расстоянии они были не опасны, все равно что камни, подброшенные вверх. Но Сахаал понимал опасность своего положения — в любой момент какой-нибудь дервиш мог поймать его в перекрестье прицела лазерной пушки и нажать на спуск.
Борясь с паникой, Повелитель Ночи несся под самым потолком, как перепуганный паук, стараясь использовать для укрытия каждую щель, каждый укромный и темный уголок. Снизу включились мощные прожекторы, слепившие Сахаала так, словно он очутился в центре сверхновой звезды.
Ужас сдавливал горло — петля позора и поражения. Сахаала обнаружили — он был побежден. Для такого существа тьмы, как Повелитель Ночи, свет был не просто ядом, сжигавшим глаза, нет, он подавлял и его веру, мечтания, забирал храбрость.
Лишенный теней, с сорванной броней тьмы, Сахаал ощущал себя самым жалким из людей, червем, летучей мышью, беспомощно порхающей под потолком в ожидании смертельного выстрела. Полная неудача.
Мы не будем отдыхать. Мы не будет убегать. Мы не будет уступать.
Голос повелителя. Снова звучит из глубин памяти. От него кружится голова, как и всегда.
Никакой помощи, пока обида не будет искуплена. Никакого удовлетворения, пока Император-Предатель жив. Никакого отдыха, пока Галактика не закричит единым воплем, единым завыванием ужаса: аве Доминус Нокс!
Сахаал вскинул голову и отбросил прочь сомнения, которые посмели закрасться к нему в душу. Повелитель Ночи издал дикий вой злобы, которая копилась в течение ста столетий.
Дайте ему умереть! Пусть его разорвут на клочки! Но пусть он умрет с огнем в душе и со свежей кровью на когтях.
Сахаал развернулся в сторону массивного светильника, висевшего под потолком зала как якорь, и перерубил стальной трос быстрым ударом. Огромная конструкция тяжело рухнула вниз. Он еще научит человеческих ублюдков понятию «страх».
— Смерть ложному Императору! — проревел Сахаал, выхватывая болтер. — Аве Доминус Нокс!
Повелитель Ночи начат спускаться туда, куда рухнул светильник, из последних сил прижимая к себе мажордома и дико улыбаясь.
Мита Эшин
Раньше, чем Мита узнала об опасности, раньше, чем кто-либо из виндикторов осознал приближение беды, раздался глухой звук, точно раскололась планета, — рокочущий грохот удара потряс людей.
Светильник приземлился среди префектов упавшим астероидом, раскалывая покрытие пола и подминая под собой целую шеренгу черных воинов, разлетаясь шрапнелью осколков во все стороны. Двадцать человек погибли сразу, а те, кому не повезло оказаться рядом с местом падения, были жестоко ранены кусками металла, смертельным веером пронзавшими все на своем пути. В ядре светильника сверкал и плевался пламенем огненный шар, от которого поднимался столб жирного черного дыма.
Вокруг метались и кричали черные фигуры.
А над префектами, еще не успевшими перегруппироваться и оправиться от потрясения, раздались дикие завывания и послышался треск болтерной очереди. Мита сразу опознала этот звук — слитный рев огня — и мерцание вспышек в высоте.
Мелькающий в лучах прожекторов виндикторов, сверкая фосфорическим светом, на них падал Повелитель Ночи, словно влекомый крыльями внезапного шторма. Тварь полночного неба и искрящихся молний. Он не мог не производить впечатления даже среди всеобщей волны ненависти, даже будучи ярко освещенным.
Его вопль разрывал воздух, кромсая невидимым клинком.
Заряды болтера начали поражать прожекторы — сначала вспыхнул и погас центральный, потом стремительно потухли еще два. Меткость твари, стрелявшей на лету, была просто поразительной. Навстречу ему загремели залпы виндикторов, но вот тени заметались, раздалось еще несколько глухих разрывов, и затем…
Наступила тьма.
Абсолютная. Полная.
Бесконечная ночь.
Но отнюдь не тихая. Вопли Повелителя Ночи превратились в целый мир: акустическую вереницу леденящих криков и замораживающих кровь визгов. К ним присоединились стоны испуганных виндикторов, отчаянный ропот запаниковавших людей, толпящихся вместе и не спускавших пальцев со спусковых крючков, приглушенные причитания тех, кто уже посчитал себя раненным или пронзенным, разорванным на куски невидимым чудовищем.
Это был настоящий хаос.
Вот в одном месте закричал префект: он успел ощутить боль в плече или в бедре, а потом горячая волна собственной крови брызнула на него, разлилась медленная слепящая мука — человек понял, что у него уже ампутирована часть тела.
Многие не успевали ничего почувствовать.
Здесь голова сержанта прилетела из ниоткуда и шлепнулась на пол черным ядром, а где-то рядом уже скользил в поисках новой жертвы невидимый демон.
Вот кого-то дернули за руку и вырвали оружие, другого схватили за сегмент брони и вырвали тот вместе с мясом, еще один префект вопил, лишившись скальпа — его глаза заливала кровь со лба, рядом молодой виндиктор, рухнув на колени, старался собрать с пола собственные кишки.
А вот человек решил закричать, но понял — он только что лишился челюсти и языка, вырванных и отброшенных в сторону.
Мита ощущала все это — кружащий голову калейдоскоп вертелся вокруг с бешеной скоростью.
Повелитель Ночи внезапно оказался повсюду — вертелся сверху, убивая, опускался на землю, рассекая на куски, разя с удивительной безнаказанностью. Он был то тут, то там, не переставая нести смерть и вопить.
Кровь лилась отовсюду, как дождь, теплый дождь без направления и цвета.
Во тьме каждый силуэт становился угрожающим, каждый голос — криком.
Рациональная часть мозга Миты уже поняла, что произошло. Тварь вовсе не устраивала геноцид и резню. Человеческие чувства протестовали против этого заключения, но действительность была такова.
Дисциплинированный ум дознавателя смог погасить первые вспышки паники, но остальные оказались во власти страха, который, словно бурный поток, прорвал защитные дамбы и затопил все вокруг. Паника стала физически ощутимой, воины передавали ее друг другу, как заразу, превращаясь в стадо испуганных животных. Они стали молекулами бушующего шторма, перемешавшимися, сталкивающимися и отталкивающимися, но несущимися в общем потоке.
Дробовики не умолкали во тьме. Беспорядочная стрельба, беспорядочные схватки.
Виндикторы сами убивали друг друга. Воинов было слишком много, внезапно поняла Мита. Их собрали со всего Каспсила и ближайших городков, но префектам отдали невероятно примитивные приказы: выдвинуться и захватить зал у Врат Махариуса. Убить всех, кто встанет на пути. Не дать никому сбежать.
Виндикторы исполнили их с похвальной эффективностью, но поспешили и вспугнули чудовище, терроризирующее город. Ородай не учел важного фактора: он просто заполнил воинами узкое помещение, словно песком, насыпанным в чашу. И, протискиваясь сквозь узкие двери, префекты теряли мобильность и удобную позицию для ведения огня. Верно, что преследуемый зверь не мог сопротивляться такому количеству сил, но он изменил правила, и оказавшиеся во тьме люди, зажатые со всех сторон, внезапно поняли: они так же не могут выйти, как и оказавшийся с ними в западне Повелитель Ночи.
Виндикторы застряли в ловушке вместе с рассерженным дьяволом. Это было не самое приятное открытие. Их единая паника едва не разорвала Миту. Ее эмпатическое сознание заполнили шипы боли и визжащие ночные кошмары, монолитный ужас толпы заставил дознавателя задрожать и начать впадать в ступор.
Мита упала на колени, задеваемая со всех сторон мечущимися фигурами, почти ничего не соображая, ощущая во рту горький вкус желчи. А над океаном людской паники легким смерчем ужаса и страха скользил разум Повелителя Ночи. Она даже не рискнула приблизиться к нему. Только не сейчас, когда она слаба, а твари варпа, защищающие чудовище, не дремлют. Стоит им ощутить астральное присутствие Миты — и они рванутся к ней, вцепятся в душу и…
Но, даже не приближаясь к монстру в астрале, девушка была настолько близка к нему физически, что могла четко ощущать его форму и исследовать поверхностные эмоции. Эта древняя и ужасная душа и… о Бог-Император, еще немного… опять все как и прежде:
Словно она уткнулась в зеркало.
Сомнения… Власть… Подозрения…
Мита очнулась от громкого рева над ухом — щупальца псайкера опознали, что рядом присутствует уверенный в себе человек, наверняка сержант, отдающий приказы.
— Биноксы! — рявкал он. — Ночное видение! Приказываю всем! Наденьте ваши проклятые варпом биноксы, разрази вас моча Вандира!
Голос стал маяком. Крошечным лучиком света в абсолютной тьме. Щепкой порядка, проколовшей шар черной магии, сплетенный Повелителем Ночи. Виндикторы начали останавливаться, прекращая давку, и, тяжело дыша, завозились, разыскивая спецприспособление.
Мита сделала ментальное усилие и прочла имя сержанта. Если ему удастся выбраться живым из этой передряги, она лично рекомендует такого человека командующему Ородаю.
Дознаватель пошарила руками вокруг себя, пока не нашла залитое липкой кровью бронированное тело. Кто бы его ни убил, Повелитель Ночи или стоящий рядом друг, он был уже мертв. Мита пошарила на поясе виндиктора, пока не наткнулась на подсумок с биноксом, и торопливо надела устройство.
Мир вспыхнул оттенками зеленого и серого.
— Всем перегруппироваться, разрази вас проклятие! — ревел сержант.
Мита развернулась, бросаясь к нему как к единственному источнику спасения — теплому укрытию посреди ледяной метели. Простой человек — но дознаватель уже ощущала, как от него расходится невидимый круг спокойствия. Виндикторы включали режим ночного видения, осматривали причиненные им повреждения.
— Перезарядить оружие! — неистовствовал сержант, воодушевленный собственным лидерством. — Пристрелите проклятое Троном дерьмо! Задайте…
Его голова слетела с плеч.
Мита внутренне застонала — новый удар страха и отчаяния, чудовищное понимание ужасной потери.
Кровавая капель упала с небес, размазанное пятно пронеслось мимо, щелкая клинками когтей. Нечто черно-синее, которое слишком хорошо знало, какие цели надлежит уничтожать первыми.
Оно кричало. Кричало, как дитя.
Тяжелые шоры паники вновь упали на людей. Где-нибудь недалеко, видя вспышки в зале у Врат, Ородай отдавал команды с заднего сиденья «Саламандры». Они не могли повлиять на ситуацию. Только не сейчас. Пока чернильный ужас кипит в сердце этого места. Единственный голос разума был уничтожен — срезан — с высокомерной непринужденностью кружащего во тьме нечто.
Как легко увидеть кошмары во тьме!..
Как легко забыть, что против тебя всего один противник! Один смертный противник…
В этом и заключался смысл работы Повелителя Ночи. Он заставлял врагов бояться друг друга. Он заставлял врагов забыть, что он мог истечь кровью и умереть. Он позволял людям заполнить тьму полчищем демонов, а когда он вопил, его голос напоминал зов смерти, спустившейся за своими жертвами.
У них был дьявол, пойманный в бутылку. Они заманили его в западню и считали себя самыми умными, но дьявол сумел быстро объяснить, как они ошибались. И теперь он властвовал в этой «бутылке», затягивая остальных в свой мир, мир вечной тьмы, где правит лишь он один. Теперь он возьмет все жизни, одну за другой.
Мита не могла в одиночку успокоить совершенно деморализованных префектов — скорее можно было выпить море. Они уже приготовились умереть.
Псайкер понимала это совершенно четко.
Повелитель Ночи убьет тут всех.
И единственный способ спасти всех и спасти себя…
…это дать ему то, что он хочет.
Взгляд Миты упал на огромные Врата Махариуса — сдвоенные гигантские створки из стали и железа в десять метров высотой, возносящиеся почти до самого потолка.
Что ему требуется?
Побег.
Скопление тел было слишком большим. Мита проталкивалась изо всех сил, стараясь проскользнуть между высокими префектами, как собака между слоновьих ног.
От каждого ее толчка вокруг раздавались панические вопли: «Тварь здесь! О Император сладчайший, она уже здесь!» После чего вокруг начинали свистеть булавы и клинки, раздавались выстрелы из дробовиков наугад. Теперь уже пришел черед Миты благодарить полную тьму — большинство нападений перепуганных виндикторов не имели цели, а чувства псайкера предупреждали девушку, когда опасность была действительно реальна.
Но так продолжалось недолго. Внезапно давка усилилась, стадо перепуганных мужчин отчаянно пихалось и возилось, слишком занятое, чтобы прислушаться к крикам затертой в самой середине толпы женщины.
— Биноксы, идиоты! — вопила Мита до хрипоты. — Включите ваши проклятые биноксы!
Она уже перепробовала все возможности, включая молитвы Императору.
Бесполезно!
Но надо что-то немедленно предпринять!
Мита вновь удивилась способности Повелителя Ночи сеять раздоры. Смерть тут, смерть там — и вот сгущается тьма и ужас, а он управляет ими, как дирижер. Простые на первый взгляд вещи превращают испытанных ветеранов в испуганных щенков, которые уже не слышат зова истинных богов…
Дознаватель с завистью признала: способ был необычайно эффективным.
Вокруг не было никого, кто бы мог помочь ей в достижении цели. Залп дробовика грянул прямо перед носом Миты, заполнив экран бинокса плавающими зелеными пятнами. Она с проклятием увернулась от выстрела, больше всего пораженная тем, что этот стреляющий на любой шорох глупец надеялся таким способом убить Повелителя Ночи.
Другой удар сзади, толчок в бок. Нет, так она никогда не дойдет! А ведь Мита уже почти рядом!
Теплые брызги прилетели на щеки девушки, кровь била фонтаном в обрамлении криков, раздавшихся совсем рядом, — тварь, спикировавшая, как орел, на жертву, ударила вновь, просто запустив когти в шевелящееся человеческое море и выхватив с протяжным криком некий сверкающий предмет. Даже сквозь оптику бинокса Мита не могла четко разглядеть тварь, лишь неясное пятно, уносящееся вдаль, блистая когтями.
Псионическая активность толпы достигла агонизирующего максимума — накал ужаса приближался к критической для мозга Миты отметке. Еще секунда, девушка была уверена, — и она потеряет сознание. А упав, долго не проживет под бронированными сапогами мечущихся в панике виндикторов.
А затем план спасения зажегся в голове Миты. Ей не добраться до пульта управления внешними Вратами — зажали так, что даже руку нельзя поднять. Но — во имя Трона! — есть спасительная нить, и ее нельзя упустить.
Анимус могус. Телекинез.
Хотя он точно не является ее сильной стороной.
Как у всех лицензированных псайкеров, прошедших обучение в Схоластиа Псайкана, псионические способности Миты могли улучшаться и усиливаться — точно так же, как физические силы. Хотя, в отличие от навыков боевых искусств, псионические способности улучшались крайне медленно.
Способности могли обостряться в критический момент, нанести мощный удар или защитить хозяина от неожиданной атаки. Использовать их обдуманно, как точный инструмент, способный влиять на мир, Мита никогда особенно не умела.
Неуклюжие попытки изнуряли псайкера, как кровоточащая рана.
«Хороший псайкер знает свои пределы, — самодовольно сообщали ее учителя. — Вот твой предел».
Ладно, раздери вас всех варп! Все равно другой возможности нет.
Потрясенная собственной непочтительностью к уважаемым преподавателям, Мита задышала глубоко, сжав кулаки и стремясь успокоиться. Надо сконцентрироваться, достичь беспристрастного центра души, увидеть внутренним взглядом рычаг управления Вратами… нет, все не так.
Мите нельзя успокаиваться, наоборот, надо прийти в ярость — гневную и импульсивную, чтобы приказать подчиниться непокорному предмету.
На лбу девушки выступили бисеринки пота.
Она словно осталась одна в пустом зале — удары и толчки виндикторов, сыпавшиеся со всех сторон, больше не проникали внутрь псионической сферы. Неуправляемое тело осело на пол, но Мита не обращала на него внимания — она яростно била нематериальными кулаками по рычагу контроля Врат.
Снова и снова.
Ничего не происходило.
А затем что-то завизжало во тьме — Мита непроизвольно повернула голову на странный звук. В чернильной тьме он увидела его — Повелитель Ночи сжался в комок и, выставив когти, начал пикировать на нее.
Он увидел ее.
Он шел за ней.
Только за ней.
Полыхание красных глаз заполнило мир Миты. Крик умирающего ребенка бился в ушах. Она приготовилась умереть.
Энергия, в которой так нуждалась псайкер, пришла. Смесь адреналина, страха и гнева заполнила Миту до краев. Псионические щупальца сомкнулись вокруг рычага мертвой хваткой, дернув рукоять с невероятной силой. От перегрузки глаза девушки налились кровью, череп затрещал, а сердце начало сбоить, отчаянно протестуя. Она тянула за рычаг и понимала, что через миг треснут все кости. Лопнут вздувшиеся вены. Рычаг повернулся.
Огромные двери пробудились, как дремлющие боги, стряхивая с себя слои льда и снега. Створки начали медленно размыкаться, открывая путь к неведомому холодному раю. Арктический ветер прорвался внутрь метельной круговертью — и принес капельку света.
Тусклого естественного света планеты. Бледного и слабого. Но сразу стало возможно разглядеть силуэты. Стало можно отличить друга от врага.
Виндикторы замерли посреди бойни. Занесенные булавы опустились. Пальцы больше не терзали спусковые крючки. Люди немного отходили от шока, расслаблялись, переглядываясь среди окружавшего их хаоса.
Над безжизненным телом Миты сверкнули глаза — Повелитель Ночи извернулся, спасаясь от света, сменив вертикальный полет на горизонтальный; мантия схваченного им человека трепетала, как яркий хвост. Тварь издала крик, будто прощаясь со всеми, и ее поглотил снежный буран за Вратами. Непогода сомкнулась непроницаемой стеной.
Повсюду лежали тела. Большинство ран причинили дробовики.
И Мита Эшин, спасшая всех, полубезумная после сильнейшего выброса анимус мотус, находилась на грани смерти. Девушка едва смогла прошептать благодарственную молитву Императору. Она сама не ожидала от себя такого поступка.
Ведь не Император спас ее. Мита спасла себя сама, отчаянно пожелав и обретя силу.
Вспышка дружеских чувств пронеслась через мозг дознавателя, она вдруг вспомнила истинную душу Повелителя Ночи, заключенную в его глубинах. Такую сомневающуюся и такую одинокую. У него были только принципы, помогавшие во всем. Так же, как и у нее.
К Мите приблизился молодой префект, осматривавший тела и разыскивающий раненых. За ним спешили санитары. Виндиктор присел на корточки у сжавшегося тела девушки и тронул рукой грязные тряпки.
— Вы в порядке? Ранены? — Его голос еще по-юношески ломался.
— М-мне… нужна помощь, чтобы подняться. — Мита едва смогла закончить фразу.
Юноша резко отшатнулся, словно увидел змею. Ородай не собирался информировать своих воинов о том, кто поведет их в бой. Виндиктор быстро пошел прочь, словно девушки вообще не существовало. Она слышала глухие проклятия и защитные молитвы, которые он бормотал на ходу.
«Ведьма».
Это была последняя капля.
Я только что спасла ваши дерьмовые жизни, мелкий ублюдок.
Усевшись на железном полу рядом с Вратами Махариуса, утирая кровь, сочащуюся из ушей и носа, Мита Эшин мрачно смотрела на суетящихся санитаров и испытывала нечто вроде кризиса веры.
Мита сидела так долго, мысленно возвращаясь к недавним событиям. В основном все ее мысли крутились вокруг одного вопроса. Истощенный мозг просто не мог думать сразу обо всем.
Почему?
Зачем она сделала это? Из-за чего Мита отчаянно сражается всю жизнь, с тех самых пор как Черный Корабль унес ее прочь от семьи? Для чего служит раздувшемуся Империуму? Почему работает ради этих примитивных ублюдков, фанатичных глупцов, которые ненавидят и презирают ее имя? Почему тратит кровь и энергию, защищая их ради славы империи… в которой для нее самой нет места?
Ее просто используют? Она лишь маленькая ручная ведьмочка, секретное оружие, нужное лишь до определенного момента? А потом ее уничтожат? Почему она никогда не задумывалась о подобных вещах?
Вот на этот вопрос Мита могла ответить: потому что никогда не находила столь похожее существо. Никогда не испытывала такой горечи в другой душе. Невероятно сильной, требующей подвергнуть сомнению все прежде пережитое. Повелитель Ночи ощущает жизнь так же.
Мита постаралась прервать жаркий шепот, говоривший с ней ее голосом. Она попыталась не поддаваться паранойе, но та не желала сдаваться. Поток ужаса захлестывал мозг, в отчаянии девушка нашла прибежище в уголке души, куда страх не мог проникнуть, — в вере.
Его жаром вытравлены будут сомнения. Его светом — испепелены все шепчущие голоса.
Она была использована? Ею безжалостно управляли?
Нет! Конечно нет! Мита сражалась не за этих людишек, а за Императора!
Он любил ее.
Разве не Его силой были дарованы ей особые возможности?
Не Его именем можно было управлять будущим, используя гадание и фурор арканум?
Он любил ее. Он не смог бы так ее использовать.
Хотя большинство Его слуг представляют собой презренную и тупую массу. Пусть они ненавидят, если так надо. Пусть живут жалкими жизнями, позволяя поглощать себя ереси и расколу. Пусть Инквизиция отреклась от нее, пусть черный червяк Ородай презирает ее. Даже вся Вселенная может восстать против Миты, если так надо.
Император любит ее. Она в этом уверена.
Успокоенная, Мита поднялась на ноги. За это время виндикторы уже подтащили несколько переносных светильников, и теперь санитары могли работать прямо на месте побоища. Девушка осмотрела зал, озаренный бледным светом, залитый кровью и усыпанный трупами. Что ей теперь здесь делать?
Боец из нее сейчас никакой, Мита едва держалась на ногах, да и Повелитель Ночи ускользнул. И теперь нет надежды его поймать.
Пойти доложить Ородаю? Он наверняка объявит ее виновной в случившемся, а префекты дружным хором проклянут. Нет, пожалуй, Мита обойдется без этих сцен. У командующего найдется чем заняться в ближайшие часы.
Оставался лишь один пункт в расследовании, о котором ничего не было известно. Один ненайденный ключ.
Груз.
Именно за ним сюда первоначально пришел Повелитель Ночи. За ним он отправился в улей. Из-за него расправился с Ледниковыми Крысами, а потом искал Гашеного. Рисковал жизнью в этом самом зале. Ради странного груза, который у него украли.
Что это такое? Каким сокровищем можно приманить тварь, уничтожающую все на своем пути? И кто мог отважиться похитить груз?
Мита могла ответить на эти вопросы лишь одним способом. Она зашла в открытые двери лифта, в котором приехал похищенный мажордом, и повернула диск на внутренней панели, наблюдая, как двери медленно закрываются перед ней.
Когда кабина ожила и двинулась, Мита подумала, зачем Повелителю Ночи понадобился пленник. Наверняка черно-синий демон потащил его в свое логово, где будет, шипя и плюясь, требовать ответов.
Что-то выходит слишком просто. Он так просто найдет своего вора?
Конечно нет.
Командующий Ородай не был полным глупцом и не ударил всеми силами в одно место.
Повелитель Ночи не найдет убежища в своем логове.
Зо Сахаал
И затем финал красивой мечты развалился.
Сахаал возвращался в свои владения по темным и тайным путям, скользя по глубоким заброшенным шахтам давно разведанным маршрутом. Надо было как можно быстрее проскочить снежное поле перед Вратами Махариуса, чтобы находящийся без сознания пленник не превратился в ледышку. Ему предстоит ответить на пару вопросов. Хотя под яркой одеждой мажордома виднелся такой слой жира, который мог защитить хозяина в любой мороз.
Еще один декадентский слизень декадентского мира. Сахаалу понравится задавать ему вопросы.
Повелитель Ночи призраком проносился по опустевшему подулью, минуя поселения, совсем недавно сожженные и разоренные виндикторами. Крался через почерневшие деревни и опустевшие становища кочевников, думая, куда подевались все жители. Наверняка поголовно погибли или присоединились к его армии.
Его империи.
Эта мысль немного согрела Сахаала, вытесняя обиду и досаду от западни в зале у Врат Махариуса. Его армия. Его дети, готовые по приказу нанести удар любому противнику.
Хотя на задворках сознания Сахаала оставалась мысль, что всем им уготована смерть. Он бросит армию в челюсти врагов, неся анархию и безумие в перепуганный город. А потом по следу его жертвы прибудут братья из Легиона Повелителей Ночи. Они найдут подготовленную для них почву и расчищенные пути.
А с другой стороны, мысль о жертвоприношении душила Сахаала, наслаждавшегося своим государством. Их будущая смерть беспокоила его, принося оттенок грусти, который он не мог разумно объяснить.
Может… могло ли случиться, что он стал испытывать к ним нежность? Могла ли мантия господина стать удобной? Мог ли Повелитель Ночи быть соблазнен преданностью и почитанием наивного племени?
Или просто наслаждался властью, страхом и боялся их лишиться?
Похожее ли чувство испытывал Ночной Охотник к народам Ностромо Квинтуса — Темный Лорд, принесший мир и правосудие через страх и ужас? Любил ли он своих подданных — бесполезных червей? Что происходило в его сердце, когда прибыл Император и объявил его своим сыном?
Сахаал анализировал мысли.
Да, пожалуй, он гордился своими детьми. Их деяниями, которые омыли его славой и позором в равной мере. Они достигли большего, чем он мог мечтать.
Ударьте по рукам, чтобы враг не мог вас ранить.
Ударьте в сердце, чтобы забрать жизнь врага.
Руки были вывернуты из плеч — стартовые позиции батарей «земля — воздух» были атакованы самыми опытными воинами Семьи Теней. Их было установлено множество на поверхности улья, потребовалось много дней для их планомерного уничтожения, но капитаны преуспели. Оставшиеся батареи теперь живут в страхе, каждую минуту ожидая нападения неведомых преступников. Уже есть случаи дезертирства.
Сердце… с этим было легко. Незащищенные и неохраняемые, огромные вентили, по которым поднимался жар из сердца Эквиксуса, насыщающий улей энергией и теплом, стали легкой добычей. За несколько дней до того под руководством Пахвулти были изготовлены бомбы, сработавшие даже лучше, чем ожидалось. Трубы полопались, из них рванулись столбы пара и остывающей магмы. Целые ярусы остались в темноте и холоде.
Теперь настал черед гибнуть зерновым культурам в замерзающих гидропонных колериа.
Ополчение подавляло бунты, распределяло теплые одеяла, умиротворяло толпы. Когда с небес карающим мечом опустятся корабли Повелителей Ночи, людишки станут легкой добычей.
Город еще не упал бездыханным — Сахаал был реалистом и прекрасно все понимал, — но был ранен и терял силы от серьезных повреждений. А инфекция и разложение никогда не преминут вступить во владение им.
Когда настанет день удара, улей окажется перед самым страшным моментом в своей истории. Сколько толстопузых защитников встанут на пути Повелителей Ночи, когда нечего есть, а боевой дух отсутствует напрочь?
Сахаал предполагал, что очень немногие отважатся на подобный поступок.
И все благодаря его армии. Все благодаря Семье Теней и многочисленным беженцам, слепым мышкам, беспрекословно подчинявшимся командам. Он был их чемпионом. Лордом угнетенных. Повелителем обездоленных, сковавшим из кипящего негодования улья пылающий меч, омытый свежей кровью.
Сахаал проник в ржавые пещеры через секретный южный проход. Он решил вернуться без лишнего шума, уединиться и спокойно пытать глупца, что продолжал висеть на его согнутой руке. Скоро он узнает имя владельца Короны Нокс.
Повелитель Ночи вернулся в свои земли с радостью и гордостью в груди, сделав паузу перед последним поворотом, чтобы неспешно все осмотреть.
Челюсть Сахаала отвисла.
Болота горели.
Танки.
Он ведь должен был удивиться, почему виндикторы у Врат Махариуса, задумавшие сложную западню, пустили в бой одну пехоту. Прагматичный командующий ворвался бы внутрь на боевых машинах и открыл по Сахаалу огонь из пушек и мортир, пока не представилась бы возможность раздавить космодесантника гусеницами.
Сахаалу следовало догадаться об истинных причинах. Командующий виндикторов оказался умнее. Пока улей нагнивал и леденел, крича от ночных кошмаров, в которых людям являлся темно-синий демон с горящими огнем Хаоса глазами, главный префект ощутил, что реальная угроза исходит совсем не от одиночки Повелителя Ночи, а от армии, которую тот создает.
Сахаал почти восхитился умом человека. Он не обращал внимания на флер ужаса, а заглядывал в глубь, рассуждая с холодной эффективностью, которая так мила самому Сахаалу. Танки подобрались к ржавым пещерам, пока Повелителя Ночи не было. Вооруженные пушками и гаубицами, они понеслись на поселение, что некогда было его владением. Сахаал опоздал и мог лишь наблюдать.
Хотя все уже кончено.
Голос из вокс-передатчика, установленного на каждой машине, беспрерывно вещал:
— Повелитель Ночи мертв… вы не наши враги… расходитесь по домам… сопротивление бесполезно… Повелитель Ночи мертв…
Империя Сахаала рухнула.
Они надвигались клином, поджигая на своем пути все, что может гореть. Огромная фаланга «Саламандр» и «Химер» дробила в пыль препятствия на пути. Члены экипажей нагло сидели в открытых люках, сверкающая броня отражала пламя горящих построек. Несмотря на сильные разрушения, виндикторы еще предпринимали попытки различать врагов, вычленяя из общей толпы Семью Теней и сопротивляясь желанию открыть по ним беглый огонь.
Повелитель Ночи мертв… Мы пришли освободить вас от рабства… Повелитель Ночи мертв…
Это была великолепная выдумка. Решив выступить против объединенных сил Семьи Теней и беженцев, префекты понимали: у них мало надежды на быструю победу. А этим заявлением они могли сразу раздробить врагов, обращаясь к чувству самосохранения беженцев, разрушая путы ужаса, так долго пестуемые Сахаалом.
Беженцы опрометью бросились мимо наступающих танков, устремляясь по длинной северной дороге к своим опустелым жилищам верхнего подулья. Как насекомые, отбросившие ставшие тесными панцири, так и люди в один момент расторгли договор с Сахаалом. Они смогли забыть про страх и замаранные кровью руки, сбежали во тьму с благодарственной молитвой на устах, не оглядываясь назад.
Только Семья Теней не получила прощения. Они служили демону верой и правдой, по собственному выбору. Никто из них не мог заявить, что содержался в рабстве.
Танки собрались на берегах горящего острова, медленно разворачивая стволы орудий, как рыцари перед боем склоняют древки копий. Племя знало, зачем пришли боевые машины, многие из них побежали к префектам, пугая их боевым кличем и священными обвинениями, призывая на их головы гнев Императора.
Нелепо подумать, размышлял Сахаал, что столь набожное племя смогло так быстро развратиться. Ведь не префекты предали их Императора…
Как теперь действовать? Попытаться вмешаться? Будет ли прок?
Орудия открыли огонь. Грохот выстрелов породил под сводами пещеры дикое эхо, напоминавшее смех гигантов. Взметнулись гейзеры взрывов, вздулись облака дыма, из которых растеклось кроваво-красное пламя. Удушливая пелена мигом накрыла центр острова.
Семью Теней уничтожили, как мелких паразитов в щелях дома. Последний оплот его империи рухнул, и Сахаал опустился на колени, не в силах справиться с мощью нахлынувших эмоций. Он не понимал, где ужас превращается в горе, скорбь от потери — в безумие, а безумие перерастает в гнев.
Выпрямившись единым движением, Сахаал швырнул тело мажордома на пол, забыв о нем.
Гнев.
Да… следовало сосредоточиться на гневе.
Когти вылетели из ножен с максимальной скоростью, Повелитель Ночи запрокинул голову и закричал — это был невероятный вой, стирающий из разума мысли, очищающий тело и просветляющий разум. Он весь становился единым сгустком безграничной и неудержимой ярости.
Убить всех. Отомстить за его армию. Рвать танки голыми руками, биться до последнего, погибнуть в лучах славы, показав жалким людишкам, какова плата за жизнь Мастера Когтя. Он должен…
Должен?
Их слишком много. Его разум сейчас разорвется на куски. Сахаал спал на протяжении ста столетий, он уже не понимая, как можно сопротивляться горечи потерь и разочарования. Как можно сострадать к низшему существу.
Убей! — вопили голоса. — Сожги этот мир! Убей всех!
Сахаал был создан для войны. Он был оружием ужаса, умелым и беспощадным. Он никогда не предполагал, что окажется один, вдали от братьев, без мудрой поддержки Ночного Охотника. Не думал, что настолько пропитается человеческими эмоциями.
Он был слаб.
Он сходил с ума — и понимал это.
Спрятанный в пасти секретного туннеля, вокруг которого шевелились тени дальних пожаров, Сахаал бился в конвульсиях, сражаясь с атакой чужеродных чувств — отчаянием, утратой, неуверенностью, одиночеством. Он не знал, что может им противопоставить. У него больше не было империи, а вместе с ее гибелью рухнули и стены здравомыслия.
Повелитель Ночи падал в бесконечную тьму. Он катался по полу, как презренный человек, и не видел спасения. Бессознательность пожирала его целиком.
На Тсагуалсе Ночной Охотник произнес его имя и объявил первым из наследников. Что он чувствовал в тот леденящий момент? Как выбор примарха изменил душу Сахаала?
Он не особенно удивился… Словно всегда ожидал этого.
Он ведь Мастер Когтя. Он истинный сын повелителя. Это было для него естественным.
Дикарь Ацербус ушел, не сказав ни слова.
На Тсагуалсе Ночной Охотник распустил капитанов и подозвал к трону Зо Сахаала.
— Придет день — и он будет твоим. Этот день близок.
И рассказал Сахаалу, как все произойдет: сжигающие мечты слова, после преследовавшие Мастера Когтя каждую ночь. Убийца-ассасин из храма Каллидиус придет за примархом, скользя в темноте, идя на стук его сердца по корчащимся галереям дворца. Никто не станет сопротивляться, никто не помешает ей. Пусть свершит свое ужасное дело.
Ночной Охотник мрачно смотрел на Сахаала, пока тот дрожащими губами не принес клятву послушания. Оружие заблокировать, всем скрыться в тенях. Не мешать. Убийца должна выполнить задание.
Пусть сыграет свою роль в бесконечной комедии.
Сахаал клялся — и ненавидел себя за это.
А потом Ночной Охотник, Конрад Керз, его повелитель, заставил Сахаала поклясться лично пронаблюдать за его смертью. Смотреть, оставаясь незамеченным, как все произойдет.
Заставил поклясться священной ненавистью Легиона отомстить за ужасное оскорбление. Сахаал хотел прервать повелителя, но с тем же успехом он мог хотеть убить Ночного Охотника.
Он должен смотреть, как умрет повелитель. И когда гадина уйдет, выполнив кровавое дело, он вступит в должность примарха, сняв с трупа Корону Нокс. Сахаал возглавит Повелителей Ночи и поведет Легион вперед.
Он поклялся и в этом.
Сахаал поведет их туда, куда приказал повелитель, с безграничной ненавистью и безграничным терпением. Поднимет флаг Крестового Похода на Императора-Предателя, и все будет хорошо.
Его повелитель повернулся к нему и спросил, знает ли Сахаал недостаток, который сделал Повелителей Ночи слабыми. Что ослабило их сердца?
Сахаал не знал. Тогда Конрад Керз улыбнулся и рассказал.
Это имеет отношение к власти. Это имеет отношение к гневу. Это имеет отношение к тому ужасу, который Легион использует как оружие против всех врагов.
— Страх — это финальное оружие, — сказал Керз. — Он должен использоваться как инструмент достижения цели, не важно, стоит ли задача повелевать миром или устроить массовую резню. Как Ночной Охотник использовал грозные инструменты отца, так Легион должен использовать страх.
Но если сеять страх без причины, ужасать ради удовольствия — это путь в скверну. Тогда страх прекратит быть оружием и станет самостоятельной вещью — он будет требовать господства над другими, будет применяться для простого факта усмирения кого-либо. Будет заставлять устраивать бойню для удовольствия и злого умысла.
Этот путь ведет к мании величия.
Этот путь соблазняет властью — и он и есть недостаток каждого Повелителя Ночи. Вся жизнь Ночного Охотника прошла в попытках воспротивиться этому яду, занесенному в тело изначальным безумием. Керз страдал от него днем и мучился в кошмарах ночью.
Этот путь ведет в Хаос.
— Это гной в нашей крови… Это делает нас глупцами, мой наследник…
Ночной Охотник не позволил Легиону так легко уступить Темным Богам. Хаос — хороший союзник, он смертельный огонь, пожирающий врагов, но нельзя позволить ему переварить сам Легион.
— Лидер должен быть сильным. Не просто храбрым и умелым бойцом, иначе я бы выбрал Крига Ацербуса. Он прекрасный воин, но слишком любит получать удовольствие от работы, чтобы стать лидером. Слишком жаждет превосходства. Слишком легко поддается темному влиянию.
Потом Керз спросил Сахаала: понял ли тот, почему выбрали именно его?
Сахаал поклонился и солгал, что понял.
Ночной Охотник выбрал его наследником из-за его силы, которая лежит в самой могущественной из областей, в самом святом направлении.
В концентрации.
Сахаал не дрогнул от видений Ночного Охотника. Видений объединенного Легиона. Видений сфокусированной ненависти. Видений черно-синих судов, нападающих на саму Терру. Видений острых когтей, перерезающих горло Императору-Предателю.
Месть за предательство. Месть за сына, преданного отцом.
А затем мир.
Эффективность и мир через повиновение. Империум под ночным небом. Все — во имя Ночного Охотника. Вот концентрация. Вот цель.
Все это передал ему Конрад Керз, а Сахаал подтвердил клятвами, туманящими рассудок.
Убийца уже приближался.
Сахаал пробудился от близких выстрелов, в воздухе резко пахло озоном, а ледяной ветер неожиданно пахнул в лицо.
Кто-то снял с него шлем.
Во тьме звякал металл и происходило шевеление
— …где же этот клинок? — прошипела тень и тут же свалилась со стоном на колени.
Говоривший о ноже был убит.
В темноте раздался второй невнятный голос:
— Он… хотел… о Бог-Император… хотел перерезать ваше горло, милорд.
Сахаал открыл глаза и резко сел, готовясь к смертельному бою, поэтому озабоченное лицо в сантиметре от его носа привело Повелителя Ночи в ступор.
Перед ним стояла обвинитель Чианни.
За ее спиной полыхали и дымились болота. Танки занимались теперь финальной зачисткой, с них спрыгнули пешие команды, осматривающие все уголки и трупы. Выглядящие подозрительно тела виндикторы тыкали энергетическими булавами для проверки. На дальнем конце берега виднелись последние улепетывающие беженцы, направляющиеся к безопасной северной дороге. Здесь их более ничего не удерживало.
Сахаал потряс головой и медленно осознал случившееся.
Память о повелителе освободила его разум от безумия. Он проснулся освеженным, щупальца скверны отступили, закованные в цепи, о которых Сахаал даже не подозревал. Он был на краю соблазнения, о котором повелитель предупреждал столетия назад. Его соблазняли властью. Сахаал обнаружил в себе любовь к строительству империи и неконструктивному отношению к плебеям.
Он потерял концентрацию. Начал преследовать личные желания.
Хаос уже жарко шептал ему в ухо.
Теперь он все вспомнил — до мельчайших деталей. Как проснулся в «Крадущейся тьме» — помнил голоса, шепчущие о ярости и власти.
Теперь он свободен от них. Слова повелителя очистили его даже сквозь завесу времени и смерти. Над ним больше нет патроната Хаоса, никакие роящиеся твари не крутятся на границах сознания — зато он ощущает себя более живым, чем с самого момента прибытия на Эквиксус.
Аве Доминус Нокс!
Сахаал благодарно выдохнул, вдохновленный мудрой силой Ночного Охотника. Теперь он свободен от жажды правления. Свободен от жажды преклонения. Повелитель Ночи не желает властвовать и не ждет обожествления.
Он вновь сконцентрирован. Корона Нокс принадлежит ему, и вся проклятая Империя пожалеет о случившемся обмане.
Сахаал вернулся к действительности, осматриваясь по сторонам. Бредущие и проверяющие трупы префекты были уже недалеко.
Он посмотрел на Чианни и смущенно моргнул.
— Ты должна быть мертвой, — указал он на болота дрогнувшим пальцем.
— Я… я услышала вас, милорд, — прикусила губу Чианни, оглядываясь на копошащихся среди трупов виндикторов.
— Услышала меня?
— Д-да… Я была на дальнем берегу, наблюдала, как возвращаются ударные группы. Когда появились танки, я… — Голова жрицы опустилась, уши покраснели. — Признаю, я решила, что вы погибли. Они сказали нам, что убили вас. Милорд, я была… Простите меня, я сбежала!
Чианни рухнула на землю, с рыданием обхватив когтистые ноги Сахаала.
— Я опозорила вас! Простите! Сахаал нетерпеливо поморщился:
— Не бери в голову, лучше расскажи, что произошло?
— Я… О кровь Терры! Я услышала ваш крик. Вопль ненависти с юга.
Он помнил. Гнев и ярость, когда последняя коварная волна Хаоса пыталась испепелить его разум, а мозг не выдержал, отключившись.
— Остальные подумали, что я безумна, — пробормотала Чианни. — Они думали, я слышу то, что хочу услышать… Но я не могла уйти просто так. Уйти без проверки.
— И ты пришла сюда?
— Д-да. И как раз вовремя, милорд. — Лицо жрицы исказил гнев. — Это дерьмо варпа сумело сорвать с вас шлем. И у него был нож, милорд. Я не знала, живы вы или мертвы, но…
Голос Чианни прервался, женщина лишь показала пальцем в сторону убитого человека. Сахаал видел, как она беззвучно открывает рот.
И тут ужасное подозрение закралось в его голову
Он проследил за взглядом и увидел скорчившуюся в грязи фигуру, раскинувшую руки по сторонам. Посреди роскошной одежды дымилось отверстие, лицо было заляпано кровью. Толстая рука так и не рассталась с кинжалом, который негодяй не успел вонзить в Сахаала.
Мажордом. Он пришел в себя, пока Сахаал был без сознания. Он сумел снять шлем с Повелителя Ночи, а потом собирался перерезать горло чудовища.
И тут Чианни пристрелила его.
— Не-ет! — взревел Сахаал, вскочив на ноги и закрутившись волчком.
Потом Повелитель Ночи рванулся к Чианни и вцепился в нее громадными пальцами, готовясь немедленно убить. Глаза Сахаала светились, как два закатных солнца.
— Ты убила его! — крикнул он. — Ты, проклятое варпом дерьмо, убила его!
— М-милорд, он же хотел вас убить!!!
— Он был мне нужен! Он должен был сказать имя своего хозяина! А ты убила его!
Когти из его свободной руки выдвинулись вперед. Он поднес их к лицу Чианни, готовясь нанести финальный удар, вскрыть этот жалкий череп и вылить презренную кровь в болото. Плевать, что она действовала в его интересах. Плевать, что спасла жизнь. Корона Нокс. Только она имеет значение. А она опять лишила его ее!
— Но я знаю хозяина! — завопила вдруг Чианни, вращая глазами. — Я знаю хозяина этого человека!
Сахаал замер, сузив глаза. Он подумал, каким должен казаться жрице без шлема, его болезненный вид должен был ужаснуть ее. И действительно, Чианни старалась не задерживать взгляд на лице своего повелителя, чтобы ненароком не выказать отвращение.
Рассмотри получше своего «ангела», маленький человек…
— Ты лжешь, — прошипел он презрительно. — Думаешь так спасти свою жизнь.
— Нет! Вам только стоит посмотреть на его одежду! Посмотрите на нее!
— И что в ней примечательного?
— Полумесяц! Кольцо из звезд!
— Объясни.
— Милорд, это… геральдический знак, принадлежащий одному из домов улья! Благородный Дом Загрифа! Этот человек работает на губернатора!
Мита Эшин
Лифт, казалось, поднимался целую вечность. Мита уселась в угол, поджав ноги и прислонившись спиной к бронзовому барельефу, украшавшему стену. Место, не идущее в сравнение с ее старой кельей для медитации на Сафаур-Инкисе. Да что говорить, даже аскетичная келья, предоставленная губернатором здесь, на Эквиксусе, лучше подходила для отдыха.
Но Мита была слишком вымотана, чтобы мечтать об удобствах. Главное, можно просто сидеть, не оглядываясь в страхе через плечо, — этого было достаточно.
Время тянулось медленно, и не много энергии успело восстановиться. Мита обнаружила свои мысли бодрыми, но странно тугими, словно девушка находилась на дне океана и на нее давили мощные массы воды.
Псайкер сразу распознала симптомы.
Приближался фурор арканум. Организм предупреждал о скором начале пророческого транса, которому Мита должна потворствовать.
Сначала она сопротивлялась — необходимо было время, чтобы расслабить сознание, восстановить силы, подготовиться к любым испытаниям. Кроме того, неизвестно, что ждало ее в конце путешествия в лифте.
Но вскоре давление усилилось, не желая успокаиваться, и Мита решилась. Что ей терять? Она постоянно уставшая, да и будущее ее теперь настолько неопределенно, что… А как можно подготовиться к неизвестному? Оставалось лишь надеяться, что транс поможет ей, указав правильный путь. А может, и предупредит об опасности.
С тихим вздохом Мита подчинилась давлению, закрыла глаза и расслабилась, позволяя безумным видениям будущего заполнить ее разум.
Первым ощущением была высота. Так же, как и раньше. Как и прежде. Всегда одно и то же.
Вокруг ужасно холодно, и хотя Мита не уверена, участвует ли в событиях видения от первого лица или просто наблюдает, на коже у нее оседает иней, а изо рта вырывается теплый пар.
С каждой стороны ее ожидает пропасть. Она стоит на огромном куске металла, длинном игольчатом шпиле, с которого может в любой момент сорваться, стоит ветру подуть чуть сильнее. Мита вскрикивает от страха, хотя ранее ей уже приходилось здесь стоять.
Это видение преследует ее в четвертый раз.
Затем ей кажется, будто в окружающих облаках скрывается нечто, от чьего присутствия тает лед, а его жемчужная тень подползает ближе.
И опять Мите известно продолжение.
Возникает она сама. Принесенная сюда тварью из дыма и теней. Закутанная в тряпки и с грязными, спутанными волосами. Теперь Мита узнает изменения, случившиеся с ней за последнее время, и понимает, что вся эта сцена касается только ее.
Но происходит еще кое-что.
У нее нет руки. Из плеча отражения течет бесконечная река крови. Мита оглядывается в поисках чудовища, держащего ее, и видит лишь неясность… Но она и так знает, каково оно на вид.
Повелитель Ночи несет ее сквозь воющий снег на крыльях тьмы и дыма. На мгновение девушке кажется, что она различает внизу еще тварей, кроваво-красных, тянущих к ним щупальца и когти, старающихся заманить космодесантника в ловушку, — но тот слишком быстр. И слишком проворен.
Повелитель Ночи исчезает вместе с ее двойником, а Мита остается одна, начинает кувыркаться вниз, во тьму, где кипят ненависть и гнев. Она уже испытывала это. Она все уже видела.
Кроме…
Видение изменяется. Но сейчас нет ведьмы. Никакой толстобрюхой ведьмы, упавшей и рожающей тьму.
«Это индикатор события, которое уже произошло, — догадывается Мита, — прибытие Повелителя Ночи. Ведьма — это его судно. Из разбитого корабля он и вылез».
Таков путь фурор арканума. Лишь половина правды — и та искажена до неузнаваемости. И вновь изменения.
Мита больше не падает. Она висит в воздухе, поддерживаемая стальным орлом, внутри которого работает странный механизм.
На этот раз псайкеру предстоит увидеть конец игры.
Орел медленно поднимает ее на пик металлической горы. Потом кружит, затем устремляется вниз и усаживается на край башенки, венчающей город. Оттуда он внимательно следит за происходящим. Словно силится попасть внутрь. Потом складывает крылья и пикирует, ударяя клювом по монолиту.
Горизонт больше не темен. Теперь он объят огнем.
В небесах неожиданно кричат ястребы, а сверху капает кровь.
Мита с хрипом вышла из транса с полным ртом желчи. Ей пришлось долго кашлять и плеваться, держась за живот. На девушку сладким призом уже снисходил патер донум, растекаясь негой в каждом мускуле и расслабляя нервную систему. Наставники всегда учили наслаждаться им — ведь это единственная роскошь, доступная псайкеру от рождения. Но патер донум в кабине лифта не приносил должного облегчения.
В разуме Миты вновь закричали ястребы. Она была еще невыразимо слаба, продолжала видеть небо, погружаясь в новую порцию грез, хищные птицы начали терзать ее плоть и сухожилия, все сильнее с каждым ударом.
Птицы кружили над ней. Они скапливались на границе мира.
Прежде чем провалиться в сон, Мита еще успела подумать:
Они приближаются… Они придут за всеми…
Мита проснулась, совершенно не осознавая, сколько времени проспала. На секунду девушку парализовал приступ клаустрофобии: а что, если кабина застряла и двери заклинило? Или остановилась в некой пещере, где вообще нет дверей? Она тут останется навечно!
Но нет, ровный гул подъемного механизма не прерывался. Судя по направлению движения — учитывая кривизну стенок улья, — оно стало почти вертикальным, значит, девушка приближается к вершине города.
Теперь пришло время задуматься. Если Мита преступница, то путешествие на верхушку улья — не самая удачная затея, ведь там негде спрятаться даже самым изворотливым злоумышленникам. Значит, ее с воодушевлением поджидают информаторы виндикторов.
Но что ей делать? Оставаться в Каспсиле навсегда, голодной и замерзшей, смущенной противоречивыми мыслями, которые бродят в ее голове? Провести годы, скрываясь от Инквизиции, забраться в подулье и забыть, как многие, о прежней жизни?
Так глупо потратить всю жизнь?!
Конечно нет. Пассивность никогда не была в характере Миты.
Ее продолжали занимать две тайны, которые не давали ни секунды покоя. Псайкер поудобнее устроилась в углу, ощущая спиной рокот тяжелых подъемных машин, возносящих девушку все выше и выше. Мита поискала глазами хоть какой-нибудь индикатор продвижения и ощутила собственную взволнованность. Эти загадки-близнецы шли бок о бок, иногда смешиваясь, как срастается лед из соседних луж, становясь одной большой проблемой. И видимо, ответы лежат в тех уровнях, которые станут доступными после открытия дверей лифта…
Первая касалась таинственного груза — украденной Короны Нокс. Что стало с ней? Почему она так важна для Повелителя Ночи? Неужели Корона находится на верхних уровнях улья?
Вторая загадка была старше. Мите казалось, что на ней уже начал скапливаться толстый слой пыли, который погребет ее навечно. Девушка словно всю жизнь прогрызалась сквозь него, терпя презрение и паранойю, но ничего не менялось.
Кто вы такой, инквизитор Каустус?
Два вопроса. Две мысли, не дававшие покоя сознанию девушки.
И внезапно ответ пришел.
Взгляд Миты упал на бронзовую доску, укрепленную над створками лифта. Все встало на свои места. Там висел щит, на котором красовался небрежно выгравированный герб, притягивавший взгляд, как бездонная пропасть.
Она уже видела его прежде.
Скрещенные меч и скипетр на пестром ледяном поле, увенчанные полумесяцем и кольцом из звезд. Геральдический знак Благородного Дома Загрифа.
Мита Эшин в личном лифте губернатора.
Значит…
Думай, Мита! Ухвати суть!
Ледниковые Крысы стащили нечто с «Крадущейся тьмы». Они так сделали по приказу коллективного разума Гашеного. Который имел дело с…
О Император сладчайший!
Гашеный мог общаться лишь с личными слугами губернатора. Смелость интриги заставила Миту покачнуться. В сознании пронеслись обрывки звуков и картинок, заставив девушку вздрогнуть. Как она могла быть настолько глупой? Почему она не догадалась прежде?
«И чему мы обязаны этим удовольствием? — сказал тогда губернатор. — Она здесь, чтобы помочь нам с замком?»
Мита все это время думала, о каком замке идет речь! Она должна была сразу вспомнить! Должна была понять!
Псайкер вспомнила записи памяти Пахвулти. Повелитель Ночи допрашивает раболепного Гашеного.
«Где теперь этот груз? Его вскрывали? Печать была сломана?»
«Мы его не открывали. Мы передали груз клиенту».
Как глупа она была!
Обе загадки имеют одно решение!
Вот чем занимался инквизитор Каустус! Вот почему он послал свиту на подавление ячейки ксенофилов, сам не принимая в рейде участия. Именно поэтому он просиживал у губернатора день за днем.
Корона Нокс находится у Каустуса!
Двери открылись спустя примерно два с половиной часа после начала путешествия, Мита к этому моменту была уже готова ко всему. У нее хватило времени подумать и осознать происшедшее с ней. Даже слишком много времени для осознания некоторых причин. Недоверие и отрицание в конечном счете сменились глубокой и сильной ненавистью.
Она была права. Ее хозяин лгал ей — и каждому — все время. Он знал, что Повелитель Ночи существует. Каким-то образом он знал, что «Крадущаяся тьма» упадет на Эквиксус. Он нетерпеливо ждал, когда сможет прибрать к рукам сокровище космодесантника-предателя.
Почему он сопротивлялся убийству твари? Почему позволил Повелителю Ночи безнаказанно делать все, что тот захочет? Почему сделал все, что в его власти, чтобы защитить чудовище?
Мита поняла: в ней уже зреет новая порция вопросов, хотя в центре ее кипящего гнева проблема оставалась нерушимой и неизменной.
Что ты есть, инквизитор Каустус? Что же ты творишь, ублюдок?
Мита вышла из лифта с лазерным пистолетом в руке, полная самых мрачных предчувствий. Она ожидала нападения или боя. Но в реальности — как физической, так и псионической — все было по-другому.
Ее никто не ждал.
Лифт прибыл в самое сердце галереи губернатора. Во все стороны уходили бессчетные полки с сокровищами, на залитых светом постаментах лежали драгоценные безделушки и бесценные предметы археотехни-ки. И едва настороженность Миты начала проходить, как ужас вновь охватил ее, сковав ледяным холодом.
Повелитель Ночи здесь! Рядом. Он совсем близко!
Мита повертела в руках пистолет, чувствуя себя смешной и голой. Уверенность в присутствии чудовища была абсолютной — он выделился грозовой тучей в ее астральном фоне, само его существование казалось грязной пленкой на псионическом излучении. Кроме того, его разум отличался уникальными параметрами, которые псайкер могла теперь опознать где угодно.
Он здесь! Император спаси, он тут!
Но почему… За каждым постаментом видна лишь пустота. В тенях по периметру галереи никто не прячется. Впервые Мита усомнилась в собственных способностях. Она закружилась на месте, сделала несколько шагов, напрягая глаза и уши, но все напрасно.
Но ведь она абсолютно уверена! Девушка была практически готова увидеть Повелителя Ночи в метре за спиной — и никого. Она медленно двинулась по астральному следу, как гончая, проскальзывая около ценных экспонатов с особой осторожностью, помня о несущих вахту бессонных сервиторах. И о длинных стволах оружия, которые готовы открыть огонь в случае малейшей тревоги.
Впереди было нечто.
Оно занимало самый высокий постамент в полукруглой комнате, окруженное стеной сверкающих ламп. Даже если бы Мита закрыла глаза, эта вещь продолжала бы светить, как самая яркая звезда в небе. Самый необычный из всех экспонатов коллекции губернатора — и, удивительно, вокруг не было ни одного охранного сервитора.
Коробка. Простой и непримечательный контейнер, отливающий масляным блеском адамантия. По верху крышки были выгравированы уродливые руны и намалеваны белые и красные еретические надписи. А сбоку, прямо на изображении рычащего черепа на фоне красных крыльев, виднелась криптопечать.
Она будет заперта до тех пор, пока из бусинок взаимосвязанных пластин, переплетенных между собой, не составится секретное слово или фраза, совмещенное со звуковым паролем. Как только это произойдет, крошечный логический вычислитель отдаст команду — и контейнер раскроется.
Именно этот контейнер излучал псионический фон. Источал злую ауру. Именно от него веяло присутствием… да, теперь она была уверена… контейнер мимикрировал под разум Повелителя Ночи.
Это и есть груз, поняла Мита. Именно его украли у космодесантника-предателя, а океан ощущений, горящий под крышкой, был настолько идентичен Повелителю Ночи, что смог одурачить даже псайкера. Теперь она могла заметить крохотные различия, уродливые несовпадения, которые говорили ей о том, что это нечто совсем другое.
Перед ней самая большая драгоценность ее врага, таинственное нечто, обжигающее астральные чувства Миты.
Корона Нокс.
— А, теперь вы начали понимать, почему я ввел вам наркотик?
Голос Каустуса. Позади нее.
Он все видел. Конечно.
Проклятие! Пусть сожрут его челюсти варпа!
— Что вы…
— Я должен был убедиться, что это не подделка. Воры, укравшие ее, особого доверия не заслуживали, я мог положиться лишь на… интерес губернатора к обладанию всеми редкими и ценными вещами. Но даже он не имел средств для определения подлинности этого артефакта. Я знал, вы сразу ощутите тварь, если мне доставили оригинал.
Мита в смятении посмотрела на инквизитора. Неужели его двуличность зашла так далеко? И Каустус так безжалостно ее использовал?
— Это… о Бог-Император, я не понима…
— Конечно, я не мог дать вам подобраться слишком близко к предмету. Я уже решил, что вы пойдете другим путем. Простой выстрел микродротиком в руку. Элементарно.
Тяни время, Мита. Не дай позвать стражу. Задури ему голову.
А потом стреляй ублюдку прямо в лицо.
— Я почти погибла! В видении… Я не смогла вернуться к своему телу…
— Да, очень интересно, — презрительно бросил Каустус. — А теперь бросьте оружие на пол, дознаватель. А потом отшвырните его ногой в сторону.
Как же протянуть время? Мита изо всех сил стара лась найти нужный возмущенный тон, но отчаяние близкого поражения давило все сильнее.
— Я больше не ваш дознаватель!
— Ха! Очень точно сказано. Оружие. Немедленно!
Мита начала наклоняться, исполняя приказание, и медленно положила пистолет на пол. Потом мысленно потянулась к инквизитору, исследуя его слабости. Но нет, мозг Каустуса был, как всегда, неприступен, защищенный всеми ментальными техниками, которые разработаны в Ордо. Она ничего не могла сделать, только подчиняться.
Мита пнула оружие, и девушка медленно повернулась к хозяину-предателю.
Каустус выступил из украшенного фресками проема, связывающего комнату губернатора с галереей. За ним стояли шесть стрелковых сервиторов: преторианские чудовища, закованные в полированную бронзу, стилизованную под человеческую мускулатуру, поводящие безликими головами с шевелящимися щупальцами сенсоров. В поднятых руках виднелись мощные оружейные спарки. На Миту сразу смотрели болтеры, мелтаганы и огнеметы. Это была внушительная демонстрация силы — на ментальном фоне абсолютно чистая и неподконтрольная.
— Это все ради меня? — пробормотала ошеломленная Мита.
— Ха! Нет, конечно. — Каустус постучал по своему клыку и нахмурился. — Мы ожидали кое-кого повыше ростом. Но, видимо, его задержали дела. Думаю, именно вас надо поблагодарить за эту отсрочку.
— Вы имеете в виду, о…
Мита застонала.
Части мозаики полностью встали на свои места — все загадочные фрагменты головоломки слились воедино. Повелитель Ночи должен был подняться в лифте, если бы его не атаковали у Врат Махариуса. Он стоял бы сейчас на месте Миты, разглядывая свою драгоценность, которую так долго разыскивал.
Каустус и стрелковые сервиторы ждали не Миту. Они ждали Повелителя Ночи.
Они давно ждали его.
Каустус сохранял Повелителя Ночи живым, несмотря на все усилия псайкера. Он оставил след из слухов и информации, словно плеснул кровью в воду. От Ледниковых Крыс к Гашеному и далее к губернатору — шаг за шагом. Тонкая паутина из намеков и подсказок для преследуемого чудовища.
Инквизитор вел его сюда. В эту галерею. К этому постаменту.
К украденной драгоценности.
— Вы ждали его, чтобы он открыл контейнер, правильно? — прошептала девушка, потрясенная масштабами хитрой схемы и паутиной лжи, в которой она запуталась. — Вы смогли украсть контейнер, но не смогли открыть… И тогда вы стали его ждать… Для этого необходимо было поддерживать чудовище. Заставить думать, что оно делает успехи, тогда оно пришло бы к вам совершенно одно. Прямо в западню.
— Неплохо, — ухмыльнулся Каустус— И все заключения вы сделали сами, не пользуясь моим мозгом.
Инквизитор поднял руки, залитые кровью, и помахал ими, словно пытаясь отряхнуться.
— Вот по этой причине губернатор не смог к нам присоединиться, между прочим. Я ведь не имел права допустить, чтобы вы причинили… вред его маленькому мозгу, не так ли?
Мита потянулась мысленно к мосту, соединяющему галерею с покоями губернатора, и увидела там скорченную фигурку в богатых одеждах, истекающую кровью.
Каустус пожал плечами:
— Он слишком многое успел понять за последнее время.
Миту затошнило, по горлу пробежали спазмы, она с трудом сглотнула, на глазах выступили горькие слезы. Такая двуличность! Такое изощренное коварство!
— Почему? — прорычала она, чувствуя, как краска бросилась в лицо. — Ради чего все это? У вас была сила остановить чудовище! Вы легко могли его убить! Что может быть настолько важным, чтобы позволить… нарушить все права улья?
Несколько секунд инквизитор казался неуверенным. Он нахмурился и помрачнел, закрыв глаза и задумавшись. На миг эмоции Каустуса прорвались сквозь барьер, и Мита, успевшая к ним прикоснуться, испытала его прямо-таки детское замешательство.
— Я, — прошептал он, — запутался…
А затем ментальная защита вновь окрепла, глаза инквизитора угрожающе вспыхнули, а челюсти с играющими желваками сжались. Он махнул сервиторам. Те, подчиняясь без голосовых команд, мигом схватили Миту и, несмотря на протесты и крики, потащили девушку из галереи к прозрачному мосту.
Каустус пропустил их вперед и двинулся следом, закрывая двери.
— Вы все же хотели знать почему? — внезапно крикнул он, засовывая руку под мантию.
Мита медленно кивнула, без всяких мыслей в голове.
Рука инквизитора появилась вновь, в ней был собственный пистолет девушки, теперь нацеленный ей в голову. Мита сжалась, мир вокруг стремительно завертелся.
— Это вопрос, которым вы сможете насладиться в могиле, — прошипел Каустус, прицеливаясь.
А затем…
Миту накрыла внезапная вспышка недавно закончившегося фурор арканума.
Стальной орел, поднимается от подножия металлической горы, взмахивая крыльями, он летит к самому высокому пику, грозно раскрывая клюв и выпуская когти. Он пришел забрать то, что ему принадлежит.
— О нет… — прошептала девушка, забыв об инквизиторе.
Прибыл Повелитель Ночи.
Зо Сахаал
Шаттл врезался в башню с такой силой, что небеса содрогнулись.
Кокпит смялся, как бумага. Бронзовые циферблаты лопнули, бортовые панели выгнулись, из них высыпались кишки информационных кабелей. Не имеющие конечностей сервиторы и примитивные когитаторы завопили от ужаса, проявляя последние крохи человечности, когда их вырвало из креплений и размазало по механизмам, которыми они были призваны управлять. Трещали и вспыхивали маленькими созвездиями искры электрических разрядов, срываясь с оголенных медных проводов, змеящихся среди битого стекла.
При всех своих малых размерах и внешней непрочности, судно повторяло форму множества других кораблей, построенных в Империуме: конический корпус, расширяющийся в форме молота на корме и имеющий клювовидный нос. Именно его орлиный нос пробил обшивку башни. Судно, изрыгая пламя, на полном ходу глубоко вонзилось в нее, как дротик в тело жертвы.
Вселенная взревела. Окружающий мир задрожал.
В середине корабля, прямо за сложившимся в гармошку мостиком, Сахаал отстегнул себя от креплений и осмотрелся. В каюту врывался дым, где-то, не переставая, завывал сигнал тревоги, но Повелитель Ночи не получил никаких повреждений. Как и предполагалось, острый нос шаттла позволил ему, как снаряду, пробить стены улья. Основные повреждения ожидались спереди корабля и почти никак не должны были отразиться на кормовых помещениях. Даже Чианни, лежащая связанной рядом с ним, получила только царапины и ушибы. Сейчас жрица была без сознания, еще не придя в себя после столкновения.
Пилот был точно мертв, в этом нет сомнений. От его тела осталась лишь пара кусков, которые торчали между схлопнувшимися искореженными переборками кокпита. Бедняга был расплющен, как муха. Остальные части пилота сейчас тонким слоем покрывали стены и потолок, напомнив Сахаалу сок, выдавленный из перезрелого фрукта.
Повелитель Ночи лишь пожал плечами. Смерть человека его не беспокоила. Он достиг своей цели.
Это была идея Чианни.
Поскольку большинство префектов сейчас были задействованы на территории Семьи Теней, проникнуть в космопорт, в котором Сахаал уже был, снова оказалось до смешного просто. Теперь там было мало паломников — действовал закон ограниченного передвижения в улье, поэтому Сахаал прошел через номинальную охрану входа, как одержимое животное. Он думал о плане Чианни, поэтому после резни лишь недоуменно посмотрел на тела виндикторов и сервиторов, лежащие на терракрите взлетного поля.
Сосредоточиться на гневе. Вот что послужит ключом.
Наслаждаясь резней, он потерял след цели.
Только один шаттл был готов к старту. Сахаал и Чианни незаметно проникли в него, пробираясь внутри на голос пилота, крывшего на чем свет стоит непонятно почему включившуюся сирену безопасности и невозможность выйти на связь с орбитальным торговцем, с которым он был уполномочен встретиться.
— Почему нет этой проклятой варпом… — шипел он сервитору, как раз когда когти Сахаала укололи его в шею.
Сейчас он находил мало слов для убеждения, поэтому разговор повела Чианни. Повелитель Ночи настолько рвался действовать, что не мог даже четко сформулировать мысль, — он лишь прижимал клинки к горлу пилота, когда того требовали реплики жрицы. Голос и нож — вот прекрасные контрапункты его искусства.
Нож более чистая среда, чем язык.
Пусть кромка лезвия станет пером.
Дайте ей резать, и резать, и резать. Вечно.
«Терпение, — успокаивал он себя. — Ты знаешь, где она. Ты знаешь, у кого она».
Ждать осталось недолго…
Они взлетели сквозь дым и мрак, встретив удары метели, вечно кружившей над планетой. Двигатели завывали, свистел рассекаемый воздух — корабль казался хрупкой игрушкой в лапах бури.
Сахаал стоял посредине мостика, наблюдая за скорчившимся пилотом незащищенными шлемом глазами, которые подозрительно суживались от каждого движения человека.
Даже когда Чианни вырвала у него рулевое управление, чтобы направить судно на самый высокий пик улья, пилот не понял, какой самоубийственный трюк они задумали.
— Там, — объявила с поклоном жрица, указывая на вторую башню, возвышавшуюся рядом с центральным шпилем, между которыми был перекинут узкий прозрачный мостик. — Именно там находится главная сокровищница.
— Откуда ты знаешь? — нетерпеливо прошипел Сахаал, шевеля пальцами. На этот раз ошибки не будет. Больше никаких промахов.
Чианни обиделась, как будто раздраженная, что Повелитель Ночи все еще ей не доверяет.
— Коллекция губернатора известна всем. Спросите любого в улье.
Сахаал глянул на съежившегося пилота. Если этот человек вообще сейчас имел склонность не соглашаться, он хорошо скрыл свои чувства, подтверждая правоту жрицы.
Сахаал одобряюще кивнул обвинителю:
— Действуй.
Чианни заклинила рулевое управление, посадив пилота обратно в кресло. Осознание происходящего отняло у человека последние крохи храбрости. Даже когда стены улья начали закрывать все небо, огромный город навис со всех сторон, а до столкновения остались считаные секунды, пилот так и не смог закричать.
Сахаал расстроился. Ничто так не успокаивало его, как крики ужаса.
Повелитель Ночи прекрасно перенес удар и теперь, когда дым от поврежденных механизмов становился все гуще, а в огромные бреши проникал уличный свет, он мог размяться и выпустить когти.
Он ее чувствовал.
Он видел Корону Нокс, как кормчий видит путеводный свет маяка.
О повелитель! Я ее ощущаю! Она совсем рядом!
Сахаал помнил, как очнулся на «Крадущейся тьме», наполовину не соображая, как покромсал на куски воров среди обломков корабля, сгорая от единственной мысли — она похищена! Целую вечность пробыл он, заключенный в сердце варпа, в темнице, которую выстроили вокруг него ненавистные эльдары. Только близость Короны дала ему силы пережить все это.
Он пришел забрать не вещь, но часть самого себя. Странная связь, мучившая его душу, протянувшая невидимый шнур между ним и артефактом. Недели назад, когда Корону похитили, Сахаал уже пробудился с пониманием потери, словно некий звук, слышанный им всю жизнь — с которым он свыкся и не обращал внимания, — вдруг неожиданно прервался.
И что сейчас?
Посреди другого разрушенного корабля он карабкался через искореженные палубы, испытывая голод, который могли утолить лишь кровопролитие и правосудие. Сейчас он близок к цели.
Сахаал оставил Чианни лежать без сознания. Теперь жрица не стоила внимания, когда так давно искомое находится на расстоянии вытянутой руки.
С внешней обшивки шаттла открывалась удивительная картина — рана, причиненная кораблем, оказалась смертельно опасной для здания улья. Во всех направлениях разбегались трещины, скалившиеся погнутыми стальными листами. Расплавленный металл расплескался и застыл невообразимыми потеками. Множество перебитых кабелей болталось вокруг шаттла, как щупальца анемонов. В рану жадно залетал снег, внутри уже намело первые сугробы. Лампы мерцали, иногда выключаясь, иногда вспыхивая невообразимо ярко от перепадов напряжения.
Незаметно выбираясь из задымленных помещений корабля, Сахаал отметил, как трудно определить, где заканчивается погибший шаттл и начинается здание улья. Он сделал шаг с разорванной переборки, пробившей внешнюю обшивку, и уже оказался рядом с обугленными гобеленами и золотыми колоннами.
Словно испытывая отвращение к пятну грязи и заражения, дворец спрятал собственное великолепие и недружелюбно встречал агрессора.
Сахаал поспешил мимо разрушенных плит и разбитых мозаик, его сердца напряженно стучали, настроенные на магнетизм Короны. Шаттл разрушил три этажа башни, вскрыв их гигантским консервным ножом. Теперь Повелитель Ночи мог заглянуть во множество комнат, словно в поперечном разрезе, поражаясь ужасной ране и одновременно нетронутому содержимому.
Он не сомневался, где хранится его драгоценность. Верхний из трех разрушенных этажей занимали складские помещения, серьезно пострадавшие и почти лишенные света. Обугленные тела бездействующих сервиторов валялись радом с кабинами подзарядки. Языки вывалились изо ртов, мертвые глаза запали в глазницах. На втором этаже располагались личные покои губернатора, вычурно украшенные и забитые предметами роскоши. В центре этажа разместилась королевская кровать, несколько крылатых дронов-херувимов висело, зацепившись, на ее балдахине, как летучие мыши. Сюда хлестало горящее топливо из шаттла, поэтому гобелены потрескались от жара, позолота стекла застывшими струйками, а роскошные ковры превратились в тлеющие кучи мусора. Но третий этаж…
Бесконечная галерея богатства и чванливого самодовольства лишь слегка пострадала при падении корабля. Ее стены были немного повреждены, словно приглашая Повелителя Ночи войти. И там, среди груд бесполезных сокровищ, Сахаала звала Корона Ночи — ласкала его слух, обещая ему все блага Вселенной.
Сахаал, как ящерица, заполз в рукотворные пещеры, карабкаясь по стене с точностью рептилии, останавливаясь и прислушиваясь после каждого шага. Его несколько расстраивало, что нигде не было заметно признаков вора. Что может быть лучше, чем застать преступника в его тайном убежище и принести ему пламень правосудия! С каким удовольствием он искупается в крови ублюдка.
Нет… нет, теперь он полностью управляет свой душой. Шепот Хаоса исчез и более над ним не властен. Ущерб, нанесенный гордости, в конечном счете ничего не значит. Корона скоро будет его.
Сахаал нашел ее в центре комнаты выставленную напоказ, как обыкновенный экспонат в либриуме, и его два сердца едва не выскочили из груди от радости.
Контейнер никто не открывал.
Эмблема его Легиона — крылатый череп — осталась запечатанной, никто не проник внутрь защитного кокона. Сахаал протянул трясущиеся руки, словно опасаясь, что его драгоценность может задрожать и растаять в воздухе, как призрак. Ощупав контейнер и убедившись в его целости, Повелитель Ночи вздохнул с облегчением.
Нажав на нужные части криптопечати — тут и тут, — он поместил пальцы на глаза черепа и дважды повернул.
— Ультио, — сказал Сахаал, закрыв глаза.
«Ультио эт тимор». Месть и страх.
В коробке что-то хрустнуло. Она задребезжала, и бусинки, правильно сцепившись, получили звуковое подтверждение кода. Древний механизм, спавший сто столетий, медленно просыпался, в глазах черепа открылись крошечные диафрагмы, вспыхнув красным светом.
Печать треснула.
Контейнер открылся.
Зо Сахаал, Мастер Когтя, наследник трона Легиона Повелителей Ночи, избранник Конрада Керза, вынул из пыльных внутренностей кокона Корону Нокс.
Она действительно была похожа на корону царей. Простой и ровный круг льдистого металла, сверкающий с неимоверной силой. С одной стороны обруча устремлялись вверх тонкие зазубренные зубцы, чернеющие по краям, словно сабельные клинки, опущенные в нефть.
Но самым ошеломляющим в короне был огромный драгоценный камень, который должен был сверкать на лбу владельца. Прекрасная рубиновая слеза, сверкающая чистейшими гранями. Не добытая из недр земли, а словно выращенная и выпестованная в кристаллическом саду богов. И несмотря на мрачное освещение галереи и огромную тень Сахаала, падающую на нее, она сверкала. Сияла внутренним светом. Горела пламенем по всему видимому спектру, ослепляя Повелителя Ночи, даже если он отводил взгляд.
Было в ней нечто нематериальное, такое, чего никогда не найдешь в обычной драгоценности; оно погружало Сахаала в ощущение веры и несокрушимости. Он расправил плечи, и по его мрачному лицу из полночных глаз скатилась одинокая слеза.
— Аве Доминус Нокс, — прошептал Сахаал, осторожно лаская корону, потом поднял ее над собой и поднес к голове.
Его разум раздзоился. В его несуществующем мире спокойствия корона опускалась на чело законного владельца.
Он вел братьев вперед во имя Ночного Охотника. Он парил в небесах Терры, потрясая их орлиным криком. Он кромсал старческое горло Императора, заливая его кровью стены дворца.
Он мстил Отцу Предательства. Он был Повелителем Ночи.
Во тьме прозвучал выстрел, и мечты разлетелись под давлением мрачной реальности. Сахаал искоса глянул на нарушителей спокойствия из-под своей сияющей Короны.
Шесть стрелковых сервиторов. Голодные и пустые зрачки стволов, нацеленных на него. Болтеры. Мелтаганы. Фламеры. В центре — человек со смеющимися глазами и с орочьими клыками в углах тонкого рта. Он был закован в массивную силовую броню, но перемещался неуклюже, как будто из-за отсутствия аугметики. Не космодесантник, всего лишь копия. Подделка.
Буква «I» на его воротнике говорила Сахаалу обо всем.
— Инквизитор, — сплюнул Повелитель Ночи.
— По имени Каустус, — усмехнулся тот. — К вашим услугам.
Человек держал маленький пистолет у головы худенькой девушки — грязное тряпье, спутанные волосы и испуганные глаза. В них читалось желание любым способом избавиться от клыкастого глупца. Сахаал узнал ее. Они уже встречались дважды, и каждый раз она пыталась его уничтожить.
Ведьма.
На миг Повелитель Ночи забеспокоился. Гадина-псайкер была его врагом, он не сомневался в этом. Почему же она пленница инквизитора? Неужели в этой игре есть еще одна сторона?
Враг моего врага не мой друг?
Повелитель Ночи успокоился. Греясь в тихом счастье Короны, сложно было ощущать что-либо, кроме незыблемого равновесия и полного превосходства.
— Сними артефакт, — велел инквизитор, захватывая ведьму за шею и направляя пистолет на Сахаала. — Сними и отойди подальше.
Это, конечно, было смехотворное предложение. Сахаал растянул губы в улыбке и приготовился ко всему.
— Никогда! — прорычал он.
Инквизитор пожал плечами, демонстрируя полное спокойствие:
— Как пожелаешь.
Сервиторы рванулись вперед с пугающей скоростью.
Четверо разошлись по разным сторонам, заходя с флангов, — бронзовые пятна с мельтешащими ногами и устрашающе неподвижно нацеленным оружием. Оптические щупальца сканировали Сахаала — сервиторы явно хотели зайти ему за спину. Сами их движения говорили о необычайной эффективности — слитные и скользящие, не похожие на рывки и дерганья более примитивных моделей.
Не просто кадавр-машины, а приведенные в полную боевую готовность человеческие тела, укрепленные металлом и оттого обладающие невообразимой силой.
Сахаал сразу понял, что его берут в кольцо. Он не мог этого допустить. А в то время двое оставшихся сервиторов приняли стойку для стрельбы, присев и активировав оружие. Загремели выстрелы, и мир наполнился светом и грохотом.
Они были быстры, эти игрушечные солдатики. Быстро думали и быстро целились.
Но Сахаал был быстрее.
Охотник не мог допустить, чтобы на него охотились.
Сахаал подпрыгнул в воздух, пропустив очереди снарядов и языки пламени под собой. Он должен был быть сосредоточенным.
Сервиторы были сильны, быстры и точны, но они все равно оставались оружием, не идущим с ним ни в какое сравнение. Сахаал не мог заставить себя бояться машин.
Он мог использовать когти.
Зо Сахаал, Мастер Когтя, раздери их варп! Он — первый из Хищников!
Эти недоумки не читали летописей!
Поток мелты плеснул на плечо Сахаала, но слишком медленно — Повелитель Ночи изящно уклонился.
За его спиной покои губернатора превращались в поле боя — струи мелты превращали роскошные стены в кипящий шлак.
В зияющий проем рванулись разряды снега и льда, детектор движения Сахаала доложил о появлении дроидов безопасности, а через миг все помещение заполнили лучи лазеров и рокот автоматического оружия.
Сахаал крутился и вертелся, птичьими пируэтами проносясь в дыму и снежной круговерти. Он приземлился за спинами пары сервиторов и ударом когтей разрубил первую не защищенную броней голову, наслаждаясь фонтанами тугой крови. Второй сервитор резко развернулся передней частью туловища, но когда его фламер изрыгнул реактивную струю, Сахаал уже подныривал механизму под руку, вскрывая его грудину мощным ударом.
Повелитель Ночи осознавал, что оказался в западне — многоходовая комбинация инквизитора, ведущая к тому, чтобы он открыл контейнер у него на глазах. Если это так — ужасная мысль, — мог ли клыкастый негодяй рискнуть и разместить как наживку настоящую драгоценность? Это очень нелогичный шаг!
Но, видимо, инквизитор не был знаком с логикой как с наукой.
Однако среди команд, отданных сервиторам, точно не было указаний беречь Корону Нокс от повреждений. Заряды болтеров обрушились на броню Сахаала, откалывая куски керамита от наплечников и раскидывая их по сторонам. Искры рикошетов заплясали по грудным пластинам и ногам, сверкая во тьме. Обломки уникальных украшений губернатора и священных предметов полетели во всех направлениях.
Минуя Сахаала, разливалась липкая река фламерного пламени, обдавая дымом и покрывая копотью броню. Даже тут надо было соблюдать осторожность — все передвижения рядом с драгоценностями отслеживал безучастный дрон с потолка. Пару раз Повелитель Ночи приблизился к ценностям на опасное расстояние, и безжалостные лазерные лучи немедленно пробили броню и задели его лицо в нескольких местах.
Четверо сервиторов прекратили обходные маневры и собрались плечом к плечу.
Сахаал продолжал беспрерывно перемещаться, прыгая в воздух и припадая к земле при малейшей опасности оказаться под перекрестным огнем.
Скоро, подсказывал опыт Сахаала, схема действий сервиторов послужит причиной их гибели. При всей своей огневой мощи и силе, они не более чем механические игрушки, повинующиеся простым командам (или обновленным приказам). Их простота делала их прогнозируемыми. Как только Повелитель Ночи рассчитает нужный алгоритм и подберется ближе, он победит.
Но он не может рисковать Короной, а «тупые и примитивные», собравшись в кучу, образуют огненную и смертоносную зону поражения, которую невозможно будет преодолеть.
Сахаал все-таки стал преследуемой жертвой. Он задумался о бегстве, понимая, кто находится в центре строя сервиторов.
Струя мелты, от которой успешно увернулся Повелитель Ночи, спалила замешкавшийся череп-дрон. Но вторая прожгла броню плеча и пробила сквозное отверстие, испаряя плоть и мускулы. Сахаал взревел и, сосредоточившись, отключил центры боли от нервной системы, вытягивая раненую руку, чтобы предотвратить уплотнения, пока его нечеловеческая кровь затянет рану.
Как ни велики были его силы, настала пора отступать.
Но как?
И тут, призраком, прорвавшимся в реальность, прибыло решение вопроса. Маленьким, уязвимым призраком, покрытым татуировками и в изодранной одежде.
Она бежала к нему. Чианни.
Она выбралась из разрушенного шаттла и нашла Сахаала.
Примитивные умы сервиторов не расценивали ее как угрозу. Она не была упомянута в списке целей или агрессивных сил, поэтому механизмы полностью игнорировали жрицу.
Инстинкты Сахаала восстали против придуманного плана — целая жизнь была прожита под знаком подозрений и паранойи, поэтому само понятие доверия почти отсутствовало у Повелителя Ночи. Но он упрямо отогнал опасения, приняв окончательное решение.
Другого пути все равно нет.
Чианни была рабой, которой можно доверять. Она никогда не покидала его. Жрица оказалась настолько слепо преданной, что смогла пробраться через огонь боевых действий, лишь бы быть рядом с хозяином.
Он с болью доверял ей свои тайны. Теперь пора ей вступить в игру.
С ней Корона Нокс будет в безопасности, по крайней мере, пока он не прикончит эти новенькие механизмы и не обретет свободу.
— М-милорд? — проверещала Чианни, так как воздух ревел от осколков, пронизавших дым и пламень.
Болтерная очередь выбила крошку из плит у ног Сахаала, и он отскочил, одновременно срывая Корону с головы и пихая в руки обвинителя.
— Беги! — заревел он. — Не задавай вопросов, проклятие! Не позволяй к ней никому прикоснуться! Беги же!
Жрица мышью юркнула в сторону, а Сахаал, оказавшись необремененным, издал такой вопль ужасной радости, что волосы на его затылке встали дыбом. Взмахнув когтями, он сделал скачок.
Теперь Сахаал шагнул бы сквозь болтерные очереди всей Галактики. Он нырнул бы в океан огня. Он вознесся бы в залитые потоками мелты небеса — и все ради того, чтобы добраться до ублюдков, которые посмели встать у него на пути. Он вырежет глаза инквизитора, один за другим и будет носить, как трофеи, на поясе.
Когда ему не надо было беречь священное наследие, Сахаал мог сделать ВСЕ.
Он мог…
Пушки сервиторов смолкли.
Мир, казалось, начал дышать снова. Сахаал припал к плитам и зашипел, вдыхая едкий дым, мешающий его чувствам. Рана на плече полностью затянулась, но ниже блокады Повелитель Ночи еще ощущал сильную боль, которая могла вызвать шок. Сахаал тряхнул головой, отстраняясь пока от заботы о физическом теле, и огляделся.
Сервиторы отступали, наверняка унося своего хозяина — инквизитора, словно уже успешно выполнили задачу. Щупальца оптики развевались за ними хвостами.
Ледяное подозрение охватило Сахаала, он быстро оглядел помещение галереи, борясь со змеей страха, заползшей в живот.
Чианни.
Она должна была успеть убежать. Она должна сохранить Корону в безопасности.
Где она?
Паника охватила Повелителя Ночи, бисеринки пота выступили на бледном лбу. Обвинитель стояла там, где он оставил ее, Корона была зажата в ее кулаке, невидящие глаза смотрели в клубы дыма.
— Беги! — проревел Сахаал так, что оба сердца запульсировали в ушах. — Беги!
Время остановилось.
Инквизитор вышел из дымного тумана и ласково положил руку на плечо Чианни. Разум Сахаала перевернулся.
— Спасибо, Дисимулус, — проговорил инквизитор, забирая Корону Нокс из податливой руки. — Ну вот и все.
Чианни моргнула:
— Благодарю, милорд.
В один миг ее голос изменился, становясь низким басом, а лицо задергалось, стремительно меняясь. Даже Сахаал вздрогнул.
Кожа бывшей жрицы бугрилась, мускулы растягивались. Весь ее облик тек, как резина на огне. Даже глаза становились другими. Когда «она» заговорила вновь, голос бывшего обвинителя стал голосом мужчины.
Она… теперь он.
— А моя доза, милорд? — спросил этот новый человек. Инквизитор Каустус кивнул, потом встретился взглядом с Сахаалом и подмигнул. Затем он сунул руку в карман и вытащил небольшой кожаный мешочек, который протянул «Чианни».
— Полиморф, — ухмыльнулся инквизитор. — Как же ты мог доверять наркоману, а, Повелитель Ночи?
Мир Сахаала рушился. Сражение в Стальном Лесу. Чианни была ранена, но не погибла… Нет, погибла! Она должна была умереть, чтобы этот… эта изменяющаяся пакость смогла занять ее место и отправиться в ржавые пещеры.
Еще одно предательство. Еще одна причина никогда не доверять ни единой живой душе.
У Сахаала нет ничего. Он не может ни на кого положиться. Все; что у него осталось, — это гнев. Генетический подарок повелителя — сосредоточенность боли и безумия.
Дисимулус торопился уйти, сжимая свою проклятую плату. Сахаал указал когтем на сердце Каустуса, глаза Повелителя Ночи затлели столетней ненавистью.
— Ты умрешь, — бросил он и прыгнул. Прыжковые ранцы могуче взревели за его плечами. И тут все изменилось.
Когда Сахаал в одном мгновении от цели, когда он уже почти вонзил когти в самодовольное лицо инквизитора, когда его Корона готова была вновь оказаться в его власти…
Сверкнул свет. Рванулся поток воздуха. На Повелителя Ночи обрушились странные измерения, никогда не виденные человеческим глазом, корчащиеся одно в другом. В ноздри ударило озоном. Космодесантник захрипел — свет разрушал его мир.
Но Сахаал упрямо тянулся когтями к желанной цели, которая размывалась перед его полуослепшими глазами в бесформенное пятно.
Странные фигуры затанцевали из внезапно открывшегося портала. Гибкие тела и яркие цвета, высокие прически и колышущиеся плюмажи пронеслись пред взором Повелителя Ночи со скоростью мысли. И среди них явился закутанный в мантию принц, рунный полубог, чьи ветвистые рога сияли электрическим огнем, а посох сочился безудержной властью…
Сахаал узнал его.
Колдун…
Его посох вспыхивал всеми цветами радуги, потрескивающее гаусс-пламя окутывало его, распространяя псионический ужас.
Сахаал еще успел подумать:
«Они прибыли закончить то, что начали много столетий назад.
Пришли забрать то, что не могли украсть тогда. Ублюдки ксеносы.
Эльдары пришли забрать Корону Нокс!»
Каустус с учтивым поклоном повернулся к мерцающему лидеру, держа Корону на вытянутых руках. Иглы сомнения и страха поразили разум Сахаала, скручивая спазмом мышцы и сбивая дыхание.
Он рухнул на пол и больше ничего не чувствовал.
Мита Эшин
Все происходило слишком быстро.
Признание инквизитора, визит Повелителя Ночи, явление Короны… Оружие, которым тыкал ее в бок прежний хозяин, словно она бездушный кусок мяса.
Мита видела все.
Что-то изменилось в кошмарном космодесантнике. Его вид больше не нагонял отвратительный страх, его появление не заставляло Миту задыхаться от скверны и грязи. Вокруг больше не роились, защищая его, чирикающие твари, невидимые и злорадные, — проклятые варпом создания Темных Богов, создававшие вокруг него непроницаемый щит, живую броню, через которую псайкер и не надеялась проникнуть.
Мита удивилась: как Повелитель Ночи сумел избежать хищников Разлома? Как смог очистить душу от инфекции, которая медленно пожирала его?
Неужели теперь он равен ей — такой же заложник в грязной игре обмана и манипуляций?
В любом случае, как ему ни удалось очиститься, один эффект был достигнут — раньше Мита при приближении к его разуму испытывала чувство, будто проглотила пригоршню угольев, а теперь могла свободно исследовать. Только сейчас псайкер видела истинного Повелителя Ночи.
И эти ощущения были слишком сильными для нее.
Необычайная печаль, бездна одиночества, пропасти подозрения, вины и паранойи. Душа Повелителя Ночи была истерзана и опустошена.
Боль. Гнев. Амбиции. Страдание. Изоляция. Горечь.
Словно собственная душа Миты, только увеличенная в миллиард раз.
Девушка ощутила его кратковременную радость в момент обретения Короны. Она испытала его горечь, когда победа ускользнула меж пальцев. Разрывалась на части от сомнений и возносилась на гребень триумфа, когда Сахаал вручал Корону помощнице…
Помощницу Мита сразу признала — странная душа без центра, без четкого эго. Она уже ее встречала однажды.
Появление Дисимулоса удивило Миту, хотя она разделила ужас Повелителя Ночи. А потом вкусила вместе с ним отвращение и страх последующих событий…
При своем появлении эльдары создали варп-шторм, столь мощный и сконцентрированный, что Мита рухнула на колени, зажимая кровоточащие уши. Каустус оставил ее на попечение сервиторов — без всякого сомнения, игрушек убитого губернатора. И пока астральный водоворот сотрясал тело девушки, пушки механизмов невозмутимо отслеживали ее судорожные подергивания.
Ей было плевать. Сервиторы были жалкими декорациями по сравнению с тем, что явилось из дыма и пламени центра галереи.
Каустус, какой же ты ублюдок. Ты заключил сделку с дьяволом…
Будучи членом Ордо Ксенос, Мита знала больше простых людей о ксенонапасти по имени эльдары. Они были древней расой и превосходили людей в технологии, а их тела якобы были идентичными человеческим и потому близкими для понимания. Был, правда, один нюанс — они думали по-другому. Их жизни подчинялись тщательно выбранным призваниям: и этот путь нельзя было изменить до самой смерти.
Человечество путешествовало в варпе, как семена деревьев, разносимые ветром, применяя лишь самую элементарную навигацию. Для людей варп был опасным океаном, в который отваживались выходить лишь самые безрассудные.
Эльдары управляли варпом. Они жили и старели наравне со звездами. Они сражались как призраки. Там, где огромные неуклюжие массы Империума ощущали примитивные чувства и говорили жалкими языками, эльдары обменивались яркими мыслями. Уровень их астральных и псионических сил был таков, что Мита казалась рядом с ними грудным ребенком. Примитивным животным, едва способным исполнить пару команд и при этом не забыть, что нужно дышать.
Мита была ребенком рядом с полубогами, а на задворках мозга, там, куда не проник страх от присутствия ксеносов, там, где она не мучилась от боли и гнева, исходивших от Повелителя Ночи, псайкер задалась вопросом:
Неужели и обо мне так думают простые люди? Из-за этого они так меня ненавидят?
Но даже если Мита знала об эльдарах чуть больше, чем простые смертные, они все равно оставались для нее тайной за семью печатями, как и для любого человека. Когда девушка обучалась в Либриум Ксенос на Сафаур-Инкисе, она прочла много трудов, посвященных этой расе: эльдары всегда действовали без видимого повода, случайные и абстрактные, заканчивающие некую древнюю игру по только им известным правилам, которых людям не постигнуть. Вот все, что ей было известно: эльдары управляли будущим, водоворотом шансов и случаев, которые рождались в варпе, как пена в бушующем океане.
Каустус каким-то образом знал, что Корона Нокс прибудет на Эквиксус.
Ему предсказали…
Он был в союзе с ксеносами с самого начала…
Эльдаров было восемь, хотя трудно было быть в этом уверенной — они передвигались, как жидкий свет, никогда не оставаясь в покое. Мите показалось, что она может разглядеть их оружие — зажатые в длинных руках плоские метатели, похожие на плоды экзотического растения. Эльдары заскользили из портала, созданного, как догадалась Мита, с помощью их знаменитой технологии, именуемой «Паутиной», — путей, проложенных в варпе, плавающих там, как невообразимо сложная и хрупкая сеть, несомая ветром.
Доспехи лидера сверкали миллионами синих и желтых гравировок, несметным количеством рун и пылающих символов. А над их головами псионический взгляд Миты различил нечто похожее на сияющие люминесцентные лампы.
Лидер эльдаров ударил Повелителя Ночи один раз, ослепительная вспышка проскочила между рогами его шлема и космодесантником. Находясь параллельно в разуме Сахаала, Мита тут же испытала такой же шок и едва не отключилась.
Словно в другом мире, эльдары собрались вокруг инквизитора Каустуса. Где-то в невыразимой дали клыкастый человек протягивал колдуну руки, которые крепко сжимали Корону Нокс, а рогатый ксенос потянулся, собираясь принять ее.
Мите казалось, что она видит сон, который немедленно растает при пробуждении, и вокруг окажется лишь чернильная темнота. Она с трудом понимала происходящее.
Псайкер была в разуме Повелителя Ночи, когда эльдар ударил, Космодесантник был сбит с ног, его разум отключился, чувства расплылись. Сила колдуна бросила его на пол, а поскольку Мита была рядом, ее затянуло внутрь души Сахаала.
Мита оказалась в мире, отличавшемся от всего, что она видела прежде. Мрачные фиолетовые небеса, в которых тучи клубились в водоворотах, сходясь и расходясь наперекор слабому ветру. Лица, состоящие из газообразных субстанций, превращающиеся в такие формы, которых Мита совершенно не желала видеть.
Сама земля казалось твердой — песок и пористые скалы, которые, вопреки логике, были мягкими на ощупь. Воздух насыщался электричеством, которое начало пощелкивать в волосах Миты, наполняя голову звуками приближающейся бури.
Здесь ничто не казалось реальным.
Отдаленные горы задрожали, как миражи, хребты извивались, как ожившие корни, исчезая и появляясь по собственной прихоти.
Где она?
Несколько ужасных моментов Мита думала, что очутилась в родном мире демона. Она слышала об этих местах: странные планеты, где законы физики почти не действовали, где каждая молекула жила по собственным законам и управлялась Хаосом. В Инквизиции ходили страшные слухи о таких мирах, а поскольку Мита видела изломанные пейзажи, эфирные ущелья и внезапно появляющиеся реки, текущие из ниоткуда в никуда… она начала подозревать самое худшее.
Но нет… Это не царство Хаоса. Чем больше девушка приглядывалась к воющим небесам и сверхъестественным потокам света и тьмы, чем больше изучала сцены на глади луж и пробовала на вкус кипящий воздух, тем ясней ей представлялась правда. Она начинала понимать, куда ее занесло. Она узнала аромат этого места.
Мита вздохнула и внимательно посмотрела на свою руку, концентрируясь на изменениях, фокусируя силу псайкера.
— Меч, — произнесла она.
Сверкающая сабля появилась в ладони девушки. Мита понимающе кивнула и выкинула оружие. Оно растворилось в воздухе раньше, чем коснулось песка.
Псайкер нашла Повелителя Ночи там, где, она была уверена, он и будет. На плато, окруженном круговой цепью острых пиков, Сахаал сидел на верхушке камня. Его руки были прикованы цепями к скале, оковы змеились между лодыжками и запястьями, опутывая Повелителя Ночи с головы до ног. На нем не было шлема и брони. Когти были вырваны.
Мита впервые смогла ясно увидеть Сахаала, без всяких помех. Кожа космодесантника была столь бледной, что казалась прозрачной, под ней ясно просматривались синие вены, четко виднелась различная аугметика, выделялся каждый шрам, каждый след былых ран. На плечах и груди мерцали слои черного металла, который уходил глубоко в тело, сливаясь с тугими мускулами и костями.
Мита никогда в жизни не видела столько шрамов, Самым удивительным было лицо Повелителя Ночи. Девушка ожидала самодовольной недоброжелательности. Необузданного и нераскаявшегося зла. Горящих красным огнем глаз — демонического облика, который излучал скверну открыто, как гноящаяся рана. Вместо этого ее встретил пристальный взгляд взволнованого ребенка. Лицо Сахаала было человеческим — болезненным и изможденным, возможно покрытым слишком многими морщинами от бесконечных лет гнева и хмурых взглядов.
Но его глаза были глазами младенца. Древние и одновременно полные замешательства. Это были глаза юноши, которому никогда не позволяли состариться, которого выхватили из жизни людей в юном возрасте и никогда не позволяли вернуться.
— Где она? — спросил измученный человек.
Если его разум и был поврежден после удара колдуна эльдаров, никаких признаков этого не наблюдалось.
Мите казалось, Сахаал просто в шоке — монотонный голос, немигающие глаза.
Он вызывал жалость.
— Это ваш разум, — ответила девушка, не в силах найти в себе ненависть. — Сон, если хотите. Вас поймали и заключили сюда как в ловушку.
— А ты?
Она пожала плечами:
— Я не знаю. Возможно, я тоже в ловушке.
Сахаал рассматривал ее. При всем сюрреализме ситуации, обнаружив себя скованный и лишенным брони, Повелитель Ночи хранил замечательное хладнокровие.
— Это сделали эльдары?
— В некотором смысле — да… Они заставили вас самого все проделать.
Сахаал кивнул, совсем не удивленный.
— Да. Они так уже делали некогда… Только не с моим разумом.
— Неужели? — Мита нахмурилась. Повелитель Ночи посмотрел сквозь нее.
— Вначале, — сказал он, — ассасин убила моего повелителя. Она похитила драгоценность, поэтому мне пришлось последовать за ней. Понимаешь? Я забрал ее назад, но тут явились эльдары.
— Драгоценность? Вы имеете в виду Корону Нокс?
— Корона, да… Они постарались ее украсть, но я их опередил. Я не дал им наложить на нее лапы, понимаешь, ведьма? Тогда они заманили в ловушку меня. Мой корабль. Мы оказались в глубоком варпе.
— А что такое Корона Нокс? — Мита выпалила вопрос, который мучил ее ужасно давно.
Впервые с того момента, как Мита очутилась в этом нереальном мире, лицо Сахаала посуровело, глаза сузились, пронзая ее. Он смотрел на девушку так, словно ее невежество глубоко оскорбило его.
— Ты не знаешь?
Мита вновь пожала плечами:
— Ну… она похожа на настоящую корону.
— Ха! Похожа на корону — и только? — Сахаал тряхнул головой, сверкнув черными глазами. — Нет, маленькая ведьма, это не просто корона. Она была создана Ночным Охотником из адамантия, добытого из ядра Ностромо, его родного мира. Он носил Корону всю жизнь, она защищала его в минуты, когда он кричал от безумия и ужаса. Она приглушала шепот варпа… Корона Нокс — это все, что осталось от моего повелителя, ведьма. Она наполнена его божественной сущностью, запечатанной в том драгоценном камне. Это совсем не простая корона… Это наследие Ночного Охотника, которое он передал мне в день смерти.
Мита начала понимать, но не могла поверить.
— Но… Конрад Керз был убит тысячелетия назад…
Сахаал нахмурился:
— Десять тысячелетий. Сто столетий. Я был слишком долго заключен в тюрьму.
Псайкер увидела правду его слов. Она уселась на песок перед древним разбитым существом.
Он ненавидел уже целую вечность.
Как дознаватель, Мита понимала, что должна любой ценой уничтожить этот пережиток Великой Ереси. Сахаал сейчас был полностью в ее власти — голый и беззащитный, здесь, в царстве псионической материи, пойманный в ловушку собственного разума, будто вывернутый наизнанку. Она могла его раздавить, как слизняка. Мита представила, как формирует оружие в руке, и немедленно ощутила холодное прикосновение, набирающее тяжесть.
Но его глаза…
Такие одинокие. Такие ранимые.
— Кто ты? — спросил он, путая ее мысли. — Кому ты служишь?
Мита сглотнула и спрятала оружие за спиной:
— Я Мита Эшин, дознаватель Священной Императорской Инквизиции.
— Ты служишь этому… Каустусу? Который украл мое наследие?
— Да, но… так было раньше. Больше не служу.
— Он уволил тебя, да? Выкинул!
— Все не так просто…
— Все всегда просто. — Сахаал отвел взгляд. — По крайней мере, для нас.
— О чем вы говорите?
— Ты знаешь, маленькая ведьма. Маленький мутант. Маленькая мерзость.
Мита дернулась, очищая разум.
— Ты не заставишь меня впасть в ярость, предатель, — бросила она.
Повелитель Ночи попробовал пожать плечами, но цепи не позволили ему этого. Тогда он вновь посмотрел ей в глаза.
— Я не ищу твоего гнева, — спокойно сказал он. — Только твоего понимания. Потому спрошу снова: кому ты служишь?
— Я уже отвечала. Я служу Империуму.
— Но они ненавидят тебя.
— Только не Император! Аве Император! Император любит всех, кто восхваляет Его!
— Ха! И ты действительно в это веришь? Слова уже сформировались в голове Миты, словно она автомат: конечно, она верит этому! Конечно, Император любит ее! Но в глубине души эти догмы звенели пустотой, простые цепочки слов, за которыми ничего не стояло. Разбитая внезапной внутренней сумятицей, псайкер подняла оружие и направила его в грудь Повелителя Ночи.
— Мне нельзя было слушать предателя, — пробормотала она.
Но дрожь в голосе выдала ее с головой.
О моча и дерьмо варпа, ей действительно надо было все услышать. Все, что скажет ей эта тварь.
Но почему? Почему она чувствует такую обязанностъ?
Может, таким способам Мита испытывает свою веру?
Или наслаждается тем, что есть еще создания, мучащиеся теми же вопросами…
Измученная тварь не выказала страха при виде оружия.
— Значит, — изогнул бровь Сахаал, — тебя любит единственное существо из бесчисленных миллиардов? И этого достаточно?
— Более чем достаточно! Если бы вы понимали это, никогда не отвернулись бы от Его света!
Сахаал улыбнулся удивительно теплой улыбкой, которая почти никогда не посещала его ледяного лица.
— А может быть Император без Империи?
— Нет, но…
— Именно. Они взаимосвязаны. Один миллиард миллиардов душ презирает тебя. А единственная душа, как ты заявляешь, любит. Тебе не кажется, что это грустная пропорция?
— Без любви Императора нет ничего. «Вакуус Император дилиго илик нускуам».
Мита опустилась до того, что начала как попугай повторять школьные уроки. Улыбка Повелителя Ночи говорила о том, что он все понял.
— Некогда я зубрил то же самое, — произнес Сахаал, выделяя голосом слово «некогда».
Мита повертела оружие в руках, придумывая осуждающие слова.
— Избавьте меня от ваших попыток осквернить меня. Моя вера сильнее стали.
Сахаал наклонился к ней, его глаза были полны искреннего любопытства.
— Почему ты сражаешься со мной, если мы одно и то же?
— Я отличаюсь от вас!
Гнев окутал Миту, разодрав в клочки последнюю гордость. Одна мысль, что она может иметь нечто общее с этим… этим дьяволом… Прежде чем она успела подумать, ее пальцы нажали на спусковой крючок.
Выстрел ударил скованную фигуру в бок, разрывая странную плоть, испаряя ее в небо, но в этом искаженном царстве из раны хлестнул свет, а не кровь.
Повелитель Ночи не подал признаков боли,
— Конечно, отличаешься, — прошипел он, выдавая муку голосом. Его глаза мгновенно утратили всю ребяческую трогательность. Они хитро и жестоко мерцали. — Ты, — нечистое порождение, служащее его имени. Тебя ненавидят. Они боятся и ненавидят тебя, но не забывают использовать…
— Нет, нет!
— Да, используют, но лишь пока ты нужна, понимаешь ли ты это? А что будет потом, маленькая ведьма? Думаешь, тебя поблагодарят?
— Это… вы ошибаетесь… не совсем так…
— Единственное различие между нами, девочка, заключается в том, что ты все еще носишь рабский хомут, а мой повелитель научил меня быть свободным!
Мита почти взревела — невидимый яд, который пролил Сахаал, начал душить ее, разъедая пленку уверенности.
— Свободным?! — выпалила девушка. — Вы получили свободу, повернувшись к Хаосу! Вы нашли спасение в Ереси, раздери вас варп! Это не свобода — это безумие!
Какое спокойствие на его лице! Какая древняя печаль!
— Ты не права, дитя. Мы никогда не были рабами Темных Сил. Мы сражались под знаменем ненависти, а не скверны,
— Ненависти? А что вы ненавидели? Вы сбились с пути по собственному выбору, предатель. Вас никто не заставлял!
В глазах Сахаала впервые зажглись живые эмоции. Это истинное чувство, внезапно поняла Мита. Оно поднималось из глубины души и вылетало из ноздрей при каждом выдохе, как стая саранчи, — такая же ненависть, как и недавнее презрение.
— Мы ненавидим вашего проклятого Императора. Вашего сморщенного бога.
— Я убью вас! Еще одно грязное слово — и я с удовольствием…
— Ты же спросила, что я ненавижу? Я ненавижу единственное существо, которое говорит о гордости и чести, заставляет сыновей любить отца, которое улыбается и выцарапывает каждый акт поклонения, а затем изворачивается, как больная собака, и вцепляется зубами в спину собственному сыну!
— Заткнитесь! Заткнитесь, разрази вас проклятие!
— Я ненавижу существо столь больное, настолько уверенное в собственном величии, столь извращенное собственной славой, что оно отвечает на величайшие жертвоприношения предательством!
Мита билась в сетях голоса Повелителя Ночи, изо всех сил пытаясь избавиться от замешательства, все больше захватывающего ее.
— Жертва? Ваш повелитель пожертвовал только собственной душой!
Глаза Сахаала скучающе ее осмотрели.
— Он пожертвовал своей человечностью, дитя.
Его голос вдруг стал настолько меланхоличен и печален, что Мита обнаружила, как весь ее гнев улетучивается словно дым. Оружие заплясало в пальцах, на глаза навернулись слезы.
— Ч-что?
— Он стал чудовищем. Он создал нас, его Повелителей Ночи, какими мы ему представлялись. Мы должны нести ужас и ненависть, добиваясь повиновения через страх. Он отказался от всей чистоты, забыл о человечестве, которое никогда не приняло бы его… ради которого он рисковал безумием и проклятием. Все ради того, чтобы принести порядок и закон в Империум отца.
— Он отдал душу тьме и…
— Ты меня не слушаешь. Тебя там не было. Я же говорю тебе, маленькая ведьма: он пожертвовал душой по воле Императора. Он стал ручным чудовищем, служащим необходимости Империума. И как ему отплатили? Его посадили на цепь. Оскорбили перед братьями. А потом? Даровали поцелуй ассасина.
— Он зашел слишком далеко! История не лжет! Произвол Ночного Охотника, знаменитое…
— Произвол? Мы исполняли приказ! Мы делали лишь то, что нам говорили! Слушай меня, дитя, — этот так называемый произвол Ночного Охотника был санкционирован!
— Не может быть… — Перед глазами Миты плыли огни. — Нет, нет… Император никогда не одобрил бы…
— Ему нужен был порядок там, куда его могла принести лишь необузданность. Император вызвал Ночного Охотника и отдал приказ, который ему очень хотелось отдать. А затем сделал из нас козлов отпущения. Он закричал о произволе, а Империум вторил ему.
— Вы не правы, вы не правы, вы не правы…
— Мой повелитель жаждал лишь уважения и гордости отца. А все, что он получил, было презрением. Ничего удивительного, что он присоединился к толпам еретиков. Ничего удивительного, что Конрад Керз воевал вместе с ними, ощущая, что лишь они могли ослабить власть отца. Но он ошибся.
— Нет, нет, нет, нет, нет…
— Посмотри на меня, дитя. Смотри на меня!
Голова Миты выполнила команду сама собой, несмотря на бормотание, льющееся изо рта. Слишком много нового. Слишком много надо осмыслить. Слишком много для одного разума, чтобы понять
— Мой повелитель был убит ассасином, ты это знаешь?
Девушка напрягла память, где хранились те давние уроки истории, которые казались ей нереальными мифами.
— Д-да… ее послали, чтобы убить злодея… Когда Ересь была пресечена… Другие Легионы бежали в замешательстве… Но не Повелители Ночи. Верховный Лорд Терры решил, что, если они убьют Керза, Легион распадется сам собой…
— Половина правды. Половина лжи.
— Я не понимаю…
— Ты знаешь, какие были последние слова Ночного Охотника, обращенные ко мне? Знаешь, что он сказал, сидя на троне и ожидая ассасина?
— Н-нет…
— Он сказал: «О, как могучие падут».
— Почему?
— Он наконец понял то, чего никто еще не осознавал. Его отец, его великий Император, его Божественный Создатель оказался так же порочен и беспощаден, как и сам Ночной Охотник. О, как могучие падут… Увидь, как божественность низринет себя, избавляясь от чудовища, которого сама создала.
Один вопрос стучался и пытался быть услышанным в сердце Миты, тонущей в море сомнений.
— Низринет себя? Послал убийцу? Это после всего содеянного Конрадом Керзом? После ужасов Ереси? А что еще оставалось делать Императору?
На мгновение, казалось, сомнения отступили. Мита ощутила, как отыграла одно очко, нанесла первый ответный удар.
Повелитель Ночи оставался непоколебим:
— Что ему было делать? Ничего, если, как ты говоришь, ассасина послали в отместку за Ересь Хоруса. — Он снова наклонился вперед, насколько позволяли цепи, и его черные глаза, обведенные болезненными кругами, казалось, выпили душу из псайкера. — Но дело в том, дитя, что ассасин, убившая Ночного Охотника, не была первой, кто пришел за его жизнью…
— Что-о?!
— Да, она была последней в длинной цепочке. В долгой очереди убийц, от которых избавлялся Керз. Настолько длинной, что бесконечные попытки его убийства исчерпали желание Ночного Охотника принимать ответные меры. Он слишком много перенес, понимаешь? Он был Охотником! Он был первым и самым могущественным! Он управлял тенями! Он царил в ночи! А потом Император отменил свое официальное разрешение, в самом конце Большого Крестового Похода, еще до начала Ереси. Керза призвали к его повелителю и оскорбили перед всеми братьями, заставив оправдываться. И что, он предал честь Императора? Сказал правду, пытаясь обелить себя? Показал всей семье двуличность отца? Нет, он был верен — он выслушал все обвинения с безграничным терпением.
— Я помню историю… — Древние тексты всплыли в памяти Миты вместе с залами пыльных библиотек. — Он напал на собрата-примарха, Рогала Дорна. Так он проявил свою верность, Повелитель Ночи?
— Напыщенность Дорна всегда выводила его из себя. Мало ему было несправедливых упреков отца, так еще терпеть насмешки неосведомленного глупца? Конечно, он проявил характер… Кто бы не поступил на его месте так же?
Мита открыла рот, готовя насмешку, но остановилась. Это печальное существо перед ней не заслуживало издевательств.
— И что было дальше? — выдохнула, сдержавшись, она.
— Моего повелителя посадили под домашний арест. Он проводил время в медитации, беседовал со своей гвардией.
— И?..
— Одно такое совещание было прервано черным дьяволом. Убийцей. Ребенком. Понимаешь меня? Его послали убить Ночного Охотника. Послали заставить его успокоиться навсегда. Кто еще мог послать его? Кто, как не ваш святой и справедливый Император? А главное, помни, ведьма, — это случилось до того, как Хорус отвернулся от света и начал Ересь!
— Это… это просто невозможно.
— Нападению помешали, и мой повелитель рассердился. Только тогда он познал, истинное «правосудие» отца. Он прервал совещание, чтобы собрать силы и составить план ответных действий. Керз был в ярости из-за покушения на свою жизнь. Оно стало первым среди многих до и после Ереси. Достигнув Тсагуалсы, Ночной Охотник прекратил бегство. Он выстроил дворец, который, как он знал, послужит ему мавзолеем, и стал ждать гадину, которая придет за его головой и украдет Корону. — Сахаал чуть пошевелился. — Вот так, дитя. Как видишь, Конрад Керз был убит вовсе не за участие в Ереси. Он был убит не за произвол или неподчинение. Нет… его убил отец, который больше не смог придумать, как его можно использовать. Превративший его в ненавистное всем чудовище. Использовавший его как пугало для многочисченных врагов. Император забрал у него все человеческое, а затем отплатил за жертву предательством. — Повелитель Ночи вздохнул. — Теперь ответь мне, маленькая ведьма, ты все еще думаешь, что тебя не используют? Все еще мечтаешь о некой… награде за верную службу? Все еще считаешь, что тебе лишь кажется, что все ненавидят мутанта-псайкера? Все еще уверена, что Император тебя любит?
Если бы в этом нереальном мире у Миты было тело из плоти, ее бы сейчас вырвало кровью, настолько велика была сила отвращения, охватившего ее. Недоверие боролось с уверенностью, сомнения клубились в душе огромной грозовой тучей.
Словно судно, которое всегда считалось непотопляемым, вдруг треснуло по всему корпусу и начало стремительно тонуть. Каждый клочок веры, который Мита Эшин черпала в Императоре, сейчас таял и разрушался.
Она посмотрела на Повелителя Ночи заплаканными глазами и выстрелила.
Цепи, сковывающие Зо Сахаала, лопнули и загремели по камням.
Он улыбнулся дикой улыбкой и начал вырываться из тюрьмы разума, торопясь заявить права на то, что принадлежало лишь ему.
Часть пятая
Корона Нокс
Зо Сахаал
Пробуждение нельзя было назвать нежным. Сахаал вырвался из трясины сна, этой псионической ловушки, которую колдун воздвиг вокруг него. Теперь Повелитель Ночи был до краев заполнен гневом, и каждый мускул его тела стонал от ненависти.
Он ощущал руки, управляющие скольжением клинков, которые сверкнули перед ним россыпью мечей. Он чувствовал, как вены вздуваются на шее. Он почуял когти на ногах, механические крючья, встроенные в носок каждого ботинка и царапающие плиты пола, на котором он валялся без сознания… Повелитель Ночи резко вскочил. Без сознательных мыслей, лишь по прихоти ярости. Сахаал ощутил струю горячего воздуха, когда его прыжковые ранцы пробудились к жизни, и головокружение, когда он с максимальным ускорением устремился в воздух. В крови бушевал гормональный шторм, делающую плоть гибкой, как сталь, но сейчас он не противился этому. Впервые Сахаал приветствовал его, текущий огненной струей по венам, словно создающий второй слой брони.
Он открыл рот и издал вопль-плач баньши.
Кровь ксеносов брызнула на когти Сахаала еще до того, как разум сорвал всю пелену дремотного плена. Эльдары не ожидали его возрождения — это было совершенно ясно. Он напал на них, как лев, прежде чем даже они, наделенные молниеносной реакцией и невозможным изяществом, сумели среагировать.
Первого эльдара Повелитель Ночи распотрошил с высокомерной непринужденностью, развернувшись и перекатившись через раненое плечо, а затем прыгнул вновь.
Второй ксенос еще только схватился за оружие, когда когти на руках Сахаала выпустили ему кишки, распоров тщедушную грудь. Когти на ногах между тем вцепились в эльдарскую плоть и вырвали глаза из орбит — изнутри черепа словно выросли кровавые кусты. Он отбросил безжизненное тело и прыгнул вперед, покрытый липкой, слегка флюоресцирующей жидкостью.
Где-то на периферии чувств Повелитель Ночи засек клыкастого инквизитора, все еще сжимающего Корону Нокс. Сахаал немедленно изменил траекторию прыжка, направляясь к оторопевшей фигуре, едва сдержав жаркое желание продолжить резню.
Вдалеке, в окружении бдительных стрелковых сервиторов, он разглядел беспомощную ведьму, тоже поднимающуюся с пола. Мелькнула мысль: как долго продолжался их разговор и сколько прошло времени в реальном мире? Ему казалось, беседа с юной ведьмой длилась целую жизнь, а прошло всего не более двух-трех секунд.
Колдун еще не успел дотронуться изящными пальцами до рогатой короны.
Не бывать этому!
Едва пронеслась эта мысль, как сам имеющий рога злодей пируэтом отскочил в сторону, вздымая посох. Сахаал напрягся, готовясь засечь вспышку и уйти в сторону от астрального огня неимоверной силы, когда стена чудовищной боли, подобной которой он никогда прежде не испытывал, обрушилась на него.
Удар был точен — пользуясь тем, что Повелитель Ночи бросился в сторону лорда-колдуна, один из ксеносов вскинул метатель и выпустил вращающийся сюрикен прямо в дыру на плече, не защищенную броней.
Рука мгновенно полностью онемела.
Взвыв, изо всех сил стараясь сдержать боль, ощущая, как расползается омертвение по конечности, Сахаал закрутился в воздухе и рухнул на пол, придерживая раненую руку здоровой. В таком положении, испытывая невыносимую боль, Повелитель Ночи был плохо подготовлен к новой искусной атаке колдуна.
Молния вновь ударила. Мощный поток гаусс-силы из увенчанного лезвием посоха прошил плоть и кровь, погрузив острые зубы в ткани мозга. И вновь всколыхнулись сомнения. Рванулись печаль и неуверенность, зовущая заключить себя в темницу разума.
Голос звал Сахаала из спиральной черноты.
Он успокаивал и ласкал, уговаривая сдаться.
Не на этот раз, дерьмо варпа.
Сахаал уже ученый. Сейчас его разум нельзя так просто обмануть, он отбрасывал прочь все незваные сомнения, и мускулы не прекращали ему подчиняться. Сейчас он был во власти гнева такой силы и чистоты, что все махинации колдуна разбивались от одного прикосновения к ним. Даже все псионическое влияние мира не остановит его. Сахаал превратился в сгусток фосфоресцирующей ненависти, жаждущей лишь резни.
Он ударил, как атакующий ястреб, пройдя через беспомощную теперь псионическую стену, гудящую и потрескивающую вокруг брони космодесантника. Когти здоровой руки Сахаала пробили рогатый шлем ксеноса сверху вниз с чавкающим, утробным звуком. Мозги и кости черепа разлетелись в стороны мелкой шрапнелью, а тонкое тело жертвы забилось на когтях Повелителя Ночи, фонтанируя кровью.
Оставшихся в живых эльдаров словно ударили электрической плетью. Не говоря ни слова, не обменявшись даже взглядами, не сделав ни единого выстрела, они размазались в пространстве, превратившись в единое слившееся пятно, рванулись к порталу, откуда недавно вышли. Крутящийся варп проглотил их, схлопнувшись в булавочную точку, которая бешено вращалась.
Потом растворилась и она.
Сахаал упал на колени и стряхнул труп колдуна с когтей — его начала накрывать волна истощения. Он чувствовал себя сражающимся с вечностью, он уже не помнил времени, которое провел без боли и насилия. Рана на плече продолжала кровоточить, коагуляции мешал осколок металла ксеносов, засевший глубоко в теле. От каждого движения в плоть будто впивались кинжалы.
Повелитель Ночи уже понимал, что эту руку ему больше не использовать никогда.
Медленно двигая глазами, стоически перенося муки, Зо Сахаал нашел взглядом вора.
Ублюдка.
Инквизитора Айпокра Каустуса.
— Сервиторы! — завизжал клыкастый человек, медленно отступая, прижимая Корону к животу, как ребенок, у которого хотят отобрать любимую игрушку. — Защитите меня! Защитите!
В углу комнаты бронзовые сервиторы завертели головами, воспринимая новые команды, и дружно повернули увешанные оружием руки в сторону Повелителя Ночи.
Ведьма осталась стоять одна, совершенно огорошенная, когда боевые механизмы потеряли к ней всякий интерес.
— Убейте его! — вновь завопил Каустус, тыча пальцем в Сахаала. — И держите его подальше от меня!
Инквизитор бросился бежать к выходу, по-прежнему прижимая Корону Нокс к себе.
Сахаал вздохнул. Как он мог подумать, что все будет легко? Он грустно проводил взглядом свою священную драгоценность, словно в жестокой шутке вновь ускользающую от него.
Сервиторы приближались. Кажется, день насилия далек от окончания.
И тут улей встряхнуло до основания.
Задрожал весь огромный адамантиевый массив — все заскрипело и застонало, когда в древнем металле расцвели первые огненные кратеры. Будто вулканы пробудились на улицах города. Небо расцвело падающим огнем, каждая голова в улье удивленно задралась, рассматривая потолок.
И лишь в разрушенной галерее на самой верхушке центрального дворца космодесантник Легиона Повелителей Ночи — однорукий калека — улыбнулся окровавленным ртом.
Зо Сахаал медленно встал перед идущими в атаку машинами, которые все ускоряли шаг.
— Они здесь, — прошипел он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Они пришли!
Мита Эшин
Мита бросилась на инквизитора Каустуса мстительным метеором.
Она не отдавала себе отчета в том, о чем думает. За последние дни ее мозг был непрерывным полем боя: взорванным, перепаханным артиллерией и изрытым траншеями. Разоренная земля, на которой сражались суверенитеты.
Если следовать дальше этой аналогии, то откровения Повелителя Ночи были циклонными боеголовками, ракетами экстерминатус, уничтожившими все отстроенные логические здания Миты.
Теперь на месте поля боя была пустошь.
Император предал собственного сына, проявив невероятную двуличность. Как ей теперь подставлять вторую щеку при каждом презрительном замечании, каждой мерзкой шутке? Когда на улице ей в лицо крикнут: «Эй, мутант!» — как быть, не находя больше спасения в любви Императора?
Как жить с подозрением, что она всего лишь ручное чудовище, которого натравливают на неугодных, а когда пропадет нужда — выкинут на свалку?
Ответ был один — очевидно, не могла. Но каков тогда ее удел?
Пустота. Ничего конкретного. Пустошь после поя боя.
Как только сервиторы губернатора перестали обращать внимание на Миту, а улей сотрясся от чудовищных ударов, у девушки осталась лишь одна зацепка.
Каустус.
Ублюдок Каустус!
Все это по твоей вине!
Инквизитор попробовал проскочить мимо нее, нежно прижимая Корону к себе дрожащими пальцами. Но факт того, что ее игнорировали, привел Миту в дикое бешенство. Она для него никто! Существо настолько низкоэффективное, что инквизитор лишь мельком глянул на нее, когда девушка заступила ему дорогу.
Издав яростный вопль, она кинулась на Каустуса.
Отлетая от его энергетической брони с острым хрустом сломанного ребра в груди, моргая от внезапной боли, Мита мельком увидела в клубах дыма и порывах метели Повелителя Ночи, уворачивающего от сервиторов. В этом виде Сахаал показался ей пляшущим дервишем — богом клинков и полета, танцующим между трассами выстрелов и пластающий податливый металл противников.
Мите стало немного интересно: придет ли он на помощь, если она закричит?
Примет ли помощь, если она предложит?
Улей стонал снова и снова, облака пыли и смога вздымались из развороченных потолков, когда колоссальные силы сотрясали город. Вздрагивающий пол заставил Каустуса споткнуться на бегу. Мита использовала выпавший шанс без раздумий. Собрав все остатки внутренней силы, опустошив все запасы, про которые она знала, псайкер выбросила псионический импульс.
Она не могла проникнуть в разум Каустуса. Но никто не мешал ей сокрушить его тело.
Сила атаки удивила саму Миту. Инквизитора подбросило до потолка, словно под ноги ему прилетела граната, а в воздух полетели клочки разорванных одеяний. Корона Нокс выпала из ослабевшей руки человека и покатилась по полу, пачкаясь в эльдарской крови. Под обрывками плаща девушка увидела, что расколоты и пластины брони инквизитора, — длинные трещины змеились по груди и бедрам, словно Каустус попал под удар гигантского молота.
«Это мой удар? — не верила Мита. — Это результат моего отрицания веры?»
Освобожденная от ритуалов и молитв, избавленная от бесполезной преданности; правда была столь же сияющая, как сам варп.
Не Император дает мне силу! Наставники лгали!
Она принадлежит только мне!
Мита в один момент подскочила к лежащему Каустусу и врезала ему кулаком по носу. Раздался хруст. Мита била снова и снова, вымещая тот водоворот расстройства и негодования, который бушевал в ее душе все последние недели.
— Ублюдок! — шипела псайкер между ударами, еле переводя дыхание. — Проклятый варпом пустоголовый ублюдок!
Каустус пришел в себя быстрее, чем она ожидала.
Ошеломленный или нет, залитый кровью из дюжины трещин в броне, он все еще оставался инквизитором Ордо Ксенос. Его броня создавалась для ангелов Адептус Астартес. Мите следовало знать, что он не может быть так легко повержен.
— Глупая девчонка! — взревел Каустус, отшвыривая ее. — Где она?! Где она?!
Инквизитор уселся и закрутил головой в поисках Короны Нокс. Увидев обруч, уже покрывшийся инеем, он рванулся за ним, издав победный вопль и забыв о псайкере.
Девушка была готова. Она точно знала, что нужно делать.
Одно заключительное усилие. Один короткий вздох и попытка собрать крохи силы. Одно финальное воздействие анимус мортис.
Корона Нокс дернулась и отползла в сторону от цепких пальцев инквизитора.
— Варп тебя раздери! — заорал Каустус, пытаясь схватить артефакт. — Отдай ее мне!
Еще несколько сантиметров… Еще чуточку…
Клац!
Корона перелетела на постамент для сокровищ, упав на древний информационный атавизм — книгу в кожаном переплете. Вокруг него яростно горело кольцо прометиезого огня.
— Ах так! — заревел Каустус, одним прыжком достигая постамента и хватая корону. — Моя!
— Не твоя, глупый ублюдок! — улыбнулась Мита через силу.
Сервитор безопасности под сводчатым куполом мигнул фасетчатыми глазами. Крупнокалиберные стволы хищно дернулись и открыли беглый огонь.
От Каустуса полетели куски, словно от гнилого арбуза.
Взвился дымок. Мита смотрела на ошметки, оставшиеся от бывшего хозяина, со смешанными чувствами — триумф победы сочетался в них с позором. Рядом в дыму и пламени взревел Повелитель Ночи, и один из сервиторов рухнул как подкошенный. Мита не видела, но услышала.
Каустус доживал последние секунды.
— У-умная… — ухмыльнулся он сквозь кровь, пенящуюся в уголках губ и заливающую клыки. Он вздрогнул, когда судорога боли скрутила то, что осталось от его тела. — Умная уловка…
Мита кивнула, нахмурившись. Нечто странное случилось с разумом инквизитора — словно облако перестало закрывать солнце. Псайкер внезапно обнаружила возможность проникнуть в сознание Каустуса, свободно скользить по поверхности его эмоций и боли… Но раз могла она, мог ведь и кто-то еще!
Внезапно ее осенило.
— Эльдары, — прошептала она. — Они управляли вами с самого начала…
— Д-да… Они пришли… до того, как я нанял вас… Хакх-х… Проникли в мой мозг… Голоса… О Бог-Император…
— Но почему? Разрази их варп, Каустус, почему?
— Х-х… кто знает… И-иногда их контроль слабел… я мог ясно думать… слышать их шепот… Но я ничего не смог узнать…
Мита помнила странные моменты неуверенности, когда разум инквизитора словно рвался на свободу и бился в странных конвульсиях. Она полагала, что он безумен. Если бы с самого начала знать правду…
Каустус был марионеткой, всеми силами пытавшейся разорвать нити.
— Именно поэтому вы сохранили мне жизнь, — понимающе сказала Мита. Новый взрыв сотряс улей, качнув огромную массу льда и металла. Псайкера сейчас это не касалось — не более чем фоновый шум. — И поэтому все прощали мне…
Инквизитор изо всех сил пытался заговорить, но кровь текла все сильнее.
— Я… д-думал… думал, смогу их о-одолеть… голоса, о Император, спаси меня… я думал смогу выстоять… я… ошибался… но иногда я мог… одурачить их… чтобы ты могла помочь… я и принял тебя в с-свиту… Они хотели… т-твоей смерти… но я знал… только ты сможешь… о-освободить меня…
Глаза Каустуса остекленели.
Корона выпала из мертвой руки и закатилась в лужу крови. Мита подошла и подняла драгоценный артефакт, разглядывая его вблизи. Такая простая вещь. Такая маленькая.
А затем мир стал жемчужно-белым.
Невероятный свет залил комнаты галерей, стена рядом с псайкером лопнула мокрой бумагой, превращенная в ошметки стальными лезвиями. Порывы вьюги ворвались внутрь — и с ними пришла волна такой муки, что Мита кричала до тех пор, пока не отказало пересохшее горло.
Боль залила всю Вселенную. Вопли миллионов баньши парализовывали все чувства, а облака, нет, целые миры тьмы концентрировались вокруг. Варп ворвался в реальность топором палача, и каждый существующий огонек был проглочен, каждая радостная мысль — уничтожена, каждый момент экстаза — проглочен и испепелен.
В проеме на месте бывшей стены стоял гигант. Он свернул изодранные кожистые крылья, которые скользили между реальностью и эфиром, распространяя пламя, дым и пепел, и медленно зашагал по лужам крови. От его шагов возникало гулкое эхо.
Это была не просто реальность.
Это была более чем реальность.
Это был Хаос, принявший форму.
Сквозь псионическую пытку, которая слепила Миту, сквозь вопли тварей Хаоса, врывающиеся ей в уши, через клубки тьмы, заманивающие душу в ловушку, она увидела, как из снежной круговерти появляется Повелитель Ночи Зо Сахаал, хромая и утирая кровь с дюжины ран на лице.
Он смерил взглядом ужасное видение, пятнающее реальность одним своим присутствием.
— Ты опоздал, Ацербус, — прорычал Сахаал. — И я едва узнал тебя.
Зо Сахаал
Он опоздал.
Сахаал понял это в тот момент, когда его древний брат проник в галерею, словно жадный корень сорняка. Здесь не было места для концентрации. Никакой надежды обрести наследие повелителя. Никакой надежды обрести контроль над существом, которое полностью предалось Хаосу.
Принц-демон, который некогда был Критом Ацербусом, застыл в тени, перемещаясь, несмотря на неподвижность, а бывшие в прошлом человеческими глаза ослепительно сверкали, глядя на Сахаала.
— А ты меньше, чем я помню, — произнес демон удивленно. Его голос состоял из криков и эха замученных душ, согласованных и слитных. От этих звуков голова Сахаала немедленно разболелась, и его едва не вырвало.
Существо излучало фон отчаяния, как огонь распространяет высокую температуру. Сахаал ощущал, как его чувство триумфа блекнет и он все больше погружается в минор поражения.
Это был, вне всяких сомнений, Криг Ацербус. Но изменившийся почти до неузнаваемости. Остались лишь некие намеки — вроде выражения глаз, которые можно было вспомнить. Сахаалу он всегда казался грубым и жестоким, но теперь его внешность просто перестроилась, отображая внутреннее естество.
Ацербус стал массивным. Там, где некогда была броня, теперь бугрилась железная плоть, материя варпа, корчащаяся и извивающаяся, обросшая злыми рунами. Он больше не принадлежал реальности. Он пребывал в каждом измерении, призрачно мерцая, проявлялся, а затем исчезал в легкой дымке. Ацербус горел имматериальными энергиями, вспыхивающими то светом, то тьмой. От него распространялись гнилостные выделения, словно пар от кузнечных мехов, а щупальца теней высовывались из позвоночника. Когда Криг поворачивался, тени взмахивали за его спиной крыльями стервятника. Их, казалось, совершенно не пугает льющийся свет. Было полное ощущение, что настала вечная ночь и утро не придет никогда.
Когти Ацербуса высекли искры из пола: они были сделаны не из плоти или металла, а из грубой бездонной тьмы.
От них воздух начинал кровоточить.
— Где, — выдохнул Сахаал, отталкивая душащие отчаянием силы варпа, решительно приказывая себе быть храбрым, — мой Легион?
Тварь искривила бледное лицо, ухмыльнувшись безгубыми челюстями, и ткнула дымящимся когтем в проем в стене.
Сахаал прихромал к разорванному металлу, как старик, — ран оказалось больше, чем он рассчитывал, и Повелитель Ночи вздрагивал при каждом движении, а омертвевшая рука бесполезно колотилась по боку.
Небеса Эквиксуса были в огне.
Орбитальная бомбардировка была лишь первым шагом. Огромные раскаленные слезы падали из облаков на полной скорости, чтобы вызвать слезы горя на лицах горожан. Немногие защитные сооружения, до которых не добралась Семья Теней, уничтожались одно за другим. Огромные опухоли взрывов вздымались то тут, то там, улей, казалось, вздрагивал до самого ядра планеты. Уже погибли тысячи и тысячи людей.
За бомбардировкой придут Хищники, и, видя их головокружительный спуск, Сахаал потерял всякую надежду. Это не те проворные воины, которых он создал. Они больше не являлись штурмовыми командами, что он обучил и сформировал целую вечность назад и о которых среди других Легионов ходили легенды. Это не те Хищники, которых знал Сахаал.
На город падали демоны-стервятники, ревущие вместе с цепными мечами и палящие из пистолетов, не успев приземлиться. Они кричали, кудахтали и вопили, а их искривленная броня мерцала безобразным светом, словно жар тлеющих углей. Вместо древних шлемов — ужасные маски смерти, оснащенные длинными орлиными клювами. Хищники парили над ульем, как стервятники в ожидании падали, а когда все дружно спикировали, небеса наполнились завыванием и непередаваемым шипением тех неестественных сил, что поддерживали их.
«Они стали чумой», — понял Сахаал, наблюдая, как Хищники один за другим исчезают в ранах на поверхности улья. Он рухнул на колени, не веря собственным глазам.
За ними последовали простые воины — дождь из посадочных модулей и штурмовых кораблей вырвался из низких туч, ударяясь о поверхность улья с грохотом молотов, бьющих по наковальне. При вспышках молний и разрывах боеприпасов Сахаал смог бросить взгляд на шеренгу своих так называемых братьев.
Синие и бронзовые вихри. Без изящества и грации. Взбешенные. Неконтролируемые. Полностью отдавшиеся Хаосу.
Повелители Ночи спускались на Эквиксус как кровавый дождь. Вой истребляемого населения заглушал даже бесконечный рев метели.
О мой повелитель… Что они наделали?
Кем стали?
Поражение тлеющей головешкой разъедало глаза. Оно нахлынуло приливной волной, взрывом сверхновой, захлестывая и сжигая заживо, давило на плечи Сахаала массой всей Галактики. Он ощущал в теле вес каждой кости, медленно превращался в прах, мечтая, чтобы кровеносные сосуды лопнули все разом и плоть разлетелась на атомы. Он опоздал.
Сахаал спросил себя, знал ли он об этом раньше. Возможно, знал всегда — с самого момента пробуждения на «Крадущейся тьме». Слишком долгое время он провел в плену. Слишком много прошло столетий без его лидерства и влияния. Повелитель выбрал его наследником, чтобы принести попавшему в опасность Легиону концентрацию силы, не дать шепчущим голосам, обещающим силу и власть, победить.
Сахаал был выбран как избавитель, могущий предложить умеренность и выстоять в противостоянии Легиона и скверны. А он не смог исполнить клятву.
Сто столетий без власти и управления — срок достаточный, чтобы сдаться.
Лорд-демон Ацербус зашипел за его спиной, восхищенный устроенной внизу резней. Вой поднимался к небесам, как жертвенный дым, — крики умирающих мужчин, стоны замученных женщин, слезы детей…
— Все без цели… — прошептал Сахаал, глядя на огонь. — Где смысл всего происходящего? У вас нет более достойных противников, чем женщины и дети?
— Каждая цель достойна, — выдохнул лорд-демон. От его голоса исходили волны отчаяния. — А смысл… Маленький Мастер Когтя, разве ты не помнишь уроки нашего повелителя? Цель — страх. Бесконечный страх.
Сахаал повернулся к громадной мерзости со слезами на глазах. Демон протянул когти к бестелесной груди и, закрыв глаза, поднял лицо, словно наслаждаясь прекрасным ароматом.
— Ты чувствуешь? — прошептал он. — Ощущаешь страх этого мира? Как он… мм… пьянит…
Сахаал ощутил лишь глубокое отвращение.
— Ты смеешь читать мне нотации об уроках Ночного Охотника?! — зарычал он, охваченный гневом, сумевшим вылупиться из скорлупы позора и поражения. — Ты смеешь это делать, когда вы отвернулись от его мудрости? Страх, глупец, — это оружие, но не цель!
Демон замурлыкал от восхищения:
— Ах, справедливый маленький Сахаал. Как я без тебя тосковал!..
— Посмотри на себя! Посмотри, во что ты превратился! Вы плюнули на ваше наследие и при этом не испытываете ни капли стыда?
— Наследие повелителя живет, маленький Сахаал. — Тварь клацнула сведенными когтями. — Оно живет во мне и процветает!
Болтер Сахаала оказался в руке раньше, чем он о нем подумал.
— Ты не имеешь права звать себя Повелителем Ночи! — крикнул он, нажимая на спуск.
Укус Тьмы выплюнул заряды, как яростный дракон. С каждым взрывом Сахаал видел повелителя, слышал его успокаивающие слова. С каждым снарядом он шептал имя Ночного Охотника.
А потом дым растаял, и он увидел, что лишь поцарапал кожу чудовища. Сквозь буран и сгустившиеся тени грозно горели его глаза. Прежде чем Сахаал даже заметил удар, огромный кулак вылетел из дыма и ударил его с неимоверной силой. Броня не выдержала и треснула.
Сахаал пролетел всю комнату на спине.
— Ты… — Ацербус в мгновение ока оказался рядом, со скоростью, невообразимой для такого огромного существа. Он прижал Сахаала невидимыми путами варп-материи, с искренним интересом тыча в рану на его плече. — Ты должен проявлять уважение к своему повелителю.
Все тело Сахаала горело. Каждая рана и каждое напоминание о когтях демона становилось вселенской мукой, сжигающей разум. Ацербус пожирал его страх и тихо напевал себе под нос.
— Ты никогда не будешь моим повелителем, — прохрипел Сахаал яростно, и Ацербус поднял голову. Из его глазниц сочился дым.
— Ты столь глуп… Ты никогда не был наследником. Ты был просто хранителем.
— Не надо лжи, ублюдок! Дай мне подняться! Сражайся со мной!
— Ха… Ты никогда не размышлял, маленький Сахаал, над тем, для чего все это затеял Конрад Керз?
— Как ты смеешь произносить его имя?!.
— Он видел собственную смерть. Проникал в будущее. Ты же знаешь, как это мучило его всю жизнь.
— И что из этого следует?
— Ты действительно полагаешь, глупый маленький Сахаал, что он не предвидел твоего исчезновения? Думаешь, Керз не знал, что ты пропадешь из Галактики на десять тысяч лет? И неужели ты не задавал себе вопрос: почему он пошел на это?
— Я… Я…
Сахаал закрыл глаза. Мир вокруг дрожал. Такого не могло быть. Охотник не мог предвидеть всего!
Голос Ацербуса отравленной иглой впрыскивал токсины в его разум.
— Он все знал, — шипел лорд-демон. — Он понимал собственную душу лучше, чем кто-либо другой. Он понял, какой выбор стоит перед ним!
— Но он выбрал меня… Выбрал меня!
— Он выбрал меня, Сахаал. В нем всегда жило два человека. Один был справедливым… — демон с отвращением сплюнул, — зато другой… мм… другой ощутил поцелуй Хаоса! Один старался держаться центра и фокусировать энергию, а другой пожирал страх…
— И он выбрал первого, раздери тебя проклятие! Он отверг Хаос и выбрал меня!
— Нет! — Когти впились в плечо Сахаала, пронзая нервы жидким пламенем. Голос Ацербуса давил, уничтожая все очаги сопротивления. — Он одурачил тебя. В Ночном Охотнике победила темная сторона. Он предвидел судьбу Короны и завещал ее тебе. Он заставил тебя броситься в погоню, как легавого пса, обреченного на века сна. Таким образом Керз отослал тебя… мешавшего его планам. Его видение Легиона заключалось в одном — сеять страх его именем. Легион пожрет страх гибнущего Империума. Охотник понимал, что ты никогда с ним не согласишься, и решил тебя усыпить…
Тварь наклонилась так близко, что ее смрадные зубы почти коснулись щеки Сахаала. Горячее дыхание раздирало органы обоняния.
— Он осудил тебя, маленький Сахаал. Посадил в клетку.
— Нет! Ты лжешь! Он мог просто убить меня!
— И оставить Корону без охраны? Оставить ее убийце? Подумай, Сахаал!
— Но он рассказал мне все… Санкционированный геноцид! Предательство Императора! Убийца перед Ересью Хоруса!
— Ложь! Шепот Хаоса, который он вливал тебе в уши. Возможно… Ха, он и сам мог верить в то, что говорит!
Мозг Сахаала поглощал сам себя. Невозможно поверить. Он не может позволить себе сомневаться. Допустить даже тень подозрения, что Ацербус говорит правду. Иначе все, во что он верил всю жизнь и чего пытался достигнуть, превратится в ложь.
Лорд-демон не прав. Это было самым главным.
— Ты лжешь, дерьмо варпа! — прорычал Сахаал, плюя в тварь. — Корона моя! Он отдал ее мне!
— Ах да… корона. Я был ее лишен достаточно долго. Думаю, она мне пригодится! — Когти чудовища еще глубже зарылись в рану Сахаала. — Где она?
Рядом с ухом Сахаала раздался другой голос:
— Она прямо тут, ублюдок. Ведьма.
Мита Эшин — человек, освободивший Сахаала.
Она стояла, залитая кровью, сочащейся из глазниц, шатаясь от мерзкого псионического фона, исходящего от демона. В руке у нее кругом тьмы сверкала Корона. Псайкер уже шагнула за грань безумия и смерти — именно эти ясные признаки помешали Сахаалу немедленно и навечно проклясть девушку, желающую отдать драгоценность лорду-демону.
Во второй руке Мита держала мелтаган — выломанный, без сомнений, из конечностей убитого сервитора.
Она улыбалась.
Струя мелты ударила Ацербуса в грудь, и он, взвыв, покатился по полу, словно пораженный упавшим метеором. Невидимые щупальца, державшие Сахаала, исчезли, теперь они мельтешили вокруг бьющейся твари. Демон-лорд ревел так, что улей готов был рухнуть, стены отражали многоголосое ужасное эхо. Чистая материя варпа мерцала и распадалась, смешиваясь с воздухом, становясь зыбким эфиром, не успев коснуться пола.
Сахаал вскочил на ноги и подбежал к агонизирующему Ацербусу. У него не было сил говорить, разум его был сокрушен утратой всех надежд на спасение, и даже истины, которым Повелитель Ночи верил всю жизнь, были омрачены.
— Корона! — проревел он ведьме. — Дай мне Корону!
Но Ацербус не умирал. Он метнулся, как ворон, с пола, отбросив Сахаала в сторону ударом угольно-черных когтей. Длинные шлейфы дымных теней обвивали его руки и лодыжки. Крылья распахнулись плащом вечной ночи. Мелтаган Миты хрустнул в его ладони.
Она кричала, кричала — и никак не могла остановиться.
Лорд-демон лизнул широким языком щеку девушки.
— Мм… — замяукал он в опьянении. — Ее страх такой… изысканный…
Сахаал прыгнул на брата с бессловесным воем, нанося удар когтями, рубя сквозь псевдореальные щупальца дыма и тьмы. Ацербус вывернулся, возвышаясь над Зо, сверкая созвездиями звезд на фоне тьмы, удивленный атакой воина-калеки.
Коготь встретился с когтем с тонким звоном. Несколько долгих секунд оба рубили и кромсали, отражая удары, рассекшие бы человека пополам. Сахаал обнаружил себя уворачивающимся от страшных ударов и длинных выпадов, прыгающим в бритвенно-острой сети, сплетенной когтями демона.
Ацербус играл с ним.
Пусть играет.
Сахаал с рычанием изменил тактику. Извернувшись всем телом, так что вскрылись все старые раны, а ребра затрещали, он бросился прочь, направляясь к Мите. На спину обрушился шквал ударов, обжегших новой болью, но это уже не имело значения.
Только Корона.
Сахаал отсек от ведьмы кипящие щупальца, держащие ее на месте и пьющие кровь из ее тела. Взвалив Миту на плечо здоровой рукой, он бросился к пролому в стене, за которым бушевали и выли бураны Эквиксуса.
Лед и снег омыли Сахаала, охладив пылающий мозг.
Где-то позади лорд-демон осознал случившееся и взвыл, поняв, что добыча ускользает. Сахаал согнул ноги и, активировав аварийный запас энергии, сделал гигантский скачок в пустоту.
Пусть его поглотит шторм. Пусть окутает лед.
Пусть его признает и примет тьма.
У него была ведьма. Ведьма держала Корону Нокс. Больше ничто не имеет значения.
Лорд-демон с ревом соткался за его плечами из дымного пламени, полыхая глазами, полными ненависти, и схватил ведьму за руку.
Тонкая рука Миты не выдержала и оторвалась от плеча.
Корона Нокс закувыркалась, выпав из слабеющих пальцев, сверкнула отраженным светом умирающего мира и пропала. Тьма, огонь и лед улья поглотили ее.
Ведьма кричала, фонтан крови бил из страшной раны. Лорд-демон Криг Ацербус ревел так громко, что все окна галереи лопнули сверкающими брызгами.
А Зо Сахаал, Мастер Когтя, наследник трона Легиона Повелителей Тьмы, швырнувший себя в пустоту, включил прыжковые ранцы, чьи реактивные струи прорезали снежную тьму, и с ведьмой на плече, кричащей от боли, ринулся в пропасть за своим наследием.
Он не сдастся.
Корона Нокс принадлежит только ему. Он принесет месть Ночного Охотника на голову тех, кто встанет у него на пути.
Придет день — и он убьет Крига Ацербуса. И снова возглавит Легион.
Однажды он спустится с небес Святой Терры и вонзит свои копи в бастионы Дворца.
Однажды он свершит именем своего повелителя месть над Императором-Предателем.
Аве Доминус Нокс!
Эпилог
Протокол: Конгресиум Ксенос
Автор: инквизитор Палинус
Для: Тарит-
Манеус-
Пиррас-
Дж'хо-
Ссылка: INQ5*23-33
Тема: Исчезновение Каустуса
Инцидент на Эквиксусе
Милорды,
Я побывал на Эквиксусе, и, полагаю, память об этом событии будет преследовать меня до самой смерти. Как вы помните, несколько недель назад я был послан расследовать исчезновение инквизитора Айпокра Каустуса.
Он не обременял себя посылкой отчетов в Ордо в течения почти полных трех лет. Пока эта пауза не стала вызывать подозрение, особенно учитывая тайный характер его расследований. До того Каустус со всем прилежанием относился к отчетам, что усилило опасения внутри нашей организации. Потому я твердо вознамерился разыскать инквизитора.
Милорды, я не буду утомлять вас перечислением подробностей своего путешествия. Уместно лишь вспомнить о последнем этапе.
Я отправился на борту «Первигилиум окулус» по местам последних зафиксированных следов Каустуса. Но в мире-крепости Сафаур-Инкисе я ничего не обнаружил. И тут, по счастливому совпадению, мне встретилась комиссия чиновников Муниторума. у которой мне удалось разузнать, что инквизитор Каустус посещал искусственный мир эльдаров — Лианден. Кроме того, после он все же был и на Сафаур-Инкисе, где принял в свиту дознавателя — женщину по фамилии Эшин.
Оттуда след тянулся в мир-улей Эквиксус. Здесь расследование принесло свои плоды. Невозможно заявить с долей уверенности, зачем Каустус и его свита отправились сюда (хотя, учитывая повышенную активность тауистов в этой зоне, легко догадаться). Но можно заявить с точностью лишь одно: инквизитор Каустус погиб на Эквиксусе.
За месяц до моего прибытия на эту планету Легион Хаоса Повелители Ночи спускался на поверхность — по собственный причинам — и за один день устроил немыслимую резню. Я провел две недели среди пустоши, которая осталась там как свидетельство их ярости. Мне не удалось обнаружить цели атаки Предателей.
Ни одной.
Милорды, явная чудовищность резни на Эквиксусе, кажется мне, не приоткрывает завесу над расследованием Каустуса. Конечно, этот инквизитор погиб — мой магос биологис идентифицировал его труп по сохранившимся генам незадолго до нашего отбытия.
Но есть одна логическая нестыковка.
Телеметрия на борту «Первигилиум окулус» зафиксировала следы флотилии больших кораблей, и особенно «Ваститас виктрис» (давно разыскиваемого как предполагаемый флагман командующего Повелителей Ночи). Эта флотилия собралась около искусственного мира Лианден именно тогда, когда его посещал инквизитор Каустус (когитатор матрицес выдает 93,2 % вероятности, что флотилия хотела напасть на искусственный мир).
Но нападения не произошло. По странной причине Повелители Ночи обратили внимание на Экеиксус, тем самым избавив эльдаров от набега.
Было бы недобросовестно не упомянуть, что Каустус в некотором роде смог предотвратить геноцид на Эквиксусе. Повелители Ночи имеют репутацию импульсивных, неуправляемых воинов, но маловероятно, чтобы присутствие одного инквизитора заставило их изменить планы. Тем не менее любопытное совпадение — Каустус присутствовал в каждом месте действия, которое отступники осматривали для возможного нападения. Совпадение, несущие выгоды только эльдарам.
Приложили ли они руку? Они, безусловно, ожидали нападения на свой хрупкий искусственный мир, возможно увидев это в прошлом. Может быть, потом они решили перенаправить его? Милорды, боюсь, мы этого никогда не узнаем.
Каустус мертв. Эквиксус превращен в кладбище. Более нечего сказать.
На Службе Святого Императора Человечества — инквизитор Палинус, Ордо Ксенос.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Милорды, простите мне этот маленький постскриптум. Я уже хотел отправить вышеизложенный текст, когда вскрылись новые обстоятельства. В двух днях полета от системы Эквиксус есть мир-колония Байх'Рус.
Мы пролетали мимо, готовясь к варп-прыжку, и моя команда обменялась кодами опознания с древним клипером, отвечающим за орбитальную безопасность этой планеты. При получении кода Инквизиции капитан клипера усомнился в его подлинности, громко выразив недоумение столь мощным присутствием Инквизиции в этой области. Озадаченный, я попросил его пояснить, что он подразумевает.
Выяснилось, что неделю назад другое судно сбросило рядом с Байх'Русом маленький шаттл, прежде зарегистрированный в торговом космопорте Эквиксуса. Тогда его пилот-женщина тоже продиктовала код опознания Инквизиции, только ниже рангом, чем мой собственный. Капитан клипера приказал своим астропатам произвести «подсчет голов» на борту, выяснив псионическим путем число членов команды. Они выполнили приказание.
Незадолго до своей смерти (как изящно выразился капитан, «орали и вопили так, словно им мочи в мозг налили») астропаты доложили — на борту шаттла мужчина и женщина.
Явилось ли это событие частью загадки смерти инквизитора Каустуса, я определить не могу, но чувствую необходимость донести этот любопытный инцидент до вашего внимания. Мне кажется, тайна Эквиксуса еще долго не раскроет нам свои секреты.
Палинус