Викарий пришел на почту, взял бланк, адресовал его Перкину в Сничестер и, написав: «Приезжайте», – поставил в конце: «Викарий из Волдинга».

Миссис Дэтчери безразлично подвинула ему пачку писем, пролежавших на почте целый день, и викарий ушел, забрав их с собой.

Он мог бы увидеть еще много перемен, происшедших в деревне, но с него было достаточно: здесь запущенный сад, там нескошенная трава, и повсюду безразличие. Роза, когда-то украшавшая стену, надломлена и качается на ветру, плохо повязанный галстук болтается поверх пиджака, ворота, обычно в этот час закрытые, распахнуты настежь, и повсюду этакая мечтательность, грезы о чем-то, далеком от полей Волдинга и от простого привычного уклада жизни, который оставался неизменным все время, пока тут жил Анрел, да и не только Анрел. С одним исключением – и оно-то дало свои плоды, наполняя горечью душу викария. Он видел достаточно, поэтому, когда шел обратно по деревне, мимо домов своих прихожан, чувствовал себя почти как житель покоренной страны, словно он шел по городу, занятому победителями, почти, но пока еще не полностью, ибо в душе у него все еще жила надежда на Перкина, для которого творящийся в Волдинге ужас был не в новинку.

Итак, викарий возвратился домой и стал ждать Гиббутса, которому велел прийти после чая.

– Ну? – поинтересовалась Августа.

– Да, все изменилось, – сказал викарий. – Все изменилось.

– Что ты будешь делать? – со страхом спросила она.

– Я послал телеграмму Перкину. Тому человеку, о котором я говорил.

– Он сумеет это остановить?

– Я же сказал, – буркнул викарий, но тотчас изменил тон и заговорил тихо и терпеливо: – Будем надеяться, Августа, ведь то, что происходит, необычно. Такого не бывало в других приходах. О таком не пишут в современных книжках. Это должно было умереть тысячи лет назад. Жаль, что не умерло! Но это не из сегодняшней жизни. И этого не изучают в университетах, так что ученые не могут мне помочь.

– Епископ должен был помочь, – вздохнула Августа.

– Нет, – возразил Анрел. – Это невозможно. Это вне сегодняшних знаний. Он боялся, что я сошел с ума, и устроил мне экзамен. Все-таки мне кажется, я не до конца убедил его. Если бы я еще раз попросил о помощи, у него не осталось бы сомнений.

– Тогда я не понимаю, чем может помочь Перкин.

– Не понимаешь? Неужели не понимаешь? Перкин об этом знает. Он единственный, кто может помочь.

– Знает? Откуда он знает?

– Он видит их, – сказал викарий.

– Так… Он сумасшедший?

– Ну, неужели ты не понимаешь, что нас не спасет здравый смысл?

Августа надолго задумалась.

– Нет, – наконец проговорила она. – Нет. Ничего не выйдет.

Они долго молчали, как молчат осажденные воины, которым предстоит обед из крыс. Похоже, викарий и его жена были близки к последнему испытанию.

Потом Августа спросила:

– Когда он будет тут?

– Через неделю, – ответил Анрел.

Они опять помолчали.

– Я сказал Гиббутсу, чтобы он пришел после чая. Мы собирались поговорить о выставке цветов.

– Он не придет.

Они напились чаю и стали ждать, но Гиббутс в самом деле не пришел. Вместе Гиббутса явился ужасный посланец – та мелодия, что сбежала с лугов Аркадии в давние времена и теперь объявилась на полях Англии благодаря свирели Томми Даффина. В ней был заложен призыв к обоим Анрелам оставить свой дом и все то, за что стоял викарий и стояла его церковь последние две тысячи лет, оставить всё и вспомнить Старые Камни. А что надо знать о Старых Камнях? «Приходите, и я расскажу вам. Приходите, и я расскажу вам. Приходите, и я расскажу вам», – пела свирель, словно звенели колокола.

Августа сидела, вцепившись пальцами в ручки кресел, и лицо у нее было бледное и напряженное. Викарий с укором наблюдал за ней.

– И ты тоже? – мрачно спросил он, когда музыка стихла.

– Я не ходила, – почти выкрикнула Августа.

– Не ходила? Ну, конечно же, нет!

Ему такое даже ни разу не пришло в голову; но о том, что он может пойти в горы, хотя ему хватало мужества оставаться на месте, он думал.

Августа ничего не сказала, и викарий не произнес больше ни слова. Оба молчали.

Потом Августа еще раз спросила, когда приедет Перкин, и викарий еще раз повторил, что через неделю.

– Когда получит твою телеграмму? – не отставала Августа.

– Он пойдет пешком. Выйдет сегодня и будет тут в понедельник.

– Почему не на поезде? – удивилась Августа.

Викарию было трудно объяснить это жене. Человеку дана богатая фантазия: кое-что из своих фантазий он запечатлевает в железе и стали, а кое-что так и остается фантазией. И то и другое одинаково удивительно, однако то, что в железе и стали, привлекает больше внимания, ведь они постоянно воздействуют на органы зрения и слуха, на все человеческие пять чувств, и разум постоянно получает сведения о них от этих пяти чувств; тогда как то, что остается фантазией, и то, что иногда воплощается в мраморе или бронзе, не становится материей, но таится в разуме человека вместе со всем остальным, что он знает, и может быть увиденным лишь внутренним зрением. Вот Перкин как раз и является знатоком подобных вещей, а не чего-то еще, поэтому Анрелу не хотелось, чтобы беспокойные мысли его союзника отвратились от того, что происходило в Волдинге, и занялись тайнами таких вещей, как поезда.

Но как объяснить это жене, которая ни разу не видела Перкина, хотя стоит увидеть его хотя бы раз, и сразу все ясно. Поэтому викарий сказал лишь:

– Да нет, Перкин не ездит на поездах.

Августа приняла его объяснение.

Свирель взяла полную власть в Волдинге. Из-за нее в доме викария было темно и мрачно, хотя еще совсем недавно здесь жили спокойно и весело.

Еще целую неделю надо ждать помощи. А тут это выражение на лице Августы. Викарий встал и пошел в свой кабинет, где взялся за коллекцию камней, в которой каждый предмет имел свой номер и маленькую квадратную этикетку, а в тетради напротив каждого номера были написаны дата и местонахождение камня, и это напоминало викарию о прежних путешествиях по коричневым глинистым полям на известняковых горах. Однако сегодня камни не принесли ему умиротворения. Они не отвлекли его мысли от катастрофы в Волдинге и не изгнали из его души страх за будущее. Лишь синий представитель палеолита, казалось, отвечал ему знакомым насмешливым взглядом, словно викарий был все ближе и ближе к этому примитивному орудию труда, несмотря на пропасть во много веков между ними. Незадолго до ужина викарий оставил свои камни и вышел из дома. Есть ему не хотелось, а неприятные мысли гнали немного пройтись, словно, переступая ногами, он мог установить гармонию между телом и разумом, которой нельзя достичь, когда сидишь в кресле, а мысли несутся наперегонки. К тому же он думал о том, о чем думают все люди, попавшие в беду, то есть опасно балансируя между мыслями о грозящей катастрофе и помощью, на которую все и всегда надеятся. Так ли уж плохи дела в деревне? Когда придет Перкин? И весь вечер только эти мысли крутились в голове у Анрела.

Я не буду перечислять печальные мысли викария. Вместо этого, пожалуй, лучше последуем за фигурой в темном пальто и фетровой шляпе. Нам не всегда ясно видна душа в тени, что ложится на землю от человеческого тела, получающего главные почести на земле; но что касается удрученного горем Анрела, это было не так. Он действительно походил на побежденного, потому что во всем, мимо чего он торопливо проходил, шагая по деревенской улице, во всем, что было теперь отвергнуто, в аккуратном садике или чистой дорожке, он видел частицу забытого уклада жизни; новая радость пришла в деревню, та радость, которую он не мог разделить, пока анафема имела для него хоть какой-то смысл. Викарий видел молодых людей в венках из роз и спешил мимо. Поднявшись на гору по другую сторону деревни, он заметил Лайли, бежавшую к дому миссис Эрлэнд в венке из вьюнков, и сообразил, что все идут от Старых Камней. Тогда он решил отправиться к Старым Камням и посмотреть, как далеко зашли его прихожане в своем отступничестве; ведь он отлично понимал, что, если церемония станет более сложной или более пространной, чем его законные и правильные службы, это будет конец его служения. Викарий представления не имел, что происходило у Старых Камней, ведь он не видел даже ритуального танца; но одного он боялся больше всего на свете, не позволяя себе даже думать об этом, – он отчаянно боялся, как бы его подопечные не начали приносить жертвы языческим богам. Если дойдет до жертв, тогда уж никто не придет в церковь.

* * *

Когда викарий пришел в ту часть леса, где стояли шишковатые тисы, которые были тут еще до появления первых буков, вместе с ним пришел вечер. На небе уже появилась Вечерняя Звезда, хотя само небо оставалось пока светлым; и она была похожа на бледный сапфир в окружении бриллиантов. В притихший лес не проникал дневной свет, и лишь сверкание Вечерней Звезды помогало викарию находить дорогу среди перекрученных корней. На вершине горы он решил сделать передышку и уселся на корень, одолеваемый ни на минуту не оставлявшими его тяжелыми мыслями. К тому же подъем был довольно крутой, правда, последние несколько десятков метров викарий шел медленно из-за темноты. В конце концов он встал и отправился дальше мимо тисов и сосен, стараясь поменьше шуметь, словно шпион в собственном приходе. На опушке леса, спрятавшись за деревом, викарий поглядел сначала прямо перед собой на склон другой горы, а потом вниз, на Старые Камни Волдинга. Никого из людей там не было, но на камнях что-то светилось.

Викарий подошел поближе и увидел, что внутренние стороны дальних от него камней отсвечивают красным, словно пышущие здоровьем лица. Потом он увидел тихий танец покачивающихся теней, какого никто не видел уже много веков; тени наклонялись и выпрямлялись, словно по воле ветра. А на среднем плоском камне горел огонь, легкий, как в сказке, прозрачный и ровный, какой может исходить только от спирта или керосина, если им полить тряпки, а потом их поджечь, чтобы они горели всю ночь. И вот тут-то на викария нахлынули леденящие душу воспоминания о том, как Хетли рассказывал о пещере недалеко от Акрополя, словно откуда ни возьмись налетел пронизывающий предгрозовой ветер.