В парадном платье, включая островерхий эннен, Кателина ван Борселен ехала по улицам Гента вместе с родителями и нарядной свитой, под стягом Вейре. При ней было дозволение ее сюзерена, герцога Филиппа, посетить Бретань и там занять пост почетной фрейлины при вдовствующей герцогине. Завтра она направится в Зеландию, но сегодня у них были заказаны комнаты на одном из лучших постоялых дворов Гента. Они как раз поворачивали во двор, когда ее отец вновь остановился, чтобы поприветствовать кого-то из знакомых, и его супруга, дочь и свита также покорно замерли на месте.

Только сейчас Кателина обнаружила, что здоровался ее отец ни с кем иным, как с сыном Марианны де Шаретти, а за спиной у того маячили двое лакеев и Клаас. Клаас, с которым она не виделась с самого Карнавала. Клаас, который так любезно взял то, что она предложила ему, а затем взял это вновь, уже для собственного наслаждения, — и ей приятно было думать об этом. Если только он не оказался еще умнее, чем она полагала.

И не было ни единого мига, ни на следующее утро, ни позже, когда она ощутила бы угрызения совести за случившееся. Она сделала хороший выбор. С нею обошлись очень бережно, куда более бережно, чем она могла бы ожидать после свадьбы с де Куртрэ или даже с Гёйдольфом де Грутхусе, не говоря уж о Джордане де Рибейраке и его отвратительном сыне. Она была благодарна Клаасу, хотя он и допустил одну ошибку. Как он сам сказал, он пробудил ее слишком сильно.

Можно было бы подумать, что после этого она впервые за все время с жаром возьмется изучать списки возможных женихов, молодых и старых, которых пыталась навязать ей мать, что она, ощущая это странное томление, которое порой отныне посещало ее, будет искать общества молодых людей, приходящих к ним в дом, сопровождающих ее повсюду и всеми силами старающихся ей угодить. Поразительно, но все обстояло совсем наоборот. Говорят, будто утенок, вылупившийся вдали от матери, будет следовать повсюду за тем, на кого первым падет его взгляд. Упаси ее Небо, чтобы она остаток жизни провела в поисках человека, который будет говорить, как… выглядеть, как… обращаться с ней, как Клаас.

Особенно часто она думала об их следующей встрече. Несмотря на всю разницу в положении, они с Клаасом непременно должны были рано или поздно столкнуться. Разумеется, она не сомневалась, что он не будет слишком фамильярен. Однако обстоятельства требовали какого-то признания… Изменения в отношениях. Дружелюбия. Даже прилюдно. Ей еще предстояло справиться с этим, и ему тоже.

В любом случае, ей было любопытно узнать, что сталось с ним дальше. Она обнаружила, что теперь как курьера его ценили более высоко; что его хозяйка понемногу посвящает бывшего подмастерья в свои дела. Теперь Клаасу дозволялось сопровождать Марианну де Шаретти на деловые встречи, и там к нему обращались не как к обычному слуге, но даже усаживали где-нибудь сзади, и он там делал записи, словно подражая мейстеру Юлиусу. Разумеется, почтенной женщине прилично было иметь при себе и слугу, и телохранителя. И все же, вспоминая о Клаасе, люди по-прежнему смеялись.

Однако, хотя Кателина много слышала о нем, они так и не повстречались лично. После Карнавала она видела его лишь однажды, на следующее утро, когда все домочадцы были привлечены к окнам неожиданным перезвоном колокольчиков. Заразившись их весельем, Кателина также подошла и обнаружила проходящего мимо Клааса в измятом синем одеянии, унизанном колокольцами, который вел за собой целое стадо коз. Он стремглав оборачивался на каждый задорный оклик, с улыбкой отвечал оскорблением на оскорбление, но глаза тревожно обшаривали окна. В своей улыбке она попыталась поделиться с ним той свободой и счастьем, что ощущала в то утро. И сделала жест рукой, означавший: «Все в порядке». И вот они встретились вновь. Он выглядел старше. За какие-то шесть или семь недель это казалось невозможным. Но иная работа по-иному метит лицо человека Прежде от постоянного пребывания в подвалах и красильне, среди жары и пара, он выглядел каким-то более округлым и мягким. Сейчас его глаза выражали одновременно дружелюбие, смущение и немного — испуг.

Виноватым, как она полагала, он казался потому, что не предвидел эту их встречу. Но особой беды здесь не было. Она собиралась в Бретань. А он, вероятно, скоро отправится в Милан.

Воспаленный рваный шрам больше не заставлял его жмурить глаз: теперь это была лишь розовая полоса, словно по щеке мазнули краской. На нем был тот же дублет с жилетом, которые она сушила перед очагом. Дыра аккуратно зашита, одежда выглажена и ухожена.

А вот Феликс, с другой стороны, выглядел так, словно с ним случилось что-то неладное. Половина оборок лилового жилета были оторваны, а шляпа странным образом не подходила к остальному одеянию. Отец Кателины, похоже, как раз расспрашивал его об этом. Из-за спины Феликса Клаас вежливо поклонился, в ответ на улыбку ее матери. Затем он перевел взгляд на Кателину и широко улыбнулся, пристально глядя на островерхий эннен.

Ее матушка благоволила к Клаасу, который так любезно сопровождал Гелис в карнавальную ночь. Лакей, получивший хорошую мзду, отвел тогда девочку домой, как ни в чем ни бывало. С привратниками в отчем доме оказалось еще проще. Никто и не думал их подкупать. Они видели, как Кателина удалилась в сопровождении человека в маске, а затем вернулась с ним в дом. Они не видели, как он уходил, ибо, по словам Кателины, ушел он почти сразу же через заднюю калитку. Мать была недовольна, что ее дочь отвергла Гёйдольфа де Грутхусе. Кателина, однако, не стала уточнять, отвергла ли она его в самом начале или в конце вечера. Навряд ли сам Гёйдольф станет болтать об этом. И наконец, никому из родителей она ни слова не сказала о Джордане де Рибейраке. Виконт де Рибейрак покинул Брюгге на следующий же день. Она выяснила это сама, приложив некоторые усилия. Позднее она узнала, что и Клаас также осведомлялся на его счет. Кателина при этом известии почувствовала облегчение: кто-то заботился о ней. Впрочем, глупости. Если хоть в чем-то и можно было быть уверенным, так лишь в скорейшей гибели Клааса, если де Рибейрак узнает, что между ними произошло. Клаас сам понимал, что необходимо принять меры предосторожности.

Кроме того, родители могли защитить ее. Вот только родители вновь принялись перебирать женихов. На сей раз возможностей для бегства не осталось. Теперь-то уж точно Кателина не желала отправляться в монастырь. Она выбрала Бретань. Если уж жизнь не желает сама распахнуть перед ней врата, то она выломает их силой.

Впрочем, нет. Она уже сделала это.

Но ее сообщник в том приключении сейчас старательно закрывал ворота вновь. Да, jonkheere Феликс также собирается провести ночь в Генте. Нет, очень жаль, но Клаас уже договорился о ночлеге для них с jonkheere Феликсом на другом постоялом дворе. Он не сказал об этом jonkheere Феликсу? Должно быть, позабыл. Ее отец, человек мягкосердечный, не стал настаивать, чтобы юноши поменяли свои планы. Как-никак, этот постоялый двор был весьма недешевым. Однако он пригласил сына своего старого друга Корнелиса присоединиться к ним с семьей за ужином. И, разумеется, он мог привести с собой Клааса, который был так любезен с их малышкой Гелис. Воистину, подумала Кателина, это дань тому, как в Брюгге изменилось отношение к Клаасу. Феликс с радостью принял приглашение, и, побежденный, его квартирьер не сказал больше ни слова.

Ее отец называл его Клаасом. Под этим именем его знал весь Брюгге: возможно, они никогда не станут именовать его иначе. Точно так же она и сама с большой решимостью называла его про себя с той ночи. Она не забыла его слова, ведь он говорил правду.

Они расстались ненадолго: Феликс де Шаретти со свитой отбыл, чтобы оставить лошадей и пожитки на другом постоялом дворе, название которого Клаас никак не мог припомнить. Затем они вернулись в качестве гостей, чтобы разделить ужин с Флоренсом ван Борселеном.

Ее отец заказал для своего семейства отдельный зал и пригласил других гостей: всех членов городского совета, которые явились с женами, а один даже с дочерью. Также здесь был его секретарь, которого усадили рядом с Клаасом. Комната оказалась небольшой, с чистым, выложенным плиткой полом и длинным столом, покрытым тонкой льняной скатертью с вышитыми узорами.

Все, рассевшись, принялись за угощение, ведя благочинные беседы, в то время как отлично вышколенные отцовские слуги ухаживали за гостями. Кателина заметила, как одна из девушек подмигнула Клаасу, а затем еще и еще раз. Он вроде бы ничего и не заметил, но она была совершенно уверена, что это не так. У них с отцовским секретарем, похоже, нашлось немало общих тем для разговора.

Мать Кателины, как и следовало ожидать, говорила о Брюсселе. Юный Феликс также внес свой вклад в беседу, но вскоре сменил тему и пустился в подробный и весьма умиляющий отчет об охоте с гончими дофина. Когда рассказ подошел к концу, ее отец заговорил о прелестях Лувена, о тамошних университетских профессорах, а также о тех делах, что там вели Шаретти, полагая, что на эту тему Клаас и Феликс будут рады поговорить.

— Ты забыл, отец, — поправила его Кателина. — Клаас оставил все это, чтобы заняться перевозкой депеш.

Ее мать похлопала супруга по руке.

— Ну вот, мейстер Флоренс, вы все напутали. А это чудное яблочко, что Гелис получила из Милана!.. Прекрасный город, как я слышала. Но капеллан принцессы был шокирован тем, как тамошние дамы белят себе лица. Он человек широких взглядов, но эта краска поразила даже его. Он сам рассказывал нам…

Отец Кателины редко прислушивался к словам жены, что, вероятно, способствовало его благодушному нраву. Сейчас он переспросил:

— Депеши? Тогда, должно быть, тебе приходится посещать разные интересные места Дофин также пользуется твоими услугами?

Две обманчивых ямочки показались на щеках Клака. Девица — кто она такая? Кателина позабыла, как представил ее отец, — не сводила взгляда с Клааса.

Тот ответил:

— Я знаю, что jonkheere Феликс охотится с гончими дофина, но есть пределы тому возвышенному обществу, куда нас могут допустить. Однако я перевожу письма Анджело Тани, а также банка Строцци и Дориа.

— Ну, а я встречался с дофином, даже если тебе не так повезло, — возразил Феликс. Локоны его, в кои-то веки завитые надежно и крепко, подпрыгнули, когда он повернулся к хозяевам стола. — Восхитительный замок — Генаппа. Полагаю, вы там бывали?

Поскольку оказалось, что им не довелось там побывать, он пустился в обстоятельный рассказ. Однако Кателина усомнилась, так ли много он мог увидеть на самом деле, и бывал ли там так уж часто. Впрочем, подумала она, это, возможно, и к лучшему. Говорят, что любая интрига начинается в Генаппе. Дела Шаретти могут пострадать, если они окажутся слишком завязаны с тамошними делами.

— Да, важнее всего хорошая семья, — заявила внезапно мать Кателины. — И тогда ни к чему большие дворцы, толпы слуг и охотничьи замки во всех угодьях. Возьмите хоть короля Франции, который страдает от нехватки сыновней любви и болезней, невзирая на дюжины новых шелковых нарядов и своих алых и зеленых дублетов. Собственный сын стал ему злейшим врагом.

Супруг ее улыбнулся.

— Ну, от недостатка любви он едва ли страдает, моя дорогая. На самом деле, прошу простить, но говорят, что именно любовь послужила причиной его недомогания. Однако, ты права, это печально. Когда сын недолюбливает отца — это проходит. Это обычно при взрослении. Но чтобы взрослый мужчина возненавидел собственного сына — вот это противоестественно.

— Тогда взгляни на герцога Бургундского! — воскликнула ее мать. — Что у него есть кроме единственного сына… Очаровательного, богобоязненного, прекрасно воспитанного. Лучший землевладелец в Голландии. И так отважен. Выходит в море на своих кораблях даже в худшую бурю; жаждет лишь проявить себя на поле брани. Но ведь он ненавидит своего отца, а отец ненавидит его! Эта ужасная ссора. Если бы не дофин, они бы поубивали друг друга. Бедняжка герцогиня оставила двор. А теперь, когда дофин берет молодого Карла с собой на охоту, герцог гневается. Говорят, король Франции в шутку предложил герцогу обменяться сыновьями, поскольку его собственный отпрыск, похоже, отдает герцогу предпочтение. Вот видишь, что делают с людьми деньги и власть!

Гости, которым уже доводилось встречаться с супругой Флоренса ван Борселена, осторожно заулыбались, храня опасливое молчание. Как всегда. Кателина и ее отец также молча выжидали. Под конец Флоренс ван Борселен сказал лишь:

— Советую тебе последить за своими словами, моя дорогая, а не то Кателина решит выйти замуж за бедняка, чтобы его наследники не вздумали в один прекрасный день обернуться против нее.

Он не упомянул Саймона Килмиррена, чьи отношения с собственным отцом однажды назвал противоестественными. И за которого Кателина некогда подумывала выйти замуж.

Феликс заерзал. Клаас покосился на него, но, поколебавшись, предпочел сохранить молчание.

— Я не говорю, что дофин прав, — заявил Феликс. — Или граф Шароле. Но люди не всегда повинуются приказам И это не всегда имеет отношение к деньгам и власти.

— Ты совершенно прав, — подтвердил отец Кателины. — И правду сказать, даже женщины порой противятся нам. Но в некоторых семьях внутренние распри отзываются слишком широко. Ссора между князьями может разорить страну. Ссора между отцом и сыном разрушает их общее дело. Если повздорят рыбак и его отпрыск, то лодка не выйдет в море, и им будет нечего есть. Вот почему королю надлежит иметь множество бастардов: на тот случай, если сыновья изменят ему, то у него останутся отпрыски, кому он сможет доверять. И вот почему человек должен держаться за своих дальних родичей, дядьев и двоюродных братьев, ибо они могут понадобиться ему. Я знавал таких, для кого племянник стал куда лучшим наследником, чем собственный сын.

Ничего подобного она не слышала от отца прежде. Кателина догадалась, что он позабыл о присутствии здесь бастарда Клааса, и теперь, покосившись на него, поймала на себе взгляд этого самого бастарда, веселый и успокаивающий. Затем ей вновь пришлось отвлечься, потому что матушка взорвалась.

Матушка взрывалась часто, и тогда они просто ждали, притихнув, пока минует гроза. Сейчас же оказалось, что ее глубоко оскорбила мысль, будто супруг способен поставить ребенка какой-то другой женщины вперед ее собственных дражайших дочурок, и несомненно, все прочие дамы за этим столом должны разделять ее чувства. Она считала, что многочисленные незаконные отпрыски герцога — это просто позор. Уж не пытается ли муж сказать, что две незаконнорожденные дочери дофина также должны играть роль в державной политике? А как насчет…

Основной гость этого вечера, имевший определенный опыт общения с семейством ван Борселен, внезапно обнаружил, что час, к сожалению, весьма поздний, и он заслуживает порицания за то, что так долго отвлекает внимание мейстера.

Флоренса и его супруги. Так велико их гостеприимство, так очаровательно их общество, что они могут винить в этом лишь самих себя.

Остальные также начали подниматься, и Клаас. — одним из первых, а Феликс — лишь с неохотой. Незнакомой девице понадобилась помощь — Клааса, разумеется, — чтобы выбраться из-за стола. У него глаза были круглые, как у какой-то глупой обезьяны, чистая правда. А эти мышцы на руках — оттого, что он выжимал ткань из красильных чанов. Появились ямочки на щеках. Девица обратилась к нему. Глазки ее засверкали. Он отозвался. Девица улыбалась.

— Кателина! — окликнул ее отец. — Ты что-то замечталась. Проводи, пожалуйста, дам.

Она проследила за их уходом со всем тщанием и несомненным удовольствием. Посмотрела им вслед, пока они не вышли за ворота, а затем повернулась, чтобы пройти в дом вместе с отцом и его секретарем, и вдруг наткнулась на кого-то. Клаас, почти невидимый в темноте, придержал ее за локоть.

— Она владеет тремя пекарнями в Алосте. Что вы на это скажете?

Словно он разгладил ее раскаленным утюгом, боль тут же исчезла. Кателина подняла руку, и когда он убрал свою, перехватила его ладонь и, невзирая ни на что, удержала. Огни, освещавшие двор, бросали отблески на них обоих, и она заметила, как взгляд его метнулся к отцу Кателины, ожидавшему на ступенях, а затем вновь к ней. Его руку она держала в тени. Он улыбнулся.

— О, мадонна, вам пора идти. — И в душе ее начала зарождаться новая боль.

Ее отец уже направился вниз по ступеням, выражая нетерпение.

Кателина произнесла вслух:

— Значит, завтра утром. Моя горничная отдаст тебе пакет. Отец, ты не возражаешь? Клаас был столь любезен, что согласился передать мое письмо.

Ее отец также улыбнулся.

— Ты славный паренек. Молодой Феликс не мог бы попасть в лучшие руки. Жаль только, что ты не можешь все время оставаться в Брюгге. Но юность зовет, да? И честолюбие. Ты преуспеешь в жизни, я в этом уверен.

А затем Феликс, которого Природа, скорее нежели юность, призвала с неподходящей внезапностью, объявился в дверях со словами благодарности, затем откланялся, и на выходе со двора принялся честить Клааса за то, что тот не сообразил заказать для них комнаты здесь же. Клаас, который на подобные упреки обычно просто отшучивался, вновь приводя Феликса в доброе расположение духа, на сей раз был куда менее общителен, чем прежде.

Это все виноваты ван Борселены. Никогда не следует приглашать слуг с собой за стол. Иначе они решат, будто им все дозволено.

* * *

Кателина удалилась к себе в спальню. Такова привилегия дамы: испытывать воздыхателей и поддразнивать их. Если Клаас не придет, то вопрос закрыт. Он слуга и трус.

Если он явится завтра в общую гостиную, дабы получить от нее обещанное письмо, это также о многом скажет ей. Он ханжа.

Если он придет сюда, доверившись горничной, доверившись ее способности подкупить всех, кого необходимо, доверившись ее скрытности… Стало быть, он слишком в ней уверен, слишком уверен в себе. И не естественен. И лжив, вдобавок ко всему, что было сказано.

Он явился перед рассветом. Она спала. Горничная разбудила ее. К тому моменту, как он открыл дверь, а затем совершенно бесшумно закрыл ее за собой, она проснулась и села на постели, прижимая к груди простыню. Свеча горела в укромном уголке, чтобы не бросать отблесков под дверь. Также она распустила заплетенную на ночь косу. Сейчас Кателина видела отражение в его глазах, словно позвала его сюда лишь как собственное зеркало. Ее волосы, и простыня, и обнаженные плечи.

Стоя в дверях, он негромко спросил:

— Возникли трудности? — Голос звучал успокаивающе, но на лице отражалась забота вполне определенного свойства.

Ну, разумеется. Именно поэтому он и пришел.

Гордость требовала, чтобы она немедленно сказала ему правду и отослала прочь. Но умоляющая плоть пересилила голос разума. Во рту у нее пересохло.

— Да есть трудности.

Он тут же отошел от двери и приблизился к постели, опустился на колени, так, что их глаза оказались на одном уровне. Она видела тень щетины у него над верхней губой и на подбородке. В глазах его, даже когда он не улыбался, глубоко внутри таились искорки смеха, готовые явиться наружу в любой миг, когда он вновь почувствует себя счастливым.

Ее рука лежала на покрывале. Она видела, как он двинулся, чтобы заботливо накрыть ее своей ладонью, и поняла, что не сможет удержаться от дрожи. Он коснулся ее, и она содрогнулась от головы до пят.

Наученная этому единственной ночью, она прочла ответ на его вмиг смягчившемся лице. Она видела, как он тщится овладеть собой, но когда он попытался отпрянуть, она вцепилась в его руку. Простыня упала на бедра, и если он устремится к двери, то ему придется тащить ее, обнаженную, вслед за собой и дальше на улицу. Внутри у нее все разрывалось, и она уже начала восхождение к той вершине, к которой желала, чтобы он привел ее. Воскликнув: «О, утешь меня!», она тут же осознала, даже прежде, чем он ответил, что уже слишком поздно.

Он был опытен. С кровати она оказалась перенесена на пол, и спустя мгновение он уже был с ней, и на сей раз настойчиво и беспощадно удерживал ее, уже достигшую пика, на высшей точке наслаждения, доводя до все новых порогов экстаза. И в последний миг, в порыве безумия, словно уже сам не сознавая, что делает, скрепил этот союз, присоединившись к ней.

Потрясенная, она впала в забытье, которое могло быть сном. Пробудившись, она обнаружила, что вновь лежит в постели, укрытая покрывалом. Ее тело словно растаяло. Там, где прежде таилась боль желания, теперь ощущалось слабое жжение и томительная усталость, совсем не похожая на ту острую боль, которая сопровождала ее первое посвящение. Ей пришла на ум странная мысль, что в прошлый раз она стала просто соблазненной девственницей. Но нынче удивительным образом сделалась женщиной.

И вновь благодаря Клаасу. Неужто он уже ушел? Нет, это было бы слишком невежливо. Значит, полностью одетый, он ожидает ее пробуждения?

Она пошевелилась, и внезапно обнаружила его обнаженное плечо рядом со своим, и его голову на подушке. Чтобы утешить ее и выслушать исповедь, он сделал то, что было необходимо. Разумеется, и по иным причинам также. Даже Клаас не смог бы так быстро достичь пика, если бы не желал ее по-настоящему.

Он шевельнулся, почувствовав, что она шевельнулась, и, приподнявшись на локте, потянулся не к ней, но к краю постели. Когда затем, полусидя, он обернулся, то в руке у него оказалась оловянная чашка с водой, заранее наполненная из кувшина. Но вместо того, чтобы подать кружку ей, он поставил ее на простыню со словами:

— Полежите немного. Порой, когда все происходит вот так, то от первых движений может заболеть голова.

Она полежала неподвижно, чувствуя, как успокаивается ее тело, а затем тяжесть постепенно начинает отступать. Он не скрывал и не смущался своего опыта, даже сейчас. Затем она наконец шевельнулась, взяла кружку и выпила воду. Он наклонился, чтобы поставить чашку на пол, и она залюбовалась игрой мускулов на его теле, от плеч до ребер, от ребер до бедер, и когда он вновь повернулся к ней, продолжала рассматривать его.

— Я как-то видела молодого быка, покрывавшего корову. Не могла поверить своим глазам. Со сколькими еще ты был сегодня?

Он помолчал, но не стал прятаться под покрывалом, хотя на лице появилось напряженное выражение.

— Ни с кем, демуазель. Кателина уставилась на него.

— Понятно. Отсюда, несомненно, и эта… настойчивость. И если бы меня не было, то что бы ты сделал? Отправился в бордель?

Он не отвел взгляда.

— Одинокие мужчины часто делают так. Общество дозволяет нам это. Именно там я недавно оставил Феликса.

— Ты хочешь сказать, что я позволила тебе сберечь деньги? Он позволил молчанию затянуться, локтем опираясь о подушку и опустив глаза на сцепленные руки, затем произнес:

— Вы сказали, что вы в беде.

— О, да, — подтвердила Кателина. Она задыхалась от злости и от страха. — Ты наслаждался моим телом.

Он чуть заметно улыбнулся, по-прежнему глядя на свои руки.

— Стало быть, мне не удалось это скрыть.

— Будь я твоей женой, ты мог бы делать это всю ночь и весь день. Ты бы женился на мне ради этого? Или тебе приятнее с другими женщинами?

Он поднял глаза. Затем, расцепив руки, потянулся к ней и легонько стиснул ее пальцы.

— Вы несравненны, демуазель. Но нам нужно поговорить. Вы не сказали родителям о Джордане де Рибейраке?

— Нет. Я им заявила, что меня сопровождал Грутхусе.

— Тогда они будут надеяться, что вы выйдете замуж за него, — заметил Клаас.

Она молчала.

— Вы не подумали об этом? — удивился он. — А если он и впрямь желает на вас жениться, то может заявить, что был вашим любовником. Вот видите, вам ни к чему связываться со мной.

Он еще помолчал, по-прежнему не улыбаясь. Когда она так ничего и не ответила, он продолжил, уже как будто бы через силу.

— Разумеется, если он вам не нужен, тогда следует сказать родителям, что случилось на самом деле. Они помогут вам, если вы изберете другого супруга, или решите выйти замуж лишь после того, как все произойдет. Знатных девушек нередко отправляют за границу до родов, а ребенка затем отдают на усыновление.

Вся эта история стремительно вырывалась у нее из-под контроля. Она ухватилась за единственную фразу:

— Сказать родителям. Они снимут с тебя шкуру заживо!

Он чуть заметно пожал плечами.

— Разумеется, если бы я остался во Фландрии. Но на свете есть и другие места. А если вы не желаете выходить за младшего Грутхусе, они должны знать, кто был отцом ребенка, чтобы защитить вас. Джордан де Рибейрак был в доме наедине с вами, прежде чем появился я. Стоит ему хоть что-то заподозрить, и он может заявить свои права на ребенка и навязать вам брак.

— Он не посмеет! — воскликнула Кателина.

— Почему бы и нет, если только я не сумею его убедить, что он на этом проиграет. Вы знакомы с Андро Вудменом?

В прошлогодний банкет в честь капитана фландрских галер, где Кателина познакомилась с Джорданом де Рибейраком, ее отец указал на какого-то шотландца в свите де Рибейрака, назвав его этим именем. Она вспомнила, но ничего не сказала.

— Нет? — продолжил Клаас. — Так вот, он лучник и служит французскому королю. Я видел его и вместе с виконтом де Рибейраком, и в… с людьми, связанными с дофином. Он пытался спрятаться от меня. Кроме того, — добавил Клаас, отпуская ее руку и вновь переплетая пальцы, — месье де Рибейрак знает куда больше, чем следовало бы, о Гастоне дю Лионе, тайном посланце дофина.

Клаас в окружении дофина?

— На что ты намекаешь? — воскликнула она. — Что великий Джордан де Рибейрак был подкуплен дофином, и король Франции не знает об этом?

— Полагаю, что да. Виконту известно больше, гораздо больше, чем положено.

Но откуда это знать Клаасу? Сплетни, подслушанные в конторах, тавернах и борделях? Намеки и фантазии, выстроенные из мстительной лжи? Прежде он ничего об этом не говорил. Возможно, не знал. К тому же, прежде ей требовалось защищать свое доброе имя. Шрам, оставленный де Рибейраком, красной полосой выделялся на его щеке. Кателина взглянула на него, затем в глаза Клааса, в которых не было злобы. Она поверила ему.

— Так у тебя есть доказательства?

— Лишь несколько фактов. Большего я не искал. Но я найду любые доказательства, если виконту вздумается пугать вас, или он попытается принудить вас к чему бы то ни было. Вам стоит лишь сказать мне об этом. Вам стоит лишь сказать, если я могу сделать хоть что-то. — Он помолчал. Затем добавил чуть слышно: — Я думал, вы возненавидите меня.

Она не могла ненавидеть его. Нельзя ненавидеть слугу. Она просто злилась на него, потому что стыдилась и злилась на самое себя.

— После всего, что ты сказал, теперь твоя очередь испытывать ко мне отвращение. Я сама заставила тебя сделать то, что ты сделал. Я сказала, что никакой опасности нет. Ребенок, родившийся от этого союза, мог бы разрушить твою жизнь в куда большей степени, чем мою. Разумеется, если ты не женишься на мне.

Во второй раз она сказала это, и во второй раз ожидала ответа. Она не знала, что выдало ее. Настойчивость? Язвительный гнев, вместо страха и потока обвинений. Опустив руки, он уставился на нее. Его взор пронзал насквозь, до задней стенки черепа. Она отвернулась.

— Вы не беременны, и никакой опасности нет, — произнес, он наконец, без всякого выражения.

Она все же была Кателина ван Бокелен, которая никогда не прятала глаз со стыда, с самого детства. Но теперь она опустила взор и молчала даже когда зашуршали простыни, и он покинул ее.

— Зачем?

Судя по голосу, он стоял рядом с постелью. Не одеваясь и не пытаясь прикрыться. Когда она взглянула на него, то увидела что Клаас стоит, выпрямившись, в совершенно естественной позе, как те мужчины, которых, она утверждала, что видела обнаженными: мужчина, ожидавший объяснений, полагавшихся ему по праву. Он и сам знал причину, но на сей раз желал услышать это от нее.

— Иначе ты бы не пришел, — просто сказала она.

— И что, стало легче теперь, когда я пришел?

Она покачала головой.

— И что же должно произойти сейчас? Разумеется, я во всем ваш покорный слуга. Но только не в этом.

Она попыталась защититься.

— Я вела речь о женитьбе.

— В самом деле? — переспросил он. — Нет, демуазель. Вы желали лишь узнать, насколько преуспели в этой новой игре. Вы не имеете себе равных, я уже сказал вам об этом. Я не намерен жениться. Об этом я тоже говорил. А брак со мной нужен вам меньше всего на свете. — Он наконец прервался. Его лицо, прежде выражавшее нетерпение, теперь отражало лишь ироничное раздражение. Он вздохнул. — Кателина, все, чего вы желаете, это того, что только что получили. И какой угодно супруг способен дать вам это.

Она вытянулась на постели, и боль вновь затопила ее.

— Но ты больше не желаешь этого от меня, даже хотя я не знаю себе равных?

— Разумеется, я этого желаю. Разумеется, я желаю вас. Но это больше не повторится. Никогда. Мы используем друг друга, как шлюх. Разве вы этого не видите?

— Да, вижу, — отозвалась она. — И я согласна. И кроме того, мы больше никогда не сможем остаться наедине. Но сейчас мы здесь, в последний раз, и мы можем дать друг другу облегчение. Прошу тебя. Прошу тебя, иди сюда Пожалуйста, вернись.

Он не сможет отказать ей, подумала она. Точно так же, как не сможет отречься от собственного желания.

Вместо этого, внезапно нагнувшись, он погасил свечу, способную предать его чувства. Затем, как будто этой жажды не существовало вовсе, он оделся в темноте и направился к дверям С порога он произнес только:

— Прощайте. Прощайте, демуазель.