Если бы за всеми этими удивительными событиями в ее жизни не последовала так скоро Пасха, а затем и турнир Братства Белого Медведя, то, вероятно, Марианне де Шаретти пришлось бы куда сложнее. А так со следующего же утра хозяйка компании невозмутимо отправилась по своим делам, обходя склады, рынки и торговые конторы на улицах, где повсюду слышался яростный треск веретен, повизгивание насосов, рокот катящихся тачек и телег, — ибо город торопился закончить все свои дела перед церковными празднествами и последующими увеселениями.

Разумеется, люди спешили поприветствовать ее; друзья старались дать понять, что она сделала хороший выбор, — независимо от того, что они думали на самом деле. Деловые партнеры считали своим долгом в начале разговора отпустить небрежную шуточку о том, что теперь им следует быть с нею поосторожнее, раз в советниках у нее появился столь деловитый молодой человек. Друзья семейства Адорне и все те, кто относился к ним с почтением, в общении с демуазель де Шаретти проявляли любезность и осторожность.

Лишь только дети не знали ни того, ни другого. Их было немного, но всякий раз, когда она слышала хихиканье за перилами моста, за лестницей или из дверей, то знала, что это было отражением мнения старших: подслушанный разговор шокированной матушки или изумленной горничной. Лишь однажды им и впрямь удалось причинить ей боль: когда три тоненьких голоска вразнобой затянули: «Манкебеле! Манкебеле!» Хромая Изабелла, знаменитая ростовщица… Марианна де Шаретти не стала оборачиваться, чтобы выяснить, кто эти дети и из какой они семьи. И она никому ни слова о них не сказала.

Как он и обещал, первое утро после свадьбы Николас провел в доме и в красильне и то же самое делал затем каждый день. Разумеется, это было чрезвычайно важно. Следовало усмирить недовольство работников, приободрить тех, кто мог счесть себя униженным, создать новый порядок работы, который будет приемлем для всех и сможет продолжаться даже после отъезда Николаса.

Для этой цели им обоим был необходим Грегорио. И именно на Грегорио Николас тратил большую часть своего времени и такта. В способностях стряпчего никто не сомневался. Но он также должен был показать, что способен прийти к взаимопониманию с работниками. Николас сумел заинтересовать его, но, на взгляд Марианны де Шаретти, это был довольно циничный интерес. Прежде чем глубже посвятить поверенного в их дела, им необходимо было убедиться в его преданности. За каких-то две недели, не считая Пасхи. Вместе с Грегорио, Николас работал над тем, чтобы изменить структуру компании. Они подыскали съемщиков для недавно приобретенной недвижимости. В других помещениях наводили порядок и производили переустройство специально нанятые мастеровые. Николас желал получить большие склады с доступными подходами, однако красильня, под зорким присмотром Хеннинка, Беллобра и Липпина, оставалась на своем прежнем месте, на берегу канала, где сбросы и неприятные запахи меньше тревожили окружающих.

Там же оставался кабинет демуазель и жилые покои. Однако в дорогостоящий особняк на улице Спаньертс переместился весь центр управления компанией. Там у нее также был теперь свой кабинет, достаточно просторный, чтобы приглашать туда клиентов или друзей. В самом большом помещении стояли столы Николаса и Грегорио, и также они наняли двух писцов и посыльного; экономку и чернорабочего, который заодно присматривал и за небольшой конюшней.

Она признавала его правоту. Даже когда дела вершились не с таким размахом, поддержание записей в должном порядке давалось ей с большим трудом, в особенности когда она сама же настаивала, чтобы Юлиус большую часть времени проводил с Феликсом. Асторре еще больше усложнил ей задачу. Все новые контракты наемников необходимо было ввести в реестр, а также заполнить дубликаты. О каждом наемнике требовалось знать его имя, место жительства и где живут его близкие родичи, а также записать все его вооружение, и доспехи, и масть лошади, вплоть до малейших отличительных примет. Все эти книги высились на полках, вместе с записями по красильне и по залоговой конторе. И дубликатами учетных книг Лувена, которые еще необходимо тщательно проверить и исправить. В одну из их кратких насыщенных встреч Николас осведомился, не возражает ли демуазель, чтобы он послал за оценщиком Кристофелем, и они все вместе обсудили будущее их лувенского отделения. И во всем этом Грегорио принимал деятельное участие. В свои долгосрочные планы Николас его пока не посвящал и предпочитал действовать в одиночку. Разумеется, Марианна де Шаретти была в курсе большинства его задумок. Он в подробностях докладывал ей обо всем, но порой, когда она видела адреса на письмах, отсылаемых в Женеву, в Милан, во Флоренцию, то ощущала смутную тревогу. Эта затея казалась слишком обширной. Но Николас спешил успокоить ее. Здесь он действовал от собственного имени, и если их ждет неудача, то пострадает лишь он один. И все равно, она тревожилась.

Тем более, что и в городе ему явно приходилось нелегко. Если он отправлялся куда-то без нее, то торговцы зачастую требовали представить доказательства его права вести с ними переговоры, либо потому что не знали о его женитьбе, либо намеренно желая выбить из седла. Один раз к ней даже послали гонца за подтверждением. Она разозлилась, однако Николас отнесся ко всему с выдержкой и спокойствием. Он даже сказал, что предпочитает такое отношение фальшивым улыбкам и двойной игре.

От главы английской миссии она узнала, что Николас встречался с Колардом Мансионом, и подумала, что, возможно, своему другу он поручает писать те письма, которые не доверяет писцам. Лишь позднее, читая его личные записи, оставленные для нее, демуазель де Шаретти заметила, что его собственный почерк, который прежде был слишком беглым и неразборчивым, сделался отныне куда более аккуратным и изящным.

Как это ни удивительно, но у него хватало времени и на многое другое. Общество лучников святого Себастьяна, которое не заботилось чрезмерно о чистоте своих рядов, приняло Николаса в свои члены, и он проводил там не менее часа каждый день, стреляя по мишеням и знакомясь с собратьями по клубу. Он также посетил кузнеца, который выполнял некоторые заказы для Асторре, а в былые времена был наставником фехтования. Именно Феликс сообщил матери, что Николас, похоже, решил возобновить занятия военным делом. Должно быть, для того, чтобы защитить свои деньги, — предположил Феликс.

Перемирие свадебного дня не продлилось надолго. Теперь Феликс с удовольствием бросал ей в лицо все те обрывки сплетен, которые собирал по городу о Николасе, если только не выйти из комнаты, наотрез отказываясь слушать, как она поступала подчас, Марианна де Шаретти никак не могла помешать сыну. Впрочем, ничего особо нового он ей сообщить не мог. И к тому же, по счастью, сам Феликс большую часть времени посвящал подготовке к турниру. Он приобрел все необходимое снаряжение, куда более роскошное и дорогостоящее, чем следовало бы, но мать не стала противиться, поскольку Николас также не возражал. Чем ближе становился день турнира, тем усерднее она старалась не думать об этом, даже когда Феликс за ужином принимался со сверкающим взором перечислять имена великих рыцарей, которые должны будут принять участие в торжествах.

С сияющим взором и тщательно скрываемым страхом… Он был уязвим и прежде, до ее замужества, но теперь стал уязвим вдвойне из-за своей бравады. У Марианны де Шаретти болела душа за сына, ибо она понимала, как тяжело ему приходится, — одновременно защищая и презирая ее. Однажды он вернулся домой с кровоподтеком на скуле, но не предложил никаких объяснений, а супруга одного из клиентов с восторгом поведала Марианне, как ее милый Феликс заступался за мать пару дней назад, когда одна из этих невоспитанных девчонок из Дамме совсем позабыла о хороших манерах. Дочь ростовщика, кажется. Дочь ростовщика Удэнена.

Дома Феликс большую часть времени проводил с сестрами или с Хеннинком и его подручными. Он делал вид, будто не замечает Грегорио, предполагая (вполне обоснованно), что Николас пытается перетянуть того на свою сторону. С самим Николасом он также не разговаривал, но зато подолгу наблюдал за ним. И в такие минуты его взгляд странным образом напоминал Марианне о Корнелисе. Расчетливый взгляд.

На Пасху она не стала приглашать гостей: впрочем, она почти никогда не делала этого после смерти Корнелиса. Однако сами они получили несколько приглашений. Одно исходило от семейства Адорне. Тильда и Катерина отправились туда вместе с матерью и Николасом. У Феликса нашлись другие дела. Там их встретили радостно и приветливо, и Марианна де Шаретти была искренне благодарна.

Другое приглашение исходило от Вольферта ван Борселена, и с этим было куда сложнее. Во-первых, он был женат на шотландской принцессе, — одной из шести, которые были отданы замуж за союзников шотландского короля по всей Европе: во Франции и Савойе, в Британии и Тироле, и Зеландии.

Марианна де Шаретти была знакома с принцессой и ее супругом, и знала, что большую часть времени они проводят в своем дворце в Вейре; что же касается приемов в Брюгге, то они всегда проходили весьма торжественно и церемонно.

Когда наконец настал роковой день, демуазель в своей спальне выложила на постель лучшие платья и задумалась над тем, что ждет их сегодня за ужином. Скорее всего, она увидит их восьмилетнего сына Шарля, также там будет Луи де Грутхусе, женатый на одной из ван Борселенов, и, возможно, Гёйдольф, младший Грутхусе, пока остававшийся холостяком. Разумеется, на ужине будут присутствовать и Флоренс ван Борселен с женой, но без своей дочери Кателины, ныне пребывавшей в Бретани. Ей вспомнился тот случай на пристани в Дамме, где также оказалась, замешана эта девушка, а все закончилось очередными побоями для Николаса.

Феликс, Юлиус и Клаас — сколько же от них было неприятностей… Глаза ее увлажнились. Марианна де Шаретти решительно велела себе думать только о нарядах, — и, по счастью, выбор был весьма несложен. Ее лучшее платье, ее самый изысканный головной убор. Разумеется, она как всегда надежно спрячет волосы. Ей не следует молодиться, не следует выглядеть невестой. Нельзя отличаться от привычного облика. И то, что оставшись вечером одна, она распускает по плечам волосы для собственного удовольствия, — это никого не касается.

По просьбе Николаса, она также ознакомилась с его гардеробом. Кстати, никто иной как Феликс с насмешкой сообщил матери, что тот, похоже, зачастил к портному.

Однако, на первый взгляд ей казалось, что наряды его ничуть не изменились. И лишь приглядевшись, демуазель де Шаретти заметила, что все дублеты, камзолы и шоссы, хотя и по-прежнему были все тех же приглушенных тонов, но отличались куда лучшим покроем и были пошиты из более дорогой ткани, — так мог бы одеваться, к примеру, ее управляющий. Кроме того, в гардеробе появилось и длинное одеяние, подбитое недорогим мехом. Похоже, в отличие от нее, он предвидел, что такой наряд может понадобиться.

Ей стало настолько любопытно, что она даже прошла в кабинет, дабы свериться с расходными книгами, но нигде не обнаружила счетов за все эти приобретения.

Впрочем, это ничего не значило. Он мог получить прибыль и потратить ее за одно утро, не ставя никого в известность. Но почему-то она была уверена, что Николас расплатился за все каким-то иным образом. Впрочем, ему она ничего не сказала, лишь одобрила выбор наряда. Он будет выглядеть достаточно представительно, соответствуя такому случаю. И этого было довольно.

Вечер оказался весьма приятным, несмотря на то, что это стоило больших трудов и усилий. Особняк был щедро озарен свечами, и люди были повсюду, и звучали трубы, перекрывая их голоса. Здесь оказались все те, кого она ожидала увидеть, и многие другие. Она немного поболтала с остроумной и дружелюбной супругой Луи де Грутхусе, которая поведала Марианне де Шаретти о том, как был заинтригован ее муж юным Николасом и его внезапным интересом к пороху.

Поприветствовала она также Гёйдольфа де Грутхусе, который очень нравился ей, будучи в свои пятнадцать лет в чем-то старше ее собственного сына Феликса.

Затем ее поприветствовал отец Кателины ван Борселен, который восхитился тем, как чудесно выглядит демуазель де Шаретти, и заявил, что желал бы побольше узнать об этой посыльной службе, которую организует деятельный юный Николас. Как-никак, — продолжил он, — в Брюгге приезжает с каждым днем все больше шотландцев, которые желают остаться на процессию Святой Крови Христовой и на последующую ярмарку, и будет удивительно, если среди них не отыщутся клиенты, желающие отослать письма в Италию.

Разумеется, шотландцы были и среди гостей. Уилли, Джордж Мартин, некий Санди Напьер, с которым сейчас разговаривал Николас. Вероятно, среди них были и те, что в прошлом году сопровождали епископа Кеннеди в Дамме. Интересно, помнит ли кто из них ту историю с пушкой, утопленной подмастерьем Клаасом, и что они думают обо всем этом теперь? Впрочем, на лице Напьера, насколько она могла судить, не отражалось ничего, кроме оживленного любопытства.

За ужином она оказалась рядом с Жаном Гистелем, супругом сестры Грутхусе. Николас, которого в былые дни, но, увы, не сейчас, можно было отыскать издалека по взрывам радостного смеха, сидел очень далеко от Марианны де Шаретти, между графом Франком и очень юной, очень толстой девочкой, в которой та с трудом признала младшую дочь Флоренса ван Борселен, ту самую Гелис, которая так огорчила Тильду на Карнавале. Марианна де Шаретти послала Николасу ободряющую улыбку. Если бы он был не столь искусен в обращении с детьми, то его бы стоило пожалеть.

Впрочем, сейчас он как нельзя более нуждался в сочувствии. Едва лишь завидев закаменевшее лицо толстой девочки, неотрывно следившей за ним, Николас осознал, что лишь крохотный шажок отделяет его от катастрофы.

Впрочем, нечто подобное он предвидел с того самого мига, как демуазель приняла приглашение.

Он попытался защититься, заранее встретившись с Флоренсом ван Борселеном и его супругой по каким-то деловым вопросам, дабы проверить их отношение к его поспешному браку. Судя по всему, жена внутренне была преисполнена негодования, но на людях во всем казалась покорна мужу, который проявлял лишь положенную любезность.

Феликс, разумеется, давно рассказал матери об их ужине в Генте. И если прислушаться как следует, то из этого повествования можно было даже уловить, что там присутствовал и Николас. Впрочем, в рассказе этом не было ничего огорчительного. Зато другие рассказы могли огорчить очень многих. К примеру, то, что в ночь Карнавала его спасли от смерти сестры Борселен. По очень многим причинам об этом до сих пор не знал никто из посторонних.

И одна из причин, как было прекрасно известно Гелис, заключалась в том, что ее сестра Кателина часть вечера провела наедине с де Рибейраком. И что он попытался насильно овладеть ею. Другой причиной, о которой Гелис также была осведомлена, являлось то, что Николас с ее сестрой остаток ночи провели у них дома наедине. И, несомненно, ему удалось исполнить все упования Джордана де Рибейрака.

Лесть тут не сработает. А также ласки и уговоры. Новый супруг Марианны де Шаретти расправил свое подбитое мехом одеяние и обратился к толстой девочке так тихо, что никто больше не мог их подслушать.

— А теперь сиди спокойно и слушай внимательно, иначе я всем расскажу про твою сестру и сеньора де Рибейрака.

— Он ничего не сделал! — она залилась краской.

— А я скажу, что сделал, — возразил Николас. — И давай сразу покончим со всеми вопросами. Во-первых, демуазель де Шаретти не собирается заводить детей. Ясно?

— Может, еще соберется, — угрюмо отозвалась Гелис ван Борселен.

— Во-вторых, это не твое дело, но между нами просто деловое соглашение. Так что не соберется.

— Но может.

— Но не будет, — невозмутимо парировал он.

— Значит, ты решил отделаться от Феликса? — заявила она. — На турнире в следующее воскресенье.

Интересно, это ее собственные догадки, или такие сплетни ходят по городу? В любом случае, ничего подобного он не ожидал услышать сегодня здесь, за праздничным ужином.

— С ним все будет в порядке.

— Ты же знаешь, что он недостаточно искусен. Ты специально проверял его. А потом купил ему все эти доспехи.

— Но ведь нельзя же, чтобы он поранился, — пояснил Николас. — Иначе люди станут обвинять меня.

— А разве ты не лишил его наследства? — продолжила девочка.

Просто маленький демон какой-то.

— Почему бы тебе не попросить взглянуть на наш брачный контракт? Никто не лишал его наследства. Они с матерью по-прежнему получают все доходы компании. Если оба умрут завтра, я ничего не выгадаю.

Она опустила взор на меховую отделку.

— Неплохой наряд.

— У меня есть счет, — отозвался Николас. — А теперь прекрати совать нос в мои дела и запомни, что я могу повредить твоей сестре куда сильнее, чем ты способна повредить мне.

— Ты уже сделал это, — заявила Гелис.

Перемена блюд, — и перед ними поставили новые тарелки. Чьи-то руки потянулись через плечо, наполняя бокалы.

— Должно быть, ты послала ей письмо с голубем, — предположил Николас.

— Я написала, — отозвалась девочка. — Но она еще ничего не получила. Она прислала тебе письмо. Я прочла его.

— Наверняка, она знала что ты это сделаешь. Так я смогу увидеть его или нет?

Она сидела на нем. Изрядно промятые листки с тщательно взломанной печатью в долю мгновения оказались у него в руках. Он спрятал послание в кошель.

— Скажи мне одну вещь, — обратился к девочке Николас.

— Что?

— Ты считаешь, что демуазель де Шаретти также обидела твою сестру?

Лицо, с которого понемногу сошел излишний румянец, вновь сделалось мучнисто-бледным. Гелис уставилась на своего собеседника.

— А какое она имеет к этому отношение? Это ведь ты сделал то, что сделал.

Теперь все стало ясно.

— Похоже, ты надеялась, что я женюсь на ней?

— Женишься на ней — сестра Кателины издала неприятный смешок. — Знатные дамы не выходят замуж за подмастерьев.

Николас повел плечами.

— Тогда ты согласишься, что если кто-то и пострадал в этой истории, то лишь демуазель, которая согласилась выйти за меня.

Гелис взглянула на другой конец стола.

— Она глупая.

— В этом отношении, возможно. В других — нет. Ты хочешь причинить ей боль?

Девочка была сообразительна.

— Ты в безопасности, — заявила она. — Я ничего не могу сделать, не повредив тем самым Кателине или твоей глупой хозяйке. Но тебе не доставил удовольствия разговор со мной, и тебе очень не понравится следующее письмо из Бретани, если только ты когда-нибудь его получишь. И еще меньше тебе понравится, когда Феликса убьют на турнире, и все будут винить в этом тебя. — Он попытался заговорить, но она не позволила ему. В глазах затаился злорадный блеск. — О, конечно, ты мне скажешь сейчас, что с ним все будет в порядке. А я тебе скажу, что нет. И скажу почему, если ты до сих пор этого не знаешь. Список шотландцев объявили только что. Все те, кто примут участие в турнире, включая их лучшего поединщика, Саймона Килмиррена.

— Так, так, дай мне подумать, — отозвался Николас. — Кажется, припоминаю. Там было что-то насчет собаки.

— И девушки по имени Мабели, — злорадно подтвердила Гелис.

* * *

Ночью у себя в комнате Николас прочел письмо из Бретани.

Кателина, как он заметил, доверяла своей сестре не больше, чем он. Даже для чересчур подозрительных глаз в послании не было ровным счетом ничего личного. Путешествие прошло благополучно. Ее очень хорошо приняли… Также она включала в письмо последние придворные слухи и уже известную Николасу новость о том, что сын герцогини выкупил у короля Франции его любовницу, которая еще до сентября, по мнению двора, заразит его дурной болезнью.

Сентябрь? Эта странная дата удивила Николаса, затем он припомнил, что Карнавал состоялся в Пепельный Вторник, так что даже любопытным младшим сестричкам здесь нельзя было усмотреть ничего особенного.

Однако главная новость, ради которой, собственно, и было написано все это письмо, заставила его неожиданно расхохотаться. Он отложил послание и пообещал себе, что завтра непременно навестит Лоренцо Строцци. Насчет Саймона он ни словом не обмолвился матери Феликса. Все равно рано или поздно она об этом узнает. Как ни странно, никто иной как Грегорио первым затронул эту тему, когда на следующее утро на рассвете они встретились в конторе.

Поскольку до его отъезда оставалось меньше недели, то Николас уже принялся собирать депеши. Жак Дориа, близкий друг Адорне, вручил ему пакет для Генуи, с холодным и властным видом. Анджело Тани и Томмазо, один деловитый, а другой намеренно сдержанный, были оскорблены его нежеланием уехать раньше понедельника. Арнольфини вручил письма, адресованные в Лукку и семейству Сфорца со скупой усмешкой, но без лишних комментариев. Именно Арнольфини вручил ему также обещанное золото дофина за будущие услуги. На эти деньги Николас купил себе одежду — и человека… по крайней мере, он на это надеялся.

Сейчас, оказавшись на улице Сианьертс, он прошел через весь особняк в свой просторный кабинет, похлопывая по плечу занятых делом писцов и дружески приветствуя Грегорио. Оба они зарылись в бумаги и проработали до полудня, пока колокол не позволил младшим работникам сделать перерыв на обед.

— Я хотел кое о чем спросить, — заявил Грегорио, когда они остались наедине.

— Да? — отозвался Николас, не отрывая пера от бумаги.

— Это насчет поединка в воскресенье. Судя по слухам, нашему Феликсу придется там нелегко. Некий шотландец якобы считает его своим личным врагом.

— Саймон Килмиррен, да. — Николас посыпал песком написанное и, подняв голову, встретился с немигающим суровым взглядом стряпчего. — Он один из тех людей, кого тебе придется поберечься, пока я в отъезде. Он больше настроен повредить мне, чем Феликсу. Но моя главная забота — не позволить ему ни того, ни другого. Я обещал матери Феликса, что он не примет участия в турнире. И сдержу слово.

— Тогда тебе придется похитить и связать его, — сухо заметил Грегорио. — Теперь уж он точно не откажется.

— Ну, как знать… А теперь и я хотел кое о чем тебя спросить. Похоже, ты не ночевал у себя ни прошлой ночью, ни накануне?

Суровый взгляд сделался откровенно неприязненным. Грегорио откинулся на спинку стула.

— Ты решил, что теперь платишь мне и за ночные часы тоже?

— Брюгге, — пояснил Николас. — Это живое сердце славных фламандских сплетен. Если человек снимает дом для своей любовницы, обычно это означает, что между ними серьезная связь. Но если у тебя наметилась серьезная связь в одном направлении, то я подумал, что столь же серьезен ты можешь оказаться и в другом. К примеру, согласившись надолго задержаться на службе у демуазель де Шаретти.

Он терпеливо ждал, пока собеседник внимательно разглядывал его. Наконец Грегорио промолвил:

— Ты шпионишь за мной?

Николас ухмыльнулся.

— Это мне ни к чему. Любовница Томмазо живет в доме по соседству с твоей подругой. Томмазо Портинари. Поутру ты можешь определить, когда он уходит, по звону перстней. А нельзя ли мне с ней познакомиться?

Возможно, он слишком торопился с этим вопросом, но времени оставалось не так много. К тому же, стряпчий был человеком сообразительным. Николас надеялся, что он сразу отвергнет ту мысль, что неким образом хотят устроить экзамен его избраннице. Напротив, он должен был понять, что самой его избраннице предоставляется шанс взглянуть на Николаса и устроить экзамен ему. Несомненно, она о нем уже наслышана. И едва ли расположена по-доброму. Грегорио поднял брови. Он не улыбнулся: он вообще редко улыбался. Однако и не нахмурился.

— Прямо сейчас?

— А почему бы и нет?

Оправившись от изумления (она как раз мыла голову), хозяйка дома приготовила и подала им великолепный обед, и встреча прошла как нельзя лучше. Ее звали Марго. Она отличалась изысканными манерами и была отнюдь не глупа. Она с готовностью принимала участие в разговоре, если не считать трех случаев, когда Николас упомянул какое-то место, человека или сделку, имевшие отношение к делам Шаретти. Он с удовлетворением отметил, что во всех трех случаях она не знала, о чем идет речь.

Чуть позже, когда они уже вышли на улицу, он заявил стряпчему.

— Она мне очень понравилась. Когда наши дела пойдут на лад, ты сможешь купить ей более роскошный дом.

Грегорио замедлил шаг.

— Я не уверен, насколько мне понравилось то, что ты сделал.

Говорить особо было не о чем. Николас также пошел помедленнее, чтобы Грегорио не отставал от него.

— Впрочем, полагаю, что другого способа у тебя не было, — промолвил наконец стряпчий. — Означает ли это, что она будет постоянно находиться под надзором?

— Боже правый, да кому это нужно? — изумился Николас, затем широко улыбнулся: — Разве что со стороны Томмазо, ведь она — настоящее сокровище. Нет, я уже сказал, что хочу сделать тебе предложение, и теперь этот час настал. Речь идет о моем собственном предприятии, которое не имеет никакого отношения к Шаретти. То есть я беру на себя риск, но компания Шаретти получит часть прибыли. Проблема в том, что нам нужно действовать втайне ото всех. У меня есть помощник в Италии, но мне также необходим поверенный, на которого я могу положиться. И если меня ждет неудача, то ты по-прежнему сможешь работать на демуазель… Разве что неудача случится по твоей вине. Я не верю в такую возможность, однако порой случается, что люди предают чужое доверие.

Грегорио ответил не сразу.

— Никто не может обещать, что он всегда будет служить одному хозяину и не перейдет к другому. Всякое бывает. Тебе может не понравиться работать со мной, когда ты узнаешь меня получше. Мне могут не прийтись по душе твои планы, когда я узнаю о них. Но вот что я тебе скажу: законы я люблю куда больше, чем деньги, а стряпчий не может надеяться на успех в этой жизни, если будет торговать чужими тайнами. Расстаться мы можем, но я никогда не предам.

— Вот и отлично, — отозвался Николас. — Тогда вечером можешь зайти ко мне после ужина, и я расскажу тебе все, чего ты еще не знаешь, а потом, скорее всего, ты соберешь сундуки и уедешь подальше из Брюгге. Ну, а пока мне нужно увидеться с Лоренцо Строцци. Обед был просто отменный.

— Заходи как-нибудь еще, — пригласил его стряпчий. И, похоже, от всей души.

* * *

Лоренцо Строцци, который ни единым словом не обменялся ни с кем из семейства Шаретти с того самого дня, когда он встретил Феликса у Портерслоджи, попытался через привратника передать, что его нет на месте, но затем с сердитым видом смирился, когда Николас все же прошел к нему в кабинет и без приглашения уселся на стул. Точно так же без приглашения Николас сообщил ему, зачем пришел.

К третьему слову Лоренцо перестал перебивать гостя. К десятому на лице его не отражалось ничего, кроме ужаса. Под конец он с остолбеневшим видом уставился на Николаса и повторил:

— Потерпел, крушение.

— У берегов Бретани, так мне сообщили, но был спасен и находится в добром здравии. Страус оказался единственным, кто добрался до берега. Но беда в том, что его взяли под арест, пока не будут удовлетворены все требования по страховке, а это не так просто, ввиду исков противной стороны. Ну, ты понимаешь. Относительно смытого за борт и выброшенного на берег груза. В общем, целая история. Мало кто в Бретани знает, чем кормить страусов.

— А кто хранитель? — воскликнул Лоренцо. — У него же должен быть хранитель! Кто-нибудь заявил на него права? Ведь это страус герцога Миланского! Гонец. Нам нужно послать туда гонца.

— Но разве мы хотим, чтобы герцог узнал о наших проблемах? — поинтересовался Николас. — Вспомни, ведь именно семейство Медичи взялось раздобыть герцогу страуса, и ты сказал… — Николас внезапно осекся. — Они тебе заплатили за страуса, а ты все растратил?

Лоренцо Строцци зло уставился на него.

— На что мне тут тратиться? Я все отослал матери во Флоренцию, чтобы она отложила эти деньги для меня. Рано или поздно мы с Филиппо откроем в Италии свое дело. На собственные деньги, а не женившись на старухе.

— Я таких людей и не знаю, — отозвался Николас. — К тому же, если у женщины есть хоть толика здравого смысла, то она никогда не отдаст свои деньги или те, что принадлежат ее семье, своему новому мужу. Не будь глупцом. Ты хочешь, чтобы я навел для тебя справки в Бретани, или сам сделаешь это? Если ты не найдешь новый корабль, страусу придется идти пешком. Разве что его продадут кому-то из местных, тогда он сможет уступить его тебе.

Лоренцо задумался.

— А что, страусы ходят пешком?

— По-моему, летать они не могут, — промолвил Николас. — Хотя полагаю, за неделю-другую он может научиться. Война в Англии прекратится, если он перелетит в Кале. Корабли начнут сталкиваться друг с другом.

— Тебе все шуточки… — огрызнулся Лоренцо.

— Ладно, — посерьезнел Николас. — Я отошлю письмо в Бретань. Где он находится, кто за ним смотрит, чем его кормят и может ли он ходить. Они, чего доброго, решат, что мы обсуждаем последнего герцогского бастарда. Лоренцо, да будет тебе, не принимай все так трагично. Я все разузнаю и устрою, чтобы Медичи тебя не беспокоили. А как насчет Катерины и твоей матушки? Я уезжаю в понедельник и, если хочешь, возьму для них письма. Бесплатно. Рассчитаешься со мной страусиными яйцами.

Он был не вполне уверен под конец разговора, стал ли Лоренцо тревожиться меньше, чем в начале, но, похоже, что все-таки да.