Николасу показалось вполне заслуженным, чтобы в этот день, худший во всей его жизни, ему пришлось поплатиться за свои грехи, встретившись с Кателиной ван Борселен. Немного посопротивлявшись, Юлиус все же оставил его в покое, и, смущенный и раздосадованный, вернулся на улицу Спаньертс.

Там он, вероятно, доложит обо всем Тоби и Грегорио, а кроме того, поговорит и с Марианной, поскольку судьба ощипанного страуса отныне неминуемо станет любимой темой для разговоров по всей Фландрии. Николас лишь надеялся, что у Юлиуса, несмотря на всю его склонность к досужей болтовне, хватит здравого смысла никому не рассказывать о том, что произошло после поимки беглой птицы. Он прекрасно сознавал, что если бы не стряпчий, то его, возможно, уже не было бы в живых.

Второй раз Юлиус спасал его. Но впредь пусть он лучше поможет бывшему подмастерью не попадать в такие переделки, либо прекратит выручать его…

Добраться до Сильвер-стрете оказалось настоящим испытанием. Он чувствовал себя до невозможности слабым; и, как ни старался пробираться задворками, люди все равно то и дело окликали его. Николас никак не мог решить, что же сказать Кателине, но по дороге ему не дали времени об этом подумать. Поэтому он просто подошел к воротам, и привратник впустил его внутрь.

У входа ему вдруг пришло на ум, что он знает путь лишь на кухню и в ее спальню. Но даже хотя отца Кателины не было дома, едва ли она пожелает принять его там. По крайней мере, с мокрыми волосами она узнает его без труда. Вновь только что из канала… Вся история их отношений была тесно связана с водой.

На сей раз Николаса встретил лакей, проводил к просторной гостиной, впустил внутрь и закрыл дверь. Это оказалась та самая комната, из окна которой она неприметно помахала ему наутро после Карнавала. В то самое утро, когда он бежал мимо с козами и бубенцами на дублете.

Отвернувшись от окна, перед которым сейчас никого не было, он внезапно обнаружил, что и комната также пуста. Затем стул с высокой спинкой, стоявший у камина, чуть слышно скрипнул.

Но никто не поднялся оттуда. Разумеется, она была в тягости, и двигаться ей было нелегко. Беременная его ребенком… Николас сам прошел вперед и встал перед стулом с шапкой в руке.

Крупное тело в кресле и бархатное одеяние, и враждебное выражение лица, — он ожидал чего-то подобного. Вот только все это принадлежало мужчине, а не женщине. В кресле, злобно ухмыляясь, восседал Джордан де Рибейрак.

Николас, и без того захолодевший, почувствовал, словно лед окончательно сковал его члены. Он стоял неподвижно, как парализованный. Затем способность осознавать происходящее понемногу вернулась, и кровь прилила к лицу.

Джордан де Рибейрак, восставший из мертвых. Живой, как никогда. Теперь, вероятно, он знает имя человека, погубившего его. Того самого человека, которого не желал признать своим внуком. Но что еще мог знать виконт де Рибейрак?

Сейчас этот негоциант, царедворец, королевский советник отнюдь не был похож на человека, сломленного в заключении, чудом избежавшего топора палача. На плечах у него возлежала тяжелая золотая цепь, а в застежки плиссированного дублета были вделаны драгоценные камни. Также на нем красовалась высокая парчовая шляпа с отворотами, из-под полей которой сверкали ледяные глаза.

— Итак, Клаас ван дер Пул, убийца. Садись, прошу тебя. Мне очень жаль, что пришлось пригласить тебя сюда от имени моей невестки, но я счел это разумным, и она тоже. Кто знает, кого иначе ты привел бы с собой? И какое бы придумал хитроумное средство, чтобы схватить меня? Как ты, должно быть, догадываешься, я — тайный и весьма незаметный гость Бургундии, и не имею пока ни малейшего желания вновь оказаться во Франции.

Николас опустился на стул.

— Так, значит, вам удалось спастись.

Тонкие губы растянулись в усмешке.

— Из Бретани, с помощью моей невестки. То есть в ту пору она еще не вышла за Саймона, но, вероятно, поняла, что следует постараться удержать в семье французские владения. Пусть сейчас я стал изгнанником, но я все еще жив. А когда дофин станет королем, разумеется, я верну себе Рибейрак. Этот довод перевесил даже ту бессмысленную неприязнь, которую испытывает ко мне леди Кателина. Саймон, конечно же, не подозревает, что именно она помогла мне в Бретани. Он был бы весьма недоволен, если бы проведал об этом. Когда нынче я предстал перед ним, живой и невредимый, он встретил меня отнюдь не с сыновней почтительностью.

— Его не интересует Рибейрак? — поинтересовался Николас, стараясь говорить столь же спокойным тоном, как и его собеседник.

— Его больше интересует Килмиррен. Разумеется, для него оказалось огромным ударом узнать, что он не унаследовал ни земли, ни титул, а вскоре утратит и ту свободу, какой пользовался при жизни бедняги Алена. Кстати, я должен поблагодарить тебя за то, что ты так ловко разделался с ним. Старший брат всегда изрядно мне досаждал…

— Я тут ни при чем, — возразил Николас.

— Ну, разумеется, — отозвался толстяк, который приходился ему дедом. — Ты всегда ни при чем, во всех этих смертях… Ален, бедняжка Эзота де Флёри, несчастный месье Жаак, незадачливый Феликс де Шаретти, все твои дорогие друзья и родичи. По слухам, сам знаменитый Лионетто был рад прийти тебе на помощь, даже не подозревая о том, кто на самом деле разорил его. Немудрено, что Саймон опасается за свою жизнь.

— Без всякой причины, — заметил Николас.

— Ну, разумеется, не напрямую. Как я слышал, сегодня ты трусливо сбежал от него в особняке Грутхусе. И все же ты сам привлек его внимание, не так ли? Всего лишь украл его шлюху, а затем бросил одну неосторожную фразу. Теперь, когда она поняла ее смысл, то, боюсь, это лишь усилило неприязнь, которую леди Кателина испытывает к тебе.

Когда она поняла ее смысл?

Николас застыл Де Рибейрак усмехнулся.

— Ты и впрямь самый пассивный соперник, какого мне только доводилось встречать. Слава Богу, в твоих жилах не течет моя кровь, и мне нечего стыдиться. Разве не помнишь, что ты сказал тогда? Невежа с девичьими манерами, позор для своего отца. Это здорово задело беднягу Саймона. После того, как твоя матушка разрешилась мертвым младенцем, ни одна женщина не могла понести от него, пока не появилась Кателина Ты знаешь, что она в тягости? Теперь ты окончательно выбыл из игры, несчастный ублюдок.

— Я очень рад, — с невозмутимым спокойствием продолжил Джордан де Рибейрак. — Было время, когда я думал сам заняться ею, но, право же, со временем человек устает от животных удовольствий. Я рад, что Саймон, наконец, хоть чего-то добился в жизни.

— Так, значит, вы больше не желаете, чтобы я прикончил его? А я уже настроился на это…

Стрела была пущена наугад и пронзила надменное спокойствие. В ответ Николас получил столь пронзительный взгляд, что почти физически ощутил удар.

— Вот зачем ты здесь, господин убийца, — сказал де Рибейрак. — Я желал предупредить тебя, чтобы ты не вздумал ничего предпринимать против меня или Саймона. В особенности, против Саймона.

— Чтобы я не мог жениться на Кателине?

Он, наконец, добился ответа.

— Кателина! — воскликнул Джордан де Рибейрак. — Я думал, ты уже все понял. Разве я не сказал, что она твой злейший враг, самый яростный противник, который не успокоится, пока ты не понесешь наказание. Я никогда не предполагал, что Саймон решится кому-либо раскрыть эту постыдную тайну своего прошлого — что он оказался рогоносцем. Но, разумеется, он был пьян. Саймон поведал ей сегодня, кто ты такой. Сын ее мужа, можно было бы сказать, будь ты законнорожденным. Сводный брат ее будущего ребенка О, можешь мне поверить! Если Саймон считает тебя негодяем, то его супруга убеждена, будто ты сам Дьявол. Теперь, когда я знаю, что они собираются сотворить с тобой, и с твоей женой, и с вашей компанией, мне нечего опасаться.

Чисто выбритый двойной подбородок затрясся от смеха.

— Я хотел сказать тебе об этом. Кателина настаивала, чтобы я сказал. Теперь она понимает все, что ты сделал.

— Демуазель де Шаретти не имеет к этому никакого отношения, — заявил Николас. — И все остальные — тоже.

— Я верю тебе, — отозвался толстяк. — Кателина и сама жалеет твою несчастную супругу. Если бы не ты, демуазель де Шаретти была бы в безопасности.

— Она в безопасности, — возразил Николас Де Рибейрак усмехнулся.

— В безопасности она окажется лишь после смерти, но не сейчас, пока я буду жить в Килмиррене, а Саймону придется искать себе другое место. Лучше бы он женился на дочери Рида и отправился в Англию с ее братом. Учитывая все его интриги в Кале, йоркисты приняли бы такого союзника с распростертыми объятиями. Он мог бы основать свою компанию в Саутгемптоне, в Лондоне, в Бургундии. Впрочем, с помощью Кателины он еще может сделать это. И все торговцы, которые не желают уступать пожилой вдове и ее мальчишке-любовнику, вероятно, согласятся объединить с ним усилия. Зависть погубила меня, и она же погубит тебя.

— При чем тут зависть? — удивился Николас.

— Антуанетта де Маньеле, — пояснил виконт. — Ты, должно быть, о ней даже не слышал. Вероятно, ей показалось, что король уделяет мне слишком много внимания. Она прознала о наших отношениях с дофином и донесла об этом королю. Если бы леди Кателина вовремя не предупредила меня, то я угодил бы в темницу. Можно сказать, что это ты помог мне спастись.

— Лишь в том же самом смысле, что я якобы убил вашего брата, — возразил Николас.

— О, разумеется, не напрямую. Но ведь ты всегда так действуешь, не правда ли? Кателина знала, что ей нужно действовать втайне, чтобы дать мне возможность ускользнуть. Она также знала, что в Сен-Мало стоит на якоре один из моих кораблей — «Сент-Пол». Кстати, я буду, весьма, благодарен, если ты не станешь использовать наше родовое имя. Клаас ван дер Пул и без того звучит слишком, похоже.

— Постараюсь не забыть, — ответил Николас. — И она постаралась посадить вас на корабль?

— Потому что оказалась там по твоим делам, — пояснил де Рибейрак. — Какая-то странная история со страусом. Я что, сказал нечто забавное?

— Да. Вы увенчали мой день. Это все, что вы желали мне сообщить?

Виконт удостоил Николаса презрительным взглядом.

— Глупец. Ты можешь мне понадобиться лишь для того, чтобы сказать тебе, кого убить, а кого оставить в живых. Когда ты перестанешь быть мне полезен, то я перестану обращаться к тебе.

— Я все понял, — Николас поднялся с места. — Но, возможно, в следующий раз у вас хватит смелости позвать меня от собственного имени.

Толстяк расхохотался.

— Не говори о смелости так, словно ты знаешь, что это такое. Одно могу сказать наверняка: ты больше никогда не получишь приглашения от супруги моего сына А если и получишь, то хорошенько подумай, прежде чем согласиться.

* * *

По пути домой он, должно быть, обидел множество знакомых, потому что не замечал и не слышал ничего вокруг, пока, наконец, не подошел к особняку на улице Спаньертс. Там на пути ему попался Юлиус, который спросил, как дела, и тут же ушел прочь.

Должно быть, он поговорил с остальными, ибо ни Тоби, ни Грегорио так и не появились, хотя повсюду в доме и во дворе Николас замечал улыбающиеся лица.

Сначала он не понял, в чем дело, но тут же вспомнил о страусе.

Его комната оказалась пуста. Там он недолго постоял, погрузившись в раздумья, а затем, поскольку необходимо было решить некоторые вопросы, направился в кабинет Марианны. Там с ней находился Беллобра, которого она тут же отпустила. Николас уже настроился на долгие объяснения, но та уже все знала: вероятно, Юлиус все же предпочел ничего не скрывать. Но, естественно, стряпчий не знал о последней встрече.

— Насчет страуса можешь не беспокоиться, — заметила Марианна. — Грегорио с Хеннинком все уладят, и даже Томмазо уже успокоился. Я предложила ему передать герцогу Франческо, что птица заболела, и продержать ее здесь еще восемь месяцев, пока перья не отрастут.

— Если только он сам сможет продержаться эти восемь месяцев, — Николас опустился на стул. — Похоже, я нуждаюсь в надсмотрщиках.

— Это Юлиус тебе сказал?

Она была чуть бледнее обычного, но во взгляде ясных глаз читалась уверенность и нежность. Николас внезапно заметил, как нарядно она одета, и вспомнил, что сегодня они приглашены на борт венецианского флагмана.

— Юлиус сказал, что они все готовы остаться. Несмотря ни на что.

Он ожидал, что она откликнется сразу. Но Марианна молчала.

— А ты, Николас? Ты останешься? — спросила она, наконец.

Сперва он не знал, что ответить. Прошлой ночью, когда он узнал, что ей все рассказали о Жааке де Флёри, а она сообщила Юлиусу и остальным об их родстве с Саймоном, они еще долго разговаривали, осторожно выбирая слова. И когда под конец она смущенно сослалась на женские причины, чтобы спать в одиночестве, он не был уверен в ее искренности, но оказался рад этому оправданию. Как вести себя, дабы проявить лишь приязнь и ласку, не пытаясь утвердиться или покорить новые высоты? Он этого не знал и боялся попробовать.

И сейчас, вслушиваясь в ее голос и пытаясь прочесть тайные мысли по выражению лица, он вспомнил, что еще мог сказать Марианне Юлиус.

— Кателина ван Борселен не приглашала меня на Сильвер-стрете, — промолвил он, наконец. — Это был обман. Меня там ждал Джордан. Джордан де Рибейрак.

Кровь прилила к ее щекам. Николас пояснил:

— Он сбежал. Кателина ван Борселен помогла ему. Она ничего не сказала Саймону.

Сперва он не знал, стоит ли говорить ей об этом, но Марианна думала о другом:

— Он знает, что это ты предал его?

— Нет. Он просто хотел меня предупредить, чтобы я не смел трогать Саймона. Раз уж я принялся уничтожать все свое семейство, он был вынужден признать за мной некоторые способности. Он также подозревает, что Саймон и Кателина могут представлять угрозу тебе лично и нашей компании — из-за меня. Думаю, он прав. — Николас помолчал. — Я хотел бы остаться.

— Не сомневаюсь, — отозвалась она. — Но нас ведь ждут сегодня на борту галеры.

— Да, — кивнул тот. — Но что бы ни случилось, выбор принадлежит только тебе. Что бы ты ни решила, я сделаю это.

— Да. Я знаю, — просто сказала Марианна.

* * *

Теперь у них имелась собственная барка, так что они смогли с подобающей пышностью, вместе с прочими приглашенными, отплыть в гавань Слёйса. На веслах сидели гребцы в синих ливреях, и принарядившийся Лоппе возвышался на корме. Он сам пожелал отправиться с ними. Ровно год назад чернокожий раб стоял в цепях на борту фландрской галеры, и его заставили нырять, по приказу капитана. С тех пор он успел послужить герцогу Миланскому и Феликсу. Но теперь возвращался в Слёйс не из гордыни, а — если бы кто-то догадался спросить его об этом, — из-за каких-то недобрых предчувствий.

Прежде чем отправиться в Слёйс, Николас один прошел в контору, где надеялся застать Юлиуса, Тоби и Грегорио. К тому времени он уже успел переодеться. Для визита на корабль пришлось выбрать тот же наряд, что и на Пасху в доме Вейре. С той поры верхнее платье чудесным образом украсилось вышивкой и более дорогой меховой оторочкой, чем выбирал он сам. Это было делом рук Марианны, которая также заказала дублет, что был сейчас на Николасе, — сшитый у того же дорогого портного, что и ее собственное дамастовое платье. Ему потребовалось немало дерзости, — раз уж он не мог претендовать на смелость, — чтобы войти в комнату и встретиться с ними лицом к лицу. Он сказал первое, что пришло в голову:

— Молитесь, чтобы я на сей раз не свалился в воду. На мне сейчас все доходы будущего года, включая ваше жалованье.

Тоби устремил на него неулыбчивый взор василиска.

— Прибыл Проспер де Камулио. Возможно, ты встретишься с ним.

— Да, знаю, — отозвался Николас. — Послушайте, насчет компании… Вы сказали, что готовы остаться. Но, возможно, будет куда больше проблем, чем все мы надеялись. Саймон не оставит нас в покое. И де Рибейрак, его отец, на свободе. Я виделся с ним сегодня днем.

Юлиус нахмурил лоб.

— Сильвер-стретс?

— Да. Там был Джордан. Он просто хотел подтвердить, что мой… что все семейство жаждет моей крови. Они готовы разорить компанию Шаретти, если потребуется.

— Разорить компанию Шаретти не так-то просто, — возразил Грегорио. — Пусть попробуют.

Глядя на эту черную шапочку и нос комедианта, никто не заподозрил бы в Грегорио подобной твердости. Николас ощутил первые проблески надежды.

— Согласен. Я не собираюсь уклоняться от драки. Вопрос лишь в том, какое поле боя лучше выбрать?

— Могу себе представить, — промолвил лекарь.

— Я больше не прошу никаких обещаний, — возразил Николас. Он встретился взглядом с Тоби и попытался что-то прочесть в его прозрачных глазах.

— А я ничего и не обещаю, — отозвался тот. — Полагаю, ты сам осознаешь, что ты задумал?

— Что бы ни случилось, Адорне должен остаться на нашей стороне. Епископ и кое-кто из шотландцев явно будут держаться Саймона. Что же касается герцога Миланского и его союзников, то пока они заодно с дофином, но кто знает, надолго ли?

Юлиус с досадой покосился на Тоби.

— Если боишься, то возвращайся к Лионетто.

Лекарь задумался.

— Сомневаюсь, что он примет меня с распростертыми объятиями. Должно быть, сейчас он уже знает насчет Николаса. Возможно, мне все же придется держаться Асторре.

— Нам всем, возможно, придется держаться Асторре, — заметил Николас. Три пары глаз устремились на него. Он решил, что это самый подходящий момент встать и выйти из комнаты.

Лоппе ожидал его на борту барки вместе с Марианной. Ее дочери также пожелали отправиться на галеру, но мать объяснила, что это чисто деловая встреча.

Николас вновь сделался героем в глазах Катерины. Из любовника ее матери он сделался поразительным человеком, который прокатился по всему Брюгге верхом на ощипанном страусе. Даже Тильда, сдержанная и подозрительная, теперь взирала на него с долей почтения. Николас с усмешкой подумал, как отнеслись бы к нему венецианские сановники и их союзники, если бы узнали об этом происшествии. Отмена всех предложений и полный разрыв. Возможно, это было бы и к лучшему.

К тому времени уже совсем стемнело. Юлиус из окна видел, как барка отплыла от берега, и еще долгое время провожал ее взглядом. Вид у него при этом был весьма озадаченный.

* * *

В Слёйсе, когда они прибыли туда, казалось, вновь воцарился Карнавал: берега канала были увешаны фонариками, повсюду на городских стенах и башнях горели факелы, а крепость, звонница и замок издалека сияли огнями. Но толпа людей, явившихся сюда пешком, на лодках или верхом, стояла спиной к городу, не сводя взгляда с гавани, где сотни суденышек, больших и малых, покачивались на якоре, сверкая и переливаясь множеством огоньков. Самые большие фонари горели на верхушках мачт, освещая расписные шатры и флаги, и напоминая издалека цветы на лугу: лазурные и индиго, алые и ализариновые, охряные и киноварные, а посреди, в роскоши огней, цветов, музыки, ярких шелков и гирлянд, красовался флагман венецианского флота, подобный творению величайшего из ювелиров.

Лично встречавший гостей Пьеро Зорзи поприветствовал на борту Марианну де Шаретти, относительно которой он получил особые указания.

Под розовым палубным навесом ее лицо выглядело не столь напряженным, как поутру, в особняке Грутхусе, когда ей пришлось присутствовать при унижении своего мужа-ремесленника.

Пересказав это происшествие друзьям, Зорзи вновь поделился с ними сомнениями. Разумеется, во имя процветания, Синьория республики Венеция использовала все подручные орудия. Их качество могло быть самым разнообразным. Но, как правило, они все же были не из тех, какими побрезговали бы люди благородного происхождения.

Относительно этого юнца многие пребывали в недоумении. Только сегодня пошли слухи о какой-то его безрассудной выходке, подтвержденные Корнером и Бембо, и прочими венецианскими торговцами. Неразумные дети устраивали шалости, принося огорчение старшим. Этот юнец, возможно, на голову выше ростом, чем мессер Пьеро Зорзи, и явился перед ним в наряде из дамаста, отороченного мехом, но он все же оставался подмастерьем красильщика.

Впрочем, благо Республики превыше всего… Сопровождая своих несообразных гостей мимо щебечущего, украшенного драгоценностями общества, венецианец выразил надежду (по-итальянски), что они пожелают воспользоваться гостеприимством его каюты, где вскоре к ним присоединится мессер Проспер Камулио из Генуи с двумя друзьями.

Они понимали по-итальянски.

— А вы сами, капитан? — осведомилась женщина.

— Увы, меня ждут другие гости. Но чуть позднее, разумеется, я почту за честь выпить с вами вина. Сюда, мадонна, за этот занавес.

Марианна де Шаретти двинулась вперед. За занавесом оказалась небольшая комната, обитая деревянными панелями и освещенная серебряными настенными канделябрами. На полу лежал ковер, стоял небольшой столик, и с трех сторон были диваны с мягкими подушками.

Она вошла, думая о Проспере де Камулио, что вскоре предстанет перед ними и выразит соболезнования по поводу гибели ее достойного сына Феликса, с которым он виделся в Милане. Она слышала, как опустился занавес, и капитан удалился прочь.

Николас, вошедший за ней следом, внезапно остановился. В каюте был кто-то еще. Бородатый мужчина поднялся с дивана, обеими руками опираясь на трость, и изучающе уставился на вновь прибывших. Темноволосый мужчина, одетый на флорентийский манер, чья оливковая кожа и темные глаза выдавали неитальянское происхождение. Он смотрел на Николаса, и губы его медленно растянулись в усмешке.

— Не бойтесь, мой друг Никколо. Я ничего не могу отнять у вас. И не предложу ничего такого, на что вам пришлось бы согласиться против воли.

Наступило недолгое молчание. Затем Николас отозвался:

— Рад это слышать.

Удивленная тем, как странно звучит его голос, Марианна де Шаретти подняла глаза, но ничего не смогла прочесть по лицу мужа.

— Демуазель, — обратился он к ней. — Вы помните мессера Николаи Джорджо де Аччайоли, который побывал в Брюгге по пути из Шотландии в прошлом году? Мессер Николаи, позвольте вам представить мою супругу.

— Примите мои поздравления, — ответил грек.

Грек с деревянной ногой, который видел, как затонула пушка в Дамме, первым дал Николасу дразнящий намек относительно фокейских квасцов, и угадал с самого начала — возможно, ли такое? — что видит перед собой человека, которого впоследствии сможет как-то использовать.

— Мессер Просперо, — начал Николас.

— Он присоединится к нам позже, — ответил грек. — Вместе с мессером Катерино Цено и его женой. Мессер Катерино лично утвердил соглашение по квасцам, демуазель. Вы видели его подпись. Думаю, вам будет приятно встретиться с ним и его супругой Виолантой. Трапезундские принцессы славятся своей красотой.

— Вероятно, тогда нам лучше присесть, — предложил Николас. — Полагаю, вы желаете как можно скорее начать говорить о делах. — Его голос вновь звучал спокойно.

Грек улыбнулся, давая Марианне дорогу. Она уселась между ними, лицом к выходу.

— Наши друзья не появятся, пока я не пошлю за ними. В любом случае, вы знаете, о чем мы будем говорить. Герцог Миланский предложил вам возобновить кондотту на будущий год, но вы пока не дали согласия?

Она поняла, что Николас дает ей возможность ответить.

— Нет, — ровным тоном промолвила Марианна де Шаретти. — Но собираемся сделать это в ближайшее время. После битвы при Сан-Фабиано граф Федериго был очень настойчив. Чтобы переубедить нас, предложение должно быть весьма щедрым.

— И как скоро вы собираетесь подписать миланский контракт?

На сей раз первым ответил Николас.

— До конца года, монсеньер. Я намерен отправиться в Милан в ноябре.

Этого Марианна не знала. Теперь она просто молча ждала.

— Но лично вы не возражали бы отправиться вместе с вашим отрядом в более далекие края? — поинтересовался грек. — Ваша компания развивается, а это порождает зависть. Никто не пожелает зла слабой женщине, но чем успешнее торговец, тем больше у него противников. Многое можно сказать в защиту того, чтобы разумно размещать отделения своей компании. Вы уже думали о Венеции, у вас хорошие отношения с Генуей. Благодаря посыльной службе, вы зарекомендовали себя и перед флорентийцами. Осталось выбрать лишь то поле деятельности, где можно сыграть на всех этих достоинствах. Разумеется, я говорю о Трапезунде.

Когда ведешь речь о делах, то приучаешься ничем не выдавать своих чувств. Марианна де Шаретти, глядя на суровое лицо собеседника, сделала вид, будто ее ничуть не удивляет это предложение отослать молодого человека, которому не исполнилось еще и двадцати лет, на другой край света В Трапезунд, жемчужину Черного моря, место торговли с Востоком, которое Венеция опасалась уступить туркам. Теперь, после падения Константинополя, Трапезунд оставался последним осколком Византийской империи, последним императорским двором, последней сокровищницей царственной Греции.

Катерино Цено, подписавший контракт от имени Венеции, был женат на византийской принцессе. Все оказалось спланировано заранее. Никаких случайностей. Николас был нужен им для войны, а не для торговли. Но война и торговля лежали в основе всей деятельности Шаретти.

— У нас отличный отряд наемников, — заметил Николас. — Но сомневаюсь, что капитан Асторре в одиночку сумеет удержать турков. Разумеется, если вас интересует именно это?

— Меня? — переспросил грек. — Мне это безразлично. Я лишь указываю на открывающиеся возможности. Венеция держит в Трапезунде собственных наемников для защиты своих торговцев. Стража имеется и у генуэзцев. Вероятно, нужда в них так никогда и не возникнет. Султан желает торговать, а оттоманские войска не любят воевать в горах. Нет, я толкую лишь о деловых возможностях. Разумеется, если вы попросите своего капитана Асторре сопровождать вас, то его встретят с распростертыми объятиями. Император способен проявить большую щедрость. Но все же мы ведем речь лишь о торговле. О торговле и о деньгах.

И вновь Марианна почувствовала, что Николас отмалчивается.

— И о каких же делах? — уточнила она.

При свете ламп глаза грека несколько смягчились.

— Этой зимой, монна Марианна, посланцы с Востока должны прибыть в Италию, с просьбой помочь им изгнать неверных. Среди них будет и венецианский торговец Михаил Алигьери… поэт Данте был одним из его предков. Он живет в Трапезунде и говорит от лица императора Давида. Будучи в Италии, помимо прочих забот, он также намерен подыскать флорентийского торгового представителя для Трапезунда.

— Своя фактория на Черном море? Тогда Флоренция предпочтет, чтобы ею заправляли Медичи.

Грек улыбнулся.

— Но то, что предлагает Флоренция, может не устроить Трапезунд и императора Он чувствует угрозу со стороны Константинополя. Султан Мехмет выразил недоверие генуэзцам. Стало быть, император Давид вполне может настоять на том, чтобы Флоренция назначила представителя по его собственному выбору: компанию, к которой благоволят как Медичи, так и Венеция; компанию, у которой уже имеется небольшое собственное войско. В Трапезунде оно окажется бесценным приобретением для торговцев и для императорской семьи. И это найдет отражение в предложенной оплате.

Поглаживая бороду, он внимательно наблюдал за ними.

— Не сомневаюсь, что вас ждет успех в миланских войнах. Возможно, вы обязаны тамошнему герцогу куда большим, чем я могу предполагать. Так что я хочу всего лишь сообщить, друзья мои, что трапезундский контракт может принадлежать вам, если пожелаете. А также доля — возможно, крупная доля — а, возможно, однажды и монополия — на всю торговлю шелком с Востока.

Она слышала звук дыхания — ее собственного. Николас застыл в неподвижности, с глазами, круглыми, как две монеты, и словно бы вообще перестал дышать. Как-то раз он обмолвился ей о подобной возможности. Тогда это казалось мечтой, далекой грезой, и в ту пору он прочил Юлиуса на место главы этой ветви компании. Именно стряпчий должен был отправиться в Рим, затем в Венецию и наконец, дальше, через Константинополь, на берега Черного моря.

Но теперь шла речь не о Юлиусе. Шла речь о нем самом.

Молчание затягивалось, и вот Николас опустил глаза.

— Я понимаю. Надеюсь, вы не ждете от нас ответа прямо сейчас. Нам нужно узнать все подробности. Но я буду в Италии в ноябре. По меньшей мере, я увижусь с мессером Алигьери, если только…

Она ощутила на себе его взгляд и обернулась к Николасу.

— У меня нет возражений.

— Тогда, — объявил грек, — я позову наших друзей, и мы вместе выпьем вина. Без всяких обязательств, разумеется. Венеция, Флоренция и Генуя. Турки сводят вместе самых разных людей, но именно так порой рождаются торговые империи.

Он ловко поднялся на ноги, невзирая на слабую качку. Николас также вскочил и придержал перед ним занавес; затем опустил тяжелую ткань и обернулся к Марианне.

— Все это ничего не значит, даже если я встречусь с Алигьери. Мы можем прямо здесь и сейчас решиться принять миланскую кондотту.

— Он все продумал заранее, — промолвила она.

— Но тогда он продумал и то, как поступит в случае нашего отказа, — возразил Николас. — Только тебе одной принимать решение, когда придет время.

Он выглядел так же, как обычно. Как прежде. Заботливый, слегка взволнованный и возбужденный. Возбужденный, в предчувствии нового приключения. Величайшего из приключений.

— Николас, не говори глупостей, — промолвила она. — Это лучшее предложение, какое когда-либо получала наша компания. Ты ведь не испугался, правда?

Торговец должен уметь скрывать свои чувства, — так она всегда говорила Феликсу. Марианна выдержала этот пристальный взгляд, пытавшийся проникнуть в ее потаенные мысли, прочесть подлинные желания. Николас знал, что ее могут ждать неприятности, если он останется в Брюгге и привлечет внимание Саймона, — но даже не догадывался о ее подлинных тревогах.

— Я не хочу уезжать, — промолвил он.

— Но почему мы должны зависеть от твоих желаний?

Николас сдвинул брови.

— Подождем до зимы.

И она покачала головой.

— Нет, дорогой мой. Мы решим прямо сейчас Ты отправишься в Трапезунд, а затем, в один прекрасный день, вернешься и принесешь мне богатство.

Это было достойное предложение, и по-своему честное. В свое время демуазель сказала Феликсу, — после того унижения у Портерслоджи, — что, возможно, когда-нибудь они с Николасом захотят покинуть ее.

Должно быть, ей все же не удалось сохранить полную невозмутимость, и она вздрогнула, когда Николас вдруг упал перед ней на колени и с неожиданной силой схватил за руку… Но затем он церемонно поцеловал ее ладонь и вновь поднялся с иола. Марианна взглянула на эти сильные пальцы мастерового, вспоминая те времена, когда они были синими от краски. Снаружи донеслись шаги. Не сводя взора со сцепленных рук — ее и Николаса, — она прислушалась к голосу грека, который приглашал кого-то присоединиться к ним. Проспер де Камулио и Катерино Цено… И Виоланта, его супруга. Виоланта, принцесса Трапезунда.

Их руки разъединились, и от былой близости осталось лишь воспоминание. Николас встал рядом; теперь оба ждали в молчании. Кто-то приподнял занавес. Марианна не знала, чего ей ждать. Затем ощутила аромат: резкий, пряный, волнующий, — и поняла, что она сейчас потеряла; и ради кого; и почему.

А затем она сделала шаг вперед и улыбнулась. Ибо торговцы никогда не выдают своих чувств.