1.1. Рассмотрение происхождения религиозного сознания в религиозных и философских концепциях

На протяжении всей мыслительно-творческой истории человечества проблема природы религиозного сознания рассматривалась с двух основополагающих позиций: религиозной и атеистической. В ряде случаев мы можем говорить и об агностицистической позиции. Религиозное сознание может рассматриваться как проявление (элемент) сознания общественного/индивидуального, или же – как эманация божественного, богоданность: в зависимости от занимаемой позиции формируется весь мировоззренческий комплекс исследования. Выбор причины ведет к детерминированию следствия как онтологическому и гносеологическому заключению. Религиозное сознание становится либо самоценностью, либо исключительно приложением к общественному развитию.

Нематериальность содержания понятия «духовность» вполне однозначно дает ответ на вопрос, что является своего рода ядром религиозного сознания человека, – вера. Таким образом, вопрос происхождения религиозного сознания – это вопрос причины зарождения веры в Бога.

Мы можем выделить три основных подхода к вопросу веры как имманентно присущему религии параметру: теологический, философский и научный. Различие подходов заключается в истолковании источника веры, то есть природы религиозного сознания.

Теология/богословие (и религиозная философия) однозначно определяет его как сверхъестественный. Сама религиозная вера подразумевает признание без каких-либо доказательств существование трансцендентного, божественного, находящегося за пределами человеческого понимания. Теологический подход основан на рассмотрении вопроса изнутри, что существенно его ограничивает и субъективизирует. Тем не менее ценность его не подлежит сомнению, так как именно он в полной мере позволяет взглянуть на вопрос веры сквозь призму самого религиозного сознания. Безусловно, понимание природы религиозного сознания самим религиозным сознанием было самым ранним, первым этапом в попытке его объяснения.

Начиная с шумерских мифов «Энлиль и сотворение мотыги», «Лето и Зима» и других, аккадского «Энума Элиш» человечество приступило к осмыслению вопросов бытия, своей сущности. Как отмечает С. Н. Крамер, «с точки зрения их интеллектуального содержания шумеро-аккадские мифы обнаруживают довольно зрелый и изощренный взгляд на богов и их божественные деяния, за этими мифами можно опознать серьезные теологические и космогонические размышления».

В этот период существовал единственный подход (естественно-описательный, но не аналитический) к вопросу наличия в человеке веры – она естественна, так как человек сотворен богами. Религиозное сознание объясняло само себя.

Как отмечают ряд авторов, первые сомнения в существовании Бога отмечены уже в древнеегипетском тексте периода Среднего Царства под названием «Песнь арфиста». Древнеегипетский автор вопрошает и рассуждает: «А что с их гробницами?/Стены обрушились,/Не сохранилось даже место, где они стояли,/Словно никогда их и не было./Никто еще не приходил оттуда,/Чтоб рассказать, что там,/Чтоб поведать, чего им нужно,/И наши сердца успокоить,/Пока мы сами не достигнем места,/Куда они удалились». Затем делается вывод о том, что раз нам ничего не известно о загробном мире, то думать о нем не следует. Лучше веселиться и следовать желаниям сердца. А. Мень отмечает, что «Песнь арфиста» была первым радикальным отрицанием традиционного благодушия магической веры в незыблемый мир. Очевидно, что автор «Песни арфиста» не отрицает богов, но как минимум ставит под сомнение необходимость размышления о посмертном существовании. Если оттуда «еще никто не приходил», чтобы «рассказать что там», то нет никакого смысла посвящать себя здесь потустороннему.

На ранних этапах формирования религиозных представлений, на наш взгляд, не приходится говорить о религиозном сознании как таковом. Это связано с тем, что первобытные религии не подразумевали категории «веры». Верить в силы природы, природные явления и их обобщенные образы не было необходимости, так как они не являлись чем-то абстрактным, но носили наглядный характер. Иными словами, люди не верили, но были уверены. С этим было связано и отсутствие какой-либо рефлексии по поводу происхождения религии, осмысления ее как некоего отдельного от человека явления. Следует согласиться с мнением исследователей, считающих этот период в истории человечества дорелигиозным. Д. Фрэзер определял его как магический, отмечая, что религия за видимой завесой природы предполагает действие стоящих над человеком сознательных или личных сил.

Безусловно, сам феномен веры у первобытных людей присутствовал, но это, как ее определил Б. Малиновский, была вера в «изначальное существование магии». Этой вере «сопутствует твердое убеждение в том, что именно благодаря своей совершенной неизменности, благодаря тому, что она передает от одних поколений к другим без малейших искажений или добавлений, магия сохраняет свою действенность».

В задачи данного исследования не входит установление причин перехода от магического к мифологическому сознанию. Разные исследователи дают различные объяснения этого процесса («примитивный философ», развитие образного мышления и т. д.). Мы будем исходить из факта данного перехода. К моменту формирования первых цивилизаций человечество уже имело комплекс мифологических представлений, объясняющий окружающую реальность, ее происхождение и функционирование. На протяжении столетий, вплоть до формирования первых философских систем Античности, мифологическое религиозное сознание носило тотальный характер, не подвергаясь критическому осмыслению со стороны его носителей.

На качественно новый уровень разработка идеи религиозного сознания вышла именно в период Античности. Важно отметить, что в своих представлениях античная философия основывалась на обыденных представлениях (то есть жизненном опыте), а также мифологической базе, которая во многом определяла движение философской мысли. При этом самой категории «сознание» в античной философии фактически нет. В этот период философия работает с понятием «душа», которая мыслится одновременно и как материальное и как идеальное. Тем не менее, не определяя сознание как категорию, античная философия активно пыталась объяснить его в рамках представлений своего времени, то есть ставила вопрос о том, почему человек верит в высшие силы.

Античные размышления о природе религиозного сознания происходили на фоне глобальных изменений в духовной жизни человечества. На смену языческому мировоззрению шло мировоззрение зарождающихся мировых религий. К. Ясперс определил этот период как «осевое время», когда рождение новых идей происходило по всему миру: «В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное множество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда; в философии – в Индии, как и в Китае, – были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки – Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции – это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга».

Столь масштабные процессы формировали принципиально иную картину мира, в которой, как отмечает Ясперс, человек осознает бытие во всей его совокупности в целом, а кроме того, и самого себя, свои границы: «Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира».

Природа религиозного сознания начала интересовать философов с эпохи Античности. Именно античные философы впервые задались вопросом, почему люди верят и каковы причины этой веры. Развитие в лоне философии науки наталкивало древнегреческих философов на размышления о сущности религиозного сознания, его истоках.

Одним из ранних представителей древнегреческой, критической по отношению к религии, философии является Ксенофан Колофонский. Он обратил внимание на антропоморфность греческих мифов в целом, а также на антропоморфность богов отдельных народов: «Черными мыслят богов и курносыми все эфиопы, / Голубоокими их же и русыми мыслят фракийцы».

Критикуя современные ему верования, Ксенофан тем не менее оставался в рамках религиозной парадигмы, предлагая взамен единого всемогущего Бога.

Оставаясь в целом на религиозных позициях, свою трактовку появления у людей религиозного сознания предложил атомист Демокрит: «Древние люди, наблюдая небесные явления, как, например, гром и молнию, перуны и соединения звезд, затмения Солнца и Луны, были поражены ужасом, полагая, что боги суть виновники этих явлений».

Свою версию происхождения религиозных верований, а значит, и природы религиозного сознания, выдвинул софист Критий. В произведении «Сизиф» Критий объясняет, что в древние времена, когда не было закона и люди жили подобно диким зверям, возникла потребность в порядке. Законы были придуманы и введены, но это не избавило общество от преступлений, которые теперь стали совершаться тайно. И тогда: «нашелся хитрый и умный человек, который придумал для людей страх перед богами, с тем чтобы преступники испытывали боязнь даже тогда, когда свои преступления они совершали тайно, или просто произносили дурные слова, или даже думали дурно» .

Позиция Крития представляется оригинальной с той точки зрения, что он предполагает не естественную, а антропогенную версию происхождения религиозного сознания. С его точки зрения, оно было навязано людям наиболее хитрыми представителями общества, которые в силу своей неразвитости поверили в существование богов.

Известно скептическое отношение к существованию богов и со стороны представителя старших софистов Протагора: «О богах я не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, ни того, каковы они по виду». При этом Протагор поясняет, что его сомнения связаны не просто с недоверием или неверием, но с вполне конкретными объективными причинами, от него не зависящими: «Ибо многое препятствует знать [это]: и неясность [вопроса], и краткость человеческой жизни». Релятивизм Протагора носил относительный характер, в то время как другой софист, Продик с острова Киосс (Киосский) уже прямо рассматривал религиозные верования с антропологических позиций.

Цицерон свидетельствовал: «Продик… сказал, что те предметы, которые были полезны для жизни людей, были занесены в число богов». О том же, но более подробно писал Секст: «Продик же Кеосский говорит: «Солнце, луну, реки, источники и вообще все, что полезно для нашей жизни, древние признали богами вследствие получаемой от них пользы, подобно тому как египтяне обоготворили Нил; по этой-то причине хлеб был признан Деметрой, вино – Дионисом, вода – Посейдоном, огонь – Гефестом и вообще каждая из употреблявшихся на пользу людям вещей была подобным образом обоготворена» .

Таким образом, представители древнегреческих философских школ одними из первых обратили внимание на то, что религиозное сознание человека отнюдь не обязательно является божественным по своей природе. Вера может быть продиктована более земными мотивами. В частности польза, страх перед явлениями природы, а также навязанная воля рассматривались ими как основной фактор формирования у людей религиозных представлений. Софисты пытались осмыслить религию с одной стороны как социальный феномен, с другой – как явление, отражающее особенности индивидуального сознания человека. Но очевидно, что подавляющее число древнегреческих философов не выходило за рамки религиозных представлений своего времени.

В IV–III веке до н. э. Эвгемер выдвинул версию, что боги – это обожествленные в древности цари, учредившие свои культы.

В Древнем Риме Марк Туллий Цицерон в своем трактате «О природе богов» писал: «Большинство думает, что боги существуют, – это ведь и правдоподобнее, и сама природа всех нас к этому приводит. Однако Протагор сомневался, а Диагор Мелосский и Феодор из Кирены считали, что вовсе нет никаких богов». Цицерон цитирует участника дискуссии, развернувшейся в доме видного римского аристократа Гая Аврелия Котты, эпикурейца сенатора Гая Веллея: «Для природы сотворение мира, которое, как вы считаете, не могло состояться без божественного мастерства, – это было настолько легкое дело, что она будет создавать, создает и создала бесчисленные миры. Но вы, так как не видите, каким образом природа без некоего разума может это сотворить, прибегаете к богу по примеру поэтов, авторов трагедий, которые поступают таким образом, когда не знают, как довести действие до развязки».

Критическое мнение в отношении религии и в целом религиозного мировоззрения высказал и другой римский последователь Эпикура Тит Лукреций Кар в своей поэме «О природе вещей». Вторя словам сенатора Г. Веллея, Лукреций пишет: «Если как следует ты это понял, природа свободно/Сразу тебе предстает, лишенной хозяев надменных,/Собственной волею всё без участья богов создающей».

Тем не менее Лукреций не был полностью свободен от религиозных представлений. Отвергая участие богов в мироздании и существовании миров, он отнюдь не подвергал сомнению их существование. То есть рассуждал в рамках религиозного сознания, основанного на данности божественного.

В целом античная философия заложила основы нерелигиозной трактовки природы религиозного сознания, создав предпосылки для дальнейшего научного подхода к рассматриваемому феномену. Греческие и римские философы, по сути, впервые подвергли сомнению существование своих богов, заявив, что мир объясняем с позиций материализма и рационализма. При этом следует отметить, что бунт против религии со стороны некоторых представителей античной философии был продиктован двумя причинами. С одной стороны, стремясь к получению научного эмпирического знания, они постигали мир и объясняли его существование без учета фактора божественности. Но с другой стороны, отрицание богов происходило, скорее, на рациональном, нежели на чувственном уровне религиозного сознания. Секуляризация мифологического сознания была связана с простотой и минимализмом «догматического» компонента: антропоморфные боги, повелевающие стихиями, делами и процессами не выдержали испытания первыми серьезными научными достижениями древности.

Таким образом, отрицание порождалось наивностью религиозных представлений общества.

Фактически можно говорить о том, что мифологическое сознание не подразумевало веры как таковой. В античных богов не надо было верить – они были естественной частью жизни. Миф рассматривался не как божественное предание, а как реальное историческое прошлое и настоящее. Миф античности историчен. Как отмечает Б. Малиновский, «миф выступает как исторически образовавшееся суждение о некотором событии, само существование которого однажды и навсегда свидетельствовало в пользу какого-либо магического действия». Ту же идею высказывает О. Шпенглер: «Для античного человека боги египтян, финикийцев, германцев, поскольку с ними можно было связать образное представление, были равным образом настоящими богами. Мнение, что они «не существовали», не имеет никакого логического смысла внутри этого мироощущения».

Рационализм религиозного сознания являлся еще одной его отличительной чертой. При этом, как отмечает Л. А. Тихомиров, и платоновское представление о Демиурге, по сути, не имело религиозного измерения, являясь безлично-пантеистическим: «Излишне говорить о произвольности всех положений философии бытия Платона. В религиозном же отношении она не дает места жизни с Богом, так как его Демиург совершенно не предусмотрителен и не силен в действии. Он хотел создать мир по своему подобию, создал же нечто крайне странное. Он не желал зла, а оно возникло сразу. Присутствие злого начала подрывает авторитет Демиурга. Власть какого-то «рока» тяготеет над миром. Основные элементы природы существуют помимо Демиурга, и он составляет лишь часть их. Нравственной ответственности души не могут иметь, так как у Платона совсем нет места для воли».

При этом другой стороной попытки выхода из религиозного кризиса стало стремление уйти не столько от религиозного мировоззрения как такового, но именно от языческого, политеистического взгляда на мир.

Именно этим объясняется поиск «другого» Бога, который бы вместил в себя все проявления материального мира и соответствовал новым представлениям людей об окружающей реальности.

Ставя перед собой задачу увидеть множество как целое, ряд античных философов преодолевали мифологическое в своем сознании. Поиск первоначальной субстанции (вода, огонь, число и так далее) в рамках мифологического сознания вел к поиску единого Бога. Своего рода прорыв на этом направлении совершил Платон, предположив в качестве единого идеи-эйдосы. Идеи – источник бытия. Переход к идеализму стал, по сути, переходом от политеизма к монотеизму.

Именно о влиянии Платона на христианство очень много писал римский философ-платоник II века Цельс. В «Правдивом слове», дошедшем до нас благодаря воспроизведению его текста Отцом Церкви Оригеном в апологии «Против Цельса», Цельс сообщал: «Некоторые христиане, не поняв высказываний Платона, хвастают своим возвышающимся над небесами богом, перешагнув еще выше неба иудеев. (У Платона мы читаем) в «Федре» (Phaedr. XXVII, р. 247): «Ни один земной поэт не воспел и не сумеет достойно воспеть наднебесное пространство», (и далее): «Истинно существующая сущность, не имеющая ни цвета, ни образа, неосязаемая, доступна только руководителю души; вокруг этой сущности имеет свое место истинный вид знания» [VI, 19]».

В «Тимее» Платон не смог полностью отойти от представлений своего времени, хотя в тексте диалога чувствуется попытка преодоления старых взглядов: «Повествовать о прочих божествах и выяснять их рождение – дело для нас непосильное. Здесь остается только довериться тем, кто говорил об этом прежде нас; раз говорившие сами были, по их словам, потомками богов, они должны были отлично знать своих прародителей. Детям богов отказать в доверии никак нельзя, даже если говорят они без правдоподобных и убедительных доказательств, ибо, если они выдают свой рассказ за семейное предание, приходится им верить, чтобы не ослушаться закона».

Итак, верить в существование богов, которые существуют помимо «родителя Вселенной», «Демиурга» Платону приходится, чтобы «не ослушаться закон», хотя «правдоподобных» и «убедительных» доказательств и нет.

Климент Александрийский на рубеже II–III вв. еще пытался примирить философию Платона с христианским учением, доказывая, что один и тот же Логос вдохновлял философов, говорил устами пророков и воплотился в Христе. Согласно Клименту Александрийскому греческие философы (в первую очередь, Платон) знали Логос, но трактовали его не верно из-за неполного понимания. В «Строматах» Климент проводит параллели между мыслями Платона и Священным Писанием, находя их созвучными. Богослов отмечает: «Относительно необходимости внесения в мои заметки некоторых эллинских мнений, когда это нужно, отвечу моим критикам следующим образом. Во-первых, если бы греческая философия была бесполезна, то даже никчемность ее полезно было бы доказать, а значит, говорить о ней имеет смысл хотя бы поэтому. (2) Во-вторых, не годится голословно осуждать эллинов, не попытавшись даже проникнуть в смысл их учений».

Синкретическое философско-религиозное сознание Климента, который, вероятно, не был готов полностью отказаться от античного наследства, пытаясь увязать его с активно распространяющимся христианством, приходит к следующему заключению: «Возможно, философия изначально была даром Бога эллинам до того, как он обратился к ним явно. Ибо философия для эллинов – это то же, что закон для иудеев, а именно: наставник, ведущий их к Христу. Итак, философия является пропедевтическим учением, пролагающим и выравнивающим путь к Христу, который приводит ученика к совершенству».

Следует иметь в виду, что позднеантичные христианские мыслители писали свои труды в условиях слома прежней мировоззренческой системы, доминировавшей в Римской империи. Сама римская религия переживала состояние глубокого кризиса, которое выражалось в постоянном поиске новых идей и основ. Обожествление римских императоров явилось одним из выражений этого кризиса. Как отмечал О. Шпенглер, культ императора был фактически последним религиозным созданием античной эпохи, сформировавшимся еще в то время, когда античное самосознание еще не было сломлено восточными элементами.

Поздняя Античность мыслила категорией «боги», но не «Бог». Именно поэтому пантеистические обобщения с трудом находили свое место, встречая сопротивление со стороны мифологического сознания. Идея же одного бога вообще была ему не понятна. О. Шпенглер писал по этому поводу: «Природа, как ее ощущал и познавал античный человек, не могла ни в какой другой форме получить одушевление и обожествление. Римлянин находил в притязании Иеговы быть единым Богом что-то атеистическое. Один бог для него совсем не был богом».

Платонизм на протяжении Поздней Античности и Средневековья, так или иначе, затрагивался христианскими мыслителями, так как, по словам Блаженного Августина, «никто не приблизился к нам более, чем философы его школы». Уже со II в. у христианских авторов повторяется предание о том, что Платон во время своего путешествия по Египту якобы познакомился с Моисеевой Книгой Бытия и фактически списал с нее свое «программное» произведение «Тимей». Все тот же Климент Александрийский был полностью уверен, что Платон читал священные книги евреев. Т.Ю. Бородай отмечает, что эта уверенность ранних христианских авторов была обусловлена тем, что они не допускали мысли, что «учение о всеблагом, всемогущем и всеведущем Боге, сотворившем мир исключительно по причине своей благости, не могло без откровения свыше возникнуть в языческой голове».

Тем не менее развитие средневековой философии от патристики к схоластике происходило в рамках религиозного мировоззрения, главной особенностью которого являлось понимание истины как Священного Писания. Средневековая философская мысль постулировала идею Откровения, согласно которой человек должен постичь божественную истину ради нее самой, так как истина – это и есть Бог. Человеческий разум изначально понимался как элемент высшей реальности. Утверждение образа Создателя формировало специфическую картину мира, в которой человек, по словам Блаженного Августина, должен «веровать, чтобы понимать» и «понимать, чтобы верить».

Постепенно вера становилась выше разума, что вело к все-объемлемости религиозного сознания.

Воззрения Блаженного Августина имеют принципиальное значение, так как именно он явился «создателем» христианского религиозного сознания, которое господствовало на Западе вплоть до Фомы Аквинского.

Согласно Августину, вера (fides), основанная на внешнем авторитете, и разум (ratio), имеющий твердое основание в себе самом, – это два пути, ведущие к одной и той же цели. Вера есть принятие той или иной мысли с согласием (cumassensione). По времени (tempore) первична вера, а по существу дела (reautem) – разум, ибо вера есть лишь предварительная ступень знания. Именно поэтому от веры в истины христианства следует восходить к познанию этих истин: «Credimus ut cognoscamus» (Мы верим, чтобы познать). Это утверждение Блаженного Августина дополняется им же: «Credamus tantum, etsi capere non valemus» (Будем же верить, даже если не можем уразуметь) .

Таким образом, Августин не утверждал примат веры над разумом, но говорил о вере как необходимом компоненте познания. Вера не подменяет и не заменяет разумного понимания, не элиминирует его. Напротив, вера стимулирует и подвигает понимание. И наоборот, разумное понимание никогда не элиминирует веры, но цементирует ее посредством максимального прояснения. То есть вера и разум взаимодополняемы.

Данная богословская максима того времени, относящаяся к богопознанию, на наш взгляд, может быть экстраполирована и на все религиозное мировоззрение раннего Средневековья. Философия постепенно становится служанкой богословия. Процесс познания мира становился возможен лишь посредством познания Бога, через Него и с Ним.

Одной из основных задач патристики было разведение в стороны причин веры людей в языческих богов и единого Бога. Принципиально важным было объяснить, что источники этой веры различны. Пытаясь оправдать истинность христианства, патристика невольно разрабатывала далекие от теологии вопросы, связанные с земным происхождением веры.

Одним из первых к проблеме религиозного сознания язычников обратился Тертуллиан. Вопрос о политеизме язычников рассматривался Тертуллианом преимущественно в сочинении «К язычникам». В начале второй книги он бросает противникам по вере: «Теперь, жалкие язычники, нашему оправдательному сочинению предстоит с вами схватиться по поводу ваших богов, дабы справиться у самой вашей совести, – истинные ли это боги, как вам хотелось бы, или ложные, хоть вы этого и знать не желаете» .

Обобщая взгляды язычников на происхождение богов, Тертуллиан обходится мнением на этот счет римского мыслителя Марка Теренция Варрона, согласно которому всех богов можно разбить на три группы: богов, созданных учением философов, богов, рожденных фантазией древних поэтов, и богов народных верований. Тертуллиан задается вопросом: итак, где же здесь истина? И тут же отвечает на него: «Быть может, истина – в умозаключениях? Но они ненадежны. В поэмах? Но они мерзки. В добровольном принятии богов? Но это слишком произвольный и обывательский источник».

Рассуждая о роли элементов и их движении, Тертуллиан объясняет, почему люди обожествляли Солнце и Луну, молнии, град и так далее, резюмируя: «Ибо по праву признают богами тех, которых следует чтить при счастливых обстоятельствах и страшиться при несчастных, поскольку они управляют помощью и вредом». Таким образом, он приходит к выводу, что люди обожествляли явления природы по двум причинам: в знак благодарности и из страха.

Разоблачив умозаключения философов, Тертуллиан переходит к поэтам. Именно поэты в своих произведениях присваивали богам те или иные качества, очеловечивая их. Но стоит ли требовать от поэтов достоверности? Ответ Тертуллиана: нет. По его мнению, поэты приписывали божественные качества людям, которые давно умерли: «Поэты действительно лгут, но не в том, что ваши боги, когда были людьми, делали то, о чем они рассказали, и не в том, что приписали божеству мерзости, тогда как вам кажется более вероятным, что боги были не такими, как они представляют их, но в том, что вообще представляют их богами».

Наконец, Тертуллиан опровергает и истинность так называемых народных богов – божеств того или иного народа. Отмечая на примере различных народов (в первую очередь, египтян) тенденции к обожествлению всего, вплоть до домашних животных и крокодилов, философ констатирует, что происходит это не из знания истины, а по произволу. Потому и этих богов нельзя считать настоящими.

Не оставил Тертуллиан без внимания и собственно римских богов, которых Варрон делил на «известных, неизвестных и отобранных». Говоря о «нелепости» подобного разделения («Какая нелепость!»), Тертуллиан обличает аморальность римлян, обожествивших «публичную женщину» Ларентину, выкормившую Ромула («волчицу»). Подробно анализируя родословную римских богов от Юпитера, Тертуллиан указывает на болезненное место римских религиозных представлений, связанных с ролью богов как защитников земель и городов. Но царства разрушаются и завоевываются, а значит, боги не в силах их защитить. Тертуллиан пророчески итожит, словно предупреждая римлян: «Так что судьба времен владеет царствами. Ищите Того, Кто установил порядок времен. Он же распределяет царства, и теперь сосредоточил в руках римлян высшую власть, словно деньги, взысканные со многих должников и сложенные в один сундук».

Вслед за Тертуллианом спустя 300 лет в полемику с Варроном вступает и Блаженный Августин в своей работе «О граде Божьем». Рассуждая о логике Варрона, Августин отмечает, что «о человеческих вещах он написал вначале, а о божественных потом потому, что вначале появились государства, а затем уже ими были установлены божественные вещи». Однако государства, по мнению Августина, появились позже вещей божественных. Таким образом, «Варрон хотел предпочесть не человеческие вещи вещам божественным, а вещи истинные вещам ложным». Августин задается вопросом: если когда Варрон писал о «вещах человеческих», он основывался на исторических рассказах о них, то на чем он основывался, когда писал о вещах божественных? Ответ он находит в заблуждении Варрона.

Следуя в своих рассуждениях по стопам Тертуллиана (упоминая и Юпитера, и «блудницу Ларентину»), Августин последовательно критикует три типа теологии, предложенные Варроном, которые сам Августин именует баснословной (творения поэтов), естественной (размышления философов) и гражданской (народные боги). Отец Церкви замечает, как и Тертуллиан, что многие из богов Варрона – это обожествленные люди, которые были обожествлены с подачи Дьявола: «Все эти боги – или люди, за свою жизнь или смерть удостоенные культов и празднеств по подстрекательству и настоянию демонов, или же, по крайней мере, нечистого духа, при всяком удобном случае подкрадывающиеся к человеку, чтобы склонить его ум к заблуждению».

Таким образом, языческое религиозное сознание по Августину – порождение «демонов» или «нечистого духа», «заблуждение». Это уже чисто теологическая трактовка вопроса, не подразумевающая философской рефлексии, поиска естественных причин. Мир патристики четко разделяется на божественное и дьявольское.

Ранее, на рубеже III–IV вв., Лактанций изложил свои взгляды на сущность язычества. В «Божественных установлениях» он отверг истинность размышлений философов прошлого («Итак, отбросив авторитеты той земной философии, ничего правдивого не сообщившие…»), диалектично заметив при этом, что «никакую религию нельзя принять без философии и никакая философия не может быть понята без религии».

Лактанций, как и другие отцы церкви, основывает свою критику язычества на произведениях античных поэтов, которые сами показывали богов в таком свете, что вопрос об их божественности отпадает сам собой. Если Геркулес, «охваченный бешенством и безумием, убил жену свою вместе с детьми», можно ли считать его богом? Если Аполлон, «полюбив прекрасного мальчика, обесчестил его, а во время игры с ним убил», можно ли считать его богом? И так далее. Согласно Лактанцию, античная поэзия сама, не подозревая того, показывает всю ложность языческих религиозных представлений. Но поэты не только невольно обличали религию, но и сами творили ее: «Ведь те поэты рассказывали о людях, но чтобы прославить тех, память чью они славили, говорили о них, что те являются богами».

Лактанций, опираясь на Цицерона, приходит к выводу, что языческие боги – результат деятельности самих людей, их же и сотворивших. Он пишет: «Так постепенно появились религии, когда те первые [люди], которые тех [правителей] признали [за богов], приучили к тому своих детей и внуков, затем [это перешло] и к другим поколениям».

Таким образом, согласно Лактанцию в основе «религиозного» сознания язычников лежит заблуждение, вызванное передаваемыми из поколения в поколение ложными представлениями. Языческие боги – это обожествленные правители древности, в обожествление которых решающий вклад внесли поэты, которые «слагая для наслаждения поэмы, подняли тех людей на небо».

Важно отметить, что Лактанций одним из первых ранних христианских мыслителей заявил о четком разделении философии и религии, что в дальнейшем получит свое развитие в схоластике: «Итак, поскольку философия не содержит религию, то есть высшего благочестия, она не является истинной мудростью».

Другой представитель патристики Афанасий Великий писал, что изначально человек был создан Богом безгрешным, а помыслы его были устремлены к истинному Богу. «Но люди, вознерадев о совершеннейшем и поленившись постигнуть Его, охотнее взыскали того, что ближе к ним; ближе же к ним были тело и телесныя чувства. Посему уклонили они ум свой от мысленнаго, начали же разсматривать самих себя». В результате же душа человека, «исполнившись всяких плотских вожделений и смущаемая уважением к чувственному, наконец, того Бога, Котораго предала забвению в уме, воображает в телесном и чувственном, имя Божие присвоив видимому и то одно прославляя, что ей кажется угодным и на что взирает она с приятностию».

Указывая в качестве истинного источника «религиозного» сознания изначальное знание людей о едином Боге, Афанасий Великий предполагает, что природа языческого религиозного сознания кроется в увлечении людьми телесным и чувственным, переориентацией с истинно божественного на видимое. Как результат стало обожествление сначала неба, солнца, луны и звезд, затем эфира, воздуха и того, что в воздухе, позже – тепла, холода, сухости и влажности. «И как совершенно упадшие, влачатся по земле, подобно земляным улиткам, так злочестивейшие из людей, пав и унизившись в представлении о Боге, в число богов включили, наконец, людей и изображения людей, как еще живых, так уже и умерших».

Свои мысли по вопросу происхождения языческих верований и зарождения языческого религиозного сознания высказывали и другие видные представители патристики. Так, во второй половине II века Афинагор Афинянин писал, что языческие боги – это обожествленные цари. Афинагор выдвинул «поэтическую» версию: «Итак, я утверждаю, что Орфей, Гомер и Гесиод дали и имена и генеалогию тем, кого называют они богами». Одним из первых же он высказал мысль и о том, что корнем языческого религиозного сознания является его демоническая природа. Демоны заставляли одних людей обожествлять других: «Демоны, о которых мы говорили, привлекают язычников к идолам; ибо они привязаны к крови жертв и ею услаждаются; а боги, которые нравятся толпе и коих имена даны статуям, были люди, как можно видеть из их истории».

Следующая стадия развития религиозной философии, схоластика, также уделяла внимание проблеме религиозного сознания, но на качественно ином уровне. Перед схоластикой уже не стояла задача выяснения природы языческого «религиозного» сознания, так как патристика в полной мере раскрыла данный вопрос. Что же касается христианского религиозного сознания, то с точки зрения схоластики оно носит тотальный характер, то есть подменяет собой сознание как таковое. Схоластика окончательно провозглашает примат веры над разумом. Если до этого вера рассматривалась лишь как предварительная ступень знания, то теперь вера – это и есть знание.

Ансельм Кентерберийский, представитель ранней схоластики, четко и недвусмысленно сформулировал позицию, которая стала своего рода основой для всей средневековой философской мысли: верую, чтобы понимать. Вера становится основой рационального знания: «Но, конечно, чем бы ни был Ты, Ты существуешь не иначе как сам по себе (per te ipsum). Значит, Ты и есть эта жизнь, которою Ты живешь, и премудрость, которой Ты все-ведаешь, и благость, которой Ты благ и для добрых, и для злых, и так же всё подобное».

Человек превращается в «человечишку», и жребий его «жалкий». Вопрос о природе веры, об истоках религиозного сознания теряет смысл: религиозное сознание становится естественным и единственно возможным. Человек верит, так как создан Богом, который явил себя через Священное Писание, Откровение. Таким образом, схоластика сняла вопрос о причинах возникновения религиозного сознания, подменив его проблемой познания Бога.

Свой значительный вклад в рассмотрение проблемы зарождения и сути религиозного сознания внесла эпоха Возрождения. Именно в этот период начало складываться (а скорее, возрождаться) представление о его земной, а не божественной природе, что во многом было связано с десакрализацией, детеологизацией значительных слоев духовной культуры, а также с критическим отношением ряда влиятельных мыслителей к официальной католической идеологии .

Антропоцентризм гуманистической философии означал не только перенесение внимания с проблем онтологических на этические, но и перестройку всей картины мира, новое понимание центральной для средневековой и ренессансной философской мысли проблемы соотношения божественного и природного начал, отражавшей специфическое для этих эпох осмысление основного вопроса философии.

Возвращение философов этого периода к наследию античной эпохи, безусловно, серьезно повлияло на рассмотрение проблемы религиозного сознания. Несмотря на то что разработка проблемы шла в русле теологии, тем не менее именно философы эпохи Возрождения вернули к жизни идею о разделении теологии и философии. Если философия должна заниматься осмыслением религиозного сознания, то теология – доказательством его истинности.

Находясь в рамках представлений о божественном творении мироздания, мыслители Возрождения отошли от догматического понимания бытия, вновь сделав человека центральной фигурой, субъектом, а не объектом религиозного мировоззрения.

Обращение к античному наследию породило целый ряд оригинальных онтологических концепций, которые, так или иначе, заложили основу будущей научной европейской парадигмы. При этом античное наследие не использовалось для подтверждения христианских догматов, но, напротив, становилось базой для критического осмысления христианства, религии в целом. В первую очередь, это выразилось в возвращении пантеистических идей, которые изначально рассматривались в контексте христианства, но в последующем вышли за его рамки, став основой для зарождения новой философии, отказывающейся выступать в роли «служанки богословия».

В XV веке кардинал Николай Кузанский обратил свой взгляд к идеям пантеизма, начав, по сути, процесс возвращения к идеям античности в их изначальном виде. Природа человека рассматривается Кузанским в качестве наивысшего творения Бога. По его словам, она «заключает в себе умственную и чувственную природу и стягивает в себе всю Вселенную: она есть микрокосм, малый мир, как называли ее с полным основанием древние».

Аристотелик Пьетро Помпонацци в 1516 году издал работу под названием трактат «О бессмертии души», в которой высказал идею о двойственной природе человека – материальной и идеальной. При этом, согласно П. Помпонацци, идеальное в человеке подчинено материальному, является его производным. Признавая Бога как источник бытия, он отрицал бессмертие души, но не полностью: «…душа истинна и по своей природе бессмертна и лишь в некотором отношении смертна». Частичную смертность души философ объяснял смертностью человеческого тела, но в своей мысли он не выходил за рамки религиозного сознания, замечая, что душа «создана только Богом», и это «следует из того, что, не будучи порожденной, она сотворена».

Заметную роль в утверждении научного подхода к рассмотрению природы религиозного сознания сыграл французский политический деятель и мыслитель Жан Воден, выдвинувший во второй половине XVI века материалистическое учение о том, что верования, нравы и социальный строй каждого народа обусловлены природой и климатом его страны.

Серьезное влияние на дальнейшее развитие как философской, так и научной мысли оказали идеи Дж. Бруно, попытавшегося с научных позиций критиковать религиозные представления своего времени. Процесс формирования религиозного сознания Бруно описывал следующим образом: «Некогда у египтян были разные басни, служившие для того, чтобы ум лучше воспринимал некоторые тайны, чтобы недоступное непосредственным чувствам лучше воспринималось с помощью знака или образа. Но затем… для народов была выдумана нелепая сказка, появилось варварство и начался преступный век, для которого знание считалось опасным, предметом благочестия стало нечестивое и жестокое, а религии вменялось в обязанность держать мир в состоянии раскола и ставить насилие выше права. Так место истины и справедливости заняла глупая басня, которая извратила разум и испортила жизнь» .

Если XVI век лишь обозначил начало отхода европейского сознания от теоцентрической парадигмы, то XVII век породил еще более мощную волну против Церкви, которая выразилась в работах философов-материалистов и близких к ним мыслителей. Р. Декарт, П. Гассенди, Б. Спиноза, Ф. Бэкон, П. Бейль, Т. Гоббс, Д. Локк выступили с критикой господствующего религиозного сознания, ведущего свою историю со Средних веков, предложив различные трактовки сущности религиозных учений и, в первую очередь, христианства.

Создателем первой философской концепции религии по праву считается Бенедикт Спиноза. Не отрицая Бога («Если человек имеет идею Бога, то Бог должен существовать формальным образом»), Б. Спиноза тем не менее показал, что знание о нем субъективно. Так, в «Богословско-политическом трактате» он тщательно анализирует «общение» пророков с Богом и приходит к выводу, что Писание написано людьми и для людей сообразно их представлениям на том или ином этапе развития с целью их послушания. Спиноза призывает развести суеверия, основанные на страхе и истинную веру: «…народ (преданный суеверию и любящий остатки старины больше самой вечности) лучше почитает книги Писания, нежели само Слово Божие».

Таким образом, мы можем говорить о том, что пантеист Спиноза выделял истинное и ложное религиозное сознание. Первое основано на понимании Бога как первопричины всего, Бога как Природы, второе – на суевериях и страхах. Спиноза полагает, что сутью истинного религиозного сознания является добродетель и любовь к ближнему, в то время как ложное религиозное сознание ориентировано на внешнюю сторону, культовые действия. Спиноза отмечает: «Именно: если дела добры, то хотя бы человек в догматах и не соглашался с другими верующими, однако он есть верующий; и, наоборот, если дела дурны, то хотя бы человек на словах и соглашался, однако он есть неверующий».

Пантеизм Б. Спинозы хотя и выходил за рамки традиционного религиозного сознания своего времени, тем не менее в полной мере отражал предыдущий опыт осмысления проблемы, в первую очередь заложенный в эпоху Античности. Намного дальше пошли материалисты атеистического направления, которые впервые попытались отказаться от идеи Бога.

Т. Гоббс в 12-й главе «Левиафана» под названием «О религии» дает развернутую материалистическую трактовку происхождения религии и формирования религиозного сознания человека. С первых строк он заявляет, что нет религии вне человека. Согласно Т. Гоббсу, естественная причина религии – беспокойство о будущем. Приводя аллегорию с прикованным к скале Прометеем, философ пишет, что «человек, слишком далеко заглядывающий вперед, в своей заботе о будущем терзается все

время страхом смерти, бедности или другого бедствия, имея отдых или передышку от своего беспокойства разве лишь во время сна». По мнению Гоббса, страх из-за незнания будущего (что было новым по сравнению со страхом перед силами природы), так или иначе, должен был иметь какой-нибудь объект, который был бы источником этих явлений. Но не находя объекта реального, люди нашли его в «невидимой силе».

Страх стал причиной появления языческих богов. Но, очевидно, что им невозможно было объяснить переход от политеизма к монотеизму. Понимая это, Гоббс пишет, что признание единого предвечного Бога объясняется желанием людей «познать причины естественных тел и их различных свойств и действий». Иными словами, познавательная сторона человеческой личности выходит на первый план. Но люди, не в силах логически объяснить Природу, вновь ищут иррациональные объяснения, приходя в итоге к идее перводвигателя, первичной причины для всех вещей.

В результате Т. Гоббс формулирует четыре основных фактора возникновения религии, которые он обозначает как естественные семена религии: представления о привидениях, незнание вторичных причин, покорность по отношению к тому, чего люди боятся и принятие случайных вещей за предзнаменование.

Более компромиссную, нежели Т. Гоббс, позицию занимал другой видный философ XVII века Дж. Локк. В своей работе «Опыт о человеческом разуме» Локк подробно рассмотрел вопросы познания, разработав сенсуалистическую теорию познания, основанную на представлении о происхождении знания из ощущений. Дж. Локк стоял на твердых религиозных позициях, отмечая, что «наше собственное бытие дает нам очевидное и бесспорное доказательство божественного бытия и, по моему мнению, его убедительность не может отрицать ни один человек». Отвечая на вопрос, откуда у людей появляется идея Бога, Дж. Локк констатирует, что «самые верные и лучшие понятия о Боге не запечатлены, но приобретаются размышлением и обдумыванием и надлежащим применением своих способностей». Разделяя людей на мудрых и глупых, Локк считал, что у мудрых людей понятие о Боге могло бы быть врожденным, но тем не менее приходил к выводу, что и они лишь приобретают его. Таким образом, религиозное сознание не является врожденным, оно приобретается, так как «мы наделены способностью постигать эти идеи, и если не имеем их, то не из-за недостатка щедрости Бога, а из-за нехватки нашего усердия и соображения».

Вольнодумство философов XVII века заложило основу следующего этапа развития философской мысли, все более освобождавшейся от средневековой теоцентрической парадигмы сознания.

Принципиально новым периодом в рассмотрении религиозного сознания является эпоха Просвещения. Концепция разума, культивируемая мыслителями Просвещения, вступает в противоречие с религиозным мировоззрением, что порождает критическое отношение к религии, заставляет переосмыслить ее сущность и общественную роль. Как отмечает Ю. Левада, «просветительская концепция религии – прежде всего, гносеологическая концепция, т. е. она рассматривает религию преимущественно как явление процесса познания, притом индивидуального познания. Она неразрывно связана с основной установкой просветительской философии о самодовлеющем и разумном индивиде. Именно в мыслях и поступках этого индивида Просвещение искало объяснения религии».

Представители Франкфуртской школы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно в работе «Диалектика Просвещения» следующим образом характеризовали гносеологические установки просветителей: «…Просвещение пропагандировало постоянное развитие мышления в самом широком смысле, всегда преследовало цель вырвать людей из состояния страха и превратить их в хозяев своей судьбы. <…> Программой просветителей было избавление мира от чар; они намеревались развеять мифы и с помощью научных знаний полностью изменить человеческое воображение».

Желание «развеять миф», десакрализовать реальность вело мыслителей эпохи Просвещения по пути отрицания Бога. Дихотомия религия-наука практически не позволяла искать компромиссных решений в рассмотрении религиозных вопросов. Религиозное сознание в представлении просветителей – сознание запуганное, невежественное, порабощенное социальными и животными страхами, иллюзиями.

Рассмотрение природы религиозного сознания в этот период шло в русле деизма, агностицизма и атеизма. Наиболее ярко деистские взгляды прослеживаются в работах Вольтера, который, ссылаясь на авторитет Спинозы, считал, что есть Высший разум, отрицать который немыслимо. В то же время Бог монотеизма казался ему неубедительным и ложным. Рассуждая о зарождении идеи Бога (формировании религиозного сознания), Вольтер отмечает, что «знание Бога вовсе не запечатлено в наших умах рукой природы, ибо в этом случае все люди обладали бы одним и тем же о нем представлением, а ведь ни одна идея не рождается вместе с нами». Философ задается вопросом: откуда же взялась эта идея? И дает следующий ответ: «Она вытекает из чувства и той естественной логики, что развивается с годами у самых простых людей. Люди наблюдают поразительные эффекты природы, урожаи и бесплодие, ясные дни и непогоду, благодеяния и бедствия и чувствуют за всем этим господина. Для управления обществами требовались вожди, а потому возникла необходимость допустить существование хозяев этих новых хозяев, коих создала себе людская слабость, – существ, чье могущество заставляло бы трепетать людей, способных угнетать своих ближних». В результате, по мысли Вольтера, человечество изощрило «свой разум до возможности тайного признания единого и всеобщего Бога».

Таким образом, Вольтер видел первопричиной религиозного сознания то, что мы можем обозначить как «чувство господина».

Боги были необходимы «самым простым людям», чтобы восстановить своего рода подобие справедливости – если их угнетают хозяева (вожди), то пусть хозяев угнетают боги, заставляют их «трепетать». Важно, что в своем объяснении Вольтер исходил не из простой неприязни к религии, а из логики возникновения представлений в сознании человека. Знания о чем-либо не являются врожденными, они вторичны и являются следствием экзистенциального опыта.

При этом ряд философов все же пытались не занимать полностью отрицающую позицию, выражая агностицистические взгляды. Так Д. Дидро в «Беседе с аббатом Бартелеми о молитве, Боге, душе, будущей жизни и пр.» на замечание аббата о том, что Дидро должен отрицать Бога, если он отрицает существование души, философ жестко и однозначно заявляет: «Нет, это не причина. Но еще раз повторяю, аббат: я ничего не хочу отрицать. Я всего-навсего несведущий человек, который, однако, настолько искренен и смел, что не боится сознаться в своем незнании. Я имею смелость заявлять: “Я не знаю”».

Но если Дени Дидро признавал свой агностицизм (который, по сути, является последним шагом к атеизму), то Поль Анри Гольбах выступал уже с позиций прямолинейного атеизма. В своем труде «Система природы, или О законах мира физического и мира духовного» философ писал: «Если бы у людей хватило мужества обратиться к источнику взглядов, глубочайшим образом запечатленных в их мозгу; если бы они отдали себе точный отчет в причинах, заставляющих их относиться к этим взглядам с уважением как к чему-то священному; если бы они решились хладнокровно проанализировать мотивы своих надежд и опасений, то они нашли бы, что предметы или идеи, способные сильнейшим образом влиять на них, часто не обладают никакой реальностью, представляя собой просто лишенные смысла слова, призраки, созданные невежеством и видоизмененные больным воображением». Согласно Гольбаху, зло породило веру в богов, так как «если бы в этом мире не было зла, человек никогда не помышлял бы о божестве». Люди боязливы и доверчивы, но, кроме этого, они и невежественны и в результате «невежество и слабость человека делают его суеверным».

Просветители активно эксплуатировали идею, согласно которой религия была навязана людям не только из-за их собственной глупости и страхов, но и ввиду желания определенных групп древнего общества, наделенных властью, подчинить их себе. Таким образом, религиозное сознание постепенно превращалось в одну из сторон сознания общественного. Жан Мелье в «Завещании» также продвигает именно эту идею. Заявляя, что «всякий культ и поклонение богам есть заблуждение, злоупотребление, иллюзия, обман и шарлатанство», он пояснял, что «все это выдумано… хитрыми и тонкими политиками, потом было использовано и умножено лжепророками, обманщиками и шарлатанами, затем слепо принималось на веру невеждами и наконец было поддержано и закреплено законами государей и сильных мира сего, которые воспользовались этими выдумками для того, чтобы с их помощью легче держать в узде народ и творить свою волю…».

Еще дальше в своих рассуждениях пошел Ж. О. де Ламетри, заговоривший о «человеке-машине». По Ламетри, человеческая душа не только не имеет божественного происхождения, но в принципе представляет собой «лишенный содержания термин, за которым не кроется никакой идеи и которым здравый ум может пользоваться лишь для облачения той части нашего организма, которая мыслит». Лишив душу содержания и идейности, Ламетри окончательно подвел черту под объективным идеализмом, привязав человека к животному миру. Объективный идеализм сменяется механистическим материализмом. Человек и животное идентичны за исключением одного параметра: сознания. Именно Ламетри первым высказывает идею о происхождении человека от животного.

Крупнейший представитель английского Просвещения Д. Юм подобно некоторым французским просветителям стоял на позициях агностицизма. Первой формой человеческих верований был политеизм. Основываясь на идее постоянного прогресса мысли, Юм утверждал, что «в соответствии с ходом естественного развития человеческой мысли невежественная масса уже должна обладать каким-нибудь примитивным и обыденным представлением о высших силах, прежде чем она окажется в состоянии достигнуть понятия о том совершенном существе, которое внесло порядок во все мироздание».

Отмечая невежественность масс, Юм предлагал свою трактовку происхождения представлений о богах. Первоначальные религиозные представления у всех народов, исповедовавших политеизм, были вызваны не созерцанием творений природы, но заботами о житейских делах, а также теми непрестанными надеждами и страхами, которые побуждают к действию ум человека.

В качестве аргумента в пользу своей версии, Юм говорит о невозможности размышления древних людей о столь отвлеченных вещах, как вопросы мироздания, мироустройства, миропорядка. По мнению философа, «это мотив слишком утонченный для грубых умов».

Эпоха Просвещения оказала огромное влияние на последующее развитие представлений о возникновении и формировании религиозного сознания. По сути, в этот период были высказаны все основные предположения, которые в последующем явились основанием непосредственно религиоведческих исследований.

Значительным этапом развития философской мысли стал период так называемой классической немецкой философии. Классическая немецкая философия, безусловно, так же рассматривала вопросы религии, подходя к их решению, как и предыдущие эпохи, с двух основных точек зрения – идеализма и материализма. Немецкий классический идеализм, развивавшийся в русле религиозной традиции, в меньшей степени интересовался онтологическими проблемами религиозного сознания, придавая большее значение гносеологическим и аксиологическим аспектам.

И. Кант в работе «Религия в пределах только разума» дал свое гносеологическое определение религии: «Религия (рассматриваемая субъективно) есть познание всех наших обязанностей как божественных заповедей». Именно с точки зрения проблемы познания И. Кант рассматривает религии как естественные и откровенные: «Та религия, в которой я заранее должен знать, что нечто есть божественная заповедь, дабы признавать это моим долгом, есть религия откровенная (или нуждающаяся в откровении). Напротив, та, в которой я сначала должен знать, что нечто есть долг, прежде чем я могу признать это за божественную заповедь, – это естественная религия». Рассуждая, Кант приходит к выводу, что подразделяя религию на основании ее первоначального происхождения и внутренних возможностей, можно произвести еще одно деление, за основу которого он берет критерий возможности убеждения людей. Религии могут быть естественными и учеными. Первые постигаются самостоятельно собственным разумом, вторые – посредством учености.

Истинная религия для Канта та, которая может быть всеобщей и основанной на исполнении нравственного долга, так как сама нравственность и есть главное доказательство существования Бога.

Идея морального Бога была неоднозначно принята уже во времена самого Канта. Другой немецкий философ, Ф. В. Й. Шеллинг, саркастически замечал по поводу трактовки религии Кантом: «Если Кант предполагал сказать только: “Добрые люди, ваш (теоретический) разум слишком слаб, чтобы вы могли постигнуть Бога, но вы должны быть хорошими в моральном отношении людьми и во имя моральности допустить некое существо, которое награждает добродетель и карает порок”, – если в этом смысл учения Канта, то что еще могло бы быть для нас неожиданным, необычным, неслыханным, ради чего стоило бы поднимать шум и взывать в молитве: “Господи, спаси нас от друзей, а с врагами мы справимся сами “?».

Сам Шеллинг довольно подробно рассматривал вопрос происхождения богов древности в работе «Введение в философию мифологии». Анализируя древние поэмы и исторические трактаты, Шеллинг отмечает, что «с ростом силы мысли отдельные люди начинают замечать, что так называемые боги – не что иное, как природа и ее силы; тогда-то и возникает основанное на наблюдении природы, свободное от любого религиозного элемента знание…». Рассматривая причину появления веры, Шеллинг рассматривает ее в контексте монотеизма/политеизма: «мифология возникает вследствие неизбежного процесса (неизбежного – для самого сознания), исток которого теряется в надысторическом, таясь от самого же процесса». Основа мифологии, согласно философу, заложена уже в «первом действительном сознании», и потому политеизм возникает уже на переходе к такому сознанию. Но что было раньше этого «первого действительно сознания», как полагает Шеллинг, мы уже не можем знать, так как «по ту сторону первого действительного сознания нельзя уже мыслить ничего, кроме сознания в его чистой субстанции; сознание таково не с ведением и велением, таково оно по природе, сущностно и так, что оно не есть ничто иное, ничто помимо того, что оно есть, это полагающее Бога сознание, и, будучи лишь сущностным, оно может находиться в отношении к Богу лишь в его существе, лишь в его чистой самости».

Таким образом, давая ответ на вопрос о природе религиозного сознания, природе веры в Бога, Шеллинг заключает, что оно есть продолжение «чистой субстанции», самости Бога, который един, а следовательно, и «изначален монотеизм, но только такой, какой не ведает еще о противоположном себе и, следовательно, не ведает и о себе как монотеизме».

Значительный вклад в развитие философии религии внес Гегель. Выстраивая свою концепцию Абсолютного Духа, Гегель исходит из того, что цель познания – «не пробуждать религию в том или ином отдельном, эмпирическом субъекте, если в нем полностью отсутствует какое бы то ни было религиозное сознание и он совсем не стремится к нему», а «познать религию, которая есть». Критикуя материализм за абсолютизацию индивидуального чувства, которое, якобы, порождает веру в Бога, Гегель заявляет, «что Бог существует не только в чувстве, не есть только мой Бог».

Гегель формулирует свое определение религии: «Религия – вообще последняя и наивысшая сфера человеческого сознания, будь то мнение, воля, представление, знание или познание; она есть абсолютный результат, та область, в которую человек вступает, как в область абсолютной истины».

Гегель, как и Кант, оперирует категорией всеобщности. Но если у Канта всеобщность связана с онтологическим основанием нравственности, то Гегель вносит в нее гносеологический аспект, говоря о моменте мышления в его абсолютной всеобщности. Мышление мыслит само себя, а религия существует «лишь посредством мышления и в мышлении». Таким образом, религиозное сознание – единственно возможное. Проводя аналогию с растениями, Гегель пишет: «Дух же, поскольку он вообще живой дух, есть сначала только в себе, или в своем понятии, затем он вступает в сферу существования, развивается, творит, достигает зрелости, создает понятие самого себя – то, что он есть в себе, – но создает таким образом, что его понятие – то, что он есть в себе, – теперь есть понятие для него самого».

Согласно Гегелю, религиозное сознание не было дано людям изначально. Лишь со временем, с развитием они начали постигать позитивную религию. «Так, на низших ступенях развития моменты понятия религии выступают еще в виде прозрений и в своем возникновении уподобляются случайному произрастанию цветов и форм мира природы». Отмечая общие черты во многих религиях, Гегель делает вывод, что все они имеют одно начало. Тем не менее ему приходится констатировать, что существуют и религии, которые резко отличаются от христианства. Этот вопрос Гегель рассматривает диалектически, не находя на него однозначного ответа. С одной стороны, эти религии – порождение разума (а следовательно, в них должна присутствовать высшая необходимость), но, с другой стороны, это совсем не значит, что «мы должны считать их так, как они предстают перед нами в своем непосредственном образе, правильными или истинными».

Разделяя все религии на естественные и религии откровения, Гегель полагал, что на первом этапе (естественные религии) природность и духовность еще боролись друг с другом (иудаизм, греческая и римская религии). Эти религии еще нельзя считать религиями в полном смысле слова, так как в них отсутствует абсолютное содержание Духа. Истинная же религия – религия Откровения, христианство, в которой раскрывается «знание духа для себя таким, как он есть в себе, есть в-себе-и-для-себя-бытие знающего духа» .

Представитель материалистического направления немецкой классической философии – Л. Фейербах. В своей работе «Сущность религии» он в качестве основы религии выделяет «чувство зависимости»: «Утверждение, что религия врождена человеку, что она есть нечто естественное, – ложно, если религию в ее общем смысле подменять идеями теизма, то есть верой в Бога в собственном смысле; но это утверждение совершенно справедливо, если под религией понимать не что иное, как чувство зависимости, – чувство или сознание человека, что он не существует и не может существовать без другого, отличного от него существа, что он своим существом обязан не самому себе».

Фейербах говорил о зависимости человека от человека, а сверхъестественное трактует как плод человеческой фантазии. Неспособность объяснения природы приводит к наделению ее сверхъестественными качествами, а само божество становится олицетворением человеческого незнания и фантазии. Ведущим фактором в этом процессе Фейербах считал страх и зависимость от природы, которую он определял как «первый, изначальный объект религии». Но Божественная сущность, раскрывающаяся в природе, есть не что иное, как сама природа; она раскрывается, выявляется и напрашивается человеку как божественное существо. Не Бог создал природу, но природа «создала» Бога, природа предшествует Богу, конкретное предшествует абстрактному, чувственное – мыслимому – основной тезис его рассуждений.

Изменения в религиозном сознании человека, согласно Л. Фейербаху, происходили с возвышением его над природой. Подчинение себе природы разобожествляло ее: «Только там, где земля обезбоживается, боги поднимаются на небо, из действительных существ превращаются в существа лишь воображаемые».

В результате Фейербах выделял два вида специфического религиозного сознания: чувственное и разумно-волевое. Первое характерно для естественных религий (природных), второе – для сверхприродных. Но второе естественным образом связано с первым. Основание вещи в уме предшествует самой вещи, постулирует Фейербах. А следовательно, «во всех умозаключениях от природы к бытию бога, посылка, предпосылка – человеческого происхождения; неудивительно, что в результате получается человеческое или человекообразное существо. Если вселенная – машина, то, естественно, должен быть и механик».

Так, по мысли Фейербаха, незаметно для себя, «бессознательно», человек, путая причину со следствием, переворачивая «естественный порядок вещей», «ставя мир вверх ногами» создает Бога в своем сознании, приписывая ему сугубо человеческие характеристики.

Таким образом, религиозное сознание, согласно Фейербаху, не является отражением сверхъестественного и не имеет содержания вне материального мира: «Сущность и сознание религии исчерпывается тем, что заключается в сущности человека, его сознании и самосознании. У религии нет собственного особого содержания… Как звук существует только в ухе и для слуха, так и Бог существует только в религии и для нее, только в вере и для веры».

Положения Л. Фейербаха с успехом были развиты философией марксизма, который вложил в них социальный смысл. В марксистской трактовке религиозное сознание приобретает новое звучание. Оно становится уже не отражением некоего абстрактного прошлого в сознании некоего абстрактного человека вне его социальных характеристик, а отражением того общества и его социального устройства, в котором данный человек находится. Вслед за Л. Фейербахом К. Маркс заявляет, что именно «человек создает религию» (Фейербах: «Каковы желания людей, таковы и их боги»), добавляя, что «религия же не создает человека».

Говоря о религии и причинах ее возникновения нельзя не упомянуть еще одного немецкого философа – Ф. Ницше. Не останавливаясь на проблеме критики религии с его стороны в целом, отметим лишь идеи, касающиеся заявленной проблемы. Размышляя о древних временах, Ницше писал: «В те эпохи люди еще ничего не знают о законах природы; ни для земли, ни для неба не существует никакой необходимости; время года, солнечный свет, дождь могут явиться и не явиться по усмотрению. Отсутствует вообще всякое понятие о естественной причинности» . В результате природа представляется людям «царством свободы, произвола, высшего могущества, как бы сверхчеловеческой ступенью бытия, или Богом». Таким образом, Ницше предложил видеть в качестве причины отсутствие представлений о причинности, нелогичности первобытного мышления.

Оригинальную версию происхождения религиозного сознания в XX веке выдвинул экзистенциализм. Зародившись сразу в нескольких странах, данное философское направление ввиду онтологической направленности формулировало свое видение религии и религиозной природы человека. Но если часть экзистенциалистов оставалась на позициях религиозной философии (например, Г. Марсель), то другое крыло выступало с позиций атеизма (Ж.-П. Сартр). В своей работе «Экзистенциализм – это гуманизм» Ж.-П. Сартр пишет: «Таким образом, нет никакой природы человека, как нет и бога, который бы ее задумал. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, и проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает».

Итак, Сартр предлагает рассматривать феномен религиозного сознания как выбор самого человека. Как отмечает М. А. Киссель, согласно экзистенциалистам, человек не представляет собой какого-то твердого, устойчивого ядра, но он представляет собой некоторое целое, некое единство проявления. Эту целостность экзистенциальных проявлений Сартр вслед за Хайдеггером называет «фундаментальным проектом» или «первоначальным выбором». Никакой предопределенности нет – человек сам определяет, быть ему верующим или нет. Таким образом, для Сартра религиозное сознание является порождением индивидуального выбора.

Ведущий представитель аналитической философии XX века Б. Рассел полагал, что природа религиозного сознания напрямую связана со страхом. В своей лекции «Почему я не христианин», прочитанной 6 марта 1927 года и вышедшей позднее отдельной брошюрой, он утверждал, что религия, в первую очередь, основана на страхе. При этом страх этот двупричинный: «Частью это ужас перед неведомым, а частью, как я уже указывал, – желание чувствовать, что у тебя есть своего рода старший брат, который постоит за тебя во всех бедах и злоключениях». Развивая свою мысль, Б. Рассел добавляет: «Страх – вот что лежит в основе всего этого явления, страх перед таинственным, страх перед неудачей, страх перед смертью».

Отечественная философская мысль с определенного этапа своего развития также обратила свой взгляд на проблему возникновения религии, религиозных представлений и верований.

Е.Н. Трубецкой, размышляя о вопросах соотношения человека с Богом, отмечал: «Человеческое сознание, – вот та яркая вспышка солнечного света, которая отмечает на земле ясное откровение Божьего дня, отделяя его от неполных световых лучей утренних и вечерних». Трубецкой полагал, что «co-знание» человека есть орган откровения всеединого смысла существующего и всеединого замысла Божия о мире. Это сознание – предположение безусловного, Всеединого сознания, которое составляет необходимую предпосылку сознания человека. Таким образом, религиозное сознание выступает в качестве единственного, так как природа его божественна.

Тех же взглядов на природу религиозного сознания придерживался и С.Н. Булгаков: «Религиозный опыт в своей непосредственности не есть ни научный, ни философский, ни эстетический, ни этический, и, подобно тому как умом нельзя познать красоту (а можно о ней только подумать), так лишь бледное представление об опаляющем огне религиозного переживания дается мыслью». Таким образом, для С.Н. Булгакова интеллектуальная трактовка веры невозможна. Ее трансцендентность не подлежит сомнению, а попытки осмыслить ее с позиций разума обречены на провал. Религиозное сознание имманентно присуще человеку как божественному созданию. Развивая мысль, С.Н. Булгаков пишет: «Таким образом, хотя имманентное: “мир” или “я”, макрокосм и микрокосм, внутри себя также имеет ступени относительной трансцендентности, заданности, но еще не данности, – тем не менее оно противоположно трансцендентному как таковому. Трансцендентное кат ^oxrj'v как религиозная категория не принадлежит имманентному, – “миру” и “я”, хотя его касается. К нему нет пути методического восхождения (ибо путь религиозного подвига не имеет в виду познания, не руководится познавательным интересом), оно вне собственной досягаемости для человека, к нему можно стремиться и рваться, но нельзя планомерно, методически приходить. Путь религиозный в этом смысле необходимо есть путь чуда и благодати».

Другой русский религиозный философ С.Л. Франк пояснял, что «верующий воспринимает, видит и то, чего не замечает и что поэтому отрицает неверующий…». Согласно Франку, каждый может приобщиться к Богу, если действительно пожелает этого. То есть потенциально верующим является каждый. Само доказательство существования Бога, а значит, и истинности веры, непридуманности, неиллюзорности религиозного сознания Франк выводит из осознания человеком своего экзистенциального одиночества: «Если человек сознает себя личностью, т. е. существом, инородным всему внешнему, объективному бытию и превосходящим его своей глубиной, исконностью, значительностью, если он чувствует себя изгнанником, не имеющим подлинного приюта в этом мире, – то это и значит, что у него есть родина в иной сфере бытия, что он есть как бы представитель в этом мире иного, вполне реального начала бытия».

Известный православный священник А. Мень, отличавшийся широтой взглядов, по нашему мнению, наиболее сжато и конструктивно отразил теологическую точку зрения на сущность феномена религиозного сознания. Цитируя влиятельного католического теолога XX века, иезуита Карла Рахнера (Rahner К., Vorgrimler H. Petit dictionnaire de theologie catholique. Paris, 1970), он постулирует следующее: «Да, религия есть преломление Бытия в сознании людей, но весь вопрос в том, как понимать само это Бытие. Материализм сводит его к неразумной природе, религия же видит в его основе сокровенную Божественную Сущность и осознает себя как ответ на проявление этой Сущности».

Рассуждая о природе человеческого сознания в целом, А. Мень приходит к выводу, что необходимо разделение двух понятий – «сознание» и «мышление». Они не тождественны, и именно в этом он видит ошибочность логического подхода к истолкованию феномена веры: «Мы впали бы, однако, в грубую ошибку, если бы отождествили сознание с мышлением. Мышление есть лишь часть того широкого потока, который охватывает мысль «сверху» и «снизу». С одной стороны этот поток смыкается с бессознательным, с тем, что присуще животному миру (ведь и животным присущ род интуиции, называемой инстинктом). С другой стороны он восходит к глубинам духовного бытия, и этим объясняются те громадные возможности человеческого духа, которые даже мышление человека неспособно охватить».

Следуя данной логике, религиозное сознание имеет сверхъестественное происхождение, оно заложено в человека свыше и имеет божественную природу. Мышление же позволяет структурировать и осмысливать мир, но с его помощью невозможно постигнуть трансцендентное.

Обзор основных взглядов на природу религиозного сознания с точки зрения проявления его основной характеристики – веры в высшие силы – позволяет выделить несколько магистральных подходов к данной проблеме. Основными первичными причинами формирования религиозного сознания у человека являются следующие факторы с точки зрения различных философских направлений и школ:

1. Страх перед Природой

2. Страх перед Одиночеством.

3. Страх перед смертью.

4. Чувство незащищенности.

5. Чувство зависимости.

6. Недостаток знаний/невежество.

Первичные причины порождали вторичные причины:

1. Фантазии (порождение страха, экзистенциального одиночества, незащищенности, зависимости).

2. Сознательная ложь (порождение невежества).

В противовес земной версии происхождения религиозного сознания религиозной философией обосновывается его божественное происхождение. С этой точки зрения религиозное сознание является естественной формой мировосприятия, сознанием как таковым, единственным способом ориентации и обнаружения себя в мире.

Подводя итог, можно констатировать, что философская мысль на протяжении всей своей истории давала два основных ответа на вопрос, почему люди верят в высшие силы. Ответ на данный вопрос исходил из позиций философов по отношению к основному вопросу философии. Идеализм и материализм лежали (и лежат) в основе размышлений по данному вопросу, являясь отправной точкой для построения дальнейших философских конструкций.

Автор не ставит перед собой задачи ответить на вопрос об истинности материалистического или идеалистического подхода к сущности религиозного сознания. Само религиозное сознание рассматривается нами как данность, в работе мы исходим из факта его существования.

Тем не менее рассмотрение основных подходов к указанному вопросу является крайне важным для дальнейшего раскрытия структуры религиозного сознания и определения параметров взаимодействия между его различными уровнями, а также между различными типами религиозного сознания.

В следующем параграфе будет подробно рассмотрена структура религиозного сознания, выделены его уровни, компоненты и основные типы.

1.2. Религиозное сознание как структурообразующий элемент религиозной системы

Понятие «система» применительно к религии традиционно прилагается в нескольких аспектах. Религия может рассматриваться как система, но в то же время и какая-либо система может иметь религиозный характер. Очевидно, что системность в данных случаях имеет различные характеристики. Как представляется, крайне важным является разграничение применения понятия «система» к религии, и анализ того, что представляет собой религия как система, а что может определяться как «религиозная система».

Научное познание, так или иначе, подразумевает системный подход к исследованию. Данный подход предполагает представление изучаемого объекта в качестве системы в целом, включая его внешние связи и внутренние взаимосвязи. Но если социальные, механические, физические и иные системы поддаются очевидному моделированию, то с системами, включающими в себя нематериальный компонент, дело обстоит несколько сложнее.

Сегодня, как отмечает В.Н. Садовский, насчитываются десятки определений понятия «система» (сам автор приводит их более 40). В этом аспекте встает вопрос о вычленении базового определения, которое бы наиболее полно отражало весь спектр содержаний и проявлений данного понятия применительно к религии. Как отмечал Э. Дюркгейм, «если полезно знать, в чем состоит та или иная отдельная религия, то еще важнее исследовать, что есть религия вообще». Отвечая на этот вопрос, мы можем сказать, что «любая религия является… бесконечно сложной системой».

Рассмотрение религии как системы является одной из актуальных задач современного религиоведения. Говоря о системе как категории, мы признаем, что имманентно присущим параметром любой системы является ее структурность. Только структурированное образование может называться системой. При этом под структурой понимается совокупность устойчивых отношений и связей между элементами системы. Как отмечает А. И. Яковлев, системная парадигма исследует предмет во всей его сложности, открывая в нем основополагающие компоненты и показывая их динамику. Таким образом, первоочередной задачей является выявление элементарного состава любой системы.

Как известно, религия характеризуется как совокупность трех основных составляющих: религиозного сознания, религиозной деятельности и религиозной организации. Некоторые исследователи дополняют этот ряд иными компонентами. Так, И.Н. Яблоков вводит четвертый компонент в трехчастную структуру религии, который он определяет как «религиозные отношения».

Прежде чем дать свое определение религии как системы, а также сформулировать понятие религиозной системы и ее характеристик, обратимся к ее краткому рассмотрению представителями различных школ и направлений. При этом мы попытаемся вычленить базовые элементы системы, как они понимались в тех или иных концепциях.

Следует отметить, что научное изучение религии изначально базировалось на ее понимании как социального или индивидуального феномена. То есть вопрос о ее истинности выносился за скобки. Таким образом, религиоведение в качестве объекта своего исследования выдвигает религию как часть человеческого бытия, связанную с верой в сверхъестественное, а также сопряженные с этой верой явления. Божественное, священное, нуминозное выступает в данном случае в роли безоценочной данности, причина появления которой, «существование» и влияние и подлежит тщательному анализу. В рамках указанной заданное™ стало возможным моделирование религии как системы с акцентами на том или ином ее специфическом проявлении.

В качестве критериев моделирования были выдвинуты следующие:

1. Социум.

2. Индивид.

3. Религиозный феномен.

Таким образом, исходя из этих критериев и выделились основные модели религии как системы, соответствующие научным направлениям религиоведческих исследований вне рамок ее философского осмысления: социологии религии, психологии религии, феноменологии религии.

Рассмотрим, вкратце, понимание религии как системы каждого из них.

Социологическая модель

Критерий моделирования: социум. Базовый элемент системы: социальные отношения. Рождение социального феномена связано не с индивидуумом, а с группой. Религиозная система рассматривается в них как общественная подсистема, выполняющая те или иные социальные функции. Согласно Э. Дюркгейму, религия – единая система «веры и действий, которые объединяют в одно сообщество, называемое Церковью, всех, кто их придерживается». При этом религия – «есть явление существенно социальное», а «религиозные представления суть коллективные представления». Главный компонент религии, согласно

Э. Дюркгейму, не вера, а практическая религиозная деятельность, которая выражается, в первую очередь, в коллективном отправлении обрядов. Религия призвана выполнять необходимые общественные функции.

Тем не менее, как отмечает Э. Эванс-Притчард, Э. Дюркгейм не переходил полностью на материалистические позиции: религия, возникнув из коллективного действия, приобрела со временем определенную самостоятельность, которая не может объясняться лишь социальным.

Крайние же формы социологической трактовки религии мы встречаем в советском религиоведении, основанном на марксистском подходе. Так, Д.М. Угринович пишет: «Религия – надстроечная социальная подсистема». Развивая свою мысль, он констатирует, что любые изменения в религиозной надстройке связаны с изменениями в обществе, хотя и не напрямую, а опосредованно.

Известный советский историк религии С. А. Токарев полагал, что, «социальная сторона религии есть тот основной ее признак, который придает конкретную определенность туманным и бесформенным верованиям, возникшим в сознании человека». По мнению С. А. Токарева, было бы ошибочно думать, что появление в обществе людей, ответственных за отправление культа, есть результат верований. Изначально религиозный обряд был делом всей общины, всего рода, и лишь после начала разложения общинно-родового строя эта функция была монополизирована жреческим сословием. Как видно, основное отличие данной позиции от позиции Э. Дюркгейма состоит в том, что С. А. Токарев не признает за религией никакой иной функции, кроме социальной.

Западные социальные антропологи и социологи демонстрируют не меньший утилитаризм, скрываемый за структурно-функциональным подходом. С этих позиций А. Радклифф-Бра-ун размышляет о религии в своей работе «Структура и функции в примитивном обществе»: «Мы исходим из гипотезы, что социальные функции религии не зависят от ее истинности или ложности, что религии, которые мы считали ошибочными или даже абсурдными… могут быть частями социального механизма и что без этих «ложных» религий социальная эволюция и развитие современной цивилизации невозможны».

Понимание религии как социальной системы выносит за скобки сам феномен веры, без которого никакая религия невозможна. Говоря о религии как о социальной системе (подсистеме), социологический подход существенно ограничивает гносеологическую, аксиологическую стороны религии. В крайних формах религия начинает выполнять только общественные функции, сакральное низводится до специфики общественного. Религиозное сознание превращается в одну из сторон сознания общественного, его искаженную (иллюзорную) форму.

В рамках социологического подхода к религии выработалось ее понимание как некоторой системы символов. Как писал Э. Дюркгейм, объясняя свою теорию тотемизма, без символов как таковых социальное сознание способно иметь лишь непрочное, случайное существование. Символы же структурируют и утверждают его.

В. И. Гараджа отмечает, что религия как символическая система представляет в некоей упорядоченной связи различные фрагменты мира и области общественной жизни – те фрагменты реальности, которые для данного общества имеют жизненно важное значение. При этом эти фрагменты предстают как некоторое целое. Базовым элементом религиозно-символической системы выступает ритуал и миф. На их основе формируются религиозные концепции общего порядка бытия – религиозное мировоззрение. Религиозное мировоззрение, в свою очередь, выступает основанием религиозного этоса (общественных норм, моделей поведения). Таким образом, религия и с этих позиций рассматривается в утилитарном ключе, так как ее основная функция – формировать и поддерживать стандарты поведения, «соотносящиеся с задачами общества, государства или какой-то иной социальной общности».

По словам ведущего представителя социосимволической концепции религии К. Гирца, религия – это: «(1) система символов, которая способствует (2) возникновению у людей сильных, всеобъемлющих и устойчивых настроений и мотиваций, (3) формируя представления об общем порядке бытия и (4) придавая этим представлениям ореол действительности таким образом, что (5) эти настроения и мотивации кажутся единственно реальными».

Р. Белла полагает, что религия – «это совокупность символических форм, соотносящих человека с конечными условиями его существования». Р. Белла развивает и продолжает мысль Э. Дюркгейма о том, что объекты сами по себе не имеют священного характера, а наделяются им членами общества. Таким образом, общество окружает себя священными символами, которое само же произвело. В результате религия – это система символов, имеющих общественное происхождение. Наделенные божественной сущностью символы скрепляют общество, а само общество отождествляет себя с сакральным объектом.

Итак, в социологическом подходе религия выступает в качестве элемента общества, в котором она функционирует, в качестве социального института. Осуждая методологические подходы предшественников, Дж. М. Йингер констатирует: размышления на тему реальности религиозных идей, безусловно, ценны, но они ведут «к редуцированию религии к системе убеждений или представлений».

Если социология религии исходит из общего, то есть общества, то психология религии объектом своего исследования обозначает личность и психическую сторону ее жизни.

Психологическая модель

Критерий моделирования: личность. Базовый элемент системы: психика человека.

Первым, кто заговорил о религиозном сознании как особом состоянии человеческой психики, был американский психолог и философ Уильям Джемс. В XIX лекции своей работы «Многообразие религиозного опыта», которую Джемс назвал «Характерные черты религиозного сознания», он высказал мнение, что религия представляет собой такую сторону человеческой природы, которая находится в близком соприкосновении с подсознательной областью. У. Джемс четко отделяет область подсознательного от другой области, «где царит полное, ясное сознание». Джемс полагал, что именно эта «область представляет собой главный источник всего, чем питается наша религия». И далее: «На этом основании я считаю возможным высказать как гипотезу предположение, что, чем бы ни было в (потустороннем) то “нечто”, общение с которым мы переживаем в религиозном опыте, – (по эту сторону) оно является подсознательным продолжением нашей сознательной жизни».

У. Джемс выделял два вида религиозного сознания, хотя и не обозначая их конкретно. Так, он считал, что «состояние веры может почти не заключать в себе интеллектуального содержания <…>, а может включать в себя лишь примитивные, смутные, полудуховные, полуорганические возбуждения, повышающие темп жизни и порождает уверенность, что “вокруг тебя существуют великие и чудесные вещи”». С другой стороны, когда «с состоянием веры ассоциируется какое-нибудь интеллектуальное содержание, то последнее глубоко просачивается в него, и этим объясняется страстная педантичность отношения всех религиозных людей к малейшим мелочам их религиозных убеждений».

И первый и второй вид тем не менее, согласно теории Джемса, обусловлены наличием «подсознательного» в психике человека. При этом второй тип является следствием первого.

У. Джемс, несмотря на научность сделанных им выводов, все же не смог полностью отойти от религиозной концепции религиозного сознания. Говоря о подсознательном, он не имеет в виду чисто психический аспект, который мы можем охарактеризовать как «идеальное». Джемсом сразу оговаривается, что есть вера как «остролихорадочное душевное состояние», а есть как привычка. Свое внимание он как исследователь сосредоточивает именно на душевном состоянии, подчеркивая, что оно не возникает из ниоткуда, но имеет некую первооснову. Божество для Джемса не фантазия человеческого ума, а «первичная сущность».

Основоположником чистого психоаналитического подхода к религии является 3. Фрейд. В своих работах он уделял существенное внимание проблеме религиозности и природы человеческой веры в сверхъестественное. Отталкиваясь от положения, что первоисточником веры являлся страх человека перед природными силами, Фрейд полагал, что еще одним немаловажным фактором зарождения религиозного сознания выступали и внутренние инстинктивные силы, перед которыми человек также был беспомощен. Невозможность разума объяснить окружающую реальность и справиться с ней вызывает к жизни эмоции подавления. При этом, как отмечает Э. Фромм, «человек создает то, что Фрейд называет “иллюзией”; материал берется из индивидуального детского опыта человека. Ощущая опасные, неуправляемые и непонятные силы внутри и вовне себя, человек как бы припоминает свой детский опыт и возвращается к тому времени, когда он чувствовал, что находится под защитой отца, обладающего высшей мудростью и силой, и мог завоевать его любовь и защиту, подчиняясь приказаниям и стараясь не нарушать запреты».

Согласно 3. Фрейду, со временем меняется лишь образ Бога, но природа религиозного сознания остается прежней: «беспомощность человека остается, а с нею тоска по отцу и боги. Боги сохраняют свою троякую задачу: нейтрализуют ужас перед природой, примиряют с грозным роком, выступающим, прежде всего, в образе смерти, и вознаграждают за страдания и лишения, выпадающие на долю человека в культурном сообществе».

Таким образом, Фрейд считал, что религия – это своеобразное повторение детского опыта, «детский невроз навязчивости», выраженный в коллективной форме. Фрейдистский материализм однозначно трактует феномен религиозного сознания как продукт человеческого сознания, человеческой психики. При этом 3. Фрейд говорил об индивидуальном бессознательном, которое приобретает массовый характер.

В противоположность ему К. Г. Юнг объяснял религиозное сознание и его существование не индивидуальным, а коллективным бессознательным. Юнгом вводится понятие архетипа как некоего прообраза. Согласно его воззрениям, идея Бога по сути своей является архетипической и изначально присутствует в психике человека. То есть религиозное сознание воспринимается им как данность, неизбежность. Дело в том, что понятие Бога – совершенно необходимая психологическая функция иррациональной природы, которая вообще не имеет отношения к вопросу о существовании Бога. Ибо на этот вопрос человеческий интеллект никогда не сможет ответить; еще менее способен он дать какое-либо доказательство бытия Бога. Кроме того, такое доказательство излишне; идея сверхмогущественного, божественного существа наличествует повсюду, если не осознанно, то, по крайней мере, бессознательно, ибо она есть некоторый архетип. Юнг приходит к выводу, что религиозное сознание имманентно присуще людям на уровне коллективного бессознательного. При этом он так и не дает окончательного ответа об источнике веры. Описывая свои опыты, Юнг неоднозначно резюмирует: «Было бы ошибкой расценивать мои наблюдения как попытку доказательства бытия Бога. Эти наблюдения доказывают только существование архетипического образа божества – с точки зрения психологии мы больше ничего не можем утверждать о Боге. Но поскольку этот архетип принадлежит к очень важным и влиятельным, его сравнительно частое появление представляет собой немаловажный фактор для любой theologia naturalis (Естественная теология (лат.))».

Таким образом, К. Г. Юнг в своей трактовке бессознательного был ближе к У. Джемсу, нежели к 3. Фрейду. Если 3. Фрейд стоял на четких атеистических позициях, объясняя природу бессознательного в контексте религиозного сознания «земными» причинами, то К. Г. Юнг не давал на этот вопрос однозначного ответа. Заявляя, с одной стороны, о невозможности доказательства бытия Бога, а следовательно, и божественной природы религиозного сознания, он, с другой стороны, признавал за нуминозным неопределенность его происхождения. Именно этот факт послужил причиной критики взглядов Юнга со стороны другого видного представителя психоаналитической школы Э. Фромма, который предложил свою трактовку природы религиозного сознания.

Согласно взглядам Э. Фромма религиозное сознание формируется в результате потребности человека восстановить единство и равновесие между ним и остальной природой, от которой он отдалился, выйдя из животного состояния. По мысли Э. Фромма, в процессе восстановления этой гармонии недостаточно одних лишь интеллектуальных усилий, так как помимо сознания человек наделен и телом. В результате кроме чистого интеллекта человеку приходится ориентироваться и на свои чувства. Поэтому «любая удовлетворительная система ориентации предполагает, что во всех областях человеческих усилий будут реализованы не только интеллектуальные элементы, но также элементы чувства и ощущения. Преданность цели, идее или силе, превосходящей человека, – такой, как Бог, – является выражением этой потребности в полноте жизни».

Понимая человека как часть природы, Э. Фромм заявляет, что религиозные чувства, религиозное мировоззрение и вера в целом являются плодом человеческой психики, стремящейся реализовать чувственную составляющую индивида.

При некоторой разности подходов, психология религии выстраивает своеобразную модель системы религии, которая базируется на психологии верующих. Но если для 3. Фрейда эта система носит иллюзорный характер «общечеловеческого навязчивого невроза», то К. Г. Юнг видит в ней зерно истины. Главное же, что религия как система в трактовке психоанализа выступает не как подсистема общественных отношений, а как некоторая автономная система. Религия, в первую очередь, – это внутренний психический мир человека. Ее функция – не структурировать общество, а помогать (или, наоборот, мешать) конкретному человеку справляться со страхом Бытия, с повседневностью.

Феноменологическая модель

Критерий моделирования: религиозный феномен. Базовый элемент системы: сознание.

В контексте автономности рассматривает религию и феноменология религии. Наиболее ярко это представление выразил М. Элиаде, первую часть определения религии которого мы привели выше. Целиком же оно звучит следующим образом: «Любая религия является, во-первых, бесконечно сложной системой, а во-вторых, частью этой системы, сформировавшейся в ходе ее истории».

Говоря о части, М. Элиаде имел в виду, что «у религии нет «истории», история же в отдельно взятый момент являет собой не «религию» в целом, а всего лишь некоторые отдельные ее аспекты». Таким образом, если с первой частью высказывания можно согласиться без каких-либо оговорок (религия – бесконечно сложная система), то со второй не все так очевидно. Принцип системы в Системе, фрагментарность религии в историческом контексте разрывает преемственность в процессе религиозного развития, но позволяет рассматривать религию как феномен вне давления общественного. Элементами религиозной системы выступают конкретноисторические этапы развития, только их совокупность дает полное представление о религии.

Согласно неофеноменологу Ж. Ваарденбургу, религия, постигаемая человеком на абстрактном уровне, постигается как ориентация, а сами религии – как системы ориентаций. При определении религии не стоит исходить из жесткой дихатомии профанное – сакральное, мирское – надмирное, так как «реальности» в религиях хотя и упорядочены иерархически, но слишком переплетены. Ту же мысль разрабатывает и другой видный феноменолог А. Шюц, полагающий, что жизнь индивида проистекает во множестве реальностей, а потому невозможно ограничиваться в понимании религии лишь ее социологической или психологической составляющей. По мнению А. Шюца, «мир сновидений, мир грез и фантазий, особенно мир искусства, мир религиозного опыта, мир научного созерцания, игровой мир ребенка и мир безумия – являются конечными областями смысла», а переход от одной области к другой «можно исполнить только посредством того, что Кьеркегор называет «скачком», который проявляется в субъективном переживании шока».

В своих рассуждениях Ж. Ваарденбург следует трактовке религии Э. Фроммом, который определял ее как «любую систему взглядов и действий, которой придерживается какая-то группа людей и которая дает индивиду систему ориентации и объект поклонения». Таким образом, религия выступает в качестве ценностно ориентированной системы взглядов и действий. Она не привязана к общественному устройству и не вытекает из него.

Свою трактовку автономности религиозной системы предлагает отечественный автор Л. С. Васильев. Отталкиваясь от предположения, что общественное развитие во многом зависит «от тех организационных форм и той догматической структуры, которые та или иная религия уже выработала в процессе своего раннего развития», он полагает, что «раз возникнув и начав формироваться в данных условиях по определенным, присущим именно ей структурным принципам, та или иная религия – становится весьма автономной системой, развивающейся по своим, внутренне детерминированным законам».

Можно выделить и другие варианты систематизации религии. Тем не менее все они, так или иначе, делятся на две большие группы, которые объединены по принципу отношения религии к обществу или же по принципу отношения сознания к материи, мышления к бытию. При этом, если социоориентированные концепции в качестве ведущего фактора определяют материальную сторону религии, то автономно ориентированные – духовную (или психологическую).

Кратко рассмотрев основные подходы к религии с точки зрения ее системности, мы можем констатировать, что проблема автономности/зависимости религии является крайне актуальной и не столь однозначной. По сути, данная проблема носит методологический характер, так как напрямую связана с категорией «веры», которая в первом случае важна в прикладном значении, а во втором – в ценностном. Если религия является лишь своего рода приложением к общественной характеристике индивида, неизменно происходит ее десакрализация, так как само вероучение теряет свою смысловую ценность. Вера является, в первую очередь, мотиватором внешнего (общественного), а не внутреннего (индивидуального).

Исходя из определения религиозной системы как автономной или зависимой, мы определяем и ее ранг: либо как подсистемы, либо как метасистемы.

Крайние подходы к определению системы религии, на наш взгляд, не являются продуктивными и объективно отражающими место и роль религии в мире. Очевидно, что как любая сложная система, религиозная система многогранна и многоаспектна. Духовное и материальное действительно тесно переплетаются в ней, порождая взаимосвязь элементов и структурируя. Тем не менее необходимо выделение ведущего компонента системы религии, определяющего ее специфику. Как представляется, таким компонентом является религиозное сознание, которое мы можем обозначить как структурообразующий элемент религиозной системы. По отношению к нему все другие составляющие системы носят подчиненный характер. Как замечает И.Н. Яблоков, сознание выступает в качестве системообразующего элемента во всех областях духовной жизни, и это утверждение в полной мере относится и к религии. Можно говорить о том, что абсолютно во всех трактовках религии как системы фактор религиозного сознания является ведущим. Так или иначе, именно наличие веры в сверхъестественное, надчеловеческое, трансцендентное позволяет нам говорить о религиозной сущности как таковой. Как замечал Д. Фрэзер, «на первом месте, конечно, стоит вера, потому что, прежде чем угождать божеству, надо верить в его существование. Но если религия не ведет к религиозному образу действий, это уже не религия, а просто теология, так как, по выражению святого Иакова, “одна вера без дел мертва”». Даже при самом поверхностном знакомстве с религией и религиозными воззрениями становится очевидно, что в религиозной вере выражается все то, что верующие знают о божественной реальности в ее отношении к человеку и к миру, о том, как должна быть организована их повседневная практическая жизнь, их взаимоотношения с другими людьми. Без фиксации религиозного сознания в принципе невозможно говорить не только о религии как системе, но и о религии как феномене вообще. Человек, не обладающий религиозным сознанием, не воспринимающий мир сквозь призму божественного творения, «не знает» Бога. Таким образом, Бог есть там, где есть религиозное сознание. Устранение религиозного сознания влечет за собой устранение Бога, а следовательно, и религии. Религиозное сознание является необходимым условием существования идеи Бога. В то же время прослеживается и обратная зависимость, но ее рассмотрение и трактовка является уделом теологии.

Безусловно, религия существует в рамках того или иного общества. В то же самое время бесспорно, что она существует и в рамках индивидуального сознания. Ввиду того что общество есть совокупность индивидов, можно сделать вывод о том, что религия – это социально-психологический феномен. Исходя из ведущей роли религиозного сознания, мы можем определить религию как социально-психологическую систему, обладающую двойственной природой. Эта двойственность исходит из понимания человека как носителя религиозного сознания. Общественный образ жизни человека неминуемо ведет к социальным проявлениям религиозного сознания. В то же время внутренняя направленность религиозной жизни обособляет человека от общества.

Таким образом, мы можем дать следующее определение религиозного сознания: религиозное сознание – субъективная форма отражения реальности, основанная на убеждении в наличии божественного начала (вере), базирующаяся на индивидуальных особенностях личности, формирующихся под влиянием социокультурной среды (традиции).

Следует уточнить, что ряд современных исследователей критически относятся к использованию понятия «религиозное сознание». Так, В. В. Шмидт отмечает, что «понятие «религиозное сознание» – некорректное словоупотребление, хотя и является устоявшимся; оно указывает на разделяемую человеком систему взглядов на проблему Бытия, то есть речь идет о религиозном мировоззрении или, по-старорусски – умонастроении».

С точки зрения трактовки сознания как такового данное замечание является методологически верным: сознание не может быть религиозным или не религиозным. И тем и другим его делает Бытие, а также тот трансцендентный опыт, который получает индивид. Таким образом, мы можем говорить об определенном дуализме в вопросе трактовки религиозного сознания. С одной стороны это само мировоззрение, но с другой – и причина этого мировоззрения. С этой точки зрения мы можем говорить о том, что изначальное сознание не имеет той или иной направленности, но со временем определяется в своих мировоззренческих установках. В этом аспекте религиозное не является лишь одной из сторон сознания – оно носит тотальный характер. Все Бытие воспринимается как Бытие религиозное. И здесь мы можем говорить о религиозном сознании именно как о религиозном мировоззрении, но не одном из, а о единственном возможном для данного индивида. В результате мировоззрение подменяет собой сознание, что фактически снимает терминологическое противоречие.

Определив религиозное сознание в качестве основного компонента системы религии, следует проанализировать само религиозное сознание.

Так же как в религии в целом духовное и материальное начала тесно переплетено между собой, так и в религиозном сознании мы можем видеть то же самое. В данном случае исследователи говорят о сторонах и уровнях религиозного сознания. В отечественной науке, так же, как и в западной, уже не первый год ведется оживленная дискуссия по данному вопросу, но единого мнения пока так и не выработано. Советские авторы выделяли следующие уровни религиозного сознания: 1) религиозная идеология и обыденное религиозное сознание (Ю.Ф. Борунков, Д.М. Угринович), 2) религиозная идеология и религиозная психология (В. В. Павлюк и др.), 3) теоретический уровень и обыденный уровень (В.К. Танчер, Б. А. Лобовик).

В.У. Деков, рассуждая о роли религии в мировом искусстве, отмечает, что «религия представляет собой не только идеологию… и в этом смысле она не только рациональна. Религия, будучи своеобразной философией общества, обнимает в этом качестве еще и сферу эмоций». Таким образом, исследователем выделяются идеологическая составляющая и эмоциональная.

Советский исследователь В. С. Кулик выделяет обыденный и теологический уровни религиозного сознания, делая ремарку, что при различных обстоятельствах эти уровни

трактуются по-разному: как ступени развития (в генетическом плане), как уровни (в гносеологическом плане), как формы существования религиозного сознания (в социологическом плане). Таким образом, автор разводит гносеологические и психологические категории религиозного сознания. С этим утверждением согласен и Б. А. Лобовик, отмечающий, что «понятие «уровни» может быть отнесено к религиозному сознанию не в целом, а лишь к его интеллектуальному элементу – к области миропонимания» .

Акцент на генетической последовательности двух уровней (религиозная психология и религиозная идеология) делался и такими крупными российскими исследователями, как М.П. Новиков, Ф. Г. Овсиенко, Д. М. Угринович, И. Н. Яблоков.

Современные российские исследователи говорят об обыденном религиозном сознании и концептуальном религиозном сознании. В ряде случаев добавляется и третий уровень – богословие (теология), как «еще более высокий уровень религиозного сознания», на котором происходит не только усвоение вероучения, но и его дальнейшая трансляция и защита.

А. И. Яковлев пишет, что «сегодняшняя наука» насчитывает пять уровней религиозного сознания: подсознательное, обыденное, теоретическое (богословие), сверхсознательное, идеология. Автор уточняет, что данные уровни выделяются опять же по уровню познания (гносеологический аспект). В то же время по процессу формирования религиозного сознания его основными структурными компонентами являются объект (верующие), субъект (священнослужители), содержание (священные писания), средства управления (Церковь).

Подобное разделение при рассмотрении религиозного сознания представляется крайне продуктивным для корректировки терминологии. Отметим, что нас интересуют именно «формы существования» религиозного сознания. Как представляется, для их определения наиболее адекватным термином может быть «компонент». Таким образом, в данном исследовании мы будем говорить именно о компонентах религиозного сознания, как о формах его существования в рамках религиозной системы.

Будучи взаимосвязанными между собой, они тем не менее имеют различные проявления и характеристики. Если первый компонент относится к сфере чувств и эмоций, то второй – к сфере разума. В результате мы выходим на дихотомию на уровне рациональное/иррациональное, где в качестве рационального выступает теология (шире – традиция), а иррационального – религиозное чувство верующего (религиозный опыт).

Как отмечает известный российский религиовед И.Н. Яблоков, «религиозному сознанию присущи чувственная наглядность, созданные воображением образы, соединение адекватного действительности содержания с иллюзиями, вера, символичность, диалогичность, сильная эмоциональная насыщенность, функционирование с помощью религиозной лексики (и других специальных знаков)». По мнению И. Н. Яблокова, основными уровнями религиозного сознания являются обыденный и концептуальный. При этом на обыденном уровне «доминирующую роль играют эмоции».

Очевидно, что соотношение указанных компонентов будет неодинаково в каждом отдельном сознании каждого отдельного верующего. Психологический склад, особенности восприятия и так далее – все это, так или иначе, будет влиять на специфику религиозного сознания.

Как отмечает П. Бергер в своей работе «Еретический императив», любой вере свойственна своеобразная когнитивная динамика, заключающаяся в том, что человеку, как «эмпирическому животному», свой личный опыт кажется наиболее убедительным при доказательстве реальности, нежели опыт другого индивида. При этом именно чужой опыт становится основой традиции. В результате происходит столкновение личного опыта с традиционным. Другими словами, в религиозном сознании начинается борьба двух компонентов: догматического (традиционного) и индивидуального (личного).

По мнению исследователя, именно религиозный опыт был «первоначальным истоком всех религий». Изначально религиозный опыт проявляется на индивидуальном уровне, но со временем он «делается институционализированным фактом в пределах нормальной социальной жизни, его правдоподобность поддерживается теми же процессами, которые отвечают за правдоподобность любого другого опыта. По сути дела, это процессы социального согласия и социального контроля: опыт достоверен, поскольку все говорят или действуют так, будто он им является, поскольку тех, кто это отрицает, ждут различные неприятности».

Но что есть религиозный опыт? Как представляется, это некое индивидуальное психическое переживание эмоционального характера. То есть мы можем говорить о том, что чувственно-эмоциональная, сенситивная компонента, изначально сформированная на индивидуальном уровне, со временем становится всеобщей нормой. Другими словами, индивидуальное религиозное сознание превращается в массовое.

Но, очевидно, что одного лишь религиозного опыта мало: со временем вокруг сенситивного компонента начинает формироваться догматический комплекс – теория, подтверждающая тот или иной религиозный опыт. При этом, как только религиозный опыт начинает передаваться с помощью речи, «он оказывается включенным… в специфический корпус символов, который обладает собственной историей и социальным местоположением».

П. Бергер объясняет формирование теоретической стороны религиозного опыта тем, что, во-первых, человек, как рефлексивное существо, принуждается самой своей природой к осмыслению своего опыта, а во-вторых – в силу социальных требований легитимации: каждому новому поколению нужно объяснить, почему дела обстоят именно так, как они излагаются в традиции.

Из данного построения представляется возможным сделать вывод, что в религиозном сознании, таким образом, присутствуют все те же две составляющие, притом что одна является структурообразующей (религиозный опыт), а вторая – поддерживающей (теория). По нашему мнению, данная конструкция является наиболее приемлемой и верной, с той лишь оговоркой, что со временем указанные составляющие меняются местами (по мере утверждения традиции): религиозный опыт подчиняется догматике и определяется им. При этом сегодня, в условиях религиозного плюрализма, мы вновь наблюдаем возвращение к первоначальной картине, о чем более подробно скажем ниже.

Как можно заметить, так или иначе, все авторы сходятся на том, что при анализе структуры религиозного сознания можно выделить два основных компонента. Первый из них является общим для всех исследователей: теоретический (догматический, богословский, традиционный и т. д.) компонент. Он определяет конфессиональную принадлежность носителя религиозного сознания, идентифицирует его как члена той или иной религиозной общности.

Более серьезные разногласия вызывает рассмотрение второго компонента. Основные споры ведутся, скорее, не о его наименовании, но о его сущности. Можно выделить как минимум три точки зрения на эту проблему. Данный компонент является: 1) социальным феноменом, 2) психологическим феноменом, 3) богоданным феноменом.

Сразу следует отметить, что определение сущности данного компонента не входит в задачи данного исследования. Цитируя П. Бергера, можно определить нашу исследовательскую позицию в данном вопросе следующим образом: мы рассматриваем данный феномен (индивидуальную, личную религиозность) «таким, как он явлен в человеческом опыте, не поднимая вопроса об окончательном его статусе в реальности».

Таким образом, исходя из двухкомпонентной структуры религиозного сознания, можно выделить два следующих элемента его составляющих:

1. Догматический компонент.

2. Личностный компонент.

Догматический компонент является структурообразующим. Именно он определяет личностное восприятие. Его ослабление ведет к возрастающей рефлексии индивида, результатом которой может стать смена религиозной ориентации. При этом не исключается и второй вариант: незакрепленность в религиозном сознании индивида догматического компонента может привносить в него чуждые ему элементы, основанные на личностном опыте. В данном случае не происходит полной смены догматической парадигмы, но наблюдается ее фрагментарное разрушение и проникновение в нее новых элементов. Данный процесс определяется как религиозный синкретизм.

В различных религиозных системах (в данном случае мы будем говорить именно о религиозной системе, то есть о конкретной религии в конкретный период ее существования, а не религии в целом) мы видим неодинаковое соотношение двух компонентов религиозного сознания. В качестве примера здесь можно привести более близкое и понятное нам православное христианство.

Как хорошо известно, большая часть населения на рубеже XIX–XX веков проживала в сельской местности. Крестьянство было носителем православной веры в большей степени, нежели городское население, обладавшее иным уровнем образования и подверженное секулярным тенденциям.

Так, согласно Общему своду по Империи результатов разработки данных первой всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 г., средний процент грамотности населения Российской империи составлял 21,1 %, т. е. грамотными являлись 26,5 млн чел. из 125,6 млн всего населения. Среди мужчин грамотных было почти 30 %, а среди женщин – только около 13 %. По вероисповеданию, крупнейшие конфессии, в порядке убывания, составили православные – 69,3 %, магометане (мусульмане) – 11,1 %, римокатолики – 9,1 % и иудеи – 4,2 %. Очевидно, что наибольшая безграмотность приходилась на сельскую местность (77,5 % населения составляли крестьяне). В результате при некоторой погрешности мы можем делать вывод, что порядка 65 % православных (за вычетом незначительного процента духовенства, мещан, дворян, купцов, почетных граждан) приходилось на крестьянское население Империи. Грамотность же крестьян 22 губерний в 1880-е годы составляла 15 %, крестьянок – 2,5 %. Подавляющее число верующих, следовательно, приходилось на безграмотное сельское население. То есть народное религиозное сознание играло решающую роль и было доминирующим в религиозной системе.

Теперь обратимся к опросам общественного мнения в современной России. По данным всероссийского опроса, проведенного ВЦИОМ в марте 2010 года, к православным причислило себя 75 % россиян. При этом, как отмечается в исследовании, лишь 49 % из них знакомы с содержанием Библии. Около 73 % респондентов соблюдают религиозные обычаи и праздники. Существенно выросла доля грамотного городского населения:

По данным на 2004 год, среди православных городское население составляет 75 % опрошенных православных, сельское – 25 %. Определенно можно говорить и о высоком уровне грамотности среди сельского населения. В результате при повышении уровня грамотности, более высокой стадии научного и общественного прогресса наблюдается почти такая же религиозность населения, как и в конце XIX века:

На первый взгляд приведенные данные свидетельствуют, что со сменой доминирующей составляющей религиозного сознания уровень религиозности населения не стал ниже. Безусловно, выведенное соотношение имеет приблизительный характер. Но насколько религиозность почти 70 % населения в дореволюционной России отличается от религиозности 75 % современных россиян?

По данным фонда «Общественное мнение», полученным в 2010 году, только 4 % православных россиян регулярно посещают храм и участвуют в таинствах. По данным МВД России, приведенным на официальном сайте Московской Патриархии, в пасхальных богослужениях и крестных ходах в ночь на 19 апреля приняли участие 4,5 млн жителей России. Таким образом, примерно из 107 млн человек (75 %), заявивших о себе как о православных, только 4,5 млн человек (4,2 %) совершили обязательный для православных религиозный обряд.

Показательно, что и такое важное для верующих событие, как привоз в Россию пояса Пресвятой Богородицы по итогам 2011 года стало важным для того же процентного диапазона респондентов. К примеру, в Москве важным данное событие назвали 2 % опрошенных, а в Нижнем Новгороде – 4 % .

По мнению многих исследователей, религиозность российского крестьянства на рубеже XIX–XX веков также носила весьма относительный характер. Так, М.Д. Шевченко в своем исследовании пишет, что говоря о массовой религиозности населения, современники отмечали преобладание внешней стороны, исполнения обрядов и правил. Ф.М. Достоевский не раз обращал внимание на поверхностную религиозность населения, незнание им Евангелия и самой сути православного вероучения. М.Д. Шевченко продолжает: «У великоросов, сообщает издание начала XX века, слабо развито чувство всеприсутствия Божия, редко практикуется внутреннее обращение к Богу, тайное размышление о промысле над собою, сердечное влечение к духовному, неизвестному, таинственному и отрадному миру». Совершенно внешне и корыстно принимали христианство русские крестьяне.

В результате М.Д. Шевченко приходит к выводу, что русский народ вообще не усвоил суть христианского учения, так и оставшись язычником: «Христианство за 900 лет (X – нач. XX вв.) не стало всеохватывающей русские души религией. Религия святого духа не смогла создать христианской культуры на Руси».

К.Д. Кавелин полагал, что для огромного большинства русского народа вся суть христианства представлялась в виде богослужения и обрядов, т. е. в виде культа. Аналогичного мнения придерживался и русский историк Н.И. Костомаров. А. И. Герцен и В. Г. Белинский считали, что русский крестьянин суеверен, но безразличен к религии. Н. А. Бердяев писал: «То, что называли у нас двоеверием, т. е. соединение православной веры с языческой мифологией и народной поэзией, объясняет многие противоречия в русском народе. В русской стихии всегда сохранялся и сохраняется и доныне дионисический, экстатический элемент».

Похожие мысли высказывает в своей работе «Религиозное сознание» А. И. Яковлев, отмечая, правда, что «слабая религиозная образованность значительной массы верующих – вовсе не свидетельство их слабой убежденности».

Таким образом, догматическая сторона религиозного сознания крестьянства серьезно уступала эмоционально-чувственному компоненту. Языческие верования, укоренившиеся в православии с самого начала его проникновения на Русь, занимали значительное место в религиозных представлениях верующих, что губительно сказывалось на понимании ими социально-политической стороны религии. Несмотря на то что уваровская триада «Православие, Самодержавие, Народность» продолжала оставаться незыблемой в царствование Николая II в официальной идеологии государства, носители самого православия разительно отличались от того идеала, который представлял себе граф С. Уваров. Большая часть из них находилась в лоне так называемого народного православия, которое больше было ориентировано на практическое восприятие веры, применение ее в целях достижения своих повседневных задач. Цельного же образа православия в сознании русского крестьянства так и не сложилось. Уваров же полагал, что «Без любви к Вере предков, народ, как и частный человек, должны погибнуть; ослабить в них Веру, то же самое, что лишить их крови и вырвать сердце».

Следует отметить, что одни и те же тенденции (равнодушного отношения крестьян к православию как важному элементу духовной жизни) прослеживаются на территории всей страны. Как отмечает в своем исследовании, посвященном православию в жизни крестьян Среднего Урала, Е.С. Бальжанова, крестьяне в деле посещения храма руководствовались не только духовнорелигиозными потребностями, но и жизненными реалиями: наиболее часто в храм ходили осенью и зимой, когда заканчивались сельскохозяйственные работы. В то же самое время в крестьянской православной среде было немало и тех, кто церковь не посещал или ходил редко. Ту же мысль подтверждает после изучения жизни православных крестьян в Сибири в рассматриваемый период Л. А. Тресвятский: «Особым бичом для православной культуры было крестьянское суеверие и маловерие».

Крайне развита была и обрядовая сторона. Так, один из священнослужителей в 1904 году писал в «Миссионерском сборнике»: «Простой… народ главное содержание религии часто видит лишь в обрядовых установлениях. Силу этих постановлений простонародье полагает не столько в их внутреннем смысле, сколько в понятии о них как о законе, который люди обязаны исполнять, чтобы спастись. Само спасение понимают не столько как внутреннее вознаграждение при посредстве церковных установлений, сколько как внешнюю награду за их соблюдение».

Процитированный отрывок ярко свидетельствует, что крестьяне не понимали самых основ православной веры, воспринимая ее сугубо рационально, утилитарно.

Важно отметить, что чувственный уровень религиозного сознания присущ, в первую очередь, языческим религиям ввиду неразвитости в них теоретической составляющей. Так, известный английский историк религии К. Армстронг пишет, что в эпоху поздней Античности жители Римской империи поклонялись богам, чтобы заручиться их помощью в трудную минуту, добиться божественного благоволения к своей стране, но сама религия при этом заключалась не столько в богословии, сколько в культах и обрядах; она опиралась на чувства, а не на идеологию или принятую рассудком теорию.

Таким образом, мы можем наблюдать следующий процесс: при преобладании личностной составляющей в религиозном сознании, оно продолжает сохраняться на протяжении времени, обладая стабильными показателями. В приведенном выше примере мы видим, что этот показатель колеблется на уровне 70 %. При этом рациональная составляющая религиозного сознания в настоящее время у населения России остается фактически незадействованной, ввиду исторического поверхностного восприятия ими христианской религии. Как отмечает Е.С. Элбакян, в современном российском обществе прослеживается внешняя, неглубокая, «размытая» религиозность, а кроме того, происходит слияние традиционных религиозных представлений с нетрадиционными.

Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин определяет данное явление как «облегченное Православие», отмечая, что для «мира» «проявления веры сводятся к каким-то внешним обрядам, традициям, этнографическим обычаям – ко всему тому, что не только не является сутью веры, но и вообще довольно условно и видоизменяемо во времени». Лонгин отмечает, что «православие-лайт» нужно не столько людям верующим, сколько тем, кто называет себя таковыми при социологических опросах, таким образом, подчеркивая, что для Православия мало обладания лишь одной составляющей религиозного сознания по той причине, что «опасность «облегченного Православия»… – уклонение в бытовой оккультизм».

Следует сказать, что еще Аристотель обращал внимание на разницу между чувственной и теоретической стороной религии. Именно он отметил, что люди участвуют в религиозных мистериях не для того, чтобы познавать (mathein), а чтобы переживать (pathein).

Таким образом, как представляется, личностный компонент религиозного сознания основывается не столько на логическом восприятии, сколько на эмоционально-чувственном. В случае с православием и его усвоением населением, мы можем говорить о фактическом сопротивлении личностно-эмоционального компонента догматическому. При этом личностный компонент носил (и носит) ярко окрашенный языческий характер.

Вышесказанное не означает, что второй компонент религиозного сознания всегда имеет языческие корни. Он может присутствовать и в рамках традиции, но воспринимая ее по-своему и тем самым реформируя или преобразуя. Наглядным примером здесь могут служить многочисленные течения внутри христианства, основанные на новых Откровениях или просто иных трактовках Священного Писания и Предания.

Исходя из выявления двух компонентов религиозного сознания (догматического и личностно-эмоционального или чувственного), предлагается следующая его классификация:

а) сенситивное или чувственно-эмоциональное;

б) догматическое или рационально-теологическое;

в) смешанное или коммисционное.

Очевидно, что наиболее распространенным из всех на сегодняшний день является коммисционное религиозное сознание. Как отмечал еще в 1979 году П. Бергер, в современном мире уникальной является ситуация с «абсолютной доступностью сообщений и описаний многообразного религиозного опыта человечества». Заметим, что сегодня ситуация еще больше изменилась. Глобализация, информатизация, Интернет – все это делает возможным знакомство с практически любыми религиями и их особенностями. Либерализация религиозного законодательства в рамках демократизации мирового политического процесса позволяет каждому свободно самоопределяться со своими религиозными предпочтениями. В этих условиях современное коммисционное религиозное сознание все больше смещается в сторону сенситивного. Религиозный плюрализм разрушает догматику, которая не в силах противостоять информационному напору. В этой ситуации «спасительной» оказывается только закрытость общества от проникновения в него современных технологий и знаний. К сожалению, именно по этому пути идет сегодня радикальный ислам, теоретики которого понимают всю разрушительную для традиции силу постиндустриального мира. Но вместо реформирования догматики и социальных институтов ислама, ими выбирается путь агрессии и возведения цивилизационных барьеров, воспринимая модернизацию как своего основного врага.

Как уже было сказано выше, личностный (сенситивный) компонент религиозного сознания сегодня все больше выходит на первый план. При этом происходит функциональное смещение: теперь уже не догматика определяет эмоционально-чувственное содержание веры, а эмоционально-чувственный компонент подавляет догматический. Но сенситивное уже не формируется в рамках традиции – доступность религиозной продукции, «религиозный супермаркет», уводит его от догматических представлений. Тем более что религиозная догма перестает в современном (в первую очередь, западном) обществе быть законом (общественным, государственным, моральным).

Применяя данную схему к христианству (как объекту данного исследования в целом), мы можем говорить о вариативности развития указанной тенденции. В случае с Европой, где христианство было традиционно сильным, идет смещение в сторону общечеловеческих гуманитарных ценностей, светской религии. В Латинской Америке, обладающей мощными этническими компонентами со своими религиозными традициями, наблюдается обращение к корням, дохристианским верованиям. В России указанная тенденция выражается в религиозной апатии, росте псевдооккультных и мистических настроений (гадалки, экстрасенсы, народные целители и т. д.), а также возрастающему интересу к славянской традиции.

Итак, исходя из ведущей роли религиозного сознания мы можем определить религию как социодуховную систему, обладающую двойственной природой. Эта двойственность исходит из понимания человека как носителя религиозного сознания. Общественный образ жизни человека неминуемо ведет к социальным проявлениям религиозного сознания. В то же время, внутренняя направленность религиозной жизни обособляет человека от общества. Таким образом, с одной стороны религия является подсистемой, а с другой – метасистемой. Если в своем подсистемном проявлении религия выражается в таких компонентах, как религиозная деятельность, религиозная организация и религиозные отношения, то в метасистемном – в религиозном сознании.

Над/метасистемный характер религии ведет к невозможности рассмотрения ее как в полном отрыве от социума, так и исключительно в его контексте. Исходя из этого можно дать следующее определение религиозной системы.

Религиозная система – совокупность духовных ценностей, священных действий, организационных форм и отношений, принятых в том или ином вероучении на определенном этапе его развития, определяемая спецификой религиозного сознания человека или группы людей.

Если религия как система носит внеисторический характер, отдельные религии имеют историческую протяженность, то религиозные системы – конкретно-историчны. В этом проявляется их динамический характер. На каждом отрезке своего исторического развития определенная религия представляет собой именно ту систему, которая может называться этой религией в этот конкретный исторический период. Совокупность религиозных систем определенной религии на всей протяженности ее развития составляют ее как целое. Схематично данную структуру можно выразить следующим образом:

В рамках развития той или иной религии религиозная система постоянно видоизменяется, сохраняя при этом свою сущность. Следует подчеркнуть, что предлагаемый подход кардинально отличается от феноменологического внеисторизма М. Элиаде. Настаивая, что «история же в отдельно взятый момент являет собой не религию в целом, а всего лишь некоторые отдельные ее аспекты» феноменология, по сути, отрицает специфичность того или иного этапа развития религии, рассматривая ее лишь как целое. Как отмечает А.Н. Бурлуцкий, феноменология религии признает исторический и социокультурный полиморфизм, но рассматривает религию, как нечто совершенно независимое от исторического развития. Она отрицает религию как историческое явление, в котором видит лишь поверхностное проявление религиозной сферы. Религиозная же система, как нам представляется, на каждом конкретном этапе исторического развития религии полностью отражает ее суть и напрямую с ним связана.

Отчасти предлагаемое понятие «религиозная система» соотносится с понятием «религиозный комплекс», хотя и носит уточняющий по отношению к нему характер. Религиозный комплекс – это интегративное образование, элементами которого являются: исторически сложившиеся или возникающие представления о Боге, человеке и их отношениях, включая ритуал и культ; религиозное и нерелигиозное сознание (мировоззрение) и их диалог; религиозная и нерелигиозная деятельность индивида, религиозной группы (организации).

По сути, религиозный комплекс – это и есть религия во всей полноте своих социальных и духовных проявлений. Религиозная система же – это состояние религиозного комплекса на определенном историческом этапе развития религии, определяемое спецификой преобладающего религиозного сознания.

Проиллюстрируем предложенную схему на конкретном примере. В качестве определенной исторической религии нами будет рассмотрено христианство с его генезисом в католицизм.

В предложенной схеме латинскими буквами (a, b, с, d, е, f, g) обозначены различные, сменяющие друг друга религиозные системы христианства и его дальнейшей католической вариации с возникновения по сегодняшний день. Каждой из систем присущ свой специфический тип религиозного сознания верующих, который является преобладающим и определяющим:

– синкретическое позднеантичное/сенситивное (а);

– раннесредневековое/коммисционное (Ь);

– средневековое/догматическое (с);

– позднесредневековое/коммисционное (d);

– нового времени/комиссционное (е, f) (с преобладанием догматического компонента на первом этапе и сенситивного – на втором);

– новейшего времени/коммисционное (с преобладанием сенситивного компонента).

Следует иметь в виду, что в предлагаемой схеме рассматривается именно массовое религиозное сознание, но не религиозное сознание тех, кого М. Вебер называл «носителями виртуозной религиозности» или «виртуозами религии», а также непосредственно представителей догматической церковной иерархии.

Генезис определенной (конкретно-исторической) религии, таким образом, представляется как смена религиозных систем путем формирования последующих на основе предыдущих.

Следует отметить, что на базе одних религиозных систем могут формироваться не только последующие религиозные системы в рамках определенной религии, но новые религии. Показательным примером здесь является формирование христианства на основе религиозной системы иудаизма первых десятилетий I века. В данном случае мы говорим не об иудаизме в целом, а о его конкретно-историческом этапе развития, на котором и смогло сформироваться христианское учение. Мессианские ожидания, политическая обстановка, состояние священства и т. д. – все это было присуще конкретному историческому этапу и послужило основой для зарождения нового религиозного культа. При этом сам иудаизм не прекратил свое существование.

В то же время известно, что целый ряд религий, существовавших в древности, исчезли. Как представляется, это связано с еще одним параметром религиозной системы: ее открытостью/закрытостью.

Открытые религиозные системы способны к развитию – именно в их лоне зарождаются подсистемы и именно на их основе формируются новые религии. Закрытые религиозные системы замыкаются сами на себе, что ведет впоследствии к деградации религии и ее возможному исчезновению. Степень открытости/закрытости религиозной системы определяется спецификой религиозного сознания, доминирующего в ней. При этом процесс развивается диалектично: высокий уровень догматизма ведет к закрытому состоянию системы, но и высокий уровень сенситивного компонента грозит ее разрушению. Таким образом, идеальным является сбалансированное состояние системы.

Необходимо отметить, что параметром открытости/закрытости религиозной системы служит ее способность адаптироваться к потребностям времени, способности гибко реагировать на изменения внешних и внутренних условий и вызовов, сохраняя при этом свою самость. В этом смысле религиозная система римской религии периода Империи, официально включавшая в свой пантеон богов присоединенных территорий, не являлась открытой. В то же время современный реформистский иудаизм, приспосабливающийся к запросам времени, вполне может трактоваться как открытая (хотя и консервативная) система.

В заключение мы можем сделать следующие выводы:

1. Системный характер религии может быть установлен из хода ее исторического развития.

2. Религия как социодуховная система представляет собой совокупность всех религиозных систем человечества на протяжении его существования.

3. Базовым элементом религии как социодуховной системы выступает религиозное сознание.

4. Религиозное сознание определяет развитие определенной религии, формирует конкретно-историческую религиозную систему, являющуюся структурным элементом этой религии.

5. Религиозная система характеризует определенную религию на конкретном этапе ее исторического развития.

6. Религиозные системы можно разделить на открытые религиозные системы и закрытые религиозные системы, в соответствии со спецификой преобладающего религиозного сознания и уровнем их адаптации к конкретным историческим условиям.

Разработка концепции религиозных систем, по мнению автора, имеет дальнейшую перспективу. Изучение конкретных религиозных систем позволяет рассмотреть как отдельные вероучения, так и религию в целом в динамике, не как статическое, но как постоянно изменяющееся духовное состояние человечества. Вычленение в качестве элемента религии религиозных систем дает возможность отслеживания процессов на микроуровне, что особенно важно при исследовании проблем синкретизма, культурного взаимодействия, межрелигиозных отношений. Так, говоря о взаимодействии христианства с другими конфессиями, мы должны говорить не о христианстве вообще, а об определенном этапе его развития. То же самое относится и к другим религиям, которые постоянно видоизменяются, в первую очередь, на уровне религиозного сознания верующих.

Именно религиозное сознание выступает своего рода параметром порядка в той или иной религиозной системе, определяя дальнейшее развитие определенной религии, а следовательно и религии как общечеловеческого феномена. Рассмотрение именно этих вопросов является наиболее актуальным сегодня, когда религиозный фактор вновь играет весьма заметную роль в мировых процессах.

1.3. Религиозное сознание латиноамериканцев: общее и особенное

Сегодня католицизм в Латинской Америке переживает период спада. Как отмечал еще в 1996 году Д. Ноултон, на протяжении последних тридцати лет миллионы латиноамериканцев, то есть около 20 % от общей численности населения региона, присоединились к другим религиям. Спустя десять лет М. Гровер подтвердил все тот же факт: в большей части Латинской Америки за последние двадцать пять лет от 20 % до 30 % населения перестали считать себя католиками, что является примечательным признаком психологических изменений.

Формально Латинская Америка остается основным оплотом католицизма в мире, ежегодно фиксируется увеличение численности католиков в регионе более чем на 1 %. Однако рост количества верующих объясняется высоким уровнем рождаемости, а в целом же католическая церковь в регионе переживает острый кризис. Более того, как отмечает известный мексиканский религиовед Э. Масферрер, такого кризиса католицизм в Латинской Америке не видел за все четыреста лет своего существования. Исследователь приводит следующие факты: из 2 миллионов 500 тысяч рожденных в 2005 году в Мексике первое причастие приняли 1 миллион 250 тысяч новорожденных, то есть – только половина. Э. Масферрер делает вывод, что родители просто не заинтересованы больше в социализации своих детей путем идентификации их как католиков. С мнением Э. Масферрера согласен и другой мексиканский исследователь М. Сапата Меса, прямо говорящий: «Сегодня мы можем сказать, что религия остановилась в своем распространении в мексиканском обществе».

В крупнейшей стране Латинской Америки Бразилии, по данным национального Института географии и статистики, в 1960 году считали себя католиками 93,1 % населения, а в 2000 уже только 73,6 %. Исследовательский институт Datafolha приводит данные о том, что сегодня к католикам относят себя 64 % граждан Бразилии, при этом американский Pew Research Center полагает, что 34 % бразильцев принадлежат к различным протестантским конфессиям. Заслуживает внимания и следующий факт: в 2007 году в 14 бразильских епархиях вообще не было епископов, и в то же время 22 епископа достигли 75 лет, то есть находились на пороге «пенсионного» возраста.

Число католиков на Кубе в конце XX века оценивалось в 40 % населения, но у большинства принадлежность к Церкви носила формальный характер. Так, по данным журнала Newsweek, в 1998 году «около 4,7 миллионов из 11 миллионов кубинцев крещены, но только 150 000 регулярно посещают воскресные мессы».

Но если Кубу мы можем рассматривать как не вполне типичную католическую страну, то этого нельзя сказать относительно, например, Колумбии, являющейся классическим примером государства Латинской Америки с сильной католической традицией. Но и там наблюдаются те же процессы. Так, в начале 1990-х годов 93 % населения Колумбии называло себя католиками, но практикующими из них были всего лишь 43 %.

По различным данным, увеличивается и количество атеистов. Так, в Мексике их число оценивается от 2 % до 7 % от общего количества населения, в Аргентине – от 4 % до 7 %, в Уругвае – 12 %.

Отход населения от религии, активизация протестантских организации, безусловно, создают определенные проблемы для католической церкви в регионе, но помимо этого есть и еще один фактор, влияющий на положение и влияние католицизма в Латинской Америке. Этим фактором является размытость и неопределенность религиозных представлений верующих, что приводит к обращению их к локальным религиозным культам. При этом сами верующие формально остаются в лоне католической церкви.

Действительно, спецификой современного момента является тот факт, что параллельно с усилением глобальных тенденций в странах Латинской Америки получают активное развитие и синкретические религиозные культы, которые иногда начинают ассоциироваться с противоборством глобализации, становятся элементами системы национальной независимости. X. Касанова отмечает: «С моей точки зрения, развитие религиозного национализма может пониматься как функция глобальной экспансии западной модели общества в незападное пространство».

Индейское и африканское население стран субконтинента все более активно заявляет о себе как о самостоятельной и уникальной компоненте Латинской Америки. Рост самосознания этнических групп напрямую связан и с обращением их к своим корням, в том числе и к самобытным религиозным представлениям. В данном случае сложно не согласиться с мнением Б. Тернера, подчеркивающего, что сегодня «по всему миру происходит сложное взаимодействие религии и национальной идентичности».

Ярким примером здесь может служить восстание Сапатистской армии национального освобождения (EZLN) под командованием суб команданте Маркоса 1 января 1994 года в мексиканском штате Чьяпас, населенном преимущественно индейскими племенами – потомками майя.

Непростая для традиционного католицизма ситуация сложилась в Венесуэле, где, как отмечает американский исследователь Р. Хаггерти, «культурная всевключаемость природы венесуэльского католицизма символизировалась в образе национальной покровительницы метиски Марии Лионсы, популярной фигуры среди венесуэльцев всех социальных классов».

Сама же католическая церковь не вполне согласна с подобной трактовкой, отмечая с тревогой, что до тех пор «пока Венесуэла остается бедной страной с населением, испытывающим недостаток в образовании и социальном обеспечении, культ Марии Лионсы, вероятно, будет оставаться популярным».

Развиты синкретические религиозные представления и среди населения Мексики, где католицизм вступил в синтез с индейской традицией майя. В Мексике широко распространен культ Девы Марии Гваделупской, о котором М. Сапата Меса пишет: «Этот культ – еще один явный пример религиозного синкретизма, которым живет Мексика», на примере которого только и можно «глубоко понимать и постигать религиозность мексиканского народа всех уровней и социально-экономических слоев».

Самое ярко выраженное явление последних десятилетий – высокий уровень ухода католиков из лона католической церкви и увеличения почти в тех же пропорциях членов протестантских церквей. Испанский исследователь X. Амандо Рохас приводит следующие цифры: в Бразилии в 1991 году 83,3 % населения называло себя католиками, в то время как протестантами – 9,1 %. В 2000 году эта пропорция выглядела уже следующим образом – 73,8 % (по другим данным – 73,6 %) против 15,5 %. В Чили в 2002 году, 70 % населения заявили о том, что являются католиками, хотя в 1992 году их было 76,7 %. В Коста-Рике в 1995 году католиками являлись 84 % населения, протестантами и представителями других религий – 13 %, а в 2001 году католиками здесь назвали себя уже 70,3 %, представителями других религий – 18,7 %.

О взрывном росте протестантизма в Латинской Америке пишет американский исследователь П. Бергер, говоря о 50 миллионах протестантов на сегодняшний день. П. Бергер объясняет укрепившиеся позиции протестантов североамериканским влиянием в эпоху глобализации.

Безусловно, разрушение традиционных ценностей, которое влечет за собой глобализация, оказывает серьезное влияние на религиозный фон Латинской Америки. Индивидуализация сознания влечет за собой и смену религиозной ориентации. В случае с протестантизмом мы можем говорить о некоей индивидуализированной религиозности, направленной против коллективной, лежащей в основе католического учения.

Но глобализация имеет и другой аспект. Она порождает то, что можно квалифицировать как «квазирелигиозные» идеологии, которые фактически подменяют собой традиционные религиозные представления. Как отмечает американский социолог X. Касанова, глобальные взгляды на человечество марксистов, феминистов, гуманистов или экологов соперничают сегодня со взглядами христианства, ислама или буддизма.

Как представляется, с влиянием западной глобализации и продвижением западных ценностей в Латинской Америке растет и количество людей, полностью отошедших от религии. Согласно опросу, проведенному в 2007 году чилийским Национальным институтом молодежи, 25 % молодых людей в возрасте от 15 до 29 лет заявили, что не верят в Бога, в то время как в 1994 году таких людей было всего 9 %.

По мнению Ф. Лозадо, президента Национального атеистического конгресса и директора Ассоциации гражданских атеистов в Аргентине, причина подъема атеизма лежит в общем росте свободы в Латинской Америке: «Сейчас люди более оживленно говорят о своем атеизме. Происходит то, что случилось, например, с группами геев – люди начинают бороться за свои права, но мы еще только в начале пути».

Увеличение количества атеистов, безусловно, является неоспоримым фактом. Но, следует иметь в виду, что оно происходит в наиболее развитых странах Латинской Америки с большой долей белого населения. Поэтому данная тенденция хотя и имеет место, но не является определяющей. Далее мы рассмотрим основные подходы к теории секуляризации и покажем, что и на примере латиноамериканского региона она не выдерживает критики в своем первоначальном варианте: можно говорить о религиозном плюрализме, но не об исчезновении религии.

Следует иметь в виду, что в ряде стран Латинской Америки на протяжении второй половины XX века у власти находились военные правоконсервативные режимы, которые активно пропагандировали в том числе и католические ценности. В прошлом веке порядка 200 переворотов и заговоров завершились захватом власти армейскими кругами и установлением диктаторского правления. Наиболее распространенной формой военного политического режима в этот период являлись именно правоавторитарные военные режимы с ярко выраженными тоталитарными тенденциями. До недавнего времени такие режимы были характерны для целого ряда стран региона: Аргентины, Бразилии, Парагвая, Уругвая, Чили, Гватемалы, Гаити и так далее.

Аргентинский исследователь М. Алегре полагает, что рост атеизма в странах субконтинента связан с недовольством населения консерватизмом католической иерархии, а сам атеизм имеет именно католический характер. Это крайне важное замечание, так как отход от веры симптоматичен только для католиков. Причина подобного положения вещей требует самого серьезного анализа, так как свидетельствует о кризисных явлениях внутри католицизма в целом.

Таким образом, мы можем выделить несколько основных причин снижения уровня религиозности среди латиноамериканских католиков:

Кризисные явления внутри католицизма, который концептуально не удовлетворяет потребностям части верующих ввиду своего догматического консерватизма.

1. Кризисные явления внутри католицизма, который концептуально не удовлетворяет потребностям части верующих ввиду своего догматического консерватизма.

2. Крушение правоавторитарных военных режимов.

3. Глобализация и, как следствие, проникновение в латиноамериканский социум ценностей общества потребления.

4. Рост самосознания автохтонного населения и, как следствие, обращение его к своим религиозным корням.

5. Развитие демократических тенденций, ведущих к расширению свободомыслия, появлению альтернативных точек зрения и взглядов.

6. Усиление позиций протестантских церквей.

7. Повышение общего образовательного уровня населения.

Испанский исследователь К. Паркер Гумасьо, анализируя сложившуюся ситуацию, прямо пишет, что католицизм уже не является ни главенствующей, ни монополистической религией в Латинской Америке, каковым он являлся до середины XX века, а для каких-то стран региона и до конца XX века. Католицизм продолжает оставаться мажоритарной Церковью и в большинстве стран он все еще пользуется (не гласными, не законными) привилегиями, но латиноамериканское религиозное поле сегодня – это множественное число и его символическо-семантические границы уже не являются закрытыми: сейчас мы можем наблюдать перекрестные влияния, которые изменяют постоянно веру, ритуалы, этику и эстетику религиозного, духовного и магического содержания.

Помимо протестантизма, который проникает в Латинскую Америку, в первую очередь, в виде секты пятидесятников, конкуренцию Католической церкви в последние десятилетия активно составляют и другие христианские движения, такие как Свидетели Иеговы, Церковь Иисуса Христа святых последних дней (мормоны), Церковь христиан-адвентистов седьмого дня и так далее. При этом следует учитывать, что многие из этих организаций целенаправленно работают с этническими группами, представленными в Латинской Америке, а не с белым (в меньшей мере) населением субконтинента. Э. Холден отмечает, что Свидетели Иеговы успешно пополняют свои ряды за счет этнического компонента, делая вывод, что это еще больше «может увеличить успех движения в Латинской Америке, Африке и Азии».

В свою очередь, профессор религии Университета Флориды М.А. Васкес считает, что успех Мормонской Церкви в странах Латинской Америки связан с тем, что она предлагает более облегченный вариант христианства: «В значительной степени успех Мормонской церкви в этом регионе объясняется тем, что она походит на искупительное удовольствие (vicarious enjoyment) и когда вы идете в церковь, вы будто избегаете ежедневной тяжелой работы. Это почти похоже на катарсис».

Теория религиозного плюрализма, получившая широкое распространение в конце 1960-х гг. благодаря трудам П. Бергера, сегодня, как представляется, является крайне актуальной. В 1967 году П. Бергер отмечал, что «ключевой характеристикой всех плюралистических ситуаций, каков бы ни был их исторический фон, является то, что бывшие религиозные монополии уже не могут твердо и безапелляционно рассчитывать на приверженность обслуживаемого ими населения… Плюралистическая ситуация – это, прежде всего, ситуация рынка. В этой ситуации религиозные институты становятся деятелями рынка, а религиозные традиции – потребительским товаром» .

Плюрализм, отмечает Д. Ноултон, – сейчас норма для Латинской Америки, «хотя многие продолжают сопротивляться этой идее». Еще более радикально ставит вопрос профессор латиноамериканистики Университета Нотр-Дам Ф. Хапогиан: «плюралистическая проблема для католиков в Латинской Америке сегодня является беспрецедентной».

В современном мире традиционная религиозная вера (христианская) становится все менее убедительным явлением. Научный прогресс, повышение образовательного уровня населения влияют на позиции религиозных организаций, которые не всегда адекватно и своевременно реагируют на происходящие изменения. В результате прежняя схема «навязывания» веры уже не работает. Религиозные учения оказываются в положении «товаров», которые необходимо «продать» потребителю – находящемуся в духовном поиске индивиду. Это не означает, что религиозность как таковая исчезает, но в случае с католицизмом в Латинской Америке она все больше уходит из сферы влияния Католической церкви, хотя сам мир «становится еще более неистово религиозным, за некоторым исключением, чем он был до этого».

Как отмечает В. И. Гараджа, анализируя взгляды П. Бергера, сегодня происходит секуляризация не только общества и общественных институтов, но и сознания: секуляризация на уровне социальной структуры («объективная секуляризация») имеет свое подобие на уровне индивидуального сознания («субъективная секуляризация»). В результате обычный человек становится все более безразличным к религии, а его бытие исключает необходимость обращения к церкви.

Очевидно, что религиозный плюрализм, получивший широкое распространение в странах Латинской Америки в последние два десятилетия вызывает беспокойство, в первую очередь именно в стане католицизма. Католический теолог X. Мария Вигель пишет: «В теологическом отражении религиозного пространства последних лет слово “плюрализм” практически всегда стоит рядом с прилагательным “религиозный”. Верно, что религиозный плюрализм – это новое явление в религиозном мировом опыте и что это опыт, который позволяет преобразовывать теологическую мысль по направлению к тому, что можно назвать теологией плюрализма».

«Теология плюрализма», безусловно, не отвечает интересам католицизма, так как подрывает его монополию на духовную жизнь латиноамериканцев. Их религиозность, по мысли клириков, должна быть исключительно католической религиозностью, несмотря на то что, как отмечает архиепископ Сантьяго де Кабальерос Р. Де ла Роса и Карпио (Доминиканская Республика), религиозность – добродетель, которая связывает нас с Богом. Она может переживаться многими способами в зависимости от культуры, где она проявляется. Также она определяет практики, с помощью которых народ выражает его религиозное чувство. Говоря о зависимости от культуры, святой отец, очевидно, имеет в виду католическую культуру, которая является образующей для современной латиноамериканской цивилизации.

Действительно, понятие «плюрализм» прочно входит в сознание латиноамериканцев как элемент демократизации и глобализации. Латиноамериканские авторы прямо пишут, что с объективной точки зрения по-другому обозначить современную религиозную ситуацию на субконтиненте нельзя. Так, немецкий исследователь аргентинского происхождения Х.К. Сканноне отмечает, что самое очевидное новшество последних лет в Латинской Америке – это новизна религиозного плюрализма, который сломил предыдущую гегемонию католицизма, хотя он и продолжает оставаться религией большинства. Рассуждая о причинах возникновения этого плюрализма, Х.К. Сканноне помимо влияния со стороны Соединенных Штатов называет и такую причину, как ухудшающееся положение широких народных масс, которые ищут пути преодоления своего бедственного положения: то есть религиозный поиск для них – некая иллюзорная возможность изменения своего положения.

Таким образом, несмотря на усиление атеистических тенденций, которые свойственны, впрочем, не только Латинской Америке, а западной цивилизации в целом начиная с эпохи модерна, сама по себе эпоха модерна, а вслед за ней и постмодернистский мир, не привели к исчезновению религии как социокультурного феномена. Вопреки мнению целого ряда исследователей прошлого, таких как К. Маркс, Э. Дюркгейм, М. Вебер и других, говоривших о трагическом для религии будущем, она сохранилась и сегодня нет оснований говорить о ее возможном исчезновении. П. Бергер прямо указывает, что исследователи эпохи модерна ошибались, так как «сама по себе современность (modernity) не порождает секуляризацию… современность не обязательно секуляризирует; но она обязательно порождает плюрализм».

В случае с Латинской Америкой религиозный плюрализм, как представляется, связан со спецификой религиозного сознания на субконтиненте, которая проявляется во фрагментарном восприятии населением христианских ценностей. И это делает его еще более опасным для Католической церкви.

Говоря о внешнем влиянии на католицизм, мы не можем оставлять без внимания ситуацию непосредственно и внутри него самого. То есть, чтобы понять, почему сегодня наблюдается его столь серьезное отторжение, важно проанализировать и доктринальную сторону латиноамериканского католичества.

Обращаясь к первой половине XX века, можно утверждать, что Католическая церковь и верующие в Латинской Америке в своем подавляющем большинстве мало чем отличались от своих европейских единоверцев. В богословском плане латиноамериканский католицизм полностью находился в подчиненном состоянии по отношению к Риму, не вырабатывая своих теологических концепций. Серьезные же изменения начались лишь во второй половине XX столетия, когда регион вступил в эпоху мощных социально-экономических и политических преобразований, связанных с ожесточенным соперничеством либеральных и коммунистических движений. Ключевым же событием, как для латиноамериканских католиков, так и для католиков по всему миру, стал Второй Ватиканский собор (1962–1965), принесший серьезные изменения, повлиявшие на всю дальнейшую историю Католической церкви.

Проблема разработки новой теологии стала для Церкви ключевым моментом рассматриваемого исторического периода. К этому времени реформа католицизма уже давно назрела и перезрела. Особенно же устарела социальная программа католицизма, основанная на известной энциклике папы римского Льва XIII «Rerum Novarum», озвученной еще 15 мая 1891 года и отрицавшей позитивность социалистического пути развития.

В статье «Религиозный плюрализм в эпоху плюрализма» П. Бергер пишет, что на уровне индивидуального сознания религиозная определенность в современном мире становится все более редким явлением, а сам выбор религии диктуется либо «делом страстной приверженности (как «скачок веры» Кьеркегора), либо, что встречается более часто, эмоционально малоинтенсивным потребительским выбором (что великолепно передает американское выражение «религиозное предпочтение»). В эпоху плюрализма в религиозном плане человек оказывается предоставленным самому себе «в осмыслении и составлении собственного мнения о своей родной религиозной традиции. И даже если человек решит придерживаться очень консервативной версии этой традиции, он может, по крайней мере в принципе, изменить это решение в будущем».

В результате новых плюралистических веяний латиноамериканский религиозный ландшафт заметно изменился. И если еще пятьдесят лет назад Римско-Католическая церковь в Латинской Америке обладала исключительным влиянием во всех областях жизни и являлась монополистом в религиозной сфере, то сегодня ситуация выглядит иначе. При этом важно иметь в виду тот факт, что само присутствие Церкви за последние десятилетия в регионе не только не уменьшилось, но, наоборот, увеличилось. Так, в период с 1975 по 2000 год количество семинаристов в регионе увеличилось на 80 %, епархиальных священников – на 57 %. То есть при увеличении количества духовенства наблюдается уменьшение количества католиков.

В Латинской Америке духовенство не принимало активного участия в подготовке документов Второго Ватиканского собора, а потому многие его решения стали для него сюрпризом. Тем не менее латиноамериканская церковь, шокированная кубинской революцией, очень быстро на них отреагировала. Собор предписывал Церкви идти в мир, но мир Латинской Америки разительно отличался от европейского – это был мир бедности, зависимости. Проблема заключалась в том, что Собор фактически проигнорировал цивилизационные особенности регионов.

Таким образом, для некоторой части духовенства открылась возможность собственной трактовки «вовлечения в социальную жизнь». Именно этот факт и стал причиной зарождения такого явления, как «теология освобождения».

По сути, «теология освобождения» стала теологическим ответом латиноамериканского католицизма на экономическую отсталость субконтинента.

Следует отметить, что именно экономические факторы жестко увязывали «теологию освобождения» с социализмом. Оба движения преследовали одинаковые цели и волей-неволей переплетались в единое целое. При этом парадоксальным образом марксизм сплетался с христианством, словно не замечая существующих между ними идеологических противоречий, в первую очередь касающихся марксистской теории религии.

Вторая конференция латиноамериканских епископов (CELAM) прошедшая в Медельине (Колумбия) в 1968 году стала, по словам американского историка религии М. Форухара «кульминацией процесса радикализации Церкви в Латинской Америке». Причиной этого стало то, о чем мы писали выше: совпадение посыла Собора с экономической отсталостью региона. По мнению Ф. Берримэна, это стало своего рода основой, базовым фактором, на основе которого «Медельинские документы начали крупную реинтерпретацию основных символов христианской веры».

В «теологии освобождения» эта реинтерпретация выразилась в идее «освобождения христианских символов». Только после их освобождения можно говорить об освобождении и самого человека.

В апреле 1972 года в Сантьяго (Чили) состоялась встреча, получившая название «Христиане за социализм», в которой приняло участие более 450 представителей со всей Латинской Америки. В итоговом документе конференции, называвшейся так же, как и сама конференция – «Христиане за социализм» – отмечалось, что необходимо «новое прочтение Библии и христианской традиции, которое представляет новое фундаментальное понимание символов Христианства таким способом, которым они не будут препятствовать христианам в своей приверженности революционному процессу, но, напротив, помогут им принять его творчески». За год до этого, в 1971 году в свет выходит и знаменитая книга перуанского католического священника Г. Гутьерреса «Теология освобождения».

В результате начиная с Медельина христианское сообщество Латинской Америки «обрело свою собственную динамику и создало новую форму существования Церкви».

В данном случае следует сделать оговорку, что, безусловно, теология освобождения была лишь одним из направлений католической мысли. В целом Церковь стояла на официальных позициях, ретранслируя позицию Ватикана по основным направлениям.

Как отмечает А. И. Кривошапкин, теология освобождения это «обновленческое направление в католицизме, сформировавшееся в Латинской Америке после Второго Ватиканского собора (1962–1965)». «Обновленчество» как термин, на наш взгляд, довольно объективно характеризует общую тенденцию в католицизме в Латинской Америке в рассматриваемый период. Второй Ватиканский собор послужил катализатором в процессе раскрепощения латиноамериканского католицизма в идейном плане. Здесь важно отметить, что, по сути, до «теологии освобождения» Латинская Америка была бесплодна именно в теологическом плане, полностью следуя идеологическим разработкам Ватикана. Б. Мюссер отмечает: «В Латинской Америке, которая до этого являлась получателем европейского богословия, появилась своя теология, свои размышления о традиционных христианских доктринах».

Несмотря на то что именно вторая конференция CELAM стала своего рода водоразделом между историей латиноамериканской Церкви до выхода на сцену «теологии освобождения» и ее дальнейшим развитием, альтернативные тенденции в Церкви в регионе зародились еще за несколько лет до этого. В 1957 году в Бразилии появилось так называемое движение первичных общин, ряд священников активно участвовали в ликвидации неграмотности в сельских районах. При этом сама тенденция к социализации католицизма не была латиноамериканским новшеством. В принципе латиноамериканские священники ориентировались на общеевропейскую тенденцию того времени, где клир активно включался в социально-экономические процессы. Такие представители Католической церкви, как Э. Сюар, Ж. Лёв, М. Фавро и другие, продвигали идеи необходимости работы духовенства на производстве, приближая тем самым христианство к простым людям.

Специфика Латинской Америки в этот период заключалась в том, что часть духовенства присоединялась к вооруженной борьбе против диктаторских режимов. Ярким примером здесь служит колумбийский священник К. Торрес. Кубинские священники участвовали в повстанческой борьбе во главе с Ф. Кастро.

Ватикан изначально негативно реагировал на происходящие в Латинской Америке процессы. CELAM, как организация, подчиненная напрямую Ватикану, никогда официально не поддерживал теологию освобождения. Павел VI фактически препятствовал ее распространению в Латинской Америке, пытаясь делать это через руководство латиноамериканской церкви (в первую очередь, через сам CELAM во главе с кардиналом Саморой). Ситуация несколько изменилась с конца 1970-х годов, когда новым папой стал Иоанн Павел II. Говоря о Совещании CELAM 1979 года в г. Пуэбло можно констатировать, что в теологической сфере CELAM в целом стоял на «довольно дружественных позициях» с теологией освобождения, особенно по сравнению со временами Второго Ватиканского собора.

Тем не менее в 1980-е годы римская курия начинает новое наступление. Кардинал Й. Ратцингер (будущий папа Бенедикт XVI), возглавлявший в то время Конгрегацию доктрины веры, выпустил сразу два документа, касавшихся вопросов чистоты католического вероисповедования. Первый из них – «Инструкция по некоторым аспектам теологии освобождения» – вышел в 1984 году, а второй – «Инструкция по христианской свободе и освобождению» – в 1986 году. Как отмечает Э. Линч, для папы римского Иоанна Павла II главным врагом был современный секуляризм, а теология освобождения рассматривалась им как его проявление.

Следует отметить, что латиноамериканская Церковь оперативно отреагировала на критику из Рима. В июле 1985 года появляется так называемая «Андская декларация» ортодоксальных католиков, которая стала основой для формирования «теологии согласия». В декларации, в частности, говорилось, что подлинное освобождение человека должно быть основано на его согласии «с Богом, с ближними, со всем, что является творением».

В этот же период во многих странах региона разворачивается борьба за возвращение базовых христианских общин в лоно Церкви. Эти общины начали создаваться среди обычного (как правило, бедного) населения еще в 1960-е годы с целью изучения Библии и основ христианства. В результате многие из них попали под контроль духовенства, разделяющего принципы «теологии освобождения». Теперь же Церковь требовала, чтобы члены (и лидеры) общин отказались от своих взглядов, вернувшись к ортодоксальному католицизму.

В результате к концу 1980-х годов Католической церкви удалось прекратить распространение «теологии освобождения». Причиной этого стала консолидация ортодоксальных сил и политических и социально-экономических изменений в регионе в начале 1990-х годов. Сегодня «теология освобождения» рассматривается как некий исторический артефакт, крепко увязанный с той эпохой, в которой он только и мог появиться.

Таким образом, мы видим, что на протяжении XX века латиноамериканский католицизм прошел путь, который фигурально можно обозначить как круговой: от ортодоксии к творческому переосмыслению и обратно. Но последний участок этого пути (возвращение на ортодоксальные позиции) не представляется столь однозначным. Мы можем говорить о возвращении на позиции Ватикана подавляющей части духовенства, но не верующих. Если сам латиноамериканский католицизм осознал ту опасность, которую нес ему идеологический раскол второй половины XX века, а также консолидировался, учитывая внешние факторы (демократизация, глобализация и т. д.), то рядовые верующие не спешат сегодня возвращаться в лоно Церкви.

Выше нами были перечислены основные причины уменьшения влияния католицизма на сознание латиноамериканского населения в последние десятилетия. Но, как представляется, главная причина современного кризиса католической веры в Латинской Америке кроется в другом: население субконтинента так до конца и не усвоило христианские ценности, которые на протяжении столетий Католическая церковь пыталась ему привить. Разумеется, степень погружения населения в христианство варьируется от страны к стране, в зависимости от превалирующего этнического компонента. Обратимся к таблице на с. 100–101.

Из таблицы видно, что чисто креольских государств, то есть государств с подавляющим большинством белого населения, всего четыре. Все остальные представляют собой смешанные типы со своими социокультурными особенностями.

Не белое население стран Латинской Америки – это, в первую очередь, индейцы и выходцы из Африки. Именно их культурный компонент преобладает в ряде стран региона, определяя религиозную палитру. Говоря об индейском компоненте, следует упомянуть такое популярное на сегодняшний день течение в общественно-политической жизни региона, как индеанизм. Своими истоками индеанизм имеет индихенизм – течение общественной мысли и государственную практику, нацеленные на улучшение условий проживания коренных народов Латинской Америки и их дальнейшую интеграцию и ассимиляцию. Впоследствии из индихенизма выделился индеанизм, суть которого заключается в идее автономного развития коренных народов с опорой на собственное культурное, в том числе и религиозное, наследие.

Этнический состав государств Латинской Америки в начале XXI века [244]Данные по: Lizcano Fernández F. Composición Étnica de las Tres Áreas Culturales del Siglo xxi//Convergencia, mayo-agosto 2005, niim. 38.

Что же касается африканской составляющей, то, как известно, карибская и латиноамериканская культуры испытали сильное влияние африканской музыки, религии, традиций. Как отмечает Т. Мартин, факт африканского сознания – текущая и доминирующая тема в карибской истории XX века. Корни африканского сознания XX века восходят к более раннему периоду – к XIX веку и ранее. После отмены рабства многие выходцы из Африки пытались вернуться на свою историческую родину. Так, в частности, тысячи конголезцев, проживавших на Кубе, искали пути репатриации в Конго. Но уехать удалось далеко не всем. В результате огромное количество чернокожего населения осталось на постоянное жительство в странах Латинской Америки.

Как отмечает известный мексиканский философ аргентинского происхождения Э. Дюссель, во времена рождения испано-американской цивилизации, когда происходило слияние культур и цивилизаций (amerindianas), христианское сознание утверждалось очень быстро (быстрее или медленнее в ту или иную эпоху), занимая позиции, предлагая и создавая инструменты для своего эффективного продвижения.

Следует помнить, что евангелизация Латинской Америки являла собой столкновение между мифическим миром и миром христианства (веры), между индейским духом и христианской душой. Таким образом, оно не должно пониматься как простое столкновение испанского мира и индейского. По мнению Э. Дюсселя, в данном случае необходимо говорить о проблеме латиноамериканского мессианства… унификации христианства и испанизма против чистого язычества. И действительно, латиноамериканское сообщество рождалось в результате слияния трех полюсов: испанской цивилизации, Церкви (которая часто действовала автономно) и амеро-индейской цивилизации (amerindianas). Следует добавить к этому и влившийся позже африканский компонент, оказавший огромное влияние на формирование латиноамериканской цивилизации.

Важно отметить, что, по мнению ряда исследователей, своего рода связующим звеном между различными этносами на протяжении столетий служил христианский образ Девы Марии. Хорошо известно, что культ Богородицы является одним из центральных в католицизме – согласно католической традиции, закрепленной «ех cathedra» в 1950 году папой Пием XII, вслед за Успением Богородицы последовало ее Вознесение. Но если в Европе столь высокий (официальный) статус Дева Мария приобрела только в середине XX столетия, то в Латинской Америке она уже давно считалась центральной фигурой христианства. Как отмечает Ф. Баес-Хорхе, ее мощное влияние распространялось (и распространяется) абсолютно на все сферы жизни латиноамериканцев – от самых интимных (здоровье, межличностные отношения) до самых сложных, таких как политическая.

Почитание Девы Марии имеет различные объяснения. Мексиканский теолог X. Гарсия Гонсалес, как и мексиканский исследователь X. Л. Герреро, полагают, что все дело в самом образе Богоматери и символике, которую индейцы считали и восприняли. Так свечение вокруг образа (на изображении), а также розовые и алые оттенки ее одежд ассоциировались у местного населения с рассветом, то есть с Солнцем. Образ лег на представления индейцев (в первую очередь, ацтеков) об эпохе пятого Солнца (nahui ollm).

Дева Мария почитается абсолютно всеми социальными слоями и этническими группами региона. При этом именно она часто становится объектом синкретизации.

Проблема так называемого народного католицизма (шире – народной религиозности) уже не первый год является дискуссионной в латиноамериканских научных исследованиях. Первое, что следует отметить в этой связи, что имеются два основных аспекта при подходе к изучению данного явления: онтологический и гносеологический. Первый состоит в концептуальном определении народной религиозности, второй – в выявлении ее основных черт.

Говоря о народной религиозности в Латинской Америке, мы имеем в виду, прежде всего, религиозный синкретизм. Можно рассматривать народную религию как более простое, примитивное прочтение религии официальной – в этом случае речь может идти о несоблюдении обрядовой стороны, незнании священных текстов, упрощении процедур и так далее. Но в Латинской Америке «народность» христианской религии связана, прежде всего, с привнесением в нее чужеродных компонентов. Таким образом, религиозное сознание большой части населения Латинской Америки – это синкретическое религиозное сознание.

Следует отметить, что сам термин «синкретизм» по отношению к религии не является, с точки зрения некоторых исследователей, бесспорным. Так А. Лампе полагает, что данный термин, скорее, описательный, нежели объясняющий суть явления, а связь между католицизмом и религиозными верованиями индейцев или африканскими практиками, как пространство народной религии, предпочтительнее называть мультирелигиозным.

Как отмечает X. Рамирез Калсадилья, рассматривая специфику латиноамериканского религиозного сознания, – структура религиозных идей трансформируется от простых форм до доктринальных комплексов, в то время как существует два разных вида религиозного сознания: одно систематизированное, разработанное на идеологических уровнях, и другое – повседневное, с большой долей эмоций. В результате, определяя народную религиозность, он делает следующее заключение: «Доктринальные теоретические системы и организации находятся в противостоянии с изменчивостью и спонтанностью. Но внутри них появляются и более восприимчивые к изменениям, спонтанности и включению новых элементов религиозные варианты.

В их движении по отделению от ортодоксального ядра и находится объяснение народной религиозности».

Бразильский исследователь П. Рибейро де Оливейра определял народный католицизм следующим образом: «набор представлений и религиозных практик, развитых народным воображением, начиная с религиозных символов, введенных миссионерами и колонизаторами, с которыми соединились религиозные индейские и африканские символы».

X. Рамирез Калсадилья дает свое определение народной религиозности: «Мы определяем религиозность как степень и способ, с помощью которых вера и религиозные практики появляются в сознании и поведении верующего или группы верующих».

Говоря о народной религиозности X. Эстрада Диас отмечает, что народная религиозность понимается в большинстве случаев как синкретизм, язычество и христианство одновременно. При этом надежда на Бога сопрягается в ней с опорой на магический компонент.

Католическая церковь чутко следила за развитием народной религии. При этом церковные иерархии употребляли термин «народный католицизм» как исконно присущий, но не извращающий суть веры, оговариваясь, что до некоторых эта вера пока что дошла не в полной мере. В 1979 году на Третьей епископальной конференции в Мексике шло активное обсуждение проблематики, связанной с народной верой и ее спецификой. В заявлениях конференции давалось следующее объяснение специфики латиноамериканского католицизма: «Говорится о форме культурного существования по которой религия воспринимается конкретным народом. Религия латиноамериканцев в своей наиболее характерной культурной форме – вера, выраженная в католицизме. Это народный католицизм… Набожность в народный католицизм не проникла должным образом и не достигла евангелизации коренных культурных групп, а также населения африканского происхождения…».

В свою очередь, архиепископ Сантьяго де Кабальерос Р. Де ла Роса и Карпио выделяет следующие компоненты, соединяющиеся в специфическую религиозность латиноамериканцев:

1. Туземные религии, которые присутствуют на латиноамериканском субконтиненте, где регистрируется более 66о различных этнических групп.

2. Африканские религии, так как черный компонент так или иначе присутствует практически во всех странах Латинской Америки.

3. Народный католицизм.

Говоря о динамике существования религиозного сознания, безусловно, представляется важным выяснение возможных путей его дальнейшего развития. Американские исследователи С. Ростас и А. Друджес полагают, что в будущем Латинская Америка не станет, например, более католической или более протестантской, чем она была в прошлом. По их мнению, люди имеют свои собственные стратегии и приоритеты при выборе религии. И более того, «они имеют тенденцию производить свою собственную версию той или иной религии».

Как представляется, современный секулярный мир движется в сторону смены нынешней парадигмы сознания, которая вытеснила сверхъестественное за свои пределы. Мир не становится нерелигиозным, но и нельзя говорить о том, что религия продолжает играть в нем ту роль, которую она играла прежде. Сегодня все чаще звучат разговоры о постсекулярном будущем, при этом «современные исследователи не дают однозначного ответа на вопрос о содержании понятия постсекулярности».

В нашем видении постсекулярное общество (западное, в том числе и латиноамериканское) – это общество мультирелигиозное, постепенно отходящее от диктата мировых религий. Латинская Америка сегодня ярко демонстрирует, что доминирующая в ней католическая вера в своем догматическом варианте (а только он и возможен в случае с христианством, обладающим жесткими догматами) все меньше находит отклик в сердцах верующих. Население начинает все больше обращать внимание на более либеральные варианты христианства, а также нехристианские религиозные традиции. Все это говорит о постепенной смене ориентиров в религиозном сознании латиноамериканцев, которое в условиях религиозного плюрализма само становится плюралистичным.

2.1. Католическая церковь на Кубе в первой половине XX века

Согласно предложенной нами трактовке религиозной системы как состояния той или иной религии в определенный исторический момент обратимся к рассмотрению кубинского католицизма в период с начала XX столетия и до сегодняшнего дня. Точкой отсчета для нас будет служить обретение Кубой независимости в конце XIX века. Как будет показано ниже, именно это событие отделяет одну стадию развития Католицизма на острове (как, впрочем, и всех других религиозных конфессий) от предыдущей. Следующим ключевым событием, положившим начало развитию новой стадии религиозной жизни, является революция 1959 года. Хотя социалистический строй продолжает свое существование на Кубе и сегодня, тем не менее, на наш взгляд, с начала 1990-х годов можно говорить о зарождении третьей религиозной системы католицизма в рассматриваемый период.

Таким образом, в главе будет рассмотрено три стадии развития христианства католического вероисповедания на Кубе или, другими словами, три религиозные системы католицизма, сменявшие одна другую на протяжении XX века.

Каждая из стадий определялась социально-экономическими, политическими изменениями на Кубе, а также глобальными процессами внутри самого католицизма. В результате каждый этап характеризуется следующими внешними (по отношению к католицизму) и внутренними факторами:

1. Внешние: обретение независимости, усиление американского влияния, господство креольской буржуазии. Внутренние: становление национальной духовной иерархии (1898–1959).

2. Внешние: социалистические преобразования, политика атеизма, изменения социальной структуры общества. Внутренние: Второй Ватиканский собор, теология освобождения, встраивание Церкви в новую социальную структуру (1959–1991).

3. Внешние: Крушение социалистического лагеря, экономические преобразования, демократизация режима. Внутренние: попытки активизации религиозной жизни, восстановление храмов, учебных заведений и т. д. (1991 – настоящее время).

Схема развития католицизма на Кубе в контексте развития католицизма в целом выглядит следующим образом:

Таким образом, мы говорим о постепенном снижении влияния католичества на Кубе со все более очевидной сменой типа религиозного сознания – с коммисционного на сенситивное. Двадцатый век, ознаменовавшийся либерализацией католицизма ввиду демократизации как мировой тенденции развития в общем, на Кубе проявился и в наложении на указанную особенность социалистического поворота, внесшего свои серьезные коррективы. Таким образом, если первая половина XX столетия ознаменовалась для Кубы наступлением (ввиду американского влияния) своего рода прообраза эпохи религиозного плюрализма, то вторая – атеизацией общества. Католицизму были нанесены сразу два значительных удара. Безусловно, в этих условиях религиозное сознание кубинцев подвергалось существенной трансформации.

Исследователи чаще всего говорят о Кубе как о стране с низким уровнем религиозности. Так, известный кубинский специалист Ф. Ортис еще в начале XX века полагал, что с точки зрения отношения к религии позицию кубинцев можно охарактеризовать как безразличную1. Еще раньше, в середине XIX века Н. Тарреа говорил о том, что хотя гаванцы должны были бы быть католиками, но многие безразличны относительно религии [260]Torrea N. «La isla de Cuba»//Juan Perez de la Pena: La Isla de Cuba en el siglo xix vista por un extranjero. Editorial Ciencias Sociales. La Habana, 1981.
. Тогда же побывавшая на Кубе писательница Ф. Бремер писала: «Среди иностранцев различных национальностей, побывавших на Кубе, есть единство мнения об абсолютном отсутствии религиозной жизни на Острове. Священники живут в очевидном противоречии с данными ими обетами, никем не уважаемые и не заслуживающие этого». Более того, понаблюдав за некоторыми католическими церемониями, она восклицала: «Это был блестящий спектакль, но такой же и неуместный. Даже дыхание серьезности, кажется, его не касалось. Было очевидно и ясно, судя по этой процессии, что религия умерла на Кубе!». Наблюдатели видели апатию верующих и безразличие духовенства.

Говоря о Кубе, мы сталкиваемся с понятием «cubanidad», которое можно условно перевести на русский язык как «кубинскость». Как отмечает Г. Перес-Фирмат, существует три схожих термина, имеющих одинаковое значение – «cubanidad», «cubania» и «cubaneo», но старейший из них именно первый, корни которого уходят в XIX век. При этом если термины «cubanidad» и «cubaneo» практически идентичны, то термин «cubaneo» имеет несколько иной оттенок. В научный оборот его ввел известный кубинский исследователь Ф. Ортис, в своем докладе на конференции в Гаванском университете 28 ноября 1939 года, позже опубликованном отдельной статьей в журнале «Revista Bimestre Cubana». Данный неологизм он позаимствовал у испанского философа М. де Унамуно, который делал различие между терминами «hispanidad» и «hispania». М. де Унамуно полагал, что это различие необходимо, проводя аналогии с терминами «humanidad» и «hombria», где первый термин имеет общее значение, а второй – индивидуальное. В своей статье 1927 года «Hispanidad» философ писал: «Когда я говорю Hispanidad, я говорю об исторической категории, а также о духовной, которые вместе создали душу территории с ее контрастами и внутренними противоречиями».

Таким образом, вслед за М. де Унамуно Ф. Ортис вкладывает в понятие «cubania» более узкий смысл, связанный не со всем спектром особенностей Кубы (в том числе и как государства), а именно с особенностями внутреннего склада кубинцев.

Несмотря на различия, мы будем пользоваться именно термином «cubanidad», который имеет более широкое значение, так как в случае с формированием и бытием религиозного сознания важно влияние факторов всех порядков.

Задаваясь вопросом, что есть «cubanidad», Ф. Ортис отвечает: ответ кажется простым. «Cubanidad» – это «кубинское качество», способ его проявления, его характер, его отличительные черты, его индивидуализация внутри общего, универсального. В одной из своих работ он сравнивает рассматриваемый термин с кубинским блюдом ajiaco – супом, состоящим из множества перемешанных ингредиентов: «Куба – это ajiaco».

Проблема же заключается именно в определении и выявлении этих отличительных черт или, другими словами, ингредиентов ajiaco. Как представляется, без понимания того, что есть «кубинскость», невозможно понять специфику религиозного сознания кубинцев, так как любое религиозное сознание есть продукт определенного общества, в котором оно проявляется.

Попытаемся выделить основные черты, сформировавшие кубинцев как нацию. Как отмечает М. де ла Синта Рамбладо Минеро, «cubanidad» выражает сущность или, говоря другими словами, душу всего, что есть на Кубе и что Испания настойчиво хотела уничтожить. Эта сущность «кубинского» характеризуется ее многокультурностью и независимостью от испанской идентичности.

История Кубы отличается от истории других стран Латинской Америки, по крайней мере в нескольких важнейших аспектах, которые, несомненно, оказали, возможно, решающее влияние на мировоззрение кубинцев. Здесь не было развитых индейских цивилизаций, как в Мезоамерике или Андах. Местные индейцы (arahuacos), которых застали испанцы, были бедными и отсталыми, не имели городских поселений и развитой социальной структуры. Все, что они делали, – это сворачивали листья и вдыхали дым. В результате почти все они были уничтожены болезнями или смешались с испанским населением.

Не обладая богатыми ресурсами, довольно скоро Куба оказалась своего рода перевалочной базой и плацдармом для дальнейшего наступления на континент. Ситуация изменилась с зарождением в Европе моды на сахар. На Кубе появляются тростниковые плантации, на которые массово завозятся негры-рабы.

Постепенно возникла и креольская буржуазия, которая все больше нуждалась в независимости от метрополии. Таким образом, на Кубе сформировались три основные группы населения, из которых индейская была самой малочисленной и фактически никак не влияла на формирование национального самосознания и идентичности.

Примечательно, что национальный герой Кубы, мыслитель и политический деятель X. Марти, дал свою уникальную характеристику кубинцев: «кубинец – это больше чем белый, больше чем мулат, больше чем негр».

Таким образом, религиозная жизнь кубинцев не характеризуется ни католицизмом, который принесли с собой испанские колонизаторы, ни ортодоксией какой-либо другой религиозной системы, а верой в сверхъестественное, которая в своих основных чертах была присуща и присуща и сегодня как городскому, так и сельскому населению страны .

Как полагает X. Рамирез Калсадилья, кубинская религиозность не ограничивается организованными формами, как обычно о ней думают и пишут. Есть другая религиозность, самая распространенная, которую можно назвать народной религиозностью, которая и олицетворяет религиозность в кубинском обществе.

Таким образом, религиозное сознание кубинцев – это своеобразный синтез, смешение различных традиций, объединенных единым целым – католицизмом.

Отдельного внимания заслуживает рассмотрение вопроса народной религиозности на Кубе кубинским отделением Комиссии по изучению истории Церкви в Латинской Америке (CEHILA). Так, член Комиссии доктор Р. Гомес Трето делает следующие выводы: не существует просто афро-католического синкретизма. У чувствительности народной религиозности на Кубе существуют различные составляющие, также не простые . Р. Гомес Трето выделяет несколько мощных источников влияния, происходящих из различных религиозных течений:

1. Африканский нигерийский культурный комплекс лукуми (йоруба) и конго-ангольский культурный комплекс.

2. Африканское влияние XIX века, в результате миграционных процессов в этот период.

3. Средневековый испанский католицизм, испытавший с одной стороны влияние мавританской культурной традиции, а с другой – влияние иудаизма (сефардов).

4. Протестантизм, начавший проникать на Кубу в последние десятилетия XIX века.

5. Спиритизм XIX века (распространение спиритических столов в западной части Кубы и «веревок» (de cordon) в провинциях Камагуэй и Орьенте).

Уникальность религиозного сознания кубинцев заключается в том, что изначально в нем преобладал сенситивный компонент. Догматику усваивало лишь немногочисленное белое население. Остальные же принимали христианскую доктрину поверхностно, предпочитая более практические народные религиозные представления. В результате, оставаясь формально католиками, кубинцы в массе своей таковыми не являлись и не являются.

Говоря о кубинском католицизме, необходимо отметить его центральные священные символы. Безусловно, главным из них является так называемый образ Девы Милосердия из Кобре. Как отмечает О. Зуньига, начиная с Десятилетней войны за независимость (1868–1878) образ Девы Милосердия из Кобре превращается в центральную фигуру религиозного единства кубинцев, направленного против тотального влияния католицизма испанского образца, поддерживавшего колониализм.

Дева Милосердия из Кобре – образ, который находится в святилище в нескольких километрах от города Сантьяго-де-Куба, в провинции с одноименным названием, откуда он и получил свое имя. Но прежде, чем на Кубе появилась своя национальная Дева Мария, на острове зародилось в целом типичное для католиков почитание ее образа. Как пишет падре X. Риверо, Алонсо де Охеда и другие первые конкистадоры стремились обратить в христианскую веру местное индейское население. Но индейцы отказались креститься, вследствие чего испанцы были вынуждены спасаться бегством. В результате они оказались в индейском поселении Куэиба, где население отнеслось к ним с сочувствием. В благодарность Богу испанцы воздвигли небольшую часовню, в которой установили образ Девы Марии – один из первых (если не первый) из зафиксированных на Кубе1.

Что же касается непосредственно почитаемого на Кубе образа Девы Милосердия, то ее явление согласно документам кубинской Католической Церкви случилось в 1607 или 1608 году (точную дату установить так и не удалось). По общепринятой на Кубе версии, ранним утром два брата-индейца Хуан и Родриго де Ойос и креол Хуан Морено были направлены администрацией поселения Варахагуа за солью на берег залива Нипе. Когда группа прибыла на побережье, начался сильный шторм с дождем. В течение трех дней они были вынуждены укрываться в хижине, после чего смогли продолжить свой путь. Погрузившись на лодку, они отплыли от берега, когда в утреннем тумане они заметили неясную фигуру, приближающуюся к ним – это и был образ Девы Марии в виде небольшой пластины (порядка 15 сантиметров), на которой была изображена она сама, а также размещалась надпись: Я – Дева Милосердия [276]Historia de la Aparicion de Nuestra Sra. de La Caridad del Cobre//Documentos originales guardados en la sede de la Conferencia de Obispos catolicos de Cuba, P– 41.
. Приставка же «из Кобре» появилась в связи с тем, что явление происходило неподалеку от медных рудников в одноименной местности (медь по-испански – el cobre).

Дальнейшее становление образа происходило в контексте постоянного продолжения чудесных явлений Богоматери, например девочке Аполонии.

Часовня в честь Девы Милосердия постепенно становилась популярным местом паломничества среди населения. В XVIII веке духовенство принимает решение о постройке нового храма в месте явления Девы девочке Аполонии.

Во время войны за независимость образ являлся повстанцам при различных обстоятельствах, после чего получил название Мамбистской Девы (Virgen Mambisa). По словам генерала А. Масео, Дева «сражалась в небе» на его стороне. После же окончательной победы в 1898 году генерал К. Гарсия провел торжественную мессу возле образа, благодаря Деву за освобождение Кубы1.

Несколько лет спустя (24 сентября 1915 года), в письме, написанном в Вилья-дель-Кобре, ветераны кубинской Освободительной армии (во главе с И. Раби) просили папу Бенедикта XV официально объявить Деву Милосердия «покровительницей Республики Куба». Ветераны писали о своей безусловной принадлежности к лону Апостольской Римско-Католической Церкви. Подтверждая свою веру, они просили: «сегодня, объединенные в городе Кобре, в котором находится святилище Святой Девы Милосердия, стоя перед ним на коленях, мы договорились о том, чтобы обратиться к Вам с просьбой о реализации нашей самой прекрасной истинно кубинской надежды – признания Покровительницей нашей молодой Республики Святую Деву Милосердия из Кобре…» [278]A la beatitud de Benedicto xv//Documentos originales guardados en la sede de la Conferencia de Obispos catolicos de Cuba, p. 45.
.

Аргументируя свою просьбу, лидеры освободительного движения отмечали, что образ Девы Милосердия из Кобре «почитается кубинцами в пылу крупных сражений, в превратностях жизни, когда смерть близка или в минуту отчаяния», что образ «всегда приходил в минуты опасности, чтобы рассеять ее, что он как роса для наших душ… квинтэссенция кубинского».

Понтифик ответил утвердительно: в мае 1916 года Дева Милосердия из Кобре обрела свой нынешний статус. Как отмечает Ф. Баес-Хорхе, образ и сам культовый статус Девы Милосердия серьезно изменился в течение трех веков с момента начала его почитания неграми и мулатами Сантьяго-де-Куба. Из некоего маргинального феномена он превратился в общенациональный священный символ, интегрирующий различные социальные компоненты.

Таким образом, национальное и религиозное сознание кубинцев в рассматриваемый период сливались в одно целое. Объединение происходило на базе священной для всех социальных слоев символики, ассоциировавшейся с национальной идентичностью. При этом, что крайне важно, образ Девы Милосердия противопоставлялся официальной Церкви. Тем самым подчеркивался сакральный характер борьбы за независимость: сама Богоматерь, по мнению мамбистов, была на стороне кубинцев.

Объединительная функция Девы Милосердия хорошо прослеживается в молитве, обращенной к ней, посвященной празднованию явления ее образа:

Роль и место Девы из Кобре отметил и папа римский Бенедикт XVI во время своей мессы в Сантьяго-де-Куба, посвященной ее четырехсотлетию:

«Эта святая Месса, вызывающая у меня радость прибытия в первый раз с пастырским визитом в эту страну, проходит в контексте Юбилейного Года Марии, организованного в честь поклонения Деве Милосердия из Кобре, покровительнице Кубы, в четырехсотлетие явления и присутствия ее образа в этих благословенных землях… Я был наполнен волнением, зная рвение, с которым Мария была встречена многими кубинцами, во время паломничества по острову».

Таким образом, религиозное сознание кубинцев структурно представляется как преимущественно сенситивное, чувственное, направленное на образное восприятие, нежели на догматическое понимание католицизма. При этом догматическая сторона в нем представлена крайне слабо. Даже образ Девы Марии не является в кубинском католицизме полностью каноническим, приобретая черты полуязыческой богини, участвующей в жизни людей. Особенно ярко это проявляется в сантерии, о которой речь пойдет ниже.

Религиозное сознание кубинцев – это ярко выраженное народное религиозное сознание, в котором перемешаны традиции различных культур, составляющих единую кубинскую культуру. Кубинцев нельзя называть католиками в традиционном понимании. Их католицизм имеет мощный этнический (в первую очередь, африканский) оттенок. Представления выстраиваются на основе личностного восприятия религиозной догматики. Имеет место сильная примесь магизма, который причудливым образом переплетается с верой в христианского Бога.

Безусловно, истинное содержание католицизма на Кубе можно понять лишь проанализировав его историческое и теологическое развитие на острове. Обратимся к истории и сущности кубинского католицизма в первой половине XIX века.

Испанская колонизация положила начало истории существования католицизма в Латинской Америке. Официальная дата начала христианства на Кубе – 1511 год. Именно тогда на острове высадились первые четыре католических монаха, которые входили в состав экспедиции Д. Веласкеса. В 1518 году на Кубе появляется первое епископство (Nuestra Senora de la Asuncion de Baracoa) во главе с Хуаном де Витте, а в 1522 году буллой папы Адриана VI оно было перемещено непосредственно в город Сантьяго-де-Куба, где находится и сегодня. До начала XIX века кубинская епархия, так же как и Католическая церковь в Испании, обладала собственностью, но в начале столетия церковная собственность в Испании была конфискована государством. Если первоначально эта конфискация касалась только собственности церкви только в самой Испании, то к концу 1830-х годов встал вопрос и о церковном имуществе на Кубе. В результате в 1841 году губернатор Кубы Вальдес осуществил конфискацию, передав церковное имущество в пользу государства. Как пишет «Католическая энциклопедия», среди конфискованных зданий оказался женский францисканский монастырь, который стал использоваться как таможня, женский доминиканский монастырь, перешедший Гаванскому университету, женский монастырь августинцев, в котором разместилась Академия наук. Ряд сооружений стал использоваться испанскими военными в качестве казарм. Имущество было возвращено церкви уже в начале XX века, в период американской оккупации Острова.

С XVII века на Кубе начинается зарождение национального клира. В 1689 году на острове насчитывалось уже 225 священников, преимущественно креолов.

В 1705 году на Кубу назначается первый кубинский епископ Д. Ресино (1705–1711), который был назначен в качестве вспомогательного прелата для апостольской работы во Флориде.

Во второй половине XVIII века на Кубе служило более 700 священников. В Гаване располагалось 33 церкви и 10 монастырей .

К началу XIX века Церковь (в первую очередь, Ордена иезуитов и доминиканцев) владела третью всех богатств Кубы, контролировала такие сферы, как образование, здравоохранение, благотворительность. Таким образом, к этому времени Католическая церковь стала полноценной частью колониальной системы на острове.

С конца XVIII века Куба являлась церковной провинцией с двумя епископатами: в Сантьяго-де-Куба и в Гаване. К середине XIX столетия на острове насчитывалось 438 приходов. При этом 252 из них располагались в западной части острова, 101 в центральной и 85 – в восточной. Следует отметить, что в этот период церковным влиянием фактически не были охвачены крестьянские слои населения, а также рабы, так как урбанизация ориентировала Церковь все больше именно на городское население. Кроме того, Церковь никак не порицала эксплуатацию как свободного, так и рабского населения. Все это существенно подрывало ее авторитет среди бедного населения, а также рабов. Кроме этого, Церковь активно выступала на стороне метрополии, то есть Испании, в вопросе национального самоопределения Кубы.

Ситуация начала меняться к 1850-м годам. К этому времени на острове сформировалась национальная буржуазия, которая в своих интересах все больше тяготела к Соединенным Штатам.

В XIX веке именно среди католиков появляются первые национально ориентированные лидеры. Своего рода интеллектуальными и духовными центрами на Кубе становятся две семинарии – Семинария Святого Карлоса и Семинария Святого Амвросия. Именно из них вышли такие патриотически настроенные священники, как Хосе Агустин Кабальеро и Феликс Варела Моралес.

В 1868 году на Кубе вспыхнула так называемая Десятилетняя война за независимость, завершившаяся подписанием в 1878 году Занхонского договора, по которому на острове начинались серьезные социально-экономические преобразования. Рабы, сражавшиеся во время войны против Испании, получили свободу. После этого эпоха рабовладения на Кубе была фактически завершена, а в 1880 году рабство было окончательно отменено.

С начала войн за независимость Кубы, то есть с 1868 года, церковная иерархия на Кубе и в Испании интерпретировала эту борьбу как еще один пример атак радикального и антирелигиозного либерализма на Церковь и общественный порядок. Таким образом, Католическая церковь выступала надежным союзником испанской короны.

В ходе войны за независимость 1895–1898 гг. Католическая церковь активно выступала против кубинского патриотизма, отстаивая интересы Испании. Епископ Гаваны Мануэль Сантандер и Фрутос, этнический испанец, 28 февраля 1895 года написал так называемую «Молитву времен войны» («Oracion Ргоtempore belli»), которая должна была читаться в церквях по всей стране. 31 октября 1895 года Церковь выпускает циркуляр, в котором говорилось, что у кубинских патриотов «нет сердца».

Как отмечает И.Р. Григулевич, победа кубинского народа над испанскими колонизаторами в войне 1895–1898 гг. была сведена на нет вторжением на Кубу американских оккупантов. Куба попала под контроль империалистов США, которые при поддержке церковников, быстро переметнувшихся к новому хозяину, продолжали насаждать на острове расовую дискриминацию.

Определяя место католицизма на Кубе накануне войны за независимость, важно иметь в виду, что к 1895 году Испания являлась единственной европейской страной, у которой был конкордат со Святым Престолом, а сам папа римский Лев XIII был крестным отцом наследника испанского престола Альфонсо, что еще больше в сознании кубинцев ассоциировало Католическую церковь с Испанией и ее колониальной гегемонией .

Духовенство кубинского происхождения всегда чувствовало себя ущемленным по сравнению со своими испанскими коллегами, которые превалировали в кубинской Церкви. Следует отметить, что Куба не являлась исключением в данном случае. Как замечает В.М. Богомазов, «на протяжении всего колониального периода истории Латинской Америки духовенство в колониях состояло почти исключительно из европейских (в основном испанских и португальских) священников и монахов». При этом первые два столетия испанского господства в Латинской Америке почти все духовенство в колониях состояло из испанцев. В XVIII в. рядовое духовенство стало постепенно пополняться из числа креолов, среди которых все острее проявлялось враждебное отношение к испанцам. Важно иметь в виду, что, как пишет И.Р. Григулевич, духовная карьера была единственным общественным поприщем, единственной профессией, в которой могли преуспеть представители креолов, а общее антииспанское настроение, характерное для креолов, передавалось и священникам-креолам.

8 сентября 1898 года четыре кубинских священника Э. Лекуна, М. Гонсалес, Ф. Даниэль и X. Гомес направили папе Льву XIII послание, в котором выражали надежду, что Понтифик назначит в кубинские епархии кубинских священников.

30 сентября 1898 года появился так называемый «Манифест коренного кубинского духовенства», под которым поставили подписи 52 священника-креола. В манифесте утверждалось, что собственно кубинское духовенство находится на маргинальных позициях на острове, притесняется испанской церковной иерархией. Как отмечает 3. Санчес, помимо того что священники выступали против испанцев, вставая на сторону национально-освободительного движения, в манифесте вместе с тем они выражали и обеспокоенность возможным исчезновением католицизма на Кубе вообще .

Анализ данного документа дает хорошее представление о настроениях как среди кубинских священников, так и среди прихожан накануне XX века. Манифест говорил о том, что все кубинцы в колониальные времена знали, что они не могут сотрудничать с испанским клиром, «так как он был рядом с врагами революции и ее прав, защищая Корону, потому что он был антикубинским». Фактически, заявляя о вредоносной функции испанцев для Католической церкви на острове, священники требовали образования национальной кубинской Церкви, «свободной от испанского контроля».

Во время первой американской оккупации (1898–1902) не только духовные, но и светские власти выступали с инициативами по освобождению кубинской Церкви от иностранной зависимости. Максимо Гомес (главнокомандующий Освободительной армией в кубино-испанской войне 1895–1898 годов) пытался сформировать национальную Католическую церковь, независимую от Ватикана. Но их обращение было поддержано меньшинством духовенства из числа сторонников этой идеи (из числа патриотов) – большая же часть священников еще до американской оккупации полностью поддерживала испанское колониальное господство, то есть не была национально ориентированной. Стремление кубинских патриотов полностью ликвидировать испанские (в том числе и религиозные институты) на Кубе понятно. Но этот шаг был слишком радикальным, особенно с учетом доминирования испанских священников в кубинской епархии. Как мы увидим, во второй половине XX века то же самое попытается сделать другой кубинский лидер – Ф. Кастро. Но и его попытка по созданию национальной кубинской Церкви будет неудачной, хотя он и избавится от испанского духовенства, объявив его агентом «фашистского» влияния генерала Франко.

Тем не менее победа кубинцев в войне за независимость обрекала Католическую церковь на серьезные изменения, хотя бы потому, что на этот момент ее возглавляли испанцы – противники независимости Ф. Саенс де Уртури (архиепископ Сантьяго-де-Куба) и М. Сантандер-и-Фрутос (епископ Гаваны). Освободившись от испанского контроля (Patronato Real), Церковь на Кубе вступила в новый этап своей истории.

21 ноября 1899 года епископом Гаваны становится 43-летний итальянец Донато Сбаретти, являвшийся с 1893 года аудитором Апостольской Миссии в Вашингтоне. Очевидно, что это назначение было невыгодно ни кубинцам, ни испанцам. Таким образом, Соединенные Штаты ставили своего человека для контроля над духовной жизнью кубинских католиков. По мнению современного кубинского священнослужителя главного викария Гаваны монсеньора К. Мануэля де Сеспедеса Гарсия-Менокаль, это был «правильный» выбор со стороны США, так как новый епископ имел «хорошие связи в североамериканских правительственных кругах, не доверял способности кубинцев самим управлять своей страной, и все, кажется, показывает на то, что он, кроме того, был анексионистом».

Таким образом, назначение Д. Сбаретти было компромиссом со стороны Ватикана. С одной стороны, он фактически отдавал духовную сферу на острове под контроль Соединенных Штатов, но с другой – не допускал «кубанизации» Католической церкви. Именно в ответ на назначение Д. Сбаретти со стороны кубинских патриотов возникла инициатива по созданию национальной Церкви. Как отмечает И.Р. Лаврецкий, «этот шаг Ватикана вызвал большое возмущение у кубинских патриотов», которые активно агитировали за высылку нового епископа с острова.

В 1901 году Конституционная ассамблея Кубы разработала текст новой конституции государства. Параграф 5 Статьи 26 текста конституции устанавливал: «религиозную свободу и свободу отправления всех культов без ограничений, кроме как уважения христианской морали и общественного закона». Кроме этого, прописывалось, что Церковь будет отделена от государства, которое не сможет субсидировать какой-либо один культ.

С конца 1902 года патриотически настроенные священники начинают отстраняться и порицаться правительством президента Томаса Эстрады Пальмы, которое, как отмечает X. Рамон де ла Пас, заменяет их соглашательским и неоколониальным духовенством. Проамериканская направленность президента Эстрады Пальмы была очевидна еще в период президентских выборов, когда Соединенные Штаты откровенно поддерживали его кандидатуру. Расплатой за эту поддержку стала политика, направленная на предоставление США открытого доступа, как в экономику, так и в духовную сферу острова.

Сама кубинская Церковь позже в документах Епископальной Конференции (1986 г.) оценивала этот период весьма неоднозначно. С одной стороны, она говорила о трудностях, связанных с североамериканским вмешательством: упразднение молитв в школах, устранение Церкви из социальной сферы, создание благоприятных условий для протестантов. Но с другой стороны, Церковь обрела свободу от испанского покровительства. Следствием этого стало увеличение епископатов, появление кубинских священников.

Говоря об этом периоде, нельзя не упомянуть об архиепископе Шапелье, который был назначен Ватиканом своим представителем в Гаване. По мнению М. Родригеса, «Монсеньор Шапелье был архитектором всей новой церковной структуры на Кубе».

К концу XIX века на Кубе существовало два центра католицизма, вокруг которых сосредоточивалась духовная жизнь католиков в этот период: архиепископаты в Сантьяго-де-Куба (основан в 1516 году) и в Гаване (основан в 1787 году). Но в 1902 году, когда Куба получает независимость и становится республикой, на острове происходит административно-территориальная реформа, в результате которой образуются новые провинции, в которых возникают свои католические епархии: в 1903 году в Пиньяр-дель-Рио и Сьенфуэгосе, в 1912 году – в Матанзасе и Камагуэе.

В этот период Церковь начинает вести активную социальную работу на острове, для чего создаются различные благотворительные и социальные организации: «Орден рыцарей Колумба» (Orden de los Caballeros de Colon, 1909 г.), «Католическая академия общественных наук» (Academia Catolica de Ciencias Sociales, 1922); «Дамы Изабеллы» (Damas Isabelinas, 1925), «Федерация кубинской католической молодежи» (Federacion de la Juventud Catolica Cubana, 1928), «Ассоциация католических рыцарей Кубы» (Asociacion de Caballeros Catolicos de Cuba, 1929). Чуть позже, в 1930-е годы, возникают распространенные и в других латиноамериканских государствах организации – «Молодежное католическое действие» (Juventud de Accion Catolica), «Крестьянская католическая молодежь» (Juventud Catolica Campesina) и «Университетская католическая группа» (Agrupacion Catolica Universitaria).

С 1918 года в Латинской Америке начинается так называемое движение за университетскую реформу, направленное на предоставление учебным заведениям больших свобод, в том числе от религиозного влияния. Само движение зарождается в Аргентине, но довольно быстро оно распространяется и на другие страны региона. На Кубе это движение появилось и получило свое развитие благодаря двум организациям – Студенческой университетской федерации и Революционной студенческой группе, – возглавляемых А. Мельей. В период с 20 по 25 октября 1923 года состоялся Первый национальный конгресс студентов Кубы. Именно в качестве ответа на создание светских студенческих организаций Католическая церковь выступила с инициативой создания подобных же студенческих союзов, но христианской направленности. В 1927 году создается «Католический университетский клуб» в Гаванском университете, а в 1928 году «Федерация кубинской католической молодежи».

Работа с молодежью становится одним из основных направлений деятельности Католической церкви в этот период. В 1931 году монахом-иезуитом Ф. Реем де Кастро формируется «Университетская католическая группа» (ACU), целью которой было формирование сознания студентов в соответствии с социальной доктриной христианства. При этом окончательная цель виделась не просто в христианском воспитании юношества, но в формировании новой элиты (политической, экономической, культурной).

Таким образом, к 1930-м годам Церковь восстановила свои позиции, которые были серьезно подорваны последними десятилетиями колониального периода. Тем не менее, хотя колониальная эпоха ушла в прошлое, ей на смену пришла новая зависимость острова, но теперь уже от североамериканского соседа. Являясь формально независимым государством, в экономическом и политическом плане Куба попала в сферу влияния США (Поправка «Платта»).

В ноябре 1924 года на Кубе состоялись президентские выборы, на которых одержал победу генерал X. Мачадо (1925–1933). В стране установилась жесткая диктатура. В этот период Католическая церковь «не делала каких-либо заявлений».

В 1935 году были установлены дипломатические отношения между Кубой и Ватиканом.

Как отмечает Дж. Кирк, в 1940-1950-е годы вырос уровень взаимоотношений Церкви с правительственными структурами, в результате которых формировались «хитрые политические объединения» с руководителями страны, прежде всего с Р. Грау Сан Мартином и К. Прио Сокаррасом. Хорошим примером подобного сотрудничества может служить пасторское послание кардинала М. Артеаги, распространенное 10 августа 1946 года, в котором клирик объявлял Церковь вне политики и говорил, что верующие имеют право голосовать за кого угодно, кроме Народной социалистической партии.

В 1947 году, во время очередного Национального Евхаристического конгресса впервые к верующим Кубы напрямую обратился папа римский Пий XII. Сделал он это с помощью радиоэфира. Папа говорил о Кубе: «это самая красивая земля, которую видели человеческие глаза, и вы должны благодарить Бога, потому что он сделал вас детьми Жемчужины Антильских островов».

Еще в 1941 году М. Фойака основал движение за христианскую социальную доктрину, которое стало первым шагом к объединению христианско-демократических сил на Кубе, которое так и не было до конца осуществлено. В 1947 году возникает организация «Рабочая католическая молодежь».

Всего же к концу 1950-х годов на Кубе существовало 225 различных католических организаций, так или иначе связанных с социальной сферой.

Каковы же были позиции католической церкви непосредственно накануне революционных событий 1959 года. Чтобы ответить на этот вопрос, следует учесть тот факт, что сама революционная ситуация на Кубе сложилась не одномоментно. В течение нескольких лет революционные организации действовали на территории страны, ведя перманентную войну против правительства Ф. Батисты. Безусловно, Католическая церковь не могла оставаться в стороне от этих событий.

Нарастание напряжения в кубинском обществе внесло своего рода раскол в католическое духовенство, которое с одной стороны поддерживало правящую власть, но с другой не могла не реагировать на репрессивные меры правительства Ф. Батисты. Как отмечает американский исследователь Г. Муньоз (Университет Майами), Церковь ответила несколькими призывами к миру и отставке Батисты, а также к созданию правительства национального единства. При этом многие католики боролись с режимом.

Следует отметить, что наибольший вклад в борьбу с диктатурой Ф. Батисты внесла кубинская католическая молодежь. Молодые католики уходили в горы Сьерра-Маэстра, чтобы присоединиться к партизанам. Но, как отмечает И. Альварез Куартеро, также были и священники, которые служили в качестве связных между лагерями повстанцев и городами, которые передавали письма, которые приходили в горы, чтобы дать духовный совет партизанам, исповедовали, крестили, заключали браки и в целом придавали мужества сопротивляющимся. В результате, «в январе 1959 года «барбудос» (бородачи, как называли партизан) спустились с гор, имея при себе распятия и изображения Девы Марии на шеях», а отец Сардиньяс, который был вместе с повстанцами в горах, был «возведен в ранг команданте, став единственным в мире священником, сутана которого была оливкового цвета» .

Помимо непосредственного участия в вооруженной борьбе, Церковь, разумеется, прибегала и к более традиционным для нее средствам воздействия: проповедям, обращениям. Опираясь на свой моральный авторитет, она надеялась повлиять на обе стороны конфликта. Во второй половине 1950-х годов несколько прелатов кубинской Церкви высказали свое мнение относительно разрастающейся гражданской войны. В 1958 году епископ города Пиньяр дель Рио Эвелио Диас составил Молитву ради мира, которую довольно скоро стали читать в конце мессы практически по всей стране. Альберто Мартин Вильяверде в личном разговоре с Батистой предложил диктатору вообще

отказаться от власти ради блага нации. Третьим же клириком был архиепископ Сантьяго-де-Куба Энрике Перес Серантес, который еще 28 мая 1957 года выступил с пасторской проповедью, в которой просил враждующие стороны прийти к согласию.

Но насколько действенными были эти мирные инициативы? Как отмечает Дж. Холбрук, Католическая церковь на Кубе была традиционно слабой, особенно в восточной части острова. Причиной этого было то, что католицизм серьезно пострадал во время войны за независимость из-за своей ассоциации с Испанией. При этом все более активную роль начинал играть протестантизм, в результате чего «Католическая церковь фактически заняла оборонительную позицию» .

Обратимся к конкретным цифрам. Согласно данным кубинского исследователя, главного научного сотрудника Центра социорелигиозных исследований гаванского университета доктора Р. Торрейро Креспо, уже в 1950-е годы о кубинском обществе можно было говорить как о секулярном. Так, в рассматриваемое десятилетие 72,5 % кубинцев называли себя католиками. Но при детальном рассмотрении выясняется, что за этой самоидентификацией не всегда стоит предполагаемое содержание. Лишь 24 % опрошенных сообщали, что регулярно посещают церковь. 52 % неженатых католиков говорили о том, что им неважно, будет ли их будущий брак совершен по церковному обряду. 52 % сельскохозяйственных рабочих позиционировали себя как католиков, но при этом 27 % из них сообщали о том, что вообще никогда не видели священников.

С мнением Р. Торрейро Креспо согласна и американский исследователь М. Крэхэн, отмечающая, что «к 1950-м годам Куба считалась самой светской из всех стран Латинской Америки, притом что опросы показывали, что три четверти населения идентифицируют себя с той или иной религией». Ту же самую мысль высказывает С. Педраза (Университет Мичигана): до революционных преобразований кубинского общества, начатых в 1959 году, Католическая церковь была крупнейшим учреждением в стране, где много людей идентифицировало себя как католиков, но лишь некоторые посещали мессы регулярно.

Таким образом, поляризация религиозного сознания кубинцев в свою активную стадию вступила еще до начала революционных преобразований режима Ф. Кастро. Внешне официально религиозное, кубинское общество на самом деле воспринимало христианство весьма прохладно, не придавая важности содержательной, сущностной стороне католицизма. Именно этот факт следует учитывать, рассматривая попытки Церкви вмешаться в конфликт между правительством и повстанцами в качестве морального судьи. Кубинцам куда важнее и очевиднее было прямое участие духовенства в боевых действиях, нежели проповеди о мире.

На наш взгляд неверно говорить о секуляризации сознания кубинского населения в первой половине XX столетия. Данный процесс был не секулярным по своей сути. Кубинцы не отвергали религию как таковую, но все более формально относились к Католической церкви. Сотрудничество с режимом, поддержка немногочисленного белого богатого населения – все это разделяло кубинский католицизм на две составляющие: официальный догматический и неофициальный народный (синкретический). Население не видело в Церкви духовного лидера нации, а также предпочитало католическому богословию афрокубинский магизм, речь о котором пойдет ниже.

Религиозная система католицизма с 1902 по 1959 год характеризовалась ориентацией на традиционные догматические представления Римско-Католической церкви. Теология (что было характерно для всей Латинской Америке) была полностью подчинена Ватикану, не обладая оригинальностью. Лишь во второй половине XX столетия в Латинской Америке появится собственная теологическая традиция, по-своему трактующая доктрину католицизма.

Но именно в первой половине века на Кубе начинает формироваться национальный клир, часть которого (минимальная) все больше проникается идеями национально-освободительной борьбы. Официально же кубинская Церковь стояла на позициях социальной доктрины католицизма, полностью ориентированной на капиталистические общества.

Таким образом, религиозная система кубинского католицизма в рассматриваемый период являлась составной частью мировой католической системы со всеми присущими ей тенденциями. Именно неспособность адекватно реагировать на вызовы времени привела ее к последующему кризису в первые годы существования режима Ф. Кастро. Лишь Второй Ватиканский собор, принесший глобальные изменения для всей мировой системы католицизма, создал возможности для кубинской Католической церкви найти новые пути и способы существования в условиях социализма.

2.2. Католицизм на Кубе в условиях социально-экономической и политической трансформации

После победы Кубинской революции, по некоторым данным, режим Ф. Кастро подверг репрессиям в общей сложности около 3500 представителей Католической церкви. Некоторые из них были убиты, некоторые отправлены в тюрьмы или высланы. Кроме этого, была проведена конфискация церковного имущества, национализирована собственность Церкви. Кардинал Мануэль Артеага Бетанкур укрылся в аргентинском посольстве.

Большая часть священников и монахов, в основном иностранного происхождения (примерно три четверти священников на Кубе были испанцами), покинула Кубу в первые же годы после революции. Объясняется это тем, что традиционное доминирование в католической иерархии испанских священников всегда ассоциировалось с их принадлежностью к высшему классу. По мнению Р. Торрейра Креспо, победа революции создала для кубинской Церкви серьезную дилемму, учитывая довольно крепкие ее связи с кубинским обществом: «Церковь на Кубе, нагруженная балластом связей с испанским колониализмом и последующими тесными связями с американской системой неоколониализма, рассматривалась многими как агент империалистического влияния».

Более того, именно к высшему классу они и принадлежали, что не могло не вызвать с их стороны, как верно замечают американские исследователи Э. Хэйджмэн и Ф. Вэтон, однозначно отрицательной реакции на экономические преобразования, начатые правительством Ф. Кастро.

Следует иметь в виду, что, хотя часть католического духовенства и различных католических организаций и приняли активное участие в борьбе с режимом Ф. Батисты, большая часть Церкви была во время гражданской войны на стороне власти. В частности с открытой поддержкой режима выступал архиепископ Гаваны М. Артеага, обозначая тем самым официальную позицию. Некоторые иерархи, такие как епископ Камагуэя Карлос Риу, занимали выжидательную позицию, вообще отмалчиваясь по столь болезненному для страны вопросу.

Как уже отмечалось, католическая молодежь активно поддерживала борьбу повстанцев Ф. Кастро, но лидер крупнейшей молодежной католической организации Кубы «Католическая молодежь» («Juventud Catolica») А. Вальдеспино осуждал государственный переворот, тем самым оставаясь на стороне властей.

Эти факты говорят об очевидном расколе в рядах кубинских католиков в середине XX века. Католический клир не был единым. Если верхушка в лице епископата и лидеров католических организаций стояла на позициях защиты существующего режима, то низшее духовенство, рядовые священники, а также члены религиозных объединений не считали для себя возможным мириться с растущим социальным неравенством на Острове, зависимостью его от США, репрессивными методами управления.

Отношение Католической церкви к режиму Ф. Кастро в постреволюционный период следует четко разделять на два этапа: до обращения революционного правительства к коммунистической идеологии и после. При этом важно отметить, что сразу после Революции Ф. Кастро стоял на национал-буржуазных позициях, а его взгляды вполне сочетались с христианской доктриной. Как отмечает С. Педраза, изначально Ф. Кастро сам определял произошедшую революцию как гуманистическую, о чем он, в частности, говорил во время своего визита в США в апреле 1959 года. 17 декабря того же года Ф. Кастро в телевизионной программе «Ante la Prensa» еще раз высказался в том духе, что революция и религия никак не должны мешать и противоречить друг другу: «Мы понимаем, что наша Революция ни в коей мере не направлена против религиозных чувств… поэтому у нас нет никаких намерений касаться религиозных чувств населения».

Достаточно спорной выглядит ситуация, касающаяся отношения самого Ф. Кастро к католицизму. Известно, что сам он являлся выпускником колледжа иезуитов «Вифлеем», а его наставником был иезуит отец Лоренто.

Как уже отмечалось, к моменту победы революции на Кубе Ф. Кастро отнюдь не был явным противником Католической церкви. Более того, у него были все причины относиться к ней с некоторой долей симпатии. Известно, что после неудачной операции партизанских сил во время штурма казармы Монкада, в результате которой Кастро был арестован и подвергнут суду, именно Католическая церковь в лице архиепископа Сантьяго Энрике Переса Серантеса выступила в его защиту. Как отмечает испанский исследователь Н. И. Уриа, именно благодаря заступничеству Серантеса Кастро получил столь мягкое наказание.

Сразу после победы Кастро заявил, что именно Католическая церковь является одним из гарантов свободы, а самого Серантеса он приглашал выступить вместе с ним в ночь с первое на второе января в Сантьяго-де-Куба, где он произнес свою первую речь.

Некоторые католики принимали и активное участие в самом революционном движении. Этот факт отмечался самим Кастро, который заявлял, что «Католическая церковь внесла свой решительный вклад в дело победы». В то же время, как отмечает

А.П. Фернандес, и сама Церковь в первый период после победы «приветствовала ее как ожидаемый конец неопределенности, вооруженного противостояния и в целом страдания народа» . Тем не менее ряд авторов полагают, что отношения между Церковью и новой властью с самого начала носили противоречивый характер. Так, как отмечает Д. Ковалевски, «государственноцерковные отношения на раннем этапе в постреволюционной Кубе лучше всего обозначить как взаимно неприязненные».

Сразу после установления нового режима, Церковь начала социальные программы по помощи населению. Так, 22 февраля 1959 начался сбор пожертвований для наиболее пострадавших в войне с Батистой регионов. Это происходило в пяти приходах в Пинар дель Рио, в сорока приходах в Гаване и в ряде других мест.

В целом до весны 1959 года можно говорить о том, что Церковь благосклонно, хотя и не без некоторого беспокойства, воспринимала происходящие на Кубе перемены. Как отмечает М. де Пас Санчес, к 1 января 1959 года кубинские католики были полностью готовы принять новую власть. Они восприняли победу Ф. Кастро восторженно и с надеждой, а в церквях по всему острову исполнялся известный католический гимн «Те Deum». На конференции, посвященной пятидесятилетию Первого Католического Конгресса архиепископ О. Маркес также подчеркивал, что несмотря на некоторые разногласия, «тем не менее можно говорить о том, что подавляющее большинство кубинских епископов поддержали триумф Революции».

Следует иметь в виду и тот факт, что государственные перевороты для стран Латинской Америки не были чем-то сверхъестественным. Приход очередного человека на высший государственный пост отнюдь не означал глобальных изменений, тем более что изначально Ф. Кастро не давал поводов для мыслей о возможном повороте в сторону Советского Союза. На Кубе произошла очередная буржуазная революция, а сам Ф. Кастро был ярким представителем именно этого класса, хотя при этом и национально ориентированным.

Более того, после окончания Второй мировой войны советско-кубинские отношения резко ухудшились. Причиной этому стало вступление Кубы в холодную войну на стороне западного блока во главе с США. В результате 2 апреля 1952 года Советский Союз заявил о разрыве дипломатических отношений с Кубой. Миссия СССР в Гаване в вербальной ноте, направленной Государственному министерству Кубы сообщила, что «ввиду того что правительство Кубы отказало в разрешении 21 марта текущего года въезда на Кубу дипкурьеров Советского Союза и тем самым лишило Миссию СССР нормальной дипломатической связи с правительством СССР, в нарушение общепризнанных дипломатических норм советское правительство отзывает Временного Поверенного в делах и приостанавливает отношения с правительством Кубы».

Кубинская революция проходила под ярко выраженными антиимпериалистическими и антиамериканскими лозунгами, но не под коммунистическими. США не сразу разорвали отношения с режимом Кастро, и дипломатические отношения между Кубой и США сохранялись до января 1961 года. Соединенные Штаты первоначально пытались уладить ситуацию дипломатическим путем, надеясь поставить новый кубинский режим под свой контроль. Советское же руководство со своей стороны также не спешило поддерживать Фиделя Кастро, а в первый год после революции, по мнению американского исследователя

В. Дункана, вообще во многом дистанцировалось от него, контактируя с кубинскими коммунистами. Другой американский исследователь, X. Дюбаи, отмечал, практически сразу же после революции на Кубе, что, когда повстанцы пришли к власти, «Кастро отрицал, что имел какие-либо контакты с коммунистами, какие-либо связи с ними или какие-либо идеи по адаптации советской модели для Кубы». В том же ключе ситуацию оценивал и мексиканский историк Б. Торрес Рамирез, отмечавший, что в течение первых месяцев после революции Советский Союз воспринимал кубинскую революцию как «нечто периферийное в своих интересах… и ни о какой поддержке со стороны советского правительства не могло идти и речи».

Первым тревожным звонком для буржуазии Острова и для Церкви стал Закон об аграрной реформе от 17 мая 1959 года. По мнению отечественных исследователей В. А. Бородаева и Н. С. Леонова, именно его следует считать точкой отсчета открытого американо-кубинского конфликта. С ними согласен и британский исследователь С. Бэлфор, считающий, что закон хотя и носил умеренный характер, но нанес существенный удар по американским интересам на Острове.

Закон об аграрной реформе вновь, как и в период предшествующий революции, поставил Церковь в сложное положение. С одной стороны Закон вполне сопрягался с положениями Социальной доктрины Католической церкви, но с другой Церковь стояла на защите права частной собственности. Тем более что и сама она была собственником.

31 мая 1959 года помощник епископа Гаваны Эвелио Диас пишет циркулярное письмо «Католическая церковь и новая Куба», в котором подтверждает, что Закон об аграрной реформе в своих фундаментальных основах согласуется с церковными представлениями о принципах социальной справедливости: «Аграрная реформа в своих справедливых намерениях и с учетом необходимости для нашей Родины принципиально согласуется с представлениями Церкви о принципах социальной справедливости. Ее реализация обязывает сознание каждого христианина, который как таковой, забывая о своих эгоистических личных интересах, должен способствовать ей в “интересах всеобщего благополучия” как хороший кубинец и самый лучший христианин».

Надежда Церкви на дальнейшее смягчение преобразований была вызвана все еще не определившимся до конца курсом революционного правительства. Очевидно, церковные иерархи сохраняли уверенность, что режим Кастро примет национально ориентированный характер, но без крайне левого уклона.

5 июля 1959 года в журнале «Богемия» появилась статья епископа Матанзаса Альберто Мартина Вильяверде «Кубинская аграрная реформа и Католическая церковь», в которой он, в частности, отмечал, что национализация не должна лишить крестьян земли, в результате чего они окажутся в зависимости от государства: «Мы ждем, что, наоборот, охраняющий государственный контроль собственности, который фиксируется в настоящее время в Законе и который многим кажется необходимым в начальном этапе аграрной реформы, со временем будет смягчаться, выполняя обучающую и помогающую крестьянам функцию по наиболее правильному использованию ими своей собственности» .

Ссылаясь на мнение экспертов, видевших схожесть мер Кастро с теми, что проводились в свое время в Советском Союзе, 21 июля 1959 года епископат Сантьяго-де-Куба выпускает пояснение по поводу своего отношения к аграрной реформе. В нем высшие католические иерархи Кубы прямо намекали Кастро, что, если ситуация будет развиваться по московскому сценарию, Церковь отреагирует на нее. Отмечая, что «источники» реформы не соответствуют ни Евангелию, ни энцикликам пап Льва XIII и Пия IX, «Кастро, чуждый, несомненно, московской ориентации, должен твердо знать, что эта ориентация ни в чем не способствует успеху Революции».

Динамика позиции Церкви в течение двух месяцев после начала реформы вполне очевидна. К лету 1959 года уже видна явная обеспокоенность церковных иерархов проводимыми правительством Ф. Кастро преобразованиями.

В октябре 1959 года произошло событие, которое еще раз заставило усомниться многих в абсолютной гуманности нового режима. Один из лидеров революции Убер Матос, который являлся выразителем демократических тенденций в «Движении 26 июля», выступил с критикой политики Ф. Кастро, за что был арестован и приговорен к двадцати годам тюремного заключения. Католическая церковь немедленно отреагировала. Организация «Католическая молодежь» организовала протестную демонстрацию, а также созвала в конце ноября 1959 года Национальный Католический Конгресс. На демонстрации, прошедшей в центре Гаваны, собралось около одного миллиона человек. В данном контексте необходимо напомнить, что в феврале 1958 года именно «Католическая молодежь» издала манифест о нарастающем кризисе в стране, в котором она требовала возвращения правительства Ф. Батисты в правовое поле. Фактически сразу после издания этого манифеста три члена организации (а также четыре члена «Университетской католической группы» – были найдены мертвыми с признаками насильственной смерти.

Католический национальный конгресс провел свои заседания 28 и 29 ноября 1959 года. По мнению кубинского католического журнала «Espacio Laical» (издается Культурным центром падре Феликса Валера), конгресс стал «публичным проявлением христианской души кубинского народа, самым крупным религиозным событием на Кубе до этого момента». На конгрессе католическая общественность Кубы ясно высказалась за соблюдение правовых норм, которые должны основываться на христианских принципах.

Официальный Ватикан немедленно отреагировал на происходящее на Кубе. 29 ноября 1959 года в адрес Конгресса поступило послание папы римского Иоанна XXIII. Обозначая генеральную линию послания как стремление к добру, которое должно быть присуще всему человечеству, папа писал: «Лозунги этих дней – продвижение союза и спасение христианского мира на Кубе, обеспечение гарантий сохранения ее католических традиций, получат общий знаменатель и будут более эффективными в милосердной жизни каждого из вас, реализуясь в лоне ваших организаций».

Следует отметить тот факт, что после революционных событий на Кубе Ватикан занял вполне определенную позицию, которая выражалась в нейтралитете по отношению к режиму Кастро. Как отмечает И. Григулевич, «ни в одном из своих выступлений или высказываний Иоанн XXIII не осудил революционную Кубу, ее руководителей или внутреннюю политику. Более того, с приходом к власти Фиделя Кастро и его единомышленников дипломатические отношения между Ватиканом и Кубой не только не прервались, а наоборот, укрепились».

Ф. Хотарт также отмечает, что отношения между Кубой и Святым Престолом никогда не прерывались, а назначенный для их реализации монсеньор Сезар Закки играл в них роль посредника. Посол Кубы в Ватикане Луис Амадо Бланко был в течение нескольких лет главой дипломатического корпуса, аккредитованного при Святом Престоле .

Как отмечает бывший офицер кубинской разведки Д. Амучастеги, С. Закки упорно трудился, чтобы открыть новые области сотрудничества, особенно относительно благотворительных учреждений, социальной работы и вербовки кубинцев в священники. При этом сам монсеньор принуждал кубинских семинаристов работать на плантациях и собирать сахарный тростник, за что Ф. Кастро неоднократно его хвалил. Со временем же С. Закки стал личным близким другом кубинского лидера.

Таким образом, во многом именно благодаря деятельности С. Закки к концу 1960-х годов церковные документы впервые официально характеризовали революцию как акт социальной справедливости, которая улучшила жизни населения Кубы.

Но в чем причина столь нейтрального отношения Ватикана к событиям на Кубе? Следует иметь в виду, что изначально переворот и приход к власти группы Ф. Кастро никак не был связан с социализмом – революция представлялась, скорее, как национально-освободительная.

На Конгрессе еще раз, очевидно, специально для революционного правительства, кубинская Церковь озвучила социальное кредо католицизма, давая понять, что только на соблюдении этих принципов может развиваться дальнейшее сотрудничество между Церковью и государством:

– Мы верим в естественные права и достоинство человека.

– Мы верим в право человека на достойную жизнь и в универсальность правосудия.

– Мы верим в права родителей на образование своих детей и в общественную обязанность распространения культуры.

– Мы верим в святость брака и семейной жизни.

– Мы верим в моральную необходимость любви к родине и в первенство общественного блага.

– Мы верим в право Церкви проводить ее спасительную работу.

– Мы верим в свободу человека, а не в тоталитарные доктрины.

– Мы верим в человеческое братство и Милосердие как основу христианской жизни.

Расшифровывая самый острый пункт, касающийся тоталитарных доктрин, епископ Вильяверде пояснял, что имеется в виду: «Мы полагаем, что государство имеет право направлять личную деятельность в русло общественного блага, но не вредя при этом существенным правам человека, семьи, частных организаций и Церкви, как это происходит в тоталитарных государствах».

В заключительном документе Конгресса Церковь, естественно, коснулась наиболее острых вопросов, стоявших на тот момент перед Кубой, показав еще раз, что она не намерена отходить в сторону от проблем общественного и политического развития страны. Так, упоминая рабочий вопрос, Церковь делала упор на роль католических организаций, таких как «Рабочая католическая молодежь» и сходных с ними, ссылаясь на то, что они уже действуют на острове, вместе с другими объединениями вроде групп крестьян, связанных с «Католическим действием». Что касается борьбы с бедностью, то и здесь в заявлении фигурировали католические организации, такие, например, как Сестры милосердия.

Как отмечает Дж. Холбрук, Национальный Католический Конгресс стал своего рода шахматным гамбитом в битве за общественные отношения между Церковью и Ф. Кастро. По его мнению, епископы использовали Конгресс как символическую форму массовой коммуникации, чтобы показать, что именно Католическая церковь и католицизм должен обеспечить этические и моральные ценности для проводимых реформ. С этим мнением можно согласиться, учитывая, что именно после Конгресса отношения между Кастро и архиепископом Пересом Серантесом, наиболее явным сторонником нового режима, начали быстро ухудшаться. 24 декабря 1959 года Перес Серантес выпускает пасторское послание, в котором он подводит своего рода итоги прошедшего Конгресса. В нем иерарх говорил о том, что кубинское население преимущественно католическое, а потому будет серьезной ошибкой со стороны режима как-либо притеснять Католическую церковь, как, впрочем, и другие религиозные конфессии.

Таким образом, постепенно из союзника (или, правильнее сказать, попутчика) Церковь неумолимо превращалась в противника режима.

Тем не менее, не обладая поддержкой со стороны, Кастро был вынужден мириться с ее позицией. Правда, именно после Конгресса он высказал мысль, что духовенство не едино по своему составу: в нем есть элита и настоящий клир, чьи интересы связаны с интересами народа.

Конгресс же, очевидно, был не столько религиозным, сколько политическим событием, которое было призвано продемонстрировать принципиальную позицию Католической церкви к возможному левому повороту правительства Ф. Кастро. Анализируя политическую сторону вопроса, следует отметить, что, безусловно, Церковь не была заинтересована в изменении политического климата на Кубе. С одной стороны, это было связано с пониманием возможных финансовых потерь и социальных привилегий. Именно на этой точке зрения строилось отношение к действиям Церкви в рассматриваемый период в советской историографии. При этом собственно религиозный аспект никак не учитывался. Как представляется, данный подход не являлся продуктивным для понимания истинной картины происходившего. Кубинская Католическая церковь боролась не только за свои привилегии, но и за христианские ценности, исполняя свой пастырский долг. Говоря о невозможности жить без Бога, епископ Матанзаса А. Вильяверде напоминал в своей речи на конгрессе: «Только Бог делает нас братьями, без различия на расы и классы, без различия на черных и белых, на рабочих и интеллектуалов – мы все его дети и все равны перед любовью Отца…».

Отвержение Церковью тоталитаризма базировалось и на предыдущем историческом опыте, в том числе и советском. Тем более тревожными были для кубинского католического духовенства подвижки режима в сторону коммунизма.

Интересно, что правительство Ф. Кастро в условиях ухудшения отношений с официальной Церковью пошло на меры, свойственные временам коренных преобразований: оно решило создать параллельную церковную структуру. Как сообщает американский исследователь Ф. Рулон, в ноябре 1959 года (то есть в то самое время, когда шла подготовка и работа Конгресса) члены правительства встретились с неким отцом Ленцем (father Lence) с планом по созданию Кубинской национальной Католической церкви. Эта новая структура предназначалась для двух вещей: заставить население сделать выбор между революционным и контрреволюционным духовенством, а также подчеркнуть социальный эффект революции.

Уже в декабре 1959 года была реализована попытка воздействовать на религиозное сознание кубинцев путем подмены религиозных символов. Так, на рождественских изображениях, распространяемых среди населения, была изображена сцена прихода волхвов к колыбели Христа. Но вместо трех волхвов на изображении присутствовали Ф. Кастро, Э. Че Гевара и X. Алемида. Звезда же, известившая волхвам о рождении Спасителя, изображалась в виде миниатюрного бюста Ленина. По мнению Ф. Рулона это было воздействие, и весьма эффективное, на широкие необразованные массы населения.

По сути, здесь мы видим использование тех же технологий, которые применяла сама Католическая церковь в период евангелизации Латинской Америки. Только тогда божества индейцев и негров заменялись изображениями католических святых.

И. Р. Лаврецкий (Григулевич) в своей работе «Тень Ватикана над Латинской Америкой» рассматривает в качестве ложного утверждение, что правительство Ф. Кастро якобы пыталось создать национальную Церковь, не подчиняющуюся Ватикану, называя это «провокацией» двух бежавших в США священников Э. Агирре и Э. Фарреля. Но, как мы видим, такая попытка все же имела место. Скорее всего, она была связана с желанием

Ф. Кастро очистить ряды духовенства от иностранного, в первую очередь испанского, элемента, который, с его точки зрения, был крепко связан с силами, заинтересованными в экономической и политической зависимости Кубы.

1960 год начался с постепенного наступления новой власти на католицизм. 20 января 1960 года состоялось телевизионное интервью Ф. Кастро, в котором он затронул в том числе и религиозную тематику. Команданте был задан следующий вопрос: «Вы верите, что существует раскол среди церковной иерархии на Кубе?». Кубинский лидер ответил на него следующим образом: «Церковные проблемы – не мои проблемы… Эти церковные проблемы не мое дело. Но моя работа – судить все, что является контрреволюционным».

Ключевым же моментом для Католической церкви стал окончательный поворот Кастро в сторону социалистического пути развития. Дипломатические отношения между СССР и Кубой были восстановлены 8 мая 1960 года. 19 мая 1960 года, то есть через неделю после установления двусторонних отношений между Кубой и Советским Союзом, епископ Серантес выпустил циркуляр под названием «Ради Бога и Кубы», в котором заявил, что величайшим врагом христианства является коммунизм. Разъясняя верующим концепцию марксистского материализма, Серантес писал: «мы видим необходимость рекомендовать и предупредить всех наших епископов (а также всех католиков Кубы) воздержаться от какого-либо сотрудничества с коммунистами».

Но окончательного разрыва с правительством Серантес еще не делал. Далее, рассуждая о социальной концепции Католической церкви, он приходил к выводу, что она близка тем реформам, которые начало проводить революционное правительство. Более того, архиепископ полагал, что революционное правительство «достойно восхваления» за внимание к социальным проблемам.

В первый год после революции Церковь пыталась лавировать между различными интересами, выступая если не с нейтральных, то с общегуманистических позиций. Так, поддерживая реформы Кастро в пользу бедного меньшинства, она в то же время пыталась отстаивать и ущемленные права сторонников режима Батисты, которые подверглись репрессиям. В послании от 29 января 1959 года под названием «Всеобщая справедливость» архиепископ Серантес предупреждал об опасности использования старого правила «око за око», указывая на то, что Христос призывал возлюбить своих врагов. Обращаясь к Кастро, архиепископ писал, что матери, жены и дочери побежденных никогда не забудут такого великодушия, а народ Кубы будет аплодировать столь мужественному жесту.

С 1960 года правительство Кастро начинает действия по уменьшению влияния католицизма на население и, в первую очередь, на молодежь. В противовес католическим молодежным организациям – «Рабочая католическая молодежь» (JOC) и «Студенческая католическая молодежь» (JEC) – активно продвигаются молодежные движения социалистической направленности. В апреле 1960 года в Гаване проходит IV Конгресс социалистической молодежи, на который Церковь реагирует крайне негативно. Успех Конгресса был очевиден, так как он собрал множество делегатов из самых разных стран, в том числе и из США, что серьезно обеспокоило американское правительство.

С момента победы на президентских выборах в США католика Дж. Кеннеди ситуация на Кубе еще больше осложнилась. Приход Кеннеди к власти ознаменовался первым активным наступлением США на Кубу, в котором Католическая церковь сыграла свою роль.

В августе 1960 года Ф. Кастро, выступая перед представителями сахарной промышленности, изложил свою революционную теологию: «Предавать бедных означает предать Христа. Служить богатству означает предать Христа. Служить империализму означает предать Христа». В этой же речи прозвучали угрожающие для Церкви слова о фашистах в ее рядах: «Не все священники фашисты. Есть революционные священники. Но нет сомнений, что у Франко есть на Кубе добротная группа фашистских священников и что империализм через своих фалангистов и фашистское влияние Франко, непрерывно перемещает своих пешек, чтобы попытаться ввергнуть революцию в конфликт» .

С осени 1960 года Церковь начинает вполне отчетливо отстраняться от левеющего правительства Кастро. В сентябре 1960 года состоялась встреча Ф. Кастро и Н.С. Хрущева в Нью-Йорке во время юбилейной XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН. 30 октября 1960 года ректор Католического университета в Вильянуэво епископ Эдуардо Боза Масвидаль заявляет, что «католики не против революции, которой они непомерно помогают, и желают больших социальных изменений, в которых Куба нуждается, но мы не можем желать и поддерживать материалистический коммунизм и тоталитаризм, так как это было бы прямым отрицанием идеалов, за которые боролось и умерло так много кубинцев».

В ноябре 1960 года Кеннеди был избран президентом, а уже в январе 1961 года на Католическую церковь обрушились первые репрессии. Шестого января военные Ф. Кастро заняли духовные семинарии, несколько церквей и католических центров. В это же время были арестованы лидеры «Рабочей католической молодежи».

4 марта 1961 года Ф. Кастро остро раскритиковал тех, кто обвинял его в репрессиях против Церкви: «Нет ни одного заключенного священника; никто никогда не контролировал ни одной церкви; никто не контролировал ни одного учреждения подобного типа».

Как отмечает Э. Эванс, по его мнению, кубинский режим никогда не прибегал к репрессивным мерам по отношению к Католической церкви, как это делали другие коммунистические режимы. Кроме этого, кубинская Церковь не совершила той ошибки, которую совершила Католическая церковь в Мексике, когда заняла однозначно оппозиционную точку зрения по отношению к режиму диктатора Парфирио Диаса. Кроме этого, хотя католики напрямую и не поддержали борьбу Кастро против Батисты, тем не менее они дали понять последнему, что тот должен уйти. Так или иначе, следует сказать, что Католическая церковь если не способствовала, то и не мешала приходу к власти Ф. Кастро. Что же касается репрессий, то мнение Эванса спорно. Да, масштабных репрессий по советскому образцу не было, но тем не менее фактом является то, что Церковь подверглась определенным гонениям и весьма существенным ограничениям.

Выступая на первом пленарном студенческом заседании повстанческой молодежи 27 марта 1961 года, Кастро уже более откровенно говорил о реакционной роли Церкви, правда, сначала не на прямую, а используя исторические примеры: «Когда поднималась Французская революция, революция буржуазии против феодальной монархии и против феодальной системы, которая властвовала в европейском обществе, Церковь была рядом с феодализмом и монархией, против той буржуазии, коммерсантов и капиталистов, которые хотели сломать путы феодализма. И так появился капитализм, сражаясь против феодализма и сражаясь против Церкви». После исторических примеров командаyте перешел к текущему моменту, выразив мысль, что французский феодализм – это сегодняшний кубинский капитализм. И именно его защищает Католическая церковь. В этой же речи Кастро упомянул и о связях нового американского президента с высшими иерархами Католической церкви США.

Полностью же увязать Католическую церковь с США и их агрессивной политикой по отношению к Кубе Ф. Кастро удалось после событий 17 мая 1961 года в Заливе Свиней, когда американцы попытались совершить вторжение на остров с целью свержения революционного правительства. Кубинским властям удалось выбить интервентов, и в результате военных действий были пойманы три католических священника, участвовавших в нападении. Довольно скоро их превратили в символ реакционизма, показав по телевидению и объявив предателями революционных идеалов. Как вспоминает один из кубинских католических иерархов монсеньор Роман, «1961 год был гораздо более жестоким, а после неудачной попытки вторжения на Плая-Хирон, все стало еще хуже».

С. Гуэрра и А. Мальдонадо отмечают, что поражение на Плайя-Хирон раскололо внутреннюю оппозицию режиму, а противостояние с Католической церковью еще больше обострилось.

Факт участия католических священников в интервенции позволил Ф. Кастро закрыть все католические духовные училища. Закрытие духовных училищ стало серьезной проблемой для Католической церкви. Помимо того что эти школы предоставляли Церкви доход, но они также были инструментом по привлечению детей в католицизм. После закрытия всех духовных училищ 460 священников сбежали с острова.

Окончательный разрыв Церкви с революционным правительством произошел в сентябре 1961 года во время празднования дня Девы Милосердия (Virgen de la Caridad del Cobre) – кубинского варианта Девы Марии. Когда около четырех тысяч католиков собрались, чтобы пройти в праздничной процессии, им было сообщено, что разрешение на нее отменено. Начались беспорядки, в результате которых был убит член организации «Рабочая католическая молодежь». Именно в этой напряженной обстановке были произведены аресты священнослужителей и их последующая высылка из страны (на испанском судне «Cavadonga»). По данным Дж. Холбрука всего было арестовано и выслано 135 священнослужителей. При этом только 46 из них были кубинцами.

Близкие к этим цифрам приводит и X. Домингес: всего был депортирован 131 священник, что составляло 18 % от всех священнослужителей Кубы на тот момент. 75 % из них были иностранцами.

Первого декабря 1961 года Кастро выступил с лекцией под претенциозным названием «Я абсолютно верю в марксизм». В ней со всей очевидностью просматривается окончательное расхождение интересов Церкви и правительства. Как бы оправдываясь за отношения с католиками в первые месяцы революции, Кастро говорил: «Я никогда не смогу забыть первые дни после победы революции, забыть посетителей, которых я принимал в своем доме… С самого утра приходили люди, от племянников кардинала до представителей семьи Пепино Риверо, газеты “Диарио де ла Марина”; банкиры, коммерсанты, директора всех тех предприятий, вся та публика».

Таким образом, представители Церкви в речи оказались в одном ряду с представителями кубинской буржуазии, против которой к этому времени уже полным ходом шла упорная борьба. Кастро обвинил Церковь в распространении предрассудков против коммунистов, распространявшихся «практически со школьной скамьи», заявив, что на него «тоже влияла пропаганда империализма и реакции».

Нет сомнений, что под реакционными силами Кастро имел в виду именно Католическую церковь. В 1985 году в интервью бразильскому священнику Ф. Бетто, Ф. Кастро объяснил, чем было вызвано противостояние Церкви и государства в первые годы после революции: «Это был действительно классовый конфликт… Богатые, которые имели монополию на Церковь, пытались втянуть епископов, священников и католиков в контрреволюционную деятельность». Таким образом, Кастро полагал, что кубинская буржуазия фактически манипулировала Церковью, используя ее в своих интересах.

В этом высказывании есть доля истины, если учитывать его поздний характер, обусловленный марксистским классовым подходом. Была ли Церковь использована кубинскими латифундистами в своих интересах? Ответ на этот вопрос не является однозначным. С одной стороны интересы кубинской буржуазии расходились с интересами Соединенных Штатов, которые фактически контролировали правительство Батисты. Таким образом, выступая за постепенное снижение темпов реформ и перевод их в русло частной собственности, но именно в пользу кубинских предпринимателей, Католическая церковь явно выступала на их стороне. С другой же стороны Церковь отстаивала и интересы Ватикана, который четко обозначил свою позицию по вопросу коммунизма.

В то же время невозможно было и просто игнорировать социальные преобразования режима Кастро, которые напрямую сочетались с принципами католицизма.

Говоря о ситуации, в которой оказалась Церковь в то время, нынешний архиепископ Гаваны Хайме Ортега отмечает: «Таким образом, Церковь оказалась атакована с нескольких сторон: левые движения, в том числе и католические, называли ее консервативной, а интегристы говорили о ее пособничестве коммунистическому режиму» .

По мнению ряда авторов, в первые годы после победы революции именно Католическая церковь фактически возглавила легальную оппозицию режиму Кастро. Как отмечает К. А. Хачатуров, наиболее деструктивную позицию в начале 1960-х годов заняли иезуиты, которые не только открыто провозглашали «озабоченность» марксистским курсом нового правительства, но и пытались организовать активное сопротивление. Именно иезуитами была совершена попытка поднять на борьбу с Кастро кубинскую молодежь, в первую очередь католической ориентации.

Как представляется, данная позиция является спорной. Вряд ли можно назвать активным сопротивлением те действия, которые предпринимали некоторые церковные деятели в рассматриваемый период. Как правило, все они ограничивались написанием воззваний, произнесением проповедей, но не какими-либо прямыми действиями. И. Р. Лаврецкий приводит так называемые подрывные действия Католической церкви в 1959–1960 годах, но все они сводятся к «распространению сплетен», «подстрекательству» и так далее. В данном контексте необходимо вспомнить и всего трех священников, которые участвовали в инциденте на Плайя-Хирон.

Как верно отмечает М. Лопес Вихиль, в конфликте с революцией были представители церковной иерархии, которые защищали интересы тех, кто был отстранен от экономической и политической власти, тех, с кем у них были исторические, семейные, просто формальные связи. Но, прежде всего, епископы защищали идеологическое пространство, которое хотя и не было крупнейшим на религиозном поле Кубы, но которое у них была обязанность охранять.

Могла ли вообще Католическая церковь на Кубе сплотить вокруг себя противников Ф. Кастро? Как представляется, чтобы ответить на этот вопрос, следует оценивать ее влияние на сознание кубинцев в целом. Как отмечалось, католицизм кубинцев носил весьма формальный характер, что позволило новой власти довольно быстро завладеть сознанием масс, привнеся в него другие сакральные образы. Процесс замещения был быстрым. Причиной этого, на наш взгляд, является специфика религиозного сознания кубинцев, готового к восприятию «богов», в ущерб принятию христианской концепции Бога.

По сути, в сознании кубинцев произошло замещение христианских идеалов идеалами Революции. Скоро появились и новые «мученики», такие как К. Сьенфуэгос и Э. Че Гевара. Социальные абстракции христианства, которые на деле слишком часто расходились со словами, проиграли социалистическим преобразованиям режима Ф. Кастро. Как отмечет П. Гонсалес Касанова, революционная постановка вопроса этики гораздо глубже, чем отвлеченные рассуждения: «Авангард движения 26 июля во главе с Фиделем и Че выдвинул необходимость создания моральных социальных условий, утверждающих культуру единения против культуры меркантилизма…».

Визуализация религиозных образов также сыграла свою важную роль на Кубе. Как и в других социалистических государствах, которые довольно быстро создали новые квазирелигиозные культы, во главе которых оказывались революционные лидеры, на Кубе сложился культ Че Гевары. Возведенный в ранг божества, Че Гевара стал своего рода революционным Христом, воплощающим собой жертвенность ради своего народа и всего человечества во имя социалистических идеалов.

Крайне интересно, что в Боливии, где Че Гевара был убит, также возник его религиозный культ, но еще более откровенный, нежели на Кубе. Фактическое обожествление этого революционера в Боливии началось сразу же после его смерти. Медсестра С. Осинага, которая занималась его трупом сразу после убийства, говорит: «Он выглядел как Христос, с его сильным взглядом, бородой и длинными волосами». Таким образом, происходило совмещение физического образа Че Гевары с образом Христа, причем как на основании внешнего сходства, так и ввиду общности их взглядов в отношении наиболее обездоленных слоев населения. Здесь следует иметь в виду, что этот фактор также крайне важен, но с учетом того, что малообразованное население Боливии середины 1960-х гг. имело весьма приблизительные представления, как о евангельском христианстве, так и о социалистических идеях. То есть совмещение происходило на самом простом эмоционально-визуальном уровне.

Следует отметить, что свой вклад вносили и интеллектуалы того времени, которые во многом сознательно «обожествляли» образ Че. Типичным примером здесь может служить статья «Дух Че Гевары» И. Ф. Стоуна, вышедшая через одиннадцать дней после смерти революционера. В ней автор писал: «Он был первым человеком, при встрече с которым я подумал, что он не просто особенный, но прекрасный. С его вьющейся рыжеватой бородой, он был похож на помесь фавна с печатью воскресной школы Иисуса».

Но более существенную роль в процессе сакрализации образа команданте, безусловно, сыграли такие люди, как известный французский социалист Р. Дебре, а также ирландский художник Дж. Фицпатрик. Первый на весь мир провозгласил Че Гевару Христом современности, объявив его «святым без Бога»: «Че был современным Христом, но я думаю, что он перенес намного более серьезные страсти. Христос 2000 лет назад умер лицом к лицу с его Богом. Но Че знал, что никакого бога нет и что после его смерти ничего не останется».

К. Василевски добавляет, что «это был Сартр и его современники – те, которые породили миф о Че Геваре как о святом бедных».

В свою очередь, Дж. Фицпатрик заложил основу того, что можно обозначить как революционную иконопись, создав известное на весь мир изображение Че Гевары с фотографии 1960 года, сделанной кубинским фотографом Альберто Корда.

Отметим, что сам Че Гевара при жизни вовсе не хотел занимать роль Христа в сознании людей: «Я не Христос и не филантроп, старушка», – писал он из мексиканской тюрьмы в 1956 году своей матери: «Я полная противоположность Христа… и я сражаюсь с оружием в руках за вещи, в которые верю… вместо того чтобы позволять пригвоздить меня к кресту или любому другому месту».

Обожествление Че Гевары помимо его воли привело к серьезным изменениям в народном религиозном сознании части латиноамериканцев. В результате в той же Боливии крестьяне сегодня без доли сомнения обращаются к умершему революционеру как к обычному святому. К. Холл цитирует боливийского крестьянина: «Такое чувство, что он жив и находится среди нас, как друг. Для нас он кто-то вроде Девы Марии. Мы обращаемся к нему: «Че, помоги нам в нашей работе и в хорошем урожае». И у нас все получается» .

Возвращаясь к Кубе, следует отметить, что здесь Че также стал восприниматься как святой. Западные наблюдатели отмечают: на Кубе он – святой заступник: в школе каждый ребенок должен повторять каждое утро: «Мы будем такими же, как Че». Его воображаемые реликвии – объект официального почитания.

Уже в 1965 году образ еще живого Че Гевары начинает получать некий трансцендентный оттенок. К. Пуэбла сочиняет свою известную песню «Hasta siempre, Comandante», в которой рефреном звучат следующие слова:

Ф. Кастро в одной из своих бесед с отцом Ф. Бетто сказал: «Если бы Че был католиком и членом Церкви, он имел бы все основания на то, чтобы быть причисленным к лику святых».

Подводя итог рассматриваемому периоду, можно сделать следующие выводы, относительно ситуации, сложившейся вокруг католицизма на Кубе в 1959–1961 годы.

На первом этапе преобразований, когда режим Ф. Кастро еще не продекларировал свой социалистический характер, Католическая церковь достаточно лояльно воспринимала происходящие в стране перемены, а в ряде случаев и приветствовала их. По мере же все более очевидного поворота Революции «влево», католический клир не мог не реагировать на проникновение на остров коммунистической идеологии. Историческое и идеологическое противостояние коммунизма и христианства (религии вообще) вело к нарастающему противостоянию между Церковью и государством.

Важно учитывать тот факт, что к моменту Кубинской революции на острове не было (как во многих других латиноамериканских странах) партий христианско-демократического толка, которые бы представляли христианские ценности в политическом поле государства. В результате Католическая церковь, как старейшее культурно-идеологическое христианское образование на Кубе, довольно быстро превращается именно в политического противника.

Участвуя в борьбе за идеологическое пространство, Католическая церковь осознавала, что социалистическая революция формирует свою систему моральных ценностей, вырабатывает свою «религию». Оказавшись в роли политического врага режима, Церковь была вынуждена отстаивать и чисто духовные ценности, противостоя нарождающемуся атеизму, а вернее, новой революционной религиозности. Поэтому можно согласиться с мнением А. Алонсо, который определяет период с 1959 года по 1963 год как период развития конфликта между Церковью и государством.

В ходе революционных преобразований Католическая церковь кардинально изменила свой этнический состав: иностранные, в первую очередь испанские, священники были изгнаны с Кубы как пособники империализма. В результате кубинская Католическая церковь стала именно кубинской по своему составу, но при этом сохранила свое подчинение Ватикану, несмотря на попытку создания национальной католической Церкви, полностью подчиненной светскому кубинскому государству.

Как представляется, режим Ф. Кастро во многом сам провоцировал Церковь, видя в ней серьезного идеологического соперника.

Во второй половине 1960-х годов конфликт между Церковью и государством вступил в стадию затишья. Венесуэльская газета «Este and Oeste» писала в 1970 году: «Религиозная свобода на Кубе внешне существует. Но Церковь подчинена политической власти, которая вмешивается в ее дела. Многочисленные церковные приходы закрыты».

В 1971 году на Кубе состоялся первый Конгресс образования и культуры. Как отмечает кубинский исследователь М. Кармен Домингес Матос на нем «была заложена база дальнейшей атеизации кубинского общества». Но, как было показано выше, данный процесс начался сразу же после социалистического поворота правительства Ф. Кастро. С начала 1960 годов на Кубе появилось такое явление, как «рабочий атеизм» (Ateismo Obrerista). Как замечает кубинский исследователь Й. Родригес Перес, рассуждая о деятельности активистов тех времен, «они пробовали уничтожить веру внутри себя, чтобы затем истребить веру своих соотечественников. Но атеизм наталкивался на глубоко укоренившуюся кубинскую религиозность».

В 1975 году прошел первый съезд Коммунистической партии Кубы. Съезд обсуждал и религиозный вопрос, который нашел свое отражение в его тезисах и решениях о религии, Церкви и верующих.

Социалистическая конституция, принятая на референдуме в 1976 году в результате прямого тайного голосования 98 % как верующих, так и неверующих кубинцев, в параграфе 6 статьи 54 устанавливала право на веру, религиозную практику, сохраняя при этом принцип отделения Церкви от государства.

В условиях усложняющейся ситуации папа римский Иоанн Павел II назначил архиепископом Гаваны достаточно молодого по церковным меркам священника сорокатрехлетнего Хайме Ортегу. Закончивший школу «Arturo Echemendia» в Матанзасе

и получивший теологическое образование в Канаде (Иностранная миссия в Квебеке), Ортега после возвращения из-за границы в 1964 году начал служить в кафедральном соборе Матанзаса. В 1978 году он назначен епископом Пинар дель Рио, а уже в декабре 1981 года произведен в сан архиепископа Гаваны, став главой всей кубинской Церкви.

В 1986 году состоялась Встреча Национальной Кубинской церкви (ENEC), в финальном документе которой четко видно то место, которое Церковь определила себе в социалистическом обществе. Обратимся к данному документу. Анализируя современную ситуацию, документ определял, что Церковь находится «посреди изменяющейся реальности», в которой она обретает свое место, обновляясь. Но при этом любое обновление «неразрывно связано с прошлым». Оглядываясь назад на годы с момента революции, кубинское духовенство констатировало: «Эти 27 лет не прошли впустую, и… сегодня мы открываем перед собой более широкие горизонты» .

Документ закреплял догматические основы католической веры. В центре церковной жизни согласно документу стоит Христос: «В Христе человек находит свое законченное достоинство: мы знаем то, чем мы являемся, имеем, можем… когда мы принимаем Христа. Человека можно потерять разными путями: дорогой Христа еще никто никогда не терялся. Христос освобождает, исцеляет, прощает, освящает, оживляет, примиряет, спасает. Все действие Бога выражено в Христе».

Задачи Церкви определялись в трехчастной формуле (в трех «измерениях», которая выглядела следующим образом: молитва («трансцендентное измерение»), воплощение («имманентное измерение»), миссия («апостольское измерение»): «Три измерения, которые дополняют друг друга и соединяются между собой: молитва, которая способствует воплощению; воплощение, которое делает молитву действенной и предотвращает отчуждение; миссия, которая разворачивает горизонт для Церкви и препятствует ее ограничению только двумя другими измерениями».

Перед Церковью ставилась задача стать более открытой. В документе констатировалось, что до этого момента она была, скорее, «Церковью, обращенной в себя» (intraeclesial), нежели «Церковью, обращенной вовне» (extraeclesial). Отмечалось, что современную кубинскую Церковь волнует, что «есть столько наших братьев, которые не знают Иисуса, но хотят его узнать… религиозное неведение, большое количество людей вне храма…. Таким образом, Куба объявлялась «миссионерской территорией».

Что касается «трансцендентного измерения» (молитвы), то церковные иерархи отмечали, что молитва является необходимым элементом христианской доктрины, так как Бог входит в нашу жизнь не как что-то безликое, но как личностное начало: «Молиться – значит говорить с Богом и позволять, чтобы Бог говорил…».

Обращаясь к проблеме народной религиозности, документ говорил, что всевозможные синкретические верования, скрывающиеся за фасадом католицизма «заслуживают особенного пасторского внимания».

Отдельный параграф был посвящен проблеме взаимоотношения католицизма с политикой. Напоминая, что официально Церковь не связана ни с одной политической силой, она поддерживает участие верующих в политической жизни. Далее же отмечалось то, что многие впоследствии рассматривали как соглашательскую позицию, так как Церковь фактически поддерживала режим: «У нас на Кубе благодаря упорным усилиям революционной работы нет крайней нищеты, расовой дискриминации, неграмотности, нищенства; никто не умирает на Кубе от голода или из-за отсутствия медицинской помощи. Но мы не можем говорить, что уже находимся в Царстве Божьем».

Последняя оговорка уточнялась в том плане, что на Кубе существует большое количество разводов, абортов, алкоголизм и другие проблемы. Тем не менее, говоря «уже», Церковь как бы признавала, что именно на пути в него Куба и находится. Таким образом, католики не разделяли свои устремления с устремлениями государства.

Деятельность Хайме Ортеги во второй половине 1980-х годов также была весьма активной, несмотря на трудную ситуацию, в которой ему приходилось действовать. Он создал новые округа, выступил организатором Епархиального совета по пасторальным инициативам, восстановил более 40 церквей, приложил усилия по созданию центров для молодежи. Как отмечается в его биографической справке на официальном сайте Ватикана, особое внимание архиепископ Ортега всегда уделял привлечению новых верующих, особенно из среды молодежи.

В этот период на Кубе ежемесячно выходил журнал кубинской архиепархии «Aquila Iglesia». В 1988 году архиепископ Ортега возглавил (оставался на этой должности до ноября 1998 года) Конференцию католических епископов .

Подводя итоги рассматриваемого периода, можно говорить о том, что Церковь, пройдя через череду серьезных испытаний, вновь обрела на Кубе свое положение. Безусловно, оно в корне отличалось от той позиции, которую она занимала до революции 1959 года. Если на первом постреволюционном этапе государство и Церковь еще пытались найти точки соприкосновения, то вскоре стало очевидно, что официальный католицизм и марксизм не совместимы даже в условиях субтропического социализма.

Б. Рока, один из лидеров кубинского коммунистического движения, так сказал об отношении власти к религии вскоре после победы Революции: «Марксисты не стремятся разрушать религию, они стремятся разрушать капитализм». При этом он утверждал, что разделение революционеров и католиков по разным лагерям не больше, чем происки врагов Революции: «Империалисты, контрреволюционеры и их лакеи и союзники стараются доказывать, что религиозные люди в целом и католики в частности не могут объединяться с коммунистами в борьбе за общие цели… но жизнь показывает обратный пример – католики и коммунисты вместе умирали, сражаясь против диктатуры Батисты».

Примерно теми же словами свою позицию выражал и сам Ф. Кастро. Как полагает С. Рамирез Фриас, позиция кубинского лидера тех лет базировалась на попытке совмещения политического сознания и религиозного сознания на основе общих для социализма и христианства ценностей – любви и справедливости [402]Ramirez Frias C.H. Religion у socialismo en el pensamiento de Fidel Castro. СЕМЕ. 2008, p. 4.
.

Однако, как показало дальнейшее развитие событий, сама Церковь на определенном этапе не увидела в коммунизме своего союзника. Безусловно, во многом это было связано с экономической политикой нового правительства. Окончательный же разрыв произошел, когда Куба встала на путь социалистического развития, провозгласив атеизм элементом государственной политики.

Во второй половине 1980-х годов начинается новый этап в истории кубинского Католицизма. Перестройка в СССР смягчает политику Ф. Кастро по отношению к религиозному вопросу. Религиозная жизнь на острове постепенно возрождается. Поворотным же событием в жизни Католической церкви на Кубе становится крушение соцлагеря и начало «особого периода» на острове.

2.3. От «особого периода в мирное время» к демократическому транзиту: новые вызовы для Католической церкви

 

Распад СССР и последовавший за ним процесс формирования новой России ознаменовал собой конец холодной войны и подвел черту под существованием биполярного мира. Глобальные изменения на мировой арене привели к корректировке внешнеполитического курса целого ряда государств, так как до 1991 года «международное положение определялось существованием двух систем и конкуренцией между ними». На Кубе, оставшейся без многолетней поддержки со стороны СССР, объявляется так называемый «особый период в мирное время».

В 1991 году прошел IV Съезд КПК, на котором четко прозвучало понимание важности государственно-конфессиональных отношений. Новыми были два момента, которые были зафиксированы в решениях съезда: 1) изменились формулировки относительно верующего населения; 2) предложение об изменении конституции в части религиозной сферы.

Конституционная реформа 1992 года закрепила эти изменения в статьях 8,42 и 55. Новый текст Конституции гарантировал населению свободу вероисповедания, а также запрещал дискриминацию по религиозным причинам. Были внесены соответствующие изменения и в Уголовный кодекс. Если ранее государственным служащим запрещалось практиковать какие-либо религиозные верования, то теперь это официально разрешалось (статьи 294.1 и 294.2).

С 1992 года происходит поворот в государственной политике по отношению к Церкви. По мнению аналитика Виктора Гаэтана, это произошло исключительно по конъюнктурным соображениям: потеряв Москву в качестве экономического партнера, Кастро решил заручиться поддержкой Ватикана для нормализации экономического климата на острове.

Тем не менее сближение Церкви и государства происходило не без значительных затруднений. В сентябре 1993 года появилось пасторское послание одиннадцати кубинских епископов, составленное на Конференции католических епископов Кубы, под названием «El amor todo lo espera». Фактически впервые за три года после крушения Советского Союза кубинский епископат выступил с мнением, что режим Ф. Кастро в самом скором будущем ждет подобная судьба.

Уже в начале послания отмечалось, что на протяжении столетий кубинцы всегда были единым народом, без различий «на расы, классы и мнения», объединенным верой. Развивая свою мысль, епископы писали: «Опора, которая поддерживает развитие семьи и общества – это любовь общества более справедливого, человечного, процветающего, которое строится не только с помощью перемещения гор и справедливого перераспределения материальных благ, так как в этом случае те, кто получает ту же квоту, что и другие, должны быть самыми близкими братьями, но опыт показывает нам, что это, к сожалению, не всегда так».

Уже здесь становилось очевидно, что Церковь предпринимает атаку против правительства Кастро, обращаясь к пастве с целью пробуждения их более глубинных чувств на уровне религиозного сознания, а не привитых за годы социализма идеологем. Определенно можно говорить о том, что в сложившейся на тот момент тяжелейшей экономической ситуации, данная позиция Католической церкви может трактоваться исключительно как враждебная.

Построение послания на основе обращения к религиозному сознанию прослеживается во всем его тексте. Так, обыгрывая тему любви, епископы умело манипулировали религиозными чувствами кубинцев: «Любое воззвание к любви должно находить резонанс в человеческом сердце, но наиболее сильный – в сердце кубинца, размещенного под любящим взглядом Сердца Иисуса и Девы Милосердия, Девы Любви».

Предлагая антитезу любовь/ненависть, послание говорило о ненависти, пропагандируемой официальными властями, отмечая, что ненависть не является конструктивной силой. Взамен Церковь предлагала «Любовь», ссылаясь на авторитет Ганди и более близкого кубинцам Хосе Марти, цитируя последнего: «Единственный закон власти – это любовь».

Буквально каждый раздел послания апеллировал к религиозным чувствам населения острова, давая понять, что религиозные ценности куда важнее ценностей политических и идеологических. Так, раздел «Миссия Церкви» начинался словами: «Мы уже сказали, что есть два религиозных народных символа Кубы – Священное Сердце Иисуса и Дева Милосердия, и именно они инициировали это послание от друзей друзьям, от братьев братьям, от кубинцев кубинцам» .

Пытаясь обезопасить себя от обвинений во вмешательство во внутриполитические дела, епископат умело вставил в послание абзац, касающийся взаимоотношений Церкви и политики: «У Церкви не может быть политической программы, потому что ее сфера иная, но Церковь может и должна давать моральную оценку, и прежде всего тому, что гуманно, а что негуманно… Итак, мы не идентифицируемся ни с какой партией, политической группировкой или идеологией, потому что вера не идеология, хотя она и не безразлична Церкви относительно своего этического содержания. Наша точка зрения не относится ни к какой политической модели, но нам интересно знать уровень гуманности, который они содержат. Итак, мы говорим без договоренностей и без давления со стороны кого-либо».

Крайне важно было то, что, как подчеркивали епископы, в своем послании они обращаются ко всем, в том числе политикам и властям, а также кубинцам как внутри страны, так и за ее пределами.

Наиболее откровенные заявления звучали во второй части послания. Рассуждая об истории Кубы, епископы приходили к выводу, что всех иностранцев можно поделить на два лагеря: на тех, кто помогал Кубе, и тех, кто вмешивался в ее внутренние дела. Далее следовал вывод: уехавшие с Кубы эмигранты на сегодняшний день относятся к первому лагерю.

Таким образом, кубинский епископат вступал в жесткое противоречие с позицией властей по вопросу отношения к кубинской эмиграции в США. Если для Кастро они были предателями и врагами Кубы, то для Католической церкви – теми, кто может и должен помочь острову.

Церковь ставила перед властью вопросы, которые были по меньшей мере неудобными в той ситуации: «Почему есть столько кубинцев, которые хотят уехать и уезжают со своей Родины? почему отказываются от их собственного гражданства, и ищут защиты за границей? почему профессионалы, рабочие, артисты, священники, спортсмены, военные, солдаты и простые люди используют любой повод, чтобы оставаться за границей?». В завершении этой череды вопросов епископат наносил последний удар по Ф. Кастро: «Почему, в конце концов, не попробовать решать наши проблемы вместе со всеми кубинцами, с точки зрения нашей национальной перспективы, без того, чтобы никто не стремился быть возведенным в ранг единственного защитника наших интересов или арбитра в решении наших проблем?».

Оценивая положение Кубы как крайне тяжелое, епископат напоминал, что никогда не одобрял экономических мер США, направленных против острова, уточняя при этом, что это делалось для того, чтобы облегчить положение народа (но не правительства).

Всячески эксплуатируя тему самоопределения народа, епископы писали, что они не собираются определять экономический курс страны, но считают, что он должен быть выверен с интересами большинства населения.

Словно позабыв о своей позиции невмешательства во внутриполитические дела, провозглашенной в этом же послании, епископат предложил свои меры по нормализации политического климата в стране. Они сводились к следующим пунктам:

1. Устранение исключительного и тотального характера официальной идеологии, которая поддерживается терминологией, которая является не вполне однозначной, как то: Родина и социализм, государство и правительство, законность и нравственность, кубинец и революционер.

2. Устранение ограничений свобод и введение независимого правосудия.

3. Ограничение чрезмерного контроля со стороны органов государственной безопасности.

4. Помилование заключенных, осужденных по экономическим и политическим преступлениям.

5. Отмена преследований за философские, политические и религиозные убеждения.

Определив своего рода программу-минимум, которая, как видно из перечисленных пунктов, требовала фактически изменения политического строя как такового, епископы предложили искать «новые пути» по достижению этой цели, в первую очередь путем диалога. По сути, звучал призыв вступить в дискуссию с демократическими силами в Майами, открыв страну для преобразований по примеру Восточного блока.

Подобное выступление Церкви в разгар тяжелейшего экономического кризиса не могло пройти незамеченным.

В период с 26 по 28 мая 1995 года кардинал Хайме Ортега находился с визитом в Майами. Примечательно, что в дни поездки среди кубинской эмиграции активно распространялись листовки следующего содержания: «Приветствуем кардинала Хайме Ортегу. Он – наш кардинал. Для любви закона нет. Нет Кастро, нет проблем!»

Эмиграционная «El Nuevo Herald» писала накануне визита кардинала: «Ортега-Аламино рассматривается как единственная надежда Кубы на освобождение от ее тоталитарного режима большим сегментом кубинского сообщества в изгнании, проживающего в Южной Флориде».

Тем не менее осторожный Ортега не оправдал возложенных на него на тот момент надежд. Во время своей поездки он всячески избегал прямой критики режима Кастро. Сразу по прилету кардинала атаковали журналисты, интересовавшиеся, в первую очередь, почему Церковь активно не противостоит правительству. На это Ортега отвечал, что «Церковь не является оппозиционной партией».

Во время мессы Ортега по-христиански призвал «подставить другую щеку, так как Куба нуждается в братской любви», на что один из лидеров оппозиции в изгнании Глэдис Перез заявила: «Мы не можем подставлять другую щеку диктатору и убийце вроде Кастро» .

Следует отметить тот факт, что Ватикан продолжал проводить по отношению к Кубе достаточно лояльную политику. Продолжая действовать в духе «ostpolitik» Иоанн Павел II умело лавировал между интересами самых разных кругов. При этом он активно выступал против экономической блокады острова со стороны США, периодически делая соответствующие заявления. Так, в 1994 году понтифик дважды обратился к этой теме, поддерживая критику эмбарго, исходящую со стороны кубинских епископатов. В июне 1994 года, встречаясь в Ватикане с делегацией кубинских епископов, папа заявил: «Причина особых страданий вашего населения заключается в трудном моменте, который переживает ваша страна, в которой многие люди и семьи, вдобавок к другим трудностям, страдают из-за серьезных последствий экономического кризиса».

С середины 1990-х годов Католическая церковь на Кубе начинает возрождаться после десятилетий стагнации. Нормализуется диалог между представителями кубинского епископата и государством. Число священников вновь удваивается и возвращается к уровню 1970-х годов. В 1991 была создана так называемая Caritas в Гаване.

Государство начало сотрудничество с Церковью, в первую очередь в гуманитарной сфере. Церкви предоставляются условия для покупки (нормированной) строительных материалов для ремонта церковных помещений. Кроме этого, Церковь допущена к сфере услуг: она может оказывать услуги по уходу за престарелыми гражданами, а также в детских садах.

В 1995 году кардинал Ортега становится вторым вице-президентом Совета епископов стран Латинской Америки (CELAM).

Знаковым событием в истории государственно-конфессиональных отношений на Кубе стал первый визит на остров папы римского Иоанна Павла II. Приезд понтифика вызвал бурную реакцию, как в самой Кубе, так и за ее пределами, в первую очередь в США. Иоанн Павел II с самого начала был резко против экономического эмбарго, что не могло не раздражать американские политические круги.

Перед визитом американская пресса была полностью уверена, что вопрос эмбарго будет обязательно поднят папой в ходе поездки. «Нью-Йорк Таймс» однозначно отмечала, что «папа римский Иоанн Павел II скоро добавит свой голос к растущему хору, требующему прекращения экономического эмбарго Соединенных Штатов против Кубы», замечая при этом, что помимо самого папы, «600 различных бизнес-групп и 140 религиозных и правозащитных организаций просят Администрацию Клинтона ослабить санкции».

Уже на пути на Кубу, в самолете, папа, давая интервью западным журналистам, в очередной раз затронул этот болезненный для Соединенных Штатов вопрос, подтвердив свою позицию. Как сообщало агентство «Рейтер», на вопрос, какое послание у него есть в адрес США относительно эмбарго, «понтифик-поляк ответил на английском: “Изменить. Изменить”» .

Против эмбарго выступала и североамериканская католическая общественность и Церковь. Так, католическое издание «St. Anthony Messenger» отмечала, что эмбарго необходимо отменить, замечая при этом, что оно больше вредит простым людям, нежели самому режиму: «Необходимо различать коммунистических лидеров Кубы и кубинский народ, у которого не было голоса в решении вопроса о недемократичности и деспотичности режима. Как ни странно, эмбарго не вредило правительственным лидерам с их легким доступом к долларам. Эти люди продолжают жить вполне удобно. Скорее, оно вредило значительному большинству населения, которое с трудом находит достаточное количество продуктов питания и лекарств».

Издание цитировало и влиятельного на тот момент бостонского кардинала Бернарда Ф. Лоу , который заявлял следующее: «Наша нынешняя политика штрафует кубинский народ и американский бизнес. Можно утверждать, что эта политика также тормозит демократические реформы на Кубе и, конечно, способствует формированию у кубинцев впечатления, что американское правительство – враг».

Таким образом, гуманитарный пафос американских католиков прикрывал все те же политические цели американского руководства по отношению к Кубе. По сути, Церковь подсказывала правительству направление действий, которое, по ее мнению, привело бы к наиболее эффективному результату.

Кубинская оппозиция в США по-разному реагировала на предстоящий визит. Некоторые надеялись, что после этой поездки на Кубе начнутся действительные демократические преобразования, связывая это с духовной силой как самого папы, так и веры. «Нью-Йорк Таймс» писала в те дни, что наиболее религиозные представители диаспоры даже хотели подплыть к прибрежным водам Кубы, чтобы приобщиться к религиозному действу. Самые же отчаянные собирались и вовсе пересечь границу и высадиться на острове, заявляя: «Мы требуем права на въезд на Кубу как кубинские католики».

Другое американское издание отмечало, что среди эмигрантов «многие полагают, что посещение окажется своего рода рычагом для открытия Кубы, исторически римско-католической страны, куда более мощным, чем визит папы римского в номинально католическую Польшу в 1979 году… Они указывают на приготовления к посещению папы римского, отмечая, что кубинское правительство уже предприняло ряд вынужденных мер, включая смягчение прежних ограничений на религию и официальное признание Рождества впервые с конца 1960 года».

Следует отметить и еще одно важное обстоятельство, возникшее перед поездкой понтифика на Кубу: смерть одного из лидеров антикастровской оппозиции в Майами Хорхе Мае Каносы, с именем которого связано превращение группы американских кубинцев из простых эмигрантов в мощное политическое лобби, отстаивавшее продолжение режима экономической блокады Кубы. Похороны Мае Каносы, собравшие около 100 тысяч кубинских эмигрантов в Майами, стали своего рода манифестацией единства диаспоры, намерения во что бы то ни стало решительным образом повлиять на ситуацию на родине.

И все же и в среде эмигрантов не было единого мнения. В противовес оптимизму тех, кто ожидал кардинальных изменений, были и те, кто не верил в успешность результата. Так, кубинец Хорхе Родригез-Чомат, член Палаты представителей штата Флорида и активный противник Кастро заявлял следующее: «Фидель Кастро использует папу римского, чтобы придать легитимность своему режиму. На Кубе существует другой уровень контроля, который сильно отличается от тех стран, где папа и Церковь смогли добиться освободительного эффекта, как, например в Никарагуа при Самосе и позже при сандинистах или на Филиппинах при Маркосе» .

Что касается официальной власти США, то она также выразила свое мнение о предстоящем визите, высказавшись в том духе, что и Кастро, и Иоанн Павел II – оба имеют свои собственные интересы. Как заявил представитель правительства США, «это игра в кошки-мышки. Оба начинают со своими надеждами и в своих целях. Кастро нуждается в легитимности и хочет смягчить оппозицию внутри страны и за ее пределами. Папа хочет реформировать Кубу и думает, что он может смягчить Кастро, поддерживая местную Церковь. Сейчас еще рано говорить о том, кто из них выиграет, но что-то уже явно происходит. Члены партии крестят своих детей, а Церковь возвращает некоторых своих членов».

Мало известно, но первый визит понтифика на Кубу чуть было не был сорван буквально за несколько месяцев до его начала. Как сообщала «Вашингтон Пост», еще в октябре 1997 года ватиканская делегация обнаружила в доме, в котором должен был размещаться папа во время визита, подслушивающие устройства . Издание отмечало, что Ватикан выразил резкое недовольство происшествием и грозил отменить визит. Тем не менее официальный представитель Ватикана Наварро-Валле никак не откомментировал данный инцидент, а кубинская сторона, в свою очередь, заявила, что микрофоны остались в строении еще со времен диктатуры Батисты. Таким образом, ситуация была улажена, и 21 января 1998 года самолет папы римского приземлился в Гаване.

Свою первую речь на Кубе понтифик произнес сразу же после прилета, в гаванском аэропорту. Поприветствовав собравшихся, он выразил благодарность Богу, давшему ему возможность посетить остров, на котором уже более пятисот лет стоит «крест Христа». Уже в своем первом выступлении папа не ограничился лишь уверением, что прибыл на Кубу для того, чтобы укрепить жителей острова в их вере, надежде и любви. Он сразу же обозначил свою позицию, которая была озвучена им в несколько завуалированной форме: «Мои наилучшие пожелания объединяются с молитвой о том, что эта земля может предложить каждому климат свободы, взаимного доверия, социальной справедливости и прочного мира. Может быть, Куба, со всем ее прекрасным потенциалом, откроет себя миру, и может быть мир откроет себя Кубе, чтобы люди, которые работают ради прогресса и которые жаждут согласия и мира, могли смотреть в будущее с надеждой».

Недвусмысленность посыла понтифика явно говорила о том, что сам он видел своей миссией продолжение так называемой восточной политики Ватикана. Расплывчатость формулировки тем не менее вполне определенно демонстрировала истинную цель визита – консолидировать общество вокруг идеи «открытости», поставив ее на христианскую платформу. Памятуя, как развивалась ситуация в Восточной Европе после апостольской деятельности папы, можно говорить о том, что миссия Ватикана в этом направлении активно продолжалась.

Как отмечал Дж. Вейгел, «ни один герой польской истории: ни король Ян III Собеский, ни Тадеуш Костюшко, ни Юзеф Пилсудский – не въезжал в Варшаву так торжественно, как это сделал 2 июня 1979 г. Иоанн Павел II». Сам факт избрания впервые за 455 лет папой римским поляка имел во многом символический характер. По мнению Е. Гергея, «Колоссальной неожиданностью было то, что новый папа – не итальянец, а поляк, следовательно, славянин, из восточной и к тому же социалистической страны» .

Вейгел указывал, что после смерти Иоанна Павла I, чей понтификат продлился меньше месяца, курия была в шоке. Но, разумеется, отнюдь не этот шок стал причиной избрания представителя социалистической Польши: «Войтыла был сильной личностью с задатками публичного политика, и это нельзя было сбрасывать со счетов, если вспомнить положительную реакцию общественности на короткое папство Иоанна Павла L И наконец, Восточная политика Павла VI. Ее дипломатические успехи были очень и очень призрачны, а архиепископ Краковский вообще сомневался в правильности выбранной стратегии. И все же именно «Восточная политика», лишив Святой Престол его главного оружия – солидарности с Западом, что было характерной чертой всего послевоенного устройства, сделала возможным избрание папы из-за «железного занавеса».

Следует отметить, что принципиально новая политика на восточном направлении стала проводиться Ватиканом после 1964 года. Ее автором и творцом стал архиепископ Казароли, а главным вопросом этой политики было участие Католической церкви в ослаблении международной напряженности. В 1966 году папа Павел VI впервые в истории принял советского министра иностранных дел А. Громыко (повторно – в 1967 году), в 1967 году – Н. Подгорного. Результатом второй встречи с А. Громыко стал визит в СССР архиепископа Казароли, в период между 24 февраля и 1 марта 1971 года. Свидетельством нормализации отношений явился очередной визит в Ватикан в 1974 году А. Громыко.

Данная двусторонняя открытость имела своими причинами, конечно, не взаимные симпатии. Каждая из сторон преследовала свои цели. И для Советского Союза избрание Войтылы папой стало неприятным сюрпризом, тем более что, как отмечал Дж. Вейгел, «он, уроженец Восточной Европы, знакомый с местными языками и культурой, как никто представлял себе положение Церкви за «железным занавесом». Для него также не было тайной коренное отличие коммунистических режимов от демократически устроенных государств – отличие, которое не в полной мере приняли во внимание ватиканские дипломаты, формировавшие и осуществлявшие Восточную политику Павла VI. Любое государство время от времени совершает преступные деяния, коммунистические же режимы являются преступными по своей природе».

Показательно, что сам Иоанн Павел II дипломатично обходил вопросы политического противостояния в мире, нивелируя их до проблематики духовного единства и разобщенности. Таким образом, ему удавалось абстрагироваться (номинально) от политической проблематики и говорить как бы с позиций чистого гуманизма. Так, в своей речи в Гнезнинском Соборе в Польше Ъ июня 1979 года он вопрошал: «Не в том ли желание Христа, не в том ли воля Святого Духа, чтобы этот папа поляк, папа славянин явил ныне духовное единство христианской Европы?» .

Именно духовными методами Войтыла, как истинный папа, достигал политических целей. В 1980 году появляется энциклика «За беспримерное подвижничество», в которой святые Кирилл и Мефодий провозглашались сопокровителями Европы, что как бы стирало еще один барьер между западным и восточным христианством. Что же касается Кубы, то как отмечала «Нью-Йорк Таймс» в дни визита папы на остров, «до сих пор Иоанн Павел II избегал любой конфронтации с правительством Кастро, предпочитая распространить свое влияние более тонкими методами».

Несмотря на попытки биографов Иоанна Павла II поставить этого Папу вне политики, очевидно, что именно политика, при этом политика на восточном направлении (говоря шире – по отношению к соцстранам) была его основным приоритетом. Показательно, что в 2004 году, на вручении награды «Медаль свободы имени Рональда Рейгана» в Вашингтоне бывший лидер польской «Солидарности» и экс-президент Польши Лех Валенса заявил, что «в разрушении коммунизма значительную роль сыграл не только Рональд Рейган, но и папа римский Иоанн Павел II и польская “Солидарность”» .

Позже, в 2012 году, в интервью «Радио Свобода», рассуждая о событиях в Польше, Валенса вновь вспомнил о папе римском. При этом, что крайне показательно, именно в контексте ситуации на Кубе. Говоря о падении социалистического режима в Польше, Л. Валенса отмечал: «Папа Римский ускорил эти процессы и предотвратил кровопролитие. Так что пятьдесят процентов нашего успеха заслуженно полагается святому отцу-поляку. Только не стоит подменять понятий: не он делал революцию. Он пригласил нас к молитве, а политическая оппозиция тогдашнего режима смогла подхватить свой пробужденный народ и повести к победе. Но если взглянуть, к примеру, на Кубу, там папа римский во время паломничества собрал почти весь народ, но не оказалось оппозиции, способной повести за собой этих людей. И коммунизм там жив до сих пор».

В начале 2000-х годов стали всплывать и нелицеприятные для папского престола периода Иоанна Павла II факты, касающиеся практической деятельности на Востоке Европы совместно с США. Так, свидетельница по делу Слободана Милошевича Добрила Гайич Глисич заявила в Международном трибунале для бывшей Югославии (МТБЮ), что еще в начале 80-х годов президент США Рональд Рейган и Папа Римский Иоанн Павел II обсуждали между собой раздел Югославии.

По мнению Б. С. Милошевича, Ватикан «несет ответственность за разрушение всех Югославий – Королевства Югославии, СФРЮ, СРЮ, Государственного содружества Сербии и Черногории. Ватикан бесцеремонно вмешивался и в дела Сербской православной церкви, яркий пример тому – признание Ватиканом автокефалии Македонской православной церкви». Рассматривая политическую историю того периода, Б. С. Милошевич резюмирует: «Все, что произошло в Восточной Европе в 80-х – в начале 90-х годов, не было возможным без участия папы Иоанна Павла II (К. Войтылы)».

Как отмечает Тай Флэтли (Университет Род-Айленда), первая встреча Папы с Рейганом в 1982 году была продиктована вполне очевидными целями: Папа хотел восстановления демократии в Польше, Рейган – развала Советского Союза.

Согласно Войцечу Адемицки, члену «Солидарности», роль Ватикана в изменении режима в Польше была «открыта лишь наполовину, а наполовину – секретна. Ее открытая сторона выражалась в предоставлении гуманитарной помощи: еда, деньги, медицина, консультации врачей, проводимые в церквях. Тайная же сторона заключалась в поддержке политической деятельности: предоставление печатных машинок всех видов, предоставление нам мест для тайных собраний, организации специальных демонстраций».

Разумеется, руководство Кубы прекрасно было осведомлено о деятельности Католической церкви в период холодной войны. Точно так же, как оно было осведомлено и о ее деятельности по отношению к социалистическим режимам в самой Латинской Америке. Так, известно, что католицизм в Латинской Америке имеет свои специфические особенности, связанные, в первую очередь, с независимой, в ряде случаев, позицией по отношению к целому ряду вопросов. Так было, например, во время событий 1970 года в Чили. И. Григулевич отмечал по этому поводу: «Особо следует сказать о позиции Католической церкви к правительству Альенде. Как известно, после Второго Ватиканского собора (1962–1965) в ориентации Католической церкви, особенно в Латинской Америке, произошли серьезные изменения. Из противника социальных перемен Католическая церковь, в лице господствующего в ней течения обновленцев, превратилась в их поборника. В Церкви даже образовалось крыло, требующее радикальных перемен. На выборах 1970 года, в отличие от предыдущих, церковная иерархия, возглавляемая кардиналом Раулем Сильвой Энрикесом, заняла позицию невмешательства, а с приходом к власти блока «Народное единство» стала проводить политику сотрудничества с правительством Альенде».

Но 1970-е годы ушли в прошлое, а в начале 1999 года папа Иоанн Павел II отправил послание британской палате лордов, которая тогда решала вопрос об экстрадиции Аугусто Пиночета, в котором понтифик фактически заступился за бывшего диктатора. Пресс-секретарь папы Хоакин Наварро-Валье объяснил это заступничество тем, что «Святой престол поддерживает раскаяние везде, и в том числе в Чили».

Таким образом, когда 21 января 1998 года папа в аэропорту Гаваны говорил об «открытости» Кубы миру и мира Кубе, его слова очень напоминали сказанные почти двадцать лет назад в Польше: «Наше время имеет огромную потребность в выражении стремления к открытости, чтобы приблизить различные режимы друг к другу. Наше время требует, чтобы мы не запирались в жесткие границы систем, но искали все, что идет на пользу человеку, который повсюду должен найти понимание и уверенность в своем подлинном гражданстве».

Приветственную речь произнес и Ф. Кастро. Напомнив о гибели миллионов индейцев и негров в прошлые столетия, он сказал, что папе, как «сыну Польши и свидетелю Освенцима, это должно быть понятно как никому другому». Перекинув своего рода исторический мост из прошлого в будущее, Кастро перешел к освещению актуальной политической ситуации в мире, обозначив политику США как геноцид кубинского народа. Далее он отметил важность таких понятий, как справедливость и гуманность, напомнив, что именно эти вопросы стояли в центре внимания Второго Ватиканского собора.

Кубинский лидер всячески пытался подчеркнуть, что видит в папе своего рода посла мира, а не политическую фигуру, целью которой является изменение существующего политического строя на острове. Учитывая позицию понтифика по вопросу экономической блокады, Кастро с первых же минут начал делать упор именно на эту проблему, отчасти противореча самому себе и политизируя визит папы.

22 января 1998 года Иоанн Павел II выступил в Санта-Кларе. Свою речь он посвятил вопросам семьи, материнства и брака. Отдельно папа остановился на проблеме абортов, дав понять, что не приветствует проводимую Кастро политику в этом направлении. Следует отметить, что по данным Всемирной организации здравоохранения (World Health Organization), в 1996 году мировым лидером по количеству абортов была именно Куба. За ней следовали Россия и Китай.

Говоря о проблемах, связанных с семейной жизнью, понтифик умело манипулировал паствой, вплетая в свою речь чисто политические посылы, умело вуалируя их. Так, рассуждая о семье как ячейке христианского общества папа говорил: «Социальная ситуация, сложившаяся в этой возлюбленной стране, создала немало трудностей для семейной стабильности: например, материальный дефицит – когда заработная плата не достаточна или имеет очень ограниченную покупательную способность, неудовлетворенность по идеологическим причинам, привлекательность потребительского общества. Все это усилило проблему, которая существовала на Кубе в течение многих лет: люди вынуждены были оказаться вдали от семьи, в эмиграции, которая разлучила целые семьи и вызвала страдания значительной части населения».

Складывается впечатление, что эти слова были обращены, скорее, к кубинской эмиграции в США, нежели непосредственно к проживающим на Кубе. Реверанс папы в сторону эмиграции нельзя рассматривать как случайный жест или соблюдение политеса. Понтифик сознательно уравнивал тех, кто находился по разные стороны баррикад, давая понять, что заинтересован в объединении обеих частей расколотого кубинского общества.

Папа умело воздействовал на сознание кубинских католиков, делая упор на эмоциональную сторону вопроса. Так, начав с чисто экономических причин, он сразу же акцентировал внимание на человеческом факторе, причем наиболее болезненном для многих кубинцев – проблеме детей, оказавшихся разлученными со своими родителями. Безусловно, здесь присутствовала и сугубо гуманистическая оценка ситуации, но политический подтекст также весьма явно прослеживался.

Используя цитаты из Священного Писания, Иоанн Павел II тактично доводил до сознания кубинцев мысль о том, что разделение семей противоречит божественному замыслу. Так, ссылаясь на «существенные аспекты божественного плана относительно замужества и семьи», папа взывал: «Дорогой народ Кубы: Будьте верны Слову Господню и этой модели!»

23 января 1998 года понтифик прибыл в Камагуэй. Здесь прозвучала одна из основных его речей, произнесенных в ходе визита на остров. Папа обращался к молодежи. Очевидно, что именно молодежь является стратегическим потенциалом политических сил, как внутри Кубы, так и за ее пределами, заинтересованных в скорейшем изменении политического климата в стране. Именно молодежь является тем сегментом кубинского общества, которая наиболее активно участвует в миграционном процессе.

Интересно, что в США в связи с этим, несмотря на все политические причины, возникают определенные вопросы, связанные, в первую очередь, с составом кубинской эмиграции. Так, влиятельный «Wall Street Journal» отмечал, что далеко не все прибывшие с Кубы в качестве беженцев, являются кубинцами.

В докладе, подготовленном для членов и комитетов американского Конгресса специалистом по вопросам эмиграции Р. Е. Васем, отмечалось, что с 1995 года поток уехавших с Кубы возрос в разы. При этом Куба стабильно занимает одно из первых мест в десятке стран, жителям которых в первую очередь предоставляется юридический статут постоянных жителей-резидентов (LPRs). В 2008 году 495 000 кубинцев получили статус резидентов, что сделало Кубу пятой страной (после Мексики, Китая, Индии и Филиппин) по данному показателю .

Ссылаясь на проблему разлучения семей, папа не упоминал, что она существует и в других государствах Латинской Америки. При этом следует учитывать, что на Кубе она, конечно, стоит наиболее остро. Исследователь Мануэль Орозко приводит следующие данные, полученные им в ходе статистического исследования вопросов, связанных с причинами эмиграции из стран Латинской Америки (см. табл.).

Исходя из статистических данных можно уверенно говорить, что именно семейные обстоятельства занимают первое место среди причин отъезда с острова на постоянное место жительства в другие государства.

Следует учитывать и сам факт возрастания числа людей, покидающих Кубу. Это количество колеблется из года в год, но фактом остается то, что оно стабильно не опускается ниже планки в 10 000 человек ежегодно.

Возвращаясь к обращению папы к кубинской молодежи в Камагуэе в январе 1998 года, следует еще раз напомнить, что именно она являлась основной мишенью понтифика, который, безусловно, не мог не знать динамику и возрастной состав эмиграции. А именно с начала 1990-х годов он значительно омолодился. Как отмечает М. Кастро, «новые иммигранты отличаются от более ранних волн резидентов кубинского происхождения, проживающих на территории Соединенных Штатов в отношении возраста. Только что прибывшие, как легальные иммигранты, так и нелегалы, моложе, и их возраст колеблется в районе 30 лет для легальных и 20 – для незаконно пересекших границу. При этом среди них преобладают мужчины».

В этом контексте слова папы звучали более чем актуально. Он обращался к кубинской молодежи: «Откройте сердца для него (Бога. – Авт.) и таким образом начните новую жизнь, жизнь в гармонии с Богом, который отвечает на ваши законные стремления к правде, совершенству и красоте. Куба может воспитывать своих детей в достоинстве и свободе так, чтобы ваша страна наслаждалась будущим подлинного всеобщего человеческого развития в условиях прочного мира!» .

Важно, что здесь Иоанн Павел II озвучил и глобальные внешнеполитические цели Ватикана, которые с момента избрания его главой всех католиков были тесно связаны с интересами США. Как отмечает О. Четверикова, еще в 1982 году папа договорился с Р. Рейганом о координации внешнеполитической деятельности, взяв курс на глобализм под эгидой США. Первой страной, на которой был поставлен этот эксперимент, стала Польша. По мнению О. Четвериковой, «после избрания президентом Рональда Рейгана между ним и Иоанном Павлом II установились отношения стратегического значения». В 1984 году устанавливаются и дипломатические отношения между двумя государствами.

Пребывание папы в Камагуэе было значимо и по той причине, что именно этот регион Кубы является наиболее католическим. На всем пути папского кортежа его сопровождали толпы верующих, скандировавших: «Иоанн Павел II, мир любит тебя!» и «Папа, останься в Камагуэе!».

В тот же день, 23 января, папа «закрепил» свое общение с молодежью Посланием, которое было призвано еще раз донести его основные идеи до молодых людей острова. Начиналось Послание с мощного посыла, который с первых же строк заставлял кубинцев осознать, что они не являются чем-то отдельным, но включены в общемировое католичество: «Я хочу передать вам сердечные поздравления и подлинную привязанность всех молодых христиан разных стран и континентов, которые я был в состоянии посетить в осуществлении моего долга как преемника Петра».

Далее, отметив отличие кубинской молодежи от молодых людей других стран (энтузиазм, инициативность, артистические способности и так далее), папа резко сменял тон, заявляя, что эти отличия тем не менее не говорят о том, что молодежь Кубы не подвержена тем же влияниям и опасностям, что и молодежь в других странах. Таким образом, он вновь умело заставлял читающих Послание задуматься о себе, как о нечто едином с остальным миром: «Сегодня, однако, растущий кризис ценностей, который чувствуется во всем мире, также бросает свою тень на молодых людей этого яркого острова» .

Перечисляя грозящие молодежи опасности, папа словно разводил руками, вопрошая: «Что я могу сказать вам, молодым людям Кубы, живущим в материальных условиях, которые являются иногда трудными, которые иногда разочаровываются в своих законных стремлениях, а иногда даже лишаются самой надежды?».

Таким образом, понтифик почти открыто говорил о том, что положение кубинской молодежи куда тяжелее, чем в других государствах. Социальная проблематика вновь подменялась чисто политической. Морализаторское вступление резко сменялось политической частью послания, которая вновь призывала молодежь к свободе и демократии: «Будущее Кубы зависит от вас, от того, как вы строите свой характер и от того, как вы реализуете свое обязательство преобразовать мир. И поэтому я говорю вам: с силой духа и умеренностью, с правосудием и благоразумием, сталкиваясь с большими трудностями настоящего момента, – возвратитесь к своим кубинским и христианским корням и сделайте все, что вы можете, чтобы построить будущее, состоящее из еще большего достоинства и свободы, чем те, что когда-либо были!».

Не заметить направленность папских высказываний было просто невозможно. Подтекст фактически сменялся открытостью и прямолинейностью. Комментируя обращения понтифика к кубинской молодежи, американское агентство «Ассошиэйтед пресс» отмечало, что «Иоанн Павел окрасил свою речь ссылками на демократию и свободу, ясно давая понять, что они полностью соответствуют христианским представлениям».

Крайне профессионально прибавляя накал, в каждом новом абзаце Послания к молодежи Иоанн Павел II словно открывал все новые горизонты. Напомнив о «кубинских корнях», которые не имели никакого отношения к нынешнему коммунистическому строю, папа провозглашал еще более крамольные для режима Кастро вещи: «Займите надлежащее место в великой семье народов этого континента и всего мира не как подчиненные, но как мужчины и женщины, обладающие давней и богатой традицией, происхождение которой мы находим в христианстве».

Одним из основных «приемов», которыми пользовался папа в своем обращении к молодежи, было постоянное апеллирование к христианскому долгу. Все послание строилось на жестком противопоставлении реальности и требований Церкви. Особенно ярко это проявилось в следующем пассаже Послания к молодежи: «Вы не можете действительно посвятить себя своей стране, если вы не выполняете свои обязанности (по отношению к ней. – Авт.)… И при этом вы не можете посвятить себя Церкви не будучи активно и решительно существуя во всех сферах общества, в котором Христос и Церковь становятся истинными». Таким образом, обязанности по отношению к государству должны коррелироваться с обязанностями по отношению к Церкви. При этом последние должны быть в приоритете. По данной логике выходило, что если государство не позволяет реализовывать христианские потребности (под которыми папа понимал свободу и демократию), то оно должно быть заменено или изменено. Учитывая тревогу, которую понтифик высказывал ранее по поводу разлучения семей и недопустимости этого факта (то есть нежелательности дальнейшей эмиграции с Кубы), оставался лишь один вариант – изменение существующего политического режима на острове.

Важно, что распространение католицизма для Иоанна Павла II было одной из основных задач. Активная миссионерская деятельность и многочисленные поездки ярко свидетельствовали об этом. Прозелитизм этого папы имел очевидный политический характер. Помимо собственно распространения католической версии христианства, понтифик, так или иначе, решал определенные политические задачи. В Послании к молодежи Кубы папа также не забыл упомянуть о необходимости распространения католицизма на острове, отмечая, что «Церковь в вашей стране желает быть полезной не только католикам, но и всему кубинскому народу» .

Заканчивалось послание словами, которые больше подошли бы стандартному политику, обращающемуся к своему электорату: «Дорогие молодые люди, Церковь доверяет вам, и она рассчитывает на вас». Выдавая кредит доверия кубинской молодежи, папа явно рассчитывал на тот же эффект, что произвели в свое время его слова в Восточной Европе. В этой связи крайне интересным представляется сравнение Послания Иоанна Павла II к кубинской молодежи с аналогичным Посланием к польской молодежи, направленным Ъ июня 1979 года во время визита понтифика в Польшу.

В польском Послании звучали те же самые ноты. Если в кубинском варианте папа взял за основу национальную идентичность кубинцев, то в польском он базировал свои построения на культурной самоидентификации поляков. Очевидно, что основа была практически одной и той же. Если кубинскую молодежь папа призывал вернуться к своим христианским корням, так как они традиционны для нее, то польским молодым людям внушалась идея о христианской сущности польской культуры. В 1979 году папа писал: «Культура – это, прежде всего, общественное достояние нации. Польская культура – достояние, на которое опирается духовная жизнь поляков. Это отличает нас как нацию… С самого начала польская культура имеет очень ясные христианские знаки».

Если кубинцев папа упрекал, как было сказано выше, отходом от своих корней, то поляков – отходом от христианской польской культуры. Заключительные слова польского послания звучат практически идентично кубинской версии: «Останьтесь верными этому наследию. Сделайте его основой вашего формирования. Гордитесь им. Храните это наследие и умножьте его; передайте его будущим поколениям».

Разумеется, в 1979 году недавно восшедший на папский престол Иоанн Павел II был намного скромнее в своих высказываниях, учитывая общую политическую ситуацию в мире. Тем не менее мы можем говорить о том, что стратегически он воздействовал на молодое поколение точно так же, как и спустя девятнадцать лет на Кубе.

В тот же день, 23 января 1998 года, папа выступил в Гаванском университете. И здесь вновь мы можем видеть параллели с польским визитом. Свое выступление понтифик начал с обсуждения темы культуры, заявив, что «Католическая церковь не идентифицирует себя с какой-либо культурой, но обращается ко всем в духе открытости». Пояснив, что кубинская культура имеет свою специфику, связанную с множеством различных влияний, папа обозначил в качестве ее отца Феликса Варела, подчеркнув, что он в качестве культурных основ особенно выделял два фактора: люди должны образовываться для свободы и ответственности, человеческие отношения должны строиться в соответствии с демократическими принципами.

Напомнив кратко биографию философа и мыслителя, папа отметил, что тот оставил богатое наследие, которое не должно быть забыто. После этого он перешел к политической части своего выступления: «Сегодня мы собрались в этом университете, который сохраняет как одно из его самых драгоценных сокровищ наследие Варела… Я знаю также, что на Кубе можно говорить о плодотворном культурном диалоге, который гарантирует более гармоничный рост и развитие творческих инициатив гражданского общества» .

Выбрав в качестве образа фигуру Ф. Варела, папа транслировал ту же самую идею, что предлагал аудитории в Польше: все культурное наследие страны говорит о том, что ее истинная суть состоит в принятии демократических ценностей. При этом неслучайность выбора именно этой исторической персоналии обусловливалась тем, что на ее примере особенно ярко можно было продемонстрировать, что независимость Кубы совсем не обязательно должна быть сопряжена с коммунистическим строем.

Словно желая снизить политический накал своего присутствия на Кубе, на следующий день, 24 января 1998 года, выступая в Сантьяго-де-Куба, понтифик сказал следующее: «Церковь, погруженная в гражданское общество, не ищет политической власти, чтобы выполнить свою миссию; она лишь хочет быть плодотворным семенем общей пользы, присутствуя в структурах общества». При этом папа не уточнил, что он имеет в виду под «общей пользой».

24 января Иоанн Павел II встретился с людьми, страдающими различными заболеваниями. После практически аполитичной первой речи в этот день, на встрече с «больными и страдающими» папа вновь вернулся к политической проблематике, умело увязав ее с тематикой встречи. Высказавшись на тему человеческих страданий, понтифик неожиданно перешел к совсем другим вопросам. Следует отметить, что эта тема была наиболее ожидаема наблюдателями, особенно кубинскими эмигрантами. Папа заговорил о политических заключенных: «Страдание бывает не только физическим. Также страдают души, что мы можем видеть на примере тех, кто изолирован, преследуется, заключен в тюрьму за различные преступления, в том числе за свои идеи, диссиденты, которые на самом деле мирные. Эти узники совести находятся в заключении за то, за что собственная совесть не осуждает их. Все, чего они хотят, – активно участвовать в жизни общества с возможностью высказывания своих идей в условиях уважения и терпимости. Я поддерживаю попытки возвращения этих заключенных в общество. Это – жест высокой гуманности…, жест, который… усиливает социальную гармонию в стране».

Это высказывание папы было публичным подтверждением того, что он реализовывает возложенное на него доверие, так как вопрос об освобождении заключенных обсуждался им непосредственно и во время сорокаминутной беседы с Ф. Кастро, состоявшейся во Дворце Революции. Как отмечал после нее официальный представитель Ватикана Наваро-Валье «учитывая высокий моральный авторитет тех, кто обращается с просьбой, и гуманитарный характер запроса, он был воспринят с интересом».

Следует отметить, что Ф. Кастро услышал воззвание папы. Спустя две недели после его визита на Кубе было освобождено около 300 политических заключенных, что было жестом доброй воли со стороны кубинского правительства и демонстрации того самого диалога, к которому призывал Иоанн Павел II. То, что Кастро пошел на подобный шаг, разумеется, следует оценивать как большой успех политической миссии папы.

Кстати, примечательно, что речь папы, в которой он просил освободить политических заключенных, не транслировалась по кубинскому телевидению.

На следующий день своего визита папа встретился с представителями некатолических церквей Кубы, объединенных в кубинский Совет церквей, в который входят представленные на острове протестантские течения. В ходе встречи обсуждались сугубо религиозные вопросы, а понтифик заметил, что, несмотря на различия в культе, все христиане на Кубе должны преследовать одну цель – вести кубинское общество к истинному Христу.

25 января Иоанн Павел II произнес речь во время службы на площади им. Хосе Марти в Гаване. Это выступление стало одним из наиболее политизированных за весь визит. В нем папа обратился к международной проблематике, высказав свое понимание современных политических процессов и путей их дальнейшего развития. Заметив, что последние два столетия единственным средством разрешения противоречий на международной арене является конфликт, понтифик раскритиковал неолиберализм, сказав: «В международном сообществе мы, таким образом, видим небольшое количество стран, становящихся чрезвычайно богатыми за счет увеличивающегося обнищания большого числа других стран; в результате богатые становятся еще богаче, в то время как бедные – еще более бедными».

Перейдя к теме свободы, папа подчеркнул, что лишь свобода, основанная на правде, является истинной, делает человека не объектом, а субъектом в этом мире.

Провозглашая свободу основной ценностью, понтифик прямо заявил: «Достижение свободы – это ответственность и обязанность, от которой никто не может уклониться» .

Таким образом, кубинцам однозначно предлагалось сделать политический выбор.

Интересно, что в стенограмме этой речи, представленной на официальном сайте Ватикана, отмечено, что после этого заявления толпа начала скандировать: «Папа свободен и он хочет, чтобы все были свободными». На что понтифик ответил: «Да, он живет с той свободой, для которой Христос и освободил вас».

После этого папа произнес, пожалуй, свои самые знаменитые слова, обращенные к кубинскому народу: «Все знают, что у Кубы есть христианская душа, и это принесло ей всеобщее признание. Призванная преодолеть изоляцию, она должна открыть себя миру, и мир должен потянуться к Кубе, ее людям, ее сыновьям и дочерям, которые являются, конечно, ее самым большим богатством. Это – время, чтобы начать новый путь, требующий обновления, которое мы испытываем на пороге третьего тысячелетия христианской эры!» .

Безусловно, по своему пафосу и высоте данное высказывание папы было на уровне его же хрестоматийной фразы, сказанной в Польше в 1979 году: заполните сердца.

Отдельного внимания заслуживает встреча папы с кубинским епископатом, состоявшаяся тогда же, 25 января. В отличие от простых людей, клириков не надо было убеждать в необходимости веры. Также им вряд ли надо было объяснять их истинное предназначение в политическом процессе на Кубе. В ходе встречи папа поделился своими впечатлениями от визита отметив, что кубинский народ возлагает большие надежды на Церковь, некоторые из них превышают определенную Церкви миссию, но церковное сообщество в максимально возможной степени должно все их рассмотреть.

В своей заключительной речи, обращенной к папе, Кастро был краток. Он обозначил основной результат визита, давая понять своим оппонентам, что в случае с Кубой стратегия «ostpolitik» не имеет действия: «Я думаю, что мы показали хороший пример миру: вы – посещая то, что некоторые называют последним бастионом коммунизма; мы – принимая религиозного руководителя, которому они же хотят приписать ответственность за разрушение социализма в Европе. Были и те, кто предсказывал апокалиптические вещи. Некоторые даже мечтали об этом».

Переходя к библейским аллегориям, Кастро сравнил Кубу с молодым Давидом, который вступил в схватку с филистимлянином Голиафом «ядерной эры» в лице Соединенных Штатов. Очевидно, что, приводя данный пример, команданте хотел не только воспользоваться красивым образом, но и сказать о том, на чьей стороне в конечном итоге будет победа. Присутствие папы рядом придавало этим словам дополнительное, почти сакральное значение. Своим присутствием понтифик как бы подтверждал правоту Кастро, что последнему и было нужно. Таким образом, правы оказались те наблюдатели, которые считали, что руководитель Кубы извлечет максимум пользы из визита столь внушительного морального авторитета западного мира, как папа римский.

Однако, как представляется, вульгарные трактовки подобной политики Кастро, предлагаемые американской стороной и оппозицией, не вполне соответствуют действительности. Руководство Кубы не столько искало способов укрепить свою личную власть, сколько пыталось создать позитивный фон вокруг Кубы с целью поиска выхода из тяжелейшего экономического кризиса, вызванного крушением Восточного блока. В конечном счете правы были те аналитики, которые отмечали непохожесть кубинского режима на другие социалистические режимы, как в Латинской Америке, так и за ее пределами. Население Кубы демонстрировало феноменальную приверженность своему руководству.

При этом, однако, поддержка курса, проводимого руководством страны, базировалась в этот период не на верности коммунистическим идеалам, но на желании сохранить независимость Кубы в условиях глобализации и расширения мира «рах americana». Социализм, как и в случае с Китаем, становился все больше внешним атрибутом политического режима, в то время как его сущность постепенно менялась в сторону понимания необходимости определенных преобразований, при условии сохранения политического суверенитета.

В своем заключительном слове Кастро сделал упор на открытости освещения визита папы как для иностранных журналистов, так и для всего населения острова. Он напомнил, что все средства массовой информации освещали визит понтифика, заявив, что это, пожалуй, первый случай, когда событие в столь маленьком государстве, как Куба, освещалось столь большим количеством людей.

Несколько провокационно прозвучали слова Кастро о том, что он принимает глобализацию, как ее провозглашает папа – глобализацию солидарности. Тем самым им уравнивались идеологические стремления Кубы к единству всех народов («Государства исчезнут: человечество создаст единую семью народов») и христианское стремление к признанию единого Бога. Резюмируя, Кастро подчеркнул, что если глобализация солидарности подразумевает борьбу с бедностью, эксплуатацией и так далее, то идеи папы о «евангелизации и экуменизме не будут в противоречии с этим».

Визит папы на Кубу всколыхнул кубинскую эмиграцию в Майами. Некоторые из оппозиционеров надеялись, что после приезда папы на острове начнется демократическая трансформация или даже народное восстание. Ни того ни другого не произошло. Как отмечала «Нью-Йорк Таймс», «после пяти дней пребывания папы на Кубе многие здесь оказались в большом замешательстве, видя телевизионное изображение огромных толп, открыто исповедующих свою веру и становящихся даже еще более объединенными в своей надежде». Тем не менее оппозиция стояла на той точке зрения, что визит папы нисколько не легитимизирует власть Кастро, так как сам визит стоит меньше, чем папская «критика, его требования по освобождению политических заключенных и призыв к кубинцам стать творцами своей собственной истории, построить общество, основанное на свободе».

Ф. Кастро, разумеется, дал свою оценку визита понтифика на Кубу, которая сводилась к тому, что папа приезжал на остров без каких-либо намерений вмешиваться во внутриполитическую жизнь страны. Упоминая об экономических трудностях, переживаемых Кубой, Ф. Кастро говорил следующее: «В этом контексте, в империи (США. – Авт.) и в других местах, визит папы римского стал чем-то, что приведет к окончательному краху социализма на Кубе. Они полагали, что революция падет как стены Иерихона перед звуком труб. Но папа римский не нес с собой трубы и не ехал с намерением погубить революцию».

Так или иначе, визит понтифика имел свои последствия для Кубы и ее политической системы. Как отмечал известный российский исследователь Б. Мартынов, «диалог идет, визит папы Иоанна Павла II в 1998 году привел к большим переменам. В целом же ситуацию на Кубе можно сравнить с тем, что было у нас в 1987–1988 годах. Идут открытые дебаты, люди собираются на площади Революции в центре Гаваны. Никто их не разгоняет».

Слова Б. Мартынова подтверждаются и высказываниями кардинала Ортеги, который спустя больше чем десять лет после визита папы сказал следующее, комментируя современный этап государственно-конфессиональных отношений на Кубе: «Начиная с посещения папы римского Иоанна Павла II наша способность общаться с правительством постоянно возрастала. Мы живем в более нормальной ситуации, чем прежде».

В 2005 году папа римский Иоанн Павел II скончался. И Фидель, и Рауль Кастро откликнулись на это событие. Ф. Кастро написал следующее послание в Книге соболезнований, которое имеет смысл процитировать полностью, так как искренность слов команданте в данном случае не вызывает сомнений:

«Папе Римскому Иоанну Павлу II

Покойтесь с миром, неутомимый борец за дружбу народов, враг войны и друг бедных.

Усилия тех, кто хотел использовать Ваш авторитет и великую духовную власть против правого дела наших людей в их борьбе против гигантской империи, были напрасны.

Вы посетили нас в трудные времена и могли чувствовать благородство, солидарность духа и моральную доблесть людей, которые приветствовали Вас с особым уважением и привязанностью, потому что Вы знали, как ценить совершенство и любовь человеческого бытия, что и было причиной Вашего долгого паломничества на Земле.

Прежде, чем вернуться в Рим, Вы сказали, что ограничение экономических мер, наложенных извне, было несправедливым и этически недопустимым. Этим Вы навсегда заслужили благодарность и привязанность всех кубинцев, которые сегодня отдают Вам заслуженную дань уважения.

Ваш уход причиняет нам боль, незабываемый друг, и мы страстно желаем, чтобы Ваш пример был продолжен».

7 апреля 2005 года в официальном печатном органе компартии Кубы появилась статья под названием «Сделать папу ответственным за крушение социализма – значит упростить анализ истории», в которой подробно разбиралось очередное выступление Кастро, в котором он обращался к роли Иоанна Павла II в недавней мировой истории. Спустя семь лет после визита папы на Кубу Кастро вновь возвращался к своей идее о параллели глобализации солидарности и кубинской социалистической идеологии. Первый раздел статьи был озаглавлен именно так: «Фидель повторяет общие черты между гуманистическими идеями папы римского и тем, что защищает кубинская Революция» .

В статье, в частности, отмечалось, что папа был в целом критически настроен по отношению к капитализму, особенно после окончания холодной войны. Подчеркивалось, что понтифик активно выступал против «неолиберальной глобализации и потребительской природы капиталистических обществ, а также политики, которая ускоряет экологическую деградацию». Кроме этого, приводились слова Кастро, который в своем выступлении говорил о том, что ничто не может сравниться с гуманизмом, который кубинский народ проявляет по отношению ко всем нуждающимся. В качестве примера авторы статьи приводили принятых после аварии на Чернобыльской АЭС украинских детей.

Таким образом, Кастро вновь подтверждал свой курс на расширение горизонтов возможных трактовок социализма, не отодвигая в сторону ее христианский вариант. Разумеется, речь не шла о замене одного другим, но провозглашалась их равнозначность и равновеликость. Тем самым кубинский лидер давал понять, что Куба открыта для самых разных идей, а время репрессий по отношению к Церкви «по советскому образцу» ушло в прошлое.

Католическая церковь была необходима кубинскому руководству если не в качестве союзника, то, по крайней мере, и не в качестве жесткого критика и оппонента. Причиной этой необходимости было остававшееся нестабильным экономическое положение, но не только оно. Как представляется, постепенная трансформация социалистического режима по пути расширения плюрализма, так или иначе, вносила свои коррективы в развитие социально-политической парадигмы в целом. Режим менялся диалектически: демократические элементы вводились как сознательно, так и под давлением обстоятельств. К концу 1990-х годов Кастро пришел к осознанию бесперспективности закрытого социализма корейского типа. Новые условия требовали обновления идеологических установок. В качестве решения был найден «католический путь», позволявший синтезировать идеи социализма и христианства, без особенного ущерба для первого.

Еще одной причиной поворота в сторону Католической церкви было то, что Латинская Америка являет собой именно католическую цивилизацию, хотя и не чистого, синкретического типа. Тем не менее, по меткому определению К. А. Хачатурова, именно она является «главной епархией католицизма», так как каждый второй католик в мире проживает в странах Латинской Америки. Таким образом, быть частью латиноамериканской цивилизации, но не признавать католицизм, оппонировать ему – непросто, это может привести к серьезным последствиям как политического, так и экономического характера. Ф. Кастро всегда это хорошо понимал, но лишь в условиях постбиполярного мира ему окончательно удалось примирить христианство с кубинским вариантом социализма, заложив тем самым мину замедленного действия под всю политическую систему нынешней Кубы.

В ноябре 2010 года в нескольких километрах от Гаваны вновь была открыта семинария – первая, построенная после революции. В ее открытии участвовал Рауль Кастро, а также делегация американских католических священнослужителей. Архиепископ Томас Венски, глава делегации североамериканской Конференции католических епископов назвал все происходящее «очень значимым событием». Кардинал Ортега, в свою очередь, отмечал, что новая семинария появилась в том числе и потому, что у Церкви есть «друзья, особенно в Соединенных Штатах, которые помогли реализовать эту мечту».

Ортега имел в виду, прежде всего, финансовую помощь. Так, североамериканские епископы, по словам отца Эндрю Смолла, являющегося главой Миссионерской организации Непорочной Девы Марии, а также ответственным за сбор денег для Латинской Америки в североамериканской Конференции католических епископов, сообщал, что американские сборы обеспечивают каждый кубинский епископат на сумму порядка 25 000-30 000 долларов. Ежегодно же на Кубу Церкви переводится около 450 000 долларов .

Вырос авторитет кубинского архиепископа Хайме Ортеги. Папа римский Бенедикт XVI отказал ему в просьбе об отставке и попросил, чтобы он остался главой кубинской Церкви. В то же время Испания наградила кардинала престижной наградой – Крестом Изабеллы (Cruz Isabella Catolica). Ранее заслуги Ортеги были признаны и другими странами и организациями.

По мнению кубинских эмигрантов в США сегодня, с приходом к власти Рауля Кастро, отношения между Церковью и государством постепенно налаживаются. По мнению Мэри де Лорэй, представителя в Латинской Америке и Карибах базирующейся в США Католической службы помощи (CRS), «Отношения между церковными вспомогательными службами и правительством сейчас, кажется, улучшаются. Они менее напряженны».

Показателен тот факт, что в 2008 году кардинал Ортега провел специальную мессу в Соборе Гаваны за здоровье Фиделя Кастро.

Неуверенность в словах М. де Лэй продиктована самой причиной снятия этого напряжения. Очевидно, что ведущую роль здесь играет не столько добрая воля политического руководства острова, сколько складывающиеся экономические обстоятельства. В условиях жесткого экономического кризиса правительство урезает расходы на социальную сферу.

Католические епархии на Кубе

Экономический кризис 2008 года больно ударил по и без того слабой кубинской экономике. Уже к 2008 году сценарий развития кубинской экономики, по мнению экспертов, не предвещал положительных результатов. Так, существенно замедлился темп роста ВВП, упав с 7,3 % в 2007 году до 4,1 % в 2008-м. Куба имела отрицательный торговый баланс (– 2,9 %). Резко вырос внешний долг: от 9,8 % по отношению к ВВП в 2002 году до 15,8 % в 2008 году. На 2009 год государственный долг достиг 34,8 % ВВП. По оценкам Economist, внешний долг Кубы составляет в настоящее время почти 20 млрд долларов, что, очевидно, является непосильной ношей для кубинской экономики.

Куба, как и другие экспортно ориентированные экономики, получила серьезный удар от мировой рецессии: сократились доходы от туризма, снизился экспорт никеля, уменьшились заграничные денежные переводы от родственников. При этом, как отмечают специалисты, все могло быть еще хуже, если бы главным торговым партнером Кубы не был Китай, с его растущей экономикой.

Правительство Кубы всячески пытается уравновешивать потребность в государственном экономическом послаблении с желанием политического контроля над ситуацией. Так, было объявлено, что к марту 2011 года 500 000 государственных рабочих мест будет сокращено и расширены возможности для самостоятельной предпринимательской деятельности. Р. Кастро заявил, что такие изменения необходимы, чтобы обновить экономическую модель и гарантировать выживание социализма. При этом по оценкам американских экспертов уровень жизни среднего кубинца остается на более низком уровне чем накануне спада 1990-х годов.

Несмотря на попытки проведения реформ, которые сами кубинцы, кстати, реформами предпочитают не называть, авторитетный американский фонд «Наследие» (Heritage Foundation) в своем отчете за 2011 год сообщал, что по всем показателям экономической свободы Куба занимает последнее в Латинской Америке место. Уточнялось, что экономические свободы носят поверхностный характер и ничем не защищены: «Отсутствие независимой и справедливой судебной власти ослабляет верховенство закона, а широко распространенная коррупция затрагивает большинство сделок. Суды не свободны от политического вмешательства…».

В общем же рейтинге Фонда Куба занимала 177-е место между Ливией и Зимбабве.

В результате, по прогнозам известного экономиста К. Меса-Лаго, несмотря на предпринимаемые кубинским правительством преобразования, «Куба, вероятно, будет среди последних экономических систем в Латинской Америке, которые преодолеют воздействие глобального кризиса».

Сложной остается и ситуация с правами человека на Кубе. Так, по мнению известной международной организации Human Rights Watch, «Куба остается единственной страной в Латинской Америке, которая подавляет фактически все формы политического инакомыслия».

В данной ситуации Католическая церковь пытается найти верный баланс, выработать стратегию поведения по отношению к государству, явно находящемуся на пороге серьезной трансформации.

Кардинал Ортега всячески подчеркивает, что приветствует преобразования, начатые Р. Кастро. В то же время противники режима Кастро, в первую очередь в США, возлагают на него большие надежды, как на фигуру, способную консолидировать все слои кубинского общества в переходный период. Издание «USA Today» следующим образом высказывалось по этому поводу: «Учитывая действительность, Куба после Кастро будет нуждаться в ком-то, кому доверяют все сегменты общества, чтобы помочь перейти этой стране в новую эру без кровопролития и переворотов. Кардинал Хайме Лукас Ортега-и-Алэмино, архиепископ Гаваны, является тем самым человеком. Сын рабочего сахарного завода, Ортега уникально снабжен всем, что необходимо, чтобы заполнить любой вакуум власти».

Тем не менее есть и те, кто не видит в Ортеге возможного лидера переходного периода. Среди них, в первую очередь, выделяется тройка республиканцев – Илеана Рос-Лехтинен (председатель влиятельного Комитета палаты представителей по иностранным делам), сенаторы Марко Рубио и Марио Диах-Баларт. По их мнению, Ортега склонен к соглашательству и проводит политику, направленную на сотрудничество с режимом.

В мае 2010 года кардинал Ортега вместе с лидером Епископальной конференции Дионисио Гарсиа впервые на официальном уровне встретился с президентом Р. Кастро, с целью обсуждения политической ситуации, в том числе вопросов, связанных с политическими заключенными на Кубе. Следует отметить, что встреча произошла спустя три недели после того, как Ортега добился разрешения на шествие по Гаване жен заключенных, требующих свободы для своих мужей.

Кардинал Ортега проводит политику мягкой критики режима, дистанцируясь от наиболее одиозных фигур кубинской оппозиции, таких как лидер Христианского освободительного движения Освальдо Пайя или бывший редактор католического издания «Vitral» Дагоберто Вальдеса, которых официальные власти характеризуют как «наемников».

Отношения Католической церкви с Раулем Кастро в принципе с самого начала складывались на основе взаимовыгодного диалога. Интересно, что одним из первых посетителей, которых принял Р. Кастро сразу после вступления в должность президента Республики был госсекретарь Ватикана кардинал Тарчизио Бертоне.

В 2008 году кубинские власти пообещали Ватикану дать некоторые преференции Церкви на Кубе в части освещения ее деятельности и пропаганды христианских идей в СМИ. Как заявил тогда государственный секретарь Ватикана Тарчизио Бертон, власти пообещали дать больше открытости для выражения мнения Церкви в печатных СМИ, на радио и по другим каналам, «даже на телевидении». В то же время Бертон отметил, что «все начинается с обещаний, но мы надеемся на некоторую открытость, так как нет ничего невозможного».

Р. Кастро сразу же включился в активный диалог с Церковью по вопросам освобождения политических заключенных. Кардинал Ортега настойчиво добивается разбирательства по каждому конкретному делу, и эта работа имеет свои результаты. Так по итогам переговоров с Р. Кастро в июле 2010 года архиепископ Гаваны договорился об освобождении целого ряда политзаключенных. В пресс-релизе по этому поводу говорилось: «В процессе встречи сегодня… кардиналу Ортеге сообщили, что в ближайшие часы шесть заключенных будут перевезены в места их проживания и еще пять будут выпущены и смогут уехать в Испанию с их семьями. Кубинские власти также сообщили, что 47 оставшихся заключенных, арестованных в 2003 году, будут освобождены и также смогут покинуть страну. Эта мера будет предварена в жизнь в период трех-четырех месяцев».

С 16 по 20 июля 2010 года с визитом на Кубе находилось высокопоставленное лицо Ватикана, секретарь по взаимоотношениям с государствами архиепископ Доминик Франсуа Жозеф Мамберти. Уже в первый день своего пребывания на острове, прелат провел совместную пресс-конференцию с кубинским министром иностранных дел, в ходе которой он приветствовал «продолжающийся диалог» с кубинским режимом и выразил надежду, что этот диалог «будет усилен» его посещением. Важно отметить, что в программу визита архиепископа не было включено общение с кубинскими диссидентами и посещение заключенных. Как отмечал А. Вальядерес, «ватиканский дипломат был полностью расположен к кубинскому режиму, осудил оппозицию, закрыв глаза на порабощение кубинского народа». Резюмируя, известный оппозиционер писал: «Своей поездкой, заявлениями и тишиной, архиепископ Доминик Франсуа Жозеф Мамберти продолжил таинственный и загадочный коллаборационистский ритуал высокопоставленных ватиканских чиновников, которые приезжали в островную тюрьму за все прошлые десятилетия».

Можно давать разные объяснения подобному поведению Церкви. Журналист Виктор Гаэтан во влиятельном «Foreign Affairs» отмечал по этому поводу: «Кубинское сообщество в изгнании энергично критикует Церковь, так как, по его мнению, церковное руководство на острове должно бросить вызов диктатуре. Но Ватикан не торопится этого делать. Вместо того чтобы открыто стремиться к изменениям, Церковь проводит стратегию «согласия». Она ставит себя в качестве посредника между режимом и его самыми смелыми противниками. Церковь постоянно присутствует, но она беспартийная. Это отношение отсылает назад, ко временам «ostpolitik», которую Церковь практиковала во время холодной войны – в большинстве коммунистических стран, особенно в тех, где католики были меньшинством, духовенство «сидело на корточках», помогая верующим, и выжило».

Очевидно, что данная точка зрения вполне соответствует действительности. Опыт восточноевропейских католических церквей явно свидетельствует, что тактика «непротивления» дала свои результаты. Не вмешиваясь напрямую в политическую жизнь, католические иерархи на протяжении десятилетий сохраняли определенный статус-кво, добившись хотя и не полноценной, но все же и не полностью прекращенной религиозной деятельности.

Успех же этой стратегии на Кубе сегодня уже очевиден. Как отмечает все тот же В. Гаэтан, играя роль «святого миротворца», Церковь получила сразу три преимущества. Во-первых, у нее появилось физическое пространство, чтобы расширить свое присутствие на острове. Во-вторых, кубинский архиепископ Ортега, играя роль миротворца и посредника, зарабатывает тем самым себе положительную репутацию человека, которая все больше возрастает как внутри страны, так и за ее пределами. Третье же преимущество является своего рода следствием двух первых: имея возможность более-менее нормально функционировать, Церковь стратегически готовит ненасильственный переход к демократии на Кубе.

Политику «умиротворения» (с целью подготовки почвы для дальнейших преобразований) продолжил проводить на Кубе папа Бенедикт XVI, который, как и его предшественник, счел необходимым нанести визит на остров.

Накануне визита папы Бенедикта XVI обстановка вокруг Католической церкви вновь начала накаляться. Провокационные действия со стороны противников режима были направлены на компрометацию епископата. Так, 13 марта 2012 года группа из 13 человек, назвавшихся диссидентами, ворвалась в базилику в Гаване и потребовала, чтобы к ней вышел ее настоятель падре Роберто Бетанкур. Пришедшие заявили, что у них есть послание, которое падре должен передать Бенедикту XVI, а также ряд предложений по социальным преобразованиям. На место происшествия прибыл Рамон Суарез Полкари, видный иерарх гаванского епископата, который пообещал передать послание и попросил покинуть помещение базилики, на что получил резкий отказ. Утром 14 марта стало известно, что то же самое произошло еще в целом ряде церквей. Гаванский епископат охарактеризовал эти действия как «цельную стратегию, продуманную и реализованную группами по всей стране в преддверии визита папы Бенедикта XVI на Кубу». По данным епископата, призывы к подобным действиям распространялись в разных областях. В заявлении, подписанном Орладно Мигелем Идальго, говорилось: «Никто не имеет права превращать храмы в политические окопы». Таким образом, Церковь вновь дистанцировалась от политики, давая понять, что она не идет на поводу у провокаторов, имеющих своей целью дестабилизировать ситуацию на Кубе.

Перед визитом Бенедикта XVI на Кубу неожиданно появилась новость, что, несмотря на то что изначально этого не планировалось, он все же встретится с Фиделем Кастро. Издание «Vatican Insider» настойчиво уточняло, что визиты папы никогда не бывают связаны с решением тех или иных политических вопросов, «даже когда он встречается с великими фигурами на международной арене». В этот раз, по словам издания, папа тоже ехал на Кубу, исключительно чтобы еще раз «утвердить веру кубинских католиков».

Визит папы готовился в условиях нарастающей критики как его самого, так и кубинских иерархов, за сотрудничество с режимом Кастро. Антикастровская оппозиция в Майами однозначно выразила свое неудовольствие предстоящим посещением папой Кубы. Один из ее видных лидеров А. Вильядерес заявил об опасности «инструментализации» папского визита, открыто обвинил Т. Бертона и кубинских епископов в подыгрывании Кастро.

А. Вильядерес и до этого не раз активно критиковал Ватикан за слишком мягкое отношение к кубинскому режиму. В частности в 2003 году он писал по поводу молчания папы и кубинской Церкви о якобы имеющих на Кубе место репрессиях, упоминая об «отвратительном фарсе кардинала Ортеги, архиепископа Гаваны, по многим случаям соглашательства».

Как бы то ни было, 26 марта 2012 года самолет папы Бенедикта XVI приземлился в международном аэропорту им. Антонио Масео в г. Сантьяго-де-Куба.

Следует отметить, что еще на борту самолета на пути в Мексику, которую понтифик посетил перед Кубой, папа дал традиционное интервью сопровождавшим его средствам массовой информации. Среди прочего, им было сказано: «Сегодня очевидно, что марксистская идеология, в том варианте, в котором она была задумана, не отвечает нынешней реальности».

Отвечая на вопрос о своем посещении острова, папа добавил: «Мы не можем больше строить общества подобным образом. Новые модели должны быть найдены с терпением и конструктивным способом». Поясняя сказанное, папа отметил, что Церковь готова выступить посредником в процессе поиска этого нового пути на Кубе: «Мы хотим помочь в духе диалога, чтобы избежать травм и способствовать продвижению вперед к братскому обществу, которое мы желаем видеть во всем мире».

Во время своего визита понтифик озвучил ожидаемые от него посылы в адрес кубинского руководства. По сути, он повторил все то, что было сказано его предшественником Иоанном Павлом II в 1998 году. В частности, Бенедикт XVI выразил надежду, что вскоре Куба станет домом для всех кубинцев. Выступая на Площади Революции перед пятисоттысячной толпой, папа заявил: «Куба и мир нуждаются в изменениях, но они могут быть достигнуты только в том случае, если каждый встанет на позицию поиска правды и выберет путь любви…».

В ходе своего визита Бенедикт XVI встретился с Фиделем Кастро. Беседа, продолжавшаяся около получаса, состоялась в нунциатуре Гаваны сразу после мессы на Площади Революции, но политических вопросов она не касалась.

Безусловно, наблюдатели отмечали, что визит понтифика вызовет углубление реформ на Кубе, ускорит процесс ее демократизации. Но, как и в случае с визитом предыдущего папы, эти ожидания были несколько преувеличены. После отъезда Бенедикта XVI Куба, разумеется, не стала сразу (и не станет в самом ближайшем будущем) демократическим государством. Надежды на реализацию восточноевропейского сценария на Кубе потерпели крах еще в первой половине 1990-х годов. Последней попыткой подтолкнуть кубинское население к политической активности был визит на Кубу Иоанна Павла II, который продемонстрировал особенности религиозного сознания кубинцев: политика в нем занимает периферийное положение.

Религиозность кубинцев не вызывает сомнений, как не вызывает сомнений и ее специфика. Чувственная, сенситивная составляющая религиозного сознания у жителей Острова превалирует над догматическим, прагматическим компонентом. Именно это и объясняет «глухоту» кубинцев к политическому подтексту. Папа им важен как религиозный символ, но не как политический оратор. К этому следует прибавить синкретичность кубинского (как, впрочем, и латиноамериканского в целом) католицизма.

Безусловно, Католическая церковь будет играть все большую роль в процессе демократизации кубинского общества, но не путем политической агитации, а прямым действием, направленным на удовлетворение потребностей населения, в том числе и политических. В частности, это касается работы Церкви по освобождению политических заключенных, отстаивании гражданских прав кубинцев. Важна в этом смысле и деятельность Ватикана (полностью, разумеется, поддерживаемая и разделяемая кубинским клиром) по отмене экономического эмбарго.

Взаимоотношения Католической церкви и государства на Кубе продолжают носить сложный, во многом противоречивый характер. Но уже сегодня можно говорить о поддержке с ее стороны тех преобразований, которое проводит нынешнее политическое руководство страны. Вероятно, именно в этом направлении ситуация будет развиваться и в дальнейшем, что позволит Кубе менее болезненно пройти период демократической трансформации.

Безусловно, новой страницей в истории как мирового, так и кубинского Католицизма станет понтификат первого латиноамериканского папы римского Франциска I. Есть все основания полагать, что именно в его понтификат Куба завершит социалистический период своего развития, а значит, вступит в эпоху серьезных перемен, в том числе и в духовной сфере. И здесь кубинской Церкви придется столкнуться со всеми аспектами современного религиозного плюрализма, который до этого, ввиду закрытости страны, обходил ее стороной.

 

Католицизм

Кафедральный собор в Гаване

Церковь Сан-Франциско-де-Паула

Кафедральный собор в г. Матанзас

Церковь Сан-Хуан, г. Матанзас

Церковь Саградо Корасон де Хесус

Церковь Девы из Реглы

Церковь Сан-Хосе

Церковь Сан-Хуан де Летран

Служба в одной из церквей г. Гаваны

Католическая церковь в районе Ведадо

Церковь Сан-Худас Тадео

Церковь Сан-Педро в г. Матанзасе

Вход на кладбище Колумба – памятник кубинского католицизма

Могила Святой Амелии, почитаемой во всей Латинской Америке

Чернокожая Дева Мария из Реглы

Чернокожая Дева Мария из Реглы

Дева Милосердия из Кобре – покровительница Кубы

Дева Милосердия из Кобре – покровительница Кубы

 

Сантерия

Кокос, использованный для гадания на берегу реки Альмендарес

Жертвоприношение птицы на берегу реки Альмендарес

Использованная голова Эллегуа. Гаванский лес

Выброшенный после церемонии Осун – символ стабильности и здоровья. Гаванский лес

Магический ритуал на надгробии. Кладбище Колумба

Магический ритуал на надгробии. Кладбище Колумба

Посвященные в сантерию в характерных белых одеждах и бусах цветов своих оришей

 

Протестантизм

Методистская церковь в Гаване

Евангелический (методистский) семинар

Методистская университетская церковь в Ведадо

Баптистская церковь в Гаване

 

Иудаизм

Синагога Бет Шалом

Еврейское сообщество при синагоге Бет Шалом

Ортодоксальная синагога Адат Исраэль

Ортодоксальная синагога Адат Исраэль. Внутреннее убранство

3.1. Кубинская сантерия

Говорить о Кубе невозможно без учета ее религиозной специфики, которая заключается в наличии особого типа верований, получивших на острове самое широкое распространение. В данной главе речь пойдет о специфической религии чернокожего населения Кубы, которая называется сантерия.

Рассматривая в предыдущей главе проблему взаимоотношений между Католической церковью и государством, мы имели в виду, в первую очередь, традиционный католицизм, представленный частью кубинского населения и духовенством. Тем не менее есть и вторая сторона кубинского католицизма, речь о которой пойдет ниже. В первой части главы нами будет рассмотрена сущность и специфика сантерии, без понимания которой крайне трудно понимать мотивацию населения острова, в том числе и вопросы взаимоотношения с властью. Затем мы обратимся к проблеме самоидентификации кубинских сантеристов, формах их контактов с государством и Католической церковью.

Мультикультурность являлась отличительной чертой латиноамериканской цивилизации практически с первых десятилетий ее существования. Сплав трех основных культурных традиций – иберийской, индейской и африканской – дал неожиданный результат практически во всех сферах жизни новых обществ Латинской Америки, в том числе и в религиозной.

Первыми серьезными исследователями сантерии на американском континенте стали такие авторы, как Н. Родригес, А. Рамос, Р. Бэстайд (исследовали бразильскую ветвь религии йоруба), М. Херсковитс, Ф. Ортис, Л. Кабрера, Дж. Мерфи, А. Поллак-Элтс и ряд других, но впервые термин «синкретизм» к афро-американской культуре применил М. Херсковиц в своей статье 1937 года «Африканские боги и католические святые в негритянских верованиях Нового Света». Он использовал слово «синкретизм» как синоним слова «синтез». Согласно Херсковицу, именно синкретизм наблюдается во взаимосвязи ориш в сантерии и католических святых. В качестве доказательства этого Херсковиц указывал на то, что африканцы на Кубе, Гаити и в Бразилии считали себя католиками и одновременно были приверженцами идолопоклоннических культов. Но его изображению сантерии, как позже отмечал Дж. Мерфи, как синтеза африканских и католических элементов «не хватало упоминания о творческих и сознательных решениях, которые лежали в основе синкретизма сантерии».

Большинство верующих кубинцев считают себя католиками. История католичества на Кубе началась в XVI веке, с периода испанской колонизации. На протяжении четырех веков вплоть до революции 1959 года Католическая церковь играла существенную роль в жизни страны, к ней принадлежало действительно большинство населения. Дипломатические отношения между Кубой и Ватиканом были установлены в 1935 году и не прерывались даже в период антирелигиозной компании коммунистического правительства. Проведенный незадолго до победы революции опрос населения показал, что верующими себя считали 95,5 % опрошенных. Из них католиками назвали себя 72,5 % .

Число католиков на Кубе в конце XX века оценивалось в 40 % населения, но у большинства принадлежность к Церкви носила формальный характер. Так, по данным журнала Newsweek, в 1998 году «около 4,7 млн из 11 млн кубинцев крещены, но только 150 000 регулярно посещают воскресные мессы». В 2000-е годы общее число католиков на Кубе составило около 6,3 млн человек. При этом, по данным Государственного департамента США, на 2009 год «до 80 % населения консультируется с практиками религиозных учений, имеющих западно-африканские корни, такими как сантерия, происходящая от йоруба (Regia de Ocha) и сантерия, уходящая корнями в район бассейна реки Конго (Regia de Palo), по вопросам, связанным с рождением детей, болезнями, безопасностью поездок».

Итак, и сегодня большая часть населения Кубы совмещает католицизм с синкретическими верованиями, которые возникли из смешения христианской религии и различных африканских культов. Как отмечает М. Фагуага асимметрия и симметрия между сантерией и католицизмом уходит своими корнями в историю и структуру обеих религий и обществ, в которых они развивались.

Кубинский синкретизм возник в процессе отождествления неграми-рабами собственных богов с католическими святыми в поисках возможности свободно отправлять свои религиозные культы. Действительно, с 1513 до 1886 года на Кубу из Африки было доставлено около 1,3 млн рабов. Это были представители четырех африканских народов: банту – самая многочисленная группа из Центральной и Южной Африки; ибо – из юго-восточной Нигерии (прибыли около 1762 года); йоруба – из Западной и Юго-Западной Африки, и эвефон (или дагомейцы) – из Бенина, – привезшие с собой свои национальные религии.

Когда первые рабы были привезены из Африки, Католическая церковь уже вступила в свои права на Кубе. Побережье Кубы было полностью нанесено на карту Себастьяном де Окампо уже в 1511 году, в том же году Диего Веласкес основал первое испанское поселение в Баракоа. Вместе с испанцами на Кубу пришла и Католическая церковь, которая стала важным элементом колониального аппарата во всей Латинской Америке. Местное, а затем и завезенное для работы население, насильно обращалось в католицизм, а народные языческие религии оказывались под запретом. Тем не менее потомки йоруба более, чем какая-либо другая африканская группа на Кубе, преуспели в сохранении своей культуры.

На Кубе, так же, как и в Бразилии, сложились весьма благоприятные обстоятельства для того, чтобы йоруба смогли сохранить свою культурную самобытность. Невольно эту задачу для них облегчили два вида кубинских учреждений: испанские этнические клубы и, как ни странно, сама Римско-Католическая церковь. Испанские колонисты на Кубе были не однородны по своему составу. Это были выходцы из Галиции, Бискайи, Астурии, Андалусии и с Канарских островов. Кроме официального кастильского варианта испанского языка, они говорили еще и на диалектах, таких, как галлего, каталонский и баскский. На основе своего этнического, регионального и лингвистического родства каждая из национальных групп создавала свои общественные клубы и общества взаимопомощи. В отличие от англо-саксов, испанские и португальские рабовладельцы поощряли и разделение рабов по этническим группам, полагая, что таким образом невольники не смогут объединиться для восстаний.

Намереваясь обратить рабов и свободных чернокожих в христианство, Церковь покровительствовала им в организации своих собственных общественных клубов и обществ взаимопомощи. Эти учреждения, называемые кабильдо, были зеркальным отражением своих испанских аналогов и также создавались на основе этнического, регионального и лингвистического родства. Есть документальные свидетельства того, что к 1568 году африканские клубы, называемые кабильдо, уже существовали в Гаване. Что примечательно, гаванское кабильдо называлось Cabildo Chango, то есть кабильдо Чанго. Вскоре после появления первых кабильдо у них появилось важное (вероятно, в ряде случаев и самое важное) предназначение – хранить «старые традиции» Африки. По мнению специалистов по истории йоруба, кабильдо были фактически африканскими «церквями».

Три религиозные традиции, принадлежащие различным лингвистическим группам, дошли до наших дней. Это сохраненные Пало Монте и Пало Майомбе – традиции так называемого народа конго, говорящего на банту; общества Абакуа/Ньяньиго народа карабали, чьим языком является эфик; и сантерия, религия народа йоруба. Свои обычаи сохранили также и более мелкие группировки, такие как, например, народность фон (называемая на Кубе «арара»).

Первые служители культа Ифа, который в кубинском варианте стал именоваться сантерией, появились на Кубе в последней четверти XIX века. Первыми кубинскими жрецами Ифа в религиозной традиции сантерии считаются трое: Ремихио Эррера (Адесина), Эулохио Гутиэррес и Асунсьон Вильялонга. Все они родились на территории современной Нигерии. Большинство кубинских бабалао (жрецов) ведут свое происхождение от одного из этих троих людей. Но сама религия йоруба зародилась, разумеется, намного раньше.

Следует сказать несколько слов о самой оригинальной религии, пришедшей на Кубу вместе с рабами из Африки. Данное религиозное течение возникло в долине Нила в народе тва. Позднее тва разделились на четыре группы, и каждая группа пошла по своему пути развития. Йоруба стала называться та часть народа тва, которая ушла на запад от Нила. При этом по версии последователей сантерии, примерно сорок тысяч лет назад народ тва создал представление о Боге, которое позднее стало основой всех африканских религий. Тва называли своего Бога просто Величайшим Создателем всего сущего, или Неведомым. У лукуми появилось более конкретизированное его наименование – Олоддумаре.

Сантеристы считают, что цивилизация йоруба появилась, по крайней мере, за тысячу лет до основания Иле-Ифе, священного города йоруба и центра их империи. К моменту появления в Африке первых работорговцев в XVI веке культура йоруба уже вступила в стадию своего упадка. Распад империи йоруба произошел с падением алафина (царя) Аволе в 1796 году. После завоевательных походов мусульманских племен фулани в начале XIX века тысячи йоруба были взяты в плен, где большинство из них погибло. Остальные были переправлены в страны Нового Света, где они стали рабами. Сам народ йоруба на Кубе стал называться лукуми.

Система верований йоруба заключалась в следующем. Вселенная состоит из двух различных, но неразделимых частей: Орун (Ошп) и Айе (Ауе). Орун – невидимая духовная область предков, богов и призраков. Айе – видимый мир живых. Центральное понятие космологии йоруба – Асе (Ase). Асе – это жизненная сила, которую дает Олоддумаре и которой обладает каждый индивид.

Согласно представлениям йоруба абсолютно все обладает Асе – от божеств и людей, до песнопений и повседневных разговоров. Асе понимается как заявление и акт действия одновременно, сила которых увеличивается с увеличением активности действия и уменьшается с нарастанием пассивности. Поэтому важна религиозная активность в форме молитв и подношений.

Верховный бог йоруба Ододува – это бог создания, бог-творец, который обитает в небесах. Ододува не только создал материальный мир, людей, природу, так же, как и богов и нижний мир духов, но он также создал и все законы, которые были призваны организовывать человеческую жизнь. После акта творения он удалился из повседневной жизни мира. Верующие не могут общаться с ним напрямую путем молитв и подношений. В религии йоруба в принципе не существует культа, учрежденного для этого Верховного существа. Согласно мифологии Верховный бог передал часть своей власти низшим богам, созданным им самим. В результате, как отмечает А. Поллак-Элтс, в случае с йоруба возможно говорить о политеизме внутри монотеистической системы.

Культура йоруба централизовалась вокруг городов, которые были достаточно развиты на начало наступления колониальной эры. В городе Ифе создавались различные произведения искусства, такие как, например, знаменитые головы из бронзы. Города существовали на правах автономий, которые платили налоги Они де Ифе (Oni de Ife), духовному лидеру всех йоруба. Город Ифе был местом отправления культа йоруба.

Система традиционного правительства йоруба была известна как система Эби. Короли считались главами родов и рассматривали их как свои большие семьи. Главным считался король города Ифе. При этом важно учитывать тот фактор, что король, его власть и все его решения имели божественную природу. Все короли автономных городов поклонялись королю Ифе, который по представлениям йоруба имел прямую связь с оришами.

Йоруба (а вслед за ними и лукуми) верят, что город Ифе, или Иле-Ифе, – это колыбель мироздания. Верховный правитель Ифе, которого называют Они де Ифе, считается духовным владыкой всех йоруба. Сантеристы никогда не переставали почитать город Ифе. Например, рабы во время работы на плантациях часто пели песню со следующим текстом: «Пока тело мое увядает на Кубе, душа моя распускается цветами в Ифе». Со временем Ифе превратился в абстрактное, почти подсознательное воспоминание. Сегодня для сантеристов Ифе – некий метафизический символ.

Каким образом происходило складывание религиозных представлений непосредственно в сантерии? В конце XIX века в г. Матанзас проживал верховный жрец йоруба (oriate) на Кубе Лоренцо Октавио Сама. Переехав в пригород Гаваны Реглу он познакомился с двумя знаменитыми на тот момент сантеро – Татой Гайтан и Обалуфадеем. Это знакомство было омрачено тем, что гаванские сантеро не признали его посвящения, произведенного в Матанзасе. Именно этот факт и подтолкнул Л. О. Сама к мысли о том, что необходимо унифицировать культ йоруба по всему острову. Приняв имя Оббадимей (король, коронованный дважды), Сама вместе со своей спутницей жизни бывшей рабыней Тимотеей Альбеар (Лативой, дочерью Чанго) начал проводить работу по созданию единого литургического корпуса йоруба, получившего название Регла де Оча .

Сантерия формировалась под серьезным влиянием католицизма. При этом на первом этапе ее формирования включение в религию йоруба католических элементов было необходимым условием выживания культа на Кубе. Общим местом является тот факт, что рабы сознательно «спрятали» своих оришей за фигурками католических святых, чтобы поклоняться им, делая вид, что на самом деле они поклоняются богу испанцев. М. Гонсалез-Випплер отмечает, что «в попытках спрятать свою магическую и религиозную практику от глаз испанцев, они идентифицировали своих божеств со святыми католической церкви».

Заметим, что Гонсалез-Випплер употребляет слово «идентифицировали». То есть йоруба не просто формально приняли католических святых, но перенесли на них сущностные понимания своих божеств. С этим утверждением можно согласиться. Основанием для поддержки данной точки зрения для нас служит факт пролонгации совмещенности двух пантеонов в условиях, когда это уже не требовалось. Скрывать и маскировать свою веру имело смысл лишь в тех условиях, когда за ее открытое исповедование могла последовать смерть отдельного индивида или запрет на поклонение богам всему сообществу. Но с 1880-х годов, с отменой рабства, эта необходимость отпала, а в XX веке исчезла полностью. Тем не менее, несмотря на изменение внешних условий, внутреннее наполнение сантерии осталось неизменным. Что мешало последователям сантерии «сбросить маску» и порвать с католичеством? Факты говорят о том, что это можно было сделать, но сделано не было. Причина неразрыва кроется в том, что к этому времени сантерия сформировалась как самостоятельное религиозное течение, которое могло существовать только в той синкретической конструкции, которая подразумевала сосуществование элементов древней традиции йоруба и католицизма.

Один из современных сантеро следующим образом характеризует истинную суть своей религии: «Синкретизм позволяет нам поклоняться католическим святым на своих алтарях, хотя в действительности мы видим за ними африканских богов». Личное общение автора работы с посвященными в сантерию также, отчасти, приводит к выводам, что сантеристы весьма формально относятся к католицизму. Так, собеседник по имени Лазаро (на вопрос, какой ориша является его покровителем, Лазаро отвечать отказался, сказав, что достаточно считать его покровителем Святого Лазаря, из чего можно сделать вывод о том, что соответствующим оришей в данном случае является Эллегуа) на вопрос о его отношении к католицизму ответил буквально следующее: «С уважением». При этом Лазаро подчеркнул, что он не просто последователь сантерии, но потомственный сантерист, так как его отец бабалао.

Но если ситуация является таковой на самом деле, то встает закономерный вопрос: зачем поклоняться своим богам через чуждую символику? Сегодня сантеро могут свободно исповедовать свою религию, не страшась преследований со стороны Католической церкви, а значит, в маскировке нет никакого смысла. Вывод напрашивается один: католическая символика стала неотъемлемой частью сантерии, хотя сами некоторые ее представители и не хотят до конца в этом себе признаваться.

Постепенное слияние двух религий изначально происходило на визуальном уровне. Сантеро Р. Канизарес приводит историю, которую ему когда-то рассказала его бабушка. В колониальную эпоху сантеро подарили церкви в городе Тринидаде огромную, дорогую статую святой Варвары. Приходской священник был счастлив получить такой подарок для церкви и распорядился, чтобы статую носили по городу во время праздничных парадов. Но он не знал, что сантеро тайно освятили статую, дав ей имя Чанго, и спрятали внутри нее некоторые ингредиенты, дающие изваянию силу. Когда это изображение святой Варвары/Чанго выносили на парад, почитатели сантерии могли публично поклоняться Чанго, а католические власти об этом даже не догадывались. Далее Канизарес комментирует эту историю: «Не имеет значения, правдива эта история или нет. Главное, в ней говорится о том, что на ограниченной географической территории определенный ориша отождествлялся с определенным католическим святым сознательно и преднамеренно. Сантеро придумали такой шифр, чтобы иметь возможность выполнять свои религиозные обязательства, подразумевающие акты публичного поклонения».

Из таблицы ниже видно, что по меньшей мере три сантерийских ориши имеют в качестве своего «двойника» Пречистую Деву Марию в разных ее ипостасях.

Культ Девы из Реглы на Кубе распространился в XVII веке, после постройки одним богатым гаванским коммерсантом в местечке Caserio de Regia недалеко от Гаваны церкви в ее честь. Пречистая Дева из Реглы быстро сыскала любовь чернокожего населения Кубы, что объясняется, в первую очередь, ее африканским происхождением. При этом образ Девы Марии из Реглы является по-своему уникальным в том смысле, что синкретизация в данном случае происходила между двумя элементами, имеющими свои корни в Африке.

По сути, синкретизм связки Пречистая Дева из Реглы/Иемайя является одним из самых естественных в сантерии.

Выше нами была раскрыта система представлений йоруба о верховном божестве. Следует обратить внимание, что в сантерии она сохранилась, но с незначительными изменениями. Сантерия, хотя и похожа на свою корневую религию йоруба, конечно, не является ею. Она отбросила многое из того, что считается в Африке принципиально важным, включив новые элементы. Как отмечает А. Перес Санчес, сантерия изменялась и корректировалась в соответствии с развитием общества, в котором сосуществуют различные религиозные традиции.

Соотношение оришей и католических святых

В сантерии вслед за религией Ифе сложилось представление о некой сверхсущности, которая находится абсолютно надо всем и управляет жизнью всего мира. Эта высшая Сущность предстает в трех проявлениях: Создатель (Olofi), который общается напрямую с оришами; Олоддумаре, в котором заключены все законы и элементы окружающей жизни; Олорун – жизненная сила, энергия Вселенной, ассоциирующаяся с Солнцем.

Таким образом, и это крайне важно для рассмотрения вопроса о синкретизме религии йоруба с католицизмом, в сантерии изначально существовало свое представление о «Троице»: Олофи – Бог Отец, Олоддумаре – Бог Сын; Олорун – Бог Дух Святой. Разумеется, эта привязка носит весьма условный характер, но сходство очевидно.

Рассмотрим эту систему подробнее. Последователи сантерии так же, как и йоруба, верят в Верхнего бога – создателя, который стоит в иерархии выше всех остальных богов. При этом есть три различных имени, каждое содержит различные характеристики и иногда различные интерпретации этого Верховного божества: Олоддумаре, Олорун и Олофи. Олоддумаре – основание всего Бытия, Олорун – создатель Вселенной, а Олофи – само создание. Если Олоддумаре (а также его отражение Олорун) управляет Вселенной, то Олофи является его более близкой к человечеству сущностью, которая ассоциируется в сантерии с образом Иисуса Христа. Олоддумаре так же, как в религии йоруба, не является объектом поклонения. Не существует его отдельного культа. Общение же идет непосредственно только с Олофи, и то не на прямую, а посредством оришей.

По сравнению с религией йоруба в сантерии намного меньше божеств низшего порядка, то есть оришей. Но при этом они более функциональны или, если так можно выразиться, многофункциональны.

У каждого бога сантерии есть связь с неким растением так же, как и в Африке, которые используются в ритуалах и лечебных практиках. Поклонение каждому отдельному орише также связано с подношением ему специфической, пригодной только для него одного ритуальной еды, животных, предметов, барабанных ритмов и танцев.

Одним из важных аспектов сантерии является практика ритуальных жертвоприношений (ebbo). Жертвоприношения приносятся конкретным оришам. В качестве жертвоприношений используются фрукты, различная еда, алкогольные напитки. Как было сказано выше, у каждого ориши есть травы и животные, с которыми он ассоциируется. Таким образом, в подношениях фигурируют закрепленные за тем или иным оришей представители флоры и фауны.

В сантерии практикуется три вида жертвоприношений животных:

1. Для снятия наложенного проклятия.

2. Для получения помощи в делах.

3. Для посвящения в сантерию.

Различные ориши отвечают в сантерии за разные сферы деятельности. Обратимся к таблице:

Именно эта духовная система и вступила в синтетическую реакцию с католической религиозной системой на острове.

Каким образом в сознании людей могло произойти замещение прежних ценностей новыми, а главное, как в принципе был возможен подобный синтез? На наш взгляд, говоря о религиозном синкретизме, мы всегда говорим о социокультурном феномене. Латиноамериканский регион всегда отличался своими мультикультурными особенностями, представляя собой сплав трех цивилизаций: индейской, европейской и африканской. Разные народы с разными уровнями развития пересекались на латиноамериканском субконтиненте, оказывая влияние друг на друга, осуществляя культурную взаимоэкспансию. Безусловно, силы сторон были не равны.

Европейская цивилизация по всем параметрам стояла выше, и индейской, и африканской. Своей мощью она пыталась, по возможности, уничтожить культурную, в том числе и религиозную, самобытность слаборазвитых народов, стараясь навязать свою цивилизационную модель, в которой им отводилась самая низкая социальная ступень.

Стоит учитывать и тот фактор, что испанское католичество всегда отличалось высокой степенью веры и миссианской направленностью. Основной причиной этого было желание Католической церкви не допустить распространения на колониальной территории протестантизма, который активно занимал все новые позиции как в Европе, так и на американском континенте. Уже 4 мая 1493 года папа Александр VI своей буллой «Inter Caetera» закрепил за испанскими королями право обращения жителей Нового Света в католицизм: «Поэтому, досконально приняв во внимание все вышеуказанное, и особенно необходимость возвеличивания и распространения католической веры, должны вы приступить, уповая на милость Божью, к подчинению упомянутых островов и материков и их жителей и обитателей, как то подобает католическим королям и правителям, по примеру ваших предков, и обратить их в католическую веру. Мы же восхвалим пред Господом это ваше святое и достойное намерение; и, желая, чтобы оно было выполнено должным образом и чтобы самое имя нашего Спасителя утвердилось в упомянутых странах, ревностно будем поощрять вас ради славы Господней».

Следует обратить внимание на то, что Куба в числе первых подверглась испанской колонизации и, как отмечает известный латиноамериканист К. А. Хачатуров, нашествию миссионеров католических орденов: «Индейцы избежали купели евангелизации – их просто уничтожили, и сегодня на Кубе едва теплится аборигенная религиозная культура индейцев абакуа. Колонизаторы запретили все религии, кроме католической». Таким образом, мы можем сделать следующий вывод: вся ударная сила католицизма на Кубе пришлась именно на завезенное чернокожее население.

Завезенное из Африки население, как известно, практически сразу начало отстаивать свои права. Бунты рабов были обычным делом в колониальный период развития Латинской Америки. Колонизаторы прекрасно понимали, что религия является одной из объединительных основ для этих выступлений. Именно религия выступала в качестве цементирующего фактора, не дававшего афроамериканцам окончательно пасть духом и принять свою участь. Иными словами, пока были живы их боги, были живы и они сами.

И все же противостоять отлаженной машине католицизма низко развитым выходцам из Африки было довольно сложно. Медленно католицизм занимал все новые и новые позиции, что было обусловлено несколькими факторами, главные из которых, на наш взгляд, – страх и отдаленность от родины. Говоря о страхе, мы имеем в виду страх за свою жизнь: практикующий раб-сантеро мог быть просто убит исповедующим католицизм белым хозяином. Не менее важен и второй фактор – отдаленность от этнической родины. Экспансия другой религии на своей территории, безусловно, переносится иначе, нежели на чужой.

Таким образом, появление сантерии было обусловлено следующими основными причинами:

1. Первичное усвоение католицизма неграми-рабами.

2. Смена поколений.

3. Адаптация к новым условиям жизни.

Как замечает Ф. Ортиз, «никто не преподавал Библию на Кубе ни чернокожему населению, ни белому». В первую очередь данное замечание важно относительно именно черного населения острова, которое на протяжении долгого времени находилось в рабстве. Очевидно, что библейские принципы о равенстве людей никак не укладывались в систему рабовладения, существовавшую на Кубе. Было просто бессмысленно объяснять рабам, что они равны со свободными людьми, так как это противоречило здравой логике. Результатом же стало элементарное незнание неграми Священного Писания, то есть основы основ христианской религии.

Хотя работорговцы заставляли негров принимать христианство, делали они это не в полную силу, не заботясь о глубине восприятия новой религии чернокожим населением. Это происходило, с одной стороны, потому, что они не слишком хотели оплачивать труд священников, а с другой – потому, что африканские традиции, прежде всего танцы, практикуемые рабами, не имели в понимании испанцев ярко выраженного религиозного характера.

К данным трем причинам можно добавить и четвертую, которая, на наш взгляд, также оказала весьма существенное влияние на формирование рассматриваемой религии: прагматизм. В сборнике Евангелистического миссиологического общества приводится весьма интересный пример того, как современные африканцы принимают христианство, оставаясь при этом приверженцами и своей местной религии:

«Я сидел в африканском доме, заполненном молящимися людьми. Это был глинобитный дом с соломенной крышей, размером в пятнадцать шагов от одной стены до другой. Некоторые сидели на стульях, расставленных по кругу, многие на табуретах, а кто-то и просто на полу. Где-то через полчаса молитв нервная женщина по имени Такванья вошла в дом. Заняв пустой стул рядом со мной, она зашептала на своем языке: “Я хочу стать баптисткой”. Я вежливо кивнул. После активных песнопений, молитв и проповеди те, кто еще не принял путь Иисуса Христа, были приглашены сделать это. Такванья сказала (на этот раз публично): “Я хочу стать баптисткой”. Я был удивлен, когда старшие сказали, что они будут молиться за сестру и направят ее на путь Иисуса. Позже я узнал от Такваньи и местного церковного главы, что она была тяжело больна на протяжении нескольких месяцев. Она была в отчаянии. Ее родственники – не-христиане, наблюдавшие за изменениями тех, кто принял веру, сказали ей, что если бы она была баптисткой, она могла бы исцелиться. Такванья, воспринимающая баптизм как магический ритуал, нежели как участие в смерти, похоронах и воскрешение Иисуса, решила попробовать “христианский путь”».

Приведенная история ярко свидетельствует о том, что в ряде случаев формальное принятие чужой религии может быть обусловлено такими обстоятельствами, как тяжелая болезнь или схожими с ними. В случае с йоруба, попавшими в рабство и отвезенными на Кубу, этот фактор тоже должен учитываться. При этом он имел место именно на первом этапе развития сантерии, то есть в период принятия католицизма в целях самосохранения йоруба как социокультурной общности.

Со временем же принятие католицизма теряло свой первоначальный смысл, и нахождение в рамках этой религии начинало восприниматься как само собой разумеющееся.

На вопрос, почему кубинцы делают выбор в пользу сантерии, ответ звучит следующим образом: «Католическая вера не является такой “немедленной”, как религия йоруба. Хотя она такая же добрая, терпеливая и духовная. В католицизме человек, просящий что-либо у святого, не может быть уверен, что получит это. В религии йоруба у человека есть возможность знать ответ немедленно, будь он положительный или отрицательный. То есть в католицизме ты молишься и надеешься, а в сантерии – получаешь быстрый ответ».

При этом никто не отказывается от посещения католических месс и, даже наоборот, сантеристы стремятся на них. Следующий респондент журнала «Mundo Negro» сообщил: «Я посещаю восемь церквей, так как имею ту же духовность, что и вы. Когда я прихожу в церковь, то прошу Бога помочь мне с моими проблемами. Я не вижу его в виде какого-то образа, я вижу его как всё: Бог – это всё, и находится во всем. Я не персонифицирую его ни как черного, ни как белого. Можно называть его богом, Олодумаре, Иеговой. Именно за это я и люблю сантерию».

Таким образом, мы видим все тот же утилитарный подход к религии. В данном случае можно говорить о синкретизме, как о некоей религиозной всеядности, неразборчивости. Принятие другой религии в этом контексте становится не манифестацией смены системы духовных координат, но всего лишь способом решить свои собственные проблемы.

Отдельного внимания заслуживает вопрос организационной структуры сантерии как религиозного института. Являясь неофициальной религией сантерия не имеет четко оформленной организационной структуры. Являясь «личной религией», она концентрируется в группах верующих, собранных в односемейном (общинном) доме (ile-ocha), который является аналогом церкви. Во главе такой общины (дома) стоит бабалао или же непосредственно владелец жилища (старейшина). Внутри общины также есть соответствующее разделение (иерархия): сантеро/а (Бабалоча (мужчина), Ийалоча (женщина)) и Бабалаво.

Между домами существует определенная конкуренция, которая связана с престижностью той или иной общины и количеством ее членов.

Сформировавшись без каких-либо регулирующих элементов, сегодня сантерия пытается институционно оформиться. Для этого создаются различные организации, претендующие на главенствующую и руководящую роль. Организационная комиссия по подготовке Ежегодного послания, различные организационные инстанции бабалао, бабалочас и ийалочас на сегодняшний день функционируют по сетевому принципу. Они контролируют религиозные общины, подготовку к общесантеристским торжествам и праздникам и так далее.

Таким образом, мы можем говорить о попытке ведущих сантеро Кубы взять под контроль обладающие широкой независимостью отдельные религиозные общины на острове. Безусловно этот факт свидетельствует об определенном уровне развития сантерии как религии. Если до сегодняшнего дня она существовала стихийно, опираясь на традицию и глубокие народные корни, то сейчас среди сантеристской элиты возникает понимание необходимости оформления организационной структуры с развитым аппаратом. То есть сантерия прошла этап своего становления, этап развития «снизу», и теперь вступает в фазу институализации.

С начала 1990-х годов, когда Куба вступила в так называемый «особый период в мирное время» власти дали ощутимое послабление верующим. Религия хотя и осталась отделенной от государства, но активизировался процесс открытия храмов различных конфессий. В 1998 году Кубу посетил Иоанн Павел II. В 2004 году на Кубе побывал Вселенский Патриарх Варфоломей, а в 2008 году – будущий Патриарх Всея Руси митрополит Кирилл. Второе дыхание получила и сантерия.

В связи с этим хотелось бы напомнить, что сантерия обращается в первую очередь к тем, у кого есть какие-либо жизненные проблемы, которые невозможно разрешить без вмешательства или посредничества третьих лиц, и также к тем, чьи жизни по тем или иным причинам находятся в опасности и кому требуется магическая защита. По мнению Ф. Фрохока, именно поэтому основной контингент сантеро – это игроки, контрабандисты, воры, торговцы наркотиками (то есть контингент, который особенно активизируется в смутные, сложные времена).

Данное утверждение представляется спорным, если не сказать – неверным. Личные наблюдения автора позволяют сделать вывод о том, что среди последователей сантерии представлены самые разные социальные группы населения, в том числе в большом количестве женщины и дети. Не редким явлением на улицах острова является присутствие женщин самых разных возрастов, одетых в белые одежды с ярко-красным цветком на груди или в волосах (символ посвящения). Таким образом, мнение Ф. Фрохока представляется предвзятым и связанным с несколько ангажированным представлением о населении Кубы в целом.

Существует мнение, что именно сантерия является ключом и к тайне «непотопляемости» Фиделя Кастро. Как известно, спустившиеся с гор Сьерра-Маэстры партизаны во главе с Ф. Кастро (1959 год) были не чужды сантерии. Довольно скоро стало ясно, среди них было много людей, исповедующих эту религию. Одной них была и Селия Санчес, которая со времен партизанской войны служила бессменным личным секретарем Фиделя Кастро вплоть до своей смерти в 1979 году. Кубинские сайтерос уверены, что Верховный Главнокомандующий пользуется высочайшим покровительством африканских богов. В январе 2008 года сантеро Антонио Кастейнда заявил агентству Reuters: «Боги йоруба защищают больного Фиделя Кастро от колдовства и желают, чтобы он продолжал руководить Островом Свободы». Следует отметить, что Кастейнда сделал это заявление сразу после его избрания депутатом Национального собрания Кубы. В парламент этого сантеро избрали как президента Культурной ассоциации йоруба Кубы, деятельность которой поддерживается правительством. Одним из самых известных сантеро из ближайшего окружения Фиделя Кастро называют Реце Вальехо, который долгие годы был его личным врачом.

В 1990-е годы сантерию, как реальную силу, способную влиять на общественное мнение, пытались вовлечь в политический процесс и, в частности, в кубино-американский конфликт. В разгар кризиса вокруг истории с возвращением на Кубу шестилетнего Элиана Гонсалеса в Майами начало циркулировать анонимное письмо, в котором утверждалось, что Фидель Кастро получил послание от одного из кубинских бабалаво, утверждавшего, что Элиан является воплощением ориши Элеггуа. В. Бетанкур, бабалаво и оракул Ифе, проживавший в Гаване, якобы заявлял, что мальчик является «избранным».

На Кубе существует «легенда», согласно которой в шесть лет Кастро серьезно заболел. Потерявшая последние надежды на спасение сына мать Кастро послушала совета негритянки, работавшей у нее служанкой, и призвала на помощь сантерос. Считается, что Кастро находится под покровительством ориша Аягуна.

Разумеется, эти сведения являются всего лишь народными легендами, но тем не менее некоторые факты говорят о том, что они имеют под собой некоторое основание. Известно, что после победы Кубинской революции Католическая церковь подверглась жесткому прессингу со стороны новой власти. По отношению к католическим священникам применялись репрессии, а сама Церковь была объявлена «пособницей контрреволюции». При этом в отношении сантерии подобных шагов предпринято не было. Некоторые кубинцы отмечают тот факт, что официальными цветами «Движения 26 июля» были красный и черный, которые в сантерии ассоциируются с оришей Элеггуа.

Все это свидетельствует о том, что кубинское общество насквозь пронизано культурой сантерии именно в духовном плане. Несмотря на возможность обретения культом Ифе своей первоначальной сущности и очищения его от католической составляющей, этого не происходит. Более того, в сантерии некоторые католические обряды считаются обязательными. Без их прохождения человек не может считаться последователем сантерии. Так, для того чтобы стать сантеристом, необходимо пройти обряд крещения. После смерти по усопшему служат девять католических месс, которые также являются обязательными.

Доказательством духовной спайки является и использование католической атрибутики (в первую очередь в виде статуэток святых) непосредственно в африканских ритуалах. То есть в день празднования того или иного ориши на церемонии обязательно присутствует его католический «двойник». Алтарь в любом доме, где практикуется сантерия, представляет собой смесь двух традиций.

Как отмечает X. Гуанче, сантеристы, имея опыт распространения своей религии в самых тяжелых условиях, в условиях запретов со стороны католицизма, а также будучи прагматиками (в том смысле, что вся их религиозная деятельность связана с земными делами, а не направлена на будущее спасение) не испытывают проблем с «раздвоением» религиозного сознания: они в той же степени обожают католических святых, как и африканских оришей. Таким образом, не приходится говорить о маскировке, сокрытии образов оришей за ликами католических святых. Сантерия сегодня – цельная религиозная система, сформировавшаяся и утвердившаяся.

Кубинская сантерия – уникальное явление, появившееся в результате сплава мировой и этноцентрической религий. И именно в этом двуединстве она и может рассматриваться как самобытная синкретическая религия. Несмотря на присутствие формальных признаков двоеверия, то есть параллельного сосуществования католицизма и религии Ифе, сантерия имеет глубинную духовную платформу, которая на сегодняшний день является монолитной и не может рассматриваться как непрочная эклектичная конструкция. Элементы католицизма в сантерии не играют роль фасада, а представляют собой неотъемлемую часть религиозной традиции, являются составляющей единой религиозной системы.

Кубинская сантерия распространяется и за пределами Острова Свободы: десятки тысяч сантеристов живут сегодня на территории США, в Майами, где эта религия получает новое звучание. Все это лишь еще раз говорит о том, что в современном глобализирующемся мире со стирающимися культурными границами латиноамериканский религиозный синкретизм требует тщательного изучения и пристального внимания как важнейший элемент межцивилизационной интеграции в Западном полушарии.

Значимость изучения афрокубинской религиозной традиции понимает и католическое духовенство. Безусловно, тенденция к размыванию католицизма и растворения его в народных верованиях не может не вызывать беспокойства. Более того, этот вопрос тщательно изучается в духовных учебных заведениях на Кубе. Согласно секретарю Конференции католических епископов Кубы, кубинские семинаристы изучают предмет «Религиозная социология», в котором акцент делается на содержании африканского синкретизма.

В 1997 году в семинарии «San Basilio Magno» (г. Сантьяго-де-Куба) главным викарием архиепископства Гаваны К.М. де Сеспедесом была открыта кафедра афрокубинских исследований. Во время церемонии открытия викарий заявил, что культура и религия африканского происхождения являются «главным вызовом» для Католической церкви, а также отметил, что сожалеет о том, что до этого Церковь уделяла этому вопросу недостаточное внимание.

Уже не первое десятилетие на Кубе остро стоит вопрос касающийся отношения, в первую очередь, интеллектуалов, к сантерии. Многие известные кубинские авторы, такие как Ф. Ортис, Л. Кабрера, Р. Лачатаньере, И. Барреаль, Т. Робайна и другие на протяжении десятилетий продвигали мысль о примитивном характере сантерии, идею о том, что ее необходимо «победить», в первую очередь, путем повышения уровня образованности населения. Сантерия рассматривалась ими именно как примитивная религия, стоящая ниже, чем то же христианство.

По мнению ряда современных исследователей, подобная постановка вопроса не является корректной. С их точки зрения, проблема заключается не в отсталости сантерии, а в неспособности католической иерархии предложить адекватный ответ. Так, например, Католическая церковь на Кубе, во многом изолированная от общекатолических мировых теологических тенденций, никак не использует потенциал так называемой «черной теологии», которая могла бы оказать серьезное воздействие на чернокожее население острова и привлечь его в лоно Церкви.

Сантерия сегодня является неотъемлемой, естественной составляющей духовной жизни Кубы. При этом наиболее развитой можно считать ее вариацию, получившую название Регла да Оча, которая и была рассмотрена в данной главе. Но следует иметь в виду, что существует и еще как минимум два направления афрокубинской религии на острове: Регла де Пало (другая вариация сантерии с уклоном в черную магию и спиритуализм) и Абакуа, которая позиционируется как «тайное общество».

Сантеристами, по наблюдению автора, является подавляющее большинство чернокожего населения Кубы. Стоит отъехать на несколько десятков километров от Гаваны, как это становится ясно со всей очевидностью. Почти во всех домах можно найти алтари сантерии, горшки, в которых живут ориши, а также специальные «внешние» алтари, которые находятся перед входом в дома. Часто они устраиваются в специальных выемках в стене около входной двери, в которых находятся фигурки католических святых и оришей. Впрочем, та же картина наблюдается и в самой Гаване, хотя и в меньших масштабах (в столице Кубы алтари, как правило, находятся в домах или во внутренних дворах).

На улицах кубинских городов практически повсеместно можно видеть людей в белых одеждах со специфическими цветными бусами, которые обозначают ориша-покровителя. Бусы выполнены в цветах, которые свойственны тому или иному орише. Белая одежда носится только в первый год после посвящения, а затем заменяется на обычную. При этом бусы носить необходимо на протяжении всей жизни. Как правило, после первого года бусы перемещаются с шеи сантериста на запястье или в карман.

В любом городе Кубы открыты многочисленные магазины для исповедующих афрокубинские религиозные культы. Если чисто католические лавки располагаются исключительно при церквях (и то не при всех), то магазины сантерии в большом количестве имеются повсеместно, а покупателей в них не меньше, чем в обычных продуктовых отделах.

Пренебрежительное отношение к официальному католицизму видно и по чисто внешним признакам. Так, наблюдая службу в Кафедральном соборе в Гаване во время Святой Недели (одного из важнейших католических праздников), автор видел полупустой храм, хотя с проповедью к пастве обращался лично архиепископ Гаваны, глава Католической церкви на Кубе Ортега.

Изучение религиозного синкретизма, в том числе на примере кубинской сантерии, представляется крайне актуальным направлением в современном религиоведении, так как в эпоху глобализации и религиозного плюрализма необходимо понимание возможных механизмов смешения духовных практик различной направленности, прогнозирование дальнейшего развития духовной жизни человечества.

3.2. Протестантизм

В ранние периоды колониальной истории Кубы, наряду с католицизмом, на острове происходило активное распространение еще одной ветви христианства – протестантизма. Изначально католическая Испания всячески препятствовала этой тенденции, пытаясь закрепить свое господство, в том числе и в духовной сфере. Важность этого заключалась в том, что протестантизм с самого начала нес в себе угрозу абсолютизму, покушаясь на саму идею абсолютной власти монарха. Колонии же должны были находиться в жестком подчинении к метрополии. Ко всему прочему, католицизм пытался закрепить свое влияние в южной части американского континента, отдав на откуп протестантам северные территории.

Первые сведения о деятельности протестантов на Кубе относятся к 1741 году, когда остров находился под властью Британской империи. Но согласно Протестантской энциклопедии официально протестантизм проник на Кубу в третьей четверти XIX века, когда в 1871 году Епископальная церковь, находившаяся в США, направила в Гавану своего пастора. В 1873 году Методистская епископальная церковь начинает активную работу среди кубинцев, проживавших во Флориде. Уже через десять лет, в 1883 году в священный сан посвящаются два этнических кубинца – Энрике Б. Самелльян и Аурелио Сильвера, которые возвращаются на Кубу для распространения методизма.

Своего рода «золотой век» протестантизма на Кубе наступил в период оккупации американскими войсками в 1898 году. Протестантские миссионеры пришли на остров вместе с американской армией. К тому времени, когда американское военное правление на Кубе закончилось в мае 1902 года, огромное количество протестантских организаций различного толка успело начать свою деятельность, включая северных и южных баптистов, южных методистов, пресвитериан, членов епископальной церкви, Последователей Христа, квакеров, пентекосталистов и конгрегационалистов. В феврале 1902 года собралась первая общая для ряда организаций конференция с целью установления сфер влияния основных протестантских организаций на Кубе. В результате этого деления получилась следующая картина: Северные баптисты получили две восточные области острова (Камагуэй, Орьенте), южные баптисты – четыре западные области (Пинар дель Рио, Гавана, Матанзас, Лас Вильяс), квакеры и методисты разделили между собой часть западных областей, пресвитериане и конгрегационалисты определили сферой своего влияния западную часть острова, члены епископальной церкви закрепили за собой Матанзас и Сантьяго-де-Куба .

Вслед за наиболее мощными и организованными протестантскими организациями на Кубу последовали и другие. В последующие годы на острове появились представители таких объединений, как баптисты Доброй воли, Свидетели Иеговы, христианские Ученые, Адвентисты седьмого дня, Церковь Назарея, Менониты, Группа Джидеона, Армия Спасения, Церковь Бога и другие.

Поражение Испании в 1898 году неожиданно открыло Кубу для американского политического контроля, полномасштабного проникновения на остров, а также религиозной экспансии. Миссионеры являлись частью обширного американского притока в Кубу, наряду с военными, дипломатами и бизнесменами. Американцы несли с собой и свои духовные ценности, привитие которых являлось неотъемлемой частью вбирания Кубы в сферу своего влияния. Религиозный фактор стоял здесь на одном из первых мест. Как отмечал известный американский политический и общественный деятель того периода генерал Оливер Отис Говард, «Мы должны поднять их щедрой и благородной христианской серией усилий. Это наша данная Богом миссия, и весь христианский мир смотрит, чтобы увидеть, соответствует ли великая американская республика этому напряжению».

Именно в духе высказывания генерала Говарда и действовали американские протестанты, которые своей миссией видели поднятие общего уровня духовной культуры кубинцев. За этими сугубо гуманистическими целями, очевидно, крылись цели политические, которые преследовала американская администрация на острове.

По сути, после того, как «Рузвельт “спас” Кубу от испанской империи, протестанты попытались спасти Кубу от романского католицизма». Протестантские издания конца XIX века трактовали американскую интервенцию на Кубу как «акт провидения» и ответ на «македонский зов». Как отмечают американские авторы Г. Ладерман и Л.Д. Леон, «фактом является то, что 95 % ресурсов, необходимых для укрепления протестантизма на Кубе пришло из Соединенных Штатов».

Действительно, низкий уровень образования, неразвитость системы образования в целом, отсутствие нормальной системы здравоохранения и социального обеспечения подготовили протестантским организациям широкое поле деятельности, позволили занять многие кластеры общественного бытия.

Протестантские организации активно спонсировали многие социальные программы, также программы в области сельского хозяйства и промышленности (в первую очередь, образовательного характера). Ими было основано несколько престижных школ начального и среднего уровня, бизнес-школ, а также учреждений высшего образования. Особенно активно реализовывались программы по изучению английского языка, как среди взрослого, так и среди детского населения острова. Протестанты руководили многими приютами, амбулаториями, клиниками, и больницами.

Связи между различными протестантскими церквями в первой половине XX столетия можно охарактеризовать как экуменические. Между различными течениями не было разногласий, способных развести их по разные стороны баррикад. Наиболее же благоприятные условия для протестантов на острове сложились в 1940-е годы, когда согласно новой Конституции Кубы провозглашался светский характер государства и гарантировалась свобода вероисповедания. К этому времени у протестантов на Кубе уже существовала сеть учебных заведений, выходили периодические печатные издания, были свои радиопрограммы. Так, например, в 1938 году был создан Кубинский Совет христианского образования.

В результате в 1941 году протестантскими течениями было принято решение об объединении в единую организацию. В августе 1940 года формируется Федерация евангелической кубинской молодежи (FEJECU). 29 мая 1941 года создается Кубинский Совет Евангелических Церквей. Солидарная позиция методистов и пресвитериан привела к проведению в октябре 1946 года первого Евангелического теологического семинара Матанзаса, к которому в 1951 году присоединилась и Епископальная церковь Кубы. В 1950-е годы ведя активную миссионерскую работу на острове, протестанты начали издавать периодические издания «Евангелические заметки» и «Мир».

При этом часть протестантских Церквей продолжала держаться независимо. В первую очередь это касается баптистов. В результате в 1949 году они объединились в свой семинар в Сантьяго-де-Куба.

Активизация протестантов на острове дала положительный для этих организаций (и США) эффект: к началу 1950-х годов примерно четыреста тысяч кубинцев принадлежали к одному из протестантских течений, представленных на Кубе. К этому же времени протестантские проповедники превзошли численностью католических священников, а протестантские церкви превзошли численностью церкви католические.

Таким образом, к середине XX века Протестантская церковь на Кубе была одной из самых крупных и влиятельных во всей Латинской Америке.

По мнению американского исследователя Д. Яремко протестантские церкви на Кубе довольно скоро попытались если не отделиться от своих североамериканских прародителей, то закрепить свое право на самостоятельность и национальную идентичность: «В пределах духовного измерения кубинского национализма, кубинские пасторы продолжали свою долгую борьбу с американскими миссиями за индигенизацию протестантизма. Хотя и миссионеры и кубинцы были согласны с идеей «кубинизации», при этом они преследовали каждый свои собственные цели…». Как представляется, несмотря на эти попытки, протестантизм на Кубе в любом случае слишком крепко был связан с Соединенными Штатами Америки, чтобы полностью отделиться от них как в духовном, так и в организационном плане.

После переворота 10 марта 1952 года, когда к власти пришел Ф. Батиста, протестанты заняли аполитичную позицию по отношению к новому режиму, основанную на теологии пиетизма. Ориентирование на стратегию индивидуального, личного спасения ограждало протестантизм от политических потрясений в оценочном плане. Основным было невмешательство власти в дела Церкви. Безусловно, в данном случае прослеживались двойные стандарты, но подобная позиция позволяла протестантизму сохраниться в условиях внешних социально-политических изменений.

В то же время, как отмечает современный кубинский автор протестантской ориентации Н. Фернандес, подобная позиция имела и серьезные негативные последствия: «Первого января 1959, мы не обладали теологией, которая смогла бы интерпретировать общественные, экономические и политические изменения, которые несла с собой Революция. В тот момент у нас было понятие о Боге, привнесенное с Севера. Это была, скорее, пиетистская интерпретация, которая не давала действовать и погружала нас в сонный спиритуализм, лишенный жизни».

Следует отметить, что новая протестантская теология, направленная на совмещение христианских ценностей с идеями марксизма, развивалась на Кубе не автономно, но под влиянием европейского протестантизма, в частности работ Д. Боноэффера, Э. Брунера и К. Барта. Среди собственно кубинских протестантских теологов, которые начали разрабатывать новую концепцию, адаптированную к социалистическим условиям, следует выделить С. Арсе, Ф. Родеса, А. Ама, X. Рамона де ла Пас, Р. Сепеду.

Революция на Кубе произошла в тот момент, когда протестантизм на острове достиг своего расцвета и был готов осваивать новые территории, распространять свое влияние на все более широкие народные массы.

К 1959 году на Кубе было около 60 000 человек протестантского вероисповедания.

Сразу же после победы Ф. Кастро заявил, что у него нет никаких проблем с протестантами, так как в отличие от католиков они намного лояльнее к преобразованиям, проводимым новым правительством.

Уже 15 января 1959 года, Ф. Кастро встретился с объединенной делегацией представителей протестантских конфессий Кубы А. Гонсалесом Сеисдесом, Р. Фернандесом Себальосом и Х.М. Санчесом. На встрече лидеры протестантов заявили, что их не устраивает монополия католиков на образование, установившееся на острове. По данным издания «La Voz Bautista» команданте ответил им, что сам лично поддерживает отделение Церкви от государства и установление равноправных возможностей для всех религиозных конфессий.

Как отмечает Дж. Гордон Мелтон, изначально протестанты «приветствовали Кастро, революция которого в 1959 году свергла жесткую диктатуру».

В целом после победы Революции среди протестантов были распространены позитивные настроения, связанные с их надеждами на распространение своего влияния на Кубе. Как отмечает пресвитерианский богослов С. Арсе, протестантские Церкви в первое время после Революции надеялись, что государство перестанет оказывать покровительство только католикам: «Несколько видных революционных лидеров, вышедших из учебных заведений евангелических церквей, заняли высокие государственные посты. До революции такое было практически невозможно, и эта конъюнктура, конечно, могла бы уравновесить позиции протестантизма с католицизмом в таких областях, как миссионерская деятельность, образование, медицина и других».

Практически сразу после прихода к власти Ф. Кастро кубинским протестантам из США поступила денежная помощь в размере 100 тысяч песо для устранения последствий гражданской войны. Пастор М. Аньорга был назначен ответственным за работу с этим фондом, который должен был быть направлен на оказание медицинской, закупку продовольствия и помощь пострадавшим семьям.

Противостояние протестантов властям начинается в 1960 году, когда становится ясно, что победившая Революция принимает антирелигиозный характер. Главным печатным органом борьбы протестантов становится издание «Diario de la Marina», в котором печатаются антиправительственные статьи. 26 марта 1960 года в г. Санта-Клара на совещании представителей протестантских церквей директором семинарии Матанзаса А. Родригесом Идальго предлагается создать так называемый Антикоммунистический фронт, но это предложение не проходит.

В то же самое время Пресвитерианская церковь Кубы подготовила так называемый Пятилетний план по распространению христианства на острове (прозелитизму) и повышению уровня грамотности среди населения. Как отмечает К. Массон Сена, хотя некоторые священники и миряне использовали этот план в целях ведения контрреволюционной борьбы (передавали документы, помогали с визами и так далее), большая часть из них искренне приветствовала экономические преобразования.

Уже в 1960 году более полумиллиона кубинцев, большая часть которых являлась протестантами, покинули страну, что значительно ослабило позиции протестантов на Кубе. При этом наиболее негативно настроен новый режим оказался к таким протестантским течениям, как Свидетели Иеговы, Адвентисты седьмого дня и организации «Bando Evangelico Gedeon», которые были наиболее агрессивно настроены по отношению к марксистской идеологии.

Характерен пример Церкви «Bando Evangelico Gedeon». Она была основана в Гаване в период между 1922 и 1925 годом гражданином США Эрнесто Вильямом Селльерсом, более известным в протестантских кругах того времени, как Апостол Дэдди Джон. Селльерс вел активную миссионерскую деятельность, выступал на радио, а с 1939 года начал и выпуск издания «Вестник последних дней». После смерти Селльерса в 1953 году организацию возглавил епископ Анхель Ма, который руководил ею вплоть до своей смерти 27 декабря 1961 года. Таким образом, в самый разгар революционных преобразований организация лишилась своего лидера. В сложившейся ситуации она продолжила активную деятельность, однако довольно скоро ей пришлось ее свернуть, а лидерам Церкви перебраться в Панаму.

Возникали проблемы и у многих других протестантских организаций. Некоторые священнослужители были арестованы и отправлены в трудовые лагеря.

17 июля 1960 года вышла в свет известная статья пресвитерианского пастора Р. Сепеды «Фидель Кастро и Царство Божье», опубликованная в журнале «Bohemia». Выстраивая свой теологический дискурс, священник писал: «Я убежден, и я делаю это заявление со всей ответственностью, что Фидель Кастро – это инструмент в руках Бога, который он использует для утверждения своего Царства среди людей» .

Следует отметить, что Р. Сепеда не был первым, кто фактически сравнил Ф. Кастро с Христом. Буквально через несколько дней после того, как повстанцы заняли Гавану в 1959 году, американский фотограф Л. Кол сделал его снимок, на котором кубинский лидер выглядел крайне схоже с Христом со своей бородой и в окружении учеников – бойцов Повстанческой армии, что было отмечено в тот период многими наблюдателями.

Несмотря на попытки некоторых протестантских общин встроиться в новое общество, с 1962 года отношения между протестантами и властью еще больше осложняются. Во многом положение протестантов осложнялось и тем, что ряд церквей действовал самостоятельно, не желая вступать в какие-либо объединения.

В 1964 году ситуация изменилась. В Мексике состоялся Всемирный совет церквей, который в качестве основного направления деятельности протестантов обозначил их более активное участие в общественной жизни. Совет принял решение усилить работу протестантов на Кубе и поддержать ее (как морально, так и финансово). В этих целях был разработан так называемый «План Куба». Как отмечает X. Бергес, План имел своей целью увеличение финансовых фондов протестантских Церквей, отделенных от «Церкви-матери» ввиду разрыва отношений между Кубой и США.

Кроме этого, осознавая необходимость единства в сложной политической обстановке, к Кубинскому совету евангелических церквей (с 1977 года – Экуменический совет Кубы, с 1996 года – Совет церквей Кубы) присоединились ранее не входившие в него баптисты, пятидесятники и другие.

Как отмечает X. Бергес, позицию протестантских Церквей в послереволюционный период можно разделить на два основных направления. Первое характеризовалось максимальной закрытостью и попыткой сохранения своей идентичности в условиях построения нового социалистического общества. Это направление получило название ghettistas. Второе же выбрало политику открытости и приспособления к новым условиям.

К середине 1980-х годов на Кубе было порядка 50 000 протестантов. То есть их количество, по сравнению с дореволюционным периодом, уменьшилось на 10 000 человек, хотя само население острова увеличилось.

Данная динамика объясняется тем, что часть населения эмигрировала в США, часть восприняла революционную идеологию, отказавшись от религиозных взглядов.

2 апреля 1990 года Ф. Кастро впервые за многие годы встретился с 70 представителями евангелических церквей и экуменических движений. Встреча передавалась в прямом эфире по радио и телевидению.

В настоящее время на Кубе действует более 50 протестантских организаций. Сегодня в Совет церквей Кубы входит 22 церкви. 54 церкви имеют статус наблюдателей. Кроме этого, организациями-побратимами Совета являются Еврейское сообщество Кубы и Кубинская ассоциация йоги.

Членами совета сегодня являются Пресвитерианская церковь (реформированная), Методистская церковь, Епископальная церковь, Церковь Друзей (квакеры), Армия Спасения, Свободная Баптистская церковь, Братская церковь Баптистских церквей, Церковь Пятидесятников, Христианская реформаторская церковь, Церковь Христа, Свободная Евангелическая церковь и так далее. Кроме этого, в Совет входят экуменические движения, такие как Движение студентов-христиан, Евангелический теологический семинар, Христианская конференция во имя мира, Латиноамериканский союз экуменической молодежи, Латиноамериканское экуменическое социальное действие и другие.

Совет церквей имеет целый ряд программ, которые он реализует через подконтрольные ему структуры: отдел по делам молодежи, отдел по делам женщин, медицинскую комиссию и так далее. Центр исследований Совета церквей ведет постоянный диалог с представителями других вероучений, включая широко распространенные среди чернокожих кубинцев религии. Исполнительный комитет Совета включает в себя пасторов, богословов и преподавателей, представляющих различные течения протестантизма. Кубинский совет церквей входит во Всемирный совет церквей.

Если протестантские церкви больше заняты вопросами теологического и богослужебного характера, то экуменические движения вовлечены в активную общественную деятельность. Например, Христианская конференция во имя мира еще в 1974 году провела на Кубе свою первую всемирную встречу под девизом «Кубинская революция, справедливость и мир в Латинской Америке».

Всего же на сегодняшний день на острове существует 54 официально признанных протестантских деноминации.

Сегодня, как отмечают наблюдатели, протестантские церкви перестают быть в глазах населения чем-то привнесенным извне – американскими, иностранными и так далее. Тем более они не считаются больше контрреволюционными. И в этом аспекте Куба повторяет путь других латиноамериканских государств, где протестанты занимают все более уверенные позиции. В случае с Кубой данному обстоятельству способствует набирающий обороты процесс демократизации политической жизни, вызревание ростков плюрализма, который проникает и в религиозную сферу.

Общая картина с протестантским населением на Кубе к началу XXI века выглядела следующим образом:

Оживает общественная жизнь протестантских организаций на острове. В 1999 году впервые на Кубе прошло национальное евангелическое празднование (Celebracion Evangelica). Различные протестантские течения объединились под общим лозунгом «Иисус Христос со всеми и для всех».

В 2006 году пресвитериане на Кубе отметили столетие своего присутствия на острове, начало которого знаменовалось открытием первого пресвитерианского храма в 1906 году. Высшие должностные лица Пресвитерианской церкви в США приняли самое деятельное участие в праздновании, оказав кубинской стороне помощь в его организации. На церемонии, проходившей в Гаване, Преподобный Клифтон Киркпатрик произнес речь на английском и испанском языках. Как отмечали американские издания, на праздновании присутствовали делегации из Флориды и Вашингтона.

В мае 2011 года Р. Кастро посетил торжества, посвященные семидесятилетию со дня создания Совета церквей, проходившие в епископальном соборе Святой Троицы в Гаване. Во время церемонии управляющий делами Совета преподобный Пабло Оден Маричель произнес речь, в которой не забыл затронуть и острые политические вопросы, касающиеся кубино-американских отношений. Так, в частности, он сказал: «Мы рады объявить, что сегодня утром, в рамках семидесятой годовщины со дня создания Совета, родственники антитеррористических борцов, известных как «кубинская пятерка», встретились с зарубежными гостями, представителями Советов и кубинских Церквей. Они все согласны учредить международный и национальный комитет для сражения за свободу «кубинской пятерки» .

Следует отметить, что дело «кубинской пятерки» имело огромный резонанс во всем мире. В защиту заключенных выступили такие организации, как «Amnesty International» и «Human Right Watch». Кубинская сторона сразу же заявила, что истинными террористами являются не пятеро арестованных, а часть представителей кубинской эмиграции в Майами (например, такие организации, как «Comandos F4» и «Brothers to the Rescue»). Было создано несколько комитетов по освобождению заключенных, в том числе и международных.

Очевидно, что протестантские организации в данном случае выступают не просто как гуманистически настроенные организации (что, кстати, характерно для католической Церкви на Кубе), но как определенным образом ориентированные. Защищая кубинских офицеров, обвиняемых в преступлениях против другого государства, они демонстрируют лояльность режиму. При этом защита задержанных за преступления на территории другого государства лиц отличается от защиты политических заключенных внутри Кубы.

Высшие иерархи кубинского протестантизма вручили Ф. и Р. Кастро почетные знаки за их поддержку экуменической работы на Кубе. Со стороны властей, в свою очередь, выступила глава Бюро по религиозным делам Коммунистической партии Кубы Каридад Диего Бельо, поблагодарившая протестантов за оказываемую поддержку.

В заключение выступил президент Кубинского совета церквей М. Эрнандес, заявивший буквально следующее: «Бог благословляет свою Святую церковь! Бог благословляет нашу святую страну! Бог благословляет наших лидеров! Бог благословляет нашего президента и наши кубинские семьи!» По свидетельству официального печатного органа кубинской молодежи «Juventud Rebelde», Рауль Кастро ответил: «Я ценю все эти благословения, потому что сегодня мы нуждаемся в них более чем когда-либо».

Очевидно, что протестантизм на Кубе, особенно во второй половине XX столетия находился в наиболее сложной ситуации по сравнению с другими представленными на острове религиями. Это было связано, в первую очередь, с его американскими корнями на Кубе. Протестанты во многом рассматривались как агенты американского влияния, что особенно остро проявилось в первые постреволюционные годы.

Как представляется, распространение протестантизма на Кубе имеет крайне ограниченные масштабы, что связано с этническим составом населения и устоявшейся традицией. Учитывая, что католицизму со всей своей мощью на протяжении нескольких столетий не удалось подавить африканские основы кубинской духовной культуры, вряд ли протестантизм сможет осуществить успешную экспансию на остров.

Сегодня, когда Куба вступила в период серьезных политических преобразований, направленных на постепенную демократизацию жизни, есть все основания полагать, что протестантские деноминации попытаются активизировать свою миссионерскую деятельность. Не стоит забывать здесь и про общелатиноамериканскую тенденцию последних десятилетий: активное вовлечение населения в протестантские церкви, напрямую связанное с демократическими процессами на субконтиненте. Но, повторимся, успех этой деятельности все еще не до конца очевиден, хотя сами протестанты и характеризуют ее как крайне позитивную, а период с начала 1990-х годов в истории протестантизма на Кубе определяют как эпоху Великого Пробуждения.

3.3. Иудаизм

Рассмотрение иудаизма невозможно без обращения к истории формирования той или иной еврейской диаспоры, так как именно диаспора, находящаяся в изолированном состоянии, является главным носителем и хранителем религиозных верований.

Точная дата появления первых евреев на Кубе доподлинно не известна. Тем не менее большинство исследователей полагают, что их приезд на Кубу состоялся вскоре после их изгнания из Испании в 1492 году. Кроме того, по некоторым версиям уже в составе экспедиции Христофора Колумба было как минимум три так называемых криптоеврея, то есть крещенных иудеев: Луис де Торрес на «Санта-Марии», Хуан де Кабрера на «Ла Пинта» и Родриго де Триана на «Ла Нинье».

Во времена Инквизиции испанским евреям, по сути, был предложен выбор: перейти в христианство или покинуть границы государства. Многие приняли решение уехать из Испании (довольно многие нашли убежище в Османской империи), но некоторые иудеи остались. Именно эти оставшиеся и стали называться марранами (marranos). Принимая католицизм, иудеи продолжали исповедовать свою религию, хотя внешне соблюдали католические традиции. Это была своего рода форма маскировки с целью самосохранения и продолжения обычного, налаженного веками образа жизни.

Официально история еврейства на Кубе начинается с еврея-маррана Луиса де Торреса. Он родился в XV веке, вероятно в Испании или Португалии, и умер в XVI веке. В 1492 году именно де Торрес стал первым человеком, который высадился на острове. Де Торрес был переводчиком в составе экспедиции Колумба.

В протоколах инквизиции сохранились дела по обвинению живших на острове марранов в тайном исповедовании иудаизма. В 1654 году на Кубу переселилась часть евреев, изгнанных португальцами из Бразилии. Они вели оживленную торговлю с другими районами Вест-Индии. В это время еврейская торговля достигла Амстердама и Гамбурга. Однако преследования инквизиции и запрет на отправление каких-либо культов, кроме католического, привели в начале XVIII века к исчезновению еврейской общины на Кубе.

Как отмечает исследователь Моисей Асис, период колониальной истории Кубы показал, что с 1500 по 1800-е годы не свидетельствует об активном вовлечении еврейского населения в индустрию производства сахарного тростника и нелегальную торговлю с датскими и британскими кораблями. Тем не менее есть данные о еврейских корсарах и даже пиратах, прибывавших на Кубу .

В конце 1800-х годов на остров переселились евреи с голландских Антильских островов, которые активно поддержали X. Марти. Известно, что сам Хосе Марти был тесно связан с еврейскими общинами Нью-Йорка, Кей-Веста, Тампы, Каракаса и целого ряда других городов. Марти посвятил не одну свою статью евреям и еврейскому вопросу. Отметим, что электронная «Энциклопедия еврейских родов и фамилий» прямо пишет о еврейском происхождении лидера кубинского национально-освободительного движения. Так, в частности, упоминается, что полное имя Хосе Марти – Хосе Хулиан Марти-и-Пэрэц, а его мать Леонор Пэрэц родилась в марранской семье.

М. Асис отмечает, что многие некубинские евреи внесли значительный вклад в борьбу острова за независимость. Конгрегация «B’nai Zion», располагающаяся в Ки-Уэсте сообщает, что «еврейское население поддерживало Кубинскую революцию Хосе Марти, который произнес свою знаменитую речь на пороге дома одного из наших прихожан Луиса Файна».

Кубинские евреи были вовлечены во все сферы кубинского общества и экономики. Евреи способствовали развитию бизнеса по продаже сахарного тростника.

В 1898 году еврейское присутствие на острове стало еще более ощутимым. Американские евреи-ашкенази, родившиеся в Румынии и Восточной Европе, начали приезжать на Кубу, чтобы работать на американских плантациях. В 1904 году одиннадцать американских евреев основали первую синагогу Кубы, Объединенную еврейскую конгрегацию (U.H.C.), или синагогу Реформы. Именно это событие считается официальным началом кубинского еврейского сообщества. В 1906 году евреями-ашкенази был приобретен участок земли недалеко от Гаваны, где вскоре появилось первое еврейское кладбище. К этому времени на Кубе проживало всего около одной тысячи евреев.

В то же время прибывшие на Кубу за несколько лет до Первой мировой войны из Турции и стран Ближнего Востока сефардские евреи в 1914 году создали свою собственную синагогу «Шевет Ахим» .

Большое количество евреев иммигрировало на Кубу в период с 1910 по 1920 год. Многие из этих евреев прибыли из Восточной Европы и использовали Кубу в качестве остановки на пути в Соединенные Штаты. Для некоторых их них Куба из своего рода «перевалочного пункта» превратилась в постоянное место жительства, так как на острове в этот период отсутствовало понятие антисемитизма, а климатические условия были крайне благоприятными. Многие из вновь прибывших евреев находили себя, помимо торговли, в таких областях экономики, как швейный бизнес. В результате к 1924 году на Кубе проживало порядка 24 тысяч евреев, подавляющее число которых были ашкенази.

Следует отметить, что резкое увеличение количества евреев на Кубе было связано, прежде всего, с тем, что Соединенные Штаты приняли меры по сокращению иммиграции в страну (Закон о национальном происхождении, 1924 год).

Увеличение числа евреев на острове не могло не сказаться на их активности, в том числе в политической сфере. Так, в 1925 году среди членов первой Коммунистической партии Кубы, которая представляла собой малочисленную группу, было четыре еврея: Гримберг, Вассерман, Симхович и Гурбич.

Как отмечает М. Корралес, кубинское еврейство изначально было разделено на два мощных течения, которые можно определить как коммунистическое и сионистское. Именно они определяли облик кубинских евреев как сообщества.

Серьезный прилив эмигрантов-евреев на Кубу в начале 1920-х годов побудил богатые североамериканские еврейские организации вмешаться в их судьбу. Так, с конца 1921 года на Кубу был направлен представитель влиятельной организации «Общество еврейской защиты и помощи эмигрантам» (HIAS). В 1922–1923 годах на острове действует Американский еврейский объединенный комитет (JDC), а также Национальный совет еврейских женщин. Совместно они организовывают так называемый Еврейский комитет Кубы с центром в Нью-Йорке. Еврейский комитет вел активную деятельность на острове вплоть до 1926 года, пока не произошло его объединение с Израильским центром, образованным в 1925 году выходцами из Восточной Европы.

В 1929 году Сионистский союз Кубы получил свое организационное оформление, став значимой силой в течение последующих десятилетий.

Интересно, что среди кубинского населения евреи получали название «palacos», даже если эти евреи прибыли и не из Польши.

В 1930-х годах на Кубе был создан Центральный еврейский комитет, который объединил все еврейское население острова. В условиях ухудшения ситуации с еврейским вопросом в Европе началась новая волна эмиграции, которая также затронула и Кубу.

Диктатура Фульхенсио Батисты не затронула еврейское сообщество главным образом из-за его «аполитичного характера». К 1935 году количество евреев на Кубе было около двадцати тысяч человек, и эта цифра не менялась до Второй мировой войны. В 1941 году кубинское еврейское сообщество активно участвовало в антифашистском движении, создав Еврейский антифашистский комитет и Израильское общество Орьенте. В 1943 году была создана так называемая ложа Бинаи Бириз (B’nai B’rith Lodge), чуть позже – Израильское религиозное общество Адат (ортодоксы).

В 1943 году на Кубе было 24 еврейских предприятия с 1200 рабочих. С 1934 года на острове действовала Еврейская торговая палата.

Тем не менее нельзя не сказать и об одном неприятном эпизоде из истории евреев на Кубе в этот период. 13 мая 1939 года из Гамбурга вышло судно «Сэйнт Луис», на борту которого находились 900 немецких евреев. Все они обладали документами, позволявшими им попасть на Кубу. Но когда 27 мая 1939 года корабль подошел к берегам острова, кубинский президент Федерико Ларедо Бру не позволил ему войти в порт Гаваны. Проблема была связана с изменившимся буквально накануне кубинским законодательством, а также с аферой Мануэля Бенитэза, который в то время отвечал за вопросы, связанные с иммиграционными процессами. Бенитэз, используя лазейку в 55 Декрете, который проводил различия между беженцами и туристами, продал пассажирам «Сэйнт Луиса» липовые разрешения по заниженной стоимости на въезд на Кубу. Все могло бы пройти удачно, но 5 мая был принят 937 Декрет, который ужесточил различия между туристами и беженцами. Афера вскрылась, и с приплывших потребовали всю сумму, которую они должны были оплатить как беженцы в соответствии с кубинским законодательством. В результате судно, не принятое Кубой (а затем и США), было вынуждено вернуться в Европу, обрекая находящихся на нем евреев на смерть.

Послевоенные миграционные процессы и изменение статуса еврейского населения в мире в целом привели к оттоку кубинских евреев с острова. В результате к 1952 году на Кубе осталось порядка двенадцати тысяч евреев, из которых 7200 были ашкенази.

С приходом на остров евреев, на Кубе появилась и национальная религия этого народа – иудаизм. И если в случае с католицизмом мы говорим о его некоторой, но все же трансформации в специфических латиноамериканских условиях, то в случае с иудаизмом данное утверждение не представляется возможным. Несмотря на все трудности, связанные с малочисленностью диаспоры, а также событиями на Кубе во второй половине XX века, иудаизм на острове сохранился и продолжает свое существование. И если до 1959 года кубинские иудеи были частью всемирного еврейства, то после революции они оказались фактически в изоляции. Как же существовала диаспора в этот период, и что происходит с ней сегодня?

После революции на Кубе еврейское сообщество отреагировало на это событие довольно быстро и однозначно: 94 % из пятнадцати тысяч кубинских евреев в течение нескольких лет покинули страну, переселившись в США, Израиль, Венесуэлу, Панаму, Коста-Рику и другие государства.

Следует отметить, что первоначально часть еврейского населения острова достаточно позитивно встретила революционные преобразования. К тому же евреи принимали участие и в «Движении 26 июля». В частности Энрике Олтуски являлся одним из лидеров революционного подполья, а после прихода Кастро к власти даже стал министром по делам коммуникаций. Кроме него еврейскими активистами среди повстанцев были Фабио Гробарт, Исраэль Бехар Дуэнас, Гайде Тамара Бурке, Арчи Ратлов, Маркус Эпштейн, Хулио Новомоди.

С 1959 года на Кубе продолжало действовать пять синагог (в 1955 году создается крупнейшая на острове синагога Patronato de la Casa de la Comunidad Hebrea de Cuba («Бет Шалом»)). В 1970-е годы одна из них в Сантьяго-де-Куба была закрыта и открылась вновь лишь в 1996 году. В 1980-е годы на грани закрытия оказалась и еще одна синагога (Объединенная еврейская конгрегация). Тем не менее религиозная жизнь кубинских иудеев продолжалась весь революционный период.

Безусловно, при Кастро (как и до него) на Кубе не наблюдалось никаких признаков антисемитизма. Но к иудаизму, как и к любой другой религии, были предъявлены значительные ограничения. Религиозная активность хотя и сохранялась, но ее уровень в иудейской среде вызывал серьезные опасения. Немногочисленность общины определяла ее состояние. Как отмечает глава «Бет Шалом», «К концу 1980-х годов развитие было столь слабым, что мы опасались, что иудаизм на Кубе затухнет. Мы знали, что надо действовать, или будет слишком поздно, чтобы полностью изменить ситуацию».

Иудеям разрешалось покупать и продавать кошерную пищу, а также получать различные пожертвования из-за границы к праздникам, таким как Песах и Новый год. В богатом квартале Гаваны Ведадо продолжал работать ресторан кошерной пищи.

Перемены, затронувшие образование, отразились на кубинских евреях, но и здесь были сделаны некоторые послабления. Так, еврейская школа имени Альберта Эйнштейна была преобразована в общественную школу, но две комнаты в ней отдавались во второй половине дня под изучение иврита. Как отмечает С. Киперман, не ощущалось особенного ограничения и в деятельности сионистских организаций.

Но есть и иные свидетельства. Если общественная сторона жизни еврейской диаспоры и не была полностью парализована, то иначе обстояла ситуация с религией. Так, отвечая на вопрос, каково было состояние иудаизма в период с 1960 по 1990 год, респонденты опроса, проводимого американскими специалистами, отвечали, что религиозная практика в этот период практически исчезла.

По данным Кубинской сионистской федерации, в 1963 году на Кубе оставалось 2586 евреев, представлявших 1022 семьи. Большая их часть проживала в Гаване и являлась ашкенази. По данным Иудейской энциклопедии, к 1965 году на острове проживало уже 2000 евреев, а в 1970 – всего 1500. Как отмечает Р. Санчес, в 1980-е годы остров покинуло чуть менее 100 человек. Основная причина их отъезда может определяться как экономическая.

С середины 1960-х годов кубинские власти попытались взять под контроль активность еврейского населения на острове. Это проявилось, прежде всего, в попытках политизировать еврейские праздники. Так, Песах, например, предлагалось рассматривать не просто как традиционный иудейский праздник, но как праздник национального освобождения. Для еврейской интеллигенции периодически устраивались лекции по таким темам, как «Библия и еврейское влияние на жизнь и творчество Хосе Марти». Кроме того, по радио проводилась еженедельная тридцатиминутная программа на идише – единственная в тот момент программа на кубинском радио на иностранном языке. Все это привело к тому, что в 1965 году 90 % кубинских евреев, включая всех раввинов и мохелов, покинули остров .

До определенного момента Ф. Кастро поддерживал и дружеские отношения с Израилем. Желавшим выехать туда евреям не создавалось никаких препятствий. Они имели право взять с собой все свое имущество, а перевозка осуществлялась с помощью кубинской авиации. Фактически последовавший в 1973 году разрыв дипломатических отношений между Израилем и Кубой был осуществлен под нажимом Советского Союза. Другим фактором выступало Движение неприсоединения, в которое входили антиизраильски настроенные арабские государства.

Внешняя политика Кубы, переориентированная на поддержку Палестины в ее конфликте с Израилем, создавала ряд неудобств для внутренней жизни кубинских иудеев. Так, на территории Кубы находились тренировочные лагеря для палестинцев. Так же проводились и различные антиизраильские кампании, в том числе по запрету определенной литературы. В частности на Кубе были запрещены к изданию книги Анны Франк, Исаака Башевича Зингера, Эли Вайсера.

В результате своей основной целью кубинский иудаизм сегодня видит обращение в веру тех евреев, которые проживали на острове, но в силу политической ситуации в предыдущие десятилетия оказались вне религиозной общины. Ситуация осложнялась и тем, что, в отличие от других религиозных конфессий, иудаизм не мог привлекать в свои ряды новых сторонников со стороны. Таким образом, основная работа была сосредоточена с самого начала на еврейском населении, в первую очередь – молодежи.

Не имея достаточных ресурсов для возрождения активной религиозной деятельности (главным образом – финансовой) кубинское сообщество обратилось к Американскому еврейскому объединенному комитету, который представил добровольцев и оказал определенную материальную помощь кубинским иудеям.

Если в Гаване к началу 1990-х годов продолжали действовать три синагоги, то в других областях страны ситуация не была столь благоприятной. Раввины обратились к наиболее активным членам общины с просьбой о помощи. В результате по всей стране стали возникать еврейские центры. Раввинский трибунал, состоящий из членов объединенных синагог Америки, одобрил начатые кубинскими иудеями преобразования.

К 1989 году согласно ряду исследований еврейское сообщество на Кубе было представлено в количестве порядка 900 человек, или 305 семей. Из них 635 (70 %) человек были рождены от еврейских матерей, остальные были евреями по отцам. Из 194 пар только в 14 оба партнера были евреями.

Ситуация начала меняться с 1991 года, когда официально религия вышла из под прессинга идеологии. Как отмечает кубинская еврейка, профессор антропологии Мичиганского университета Рут Бехар, живущая в США, когда в 1991 году она приехала на Кубу, то обнаружила, что синагога «Бет Шалом» стала своеобразным эпицентром еврейской жизни в Гаване, где кубинские евреи пытались после революционного расцвета предыдущих десятилетий выяснить, что значит быть евреем открыто.

В 1990-е годы многие кубинские евреи покинули остров, устремившись, в первую очередь, в США. В то же время оставшиеся начали активный поиск идентичности. Именно в этот период наблюдается определенный всплеск иудаизма, когда неевреи в традиционном смысле (рожденные от отца еврея) стали активно принимать гиюр, обращая в иудаизм также и своих детей.

По словам И. Глайта, который является менеджером кубинских программ от Американского еврейского объединенного комитета и контролирует все иудейские общины на острове, к началу 90-х годов ситуация выглядела следующим образом: «Когда у них было семь человек в комнате, на которых приходилось три Торы, они называли это “Кубинский миньян”». Ирония Глайта понятна и очевидна, ведь по иудейским традициям миньян, то есть кворум, необходимый для совершения богослужения и молитвы, составляет не менее десяти человек.

В сложившейся в 1990-е годы ситуации еврейское сообщество США активно помогало кубинским иудеям не только материально, но и организационно. На Кубу приезжали специалисты, помогавшие в том числе и возрождению непосредственно религиозной традиции. Они помогали в проведении обрядов, свадеб по еврейским канонам и так далее.

Сегодня Куба официально не признает государство Израиль. Разорванные в 1973 году дипломатические отношения продолжают таковыми и оставаться. Несмотря на это, кубинцы имеют возможность через канадское посольство в Гаване делать соответствующие документы для последующей эмиграции в Израиль. С 1995 года около 400 кубинских евреев воспользовались этим правом .

Перемещение евреев с Кубы в Израиль получило название «Операция Сигара». Суть ее заключалась в трехстороннем соглашении между Кубой, Канадой и Израилем, по которому все документационные дела на себя брала канадская сторона. Следует отметить, что, вероятно, именно количество поданных в канадское посольство документов заставило Ф. Кастро появиться на праздновании Ханнуки в синагоге «Бет Шалом» в 1998 году.

В том же 1998 году с визитом на Кубе находился папа римский Иоанн Павел II, который 25 января провел встречу с некатолическими конфессиями на острове. В этой встрече приняли участие и представители иудаизма. Обращаясь к ним папа сказал: «Я также хочу адресовать особое приветствие еврейскому сообществу, представленному здесь. Ваше присутствие – красноречивое выражение братского диалога, нацеленного на лучшее взаимопонимание между евреями и католиками, который, благодаря Второму Ватиканскому Собору, стал еще более широким. С вами мы разделяем общее духовное наследие, уходящее корнями в Священное Писание. Возможно Бог, Создатель и Спаситель, поддерживает наши совместные усилия идти вместе и, поощренные божественным словом, мы можем расти в вере и пылкой любви к нему. Возможно, все это когда-нибудь найдет свое выражение в эффективных действиях на пользу каждого человека».

Сдержанное отношение кубинских властей к своим соотечественникам-иудеям хорошо видно по состоянию старейшей сефардской синагоги Гаваны «Шевет Ахим», которая из-за своего плачевного состояния (фактического разрушения здания, в котором она располагалась) была вынуждена закрыть двери в 1995 году. В результате сегодня, как отмечает Рут Бехар, «единственным свидетельством сефардского наследства на Кубе остается «Центр евреев-сефардов» . Но и этот Центр к началу 2000-х годов пришел в упадок. Весьма показательно, что большую его часть арендовали последователи афрокубинской сантерии, и каждый полдень там «через стенку можно слышать песнопения в честь афрокубинских богов – оришей».

Восстановление иудейской традиции происходит сегодня на Кубе главным образом с помощью зарубежных еврейских пожертвований. Так, в 1995 году была вновь открыта синагога в Сантьяго-де-Куба, в здании которой с 1979 года размещалась танцевальная студия.

В то же время следует отметить, что в 2005 году в еще одной ортодоксальной гаванской синагоге «Адат Израэль» была восстановлена единственная в Гаване миква – ванна для ритуальных омовений в иудейской традиции. При этом до восстановления миквы кубинские евреи, безусловно, соблюдали требование совершения очищающих ритуальных омовений, но совершали их прямо в море под присмотром раввинов. Так как синагога «Адат Израэль» патронируется ортодоксами из Хабад-Любавич, службы здесь проходят ежедневно, а читать Тору и вести службу могут лишь мужчины.

Серьезной на сегодняшний день является проблема с религиозным иудейским образованием на Кубе. При синагогах открыты воскресные школы для желающих ближе познакомиться с еврейской религией, языком и культурой, но официально правительство не позволяет религиозному образованию институализироваться. По мнению некоторых кубинских евреев, власти фрагментарно нарушают Декларацию прав человека, которая провозглашает права родителей на образование для своих детей.

Кубинские евреи крайне обеспокоены и компанией правительства по информированию населения о ситуации вокруг арабо-израильского конфликта. По их мнению правительство дезинформирует граждан о реальном положении вещей, а правдивая информация поступает на остров лишь через приезжающих на Кубу евреев.

Говоря о кубинских евреях, безусловно, следует делать оговорку, что сегодня на Кубе всего около 25 так называемых «чистых» евреев, то есть родившихся от еврейских отца и матери. Но попытки обрести свою этническую и религиозную идентификацию ведутся сегодня в диаспоре крайне активно. Ежегодно организуются так называемые лагеря (Majanot), где евреи со всего острова изучают еврейский (иудейский) образ жизни и традиции своего народа.

Кроме этого, как отмечает Э. Садрас-Рон, религия во многом обеспечила возможность для кубинцев преодолеть политические ограничения на связи с международным сообществом: религиозные миссии как на самой Кубе, так и вне ее – это дверь в международное сообщество .

Подводя итоги, следует отметить, что история и современное положение иудаизма на Кубе говорит о традиционном для этой религии феномене самосохранения даже в самых сложных условиях. Если на первом этапе, до Революции 1959 года, кубинские иудеи еще могли поддерживать связь со своими единоверцами в Латинской Америке и, в первую очередь, в США, то после прихода к власти Ф. Кастро они оказались фактически в полной изоляции. Казалось бы, за более чем тридцать лет (до 1991 года) столь малочисленная диаспора могла полностью раствориться и потерять религиозную самоидентификацию. Но иудаизм в очередной раз продемонстрировал способность к выживанию, поступаясь частностями, но сохраняя свою сущность.

Сегодня, как рассказал автору один из прихожан ортодоксальной синагоги в Старой Гаване, в синагогах собирается от ста до ста двадцати человек – такое количество можно наблюдать в пятничную службу по случаю Шабата. Кубинские синагоги не выглядят бедными: обширные помещения, религиозная утварь, собственная кухня – все это можно наблюдать на острове.

Показательно, что в одной из гаванских синагог автору показали фотографии, на которых вместе с еврейскими лидерами на Кубе запечатлены в приветственном рукопожатии (в здании самой синагоги) нынешний глава Кубы Р. Кастро, а также преемник на президентском посту в Венесуэле Н. Мадуро. Тем самым подчеркивалось уважительное отношение современных левых латиноамериканских лидеров к иудейской религии.

Иудаизм на Кубе, конечно, во многом экзотичен. Но, несмотря на все сложности, еврейская диаспора острова продолжает сохранять традиции предков, развивать еврейскую духовную культуру.