Вводное слово в искусство перевода

Дановский Николай Фаддеевич

Д. Перевод поэтических произведений

 

 

Поэтический перевод является наиболее трудной формой перевода. В нем концентрируются задачи нескольких планов. Прежде всего поэтический язык является очень насыщенным, очень концентрированным. Несколькими словами рисуется большая картина. Поэтому дело начинается и завершается очень взыскательным подбором выразительных средств. В ходе решения задач поэтического перевода необходимо:

• Передать с максимальной точностью, но лучше это выразить «с максимальной эффективностью» содержание таким образом, чтобы перевод производил такое же эмоциональное воздействие, какое производит оригинал.

• Перевод должен быть полноценным художественным произведением языка №2 (в рассматриваемом случае — эсперанто).

• Необходимо в максимальной степени сохранить форму оригинального произведения в переводе (количество стихов, ритм, строфику, размер, систему рифмования и т.п.).

В отличие от перевода прозаических произведений с русского на эсперанто, по которому на русском языке нет никаких пособий, техника перевода стихотворного текста описана в ряде работ. В первую очередь имеется брошюра К. Калочая «Как писать и переводить поэтический текст». Слово «poemo» в заголовке этой работы и в тексте обозначает всякое поэтическое произведение — как поэму, так и стихотворение. Кроме того, имеется очень ценная книжка трех авторов «Путеводитель по Парнасу». Эпиграфом к этой книжке дано стихотворение К. Калочая в форме французской баллады (поэтической эпифоры), в которой каждая из четырех строф заканчивается одним и тем же стихом-рефреном: «Мы даем всё, кроме гениальности». Это очень нужное и очень уместное предупреждение. На всех языках непрерывно создается очень большое количество стихотворений. Очень много «произведений» этого жанра пишется и на эсперанто. Но эти произведения в большинстве случаев не только не добираются до мировых поэтических стандартов, но даже и на местном уровне выглядят убого, не идя ни в какое сравнение с национальной поэзией.

Изучить «секреты» проникновения в стихотворную речь, осилить правила и тонкости ремесла версификации может всякий желающий. Но достичь высот поэтического творчества может только натура поэтическая, одаренная. Для этого необходимо иметь в характере поэтическое «видение мира» — образный строй мышления. Как вообще в искусстве, для того чтобы создать произведение, необходимо сказать в нем свое собственное слово, сделать открытие.

Поэтому поэтический перевод успешнее всего делают поэтические натуры. В особенности удается в этих случаях перевести то произведение, которое созвучно индивидуальному поэтическому складу переводчика, для которого творческий стиль автора оригинала представляет близость, или во всяком случае переводчик ощущает особый вид родства или сродства с переводимым произведением. Когда, восприняв стихотворение, переводчик чувствует, что приди ему в голову аналогичная идея, он бы ее изобразил вот именно так же. Но перевод по сравнению с созданием оригинального произведения имеет то отличие, что диапазон творчества несколько сужается. При создании оригинального произведения автор проникается идеей, вынашивает форму ее воплощения и с муками переплавляет образы в поэтические строки — стихи. При переводе все существенные тонкости содержания, идея фабулы, внешняя сторона формы уже заданы. Переводчик, переходя к выполнению своей поэтической задачи, уже как бы прошел первую половину творческого пути. Произведение уже приняло литературную форму, оно уже звучит, живет и действует на другом языке. Переводчику выпадает вторая половина творческого пути: выразить заданную идею на языке №2. В качестве мук творчества ему остается изыскание тех выразительных средств, которые, будучи внесены в данную форму, пересоздадут заново данное произведение.

Поэтому всякому, решающему посвятить себя переводческой деятельности в области стихотворной речи, рекомендуется постепенно познакомиться с основами поэтической грамоты на своем родном языке (в нашем случае — на русском). Когда это сделать, перед началом реальной переводческой деятельности или после каких-то удачных или неудачных начальных, во всяком случае примитивных проб и попыток, зависит от индивидуальных особенностей характера переводчика.

Для изучения русского стихосложения можно рекомендовать книгу Л.П. Тимофеева «Очерки теории и истории русского стиха», а также Г. Шенгели «Техника стиха». Можно рекомендовать точно так же познакомиться с книжкой М. Исаковского «О поэтическогом творчестве» и, наконец, обязательно необходимо прочесть статью В. Маяковского «Как делать стихи».

В чем главная особенность поэтического языка? Как сказано выше, в большой насыщенности, концентрации и конденсации при передаче мысли или образа. Г. Шенгели приводит такое любопытное соображение. В. Белинский назвал роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» энциклопедией русской жизни своей эпохи. Но если выразить весь роман в печатных знаках, то он займет 3,5 печатных листа (т.е. примерно 75 страниц машинописного текста или около 30 страниц печатного). В общем — это размер небольшой повести. Из этого видно, насколько полно выполнен некрасовский принцип: «чтоб словам было тесно, а мыслям просторно».

Обычно люди, обладающие поэтическим даром, очень выделяются в обществе. Они любят поэзию. И, следовательно, и к переводу поэтических произведений должны приступать люди, ощущающие влечение к поэтическому самовыражению.

Давать формальные инструкции «как делать стихи (в переводе)» — неразумно; каждый человек, пишущий или переводящий поэтические произведения, делает это по-своему. Они ничего не пишут вплоть до тех пор, пока все стихотворение не отформуется во внутреннем звучании (про себя). Другие, напротив, пишут, многократно переписывают и затем оставляют свое «детище» на некоторое время, чтобы забыть его и посмотреть через некоторое время «чужими глазами». Тогда очень явственно проступают различные огрехи. Все прочие методы, по-видимому, будут занимать какие-то промежуточные позиции: частичное вживание в ткань стихотворения про себя, частичное «выпускание», доверяясь бумаге. Но несколько рекомендаций можно сделать. Во-первых, переводчик должен в совершенстве владеть обоими языками. Во-вторых, лучше переводить стихотворения, которые заучены наизусть. В-третьих, при составлении стиха главным стремлением и поэта, и переводчика является выразить стих таким образом, чтобы строй и смысл его были ясны, четки и прозрачны, как у хорошей прозы.

Вся специфика языка поэзии (строфика, ритмика) трактуется в литературе в-общем одинаково на разных языках. Терминология поэтических форм интернациональна. Но вот названия рифм, приводимые в указанных эсперантских пособиях, несколько отличаются от общепринятых названий в русских источниках. Поэтому только этот единственный предмет разберем для установления соответствия терминов. Во всем же остальном отсылаем читателя к указанным источникам.

 

О рифме

Обычное расположение главной рифмы — в конце стиха. Но помимо главной могут быть дополнительные рифмы в начале стиха (начальные) и в середине стиха (внутренние).

Кондукто ра . Ковши из сереб ра . Литые б ра . Людских роёв метанье, И гулкие удары в буфе ра Тарелками со щавелем в сметане.
Нет, вам наскучили нивы беспл одные … Чужды вам страсти и чужды страдания; Вечно хол одные , вечно своб одные , Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Составные рифмы, когда они строятся на совпадении звуков двух или трех слов (городничего — не купи чего; от крови щеку — кровельщиу).

Консонансы (консонансные рифмы), при глубоком совпадении составных рифм (с каламбуром — к скалам бурым; по калачу — поколочу).

Неравносложные рифмы, когда после ударной гласной — неодинаковое количество слогов (морде — городе; оборудование — трудно).

Разноударные рифмы (сце́на — веретена́).

Тавтологические рифмы, когда они образуются одними и теми же словами:

Всё моё, сказало злато; Всё моё, сказал булат Всё куплю, сказало злато, Всё возьму, сказал булат.

Омонимические рифмы, образуемые одним и тем же словом, имеющим разные значения (пила-1 — пила-3; коса-1 — коса-2; берегу-3 — берегу-1; напасть-3 — напасть-1).

Паронимические рифмы, образуемые словами одной основы (договор-заговор; врат-разврат; давать-создавать)

Диссонансы (диссонансные рифмы), когда совпадают согласные звуки, а ударные гласные различаются (слова — слева — слава; Фидель — фитиль; дула — дола — дела; сезон — Сезан).

 

Об ассонансах

Звукосочетания, составленные из одинаковых ударных гласных, но различающиеся согласными в поэтическом тексте оставляют впечатление рифмы, и потому широко применяются. Отдельные образцы ассонансов встречались уже у А.С. Пушкина (дружин — недвижим). Но особенно широкое поле приобрели ассонансы в современной поэзии (огромность — опомнюсь; грусть — озарюсь).

Совершенно правильно отмечает К. Калочай, что ассонанс базируется на фонетических законах. К нему легко может привыкнуть и тот, в чьем национальном языке они отсутствуют. Созданию впечатления повтора содействует некоторое ослабление слуховой памяти, поскольку между ассонансами произносятся стихи, вызывающие это ослабление. Ведь ассонансы не следуют непосредственно один за другим, а их разделяют более или менее длинные промежуточные стихи, и внимание сосредотачивается на смысле, звучание первого ассонанса оставляет по себе уже размытый след в памяти. Поэтому небольшое смещение в звуковом ряде вполне удовлетворяет чувство ожидания рифмы.

Для эсперанто ассонанс имеет особый смысл. Вследствие полной регламентированности гласных звуков в качестве грамматических «дискриминаторов» частей речи, чистая рифма в эсперанто возможна лишь строго у одинаковых частей речи (kordo — bordo; bona — dona; veli — seli; mete — pete). Поэтому только ассонанс дает возможность «псевдорифмовать» различные части речи.

К. Калочай, перечисляя различные виды ассонансов, начинает с псевдоассонансов, в которых требуется лишь совпадание гласных (forte — bone; arde — tamen; veni — sendis; klingo — iros).

Следующая категория «грубых ассонансов», в которых такие две гласные еще получают окружение в виде нескольких согласных (arbo — paŝtos; morto — tondros).

Далее следуют «звонкие ассонансы», в которых на конце одинаковые гласные (granda — vasta; vidas — timas; nek pli — nek mi; por mi — sondi).

Далее следуют «мягкие ассонансы», в которых звучание компонентов пары сильнее сближается (tago — knabo; paĝo — kaŝo; truo — brulo).

И завершает классификацию «комбинированный ассонанс», в котором наибольшее звуковое подобие достигается наличием нескольких близко звучащих согласных (cindro — fingro; sonĝo — forĝo; bapto — lakto).

В особую категорию он выделяет созвучие, пришедшее из Франции, — «агордо», что является по приведенной выше классификации «диссонансной» рифмой, а также особый вид рифмы, пришедший из России, который он называет «коренная рифма» или «рифма-недоносок» (например, bela — anĝeloj). По сравнению со всеми категориями ассонансов классфикации К. Калочая этот тип, естественно, в большей мере создает впечатление повтора звукоряда. Но К. Калочай смотрит на этот тип ассонанса (рифмы) с недоверием. Он пишет:

«Такие „рифмы-спотыки“ в особенности часто встречаются у русских поэтов. Для меня эти рифмы являются абсолютно неузнаваемыми. На слух я их вообще не воспринимаю, а при чтении я должен выискивать их присутствие теоретически».

Что можно по этому поводу сказать? Разные люди воспринимают музыкальность по-различному. И нельзя возводить свои индивидуальные восприятия в поэтический канон. Одним не нравится одно, другим другое. Почему именно этот тип ассонансов (чрезвычайно распространенный в русской поэзии) оказывается немузыкальным, а «arde — tamen» — музыкальным, остается на совести К. Калочая. В эсперанто идет освоение поэтических сокровищ разных культур. И наравне с венгерскими ассонансами(veni — sendis или klingo — iros), которые для славянского уха совершенно никакой музыкальностью не обладают, необходимо принять и французские диссонансные рифмы, и венгерские ассонансы, и русские ассонансы, которые обладают не меньшей музыкальностью.

А если взять весь широкий диапазон поэтических форм от верлибра и пройти через лирическую прозу, стихотворения в прозе, белые стихи с их полным отсутствием рифм и ассонансов, а есть лишь тропы и ритм, и наконец достичь области традиционной рифмованной поэзии (через английскую поэзию с ее размытой рифмой, латышскую, где рифма вообще редкая гостья), через ассонансную поэзию, то для эсперанто, по-видимому, «рифма-недоносок» зазвучит совершенно, если само стихотворение будет произведением искусства. Можно вполне назвать то, что называет К. Калочай «рифмой-недоноском», — русским ассонансом и учесть при этом, что эта форма дает широкий простор для ассонансных сочетаний различных частей речи в повторяющемся звукоряде, что, по-видимому, очень существенно для эсперанто.

В заключение приводим несколько примеров переводов русской поэзии.

Строен твой стан, как церковные свечи. Взор твой — мечами пронзающий взор. Дева, не жду ослепительной встречи — Дай, как монаху, взойти на костер! Счастья не требую. Ласки не надо. Лаской ли грубой тебя оскорблю? Лишь, как художник, смотрю за ограду, Где ты срываешь цветы, — и люблю! Мимо, всё мимо — ты ветром гонима — Солнцем палима — Мария! Позволь Взору — прозреть над тобой херувима, Сердцу — изведать сладчайшую боль! Тихо я в тёмные кудри вплетаю Тайных стихов драгоценный алмаз. Жадно влюбленное сердце бросаю В тёмный источник сияющих глаз.
Sveltas vi kiel preĝeja kandelo, Glave trapikas min via rigard'. Kara, renkont' kun vi estus fabelo — Sendu min aŭtodafeon pro ard'. Mi ne postulas kareson, feliĉon. Ĉu mi ofendu vin per la kares'? Arte kontemplas nur tra la latison Plukon, kaj amas vin ĝis sinforges'! Preter, forpreter vin pelas la vento… Sunbrunigita, permesu, Mari'! Al la kerub' malblindiĝi momente. Dolĉa dolor' sagu koron ĝis kri'! Softe brunbuklojn mi plektas konfide Kun kriptaj versoj — juvel-diamant'. Mi aman koron forĵetas avide Al sombra font' de okulobrilant'.
Ты, осень, всё сместила и сломала — Так много красок и так света мало, Так дни укоротились, так длинны Глухие ночи в седине луны. Чем мы перед природой виноваты, Что шлет туман, подобье серой ваты, — Что ветер сыр, что холодна вода, И нет за то ни спроса, ни суда! Напрасны сетованья и вопросы — То облик правды, голос чистой прозы, И никаким идиллиям вовек Не одержать над этой явью верх. И всё же в стылость, сырость, серость, слякоть Не позволяй душе скисать и плакать, И верь, — за мглой и снежной белизной Блеснёт ручей, разбуженный весной. Ведь это также внутренняя правда Рассвета, леса, поля, луга, сада, Покинувшего рощу соловья. А значит — вместе с ними и твоя.
Aŭtuno! Rompas ĉion vi, transmetas — Koloroj buntas, sed la lumo etas, Mallongas tagoj, nigras nokta long', Obtuza sub livida luna blond'. Ĉu de l' natur' ni estas kulpigataj, Ke ĝi nebulojn sendas grizavatajn, — Ke vent' humidas kaj malvarmas akv', Neniu respondecas pri la akt'! Enketi kaj lamenti plene vanas — Honesta proz' ĝi estas, voĉ' veranas, Kaj ajna idilio en final' Senpovas antaŭ tiu ĉi real'. Sed dum malvarmo, ŝlimo, kot', malseko Ne lasu ĝemi vin en feblo-eko Kaj kredu, post neĝblank', tenebra temp' Ekbrilos roj', vekita de printemp'. Ja estas same ĝi la vero ena De herb', arbar', aŭroro kaj ĝardeno, De bosk' fluginta urĝe najtingal', Kaj sekve via en eventual'.
Покуда солнце людям светит С небесной выси голубой, Не верю я, чтоб жизнь на свете Сама покончила с собой. Нет, я не верю в гибель мира В кромешной атомной золе, Чтоб ни Толстого, ни Шекспира, И ни травинки на Земле. Я верю в разум человека, В его порыв дружить, любить, В потребность тихого ночлега И в жажду строить и творить. В его возвышенные чувства И дерзкой мысли торжество, В его науку и искусство. В него. И больше ни в кого! Я верю верой беспредельной, Она живёт в моей крови, Я верю песне колыбельной И первой бережной любви. Я в нашу память верю свято, Она сердца доныне жжёт, Она гремит грозой набата И от войны нас бережёт. Я верю верою заветной, Она, как мать, мне дорога. Я верю в то, что флаг рассветный Взошёл над миром на века. Ничем той веры не измерить, Никак её не сокрушить. Пока живу, я буду верить, Пока я верю — буду жить!
Dum lumas suno al homaro De bluĉiel' kun alta fid', Ne kredas mi, ke vivo-karo Mem finos sin per suicid'. Ne kredas mi mortagonion De l' mondo sub nuklea cindr', Tolstoj jam nul', Ŝekspir' nenio, Ĝis herb' al ĉio sort' de tindr'. Mi kredas al la homa saĝo Kaj streb' al amikec' kaj am', Bezon' de mildrifuĝo plaĉa, Konstru-avido, krea flam', Al aŭdac-triumfaj pensoj, Kaj noblaj sentoj de la hom', Al lia arto kaj scienco. Lin kredas mi, nenion krom! Senlime kredas malhumile, La kred' en mia vivas sang', Al kanto kredas ĉelulila, Unua tutpudora am'. Mi sankte kredas la memoron, Bruligas koron ĝi ĝis nun, Bruigas la alarmsonoron Kaj de milit' defendas nin. Per kred' mi kredas sakramenta, Ĝi karas, kiel la patrin', Ke l' flag' aŭroris prominente Por heli super mond' sen fin'. Nemezurebla estas kredo, Ĝin provi rompi estas van'. Dum vivas mi, mi kredos plede, Dum kredas, estos mi vivant'!