Звон полуденного колокола не донесся до слуха Феликса де Шаретти, который, страдая от потери денег и девушки, предпочел залечивать раны, нанесенные его самолюбию, в Портерслоджи, где собирались члены Общества Белого Медведя. Того самого общества, символ которого, расположенный на углу здания, некогда, по слухам, обнимал этот глупец Клаас, после того как переплыл канал и забил до смерти драгоценную гончую Саймона Килмиррена. Но это было еще в те времена, когда болвану Клаасу еще хватало ума веселить его, когда он еще не указывал Феликсу, что можно делать, а чего нельзя, с такими девицами как Мабели. По правде сказать, Феликс на самом деле ничуть не жалел, что избавился от нее. Оказалось, что у нее не было ни малейшего желания расставаться с Джоном Бонклем, и сам Джон Бонкль не хотел расставаться с ней. Просто они с Янникеном тогда слишком много выпили.

Сегодня Феликс старался не слишком налегать на пиво, чтобы произвести благоприятное впечатление. Общество Белого Медведя, устраивавшее турнир после Пасхи, являлось братством избранных, куда доступ был открыт лишь знати и самым состоятельным горожанам. Торговцы тканями, шелком и мехами с трудом завоевывали право на членство, — ну и, разумеется, крупные владельцы недвижимости. Членов ремесленных цехов здесь не слишком одобряли, хотя Братство делало исключение для содержателей постоялых дворов и владельцев больших меняльных контор. Будучи сыном менялы, Феликс подходил под эту категорию. О красильне и сукновальне он не обмолвился ни словом. Вот почему ему страшновато было входить в этот красивый особняк прямо напротив моста через канал и приветствовать там тех людей, которых он нередко встречал в обществе своей матери, и принимать их приглашения на бокал вина.

Ему пришло на ум, что если он намерен приходить сюда чаще, то ему понадобится больше денег. Ему и без того требовались немалые средства, если он намеревался подготовиться к турниру как положено. Да, у него были доспехи и кое-какое оружие. Но нужны будут еще копья, а также запасной щит. И наконец, самое главное — лошади.

Их нужно иметь не меньше двух, крупных, сильных и специально обученных. Один такой жеребец имелся у них на конюшне; он прежде принадлежал отцу Феликса, хотя тот, разумеется, не участвовал ни в каких поединках, а садился в седло лишь для того, чтобы произвести впечатление на горожан, когда приходил его черед быть капитаном стражи на городских стенах. Чтобы купить второго, Феликсу придется влезть в долги. Он уже почти добился согласия от Уоллеса, но многие из его знакомых сами собирались участвовать в турнире. Брейдели и Меттенеи, Брадериксы и Халлевины, и Темсеки. Эта традиция передавалась у них от отца к сыну: принять участие в турнире и попытаться добыть рог или копье, или самого Медведя. В дни былой славы ради этого в Брюгге прибывал даже весь Бургундский двор. Такие люди, как Жак де Лален и Бургундский Бастард.

Феликс ощутил озноб, но героически отказался от очередного предложения выпить. Ему необходима лошадь получше и второй щит. Не может же он сражаться с великими рыцарями, вооруженный как попало? Он с жадностью прислушивался к разговорам о турнирах, впитывая все доступные сведения о том, как и где лучше к ним готовиться. Конечно, ему следовало бы явиться сюда с таким опытным членом братства, как, к примеру, Ансельм Адорне, хотя тот и выговаривал ему, как мальчишке, во время их последней встречи, — в тот раз, когда Клаас опрокинул в воду пушку, нырнул за энненом той девицы и сломал кому-то деревянную ногу.

Он заметил внезапно, как Ян Адорне машет ему из дверей, и решил, что, на худой конец, сойдет и тот. Конечно, в пятнадцать лет Ян еще слишком молод, чтобы участвовать в состязаниях. Но наверняка ему доводилось бывать в Портерслоджи с отцом. Феликс, в свою очередь, указал на бокал, приглашая молодого человека к нему присоединиться. От широкого жеста длинный рукав едва не перевернул кувшин. Он очень тщательно оделся для сегодняшнего дня: рукава, украшенные лентами, подбитый дублет под плащом, который, по словам портного, делал честь его груди. Памятуя о толпе, он предпочел надеть очень высокую шляпу, а не одну из широкополых. Жаль вот только, что ворот так жестко застегнут под подбородком, что почти невозможно взглянуть вниз, и он то и дело рукавами задевает людей, сидящих рядом.

Но Ян почему-то и не думал направляться к нему, а, по-прежнему стоя в дверях, делал какие-то странные жесты. Раздосадованный, Феликс протолкался поближе и понял причину. Их там собралась целая толпа. Бонкль, Серсандерс, Лоренцо Строцци среди прочих. Просто поразительно, как Лоренцо Строцци удается всякий раз ускользать со своего рабочего места. Или, может, колокол звонил на обед? Нет, он ведь уже обедал сегодня. С тех пор прошло немало времени.

Добравшись до двери, Феликс заявил:

— Нет, я к вам не выйду. Я занят. Чего тебе надо?

— Феликс! — только и промолвил Ян. Больше он не сказал ничего, и все остальные тоже не промолвили ни слова. Лица у них были какие-то странные, но, по правде, никто из его приятелей не отличался красотой. Однако сейчас и выражение лиц было каким-то необычным, словно они хотели что-то сообщить ему, и сами толком не знали, не то это отличная шутка, не то катастрофа. На миг он встревожился. Но тут же один из младших прихлебателей, толпившихся позади, прыснул с каким-то странным присвистом, словно кипящий рыбный котел, и согнулся пополам, держась руками за живот. Слюна попала Феликсу на пуговицы, и он с отвращением стряхнул ее.

Ладно, выходит, ничего страшного не произошло, если они так веселятся. Теперь Феликс окончательно уверился, что приятели просто решили над ним пошутить.

— Если вам нечего сказать, я возвращаюсь в зал. Очень глупо с твоей стороны, Ян, приводить такой сброд в клуб, куда ходит твой отец. Всего вам доброго.

Он развернулся, намереваясь уйти, но в этот самый миг один из городских эшевенов, обошедший его приятелей стороной, задержался в дверях, и Феликсу пришлось обождать. Когда дверь открылась вновь, то, к ярости своей, он услышал, как Ян Адорне принялся кричать. Это было невыносимо. Побелев от злости, Феликс обернулся в последний раз и рявкнул приятелям:

— Убирайтесь! Прочь! Все прочь! Я не хочу вас видеть!

— Феликс! — привзвизгнул Ян Адорне. — Клаас-подмастерье женился на твоей матери!

Дверь закрылась, но Феликс этого даже не заметил.

— Что?

Другой мальчишка немедленно повторил то же самое, тщательно выговаривая слова, как школьный учитель.

— Твоя мать вышла замуж за Клааса?

— За Клааса-подмастерье, — подтвердил голосок сзади, И третий:

— У Яна в доме. Сегодня утром.

Так вот она, их шутка Феликс почувствовал, как лицо его наливается кровью. За спиной у его так называемых друзей возчик с широкой ухмылкой остановил лошадь; и двое торговцев, которые, споря о чем-то, проходили мимо, задержались и оглянулись. А позади него дверь клуба распахнулась вновь, но на сей раз так и осталась открытой, и головы всех сидящих внутри обернулись к ним.

Не помня себя от гнева, Феликс двинулся прочь, расталкивая своих мучителей. Лицо его пылало.

— Я вам покажу Клааса и мою мать! — прошипел он. — Я вас научу, как приходить в мой клуб и насмехаться надо мной в присутствии моих друзей. Когда я с вами покончу, вы пожалеете о том, что родились на свет. А моя мать пойдет к твоему отцу Ян Адорне!

Перед таким натиском они поспешно расступились, и теперь стояли на другой стороне узкой улочки, не сводя с него глаз. За спиной у Феликса кто-то из городских богачей поднялся по ступеням клуба вместе со своим спутником и, посмеиваясь, вошел внутрь, но оставил дверь открытой. Спутник же его задержался, придерживая дверь, и вскоре к нему присоединились еще двое.

— Сходи сам и поговори с отцом Яна, — предложил Лоренцо Строцци. — Он скажет тебе. Это правда.

Им и прежде случалось подшучивать друг над другом. Ссориться и мириться из-за пустяков давно вошло в привычку, точно так же, как злиться и испытывать страх. Но все это было только в кругу равных, среди друзей, а не у входа в Портерслоджи. Сейчас же происходящее было столь чудовищно, что сама мысль о том, как он справится с этим, буквально парализовала Феликса, который никогда не отличался особой изобретательностью. При последних словах Лоренцо в желудке его, точно он съел что-то особенно отвратительное, вспыхнула острая боль, подобная молнии в летнюю грозу. Рассудок не ощущал ничего, кроме ярости. Он набросился на приятелей с кулаками, осыпая их бранью.

На сей раз они не бросились прочь, но и не пытались что-то доказать. Они молча принимали его гнев. Едва лишь кто-то пытался открыть рот, как Феликс тут же обрушивался на него. Лоренцо, первым пришедший в себя, из самых лучших побуждений попытался перехватить Феликса за запястье. Тот ударил его по руке.

— Ну, ладно, — обиделся Лоренцо. — Если не желает верить, это его дело. — И ушел прочь.

Мальчики помладше подошли ближе. Джон Бонкль не скрывал своего смущения.

— Ладно, хватит. Так будет только хуже. Тебе не следовало говорить ему об этом здесь, Ян.

Ян Адорне обернулся к нему.

— А что еще я мог сделать? Он же не хотел выйти к нам. Но ведь он должен знать, верно? А не то придет домой и обнаружит…

— …в постели… — выкрикнул один из младших мальчишек, тот самый, что первым начал смеяться.

— …своего нового папочку! — завизжал другой. — Клааса!

Заливаясь хохотом, они ухватились друг за друга, не в силах устоять на ногах. У входа в клуб Белого Медведя мужчины начали переглядываться между собой, а шум, доносившийся изнутри, заметно притих. Ансельм Серсандерс заметил это первым и, на сей раз успешно, подхватил Феликса за локоть.

— Вы все, пошли вон отсюда. Джон, помоги мне. Ян, тебе тоже лучше пойти с нами.

Феликса из жара внезапно бросило в ледяной холод.

— Что… — заикаясь, начал он. — Это ведь неправда?

Он шел по улице, с одной стороны его поддерживал Ян Адорне, а с другой — двоюродный брат Яна Ансельм и Джон Бонкль. Дублет его был нараспашку. На рубахе — пятно, а чулки казались влажными изнутри. Завсегдатаи Портерслоджи по-прежнему негромко переговаривались у него за спиной. Он ощутил приступ тошноты.

— Мне нужно… Ведь это не правда?

Они находились в самом сердце делового квартала Брюгге, но все же приятели подыскали для него уголок, где Феликса стошнило под улюлюканье подвыпивших моряков. После чего друзья отвели его на берег канала, усадили у самой воды и смочили платок, чтобы протереть ему лицо.

— Это самая гнусная шутка, — Феликс весь дрожал. — Это было мерзко. Это было грязно, отвратительно, несправедливо… — Слезы катились у него по щекам. — Вы могли бы выдумать историю получше. — Он заметил, как они переглядываются между собой. Булыжник у него в желудке начал подниматься к самому горлу.

— Я иду в таверну. Не хочу вас больше видеть.

Они не тронулись с места, и он также не шевельнулся. Затем все же сделал попытку приподняться. И, закрыв лицо ладонями, зарыдал.

Джон Бонкль обнял его за плечи и, нахмурившись, обернулся к Яну Адорне.

— Рассказывай. Он должен узнать обо всем, что тебе известно.

* * *

Хеннинк, удивленно косясь на непривычно нарядное платье хозяйки, сообщил ей, что jonkheere Феликс отправился в Портерслоджи. Хеннинк и все прочие пока ничего не знали. Вернувшись из особняка Адорне, Николас с демуазель прошли сразу внутрь и пока оставались там. Работникам нельзя сообщать эту новость прежде хозяйского наследника. А хозяйский наследник, как резонно заметил Николас, лучше пусть узнает обо всем в доме, чем на улице.

Мать Феликса хранила молчание, думая о том, что слухи уже начали распространяться по городу. И хотя меньше всего ей хотелось, чтобы Феликс узнал обо всем на людях, но она полагала, что гордость не позволит ему устроить сцену в таком месте, как Общество Белого Медведя.

Так что, разумеется, он сразу пойдет домой.

Николас предлагал сообщить обо всем ее сыну заранее, и теперь она понимала, что это и впрямь было бы куда разумнее. Сейчас он не упрекал ее ни в чем.

Вероятно, он вообще никогда не станет делать ей замечаний. Не более, чем, к примеру, Хеннинк. У него не было такого права; хотя в деловых вопросах, порой, забываясь, он говорил с ней как равный.

Но пока можно было решить хотя бы один вопрос, и потому Марианна де Шаретти попросила мейстера Грегорио прислать к ней в спальню Тильду и Катерину. Она заранее отрепетировала все, что им скажет, и сейчас в упрощенном виде повторила те же доводы, что были представлены Адорне и прочим. Потому что Клаас такой умный, и они все его очень любят, она попросила, чтобы он помогал ей управлять компанией и остался с ними навсегда. Но мужчины и женщины, которые остаются навсегда вместе, должны пожениться. И теперь Клаас, которого им следует называть Николасом, стал ее мужем. Но, разумеется, он никогда не заменит девочкам отца. Они должны относиться к нему так же, как сама Марианна. Как к другу.

Катерина была озадачена. Теперь Клаас будет привозить подарки из Италии только для матери, а не для нее. Но нет, разумеется, нет. Все будет по-прежнему. И подарки будут для всех. Просто Клаас отныне станет работать в доме, а не в красильне. И называть его следует Николасом. Катерину это вполне удовлетворило.

А вот с побледневшей как полотно Тильдой оказалось труднее.

— Ни у кого из наших подруг матери не выходят замуж за лакеев.

Прежде чем Марианна успела придумать достойный ответ, ее младшая дочь воскликнула с негодованием.

— Клаас никакой не лакей!

— А кто же тогда? — не сдавалась Тильда. — Ты уже сказала Феликсу?

— Скажу, как только он придет, — ответила Марианна. — Тильда, вы с Катериной обе правы. Николас, конечно, не лакей. Но он происходит из низшего сословия. Однако разве хоть кто-то из ваших знакомых вышел замуж за такого же умного человека? Вы ведь знаете, как он отличается от всех прочих в красильне. Даже от Хеннинка.

— А ты что, собиралась замуж за Хеннинка? — взвизгнула Тильда. — Почему ты не вышла за Удэнена де Билля? Он ближе к тебе по возрасту. У тебя что, будет ребенок?

Марианна в ужасе уставилась на дочь. Она и сама не знала, чего ожидать. Но явно не была готова ни к чему подобному.

Катерина вновь негодующе вмешалась:

— Она наша мама. У нее уже есть дети.

— В самом деле? — переспросила Тильда. — А может, наш новый папа приведет в дом и других детей? Хотя, наверное, мы никогда не узнаем, ему они принадлежат, или Феликсу.

Она в упор взирала на мать. Нежная, милая девочка тринадцати лет. Марианна ровным тоном уточнила.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты вообще не знаешь, что происходит. Разве ты не слышала, что они перепродают друг дружке своих любовниц? Клаас забрал Мабели у Саймона Килмиррена. Джон Бонкль получил ее от Клааса, а Феликс купил ее у Джона. Вот зачем ему понадобились восемь шиллингов.

Именно в этот момент Николас отворил дверь. Марианна медленно поднялась на ноги. Тильда, повернувшись к матери спиной, решительным шагом направилась к нему. Затем плюнула прямо на одежду и вышла прочь.

Личико Катерины сморщилось.

— Какой характер, — заметил Николас, тщательно стирая плевок платком. — Думаете, пятно останется? — Он уселся, продолжая тереть. — Вот уж не знаю. Что ты думаешь об этом, Катерина? Она привыкнет? Это ведь не так просто, покататься с кем-то на коньках всего одну минуту, а потом обнаружить, что теперь вам предстоит кататься вместе каждую зиму.

Катерина по-прежнему пряталась у матери в объятиях, но лицо ее слегка просветлело.

— Она сказала, что ты продал Мабели Феликсу, — осуждающе заметила она.

— Да не может быть, — с улыбкой отозвался Николас. — Мабели разочаровала меня. Ты знаешь, что она предпочла мне Ажона Бонкля. А потом как-то раз Феликс слишком много выпил и решил, что сможет купить ее у Джона. Но ведь нельзя покупать и продавать таких славных девушек, как Мабели. Поэтому она по-прежнему осталась подружкой Джона. Вот, к примеру, у тебя есть близкий друг?

— Мне нравишься ты, — заявила Катерина.

— Это славно, — промолвил Николас. — Но тебе приходится делить меня с Тильдой и со своей мамой. А сейчас Тильда очень расстроена. Поэтому нам всем нужно вести себя тихо и быть с ней поласковее, пока она не привыкнет. А ты пока оставайся с мамой. Сударыня?

Она усадила Катерину на колени, и обе улыбались ему. Я не должна забывать об этом. Я не должна забывать, что он со мной. Я не одинока.

Но вслух она сказала лишь:

— Да Николас?

— Я попросил, чтобы Феликсу, как только он появится, передали, что сперва ему лучше повидаться со мной, а не с вами. Вы позволите?

Накануне она отказалась бы наотрез. Но сегодня уже понимала, что ей не под силу совладать с Феликсом. Господь всемогущий, она не смогла справиться даже с Тильдой. Марианна де Шаретти кивнула.

— Тильду, думаю, на сегодня нам лучше оставить в покое, — предложил Николас. — Катерина, ты не возражаешь против того, чтобы сегодня ночью спать с мамой? Ты же видишь, Тильда сердится, она может наговорить такого, о чем потом сама пожалеет. Но это ненадолго.

Катерина подняла на него глаза.

— Не знаю. Я надеялась, что ты женишься на мне. Но, наверное, Тильда на самом деле сама мечтала выйти за тебя замуж и завести детишек. Вот почему она так злится из-за Мабели. Она вечно приглядывалась, когда же та потолстеет и заведет малыша.

Николас вновь широко улыбнулся.

— Ну, если малыш и появится, то его отцом будет Джон Бонкль. Что касается меня, то скажу сразу, что никаких малышей я заводить не собираюсь. Вы с Тильдой — это все, что нам нужно.

— И Феликс, — заявила Катерина.

— Да и Феликс, — подтвердил Николас, глядя поверх ее склоненной головки на Марианну де Шаретти.

* * *

Поскольку очень скоро после этого скандальные сплетни начали расползаться по всему Брюгге и поскольку, как кто-то сказал о нем однажды, Феликс все же был из породы настоящих мужчин, он вернулся домой ближе к вечеру в гордом одиночестве. И, пройдя через двор, вошел в дом. Там его уже поджидал мейстер Грегорио.

— Молодой хозяин!

Такое обращение удивило его. Затем он сообразил, что, возможно, дома еще никто из служащих не знает о происшедшем. Держа шляпу в руке, он терпеливо ждал, что скажет ему этот человек Серсандерс одолжил Феликсу плащ, чтобы прикрыть грязный дублет. Ансельм был очень добр к нему, несмотря даже на то, что его дядя оказался одним из предателей. Вообще, на поверку все его друзья были к нему очень добры. Любой из них был готов приютить его на ночь, но ведь затем неизбежно наступит утро, и нужно будет взглянуть в лицо их родителям.

Грегорио, который, судя по всему, собирался передать Феликсу некое послание, внезапно передумал Немного помявшись, он промолвил:

— Прошу меня простить, jonkheere, полагаю, вы уже слышали новости.

Феликс напрягся.

— Я вижу, вы в курсе.

Угловатое лицо поверенного ничуть не смягчилось.

— Лишь потому, что меня попросили составить контракт, защищающий ваши интересы. Ваша матушка надеялась, что по возвращении найдет вас дома. Однако сейчас она просила, чтобы вы пришли к ней после того, как повидаетесь с Николасом. — Он помолчал. — У нее был долгий и трудный день.

— С Клаасом, — произнес Феликс.

— Я уверен, ему все равно, как вы станете его называть. Меня лишь попросили передать вам, что он придет, как только вы пошлете за ним.

Пошлете за ним. Клаас, с обнаженной спиной в ожидании плетей. Вечно покорный Клаас, который никогда не огорчался провалу своих задумок, или когда другие люди ломали его игрушки. Но все лишь до поры до времени, пока он не отыщет способ расплатиться с ними так, чтобы они этого не забыли до конца жизни. Феликс уже открыл было рот, но затем спохватился, что для этого человека Клаас — супруг его матери.

— Тогда будьте любезны, — ровным тоном произнес он, — попросить Николаса явиться ко мне в комнату через десять минут. Я хочу переодеться. А потом я увижусь с матерью.

Стряпчий кивнул и удалился.

В комнате, когда он добрался туда, оказалась Тильда, — она спала у него на постели, с лицом, распухшим от слез. Ему пришлось разбудить ее, а затем укачивать и гладить по волосам, когда она пыталась заговорить, захлебываясь в рыданиях. Она по-прежнему была там, когда послышался стук в дверь. Обнимая сестру, Феликс крикнул:

— Ты слишком рано. Ступай прочь в свою комнату… где бы она теперь ни была.

Тильда, от изумления прекратившая плакать, подняла на него глаза.

— Все будет в порядке, — утешил ее Феликс. — Я все исправлю. Вытри лицо и ступай к себе. Катерина там?

— Наверное, нет. Николас сказал, чтобы сегодня на ночь она осталась у мамы. А сейчас, должно быть, ужинает внизу.

— Тогда ступай, Тильда Я попозже зайду к тебе.

После ее ухода он переоделся, неловкими движениями натягивая на себя чистую рубаху, шоссы и дублет. Когда он открыл дверь, то обнаружил Клааса, который стоял в коридоре, прислонившись к стене.

— Ты же знаешь, где я сплю, — заявил тот. — Там слишком много народу и невозможно разговаривать.

Раскрыв дверь пошире, Феликс предложил ему войти, а затем затворил дверь. Он никогда не видел на Клаасе этого темного дублета, хотя рубаха была явно не новой.

— Мне обо всем сообщили прямо у входа в Портерслоджи, — заявил Феликс. — Может, ты подстроил и это тоже?

— Твоя мать надеялась, что застанет тебя дома. Я хотел кое-что сказать, а потом тебе следует сразу отправиться к ней. Ты нужен ей сейчас.

— Как ты заставил ее сделать это?

Впрочем, этот вопрос не имел никакого смысла Феликс заведомо знал, что у Клааса на все найдется ответ. Он никогда не хотел признавать, насколько Клаас умен. И Юлиус тоже не желал этого замечать.

— Я слишком быстро взялся расширять компанию, — говорил тем временем Клаас. — Очень скоро ты будешь готов управлять ею. Но пока у твоей матери нет ни одного надежного человека Она предложила мне деловое сотрудничество в форме брака. Вот и все. Я не получу никакой доли. Все останется ей или вам. Также могу сказать, поскольку вскоре об этом узнают и все остальные, что я уважаю и чту твою мать, но не идет и речи о том, чтобы мы делили с ней спальню. Ваша семья владеет всем. Я являюсь лишь семейным управляющим.

— И сколько времени у тебя ушло на то, чтобы это подстроить?

— Впервые мы заговорили об этом вчера вечером, а окончательно решили поутру, — отозвался Клаас.

— И постарались сделать все побыстрее, чтобы я не смог помешать? Наверное, я еще в состоянии сделать это.

Клаас покачал головой.

— Едва ли. К тому же новость уже стала известна всем, и даже если разорвать наш союз, то это ничего не изменит, а лишь ухудшит положение. Мы действовали так быстро именно для того, чтобы пресечь лишние слухи, и еще потому что мне скоро нужно уезжать в Италию, а дел впереди очень много. Я надеялся, что ты согласишься мне помочь.

— Ты раньше изображал ее, смеялся над ней, — внезапно произнес Феликс. — Ты раньше… Голое его сорвался.

— Все это было давно. Я живу в вашем доме с десяти лет. Неужто ты и впрямь думаешь, что я способен причинить боль хоть кому-то из вас?

Феликс вспомнил, как он сидел на берегу канала, и из горла его вырвался странный звук, превратившийся затем в недоверчивый смех. Он стоял лицом к Клаасу, на другом конце небольшой комнаты. Никто из них с самого начала так и не шевельнулся.

— Ты уговорил ее выйти замуж за простолюдина на двадцать лет ее моложе и поставить тебя во главе компании. У меня на глазах. Я наследник Шаретти, — кроме меня, ей не нужны никакие другие мужчины. Работники этого не потерпят. Они все возьмут расчет. И поскольку ты был всего-навсего слугой, и она растила тебя в своем доме, то город тоже не поверит никакой прекрасной сказочке о том, что ты якобы женился на ней лишь ради блага кампании. Они решат, что она… что она… — Его голос вновь сорвался. — Думаю, что Тильда больше никогда не решится выйти из дома. — И, заметив, что Клаас впервые с начала их разговора двинулся с места, Феликс уничтожающим тоном бросил ему: — А ты говоришь, что не хотел причинить нам боли. Ты прекрасно ее причинил. За все те разы, когда подставлял другую щеку. За все побои, которые перенес Ты ведь хотел отомстить, не так ли?

У него было время подумать там, на берегу канала и по пути домой. Из гордости он ничего не сказал друзьям. Но, несомненно, сейчас они тоже согласились бы с ним. Ведь это правда. Не могло быть иных причин. Его мать — старуха. А Клаас, если пожелает, может заставить любого человека сделать то, что захочет. Особенно женщину.

— Месть за что? — с недоумением переспросил Клаас. — Меня никто не обижал. Я хорошо отношусь к тебе.

Вот так он всегда вырывал жало: тем, что не сопротивлялся. Но на сей раз не выйдет.

— Если ты так хорошо к нам относишься, то зачем сделал из нас позорище? — воскликнул Феликс. — Зачем подверг мою мать насмешкам? Уничтожил будущее Тильды и Катерины? Как ты думаешь, я чувствовал себя у входа в Портерслоджи? Как я должен смотреть на то, что мой бывший слуга заправляет всеми делами кампании? И даже здесь никакой пользы не будет — работники не станут слушать твоих приказов, а торговцы повернутся к нам спиной и начнут потешаться над нами. Может, ты не так уж и глуп, но у тебя нет никакого опыта в сравнении с ними. Ты ведь нас разоришь, верно? А потом неважно, будешь ты владеть какой-то долей компании или нет, все равно ни мне, ни матери, ни сестрам ничего не останется.

— Если бы мы этого не сделали, твоя мать продала бы компанию или вышла за Удэнена.

— И то, и другое было бы куда лучше, — упрямо возразил Феликс. — Ну, да ладно. Постараемся спасти то, что еще возможно. Ты уедешь прямо сегодня. Можешь взять любую лошадь. Я дам тебе денег добраться до Женевы. Уверен, что Жаак де Флёри приютит тебя. Ты ведь незаконный сын его племянницы. А если он не захочет, ты сам найдешь себе место. Думаю, за этим дело не станет. Будешь управлять чьей-нибудь чужой компанией. Или теперь, научившись сражаться, завербуешься наемником. Но держись подальше от Асторре. Ты больше не имеешь к этому отряду никакого отношения. Мы тебя не нанимали и не желаем иметь с тобой ничего общего. Ясно?

— Да, ясно. Но сперва тебе придется обсудить это с матерью. Что, если она не согласится? Кошелек-то в ее руках.

Феликс уставился на него.

— Ты угрожаешь?

— Нет, — отозвался Клаас. — Думаю, что и ты без труда найдешь себе занятие. Видишь ли, в ее сердце тебе всегда будет принадлежать первое место. Но если сейчас ты потребуешь, чтобы она выбирала между мной и тобой, то из гордости ей придется отдать мне предпочтение. Так что лучше попытаться чуть погодя.

— Отцовские друзья… Городской совет изгонит тебя прочь! — заявил Феликс.

— Возможно.

— Хеннинк потребует расчета.

— Ты сможешь нанять его обратно после того, как меня выгонят из города, — отозвался Клаас. — Послушай. Первая же ошибка — и я вылечу прочь, и ты прекрасно знаешь это… Задолго до того, как получу шанс разорить вашу компанию. Никто не требует, чтобы ты помогал мне делом или советами. На все встречи со мной может ходить Грегорио. Я просто думал, что ты захочешь держать меня под присмотром… Хотя и твои советы мне бы тоже очень пригодились. Увольнение Оливье — это лучшее из всего, что произошло в Лувене.

Он всегда знал ответы на все вопросы. В какой закоулок ни свернешь, он уже поджидал там Он все продумал. Составил надежный брачный контракт. Окрутил его мать, убедив ее в том, что так будет лучше для них для всех. Но ничего, Феликс ей докажет…

— Нам надо сообщить обо всем работникам и прислуге, прежде чем они разойдутся на ночь, — заметил Клаас. — Твоя мать готова сделать это сама. Тебе не обязательно быть с ней. Но почему бы тебе не пройти к ней сейчас и не убедиться самому, что она и впрямь желала этого брака? Если нет, я не стану противиться. Контракт разорвать невозможно, но я уеду. А потом Грегорио может собрать людей во дворе, и мы объявим им окончательное решение. Справедливо?

— Не совсем, — промолвил Феликс. — У тебя была целая ночь и весь день, чтобы уговорить ее. И наверняка ты начал подготовку за много недель до этого. А у меня осталось лишь несколько минут.

— Но ведь ты ее сын, — только и заметил на это Клаас. Да, он должен был пойти к матери. Но Феликс никак не мог придумать, какими словами отослать Клааса прочь. Наконец, он просто открыл дверь и обернулся к нему.

— Ступай и жди у себя.

И Клаас вышел без лишних слов, как будто вовсе и не был мужем его матери.

Феликс вновь ощутил комок в горле. Он подождал немного, чтобы прийти в себя. Затем он отправился к матери.

* * *

Оказаться в одиночестве впервые в жизни в семнадцать лет — это ужасно. Не раз прежде Феликсу доводилось стоять вот так, за дверью отцовского кабинета, набираясь смелости, чтобы постучать и лицом к лицу встретить гнев Корнелиса в ответ на очередную выходку, не подобающую его единственному сыну и обожаемому наследнику.

Но Корнелис никогда по-настоящему не знал Феликса. Мать знала его куда лучше и зачастую обращалась с ним суровее, нежели отец, и все же он привык ощущать ее незримую поддержку всегда и во всем. Даже когда он бунтовал против нее, он чувствовал это. Но только не сейчас В душе была такая пустота, что даже рука не дрожала, когда он наконец поднял ее, чтобы постучать в дверь. Ему просто было очень холодно.

Она не ответила, и он постучал вновь, не очень громко. И лишь затем сообразил, что звук, донесшийся до него только что — это был ее голос, и она уже во второй раз приглашала его войти. Феликс осторожно отворил дверь.

Его мать находилась в кабинете одна и сидела за своим огромным столом. Беседуя с Хеннинком или Юлиусом, она держалась в точности так же напряженно, причем свет из окна падал лишь на Хеннинка с Юлиусом, а не на нее. Единственным отличием сейчас было то, что она опиралась локтями на зеленое сукно и прижимала пальцы к губам, словно пытаясь согреть их. Феликс был уверен, что сейчас она пристально наблюдает за ним, отмечая и измученное лицо, и небрежно натянутую одежду. Но ему было все равно: пусть видит, что она наделала. Она это заслужила. Затем он подошел чуть ближе и обнаружил, что глаза матери закрыты.

Теперь он оказался у самого стола. Но вместо того, чтобы посмотреть на сына, Марианна де Шаретти зажмурилась еще сильнее. Затем наконец подняла веки и сложила руки на коленях. Голос ее звучал так, словно язык присох к небу.

— Твой друг понимает тебя куда лучше, чем я. Николас умолял меня прийти к тебе утром и обо всем предупредить.

Феликс в упор взглянул на мать.

— Ты бы все равно так сказала.

С тех пор, как она открыла глаза, то не сводила взора с его лица.

— Смотри на меня, как взрослый смотрит на взрослого, и думай о Николасе, как подобает взрослому. Вспомни все, что ты знаешь о нем, обо мне и о себе. Мы трое не должны лгать друг другу.

К собственному удивлению, Феликс обнаружил, что вновь способен дышать ровно. Он выпрямил спину.

— Но ведь ты ничего мне не сказала. Должно быть, боялась, что я помешаю.

Марианна де Шаретти кивнула.

— Да.

Он надеялся, что она продолжит, скажет что-то еще, будет возражать и пытаться оправдываться, чтобы он вновь мог разозлиться. Но ничего не последовало.

— Тебе было наплевать, что я чувствую! Ты просто хотела поскорее провернуть эту свадьбу, прежде чем я узнаю. Ты знала, как я буду… это будет…

— Я знала, что ты сочтешь это немыслимым. Да. Именно поэтому я желала устроить все это так, чтобы у тебя было время немного подумать. Феликс, ты хорошо знаешь Николаса. Ты и впрямь думаешь, будто он способен хитростью или силой заставить меня вступить с ним в брак? В самом деле?

Клаас. Клаас, который так долго был его тенью, но…

— Он очень умен, — заметил Феликс.

Лицо ее расслабилось, словно мать знала, каких трудов ему стоило это признание.

— Он также и мудр не по годам. И если тебе нелегко появляться на людях, то представь себе, каково ему. Он ведь знает, о чем станут говорить все вокруг. И я тоже знаю это. Так не думаешь ли ты, что у нас были весьма веские причины поступить так, как мы поступили.

— Деловые причины, — ровным тоном отозвался Феликс, не скрывая своего презрения. — Он только что заявил, будто хочет удержать компанию на плаву, пока я не смогу управлять ею. Словно я мог бы просить о чем-то подобном. Словно мой отец хотел, чтобы ты… Поверил бы, что ты…

— Выйду замуж за одного из его подмастерьев, — закончила Марианна де Шаретти. Она с шумом втянула в себя воздух. — Нет, твой отец никогда не одобрил бы этого. Но твой отец мертв. А я здесь, и я хочу жить своей жизнью. Сейчас наша компания не имеет ничего общего с той, которую создал твой отец; она уже изменилась, и изменится еще сильнее в будущем. Я хочу оставаться в ней и заботиться о ней до последнего. Но без помощи мне не справиться. До тех пор, пока ты не будешь готов, нам необходим другой управляющий. Мужчина. Феликс, мне не нужен человек, который бы занял место твоего отца. Мне нужен лишь друг. — Она помолчала. — И я обещаю тебе, что все об этом узнают: Николас всего лишь мой друг.

Он ощутил, как у него вновь вспыхнули щеки при одной мысли о необходимости подобных заверений. Все это звучало так разумно…

Вот только он был единственным наследником, а Николас — едва ли старше его самого. И к тому же все знали, что Николас — его слуга.

— Все люди взрослеют по-разному, и у каждого свои способности, — говорила тем временем его мать. — Порой нам приходится отойти в сторону и смотреть, как другие получают те призы, что желанны нам. Но со временем наш черед также придет. Было бы малодушно и недостойно связывать руки другим людям. В лице Николаса у тебя и у меня есть друг. А ты — мой единственный сын. Никакая сила в мире не может это изменить!

Что-то коснулось его щеки, но он не мог и вообразить, что плачет, сам того не замечая.

— Он мне только что сказал, что уедет, если ты этого захочешь. Он сказал, что сейчас ты вряд ли предпочтешь меня ему, но я могу попросить тебя об этом позднее, и, возможно, ты согласишься.

Мать долго не отвечала ему.

— Как же я могу предпочесть тебя ему? — промолвила она, наконец. — Ты мой сын. Где бы ты ни был, ты уже избран. Но, Феликс, что же хорошего будет для тебя в том, чтобы прогнать Николаса, утратить все открывающиеся возможности, доведя компанию до разорения, а нас самих — до бедности. Разве так мужчина должен занимать свое место в мире?

Холодная дорожка на подбородке. Теперь он понял, что и впрямь плачет.

— Это произошло у Портерслоджи. — Он стиснул губы, стремясь побороть боль в горле. Часто моргая, он увидел, как она подносит руки ко рту, а затем ко лбу. Сокрыв лицо в тени, мать сказала ему:

— Я была бы счастлива повернуть время вспять, лишь бы избавить тебя от этого. Нам следовало сказать тебе заранее. Я ошибалась. Если по справедливости, то именно мне следовало бы уехать. Возможно, однажды вы с Николасом оба решите покинуть меня. Я это заслужила.

Ее губы, полускрытые ладонями, изогнулись, словно бы в невеселой усмешке, но когда она отняла руки, то Феликс увидел, что лицо матери залито слезами, и слезы текут и текут по влажной блестящей коже. Сам не помня как, он оказался рядом с ней, и они стиснули друг друга в объятиях, прижимаясь мокрыми щеками. Впервые за все время она признала свою ошибку. Как взрослый перед взрослым. Она сама говорила об этом.

В отрывочных фразах и недоговоренных словах он все же сумел сказать матери, что желает ей счастья. И в каких-то ее отрывочных откликах, почти не высказанную вслух, уловил мысль, что отчасти для матери счастье каким-то образом связано с Николасом. Для него это не было неожиданностью. В конце концов, именно эта догадка была у истоков его сегодняшней горечи. Но ему и прежде приходилось делить Николаса, особенно с женщинами. Он положил голову матери на колени, и она гладила его по волосам, пока они оба не пришли в себя. И наконец Феликс сказал ей:

— Что ж, полагаю, дело сделано. Если это действительно то, чего ты желаешь, то я помогу тебе.

Как взрослый мужчина, он мог позволить себе проявить щедрость. Он был ее сыном и избранником, а она — женщиной. Достаточно слабой, чтобы нуждаться в помощи Клааса, его слуги. Ладно, на это он был готов согласиться. Разумеется, в подробностях обо всем, что ждало его впереди, и как он встретит этот грядущий вызов, Феликс предпочитал пока не думать. Сегодня его бедная матушка могла положиться на него.

Он ждал, что она нагнется поцеловать его в лоб. Но она, засомневавшись, лишь погладила его по плечу, когда он поднялся на ноги. Влажные глаза наблюдали за ним с любовью и страхом. Он шмыгнул носом, склонился, и сам поцеловал ее.