Нимало не подозревая о том, что за спиной у него в дымящихся развалинах осталось лежать все имущество Шаретти, и хуже того, также о том, что вдова Шаретти больше не является вдовой, Томас, помощник капитана Асторре, двигался на юг, чтобы принять участие в войне, в сопровождении четырех копейных эскадронов и полусотни наемников, готовых взять в руки ружья, навязанные ему этим юным безумцем Клаасом.

Его сопровождали также двое избранников Клааса: Годскалк и Абрами. Неожиданно для самого себя Томас обнаружил, что рад их присутствию. Абрами, венгр-арбалетчик, обучавшийся в Германии, знал о ружьях куда больше его самого, а Годскалк не только смыслил грамоте, но разбирался также в травах и просто творил чудеса своими порошками и мазями всякий раз, когда в этом возникала необходимость. Так что их путешествие на юг доставляло Томасу удовольствие, несмотря даже на то, что приходилось вести с собой целую толпу всевозможного отребья, — конюхов и прислуги, и всех прочих, — без кого не обойтись в крупной военной кампании.

Это самая скверная часть. Зато было и нечто хорошее: женщины. Вдова всегда оставляла этот вопрос на их с Асторре усмотрение и не слишком придирчиво рассматривала счета. В конце концов, нельзя же ожидать от солдат, чтобы они сами искали себе пропитание, мололи зерно или стирали белье. Это женская работа. А когда наступает перерыв в сражениях, мужчинам требуются и иные удовольствия, кроме игры в кости и выпивки.

Разумеется, в Неаполе недостатка в женщинах не будет. Армия, стоящая в ожидании битвы, притягивает их как слепней, и кусаются они ничуть не хуже, — а если и не они сами, так драки, вспыхивающие из-за них. Так что имеет смысл привезти пару славных девчонок с собой. В повозках имелись даже жены наемников, причем одна из них кормила новорожденного. Пока что единственный младенец на марше, но могут появиться и другие. Это уж от отца зависит. Каждый из наемников получает равную долю. Его личное дело, если он желает кормить лишний рот.

Томас со своим отрядом пересек Альпы без всяких происшествий. В Милане он смог забрать ружья. Там его также ожидал сюрприз, но не слишком огорчительный.

В Неаполь он попал к концу апреля, после множества маневров и обходных маршей, и обнаружил, что город почти невидим за липкой завесой дождя. Он выслал вперед гонца, чтобы предупредить Асторре о своем появлении, в надежде, что в лагере еще остались места для ночлега, где будет сухой пол и не слишком много крыс.

Замок был достаточно велик, чтобы вместить всех военачальников и капитанов, а также этого арагонского короля-ублюдка Ферранте. Но вот расквартировать людей — это дело другое. В некоторых городах армию располагали за стенами, в пределах внешних укреплений, и там строили деревянные бараки. Иногда приходилось обзаводиться собственными палатками. А иногда — насильно заставляли какое-то семейство принять людей у себя.

Когда Томас подъехал ближе, то был рад обнаружить Юлиуса, стряпчего вдовы, поджидавшего его вместе с хорошо одетым мужчиной, который оказался неапольским интендантом. Тот торопливо объехал колонну всадников и повозок и, вернувшись, кивнул. Тут же к Томасу отправили писца и порученца, и вместе с Юлиусом они начали постепенно приводить все в порядок.

В такое время особо не поболтаешь. Асторре, их капитан, отправился на вылазку, — это все, что Томас мог узнать. Затем стряпчий спросил, как прошло их путешествие и все ли в порядке в Брюгге. И Томас, успокоив его на этот счет, в свою очередь поинтересовался, все такой ли старый ублюдок их капитан Асторре? На что Юлиус с мимолетной улыбкой ответил: мол, да он вполне узнает капитана в этом определении.

Исподволь поглядывая на него, Томас заметил, что Юлиус сильно изменился за это время. Он всегда был слишком крепко сложен для законника, и с костистым лицом, какие чаще бывают у профессиональных бойцов. Асторре любил повторять, что ничуть не удивится, если вдова рано или поздно даст ему местечко в своей постели, и тогда всем им придется кланяться мейстеру Юлиусу. Однако, если и так, то она вроде бы ничуть не страдала, посылая его в Италию, да и он не слишком возражал. А если и имелась в Брюгге женщина, которая подошла бы к мейстеру Юлиусу ближе, чем чернильница у него на столе, то Томас непременно прослышал бы об этом.

Так что же изменилось? Исчез этот шальной блеск в глазах, вот что. Тот самый блеск, который втягивал его во все эти переделки вместе с Клаасом и юным Феликсом. Возможно, он скучал по ним обоим или, возможно, завидовал Клаасу, который красовался в своем синем наряде курьера, и сами банкиры кланялись ему, вместо того чтобы старый Хеннинк таскал за уши. А возможно, у них что-то не заладилось с Асторре; это несложно, особенно, если ты не солдат. Или, может, он просто устал от Неаполя и вечного дождя. Человек быстро устает от Неаполя и от дождя, если не любит женщин. Томас, который не меньше чем по два раза опробовал всех девиц в повозках за время пути из Брюгге в Неаполь, искренне сочувствовал Юлиусу.

И это чистая, правда Юлиус устал от Неаполя, устал от дождя и особенно устал три месяца подряд находиться в шумном общества Сайруса де Астарииса, который, в ожидании прибытия остального отряда, вовсю оттачивал свои зверские повадки на тех, кто оказывался под рукой.

Подобно большей части пестрого королевского воинства, лучники и конники Асторре большую часть зимы провели в Неаполе, если не считать пары вылазок против врага, которые возглавлял калабрийский герцог или князь Орсини из Таранто.

Раз уж они вынуждены были торчать в городских стенах, то принимали участие во всех стычках между подразделениями, не говоря уже о драках и поединках, поддерживавших боевой настрой. Время от времени в отряд являлись важные господа, которые вели счет войскам, сражающимся за короля Ферранте, и пересчитывали их. Все это мало волновало Асторре, который все свои силы отдавал поддержанию боевого духа в своем небольшом отряде, и вполне в этом преуспевал. Но со временем Юлиус стал все больше скучать по Тобиасу, который должен был двинуться на юг, как только выздоровеет брат Жиль, однако так и не прибыл в Неаполь. За три месяца.

Юлиус понимал, почему ему так недостает Тобиаса. Тот был единственным разумным человеком, с кем можно было поговорить о семействе Шаретти. О вдове и о Феликсе. И об этом несносном, вечно избитом Клаасе, которому сейчас следовало бы быть здесь. Во всем поддерживать Юлиуса. И выслушивать, когда тому хотелось поговорить. Может быть даже, он сумел бы повзрослеть. И вот, поздно вечером, Юлиус ворвался в небольшую комнату, отведенную капитанам в замке. И, усадив там Томаса с его новыми помощниками, Годскалком и Абрами, заявил:

— Ну, расскажи мне все новости.

— Я так и думал, что тебе будет интересно, — отозвался помощник Асторре. — Триста флоринов в месяц поверх того, о чем договаривались прежде. Что скажешь? — Юлиус уставился на Томаса. — За стрелков, — пояснил тот и нахмурился: — А ты что думал? Девятьсот флоринов. Столько капитану обещали по кондотте. А теперь мы добавили еще полсотни опытных бойцов. Так обещал сам секретарь герцога. Лишних триста флоринов. Погоди, пока об этом узнает капитан.

Очень осторожно Юлиус отозвался:

— Асторре будет счастлив. И вдова тоже. Томас, это хорошие новости. Вы договорились обо всем с мастером Тобиасом?

Томас нынче был в болтливом настроении. И ничуть не стеснялся своей неграматности.

— С помощью мастера Годскалка. Мастера Тобиаса там не было.

Юлиус уставился на него.

— Его нет в Пьяченце? И во Флоренции? А брат Жиль по-прежнему в Милане?

Томас ухмыльнулся.

— Слышал бы ты все эти байки о брате Жиле… Нет. Он излечился. И его, наконец, отправили во Флоренцию. А мистер Тобиас в Пьяченце, конечно, был. Потому что он заказал для нас ружья. Но он не слишком торопился. В Милан вернулся только к концу февраля, как нам сказали.

Он помолчал.

— И? — напряженным голосом спросил его Юлиус.

Томас вновь ухмыльнулся.

— А потом уехал опять в Абруцци.

Юлиус не верил собственным ушам. Перед мысленным взором его возникло западное побережье Италии. От Рима и на юг. Туда, где он находился сейчас. В Неапольском замке. Готовый сражаться за короля Ферранте. А затем он представил себе противоположный восточный берег Италии и узкое побережье, именуемое Абруцци. Весьма любопытная местность, поскольку, по слухам, именно туда направлялась армия Якопо Пиччинино, которому теперь платил герцог Джон Калабрийский, дабы присоединиться к нему в войне против Неаполя.

— Но с какой стати Тобиасу ехать в Абруцци?

Ухмылка Томаса словно приклеилась к лицу.

— Да нет тут ни какой тайны. Он отправился к капитану Лионетто. Вернулся к нему, к тому парню, которому служил, прежде чем переметнулся к капитану Асторре. Погоди, пока капитан Асторре узнает об этом. Его будет не удержать. Придется заковать его в цепи, а то он тут же бросится биться с графом Пиччинино, капитаном Лионетто и мистером Тобиасом.

Всю ночь Юлиус проворочался без сна, думая об этом. Странно, что весть сия так его удивила. Еще со времен Болоньи он привык к постоянным обманам и изменам. Он знал, что каждый человек заботится только о себе. И нельзя ни от кого ожидать большего. К тому же, он не слишком хорошо знал Тобиаса. Тот казался ему резким, нетерпеливым и порой нетерпимым. Однако довольно справедливым и точным в суждениях. Он привык рассчитывать на его общество куда больше, чем сам готов был в этом признаться. Но, разумеется, следовало бы сразу сообразить, что, в конце концов, свое слово скажут одни только деньги.

Когда Асторре вернулся со своим отрядом, то выяснилось, что он уже все знает о Тобиасе. Парой смачных ругательств он закрыл эту тему. Утрата конюха взволновала бы его куда больше.

К тому же у них ведь теперь есть этот Годскалк, который, вроде, тоже неплохо разбирается в травах. Раны пользовать умеет? Ну что ж. Один лекарь другого стоит.

Если задуматься, то так и должен был отреагировать на эту новость человек, подобный Асторре. Однако Юлиусу, который знал его слишком хорошо, вплоть до подергиваний бородки и блеска в глазах, показалось, что дело неладно. Дождавшись, пока они останутся наедине, он спросил у капитана:

— Так что тебя тревожит? Ожидается настоящая атака? Большая битва?

— Не думаю, — отозвался Асторре. — У герцога Джона войско немаленькое. И много крепостей, бароны которых не любят Ферранте. У нас пока не хватит сил, чтобы сломить их одним ударом.

— Но можем ли мы позволить себе ждать? Пиччинино сейчас движется по восточному побережью. И говорят, что король Франции собрал войска в Лионе и готов прийти на помощь своему кузену, герцогу Джону.

— Может и так, — отозвался Асторре — а может, и нет. Я бы сказал, что сейчас ему хватит проблем с Англией и Бургундией, чтобы бросать войска в Италию. Ну, а что до графа Пиччинино… Ему сперва надо достичь юга Абруцци, а затем пересечь всю Италию, чтобы попасть к своим приятелям. Это будет не так просто, как он надеется. Особенно, если миланцы двинутся за ним в погоню. Нет, если ты и впрямь так рвешься в бой, то тебе придется подождать.

— Так значит, ты получил какие-то другие новости?

— О да, — отозвался Асторре, — новости я получил. Томас, иди сюда и сядь. Мастер Юлиус хочет узнать мои новости, и он имеет на это право. Ты тоже. Затем можете сами решать, хотите вы или нет переметнуться к Лионетто, вслед за вашим приятелем Тобиасом. Теперь я знаю, почему он сделал это. Богом клянусь, знаю.

Томас, молча, взирал на Асторре. Юлиус, чувствуя себя совершенно опустошенным, так же уставился на него.

— Клаас, — только и сказал Асторре.

— Клаас? — переспросил Томас.

И Юлиус очень медленно:

— Клаас стал шпионом?

— Шпионом! — выплюнул Асторре. К ним заоборачивались. Громогласный рев пришлось приглушить до яростного шипения. — Может, и так. Теперь я чему угодно поверю от этого подлеца. Чему угодно. Томас, тебе как понравится служить Клаасу? Клянчить у него деньги на выпивку? Кланяться за новую пару сапог?

Озадаченный Томас медленно начал багроветь. Юлиус, также раскрасневшийся, вовсю шевелил мозгами. Клаас, послушный посыльный, самый часто битый. Самый веселый слуга во всем Брюгге. Клаас был совсем не дурак и, возможно, наконец, послушал его совета.

— Он что, начала помогать с делами? Демуазель пристроила его в конторе?

— В конторе? — завопил наемник. — Матерь Божья, эта сумасшедшая вышла за него замуж?

Юлиус начал смеяться. Он смеялся все-то время, пока Томас встревоженным голосом задавал вопросы, а Асторре грохотал в ответ, перечисляя все те несчастья, которые неминуемо свалятся на них теперь. От оскорбленного достоинства до грядущего банкротства, которое превратит их всех в нищих. И если только они не смирятся с тем, что им придется принимать приказы от наглого молодого жеребца, у которого всех способностей-то всего одна, видит Бог, и все знают какая, видит Бог. И с помощью которой, видит Бог, он добился того, что не удалось другим, куда более приличным людям. Позднее Юлиус припомнил, что в какой-то момент достаточно пришел в себя, чтобы резонно указать Асторре на тот факт, что Тобиас, по крайней мере, уехал из Милана совсем по другой причине. Поскольку в ту пору эта неосмотрительная женитьба еще не произошла. Но Асторре, трясясь от ярости, ничего не желал слушать.

— Если уж женитьба состоялась, так только чтобы избежать скандала. Ах, Клаас, ублюдок! Может, этот Тобиас его настроил! Может, Лионетто его настроил! Может, уже Лионетто стал новым капитаном отряда Шаретти, и теперь спешит на юг, чтобы нас стереть в порошок. И сэкономить новобрачным наше жалованье. Я убью его!

— Кого? — поинтересовался Юлиус.

— Их всех! — вполне логично прогрохотал Асторре. И наконец, удалился, дабы напиться, затем затеять драку с каким-нибудь силачом и одолеть его.

Два дня Юлиус потратил на то, чтобы утихомирить его. И даже отчасти преуспел. Не погасив однако, во благо короля Ферранте Неапольского, то яростное пламя ненависти, которое, по словам Томаса, легко могло бы позволить их капитану в одиночку уничтожить любого врага.

Что касается его самого, то Юлиус не чувствовал ни злости, ни зависти, а лишь нарастающее удовольствие и любопытство. Какова бы ни была причина, но что-то сдвинулось с места. Теперь оставалось только ждать, что из этого выйдет.

* * *

За неделю до того, как весть о его женитьбе дошла до Юлиуса, Николас выехал в Милан. Позади в Брюгге осталась отважная женщина с двумя рыдающими девочками. Остался также Грегорио, который со дня на день ожидал приезда Кристофеля. Он был преисполнен доверия к ним обоим. Вдвоем, даже без него, они смогут начать восстанавливать разрушенное. А через три или четыре дня Феликс, наконец, уедет из Генаппы и также присоединится к матери.

И верно. Спустя три дня после отъезда Николаса, молодой оценщик Кристофель прибыл в Брюгге из Лувена. Он не знал ничего о пожаре, и ожидал, что вдова со своим новым супругом уже отбыла в Дижон и Женеву. Ошарашенный новостями, Кристофель не сразу смог ответить на расспросы вдовы касательно ее сына Феликса.

Затем, взяв, наконец, себя в руки, он поспешил успокоить ее. С jonkheere все в порядке. Похоже, он великолепно провел время в Генаппе. Покинув Генаппу, он заехал в Лувен, дабы сменить лошадей, прежде чем вместе со слугами отправиться им юг. То есть, ничего не подозревая о пожаре и об изменившихся в соответствии с этим планах матери, jonkheere Феликс решил поскакать следом за ней и мейстером Николасом. То есть поехать в Дижон. И прямиком в Женеву, если не пересечется с ними там.

На этом месте рассказал Кристофель прервался, удивленный странным взглядом демуазель, и покосился на Грегорио, который, однако, остался безучастен, после чего демуазель промолвила:

— Хорошо, что теперь я знаю, где Феликс. Я, было, подумала, что мне стоит отправиться вслед за ним. Но очень скоро они увидятся с Николасом, и тот все расскажет ему. Полагаю, мой сын вернется к нам через неделю.

Кристофель разумно предпочел хранить молчание. Он в подробностях описал все, что было сказано Феликсом, который собирался нагнать свою матушку с супругом. Однако он предпочел умолчать о выражении лица Феликса, когда тот говорил об этом.

Точно такое же выражение лица было у Феликса и сейчас, по пути в Дижон, так что даже оба его лакея предпочитали помалкивать, смирившись с тем, что их ожидает унылое, мрачное путешествие, как всегда, когда jonkheere хмурился. В Дижоне он остановился ненадолго и выехал из города без матери и Клааса. Нет, Николас, теперь так его следовало называть, а не то можно получить хлыстом от юного Феликса. Немудрено, что jonkheere в таком скверном расположении духа: гордыня не позволяет, чтобы кто-то вздумал при нем осуждать его матушку, но одновременно он вне себя от злости на Клааса. Николаса.

Боже правый, да как тут упомнишь называть его Николасом, если всего два месяца назад выиграл у него в кости подвязку той служаночки?..

Стало быть, он не встретился с матерью в Дижоне, и теперь им придется ехать аж до Женевы. Приятно было бы еще знать, зачем. Старухе хотелось покрасоваться со своим новым муженьком, а jonkheere вознамерился испортить ей удовольствие. Так, по крайней мере, казалось тем, кто хорошо знал юного Феликса. Да, в общем, он неплохой парень. Правду сказать, даже жалко его иногда становится. Только не когда он принимается орать и махать хлыстом по любому поводу.

Середина мая. Время овечек и свежей зелени, цветущих рощ и журчащих ручейков, и птичьего гомона в тенистых лесах. Но по пути на юг Феликс ничего этого не видел. Он спал на постоялых дворах, которые лакеи подыскивали для него, и совал руку в кошель, чтобы оплатить еду, выпивку, ночлег, пошлины и милостыню, и думал о матери и Клаасе. Николасе.

Оказавшись в Женеве, он тут же отправился на поиски дома, двора, складов и конюшен Жаака де Флёри, чья племянница в свое время понесла от слуги и дала жизнь Клаасу.

Феликс никогда не встречался с Жааком де Флёри и его женой Эзотой, у которых Клаас жил ребенком. И перед которыми Клаас теперь собирался покрасоваться в роскошных нарядах, купленных на деньги Шаретти. Уже не Клаас, а Николас, женившийся на владелице компании Шаретти и разбогатевший.

Ибо, разумеется, все вышло совсем не так, чем представлял себе Феликс в тот день, когда, после разговора с матерью, как взрослый со взрослым, он принял присутствие Николаса в кругу семьи. Николас не вошел в круг семьи. Он стал его главой. Он не был другом матери; он стал ее хозяином. Николас, слуга Феликса, так заморочил голову его матери, что она умоляла его, Феликса, отступить в сторону и дать Николасу его шанс в жизни! Шанс насладиться дешевым торжеством перед своими родичами. Эта старуха — моя жена. А это ее сынок — Феликс, но на него можете не обращать внимания. Теперь я тут главный.

От Кристофеля он узнал об этой их поездке. Сперва Феликс был настолько выбит из седла, что даже не знал, что делать. Но сейчас, если у него и остались слезы, то только от злости. Однако он всячески пытался сдерживаться. Торговцу не пристало выказывать свои чувства. Только так и заключаются сделки. Только так можно взять верх над тем человеком, с кем эту сделку заключаешь.

Когда он, наконец, отыскал дом, то привратник никак не хотел его впускать, и Феликсу пришлось самому выехать вперед и использовать всю свою власть. Может, Жаак де Флёри и воображает себя великим негоциантом, но он все же берет ткани Шаретти и продает, и покупает, в точности как они сами. А мать Феликса как-никак его свояченица. Хотя сам Жаак де Флёри, похоже, ни в грош не ставил это их родство. Но уж тем более Феликс де Шаретти не собирался требовать для себя никаких уступок.

Однако, как бы то ни было, впустить в дом наследника Шаретти они обязаны. Если только его мать и Николас уже не прибыли сюда. Если только сам Николас не стоял за этой отсрочкой или даже отказом?

Нет, вот кто-то вышел им навстречу. Высокий мужчина в длинном бархатном одеянии с волочащимися рукавами, поверх дублета из набивного шелка с высоким воротом, в широкополой шляпе с накидкой, в два раза больше, чем у самого Феликса, и вдвое дороже. На плечах висела толстая золотая цепь, и это было не единственное украшение. Лицо его блестело как маска на рукояти мизерикорда, и только в глазах, крупных, темных, осененных густыми ресницами, не было никакого блеска, несмотря даже на показную белозубую улыбку.

— Мне сказали, — заявил Жаак де Флёри, — что к моим дверям прибыл некий юный родич. Я тут же поспешил проверить. Я весьма занят делами. Мой стол завален бумагами. Я жду гостей через час и должен написать еще множество писем, но ради таких слов я прекращаю все. Юный родич желает говорить со мной, и я так понимаю, что ты — это он?

Феликс, как зачарованный, уставился на крепкие блестящие зубы.

— Да, — Крепкие зубы блеснули в повторной улыбке, за которой ощущалась тень усталости. — Да, — повторил Жаак де Флёри, словно ожидая продолжения, но тут же заговорил сам. — Я надеюсь, ты позволишь мне похвалить твою великолепную шляпу. Не так часто встретишь подобное произведение искусства в Женеве. И изысканный крой костюма.

У Феликса за спиной слуги принялись перешептываться. Ему было жарко. Он никак не мог понять, почему этот человек держит его на пороге, обсуждая наряды.

— Благодарю вас, месье. Я охотился в Генаппе.

Взгляд темных глаз заострился. Едва уловимая пауза. И затем маленький рот растянулся в неподдельной улыбке.

— В Генаппе! Мой юный родич охотился с дофином! А теперь его отраженная слава падет также и на бедного родственника в Женеве! Так скажи же мне, наконец, свое имя, мой мальчик.

— Я уже сказал вашему управляющему. Я Феликс де Шаретти из Брюгге. Я приехал в надежде увидеть здесь свою мать.

— Увидеть здесь свою мать! — изумленно повторил его родич. — А вот это загадка! Ты Феликс де Шаретти — разумеется, мы в каком-то дальнем родстве по браку. Ты прав. И ты ожидал найти свою мать в этом доме?

— Так ее здесь нет? — Феликсу теперь было не просто жарко, он еще и начал злиться. Может, этот человек и богач, и внешне вполне дружелюбен, но он по-прежнему стоял посреди двора, унизанной перстнями рукой придерживая ворота, а Феликс де Шаретти перетаптывался у входа вместе со своими лакеями и лошадьми.

— Никогда в жизни! — заявил месье де Флёри. — Она и не извещала меня о своем приезде, бедняжка. Несомненно, ей нужна помощь.

— Тогда, — заявил Феликс, — вы ошибаетесь. Ни в какой помощи она не нуждается. Она просто поехала на юг со своим. Она просто собиралась навестить вас.

— Мой славный юноша, — заметил на это Жаак де Флёри. Тон голоса его так изменился, что Феликс, вмиг позабыв о своей досаде, изумленно уставился на него. — Мой милый юноша, если ты провел несколько дней в Генаппе — то, возможно, ты не слышал последних новостей из Брюгге? Ты не заехал в Брюгге, перед тем как двинуться на юг? И, стало быть, не знаешь этих ужасных, ужасных известий?

— Что? — воскликнул Феликс.

Слуги тут же подошли ближе. И все трое изумленно уставились на властную фигуру перед ними.

— Мой бедный, бедный мальчик! — протянул Жаак де Флёри. — У тебя больше нет ни дома, ни компании. Все сгорело в пепел в прошлом месяце, накануне турнира Белого Медведя.

Наконец их пригласили войти. Слуги, лошади и дорожные пожитки исчезли. С колотящимся сердцем Феликс поднялся за Жааком де Флёри по лестнице и двинулся по коридору, время от времени натыкаясь на него, когда торговец останавливался, дабы ответить на какие-то вопросы, а затем безнадежно отставал, когда останавливался подумать, о чем бы еще спросить.

Его дражайшая матушка осталась жива, а также и сестры. Никто не погиб в пожаре. Но дом, все склады и красильня сгорели. Трагедия. Двойная трагедия, поскольку, судя по всему, бедняжка демуазель уже была глубоко в долгах из-за последних неосторожных приобретений. Кроме того, до месье де Флёри дошли некие слухи, которые он не рискнет повторить при сыне демуазель. Что-то касательно ее брака с неким челядинцем. Разумеется, все это глупости, но подобные слухи разрушают доброе имя компании и порочат честь всех ее служащих.

— Но, впрочем, — продолжил Жаак де Флёри, заходя в гостиную и наконец, приглашая своего ошеломленного гостя присесть, — никакой компании Шаретти больше не существует. Так что слухи не имеют значения. Не желаешь ли немного вина?

— Мне нужно возвращаться, — заявил Феликс.

— Ну, разумеется. Однако сперва следует выпить вина и передохнуть. Эзота! Эзота! Приехал Феликс де Шаретти, у которого в Брюгге все сгорело. Моя супруга, — ласково заметил негоциант, оборачиваясь вновь к Феликсу, — любила твою матушку самой преданной любовью. Вот и она.

Всеми мыслями устремленный в Брюгге, Феликс поднялся с места и бездумно остался стоять. В комнату вплыла толстая женщина, бледная, словно непропеченный пирог, с крашеными волосами, увитыми ленточками. Протопав к нему, она подняла напудренные руки и обхватила его. Нос Феликса уперся в мягкую плоть, нашел какую-то выемку и нырнул в нее. С большим трудом ему удалось высвободиться.

— Феликс! — воскликнула Эзота Флёри, удерживая его за плечи. — Бедный сиротка!

Перепуганный Феликс обернулся, но Жаак де Флёри ответил успокаивающей улыбкой.

— Эзота! С твоих слов, бедный мальчик решит, будто мать его умерла. Но ведь она жива и невредима Разорена, но невредима.

Яркие глазки Эзоты казались крохотными на слишком широком лице. Она не сводила взгляда с молодого человека.

Взяв его за руку, жена хозяина дома подвела Феликса к дивану и сама уселась рядом, переплетая его пальцы со своими.

— И все равно сиротка. Этот ужасный брак, силой навязанный невинной вдове. Как ты сможешь простить нас? Над матерью твоей надругался мальчишка с нашей кухни!

Жаак де Флёри, разливавший вино из кувшина, обернулся.

— Но ведь это просто слухи, Эзота, мы не станем говорить об этом.

— Это правда, — возразил Феликс.

Они уставились на него. Осознав, что произошло, Феликс с трудом взял себя в руки и глубоко вздохнул.

— Не про надругательство. Если слухи именно таковы, я буду вам признателен, если вы станете все отрицать. Николас и моя мать заключили брак только как деловое соглашение. Несмотря на низкое происхождение, моя мать уверена, что он обладает большими деловыми способностями и сможет помочь ей управлять компанией. Именно для того, чтобы дать ему надлежащее положение, был заключен брачный контракт между ними.

Женщина отпустила, наконец, его руку.

— Николас! — воскликнула она с улыбкой.

— Да, полагаю, именно такое имя было дано ему при крещении, — задумчиво отозвался торговец. — Но для нас он, разумеется, остается кухонным мальчишкой. Какие невероятные сюрпризы порой готовит людям судьба. Деловое чутье, говоришь? И он теперь владеет компанией на паях с твоей матерью?

— Нет, он не получает ничего, кроме жалованья. Получал. Теперь-то, конечно, ничего не осталось. Компании больше нет.

— Остались долги, — возразил Жаак де Флёри. Усевшись, он задумчиво уставился на бокал вина в своей руке. — Если только где-нибудь не спрятаны деньги, о которых мы ничего не знаем Деловое чутье, говоришь?

— У нас есть недвижимость, — возразил Феликс. — И есть Лувен. Имеются и иные вложения. Что-то можно придумать. Мы выпутаемся.

— Так ты не думаешь, что деньги спрятаны где-то еще? Никакой наличности? Никаких реальных вложений? Я спрашиваю лишь потому, — пояснил Жаак де Флёри, — что в случаях поджога обычно кто-то получает от этого выгоду, но здесь, судя по всему, это не так.

— Поджог? — переспросил Феликс. Его желудок только начал успокаиваться, но теперь вновь желчь подступила к горлу. Локоны, так тщательно завитые поутру, начали раскручиваться от жары. — Кто-то намеренно сделал это?

— По слухам, да, — подтвердил торговец. — Не ты сам и не твоя матушка, разумеется. Возможно, кто-то, кому не по вкусу пришелся их новый хозяин. Что еще тут можно предположить? Хотя, но правде сказать, я задавался вопросом… А, слышу голоса снизу. Должно быть, это пришел, наконец, твой отчим.

Феликс даже не повторил это слово. Он лишь молча, взирал на своего мучителя.

Жаак де Флёри улыбнулся.

— Николас. Он ведь и впрямь твой отчим, по твоим же собственным словам. Ты разве не знал, что он в Женеве, навещает Франческо Нори из Банка Медичи? А я-то все гадал, удостоится ли наш скромный дом его визита. Сразу же после твоего прибытия, мой дорогой мальчик, я послал человека к Франческо, чтобы велеть Николасу поторопиться сюда. Ты ведь не хотел бы разминуться с ним? И, должен признать, должен признать, — повторил торговец, поднимаясь с места и ставя бокал на стол, — что я вне себя от любопытства. Почему после такой катастрофы он не остался в Брюгге, дабы оказать помощь супруге в час нужды? Что привело его в Женеву? И куда, хотел бы я знать, он намерен направиться дальше? Сколь бы велико ни было его жалованье, полагаю, оно не безгранично. До чего же это все любопытно!

Он подошел к дверям, и Феликс также встал с дивана. Жаак де Флёри улыбнулся.

— Эзота, дорогая, ты помнишь Клааса, который теперь стал отчимом Феликса? Ради Феликса, я бы хотел, чтобы ты приняла его в своей гостиной. Он поймет это правильно, я уверен.

Рослый молодой человек при этих словах прошел в комнату, и Феликс увидел, что это и впрямь Николас, а не Клаас. Николас, загоревший на открытом воздухе и окончательно утративший привычную потную бледность красильни. Николас, не в синей ливрее Шаретти, а в зеленом жилете без рукавов поверх коричневого дублета, в пыльных сапогах для верховой езды и кожаной портупее с клинком в простых ножнах. Николас в берете, поверх влажных от пота русых волос, — взглядом он обвел комнату, задержался на женщине и наконец, остановился на Феликсе.

В этих глазах Феликс прочел многое. Но самой явной была тревога.

— Ты не удивлен? — поинтересовался Феликс.

— Нет, если ты приехал сюда прямиком из Генаппы. Твоя мать осталась в Брюгге.

— Так я и понял, — отозвался Феликс. — Дом сгорел. Так что тогда ты делаешь здесь?

— Собираю долги и продаю ткань, — пояснил Николас Он не пытался никому подражать, не корчил рожи, не шутил и даже не улыбался. Теперь он разговаривал так, как разговаривал с того самого дня, когда мать Феликса позволила ему заниматься делами компании. Он разговаривал, как все эти скучные торговцы, над которыми они с Феликсом и с Юлиусом (иногда) так весело потешались.

— Собираешь долги? С кого?

Феликс совсем позабыл о хозяине дома и его жене.

— С Тибо и Жаака де Флёри, надеюсь, — отозвался Николас.

— Дорогой мой Клаас! — торопливо воскликнул тот. — Я, конечно, понимаю вашу нужду, но боюсь, что мы ничем не обязаны вашей хозяйке.

Николас смотрел куда-то поверх плеча Феликса.

— Я уже перемолвился с вашим управляющим, месье де Флёри, по пути сюда. Он попросит вашего писца составить список всех долгов. То, что вы не сможете уплатить сейчас, будет заверено нотариально, как долговая расписка. Я также привез, месье, ту ткань, которую вы заказывали. Мы будем признательны, если вы немедленно произведете платеж. Не сомневаюсь, что вы преисполнены желания всячески помочь демуазель.

Жаак де Флёри улыбнулся.

— Давайте присядем. О таких вещах не стоит говорить впопыхах. Прежде всего, сейчас в Женеве плохо с деньгами. Более того, я удивлен, что вы повезли ткань так далеко на юг. На ярмарке в Брюгге вам дали бы куда лучшую цену. Впрочем, разумеется, все зависит от того, на что вам нужны деньги. Или долговые расписки.

— Полагаю, это очевидно, — отозвался Николас. — Нам надлежит восстанавливать компанию.

— Ну, разумеется. Так, значит, ты намерен вернуться в Брюгге с собранными деньгами… То, что выплачу я и, вероятно, Медичи. А прочие долги? Ты вернешься и за ними тоже?

— Месье, — отозвался Николас, — вам скажут, где, когда и как исполнить свои обязательства.

— Я слышал, — заметил Жаак де Флёри, — о твоих отношениях с Венецией. Не туда ли пойдут деньги за ткани?

— Они пойдут в Брюгге, — возмутился Феликс. — Если здесь сейчас есть деньги, которые причитаются нам, то я готов их получить.

— Без охраны? — осведомился Жаак де Флёри. — Твой ловкач Николас и его люди не поедут с тобой. Ты говоришь о возвращении в Брюгге, но он об этом не сказал ни слова. Напротив, Медичи утверждают, будто он направляется на юг, в Милан. А после этого кто может сказать, где окажется он сам и ваши деньги?

Николас двинулся с места, но отнюдь не для того, чтобы присесть. На лице появилось странное выражение, — насколько помнил Феликс, так он морщился обычно, когда решался сделать что-то помимо своего желания.

— Он уже сказал тебе, что это я устроил поджог? — обратился Николас к Феликсу.

— А это ты? — Похоже, торговец был прав.

Николас женился на его матери, обратил в наличность все, что мог, припрятал деньги, а затем уничтожил следы. Разумеется, он не станет в этом сознаваться, если намерен вернуться в Брюгге. Но, уверенный в успешном побеге, вполне может и сказать правду. В таком случае Феликс убьет его.

Николас покачал головой.

— Нет, есть другие подозреваемые. Твоя мать о них знает. Поскольку я ничего не могу доказать, тебе лучше вернуться прямиком в Брюгге с деньгами. Возьми моих охранников: они все родом оттуда. А я найму других.

— Ну, уж нет, — отрезал Феликс. — Ты тоже вернешься в Брюгге. Немедленно. Привязанный к седлу, если понадобится. Месье де Флёри мне поможет, я уверен.

Жаак де Флёри поднялся и двинулся к дверям, перегораживая выход.

— С огромным удовольствием.

Николас печально взглянул на Феликса.

— Неловкая ситуация, — промолвил он.

— То, что я помешал твоему обману?

— Нет, — отозвался Николас. — Конечно, уйти мне будет несложно. Но ведь без меня ты не сможешь ни собрать долги, ни получить бумаги. Разумеется, я уверен, что служащие месье де Флёри вне подозрений. Однако я один знаю точные размеры долга, и как это проверить. Возможно, меня могли бы в цепях отвезти туда, где хранятся учетные книги? Или писец доставит их прямо сюда?

Он говорил вполне серьезно, как и раньше, но что-то в выражении лица показалось Феликсу подозрительным. Тот засомневался. Если Николас и впрямь приехал собирать долги, тогда никто не сделает это лучше него. А потом все, что остается Феликсу — это взять деньги себе. А Николаса под конвоем отправить обратно к матери. Вот тогда они и разберутся с этими загадочными делами в Венеции. Венеция!

В конечном итоге, писцы вместе с учетными книгами явились в гостиную. Сюда же принесли стол, за который уселся Николас напротив улыбающегося Жаака де Флёри, которого окружили его служащие. Все последующие полчаса торговец продолжал улыбаться, хотя временами не скрывал скуки, когда любезные вопросы следовали один за другим, и страницы мелькали под пальцами Николаса, чтобы тот с обманчивой мягкостью мог всякий раз подтвердить свои доводы. Впрочем, сам Николас ни с кем не спорил. Если и имелись возражения, то они исходили от служащих де Флёри, которые порой взглядом призывали на помощь хозяина, когда не могли разобраться с какими-то тонкостями.

Но торговец предпочитал уступить, не вмешиваясь в разговор. И окончательный список всего, что задолжали Тибо и Жаак де Флёри семейству Шаретти, вдвое превысил первоначальные оценки управляющего. И даже обнаружилось кое-какое серебро для первоначального платежа. Деньги уложили в шкатулку вместе с бумагами, подписанными и заверенными приглашенным стряпчим. Феликс, кусая ногти, смотрел, как запирают ящичек. Затем Николас обернулся к нему.

— Феликс, ты хотел отвезти все это обратно в Брюгге. Я поеду с тобой. Вот шкатулка и вот ключи. Чем раньше мы появимся там, тем лучше.

При этом он пристально смотрел на Феликса своими круглыми глазами фигляра. Феликс засомневался. Ему не терпелось поскорее оказаться как можно дальше от этой толстой надушенной женщины и насмешливого взгляда ее супруга. Они заявили, будто Николас намеревался сбежать в Италию. Возможно, он по-прежнему желал этого. По дороге ничто не помешает ему отнять у Феликса деньги и развернуться на юг. У него были охранники.

А Николас, судя по всему, уверился в том, что все уже решено. Что каким-то образом он сумел завоевать доверие Феликса.

— Ты хотел привязать меня к седлу, насколько я помню, — улыбнулся он. — Несомненно, месье де Флёри пособит тебе в этом Он даже может отправить с тобой своих людей, если ты не доверяешь моим охранникам. Но, надеюсь, ты и сам понимаешь, что это ни к чему.

Подобно всем лакеям, он был слишком уверен в себе. Феликс же, как, оказалось, счел все эти предосторожности более чем уместными и заявил об этом месье де Флёри. У Николаса был донельзя удивленный вид. Такой же удивленный вид у него был, когда месье де Флёри не только дал согласие, но и приступил к действию. Кивок головы, — и вот уже его управляющий оказался у Николаса за спиной. Сам месье Жаак вышел из комнаты вместе с писцами, чтобы позвать на помощь слуг, а также распорядиться насчет провизии, оружия и лошадей. Шкатулка по-прежнему стояла на столе, так что Феликс тоже остался. С нечеловеческим терпением он перенес прощальные объятия Эзоты де Флёри. Николас по-прежнему стоял неподвижно, а охранник — у него за спиной. Спустя некоторое время лакей вернулся за управляющим и госпожой де Флёри. С собой он принес ключ от двери гостиной. Нахмурив брови, управляющий вышел. Но хозяйка дома не торопилась. Жестом она велела лакею уйти прочь, — а потом еще раз, более раздраженно, когда он, было, засомневался. Феликсу даже стало жаль парня. Однако он слегка встревожился, когда, по воле хозяйки, слуга удалился в одиночестве и, закрыв дверь, повернул ключ снаружи. Шкатулку он не взял, поэтому Феликс остался, ощущая неловкость в обществе Эзоты де Флёри и своего слуги-отчима.

Феликс ждал, чтобы вернулся Жаак де Флёри. Тот все никак не шел. Николас расхаживал взад и вперед, и Феликс следил за ним взглядом. Он даже отметил, как Николас подошел к окну и кому-то кивнул во дворе, но ничуть не обеспокоился. Он заподозрил неладное лишь в тот момент, когда Николас с платком в руке любезно склонился над хозяйкой дома. Феликс обернулся.

Но к тому времени платок уже был повязан, туго перетягивая полные, накрашенные губы демуазель, а рука Николаса устремилась к голове Феликса с тяжелой, оплетенной бутылью. Феликс попытался закричать, но рот ему закрыла широкая знакомая ладонь, от которой пахло свежими чернилами, как от Колина Мансиона.

Удар оставил ему время лишь для последней, нелепой мысли, прежде чем сознание окончательно покинуло его: если Колин Мансион здесь, то где-то поблизости должен быть и Клаас. Клаас поможет ему.