Орион шагнул в самую гущу своры, освеженной яростью боя и триумфом победы. Раскрутив ремень кнута так, что он образовал вокруг неровный шелестящий круг, он отогнал гончих от чудовищного мертвого тела; в другой же руке Орион держал меч, с помощью которого отрезал голову единорога. Кроме того, он снял кожу с шеи, так что она, пустая, свисала с отделенной головы. И все это время гончие не переставали волноваться и лаять, и то одна, то другая предпринимала попытку броситься на остывающее тело, как только ей казалось, что она может проделать это, не опасаясь удара кнутом. Прежде чем Орион завладел своими трофеями, прошло довольно много времени, потому что кнутом ему приходилось работать едва ли не больше, чем мечом. Он сделал ременную петлю и закинул отрезанную голову через плечо так, что рог единорога торчал вверх слева от его головы, а испачканная в крови шкура свисала вдоль спины. Пока Орион пристраивал трофеи поудобнее, он позволил своим псам снова потревожить мертвое тело и попробовать крови убитого зверя. Он отозвал их и, дунув в рог, повернул в сторону Эрла, и свора послушно пошла за ним. Когда все ушли, из-за кустов осторожно выбрались две лисицы. Им тоже не терпелось попробовать на вкус волшебную кровь, ведь именно этого они дожидались так долго.

Пока единорог взбирался на свою последнюю гору, Орион чувствовал такую усталость, казалось, еще немного, и он не сможет идти дальше; теперь же, когда за плечами его висела тяжелая голова зверя, всю усталость как рукой сняло. Орион шагал с легкостью, которую он обычно ощущал только по утрам, – это был первый добытый им единорог! Псы тоже выглядели освеженными, словно кровь, которую они лакали, обладала волшебной силой, так что домой свора возвращалась оживленной, беспорядочной толпой, то бросаясь играть, то забегая вперед, словно ее только что выпустили из вольера.

Орион возвращался домой через ночные холмы, пока перед ним не показалась долина Эрл, скрытая дымом селения, сквозь который проглядывал единственный поздний огонек в одной из башен замка. Спустившись знакомыми тропами по откосу, Орион первым делом загнал гончих в вольеры, а потом – незадолго до того как рассвет коснулся вершин холмов – затрубил в рог перед задней дверью замка. Престарелый стражник, отворивший дверь Ориону, первым из людей увидел торчащий над головой лорда Эрла острый и прямой рог единорога.

Это был тот самый рог, который много лет спустя был послан Папой Римским королю Франциску в качестве подарка. Именно о нем упоминает в своих мемуарах Бенвенуто Челлини, когда рассказывает о том, как Папа Клемент послал за ним и неким Тоббиа и приказал представить на рассмотрение проект достойной оправы для рога единорога – лучшего из всех, когда-либо виденных. Представьте же себе восторг Ориона, добывшего рог, который даже поколения спустя восхищал людей настолько, что они сочли его «лучшим из когда-либо виденных»! И ведь случилось это не где-нибудь, а в Риме – в городе, обладавшем неограниченными возможностями – в части приобретения и сравнения разного рода сокровищ. Видимо, Папа Римский имел в своем распоряжении сразу несколько подобных любопытнейших вещиц, раз он сумел выбрать для подарка лучший. Ну а в более простые времена, к которым относится мое повествование, рог единорога был редкостью непревзойденной, так как единороги все еще почитались животными сказочными.

Орион отнес голову единорога Трелу, и старый следопыт отделил кожу и промыл ее, а череп вываривал несколько часов подряд. Потом он натянул кожу обратно, набил шею соломой, и Орион поместил трофей на почетное место среди голов оленей, что украшали собой высокие стены дворцового зала.

Слухи об удаче молодого лорда и о чудесном роге, который он сумел добыть, распространились по всему Эрлу со скоростью единорожьего галопа, и к вечеру в кузнице Нарла опять собрался маленький парламент Эрла. Вновь старейшины уселись вдоль длинного стола, обсуждая новость, так как на этот раз, кроме Трела, и многие из них тоже успели увидеть голову. Поначалу, однако, – просто из уважения к однажды принятому решению, – кое-кто продолжал держаться мнения, что никакого единорога не было; и они пили крепкий мед Нарла и доказывали, что все это чушь и обман зрения. Только некоторое время спустя, – то ли убежденные аргументами Трела, а скорее из чистого благородства, которое вдруг взросло в их душах, словно прекрасный цветок на плодородной почве лугов, – они уступили, и голоса, что возражали против существования зверя, один за другим стихли. Снова проголосовали, и была объявлено единогласное решение: Орион действительно убил единорога, пригнав его из-за границ полей, которые мы знаем.

Вот тут наконец все старейшины позволили себе обрадоваться, так как наконец увидели волшебство, которого им так недоставало и ради которого много лет назад они составили и привели в действие свой план. Тогда все они были намного моложе и возлагали на магию очень большие надежды. Сразу по окончании голосования Нарл вынес собранию еще одну баклагу меда, и все старейшины выпили, чтобы отметить радостное событие. За магию, сказали они, которая наконец пробудилась в Орионе, и за счастливое будущее, несомненно, ожидающее Эрл. Благодаря уюту длинной комнаты, мягкому свету свечей, обществу добрых товарищей и умиротворяющему действию крепкого меда каждый из них уже без труда заглядывал в ближайшее будущее на какой-нибудь год или около того и ясно видел там известность и великую славу, которые в скором времени – стоит немного подождать – обрушатся на Эрл. Старейшины снова завели разговор о днях, которые казались им теперь гораздо ближе: о днях, когда об их возлюбленной долине услышат в самых отдаленных краях и когда слава полей Эрла будет шагать от города к городу. Одни хвалили древний замок, другие воспевали высоту окружающих холмов, третьи восторгались долиной в целом и тем, как надежно она укрыта от всех других земель. Четвертые не могли нарадоваться дорогими сердцу домиками, выстроенными древними жителями Эрла, пятые толковали о щедрости густых лесов, протянувшихся до самого горизонта, и все дружно предвидели времена, когда необъятный мир узнает обо всем этом, так как теперь у Ориона была магия. Оказывается, все старейшины были прекрасно осведомлены о том, что большой мир неизменно внимателен к любым сообщениям о всякого рода волшебстве и реагирует на них на удивление быстро, хотя минуту назад он, казалось, только что не спал.

Они как раз восторгались магией, оживленно обсуждали единорога и провозглашали здравицы славному будущему Эрла, когда дверь кузницы внезапно распахнулась и на пороге появился Служитель. Он стоял там в своей длинной белой накидке с розовато-лиловой оторочкой, и за спиной его чернела непроглядная ночь. Глядя на него при свете свечей, старейшины наконец заметили, что на шее Служителя висит на золотой цепи священный знак.

Опомнившийся Нарл пригласил его войти, а кто-то придвинул к столу еще один стул, но Служитель слышал, что они говорили о единороге, и потому обратился к ним оттуда, где стоял, лишь слегка возвысив голос.

– Пусть будут прокляты единороги! – провозгласил он. – Пусть будут прокляты их повадки, и их образ жизни, и все волшебное – тоже!

В благоговейном молчании, установившемся вдруг в уютной комнате Нарла, кто-то воскликнул:

– Не проклинай нас, господин!

– Добрый Служитель, – мягко возразил гостю Нарл, – мы никогда не охотились на единорогов.

Но Служитель уже поднял руку, словно отводя единорожью скверну, и проклял их:

– Да будут прокляты единороги, – крикнул он, – и те места, где они обитают, и лилии, которыми они питаются, и все песни и легенды, в которых о них рассказывается. Да будут прокляты вместе с ними все, кто живет, не помышляя о спасении!

Все еще стоя в дверях и сурово глядя в комнату, Служитель сделал паузу, ожидая, что старейшины дружно отрекутся от единорогов.

А они думали о гладкой и шелковистой шкуре единорога, о его сказочной быстроте, о грациозном изгибе шеи и о красоте, которая смутно, неясно явилась им в вечернем сумраке, когда белоснежный зверь промчался мимо Эрла. И еще они подумали о его прямом и опасном роге и припомнили древние песни, где воспевалась легендарная бестия. Они неловко молчали, не спеша отречься от магии.

Служитель понял, о чем они думают, и, ясно видимый на фоне ночи при свете свечей, снова поднял руку для проклятия.

– Да будут прокляты их быстрые ноги, – торжественно сказал он, – и их шелковистая белая шкура, и их красота, и все волшебное, что есть в них. Пусть будет проклято все, что пасется по берегам зачарованных ручьев!

Даже после этого Служитель видел, что в глазах старейшин все еще теплится любовь ко всему, что он запретил, и не спешил закончить свою проповедь. Напротив, он еще более возвысил голос и, сурово глядя в их обеспокоенные лица, добавил:

– И пусть вовеки будут прокляты тролли, эльфы, гоблины и феи на Земле, и гиппогрифы с Пегасом в небесах, и все морские племена в пучине водной. Наши священные ритуалы запрещают их. Пусть будут прокляты все сомнения, все странные мечты и все фантазии. И да отвратятся от всего волшебного люди, что хотят быть праведниками. Аминь.

И резко повернувшись, Служитель вышел в темноту. После его ухода лишь ночной ветер праздно заглянул в дверь, а потом захлопнул ее. Комната Нарла снова стала такой же, как и несколько мгновений назад, только всеобщая радость отчего-то вдруг померкла и растаяла. Так прошло несколько минут, пока кузнец, поднявшись во главе стола, не заговорил, первым нарушив это мрачное молчание.

– Разве для того столько лет мы осуществляли свои планы? – начал он. – Разве для того возлагали на магию столько надежд, чтобы сейчас отказаться от всякого волшебства и проклясть наших соседей – безвредный народ, что живет за пределами полей, которые мы знаем, и отречься от всего прекрасного, что есть в воздухе, и перестать верить в невест утонувших моряков, что обитают в морской глубине?

– Нет, конечно, нет! – крикнул кто-то, и старейшины дружно глотнули меда.

Один почтенный человек встал и высоко поднял рог, до краев полный медом. Следом за ним начали подниматься еще и еще люди, пока все старейшины не оказались стоящими вокруг стола, на котором горели свечи.

– Магия! – воскликнул кто-то, и остальные громко подхватили его крик. – Да здравствует магия!

Служитель, который, кутаясь в широкие полы своей светлой накидки, пробирался в темноте домой, услышал этот клич и, покрепче стиснув в кулаке свою святую эмблему, торопливо пробормотал заклинание против всех коварных демонов и подозрительных тварей, что могли таиться в тумане.