Глава 2

Когда и почему заболевает здоровый организм?

Некоторых вещей мы ожидаем более нетерпеливо, нежели прогресса, – неважно, говорим ли мы о времени, прошедшем с эпохи Арди или со вчерашнего дня. Один из самых простых показателей прогресса – это качество и продолжительность нашей жизни. Сравнительно недавно мы были покрыты густой растительностью и вряд ли могли рассчитывать прожить дольше сорока лет – краткий миг между рождением и гибелью в когтях какого-нибудь хищника. С начала прошлого, двадцатого, столетия продолжительность жизни в развитых странах неуклонно увеличивалась на протяжении восьмидесяти лет. По большей части (за исключением некоторых периодов, о которых будет рассказано позже) продолжительность жизни каждого следующего поколения превосходила продолжительность жизни поколения предыдущего. В 1850 году средняя продолжительность жизни в Соединенных Штатах составляла сорок лет, в 1900 году – сорок семь лет, в 1930 году – шестьдесят лет, и казалось, что так будет происходить вечно – каждое следующее поколение будет жить дольше предыдущего.Однако воображать себе такую радужную перспективу было возможно лишь до недавнего времени, когда ожидаемая продолжительность жизни в так называемых «цивилизованных» странах перестала увеличиваться, а в некоторых местах даже уменьшилась, одновременно – как считают многие – со снижением качества жизни. В богатейших странах наше долголетнее, здоровое и счастливое будущее оказалось под вопросом. Наши дети рискуют чаще болеть и жить меньше, чем мы, их родители. Это, во всяком случае, понятно. Непонятно, почему это происходит. Это убийственная тайна, и почти все мы являемся ее жертвами.

Мы должны с каждым годом жить все лучше, дольше и становиться более здоровыми. Мы изобрели неисчислимое количество способов убийства видов, которые хотя бы однажды попытались жить за наш счет. Если какое-нибудь существо попытается проникнуть в ваш организм через естественные отверстия или кожу, в нашем арсенале найдется нужная таблетка, аэрозоль или мазь. Подцепили инфекцию? Мы убьем ее антибиотиками. Заразились глистами? Секунду, сейчас мы дадим вам таблетку. Практически со всеми знакомыми с давних времен болезнями мы теперь можем справиться – были бы деньги. Но пока мы совершенствовали умение избавляться от старых угроз, к нам подкрались «новые» хвори: болезнь Крона (воспалительная болезнь кишечника), ревматоидный артрит, системная красная волчанка, сахарный диабет, рассеянный склероз, шизофрения и аутизм – эти и многие другие болезни становятся все более распространенными, превращаясь в чуму нашего столетия. Эти заболевания, вопреки нашему пониманию прогресса, чаще встречаются именно в тех государствах, где мы расходуем больше всего средств на медицину и общественное здравоохранение. Неважно, являемся ли мы жителями Америки, Бельгии, Японии или Чили, – в нашем «современном мире» все мы начинаем болеть по-новому.

Можно измыслить множество причин, по которым люди в развитых странах страдают от болезней, неведомых жителям развивающихся стран. Практически все, что составляет разницу между развитыми и развивающимися странами, – это возбудители инфекции. Разница может заключаться в уровне загрязнения окружающей среды, в применении пестицидов и в качестве воды. Причиной могут быть различия в питании и социальном взаимодействии. В период между 1900 и 1950 годами появились и широко распространились разнообразные новые болезни, преимущественно являющиеся аутоиммунными или аллергическими. Именно в этот период разительно изменилась и наша жизнь. Мы начали больше путешествовать. Мы перестали вытирать пыль, так как появились пылесосы. Мы стали пользоваться кухонными комбайнами и жить в пригородах. Во всеобщее пользование вошла фторированная зубная паста, а затем появились ходули «поуго», ножницы для выстригания волос из носа, двойной кофе латте, электронные собаки, крышки с защитой от открывания детьми и, конечно, видео «Стальные задницы». Все это может усугублять проблему, и более того – проблем может быть множество, и у каждой есть своя причина.

Вероятно, имеет смысл начать с наиболее специфической загадки. Одна из самых неприятных новых болезней – это, без сомнения, болезнь Крона. Вполне возможно, среди ваших знакомых есть люди, страдающие ею. Это заболевание характеризуется набором симптомов, связанных с тем, что иммунная система человека атакует его собственный кишечник. Начинается изнурительная борьба за сферу влияния, в которой иммунная система всегда выигрывает. Бунт иммунной системы проявляется болью в животе, кожной сыпью, воспалением суставов, а в отдельных случаях, как это ни странно, воспалением глаз. При самых тяжелых формах болезни Крона больного ожидают годы мучительной рвоты, исхудания, мышечных судорог и, в конце концов, кишечная непроходимость. Больным приходиться бросать работу, сидеть дома и силой заставлять себя есть. Существующее на сегодняшний день лечение помогает далеко не всегда. В самых тяжелых случаях хирурги выполняют резекцию пораженных участков кишки, что, хоть и приносит временное облегчение, в долгосрочной перспективе лишь вредит больному. Это отвратительная болезнь, неизбежно приводящая к инвалидности и – за исключением редчайших случаев – никогда не проходящая. К тому же совершенно неожиданно болезнь эта стала чрезвычайно распространенной.

В тридцатые годы болезнь Крона встречалась настолько редко, что ее часто не диагностировали. Потом, в период с 1950-го до середины восьмидесятых, заболеваемость начала быстро расти. В округе Олмстед (штат Миннесота) количество пациентов с болезнью Крона в 1980 году было в десять раз больше, чем в 1930 году. Заболеваемость значительно возросла также и в английском Ноттингеме, и в столице Дании Копенгагене. Увеличилась заболеваемость и в других местах, во всяком случае – в западных странах, где существует надежная медицинская статистика. На сегодняшний день в Северной Америке болезнью Крона страдают около 600 тысяч человек, то есть, с учетом незафиксированных случаев, приблизительно один больной на пятьсот человек населения. Приблизительно такая же заболеваемость характерна для Европы, Австралии и большинства развитых стран Азии. По количеству заболевших можно считать, что в мире имеет место пандемия болезни Крона. Так или иначе, эта эпидемия захлестнула развитые страны всего мира.

Помимо последствий – страданий больных людей – о болезни Крона были до недавнего времени доподлинно известны только две вещи. В ее патогенезе играет роль наследственность (хотя подтверждения этого факта были слабы и не очень убедительны), а также болезнь Крона больше распространена среди курильщиков. Однако ни один из этих факторов не является причиной болезни Крона. Кенийка, живущая в Кении, может курить все, что ей вздумается, и даже если болезнью Крона заболеет ее брат, живущий в США, то это нисколько не повысит ее шансы заиметь тот же недуг. Ген предрасположенности к болезни Крона, CARD15, сам по себе болезнь не вызывает, как и курение, которое лишь усугубляет тяжесть клинических проявлений. Каким-то образом предпосылкой к болезни Крона является высокий уровень экономического развития, то, что мы считаем признаками современности, – изобилие, урбанизация, богатство. Много лет жители Индии и Китая не знали, что такое болезнь Крона, но с тех пор, как эти страны – или, во всяком случае, некоторые их жители – добились успеха, болезнь эта появилась и у них.

Может показаться странным, что медики до сих пор плохо понимают причины и природу такой распространенной болезни. Однако неизвестны и причины большинства заболеваний, поражающих человека. Более четырехсот самых распространенных болезней имеют свои названия, но количество безымянных заболеваний также исчисляется сотнями. Возможно, причины и природа некоторой части имеющих названия болезней – среди них полиомиелит, оспа и малярия – нам относительно хорошо понятны, но мы не знаем ни причин, ни природы сотен других заболеваний. Мы знаем, как лечить симптомы, мы умеем убивать болезнетворных бактерий (если они обнаруживаются), но в большинстве случаев мы плохо понимаем, что происходит в организме при этих и многих других болезнях. Это – великая тайна нашего тела. У всех этих непознанных болезней есть одна общая, объединяющая их черта – немногочисленные ученые, фанатично занимающиеся поиском их причин. Эти люди просыпаются по утрам с уверенностью в том, что наконец открыли таинственную причину и знают, что происходит в организме при той или иной болезни. У болезни Крона тоже есть свой фанатик – Жан-Пьер Гюго.

Гюго, ученый из парижского госпиталя имени Робера Дебре, считает, что болезнь Крона вызывают бактерии, живущие в холодильниках. Многие данные подтверждают эту теорию, и нет фактов, которые бы ей противоречили. Правда, все, чем пока располагает Гюго, – это данные о том, что в организмах пациентов с болезнью Крона непременно обнаруживаются такие бактерии. Это необходимая, но, увы, недостаточная часть доказательства.Недавно проведенные исследования показали, что наличие в доме холодильника действительно связано с возможностью заболеть болезнью Крона. Правда, те же исследования показали, что вероятность заболевания повышается также у владельцев автомобилей, телевизоров и посудомоечных машин. Другие исследования выявили, что распространенность болезни Крона ниже в тех местах, где высока заболеваемость туберкулезом. Кроме того, болезнь Крона больше распространена в тех широтах, где климат холоднее, а дни – короче. Однако наличие корреляции между двумя событиями еще не означает, что одно из них вызывает другое. Нужно наглядно продемонстрировать причинно-следственную связь, доказав, что из А следует Б. У Гюго есть «А» и «Б», но нет «из этого следует». Таким образом, из факта, что в холодильниках жертв болезни Крона обитают бактерии, не следует, что именно они являются злодеями; эти бактерии вполне могут оказаться сторонними наблюдателями. Но если дело не в холодильниках, то в чем?

Некоторые биологи считают, что причина в загрязнении окружающей среды, другие обвиняют во всем зубную пасту и избыточное потребление серы. Может быть, причина в прививках от кори? Кроме того, есть специалисты, считающие, что болезнь Крона – заболевание психосоматическое. Может быть, у жителей развитых стран настолько праздный мозг, что они предрасположены к ипохондрии? Картина избирательного распространения болезни Крона напоминает картину распространения сахарного диабета второго типа или шизофрении, что позволяет выдвигать самые сумасшедшие идеи.

В гипотезу Гюго можно верить или не верить, но он прав в одном. Современная цивилизация оказалась милостива к одним видам и беспощадна к другим. Гюго обратил внимание на виды, которым современность благоприятствует. Но разве не существует вероятности того, что болезнь Крона и другие болезни наших дней имеют отношение к видам, которые современный мир игнорирует? Именно над этим вопросом задумался Джоэл Вейнсток, доктор медицины, прежде работавший в университете штата Айова, а ныне – в университете Тафта. Это было в 1995 году. Вейнсток летел домой, в Айову, после встречи в нью-йоркской штаб-квартире Фонда болезни Крона и колитов.В то время он только что закончил редактировать книгу о паразитарных поражениях печени и писал обзорную статью о воспалительных заболеваниях кишечника – целой группе заболеваний, в которую входит болезнь Крона и другие болезни, возникающие в результате аутоиммунных поражений кишечника. Сопоставив оба эти источника, Вейнсток увидел не только способы, какими паразиты могут причинять вред своим хозяевам, но также и способы, какими паразиты могут хозяину помочь, если обеспечить условия для их выживания. В свете своего открытия Вейнсток понял, что есть одна вещь – помимо холодильников, телевизоров и свободного времени, – которая объединяет семью, живущую в Мумбаи, с семьей, живущей на Манхэттене. И у тех, и у других нет опыта взаимодействия с видами, от которых мы избавились по дороге к современной цивилизации, – в частности, с паразитами, то есть с кишечными глистами. Инфекционная теория возникновения болезней гласит, что болезнь начинается тогда, когда в наш организм внедряется какой-то новый биологический вид. Вейнсток предположил противоположное. Может быть, некоторые болезни начинаются с того, что какие-то биологические виды покидают наш организм?

Не надо быть особенно влиятельным и богатым для того, чтобы избежать заражения гельминтами. Единственное, что для этого нужно, – ходить в обуви и пользоваться домашним туалетом. В тридцатые и сороковые годы у половины американских детей были глисты – либо крупные, как аскариды или ленточные черви, либо более мелкие твари – такие как власоглав (Trichuris trichiura). Теперь же глистные инвазии в США, да и во многих других странах, практически не встречаются. Вейнстоку показалось, что места, где наиболее широко распространена болезнь Крона, совпадают с местами, где кишечные глисты стали редкостью. Что, если причина возникновения болезни Крона каким-то образом связана с отсутствием глистов? В тот момент теория Вейнстока мало чем отличалась от всех остальных теорий на эту тему, так как была чисто соотносительной, хоть и несколько экстравагантной. Вполне возможно, что там, где распространена болезнь Крона, действительно мало глистов, но в тех же местах много холодильников и телевизоров. Но Вейнсток, паря над землей на высоте нескольких тысяч футов, в тот момент был уверен в своей правоте.

Безумные теории очень полезны для науки, особенно в ее новых, неисследованных областях, где возможно практически все. Поначалу кажется, что решить возникшую проблему может любой, – и все пытаются это сделать. Эта стадия может продолжаться десятки лет, а иногда и дольше. Расцветают сумасшедшие гипотезы, а потом, после того как отсеивается шелуха, остается сверкающее зерно истины. Но даже если допустить, что безумные идеи полезны, то некоторые из них все-таки преступают границы дозволенного в благонравной науке. Какой бы странной ни казалась теория холодильников, она тем не менее основана на понятиях традиционной медицины: какой-то новый вид бактерий инфицирует нас и вызывает болезнь. Гюго считал, что морозоустойчивые бактерии являются причиной болезни Крона. Другие ученые считали, что виновниками могут быть еще два десятка видов микроорганизмов.

Вейнсток мыслил совершенно иначе. Его идея заключалась в том, что при переселении в города на пути к современной цивилизации мы скорее что-то потеряли, нежели приобрели. Вейнсток решил, что причина заболевания кроется в отсутствии паразитов, а не в наличии какого-то нового враждебного микроорганизма. Ученый предположил, что наши организмы так сильно скучают по глистам, что от тоски принялись пожирать собственные кишки. Сидя в кресле самолета, Вейнсток предавался размышлениям, и постепенно картина заболевания стала проясняться. Рабочие заболевают болезнью Крона реже, чем белые воротнички, протирающие штаны в конторах. Так как рабочим чаще приходится копаться в грязи, то шансы заразиться глистами у них намного выше! Эти и другие наблюдения вдруг обрели совершенно новый смысл. Самолет только что поднялся с восточного побережья, а Вейнстоку казалось, что он пролетел уже тысячи миль. Все вокруг жаловались на тесноту кресел, неприятный запах в салоне и грубость стюардесс. Но Вейнсток не замечал ничего, радуясь своей догадке.

Вейнсток был не первым, кто высказал идею о том, что представители одного биологического вида (например, люди) могут «скучать» по представителям другого вида – пусть даже по глистам, которые, казалось бы, наносят только вред. Имел место прецедент с участием вилорогой антилопы. История этого животного очень важна для понимания сути болезни Крона – возможно, в ней кроется и ответ на вопрос о происхождении этой и многих других болезней современной цивилизации.

Вилорогая антилопа (Antilocapra americana) – это небольшое животное размером с козу. Несмотря на то, что его называют антилопой, оно не совсем антилопа и не совсем олень. Это уникальное существо. Ветвь вилорогих антилоп отделилась от других ветвей древа жизни раньше, чем человек отделился от других приматов. В прежние времена существовало несколько видов вилорогих антилоп, но теперь на Земле существует лишь один вид этого грациозного гибкого животного. Вдоль спины вилорогой антилопы проходит темная полоса, бока и брюхо белые, а нос черный; голова животного украшена раздвоенными рогами. В отличие от европейских и американских лосей и даже от обычных антилоп, вилорогая антилопа энергична, поджара и мускулиста. Она может бежать со скоростью до сотни километров в час. Один ученый, наблюдавший за вилорогими антилопами в степях Колорадо, видел, как несколько особей, пробежав две мили, резко прибавили скорость и оторвались от преследования несмотря на то, что ученый гнался за ними на маленьком самолете со скоростью 72 километра в час.Даже после длительного и быстрого марш-броска эти животные способны увеличить скорость и бежать – не быстрее пули, но быстрее преследующего их самолета!

Когда-то на просторах от Канады до Мексики обитали десятки миллионов вилорогих антилоп. Потом началось покорение Дикого Запада, и в страну антилоп явились алчные первопроходцы с ружьями. Вилорогих антилоп убивали, как бизонов, – для пропитания и развлечения – до тех пор, пока их не осталось несколько миллионов, потом несколько сотен тысяч, а затем и просто тысяч. Редкие особи с телятами испуганно прятались в высокой траве. Позже, с организацией заповедников, численность вилорогих антилоп стала постепенно расти, и их стадо начало восстанавливаться. Сегодня поголовье этих животных составляет от десяти до двенадцати миллионов особей, обитающих на сохранившихся участках прерии. Склонив головы, они пасутся в траве и при малейшем шорохе стремительно убегают.

Считать вилорогих антилоп так же трудно, как ворон или облака на небе. Они то повсюду, то нигде. В большинстве мест своего обитания эти животные остаются неизученными, безымянными и абсолютно дикими. Но есть пастбища в Национальном бизоньем парке Монтаны, где вилорогие антилопы изучены хорошо. Трава в тех местах вытягивается им до середины боков, после чего останавливается в росте. При сильном ветре растительность клонится к земле, открывая этих грациозных животных, тревожно поводящих по сторонам своими большими карими глазами. Национальный бизоний парк – место достаточно дикое для того, чтобы животные могли пастись, спариваться, рождать потомство и умирать, не будучи никем замеченными. Но это замкнутый, ограниченный мир, и нужны были люди, которые смогли бы наблюдать нескольких животных на протяжении их полного жизненного цикла и вывести из этих наблюдений какие-то обобщенные истины. Так получилось, что такими людьми в 1981 году стали зоолог Джон Байерс и его жена Карен. Джон и Карен переехали из Чикаго в Москву (штат Айдахо), где Джон стал профессором местного университета. Когда наступало лето, они уезжали на своем вездеходе из Москвы в Бизоний парк. На этой машине они и въехали в новую, неизведанную область своей жизни.

Когда Джон и Карен углубились в прерию, она раскинулась перед их взором во всем своем великолепии. Казалось бы, самая обычная степь – открытая и выжженная солнцем, как африканская саванна. Но поездка постепенно обретала глубокий смысл. Джон и Карен чувствовали, что возвращаются домой, где каждое явление наполнено глубоким смыслом. Они ехали по серо-зеленой овсянице, шалфею и ползучему пырею, оставив далеко позади леса и свою привычную жизнь. Это было абсолютно открытое, но очень сложное по структуре пространство. Джон позже назвал это место «полом неба». Прерия крепко держала их все лето, а быть может, взяла в плен и на всю жизнь.

Переехав в прерию, Байерсы сразу же обнаружили вилорогих антилоп. Они наблюдали за стремительным бегом животных до тех пор, пока они не исчезли за горизонтом. Но главной задачей Байерсов было поймать несколько антилоп. Каждое отловленное животное нужно было пометить, а потом наблюдать за ним – в одиночку или в паре – в течение нескольких лет, а если удастся, то и дольше. Но поймать вилорогую антилопу – дело нелегкое. Взрослые особи очень быстро бегают, а детенышей трудно найти. Но Джон и Карен не унывали. В конце концов им удалось обнаружить самку с двумя детенышами. Мать убежала, а детеныши, оцепенев, замерли на месте. Джон наклонился и поднял их своими большими руками. Малышей предстояло измерить, взвесить и пометить. Оленята были крошечными, как птички, – казалось, что место им в воздухе, а не на земле. Джон и Карен надеялись, что им удастся поймать других антилоп, если они будут следить за этими двумя детенышами. Сердечки малышей отчаянно колотились, когда Джон и Карен отпустили их на волю.

Джон и Карен поселились в прерии, чтобы наблюдать за перемещениями вилорогих антилоп, за особенностями их питания, спаривания и за многими другими вещами. Как и все ученые, они надеялись извлечь из своих конкретных наблюдений знание о каких-то более общих истинах. Антилопы срывались с места в карьер и убегали, а Джон и Карен видели в них всякое живое существо, умеющее бегать. Джон и Карен исследовали организмы всех антилоп, которых им удавалось поймать, и на этих образцах они изучали организмы всех прочих травоядных.

Тем не менее, хотя Джон и Карен рассчитывали найти универсальный ответ, изучая вилорогих антилоп, они постоянно открывали все новые и новые данные, указывающие на исключительность этих животных и их отличие от всех остальных млекопитающих. Одно из таких отличий стало поистине головной болью для всех ученых, пытавшихся изучать вилорогих антилоп, – это быстрота их бега. Первым это отметил Одюбон, но это также видел и всякий, кто наблюдал вилорогих антилоп в течение хотя бы нескольких минут. На средних дистанциях вилорогие антилопы бегают быстрее гепардов. Они вдвое проворнее волков и могут обогнать едущий со средней скоростью джип. Порой они обгоняют и джипы, несущиеся по пересеченной местности. Вполне возможно, что этому животному принадлежит мировой рекорд в беге на средние дистанции. Их скорость обусловлена не каким-то биохимическим волшебством, а относительной длиной ног, крошечными размерами бесформенных копытец, большой мышечной массой и впечатляющим объемом легких. Ради скорости вилорогая антилопа пожертвовала размерами тела и количеством детенышей в одном помете. Такая скорость даже превышает необходимую: создается впечатление, что способность к быстрому бегу развилась у животных только потому, что это почему-то оказалось возможным. Скорости бега вилорогих антилоп было посвящено множество научных работ. Авторы всех работ приходили к выводу, что такая скорость аномальна, интересна и немного странна. При этом вилорогие антилопы редко бегают в одиночестве. Они бегут или отрываются от преследования стаями, как рыбы или птицы, двигаясь при этом на удивление синхронно, едва ли не в ногу и с головокружительной скоростью. Помимо того, как они это делают, возникает еще один немаловажный вопрос: зачем?

Согласно теории Дарвина, эволюция не терпит излишеств. Естественный отбор скрупулезно отсекает все лишнее. Биологические материалы не расходуются зря, и ни одно животное не становится больше, сильнее и быстрее, чем это требуется для того, чтобы превзойти конкурентов. Если бы все животные на Земле были черепахами, то никому из них не надо было бы становиться зайцем, достаточно было бы стать самой быстрой черепахой. Но вилорогие антилопы, сбившись в стада, побивают все мыслимые рекорды скорости. Байерсы и другие исследователи, местные жители и охотники наблюдали вилорогих антилоп в течение многих тысяч часов – и все в один голос заявляют, что исключительно редки такие случаи, когда хищнику удалось бы догнать это животное. Это так – несмотря на то, что на многих особях надеты ошейники с радиомаяками и их перемещения хорошо отслеживаются, и несмотря на то, что легко выявляются случаи нападения хищников на детенышей. Особенно часто детенышей съедают орлы, койоты и другие хищники. Но детеныши не убегают от опасности. Они цепенеют. Бегством спасаются взрослые особи, и если они убегают, то догнать их не может ни бурый медведь, ни серый волк, ни даже койот. Когда Байерсы впервые увидели бег вилорогой антилопы, он показался им вызовом естественному отбору, нарочитым исключением, примечательным во всех отношениях.

Джон Байерс напряженно думал об аномально высокой скорости бега антилоп, когда ему начали мерещиться фантомы. Ему чудились животные, охотящиеся на вилорогих антилоп, несущиеся за ними. Хищники догоняли антилоп, хватали их за ноги, валили на землю среди диких злаков. Байерс понимал, что это ему чудится, но он видел свидетельства этого, как люди замечают дуновение ветра по качающимся ветвям деревьев. В прерии, где самым большим хищником был медведь, Байерсу мерещились следы гепардов и львов. Стоило ему прищуриться, глядя на антилоп, как он начинал явственно различать крадущихся по их следу хищников. Присутствие этих хищников чувствовалось в каждом движении вилорогих антилоп. Байерс понял, что эти призраки и есть ответ на мучивший его вопрос о скорости бега антилоп, как, впрочем, и на некоторые другие вопросы.

Около десяти тысяч лет назад, когда в Азии приступили к одомашниванию коров, вилорогие антилопы жили в прерии бок о бок с такими хищниками, как серый волк, черный медведь, гризли и койот. Впрочем, в те времена там водились и другие, более крупные хищники. Когда в Америках появились первые люди, они застали вилорогую антилопу в компании множества других травоядных. Но хищников все же было больше. Американские равнины были более диким и суровым местом, нежели африканские саванны. Хищники, с которыми столкнулись первые переселенцы, пришедшие в Америку четырнадцать с лишним тысяч лет тому назад, были крупнее, злее и быстрее, чем нынешние хищники. Здесь водились дикие собаки борофаги и протоционы, ужасные волки, гигантские гепарды, огромные пещерные львы, несколько видов саблезубых тигров, короткомордые медведи и другие зубастые чудовища, многие из которых умели очень быстро бегать. Пещерный лев достигал в длину двенадцати футов. Саблезубый тигр весил до тысячи фунтов, а гигантский короткомордый медведь – до двух с половиной тысяч. Но главным действующим лицом в драме вилорогих антилоп был американский гепард (Miracinonyx trumani) – большая, длинная, быстроногая кошка, созданная для погони. Аналогия с современными африканскими гепардами подсказывает, что американский гепард должен был охотиться на вилорогих антилоп с такой же страстью, как его родич – африканский гепард – охотится на антилоп. В таком контексте Байерс представил себе, что быстрота бега и стадное поведение вилорогих антилоп развились в ответ на угрозу со стороны давно вымершего хищника. Когда-то вилорогим антилопам было от кого убегать. Американские гепарды становились все проворнее, чтобы догонять антилоп, а антилопы, чтобы спастись от них, в свою очередь, тоже стали бегать еще быстрее. Потом в Америку пришли люди и мало-помалу уничтожили шестьдесят процентов всех видов млекопитающих, включая гепардов, а также львов, мамонтов, мастодонтов и даже верблюдов. Вымирание этих крупных животных, и в первую очередь гепардов, сделало способность вилорогих антилоп к чрезвычайно быстрому бегу ненужным анахронизмом.

Придя к этому внезапному озарению (которое оказалось верным, так как было подкреплено другими данными и последующим анализом), Байерс начал понимать общий смысл поведения вилорогих антилоп. Вся их биология, в особенности биология самок, была нацелена на успешное бегство от хищников, которых уже не существует. Самки спариваются с наиболее быстрыми самцами, чтобы и потомство могло выдержать марафон, главный приз в котором – жизнь. Даже двурогая матка и сильно сжатый в продольном направлении позвоночник развились для того, чтобы обеспечить способность к стремительному бегу. Таким образом, вилорогие антилопы – это не исключение, а мощное подтверждение правил естественного отбора. Другими словами, они и являются правилом. Более того, есть мнение, что способность к быстрому бегу дорого обошлась вилорогим антилопам. Если это так, то по мере увеличения поголовья и сужения ареала обитания скорость передвижения вилорогих антилоп может замедлиться. Быстро бегающие особи начнут раньше умирать, истощенные бегством от призраков, но неспособные сбавить темп. С течением времени бег этих животных будет становиться все более медленным, а сами они, перестав быть самыми проворными животными на Земле, утратят свою необычность и исключительность.

Байерс получил именно тот результат, о котором мечтает любой ученый, – он вывел общее правило на основании изучения частной проблемы. Чем больше беседовал Байерс с другими учеными, тем больше он понимал, что случай с вилорогими антилопами отнюдь не единственный в своем роде. Его наблюдения выявили типичный пример последствий, возникающих после того, как какой-либо вид лишается другого вида, с которым он был тесно экологически связан на протяжении многих тысячелетий. За много лет до наблюдений Байерса в Коста-Рике исследователь тропиков и специалист по охране окружающей среды Дэн Янсен высказал идею о том, что крупные плоды, которые теперь годами висят в листве нетронутыми, возникли в процессе приспособления к распространению их семян представителями ныне вымершей мегафауны, которая исчезла вместе с угрожавшими вилорогим антилопам хищниками. Эта идея пришла Янсену в голову в 1979 году, когда он обнаружил стручки дерева Cassia grandis длиной в три фута. Тридцать лет спустя Янсен остался при своем мнении, а стручки остались висеть на ветвях нетронутыми. Перефразируя известного палеонтолога Пола С. Мартина, можно сказать, что мы живем в эпоху призраков, их доисторическое присутствие является нам в виде огромных сладких плодов.Многие плоды, полюбившиеся человеку, были в виде семян разнесены по миру в кишках огромных млекопитающих – в этот список входит папайя, а также авокадо, гуава, черимойя, индейские апельсины и отвратительно пахнущий, но невероятно вкусный дуриан. В иных местах биологи обнаружили цветы с длинными глубокими венчиками, для которых в природе отсутствуют подходящие опылители. Специалисты считают, что такое строение является попыткой приспособления к длинному языку давно вымершего опылителя. С течением времени обнаруживались новые факты такого рода, новые данные, говорящие о последствиях потери давнего партнера.

Но пример с вилорогой антилопой совсем другого рода. Гигантские плоды когда-то получили эволюционное преимущество от того, что их семена переносили и распространяли гигантские животные, например ленивцы, превосходившие размерами современных слонов. Вилорогие антилопы получали от вероятности быть съеденными гепардом не больше выгоды, чем мы – от вероятности быть задушенными медведем. Тем не менее в отсутствие гепардов стремительные броски и быстрый бег вилорогих антилоп теряют свой биологический смысл. Раньше вилорогие антилопы страдали от американских гепардов, но теперь можно сказать, что антилопы парадоксальным образом страдают уже от их отсутствия. Теперь они бегают без причины. Они тратят энергию понапрасну, так как с таким же успехом могли бы просто оставаться на месте. Но они бегут от призраков.

Впрочем, как и все мы.

 

Глава 3

Принцип вилорогой антилопы, или От каких призраков бежит наш кишечник

Байерсы пришли к вилорогим антилопам для того, чтобы понять, как они живут, но в результате обнаружили некую более общую закономерность. Давайте назовем ее принципом вилорогой антилопы. Этот принцип состоит из двух элементов: во-первых, все виды обладают физическими признаками и генами, определяющими способы взаимодействия с другими видами. Во-вторых, когда эти другие виды исчезают, подобные признаки становятся анахронизмом, который иногда даже причиняет вред. Растения вырабатывали токсические вещества, чтобы защитить свои листья; выделяли нектар, привлекавший насекомых, которые разносили пыльцу, и образовывали плоды, чтобы привлечь животных, способных распространить семена. В свою очередь, у животных развивались длинные языки для более успешного извлечения нектара или обострялось обоняние, облегчавшее поиск плодов. У хищников отрастали длинные зубы, что позволяло наверняка убивать жертву. У кишечных паразитов образовывались отростки, повторявшие формы внутренней поверхности кишечника, чтобы лучше в нем укрепиться. Возьмите любой живой организм, обитающий на Земле, и вы увидите, что его строение в такой же степени приспособлено к взаимодействию с другими видами, как и к выполнению иных функций, определяющих жизнедеятельность, – к дыханию, употреблению пищи и спариванию. Взаимодействия между разными видами (экологи называют его межвидовым взаимодействием) и создают эволюционный клубок, о котором говорил Дарвин. Байерсы поняли и оценили – для начала на примере вилорогой антилопы – последствия исчезновения видов, для взаимодействия с которыми в наших организмах возникли и развились определенные признаки, будь то хищники (например, гепарды), симбионты (как животные, некогда разносившие семена гигантских американских плодов) и даже паразиты и болезнетворные бактерии. Исчезновение других видов может сделать ключевые элементы нашего организма анахронизмом – таким, как огромные плоды, валяющиеся в ожидании гигантских ленивцев, которые уже никогда не придут, чтобы подобрать их.

Однако даже при том, что принцип вилорогой антилопы оказался близок специалистам по экологии и эволюционной биологии, никто из них, включая Байерсов, не подумал о возможности его приложения к нашим собственным организмам. Ученые-медики, со своей стороны, обычно редко задумываются об истории эволюции, но даже если и задумываются, то лишь об истории эволюции человека как такового, в отрыве от контекста. Они представляли, будто все прошлое человеческих существ заключалось в долгих блужданиях по густым лесам и собирании съедобных плодов (несмотря на то, что плод – это другой биологический вид, и надо было обладать острым зрением и отменным чутьем, чтобы его отыскать). До недавнего времени не было ни одного исследования, ставившего перед собой цель понять, что произошло после того, как мы уничтожили всех угрожавших нам хищников, или, что ближе к нашей теме, после того, как мы избавились от ленточных червей и нематод, изгнав их из нашего кишечника. Наконец ученые задались вопросом: какие части нашего тела, подобно мышцам и проворности вилорогих антилоп, до сих пор оберегают нас от призраков? Во всяком случае, над этим вопросом задумался Джоэл Вейнсток. Что происходит, когда люди избавляются от присутствия видов, в тесном взаимодействии с которыми развивался наш организм, – будь то гепарды, болезнетворные микробы, пчелы или гигантские черви-сосальщики?

Джоэл Вейнсток не имел ни малейшего понятия о вилорогих антилопах. Трудно вообразить себе ситуацию, в которой они смогли бы его заинтересовать. Подобно многим другим ученым медикам, с экологией или эволюцией он в последний раз сталкивался на первом курсе университета. Едва ли он смог бы даже вспомнить, кто был ближайшим предком человека. Не был Вейнсток и большим поклонником природы. Он хорошо разбирался во всем, что касается иммунной системы человека и того, как взаимодействуют с ней паразиты. Эта область может показаться очень узкой, но на самом деле она шире, чем область интересов многих биологов. Такая узость кругозора оказалась весьма полезной для Вейнстока, когда он в самолете возвращался домой из Нью-Йорка. Он наскоро просмотрел данные об увеличении количества случаев болезни Крона и других «современных» болезней и задался вопросом, почему же они стали встречаться столь часто. Задумавшись над этим вопросом, он вспомнил, что в те же годы, когда начала возрастать заболеваемость болезнью Крона, стала снижаться частота глистных инвазий. Эти наблюдения он, словно две точки, соединил линией. И эта линия стала для него откровением. Причина болезни Крона, вдруг осенило Вейнстока, в червях-паразитах, выражаясь научным языком – в гельминтах! Чем дольше Вейнсток вглядывался в линию, соединявшую точки, тем яснее ему становилось, что он знает ответ. Этот ответ был ближе к вилорогим антилопам и вымершим гепардам, чем к традиционной медицинской науке.

Какая это большая радость – чувствовать, что ты знаешь ответ! Сердце начинает сильнее биться в груди от упоения. В таких случаях хочется побегать по лаборатории с победным дикарским кличем. Естественно, наступает момент, когда вам приходится поделиться своим открытием с окружающими, и вот здесь – я могу сказать это, основываясь на своем личном опыте, – ваше прозрение становится жертвой неумолимой реальности. Какой-нибудь подающий надежды студент может обронить: «Я не понимаю, каким образом это может работать». Вы вдруг осознаете, что это действительно так, и у вас сразу портится настроение. Но иногда прозрение оказывается верным. Или, во всяком случае, кажется верным дольше, чем один счастливый день.

Время оказалось на стороне Джоэла Вейнстока. Он явственно представил себе, что болезни нашего кишечника вызываются работой нашей же иммунной системы, а проблема иммунной системы заключается в том, что она лишилась паразитов, ради борьбы с которыми она возникла и развилась. Болезнь Крона и другие воспалительные заболевания кишечника – это следствие того, что наш организм продолжает бег для того, чтобы спастись от давно не существующих паразитов. Когда вилорогая антилопа несется, как ветер, чтобы оторваться от давно вымершего хищника, она понапрасну тратит драгоценную энергию. Когда наш организм стремительно убегает от несуществующих глистов, он спотыкается или, как минимум, бежит неправильно. У Вейнстока было интуитивное предположение, но не было доказательств. Конечно, это факт, что жители развитых стран имеют больше шансов заболеть болезнью Крона и меньше шансов заполучить глистов. В развивающихся странах почти миллиард человек страдает гельминтозами, вызванными всего двумя видами глистов из рода анкилостом – Necator americanus и Ancylostoma duodenale, и это не говоря уже о ленточных червях, власоглавах и других, более редких паразитах. Предки всех этих видов были когда-то морскими червями. На сушу они смогли выйти, только колонизировав кишечник наземных животных. Там эти черви нашли крошечное море – пусть и не столь живописное.

Это предположение показалось медицинскому научному сообществу форменным безумием, проклятием давно выстраданной идеи о том, что избавление от глистов – это залог укрепления нашего здоровья. Антибиотики, антисептики и прочие «анти-» вкупе с глистогонными препаратами были созданы на прочном фундаменте идеи уничтожения жизни в любой ее форме. Но в идее Вейнстока было что-то, что заставило людей прислушаться к его словам. Также следует отметить, что к моменту начала разговора об «организмах, тоскующих по ленточным червям», Вейнсток был уже признанным иммунологом. Авторитетные и признанные ученые реже, чем безвестные правдоискатели, страдают от последствий своих сумасшедших идей. Они могут безбоязненно помещать их в витрины «Макдональдса». Они даже могут выступать с ними по телевидению. Единственное, что может случиться, – это язвительное замечание типа: «Черт возьми, Джоэл, неужели ты не мог поставить хотя бы пару экспериментов, прежде чем бежать к Опре Уинфри?»

Эксперимент – это наилучшее подтверждение новой теории, но эксперименты на людях не всегда возможны даже в тех случаях, когда они морально оправданы. Трудно, например, представить себе эксперимент, призванный проверить влияние холодильников на распространенность болезни Крона или любой другой болезни. Возможно, холодильники и играют в этом какую-то роль, но трудно или почти невозможно получить решающее доказательство этого факта. Едва ли даже больные люди добровольно откажутся от холодильников. Но влияние, которое оказывает избавление от паразитов на распространенность болезни Крона, вполне поддается экспериментальной проверке. Это можно сделать таким же способом, как, допустим, проверить влияние исчезновения мегафауны Америки на жизнь вилорогих антилоп и прочих обитателей прерий. Для этого надо всего лишь восстановить эту мегафауну. Другими словами, надо просто заново поселить в кишках маленьких гепардов с крошечными удлиненными хвостиками и микроскопическими коготками.

Если потеря паразитов является причиной болезни Крона, то их возвращение может стать действенным лекарством. Вероятно, это чрезмерное упрощение сродни утверждению, что восстановление мегафауны Дикого Запада необходимо для того, чтобы быстрота вилорогих антилоп снова обрела смысл. Если эксперимент окажется неудачным, то это ничего не будет значить. Может быть, потеря паразитов влияет на состояние иммунной системы во время ее развития и становления, а может быть, все дело в отсутствии хронической инфекции. Возможно. Вероятно. Очень может быть. Но если вы просто подселите паразитов в кишечник человека с болезнью Крона и пациенту станет лучше, то это повысит вероятность справедливости вашей гипотезы. Если вы проделаете то же самое с большой группой больных и им тоже станет лучше, то это будет уже убедительным результатом.

Начав читать литературу о болезни Крона, я задал себе вопрос о моральной правомочности такого эксперимента. Одобрит ли его общество? Возможно, единственным прецедентом того, что собирался сделать Джоэл Вейнсток, была идея, выдвинутая в связи со знакомыми нам вилорогими антилопами. Горстка ученых, друзей биолога Байерса, предложила заново заселить дикими животными просторы западной части Северной Америки. Эти ученые предложили «изменить исходные установки биологических основ охраны окружающей среды». По их мнению, мы должны снова поселить вымерших хищников там, где они обитали раньше (например, медведи и волки занимают сейчас около одного процента того ареала, который они занимали всего двести лет назад). Но тогда надо завезти и слонов, чтобы заменить ими вымерших мамонтов и мастодонтов, и африканских гепардов, чтобы заменить вымерших американских гепардов, и африканских львов, чтобы заменить вымерших американских львов. Нам даже придется завезти двугорбых верблюдов для того, чтобы заменить ими многочисленные стада верблюдов разных видов, которые некогда бродили по североамериканским равнинам. Завезя эти виды на американский запад, мы сделаем его больше похожим на то, чем он когда-то был или, как говорят эти ученые, «чем он должен быть». При этом нам придется уничтожить крыс, вытоптать одуванчики и с корнем вырвать сорняки. Когда на просторах Северной Америки вновь появятся хищники, быстрый бег вилорогих антилоп снова приобретет биологический смысл.

Этот народ во главе с Джошем Донленом – лидером и рупором радикальных экологов, обосновавшихся в Корнельском университете, – агрессоры от зоологии млекопитающих и змееловы-фанатики. Они готовы восстановить мегафауну, сделать это здесь и сейчас, не боясь никаких последствий. Эти парни (а большинство из них и в самом деле молодые парни), если предоставить им выбор, предпочтут умереть от когтей тигра, а не от инфаркта. В одной из своих статей Донлен вопрошает: «Можете ли вы смириться с тем, что американская дикая природа совсем оскудела всего за сто прошедших лет?» Донлен не мог. Верните тигров, говорит он. Верните львов. Донлен и его единомышленники так хотели этого, что были готовы немедленно отправиться в пустыни за львами и тиграми. Собственно, они это и сделали. Под покровом ночи они поймали в одном из мексиканских заповедников несколько диких животных, перевезли их в грузовике через границу в Техас и выпустили на волю близ ранчо Теда Тернера. То, что эти дикие животные были стофунтовыми черепахами Больсона (Gopherus flavomarginatus), а не львами, а новый заповедник был всего лишь огороженным частным владением, пусть и огромным, в данном случае не играет никакой роли. Цель заключалась в восстановлении функциональной роли животных, как и в случае со львами. Для львов просто потребовался бы грузовик большего размера.

Когда Джош и его единомышленники предложили сделать американский запад по-настоящему диким, они начали получать исполненные ненависти и злобы письма; иногда, правда, эта злоба была замаскирована научно-парламентскими выражениями – в пассивно-агрессивных статьях, появившихся в ответ на публикации Донлена и его коллег. Сама идея была строгим табу. Потом ученые начали получать гневные письма от фермеров, чьи предшественники и предки приложили массу усилий для того, чтобы избавиться от мегафауны. В принципе, этими фермерами двигало давнее чувство, отчетливо выраженное британским биологом Вильямом Хантером двести сорок лет назад, когда он написал: «Несмотря на то, что мы можем философски сожалеть об этом, чисто по-человечески мы, тем не менее, должны возблагодарить небеса за то, что эти виды вымерли много лет назад». Другими словами, тигры хороши в Бангладеш, но им нечего делать у меня во дворе. Однако есть ключевая разница между заселением дикими видами западных районов Соединенных Штатов – будь то черепахи или тигры – и заселением червями нашего кишечника. Получить разрешение на второй эксперимент легче, чем добиться позволения на выпуск диких животных на луга штата Айдахо.

Донлен и другие защитники идеи восстановления живой природы до сих пор ждут разрешения на то, чтобы выпустить на Великие равнины слонов и гепардов. Сторонники этих ученых, правда, уже добились некоторых реальных успехов, хоть и не с млекопитающими. Датский эколог Деннис Хансен завез на остров Маврикий исполинскую черепаху. Когда-то на этом острове обитали ныне вымершие гигантские сухопутные черепахи. Хансен обнаружил некоторые доказательства того, что черепаха может способствовать восстановлению популяции местных растений, так как разносит по острову их семена. Растения, вырастающие из семян, перенесенных черепахами, достигают больших размеров и их реже поедают, чем растения, семена которых падают на землю случайным образом. Будут ли выращиваемые в неволе черепахи выпущены на волю, пока неясно. Тем временем Вейнсток и его коллеги начали проводить эксперименты с кишечной фауной мышей. Было обнаружено, что если заселить кишечник мышей некоторыми видами нематод, то тем самым можно предохранить животных от заболевания мышиной разновидностью воспалительной болезни кишечника. Чувствуя, что их паруса наполнились попутным ветром, воодушевленные успехом Вейнсток и его сотрудники обратились в комитет университета штата Айова за разрешением провести на людях следующий эксперимент – заселить человеческий кишечник свиными нематодами. К немалому удивлению ученых, такое разрешение было вскоре получено.

К 1999 году в университетской лаборатории удалось собрать довольно многочисленную группу пациентов с болезнью Крона. Эти больные были осмотрены и обследованы с целью установления их пригодности для участия в эксперименте. Некоторых пришлось отсеять по причине либо тяжелого состояния, либо беременности, либо, наоборот, по причине слишком легкой стадии заболевания. В конце концов для участия в исследовании были отобраны двадцать девять человек. Пациенты были предупреждены о риске, степень которого была неизвестна и самим исследователям. Все больные изъявили готовность рискнуть своим здоровьем ради подтверждения теории. Еще бы, если Вейнсток окажется прав, то у них появится шанс выздороветь. Если же он окажется неправ, то их заболевание или останется неизменным, или перейдет в более тяжелую стадию. Как бы то ни было, этим людям предстояло на некоторое время стать хозяевами глистов, на избавление от которых были потрачены миллионы и миллионы долларов. Теперь организмы этих людей должны были стать полигоном для испытаний, призванных поставить под сомнение прогресс.

Когда человек здоров, он не ощущает своего тела. Если же человек болен, то его физическая природа становится очевидной и даже, можно сказать, преувеличенно очевидной. Люди, страдающие болезнью Крона, ежедневно чувствуют, какими разнообразными способами может отказывать организм в целом и кишечник в частности. Если процесс пищеварения протекает нормально, мы преспокойно пережевываем пищу и, не задумываясь, проглатываем ее. Мы перетираем пищу нашими древними зубами – этот инструмент впервые появился у рыб. Полученный комок с помощью языка проталкивается в пищевод. Предварительно в полости рта пищевой комок покрывается и пропитывается слюной, в которой содержится фермент амилаза, способствующий первоначальному расщеплению ингредиентов пищи. Скользкий комок проваливается в желудок, растворяется в кислоте, а затем поступает в длинный тонкий кишечник, где всасывается все полезное, что только содержится в пище, а затем это топливо с кровью доставляется в непрерывно работающие топки клеток. Удивительно, но этот сложнейший механизм практически непрерывно и бесперебойно работает у подавляющего большинства из нас. Он работает больше, чем все другие окружающие нас машины и механизмы, включая мусоросжигающие устройства или автомобильные двигатели. Но у пациентов с болезнью Крона все происходит иначе. Эта болезнь – ежедневно и ежечасно, на протяжении всей жизни – напоминает о несовершенстве их тела, о грубом занятии кишечника и его слабости. Некоторым людям болезнь напоминает об этом настолько резко, что прием внутрь свиных глистов не представляется им таким уж странным в сравнении с переживаемым бедствием.

Больных Вейнстока готовили к лечению, одновременно с этим готовили и свиных нематод (точнее, власоглавов). Вейнстоку и его сотрудникам надо было удостовериться, что черви не станут переносчиками каких-либо заболеваний от прежних хозяев новым. Яйца глистов брали у обычных свиней, а потом давали их абсолютно здоровым животным. Для чистоты эксперимента было необходимо, чтобы эти черви размножились в кишечниках здоровых, не страдающих никакими инфекциями свиней. Новые яйца глистов собирали, а затем делили на порции приблизительно по 2500 штук. Яйца нематод похожи на коричневые футбольные мячи с ручкой на каждом полюсе. Внутри каждого яйца находился свернувшийся червь – последняя надежда больных.

14 марта 1999 года двадцать девять измученных болезнью и ожиданием пациентов выпили по стакану «Гаторейда» со взвесью яиц нематод. К раствору ученые добавили угольную пыль, чтобы сделать яйца глистов незаметными. За приемом наблюдали сотрудники, следившие за тем, чтобы ни один из пациентов не выплюнул эту не очень аппетитную массу. Но этого не произошло, ибо каждый больной принял решение попробовать новый вид лечения и надеялся на успех. Участники эксперимента проглотили взвесь, вытерли губы и принялись ждать.

За каждым больным тщательно наблюдали. В миниатюре этот эксперимент был проведен за год до основного исследования. Тогда шестерым больным с тяжелой формой болезни Крона дали выпить такую же взвесь. Тем не менее результаты этого более масштабного исследования были непредсказуемы. Ученые надеялись, что глисты недолго пробудут в кишечнике людей. Во всяком случае, так произошло с первыми шестью больными, но возможность длительного носительства исключить полностью было невозможно. В некоторых случаях глисты могли произвести неблагоприятные побочные эффекты. Больные это знали. Они имели возможность покопаться в библиотеках и обнаружить там галерею уродцев, называемых власоглавами или нематодами. Нематоды похожи на тонких гладких змей. Самка ежедневно производит десятки тысяч яиц, каждое из них «откладывается» – если воспользоваться распространенным научным эвфемизмом – хозяином в почву. Оказавшись в земле и не имея других занятий, яйца начинают ждать своего часа, когда их проглотит какой-нибудь следующий хозяин. Такая преемственность поколений у нематод продолжается десятки миллионов лет – от одного случая к другому. Для яиц глистов кишечник хозяина – то же самое, что инкубатор для куриных яиц. Вылупившись, юные черви прикрепляются к слизистой оболочке кишечника и продолжают развиваться дальше. Достигая зрелости, они спариваются друг с другом и начинают размножаться, но ученые рассчитывали, что в организме пациентов этого не произойдет. Вейнсток надеялся, что глисты не успеют достичь половой зрелости, но успеют сыграть свою роль в коррекции иммунного ответа.

Минуло две недели. Каждый больной изо всех сил старался понять, стало ему лучше или нет. Четверо пациентов выбыли из исследования. Прошло еще некоторое время. К концу седьмой недели некоторые больные начали чувствовать себя чуть лучше, а у некоторых улучшения были более значительными. На двенадцатой неделе участники эксперимента явились в лабораторию на контрольное исследование. Это была проверка эффективности заселения кишечника больных паразитами. Когда был получен результат, сотрудник лаборатории сообщил о нем Вейнстоку по телефону. Состояние двадцати двух из двадцати пяти больных, продолжавших участвовать в исследовании, объективно улучшилось. К двадцать четвертой неделе (последней неделе исследования) все пациенты, за исключением одного, чувствовали себя лучше, а в двадцати двух случаях наступила ремиссия. Люди начали выздоравливать от того, что в их кишках поселились паразиты.

Полученные Вейнстоком данные можно воспринимать по-разному. Первая реакция – восхищение. Вторая – размышления о том, как такой результат оказался возможным. Вейнсток заселил кишечник больных дикой фауной и вылечил их, хотя весь предыдущий клинический опыт говорил, что они практически безнадежны. Следует добавить, что болезнь Крона у этих пациентов не отличалась легким течением. Вылечить их или хотя бы облегчить состояние другими способами было уже невозможно. Исследование, проведенное Вейнстоком, было лишь началом пути. Его успех воодушевил других. Прошло совсем немного времени, и другие ученые предположили, что многие (если не все) аутоиммунные и аллергические заболевания являются результатом отсутствия паразитов. Возможно, что с этим связано возникновение депрессии и некоторых форм рака. На основе этих предположений были проведены соответствующие эксперименты, один другого смелее. Они показали, что основополагающий тезис Вейнстока является как нельзя более верным. Лечение глистами вызывало улучшение у больных с воспалительными заболеваниями толстой кишки. Уровень глюкозы в крови мышей, страдающих сахарным диабетом, возвращался к норме.Происходило замедление прогрессирования болезней сердца, улучшалось даже состояние больных с рассеянным склерозом.

Искоренение гельминтозов в развитых странах издавна считалось одним из наивысших достижений общественного здравоохранения, символом покорения природы человеком. Однако в контексте работ Вейнстока и других ученых последствия этого «покорения» перестали быть столь очевидными. Для улучшения здоровья людям необходимо вернуть их глистов (разумеется, не всех, так как часть из них безусловно наносит вред), вернуть осторожно, как вернули некогда разделенной каналами реке Миссисипи возможность течь по старому ее руслу. Мы часто рассматриваем себя как нечто отдельное от природы, но здесь-то и кроется камень преткновения. Да, наша культура изменилась. Изменилось наше поведение, рацион и лекарства. Но наши тела остались такими же, какими они были шесть тысяч поколений назад, когда бег означал погоню за раненым животным или бегство от животного здорового, когда воду пили из пригоршней, а небо было усыпано звездами – сверкающими точками, необъяснимыми, как само бытие. Наши тела помнят, кто мы есть на самом деле. Они отвечают на стимулы так, как отвечали всегда, не ведая о произошедших изменениях; так же поступают вилорогие антилопы, спасаясь от несуществующих хищников или огромные плоды, не ведающие об исчезновении мегафауны.

Однако, как писал Рик Басс в предисловии к одной из книг Джона Байерса о вилорогих антилопах: «Практически ни одно открытие не связывает факты безупречно; скорее, это открытие освещает неизведанную территорию, открывает новые рисунки взаимосвязей; один ответ порождает сотни новых вопросов». Первый из этих сотен вопросов очень прост: почему? Знание о том, что нашим телам, вероятно, необходимы ленточные черви, власоглавы, нематоды и другие, не дает ответа на этот вопрос. Уберите из нашего организма червей – и мы заболеем. Верните их назад – и нам станет лучше. Мы можем делать так без конца и чувствовать себя все лучше и лучше. Однако прежде чем возвращать в организм то, что уже много лет считается чем-то вредным, нам все же надо выяснить, что происходит в нашем теле. Что бы там ни происходило, это происходит и сейчас, если, конечно, у вас нет глистов.

Со временем Вейнсток уверился в том, что иммунной системе для ее полноценного развития требуется присутствие глистов. Без глистов иммунная система становится похожей на растение, растущее в условиях отсутствия гравитации. Много миллионов лет назад постепенное преодоление последствий земного притяжения явилось залогом выхода растений из болот на твердую почву. Толстостенные клетки и прочные деревянные стволы возникли как средство борьбы с гравитацией – так же как системы транспорта сахаров, воды и газов. Практически вся разница между сухопутными деревьями и болотной растительностью является следствием великих трудностей, с которыми растения столкнулись из-за силы земного притяжения при переходе из болот на сушу. В отсутствие гравитации корни и побеги растений росли бы в хаотичном беспорядке – в разные стороны, как волосы Медузы. Точно так же наша иммунная система нуждается в паразитах, чтобы отличать, так сказать, верх от низа.

Вы можете, конечно, упрекнуть меня в излишней метафоричности. Но сами иммунологи, пытаясь объяснить связь между глистами и иммунной системой, чаще прибегают к метафорам и аналогиям, нежели к фактам. Когда Вейнстока и его коллег припирают к стене, они начинают говорить, что «без паразитов иммунная система теряет равновесие», «утрачивает гармонию», а в припадке полной откровенности говорят, что без паразитов она лишается «своей законной добычи». Один иммунолог однажды сказал, что у жителей развитых стран «другая» иммунная система. Это язык неопределенности. Никто до сих пор толком не знает, что происходит с нами, когда мы избавляемся от глистов и прочих паразитов. Если мы их изгоняем, то наши шансы заболеть возрастают. Если же мы возвращаем в свои организмы часть этой фауны, то в большинстве случаев нам почему-то становится лучше.

У Вейнстока была идея, позволявшая дать конкретный ответ на этот вопрос. У других тоже были свои идеи, но разница между мнениями ученых относительно того, что происходит в организме на самом деле, часто бывает такой большой, что разные точки зрения становится почти невозможно примирить. Но пока версия Вейнстока, впервые предложенная иммунологом Грэхемом Руком из Кембриджского университета, представляется самой разумной. Это не значит, что она верна, но в свете наших современных знаний она представляется как минимум возможной.

Предварительно я хотел бы сказать пару слов о том, как устроена иммунная система человека. Представим себе, что организм – это государство, располагающее двумя иммунологическими армиями. Одна из них сражается с особым противником – вирусами и бактериями, другая – с нематодами и другими крупными паразитами. Эти армии действуют сообща, но чем больше ресурсов в какой-то момент получает одна из них, тем меньше их остается для другой. Конечно, это грубое, почти карикатурное сравнение, но именно столько мы узнали об иммунитете с начала восьмидесятых годов. Конечно, я мог бы привести здесь названия всех компонентов иммунной защиты, употребив такие термины, как Т-киллеры, Т-хелперы или другие непереводимые слова из лексикона иммунологов, но в данном случае они создадут лишь видимость понимания там, где на самом деле его пока очень и очень мало. Итак, нам достаточно понять, что есть две армии, воюющие на разных фронтах с беспощадными интервентами, постоянно угрожающими нашим границам.

Эти два элемента иммунной системы работают уже двести миллионов лет. Они есть у акул и у белок. Элементарным иммунитетом располагают даже насекомые. Все виды животных в той или иной степени обладают иммунитетом, ибо на протяжении долгой истории эволюции все они сталкивались и продолжают сталкиваются как с паразитами, так и с вирусами и бактериями. Паразиты стали инструментом, эфиром, придавшим смысл существованию наших организмов. Присутствие этих попутчиков было таким же неизбежным, как присутствие гравитации. Но потом произошло радикальное изменение. Люди стали жить в домах и пользоваться туалетами, и в жизни нескольких последних поколений (а это доля секунды на часах эволюции) все резко переменилось.

В течение длительного времени мы понимали иммунную систему в целом как систему, содержащую два основных типа защитных механизмов – один из них был настроен на борьбу с бактериями и вирусами, а другой – на борьбу с более крупными паразитами. Но в течение последних пяти-шести лет мы вдруг поняли, что в этой удобной картине что-то не соответствует действительности. Мы что-то упустили, какую-то очень важную подробность. Иммунологи задумались: что происходит, если паразит со всеми удобствами устраивается в организме хозяина? Из опыта известно, что иммунная система со временем перестает атаковать такого паразита, но почему и каким образом?

Выяснилось, что мы упустили из вида один из ключевых компонентов иммунной системы – ее миротворцев. Если паразит внедрился в организм и все попытки избавиться от пришельца оказываются тщетными, то что прикажете делать организму в таком случае? Он, конечно, может сражаться с паразитом вечно. В некоторых случаях именно так и происходит, и тогда болезнь и нарушения, обусловленные иммунным ответом, неизбежно становятся тяжелее проблем, вызванных присутствием глиста. В такой ситуации со стороны организма было бы благоразумнее прекратить борьбу и научиться жить с глистом. Мы снова сталкиваемся с тем фактом, что паразит (если ему удалось выжить с самого начала) мирно уживается с хозяином, который привыкает терпеть незваного гостя. Иммунологические вооруженные силы отзываются, и их место занимает команда клеток-миротворцев. Это позволяет сберечь силы армии для борьбы с более опасными и агрессивными врагами.

По мысли Вейнстока, Рука и других, эти миротворцы являются историческим решением, принятым нашим организмом в процессе эволюции, но теперь это решение стало проблемой. Ученые считают, что клетки-миротворцы должны продуцироваться только в том случае, если есть необходимость сохранять мир. В отсутствие утвердившегося в организме паразита – особенно если это происходит в раннем детстве – миротворческие клетки начинают страдать от безделья и чахнуть. Но иммунологические армии сохраняют свою силу и в отсутствие объективной угрозы атакуют все, что кажется им чужеродным. Иногда они так страстно жаждут победы, что атакуют все, что попадается под руку. Клетки и ткани собственного организма начинают казаться им угрожающими и враждебными. Миротворцы, которые могли бы отозвать этих чересчур рьяных вояк, не могут ничего сделать, так как они очень слабы. Оставшись без надлежащего контроля, наша иммунная система без конца воюет с собственным организмом до тех пор, пока он не заболевает. На коже появляется сыпь, в кишечнике начинается воспаление. Дыхательные пути сужаются и с трудом, с массой хрипов, пропускают воздух в легкие, которые от его нехватки начинают спадаться. В этой войне нет победителей, проигрывают все.

Вейнсток считает, что, когда он ввел больным яйца глистов, в организмах пациентов начали вырабатываться клетки-миротворцы. Они не только прекратили войну иммунной системы с глистами, но и отучили ее атаковать кишечник. Миротворцы сохраняют мир. Глисты, в свою очередь, запускают этот миротворческий процесс. Может быть.

Существует еще одна возможность (которая, в принципе, не исключает первую), и лично мне она кажется предпочтительнее. Давно известно, что поселившиеся в нашем кишечнике глисты способны продуцировать соединения, подавляющие иммунный ответ; соединения, которые как бы сигнализируют: «Эй, здесь все хорошо, не надо нападать!» Это происходит благодаря тому, что эти вещества имитируют другие, «родные» для данного организма, которые иммунная система распознает как «свои». Такие химические соединения производит множество видов глистов. Возможно, в процессе эволюции наши организмы развили в себе зависимость от небольшого количества таких веществ. Я не хочу сказать, что они нужны нашему организму, но он понял, что должен рассчитывать на их непременное присутствие и жить с ними. Возможно, наши организмы продуцируют избыточный иммунный ответ, «допуская», что часть его будет отражена глистами. Никто пока не продемонстрировал существование такого механизма, но он выглядит вполне правдоподобно.

На данный момент можно сказать одно: реальность заключается в том, что наша иммунная система, по-видимому, развилась так, чтобы функционировать нормально только в присутствии червей-паразитов. Другие ученые назвали этот феномен гигиенической гипотезой, идея которой заключается в том, что жизнь без паразитов плоха для нас, потому что наша иммунная система нуждается в «грязной» реальности, то есть в присутствии глистов и пары-другой бактерий. Здесь, правда, упускают из вида одно обстоятельство: дело в том, что не только иммунная система развивалась в зависимости от присутствия других биологических видов. Морфология нашего кишечника, ферменты, продуцируемые в полости рта, и даже наше зрение, головной мозг и культура тоже не избежали этой зависимости. Все элементы нашей жизни развились в поле притяжения других биологических видов, и это поле было непременным условием существования. Потом мы изменили или устранили из нашей жизни эти виды, изменив таким образом условия биологической гравитации нашей жизни. В случае с глистами остается не вполне ясным, что именно вызывает заболевание после того, как мы избавляемся от паразитов, но нам ясно, что это избавление изменило и нас самих, оставило в положении лишившейся партнера танцовщицы, которая держит руки, как диктует фигура танца, но хватает ими лишь воздух.

Мы еще вернемся к обсуждению частей нашего организма, сформированных под влиянием других биологических видов, будь то симбионты кишечника, вредители полей и огородов, хищники или патогенные бактерии. Сейчас же, пока вы сидите и читаете эти строки, что-то происходит в вашем кишечнике; иммунологические армии вооружаются. В зависимости от того, есть у вас глисты или нет, командующие этих армий примут соответствующие решения (в выработке этих решений примут участие и другие стороны, например особенности вашей наследственности). Иммунная система действует от вашего имени, но не ждет вашего осознанного согласия. Иммунитет работает и сейчас, мобилизуя на войну своих крошечных солдат. Если ваша иммунная система не ополчилась против вас, обрушив на ваш организм болезнь Крона, сахарный диабет, аллергию или другие болезни, то вам повезло: значит, у вас хорошие гены, хорошие глисты или и то и другое вместе. Но ваша иммунная система может внезапно пойти в атаку, и если это произойдет, то перед вами неизбежно встанет вопрос: что делать? Захотите ли вы и будете ли вы искать подходящих глистов?

 

Глава 4

Грязная реальность: что делать, если вы заболели оттого, что вам не хватает ваших личных глистов

Если вы не страдаете от болезней, связанных с иммунной системой, то это не значит, что ими не страдают миллионы других людей. Они терпеливо наблюдают за неторопливой поступью науки. Ждать появления адекватной теории – это все равно что ждать смерти. И то и другое никого не устраивает. Дебора Уэйд не стала ждать. В 2006 или 2007 году она прочитала о том, как организм «тоскует» по глистам и о работе Джоэла Вейнстока. Она устала от ожидания, она не знала, что ждет ее впереди, она просто страдала болезнью Крона. Двадцать изматывающих лет она жила в постоянном страхе, что ей вот-вот придется бегом бежать в туалет. Она очень хотела поправиться, но, как и у большинства пациентов с болезнью Крона, особого выбора у нее не было. Жизнь текла мимо, и с каждым днем проявления болезни становились все более и более мучительными.

Дебора дошла до того состояния, когда человек понимает, что промедление смерти подобно. Она читала об опыте Вейнстока, о стаканах с газировкой, в которую добавили яйца свиных глистов. Сама мысль об этом вызывала у нее инстинктивную тошноту, но в этом лечении было что-то многообещающее. Лекарства, которые Дебора принимала от болезни Крона, не работали, как, впрочем, и она сама. Женщина сидела дома, болела и чахла. Она, как писали в истории болезни, «жаловалась на хронический понос, ночную потливость и боли в животе». Иногда она могла съесть и усвоить протертый суп, но отнюдь не всегда. Жизнь ее была лишена радости, цвета и вкуса.

Дебора рыскала по Интернету, пропадала в библиотеках, звонила друзьям, ездила к ученым – короче, искала везде, где могла. Она потеряла счет всем разновидностям лекарств, которые принимала, но хорошо помнила их осложнения. Однажды ее лечащий врач рассказал о новом экспериментальном лечении. Эта новинка, словно в наказание за надежду на излечение, сулила повышенный риск развития рака. Дебора снова принялась за поиски. В конечном итоге круг замкнулся – она снова вернулась к глистам. Сама мысль о таком лечении приводила ее в ужас, но по сравнению с другими непроверенными методами – интенсивной химиотерапией, пересадкой костного мозга и прочим – было ли оно настолько уж плохо? Глотать глистов – это не большее варварство, чем все то, что она уже пережила. Дебора решила, что, наверное, сделает это. Нет, даже не наверное, а непременно.

Поговорив с лечащим врачом, она решила заказать по почте дозу яиц глистов – тех самых, которые помощники Вейнстока давали своим испытуемым в стакане газированной воды, подкрашенной углем. Но при заказе дозы Дебора столкнулась с неожиданным препятствием. Управление по контролю за продуктами и лекарствами запретило пересылку яиц глистов по почте, но даже если этот запрет удастся обойти и получить заветную посылку, Деборе придется заплатить за нее 4700 долларов. Она понимала, что лекарство придется принимать снова и снова, чтобы у организма всегда было ощущение присутствия глистов. Никто, правда, не знал (да и до сих пор не знает), как долго надо принимать яйца червей. Значит, ей придется на протяжении всей своей жизни ежемесячно платить по 4700 долларов?

Дебора снова оказалась ни с чем. Потом она услышала, что в Англии, в Ноттингеме, ученые собираются проверить эффективность лечения глистами. В исследовании, проводимом двойным слепым методом (половина больных получит яйца глистов, а половина – плацебо), будет изучена действенность власоглавов при лечении аллергического ринита, бронхиальной астмы и болезни Крона. Дебора позвонила организаторам исследования. Она изо всех сил старалась сохранить спокойствие, но не могла скрыть волнения и надежды. Да, исследователи с удовольствием включат в клиническое испытание жительницу Америки! Впервые Дебора ощутила прилив оптимизма. Однако и здесь ее подстерегала ловушка. В течение года ей придется шесть раз посетить Великобританию. В своем состоянии она вообще не представляла, как полетит на самолете, а здесь ей придется делать это шесть раз или даже больше. Она тяжело больна, и даже если она согласится платить снова и снова, существует пятьдесят процентов шансов, что ей достанется плацебо.

Надежда, словно спасительный маяк, вскоре замерцала на экране компьютера. Дебора наткнулась на рекламу в Интернете. При желании вы и сами можете ее найти. В последний раз я видел ее, когда набрал в поисковой строке «лечение болезни Крона», «экспериментальное лечение» и «предложение помощи». Потратив всего 3900 долларов, Дебора могла поехать в Мексику и получить там дозу нематод. Это были не свиные нематоды и даже не власоглавы – это были старые добрые человеческие глисты, личинки которых пробуравливают кожу, попадают в кровоток, а оттуда в кишечник, где и обосновываются для постоянного проживания. Они могут стать причиной легкой, а иногда и довольно тяжелой анемии. В объявлении было сказано, что дозу таких глистов можно приобрести по цене подержанного автомобиля. Она что, сошла с ума? Конечно же, никакое это не лекарство. Парень, давший объявление, добывал паразитов в клинике Тихуаны. Дебора даже не знала, есть ли у него врачебный диплом (кстати, его не было). Но могла ли она выбирать? Она не умирала, но перспектива такой жизни тоже не радовала.

Она рассказала своему лечащему врачу о мексиканской «клинике», и доктор, даже понимая, что соблазн велик, посоветовал ей не ехать туда. Современная медицина зиждется на идее избавления от паразитов, но когда встает вопрос о том, что нашему организму их явно не хватает, врачи разводят руками и предлагают новое лекарство. Именно так и поступил лечащий врач Деборы Уэйд. Для нее же дело было даже не в уверенности в том, что от глистов ей станет лучше. Нет, она просто считала, что такое лечение перенести намного легче, чем все, что было до сих пор, – прием таблеток, уколы и постоянный уход за собственным организмом, как за садом капризных растений. Если все сработает так, как надо, то черви проникнут в кровоток, через сердце попадут в легкие, потом Дебора откашляет их в полость рта, проглотит, и после этого они, наконец, попадут в нужное место – в кишечник. Там паразиты укрепятся, освоятся и будут жить пять-семь лет, а если она будет хорошо к ним относиться, то и дольше. Если удастся получить мужские и женские особи, то черви смогут размножаться, но их количество не увеличится, так как яйца глистов вместе с калом попадут в унитаз, а оттуда в канализацию города Санта-Крус в Калифорнии, где жила Дебора. Ей не придется каждые две недели выпивать стакан воды с яйцами власоглавов. Курс лечения будет повторяться каждые три года, а если повезет, то и раз в десять лет. Само начинание больше напоминало не лечение, а взятие на воспитание домашнего животного – продолговатого полупрозрачного питомца с присоской вместо рта.

Такое «лечение», естественно, заключало в себе определенный риск. Родственники Деборы напомнили ей об этом. Но она знала, что и то лечение, которое она получала до сих пор, тоже было в высшей мере рискованным. Попытки радикального лечения болезни Крона были чреваты раком или тяжелыми хроническими инфекциями. Передовые методы лечения были очень мало изучены, а глистные инвазии изучались в течение сотен лет на примере миллионов больных. Патологическое воздействие глистов было иногда отвратительным, но во всяком случае предсказуемым. По крайней мере, тогда Дебора думала именно так. Вместе со своей семьей она села в машину, и по шоссе номер пять они поехали в Мексику.

Пока Дебора Уэйд ехала в Мексику, она много думала. Врач предупредил ее, что в Мексике лекарства контролируются очень слабо, поэтому под видом нематод ей могут всучить все что угодно. Не существовало никаких гарантий. Никто не знал, откуда взялись эти глисты. Не будет ли в образце других паразитов, бактерий и вирусов? Дебора ничего этого не знала, но при этом чувствовала себя на удивление хорошо. Она чувствовала себя как человек, который наконец принял очень важное решение. Впервые за последние двадцать лет она вдруг поняла, что теперь ей, быть может, и в самом деле станет лучше.

Человека, к которому ехала Дебора, звали Джаспер Лоуренс. Она не была с ним знакома, но хорошо знала его историю – впрочем, кажется, ее знали все. Такую историю, даже однажды услышав, невозможно забыть.

Лоуренс много лет проработал в одном из рекламных агентств Силиконовой долины. С работой все было в полном порядке, чего нельзя было сказать о здоровье. Лоуренс страдал бронхиальной астмой, болезнью, которая постоянно напоминала о себе угрозой преждевременной смерти. Каждый раз, делая вдох, Джаспер чувствовал хрупкость своих легких – ему казалось, что если он вдохнет еще раз, то они откажут. Он болел всю свою жизнь начиная с раннего детства и привык к своей астме, но с возрастом болезнь стала все больше и больше усугубляться. Да, Лоуренс был курильщиком, но никто не мог знать, было ли курение единственной причиной его болезни, или она была следствием множества других причин, включая наследственную предрасположенность. Его жизнь превратилась в череду госпитализаций и выписок и в зависимость от таблеток преднизолона, без которых его повседневное существование было просто немыслимым. В какой-то момент Лоуренс решил поменять работу, что, впрочем, не было связано с его заболеванием. Он очень волновался, рисуя себе перспективы и те перемены, которые сулила ему новая должность. Как же мало он знал о том, какими именно будут эти перемены!

Первым шагом к получению новой работы стало получение новой медицинской страховки. Это было необходимо для оплаты недешевого постоянного лечения, но ему отказали, учитывая его тяжелое предшествующее состояние. Лоуренс остался без страховки, но зато со страхом перед будущим. Он стал опасаться за свою жизнь. Воображение рисовало ему надгробный камень с надписью: «Здесь покоится Джаспер Лоуренс, жертва заболевания, предшествовавшего страхованию здоровья». Он стал дышать еще более поверхностно, считая каждый вдох.

Кризиса пока не было, но Лоуренс ожидал его со дня на день, и предчувствие страшного конца не давало ему спокойно жить. Эти проблемы сделали его восприимчивым ко многим веяниям, которые в другом случае остались бы незамеченными. Он был внутренне готов к переменам, и когда представилась возможность, он ее не упустил. «Перемены» начались, когда Лоуренс приехал в Великобританию навестить тетю. Однажды он проснулся среди ночи и долго ворочался, стараясь заснуть. Но сон не шел, и тогда Лоуренс встал и включил компьютер. Однажды тетя в разговоре упомянула документальный фильм о нематодах и их применении в лечении рассеянного склероза и бронхиальной астмы. Начав искать этот фильм, Лоуренс наткнулся на статьи Джоэла Вейнстока и других ученых. Джаспер принялся читать – сначала из чистого любопытства, а потом с возрастающим волнением. Он не запомнил всего, что тогда посмотрел и прочитал. Вероятно, в статьях шла речь о дозах, о том, сколько червей надо проглотить для получения эффекта. Джаспер запомнил одно: когда он на рассвете снова улегся в постель, у него уже созрело твердое решение – во что бы то ни стало попробовать червей «какого-нибудь вида». В худшем случае, думал он, я буду выглядеть дураком, в лучшем случае – вылечусь. Весь остаток ночи ему снились извивающиеся, спутавшиеся в клубок черви. Как выяснилось впоследствии, это был хороший сон.

Следующие несколько месяцев Лоуренс читал и перечитывал все, что смог достать о червях, глистах и здоровье. Он не был ученым, и поначалу чтение специальных статей доставило ему немало трудностей, как и всякому человеку, решившему взять в свои руки заботу о собственном здоровье. Научные статьи трудны для понимания, во-первых, из-за научного жаргона, а во-вторых, потому что и сами ученые не всегда понимают, что происходит в организме, когда они пресловутым молотком бьют по гвоздю. Но Лоуренс по мере чтения все больше убеждался в том, что ему нужны именно глисты. Первой практической проблемой, как и у Деборы Уэйд, стал вопрос, как выбрать и где взять подходящих глистов. В научных публикациях не говорилось о том, какие глисты лучше, а какие хуже. Выбор же был практически неограниченным. Глисты, увеличивающие размер яичек; власоглавы; ленточные черви, достигающие тридцати футов в длину. Лоуренс постепенно склонился в пользу нематод. Конечно, самый высокий шанс излечения давали ленточные черви, но здесь был велик риск реинфекции. Можете считать его слишком брезгливым, но ему не нравилась сама мысль о том, что в его кишках поселится тридцатифутовый монстр. Как потом прикажете избавляться от этого червя? Его мнение на тот момент нельзя было назвать просвещенным, но оно оказалось вполне грамотным.

На протяжении следующих полутора лет Лоуренс искал способ, как раздобыть нематод. По мере того как росла его уверенность в том, что глисты его вылечат, состояние его здоровья постепенно ухудшалось. Джаспер думал, звонил специалистам, читал. Со временем он примирился с мыслью о том, что лечить его глистами в обычном медицинском учреждении никто не будет (впрочем, в то время таких учреждений попросту не существовало), а следовательно, ему придется добывать глистов старым, веками испытанным способом – заразиться ими от кого-то другого. Из всего прочитанного Лоуренс усвоил, что в странах третьего мира глистами заражены почти все и там, к вящему неудовольствию чиновников от здравоохранения, можно подцепить любого червя, даже если ты к этому и не стремишься. Итак, Лоуренс решил взять добычу глистов в свои руки и купил билет до Камеруна. В Камеруне почти все население заражено нематодами. Единственное, что потребуется от Джаспера, – это немного беспечности, и можно считать, что вожделенный червь уже у него в кишках. Если беспечность не поможет, то придется принять более действенные меры.

Лоуренс прилетел в Великобританию, а оттуда отправился в Камерун. Это весьма недешевое и смелое путешествие. Лоуренс был уроженцем Калифорнии и успешным предпринимателем. Он не принадлежал к людям, путешествующим по развивающимся странам, но волею судеб оказался в Камеруне, в аэропорту, который показался ему похожим на заброшенную школу, а не на место, где заботятся о безопасности садящихся лайнеров. Выйдя из самолета, Лоуренс сразу ощутил неимоверную жару. Вокруг царила неприкрытая, ужасающая нищета. Здесь, в Африке, он впервые в жизни увидел изуродованных проказой бродяг, попрошайничающих детей, разбитые в ДТП автобусы и невероятное пренебрежение к человеческой жизни. В том, что он задумал, Лоуренс увидел жестокую иронию, хотя ирония – недостаточно сильное выражение для данного случая. Большая часть нашего мира, включая Камерун, не в состоянии избавиться от паразитов, которые жестоко и преждевременно убивают массу людей. Кроме того, ВИЧ, малярия и лихорадка денге тоже увеличивают смертность, приводят к падению правительств и даже вызывают войны. Глисты не считаются здесь благом, ибо вместе с прочими болезнями калечат человеческие жизни. Но Лоуренс, как и Джоэл Вейнсток, чьи статьи он внимательно читал, считал, что у глистной инвазии есть и другая сторона. Он решил воспользоваться собственным телом как инструментом, чтобы проверить смелую медицинскую гипотезу.

Лоуренс остановился в доме семьи, с которой познакомился в самолете. Он поделился с новыми знакомыми своими планами – заразиться глистами. Должно быть, эти люди приняли его за сумасшедшего, но едва ли Лоуренс был первым европейцем или американцем, приехавшим в дикие джунгли в надежде найти волшебное средство исцеления или несметные сокровища. Лоуренс мало отличался от своих предшественников, и разница заключалась главным образом в том, что он стремился попасть в самые бедные, самые грязные районы. Он хотел пройтись по этим местам босиком, чтобы дать нематодам возможность вцепиться в его пятки. Конечно, это был не самый лучший, но, увы, единственный способ. В отсутствие преднизолона у Лоуренса оставалось только два выхода – либо заразиться и выздороветь, либо остаться без паразитов и умереть. Он бродил по беднейшим кварталам, забираясь в кучи человеческих экскрементов с надеждой, что хотя бы несколько червей проникнут в его кровь, преодолев барьер нежной кожи избалованного горожанина.

На самом деле ему не пришлось топтаться по свежим экскрементам, хотя несколько раз он, подавляя жуткое отвращение, делал это в общественных уборных. Позже Джаспер узнал, что для созревания нематодам необходимо несколько дней и поэтому топтаться нужно по засохшему калу, то есть выбирать места за домами, куда ведут узкие тропинки, заканчивающиеся мелкой выгребной ямой или кучами туалетной бумаги и сухих экскрементов. Лоуренс искал и находил такие места, а люди кричали на него, стараясь прогнать. Они буквально преследовали Лоуренса. При всем безумии своего предприятия Джаспер пытался воззвать к их разуму. Но чем больше он объяснял, тем в большую ярость приходили его гонители. Эта история вполне могла бы закончиться кулачной дракой или избиением дубиной при столкновении с сидящим над ямой человеком – столкновением в высокой, по пояс, траве, на земле, в которой ждали своего часа кровожадные личинки нематод, дракой между Лоуренсом, страстно желавшим выжить, и местным жителем, защищающим собственное достоинство. Но, как ни странно, все закончилось благополучно. Лоуренс, целый и невредимый, бродил от уборной к уборной до тех пор, пока не ощутил зуд в подошвах. Это был добрый знак. Значит, личинки впились в его некогда здоровую кожу и скоро отыщут дорогу в кровь.

Дебора Уэйд, собираясь в Мексику, знала, что Лоуренс ездил в Камерун, чтобы найти способ исцеления. Вероятно, она знала и о том пути, который пришлось для этого пройти многострадальному Лоуренсу. Но Дебора знала и потрясающий конец всей этой истории: черви проникли в кровь, а потом и в кишечник Джаспера и, попав туда, сделали с иммунной системой что-то такое, в результате чего приступы астмы практически прекратились. Иммунная система Лоуренса перестала реагировать и на пыльцу, и на другие аллергены. Каскады процессов, превращавшие его жизнь в сущий ад, прекратились. Дышать стало легко. Это было истинным чудом, и Лоуренс решил, что его призвание – помочь другим людям излечиться, и не в Камеруне, а где-нибудь ближе к родному дому. Он открыл в Мексике клинику и занялся распространением глистов. Лоуренс изменил свою жизнь к лучшему, и вы тоже можете это – так, по крайней мере, было сказано на сайте бывшего руководителя рекламного агентства.

Подъезжая к Тихуане, Дебора Уэйд испытывала сильное волнение. Она никогда не путешествовала по Мексике из страха перед возможным заражением каким-нибудь паразитом. В мозгу стучала одна мысль: «Господи, что я делаю?» 17 декабря 2007 года она пересекла границу неподалеку от Сан-Диего и вступила в совершенно новую жизнь – жизнь с паразитами. Дебора вместе со своей семьей расположилась в курортном отеле (вполне извинительная поблажка, которую она решила себе дать перед тем, как заразиться глистами). Но отдыха не получилось. Джаспер Лоуренс ждал семейство у стола администратора. Он пожал Деборе руку и представился, сказав, что процесс инфицирования начнется на следующий день.

Ночь Дебора спала спокойно, но утром сильно разнервничалась. Сердце билось так, словно было готово выпрыгнуть из груди, в крови бушевал адреналин. Но она села в машину и поехала в клинику Джаспера Лоуренса. Квартал, где она находилась, особого доверия не внушал. Клиника оказалась двухэтажным зданием – собственным домом Лоуренса. Там Дебору ждали два человека – сам Лоуренс и доктор Льямас, который, собственно, и занимался инфицированием пациентов. Дебора немного посидела в приемной рядом с мужем, а потом ее позвали в комнату, похожую на любой врачебный кабинет. У стены стояла обычная медицинская кушетка, застеленная одноразовой бумажной простыней. Доктор Льямас оказался приветливым и дружелюбным человеком. Он расспросил Дебору о ее болезни, осведомился, как она себя чувствует. Он был искренне добр и участлив. Чуть позже пришла медсестра, чтобы взять у пациентки кровь на анализ. Именно тогда Дебора поняла, что с этой минуты она практически полностью теряет контроль над собственной жизнью. Отныне не ей решать, какие препараты принимать и какие последствия могут наступить. Она оказалась не только в безраздельной власти доктора Льямаса и Джаспера Лоуренса; ее участь зависела также и от поведения неприрученных червей, которым не было никакого дела до ее судьбы. Действо состоялось на следующий день. Льямас – как надеялась Дебора Уэйд – заразил ее здоровьем. Если все пойдет хорошо, то личинки глистов, обитающих ныне в кишечнике Лоуренса, проникнут сквозь ее кожу. После окончания процедуры Дебора поблагодарила ее участников и вместе с мужем уехала домой.

До того дня уже около сотни людей, страдающих астмой, неспецифическим язвенным колитом, болезнью Крона и другими аутоиммунными заболеваниями, проделали тот же путь в клинику Джаспера Лоуренса, что и Дебора. Вернувшись домой, Дебора Уэйд принялась ждать. Процедура была пройдена, но не принесла того удовлетворения, какого она ожидала. Во-первых, путешествие в Мексику и лечение уже обошлись ей в восемь тысяч долларов. Во-вторых, черви – теперь ее собственные – были получены ею от Лоуренса. Но Дебора не сразу осознала, что вообще-то глистов она получила, в принципе, неизвестно от кого. Джаспер Лоуренс просто выделил яйца глистов, которые и передал ей. Но знала ли она, кто такой Лоуренс? Проверила ли она его дипломы и рекомендации? Прокручивая в памяти прошлые события, Дебора вспомнила, что у медсестры, которая брала у нее кровь, были грязные ногти. Да и в кабинете было не особенно чисто. Господи, что она наделала!

Приехав домой, Дебора сняла с руки повязку и внимательно осмотрела десять маленьких точек – это были места, в которых личинки внедрились в ее кожу. Одна точка воспалилась и немного покраснела. Ничего иного Дебора не ощущала. Впечатление от всего предприятия было, мягко говоря, безрадостным. На третий день она все еще была больна, что подтвердила ночь, проведенная в туалете за разглядыванием звезд на ночном небе. Время шло. Наступило Рождество, вместе с которым началась лихорадка. Вероятно, глисты обосновались в кишечнике и организм начал борьбу с тем, что сама Дебора считала для себя величайшим благом. Потом ситуация осложнилась – в дополнение к лихорадке обострилась болезнь Крона. Дебора не понимала, что происходит, но чувствовала себя гораздо хуже, чем раньше. Наконец, очень медленно и постепенно, ей стало казаться, что она ощущает какое-то улучшение. Но ей было трудно судить об этом, так как она надеялась на большее.

Потом снова наступило отчетливое ухудшение. Появились новые симптомы: распухли и воспалились суставы, не говоря уже о повторном обострении старого недуга. Потом Деборе стало лучше, намного лучше. На какое-то время наступила полная ремиссия. В это время она, как ни странно, совершенно не страдала болезнью Крона. Потом снова наступило ухудшение. Дело кончилось тем, что она поехала за новой порцией личинок. После каждого повторного инфицирования Дебора чувствовала себя хорошо в течение нескольких месяцев, а потом симптомы болезни постепенно начинали возвращаться, возможно, вследствие гибели глистов. В июне 2010 года Дебора была готова к следующей поездке в Мексику. Так она теперь и живет – от поездки к поездке, периодически получая свежих глистов. Конечно, это не исцеление, но хотя бы временная передышка. И это положение ее вполне устраивает.

Все мы хотим, чтобы современная медицина была эффективна и основана на знаниях. В незапамятные времена врачи Древнего Египта и империи инков лечили некоторые болезни и травмы мозга, проделывая отверстия в черепах больных.Иногда это помогало. Иногда пациент умирал со сверлом в голове. У каждого хирурга бывают удачные и неудачные дни, но в идеале мы хотим знать, что предопределяет удачу, и сознательно использовать это знание для улучшения возможных исходов. Случай Деборы еще раз показывает, что единственное, что мы знаем о многих методах лечения, – это то, что они помогают… иногда. Мы до сих пор думаем, что наш организм – это машина, в которой надо что-то подкрутить здесь, подправить там и смазать детали какими-нибудь химикатами, чтобы этот механизм снова работал как часы. Но дело в том, что наш организм – не машина. Это сложная структура, развивавшаяся в тесном окружении таких же сложных структур – диких биологических видов, организмы которых, несмотря на видимые успехи медицины последних нескольких столетий, остаются для нас загадкой. Нам нужна дополнительная информация, но больше всего мы нуждаемся в информации об эволюционных и экологических условиях, которые привели нас в тупик, где мы сейчас и пребываем с нашими новыми недугами.

Чаще всего мы лечим такие сложные заболевания, как болезнь Крона, лекарствами, устраняющими лишь симптомы, но это то же самое, что пытаться пальцем заткнуть течь в плотине и тем самым спасти ее от разрушения. Следовательно, когда возникает вопрос о допустимости лечения глистами таких заболеваний, как болезнь Крона, сахарный диабет и многие другие, мы оказываемся, фигурально выражаясь, на Диком Западе времен пионеров. Мы так мало знаем, что научно-медицинское сообщество не может дать ответы на насущные вопросы. Естественно, глисты – это отнюдь не панацея. Заражение глистами полезно далеко не для всех. Джаспер Лоуренс считает, что его лечение оказывается эффективным приблизительно у двух третей больных, но эта оценка ненадежна, так как некоторые пациенты, уезжая домой, просто исчезают из его поля зрения. Дебора Уэйд, беседовавшая с пациентами Джаспера, думает, что его лечение помогает в семидесяти процентах случаев. Некоторые из этих больных рассказывают истории о поистине чудесных исцелениях. У двоих больных с рассеянным склерозом полная ремиссия продолжается уже два года. Многие аллергики и астматики вообще считают себя практически здоровыми. С другой стороны, есть пациенты с теми же заболеваниями, которым лечение Лоуренса не помогло. Например, оно не помогает больным с неспецифическим язвенным колитом. Дебора Уэйд общается с несколькими пациентами с болезнью Крона. Трое из них, как и Дебора, вначале чувствовали себя значительно лучше, но через полгода – видимо, из-за гибели глистов – состояние их вновь начинало ухудшаться, и требовалась новая глистная инвазия.

Несмотря на то, что у Деборы Уэйд эффект лечения оказался нестойким и противоречивым, она свято верит в своих глистов и продолжает регулярно себя ими заражать. Сейчас большую часть времени она неплохо себя чувствует. Правда, у нее появились новые симптомы, причины которых ей неизвестны, но то же самое могло случиться и вследствие применения новых методов официальной медицины. Дебора и другие ее товарищи по несчастью продолжают ждать результатов научных исследований. Как сказала мне сама Дебора, «все это очень ново, и мы сами не знаем, что делаем. Мы даже не знаем, будет ли нам лучше от продолжения лечения». Никто не знает, с какой регулярностью надо производить повторные заражения глистами. На эту тему проводятся исследования, но идут они, по мнению Деборы, слишком медленно. Ноттингемское исследование, в котором она хотела принять участие, уже закончено, но результаты его пока не опубликованы.

Доктор Дэвид Притчард, биолог, руководящий этим исследованием, продвигается вперед с некоторым беспокойством. Притчарда очень тревожит тот факт, что многие люди уже подверглись этому новому лечению до того, как стали поняты его механизмы. Однако учитывая, что очень мало профессиональных ученых-медиков занимается проблемой лечения аутоиммунных заболеваний с помощью глистов в надлежащих условиях, надо полагать, что пациенты, берущие собственную судьбу в свои руки, в целом поступают разумно. Помимо терапии Лоуренса и Ноттингемского исследования, существуют еще несколько исследований такого рода, проводящихся сейчас в Эдинбурге и Лондоне; есть работы Вейнстока в Соединенных Штатах и новый проект в Австралии. В Мексике есть еще два места, где проводят лечение глистами, – фирмы «Овамед» и «Вормтерапи». Последней руководит Гарин Альетти, один из бывших сотрудников Лоуренса, отделившийся от своего наставника.

Правда, в одном доктор Притчард несомненно прав: то, что творится к югу от американо-мексиканской границы, – сущая дичь. Никто не знает, чем занимается Джаспер Лоуренс, и назвать его деятельность научным экспериментом тоже невозможно. Другими словами, отсутствует контроль, нет мониторинга результатов и нет сравнения с больными, не получавшими лечение.

Итак, что вам делать, если у вас болезнь Крона? Есть ли у вас надежда, если вы страдаете аллергией, сахарным диабетом, язвенным колитом или рассеянным склерозом? Сейчас уже ясно, что эти болезни каким-то таинственным образом связаны с паразитами, но природа этой связи остается неизвестной. Возможно, нам надо каким-то образом вернуться в прошлое, но прошлое безвозвратно миновало, а значит, нам предстоит придумать какой-то новый способ восстановления прежних элементов жизни. Другими словами, нам надо одомашнить червей, сделать эффект от их введения более предсказуемым, а последствия его более контролируемыми. Пока что у тех, кто страдает заболеваниями, связанными с отсутствием паразитов, заболеваниями, которые не поддаются современному научному лечению, есть несколько вариантов решения проблемы. Что бы я сам стал делать в такой ситуации? Вероятно, я попробовал бы пройтись босиком по самым грязным местам в какой-нибудь стране третьего мира, но я тщательно выбирал бы такую страну. А может, мне уже повезло, так как я много путешествовал и ходил босиком, и у меня в организме уже живут какие-то глисты. Идеального выбора здесь быть не может. Есть суровая и грязная реальность нашей древней истории, с которой мы связаны таким множеством нитей, что не можем распутать этот клубок – по крайней мере, пока.

Урок, преподанный нам червями, заключается в том, что старая медицинская модель, согласно которой мы должны избавиться от всяких остатков дикой жизни внутри нашего тела, является ложной. Основные системы нашего организма, включая иммунную, лучше всего работают в присутствии других живых видов. Мы не просто хозяева в отношении других видов, мы тесно связаны с ним биологически, и для нашего тела границы между «ими» и «нами», границы между «добром» и «злом» сильно размыты и смазаны. Глисты – это только начало. На поверхности нашего тела и в недрах нашего организма живут тысячи разных биологических видов. Это настоящая страна чудес – причем живая страна. Микробов на нашем теле больше, чем было бизонов на Великих равнинах в лучшие годы. Этих микробов на самом деле даже больше, чем наших собственных клеток. Каждая из этих бактериальных клеток очень мала, но, вероятно, очень важна для нашей жизнедеятельности и для нашего здоровья. К бактериям мы теперь и обратимся.