На следующий день, впервые в жизни, Клаас вышел из себя на людях. По пути из Гента в Брюгге ему нужно было наставить Феликса в том, какой отчет он, Феликс, должен представить своей матери. Клаас напомнил ему, почему тот уволил лувенского управляющего, и какие изменения должен внести новый управляющий, с помощью самого Феликса. Однако тот, утомленный ночными излишествами, выказывал все признаки раздражения; обычно с этим Клаас справлялся с легкостью.

Но на сей раз ему не удалось развеселить своего спутника. Возможно, потому что он сам был не в настроении шутить. Феликс, в свою очередь, обрушился на него, утверждая, что сам прекрасно знает, что желает услышать его мать. Что он устал от этой темы, и вообще, это не имело к Клаасу никакого отношения.

Исходя из своего немалого опыта, Клаас на время оставил эту тему и попытался немного привести в чувство и Феликса, и себя самого. Они уже подъезжали к Брюгге, когда Феликс, уже совершенно взбодрившийся, упомянул о Мабели.

Все всегда и повсюду поддразнивали Клааса по поводу его похождений. Он принимал это философски. Каковы были его подлинные чувства по отношению к той или иной девушке, ему не требовалось сообщать посторонним.

Однако за три месяца своего отсутствия он привык к тому, что все личные дела, если таковые и имелись, остаются личными; а со времени возвращения он был слишком занят, чтобы уделять этим делам внимание. Конечно, за исключением тех, избежать которых оказалось невозможно. Разумеется, в первый же день в Брюгге Феликс сообщил ему, что Джон Бонкль завоевал привязанность Мабели. Поскольку Клаас считал Джона славным парнем, он с этим смирился, и даже взял на себя труд сгладить возможные разногласия между ними, заявив и Джону, и позже самой девушке, что ни к кому не предъявляет никаких претензий.

Менее всего он был готов обсуждать Мабели с Феликсом, тем более по дороге домой из Гента. А началось все с иной, внешне куда более опасной темы.

Феликс внезапно заявил ему:

— Вообще, не понимаю, почему бы мне не достать свои доспехи прямо сейчас. Ты все равно о них знаешь. Можешь сказать, что это одолжил мне кто-то из свиты дофина. Ты сможешь вычистить их для меня, и я их надену на турнир Белого Медведя.

— Так, стало быть, ты записался?

— Они меня приняли. Как раз перед отъездом. Еще две недели впереди. Я буду тренироваться каждый день. Это самый большой турнир во Фландрии, во Франции, даже во всей Европе. И они все будут там. Гистель, Грутхусе, возможно, и сам граф Шароле. И все рыцари Золотого Руна, которые смогут приехать. Знаешь, тот, кто выиграет копье, провозглашается победителем на весь год и ходит из дома в дом со своей свитой…

— Это стоит кучу денег, — Клаас моргнул. — Как ты их раздобыл? — Он старался говорить потише, чтобы их разговор не могли подслушать лакеи, ехавшие сзади.

Феликс ухмыльнулся.

— А ты не догадываешься? Ну, это кое-что из тех вещей, о которых ты не знаешь. Вроде Мабели.

— Мабели?

Ухмылка Феликса под одолженной соломенной шляпой сделалась еще шире.

— Я купил Мабели у Джона Бонкля.

— Что?

Клаас натянул поводья и остановил лошадь. Лакеи столпились сзади. Феликс, улыбаясь, проехал еще несколько шагов, а затем, обнаружив, что остался один, развернулся, улыбаясь еще сильнее. Лакеи вопросительно уставились на Клааса, который огляделся по сторонам, завидел вдалеке деревья и коротко бросил:

— Мы поедим там. Ступайте и ждите.

Лакеи продолжили путь, не глядя друг на друга, покуда не оказались вне пределов слышимости. Феликс остался на месте. Глаза его сверкали.

— Ага! — воскликнул он. — Жалеешь, что сам не додумался до этого?

Клаас поставил кулаки на седло и оперся на них.

— Деньги перешли из рук в руки за прелести Мабели? Джон Бонкль продал ее тебе?

— Он сперва не хотел, — признал Феликс. — Но он купил меховую шапку, не сказав отцу, и не мог за нее расплатиться.

— Бедный Джон Бонкль. И как он объявил об этом Мабели?

Улыбка сошла с лица Феликса.

— Откуда мне знать? Наверное, сказал ей, что это в последний раз, и что теперь она будет приходить ко мне. Она должна быть готова к моему возвращению из Лувена Сегодня. — Лицо его прояснилось при этой мысли. Он вновь призывно улыбнулся. — Дешевле, чем прошлой ночью, да?

Клаас не шелохнулся.

— А как же Грилкине?

Улыбка исчезла вновь.

— А что Грилкине? — недоуменно переспросил Феликс. — Какой закон говорит, что нельзя спать с другой девицей каждую ночь, если так хочется? Да если бы и был такой закон, ты никогда об этом не думал.

— А скажи мне, — попросил Клаас, — что ты будешь делать, если Мабели не придет?

Феликс сердито уставился на него.

— Конечно, придет.

— От Джона Бонкля к тебе, вот так запросто. Зная, что за нее заплатили деньги. Если она придет, то кем она станет после этого?

— Я уезжаю, — заявил Феликс и дал шпоры коню.

Выбросив вперед руку, Клаас перехватил поводья. Лошадь Феликса дернулась и затопталась на месте. Феликс вскинул хлыст, и Клаас свободной рукой схватил его за запястье. Вскрикнув, Феликс выронил плеть, и пальцы его обмякли.

— Ах ты, ублюдок! Ты сломал мне руку. Теперь я не смогу…

— Будет как новенькая через десять минут, когда мы закончим этот разговор, — заявил Клаас. — Если Мабели не придет к тебе сегодня, как ты поступишь?

Феликс побелел от ярости. Дыхание со свистом вырывалось через стиснутые губы.

— Я купил ее. Если она не придет, я сам пойду за ней.

— Прямо в дом Меттенея?

Феликс недобро усмехнулся.

— Необязательно. Должна же она когда-нибудь выйти на улицу.

— И тогда ты ее похитишь. Отведешь в какое-то укромное место и изнасилуешь. И будешь повторять это всякий раз, когда захочется? Или ты думаешь, она уступит после первого раза?

— Весьма вероятно, — отозвался Феликс.

Гадкая ухмылка, совсем ему несвойственная, словно приклеилась к губам под действием гнева.

— До тех пор, пока кто-то другой не захочет ее купить, и ты ее продашь?

— Ты так говоришь, будто… И вообще, какое тебе до этого дело? — выкрикнул Феликс.

— Я так говорю, потому что это работорговля, — отозвался Клаас. — Ты обращаешься с Мабели, как будто она Лоппе, и даже хуже. Не думаю, что кто-то пытался изнасиловать Лоппе. Ты возглавляешь одну из лучших торговых компаний в Брюгге или скоро встанешь во главе ее, и ты продаешь и покупаешь девушку, как товар. Даже милорд Саймон так не поступал. Может, он и лишил ее девственности, но она пришла к нему по любви. Ты думаешь, ко мне она пришла из-за денег? Или к Джону Бонклю? Конечно, ей нужно бы выйти замуж. Конечно, ей не следует менять любовников, точно так же, как… Да… Бывало так, что я спал с новой девушкой каждую ночь. Но, по крайней мере, тут не было никакого обмана. Мы не клялись друг другу в вечной любви и не собирались жениться. Мы делали это, женщины и мужчины, только по любви. Но так!.. После того, что ты сделал, независимо, придет к тебе Мабели сегодня или нет, она станет просто продажной шлюхой.

Наступило молчание. Клаас сидел в седле, тяжело дыша, прислушиваясь к отголоскам собственного голоса и думая, какого дурака он свалял Он не оставил Феликсу никакого выхода, никакого пути к компромиссу или возможности спасти лицо. И он отлично знал, даже если Феликс не подозревал об этом, что именно заставило его так поступить.

— Отлично, — заявил Феликс на это. — Тогда выкупи ее у меня. И не каким-нибудь векселем на банк Медичи. Наличными. Сегодня же вечером.

И вновь молчание. Затем:

— Как скажешь, — отозвался Клаас негромко. — Тогда надеюсь, ты простишь меня, если я потороплюсь домой. У меня будет много дел.

Он отпустил поводья Феликса и пришпорил лошадь, переводя ее сперва на рысь, а затем пуская в галоп. У деревьев лакеи проводили его взглядом, затем обернулись к Феликсу. Но Феликс, как он и ожидал, не последовал за ним.

* * *

День еще не подошел к концу, когда Клаас въехал в Брюгге через Гентские ворота, на несколько часов опередив своих спутников. Изначально он планировал, и до сих пор оставался при этом мнении, что именно Феликс первым должен дать отчет о Лувене своей матери. Поэтому он обрадовался, узнав, что демуазель де Шаретти с дочерьми отсутствует, несмотря даже на то, что Хеннинк набросился на него, едва он поставил взмыленную лошадь в конюшню.

Вопли продолжались всю дорогу по двору. Насос вновь сломался. В одном из чанов обнаружилась протечка. Трое рабочих подрались, а остальные теперь ходят мрачные, как туча. Человек, который продал не так давно какую-то недвижимость вдове, желает получить ее обратно и утверждает, что способен доказать, будто сделка была незаконной. В мешках пряжи обнаружилась гниль. Вдова назначила нового стряпчего. Флорентийцы, лукканцы и даже секретарь папского легата по очереди являлись к вдове, чтобы осведомиться, когда наконец посыльный Шаретти отправится в Италию, потому что их ящики с депешами уже переполнены. Его ждет пакет из Милана с печатью того лысого лекаря. И, когда бы Клаас ни появился, Ансельм Адорне желает немедленно видеть его. — Вот это возвращение! — воскликнул Клаас Хеннинк, похоже, решил, будто он жалуется, но, конечно же, это было не так. Восторг переполнял его при мысли о том, сколь многое предстоит привести в порядок. Бегом бросившись в дом, собирая приветствия и дружескую ругань со всех сторон, он первым делом взялся за письмо Тоби.

Он читал его, пока снимал с себя дублет. На середине прервался и перечел вновь. При этом выражение его лица было таково, что привело бы Хеннинка в ярость. Затем, повязав фартук, он направился вниз, чтобы починить насос Пока он был занят этим, четверо работников по очереди подошли, чтобы на что-то пожаловаться, пока их не заставил вернуться к работе щеголеватый молодой человек с серпообразным носом, в длинном платье до середины лодыжек, который решил, что перед ним, должно быть, Клаас.

Клаас признал это, выпрямляясь и вытирая руки. Он давно предлагал вдове назначить кого-нибудь в помощь Юлиусу, пока тот в отъезде. Было три кандидата, все с отличной репутацией. Стало быть, вдова выбрала одного из них. Он надеялся, что ее выбор был верным.

Остроносый молодой человек, которому на вид было лет под тридцать, заявил:

— Я мессер Грегорио. Я уже послал за мастером, чтобы починить насос. А сейчас я бы предпочел, чтобы ты прошел прямо ко мне в кабинет и сделал доклад по Лувену. Демуазель де Шаретти скоро вернется. Она пожелает услышать все как можно скорее.

Да, выбор был верный. Сын ломбардца, друга покойного отца демуазель, изучал юриспруденцию в Падуе. Несколько лет был младшим секретарем в Сенате Венеции. Вернулся домой в Асти, затем во Фландрию, где его отец был ростовщиком. Привычный, судя по всему, иметь дело лишь с вышестоящими.

— Иду, мессер Грегорио, — отозвался Клаас. — Jonkheere Феликс желал также присутствовать при отчете демуазель. Он будет здесь через час.

Стряпчий, незнакомый с Феликсом, помолчал.

— Тогда можешь закончить с насосом, — объявил он, наконец. — Но ты должен быть в кабинете, когда появится jonkheere Феликс.

Клаас кивнул. Дождавшись, пока стряпчий скроется из виду, он проверил насос, который теперь работал, как надо. Затем позвал кого-то из подмастерьев, чтобы тот все убрал за ним, а сам вернулся в дом, чтобы привести себя в порядок и переодеться в свой синий камзол, после чего, прихватив послание Тоби, взял мула из конюшни и потрусил в особняк Адорне. По пути он успел заехать еще в два места.

* * *

Едва лишь Марианна де Шаретти вернулась домой, как ее новый поверенный, мейстер Грегорио, сообщил, что Клаас появился ненадолго, однако, невзирая на приказ, так и не пришел с докладом. А молодой хозяин, ее сын Феликс, по-прежнему в пути и еще не прибыл.

Клаас вернулся без Феликса. Что-то случилось. Феликс попытался уволить Клааса? Клаас поступил на службу к кому-то другому и вернулся только за вещами? Нет. В таком случае он бы дождался встречи с ней.

Своему новому поверенному она выделила комнату с письменным столом, прежде принадлежавшую Юлиусу, и сейчас, поблагодарив, она велела Грегорио вернуться к себе и ждать, пока его позовут.

Затем направилась в собственный кабинет, по пути узнав от Хеннинка, что насос починен, но беспорядки в красильне продолжаются. Он ни словом не упомянул о Грегорио, а стало быть, по-прежнему оставался недоволен им. Судя по тому, что именно Клаас починил насос, и все, с кем он общался, пребывали в добром расположении духа, это означало, что он никуда от них не уходит. Это понравится Катерине, даже если не понравится Тильде. Марианна де Шаретти раскрыла свои учетные книги и постаралась сосредоточиться на делах.

Наконец объявился Феликс. Весь в лохмотьях, — похоже, он охотился с придворными дофина. Он пустился в длинный и занимательный рассказ об этом. Судя по тому, что сын ее ни словом не обмолвился о Клаасе, он, вероятно, уже узнал от Хеннинка, что тот вернулся, но пока не говорил с хозяйкой. Прежде чем она успела спросить его об этом, новый стряпчий Грегорио постучался в дверь. Верно, она ведь сама просила, чтобы он присутствовал на их встрече. Ему следует знать, что происходит в Лувене. Не успел мейстер Грегорио усесться, как дверь распахнулась рывком, и на пороге обнаружился приятель Феликса, Джон Бонкль. Демуазель де Шаретти воззрилась на него в изумлении. Тот застыл, заливаясь румянцем.

— Демуазель, прошу прощения. Мне сказали, что Феликс здесь.

— Совершенно верно, — подтвердила мать Феликса. — Но боюсь, что он очень занят? Это что-то срочное?

— Нет. То есть да. — Джон Бонкль никогда не славился живостью ума. — Феликс, он требует восемь шиллингов до вечера. Я не могу ему заплатить, ублюдок.

Испуганно округлив глаза, Феликс указал ему взглядом на мать. Джон Бонкль побледнел.

— То есть… Прошу прощения. Это у меня случайно сорвалось, демуазель. Но Феликс, я правда не могу расплатиться.

— Что заплатить? Почему?

— Заплатить тебе за него, за нее, — попытался объяснить Бонкль. — Ну, в общем, ты понял.

— За что мне заплатить? — переспросил Феликс. И медленно залился краской.

— Простите, демуазель… — обернулся к ней Джон Бонкль. — Но Клаас сказал, что я должен заплатить ему до вечера восемь шиллингов, иначе…

— Что иначе? — мягко осведомилась Марианна де Шаретти.

Наступило молчание.

Марианна де Шаретти поднялась с места. Взяв ключ из связки на поясе, она отомкнула один из сундуков у стены. Оттуда достала мешочек и настольные весы, которые установила на столе. Развязала мешочек, и на зеленое сукно высыпалась стопка серебряных гротов. Она выложила их на весы, несколько монет убрала, и наконец, взвешенные пересыпала в новый мешочек. Весы она установила поверх стопки подписанных обязательств, рядом с которыми лежал лист с расценками красильни, где цены были аккуратно вписаны в столбик напротив образчиков окрашенной пряжи. Все очень по-деловому.

— Весы проверяли совсем недавно, — заявила она Джону Бонклю. — Полагаю, ты можешь им доверять. — Она по-прежнему говорила очень мягким тоном, держа мешочек с серебром на ладони. — Я должна отдать это тебе, или Феликсу, или Клаасу?

— Мне, — поспешил с ответом Феликс.

Она устремила взор на своего первенца, давно повзрослевшего.

— С удовольствием. Но, разумеется, тебе придется объяснить, на что пойдут эти деньги.

Молчание. Затем Феликс неохотно подал голос.

— То есть, на самом деле, это Джону. Я перед ним в долгу.

Она покосилась на Джона.

— Верно?

Тот кивнул, похоже, на время утратив дар речи.

— Тогда, — произнесла мать Феликса, — я буду рада вручить тебе эти деньги от имени моего сына. Он постепенно расплатится со мной, и я потребую очень невысокий процент. Ты доволен, Джон?

Тот опять кивнул.

— Тогда мы с тобой прощаемся, — сказала ему Марианна де Шаретти. — Ну что ж, Феликс, теперь расскажи мне, что происходит в Лувене. Во всех подробностях. Со всеми цифрами и подсчетами. Начинай с самого начала и поведай нам все.

Она полагала, хорошо зная Клааса, что тот по крайней мере попытается должным образом подготовить ее сына Однако Клаас явно ничего подобного не сделал.

К тому времени, как верхом на муле Клаас въехал во двор, разговор был уже закончен, и кабинет опустел. Феликс сбежал в свою любимую таверну, мейстер Грегорио отправился к себе заниматься делами, а демуазель де Шаретти устроилась у огня в своей излюбленной гостиной, где когда-то застала ее Кателина ван Борселен.

О возвращении Клааса она узнала, когда горничная, просунув голову в дверь, осведомилась, готова ли хозяйка принять его. Разумный ход, чтобы не настраивать против себя других ее подчиненных, которые по положению были выше бывшего подмастерья.

По правде сказать, она полагала, что ей не следовало бы принимать его в гостиной наедине. Мейстер Грегорио, к примеру, понятия не имел, что Клаас живет в ее доме с самого детства, или что в прошлом году она сидела у его постели, когда он был ранен. Или была рядом, когда мстительный вельможа изуродовал ему лицо.

А вот и он. Широкая, ничем не омраченная улыбка, волосы, обвисшие и прилипшие ко лбу, словно водоросли, от пота и от жары. Она поморщилась. Улыбка сделалась еще шире.

— Мне следовало бы извиниться, но это запах денег.

Не вставая со стула с высокой спинкой, она покосилась на него.

— Я бы предпочла получить обратно свои восемь шиллингов.

Соображал он быстро.

— А, Джон Бонкль? Кто ему заплатил? Надеюсь, не вы?

— Судя по всему, этот долг лежал на всем семействе Шаретти, — отозвалась она. — Хотя я так и не поняла, кто, когда и почему задолжал такую сумму. Я уяснила лишь, что именно ты желаешь ее получить. Феликсу я сказала, что он расплатится со мной, когда сможет.

Запрокинув голову, он принялся смеяться.

— Феликс никогда меня не простит. Мы поссорились по дороге. Но я все поправлю.

— Полагаю, что да, — согласилась она. — Но хочу тебе сказать, что я не имею ни малейшего представления, что произошло в Лувене, за исключением ухода Оливье и того, что Феликс поставил на его место какого-то новичка. Он вообще был там?

— Да, — подтвердил Клаас. — Но ему нелегко улавливать все подробности. Это придет. И если демуазель желает, я могу рассказать ей, как я вижу это.

— Я желаю, чтобы мне хоть кто-нибудь что-нибудь сказал, — заявила Марианна де Шаретти. — Полагаю, тебе лучше сесть вот там, не слишком близко. И расскажи мне также, что ты имел в виду, говоря о запахе денег.

Так что он рассказал ей не только о Лувене, но также о Тоби Бевентини и его дяде, и о Квилико, и о крестнике Папы Римского, и о Проспере Камулио де Медичи. И о миланских и константинопольских родичах Николаи Джорджо де Аччайоли, грека с деревянной ногой, который, собственно, и стоял у истоков всей этой затеи.

Она выслушала его до конца сидя совершенно неподвижно.

— А теперь ты говоришь. — Тобиас обнаружил эти залежи?

— Да, — подтвердил Клаас. Он раскраснелся, дыхание участилось, а глаза горели. — Я не думал, что ему удастся, или что он захочет поделиться с нами. Ему помог мессер Проспер. Он посол на службе миланского герцога, но также близкий друг Адорне.

— Значит, и Ансельм Адорне знает об этом? — уточнила она. — Вот откуда твой выигрыш в лотерею. А я так поняла из твоих слов, что монополия принадлежит венецианцам.

— Пока что да, — подтвердил он. Воодушевление было уже не столь явным. Она не выказывала особого восторга, и он продолжил, словно делая самый обычный доклад: — Генуэзцы не знают точного местонахождения этих залежей… Только что это где-то в папской области. Точные сведения о месте, объемах и качестве этих месторождений будут подготовлены и заверены нотариально весной. Исключительно для сведения венецианцев. Тогда они заплатят нам.

— Каким образом?

— Несколькими способами. Это еще предстоит обсудить. Вот почему мне нужно вернуться в Милан. По крайней мере, одна из причин.

— Понимаю. — Она по-прежнему сидела на стуле неподвижно, сложив руки на коленях. — Стало быть, ты говоришь о том, чтобы заполучить долю прибылей от единственного в мире запаса квасцов?

Он коротко пояснил:

— В лучшем случае на два года Может, и меньше. Но выгода несомненна. А эти деньги позволят вам развить свое дело в нечто действительно стоящее.

— Ах, да дело… Возможно, нам стоит поговорить о более приземленных вещах. К примеру, о том, как идут дела в красильне. Возможно, ты слышал о наших проблемах?

Его возбуждение теперь улеглось совершенно, и все же Клаас держался как ни в чем ни бывало.

— Да. Они не смогли отыскать того человека, который обычно чинит наши насосы. Протекающий чан нужно будет заменить. Мелкие неприятности. Ваш мейстер Грегорио с ними справится.

— И ты слышал также, — продолжила она, — о ссорах среди работников и о недовольстве Хеннинка. Это все из-за мейстера Грегорио. Он был одним из тех, кого ты предлагал на это место. Я уверена, что он подходит лучше всего для этой работы, но с людьми он управиться не в состоянии. А в курсе ли ты насчет этого иска по недвижимости?

— Я все уладил, — отозвался Клаас. — Зашел туда по пути к мейстеру Адорне. Они допустили ошибку. Мейстер Грегорио также сразу понял бы это. Он все уладит.

— То же самое говорю себе и я, — подтвердила Марианна де Шаретти. — Больше того, когда я обнаружила, что возможны неприятности, то поговорила с ним, и с Хеннинком. Похоже, я что-то сделала неправильно. А как насчет Лувена?

— Оливье обманывал вас, как я и говорил. Более того, ему, похоже, за это заплатили. Вот почему я взял с собой Кристофеля. Разумеется, он не получил постоянного назначения. Вы должны сперва сами встретиться с ним и принять решение. Но он способный и порядочный работник, и я предупредил его о возможных хищниках.

— Я так понимаю, что ты говоришь о Джордане де Рибейраке? — переспросила она. — Во время нашего последнего разговора ты заявил, что он тебя не слишком тревожит.

Он поджал губы.

— Не знаю точно, о ком я веду речь. Но у преуспевающих людей всегда есть соперники. Лучше проявить осторожность.

Марианна де Шаретти откинулась на спинку стула и взглянула на него.

— И когда же ты возвращаешься в Италию? На будущей неделе?

На сей раз он не стал играть лицом.

— Не прежде чем состоится турнир Белого Медведя.

— Стало быть, через две недели. После чего у меня останется предприятие в Лувене, над которым нависла угроза со стороны и во главе которого стоит какой-то незнакомец. Останется красильня в Брюгге, где также хватает неприятностей в отсутствие прежнего стряпчего, на место которого заступил теперь другой незнакомец. Вероятно, вполне способный, но по чьей вине сейчас мои работники ссорятся между собой. Я приобрела недвижимость, которая повлекла за собой проблемы с законом. Организовала посыльную службу, тайны которой означают не только деньги, но и большую опасность. Я влезла в долги. Наемники моего супруга из маленького отряда, призванного защищать в пути других торговцев или вельмож, теперь призвали на службу втрое больше солдат, приобрели оружие и доспехи и сделались участниками полномасштабной войны, возложив на меня ответственность за все убийства, возможные судебные иски от понесенных потерь, включая те, что будут вызваны спорами между двумя соперничающими капитанами.

Она бросила взгляд на Клааса, стараясь, чтобы в голосе не сквозила усталость.

— Ты предложил все это. Я согласилась. Я планировала это с тобой вместе. Я польщена и благодарна Ты был совершенно прав: я хочу быть богатой. Хочу, чтобы мое дело расширялось и процветало; я хочу передать в наследство нечто значительное нашему с Корнелисом сыну. Ты полагал, что я смогу управлять всем этим, а позднее — Феликс займет мое место.

Она вновь помолчала, тщась унять дрожь в голосе.

— Но, дорогой мой, я не могу управиться с этим. Как бы сильно все они ни старались: Кристофель, и Грегорио, и Хеннинк, и даже Асторре, Томас и Юлиус, там, в Италии, они недостаточно умны, чтобы помочь мне в должной мере. Что же касается Феликса, то я знаю, и ты теперь знаешь… Он не способен на это, не желает этого и, полагаю, никогда не будет способен на большее, кроме как выкачивать из нас деньги, всякий раз, когда ему понадобятся восемь шиллингов на… на что там ему понадобились восемь шиллингов. Она взглянула ему прямо в глаза.

— Я не способна управлять компанией в таком виде. Твоя восхитительная задумка, весь этот план, который должен был сделать меня богатой, мне не по силам. Я никак не могу согласиться на это.

— Я надеялся, что Феликс будет развиваться быстрее, — заметил Клаас. И, почувствовав ее раздражение, поспешил добавить: — Ладно, да, я знаю. Он не скоро придет к этому. Но у него есть стержень. Я видел. Не ожидайте от него слишком малого. Отчасти и в этом корень проблемы.

Он замолчал, и тогда она подала голос:

— Вот это мне от тебя и требуется. Честная оценка. Относительно меня самой — тоже.

И вновь молчание. Нахмурившись, он посмотрел в огонь.

— Да, вы отлично справляетесь с уже устоявшейся командой. Но вам недостает опыта, как создать новую. Это не ваша вина. И к тому же все слишком разбросано. Я хотел предложить, чтобы как только Кристофель все поправит в Лувене, вы бы продали тамошнюю красильню и залоговую контору, а сюда перенесли только меняльную и ссудную часть, чтобы управлять ими из Брюгге. Через полгода все работники попривыкнут друг к другу, а вы — к ним.

— Но мы ведь сошлись на том, что я не в состоянии в одиночку удержать все в руках на полгода, — возразила она. — И даже после… Самые лучшие команды распадаются и требуют замен. С этим мне также не справиться. И даже будь у меня прямо сейчас в руках самая лучшая в мире команда ей не под силу охватить тот замысел, который ты предлагаешь насчет этих квасцов.

Он по-прежнему хмурился в задумчивости.

— Верно, этим я займусь сам. Разъезды для меня не составляют труда. Но вы правы, необходимо, чтобы здесь, в Брюгге, все было отлажено как можно лучше.

Он ждет от нее каких-то предложений? Она неуверенно промолвила:

— Когда ты вел себя совершенно безответственно, то отцы города желали избавиться от тебя. Но, понаблюдав за тобой последние семь недель, теперь, я думаю, они не станут возражать, чтобы ты остался.

Клаас покачал головой.

— Да, до сих пор я ухитрился не угодить за решетку. Но трудность не в этом.

— Твои договоренности? — перебила она. — Но ведь мы могли бы подыскать другого человека, который управлялся бы с курьерами.

Он улыбнулся, по-прежнему не глядя на нее.

— Где вы найдете того, кто справится с шифрами? Мне уже известно слишком многое. Медичи никогда не согласятся на замену. Дофин тоже. К тому же все, что я могу узнать — это на пользу компании, а не в убыток. Вероятно, я даже сумею выкроить достаточно времени между поездками, чтобы навести порядок здесь, в Брюгге, пока новые работники не притрутся друг к другу. Но настоящая преграда в том, что даже последние работники и подмастерья не станут слушаться моих приказов, не говоря уже о Хеннинке и мейстере Грегорио. Или, хуже того, Феликс, Асторре, Тоби и Юлиус. Вам нужен кто-то вроде Грегорио, или такого человека, каким Грегорио мог бы стать. Человек умный, наделенный властью. Я не могу управлять компанией. Я не могу навязываться бюргерам и вельможам. Мне девятнадцать лет. Я низкорожденный, необразованный подмастерье. Людям это не понравится.

Подняв глаза, он улыбнулся, и она неожиданно сказала ему то, чего не желала говорить никогда. Это получилось очень просто, потому что вокруг было так тихо, а они попросту дружески болтали у огня.

— Ты мог бы повысить свой статус благодаря женитьбе. Она хорошо знала его, знала, что прирожденный комик — это всегда прирожденный актер. Ей не суждено было понять, потому что он не позволил ей этого заметить, думал ли он о такой возможности, надеялся ли, что она предложит это, или опасался такого предложения.

Она не льстила себе мыслью, что он когда-нибудь желал услышать нечто подобное. Так что его взгляд, устремленный на нее, сказал лишь одно: что он, в свою очередь, пытался понять, что двигало ею на самом деле.

— Не бойся, — поспешила она заверить. — Настоящий брак был бы чем-то вроде кровосмешения, не так ли? Я говорю лишь о формальностях.

Он глубоко вздохнул, торопливо, словно она обвинила его в грубости.

— Прошу прощения. Такой вопрос… Об этом нельзя рассуждать с легкостью.

Что видят его глаза в ее глазах? Насколько могла, она старалась удержать на лице выражение любезного, безликого дружелюбия.

— Я лишь хочу, чтобы ты подумал об этом. Возможно, тебе следует сесть поближе. Этот разговор не для чужих ушей.

По его улыбке она догадалась, что он все понял. Она хотела разглядеть его получше. Хотела подтвердить, что он верно оценил ее намерения. И он прекрасно понимал, что она желает лишь, чтобы он поставил свой стул поближе, — но не слишком. Так он и сделал, и уселся, сложив руки на коленях. В свете камина шрам на его лице дрожал, словно кнутовище хлыста.

— Насколько смогу, я постараюсь дать вам незаинтересованную оценку, — начал он наконец. — Это приведет в ужас всех тех, кто работает на вас. Лучшие из служащих вознамерятся уйти. Худшие останутся, надеясь воспользоваться положением. Те, кто уйти не могут, станут работать крайне неохотно, как на вас, так и на меня. Ваши дочери будут огорчены и напуганы, а Феликс уйдет из дома либо в поисках сочувствия со стороны друзей, либо даже с желанием уехать за границу.

— Суровая картина, — промолвила она. — Но продолжай. Что случится дальше?

— Вы и сами это знаете. Деловые люди города примут меня, потому что у них не будет выбора. Но их семьи — дело другое. Очень скоро вы обнаружите, что друзья ваши далеко не столь гостеприимны, как прежде. И не рвутся навестить вас дома. Очевидно, компания много выиграет от тех сведений, которые я буду собирать в своих путешествиях; но обычные торговцы перестанут пользоваться моими услугами. По мере того, как дела компании будут идти все лучше, соперничество сделается ожесточенным. Поставщики и конкуренты, которые прежде относились к вам снисходительно, только и будут думать, как злоупотребить нашим доверием. Вы потеряете всех друзей, и то же самое произойдет со мной.

— Да, разумеется, — сдержанно отозвалась она, поднимаясь с места. — Ты дал мне полный ответ. Никто от этого не выиграет. Значит, я буду продавать. — Он вскочил так быстро, что она вдруг осознала, о чем он может подумать. — Разумеется, я собираюсь позаботиться о твоем будущем.

— Боже правый, неужто вы решили, будто я заподозрил вас в желании заставить меня сделать что-то против моей воли? Вы заботились обо мне с самого детства. Сейчас я способен и сам позаботиться о себе. Но больше всего мне хотелось бы при этом заботиться о вас и о вашей компании.

Она подняла на него взор.

— Прости. Но я так продолжать не могу. Уж лучше я все продам, пока еще могу чувствовать гордость за свое дело и за самое себя.

На это он ответил лишь:

— Прошу вас, присядьте. — Она с сомнением посмотрела на Клааса, и тогда он, приблизившись, сам подвел ее к стулу, усадил и опустился на пол поблизости. В точности как прежде сидел ребенком Феликс. — Если вы все продадите, то что будете делать с деньгами? Купите роскошный особняк? Станете приглашать в гости жен торговцев? Собирать книги? Дарить Феликсу лошадей и доспехи, о каких он только попросит? Увлечетесь вышиванием? Все эти люди там, снаружи, останутся без работы, если только новый хозяин не примет их обратно. У вас же не останется никакого занятия, интереса к жизни, места в обществе, кроме того, что положено богатой вдове. Этого вы хотите? Да вы же умрете от скуки через год!

— Каков же выход?

— Через полгода я сколочу вам команду, которой можно доверять. Я всегда буду помогать вам с заменой людей, если понадобится. Я буду проводить здесь все время, сколько смогу. Назначьте меня поверенным, помощником управляющего, своим лакеем, кем угодно. Вы можете сделать это.

— Да, конечно, могу, — промолвила она. — Я могу указывать Кристофелю, что делать. Продать все в Лувене. Перевести сюда, — как ты сказал? — ссудную контору, чтобы развивать ее в Брюгге. Обучить Грегорио. Открыть подвалы в новых домах. Следить за Феликсом, — если он уцелеет после этого турнира, — чтобы он не пустил по миру таверну. И играть свою роль в мировой торговле квасцами. Все в одиночку. Разумеется, я способна на это.

У нее так саднило горло, что голос невольно срывался. Она замолчала.

Клаас отвернулся, но ей ни к чему было доставать платок. На щеках не было слез, хотя глаза немного пощипывало от яркого света. Волосы Клааса уже вполне просохли рядом с очагом.

Если их расчесать, они станут прямыми и гладкими, только со странными колечками и завитушками на концах, словно кто-то специально теребил их пальцами, чтобы запутать.

Когда он был моложе, вместе с прочими подмастерьями ему приходилось приводить себя в порядок к воскресной мессе, и ей нравилось наблюдать за этим мальчишкой, выделявшимся среди остальных ростом, улыбчивым лицом с ямочками на щеках и добродушным, все подмечающим взглядом. Она расчесывала ему волосы, когда он лежал в горячке, раненый. Тобиас лечил его.

Это была одна из причин, почему Марианна де Шаретти предложила лекарю работать на нее.

Клаас всегда пользовался успехом у женщин. Она это знала И это соображение было не последним в его резком отказе, хотя он и не высказал его вслух. Но в душе она не могла притворяться, что это не так. Разумеется, ее молодой супруг не стал бы позорить жену, заводя интрижки в Брюгге. Но в других краях — почему бы и нет? Она не стала бы навязывать ему целибат. Что, если она проживет еще лет двадцать? В этом году ей исполнится сорок.

Вслух она об этом не сказала, но все последствия, описанные им, разумеется, приходили на ум и ей. Ее не тревожило презрение жен прочих членов гильдии. У нее не было близких подруг. Разумеется, Тильда будет очень огорчена. Да и с Феликсом придется нелегко.

Разумеется, они могут потерять таких людей, как Юлиус и новые управляющие, ибо те могут счесть себя униженными. Однако сам Клаас с его талантами способен уменьшить силу удара, заставить людей принять его, обаять Тильду и, возможно, даже уговорить Феликса.

Если работники уйдут, он подыщет других. Он сказал, что торговцы попытаются осложнить ему жизнь? Но в таком случае она не сомневалась в исходе состязания. Ей оставалось лишь задаться вопросом, как она не раз уже делала прежде: почему многие неглупые люди не разглядели того, что было так очевидно ей самой?

Впрочем, некоторым это удалось. Но именно Клаас сам дал им подсказку. А это означало, что он также устал от простых задач и простого окружения, а, возможно, даже от простых друзей. Стоит ему задуматься над этим, и он осознает, что не будет по-настоящему скучать по ним. Хотя, разумеется, он думал об этом. В тени безликих возражений крылись другие, глубоко личные.

Он дал ей время прийти в себя, и она пришла в себя.

— Мне следовало сразу сказать, как я горжусь тобой, — заявила Марианна де Шаретти. — Ты должен понимать, что единственным, кто оказался слишком слаб и не справился, так это я. Ты оказал мне услугу, которой я не заслуживала, и у меня нет достаточных способностей, чтобы воспользоваться ее плодами. Но ты думал, что я смогу. И я чувствую себя польщенной.

Обхватив руками колени, он сидел и смотрел в огонь. Аккуратно заштопанная дыра на дублете вновь слегка разошлась на спине.

Заслышав ее голос, он слегка обернулся, однако не меняя позы. Марианне де Шаретти показалось, что лицо его странным образом сделалось старше. Он заговорил так, словно и не слышал ее:

— У вас ведь были претенденты на вашу руку.

Смелый вопрос, — ведь ответом должно было стать признание. Ей не хотелось гадать, что стояло за этим.

— Никто из них мне не нужен.

Он медленно произнес:

— Из этих двух вариантов, в конечном итоге, брак будет менее неприятен, чем продажа компании.

Несмотря на внутреннюю дрожь, она вдруг обнаружила, что смеется.

Он заметил это и также с улыбкой продолжил:

— Для вас, я хотел сказать. Поначалу это будет все равно что попросить бургомистра и эшевенов лечь в постель с феликсовым дикобразом. Такая затея потребует тщательной подготовки, внимания и большой работы в течение долгого времени, и нужно быть готовыми ко многим отказам и даже грубостям.

А ведь мне придется почти сразу уехать, оставив вас наедине со всеми неприятностями. Но если этот Грегорио и впрямь такой человек, каким кажется, я готов отчасти посвятить его в наш замысел касательно квасцов. Это привяжет его к нам, и он вам поможет.

Должно быть, на лице ее отразилась тревога, потому что он внезапно осекся.

— То есть, если, конечно, я могу вновь вернуться к этой теме? Я не подумал, что вы могли закрыть ее окончательно. К примеру, вы даже не дали мне возможности составить список всех преимуществ нашего партнерства. Я всегда восхищался вами и уважал вас. Это самое основное. На самом деле, полагаю, что других причин и не требуется. При необходимости, я мог бы встретиться с епископом Коппини на предмет церковного разрешения, ведь между нами существует отдаленное родство. То есть я являюсь незаконнорожденным внуком первой супруги мужа вашей покойной сестры. Верно?

Он был готов в любой момент изменить это решение. Указав на это родство, он таким образом напоминал ей, что этот фактор также следует учесть, помимо разницы в возрасте и общественном положении. Однако даже столь неравные браки порой заключались в богатых семействах, если была необходимость, скажем, объединить владения или дать жизнь наследникам.

Разумеется, к ней это не относилось. Но с помощью брачного контракта она приобретет для своей компании все его способности и таланты. У нее имелся Феликс, основной наследник, а также две дочери. Он сам, возможно, дал жизнь не меньшему числу незаконнорожденных детей. Впрочем, об этом она едва ли когда-нибудь узнает.

Марианна де Шаретти внезапно осознала, что размышляет над этой идеей, словно все происходило по-настоящему, и он окончательно принял ее предложение, хотя на самом деле это было не так.

Она поднялась со стула. Стоило ей шевельнуться, как он также поднялся с места, держась чуть поодаль и даже без тени улыбки.

— Мы можем говорить начистоту? — обратилась к Клаасу Марианна де Шаретти. — Этой компании нужен мужчина во главе. И я предложила тебе занять это место, женившись на мне. Готов ли и желаешь ли ты этого?

Она не могла знать, выглядит ли сейчас такой же усталой, как чувствует себя. По нему усталость была незаметна он казался лишь чуть более притихшим, чем обычно. Он не пытался подойти ближе. От него по-прежнему пахло лошадьми, кожей и потом, но она больше не морщила нос.

— Я все обдумал. Это наилучшее решение, — объявил он наконец. — Наилучшее и для меня тоже. По крайней мере, сейчас мне так кажется. Вероятно, какие-то соображения пока ускользают от нашего внимания, потому что час уже поздний, а мы проговорили очень долго. Думаю, на сегодня нам следует сделать передышку. А затем завтра поутру, как только пожелаете, возможно, вы бы послали за мной? — Он вновь не спускал взора с ее лица. — Не сочтите это неблагодарностью. Я понимаю, что вы мне предлагаете. Я хочу, чтобы вы подумали об этом еще раз.

— Согласна. Я понимаю. Тебе самому требуется время. Тогда, если желаешь, оставим эту тему, пока ты не будешь готов к ней вернуться.

Он отозвался тут же.

— Нет, завтра поутру.

— Тогда я пришлю за тобой завтра.

Напряжение внезапно покинуло его лицо. Он ободряюще улыбнулся, затем, мгновение помявшись, промолвил.

— Тогда позвольте мне пожелать вам доброй ночи, моя госпожа. И пусть она не будет ни тягостной, ни печальной. Что бы из всего этого не вышло, ничто не сможет повредить вам, если я смогу этому помешать.

Моя госпожа, — так он назвал ее, — не слишком церемонно, но и не фамильярно. Клаас всегда знал, как следует поступить. Или почти всегда.

— Доброй ночи, — отозвалась она.

Он улыбнулся и вышел из комнаты. Глядя на закрытую дверь, Марианна де Шаретти задалась вопросом, что еще он мог бы ей сказать. Какой совершить жест… И осознала, что никакого.

Ночь для них обоих — чтобы поразмыслить как следует. А завтра встреча, как можно раньше поутру, чтобы избавить их обоих от тягостного смущения. Или — кто мог бы винить его? — по совершенно резонным причинам. Если он все же решится заключить эту пугающую сделку с Венецией, ему необходимо собрать важные сведения и сделать массу подсчетов прежде чем отбыть в Италию. И это помимо всех прочих забот, включая Феликса.

Марианна де Шаретти вновь опустилась на стул. Голову в высоком чепце запрокинула на спинку, а руки скрестила на груди, лишь сейчас, с запозданием, ощутив, что сердце ее бьется, словно барабан. Она заставила его сделать это. Но он не пожалеет. Никогда. Никогда.