К тому времени, как они добрались до Гентских воюют Брюгге, Юлиус прекратил всякие попытки завязать разговор с Николасом. По пути из Милана поверенный, наконец, узнал о залежах квасцов. И если известие о выплаченных долгах де Флёри поразило его, то эта хитроумная интрига оставила в совершеннейшем изумлении. Он понял, что Тоби был в курсе этого замысла с самого начала. И новый стряпчий Грегорио также оказался в числе посвященных. И демуазель, судя по всему, давшая им свое благословение. Все это лишь укрепило решение, к которому Юлиус пришел в Милане: если он сумеет ужиться с Николасом, то перед ним откроются безграничные возможности.

Однако ужиться с Николасом на поверку оказалось не так легко. Причем теперь даже нечего было ссылаться на недомогание: неделю назад тот окончательно оправился от лихорадки. И хотя все они (за исключение Лоппе) были порядком утомлены дорогой, в остальном, Николас находился в добром здравии. По крайней мере, телесно. Но, выложив, наконец, все подробности о сделке по квасцам и прочих направлениях деятельности компании Шаретти, он замолчал окончательно.

Все из-за Феликса, разумеется. Юлиус, изрядно уставший от этой бесконечной скачки, говорил себе, что они с Николасом неизбежно и должны были переживать гибель Феликса по-разному. Разумеется, он испытывал скорбь. Так школьный наставник оплакивал бы одного из своих учеников, на которого положил немало сил и кого вытаскивал из многих неприятностей. Тогда как Николас скорбел по товарищу, и к тому же, ему предстояло принести трагичную весть матери, выступая в нелепой роли отчима юноши. Но он сам возложил на себя это бремя, когда женился на вдове. И Юлиус не видел причин растрачивать на него сочувствие.

И вот они у ворот Брюгге. Стражник, их давний недруг, воскликнул:

— Ого! В доме Шаретти вас ждут большие перемены.

Николас молча доставал разрешение на въезд в город.

— Очень на это надеюсь, — заявил Юлиус. — Как мне сказали, у привратника по весне была вечеринка, и он все спалил дотла. Могу точно сказать, что будь я рядом, я бы этого не допустил.

— Есть кое-что и похуже пожара, — стражник злобно ухмыльнулся.

— Например? — поинтересовался бывший подмастерье. Бумаги были выложены поверх бочонка доброго немецкого пива. Продолжая ухмыляться, стражник забрал бочонок, оставив подорожную в руках Николаса.

— Например, вдова решила, что вы все померли, и опять собралась замуж. По крайней мере, так говорят. Иначе было бы нехорошо, верно? То, что этот господин живет там день и ночь. И ходит с ней на все встречи, и заключает сделки. А где же ее сынок?

— Когда мы увидимся с демуазель, она тебе скажет, — отозвался Николас. — Какой еще господин?

В отличие от Юлиуса, он выглядел совершенно невозмутимым. Стряпчий тем временем перебирал в памяти имена. Ростовщик Удэнен. Кто-то из гильдии красильщиков. Другой поверенный — Грегорио.

— Говорят, он ей родич, — пояснил стражник. — Так и вы ведь тоже были в родстве, верно, Клаас? Ей, похоже, нравится, когда вокруг близкие люди. Жаак его зовут. Из Женевы. Жаак де Флёри.

Николас помолчал. А затем вдруг переспросил:

— Живет у нее?

— И заправляет всеми делами. Конечно, опыт у него имеется. Настоящий торговец, сразу видно. На такого женщина может опереться.

— Постой, — велел Юлиус. — Успокойся. Только не прямиком домой.

— Нет, прямиком домой, — возразил Николас. Загорелое лицо посерело под коркой дорожной пыли. — Если она впустила его в дом, значит, Жаак заставил ее. — Он уже оставил стражника далеко позади и торопился к мосту.

— Сказал ей, что ты погиб? Или Феликс? Или что?

— Сказал, что я ударил Феликса в Женеве. Забрал с собой, пока он был без сознания, и силой увез в Милан. Феликс не рассказывал?

— Нет, — Юлиус ощутил неимоверную усталость и досаду от того, что предстоит вновь заниматься юридическими проблемами. Жаак де Флёри банкрот. Он не имеет никаких прав на компанию Шаретти, и от него легко избавиться. Если бы стряпчий чувствовал себя посвежее, то радовался бы возможности лично вышвырнуть его за дверь. Досадно, что демуазель уступила ему. Но, должно быть, ею двигала лишь нелепая женская жалость. Может, она понятия не имеет, каков на самом деле месье Жаак. Сам Юлиус прекрасно помнил, как тот угрожал отрезать Клаасу руки.

— А ты и вправду ударил Феликса? Уверен, что если и так, то у тебя были на это свои причины; но даже если и нет, то ты убедишь ее в обратном. Или ты имеешь в виду, что Жаак угрожал очернить твое имя?

— Он мог начать распускать дурные слухи про компанию Шаретти и вызвать сомнения у торговцев, — пояснил Николас. — Или… — он внезапно осекся.

Юлиус раздраженно переспросил:

— Или что? Если мы будем и дальше так нестись, то вот-вот окажемся на месте.

— Есть лишь одна тайна, которую ни мы, ни демуазель, не пожелали бы открыть Жааку де Флёри, — продолжил Николас. — Нет, на самом деле две тайны. Но вторая не имеет к тебе никакого отношения.

Залежи квасцов. Осознав это, Юлиус ощутил, как кровь отливает от лица.

— Но как мы сможем удержать его, если он все узнает?

— Есть несколько способов, — ответил Николас. — Точно так же, как есть несколько способов сказать матери, что ее единственный сын погиб. Как насчет того, чтобы немного поразмыслить, вместо того чтобы болтать?

Никогда в жизни Клаас так грубо не обрывал его. Следовало проявить разумную строгость. Юлиус уже обернулся к нему. Но затем, увидев выражение лица Николаса, внезапно передумал.

Улицы Брюгге, как и все дороги за городом, были запружены народом из-за прихода фландрских галер. Как бы старательно они со своей небольшой свитой не проталкивались вперед, но двигались все равно очень медленно. Кроме того, в толпе то и дело мелькали знакомые и окликали их. Николас ехал, низко опустив голову, никому не отвечал и лишь старательно, ярд за ярдом, протискивался вперед. Юлиус, который отсутствовал гораздо дольше, невольно принялся улыбаться, кого-то приветствовать и обещать встретиться позднее. Вероятно, вот, как случилось, что Николас незаметно отделился от них с Лоппе.

Впрочем, неважно. Все равно они встретятся у нового особняка на улице Спаньертс, где теперь поселилась демуазель. Добрался туда, Юлиус окинул взглядом дом и пришел в восхищение. Однако во дворе не было видно ни самого Николаса, ни его лошади. Стряпчий похолодел при мысли о том, чтобы первым встретиться с Жааком де Флёри или, хуже того, с матерью Феликса. Он уже принялся расспрашивать привратника, как вдруг через двор к нему направился какой-то худощавый незнакомец. Он был одного возраста с самим Юлиусом, с гладко выбритым лицом, впалыми щеками и длинным носом с горбинкой. Звучным голосом он осведомился, не может ли чем помочь гостю.

Учитывая черное одеяние, ошибиться, было невозможно: перед ним был Грегорио из Асти. Стряпчий, занимавший его письменный стол последние пять месяцев. Представившись, Юлиус вскоре выяснил, что Николас так и не появлялся, а демуазель и месье де Флёри отсутствовали: вдова отправилась на фландрские галеры, а месье отбыл в город с визитом.

Все эти подробности стряпчий сообщил любезно-сдержанным тоном.

— Нам все известно насчет Жаака де Флёри, — сказал ему Юлиус. — И, кажется, мы догадались, что за этим стоит. Пора навести порядок. Мейстер Грегорио, как дела у демуазель?

Внимательные черные глаза оценили и его самого, и скрытый смысл вопроса. Мейстер Грегорио повел плечами.

— Разумеется, она не может думать ни о чем, кроме возвращения сына. Даже дурные вести были бы лучше, чем ничего.

— Она узнает обо всем от Николаса. Он скоро будет здесь. Не стоит обсуждать это на улице.

— Значит, ее сын мертв, — понял Грегорио. — Бедный мальчик. Бедная женщина. Лучше нам известить ее поскорее. На самом деле, я как раз собирался отправиться за ней. Так что же, он погиб при Сан-Фабиано?

Только астролог сумел бы угадать это название. Никаким иным способом вести не могли долететь до Брюгге с такой скоростью. Юлиус открыл рот от изумления.

— Мы услышали об этом сражении час назад, — пояснил Грегорио. — Вести принес наемник из войска графа Федериго. Мне сообщил привратник. Насчет Феликса этот человек ничего не сказал. Он лишь спросил, где найти месье де Флёри, и отправился за ним.

— Наемник? Кто? Неужели Асторре?

— Нет. Это был не наш капитан. Кажется, его соперник, некий Лионетто.

* * *

Меньше всего в то день Николаса тревожила собственная безопасность. Для тревоги не было причин: ведь никто не знал, что он вернулся в Брюгге… Он не подумал о Гентских воротах и о быстроногих приятелях стражника.

С того момента, как Николас пересек опускной мост, все его мысли были лишь о Жааке де Флёри. Когда же он, наконец, принял решение, то задумался об иных, еще более важных вещах. Он ехал, опустив голову, потому что не хотел отвечать на приветствия. И на вопросы о войне. И о Феликсе. Он даже не заметил сперва что лошадь его движется не по собственной воле, но ее подталкивают двое других всадников, пристроившихся по бокам.

На незнакомцах была ливрея городской стражи, и они с улыбкой предлагали сопроводить Николаса до особняка демуазель. Он отказался, но постарался быть вежливым, даже когда они принялись настаивать. Именно их напористость впервые за все время заставила его обернуться в поисках Юлиуса, — и лишь тогда он обнаружил, что позади никого нет.

Отвратительные воспоминания о бочке, фейерверке и канале всплыли в памяти, но Николас тут же поспешил отринуть их. Все дело в том, что эти гладковыбритые лица отчасти походили на физиономии тех бородатых пьянчуг, которые едва не прикончили его в ту ночь.

Это были те же самые лица.

Он осознал это лишь в тот миг полета, — ибо лошадь совершенно неожиданным образом вдруг поскользнулась и рухнула, сбросив седока наземь. Перекатившись по земле, он оказался в темном крытом проулке, за которым лежал какой-то пустырь и берег канала. За спиной послышался незнакомый голос, что-то говоривший на правильном фламандском языке. Он обращался не к Николасу: он заверял прохожих, что всадник не пострадал и о нем позаботятся. Стремительный рывок с перекатом через плечо, — но двое участливых незнакомцев уже бежали к нему. Причем один сжимал в руке нож.

Бывший подмастерье был не худшим из учеников герцогского оружейника в Милане. Меч тут же оказался наготове, и когда кинжал устремился вниз, — отразил удар. Извернувшись, Николас вскочил. Мимо этих двоих к улице было не пробиться, и потому он устремился через проход на пустырь.

Теперь он точно знал, где находится. Полуразрушенный дом, по соседству с красильней Шаретти. На пустыре прежде был разбит небольшой сад. За спиной нес свои воды канал. С одной стороны — стена, забраться на которую не представлялось возможным: его убьют раньше, чем он сумеет подтянуться. Зато с другой стороны стена наполовину обвалилась, — та самая, что прежде отделяла сад от двора красильни.

Именно на этом дворе его приятели некогда собрались, дабы узнать о замужестве демуазель.

У преследователей явно было больше опыта в драках… зато руки короче, чем у Николаса. Им совсем не нравилось, как он размахивает мечом. Но нельзя забывать, что их все же было двое.

Шапку Николас потерял при падении. Теперь на ходу сбросил куртку, оставшись лишь в рубахе и шоссах, дабы ничто не могло помешать движениям. Разворачиваясь, он со свистом взрезал мечом воздух, чтобы преследователи чуть подотстали. Он даже успел удивиться, что ощущает отнюдь не страх, но облегчение. Вполне объяснимо: ведь сейчас от него требовалось всего лишь проявить удаль в поединке, и ничего более.

И он проявил ее. Добравшись до разрушенной стены, он начал с обманного выпада. Ближний из нападающих напоролся на меч. Второй бросился с ножом. Беглец уклонился, отыскал место, где стена пониже, и перебрался на другую сторону. Пока озлобленный преследователь повторял его маневр, Николас успел нанести удар и рассечь тому плечо.

Он сумел бы отлично приземлиться, если бы не споткнулся о вытянутую ногу Жаака де Флёри. А так — он растянулся на земле. Вывернулся… и обнаружил, что прямо в горло ему упирается клинок. Сам он оказался безоружен. Уцелевший нападающий, обливаясь кровью, рывком поднял его на ноги.

Перед Николасом оказались обугленные остовы бывших красильных чанов и ширильных рам. Все вокруг заполонил бурьян — и цветы: красные, голубые, желтые и лиловые. Дальше виднелись почерневшие кирпичи, уже поросшие травой, — развалины того самого дома, где он жил и работал с десяти лет. А прямо перед ним стоял человек, который был его хозяином в прежние годы.

Невозмутимый, улыбающийся, жестокий хозяин. Торговец, пытавшийся разорить компанию Шаретти, а теперь вознамерившийся присвоить ее себе. Мерзавец с мечом в руке, который, не тратя лишних слов, двинулся вперед с намерением прикончить Николаса.

Сзади чья-то рука держала его за предплечье, и нож упирался в спину. Тот самый стражник, которого он ранил… Хватка у него отменная, — но это значит, что нож оказался в ослабленной руке. Всем своим весом Николас резко отклонился назад, одновременно локтем нанося удар в раненое плечо. Кинжал успел пропороть ткань и оцарапал плоть, но тут же незнакомец с громким воплем отпрянул. Поняв, что маневр удался, Николас, развернувшись, вырвал у него нож и мгновенно пустил в ход. Стражник упал.

У Жаака де Флёри был меч, а его собственный клинок валялся на земле чуть поодаль. Совершив отчаянный бросок, Николас схватил его, — и увернулся в тот самый миг, когда меч Жаака де Флёри просвистел у него над головой. Он выпрямился с оружием в руке и отразил удар.

Опытом Николас уступал всем тем, кто дольше прожил на свете, но зато на его стороне был острый ум и отменная память.

На развалинах той самой красильни, где он некогда был подмастерьем с посиневшими ногтями, где делил мясо и эль, и перекидывался грубыми шутками с приятелями, теперь ему приходилось с мечом в руке защищаться от своего двоюродного деда.

«Сможешь ли ты сразиться с ним? Одолеть его?» — спрашивала Марианна де Шаретти.

И он ответил: «Если уж я боюсь, то буду бояться всегда».

И это правда. Страх, вбитый в него в возрасте семи лет, не отпускал Николаса.

Несмотря на перенесенную лихорадку и усталость после тяжелого пути, он все же был на тридцать лет моложе Жаака де Флёри и обучился в Милане изощренным приемам фехтования. Но какое отношение это имело к нынешнему поединку? Если он убьет Жаака де Флёри, то убьет своего родича. А страх останется.

Он отражал удар за ударом и не знал, как поступить.

Жаак де Флёри, раскрасневшийся, с лицом, блестящим от пота, понял это и улыбнулся. Проворный, мускулистый, он продолжал нападать, скинув длинное платье, в одном лишь роскошном дублете. Пышные шелковые рукава облегали мощные мышцы; драгоценные камни сверкали на высоком вороте. Вновь и вновь острие клинка устремлялось вперед. И вновь Николас отбивал удары.

Откуда-то издалека, из развалин дома донесся мужской голос. Вскоре крики послышались ближе. Жаак де Флёри обернулся. Мгновение спустя и Николас также заглянул ему через плечо.

Перепрыгивая через груды камней, с развевающимися рыжими волосами, к ним навстречу бежал Лионетто. Лионетто! А чуть дальше, на ходу обнажая клинки, еще двое… Юлиус — да хранит его Господь! — и Грегорио.

Как они его отыскали?

Да, конечно. Лошадь!

Но что, во имя всего святого, здесь делает Лионетто? Очень просто. Ищет Николаса. У наемника имелись все причины желать ему смерти. Вот только Николас не подозревал, что тот знает об этом…

Он никак не мог сражаться с обоими. У него не хватило бы умения одолеть даже одного Лионетто, а уж тем более вместе с Жааком. И как бы быстро ни бежали Юлиус и Грегорио, они не поспеют вовремя. Поэтому сейчас он умрет. Так бывает, когда мальчишки суются во взрослые дела.

— Предатель! — вопил наемник. — Сукин сын! Мерзкий негодяй! Так значит, ты воруешь деньги солдат! Обманываешь доверие! Обчищаешь кошельки! О, да! Ты можешь делать это с другими. Но только не с Лионетто! Лионетто тебе этого не позволит, мой Друг.

Капитан встал перед ними с мечом в руке. Торговец, растерянно озираясь, отступил на полшага. Крепко сжимая меч, Николас не сводил глаз с наемника. Но тот смотрел только на Жаака де Флёри.

— Я сперва не поверил. Все это пустые слухи, так я сказал. Но подумал, что нужно все-таки проверить. Ведь я послал еще денег. То, что получил от папы римского. И военную добычу… И увидел, что ваше отделение в Милане закрыто. Твой дружок Маффино исчез. Ничего не осталось. Никаких денег для Лионетто. — Он ухмыльнулся. — Тогда я потребовал расчета в Женеве. Хотел забрать свои сбережения. И что мне ответили? Все исчезло. Все. И почему?

Последнее слово он произнес очень мягко. Но в тот же самый миг, правая рука, державшая меч, метнулась вперед. Кровь выступила на плече Жаака де Флёри, и торговец со сдавленным воплем отпрыгнул назад, вскидывая оружие.

Наемник опустил клинок.

— Почему? Герцог Савойский якобы велел Жааку де Флёри передать ему все сбережения Лионетто. Вот в чем они пытались меня убедить. Но Лионетто не вчера на свет народился. О, нет.

И вновь он сделал выпад. Клинок блеснул, ловким движением пробил оборону торговца, который отчаянно пытался сопротивляться, и опять пронзил тому руку.

— Думаю, что все мои деньги у тебя, — объявил Лионетто. Лицо Жаака де Флёри меняло цвет, словно в розовую краску добавили вайду. Он задыхался.

— У меня нет никаких денег. Ты сам виноват. Ты переметнулся на другую сторону. Перебежал от Пиччинино к арагонцам. Французы узнали. Они отдали приказ. Все твои средства были конфискованы. Герцог Савойский велел мне…

— Вот оно что? — перебил Лионетто, пританцовывая. Торговец продолжал отступать. — Может, и так. Но разве ты не получил вознаграждение?

— Нет! — выкрикнул негоциант. — Они обещали, но не заплатили. Все мои деньги были вложены в дело. Отток капитала разорил нас. И теперь я банкрот.

— Вижу, — подтвердил наемник. Его меч вновь сверкнул в воздухе, и драгоценный камень отлетел в траву с ворота торговца. — Ты остался без гроша. Так где же мои деньги?

— Это правда, — подтвердил Николас. — Король Франции приказал, чтобы Савойя изъяла твои деньги. Он разорен и живет на средства Шаретти.

Лионетто обернулся.

— И ничего не осталось?

— Нет. Забудь о нем.

— Николае! — вмешался Юлиус. — Он же хотел тебя убить.

— Вот как? — изумился наемник. — Ас какой стати ему убивать моего маленького Николаса? Может, тогда мне пощадить его? Порой мне и самому хотелось прикончить Николаса. Я ведь чуть не убил вашего лекаря. Я не рассказывал? Встретился с ним по пути на север. С вашим Тобиасом. Ведь это он привез деньги, из-за которых я бросил Пиччинино. Но он доказал, что не желал мне зла Он ведь сделал меня богачом. Это правда. Вот только теперь я совсем не богат, верно? И кто виноват?

Жаак де Флёри никогда не был трусом, хотя в нем скорее говорила гордыня, нежели отвага. Тяжело дыша, он заявил:

— Не вижу смысла продолжать этот балаган. — И, развернувшись, двинулся прочь.

Но Лионетто был наемником.

— И я тоже, дорогой месье, — заявил он.

И, нагнав торговца в три неспешных шага, вонзил ему клинок между лопаток.

Встав над распростертым телом, он рывком выдернул меч, внимательно осмотрел его, а затем тщательно вытер о траву.

— Надеюсь, что вы все видели? — обратился к свидетелям Лионетто. — Бедняга Николас отчаянно дрался за свою жизнь, и я спас его. А что здесь делают все эти люди?

— Смотрим, как ты спасаешь Николаса, — отозвался Юлиус, силясь отдышаться после бега. — У тебя есть какие-то срочные дела в Брюгге?

Наемник по очереди оглядел их всех и хмуро уставился на Николаса.

— Теперь уже нет. Но кажется, с тобой у нас однажды тоже вышла ссора?

— Верно, — подтвердил тот. — Но тогда другой человек подрался со мной вместо тебя. Думаю, ты можешь считать дело закрытым.

— А ты победил? — проворчал Лионетто.

— Нет, проиграл.

Наемник окинул пристальным взором развалины, заметил мертвеца по одну сторону стены и второго, на другой стороне.

— Ну, теперь ты, похоже, кое-чему научился. Если хочешь заявить, что ты сам прикончил де Флёри, я возражать не стану. Мне нужны деньги, чтобы устроиться в Генте.

— Возьми мой кошель — предложил Грегорио. Лионетто поймал брошенный мешочек с монетами и уставился на стряпчего. Двое других тоже. Наемник ухмыльнулся.

— А ведь я оказал вам услугу, верно? Так не забудьте об этом. Может, когда-нибудь и я попрошу вас об одолжении.

— Демуазель.

Он поклонился фигуре, отделившей от толпы, что собралась со стороны улицы, затем, вложив в ножны меч, со шляпой в руке двинулся прочь.

К ним направлялась Марианна де Шаретти.

— О, Господи Иисусе, — выдохнул Юлиус.

Грегорио, проводив взглядом Лионетто, обернулся к нему.

— Думаю, она видела, кто совершил убийство. Может, нам лучше…

Николас перебил его:

— Не могли бы вы… Не могли бы вы разогнать толпу и привести сюда бургомистра? Я отведу демуазель на улицу Спаньертс.

После боя сердце бешено колотилось в груди, а руки дрожали. Он пытался побороть головокружение и собрать разбегающиеся мысли. Чем дальше она отойдет от толпы, тем меньше шансов, что их услышат посторонние. И все же ей придется узнать скорбные вести прилюдно.

Уже то, что он ждал вдову, не сходя с места, сказало ей больше всяких слов. Марианна де Шаретти была одета строго, как и всегда; платье туго застегнуто на шее и на запястьях, накидка под головным убором скрывает уши и подбородок. Ярко-синие глаза были обведены темными кругами, а губы и щеки казались мертвенно-бледными.

Она подошла ближе и подняла глаза на Николаса.

— Он ранил тебя?

На траве, там где он стоял, была кровь. Он вспомнил нож, вонзившийся в спину. Но это была просто царапина.

— Нет. Мы с Юлиусом… Мы принесли плохие вести.

— Я потеряла Феликса. — В ее глазах не было слез.

— Он повзрослел, — промолвил Николас. — Очень внезапно. Он помогал мне в Милане. И хотел сражаться в Неаполе. Он дрался очень хорошо. Асторре расскажет вам. Затем, вместо того чтобы вернуться домой, он решил отправиться в армию Урбино. Граф Урбино и Алессандро Строцци. Они воевали на востоке.

— Знаю, — сказала она. — В Абруцци. Ты был там?

— Он даже смог принять участие в турнире, — продолжил Николас. — И победил. Он был счастлив. И погиб сразу вслед за этим. На поле брани. Во время битвы в него выстрелили из арбалета. Все случилось очень быстро. Мы похоронили его там.

Он видел, как демуазель содрогнулась. Пока что она не в силах была выслушивать подробности. Ее взгляд опустился на мертвеца, что лежал в траве.

— Он желал заполучить компанию.

— Жаак де Флёри ненавидел Шаретти, — произнес Николас. — Ненавидел женщин, как мне кажется. Тибо был женат дважды, и он презирал его. И вашу сестру. И мою мать. Не стоит больше думать о нем.

— Ты прав. Потом ты расскажешь мне все. И где Феликс похоронен. И где… О, Боже… Девочки! Они сейчас не дома.

— Мы могли бы сходить за ними сейчас, — предложил Николас.

Дом на улице Спаньертс, где все переменилось после пожара, стал для них родным, но ему казался почти незнакомым. Тильда и Катерина не были столь же сдержаны, как мать, зато, утешая их, демуазель смогла сама хоть немного прийти в себя. С Николасом девочки держались совсем как в былые времена, словно и не было никакой женитьбы…

Марианна де Шаретти также вернулась к привычной роли вдовы. Она знала Клааса десять лет. Она выносила Феликса. И вырастила его. И видела, как Корнелис тает от гордости за своего сына и наследника.

Николас все понимал. И, стараясь держаться в стороне, взялся улаживать все бытовые трагедии этого дня.

Над трупом Жаака де Флёри он оставил обоих стряпчих, которые были уверены, что никаких неприятных последствий не предвидится. Тело вскоре увезли, чтобы подготовить к похоронам. Грегорио, со своей всегдашней деловитостью, распустил немногих слуг Жаака. Все, что у того оставалось, унаследует брат.

Так же невозмутимо, не тревожа ни демуазель, ни ее семейство, Грегорио с Юлиусом забрали все те ценности, что были приобретены незваным гостем на деньги вдовы: обращенные в серебро, они вновь вернутся на ее банковский счет. К концу дня от усталости Юлиус почувствовал, что теряет рассудок, и был благодарен Грегорио, который, наконец, отправил его в постель.

Николас продолжал трудиться, словно силы его были безграничны. Грегорио заглянул к нему — получил приказ отправляться домой, и повиновался. Скорбящее семейство, конечно, заслуживало сочувствия, но он все же не был женат на своей хозяйке.

Демуазель чувствовала заботу всех домашних. Время от времени молчаливый Хеннинк, или кто-то из челяди являлся предложить ей помощь или уведомить о приходе гостей. Она вежливо благодарила, но отвечала, что сегодня желает побыть с дочерьми.

Марианна пригласила их поужинать у себя в гостиной, но сама есть ничего не стала. Что касается девочек, то у них аппетит был отменный, как и всегда. Они уже начали приходить в себя. Через пару дней они захотят узнать все подробности сражения и турнира.

Позже, когда она, наконец, уложила их в постель, то услышала, как плачет Тильда, зашла к ней и сидела рядом, пока та, наконец, не заснула. Затем Марианна де Шаретти вернулась к себе в спальню и разделась. Натянула ночную сорочку и села у окна с незакрытыми ставнями, тоскуя по Корнелису. Но это было неправильно. Он очень страдал бы сейчас. Его сын. Наследник… Она-то потеряла лишь своего ребенка.

С лаской и добротой она вспоминала Корнелиса. Он был самым лучшим мужем, какого могла бы желать любая женщина Когда отец Марианны разорился, подобно Жааку де Флёри, Корнелис перекупил компанию и сделал ее процветающей. Он никогда не тревожил супругу деловыми вопросами. На ее долю оставались лишь дети и домашние заботы.

Все было бы иначе, будь с ней Корнелис. Да, порой она чувствовала себя одиноко. Особенно сегодня. Лишь Тильда и Катерина знали Феликса так же хорошо, как она. Но девочки были слишком юными, чтобы утешить мать, равно как и его друзья. С внезапной благодарностью она вспомнила о Маргрит Адорне. У нее были подруги, которые все поймут. Завтра. Но ей еще предстояло пережить сегодняшний день.

В комнате Феликса находился сундук со всеми его пожитками, и шлем с алыми перьями и орлиной головой. Тот, кто отнес в комнату вещи, не стал ничего запирать на ключ. Близкие относились к ней как к взрослой женщине, которая в состоянии выдержать любое несчастье и попросить о помощи, если понадобится. Демуазель осознала внезапно, что весь день кто-то находился неподалеку, чем бы она ни занималась. Ее не беспокоили вопросами, не донимали… просто были рядом. Особенно Николас.

До сих пор она почти не вспоминала о Николасе. Пока он был в отъезде, Марианна скучала по нему, ей недоставало его силы, и его понимания. Втайне она винила его за то, что он покинул ее в трудный час. Как прежде винила Корнелиса, когда тот уезжал в Антверпен и оставлял ее наедине с возникшими трудностями.

Именно поэтому Марианна и хотела, чтобы он вернулся. Хотела, чтобы Николас был здесь, ради их нечастого общения, которое сделалось одной из ее каждодневных радостей. Ощущал ли он ту же радость, она не знала. Ясно одно: он обнаружил в себе вкус к серьезным занятиям и вовсю осваивался с этой новизной. До недавних пор, при желании, он, вероятно, еще мог бы вновь уйти в тень. Но вместо этого сделал шаг вперед и связал свою жизнь с компанией Шаретти. И с ней самой.

Так о чем он думает сегодня? Он был с Феликсом. Он узнал о его гибели не во дворе красильни, среди тюков тканей, кип перепачканной кожи и вонючих фартуков. То, как принял смерть Феликс, имело к нему непосредственное отношение. Чувство вины и забота о ней, Марианне, заставили его броситься в путь, чтобы как можно скорее принести ей это известие, с наименьшей болью.

В дороге Николас узнал о смерти Эзоты. Услышал о разорении Жаака де Флёри. Он жил с ними обоими и терпел жестокость, не озлобившись. Не его вина, что Жаак де Флёри мертв. Лионетто убил его. Но сегодня он узнал, что его жизнь, как и его счастье, ничего не значили для Жаака. И сегодня он сам стал убийцей. Николас, который, избитый, но беззаботный, выбирался из Стейна, сегодня лишил жизни двоих человек.

Впрочем, мужчины не могут отправиться на войну и остаться торговцами. Его обучили убивать. И Феликса тоже. И один из них заплатил свою цену.

Марианна очень долго думала об этом В доме все было тихо. Чуть дальше по коридору дверь в спальню, которую выбрал для себя Жаак де Флёри, была заперта, а все его имущество сложено в кладовой. Следом находилась та комната, которую занимал Николас, когда они с Грегорио использовали этот дом под контору. Вплоть до пожара… Там не было света. Но дверь оставалась открыта.

Она была открыта, когда Марианна де Шаретти проходила по коридору. И она знала почему. Николас был тем человеком, который отнял у нее Феликса. Он был ее мужем. Он не был ни тем, ни другим. Для него не было роли в этой трагедии, если только она сама не пожелает дать ему эту роль.

Но желает ли этого Марианна? Сегодня она вспоминала свою семью, Корнелиса и Феликса, Тильду и Катерину. Все то время, что она знала Николаса, он оставался за пределами этого узкого круга. Впустить его туда было бы предательством. Для Феликса он был тем же, что и Юлиус. Наставником. Помощником, если угодно. Он был подмастерьем для Корнелиса. А с ней он вел себя как идеальный управляющий. Преданный. Трудолюбивый. И рассудительный.

На улице кто-то прошел с фонарем. Отсветы промелькнули в комнате, отбрасывая на руки и на платье бледные светящиеся ромбы. Блеснули пряди волос, ниспадавшие до пояса. Марианна опустила глаза. «Как же я глупа, — подумалось ей вдруг. — Это Грегорио — идеальный управляющий. Юлиус — преданный, трудолюбивый и рассудительный. Но именно Николаса я заставила жениться на мне. А затем я стала ребенком, а он — взрослым».

Она подумала: теперь у меня больше нет ребенка. И у него нет никого, кто понял бы, каким тяжелым выдался этот день.

Дверь еще была открыта, когда демуазель прошла по коридору, прикрывая рукой свечу. Он сидел у окна, в точности так же, как только что сидела она сама. Но повернулся к дверям, заслышав шаги.

Все дневные заботы сейчас отступили, и на их место пришли те мысли, совладать с которыми было ему не под силу. Марианна знала, что это за мысли. Приблизившись, она взглянула на него сверху вниз, чтобы он мог видеть ее сухие глаза. Ее власть над собой.

Николас не поднялся навстречу, но его лицо заметно смягчилось.

Она знала, как обращаться и с детьми, и с мужьями. Она умела дарить утешение и принимать его. Он понял, что должно произойти, прежде чем Марианна задула свечу. Подобрав юбки, она села рядом у окна.

Света было достаточно, чтобы видеть его руку. Она легонько сжала ее в ладонях.

Николас сказал:

— Я не знаю, что вам нужно.

— Мне нужен кто-то, кто нуждается во мне.

Она была куда мудрее, чем казалось ей самой. Вероятно, в одном лишь этом Марианна оказалась сильнее. Подобно лекарю, она заставила его отбросить показное спокойствие. А затем, как с Тильдой или Катериной, приняла его в утешающие объятия.

Но он не был ни Тильдой, ни Катериной. И она сама чувствовала растерянность и смущение, и душевную боль. В объятиях Николаса, бережных и нежных, таилось нечто большее. Марианна ощутила это, несмотря на всю его сдержанность. И тогда она поднесла его руки к своим волосам, таким теплым и шелковистым, а затем прижала их к груди, к той ложбинке, где застегивалось платье.

— Николас?

Его пальцы выскользнули наружу, но по-прежнему касались сорочки. От волнения он заговорил по-французски.

— Подумай.

— Нет, — откликнулась Марианна де Шаретти. — Не думай.