Первое, что я увидела, войдя в единственную комнату центра, была статуя. Она стояла ко мне лицом на низкой сцене, с которой здесь иногда выступали чтецы и декламаторы. Гейл и еще один участник нашей археологической группы — Брайан Морли, долговязый аспирант в жеваной зеленой, смахивающей на ведерко шляпчонке — во все глаза рассматривали скульптуру. Раскрашенная и позолоченная, она была настоящим произведением искусства. Я не сомневалась, что передо мной образ Пресвятой Девы с Младенцем.

Мантия Марии, к моему удивлению, была ярко-красной, подпоясанное платье — сверху донизу золотистое; на Младенце — простая белая туника. Полные жизни и энергии цвета одежды уравновешивались нежными и естественными тонами кожи — здоровой розовощекостью ребенка и чуть подернутой румянцем бледностью женщины. Еще большее впечатление производило выражение лица: казалось, синие глаза пристально смотрят на меня, а губы слегка улыбаются. Мне стало немного не по себе — мы словно внимательно изучали друг друга.

Статуя была лишь чуть ниже меня. Центр тяжести приходился на левую ногу, правая — согнута в колене, проступавшем под тканью платья. Женственность позы подчеркивали плавные складки мантии; юбка, спускавшаяся почти до земли, повторяла ее мягкие, волнистые линии. Она стояла так потому, что к груди ее приник Младенец Иисус. Он в том возрасте, когда ребенок только-только начинает ходить, и такой же светловолосый, как мать. Левой рукой Мария поддерживала под попку малыша, который сосал молоко, положив одну ручонку ей на плечо, а второй сжимая грудь. Он отвернулся от зрителей, устремив глаза на мать. Склонив лицо к сыну, пальцами правой руки Мария придерживала расстегнутый лиф платья, чтобы грудь оставалась открытой. Контуры статуи напоминали латинскую S, с укороченной верхней и удлиненной нижней частью.

— Поразительные цвета, — сказала Гейл Брайану, когда я подошла к ним со спины. Она немного отступила и сфотографировала статую. Оба не догадывались о моем присутствии.

— А на мой вкус — слишком ярко. — Брайан снял очки и протер их краем футболки, словно от такого красочного зрелища могли остаться следы на линзах.

Под висевшим над статуей потолочным светильником позолоченная корона Марии превратилась в ослепительный нимб. С двумя зрителями, стоявшими, задрав головы, все напоминало сюрреалистическую сцену из фильма Феллини, название которого в тот момент вылетело у меня из головы.

— Нет-нет, она прекрасна, — прошептала Гейл.

— Гейл совершенно права, — поддержала я.

— Ой, это вы, Иллон, привет. А мы только что ее внесли, — сказала Гейл.

— Спасибо, водитель выручил, — добавил Брайан, возвращая очки на место. — Она тяжелее, чем кажется.

Я поднялась на сцену и обошла вокруг скульптуры. Сзади все детали были тщательно проработаны: мантия спадала вниз тяжелыми складками, не покрытые вуалью золотистые волосы заплетены в две толстые косы ниже пояса, а в них вплетены черно-золотые ленты, спускающиеся почти до края мантии. В тугих косах различимы пряди волос, совсем как настоящие благодаря слою специальной гипсовой грунтовки, которым скульптуру покрывали перед раскрашиванием.

Вблизи цвета ее одежд, ничуть не потускневшие от времени, производили совершенно поразительное впечатление. Красный цвет мантии трепетал и переливался, словно краску только что нанесли и она еще не просохла; от игры света и тени в складках позолоченное платье казалось сшитым из неведомой ткани, сотканной из золотых нитей. Только сейчас я обратила внимание на малозаметные детали: ряды мелких пуговиц на нижней поверхности рукавов; красные розетки с черной кромкой, украшавшие пояс и юбку. Рассматривать все это можно было часами, и дальнейшее знакомство пришлось отложить.

— Что, Брайан, находишь это безвкусным? — поинтересовалась я, сделав шаг назад и став перед сценой рядом с коллегами.

— Я предпочитаю без раскрашивания. Материал, из которого сделана скульптура, должен говорить сам за себя.

— Это твое личное мнение?

— Разумеется.

— Не обидишься, если я скажу, что последние несколько столетий таков общепринятый взгляд на скульптуру?

Он пожал плечами.

— Какая разница? Лишь бы мне самому нравилось.

— Неужели ты предпочитаешь черно-белые фильмы цветным?

— А при чем здесь кино?

— Возможно, не самое лучшее сравнение, но представь себе, что такие фильмы, как «Унесенные ветром» или «В поисках Немо», вдруг стали не по душе зрителям потому, что сняты в цвете. Трудно поверить, правда? В конце концов, их успех во многом объясняется «картинкой» — тем, как использовали цвет, добиваясь определенного эффекта. — Я кивнула в сторону статуи. — А в те времена подобной формой искусства была полихромная скульптура. Дошло?

— Вроде бы. И все равно: зачем скульптуры раскрашивать?

— Значит, не до конца. Ты продолжаешь считать эту статую вполне законченным произведением и без раскрашивания, как если бы оно было чем-то второстепенным, более того — излишним. Но средневековые мастера так не думали.

Брайан пожал плечами.

— Вы хотите сказать, что раскрашивание не менее важно, чем собственно резьба, — вмешалась Гейл.

— Даже важнее. При этом раскрашивание — всего лишь часть долгого и сложного процесса. Сегодня эта форма искусства практически утрачена. А в те времена все начиналось с того, что из подходящего отрезка бревна удалялась сердцевинная древесина, чтобы его впоследствии не повело и не появились трещины при высыхании. Затем вырезанную фигуру оклеивали тканью, обычно льняным полотном — иначе мог растрескаться грунт, наносившийся сверху в несколько слоев. Использовали особую белую гипсовую грунтовку. Покрывая ее штрихами и насечками, имитировали фактуру ткани, или — как у нашей статуи — пряди волос и планку с вышивкой на лифе платья. Из того же гипса отливали отдельные детали скульптуры — к примеру, лиственный орнамент короны или грудь, к которой прильнул младенец.

Я заметила, как Гейл и Брайан смущенно переглянулись. Неужто из-за того, что я упомянула женскую грудь?

— Те части, которые вырезались отдельно, как, например, фигура Младенца или руки Девы, крепились к основной секции шпонками или с помощью клея; места соединений заклеивались тканью. При раскрашивании, помимо пигментов, использовали сусальное золото и цветные глазури, добиваясь самых разнообразных эффектов. Конечной целью было создание образа, способного оказать глубокое воздействие на верующих.

— Ух ты, — поежилась Гейл. — Представляю такое в окружении сотен мерцающих свечей или когда свет падал сквозь витражное окно… Прямо как призрак или привидение.

— Вы ведь сказали, что зазоры в местах соединений заклеивали тканью? — обратился ко мне Брайан. — Смотрите, здесь не помогло. — Он провел в воздухе воображаемую линию сверху вниз по центру статуи.

Я пригляделась и увидела, что он имел в виду — несомненно, стыковочный шов, хоть и не слишком заметный.

— Сначала я подумал, что трещина, — сказал он.

Разделительная линия не толще спички сбегала по платью Пресвятой Девы — от планки с вышивкой до пряжки на поясе и далее вниз, до самого подола.

— Очень похоже, что туловище сделано из двух половин — скорее всего из того же ствола дерева, — пояснила я. — Стык разошелся, когда древесина усохла. — Странно, почему место соединения не закрыли тканью и грунтовкой? Неожиданный изъян в безупречной во всех остальных отношениях статуе. Хотя вполне могли напортачить в понедельник, пока приходили в себя после выходного.

— А вот и она, — произнес чей-то голос.

Мы разом повернулись к входной двери и увидели отца Луиса Берка, приходского священника Каслбойна. Он не подходил, а подплывал к нам. Ради такого эффекта святой отец передвигался на цыпочках, мелкими, семенящими шажками. Серебристые седины тщательно расчесаны, и, как единственная уступка летнему зною, серая одежда священника светлее, чем обычно.

— Подумать только! Maria Lactans… Мы и понятия не имели.

Его щеки зарделись, как наливные яблоки, глаза горели от возбуждения.

— И о чем же вы «понятия не имели»? — осведомилась я, когда он остановился, чтобы полюбоваться статуей.

— Что она — Maria Lactans, Мадонна, кормящая Младенца грудью.

Я смотрела на него в упор.

— Она?

— Ну да, Каслбойнская Мадонна. Ведь это ее образ.

Я покачала головой.

— Той статуи давным-давно нет.

— Вы уверены? Всегда существовало две версии о судьбе скульптуры.

— Знаю, святой отец. Все равно в обоих случаях ее уничтожили.

— Вполне возможно, так говорили, чтобы сбить с толку врагов.

Он поднялся на сцену и несколько раз прошелся по ней взад и вперед, разглядывая статую со всех сторон.

— М-да… И накидка красная… Конечно, времена-то другие…

Отец Берк весьма походил на знатоков из телесериала «Антикварные гастроли», строящих догадки о происхождении старинных вещиц.

— Старые хроники неоднократно упоминают чудотворный образ Каслбойнской Мадонны, но как выглядел он, нам не известно. Происхождение образа окутано тайной — то ли из-за моря его сюда привезли, то ли ирландские мастера постарались… Что ж, возможно, мы наконец это выясним, и совсем скоро. — Он спустился со сцены. — А пока что я предъявляю права на нее от имени всех истинно верующих Каслбойна. Установим статую на ее собственном алтаре, том, что возле окна; согласитесь, лучше места не найти.

— Не торопитесь, отец. Пока она останется там, где стоит.

— Понимаю, вы должны составить описание находки и все прочее. Но я ни за что не позволю превратить ее в музейный экспонат. Каслбойнская Мадонна — символ живой неугасимой веры, к которой мы в этой стране, похоже, готовы повернуться спиной. И то, что ее нашли, — не иначе как знамение. Не забывайте, сейчас месяц Марии…

— А еще двадцать четвертое число! — радостно закричала Гейл. — Я точно знаю, потому что с сегодняшнего дня иду в отпуск — уррраа!

Черт возьми! Я напрочь забыла пригласить свою помощницу и всех, кто еще не уехал, в офис, чтобы пожелать ей счастливого путешествия. Спасибо еще Пегги, мой секретарь, устроила в среду вечеринку по случаю завершения работ, а то многие отбывали на следующий день или сегодня до полудня.

— Действительно, почти что чудо, — продолжал отец Берк, простирая руку к Младенцу. — Тем более близится великий день — день ее сына, праздник Тела Христова. Я хочу, чтобы к тому времени она к нам вернулась.

Он уже смотрел на статую как на свою собственность.

— Не сочтите за неуважение, отец, но как только я уведомлю Национальный музей, решения о будущем статуи будут принимать они. По условиям лицензии на проведение раскопок музей может заявить права собственности на любую находку.

Священник отмахнулся от моих доводов.

— Она появилась здесь, в Каслбойне, до прихода норманнов. Обещаю, здесь она и пребудет еще очень долго после того, как нас с вами уже не станет.

С этими словами отец Берк покинул центр.

— А ведь он ох как решительно настроен, — приуныла Гейл.

— И не без оснований, — заметил Брайан.

— Он ошибается, — успокоила я. — Это не Каслбойнская Мадонна.

— Откуда такая уверенность?

— Линия ее бедра. — Я посмотрела на часы. — В другой раз объясню. Гейл, только сейчас вспомнила, что за всеми событиями не пригласила тебя после работы выпить за отпуск.

Гейл прижала ладонь ко лбу.

— Не говорите со мной о выпивке! — взмолилась она. — Я перебрала в среду вечером. А в понедельник еще был день рождения Терри. Так что больше не пью. По крайней мере до завтра. Лечу к тебе, Тенерифе!

Она схватила растерявшегося Брайана и закружила в танце.

Я заметила, как она что-то шепнула ему на ухо. Он кивнул в знак согласия, и они повернулись ко мне с виноватым видом.

— Орнамент короны действительно гипсовый, вы точно сказали, — признал Брайан.

Гейл вынула из кармана джинсов и вручила мне кусочек позолоченного мела, не больше квадратика шоколадной плитки.

— Мы нечаянно задели стенку гроба задней стороной короны, когда вынимали статую. Это от одного из… — Указательным пальцем она очертила в воздухе круг над своей головой.

— Флеронов, — подсказала я. — Надо же, ничего не заметила. А вообще-то осколок может очень даже пригодиться.

Оба с облегчением вздохнули.

— Мы знаем, что заслужили трепку…

Они снова насупились.

Я отдала осколок Брайану.

— Заверни в пузырчатую пленку и отправь курьером Мюриэл Бланден из Национального музея.

— И все? Нет проблем. — Брайан радостно улыбнулся.

— Гейл, меня беспокоит, что кто-нибудь угодит туда, где пролилась жидкость. Муниципалитет не в состоянии обеспечить охрану участка. Может, мы сами пост выставим? Не знаешь, Бен свободен сегодня?

— Большой Бен? Сомнительно. Он звонил час назад. Сказал, что нашел новое место и уже вечером приступает к исполнению обязанностей. Ему нужны данные о зарплате и налогах за время работы у нас, и я отослала его разбираться к Пегги.

С самого начала Бенджамин Аделола, Большой Бен, нанялся ночным охранником и дежурил на раскопе шесть дней в неделю. По иронии судьбы, когда у Бена был выходной, его подменял Терри Джонстон.

Мы двинулись к выходу.

— Ладно. В муниципалитете обещали, что их человек будет наведываться туда во время объездов. Хватит и этого. Так что шагайте отсюда. — Я обняла Гейл. — Смотри отдохни как следует.

— Ой, чуть не забыла… — Она выудила из заднего кармана цифровую камеру и отдала мне. — Как там Терри, кстати? Извините, что раньше не спросила.

— Его положили в больницу, подержат под наблюдением. Ничего, все будет нормально.

— Забегу к нему попрощаться, — пообещала Гейл.

Мы подошли к двери, и она оглянулась на статую.

— Большой Бен как-то странно на нее отреагировал. Надо же, такой здоровенный мужик…

— Что ты хочешь сказать?

— Когда он приехал, мы только что статую из гроба вынули. Ну и попросили Бена помочь уложить ее в кузов пикапа, который Пегги прислала. Вы же его знаете — всегда рад услужить. Но близко подходить к статуе не хотел ни в какую. Могу поклясться, он здорово перепугался.